То раннее июньское утро выдалось влажным и теплым, поэтому все окна в спальне были распахнуты настежь. Волнами вздымались и опадали затем тюлевые шторы, пение скворцов доносилось со стороны сада. Эгле стояла в одной сорочке и наблюдала за ним, приобнимая собственные плечи. На столе, заваленном несметными бумагами, чашка каркаде, успевшего остыть.
Дамиан спешно собирал вещи, босыми ногами стучал по деревянному полу. Со своими рубашками танцевал вальс - ветер раздувал их парусами в трясущихся от волнения руках.
- Ты вынужден уезжать? Так скоро?
- Именно.
Эгле вставила сигарету в мундштук и глубоко затянулась. Под ее карими глазами темнели круги - свидетельства долгих бессонных ночей, а сам взгляд уставший и тусклый. Женщина курила, медленно выдыхая сероватый дым, ибо душевных сил ей больше ни на что уже не хватало.
Вот так, наверное, и расстаются. Странно даже, почти нелепо. Раньше тонули, захлебывались в том, что между ними разливалось - сейчас эта любовь на мели. Стоит ли Эгле это забыть? А она сможет?
Их отношения когда-то походили на садовый пруд, который глубже, чем кажется со стороны. Случалось, помутненными глазами Эгле словно видела сквозь толщу воды кувшинки, пока Дамиан жадно целовал ее шею.
- Прости, ты не могла бы подать запонки? Они на кофейном столике.
- Те, которые я тебе дарила?
- Нет, которые от сестры.
Женщина помрачнела. Украшение подала, но рука показалась инородной, чужой - в этом движении было что-то неправильное. Словно происходящее - неспокойный сон, который длился считаные часы, но долгие годы все никак не заканчивался.
Всюду раскиданы обрывки газет, вскрытые конверты писем, какие-то документы. От малейшего порыва ветра все они начинали скользить по полу, и комната оттого дышала отдельной, доживающей последнее жизнью.
Ей ведь нравились это свободолюбие, свежие взгляды на жизнь, горьковатая непокорность. Разговоры о революции пьянили Дамиана лучше крепкого вина. И успокаивали мысли о том, что голову потерял он от собственных грез, не от губ другой женщины. Просыпаясь после проведенных вместе ночей, Эгле любила слушать его монологи об идеальном обществе, утопая в объятиях и в сладостной неге.
Только вот Дамиан не умел останавливаться: сутками напролет переписывал от руки чужие поэмы, почти перестав выбираться в свет. Вел тайные переписки с единомышленниками, оборвав связь со всем остальным миром. Все чаще и чаще приезжал он к Эгле в предрассветные часы, дабы потом словно в белой горячке доказывать, будто сможет сделать мир лучше. В подобные дни, уложив его с трудом спать, женщина подолгу стояла на террасе и курила с тяжестью на сердце. Не было понимания, нужно ли ей это. И если всё-таки нужно, то зачем?
- А те, которые я подарила, оставишь, да? - Эгле старалась говорить увереннее, но вопрос прозвучал глухо и неразборчиво.
- Дорогая, у меня нет времени! Ты же видишь, насколько это важно! Я тороплюсь!
А ведь всего год назад часто сидели вдвоем на террасе, пили каркаде. Эгле вдыхала сладкий аромат пионов, которые Дамиан рвал для нее. Зарываясь лицом в лепестки так, чтобы виднелись лишь темные кудри, женщина позволяла аккуратно поглаживать себя по голове и перебирать в пальцах отдельные пряди.
Довольно часто они танцевали. Прямо здесь, на улице, лишенные какой бы то ни было музыки. Именно в такие моменты Эгле особенно сильно чувствовала, насколько Дамиан ее неопытнее и моложе. В том, с какой робостью он из раза в раз приглашал на танец. В том, с каким счастьем и радостью реагировал на ее согласие. Эгле ни разу не отказала, но никогда его воодушевление не становилось оттого меньше.
Но сейчас эта женщина очень устала. Их любовь умерла, а она забывалась в попытках сношения с трупом.
Табак, резные мундштуки, утренние остатки опиума на воротниках сорочек, - как-то незаметно эти предметы обросли для Эгле новыми смыслами; сами их названия зазвучали теперь по-другому. В них появилась особая, заставляющая трепетать душу музыка. Женщина играла на этой упаднической скрипке каждый день. И день ото дня музыка звучала все дольше.
- Но куда ты собираешься ехать?
- Мы списались с единомышленниками из Парижа. Планируем к ним.
Женщина чувствовала себя лишней, даже присесть ей будто не находилось места. Все, что оставалось - докуривать сигарету, блуждая привидением по комнате. На душе гулко и пусто. Будто каждое воспоминание и чувство записано на бумагах, но всю стопку разом достали и разорвали на какие-то ошметки. Как если бы эмоции стали противозаконными, и сейчас от них нужно было срочно избавиться.
На подоконнике венок из красных пионов - Эгле бросила его туда несколько часов назад. Цветы успели завять, лепестки стали осыпаться прямо на пол.
Женщина сделала его сегодня утром; переплела мясистые стебли в предрассветных сумерках, когда бутоны не успели еще раскрыться.
Это бы ничем не примечательный день, суливший одиночество и скуку до самого вечера. Женщина с привычной вялостью заливала кипяток в чайник, когда в сад ворвался Дамиан, бледный и заметно постаревший.
Их раскрыли
Ведь Эгле действительно долго цеплялась за их отношения. Пыталась остаться под водой и не всплыть.
Хотя однажды она уже зашла слишком далеко. Точка невозврата, когда стало ясно: их совместный пруд окончательно высох. Все, что осталось в нем, не влага - лишь ил.
В тот день бутыль с опиумной настойкой, - лекарством, исцеляющим тем больше недугов, чем Эгле ее принимала, - была извлечена сразу после легкого завтрака. Не ночью, как то случалось обычно. Раствор обжег горло, голова закружилась почти сразу. Возможно, Эгле стоило поесть плотнее, и действие было бы не таким сильным. Но от лауданума ее и без того постоянно мутило либо от голода, либо от ощущения переедания.
Происходящее воспринималось как сквозь пелену. Кажется, внезапно захотелось выпить еще чаю - Эгле запомнила себя, достающей из сервиза всю посуду. Старалась всю ее наполнить до краев, но от слабости в руках содержимое чайника расплескивалось на стол. Взяла одну из чашек, головокружение лишь усиливалось. И она решила прилечь, а воцарившийся беспорядок просто бросила.
Дамиан был в спальне. Разложив по кругу книги, склонился в молитвенном жесте над одной из них. Произойди это несколькими месяцами ранее, Эгле наверняка устроила бы скандал на почве их отношения к религии. Но тогда это воспринялось спокойно, даже, скорее, равнодушно - сначала женщина и вовсе не заметила его присутствия. Ноги подкашивались. Слишком хотелось спать - все мысли сходились на этом.
Эгле не сказала Дамиану ни слова. Прошла молча мимо. Рухнула на кровать, не выпуская чашки из рук. Чай розово-красным пятном растекся по ее платью и простыням. Пальцы разжались, фарфор звякнул где-то на полу.
Но уснула она не сразу. Еще несколько минут Эгле рассматривала потолок в состоянии мутноватой полудремы в то время, пока Дамиан кричал что-то про Бога. Она даже не повернулась, слыша, как его голос срывается до сипения, как мужчина заходится кашлем. И Эгле слышала, как Дамиан разрыдался.
Под звуки всхлипываний она провалилась в сон.
В тот день пришлось признать истину, от которой женщина уходила столь долго: между ними уже нет той незримой связи, объединявшей их раньше. И былых чувств к Дамиану у нее теперь не осталось тоже.
И к чему все это привело? Всего несколько часов назад Эгле узнала: ее мужчина на грани расстрела; рискует свинцом порвать себе желудок и легкие, если не поторопится уехать. И честно сказать, она всегда подозревала, что этим все и кончится, но старалась видеть в подобных мыслях лишь чрезмерное беспокойство. А сейчас ее предчувствия лишь нашли подтверждение.
Дамиан в спешке собирал вещи. Вальсировал с собственными рубашками, привычно изящный, - он ведь всегда танцевал чудесно.
На самом деле она ждала этого. Поступая честно по отношению к себе же, Эгле признавала: больше не осталось сил ложиться засветло в ожидании визита; мысленно умирать из раза в раз, вскрывая письма. Она устала находить успокоение лишь в опиуме и табаке - подобная жизнь выжгла ее изнутри.
И хотелось начать все наконец заново: не зная тревоги и пугающего беспамятства. Бессонных ночей, но и волнующего ощущения бунтарства.
Начать жизнь без Дамиана с его чувственной непокорностью. И без любви - Эгле уже все положила на эту.
На полу в самом центре комнаты два вздувшихся чемодана. Выпотрошены шкафы и комоды - они придавали помещению какой-то нежилой вид. Блузки, платья, чулки раскиданы, скомканные, по комнате; на спинке стула несколько оставленных вещей. Эгле невольно потупилась - при взгляде на них живот почему-то болезненно скрутило, горло словно заткнули носовым платком.
Эгле знала: то вовсе не любовь отзывается сейчас внутри. Но что это было за чувство, понять была тоже не в силах.
- Послушай, но ты же дашь мне знать, где находишься?
- Конечно же нет, любимая. Я бы этого никогда себе не позволил.
И хотя она действительно ждала этого момента, теперь было грустно. Роман с Дамианом длился шесть лет. Целых шесть лет они шли к сегодняшнему дню, но куда только утекли эти долгие-мимолетные годы? Подумать только.
- Знаешь, я правда безумно любила тебя когда-то, - при этих словах Эгле с горечью усмехнулась.
- И я тебя обожал. Поверь, мне никогда не удастся тебя забыть.
- Может, потанцуешь со мной напоследок, как раньше?
- Я не могу. Прости.
Они в последний раз посмотрели друг на друга. Глазами прощаясь и прощая. Даминан слегка наклонил к Эгле голову и прикоснулся губами к ее оголенной шее.
- Это на память. Должно же от меня остаться хоть что-то хорошее.
Мужчина отвернулся и лишь на миг замер. А затем ушел. От сквозняка дверь за ним распахнулась, письма и документы птицами взвились с пола.
Теперь Эгле была в комнате одна. С ней остались лишь бумаги, что шумели и шептали под ногами. А еще скворцы, заливавшиеся за окном.
Как сквозь сон она подошла к окну, но не выглядывая в него, не пытаясь кого-то увидеть. Аккуратно надела венок, обрамляя цветами кудри. А затем упала на кровать, закрыв глаза и раскинув при этом руки.
Ветер растрепал ее волосы, сорвал с пионов еще несколько алеющих лепестках. На щеках впервые за долгое время проступил румянец, раздался тихий выдох. И Эгле улыбнулась.