Кайзер Хилина :
другие произведения.
Жемчуг и бусинки Самиздата. (нитка третья)
Самиздат:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
|
Техвопросы
]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Комментарии: 28, последний от 10/08/2004.
© Copyright
Кайзер Хилина
(
helena@private.dk
)
Размещен: 01/09/2003, изменен: 30/08/2003. 37k.
Статистика.
Сборник стихов
:
Литобзор
Скачать
FB2
Ваша оценка:
не читать
очень плохо
плохо
посредственно
терпимо
не читал
нормально
хорошая книга
отличная книга
великолепно
шедевр
Аннотация:
Обзор поэтов СИ, которые достойны гораздо большего внимания, чем получают.
выпуск 4.
Наиля Ямакова
"по этапам"
певучий еврейский, гремучий арабский, рычащий немецкий:
живя по соседству, мы жили почти по-армейски.
я не отдала тебе цацки, игрушки и нецке.
ты не позвала ни по-птичьи, ни даже по-зверски.
и дни проходили - с плотвою, плевками и плевой.
когда ты - направо, я так не хотела - налево:
послушай, уж лучше со снобом, чем с этим плебеем -
и голуби громко курлычут. и мы голубеем,
становимся небом - кой фиг: эолийским, московским.
железная кружка. неправильный прикус. секущийся волос.
стигийскую нежность, сиротскую дружбу мы бросим.
ты будешь как кристофер ишервуд. я как алиса б. токлас.
вокруг все ласвегас. у каждой впервой майкл дуглас.
я помню отчетливо каждый второй переулок:
ты был изнасилован вьюгой, а я заспиртован в смирновской -
холодный матрас и, конечно, из форточки дуло:
по шумной тверской прошагали два пони в попонках.
мы ели друг друга, потом запивали водою.
я буду кем хочешь - невестой, ребенком, подонком.
я буду собой, но, конечно, уже не с тобою.
ты так много значишь в моей биографии тонкой,
во всех моих пьянках ты будешь последней заначкой.
затянуто небо москвы дифтеритною пленкой:
мой стриженыймальчик, мой ласточкамальчик, мой девочкамальчик
"песенка кому-то"
следы заносятся позёмкой,
а люди падают в подземку.
пошаливает подсознанка,
позвякивают позвонки.
до горла ворот был застёгнут,
плечо оттягивала сумка -
но безупречная осанка.
ах как мы с вами далеки!
табу закрыло плотно горло:
не пропускает звонких жалоб
железный водосточный жёлоб,
а в нём замёрзшая вода.
а я бы прошлое затёрла!
а я за вами побежала б!
а я такого пожелала б!
но лёд холодный и тяжёлый,
и галки спят на проводах.
церквями расцветали раны.
мне было холодно и рано.
вы были в сигаретном дыме,
не говорили ни о чём.
весь город уместился в раме.
и вы тогда не знали сами,
что мне приснилось ваше имя,
что вам - пора и - горячо.
зимую в чёрном петербурге:
рукопожатия, разлуки,
друзья, сугробы, галки, горки -
всё, что зима приволокла.
опять глинтвейн, опять окурки,
в который раз чужие руки
мнут мандариновые корки.
и табунами облака.
"финиш"
в загоне, в клетушке, при лампе, в неправде: в парадном.
без фенек, без баек, без денег и прочих плюмажей
становишься общедоступным и всемипонятным.
как памятник - бронзовым. или как книга - бумажным.
не стих - документ. на груди не ладонь: отпечатки.
и каждый твой выдох с мороза засчитан табачным.
когда соберёшься, забудь про очки и перчатки,
ведь ты же не стоишь, а я, ну конечно, не значу
совсем ничего.
луна закатилась за крышу истёртым жетоном.
ты знаешь, на окнах в домах больше нет занавесок.
враньё разлетелось, враги разбрелись, заскучали вороны.
и каждый из поводов наших достаточно весок,
чтоб не возвращаться с победой, чтоб тихо исчезнуть.
чтоб наоборот этим - логику финиша сдвинуть.
как много таких поднималось к тебе сквозь подъезды.
я знаю весь список. поэтому хочется сгинуть.
Валерий Прокошин
"Письмо Иосифу"
Из России с печалью: Быльём
Зарастают полночные страхи.
В Третьем Риме, Иосиф, подъём
Начинается с гимна, а в нём,
Как считают буддисты-монахи,
Зашифрована песня о браке
Тайной Шамбалы с русским Кремлём.
В Третьем Риме, Иосиф, душа -
Нараспашку татарскому игу.
Правда, можно затеять интригу,
Например, эмигрировать в Ригу.
Но страшней воровского ножа
Вкривь и вкось режут крылья стрижа
Прошлой жизни небесную книгу.
Память - это магический клей:
Скрип ведра или шорох полозьев,
Сытный запах пшеничных колосьев
И подсолнечных - с солью - полей:
Что ты помнишь об этом, Иосиф,
С плеч долой злую Родину сбросив?
Впрочем, ты ни о чём не жалей.
В Третьем Риме сегодня зима:
Снег ложится посмертною маской
Президента. И вновь мы с ума
Сходим здесь, под калужской Аляской,
Между ссученной явью и сказкой,
Как сказал старый дворник Кузьма,
Оглянувшись на север с опаской.
Покрывается солнечной ржой
Всё, что было когда-то любимо.
День, сгорая, проносится мимо,
И чадит трёхгрошовая Прима:
Ничего больше нет за душой,
Кроме родины этой чужой
Под обложкою Третьего Рима.
* * *
В декабре в России пакуют мешками пух,
Рубят ёлки, кормят из рук белоснежных мух,
Лепят баб, и прошлое перетирают в труху.
В декабре Россия считает своих старух,
Роковым числом ранит память и режет слух,
Отзываясь болью в груди и бессильем - в паху.
В декабре есть отличный повод уйти в запой:
Как-никак - сорок лет, и двадцать из них - с тобой,
Только с Музою дольше (попробуйте спать втроём).
Меж столом и вечностью двигаюсь, как слепой:
Можно жить на ощупь, но выжить - только с толпой,
Потому что нельзя быть сразу рабом и царём.
Я всё реже плачу, всё чаще собой плачу
Палачу из прошлого: Хватит! Всё, не хочу!
Тормозни, ангелочек, у церкви, я здесь сойду.
Пусть последний нищий, припавший лицом к плечу,
За меня поставит копеечную свечу,
Ведь страшнее расплаты разлука в Твоём саду.
Говорят, что время течёт, как река, на юг,
Отражая слова и мысли, и всё вокруг,
Даже мёртвых людей, а вернее, их имена.
Почему на пороге смерти, вступая в круг,
Нас пугает младенца крик или яблок стук?
Неужели так хочется жить, невзирая на:
* * *
За окном непролазная тьма, и февраль, и сугробы по пояс.
Я проснусь, закурю натощак: электрическим светом умоюсь.
Я люблю этот призрачный час, называемый коротко - полночь,
Когда можно из лунного блюдца отхлёбывать жгучую горечь,
Наблюдая за тем, как минутная стрелка, шагая по кругу,
Переводит сквозь зыбкую вечность свою часовую подругу.
Так и я свою жизнь перевёл через ад в знак земного протеста
Против зла и вранья, чтоб навеки забыть это грешное место,
Где родился и рос, как привязанный к берегу крепкою леской.
Набивая оскомину к жизни убогой, последней, советской,
Я в ответ ускользал через узкие дырочки русского сита,
Не боясь, что распнут на рекламном щите у кремлёвского скита.
Зябко кутаясь в боровский плед, понимаю, что снова и снова
Ночь испита до самого дна, словно вечная Чаша Христова.
Скоро здесь рассветёт, и зима обнажит свою сущность медвежью,
Оставляя меня, как всегда, между сном и реальностью между.
Я брожу от окна до дверей с полной чашкой остывшего яда
В ожиданье Годо: или ангела - разницы нет. И не надо.
* * *
Лампа светит тускло, будто
Прячет нас от страшных лет.
Ничего теперь не будет
Да и не было, и нет.
Кто-то плачет в самоваре,
А в углу поёт сверчок.
Мы индийский чай заварим
Под болгарский табачок.
Нам с тобой уже не ведать
Одиночества в дому.
И не спрашивать: Что делать?,
Кто виновен?, Почему?.
Полночь смотрит глазом карим
К нам в окно. А мы - молчок.
Мы бразильский кофе сварим
Под французский коньячок.
Посреди России снежной
Слабо светится окно
Отраженьем жизни прежней
И чужой давным-давно.
Время век о вечность точит,
Приставляя смерть к виску.
Мы допьём остаток ночи
Под российскую тоску.
Леонид Терех
"шесть соток"
Я и не думал, на прощание
Смоля с дедуней самосад,
Что он отпишет в завещании
Шесть соток в Муромских лесах.
Видать, хватил дедуня лишнего
И щедро внуку подмахнул
Владеть землёй в Перепиздищево,