Аннотация: С окончания Второй мировой прошло уже очень много времение, и большинство уже плохо представляет себе, что такое война. Кто-то преуменьшает её значение, кто-то, наоборот, считает происходившее в 40-х годах самым страшным периодом в истории человечества. Сразу же после него возникает множество мелких и не очень обществ, занимающихся поиском нацистских преступников, чествованием ветеранов и воспитанием молодёжи в духе пацифизма. Постепенно эти общества растут и сливаются в мощную политическую партию, подмявшую под себя всю Европу. Поиск преступников превращается в слежку за мыслями, чествование ветеранов - в культ Великих Воинов, а воспитание становится одним из краеугольных камней государства. Все ли довольны жизнью в таком обществе? Несомненно, все.
Рикки Хирикикки
Синдром колючей проволоки
Каждое нажатие на экран отзывалось уколом боли в пальце. Когда им сообщили, что перед прохождением практики студентам следует как можно короче остричь ногти и волосы, Джой сначала возмутился в душе, а потом, словно наказывая себя за это неуважение к памяти предков, пусть и не его собственных, перестарался. На нескольких пальцах даже запеклось немного крови, что для изнеженного ребёнка идеального американского общества было из ряда вон выходящим событием. Было бы, если бы не постоянная готовность принять на себя такие же тяготы, как и жертвы Войны. Эту готовность воспитывали в них с детства, постоянно внушали, что иначе они недостойны носить те же фамилии, что и герои, ветераны, сложившие свои жизни -- полностью или частично -- на алтарь мира во всём мире. Только благодаря им они могли жить сейчас в покое и довольстве, пользоваться всеми благами цивилизации, да что там, просто жить.
Джой передёрнулся, вспомнив кадры хроник, которые им показывали как раз на последних занятиях, то ли чтобы подготовить к тому, что их ждёт в эту неделю, то ли просто для напоминания. Напоминания о том, о чём нельзя забывать.
-- Никогда больше, -- вполголоса прошептал он.
-- Что? -- неожиданно раздалось над его ухом.
Джой вздрогнул и чуть не выронил смартфон. Подошедший сзади смотрел с тем особым прищуром, который всегда позволял выделить выходцев из народа жертв, даже если они не распознавались по внешности. У этого, впрочем, внешность была самая типичная -- так что Джой рефлекторно подтянулся.
-- Думаю о практике, -- доброжелательно ответил он. -- А вы тоже в лагерь?
-- Да-а, -- с некоторой ленцой протянул подошедший. -- Меня хотели освободить, но я считаю, что каждый должен испытать это на собственной шкуре.
-- Д-да, -- пробормотал Джой.
В университете он был лучшим на курсе теории пацифизма, но сейчас смешался. Всё-таки одно дело -- рассказывать перед однокурсниками, которых прекрасно знаешь, о тяготах и лишениях Войны, и совсем другое -- столкнуться лицом к лицу с одним из тех, истребление которых было одной из основных целей нацизма.
От неловкой паузы, во время которой подошедший совершенно беззастенчиво его разглядывал, Джоя спасли двое студентов, шумевших на весь перрон.
-- Ах, нет, вот в этом я с тобой никак согласиться не могу, Лье-ех, -- протянув имя собеседника, говорившая откинула со лба прядь тёмных волос и быстро, оценивающе, стрельнула глазами по Джою и еврею рядом с ним.
-- Вы в лагерь? -- не обращая внимания ни на её слова, ни на её действия, добродушно спросил здоровяк, к которому она обращалась.
Джой поспешно сказал:
-- Я Джой. Массачусетский технический университет.
Здоровяк кивнул.
-- Я -- Лех. Университет Марии Кюри-Склодовской. Это, -- он указал на девушку, продолжавшую разглядывать Джоя, -- Мари из Гавра.
Он еле заметно запнулся и продолжил:
-- А вы, вероятно, Михаэль? Из института Вейцмана?
Еврей медленно и с достоинством наклонил голову, на что Лех с плохо скрываемым облегчением поспешил заявить:
-- Ну, вот мы и почти все собрались. Двоих не хватает.
На практику в лагеря студентов отправляли группами по шесть человек. Практика была обязательным условием получения допуска к экзаменам -- да никому и в голову не приходило уклоняться от этой одновременно обязанности и чести.
За почти семьдесят лет, прошедших с окончания Войны, методика воспитания молодёжи в духе пацифизма была отработана до мелочей и принята во всех странах Европы. Этому немало способствовало то, что в большинстве из них правящей партией рано или поздно оказывалась одна и та же -- Партия Мира. Прообразы Партии появились почти сразу после войны -- небольшие общества, члены которых посвятили себя поиску нацистских преступников и помощи ветеранам. Они не занимались экономикой или сельским хозяйством, точнее, не занимались этим целенаправленно, справедливо полагая, что это -- забота в первую очередь государства, и принимая участие в восстановлении разрушенного мира ничуть не более (хотя и не менее), чем прочие люди, слишком поглощённые материальными проблемами, чтобы думать о морали, этике и прочих духовных материях. Общества росли, крепли и объединялись, взяв на себя ответственность не только за прошлое, но и за будущее -- создавались кружки для детей и подростков, в которых члены общества рассказывали им о Войне и принесённых ею ужасах. А когда дети достаточно подросли, чтобы принимать участие в политической жизни, Партия -- к тому времени она уже стала партией -- занялась и настоящим. Захват власти происходил исключительно демократическим путём -- люди сами голосовали за то, чтобы у руля становились Мирные.
В США Мирные пришли к власти сравнительно недавно, всего лет десять назад, и европейцы при случае никогда не упускали шанса уколоть американцев этим. Это было одной из причин, почему Джой так нервничал перед встречей группы.
-- Не хватает... -- Лех вытащил из кармана сложенный вчетверо листок бумаги и зашуршал, разворачивая, -- Михаила и Генриха...
-- О мой бог, -- пробормотала Мари. -- Меня никто не предупреждал, что с нами будет один из этих.
Джой невольно поёжился от смеси облегчения, досады на самого себя и немного болезненного любопытства. Он ещё ни разу не видел немцев. В детстве Джой с друзьями -- после того, как они начали посещать ставшие обязательными кружки истории Войны -- придумали, что один из учителей их школы, старый мистер Грин, -- нацистский преступник, скрывшийся от правосудия и доживающий свой век в Америке. На самом деле мистер Грин родился и вырос в их городке, даже покидал его всего пару раз в жизни, но юным Мстителям -- естественно, они называли себя Мстителями, более распространённого названия у подростковых групп нет -- это не помешало. Они следили за мистером Грином почти два месяца, пока не начались занятия в школе.
А теперь ему предстояло провести неделю в обществе настоящего немца, как будто мало было компании еврея. Джой потряс головой, быстро прогоняя дурные мысли. Следящие аппараты они сдали перед поездкой, но привычка постоянно контролировать то, о чём он думает, въелась слишком глубоко.
-- Чем они вообще думают? -- громко возмущалась Мари. -- Да кто в здравом уме согласится поехать в немецкий концлагерь с немцем?!
-- Мари, тише, -- пробормотал Лех.
-- Я не собираюсь молчать, -- неуверенное сопротивление поляка, казалось, только добавило ей пыла. -- Если бы я знала, я бы отказалась от практики в этом семестре.
-- Мари! -- рявкнул Лех. -- Прикуси язык.
Она уже хотела ответить, но закрыла рот и явственно покраснела, глянув за спину Джоя и тут же отвернувшись, делая вид, что поглощена поправлением завернувшейся лямки рюкзака. Джой обернулся -- сразу за ним стоял парень, при одном взгляде на которого в памяти Джоя возникли многочисленные плакаты тех времён, которые им показывали на одной из лекций по истории Третьего Рейха, посвящённой теории высшей расы.
-- Эм-м, не обижайтесь на Мари, -- неловко сказал Лех. -- Мы на самом деле ничего не имеем против вас, Генрих.
-- Да я не обижаюсь, -- ответил подошедший. -- Только я не Генрих, я Михаил. Из МГУ.
Михаэль расхохотался и дружески ткнул Михаила пальцем в плечо.
-- Вот так номер! -- заявил он. -- Принять русского за немца, это надо же! Будем знакомы, я твой тёзка!
Все заново назвались, хотя почти никто из них, кроме, разве что, поляка, не находил в ситуации ничего забавного. Мари притихла и подошедшего через несколько минут Генриха -- на этот раз действительно немца и тоже напоминавшего арийский идеал, хотя и немного не так, как Михаил -- поприветствовала довольно равнодушно. Происшествие подействовало на неё так сильно, что Мари даже не запротестовала, когда её отправили в привокзальную парикмахерскую -- привести явно слишком длинные волосы в такой же вид, что и у парней, то есть постричь их почти на лысо. Джой почему-то не сомневался, что при других обстоятельствах Мари не преминула бы громко и с истинно французской страстью опротестовать такую "несправедливость". После они переоделись на вокзале в выданные робы, сдали аппаратуру, личные вещи и одежду -- "Золотые зубы выбивать не будем, всё равно у вас металлокерамика", -- явно привычно пошутил работник камеры хранения -- и меньше, чем через час, уже сидели в кузове грузовика, поёживаясь от холода.
Джой тихо порадовался, что их практика пришлась на предрождественское время. Наверное, вдвойне приятнее будет вернуться потом домой, в круг семьи и друзей, и погрузиться в суету подготовки к празднику. Напоминание о том, что миллионам людей Война не оставила на это ни малейшего шанса, делало ощущение себя живым и счастливым ещё более ярким. И ещё более глубокой -- признательность тем людям, благодаря которым у Джоя и почти семи миллиардов других людей была возможность быть живыми и счастливыми.
Кто-то из этих людей погиб, кто-то -- получил тяжёлые ранения, кто-то рвал жилы на заводах. Кто-то -- медленно умирал в концлагере.
В один из таких концлагерей они сейчас и ехали, чтобы провести там неделю и почувствовать на себе хотя бы отголоски того ужаса, через который проходили заключённые там.
Джой снова напомнил себе, что неделя -- это не так уж и много, что, в отличие от тех, кто попадал сюда без малейшей надежды снова оказаться на свободе, они через семь дней вернутся домой. И всё-таки, когда они миновали металлические ворота, на которые Джою даже не нужно было смотреть, чтобы узнать, что на них написано -- это слова знал каждый, и в каждом они пробуждали глухую ненависть и скорбь, -- он невольно пригнул голову.
Концлагерь встретил их мёртвой тишиной. Сопровождающий показал барак, в котором они должны были спать, общую умывальную комнату и туалет, столовую, рассказал, что и как они должны будут сделать за эту неделю -- а работы предстояло немало, нужно было подготовить территорию после ремонта и реконструкции для следующих групп студентов.
-- Вы -- первые, кто проходит практику в концлагере нового типа, -- бесцветным голосом вещал сопровождающий. -- Развитие науки и техники позволило нам отказаться от задействия людей в качестве обслуживающего персонала, что противоречило исповедуемым нами принципам гуманизма. Готовка, отопление, охрана лагеря -- все эти функции теперь выполняются роботами. Неделю вы будете предоставлены сами себе.
Он еле заметно улыбнулся.
-- Считайте, что вам повезло.
Тяжелее всего Леху давалось отсутствие систематических тренировок. Он пытался отжиматься, усерднее всех таскал тяжести во время уборки двора, но всё это не заменяло занятий со штангой под руководством тренера. На четвёртый день практики Лех проснулся с трудом, чувствуя, как ноют затёкшие мышцы. Как он ни старался двигаться быстрее, в умывальную комнату он пришёл последним, а это было чревато серьёзными проблемами, если не сразу, то позже, когда результаты практики будут обсуждаться в группе. Плеская в лицо ледяной водой, Лех думал о последствиях и услышал, что в комнате есть кто-то ещё, только когда этот кто-то встал с ним бок о бок.
-- Не слишком тут весело, а? -- прозвучал над его ухом самоуверенный голос.
-- Это же концлагерь, какое тут может быть веселье, -- мрачно ответил Лех и ещё раз промыл глаза, которые немилосердно щипало от едкого мыла.
Он выпрямился и глянул на Михаэля, протягивавшему ему то тряпьё, которое здесь заменяло полотенца.
-- Даже в концлагере люди должны оставаться людьми, -- слегка картавя, сказал Михаэль.
Лех кивнул, не особенно желая продолжать разговор, и потянул к себе тряпку, но Михаэль не разжал пальцев.
-- Как думаешь, что отличает человека от животного? -- продолжил он.
Лех пожал плечами. Михаэль вызывал у него одновременно уважение и опасение -- Лех просто-напросто не знал, как нужно себя вести с евреем, вместе с ними живущим в месте, предназначенном для массового уничтожения таких, как он.
-- Многие учёные считают, что это в первую очередь -- умение шутить, -- наставительно сказал Михаэль и отпустил наконец тряпку.
Старательно вытирая лицо, Лех пытался сообразить, что ответить, и пока он думал, Михаэль снова заговорил:
-- Давай разыграем наших товарищей?
-- Ну, и каким же образом? -- всё ещё неохотно, но уже зная, что проиграл, спросил Лех.
Михаэль объяснил. С каждым его словом Лех убеждался в своём нежелании это делать. Розыгрыш был не просто глупым и жестоким -- за это можно было понести весьма серьёзное наказание. Гораздо более серьёзное, чем за нарушение режима или какого-либо другого лагерного правила. Без его помощи Михаэлю было не обойтись -- в одиночку он не смог бы закрыться в газовой камере таким образом, чтобы инсценировать собственную смерть, -- и поначалу Лех протестовал достаточно твёрдо, чтобы убедить в первую очередь самого себя в невозможности воплотить в жизнь предложение Михаэля. В какой момент дискуссия перешла на обсуждение деталей организации розыгрыша, Лех не уловил, просто внезапно понял, что Михаэль загнал его в угол и он уже только покорно кивает в ответ на все реплики собеседника.
Чтобы всё устроить, встать им пришлось где-то за час до подъёма. Предрассветный мороз сильно хватал за щёки, что было даже хорошо -- не давало задуматься. Или плохо -- заперев дверь камеры и вернувшись на своё место, Лех ещё сильнее жалел о том, что согласился.
Плохие предчувствия не покинули Леха и утром, так что крик, раздавшийся в снежной тишине лагеря, вызвал у него что-то вроде облегчения.
Джой задыхался и никак не мог выдавить из себя ни слова. Остальные обступили его -- Лех старался сделать вид, что тоже обеспокоен, впрочем, у него довольно неплохо это получалось. Наконец отдышавшись, Джой выпалил:
-- Майкл! Мёртв!
Мари вскрикнула и подняла руки, прикрывая рот. Генрих покосился на Леха, словно ища у него поддержки, и переспросил:
-- Ты уверен?
Джой мелко затряс головой и махнул рукой куда-то себе за спину.
-- Показывай, -- тяжело сказал Генрих.
Они гуськом прошли за Джоем -- мимо газовых камер. Лех не сразу сообразил, куда они идут, а потом было уже поздно. Мари тонко запричитала, уцепившись за рукав Генриха и загораживая Леху обзор -- ненадолго, он сделал всего один шаг вперёд и над её плечом увидел распятого на колючей проволоке русского.
Увиденное было одновременно дико -- особенно для детей мира, в котором уже больше полувека не было кровопролитных войн и жестоких убийств -- и мерзко-естественно в окружающей их обстановке. Генрих стряхнул с себя Мари и двинулся к телу, пощупал пульс на шее, слегка подвинув безвольно свесившуюся голову русского.
-- Мёртв, -- сухо констатировал он, хотя это было понятно и без его слов -- никто не выжил бы, потеряв столько крови.
Лех шагнул назад раз, другой, потом повернулся и бегом кинулся к камерам. Михаэлю уже наскучило изображать из себя труп -- или же он просто не слышал, как подбежал Лех, только удивлённо вскинул голову на грохот распахнувшейся двери. Своего хладнокровия он не потерял, внимательно выслушал сбивчивый рассказ Леха -- благо, если это слово уместно в такой ситуации, рассказывать ему особо было нечего.
-- Ублюдок, -- это было единственное слово, которое Михаэль процедил, после того как Лех замолчал.
Они вышли вдвоём, Лех немного отставал от широко шагающего Михаэля, потому не успел отреагировать, когда тот подлетел к Генриху и с оттяжкой ударил его по лицу.
-- Что, кровь взыграла? -- взвизгнул Михаэль.
Генрих стоял неподвижно, даже не прикрылся, хотя Михаэль явно намеревался продолжить расправу -- и продолжил бы, не ухвати его опомнившийся Лех за локоть. Немного пришедший в себя Джой повис на другой руке, и Михаэль, немного подёргавшись, согласился стоять спокойно.
-- Это совершенно точно сделал этот ублюдок, -- убеждённо сказал он. -- Видать, вспомнил всё, что его предки здесь творили, и удержаться не смог.
-- Михаэль, ну что ты несёшь, -- слабо запротестовал Джой.
Американец был единственным, кто на это осмелился -- уверенность Михаэля странным образом подействовала на Леха и Мари, так что они не сказали ни единого слова против, когда Михаэль предложил запереть Генриха до приезда руководителей практики. Им оставалось всего три дня, и в любом случае выяснять, кто на самом деле сотворил с русским эту жестокость, предстояло не им. Лех в каком-то отупении проводил Генриха до одиночек, машинально проверил все запоры, потом вместе с Джоем осторожно снял уже закоченевшее тело с проволоки и уложил в одном из пустых бараков -- отопления в них не было, так что температура была разве что на пару градусов выше ударившего как по заказу мороза.
Засыпая тем вечером, Лех ни о чём не думал, он словно провалился в глубокую чёрную яму сразу же, как опустил голову на жёсткий тюфяк.
Мари проснулась резко, как от толчка, тут же перевернулась на живот и уткнулась лицом в вонючее тряпьё на тюфяке, затыкая себе рот. Произошедшее вчера не стало казаться сном, на что она втайне надеялась, у неё не возникло ни малейшего сомнения в реальности смерти русского. Справившись с собой, она осторожно повернула голову -- барак был пуст. Точнее, почти пуст, в дальнем углу неподвижно лежал лицом к стене американец. Мари сверлила его спину взглядом несколько секунд и не смогла сдержать вздоха облегчения, когда Джой пошевелился. Ещё одна смерть была бы слишком большим испытанием, достаточно и одной.
Мысли о том, что всё это входит в программу практики, медленно ворочались в её голове, пока Мари умывалась. Думать об этом было тяжело и стыдно, но такая возможность странным образом уравновесила бы ужас случившегося -- если руководители посчитали нужным убить русского, значит, так было нужно.
Нужно было вставать и приниматься за работу. Лех и Михаэль, наверное, уже даже позавтракали, да и ей стоило что-нибудь съесть -- питание в лагере было скудным и хотя Мари немилосердно тошнило, она понимала, что поступаться едой из-за переживаний было бы глупо.
Путь к столовой пролегал мимо газовых камер, и она издалека увидела тёмную фигуру человека, сидящего прямо на снегу. Подойдя поближе, Мари разглядела, что это Лех, держащий на коленях ещё кого-то -- на мгновение ей подумалось, что он зачем-то вытащил тело русского, но тут Лех поднял руку, и голова лежащего, до того закрытая рукавом робы, едва не скатилась с его колен. Голова с тёмными волосами, которая никак не могла принадлежать Михаилу с его арийской -- или, как он сам выражался, чисто русской -- внешностью.
Мари остановилась возле Леха, не зная, что сказать. Обычные вопросы из обычной жизни -- "Что случилось?" или ещё что-нибудь в этом духе -- крутились в её голове, но она никак не могла заставить себя открыть рот, настолько они казались тут неуместными. Лех поднял голову и посмотрел на неё мутными глазами.
-- Вот шутник, -- неожиданно хихикнув, сказал он.
Мари опешила.
-- Мы с ним договорились вас разыграть, -- пояснил Лех. -- Вчера. Никто не заметил, вот он и решил сегодня сам повторить. Такой актёр.
Мари с облегчением рассмеялась.
-- Вы два идиота, -- сказала она, опускаясь на корточки рядом с Лехом. -- Ладно, хватит притворяться.
Она толкнула Михаэля в бок -- холодный и твёрдый, и невольно отдёрнула руку.
-- Ну, хватит уже, -- повторила Мари уже жалобно.
Лех дёрнулся, голова Михаэля перекатилась, и Мари увидела его лицо. Она отпрянула и не удержалась на согнутых ногах, упала в снег.
Лех погладил Михаэля по голове. Мари заелозила, пытаясь отползти и не сводя взгляда с перекошенного лица с закатившимися глазами. Ни один актёр не смог бы сыграть настолько убедительно.
-- Лех, он мёртв, -- скуляще сказала она.
Вместо ответа он снова хихикнул, и Мари перевернулась, встала, упала на колени, снова поднялась и побежала, подгоняемая ужасом. Не видя ничего перед собой, она с размаху влетела в кого-то возле бараков и уцепилась за него, как утопающий хватается за первое попавшееся ему бревно, плавающее на поверхности -- не думая о том, что бревно может вывернуться из рук и вместо спасения отправить пытающегося выплыть на дно.
Джой -- кто же ещё это мог быть -- внимательно выслушал её сбивчивый рассказ, точнее, всхлипы и обрывки предложений, и обеспокоенно сказал:
-- Надо проверить камеру, где мы Генриха заперли.
Мари ещё крепче ухватилась за его робу.
-- Д-думаешь, это он? -- задыхаясь спросила она.
Джой ничего не ответил, досадливо поведя плечом. Мари так и не отпустила его рукав, тянулась за ним, как собачонка, пугливо озираясь по сторонам, словно Генрих мог в любой момент выпрыгнуть на них из-за угла.
Никто не выпрыгнул -- да и не мог. Они обнаружили дверь камеры запертой, а Генриха -- спокойно спящим в углу.
Джой застыл на пороге камеры, и Мари очень медленно отступила от него.
-- Значит, это ты, -- спокойно сказала она.
Джой обернулся, и она с размаху ударила его кулаком в лицо.
Генрих ничего не спрашивал, дождался, пока Мари вытащит его из одиночки и запрёт дверь, оставив Джоя внутри, и только после этого проронил:
-- И в чём причина?
Мари обессиленно опёрлась о стену. Всплеск адреналина прошёл, оставив после себя слабость и дрожь в ногах.
-- Михаэль мёртв, -- тихо сказала она. -- Ты был в камере, Лех сошёл с ума, значит, убийца -- Джой. И русского наверняка тоже он убил.
-- Зачем это ему? -- спросил Генрих, но она только пожала плечами.
Больше всего Мари хотелось спать. Генрих довёл её до барака, заботливо укрыл и оставил. Она проснулась уже поздно вечером, стуча зубами то ли от холода, то ли от страха, переползла по холодному полу к Генриху и ткнулась лицом в его плечо. Он перевернулся на бок и мягко обнял её.
За ночь Джой совсем окоченел. Болела голова, горло саднило, похоже, домой он вернётся совершенно больным. Мысли стали тягучими и медленными, он с трудом вспомнил, что этот день был последним, которые они должны провести в лагере. Осталось немного, завтра за ними должны приехать -- и тогда всё разъяснится. Он не сомневался в том, что руководители быстро найдут настоящего убийцу, сам он слишком отупел, чтобы пытаться разобраться в происходящем.
Дверь загремела, открываясь, но Джой даже не поднял голову. Он не ожидал, что Мари, уверенная в его виновности, решится к нему зайти, но, с другой стороны, гуманистическое воспитание должно было пересилить отвращение перед предполагаемым убийцей -- наверное, Мари принесла ему поесть.
-- Осталось немного, -- услышал он спокойный голос Генриха.
-- Да, всего один день, -- Джой ответил не сразу, вяло удивившись тому, что пришёл именно немец.
-- Я не о времени.
Генрих подошёл к Джою, свернувшемуся клубком в углу, и присел на пол рядом с ним. Он молчал некоторое время, так что Джой наконец лениво открыл глаза. Генрих смотрел на него чуть ли не с нежностью -- Джой не поверил свои глазам, но даже в полумраке камеры было отчётливо видно, что Генрих улыбается.
-- А о чём? -- решился спросить Джой.
Генрих протянул руку и погладил его по щеке. Джой дёрнулся от неожиданности, больно приложившись затылком о стену, и резко сел, отталкивая Генриха.
-- О вас, -- просто ответил Генрих. -- Осталось двое. Мари я уже сжёг.
Джой дёрнулся, прижимаясь спиной к сырой стене.
-- Что ты несёшь, -- пробормотал он.
Генрих наклонился к нему, внимательно разглядывая его лицо. Джой почувствовал запах дыма -- из-за заложенного носа он не ощутил его раньше.
-- Так это всё-таки ты, -- голос сел и Джой почти не услышал сам себя, но Генрих его понял.
-- Я, -- легко согласился он.
-- Почему? Как?
Генрих похлопал Джоя по плечу, от чего тот чуть не свалился обратно на пол, и рассудительно -- его неторопливая манера говорить настолько сильно контрастировала с его словами, что у Джоя, несмотря на холод, потекли по спине струйки пота -- сказал:
-- Наше общество -- несомненно, справедливое и правильно устроенное -- забыло об одном очень важном понятии. Мы забыли о чести. Люди, не имеющие чести, не имеют права на жизнь.
Джой моргнул. Генрих продолжал, сжимая и разжимая пальцы на его плече:
-- Не имеют чести предатели, лгуны и перебежчики. Те, кто предают своих предков, те, кто лжёт о своих бедах, и те, кто готов переметнуться на более выгодную для себя сторону.
-- Почему ты говоришь, что Михаил предал своих предков? -- тихо спросил Джой. -- Он же русский, он чтит память героев своего народа.
Ему сразу стало ясно, кого Генрих, видимо, вообразивший себя судьёй и палачом, имеет в виду.
-- У нас с ним один народ, -- мягко сказал Генрих. -- Михаил -- мой дальний родственник, его дед сбежал из Германии в СССР и сменил имя и фамилию. Пока мы хлебали полной чашей все унижения, -- с внезапной яростью добавил он.
-- А Михаэль? -- Джой сглотнул. -- Ты же был заперт.
Генрих рассмеялся.
-- Он сам меня выпустил. Думал, это будет забавно. О да, получилась неплохая шутка.
-- Но замок... -- слабым голосом сказал Джой.
-- Французы не отличаются особым умом. Мари сначала повернула ключ не в ту сторону и сама заперла дверь, а только потом открыла её.
-- Это... немыслимо, -- прохрипел Джой.
Рука Генриха уже переместилась с его плеча на шею, не ослабив хватки, и Джою было трудно не только говорить, но и дышать.
-- Ты прав, -- Генрих кивнул. -- Немыслимо было оставить это без возмездия.
Он крепче взял шею Джоя обеими руками и сжал пальцы.
Выступающий щёлкнул кнопкой, и изображение на экране застыло. Люди в зале зашевелились, переговариваясь тихими голосами, покашливая и шурша бумагами.
-- Какой по счёту это случай, напомните, -- сказал один, обращаясь к выступающему.
Тот быстро ответил, не заглядывая в свои записи:
-- Четвёртый только за этот год.
-- Убийства происходят только в концлагерях или в других местах практики тоже? -- спросил другой, отвернувшись от сидевшего рядом и что-то шепчущему ему на ухо коллеги.
Выступающий кивнул.
-- Мы дали этому феномену название "синдром колючей проволоки", -- внушительно сказал он. -- Действия могут развиваться по разным сценариям и объяснение своим поступкам преступники каждый раз дают новое, но итог всегда оказывается одним и тем же.
-- Вы говорите, что причины неизвестны, -- снова подал голос первый спрашивавший. -- Я так понимаю, что и способ решения этой проблемы вы ещё не нашли.
Выступающий опустил голову и помолчал.
-- Мы предлагаем два варианта, -- сказал он, и его голос заставил слушающих затихнуть. -- Один из них -- пересмотр всей системы воспитания молодёжи.
-- Невозможно! -- перебил его первый, и выступающий скорбно кивнул.
-- Я согласен с вами, -- он вышел из-за кафедры и прошёлся перед аудиторией, заложив руки за спину.
-- Система превосходно отлажена и до недавнего времени не давала никаких сбоев, -- сказал он, остановившись и обводя взглядом слушающих. -- Чтобы её сохранить, нужно исключить причину этих сбоев.
-- Мы ведь не можем не включать в систему воспитания представителей определённой нации, -- возразил второй.
Выступающий снова кивнул и отчётливо произнёс, выделяя каждое слово:
-- Поэтому нам представляется целесообразным исключить представителей этой нации из общества вообще.