Хохол Илларион Иннокентиевич. Избранные стихи трёх лет (2020-2022)

Хохол Илларион Иннокентиевич : другие произведения.

Избранные стихи трёх лет (2020-2022)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

Комментарии: 100, последний от 12/06/2024. © Copyright Хохол Илларион Иннокентиевич (xoxol6624@gmail.com) Размещен: 22/12/2022, изменен: 20/10/2023. 86k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Скачать FB2		Оценка: *1.737** Ваша оценка:

ИЗБРАННЫЕ СТИХИ 2020 ГОДА

Бомж

Художник, сражённый и сходством, и сутью

Бомжа в палестинских одеждах, рисует

С него Иисуса -

Изгоя, бродягу с претензией странной

Быть, пусть и незваным, но званому равным

По божьему праву;

Пропахшего псиной истца, грехоборно

Клеймящего им ненавидимый город

С судьбою Гоморры.

И он на дешёвом холсте из поскони

Божественен, словно ниспослан напомнить

Главенство Закона.

Художник греховен, а кто неподсуден?

И страшно ответить за пьянки и блуды,

И хочется чуда.

Уже у мольберта - волненье прохожих.

"О боже, похоже! Настолько похоже -

Мурашки по коже!"

И свозят к нему, ко Второму явленью

Безумных, незрячих и слабых в коленях,

Ища исцеленья.

Но бомж удаляется, пьян и сермяжен,

По водам на листьях к апостолам бражным

В четвёртую стражу.

Вокзал

Соборен, высится вокзал.

А в нём, седа ли, руса, -

Уборщица. В её глазах

Всё грязь и мусор.

Так беспросветно, что хоть вой,

В его оконных рамах

И голуби над головой -

Как будто в храме.

Так пахнет, может быть, в аду

Для грешных парфюмеров.

Смердит переселенье душ

И тел безмерно.

Там лики молодых бомжей

Апостолярней старцев.

И не уехать им уже,

И не остаться.

А мы, на площадь выходя,

Заплёванную паперть

Не замечали, как дождя,

Который капал,

Рябя асфальт, стуча в зонты.

Любовь эгоистична.

И были только я и ты -

Её обличье.

Всё немного и глаже, и выше

Всё немного и глаже, и выше.

С белизною пришла тишина,

Будто звук извинился и вышел,

Неуместность свою осознав.

Будто выпал не снег, а удача -

Непредвиденным праздничным днём,

Что не с крика будильника начат,

А с безмолвия времени в нём.

Хорошо, что земля обретает

Меловидность порой и вода

В состоянии пуха не тает,

Повисая клинками из льда.

В этот мир, где морозы, метели

И простудная смена погод,

Я пришёл в одноразовом теле

И сберечь постараюсь его

Сохраню, и в дорогу ни вещи,

Ни запас адресов и еды

Не собрав, я уйду, долговечен,

Как на белой тропинке следы.

Жизнь - насущный хлеб не нашей выпечки

Жизнь - насущный хлеб не нашей выпечки.

Что бранить дарёную еду?

Не из тех я, кто, надумав, выплачет

Семь ответов на одну беду.

Женщины, неженственные в талии,

Шли навстречу, и за полверсты

Будущие беды грохотали мне

В вещих вёдрах, звонких и пустых.

Что сбывалось сразу, что - со временем,

Если ночь, забытая луной,

Словно кошка, подлостью беременна,

Шмыгала в кусты передо мной.

Много раз, по соннику незряшные,

Дни не соответствовали снам.

Всё равно гаданье на ромашке я

С "любит", как обычно, начинал.

И кукушка, гулкая пророчица,

Прятала мой срок в цыганской лжи.

Но сажусь на стол, когда захочется,

Не боясь подушку положить.

Я не знаю, бог ли, чёрт ли, истина

Служит покровителем судьбы,

Но стихи мои читает пристально

И решает - быть или не быть.

Игла шипит

Игла шипит, сшивая звуки,

Скрипит проигрыватель старый.

Сопрано плачет о разлуке

Под семиструнную гитару.

Предвидя гибель, орхидея

С прощаньем связывает жажду

И, на соседей не надеясь,

Грустит при виде саквояжа

Под фотографией настенной,

Чей оборот изнанкой лунной

В тени скрывает драгоценность -

"На память" с росчерком шалуньи.

Жилец, рассеян и беспечен,

У двери свет не выключая,

Уходит медленно и вечно,

Звеня английскими ключами.

А вместе с ним уходит время,

Дабы попутчика состарить.

Цветок не сохнет, не стареет,

Шипит игла, звучит гитара

Под женщиной на фотоснимке,

На память сделанном когда-то.

Он служит чёрно-белым нимбом

Всему, что буднично, но свято.

Предметы, лица, даты, звуки,

Слова на память - невидимки

В объятьях скомканы разлукой

И потому неизгладимы.

Из красного угла

Из красного угла, с периферии -

С церковных стен, дворцовых потолков

Глядит на нас младенец - сын Марии,

Которая - любовь и молоко.

В его глазах - как будто все ответы

И знание от первого лица

Того, что было от начала света,

С тем, что случится до его конца.

Но может, не ответы, а вопросы

Таит в себе его недетский лик,

И вовсе не по водам, а по росам

Идти ему со словом для земли

И знаки вопросительные сеять,

Противные царю и алтарю.

И бог ли тот, кто скажет: "Фарисеи

Учили, что..., а я вам говорю..."?

К эпохе географических закрытий

Закрыт Мадрид, отрезаны пути

В Пекин и Рим. Не умереть в Париже.

Я с детства помню слово "карантин",

В котором выжил,

Не подхватив тоску как патриот

В границах, что железнее ободьев,

Где нас держали, прививая от

Любой свободы.

Теперь, ничем не связан и богат,

Но ограничен в выборе рутины,

Уравниваю жизнь и детский сад

Со скарлатиной,

Когда отдать и душу был готов

За возвращенье в ароматы пшёнки.

Не то важнее, что обрёл, а то,

Чего лишён ты.

Как корабли, торчат особняки

Как корабли, торчат особняки,

К немноголюдной улице причалив.

При встрече безопаснее молчанье,

Давно предусмотрительны кивки.

И колокол сознание мочалит.

Холодной разобщительной весна

В стране рукопожатий не бывала.

Под масками, на масках карнавала

Улыбок нет в такие времена,

Когда надежд несбывшихся навалом.

Дворы к дороге выводком щенят

Прильнули и сосут пустую суку.

Греховные затворники спасутся,

Святые вымрут, страждущих храня,

У их одров являя безрассудство.

Пора принять вороний маникюр,

Писать стихи по-чёрному и много

Весной, что выпускает вдоль дороги

Букеты обесцененных купюр,

Где - профиль отвернувшегося бога.

Космически пасхальное

Блажен пришедший в плоскости обочин

К моменту восхожденья своего,

Когда горизонтальный путь закончен

И караулом выставлен конвой.

От тверди и от плоти постепенен

Отрыв с освобождением стола,

И дюзы первых жертвенных ступеней

Пасхально гулки, как колокола.

Дымят тетради пачкой ассигнаций,

Где много слов, произнесённых зря.

Как много нужно сжечь, чтобы подняться,

Но не скорбя о том, что потерял!

Люди

Суживаю спектр

Дефиниций "люди":

Люди - это те, кто

Умирать не любят.

Те, кто так боится

Трепетно за яйца,

Будучи не птицей,

Чтоб за них бояться.

Пиджаки из твида,

Галстуки на шеях -

Неущербны с виду,

Но несовершенны.

Колки, водянисты,

Словно с мозгом кактус.

С высотою - низость.

Полуфабрикаты.

Скажете: душевно

Я бесчеловечен.

Но несовершенство

Не должно быть вечным.

Жаль, что, нам не равный,

Гений не бессмертен,

Но зато тиранов

Забирают черти.

Не тиран, не гений,

Но не чуждый людям,

Постою над бездной,

Загляну и сплюну.

Мужчина и женщина

Они - банальный слог мужчин и женщин

В звучанье слов и в неизбежных рифмах,

Но души их в невидимых движеньях

Неусреднённы и неповторимы -

Повсюду видя, нелегко заметить

На фоне ежедневной круговерти

Наивных вечных отрицаний смерти

И безнадежно временных бессмертий.

На перекрёстке безразличных улиц,

Несущих одинаковые знаки,

В кафе, в которых выбор вин и устриц

Для всех, в него вошедших, одинаков,

Они застыли отраженьем зыбким

Скользящих мимо - отражений тоже

Любви с неотразимою улыбкой,

На все улыбки женские похожей.

А утром освящённые супруги,

Как суждено для женщины с мужчиной,

Встречают солнце первыми - друг с другом,

Подобно двум заоблачным вершинам.

С моста судьбы чугунного отлива

Их тени, порождённые востоком,

Сорвутся в воду, будто окрылились,

И по реке направятся к истоку.

Мы были рождены

Мы были рождены, чтоб чью-то сказку

Своею былью сделать и судьбой

Детей и внуков. Это нам с тобой

Стальные заготавливали каски

На счастье смерти - на последний бой.

И нас, рождённых под высоким небом,

Гнобили серым низким потолком.

Высокое и низкое легко

Смешалось и спеклось насущным хлебом

Из анекдотов, гимнов и стихов.

Мы были рождены... Отделы кадров

В делах хранили личные листки

Тех, чьи дела так были коротки

На кухонных слюнявых баррикадах

Под водку как лекарство от тоски.

Пройдут века и археолог, роясь

В эпохе, что прожить была дана,

Найдёт стихи о тёмных временах,

Но на костях не обнаружит крови

И скажет что-то светлое о нас.

На балконе поутру нырну в газеты

На балконе поутру нырну в газеты

(Мои шлёпанцы напоминают ласты) -

Кто-то мочит оппозицию в клозете,

Кто-то в экскременты окунает власти.

А внизу тюльпаны раскрывают клювы,

Как птенцы из гнёзд, вытягивают шеи.

То же самое предпринимают люди.

Что ни рот - венец природы, совершенство.

От пернатых какофония в затылке.

Отгнездились, но не могут жить без пенья.

Мне сказал один зоолог за бутылкой:

Поведение людей ещё глупее.

Пёс сражается в тревожном сне с котами,

Защищая от врагов свою подстилку.

Вся история от Евы и Адама -

Это, собственно, рефлексы и инстинкты.

Что ни Рим, и что ни рейх с номенклатурой -

Мир животный, и естественный, и жуткий,

А налёт образования с культурой -

Целомудренный хиджаб на проститутке.

И в одеждах европейского покроя -

Те же морды из пещеры первобытной.

Ни под солнцем новизны в мироустройстве,

Ни в газетах - неожиданных событий.

На последнем привале

На последнем привале

Не согрею постель,

Переполнен словами,

Припаду к немоте.

И свободная птица

Непонятно зачем

Будет рядом томиться

Сорок дней и ночей.

Может, это - привычка

Или помнит она,

Как, бывало, по-птичьи

В беспорядочных снах

Отрывалась от тела,

В прожитое скользя,

Где остаться хотелось,

Но остаться нельзя.

А вернувшись как будто

С вечеринки хмельной,

Снова маялась утром

В той же клетке грудной.

И тоскуя мятежно

По ночной наготе,

Заблуждалась в одеждах

С притяжением тел.

Эта птица исполнит

Христианский канон,

В сорок первую полночь

Распростившись со мной,

Чтобы в мире незримом,

Далеке-высоке,

Петь словами моими

На своём языке.

На январских страницах

На январских страницах январится смесь

Из картинок зимы и стихов о зиме

Под рекламой перчаток,

Где победа за пикселем, как ни смотри,

Что бы ни было выбрано в качестве рифм,

Вплоть до места зачатья.

Дева в шубке на теле, которое ню,

Эскимосу Аляски продаст и лыжню,

И китайские вина,

И сугроб под рябиной, чьи слёзы красны,

В виде горки белья от невест, до весны

Потерявших невинность.

На продрогшем в ночи безгаражном авто

Утром выложен свадебный кремовый торт -

Ешь лопатой как ложкой.

(Если так о машине без слов о любви,

Той, которую видел внутри снеговик -

Это будет оплошность).

Без намёка на фаллос оставит ли след

Отрицанье зимы - аргумент на столе -

Огурец из теплицы?

Разбирая, что в прошлых годах накропал,

Целомудрен при выборе слов и лекал,

Я хочу застрелиться.

Сексуальность сравнения - стимул продаж.

Заточу шестигранный 2М карандаш

На три строчки о главном:

Неприкрытая правда - не плеть на мiру,

Не спасательный круг. Это - девичья грудь,

Что чиста и желанна.

Ноябрь

У дней - болезненная вялость,

Едва течёт их череда

С привычным "Вы здесь не стояли!",

Когда наглеют холода.

Чернеют кроны, как скелеты

Бескрестых маковок церквей,

А мародёр - безбожный ветер -

Сусаль гоняет по траве.

Бесшумно не нырнуть по-лисьи

К себе в нору под тёплый плед -

Пасьянс из разномастных листьев

Уже сошёлся на земле.

У солнца в ипостаси грелки

Лимит больничного тепла.

Ноябрь. И часовые стрелки

Не знают точного числа.

О чём вы

О чём вы, голос и виолончели?

Не о луне ли, нимбе тополей,

Похищенной не чёртом, а метелью,

Луны белей?

О спутнице, случайной и прекрасной,

Чей номер телефона на стене

Украден кистью в заговоре с краской,

Стены темней?

О том, что время жизни, отступая,

В гранит оденет наши имена,

Которые останутся на память,

Короче сна.

Патагония

Никаких дежавю с фейерверками пальм,

Ни души, ни церквей, ни Макдональдсов.

Огорошен, в ладони долины упал

И качусь по колдобинам.

Языки ледников шевелятся едва

И в озёра немыслимой пресности

Как холодную колкость роняют слова

О красотах окрестностей.

На коленях предгорий улечься могу,

Но не выше. За облачной ширмою

Только мысленный взор, обвалявшись в снегу,

Овладеет вершиною.

Ах, Луис Корвалан, получил бы ты власть,

То освоил бы юг Патагонии,

И тропа бы туда, как в России, велась

С голубыми погонами.

Письмо товарищу Сталину

Товарищ Сталин!

Пишет Вам солдат,

Который отдал за Победу ноги.

Они под Ржевом рядышком лежат.

А я гнию на попеченье бога

На острове-остроге Валаам.

При этом сообщаю, что доволен.

Скучаю не по дому, а по Вам,

Фантомные испытывая боли.

Здесь бедный монастырь, богатый мох,

А катера вокруг патрулят воду.

Товарищ Сталин! Если бы я мог,

То я и руки б за Победу отдал.

Но бог оставил их - не лапать баб,

Не рвать гармонь вокзального набата,

Оставил - Вам, ведь я в плечах неслаб

И мог бы двигать что-нибудь куда-то.

Я пьяным не позорил честь бойца

И жил в семье, а не менял ночлежки.

Я выехал за хлебом с утреца

Из собственного дома на тележке.

Ну без ходуль, но не отброс, не шлак!

Сгребли, как пса, и выбросили вшиветь.

Товарищ Сталин, так произошла

Чудовищная глупая ошибка!

Вы разберитесь. Чей паскудный пыл

Водил метлой на улицах, вокзалах,

Когда нас выметали, словно пыль,

Чтоб сапоги сверкали генералов?

Ведь будет бой ещё! И я в бою

Без ног вцеплюсь во вражеское горло.

При этом неизменно остаюсь

С надеждой на ответ.

Сержант Егоров.

Подобие трёхмерных многоточий

Подобие трёхмерных многоточий,

Пространство-время кажется дождём.

Секунды-капли падают и точат

Гранит надежды с вечным "подождём",

Сгибая позвоночники и стебли,

Прямую речь. Но выпало - неси

Осадки и последствия, а к "если б"

Часы так равнодушны, как весы.

А дождь шуршит и отдаляет "скоро"

От "может быть", живущего в груди.

- Стой, кто идёт? (И щёлканье затвора).

- Я время.

- Время? Ладно, проходи.

Подобно платью

Подобно платью, ночь надень.

Да будет та любви короче,

Открытей, искренней, чем день,

И непорочней.

Пусть, степлившись, течёт вино

На счастье и подол простынный,

Когда чулки тенями ног

На стуле стынут.

И ты, источник теплоты,

С другим сольёшься этой ночью,

Когда нательные кресты

Звенеть закончат.

А бета с альфой "Близнецов",

Небесные глаза-умляут,

Пускай завидуют, ваш сон

Благословляя.

Портрет войны

Неспешен шаг и траурны багеты...

Колышутся в торжественном строю

Фронты, войска и звания - портреты,

Смешавшись в поминальную кутью.

На них - глаза, деликатес вороний,

Застывшие в глазницах на войне,

Глаза солдат, кто и потусторонен,

И жив в сердцах на этой стороне -

Тех, из кого кумач победы соткан,

Что, кровью напитавшись, порыжел,

И тех, кто посылал их брать высотки,

Боясь расстрела в ротном блиндаже.

Мелькают полководческие лица,

Потевшие над картами боёв.

Им нужно было или застрелиться,

Или бросать на танки батальон.

А в небе - зацелованной иконой,

Фальшивой и поэтому святой -

Расплывчатый (плюс/минус миллионы)

Портрет войны под ретушью густой.

И нет на нём ни без вести пропавших,

Ни инвалидов, брошенных в беде -

Военных "самоваров", ни встречавших

На Родине прищур НКВД -

Тех, кто не знал восторга наступленья,

А в сорок первом "сварен" был в котлах,

Кто, выжив в лагерях военнопленных,

С Победой вместе получил ГУЛАГ.

Чьи кости не нашли покоя в тверди

Промёрзшей тундры, лагерной тайги.

Забытые бессмертнее бессмертных,

Не зная влажной роскоши могил.

Приходит время

Приходит время. На его косе -

Одни для всех отбивка и заточка.

Я знаю точно, что придёт ко всем,

А больше ничего не знаю точно.

Проходит мимо, но до той поры,

Когда войдёт в незапертые двери.

Я верю, в эти правила игры,

А больше ни во что уже не верю.

Я выбрал бы одежду и вино

Такие, чтоб с достоинством отчалить.

Печально мне, что выбор не за мной,

А больше ничего мне не печально.

Шагай мой век, в пороке и в любви,

Пути ветви и пошлостью, и новью.

Ты можешь сердце мне остановить,

А больше ничего не остановишь.

Иди, теки, излучины верти.

Не выйти дважды из тебя, к тому же

Один лишь раз разрешено войти,

А большего, наверно, и не нужно.

Продолжение темы

"Мело, мело по всей земле"

(Б. Пастернак)

Безабажурною тоской

Под аварийным потолком

Унылый, тусклый свет

С надсадом сорока свечей

Мигал, и призраки вещей

Срывались на паркет.

Он открывал уродство стен

В случайном наслоенье тем.

А мебель-ассорти

В побоях от былых жильцов,

Смущённо отведя лицо,

Молила: "Не свети".

Он не щадил ни цвет волос,

В который время ворвалось,

Ни кожи на лице,

Где под распахнутостью глаз,

Тоска, свернувшись, улеглась,

Как кошка на крыльце.

Быть не могло ещё темней

В нагромождении теней

На четырёх стенах.

Декабрь скулил бездомным псом,

А память маховик часов

Вращала у окна.

Метель, вселенская метель.

И мир, сорвавшийся с петель,

Всё холодней и злей.

В ладони, горячей печи,

Слетались отблески свечи,

Горевшей на столе.

Пустое

Так говорили, а теперь нигде

Уже не слышно возгласа "Пустое!"

И вот - уместен, но дословен, то есть

Нагляден, как пространство без людей.

Пусты дороги вымершей длины,

Безлюдны стадионы и манежы,

Метро как череда бомбоубежищ

Для прошлой, но не будущей войны,

Чью вероятность можно обнулить,

Поскольку войны затевают страны -

Их нет, и мир безбедней, как ни странно,

Того, где люди ямб изобрели,

Но все погибли.

А допрос судьбы -

Пустое, если мир бесчеловечен

(Дословно то есть),

и стихи в нём вечны,

Когда есть те, кто может их забыть.

Расслаблю пальцы

Расслаблю пальцы и перо,

Лишившись речи,

Взлетит и понесётся к речке,

В круженье болеро.

Над пятнами горячих крыш,

Тупых и чёрных,

Над этой жизнью, обречённой

На гибель от жары,

На описание теней

Любви, былого,

На некрологи-предисловья

К тому, что ждёт за ней.

Перо опустится в глуши,

Где долго спится

И лишь невидимая птица

Тревожит камыши.

Республика закончилась

Республика закончилась и власть

В руках того, кто скользкое "преемник"

Не любит. Он вкушает власть, как сласть,

Взасос с причмоком. Рим (ещё не Древний)

Лежит борделем мраморным у ног,

Уже продажным и давно бесславным,

Ждёт зрелищ и халявное зерно

Из рук того, кого встречает с "Аве!"

Враги - внутри, а варвары - у врат.

Империй, без тебя на троне - гибель!

Они же Сирию сирийцам возвратят

И египтянам отдадут Египет.

А на монетах - профиль "божества".

Вперёд, "Спартак"! Сенаторы - холуи.

Куда ни плюнь, торчит Октавиан,

Все статуи в слюнях от поцелуев.

Так было, есть и будет на земле.

Когда сто лет плетьми и сапогами

В тупое быдло превращают плебс,

Ничтожества становятся богами.

Сегодня безветренно

На мыс ураганом положен глаз.

Лишь сутки под ним отделяют нас

От ада, в котором безумный вальс

Расплещет с дождём темнота.

Сегодня безветренно, тих прибой,

На картах - марьяж. Это мы с тобой,

Кого не заметил, наверно, Ной

За пазухой тёплой Христа.

Божественный бар, "No Smoking" где,

Пустее борделя без вин и дев.

Нектар - и для грешников без одежд.

Безгрешно одетым - двойной.

У бармена смена завершена,

Он хочет домой, у него жена.

И ждёт чаевых, проклиная нас,

И крылья свербят за спиной.

Сентябрь, ave!

Сентябрь, ave!

Сольёмся с гамом:

Выносят август

Вперёд ногами.

Выносят месяц -

Пустую ёмкость.

Но мы - на месте,

Мы остаёмся!

Покуда живы,

Смелы и здравы,

Натянем жилы

На шее правды.

Приложим силы.

Пусть нас запомнят -

Не выносимых

Из тесных комнат,

Дворов и улиц,

Не знавших славы,

Петли и пули.

Сентябрь,

Аve!

Соборен, высился вокзал

Соборен, высился вокзал.

Брела, седа ли, руса,

За шваброй женщина, в глазах -

Всё грязь и мусор.

И было тускло так, хоть вой,

В его оконных рамах.

А голуби над головой -

Как в гулком храме,

Где пахло, будто бы в аду

Для грешных парфюмеров,

Перемещеньем тел и душ

Неэфемерных.

Господь шалил, озорничал,

Играя поездами.

В зрачках бомжей была печаль

Всех опозданий,

Укор бессребреных святых

Всем преуспевшим.

Ко мне, заждавшемуся, ты

Бежала, спешась.

И мы, на площадь выходя,

Загаженную паперть

Не замечали, как дождя,

Который капать

Заладил, не пытаясь мыть

Ни мир, ни город грязный,

Где были только он и мы,

Чисты и праздны.

Стрекоза

Предвиденный итог.

Пора

Сера, раскаяньем сыра,

Уныло гола.

А мысль, как будто после сна,

Ещё бессловна, неясна

И ждёт глагола.

Движенья нет и воздух затхл.

Полуживaя стрекоза

Легла на паперть.

Не станцевать и за еду,

А муравейник раз в году

На зиму заперт.

Позволь, в тепло тебя внесу -

Плясунью, праздничную суть

В предсмертной коме.

Не осужу твоё житьё.

Вот я трудился муравьём,

А что мне вспомнить?

Ты, беззаботна и легка,

Была на чьих-то поплавках

Эквилибристкой,

А я, несчастлив поутру,

Не на рыбалку, а на труд

Вставал и брился.

Ты не в домашнем неглиже -

В том, что заношено уже,

Твой вид параден.

В мерцанье крыльев слюдяных -

Шальная трепетность весны,

Палитра радуг.

Пусть комариное рагу

Я обеспечить не смогу

Твоей породе,

А только муху с кровью.

Мух

С утра всегда не меньше двух

На бутерброде.

Служи мне комнатным цветком,

Живым под мёртвым потолком,

Напоминая,

Что жизнь - не только пот в труде

И у кого-то кое-где

Она иная.

Я листопад люблю

Я листопад люблю, а ты - весну.

Мы пьём неодинаковые вина.

Ты любишь утро, я люблю уснуть

В снотворную ночную половину

И спать, когда из недобытия

Вернувшись, ты над завтраком порхаешь.

Ты любишь строить планы на день, я

Люблю их разрушать и сеять хаос.

Стихи про осень, полночь, Каберне

Весне, Мерло и утрам не мешают.

Лишь клёны недоверчиво в окне

Покачивают жёлтыми ушами.

Твоё житьё давно с моим бытьём

Назло орфографическому знаку

Слились в противоречии своём,

Как лицевая сторона с изнанкой.

Я мысль гоню

Я мысль гоню, а та кружит,

Чтобы опять в висок стучаться

С тем, что, по-видимому, жизнь -

Пробел в надвременном молчанье.

Она - в безмолвии надлом,

Надрез, отметка ножевая,

Подарок в виде моря слов.

И я его переплываю.

Гребу и думаю, что лучше

Не забывать, что впереди.

Всё меньше страха перед сушей,

Всё больше берега в груди.

Я на входе бы мог принимать пальто

Я на входе бы мог принимать пальто

И промокший плащ, и берет с зонтом.

Слава богу, что я не из этих, кто

На две трети забит в передней.

Не из тех, что в сортирной стене торчат

Для всего, чем торгует "Союзпечать"

(Может быть, под названьем иным сейчас,

Но в по-прежнему лживом времени)

У гвоздей - своё место, своя судьба.

И кому-то ржаветь под землёй в гробах

Или крик "Не влезай!" прикреплять к столбам,

Быть кирзе и подмётке скрепкою

И стучать башкой под парадный марш

О брусчатку, от праздника без ума.

А кому-то пейзажи держать в домах

И верёвку с её прищепками.

Я не тот, кто в программе - козырный туз,

Не из тех, кем Христос был прибит к кресту.

Не увидеть меня, даже встав на стул -

В потолочную бель заброшенного.

Но я там, где прилично служить гвоздям,

Чтобы крыша, свой угол и смысл блюдя,

Охраняла скатерть под ней от дождя

И от птиц, рассмотревших крошки.

ИЗБРАННЫЕ СТИХИ 2021 ГОДА

В камине разожгу огонь

В камине разожгу огонь,

Придвинувшись как можно ближе

К нему - источнику тепла.

Пускай он раны мне залижет,

Которые нанёс пургой

Декабрь как образ помела.

Я кашель холоду прощу,

Как пытку палачу прощают,

Когда, грехи не отпущая,

Он дыбу послабляет чуть.

Декабрь.

Я разожгу камин

На жизнь, короткую, как вечер,

И, вместо многословной речи,

Скажу: аминь.

Вьюга, к ночи успокоясь

Вьюга, к ночи успокоясь,

Снега намела.

В белизне балконной койки

Темнота спала.

На стекле - следы дыханья.

И, пока дышу,

Снег прозрачными стихами

Утром опишу.

И заплачут эти строки,

Кривы, коротки,

Об отпущенном мне сроке

Сочинять стихи.

Холодит на пальце кожу

Гладкое стекло.

И к нему меня, похоже,

Время занесло.

Не успею оглянуться -

Кончится оно,

На окне слова сольются

С тем, что за окном.

Очертания утратив,

Станет снегом стих

С испарением тетради

Выдохов моих.

Где начат путь

К 25-летию смерти И. Бродского

Где начат путь из адового рая

И плачет по изгнанникам Рахиль

Ремень, шнурки и галстук отбирают,

На потолке рождаются стихи.

Осточертела горечь корнеплода

С резцами, не истёртыми до лжи.

Зубным врачам непрошенной свободы

Оплатой не послужат тиражи.

Тюрьма намного лучше как начало,

А не тоска и ночь в конце пути

На наволочке серого отчаянья,

В которой пух неперелётных птиц.

Декабрь во Флориде

В краю, где многим семьдесят и за

И где в аптеку мчат на "Ламборгини"

Со скоростью упряжки лошадей,

А солнце так бросается в глаза,

Что их опасно отпускать нагими

Разглядывать витрины и людей,

Я предал север - родину зимы,

Которая мне душу просквозила.

Я выбрал юг и теннис до жары,

Когда у тени есть какой-то смысл.

И мячики-желтки, шкворча: "Мазила",

Летели по дуге в тартарары,

В траву - приёмник падающих звёзд,

Предательниц холодной благодати.

И не хотелось что-то загадать

Ни на одну, а старый кальвадос

Со льдом в стакане упрекал: "Предатель!"

И где-то снег метелил города.

Ненависть

У порога за дверью

Всё в тягучей слюне -

Это Ненависть, верно,

Приходила ко мне.

Налгала, натоптала,

Накрошив просвиры,

Но меня не застала

Или я не открыл.

Запах кислой капусты,

На ногах сапоги.

Если кто-то не впустит,

Постучится к другим.

Раздуваются ноздри,

Лица искажены.

Точит Ненависть гвозди

Для крестов именных

И для массовых казней.

Веселится, когда

Неожиданный праздник -

У соседа беда.

Дураков посещает

Простотой обольщать,

Преимуществом - щами -

Над тарелкой борща.

Каждый раз в новом виде

У порога с утра.

Не хочу ненавидеть

И душой умирать.

Пусть Надежда приходит

В свете нового дня -

Ненадолго, но хоть бы

Не забыла меня.

Жили б в сердце печали

Квартирантками, но

В дом Любовь постучалась

И осталась со мной.

Нетронутая тема

В пространстве лестничных зигзагов

С чугунным кружевом мясистым,

Где эхо тащится за шагом

В стена́х, наполовину синих -

Мои надежда и отчаянье,

Как синусоиды, натурны

И нацарапаны ключами

На штукатурке.

Мне кажется, под паутиной

В трехмерности четырёхстенной

Живёт за дверью дерматинной

Никем не тронутая тема.

Непредсказуемое имя

Неведомый покрой наряда -

Нова, но трудноуловима

И где-то рядом.

В квартире с коммунальной кухней

И общим стихотворным шкафом

С набором надоевших уху

Сравнений, образов, метафор -

Быть может, там она, но просто

В каморке прячется от сглаза

И от своей соседки - "Осень,

Звонить два раза".

Ступени временны́м мерилом

В пролётах сложены, как шпроты.

Скулят под ласкою перила

И спины гнут на поворотах.

Мои шаги и пульс в аорте

Стучат с надеждой окаянной

В колодце каменном то форте,

То вновь пиано.

Обрывки мыслей

Листва на площади

Встречает танцами.

Шуршу галошами

И мыслю стансами.

Смелею с возрастом.

Пошёл вразнос, поди.

При виде хвороста

Не вздрогну: "Господи!"

Костры, проклятия

Под фотоснимками.

И вновь распятия

Под вой "Распни его!"

Он победит ковид,

Как зиму - валенки,

Но человечий вид -

Проект проваленный.

И разум бросовый -

Предатель тот ещё!

Уснёшь философом -

Проснёшься овощем.

В душе ни мления

И ни катарсиса.

Ноябрь и тление.

И пахнет старостью.

Осенней мании

Печаль прощается.

Мелькает маятник,

Земля вращается.

Озеро

Мореобразный с виду окоём,

И корабли - морские трубачи.

Однако это озеро, и в нём

Русалки есть, но их судьба горчит,

Поскольку у воды горчичный вкус

С чернильно-фиолетовым душком.

По этим водам только Иисус

Решился бы прошлёпать босиком.

Маяк кричит кукушкой на заре,

Когда туман ещё не встал с колен.

Тоскует по медузам волнорез

И ненавидит полиэтилен.

о. Мичиган - широкое в плечах,

Как поле - перейти и умереть,

Протопав юность, зрелость и печаль.

И мне идти по водам третью треть.

И пусть свидетель чуда - я один,

А чудy доказательства - стихи

Поэта фарисейских палестин,

Зашедшего в печали за буйки,

Увидевшего плещущую жизнь,

Которая - не поле в васильках,

А потные кривлянья анаши

С гитарой электрической в руках.

В ней кутюрье, и сам тому не рад,

Кроит для жертв МакДональда и Ко.

И третий пол выходит на парад,

Топорща под футболкой силикон.

Губатый бог, взобравшись на столбы,

Торцы домов, их цвет переменил,

И белые безмозглые рабы

Колени преклоняют перед ним.

Кричу всем: "Мудаки!" - закрытым ртом,

Чтоб в неизбежном и кошмарном сне

Назавтра под фейсбуковым крестом

Марии не восплакали по мне.

На третий день я бы воскрес в Песах

И бог как сына встретил бы меня,

Но нет гарантий, что на небесах

Сегодня не такая же херня.

Отвесное падение секунд

Застигнут неожиданным дождём,

Который льётся щедро и безмездно,

Несётся вниз, а вовсе не идёт,

И размывает контуры подъездов,

Я жадным ртом ловлю тебя, июнь,

И, запрокинув голову, как птица,

Глотаю ливень, словно жизнь свою,

Пьянею, пью и не могу напиться.

И эта жизнь, подобная глотку

По скорости течения и сроку -

Отвесное падение секунд,

Июньский дождь,

Внезапный

И короткий.

Просто человек

Продукт законного зачатья

Известный впредь как имярек

Согласно метрике с печатью

Родился просто человек.

За неразборчивым фасадом

Плодом ответственной любви

Он рос родителям на радость

Простым, как слог передовиц.

В среде, где потолки и мысли

У всех стандартной высоты

И время, застоявшись, скислo,

Нельзя не вырасти простым.

Ему в безликости удобно,

Как экземпляру тиража.

Он уважал себе подобных

И непростых не уважал,

Считая группой инвалидов

И малочисленных калек,

Не нужных большинству как виду

В борьбе за счастье на земле.

Детей, пытливых и настырных,

Терпел с досадой, но прощал.

Их, думал, вырастят простыми,

А дальше думать прекращал.

В любви счастливой и взаимной

К нему тянулась простота,

Втираясь в серые штанины

Под видом серого кота.

И он, её в себе лелея,

Адепт партийной прямоты,

Архитектуру Мавзолея

Считал примером красоты.

Не старясь, он живёт в квартире

И век уже пережевал

За дверью с номером четыре,

Что, как известно, - дважды два.

Прощайте, принц

При всём уважении

Прощайте, принц и герцог, и т. д.

Закончилась супружеская служба.

И, свой мундир последний раз надев,

Уходите в отставку в чине мужа.

Прощайте, лорд, барон и адмирал,

Застольник ограниченного круга,

Заложником британского двора

Вы состояли в должности супруга.

В мундире цвета грудки снегиря

С диагональной лентой от ключицы

До печени, по правде говоря,

Вы были, лорд, красивой небылицей

В тени у вашей маленькой жены

При вашем росте! в двух шагах за нею -

Служа опорой для её спины.

Ведь кто-нибудь другой осатанел бы!

Прощайте же, запомнившийся тем,

Не это ли краеугольный камень?

Судьба и смерть одних уводят в тень,

Других они из тени извлекают.

Пряча узел петли

Пряча узел петли,

Горизонт-западня

Кривизною Земли

Окружает меня.

Не сменить антураж,

Остаётся принять.

Изменяясь, пейзаж

Не обманет меня.

Словно в банке вверх дном

Безысходный комар,

Я свободен в одном -

Приукрасить кошмар.

Колдовскую дугу,

Воспаривши во сне,

Отодвинуть могу,

Пересечь её - нет.

И не сбросить копыт

Со врождённой уздой,

За черту заступить,

Говоря со звездой.

Кругозор, окоём -

Он широк, но убог.

Заключённое в нём,

Сердце ломится в бок.

Если выпрыгнет, в чём

Есть опасность уже,

То поскачет мячом,

Но замрёт на меже.

Ресторан

Где стол был яств, там гроб стоит;

Где пиршеств раздавались лики,

Надгробные там воют клики,

И бледна смерть на всех глядит.

(Г. Державин "На смерть князя Мещерского")

Всё.

Ресторан закрыт.

Висит замок

Железным доказательством урона.

С трубой расстался кухонный дымок.

На ней сидит голодная ворона

И смотрит в пропасть заднего двора

Проктологом, но не вдыхает запах

Отходов жизни. Умер ресторан,

Скончался двор, который тоже заперт.

Согнув ладонь над бровью козырьком,

Прохожий, удивлённый и не первый,

Увидит - жизнь прикончить так легко,

Как отключить питание от веры.

Подёргав дверь, в ответ услышит лязг,

Который шторы в окнах не колышет.

Пространство омертвело, словно взгляд

Того, кто существует, но не дышит.

На кухне дух молочных поросят

Ещё стоит, но тает, истоншаясь,

И сковородки над плитой висят

Холодными летучими мышами.

Без скатертей и вилочной возни

Столы как будто к поминальной водке,

А стулья вверх тормашками на них

Нескорбны лишь на взгляд оленевода.

Там совершеннолетие своё

Я отмечал с друзьями, пьян и счастлив.

Из уст текло невинное враньё,

Святее непорочного зачатья.

И девушку напротив развлекал.

Она, чью грудь я представлял нагою,

Ладонью прикрывала свой бокал,

Как прикрывают кое-что другое.

Порой беда приходит без подруг -

Последней в жизни и выносит вещи.

И опустевшей стойки полукруг

Блестит луной и кажется зловещим.

"Где стол был яств", там пустота горчит.

Ни блюд, ни вин, ни прочего блаженства.

На люстре муха лапками сучит,

Как смерть сама - простое совершенство.

Семь слоников

Упрямцы непоколебимых снов -

На рукотворном кружеве саванны

Семь слоников вдоль полки навесной

Над пропастью скрипучего дивана.

От мала до велика в вышине

Стоят на счастье местного разлива,

И, убывая по величине,

Рождают волшебство ретроспективы.

Соперники по выкройке судьбы

На бабушкиной выцветшей иконе

Высокомерны, но морщинят лбы,

А их глаза мрачны и беспокойны.

Фигуркам не сорваться с высоты,

Шагнув за край и, кувыркаясь, кануть.

Они светлы, как детские мечты

С фарфоровыми звонкими боками,

Пусты и хрупки с хоботком в зенит.

Не старя ни родителей, ни вещи,

Сквозь детство шли годами, а на них

Пылилась жизнь, казавшаяся вечной.

С тотемом счастья боязно играть

И я его рассматривал, причастен

Ко времени без слова "умирать",

Где я теперь рассматриваю счастье.

Темнота

Темнота, оборвавшая в нотах строку,

Неожиданный призрачный ворон,

Ослепила, как сильный удар по виску

Или текст приговора.

Разбредаются пальцы по грифу, греша,

В троеперстие сжаться готовы -

Может, где-то, взлетая, задела душа

Электрический провод.

Если ветер навлёк аварийную тьму,

Почему же не хлопают двери?

Может, стало темно только мне одному?

Как не хочется верить!

Есть надежда на то, что бывает темней.

Упокоились струны на деке,

И большой с указательным пальцы над ней -

Чтобы смеживать веки.

Ты прильнула к плечу

Ты прильнула к плечу, как арфа.

Словно струны, прямые пряди.

Твои руки теплее шарфа.

Разве можно быть ближе?

Вряд ли.

Фиолетовый возраст метрик

Выцветает, морщинит кожу,

Приближая порог бессмертья,

За которым бессмертье тоже.

Извини, что об этом - снова.

Но не думать об этом трудно

На отрезке пути земного

Серебрящегося на струнах.

Это ныне и присно

Это ныне и присно,

Приговор никому не исправить.

Безответные письма -

К возрастанью цены фотографий.

Под торшерами в креслах

Улыбаются мне адресаты

В джинсах "Rifle" на чреслах,

Хохмачи тридевятого царства.

Параллельные взгляды,

И, казалось, одна перспектива

У любителей "ядов" -

Запрещённых пластинок и чтива.

Между глазом и глянцем

Удлиняется время полого.

Никаких апелляций -

Юбилеи влекут некрологи.

И не хочется верить,

И нельзя не смириться де-факто

Под "Кровавую Мэри" -

Сочетание водки с закатом.

ИЗБРАННЫЕ СТИХИ 2022 ГОДА

Август в Амальфи

Я - на балконе, где не разминуться

С полуденным отсутствием теней.

Стою, прижат перилами к стене.

Мурлычет сзади кондиционер.

А мысль одна - на пляж, где окунуться

И плавать до заката в "Шардонe".

Внизу шуршат потеющие толпы,

Владеющий айфонами планктон.

С сигарой в туристический сезон

Я для потопа нахожу резон -

Локального курортного потопа -

И стряхиваю пепел на газон.

Конечно, эта мысль эгоистична.

Я не люблю не то чтобы людей,

Не равнодушных к селфи и еде,

А их число суммарное везде,

Где сервис, может быть, и нестоличный,

Но рестораны с выходом к воде.

Через неделю я в душе несчастлив.

Собрать бы несессеры, не спеша,

И улететь, закрылками шурша,

В края, где телу в холоде ветшать, -

Туда, куда нельзя не возвращаться -

Домой, где будет теплиться душа.

Бег

"Так прощайте: домик с алой стеной,

Кровати двуспалой плед шерстяной,

На обоях пташки, тем паче - в окне.

Прощайте все, все, что сгинут в огне".

(Пляска смерти, Уистен Хью Оден)

Имя и адрес плюс номер транспорта.

Женщина щурится в пыльной замяти.

Желчь от улыбки её на паспорте

Разве что время отбелит в памяти.

Перефразируя строчку Одена:

Плед на двуспальной кровати кончился.

В зеркале заднего вида - родина,

Кожей шагреневой тая, корчится.

Бег от судьбы, а тоска - в попутчиках,

Поиски права стоять у бровки -

Там, где графити на стенах скучены

В неправославные татуировки.

Жалко себя, a не то, что брошено, -

Ложью кирилличной мир малёванный.

В зеркале заднего вида - прошлое,

А ветровое стекло заплёвано.

Горький диагноз - набор эпитетов.

"Русский" в числе их, увы, не лечится

Водкой, вину заливая. Пить её -

Губы кривя и стыдясь отечества.

Военные стансы

Не пошить из отрезанной рощи

Ни знамён, ни мундиров полкам,

Но война, как безумный закройщик,

Всё кромсает зелёную ткань.

Кроны срезаны ливнем фугасным.

Птицы поняли этой весной,

Что в воронке гнезду безопасней,

Чем в ветвях, опалённых войной.

Устаёт ежедневное зренье

За потерями жизни следить.

Смерть бессмертна, но тоже стареет

И с косой у подъезда сидит.

Однозначностью местоимений

Упрощаются речи войны.

Времена чёрно-белых каменьев -

Мы и вы или мы и они.

На съеденье червям и воронам

Вы останетесь в этой стране.

И парят пучеглазые дроны,

Словно ангелы смерти над ней.

По лекалам надёжным и старым

Пулемётной иглой на станке

Шьётся чёрная брючная пара

К сапогам, параллельным строке.

Ешь хоть один салат из овощей

Ешь хоть один салат из овощей,

Пьяней от соков, от трусцы, гантелей,

Но всё сведётся к выносу вещей

Из дома с потерявшей смысл постелью.

Я представляю, расширяя круг

До времени, когда натрудит плечи

Несчастьем опечалившийся друг,

Как он присядет, думая о вечном,

Как, вынос околесицы верша,

Он поклянётся не писать о вздорном,

Но будет эту клятву нарушать,

На завтрак уминая помидоры.

Снося в ресайклинг старое добро -

Слова "любви, как жизнь, неугасимой".

Дай бог ему найти хоть пару строк,

Которые со мной не выносимы.

Застыл эскалатор

Застыл эскалатор. Гранит

Подобен себе на земле, и

Он тот же рисунок хранит,

Но за ночь заметно теплеет.

Ни шарканья ног с беготнёй,

Ни грохота в чёрных тоннелях.

Он спит, как солдат под огнём,

Под стёганой пёстрой шинелью.

На мраморе стен, позади,

Лежат беспокойные тени

Животных, прижатых к груди,

И листьев домашних растений.

На этом граните порой

Под оком ослепшим господним

Рождаются дети в метро

В военное время, сегодня.

И жизнь под землёй в закутке

Является снова и снова,

И громче разрывов ракет

Подземные крики земного.

Изюмский лес

Изюмский лес, в котором тени

Подвластны свету одному.

Они не мечутся в смятенье,

А строем движутся во тьму,

Черня и время, и пространство,

Ложась, как траурная тушь,

На плоть холодных и бесстрастных

Солдат, оставшихся без душ.

Ещё бубнит кукушка-вруха

И тени движутся. Ещё

Одним земля не стала пухом,

Других жаровней не печёт.

И если сделать фотоснимок,

То, братство в смерти обретя, -

Тела в лесу почти в обнимку.

Лишь души - в разных плоскостях.

К 70-летию правления Елизаветы II

Лондонский мост ещё не рухнул*.

Она в четырёх шагах от ста.

Любовь к этой полувечной старухе

Прочней моста.

В Лондоне фунты я тратил шало -

С лицом королевы и рядом цифр,

Но её лики не украшали

Собой торцы

Краснокирпичных столетних зданий,

Традиционно в густом плюще.

Казалось, что нет её в Лондоне да и

Что нет вообще.

Приятно видеть любовь к монарху

Без славословия льстивых ртов

И "смелых" криков "Пошёл ты на хрен!"

В рукав пальто.

*Известно, что о смерти королевы премьер-министру сообщат с помощью кодовой фразы - "Лондонский мост рухнул" (прим. автора).

Когда война сжимает кулаки

Когда война сжимает кулаки,

Перо в руке - бездушная бестактность.

Что для войны бесплодней, чем стихи?

Стихи не останавливают танки.

Всё наизнанку - мысли, словари.

Законы бесполезны, как молитвы.

Цветы и травы не достойны рифм,

Поскольку кровью впитанной налиты.

В церквях и душах осужденья нет.

Сам бог, похоже, занят только Пасхой.

"Христос воскрес!" на корпусах ракет

И "Z" на куличах малюет паства.

В какое сердце целиться строкой -

Ужели в то, где ненависть и серость?

Весна. Война. Бессмысленность стихов.

Привычный выстрел в собственное сердце.

Курортные стансы

Над крышами погибшей Атлантиды -

Не волны набегающей простуды,

А ветром подгоняемое стадо,

Бредущее с шипеньем умереть.

Происходящее - на самом деле:

Ношение футболок и сандалий

Страдальцами из северной юдоли

В приэкваториальном январе.

Поскольку небо и душа всё ближе,

Её переедание не гложет.

Животный мир колышется на пляже,

A поутру топорщит неглиже.

Горизонтальность тела неизбежна,

А тень его ленива, но подвижна.

Бикини откровенностью безбожны

И гонят сон, подкравшийся уже.

У горизонта норов недотроги,

Пугливого миражного оврага,

Окружности для видимого круга,

Чью плоскость отрицают дураки.

На эту нить, сшивающую сферы,

Нанизаны пустые разговоры.

А корабли, питающие фуры,

Похожи на тугие узелки.

Я много горизонтов перевидел.

Одни от неба отделяли воду,

Другие - гордость местных краеведов,

Манивших обойти её пешком.

Но возрасту подходят не палатки,

А стюардессы в голубых пилотках

И не тушёнка, тяжесть для желудка,

А шоколад и кофе с коньяком.

Матери

В пространстве вне телесности и зла

Прости мои слова из подпространства:

"Как хорошо, что ты не дожила".

Февраль охолодел в предсмертном трансе.

Наш дом теперь участвует в войне.

От взрывов содрогающийся кухоль

Кричит, что никого на кухне нет.

Как хорошо, что нет тебя на кухне!

Покойся, мама, мирна и светла,

Под тихим камнем на пустой аллее.

Как хорошо, что ты не дожила.

А я дожил и искренне жалею.

Мой украинский дом разрушен

Мой украинский дом разрушен,

И я живу у латышей.

Мне подарили сто игрушек

И сто цветных карандашей.

И я не плачу, как девчонка,

Расcпросы слыша иногда,

А просто выбираю чёрный

И только чёрный карандаш.

Стена и дверь, а к ней дорожка,

Повсюду чёрная трава,

И звук сирен к ночной бомбёжке

Я научился рисовать.

Он чёрным дымом - выше, выше

И душит страхом темноты.

Под ним рисую дом без крыши

И взрывов чёрные кусты.

Здесь хорошо, и двор не выжжен,

И крыша острая цела.

Мой папа есть, но он не выжил.

И мама есть, но умерла.

Мы привыкать к войне обречены

Мы привыкать к войне обречены

И говорить о ней, как о погоде.

Её прогнозы с картами войны

В одной колоде.

Под крышей, не обрушенной в ночи,

Не слыша взрывов и не видя зарев,

Привычно открестившись от причин,

Готовим завтрак.

Где полыхает мир без нас с тобой -

В стране борща, хинкали или плова?

Там наше "Разделяю вашу боль" -

Пустое слово.

И хочется взойти на бастион

Под барабанный гром сердечных ритмов,

Но где тот иностранный легион

Бойцов с артритом?

Порою в снах, где разрушенье - суть

И только вера подпирает своды,

Идём по минам так, как Иисус

Ходил по водам.

Где умереть дано, но суждено

Высотку взять, подобную Голгофе.

Воскреснув утром, выглянем в окно

И выпьем кофе.

Не зная, где идёт война

Не зная, где идёт война

Очередная,

Снуёт старуха у окна,

Как заводная.

Над нею, выше на окно,

Старик маячит,

Ходячий, но "невыходной",

Едва стоячий.

У них похожая еда

В бетонных клетках.

Одна судьба, одни года,

Одни таблетки.

А по ночам они кричат

До кашля с хрипом,

И кажется, не ровен час, -

Последним криком.

Они же видят - эти дни

Идут туда вот,

Где были молоды они,

Без бородавок.

Туда, где молодости снедь

Хрустела с треском,

А зуб был крепче на десне,

Чем в сёдлах чресла.

Кричат и бредят наяву

В бетонных клетках,

Печалясь, что не поживут

При пятилетках.

Новый "Цицерон"

"Блажен, кто посетил сей мир...",

В котором жертвуют детьми

Во имя трона,

Где горе - нелояльный чих,

А счастье - деньги получить

Под похоронку.

Ничто не ново на земле:

Что ни правитель, то подлец

Под гримом славы.

Что ни подлец, то новый Рим,

А Риму что Тайвань, что Крым,

Что Тит, что Клавдий.

Дворцы, рабы, победный лавр

И власть. Hо вот она была -

И вдруг не стало.

Конец победам, смутен двор,

А император - просто вор

На пьедестале.

Ничто не вечно под луной.

И у бессменных всё равно

Судьба Кощея.

Пусть плебс рыдает от любви,

Но как верёвочку ни вить -

Ей быть на шее.

Будь проклят тот, кто посетил

Сей мир и земли превратил

В кошмары Босха.

Блажен пришедший, чьё добро -

Одни бумагa да перо,

Сума да посох.

Ноябрьские стансы

Ноябрьский храм, движенье ног -

В нём причащаются войной,

В которой кровь течёт вином,

А плоть людская - хлеб.

Одни, простясь с женой, - в бега,

Другие - к чёрту на рога.

И молится на смерть врага

Патриотичный плебс.

В траншеях чёрная вода -

Дожди, а скоро холода.

И ни запеть про Магадан,

Ни развести костра.

A кашель чередой синкоп

Застрял в груди так глубоко,

Как мысль о том, что жизнь - окоп,

Зловонная нора.

Что рассуждать о том о сём -

На кой нам этот чернозём?

Дадут приказ - и поползём

От рощи до реки.

Но утро встретит не росой,

А неразборчивой косой.

Нам от земли не хлеб да соль,

А чёрные мешки.

Теперь на этом берегу -

Россия! И, срываясь с губ,

"Ни пяди родины врагу!"

Несётся по степи.

Здесь будет выстроен барак,

Где гимну громыхать с утра

Над счастьем русского ведра

И кружки на цепи.

Патрон, пуля и жизнь

1. Патрон

Без пистолета он - ничто,

Точней, без человека, кто -

Творец, таящий гибель,

Которая в обоих спит.

Им суждено её испить,

Отбросив гильзу.

Взвесь на ладони: он - пустяк,

Хоть тяжелей, чем "холостяк".

Но, сравнивая с жизнью, -

Тяжеловес, поскольку та

Давно не весит ни черта

В моей Отчизне.

Блестит латунь, тиха толпа

И толоконный лоб попа

С кропилом потен. Аще

С патрона капает вода,

Она святее, чем когда

Плескалась в чаше.

2. Пуля

Умна ли? Говорят, глупа -

Ей всё равно куда попасть.

У пули нет мотива.

Но этот ноготок судьбы

Решает, быть или не быть,

Кроворечиво.

Призванье - поражать мишень,

Дырявя надпись "Вермишель",

Крылатку на поэте.

Под силу злом творить добро

И, может быть, наоборот.

И то, и это.

Потомок камня, кулака,

Стрелы и молодца-штыка,

Ножа ревнивой леди.

Свинцовой серостью полна,

Отлита для виска она

Свистком последним.

3. Жизнь

В прямоугольнике окна

Висит на ниточке весна.

Но сбыться ей, не сбыться?

Планете ли о ней тужить,

Раз наша собственная жизнь -

Самоубийца.

Подвальный холод

Подвальный холод, судорожный свет,

Стоп-кадрами мерцая в голове,

Выхватывает лица постояльцев.

И дети, прижимаясь к матерям,

Ведут учёт ракетам декабря,

Закрыв глаза и загибая пальцы.

Куда бы ни вползали тьмы Орды,

Там холодно и темень бьёт под дых,

В которой свечи светят, но не греют,

Как солнце обесточенной зимы.

Проклятие - единственная мысль,

Парящая над мёртвой батареей.

Найдя предлог в предательствах Мазеп,

Европ, Америк, мстительную "Z"

Орда нукерам впрыскивает в вену.

Шаманы воют, бубнами звеня,

В замёрзшем чернозёме хороня

Её мотострелковые тумены.

От курултая прячется каган,

Поскольку ханы голову врага

К его ногам всё не несут на блюде.

Улусы стонут, но ещё верны,

Ржавеют вдоль дорог чужой страны

Надежды, планы, кони, и верблюды.

Московия не Киевская Русь.

Народец - пьянь и вороватый трус,

Отродие плацкартного вагона.

И будь Батый сегодня во главе,

Он бы кумыс потягивал в Москве,

Сменив седло на красный бархат трона.

Когда и в багатурах тупари

И холуи, о чём там говорить?

Какие с ними замышлять походы?

Тащись от Блока, Бродского, пости

Его "На независимость..." в сети

И игнорируй Пушкинскую оду.

Пора

Ажурны на просвет аллеи

И виден каждый поворот -

Пора, когда сосна жалеет

Собратьев лиственных пород.

Им долго корчиться нагими,

Широты средние кляня.

И кажется, что вместе с ними

Сосна жалеет и меня.

За то, что холодом подавлен,

За то, что осень в голове

И мысли синусоидально,

Как белки, скачут по листвe.

Она, опавшая на сцену,

Лишилась речи в ноябре -

Колдунья, шёпот чей бесценен,

Но сгинет с нею на костре.

Дымы, приземисты и клейки,

Туманя день, ползут в кусты.

Ни пенья птиц, ни звуков флейты.

Пора прощальной немоты.

Словно лист из тетради

Словно лист из тетради,

Из ладоней господних

Выпал снег ретроградный,

Неожиданный, поздний,

Обелив толковище

Серых клавиш балконных.

Стали белыми вишни,

Обманув насекомых.

Выпал вместе с войною,

С чернотой испытаний.

Кровь со снегом весною

Никогда не растают.

И невинность желаний,

И проклятья подонков -

Всё в божественных дланях,

А они не бездонны.

Может, в боге остались

Состpаданье и жалость.

Просто пальцы устали

И бессильно разжались.

Сновиденья - без истин

Сновиденья - без истин.

Но в бессонных ночах

Молчаливые мысли

Прекращают молчать.

Беспорядочны вроде,

Что сродни галдежу.

То ли строки нисходят,

То ли к ним восхожу.

Слово лепится к слову.

Сатанеет луна,

Будто пытка былого

С конфискацией сна.

Клочья воспоминаний,

Времена, голоса.

И всплывают признанья,

Имена, адреса.

Солнце, горизонт пересекая

Солнце, горизонт пересекая

На рассвете розовым телком,

Мне с ленивой нежностью ласкает

Влажный лоб шершавым языком.

Экзистенциальная побудка -

Свет в окне сильнее ночника -

Знак того, что я ещё побуду.

Но нельзя сказать наверняка.

Будyт день и хлеб его насущный,

И распашка выжженной земли.

Обдели, Господь, меня грядущим,

Верою в него не обделив.

У нас цветут магнолия и мята

У нас цветут магнолия и мята,

У вас - полынь и горькая война,

А на кресте прицела жизнь распята,

За веру в новый Храм осуждена.

С её плеча неброские одежды

В Империю возьмёт себе солдат,

Как было при Пилате, и, как прежде,

Господь умоет руки, как Пилат.

Февраль

Февраль.

Река под льдом надолго.

Душа спокойна за Муму.

Ho чем короче ртутный столбик,

Тем ближе этот свет к тому.

Покорна времени как силе,

Невеста холода - земля

В слезах замёрзших согласилась

Побыть супругой февраля.

Февраль.

Борьба со сквозняками.

Снотворен день, нырнув под кров.

И жизнь простуженным бельканто

Поёт "Хладеет в жилах кровь"*.

*Ария Селинды из оперы "Фарначе" Антонио Вивальди (прим. автора).

Комментарии: 100, последний от 12/06/2024.
Размещен: 22/12/2022, изменен: 20/10/2023. 86k. Статистика.
Сборник стихов: Поэзия

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"