В Бишкеке зима. За окном кружилась метель. Снег падал так красиво и густо, что я едва различал деревянный забор, стройные березы, кафе под названием "У Ахмеда" и частную лавку, которая в народе называлась "Камок", где торговала продуктами добрая дунганка по имени Халима.
Я здесь жил, днем убирал снег, колол топором дрова и иногда топил баню. Я любил колоть дрова. Это было одно из моих любимых занятий. Когда я орудовал топором, я чувствовал себя лесорубом, который валит вековые сосны и кедры в глубине далекой тайги, где от стука дятлов дрожит воздух, где с грохотом падают срубленные деревья, пронизывая воздух запахом свежей и сочной сосновой коры. Я колол дрова и забывал на какое-то время о моем изгнании из родных мест, где я родился и вырос. Я колол дрова, а из окна глядел на меня мой маленький сын Саид, улыбаясь и махая мне ручкой.
Проклятое изгнание не пощадило даже моих сыновей, лишив их друзей, которые остались на родине. У Саида здесь не было друзей. Он играл один, и, глядя на него, я чувствовал, как на глаза мои наворачиваются слезы. Жалко мне было сына.
Я думал о своей прошедшей жизни, которая было похожа на трагикомедию. Если хорошенько подумать, то мне представляется, что я был врожденным оппозиционером. Помню, я часто играл в футбол со своими друзьями во дворе старого, заброшенного свинарника, который располагался на берегу реки Карадарьи, где в маленьком хуторе жили каракалпаки. Хутор находился недалеко от глубоких оврагов и ущелий. Какие высокие тополя росли тогда в этом хуторе! Как шумели воробьи, оглушая своим щебетаньем всю окрестность, когда садилось солнце, скрываясь за горами Тянь-Шаня, господи!
Я вспоминаю, как-то раз мы, ребята с нашей округи, долго играли футбол, не заметив, как стало вечереть, и возвращались по пыльной дорогой домой, голодные, усталые и довольные. Приближаясь к дому, я вспомнил о заданиях, которые дал мне отец, и в сердце моем тоже начали опускаться сумерки. Отец у меня был строгим, и я чувствовал всегда его пытливый взгляд и боялся его. Я хотел зайти в дом тихо и незаметно, продвигаясь на цыпочках, как аист в рисовом поле, который шагает осторожно, чтобы не вспугнуть лягушек, надеясь полакомиться ими. Но тут вдруг появился отец и - хоп! - я попался. Начался "суд" надо мной, в котором отец единолично был одновременно и прокурором, и судьей. Он вынес мне суровый приговор и определил наказание. Лишённый адвокатов, я оказался на улице. В такие моменты я знал, что мне делать. Не раздумывая долго, я пошёл к дедушке с бабушкой, которые любили и жалели меня. Я попросил у них политическое убежище, и они, не требуя особых документов, дали мне убежище. Помывшись, я сел на курпачу обильного дастархана*. Накормив меня, бабушка постелила мне мягкую постель с пуховой подушкой и, поцеловав меня в лоб, пожелала мне спокойной ночи.
Низкий дом, где жили дедушка с бабушкой, имел глиняный пол, на котором была расстелена мягкая солома, покрытая ковром. Человек, который наступал на этот ковер, чувствовал себя человеком, стоящим над огромной резиновой грелкой с теплой водой. Смотрю - дедушка мой сидит и при свете керосиновой лампы читает какую-то книгу с пожелтевшими страницами, надев очки с овальной оправой, какие люди носили во времена Антона Павловича Чехова. Бабушка латала белый яктак*, похожий на японское мужское кимоно моего деда. В лачуге царила такая арктическая тишина, что я слышал громкое, ритмичное тиканье старинных часов, похожих на голос ящерицы Геккона, которая жила в щелях не отштукатуренных стен и в сумраках охотилась за мотыльками. Дед мой в то время пас колхозных лошадей. Хотя он был пастухом лошадей, он был большим ученым, то есть муллой, который знал наизусть "Куръони Карим" и умел правильно трактовать ояты из этой священной Книги мусульман. Как он гонял лошадей на водопой! Какие были красивые лошади! Красные, белые, черные, серые, пятнистые! Как они пили воду отражаясь в воде арыка, шевеля своими смешными губами и храпя, у края арыка, где мы купались, где на ветру шумели высокие зеленые ивы и стройные тополя! Как эти лошади скакали дробя своими копытами по наших улиц, теребя на вольном ветру свои гривы словно разноцветные флаги государств мира у задании ООН!
Дед мой был стариком высокого роста, худого телосложения и с короткой бородой. А бабушка моя - напротив, была низкорослая и полная. Дедушка с бабушкой напоминали мне Дон Кихота с Санчо Пансой. Но, несмотря на различие, жили они дружно. Когда бабушка смеялась, во рту у неё виднелся один единственный сохранившийся зуб, как у зевающего бегемота. Лежа в постели, я глядел в окно низкой лачуги.
За окном сияла огромная луна, тихо поднимаясь из-за деревьев. Неподалёку стояло огромное дерево бака терек*- белый тополь, который принадлежал соседке дедушки с бабушкой по имени Куки-хола, то есть тетя Куки. Это была чересчур худая женщина, кривая на одну руку, которая высохла, к тому же она была почти без нижней челюсти и слепая на один глаз. Слепой глаз её был похож на белый камень, торчащий из щели в заборе. С непривычки, человек, увидев её в первый раз, упал бы в обморок от сильного испуга. Но эта одинокая старуха была доброй, любила детей, и мы, дети, тоже любили её и не боялись её внешнего вида. Было ли имя Куки её псевдонимом или настоящим именем, я до сих пор не знаю. Знал только, что она всю жизнь ждала своего любимого мужа, который ушёл на фронт и не вернулся домой после второй мировой войны. Она всё время ждала его, так и не выйдя замуж. Тетя Куки хотя была внешне некрасивая, но она была самой красивой женщиной внутри, то есть в душе. Я часто вспоминаю тётю и её дом с низким окном, где вечерами за окном грустно тлела керосиновая лампа, освещая её грустное лицо, покрытое тенью одиночества. Я лежал на постели и думал о ней, но тут неожиданно дед, сняв с глаз очки с круглой оправой, сказал бабушке:
- Ну, старуха, кончай штопать! Ты ляжешь спать, в конце концов, или нет, латтапарст! Если честно, я до этого никогда не слышал такое смешное слово как латтапараст и не знал, что оно означает Женщина, которая любит тряпки. Я чуть не захохотал. Еле удержался. Я давил свой смех так, что от напряжения весь покраснел до самой шеи, набрав полный рот воздуха. Сижу и думаю, не дай бог, я захохочу, ведь они тоже могут выгнать меня из своей лачуги. Куда я пойду, на ночь глядя. Но я не смог удержать себя и взорвался. Захохотал. Смотрю, дедушка с бабушкой тоже смеются. При свете керосиновой лампы я снова увидел единственный сохранившийся у бабушки зуб, и ещё сильнее начал смеяться. Сам шайтан алайхуллаъна попутал меня. Смеюсь - и не могу остановиться. Тогда дедушка снова сделал серьезный вид и, глядя на свои ногти, как бы подавляя смех, сказал:
- Астагфируллах, Астагфируллах!*
И мы перестали смеяться. Потом, потушив керосиновую лампу, легли спать. Утром после завтрака дед мой взял меня за руки и депортировал меня обратно, то есть отвёл домой.
Утрата
Если я не расскажу о моей бедной маме, которая ушла из жизни совсем молодой, когда я был ещё ребенком, то я думаю, что вместе со мной тяжким грузом на моей шее уйдет в вечность мой огромный долг.
Когда моя мама заболела, моя бабушка Магфират, взяв меня на руки и глотая горькие слезы, увезла её к себе домой.
Мой отец был хорошим плотником и столяром, и он каждый день с утра до вечера работал, не покладая рук, у богатых клиентов. Однажды он сказал родителям моей мамы, что их дочь болеет вот уже несколько месяцев, и у него нет времени, чтобы каждый день заботится о ней. Пусть лучше она побудет у них, пока не выздоровеет. Они согласились и увезли маму вместе со мной. Мой брат остался с отцом, а когда отца не было дома, он жил в основном у дедушки Абдусалама. Потом мой отец решил жениться на другой женщине. Узнав об этом, моя тетя Муборак привела меня к отцу.
- Раз ты решил жениться на другой женщине, - сказала она ему, то пусть тогда твоя новая жена воспитывает твоего ребенка.
Через день младший брат моего отца Фазлетдин отвез меня обратно к моей маме. Мамины родственники снова отвели меня к отцу. Младший брат моего отца снова хотел обратно отвезти меня к моей маме, но его остановил мой дед Сайид Абдусалам который, крепко отругав младшего брата моего отца, взял меня к себе. Меня начала воспитывать старшая сестра моего отца Патила, которая разошлась с мужем. Спустя несколько месяцев она снова вышла замуж за многодетного человека по имени Исман, и я остался с моей бабушкой Фатимой. Потом, когда отец мой женился на другой женщине, мы с братом стали жить у нашей мачехи.
Услышав о женитьбе отца, мама просто начала гореть в огне ревности, и её болезнь усилилась. Я в это время с моими друзьями пас коров в тугаях*, которые росли на берегу реки Карадарья.
Помню, мы с моим другом детства Эркином переводили коров через мелководье на другую сторону реки, где росла сочные трава . Коровы паслись, жуя траву и лениво разгоняя хвостами и ушами надоедливых мух. На их спинах и на макушках их острых рогов сидели птицы, беззаботно катаясь на них по среднеазиатскому лесу, где растут дикие тополя, карагачи, степные можжевельники и лохи. Вдалеке виднелись глубокие ущелья и овраги. Внизу бурлила мощная вода, сверкая издалека серебром, словно кривая сабля непобедимых, доблестных воинов великого Тамерлана. На песчаном берегу вили гнёзда прямо на горячем песке крикливые чайки, которые летали в воздухе и дружно кричали, скользя на ветру над бурлящей водой. Когда мы подходили ближе к их гнёздам, они стаями совершали налеты на нас словно вражеские бомбардировщики, норовя клюнуть нас в голову. Так они защищали гнёзда своих птенцов и охраняли свою территорию. Иногда мне снятся эти райские места моей Родины, где родила меня моя мама. Я страшно скучаю по этим местам, и мне очень хочется вернуться туда. Но это невозможно. Недавно я разговаривал с отцом по телефону. После того, как мы поздоровались, он спросил меня:
- Где ты ходишь, сынок? Почему не приходишь?
- Отец, я не могу вернутся туда. Если появлюсь там, то меня посадят в тюрьму - сказал я.
- За что? Ты что, убил кого-нибудь? - спросил отец.
- Нет, я никого не убивал. Они посадят меня за правду - ответил я и не мог больше говорить.
Слезы невольно наворачивались на мои глаза, затуманивая надпись на стене кабины для переговоров.
- Эх, сынок, зачем ты вмешиваешься в политику. Теперь вот скитаешься в чужих краях вместе со своими детьми. Неужели ты не можешь жить, не вмешиваясь в политику, как другие нормальные люди. Ну, что же, может это воля Всевышнего. Пусть Аллах сохранить тебя и твоих детей, где бы ты ни был, сынок - благословил меня отец.
Он плакал.
Но об этом я расскажу позже. А сейчас я хочу остановиться на событии, которое связано с кончиной моей бедной мамы.
Было знойное лето. Я, как всегда, с друзьями пас коров у подножья высоких каньонов. Вдруг на дороге в стороне дамбы поднялась пыль. Глядим, кто-то едет в нашу сторону на велосипеде. Когда человек приблизился, я узнал его. Это был мой дядя. Оставив свой велосипед, он подошел ко мне, поздоровался и сказал.
- Давай, племянник, собирайся. Поедем к твоей маме. Она соскучилась по тебе и хочет видеть тебя.
- Нет, я сейчас не могу. Я должен пасти корову - сказал я ему.
Дядя рассердился, и, оставив мою корову моим друзьям, посадил меня на велосипед, и мы поехали. Пришли домой. Оттуда в кузове грузовика поехали дальше вместе с мамой моего отца, то есть с бабушкой, и с моим братом. По дороге бабушка плакала, поглаживая мою голову. К сожалению, когда мы приехали, мама к тому времени уже ушла из жизни. Бедная, лежала в постели с закрытыми глазами.
Бабушки и мои тети плакали, тихо роняя слезы и поглаживая наши головы.
- Пусть они увидят свою маму в последний раз и попрощаются с ней - сказал кто-то.
Я боялся подойти к маме. Но брат мой подошел к ней и обнял её. Видимо, он сильно соскучился по ней. Все хором заревели, увидев эту трагическую сцену.
- Вы не успели увидеться с вашей мамой, бедные мои - сказала моя бабушка, роняя слезы. Они плакали долго. Потом мы вышли во двор. После этого, в соответствии с мусульманским обрядом похорон гассалы (омывающие усопшего перед тем, как завернуть в саван) омыли мою маму и, завернув в белый саван, положили в тобут (специальные деревянные носилки, на которых умерших несут на кладбище). Теперь мы стояли, окружив тобут моей мамы. Бабушки с тетями громко плакали. К ним присоединились мои дяди - Машраб и Мухаммад. Смотрю, мой младший дядя Мухаммад, который в те времена активно играл в азартные игры, в кости, вместо того чтобы плакать, ест комковой сахар - рафинад украинского производства.
- Дядя, дай мне тоже сахара - сказал я, глядя на дядю Мухаммада.
Но тут выяснилась, что сахар, который белел во рту моего дяди, оказался совсем не сахаром. Это белели зубы дяди, когда он плакал с искаженным от горя лицом. Снова меня шайтан попутал. Я начал глухо смеяться. Смеюсь молча, тряся плечами, и не могу остановиться. Увидев это, старшая тетя Муборак ткнула меня пальцем, потом сердито схватила меня за ухо и начала дергать:
- Ты чего смеешься а, каменное сердце! - прошипела она, - Плачь! Плачь, говорю...
А я все смеялся. И, оказывается, зря смеялся тогда. Я, дурак, не знал и не понимал, что теряю свою маму навсегда и больше не увижу её никогда.
Диссидент
Возможно, оппозиционером на всю жизнь меня сделали те несправедливости, которые я пережил в детстве. Хотя мы с моим братом родились от одной мамы, но по характеру мы были совершенно разными. Брат мой был по природе трудягой и отчаянным драчуном. Ребята в нашей округе боялись и остерегались его. Я тоже неплохо дрался в детстве, но я был романтичным и немного замкнутым. Например, декабрьскими ночами я часами глядел в холодное и пасмурное небо, в надежде обнаружить, увидеть и почувствовать кожей лица касание летающих и падающих с неба снежинок. Я ждал снегопада. Когда в ночной тишине я любовался падающими кружащимися снежинками, в душе у меня начинался праздник, и в эти часы я не мог спать. Я любил эти необыкновенные снежные пейзажи, любил смотреть через окно на безлюдные, белеющие поля, на деревья, которые гнулись от тяжести снега чуть ли не до самой земли, на крыши, покрытые снегом, на янтарные узоры, которые рисовала инеем и льдом матушка зима. Волшебная зимняя ночь белым снегом освещала до самой глубины колодец моей души, словно луна, которая освещает серебряным светом сонные пруды, где растут и цветут кувшинки.
Однажды, проснувшись зимним утром, я вышел во двор и ахнул от восторга, глядя на необыкновенно чудный снежный пейзаж. Кругом деревья и дома, улицы и поля дремали в тишине под толстым снежным покровом. Холодный, утренний воздух был пропитан запахом горящего угля и резины. Из перекошенных дымоходов низких лачуг устремлялись ввысь, извиваясь, словно огромные змеи, серые клубни дыма. Весело шагая и скрепя снегом, я вышел на улицу. Потом решил поесть немного снега. Нагнувшись, я лизнул снег лежащий на перилах. И тут язык мой прилип к железным перилам моста. Я понял, что попал в ледяной капкан. Понятно, что человек не может звать на помощь людей, если язык его прилип к железным перилам.. Я мог произносить только гласные звуки, такие как "а", "у" , "э", "о" , "и". Но, выкрикивая эти звуки, невозможно звать на помощь. Правда, привлечь внимание людей можно. Хорошо, что как раз в этот момент на улицу вышла моя мачеха со снегоуборочной лопатой, чтобы очистить мост от снега.
- А-а-а-а-а-а! - громко крикнул я, оповещая её о беде, в которую я попал.
Бедная мачеха, не знала, что делать. Растерялась. Потом забежала в дом и принесла горячую воду в жестяном чайнике. Полив этой водой перила, она освободила меня из железного плена. Позже члены нашей семьи не раз вспоминали этот случай и долго смеялись. Теперь хочу остановиться на трагикомическом случае, связанном с моим братом и мной.
Было знойное лето. Стояла сорокапятиградусная жара. От жары, где-то там вдалеке в урюковом саду за полями монотонно стонал дикий голубь, которого в народе называют "гуррак". Это название птица получила благодаря звуку, который она издавала, грустному, жалобному звуку, похожему на стон: "гур-рр-рр!, гур-рр-рр!, гур-рр-рр!". Гуррак запоет, - значит, установилась невыносимая жара, и к тенистым тополиным рощам и к арыкам отойти пора. Вот в такую жару я захотел пойти с друзьями к реке и искупаться, но тут брат мой сказал, что нам срочно нужно поехать в сторону рисового поля косить траву для коров и овец. Дескать, кончился запас.
-Ты, что не видишь, какая жара?! В такую жару невозможно работать, нас может хватить солнечный удар, и мы можем погибнуть! - сказал я, недовольно глядя на сердитого брата.
Брат мой не любил, когда его не слушают, и, вытянув вперед нижнюю челюсть от злости, словно бешеный бульдог, сказал:
- Считаю до трех! Если не пойдешь, я отрублю тебе голову вот этим серпом!
Я хорошо знал характер моего брата и последовал за ним. Мы поехали на велосипеде к рисовым полям, которые простирались в глубоком ущелье вдоль берега реки Карадарья. Мы ехали по просёлочной неасфальтированной дороге, поднимая за собой пыль, и на большой скорости спустились вниз по крутому спуску. Поднялась такая пыль, что трудно было различать дорогу. Наконец мы добрались до рисовых полей, где росли трава. Брат мой принялся косить траву, а я собирал её в одну кучу. Потом брат крепко связал скошенную траву в огромный тяжелый сноп и попросил меня помочь ему поднять его. Он изо всех сил напряг мышцы, словно штангист на мировом чемпионате по тяжёлой атлетике. Я помог ему, мобилизовав все свои силы, которые были в моем организме. Наконец, брат поднял тяжёлый груз, и еле держался на ногах, стараясь не потерять равновесие. Тут случилась беда. Брат от тяжелого груза закачался, и, шатко передвигаясь боком, упал в трясину рисового поля. Когда он вышел из трясины, его одежда и лицо были в грязи. Глядя на его потешный вид, я невольно начал смеяться, тряся плечами, и этим смехом я подписал себе приговор.
- Ты чего смеёшься, кретин?! Чего смеёшься?! - сказал он, подыскивая камень для нанесения удара. Подобрав нужный камень, на вес не меньше килограмма, он швырнул его в мою сторону. Камень попал мне в спину, и я завыл от боли, задыхаясь от нехватки воздуха. Я плакал, держась за рану. Брат разозлился ещё сильнее:
- Не притворяйся, гадёныш! Иди сюда! Помоги вытащить сноп из трясины! - кричал он.
Мы с трудом вытащили сноп из трясины и погрузили его на велосипед. Потом стали подниматься наверх по крутому подъёму. Брат вёл велосипед, идя рядом с ним, и стараясь сохранять равновесие, а я толкал велосипед сзади. Еле поднялись. Я даже один раз присел на землю от бессилия. Передохнув немного, снова пошел за братом, толкая перед собой велосипед.
Я давно простил своего брата, учитывая его тяжёлый характер в юности. Но тот гнёт, и та несправедливость пробудили в моей душе внутренний протест против всякого диктата. После этого случая борьба за свободу и защита угнетенных вошли в мою привычку.
Смерть поэта
Интерес к литературе пробудился у меня очень рано. В те времена на нашей улице жил один поэт по имени Алимджан Матмурадов, человек невысокого роста, с длинными до самых плеч волосами, со сталинскими усами, худощавый и кареглазый. На груди у него была татуировка с изображением вождя пролетариата Владимира Ленина. Поэт любил выпить, и в дорожной сумке, которая висела на руле его велосипеда, всегда в запасе была пара бутылок вина. А ещё он был очень талантливым художником. Его смешные карикатуры мелькали на страницах местных газет, иногда на страницах республиканского сатирического журнале "Муштум", что означает "Кулак". Алимджан Матмурадов писал удивительные лирические, пейзажные стихи, которые смело можно было назвать произведением искусства. К сожалению, его литературные труды не всегда находили читателя и не получали достойную оценку в литературной среде. Но, я надеюсь, что его дети когда-нибудь возьмутся за дело и опубликуют произведения своего отца. Хотя многие односельчане видели в нём не поэта, не художника, а скорее пьяницу и белую ворону. Но вопреки этому, многие, особенно интеллигенция, знали его как талантливого поэта и художника. У этого поэта была такая отличительная черта, как честность. Он никогда не обманывал людей и не любил людей, которые обманывают. А ещё он всячески защищал народ от жуликов и бюрократов. Наблюдая за творчеством и деятельностю Алимджана Матмурадова я мечтал тоже стать таким поэтом, как он.
На нашей улице жили очень интересные люди и ребята. Жил один высокий немой мальчик по имени Араб. Он почти каждый день дрался с мальчиком по имени Исраил. Это совпадение, но сущая правда. Короче говоря, Исраил был мальчиком маленького роста, худенький и глазастый. А Араббай, напротив, был крепким и сильным и на голову выше Исраила. Когда они начинали драться, ребята радостно кричали, зазывая всех на бесплатный бой без правил.
- Все сюда-аа-а! Араб с Израилем дерутся-а-а! Бей его! Ударь его ногой! В морду бей! - кричали мы, окружив дерущихся.
Араб с Исраилем дрались на просёлочной дороге, поднимая пыль. Хотя Израил был не сильным и пропускал сильные удары и апперкоты Араббая, но он не покидал поле боя. Был весь в крови, но не сдавался. Эти драки продолжались до выезда семьи Араббая в голодную степь.
Прошли годы, и семья Араббая снова вернулись в кишлак. Но без нашего друга, немого Араббая. Выяснилась, что Араббай попал под лопасти бороны, которую волочил трактор в хлопковом поле. Бедный Араб, балуясь, сел на борону, незаметно от тракториста. Случилось так, что ноги Араббая случайно попали под лопасти бороны, и он упал. Борона втянула его и поволокла за собой. Тракторист, не заметил его в пыли, и Араббай не мог крикнуть, так как он был немым. Когда трактор остановился, наш друг Араббай был уже мёртв. Исраил до сих пор жив и здоров, работает продавцом в сельском магазине.
Теперь вернёмся в прошлое и продолжим воспоминания о поэте, художнике и журналисте Алимджане Матмурадове, который тоже жил на нашей улице.
Однажды, Алимджан Матмурадов написал странное, скандальное письмо в сатирический журнал "Муштум". Письмо выглядело примерно так:
Уважаемая редакция!
Я, Сувонкул Сувокчи (слово "сувокчи" означает штукатур), предлагаю свою услугу людям, которые хотят отштукатурить свои дома. Пусть они привезут солому. Глины у нас предостаточно. Когда пойдет дождь, мы высыплем на нашу улицу солому, прохожие бесплатно перемешают её с глиной, и раствор будет готов. Этой глиной мы отштукатурим дома клиентов, качественно и дешево.
С уважением,
Суванкул Сувокчи.
Это была своего рода реклама в советские годы. После публикации этого письма, нашу улицу завалили щебнем, чтобы заасфальтировать её. Радости односельчан не было границ. Но, бригадир по имени Карабай, который возглавлял работу ремонтников, по поручению председателя тогдашнего колхоза, специально не засыпал щебнем участок улицы, где находился дом поэта Алимджана Матмурадова. Естественно, поэт в связи с этим выразил свой протест. В отместку, бригадир Карабай взял из кучи щебеня камень солидного размера и метнул его в голову бедного поэта. Карабай оказался метким стрелком и не промахнулся, попав точно в цель. От сильного удара камнем в голову наш односельчанин, поэт упал как Александр Сергеевич Пушкин на дуэли с Дантесом. Он долго лежал в больнице с травмой головы. Через два месяца его выписали из больницы, и он продолжал жить, творить и, конечно, выпивать.
Алимджан Матмурадов тоже был поэтом-скандалистом, как Сергей Есенин, и шлялся по кабакам, устраивая драки. В один из таких дней кто-то смертельно ранил его ударом ножа. Он скончался в больнице. Таким образом, Родина потеряла ещё одного своего преданного сына, прекрасного поэта, которого звали Алимджан Матмурадов.
Камалетдин партия
В нашем селе жил некий веселый человек по имени Камалетдин, среднего роста, глазастый, с большим ртом и с тонкими губами. Когда он смеялся, то обнажал свои мелкие янтарно-белые зубы, похожие на зубы молодого дельфина. Односельчане редко называли его по имени, а чаще называли по прозвищу "Партия". Говорят, что никто никогда в жизни не видел его хмурым. Когда о нем заходила речь, люди спрашивали:
- Какой Камалетдин?
Им отвечали: "КамПартия".
- Аааа - говорили люди, широко улыбаясь, удовлетворенные ответом.
Некоторые с большим уважением назвали его Парткомом. В своё время, по-своему пародируя существующий режим, он, также как поэт Владимир Владимирович Маяковский, вел агитацию среди населения нашего села, восхваляя ленинскую партию, и, люди, услышав его пламенные выступления, всячески старались вступить в ряды компартии, которая не имела, как говорилось тогда, аналогов во всем мире. Таким образом, многие наши односельчане стали истинными коммунистами. Потом, они спрашивали его, какой стаж он имеет как пламенный член Коммунистической партии товарища Ленина, Камалетдин ака отвечал, мол, он никогда не был членом этой партии так как у него на это не было времени. Услышав такой его ответ, односельчане, которые вступали в ряды коммунистической партии товарища Ленина, благодаря, опять таки, бурной агитации Камаледдин-аки, просто балдели от удивления. После этого Кмалетдин-ака получил почетное прозвище "Партком", которое он заработал честным трудом на идеологическом фронте. Партком-Камалетдин работал на колхозном поле с кетменем в руках, орошая хлопчатники на полях, и, никого не стесняясь, громко напевал песни Мамиржана Узакова, Таваккала Кадырова, Джурахана Султанова и Камилжана Отаниязова. Для защиты от солнечного удара он носил бумажную тюбетейку, которую мастерил из газеты. В свободное время Камалетдин-партия разбирал эту свою бумажную тюбетейку и читал новости, напечатанные в газете. Когда он играл с партнёрами в карты (в "дурака") в обеденный перерыв, он расстилал ту же газету, чтобы удобно было играть Ну, а если Камалетдин партком решался немного поспать, в тени тутовых деревьев, то, лежа на траве, спал, закрыв лицо этой газетой, защищаясь таким способом от надоедливых мух, которые мешали ударному колхознику спакойно спать. Одним словом, он умел пользоваться газетой с умом.
Помню, однажды он рассказал мне очень смешную историю о колхознике Мирзажона. По его рассказу, этот колхозник Мирзожон, учитывая жаркий климат нашего солнечного Узбекистана, решил оросить хлопковое поле в конце дня, когда немного спадает температура. Была ночь. В небе сияла луна. Издалека доносилось дружное кваканье лягушек, и в тишине безлюдных полей слышался монотонный хор сверчков. Беззвучно летали летучие мыши, время от времени сверкая при лунном свете своими кожаными крыльями без перьев. Блестя серебром под луной, тихо журчали воды арыка. Колхозник Мирзожон, накладывал по калиткам водонепроницаемую бумагу, чтобы вода распределялась ровно и чтобы не образовались разрывы при орошении. Словно сказочная лампа Аладдина в волшебной ночи горела керосиновая лампа "тошфонар", заманивая на свой свет мотыльков и жучков, которые летали вокруг. Легкий ветер доносил аромат цветущих диких маслин, растущих в стороне полевого стана, которые тоже белели вдалеке, где одинокая луна освещала ночные хлопковые поля. Вдруг поблизости послышался шорох. Потом ещё. От неожиданности, у колхозника Мирзажона екнуло сердце. Дело в том, что в народе ходили жуткие слухи о двуглавой женщине, появляющейся в лунные ночи на этих полях. Она появлялась завернутая в белый саван, а на руках у неё был плачущий больной ребенок, тоже завернутый в белую материю. По рассказам очевидцев, женщина пела колыбельную песню, глядя в сторону кладбища. Когда этот странный шорох повторился, от страха у Мирзажона побледнело лицо, и он, бросив свой кетмень, побежал что есть мочи прочь, чувствуя преследование сверхъестественных сил. Он бежал такой скоростью, что даже не заметил, как прибежал до своего дома, и пулей вылетел во двор. Его жена тоже испугалась когда он изо всех сил открыв дверь ворвался в дом.
-Что, случилось?! - спросила она, глядя на своего испуганного до смерти мужа.
- Двуглавая женщина в саване гонится за мной! Я слышал шорох её шагов! Закрой скорей дверь, жена! - сказал колхозник Мирзажон, задыхаясь от удушья и ещё сильнее побледнев лицом.
Жена засмеялась, закрыв рот фартуком.
- Чего ты смеёшься, дура?! Разве это смешно?! - сказал, захлебываясь, колхозник Мирзажон.
Жена продолжала смеяться, указывая на клочок водонепроницаемой бумаги, прикреплённый к белбогу*.
- Это, наверное, бумага издала шорох на ветру!..
- Да, действительно, ты права - сказал колхозник Мирзажон...
Заканчивая свой рассказ в жанре ужасов, Камалетдин Партком широко улыбнулся, обнажив, как всегда, свои мелкие янтарные блестящие зубы, похожие на зубы молодого веселого дельфина, который плавает со своей стаей в морской пучине, то выпрыгивая, то ныряя.
Первая любовь
У меня бил друг по имени Ядгар. Однажды он мне рассказывал о своей первой любви, сидя в одом из кафе старого Ташкента, задумчиво глядя на вечерние дождливые окна.
-Некоторые люди говорят, мол зачем любить и страдать, если все дороги ведут в кровать. Этими словами они намекают на то, что в мире не существует любви. Это неправда. Любовь, существует. Но заболеть ею по - настоящему не каждому дано. В юности я тоже влюбился в девушку по имени Гули так сильно, что даже заболел и пролежал в постели в течении недели, словно человек, которого поразил джин. Душа моя тоскавала по ней и без нее жизнь моя первращалась в пустыню без края и конца. В душе моей появилась такая пустота, которая нечем было восполнить, кроме как встретиться с ней и увидеться.Я даже свиданьями не мог утолить этот духовнқй голод, эту ненасқтность. При встрече с ней я замирал словно загипнотизированный, как изображение на фотографии, словно стена, теряя дар речи и бессильно прислоняясь к дереву вздыхал, хватаясь за грудную клетку, где учащенно билось сердце. День и ночь напролет я беспрерывно думал о ней и планировал написать ей любовное письмо. Я писал ей любовное письмо вновь и вновь, подберая самые трогательные слова, но, чтобы отдать ей эти письма, у меня смелости не хватало, думая о том, что будет со мной, если она отвергнет мою любовь и скажет, мол, извините, я Вас не люблю, дескать, у меня есть парень. Ещё хуже, если она заплачет и, разорвав моё письмо на мелкие кусочки, швырнёт мне в лицо. Вот такие сомнения мешали мне признаться ей в любви. То есть я боялся потерять её навсегда. Я не мог жить, не видя её, даже ночью. Я тайно подкрадывался к окну дома, где жила моя возлюбленная и замирал со вздохом, увидев её через окно и никак не мог налюбоваться ею. Я уходил только тогда, когда они гасили свет. Придя домой, лежал я, глядя на луну, которая заглядывала в окно моей комнаты и долго не мог уснуть, думая о ней.
Особенно волнительно было, когда в наш кишлак привозили кино. Душа моя начинала петь, предвкушая встречу с моей возлюбленной. В те времена киномеханики, которые приезжали со своим передвижным кино, демонстрировали фильмы под открытым небом, поздно вечером, как стемнеет. Сначала они перематывали киноленту с катушки на катушку, потом, повесив большой белый экран, похожий на парус старинного фрегата, на стену дома или дерева, начинали крутить фильмы. Они часто крутили индийский художественный фильм "Сангам". На экране появляется Сундр, который любит красивую девушку по имени Радха. Он стоя на моторной лодке, кой мчится по туманной озере, гоняясь за лодкой, где сидит его возлюбленная Радха со своим бойфрендом Гопалом и печально протянув вперед руку свою поёт:
О, ме хебубааааа! О ме хебубаааа!
Передил гупаси гиииии, гамерииии!
Хансухи ман сууууу!..
Хотя я не понимал, о чем он поёт, но, слушая его песню, я не мог сдержать слёзы. Я смотрел фильм, представив себя на месте Сундра. А в Радхе я видел Гули, в которую я был безумно влюблен. Но девушка по имени Радха отвергла любовь бедного Сундра. Она любила другого парня по имени Гопал, который был сыном богатого человека. То есть Радха поступала несправедливо по отношению к Сундру. Бедный Сундр не знал, что делать. Он горевал оттого, что он бедный, и что Радха отвергает его любовь. Дело дошло до того, что он спился. Стал выпивать, рискуя своим здоровьем, ставя под угрозу свой авторитет в обществе. Как он плакал тогда, качаясь от сильного опьянения, наполняя глаза горькими слезами. Ходил небритым, напоминая кактус. Жалкий был вид у Сундра и грустно было на него смотреть. Кто-то дал ему совет, ты, мол, лучше подпиши контракт и езжай на войну. Родина в опасности. Любовь к Родине сильнее, чем обычная любовь. Нехорошо жить бездельником и гоняться за девушками, когда идет священная война за свободу народа. Заодно заработаешь маленько деньжат. А то как-то неинтересно любить девушку из богатой среды без денег. Девушки тоже не лыком шитые. Их разговоры с бедными - коротки. Они предпочитают роскошь. Короче говоря, уговорили Сундра, и он поехал на войну, подписав солидный контракт. Он летел на военном грузовом самолете с секретным заданием, отвезти солдатам индийской армии продукты питания, одежду и боеприпасы. Летит он, летит, глядя на фотографию Радхи, и вдруг - на тебе. Сбили его самолет вражеские артиллеристы зенитной ракетой. Самолет загорелся и начал терять высоту. Храбрый Сундербай, несмотря на опасность, не покинул самолет. Напротив, он бросал солдатам вниз продовольствие, медикаменты и боеприпасы. А самолет всё горел, дымил и выл, стремительно снижаясь. Потом, случилось беда - самолет Сундра врезался в скалу и сгорел. Женщины смотрели на этот кошмар со страхом, прижимаясь к своим мужьям, и плакали.
- Эх, бедный Сундрбай! Зачем он поехал на войну?! Как он любил эту девушку, господи! Хорошым был парнем! Худо рахмат килсин, омин, Оллоху акбар! - плакали они, вытирая горькие слезы в рукава и в подол свои платья
Смотрю, военное командование индийской армии скорбно вручает орден героя и почетную грамоту Радхе, которая отвергла любовь Сундра, героически погибшего на войне. Радха плакала, держа на руках орден и грамоту, предназначенную для павшего воина Сундра. Но она быстро забыла о погибшем, военном летчике и герое Индии Сундре и вышла замуж за богатого магната, господина Гопалу. Они уехали в швейцарские снежные Альпы, оттуда перебрались в далекую Канаду, сфоткались у гигантского водопада, "Ниагара" потом поехали прямо в Париж, чтобы там провести медовый месяц, поднялись на Эйфелеву башню, чтобы сфотографироваться на память. А тут, - бац! - и Сундр возвращается с фронта - жив и здоров, как бык на корриде де торрес. Он весело зашел в дом свей тети и окаменел, услышав страшную весть о Радхе, которая, не дождавшись его, вышла замуж.
Дўст дўст на раха, пяр пяр на раха,
Зиндаги ҳаме тера, этибар на раха.
Аманетен мапяреки, гаятажис ко санпкар
Хо мери дўститумхите, тумхи ту те!
Жо зиндаги кира мебанхите, де мере ҳамсафар...
Люди всё плакали, сидя кто на траве, кто на кирпичах. Ночное небо было похоже на огромный купол, где мерцали бесчисленные августовские звезды. Вдруг на самом интересном месте оборвалась пленка, и киномеханики стали её латать ацетоном. Потом снова начали крутить фильм. Глядим, - Сундр сел за фортепьяно и запел грустную песню о неверном друге. Он пел, самозабвенно и глядя в потолок, чтобы не уронить горьки слёзы с глаз, которые дрожали на его ресницах, словно утренняя роса на траве. Мы, зрители, тоже плакали вместе с Сундром утирая слезы рукавом. Мне тоже дико захотелась тогда поехать на войну, как это сделал Сундр, на военном самолете, как патриот без всякого контракта. Там враги, конечно, сразу обнаружат мой самолет с помощью радаров и откроют шквальный огонь из минометов. Самолет мой начнёт терять высоту, завоет как голодный волк, оставив за собой огненно-дымовой хвост. Несмотря на это, я сбрасываю вниз военный груз, предназначенный для нашей доблестной армии, которая воюет с врагом за свободу нашего многострадального народа. Потом, после того, как я катапультируюсь, самолет врежется в скалу и взорвется. Затем сам главнокомандующий придет пешком из Ташкента с офицерами Военно-Воздушних Сил нашей страны в наше село под траурный марш духового оркестра. Они медленно шагая строевым шагом остановятся около здании правления колхоза и передадут мои ордена с почетной грамотой в руки Гули, которая одетая в чёрное, придёт на церемонию, посвященную вручению моих государственных наград ей. - Госпажа Гули Мирзакаримчандра, примите ордена героя и почетную грамоту доблестного, храброго военного летчика Холдорсинха Абдусаламхури, который героически погиб на свяшенной войне, защищая Родину! - скажет траурным дрожашим голосом главнокомандуюший воздушно десантной армии нашей страны. Держа в руках мои государственные награды, Гули горько зарыдает, закрыв свое лицо с почетной грамотой, сожалея о том, что в своё время отвергла мою любовь. Но спустя несколько дней она, точно так же, как Радхо, выйдет за муж за богатого хлопкороба Мизхаппарсинх, и они поедут в Ташкент, чтобы провести медовый месяц. Поднимаясь телебашню Юнусабада, сфотографируются на память. Но когда они посмотрят вдаль с помощью бинокля, то увидят меня. Я возвращаюсь из госпиталя домой, веселым, свистя и запевая песни о любви, не замечая того, что они наблюдают за мной. В попутно зайду к своей тете Рисолат, и она сразу оповестит меня о том, что Гули вышла замуж за хлопкового магната Мизхаппарсинх и поехали в Ташкент и в Чимганские горы, оттуда через перевал в Саричелек и Бурчимуллу, чтобы прокатиться на снежных вершинах узбекских гор. Услышав эти страшные слова, я, конечно, замру, как вкопанный от горе. Потом пойду в торговую будку бармена по прозвище Тилло, по имени Махамадилло, который торгует спиртными напитками в центре нашего села. Поскольку я был на войне без контракта и не имел ни гроша в кармане, куплю в долг пару бутылок узбекского коньячка "Тиллакори" и выпью её всю до дна. Я сопьюсь. Буду шляться, небритый и хмельной, пойду качаясь в центре просёлочной дороги кроя ни в чем не повинных прохожих нецезнзурными словами. Когда Гули с хлопковым магнатом Мизхаппаром вернутся в кишлак, я сяду за рояль и играя на нем, запою печальную песню о неверном друге, глядя в низкий потолок, еле сдерживая слёзы.
Дўст дўст на раха, пяр пяр на раха!
Зиндаги ҳаме тера! Этибар на раха.
Аманетен мапяреки, гаятажис ко санпкар
Хо мери дўститумхите, тумхи ту те!
Жо зиндаги кира мебанхите, де мере ҳамсафар
Ху мере дости тумхи те тумхи ту те!
Сааре бед кхул гае, Рааздаар на раха,
Зиндаги ҳаме тера, этибар на раха,этибар на раха.
Дўст дўст на раха, пяр пяр на раха...
Услышав мои песни, Гули начнёт умолять меня:
- Прекрати немедленно, Холдорсинх, петь эту грустную песню! Ради бога!..Прекрати!..
Но я не остановлюсь. Буду продолжать петь...
Дўст дўст на раха, пяр пяр на раха...
К сожалению, мои наивные мечты остались мечтой, так как не начиналась война, которая я долго ждал.
Прошли годы. Я пошёл служить в армию. Служил два года в рядах Советской Армии в городе Санкт-Петербург, в тогдашнем Ленинграде. Гореловские леса, Гатчина, Красное село, Адмиралтество, Исаакевский собор, Зимний дворец, Петропавловский крепость, разводной мост, Медный всадник, Петергофские фонтаны, Кронштат, парки, бульвары, невский канал и другие достопримечательности города на неве! В бессонные ночи, глядя из окна нашей казармы, за которые царила белая ночь я думал о Гули. Мечтал жениться на ней, после армии. Приезжаю домой из армии и на тебе, - нету Гули. Оказывается, она вышла замуж за моего друга детства Мизхаппара.
Таким образом жестокая судьба разлучила нас. Оказывается человек привыкает ко всему. Я тоже женился и продолжал жить.Однажды, в дождливое утро я встретил Гули на автобусной остановке. Она сильно покраснела, увидев меня. Мы поздоровались. Хотя я был поэтом, и мог говорить часами, читать свои стихи наизусть, удивляя публику в переполненном зале, тут я снова, как в старые добрые времена, потерял дар речи. Она тоже еле разговаривала со мной, подыскивая подходящие слова.
- Эх, наша юность была как сказка, да, Ядгар ака? - сказала она тихо вздыхая.
- Да-а-а -а- сказал я.
- Вы знаете, Ядгар-ака, каждый раз, когда мы с Вами идем по этой дороге, мне кажется, что она очень быстро кончается - сказала она.
Услышав эти слова Гули, я понял, что она любила меня всё это время, и будет любить впредь. Тут я понял и горько пожалел о том, что в юности я стеснялся и сомневался. От того, что я не смог выразить ей свою любовь, я упустил её, ниразу не поцеловав и даже пальцам не тронув Гули. Упустил свое счастье на всегда.
После того, как мы прощались, я долго стоял на дороге под моросящим осенним дождем, глядя ей вслед.
И выташив блокнот с ручкой я написал хокку:
Я сегодня встретил на дождливой улице,
Похудевшую девушку, которая
Я когда то безумно любил...
Дон Кихот
Первая книга, которую, я прочитал в детстве, был рассказ русского писателя Антона Павловича Чехова "Каштанка". В этой книге повествовалось о муках и страданиях маленькой собачки по имени Каштанка, которая заблудилась, попала в хорошие условия, где её сытно кормили, но при первом удобном случае вернулась туда, где её было очень несладко. Я очень сильно сочувствовал тогда этой собачке. День и ночь стал думать о ней, как будто написанное в книге печальное событие произошло реально.
От этой меланхолии избавила меня одна интересная книга Мигеля де Сервантеса Сааведра - "Дон Кихот". Смешные приключения Дон Кихота, носившего имя то ли, Кехада то ли Кесада, сумасшедшего, высокого, тощего как скелет, с тракановыми усами, который ел по пятницам мясо голубя - идальго Кехона из Ламанчеса и его оруженосца, низкорослого и пузатого Санчо Панса произвели на меня неизгладимое впечатление. Я просто влюбился в эту книгу. Читал я эту книгу и смеялся сквозь слезы.
Он был влюблен в одну девушку по имени Алдонсо Лоренсо, которая солила сало. Он её назвал Дульсинеей Тобоссо и мечтал посвятить ей свои победы над великаном, правителем острова Малиндрнии Каракулямбром, сокрушив его своим могучим копьем и разрубив пополам. Однажды, этот странствующий рыцарь с печальными глазами сеньор Дон Кихот увидит в мельнице чудовищного великана Каракулямбра и вонзит свое копьё во вращающееся крыло мельницы. Крыло поволочёт его вместе с его тощей клячей c громкой кличкой Росинант и, подняв высоко кверху, сбросит на землю. Я читал эту часть произведения одному своему односельчанину по имени Жамолетдин-ака, в надежде рассмешить его. Но вместо того, чтобы смеяться, он, наоборот, стал со всей серьёзностью упрекать Дон Кихота.
- Ну и люди! В таком пожилом возрасте человек, вместо того, чтобы ходить в мечеть и читать намаз пять раз в день, на старости лет занимается вандализмом, вонзая копьё в крыло мельницы, как шайтан! Хорошо, что этого Дон Кихота не заметила родная милиция. Иначе его посадили бы в тюрьму за нанесённый ущерб сельскому хозяйству и открыли бы уголовное дело - сказал он огорченно.
Прошли годы. Я стал по-другому смотреть на Дон Кихота. Недавно я вновь прочел эту книгу и не смеялся, наоборот, плакал беззвучно, стиснув зубы. Aх, Дон Кихот! Несмотря на то, что ты больной и тощий как скелет, ты всё же нашел в себе силы защипать угнетенных от угнетателей! А мы, здоровые, сильные люди не то, что защитить народ от диктаторского режима, но даже боимся требовать свои собственные человеческие права! Порой, многие из нас, называя себя правозащитниками и лидерами оппозиционной партии, получают солидные безвозмездные гранты из-за рубежа, но ничего заметного не делают для освобождения народа от диктаторского ига! А некоторые судьи, прокуроры, которым народ доверил свою судьбу, за взятку сажают в тюрьму и отправляют в концентрационные лагеря совершенно невинных граждан нашей страны, инкриминируя им тяжкие преступления, которые они не совершали. Эти так называемые блюстители порядка, за деньги готовы предать даже своего собственного отца. А настоящие преступники, которых за взятки освобождают из-под стражи в зале суда, продолжат жить по-прежнему на свободе безнаказанно, коротая свои дни в роскошных борделях с опытными проститутками, которые болеют СПИДом. Те самозванцы, которые себя считают адвокатами, тоже получают взятку от преступников, и, забывая о чести свей мантии, служат прокурорам-коррупционерам. Многие оборотни в пагонах, чтобы получить пластиковые звезды для своих погон, готовы на всё, вплоть до расстрела мирных демонстрантов, которые выходят на улицу и требуют соблюдения человеческих прав.
Ах, Мигель де Сервантес Сааведра! Ту книгу, которую мы читаем и смеёмся сквозь слезы, ты написал плача! Оказывается, впервые в мире ты заговорил о защите прав человека! Своими литературными героями ты научил нас упорно бороться против зла, даже тогда, когда силы не равны! Ты научил людей восставать против гнета. Твой литературный герой Дон Кихот боролся против зла, даже будучи больным, даже тогда когда оказывался под градом летящих в него камней и терпел издевательство! О великий наш учитель Мигель де Сервантес Сааведра! Ты научил нас уважать женщин, даже если они бывают не очень красивы, как Алдонсо Лоренсо, называя их Дульсинеями и сеньоритами!
Отныне я с плачем буду читать смешные книги, а драматические, нудные, серые книги, наоборот, - буду читать смеясь.
Проклятая война
В этом мире трудно найти настоящего, преданного друга. Такие друзья бывают редко. У меня был один единственный друг по имени Абдельвахид, по прозвище Бокс. В детстве мы с Боксом играли вместе. Я даже не помню, когда мы познакомились с ним. Помню, они жили в небольшом дворе, окруженные глиняными стенами на берегу анхара Хонарык, который протекал среди густых деревьев, где мы летом с ребятами купались, крича и визжа как стая обезьян, прыгая в воду, с высоких деревьев вниз головой, как лягушки. Лежали на горячем песке, загорая под солнцем родного края. Потом, катая огромные надувные камеры от тракторов, снова один за другим прыгали в воду и плавали по анхару, сидя на надувных камерах.
Родители Абдельвохида Йигиталы-ака и Мукаррам-хола переехали с семьей на новый земельный участок, который находился за колхозным клубом, недалеко от нашего дома. Мы с моим другом играли то в их дворе, то - в нашем. Мы обедали вместе, словно родные братья, либо у них дома, либо у нас, и родители и члены наших семей принимали нас обеих как своих.
Бокс был веселым мальчиком, умел рассмешить своего собеседника, рассказывая ему смешные истории, байки, анекдоты и прочие вещи. Мы с Боксом любили слушать вечерами, сидя на газонах, около здания колхозного клуба, сказку, которую передавали по радио. Репродуктор был прикреплен к шесту, на крыше клуба. Сказка начиналась грустной музыкой, которую играли на виолончели. Это была музыка, которую я люблю до сих пор. Она стала ностальгическим гимном нашего детства на всю жизнь. Сказку читала женщина с бархатным голосом. После сказки она пела узбекскую колыбельную с таким приятным голосом и с мастерством, что, слушая её, дети засыпали, как околдованные. Мы с моим лучшим другом Абдельвахидом, по прозвищу Бокс, сидя на высокой лестнице, колхозного клуба, глядели на ночное небо, где вдалеке над хлопковыми полями бродила луна, и с восторгом указывали на падающие звезды, которые, беззвучно оставляя за собой тонкий оранжевой след, исчезали в сумерках. Однажды мы с Боксом нашли бутылку шампанского, с черным кузбасслаком, то есть черной краской с острым запахом. Поскольку я умел рисовать, я изобразил этой краской, в прихожей их дома огромного леопарда на каменной скале, который готовится напасть на оленя. Я рисовал в присутствие брата Бокса Нигмат-аки. Хотя эту однотонную, настенную живопись нельзя было ещё назвать произведением искусства, но всё же я тогда чувствовал себя Рафаэлем Санти, который написал знаменитую Сикстинскую мадонну.
Прошли годы. Нас призвали в армию, и мы отправились служить в рядах советской армии. Это были 1978 - 80 годы. Я служил в Ленинграде, а Бокс - в Приморском крае. Вскоре началась советско-афганская война, и я получил от своего друга Бокса письмо, где он сообщил, что их скоро переправят в Афганистан, где идут кровавые сражения. В своем ответном письме я попросил его, чтобы он был осторожным. Я и в армии был художником и выпускал стенгазеты, занимался оформлением канцелярии, ленинской комнаты, писал плакатными перьями наглядные агитации. Оформлял для однополчан дембельские альбомы.
Однажды меня вызвал в канцелярию командир нашей роты капитан Лавров. Я зашел в канцелярию и, отдав честь, громко рапортовал:
- Товарищ капитан, рядовой Абдусаламов по вашему приказанию прибыл!
- Вольно, товарищ солдат - сказал ротный.
Смотрю,- в канцелярии стоят четверо солдат, виновато глядя на командира роты.
Капитан лавров нервно ходит туда-сюда. Потом он остановился и обратился ко мне.
- Товарищ солдат, вы у нас художник, и я даю вам военное задание. Вы должны выпустить внеочередную стенгазету и должны изобразить вот этих паразитов, которые воровали яблоки из сада одной старухи. Нарисуйте рожу этого, рядового Харина, где он стоит, как попрошайка, с протянутой рукой и умоляет:
- Бабушка, дайте нам яблок, пожалуйста. Мы с голоду умираем!..
Потом нарисуйте бабушку, ну, старуху божьего одуванчика, худенькую такую, и напишите в нарисованный клубок следующие слова:
- Ну, канйешно, канйешно, сынок. Старшина же вас не кормит!..
Командир роты произнес эти слова с таким актерским жестом, что мы начали смеяться беззвучно тряся плечами.
- Вам понятно, товарищ солдат? - спросил меня командир роты.
-Так точно, товарищ капитан! - сказал я, щёлкнув сапогами и отдав честь.
- Вы можете идти! А с этими есть отдельный разговор! - сказал Капитан Лавров, лицом похожий на легендарного маршала Жукова.
Я вышел из канцелярии и засмеялся, вспомнив смешные слова и мимику командира роты капитана Лаврова. Потом зашел в свой кабинет и выпустил стенгазету посвященной солдатам, которые воровали яблоки. Когда я повесил стенгазету, вся рота гурьбой собралась и, глядя на карикатуру, смеялась до отвала. Но когда все легли спать, кто-то сорвал стенгазету и уничтожил.
- Это дело рук Харина - подумал я.
Но Харин не обиделся.
Эх, друзья однополчане, где вы? Какие были времена! О Ленинград! Я никогда не забуду Исаковский собор, Адмиралтейский шпиль, памятник "Медный всадник" Ладожское озеро, Разлив, твои леса, березы под луной! Белые ночи! Мы, солдаты, лежа в казарме, где свет был погашен, свободно читали газету! Какой чудный падал снег зимой! Как мы бегали в одних брюках и в сапогах в сорокаградусном морозе в одних майках! Как мы катались на лыжах в лесу! Я никогда не забуду тот прекрасный Новый год, когда я нарисовал гуашью на бумаге огромного Деда Мороза и повесил в столовой. Утром, когда солдаты зашли в столовую, на праздничный завтрак, где были накрыты столы, первое, что они увидели, был рисунок огромного Деда Мороза на фоне заснеженных лесов и, очень обрадовались, прочитав поздравление каждый на своем языке: "Янги йилингиз билан!" - на узбекском, "С Новым Годом!" - на русском, "Жанга жыл кутты болсын!" - на казахском, "Гилотсавт Арал Тселс!" - на грузинском, "Нор дари ев Пари Гагханд!" - на армянском, "Теззе Илингиз яхши олсун!" - на азербайджанском, "Дкхал хулда керлашо!" - на чеченском и тогдали.
Говорят, что годы проходят. Я бы сказал, годы летят. Я даже не заметил, как прошли два года, и я, закончив свою военную службу в рядах Советской армии, воротился домой. Родители, братья, сестры, бабушка бросились ко мне, - радости, слезы! Я стою в окружении своих родных, встречаю односельчан, которые пришли поздороваться со мной. Смотрю, - мой друг детства Бокс, который раньше меня вернулся из армии бежит ко мне с улицы. Мы поздоровались крепко обнявшись. Тогда я сразу почувствовал, что мой друг сильно похудел. Случилось так, что рота, в которой служил Бокс, попала в окружение, и солдаты, выпив воду из колодца заразились медленно действующим ядом и многие из них скончались. Бокс рассказывал о кровавом сражении.
- Мне повезло, что я смог все-таки вернуться домой живым, на своих ногах. Но мне тоже осталось жить на этом свете совсем немного. Через месяц мне тоже придет конец - сказал мой друг.
Я думал тогда, что он шутит. В тот день Бокс не мог долго сидеть у нас в доме, и, извинившись, ушел домой вместе со своим братом Нигмат-акой.
-Завтра встретимся, друг. Ты отдохни - сказал я Боксу.
На следующий день я пошел навестить Бокса. Он лежал в постели.
- Ты, чего лежишь, лежебока. А ну-ка подъем, салага! - сказал я ему шутя.
Мы вышли на улицу. Уже тихо опустился вечер. Мы сидели снова как в детстве на газоне около колхозного клуба, слушая как звучит из репродуктора та самая знакомая нам грустная музыка, в исполнении виолончели. Потом началась сказка. Рассказывала сказку та же актриса с бархатным голосом. Потом она спела колыбельную песню. Мы с моим другом слушали всё эта и вспоминали те светлые детские и юношеские годы, которые невозможно вернуть назад.
Шли дни. Я нашел себе работу в одной организации и начал работать в качестве художника-оформителя.
Однажды я в очередной раз пришёл к моему другу, чтобы навестить его. Встретил меня отец Бокса, который почему-то плакал.
- Твой друг стал худым как щепка, сынок - сказал Йигитали-ака.
- Не переживайте, Йигитали амаки, так сильно, мой друг выздоровеет, вот увидите - сказал я подбадривая отца своего друга. С этими словами я поставил возле него большой арбуз, который принес с собой. Потом сказал:
- А ну-ка, разбудите моего друга. Где он, лентяй? Совсем обнаглел, салага - сказал я шутя.
Йигитали-ака подошел к чорпае, где мой друг Бокс лежал под большим белым пологом. И я увидел худущую руку моего друга. Йигитали-ака приподнял край полога и стал будить Бокса:
- Абдельвахид, проснись, сынок, твой друг пришел. Проснись...Абдельвахид, а, Абдельвахид...
Я понял, что бесполезно было будить моего друга и сказал Йигитали аке:
- Не надо его будить. Пусть отдыхает. Зайду завтра - сказал я.
На следующее утро, когда я вышел во двор, я услышал плачь, который доносился из дома моего друга.
- Ака, говорят, что Ваш друг умер сегодня рано утром - сказал мой младший брат.
Меня как громом поразило. Я бессильно присел на ступеньки лестницы. Потом немного придя в себя, я побежал к дому моего друга. Когда я туда пришел, люди стояли около ворот, и я увидел там брата моего друга Нигмат-аку, который плакал одетый в чапан. Увидев меня, он громко зарыдал и бросился в мои объятия. Я тоже не мог сдержать слез. Мы плакали долго. Мать моего друга Мукаррам - хола с горя разбила себе голову, ударившись о балку дома, где мы с моим другом когда-то играли вместе. Она рыдала, и из её разбитой головы текла кровь .
Так я потерял своего единственного, верного друга. Вот уже столько времени прошло после кончины моего друга, но я до сих пор боюсь пройти по той улице, где находится его дом. Я боюсь его сестер. Потому что когда они меня видят, начинают плакать. Одна из его сестер сказала мне однажды:
- Холдор- ака, зайдите в наш дом. Когда мы видим Вас, у нас возникает такое чувство, как будто мы видим своего брата.