Сны под пятницу сбываются. Более того, материализуются.
Сегодня - пятница, сегодня я встретил женщину своих снов.
Только была она почему-то одетой, еле узнал, во снах-то всегда голая. Не обнажённая, нет, - обнажёнными любуются на расстоянии. А эта - голая, можно коснуться, потрогать... во сне всё можно.
Вообще-то мы знакомы, да, лет десять уже. Только видимся редко. Во снах чаще.
- О, Лу-Лу, моя девочка, моя милая деточка... - когда-то я писал ей стихи, мы учились на одном факультете.
О, Лу-Лу, моя девочка, моя милая деточка,
Когда через мусор и сквозь маету
Твои тонкие руки, как вишнёвые веточки
Расцветают цветами реакций Манту...
Как там дальше-то было? Не помню. Хоть убей, не помню. Я давно не пишу стихи.
Конечно, поговорили.
Дела, дети, у неё уже дети, ребёнок, мальчик.
- Муж? -
Мужа нет. Был. Кончился.
- А я? -
И ты кончился, лет десять уже.
Она не так сформулировала. Она научилась подбирать необидные слова.
Мы все учились понемногу: я не писать стихи, она не говорить правду.
Подъехал набитый битком бусик.
- Извини, мне пора, передавай приветы всем нашим.
Её умчала маршрутка.
Я остался стоять на остановке.
Психологически было бы верно, если б я закурил.
Но курить не хотелось.
Но я закурил.
Чёрта с два передам я приветы.
О! лёгок на помине.
Он возник за левым плечом, я узнал его по запаху серы, злой гений, мефистофель с рожками, возник и стоит за спиной. Я трижды плюнул ему в лицо, но он не исчез. Лишь лицо его приобрело злобное и мстительное выражение:
- Вот, значит, как. Плеваться. Ну, хорошо...
В этих словах мне почудилась нескрываемая угроза.
И точно, через мгновение свет померк.
* * * * * * * * *
Когда свет включился, я увидел сидевшего напротив меня молодого человека, вихрастого, несколько всклокоченного, впрочем, видно, что из хорошей семьи.
Кроме этого в мире произошли и другие значительные изменения.
Во-первых, обстановка вокруг.
Столы натурального дерева, хлопчатобумажные скатерти, драпированные материей стены, медвежья шкура в ногах - всё указывало на то, что это ресторан, и не из дешёвых.
Во-вторых, я.
Солидный благодушный господин в брючной паре, в меру наодеколоненный, слегка ослабленный узел галстука указывает на непринужденность атмосферы и дружеский характер мероприятия, - это я.
В зале, кроме нас, ни души. Играла музыка, мёртвая, из динамика. Работал кондиционер. Мой визави терзал эскалоп. Судя по капельке пота, выступившей на лбу, по высунувшемуся кончику языка, парень действовал на грани своих возможностей, пытаясь придать согласованность движениям ножа и вилки, ту синхронность и слаженность, к которым обязывают правила хорошего тона и что не даются без длительных предварительных тренировок. Похоже, дело у него пошло на принцип.
Я выпил коньяку из пузатой рюмки и задумался.
Как я дошёл до жизни такой? Коньяк, галстук. И это, одеколон ещё...
Память напомнила. Подробности оказались гадким и стыдными. Надо будет их забыть, непременно надо будет их забыть.
Итак, я:
Маститый литератор, автор пятнадцати или шестнадцати книжек, bestseller, мусор, конечно. Собственный сайт, при деньгах, чего-то лауреат. Мне сорок два, моя фамилия Кушнарёв, зовут, как и прежде, Константин Петрович. Юноша напротив - Артём Величко, студент Политеха. Считает себя поэтом, может быть, он и прав. Я читал в интернете пару его виршей, мне понравилось. Без эпатажа и жёлтых кофт, спокойная, тихая интонация, Вертинского напоминает. И ни слова о спецназовцах и раскроенных черепах, это очень хорошо. У меня уже изжога от криминального милитаризма. Шутка ли - пятнадцать или шестнадцать книжек...
Мы сидим в Охотничьем зале ресторана "Медвежья шкура" и обедаем за мой счет.
Не то, чтобы Артём мне интересен или чем-то полезен, наш обед - стечение обстоятельств, а я слегка либерал, я не чураюсь творческой молодежи. При условии, что юные творцы не слишком болтливы. Величко как раз такой, в словах умерен. Разговаривал я.
- Книга для чтения, Артём, должна быть лёгкой. Не легкомысленной, нет. Мыслей в ней вообще не должно быть, только лёгкость. Если бы люди хотели мыслей, знаний каких-либо, они читали бы не беллетрические упражнения, а энциклопедический словарь или справочник фельдшера. Книга должна проглатываться на едином дыхании. И хорошо бы, чтоб это дыхание было свежим. Как от жевательной резинки... да-да, как от жвачки, когда жуёшь её не ради профилактики кариеса, а с мечтой о поцелуях на задних рядах в синема. Книга для чтения должна впечатлять. Трепетать, воздух, полёт бабочки или некрупной птицы, какой-нибудь хрупкой пичужки вроде колибри. Книга - это явление искусства, она должна являть собой нечто искусственное, ненатуральное, придуманное.
Перед моими глазами внезапно возникло лицо Терминатора.
Уже подпорченное, финальные кадры.
Свисающая обожжёнными клочьями, кусками отваливающаяся, облезающая с пластиковой основы синтетическая кожа, зияют внутренности - стержни, шарниры, пластины легированной стали.
И красный зрачок, зловещий красный зрачок, неумолимо фиксирует, считывает информацию, передаёт сигналы в компьютерный чип, он преследует меня. Он безошибочно определяет врагов, а друзей в этом мире и нет, только враги, он открывает огонь, огонь на поражение...
Я с трудом вернулся в реальность, стряхнув наваждение. О чём я говорил, чему поддакивал Артём, согласно кивая головой? Или ему так легче жевать? Я потерял нить разговора. Пустое. Я потерял гораздо большее в этой жизни, утратил. Кому я адресовал пылкость послеобеденных слов, не себе ли? Выйду из ресторана, сяду в такси или в собственный автомобиль, куда поеду? К издателям? Слюнявые брудершафты с нужными людьми, ничего личного, только бизнес. Или к любовнице? Тоже в общем-то ничего личного. Или напьюсь в стельку?
Но вот, что никак невозможно - это выйти отсюда, целеустремленным шагом направиться в общежитие с твёрдым намерением написать реферат по теоретической механике, сессия на носу как-никак. И увидеть абрикосы в цвету, и вдыхать этот воздух, и какая там сессия, бродить по городу, заложив руки за спину, улыбаясь блаженно, бормоча под нос какие-то слова, стихи наверно. Конечно стихи, а что же ещё: О, Лу-Лу, моя девочка... нет, никак невозможно.
Пойду напьюсь.
Мой любимый напиток - джин-тоник.
Высокий стакан, лёд, соломинка.
Медленно цедишь алкоголь, одинокий, мрачный, в глазах - презрение. Потому как глядишь внутрь. Это если смотреть вне, в глазах возникает зрение, если вовнутрь - только презрение.
Точно, пойду напьюсь.
- С Вашего позволения, - прощаюсь с Артёмом, халдею купюру, прочь.
Весна. На улице весна. Абрикосы в цвету, подсохший асфальт. Много прохожих и барышни лузгают семечки - непосильное бремя стихийных предчувствий, такая вот атмосфера. Иду. Не бормочется мне под нос, никакие стихи не являются, чёрств я.
Вот и заведение, для целей моих весьма подходящее.
Уютно и ненавязчиво, я люблю здесь бывать.
Тут прилично.
Нешумно веселящиеся господа. Милые дамы приятной наружности, из тех, что могут увлечь непостижимой улыбкой, пусть на вечер, но развеять тоску. Примирить.
Здесь каждый вечер живая музыка.
Колдовство тамтамов здесь.
Белый рояль, зубасто скалящий коронки слоновой кости.
И этот негр, во фраке и бабочке, наполняет пространство неизбывной тоской, нездешней, не местной, тягучей и влажной тоской.
О том, что родина далеко, а здесь никому он не нужен.
Видимо, женщина бросила его.
Каждый вечер живая музыка.
За столиком, что в углу, медленно напивается человек. Его фамилия ничего вам не скажет, его мысли неинтересны. Видимо, женщина бросила его.
За окнами май. Видимо, так и должно быть.
Каждый вечер живая музыка.
Я заказываю пучок тархуна и коньяк. Бутылку. Моё будущее на сегодняшний вечер предопределено. Вся наша жизнь, в сущности, предопределённость. Закончится она и наступит определённость. По правилам жил - рай, вне канона и догм - ад. А не веришь в бога - прах земной и прочий продукт разложения, ведь бог всемогущ, он может устроить и это. Он может всё.
После второй рюмки я понял причину своего раздражения.
Сбылась моя мечта. Материализовалась. Опубликовали меня, пятнадцать или шестнадцать книжек. Деньги появились, полный кошелёк. Любовница. Можно сходить, конечно, и проверить... уверен, те самые рост, вес, объём талии и груди - всё сойдётся, всё совпадёт: когда Фрина вошла в ареопаг, старцы встали, потрясённые ослепительной её красотой.
Сбылась моя мечта, мечта семилетней давности...господи, как годы летят. Свет померк, свет включился. Не успел оглянуться - уже литератор. Уже при деньгах. Деньги, деньги. Деньги, как ни крути, главное. Деньги - это возможность быть собой. Кто ты таков? Чего хочешь на самом деле? Ведь, если денежек нет, прозябаешь в своей конуре, тихо мечтаешь по ночам, постороннему глазу незаметно, да и сам порой не отдаёшь отчёт. Но, появись возможность, всё становится явным, плоть от плоти. Вот они, блондинки на съёмных квартирах, задирают ноги в чулках на высокие спинки кресел, устраиваются на кроватях, будто кошечки... не за бесплатно, конечно. Или на фуршетах, на вечеринках, на раутах тычут просто в лицо свои мясистые сиськи, они желают тебя, они жаждут и ждут. Они вошли в твою жизнь и стали ею, вторглись, вломились. Вместе с омарами и прочим чревоугодием, с Парижем вместе. С лупоглазыми кабриолетами ярко-красного цвета, которые хищно урча моторами, отравляют атмосферу, сизым дымом испражняясь в цветущую абрикосами весну, в то, что было мило когда-то, где парила твоя душа, заблуждаясь, не было это тобой на самом деле. Омары были, коньяк был, хоть ты и не пробовал их тогда, семь лет назад, белые пески средиземноморского побережья, вот кем ты был, вот в чём причина - я всегда был дерьмом. И эти пятнадцать или шестнадцать книжек, майор спецназа, сквозной персонаж, - средство добычи денег. И не лги себе: да, ты исхитрился, приспособился к правилам некой заведомо бесчестной игры, вписался в схему и с выгодой следуешь ею. Но по-другому и о другом ты уже никогда не напишешь. Ты не мог и не сможешь, потому что вот он ты подлинный, вот он ты истинный, всё остальное не ты, всё остальное - нехватка средств стать собой, да!
Стоп, Костя, стоп. Не комплексуй, ты просто не с той ноги встал сегодня. Ты прекрасно устроился в жизни, ты в порядке. У тебя стрижка за двадцать пять долларов, в зубах пломбы, деланные прекрасным дантистом, ты - раскрученный автор. Уже снимается сериал... через каких-то три месяца на всех экранах страны появится фактурный майор спецназа,
- очередной супермен, но в этот раз придуманный тобой, Костя! в этот раз твой! -
аккурат между неспешно откушанной тарелкой борща и девятичасовыми новостями, в самый прайм-тайм будет входить он практически в каждый дом, мускулистый и обаятельный циник. Чтобы пить там джин-тоник со льдом, мчаться на роскошных автомобилях, с хрустом ломать челюсти каким-то плохим парням и, походя, соблазнять женщин.
И все эти домохозяйки, все дети до пятнадцати лет, пенсионеры и работяги, с ироническим смешком или с неиссякаемым интересом, многие по привычке, все, кто будет ежедневно настраиваться на нужный канал в ожидании майора, неплохого в общем-то парня, - ты то, что им нужно, Костя, не надо рефлексий, они хотят это видеть. Внимать, впитывать, это их воздушные замки, их мечты. Быть может, кто-то и разживётся баблом... тогда ворвутся в реал его грёзы: тачками, пляжами, сиськами... а пока - сериалы.
Крутой майор.
Не горюй от невнятных абстракций, Костя.
Пей коньяк, наслаждайся.
Ну не явил ты нетленное. Ну не будут тебя читать через десять лет, тем более перечитывать - и пусть. Пусть ты поверхностный человек и как литератор бездарь. Зато у тебя здоровый желудок и безупречно функционирующий половой аппарат. Деньги, любовница. Половина населения этого города хотела бы быть на твоём месте. А вторая - иметь с тобой секс и, как следствие, хоть шерсти клок. Достаточно оглядеть зал даже этого, приличного во всех отношениях, заведения и наткнёшься взглядом на смазливое личико... чья улыбка скажет: она не против. Коньяк и цитаты создадут иллюзию близости, - проснёшься в чужой постели. Ежедневные дуры, без которых нельзя. Без которых нельзя и с которыми можно. Мне известно всё наперёд. Костя, ты пьян.
Каждый вечер живая музыка.
И эти девки за соседним столом, две явно бесстыжие девки, бесцеремонно разглядывающие меня, пялящиеся на видимые признаки успеха - дорого одетый мужчина, пьющий не что-нибудь, хороший коньяк пьющий, имеет нужду в человеческом обществе, желательно в женском,
в ласке, в доверительном разговоре и, чуть позже, в тепле,
ведь они, пожалуй, правы.
Нуждаюсь я.
И в ласке, и в разговоре. И, чуть позже, в тепле.
Их жесты и мимика провоцируют на мужественные поступки. Например, заказать дамам шампанское, развлекать анекдотами и неглупыми разговорами, а после - такси, а после - кровать. И - вне всяких сомнений - триста баксов, оставленные на тумбочке. Такие планы лелеются, такие мысли сквозят, таковы их претензии и виды на одинокого богато одетого мужчину, изрядно пьющего отменный коньяк. А вот фиг вам. Не подсяду я к вам, не будет шампанского, кончились анекдоты.
Пойду я на набережную.
Буду смотреть на реку, любоваться луной.
Вспоминать щемяще волнительные моменты, происходившие здесь каких-то двадцать лет назад - поцелуй, пугающую близость небес.
Глаза твои, о, Лу-Лу.
И нахлынет сумятица чувств.
Польются стихи, не предназначенные для печати, не на продажу, всё оживёт. Всё оживёт во мне. Я жив ещё. Я жив пока.
* * * * * * * * *
Администратор заведения Борис Аркадьевич Либерман видел, как нетрезвый мужчина, преуспевающий на вид сорокадвухлетний писатель Кушнарёв, нескупой завсегдатай, VIP-клиентура, встал, сунул пару купюр подбежавшему официанту и, отказавшись от предложения вызвать машину, с видимым усилием контролируя походку, направился к выходу.
Видел, как он благополучно оказался на улице, как побрёл восвояси.
Администратор заведения Борис Аркадьевич Либерман не мог впоследствии объяснить, отчего продолжал наблюдать за писателем.
То ли забавляли администратора немыслимые зигзаги и вензеля основательно пьяного человека.
То ли встревожился он по долгу службы: дойдёт ли Константин Петрович в таком состоянии домой? не вызвать ли такси?
То ли попросту нечего было делать в ту роковую минуту Борису Аркадьевичу.
Как бы там ни было, Либерман продолжал наблюдать за одиноко идущей по тротуару фигурой и видел, как писателя сильно качнуло, как-то боком вынесло на проезжую часть, будто неведомой силой влекло, влекло навстречу судьбе, что мчалась на бешеной скорости по пустынной ночной улице чёрным джипом.
Удар был короток и страшен.
Человеческое тело взлетело, взмыло в воздух, на долгие три секунды зависнув в пространстве, на долгие три секунды не принадлежа ни небу, ни земле и, наконец, будто в чём-то определившись, рухнуло. Плашмя, грузно, больно. Рухнуло и застыло недвижимо в нелепой, неудобной позе. Тёмно-красная лужица испятнала асфальт в цвета безысходности и окончательности.
* * * * * * * * *
Открыв глаза, я обнаружил себя на больничной койке.
Болело и ныло везде, - судя по капельнице тому имелись причины.
В палате я пребывал не один.
Я понял это по запаху серы, узнав его сразу, злой гений, мефистофель с рожками, он стоял возле кровати, торжественно-скорбный, в белом халате, с полиэтиленовым пакетом в руке.
- Вот апельсины принёс, тебе нужны витамины, - произнёс он, выкладывая оранжевые шары на тумбочку. - Ну, как себя чувствуешь?
Я тяжело вздохнул.
- Не расстраивайся так сильно. Обидно, конечно, в разгар карьеры и избытка творческих планов заиметь гематому в голове, понимаю. А не плюй, не плюй впредь в лица прохожих, может, я с добрыми намерениями к тебе подошёл. Может, я хотел напомнить тебе, как к литературе следует относиться. А то пишешь всякую дрянь, стыдно...
Чёрт глянул на меня укоризненно.
Я почувствовал себя виноватым.
Выдержав полагающуюся паузу, ментор продолжил:
- Поздновато, конечно, учить уму-разуму после шестнадцати книжек с майором, но сказал я своему уважаемому оппоненту: "Не ставь на нём крест, Отче. Это тот самый парень, что когда-то сочинил О, Лу-Лу!". Ты как, кстати? Вспомнил, о чём там дальше, после реакций Манту на веточках?
Я снова вздохнул, горше прежнего.
- Ладно, не критично покамест, - утешил меня гость. - Вспомнишь. Или знаешь что? Лучше придумай заново. Понимаю, нелегко после стольких лет сисек. Ничего, мы все учились понемногу... сможешь.
Я благодарно глянул на Вельзевула.
Тот улыбнулся дружески и засобирался:
- Ну, мне пора, Костя, дела знаешь...
Злой гений в белом халате, мефистофель с рожками, учитель уму-разуму, лёгкой летящей походкой пошёл он к двери, насвистывая весёлый мотивчик.
На пороге вдруг обернулся, помахал рукой на прощанье и сказал тоном строгой мамаши:
- Фрукты, пожалуйста, съешь сегодня. На завтра не откладывай. Завтра ты умрёшь.
... через мгновение и двадцать четыре часа свет померк, чтобы больше уже не включаться.
* * * * * * * * *
О, Лу-Лу, моя девочка, моя милая деточка... - чёрт! что же там дальше было?