Хомяков Александр Сергеевич : другие произведения.

Иптакен

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Когда солнечные лучи, проникнув через яркую весеннюю листву, легли теплыми пятнами под его сапоги, он услышал шум битвы.
  Добротные бежские сапоги давно потеряли свой вид на каменистых пыльных дорогах Долин, но каким-то чудом до сих пор не развалились. А ведь и бегать им приходилось, и по скалам карабкаться, и двери вышибать, да и с человеческим телом соприкасались они часто, и всегда не ласково. Хозяин сапог знал редкое искусство боя ногами, да и просто наподдать под зад нерадивому солдату не брезговал.
  Когда циновка хвои сменилась мягким ковром луговой травы, с опушки леса он увидел дым над деревней и ускорил шаг. Кулаки сжались, сжались и губы, придавая и без того каменному, лишенному эмоций лицу сходство с ликом статуи. Солнце, равнодушное к тому, куда падают его лучи, осветило выступившую из тени деревьев плотную, но подвижную фигуру, широкие плечи, широкую талию с едва наметившимся животом, широкие короткие колонны ног, бычью шею и широкий, выдающий человека жесткого и уверенного подбородок на широком каменном лице. Мало что в нем не было широким, даже короткий листовидный меч на поясе был ему под стать. Широко расставленные глаза под кустистыми бровями смотрели вперед и чуть вниз. Не сулили эти глаза ничего хорошего тому, кто попадется на пути обладателя сапог.
  Когда гвозди на подошве бежских сапог застучали по камню деревенской улицы, почти все крики уже стихли. Вокруг него перекатывался в душноватом воздухе поздней весны довольный шум победителей, радостный и немного суетливый. Лишь где-то на другом конце деревни слышался звериный рев. Широкий хозяин сапог, однако, узнал в этом реве человеческий голос и ускорил шаг.
  Пару раз ему на пути попадались расслабленные победой воины - кто с мешком на плече, кто с бабой на веревке. Но стоило им разглядеть выражение его лица, и даже самые смелые спешили убраться с его дороги, ибо ничего хорошего не сулили им глаза на каменном лице. Только на подходе ко двору, где все еще рычали дурным голосом, попался ему наконец кто-то храбрый, точнее - пьяный.
  Казалось, ничего не происходило. Он шел тем путем, который наметил себе, глядя вперед и чуть вниз, а на пути этом стоял, покачиваясь, громадного роста солдат с алебардой, в давно нечищеной кольчуге и столь же давно немытых волосах. В свободной руке солдат держал бурдюк, из которого пил, запрокинув голову. Вино текло в глотку, по щекам, по шее, по кольчуге... Когда он проходил мимо солдата, его короткая толстая рука сделала широкое движение, и солдат, издав хриплое бульканье, повалился на мощеную камнем улицу.
  Иптакен вошел во двор.
  
  Во дворе, небольшом и ухоженном, старуха в темном выцветшем платье размахивала ухватом над телом молодого парня и ревела, как медведь, на троих горцев-бородачей с топорами. Те стояли чуть в стороне, ожидая, пока бабка выдохнется.
  Однако же выдыхаться старуха не спешила. Глаза ее горели бешеным огнем, резкие движения рук хоть и выдавали, ясное дело, полное неумение сражаться, однако и привычку в обращении с ухватом показывали. Словом, троица совершенно правильно не рисковала почем зря, да и жажду крови свою утолить они, судя по трупу под ногами старухи и еще нескольким по всему остальному двору, успели вполне.
  Появление Иптакена горцев смутило мало. Не боялись горцы обитателей низин, неважно сколь грозных. Уважать - да, случалось, что и уважали. Иптакена в дружине каждый уважал, а кто не хотел уважать, те уважали крепкие его кулаки.
  К старухе он приближаться не стал, замер в десятке шагов, внимательно ее разглядывая. Не такой уж она была и старой, как казалась на первый взгляд. Просто пожилая женщина, страшная на вид, худая, как жердь, искаженная горем; но не старая.
  Стоял и смотрел на нее Иптакен, ожидая, что будет. Молчал, искоса поглядывал на горцев, вполуха прислушивался к доносившимся с улицы стонам и проклятьям пьяного солдата, который начинал приходить в себя. Женщина упорно не желала успокаиваться, ухват в ее руках дергался из стороны в сторону, нацеливаясь то на горцев, то на Иптакена, то на какой-то шум в соседнем дворе.
  Сын, подумал Иптакен. Нет сомнений, это ее сын. Мертвый.
  -Братик?
  Самообладание чуть не покинуло его при звуке этого плаксивого голоса. "Братик, мать твою".
  -Помолчи, Сеуф.
  -Братик, почему ты злой? Разве мы плохо сделали? Никто не ушел; все, кто остался жив, взяты. Так, как ты приказывал.
  "Я не приказывал вам убивать всех через одного, кретины!"
  Но он промолчал. Мысли свои выскажет он потом. Всем им вместе, а некоторым - лично и от души.
  -Помолчи.
  Странно, но Сеуф послушался и даже убрался со двора вон. Женщина проводила его движением ухвата, замерла, пока он не скрылся за сараем. Иптакен понял, что лучшего момента может и не дождаться.
  Широкое тело его, с плотно прилегающей к нему тяжелой кольчугой, совершило легкое танцевальное движение, рука, похожая на молот, змеей метнулась вперед и изящно выдернула из рук женщины ухват. Не успела она сделать и шагу, как Иптакен оказался рядом с ней, обернулся и встал, глядя уже не на женщину, а на горцев, ухват же держал, как стражник алебарду.
  -Его никто больше не тронет, женщина. Я буду его охранять.
  И движение ее рук, направленное к широкой шее Иптакена, остановилось. Еще одна заминка, он не замедлил воспользоваться и ею.
  -Твоего сына больше нет. Твоего единственного сына.
  Заминка затянулась. В глазах женщины угасал огонь, а под ним проступало свежее еще, нетронутое слезами горе.
  -Они всех убили, - обронила она.
  -Сколько их было? - Иптакен почувствовал, как напряглись все его мышцы, но чудовищным напряжением воли заставлял себя не двигаться с места.
  -Трое, - все тем же еще бесстрастным голосом сообщила она. - И муж мой, лекарь, вон, на крыльце лежит. И внучка зарубили малого, Висти...
  Вот внучка Висти Иптакену для полного счастья и не хватало. Он понял, что железный стержень, которым было его самообладание, куда-то подевался, и ему не хватает лишь самой малости, чтобы сорваться.
  И бежать, бежать, бежать...
  -Кто сможет отомстить за них, мать? - спросил он севшим голосом. Он уже слышал мысленно тот единственный ответ, который и будет последней каплей.
  Только бы успеть. Только бы не подвели ноги, только бы не подвернулся каблук добротного бежского сапога.
  -Старшенький мой отомстит. Уж отомстит так отомстит, он у герцога в Беже в городской страже служит. Всем им отомстит. Суров он у меня, настоящий воин.
  Сдерживаемое до того дыхание со свистом вырвалось из широкой напряженной груди Иптакена.
  -Все еще служит? - вспомнил он внезапно. Вспомнил женщину, вспомнил и деревню. Сына ее вспомнил.
  Женщина обернулась и внимательно оглядела его.
  -Постой-ка, а ты еще кто такой?
  -Старший я у них, - устало ответил Иптакен и обернулся к горцам, молча наблюдавшим за всей этой сценкой. - Прикончите ее.
  
  -Прикончите вы меня когда-нибудь, сволочи! Ну что за проклятье мне послано на голову? - сокрушался вдребезги пьяный Иптакен тем же вечером, сидя у костра в лесу. - Одни идиоты кругом! Вообще ни о чем не думают, ну вообще.
  Редко когда позволял он себе напиться, как свинья, но тут не выдержал. Как обычно, единственным свидетелем его состояния был Сеуф. В этом-то Иптакен мог довериться своему сводному брату. Не потому, что никому не расскажет. Расскажет, да еще и приукрасит. Просто не верит никто в вольной дружине Иптакена сеуфову трепу. Так что может болтать Сеуф себе на здоровье - разве что насмешек соберет сверх обычного.
  Сеуф молчал, что дотоле за ним водилось редко, и Иптакен волен был невозбранно поносить всех и вся кругом. Он и поносил, с солью и с перцем, плюясь ядом и просто плюясь, да глотал вино, что охотно лилось в его луженую глотку, топя пережитый сегодня страх.
  По приказу Иптакена в деревне перерезали всех уцелевших, но внимательно, тщательно выспрашивая о родственниках. Те из вольных дружинников, что были с Иптакеном не один год, уже видели такое и не удивлялись. Остальные, ясное дело, не понимали, зачем все это, особенно же пришлые, кто не с гор и не из Долин.
  Вырезали всех. Порядок у них оказался с родственниками, к счастью.
  По совести, один недотепа Сеуф и понял всю суть происходящего. Оттого и молчал, наверное. Тоже испугался.
  Неудачи Иптакена начались полтора года назад, когда его небольшая шайка увеличилась до размеров действительно вольной дружины, подобной той, что водил в прежние времена по Долинам Рыжий Сольф. Редко когда случалось, чтобы появлялась в Долинах вольная дружина, и не существовала она долго. Но бывало, бывало. Как правило, виной тому была смерть очередного сильного властителя, которому удавалось на какое-то время удержать в повиновении низинные земли. Когда властитель отправлялся на тот свет, потомки часто не удерживали его власть, и после нескольких сражений в Долины опять приходил мир. Однако же воины освобождались и искали себе занятие.
  Дружину Рыжего Сольфа после его смерти перебили бежские копейщики. Зажали в узком ущелье и истребили до единого. Иптакен чувствовал, что и сейчас бежский герцог может заинтересоваться появлением в подвластных ему землях разбойничьего войска. А потому старался быть предельно осторожен.
  Но как же ему тут сохранить осторожность, когда вроде бы и вышколенные им в суровой муштре воины такое творят? Далась им эта деревня...
  Хотя и их можно понять. Стосковались они по "настоящему делу", засиделись в укромных местах, по лесам да ущельям. Вроде и не бедствовали, однако и радости особой не испытывали от такой жизни. Забыли, что по многим тюрьма плачет, а то и кол, да и у местных на большинство из разбойников зуб-другой найдется. Впрочем, лихой люд быстро о таких опасностях забывает. Не осторожностью живет, наглостью.
  По трезвом размышлении, не раз приходил Иптакен к мысли найти себе гнездо. После смерти лорда Гэллоуэя власти в Долинах особой не было, войско же его полегло при обороне замка старого лорда от сыновей Гэллоуэя, да и у самих сыновей армия была изрядно потрепана. Многие из уцелевших в той битве ходили теперь в дружине Иптакена, Гэллоуэев же почти и не осталось. Можно было искать гнездо и брать власть над Долинами. Можно.
  Но опасался осесть на одном месте Иптакен. Не находил он себе удобного гнезда. Искал, однако, неустанно. Что, как не поиски, могли быть причиной его постоянных метаний по стране, покинуть которую он не мог?
  Вдобавок к прочим причинам, это была, как ни крути, его родная земля. Странная, знакомая и чужая одновременно, но родина. Не хотел Иптакен больше никуда идти, благо находился по свету в службу свою бежскому герцогу изрядно.
  -Сеуф, подай карту, - потребовал он невнятным голосом. Пока брат рылся в походном мешке, Иптакен попробовал раскурить трубку, но безуспешно - табак опять отсырел, и тлеть отказывался.
  Куда бы податься теперь, после сегодняшней резни? Иптакен ответа пока не знал, все произошло слишком неожиданно. Голова его хорошо выдавала решения, когда действовать надо было быстро, но терзалась сомнениями всякий раз, когда он получал долгожданную передышку.
  Мстить местные не станут, хотя родичей у них в других деревнях небольшой долины хватает. Сложно отомстить вольной дружине, да и не склонны жители низин к ответному кровопролитию. Словно чуют что-то.
  А ведь чуют. В суевериях как низинного, так и горного народа Иптакен часто встречал отголоски того знания, которым обладал сам. Простые люди страшились кровопролития, война была уделом благородных и пришлых. Пришлых не любили, благородных боялись, но особой ненависти не испытывали. Тяжела была доля властителей в Долинах, и крестьянские поговорки знали это лучше самих крестьян. Соседей обычно тоже не любили, но воевать - нет, не было такого. А если когда и было, то вынес народ свой урок из необдуманного кровопролития. Вынес - и молчит, живет в страхе и дрожит по ночам, будто проклят этот народ.
  Может, и проклят.
  "Я проклят, народ проклят, сама земля Долин проклята". Когда-то такие рассуждения были для Иптакена пустым словоизлиянием, ворчаньем солдатским. Чем дальше, тем больше он убеждался, что в громких словах этих есть что-то и от истины.
  Сеуф подал ему свернутую в рулон карту, Иптакен неуклюже развернул ее перед собой так, чтобы свет от костра падал на поистершиеся линии чернил на тонко выделанной коже. Быстро пробежав по знакомому рисунку, отыскал место, где они находились.
  "Локоть" - как называли его в Долинах. Здесь один из притоков Левого Исбора сворачивал почти под прямым углом, и горные отроги по обе стороны делали тот же поворот. Оттого и прозвали небольшую долину на юго-западе Локтем. Одно из немногих укрытий, где Иптакен мог чувствовать себя спокойно.
  Дальше, в нескольких днях пути на восток, локтевой приток впадал в Левый Исбор. Там было одно из самых опасных для него мест, но Иптакен еще осенью позаботился о том, чтобы миновать его благополучно. Сейчас ему нужен был выход с зимних стоянок, и Локоть годился для этого куда лучше, чем горы, куда путь ему строго-настрого заказан.
  Вот по ту сторону Левого Исбора начиналась уже и сама Большая Долина, место по большей части безопасное, но бедное укреплениями и укрытиями. Там дружине придется постоянно перемещаться, чтобы не привлекать внимания бежских властей разорением какой-то одной местности, которое могло бы навести на мысль о действиях единой дружины. Иптакен же привык работать так, чтобы никто не мог сопоставить его появления в разных местах. Оттого часто доверял командование в бою некоторым из своих наиболее доверенных людей, каждый из которых имел свое грозное имя в Долинах. Сам же показывался редко.
  В это лето ему надо будет серьезно подумать о налаживании связей с Бежем. Если хочет Иптакен стать графом Долин - а другого способа спать спокойно он так и не смог придумать, - то надо готовить для этого почву в герцогской столице, ибо только в воле герцога утвердить его во владении страной. И для начала надо позаботиться о собственном незаконном происхождении.
  Нетрезвый взгляд его раз за разом возвращался к устью Локтя. Всякий раз, когда этот взгляд останавливался на скалах, замыкающих собой северный отрог, которые картограф изобразил с большой точностью, пробирала Иптакена дрожь. И вставали перед ним скалы в лунном свете, и слышал он пронзительный вой, возвещающий о приближении смерти, и хотелось ему бежать без оглядки. Случалось порой, что и бежал Иптакен, вскакивал среди ночи и бежал, куда глаза глядят...
  
  Бежал, преследуемый воем. Больше ничего, только вой, все ближе и ближе. Скалы по левую руку не давали сбиться с пути, серебристые прожилки лунного света вырывали из склонов скал мельчайшие очертания уступов, а из густой тени леса - кочки и листья колючего кустарника. Иптакен бежал, молча, страшно несся вперед, к берегу, хотя знал, что молчанье его ничем не спасет. Хищник, идущий по его следу, не нуждается в звуке, чтобы найти жертву. Даже и в запахе не нуждается - жертву он чует как-то иначе. Но чует всегда и везде.
  Он пересек прогалину, успев обернуться на мелькнувшие в просвете деревьев скалы, словно укрытые тонкой серебристой вуалью. Скалы оставались слева, значит, он пока не сбился с пути. Серебряные Нити - так, кажется, зовутся они. Понятно теперь, лунной ночью, почему.
  Вой за спиной прогнал рой мурашек по его спине, ноги сами собой ускорили бег.
  Долгое время, пока он несся по влажной низине, полной густых запахов и тихих ночных шорохов, вой не тревожил его. Сапоги вязко чавкали в топкой почве, дыхание с хрипом вырывалось изо рта. А вокруг него была ночь, тягучая, завораживающая, норовящая остановить бликами на глянцевой листве, потоками мягкого лунного света, что касались мшистых стволов деревьев, неясными образами, в тех потоках мелькавшими.
  Он бежал, тяжело, неуклюже, медленно - но бежал. Он слишком хорошо помнил серебристые прожилки на холодной скале, и не обманывала его мягкость лунного света. Он бежал, не веря в обнявшую его сказку ночного леса - как не верил и в вой. Он уже знал - просто знал, что все это не сон. А низина все не кончалась и не кончалась, то и дело бросая ему на пути участки густого подлеска, оплетая его ветвями, хватая за ноги грязью, маня запахами и шорохами, что и в самом черством человеке отыщут романтика и удержат, остановят, не отпустят...
  -Черт! Ты рехнулся, служивый?!
  Мужичок. Простой себе лесной мужичок, в бесформенной меховой шапке и овчине, мелкий и нетрезвый. С удочкой.
  -Беги, - шепнул он, смахнув мужика с дороги.
  -Куда? - охренел тот, валясь с треском в кусты.
  И тут, куда ближе, чем раньше, вновь исторгся вой. Высокий, злобный...
  Мужичок подпрыгнул, словно ужаленный, отбросил удочку и со всех ног ломанул через подлесок. Больше они не встретились.
  Вой больше не утихал. Он бежал и бежал, на втором дыхании, на третьем, на сто пятом. Бежал, не видя, куда, не зная, куда, забыв обо всем, что. Бежал.
  И сам не заметил, как вылетел на берег реки, на песчаный пляж, посеребренный луной. Как ворвался в чуть теплую ночную воду, подняв рябь и брызги. Как остановился по грудь в этой воде, осознав, что поздно - преследователь тоже на берегу, уже не торопится, и ему осталось одно - решить, какая смерть ему краше: утонуть в тяжелой кольчуге и сапогах, либо же обернуться лицом к неведомому ужасу.
  Не то вода освежила его, не то совсем страх потерял - обернулся Иптакен.
  И увидел женщину. В длинном, скорбном платье стояла она у самой кромки воды. Смотрела на него, но не было ужаса в ее взгляде. Грусть там была.
  -Вернись, сынок, - тихо произнесла она.
  Даже голос ее был обычным, человеческим. Ничего в ней не было такого, что могло связать ее с рвущим ночь воем, преследовавшим его последний час. Ничего.
  -Ты мне не мать! - хрипло каркнул Иптакен, сжав кулаки.
  -Мать, - возразила она.
  И не нашел он, что сказать. Ведь говорила она вовсе не голосом его давно покойной матери, что позволило бы ему углядеть обман. Голос бы ее собственным, незнакомым, но человеческим, со своими интонациями. Голос, который можно потом вспомнить, услышав еще раз.
  Не было сейчас для Иптакена никакого "потом". Он чувствовал себя в ловушке, думал, что чудовище играет с ним, подманивает забавы ради.
  -Подойди - и возьми меня, если хочешь! - рявкнул он, потянувшись к подолу кольчуги.
  И вот тогда он услышал вой. Услышал его в полную силу.
  Стоял и слушал, не смея шевельнуться, не в силах отвести взгляда от горящих ненавистью глаз на еще не старом, с благородными чертами лице. И слушал его долго, думая, что сойдет с ума рано или поздно, глядя в глаза ужаса, слыша крик его, почти чувствуя дыхание его...
  Когда забрезжил рассвет, вой стал стихать. Когда взошло солнце, оно перестало выть, только все еще пылали ненавистью глаза. Когда Иптакен, с трудом шевельнув руками, взялся наконец за подол кольчуги, она протянула к нему руку зовущим движением, но уже как-то вяло, без надежды на то, что он отзовется.
  -Устала я, сынок, - услышал он тихий шепот, пронзающий душу даже сильнее многочасового воя.
  Но и шепот перенес Иптакен. Потянул кольчугу вверх.
  Когда кольчуга с глухим бульканьем ушла на дно, Иптакен увидел немолодую леди, медленно уходящую прочь. Он быстро, насколько мог, стянул сапоги тоже и бросился в воду, широкими гребками приближая противоположный берег.
  
  Берег Локтя расстилался лугом, нежным ковром высокой травы, в котором змеилась старая, еще помнящая кладку времен империи дорога. Над дорогой поднималась пыль, взбитая сапогами, сандалиями и босыми ногами вольной дружины. Над дорогой витали смех и брань, нудная проповедь и яростный спор, отрывистые команды и протяжные жалобы. Дружина шла на летние угодья, и вчерашняя резня здорово пошла на пользу настроению разбойников, совсем осатаневших за долгую тоскливую зиму. Не то Иптакен.
  Зимой он был спокоен, мог строить планы и наслаждаться уверенной безопасностью завтрашнего утра. Сейчас же каждый шаг нес его к неизвестности, которая губит любые тщательные заготовки. Неизвестность страшила его больше, чем берег Левого Исбора, что приближался с каждым шагом его пропитанных пылью многих дорог сапог.
  Он и в самом деле многого не знал. Четкие факты, знание которых составляло когда-то жизнь солдата, сменились в последние годы предположениями, гипотезами, скупыми и неточными выводами из слухов и легенд - и предчувствиями. Предчувствия тяготили больше всего иного, ибо норовили порой оправдываться. Иптакен начал узнавать ощущение беспричинного ужаса, прежде ему незнакомого. И случалось, что ощущение это оказывалось правдивым, и вновь он слышал все тот же леденящий кровь вой.
  Странно, другие тоже слышали вой, тоже испытывали ужас, но редко когда этот вой был обращен к ним. В дружине Иптакена, ясное дело, ходили отъявленные головорезы, но как-то получалось, что их никто не преследовал. А если и преследовал, то исчезали они незаметно для остальных. Вой же в большинстве случаев адресовался именно Иптакену и, боги милосердные, как же много было мест, где он его слышал.
  Полстраны, наверное. Причем знать бы, что вот тут ему опасно, а в другом месте - нет. Как часто он этого не знал. Как часто с трудом оставался жив. Научился уходить от погони, да. Был профессионалом-солдатом, стал опытной жертвой.
  Вот ведь странный человек - Иптакен. Знал, что опасно. Знал, что смертельно опасно. Однако вот он - идет навстречу ночному ужасу, идет смело и уверенно. И ведь нельзя сказать, что не боится. Боится до усрачки. Слишком ярка в памяти та ночь и берег Левого Исбора, что все ближе и ближе. Однако идет, и останавливаться не хочет, и назад, в уютное укрытие возвратиться - нет желания. Не сидится ему на месте. Отвык.
  А с чем идет? Со знанием завтрашнего дня? Нет, сюрпризом ему будет завтрашний день, как новая наложница для бежского герцога. Но только герцог в большинстве случаев уверен, что наложница его подушкой не придушит...
  А все же подготовился к встрече с ночным ужасом Иптакен. Оттого и широк его шаг, широко расправлены плечи, и глаза на широком лице смотрят угрюмо, но твердо.
  -Братик, а мы остановимся на привал?
  -Остановимся, Сеуф. В полдень.
  -Братик, а нельзя ли пораньше? У меня сильно ноги натерты.
  -Нельзя, Сеуф. Терпи.
  -Нет уж сил дальше терпеть, братик...
  Хороша долина Локтя весной. В воздухе повис резкий запах сирени, порой перемежаемый свежей гнилью, что несет легкий ветерок с топкого берега речки. Жужжит постоянно летучая гадость, птички чирикают, опять же. Здорово, одним словом.
  И река рядом, а это - самое главное.
  И кольчугу легко скинуть в случае чего.
  И сапоги вовсе и не жалко, на самом деле...
  -Как там наш гость, Сеуф?
  -Не знаю, братик. Давно не ходил к нему.
  -А ты сходи. Поговори с ним, вином его угости. У тебя есть, я знаю, - Иптакен неожиданно для Сеуфа улыбнулся, чем нагнал на того оторопь.
  -Вино? - только и промямлил сводный брат Иптакена.
  -Ну да, вино. Потряси свою флягу - найдешь.
  
  -Попробуйте это вино, солдат. Восхитительный сорт, и на редкость удачный для южного Солма урожай.
  Голос плыл в воздухе позднего утра, как лирическая баллада. Плыл и сам воздух, отяжелевшим от жары легким сквозняком, плыл над городом, искажая вид. Плыли розы в саду, плыла пышная процессия по улице внизу. Насыщенное южной почвой вино плыло в глотку Иптакена, оставляя на языке непривычный привкус.
  Плыли мысли в его голове, плыли на кончике языка слова, собираясь в трудные, неповоротливые вопросы, непривычные и оттого неловкие, как юноша на первом свидании.
  Он и был таким юношей. Никогда прежде Иптакен не мог представить себя в обществе человека, подобного Гелону. Тем более не стал бы искать с ним встречи нарочно.
  -Какие из женщин вас интересуют, солдат? Простите, вы так и не назвали мне своего имени.
  -Я...
  -Понимаю. Не говорите. Говорите о женщинах. Или, если позволите, я расскажу вам о них сам. Они столь прекрасны, что я мог бы говорить о них дни и ночи напролет.
  Иптакен судорожно глотнул вина. Аромат южного Солма ударил ему в ноздри, пьяня запахом больше самого напитка.
  -Итак, кто же из этого бескрайнего сада прелестных растений столь смутил сурового воина, что он обратился за советом к Гелону?
  С холма расстилался вид на нижний город, пестрый, как старое одеяло, богатый трущобами и роскошью, жизнью рынков и смертью приютов, строгостью монастырей и бесстыдством борделей. Блеск и богатство, вырастающие из низов, карабкались на холм, прозванный Золотым, где жили толстосумы из простонародья. Название ему дали в противоположность Железной горе, где стоял замок герцога, и где теснились за стенами цитадели особняки знати.
  -Вдова! - выпалил вдруг Иптакен, хотя сказать хотел вовсе не то.
  -Вдова? - Гелон удивленно качнул фужером.
  -Ну, не совсем вдова... - пробормотал Иптакен, мысленно ругая отяжелевший от насыщенного вина и неловкости язык.
  -Не совсем вдова? Не понимаю, - Гелон улыбнулся желтыми зубами сквозь жидкие седые усы.
  Гелон был в халате и сандалиях, так он и встретил гостя на крытой террасе с видом на его роскошный сад, вовсе своим нарядом не смущаясь. Редкие и тонкие волосы аккуратно обрамляли смуглое, сжатое в маску лицо, на котором постоянно норовили ожить то неприятные бесцветные глаза, то узкий крючковатый нос, то едва прикрытые усами губы, то аккуратно выщипанные брови. На руке у Гелона был перстень с сапфиром, подчеркивавший и достаток, и занятие его - перстень был скорее женским, чем мужским.
  -Мать, потерявшая детей, - пояснил наконец Иптакен.
  -Как жестока жизнь, - вздохнул Гелон и сделал маленький глоток из своего фужера. - Вы правы, солдат, такая женщина - все равно что вдова, разве что куда более несчастна. Однако принципиальной разницы для нас в них нет, ей всего лишь требуется больше внимания и заботы... я не вижу в этом случае проблемы вообще.
  -Почему? - вновь вырвалось у Иптакена. Он начал понимать, что пришел спрашивать об одном, а спрашивает о чем-то совсем другом. Если это можно назвать вопросами.
  Ветерок проплыл сквозь террасу, оставляя за собой аромат цветущих роз.
  -Вдовы, солдат, не нуждаются в ухаживании. Они ищут утешения, и ищут его, как правило, сами. Вам надо только дать им это утешение.
  -Я имел ввиду другое...
  -Я знаю, дорогой, что вы имели в виду. Не добивайтесь этой женщины. Просто не отказывайте ей в том, что она просит - а попросит она немногого, - и она будет вашей.
  И Иптакен окончательно понял, что спрашивает не о том, и не того человека спрашивает. Старый потаскун, а, вернее, мужчина-шлюха смотрел на женщин с одной-единственной целью. Он был, возможно, хорош в умении этой цели достичь, но вряд ли его знания и богатый опыт подойдут Иптакену.
  Ибо не знал, да и не мог знать Гелон, чем отличается женщина от чего-то иного, наделенного внешне всеми признаками женщины, но при этом - чудовища. Возможно, повстречай он то, что встретил месяц назад на берегу Левого Исбора Иптакен, смог бы сказать, в чем разница...
  
  -Разница между нами проста, солдат. Вы, низинные, чести не знаете.
  Унфир довольно осклабился на высказанную им самим мысль и прихлебнул из рога. Горцы пили хмельное только из рогов, хотя низинная утварь давно достигла этих диких мест. Вот был у них принцип, и все тут.
  Иптакен пил из деревянного кубка. Он глотнул водянистого горного эля и отставил кубок в сторону. Дородная жена Унфира с чувством собственного достоинства наполнила его до краев и придвинула гостю обратно.
  -Ладно, раз уж мы говорили о Четверке...
  -"Раз уж". Вот ты умные слова знаешь, солдат, а сам - дурак дураком, - Унфир разразился ревущим хохотом, сделавшим бы честь и медведю. Сидевшие на лавке у стены дочери горца подхватили его рев противным хихиканьем.
  Иптакен слегка прикусил нижнюю губу, стараясь не выходить из себя. Манеру горцев выказывать презрение к жителям Долин по поводу и без повода он знал давно, но редко кому из дикарей удавалось таким образом разозлить его.
  Обычно у них просто не хватало на это времени. Сталь иптакенова меча настигала их раньше.
  -Четверка обошлась с горцами куда честнее, чем вы того заслуживаете.
  На этот раз рев Унфира сопровождался стуком лба горца об стол. Кубок Иптакена запрыгал, как мячик, и опрокинулся, эль потек по столу.
  Дородная жена Унфира наполнила его до краев и придвинула к гостю. Унфир поднял голову, в его глазах стояли слезы.
  -Хороша шутка, солдат. Потешил, благодарю, - горец радостно улыбался и фыркал одновременно. Лицо его раскраснелось, в бороде блестели слюни.
  -Разве это шутка?
  -Хы. Ну ты скажешь. Половина матерей кланов до сих пор проклинают Рыжего Сольфа и его "честность".
  -Насчет Сольфа - согласен. А граф Сатр?
  Скрипнула наружная дверь пятистенного дома. Дочери Унфира, дородные и некрасивые, как их мать, о чем-то зашушукались на своей лавке.
  -Этот твой Сатр навязал кланам свою волю. Воля же его была бесчестная, это все знают.
  -Но ведь кланы согласились? Разве это добавляет им чести?
  -Честь в том, чтобы сохранить клан, солдат. Для этого можно принять и позор. Кланы знали, что позор этот будет недолгим.
  -Как это?
  -Да вот так. Низинные лорды приходят и уходят, горы же стоят, пока стоит мир.
  -Странно, Унфир, но в Долинах считают, что вы, горцы, тоже приходите и уходите, когда появляется гарнизон из ближней крепости.
  -Опять ты все путаешь, солдат. Мы приходили на нижние земли, приходим и будем приходить.
  Скрипнула и внутренняя дверь, пропуская из сеней неожиданно изящную, даже хрупкую девушку лет семнадцати, не больше. Светлые, почти белые волосы ложились на вязанную шаль, обрамляли лицо с тонкими чертами, васильковыми глазами, с нежным, чуть широковатым ртом. Иптакен аж обомлел на мгновенье. Силой заставил себя отвести от нее взгляд.
  Но так и не смог заставить себя не чувствовать ее присутствие. Не ловить ее профиль краем глаза. Не оборачиваться лишний раз к лавке, где она пристроилась с краю, на котором не поместилась бы любая другая дочь Унфира.
  Унфир быстро подметил, куда смотрит гость.
  -Нравится? Забирай!
  -Че-го?
  -Забирай, говорю. Уродина. Видеть ее не желаю.
  Иптакен вдруг осознал, как сильно его, солдата, перекроил Беж. Проклятая культура герцогского града корчилась в его ушах под словами горца, содрогалась и морщилась на непотребное отношение к собственной дочери.
  -Это ведь твоя дочь, горец?
  -Че, не веришь? Я и сам не верю. Младшенькая наша, но что-то не в род пошла. Не получилась. Забирай, коли хочешь.
  Иптакен понял, что хочет. Хочет, и прямо сейчас. Давно с ним такого не было, хоть и перетрахал он баб изрядно за свою-то службу.
  И успел заметить неуловимое движение губ жены Унфира, не то жующее, не то таящее невысказанные слова.
  -Я подумаю над твоим предложением, горец.
  -Думай, солдат, но недолго. Могу и не отдать. Хоть и худая, но все же нашего рода, не низинное отродье.
  
  В нижнем течении Исбор был широк и полноводен. Река величаво двигалась через холмистую равнину, зеленую и солнечную. Блестела под солнцем ленивая гладь темной воды, казалось, что стоит река, замерла у стен герцогской столицы, как холмы, как виноградники на этих холмах, как хижины работников посреди виноградников, как сами работники на склонах холмов... как деревья, застывшие под знойным солнцем, как стражники, застывшие в тени стен. Иптакен шел по мощеной камнем торговой набережной, пот лился по его груди и спине, кольчуга исходила жаром, словно печь, в сапогах разве что не хлюпало. Встречающиеся среди складов и причалов забегаловки манили тенью навесов, веранд и двориков, манили разомлевшими от жары посетителями и неспешными хозяевами. Сложно было пройти мимо, вообще куда-то идти было тяжело. Да и некуда было идти, если вдуматься. Встреча с альфонсом не принесла желаемого результата, и не знал теперь Иптакен, что ему делать, кого искать. Так что в кабак он все же зашел.
  Тень, черное от времени дерево стоек и столов, стертые многими поколениями ног доски пола веранды. Виноград, плетущийся по стойкам, подпирающим черепичную крышу. Вино, опять же, в глиняных кувшинах - далеко не столь ароматное, как пряный напиток южного Солма, а светлое и легкое, как вода. Вместо воды его здесь и пили, вечерами же портовый народ потреблял виноградный самогон, бьющий не только в ноги, но и в голову, однако не оставлявший похмелья у тех, кто был привычен к нему.
  Хозяин кабака принес глиняный кувшин с вином и небольшой круг сыра. Спросил, как служба. Иптакен хотел было пожаловаться, но пожал лишь плечами - служба как служба. Хозяин понимающе кивнул и ушел обслуживать других посетителей.
  Вино было приятно прохладным, из погреба. Мягкий свежий сыр тоже хорошо пошел, Иптакен и не чуял до этого момента за своей жаждой, как сильно проголодался. Поев, откинулся на спинку грубой работы стула, прикрыл глаза. Хорошо-то как...
  -Чего желает миледи на обед? - услышал он краем уха бас кабатчика. Приоткрыл глаз, обернулся, заинтересованный неожиданным для такого места обращением.
  -Да полно тебе издеваться-то, - ворчливо отозвалась старуха с распущенными седыми волосами в двух столах от Иптакена. - Вина мне налей, Леонат.
  -Как будет угодно миледи, - ухмыльнулся в бороду хозяин забегаловки.
  Издевается кабатчик или нет, а выговор у старухи четкий, острый, как иптакенов меч. Так дворяне говорят, не простолюдины.
  Она заметила его заинтересованный взгляд раньше, чем он успел его отвести.
  -Ну что уставился, служивый? Садись поближе, поболтаем.
  Когда-то она определенно была красавицей. Красивой стервой. Сейчас от нее осталась старая стерва, острая на язык, злая, но все еще уверенная в собственных силах.
  -Да, поболтаем. А ты что подумал? Стара я уже для того, что ты подумал, - она противно хохотнула. Иптакен почувствовал на себе взгляды не меньше половины посетителей, сжал зубы от злости. Что ж, бывали с ним и такие оказии. Ерунда. Он встал и четко, как на параде, промаршировал к столику "миледи". Сел, наблюдая, как ухмылки сходят с лиц зубоскалов.
  -Молодец. Люблю, когда меня не боятся.
  -Ты ж небось сама заставляешь от тебя шарахаться, - предположил Иптакен.
  -Есть малехо, - согласилась она. - Не люблю слабовольных рохлей.
  Кабатчик принес вино, заговорщицки подмигнул Иптакену. Иптакен не понял, что тот имел в виду. Они со старухой выпили, съели на двоих еще полкруга сыра. Иптакен ел руками, старуха - небольшой серебряной вилкой, которую, судя по всему, принесла с собой.
  -Женщину ищешь, служивый? - спросила она тоном, словно и так знала ответ.
  -Брось, какая женщина в такую жару? Так изнемог уже, что и обнять сил не хватит, - попытался отшутиться Иптакен.
  -Не говори ерунды. В жару женщина - самое оно. Тем более что ваш брат времени суток различать не привык.
  Иптакен пожал плечами. Может, и ищет. Не знает он, кого ему теперь искать, после неудачи у Гелона.
  -Женщину ты, положим, нашел, - продолжала трещать старуха. - Лучшую из тех, кто когда-либо блистал при дворе светлейшего герцога. Правда, удовлетвориться ты такой страхолюдиной вряд ли захочешь, а убеждать тебя в том, что я куда как умелее любой молодухи, у меня настрою нет.
  -Шлюха ты, что ли? - вырвалось у Иптакена.
  -Эх, вот за что люблю солдат, так это за прямоту и честность, - старуха улыбнулась, потом перегнулась через стол и залепила ему звонкую-презвонкую пощечину.
  Они выпили еще. Собеседница Иптакена смотрела куда-то вдаль рассеянным взглядом отдыхающего хищника, готовым в любой момент стать острым, как иптакенов меч. Он внимательно разглядывал ее, уже не смущаясь совершенно.
  Никаким благородством черт она не отличалась, да и замашки ее больше подходили именно шлюхе. Однако же в свои годы она прекрасно выглядела и отличалась, судя по всему, завидным здоровьем. Шлюхи же стареют рано, дурнеют и того быстрее.
  Потом, одежда. Не блистающая никакой роскошью, она была чистой, без единой латки, и строгой, как наряды благородных дам с Железной горы. Из украшений имела лишь серьги скромного серебра, с небольшими, почти бесцветными бежскими аквамаринами. Иптакену, однако, померещилось, что знакома ему работа ювелира, что эти серьги делал, и дорогой это был ювелир.
  Ну и поведение, естественно. Нарочито простонародная речь была правильной, манеры - уверенными, и как-то сомнение брало Иптакена, что старуха вела бы себя иначе и с самим герцогом. Смелость же такая с пустого места не растет, жизнь за ней, опыт внушительный. И еще положение - как в свете, так и в народе.
  -Так, женщину ты не ищешь, я уже поняла. Проблема у тебя, солдат, причем проблема-то вовсе не солдатская. Тяжело ее, такую, солдатским умом решать.
  -Ты небось мнишь, что проблема на проверку окажется ерундовой?
  -Именно! - она вознесла кусочек сыра на вилке, словно салютуя им. - Именно ерундовой. Идиотской, несусветно глупой и выеденного яйца не стоящей.
  Утреннее солнце незаметно подменилось вечерним, тени чуть сместились. Летел над рекой тополиный пух, плыл по воде среди мелкого мусора. Блестели над отмелью листья кувшинок, блестели от пота загорелые до бронзы спины грузчиков. Шум порта стал чуть глуше, вторил ему глухим говором город, и вязли в знойном воздухе слова на веранде, ленивые, не желающие никуда уходить, будучи сказанными.
  -Ты удивишься.
  -Удиви меня, солдат.
  
  Посреди лагеря, разбитого вольной дружиной в тени скал, тут и там врезающихся в узкую долину Локтя, возвышалось удивительное сооружение - клетка на телеге. В клетке сидел юноша с тонкими бледными волосами, кутающийся в изодранный плащ. Левая рука юноши была на перевязи, грязные тряпки давно не менялись и пропитались кровью, а то и чем похуже.
  Пленник сидел в углу передвижной тюрьмы, уткнув подбородок в колени. Вид имел нездоровый, взгляд - затравленный, руки и ноги в сложенном состоянии все равно казались несуразно длинными. Молод был, хоть немыт и небрит давным-давно. Перед ним стояла фляга с вином, за флягой сидел Сеуф, ухмыляясь своей противненькой ухмылкой. На коленях у Сеуфа лежал кнут, каким стегают лошадей.
  -Пей, мальчик. Пей. Угощайся, я сегодня добрый.
  Когда-то Иптакен подозревал своего сводного брата в нездоровой страсти к молоденьким мальчикам. Однако со временем выяснил, что тому просто нравится издеваться над слабыми и беззащитными, и различия в поле Сеуф при этом не делал.
  Пленник потянулся здоровой рукой к фляге; кнут тут же взвился в воздух, ударил по протянутой руке. Юноша отдернул руку, лицо его перекосилось от боли. Но даже звука не издал.
  -Дай ему вина, Сеуф.
  -Я разве отказываю, братик? Пусть берет. Ну же, мальчик, возьми эту флягу.
  -Дай. Ему. Вина. - усталым голосом резанул Иптакен. Сеуф вздрогнул и поспешно отскочил в сторону:
  - Бери, бери, я больше не буду!
  Юноша не пошевелился. Иптакен сплюнул в сердцах и сел напротив него на устилавшую дно телеги подгнившую солому.
  Хорошо было в лесу, спокойно. Любил Иптакен леса Долин больше любого другого места в мире. Воздух свеж, деревья тень дают, людей мало, охоты же, напротив, в изобилии. Живи-не хочу.
  -Все надеешься на герцога, малыш?
  -Я тебе не малыш, - привычно буркнул в ответ пленник.
  -Малыш, - убежденно повторил Иптакен. - Младший из Гэллоуэйев. Я тебя еще у матери на руках помню.
  -Врешь ты все. Не видел ты меня никогда.
  Ну вроде разговаривает. Иптакен боялся, что совсем затравили мальчишку его злыдни.
  -Видел. Я тогда первый раз на побывку приехал, а старый лорд как раз свой день рождения праздновал. Тебя внесли в зал, лорд всем хвастался, как он, мол, еще в силах детей делать. Хотя заслугу в этом вижу не его, а миледи.
  -Что ты-то делал в замке моего отца? - недовольно спросил юноша.
  -Жил. Я, малыш, тоже Гэллоуэй. Только мать у меня подкачала происхождением. А так - натурально твой сводный брат.
  Пленник недоверчиво уставился на Иптакена бесцветными, словно бежские аквамарины, глазами из-под слегка кустистых бровей.
  -Врешь.
  -Думай, как знаешь. Мне едино.
  Юноша не ответил, отвел взгляд, сердитый и беспокойный. Иптакен сидел и молчал, собираясь с мыслями. Молчать он умел даже лучше, чем мечом орудовать.
  Сеуфу надоела эта немая сцена, он поднялся и неуклюже выполз из клетки. Иптакен походя отметил, как поправился его брат за зиму, отпустил неуместное его годам брюшко. Досыта ел в укрытии, на охоту не ходил, пил запоем. Братик...
  -Зачем я тебе нужен, ублюдок? Для выкупа?
  "Ублюдок" прозвучало нейтрально, по-благородному. Дворяне выше презрения к простолюдинам, так уж привыкли. Так и детей своих воспитывают.
  Иптакен вспомнил свое знакомство со старой "миледи" в портовом кабаке Бежа, улыбнулся самыми уголками губ своему воспоминанию. И отвесил сопляку-аристократу звонкую, уверенную пощечину, от которой тот с воплем откатился прочь и затих.
  Не убил ли? Да нет, вроде шевелится. Ну и хвала духам.
  -Это за "ублюдка", - подражая нейтральным интонациям пленника, пояснил Иптакен. - А нужен ты мне именно для выкупа, парень. Но не так, как ты понимаешь это. Не за тебя выкуп будет, но ты будешь выкупом за меня.
  -От кого откупаться собрался? - пробурчал ворох рук, ног и тряпья.
  Гордый, однако. Кто ж его такого воспитал? Лорда Гэллоуэя уже на этом свете не было, когда малыш еще пешком под стол ходил. Неужто братья? Да нет, сомнительно. Законные сыновья Гэллоуэя по смерти отца, коего они собственноручно и прикончили, гнездами не обзавелись. Да и не стало их всех скоро, а кто остался жив, скитался, подобно Иптакену, в глуши.
  Сейчас уже, почитай, никого и не осталось. Один этот мальчишка, да незаконные сыновья, вроде Иптакена с Сеуфом - вот только кто ж им когда счет вел?
  -Увидишь. Вот Локоть минуем, и увидишь.
  
  -В устье долины Локтя молодой лорд Керн встретился с войсками Четверки, - вещал чрезвычайно пьяным голосом Унфир. - И была там великая... битва, в которой кланы дрались на стороне Керна. Враги были многочисленны. Был там... ик... был сам граф Сатр со своими латниками, было множество воинов от лорда Гэллоуэя, чей замок находился рядом... на правом берегу ближнего Исбора. Рыжий Сольф со своей вольной дружиной куда-то исчез, но кланы предупреждали Керна, чтобы опасался он удара в спину... да разве ж вы, низинные, слушаете, когда вам говорят? А?
  -Слушаю, Унфир. Рассказывай, что дальше-то было.
  Дочки горца давно легли спать, да и дородная жена Унфира на своем табурете клевала носом, и Иптакен опасался, что свалится она. Была глубокая ночь, полная незнакомых его уху горных звуков, проникавших в узкие окошки пятистенного дома.
  -Дальше... была битва большая. Воины кланов стояли стеной, даже когда ополчение лорда Керна бежало вверх по Локтю. Не пустили мы латников Сатра в долину, а сам Керн крепко держал крепость свою, что на Серебряных Нитях. Знаешь, где это?
  Иптакен знал. Скалы с серебряными прожилками лунного света он забыть никак бы не смог.
  -Ты так рассказываешь, как вроде был там.
  -И был, - набычился горец. - Ты что это, не веришь мне?
  -Верю, Унфир. Да только мал ты был тогда.
  -Хы. Я и не говорю, что вел свой род в той битве. Был тогда сопляком безбородым, с малым топором в бой шел. Но был. А если ты мне не веришь...
  -Верю, Унфир. Давай выпьем.
  Горец пил, как лошадь. Перепить его уже не представлялось Иптакену возможным, он явно переоценил свои силы. Уж и до рассвета не так долго осталось, а Унфир все никак не подавал признаков сонливости, хотя и пьян был, как моряк на берегу.
  -Стояли мы три дня, от рассвета и до заката, и ночи тоже стояли. Не прошли латники Сатра, а Гэллоуэя мы обратили в бегство еще раньше.
  -А Бейдж?
  -Что - Бейдж?
  -Его вы тоже обратили в бегство? - Иптакен глотнул эля и понял, что переполнен им уже по самые уши. Да и пьян, если вдуматься, хотя не так сильно, как Унфир. Вот только Унфир еще может пить, а Иптакен - уже нет.
  -Не было в той битве Бейджа.
  -Как это - не было? Там же вся Четверка была.
  Унфир молчал долго. Сидел, угрюмо глядя на пламя стоявшей на столе свечи, хмурился.
  Не стал Иптакен тянуть его за язык, да и ответ ему был не так важен. Он знал всю эту историю не хуже горца; правда, с иной стороны, с той, которую принято было рассказывать в замке лорда Гэллоуэя. В этих рассказах горцы были отнюдь не такими храбрыми и сбежали на второй день.
  В пламени свечи он видел угол, где спали на полу под шерстяными одеялами дочки Унфира. Три бугра, один другого толще, выдавали старших; с краю же белело выглядывающее из-под одеяла плечо стройной девушки, так и не пожелавшей покинуть мысли Иптакена. Плечо. Порой и плеча достаточно, чтобы глаза перестали видеть все вокруг.
  -Бейдж - он горец, в горах и воспитан. Не стал он драться со своими.
  Унфир глухо забулькал элем, льющимся из рога в его бездонную глотку. Тяжко вздохнул Иптакен, насилу отрывая взгляд от белого пятна, в котором его нетрезвый взгляд скорее чуял, чем видел плечо младшей дочери горца.
  -Мне надо отлить, - сказал он, бросил взгляд на опасно накренившуюся на табурете дородную жену Унфира и шатающейся походкой вышел вон.
  -В пропасть не упади, низинный! - гоготнул ему вслед горец.
  Пропасть была близко, это правда. Дом Унфира стоял на обрыве, прилепившись к склону горы, поднимавшемуся дальше, куда-то в небо. Высоко жил горец, безопасно.
  Иптакен прошел по узкой тропе к ручейку, постоянно останавливаясь и хватаясь за что-нибудь, чтобы не упасть. Эль настойчиво рвался наружу, поторапливая его; умом же понимал, что предупреждение горца было не лишено смысла.
  Вот и ручей, точнее, ручеек, в котором затруднительно утопить и котенка. Иптакен поспешно расшнуровал штаны.
  -Горы орошаешь, служивый? Ну, не мешаю. Дело важное, неотложное.
  Иптакен чуть не обмочился от неожиданности. Правда, все же не обмочился.
  -Злая ты, миледи, - буркнул он, чувствуя, как напряжение покидает его. Журчанье добавило свой голос к непривычным ночным шумам гор.
  -Да нет, служивый, если кто из нас и злой, так это ты. Нашел, куда меня затащить. Стара я для походов в гору, да еще так высоко.
  -Я ж не заставлял. Сама напросилась.
  -А то бы не напросилась. Надо же своими глазами такую диковину увидеть, что ты мне рассказал.
  -Убьет нас эта диковина, миледи.
  -Я не возражаю, милок. Прожила довольно на этом свете, так что можно и откланяться... ты закончил?
  -Угу. А что?
  -Тогда поторопись спрятаться, потому как не ты один сюда по нужде забрел.
  Иптакен резво перепрыгнул ручей, перекатился через поросший толстым слоем мха камень и замер, пребольно ударившись о следующий булыжник. Потом осторожно высунулся, увидел мелькнувшую в темноте белую сорочку и быстро спрятался вновь.
  -Хороша девка, согласна, - прозвучало некоторое время спустя. - Че делать-то с ней будешь?
  Иптакен поднялся, отряхнул с себя сор. Посмотрел на старуху со злостью, зная, что взгляда его она в этой тьме не видит.
  -Не трави душу. Уж и сам не знаю теперь, что мне делать.
  -Женись.
  -Ррррр... возьму вот и на тебе женюсь, будешь знать, как издеваться.
  -Да разве ж я издеваюсь, служивый? Я тебе помогаю, бескорыстно притом. Ты ж помощи хотел от меня? Вот, бери ее.
  -Кого? Помощь?
  -Ну не девку же. Девку, впрочем, тоже можешь. Хотя она из таких, что лучше сначала с папашей договориться, иначе крик подымет. А вот если договоришься, то будет тебе верная жена и всякое там счастье.
  -Думаешь? - недоверчиво спросил Иптакен.
  -Знаю. Я ее еще на закате разглядела как следует. Хорошая девочка, воспитанная, да и фигурой удалась. Правда, располнеет с возрастом, но не так сильно, как эти три бочонка.
  -Четыре, - поправил Иптакен.
  -Ну да, я ж женушку нашего горца забыла. Та еще корова. На чем они тут такие толстые растут только?
  -Неважно, - бросил Иптакен, поняв, что светлеющее небо над горами ему вовсе не грезится. - Надо заканчивать. Надеюсь, что они там все уже заснули наконец.
  -Решился таки? Ну, думай сам. Девка-то в самом деле на редкость хороша.
  -Не трави душу.
  
  Душно было в нижнем течении Локтя. Если выше по реке исходящее потом лицо частенько ловило на себе прохладный ветерок, то здесь долина расступалась топкими болотами, цветущими в эту пору во всю силу. Ветра не было, жаркая сырость доводила до изнеможения всех, даже привычного ко всему Иптакена. На Сеуфа в кои-то веки было жалко смотреть, да и пленник, к которому Иптакен наведывался все чаще, выглядел живым трупом.
  По приказу Иптакена руку ему промыли и перевязали заново. Рана выглядела плохо, но своего лекаря в дружине пока не было. Помогли, чем могли.
  -Что ты хочешь от меня, гад? - спрашивал его раз за разом гордый юноша. Ублюдком больше не кликал, выучил урок. Но и любить, ясен пень, не полюбил.
  Больше, однако, Иптакен пока думал не о пленнике вовсе, а о не столь далеком будущем. Планы, которые он строил всю зиму, должны претвориться в жизнь. Либо он сейчас закрепится в Большой Долине, либо скитаться ему и дальше. Так что постоянные перемещения, как способ не привлекать к себе внимания, все же придется отменить.
  А как закрепиться-то, если укреплений там не осталось?
  -Хочу, чтобы ты, дурень, жив остался.
  -Не верю я тебе, гад.
  Гад, так гад. Ну его в пень, пусть думает, что хочет. Когда услышит он вой ночной, гордость мигом с него слетит. Главное, чтобы ноги не подвели. Последний все же.
  Закрепиться в Большой Долине, впрочем, можно. Есть развалины замка старого лорда Гэллоуэя, есть на севере и цитадель Сатров... правда, это уже чересчур, сатрово гнездо в основном уцелело, и герцог бежский в том году держал там гарнизон. С герцогом же ссориться Иптакену никак нельзя.
  Были еще какие-то замки от прежних властителей, сама память о которых только в легендах и осталась. Скоро и правда о Четверке, да что там Четверка - сам десятилетней давности конец старого лорда Гэллоуэя станет легендой, в коей от правды будут только намеки.
  Книжку, что ли, об ужасах Долин написать? Можно и написать, грамоте Иптакен обучен. Вот соберет Долины под свою руку, тогда можно будет и в Беж съездить, в местной академии бумагу помарать, да на набережной вина с миледи выпить... а жена пусть детей растит тем временем...
  Аж тошно стало на миг Иптакену, когда вспомнил он миледи и девушку, которую единственную за долгую жизнь хотел видеть своей женой. Тошно и мерзко.
  А ведь десять лет прошло. Мог бы уже и забыть. Но не забыл, нет. Разве забудешь последние два светлых воспоминания в собственной проклятой жизни?
  -Не расслабляться, - прошипел Иптакен сквозь сжатые до боли зубы.
  -Что ты сказал, братик?
  -Не расслабляться! - рявкнул Иптакен и ускорил тяжелый, злой на весь свет шаг.
  Где-то впереди над долиной, в жарком мареве проступили знакомые очертания скал, на которых когда-то стояла крепость молодого лорда Керна. Серебряные Нити.
  
  "Нитка" - так ее в Беже и звали. Сплетенная в косу стальная проволока, две поперечных деревянных рукоятки. Быстро, чисто и тихо.
  -Так Сольф зашел сзади?
  -Да, это был предательский удар в спину. Мы долго держались и после того, но бороться с бесчестным врагом тяжело. Уцелевшие вернулись в горы.
  Иптакен пошевелился, распрямляя затекшую спину. Унфир никак на это не отреагировал. Может, спал уже и вещал во сне.
  -А молодой лорд Керн?
  -Керна тоже предали. Гэллоуэй держал в плену его мать. Керну предложили сдаться в обмен на жизнь для него и для матери. Тогда лорд, не слушая совета вождей кланов, поехал на встречу с врагами на берег ближнего Исбора. Там его ждали старый лорд Гэллоуэй, Рыжий Сольф и сам граф Сатр. Когда Керн ступил на берег, люди графа Сатра набросились на него и убили на глазах его матери. Так погиб Керн.
  Иптакен встал, медленно обошел вокруг стола. Внимательно пригляделся к трем буграм в углу - дочерям Унфира. Младшей в скупом свете огарка не разглядел - спряталась, похоже, под одеялом, да не видать ее рядом с могучими тушами сестер.
  С кровати в другом углу дома доносился до него могучий храп дородной жены горца.
  -А мать его?
  -Правду тебе сказать, солдат из низин?
  Иптакен размотал "нитку", перехватил ее обеими руками.
  -Говори уж.
  -Мать его тоже хотели убить, однако она бросилась прочь, и не смогли ее догнать. Говорят, что она отомстила убийцам своего сына.
  -Кто говорит? - Иптакен поднял руки с натянутым между ними стальным шнурком.
  Унфир дернул плечом.
  -Люди. Кому же еще? - он начал оборачиваться, видимо, сообразив наконец, что собеседник его говорит откуда-то не с того места, где был ранее.
  Иптакен опустил руки, крутанул и стянул на шее горца нитку. Руки Унфира неожиданно быстро метнулись к шее, пытаясь ухватить тонкий стальной канат, но тщетно. Он захрипел сдавленно, подергался и затих.
  Обернулся Иптакен - нет, тихо все. Спят дочери горца, спит и жена, вдова то есть - храпит, как весь второй бежский полк, в котором служил Иптакен.
  Что ж, осталось самое неприятное. Впрочем, и женщин ему убивать уже приходилось.
  Он быстро вышел во двор, обернулся и тихо свистнул. Из-за угла тут же отделилась бледная тень, приблизилась.
  -Ну что, успешно?
  -Горец мертв. Остались дочери.
  -Ну так не тяни, - буркнула она. - Начал - заканчивай.
  Он не сдвинулся с места.
  -Что, пожалеть тебя? - злобно поинтересовалась миледи. - Бедненький ты мой, несчастненький. Довольно? Тогда иди.
  В доме все по прежнему было тихо. Тело горца сидело на табурете, уронив голову на стол. Дочери Унфира бугрились в углу, жена храпела. Иптакен вынул из-за пояса острый охотничий нож, крадучись, прошел вдоль стены, осторожно переступил через могучий холм старшей дочки. Наклонился, разглядел среди светлых косм ее полное, безмятежное во сне лицо. Чуть откинул одеяло, стараясь не задеть ее, откинул и волосы. Слегка повел кинжалом, вспоминая движение, которому когда-то научился в порту Бежа, но ни разу еще не использовал. И быстро провел режущим движением по шее, одновременно упершись коленом в грудь девушки, а свободной рукой прижав за волосы к подушке.
  Старшая дочь Унфира дернулась и затихла. Кровь толчками вырывалась из ее шеи, Иптакен чувствовал ее резкий запах.
  Так, не медлить. Следующая.
  С ней было точно так же, она тоже спала на спине.
  Третья лежала на боку. Четвертой, младшей, не было. Проклятье, где же она?
   -Мама? - промычала спавшая на боку девушка, повернулась к нему. Времени на размышления у Иптакена не осталось, тело действовало само. Движение слева направо, колено в грудь, волосы. Рывок. Все.
  Вдова Унфира храпела на своей кровати.
  Иптакен быстро обошел комнату - пусто. Вышел в сени, обыскал и их. Затем ступил за порог.
  -Младшей не нашел, - сообщил он ожидавшей его старухе.
  -Тю, где же она? - удивилась миледи. - Ты хорошо все обыскал?
  -Могу еще раз посмотреть.
  Миледи обернулась по сторонам.
  -Не надо, вот она идет. Разбирайся, я прячусь, - и с неожиданной для ее возраста прытью старуха исчезла в сенях.
  Девушка иптакеновой мечты шла по тропинке, в одной лишь белой сорочке до колен. Волосы ее растрепались, ноги были босы. Увидев Иптакена, она замедлила шаг, приостановилась.
  -Это я, - Иптакен поднял руки успокаивающим жестом.
  Она подошла. Попыталась проскользнуть мимо него в сени, но его массивная рука преградила ей дорогу.
  -Постой.
  -Чего тебе? - тихо спросила она.
  Иптакен и сам не знал, чего. Уже не знал.
  От нее пахло росой, пахло цветами. Пахло ею самой, разгоряченным ночной прогулкой телом. Было уже достаточно светло, чтобы он мог разглядеть ее черты лица. Ее глаза в тени ресниц. Васильковые, он помнил.
  Это было и все, что он помнил. Больше ничего, кроме васильковых глаз, кроме тонкого, изящного тела, кроме легкой походки...
  -Твой отец сказал, что хочет отдать тебя мне в жены.
  -Он всегда так говорит гостям с вечера. Утром он им отказывает. - она попыталась обойти его с другой стороны, он преградил ей путь и здесь.
  -А ты? Ты смогла бы пойти за меня замуж?
  Она отступила на шаг.
  -Нет, - услышал он тихий, но твердый ответ.
  -Скажи, почему.
  -Я не пойду за низинного, - и она рванулась вперед, наклонилась и попыталась прошмыгнуть в приоткрытую дверь. Иптакен, выронив нож, который по прежнему сжимал в руке, перехватил ее за талию, оттащил от двери, зажал широкой ладонью рот. Она принялась колотить его руками, он терпел удары, многие из которых оказывались неожиданно болезненными, оттаскивая ее все дальше от двери.
  Он хотел ей что-то говорить, но не находил слов. Ничего, он еще найдет их. Ничего, только бы уйти отсюда подальше, пока не проснулась дородная вдова Унфира... а там он разберется, как удержать свое счастье. Уж он-то его, это счастье, не отпустит.
  А она никогда не узнает, кто убил ее отца и сестер.
  -Идиот! - услышал он возмущенный голос миледи. - У тебя же кровь на руках!
  Он остановился, перестал ее тащить. Да, кровь, и девчонку он уже всю перемазал в этой крови. Скрыть правды не удастся.
  Он рывком обернул ее лицом к себе, вонзил свой взгляд в ее расширившиеся от ужаса глаза.
  -Вот он - я. Тебе с этим жить! - бросил он ей в лицо.
  Самое прекрасное лицо на свете.
  И тут она, до того замершая, рванулась от него прочь, сильным рывком выросшей в горах девушки, чья хрупкость была обманчивой. Вырвалась даже, но он поймал ее руку, поднял вверх, почти оторвав ее от земли.
  -Не отпущу!
  Она закричала от боли.
  Потом закричала еще громче, когда серая низкорослая тень метнулась к ней, сделала одно короткое движение рукой в направлении ее подмышки...
  Иптакен увидел, как на его кольчугу хлынула темная в утренних сумерках кровь.
  -Идиот, - коротко выдохнула миледи, опуская руку с блеснувшей в ней серебряной вилкой.
  Девушка повисла в его руке. Тело ее некоторое время еще дергалось, потом перестало. Он опустил ее на траву, сам опустился рядом.
  -Иптакен, ты жить-то хочешь? - одышливым голосом поинтересовалась миледи.
  -Нет, - уронил он.
  -Захочешь. Бежим отсюда, ее мать наверняка проснулась от этого крика.
  -Почему? - глупо спросил Иптакен.
  -По качану! Матери всегда просыпаются от крика детей!
  Он не помнил, как позволил себя поднять. Но только донесшийся из дома крик ужаса заставил его ускорить шаг.
  Они убегали по тропинке прочь, стараясь не оглядываться и смотреть под ноги. Миледи скакала впереди, как молодая горная коза, Иптакен глухо топал сапогами следом.
  Еще один крик, тише, дальше.
  Значит, и младшую уже нашла. Сейчас начнется.
  Сначала было тихо. Они бежали и бежали, ручей был уже близко. Потом он почувствовал, как что-то словно давит ему в затылок. Как будто бревно уперлось, и давит его голову, медленно, но неотвратимо.
  А потом пришел и звук. Сначала негромкий, он быстро набирал обороты, приобретая столь памятные ему нотки.
  Иптакен проснулся, протрезвел и забыл свое горе в единый миг.
  -Бежи-и-им! - заорал он, схватил миледи в охапку и поскакал вперед не хуже все того же горного козла.
  И за следующим же поворотом перелетел через ручеек.
  -Стой же! - прохрипела миледи. - Стой, я хочу это видеть!
  Иптакен сбавил ход, потом вовсе остановился. Поставил старуху на землю, и вместе они вернулись к ручью.
  -Чей-то тихо. - подозрительно проговорила миледи. - Может, не получилось?
  -Получилось, - убежденно сказал Иптакен. - Вой слышала?
  -Ага. Будь уверен, я сама с горя могу дурным голосом орать не слабее.
  -Тихо. Вот она.
  Из-за поворота выскочила дородная вдова Унфира, в развевающейся ночной сорочке. Она скакала по тропинке прыжками, сделавшими бы честь не то что козлу - горному коту. Лицо ее было искажено ненавистью, зубы скалились в предчувствии жертвы.
  -Матерь божья, - пробормотала миледи, подавшись назад. Иптакен удержал ее за руку.
  -Смотри. Сама ведь хотела.
  Та, кто была недавно дородной вдовой Унфира, тоже увидела их. Исторгла торжествующий вой. Миледи задергалась в руке Иптакена, как рыбка на крючке.
  Жирное тело матери убитых Иптакеном дочерей взметнулось над ручьем - и словно в стену врезалось со всего маху. Завыло тихо, сползая за тропинку по этой невидимой стене, скребя по ней руками. Опустилось грудой телес на землю.
  -Кошмар какой-то, - сообщила Иптакену миледи.
  -Это не кошмар, - ехидно заверил он ее. - Кошмар сейчас только начнется.
  Она неопределенно хмыкнула в ответ.
  Телеса зашевелились, поднялись на ноги резким движением, не свойственным им в жизни. Оглядели их, стоявших на некотором удалении от ручья, ненавидящим взглядом.
  -Ну и что ты скажешь, миледи?
  Старуха не ответила. Посмотрев на нее, Иптакен увидел, что она глаз не сводит с лица замершего по другую сторону ручейка чудовища.
  -Не бывает, - заявила миледи севшим голосом.
  -Удивил?
  -Да уж, удивил изрядно. Куда это оно?
  Чудовище действительно сдвинулось с места, медленно пошло вдоль берега ручья вниз по течению.
  -Ищет, где перейти, наверное, - предположил Иптакен. - Но там ей не обломится, там водопадик и пропасть. А летать оно не умеет, я думаю.
  -Ладно. А вверх по течению?
  -Мм... там вроде скала, оттуда ключ бьет.
  -А по скалам оно ползать способно?
  Чудовище уже скакало вверх по берегу ручья, быстро удаляясь. Вскоре полное женское тело в одной лишь ночной сорочке скрылось в кустах. Послышался треск ломаемых веток, затем некоторое время вокруг стояла тишина.
  -Далеко этот твой ключ?
  -Да нет, рядом. Вот она!
  -Аааа! - заорала миледи, бросаясь в сумасшедшем прыжке через ручей. Иптакен кинулся за ней, уже в полете почувствовав рывок за кольчугу на спине. Сзади взвыло, он неуклюже приземлился рядом с миледи, чудом ее не зашибив. Тут же вскочил и обернулся.
  Чудовище стояло на том самом месте, где еще только что стояли они. Скалилось, подвывало.
  -Нда, - выдохнула старуха. - сейчас обратно поскачем. У тебя, кстати, дыра в кольчуге.
  -Хорошо, что не в спине, - Иптакен проводил взглядом прыгавшую вдоль ручья мать убитых детей и поспешно подошел к берегу крошечного потока. Миледи быстро-быстро поднялась и встала рядом с ним.
  -Надолго это?
  -До рассвета. Вперед!
  На этот раз чудовище ярилось, клацало челюстями, словно волк на рогатину, брызгало слюной.
  -А что после рассвета?
  -Насколько я смог выяснить, оно теряет свою страшную силу. Ей становится подвластно лишь то, что может обычный человек. Поэтому прямо она нам противостоять днем не будет.
  -Что же она сделает, по-твоему?
  Иптакен пожал плечами. Чудовище пока не двигалось, поэтому они могли чуток передохнуть.
  -Думаю, что сходит к соседям и позовет подмогу.
  -Они ж на скалы от ужаса полезут, как ее завидят.
  -Не полезут. Днем оно хитрое, и от живой женщины ее почти не отличишь.
  -Но есть же какие-то отличия? - не унималась миледи.
  -Наверное, есть. Вот для того, чтобы их найти, я все это и устроил. А ты мне их покажешь. Гелон из Бежа не смог мне в этом помочь; если и ты не сможешь - никто не сумеет угадать разницу между вот этим и живой женщиной.
  -Мудро... - пробормотала миледи. - И не скажешь, что солдат так мыслить способен. Ладно, постараюсь я углядеть, чего в ней не так днем.
  
  Стараниями иптакеновой вольной дружины в следующей же деревне их ждали пустые дворы. Местные сбежали загодя, их даже искать теперь было бессмысленно.
  -Даже скотину угнали, сволочи! - сокрушался Сеуф, докладывая Иптакену о случившемся. - Даже поросеночка молочного не оставили, даже стаканчика винца кислого на столе не забыли!
  -Вот и славно. Впредь будете думать, прежде чем грабить и резать всех подряд.
  Сеуф проскулил что-то невнятно, но Иптакен более не обращал на брата внимания. Взгляд его был направлен на лица его лейтенантов, угрюмые и виноватые.
  -Вы все поняли? Самовольничать больше не позволю. Моей головы хватило на то, чтобы вас прокормить зимой, мне и думать, как сделать сытым и безопасным наше лето.
  -Ясно, старший, - бросил один из лейтенантов, бывший иптакенов сослуживец. - Командуй.
  -Командую: отправить разведчиков до брода, проверить дорогу - нет ли завалов. Может быть и засада.
  -Да кому тут засаду-то устраивать? - удивился кто-то из младших.
  Иптакен сглотнул, сжал челюсти. Упер в развязавшего язык разбойника взгляд своих широко расставленных глаз, не суливших тому ничего хорошего.
  -Местным. Горцам. Другим разбойникам. Бежским копейщикам. Кому угодно. Ясно, ты?
  -Ясно, - нехотя согласился разбойник. - Проверим дорогу. Сам проверю.
  -Вот и славно. Остальным - привал. Мне найти лодку или соорудить плот для переправы, я буду ночевать на том берегу.
  Вот это вопросов не вызвало. Все давно привыкли к манере своего капитана устраиваться на ночлег на отшибе. Ну есть причуда - на то Иптакен и предводитель. Ему можно.
  Перед отправкой на ночлег Иптакен еще раз навестил узника. Юноша выглядел несколько лучше, чем несколько дней назад. По приказу Иптакена его хорошо кормили, а также позволяли идти под конвоем вместе с дружиной большую часть дневного перехода.
  -Завтра я отпущу тебя.
  -И меня загрызут? - съехидничал сынок Гэллоуэя.
  -Это зависит только от тебя. Будешь быстро бегать - не загрызут.
  -Гэллоуэи не бегают, - он гордо выпятил подбородок.
  -Эх, ну кто ж тебя такого упрямого воспитывал? - вздохнул Иптакен.
  Юноша поднял на него свои бесцветные, словно бежские аквамарины, глаза.
  -Меня воспитывал Бейдж.
  -Ну надо же, - удивился Иптакен. - Так он еще жив?
  -Когда я покинул его дом год назад, он был жив, хотя и в летах немалых.
  -Хитер, горец. Где он живет, ты, естественно, мне не скажешь.
  -Нет, - подтвердил юноша.
  Иптакен поднялся с подгнившей соломы, собираясь уходить.
  -Постой!
  -Что такое?
  -Расскажи мне, за что она преследует нас?
  Иптакен задумался. Потом пожал плечами, сел обратно. Почему бы и не рассказать, в самом деле?
  Он узнал об этом уже после смерти старого лорда Гэллоуэя. Сыновья его совсем недолго наслаждались победой. Двое погибли при штурме, остальные перессорились. Старшего убили на дуэли. Один из младших был схвачен герцогскими копейщиками и казнен в Беже. Остальные пропадали один за другим. Замок Гэллоуэев остался лежать в руинах, простой люд предпочитал обходить его стороной.
  Иптакен, тогда уже не служивший бежскому герцогу, заподозрил неладное. Слишком уж быстро все происходило. Ладно там законные сыновья, которых он никого особо не любил. Но исчезали и незаконнорожденные из числа известных ему лично, а это уже с борьбой за власть никак не вязалось. Он начал собирать сведения об этих исчезновениях.
  Братья Иптакена пропадали в разных местах. Бывало, что это случалось в устье Локтя. Когда уже третий такой случай стал ему известен, Иптакен начал искать тех солдат, что участвовали в осаде и штурме замка старого лорда. С любой стороны.
  Попутно и шайку из них сколотил, и занятие себе нашел. Не возражал тогда, черства была после гор его душа, как камень.
  Но и узнать ему кое-что удалось. Держал при себе старый лорд Гэллоуэй нескольких детей, растил их, как родных, хоть и чужие они были ему. Кто они, да откуда - не знал никто из опрошенных Иптакеном. Знали только некоторые, что мать их сидела у старого лорда в темнице, за какие провинности - неведомо. Порой ей разрешали видеть издали своих детей, дети же не знали, где она, и жива ли вообще.
  И вот, когда ссора старого лорда с его сыновьями закончилась быстрой осадой и многодневным штурмом, посадил лорд Гэллоуэй и тех детей под замок. А когда катапульта сыновей лорда ударила первый раз в стену замка, велел он привести к нему старшего из мальчиков, и убил его своими руками, на глазах его матери.
  На следующий день он убил второго.
  Через день - третью.
  Когда в опочивальню лорда ворвались его сыновья, с дымящимися от крови его солдат, челяди, домочадцев и любовницы мечами, он свернул шею младшей из девочек и бросился на меч.
  Никто из стражников старого лорда Гэллоуэя, никто из тех, кто участвовал в штурме, не знал, зачем он это сделал. Никто не ведал, что сталось с матерью детей, однако достоверных указаний на ее смерть Иптакен не обнаружил.
  Вывод напрашивался.
  -А мы тут причем? - не понял юноша. - Он же убил. Почему это, как ты говоришь, чудовище преследует нас?
  -Оно преследует убийц и их детей. Детей - за детей, всех - за всех. Только мать, потерявшая всех детей за короткий промежуток времени, становится этим ночным ужасом. Важно при этом, чтобы дети умерли насильственной смертью.
  -Ага, я понял. Убийца - наш отец, значит, оно преследует нас, как его детей. Хорошо он нам отомстил, изящно. Вот только не понял я из твоего рассказа, за что мстил.
  Здравые рассуждения младшего Гэллоуэя только подтвердили, что воспитывал его таки сам хитрый Бейдж. Интересно было Иптакену, зачем Бейдж держал его при себе.
  Не затем ли, зачем и он искал его, ловил, поймал в итоге и держал при себе всю зиму, зная, что предстоит ему путь мимо смертельно опасного Иптакену устья Локтя, окруженного не менее опасными ему лично горами?
  -Кровная месть, братишка, не знает разумных причин. Пленных у нас в Долинах меняют всех за всех. Мстят, если уж и случается такое - до последнего человека. Какой народ, такие и поговорки.
  Одного Гэллоуэя он уже скормил чудовищу, когда направлялся осенью на зимовку. То был третий из сыновей старого лорда, отысканный им в одной из деревень Большой Долины. Редкая сволочь был тот Гэллоуэй, Иптакен бросил его в лесу и даже развязывать не стал.
  -Тебя отвезут в лес, подальше от дороги, недалеко от реки, но и не слишком близко. Перед закатом развяжут.
  -И что мне делать?
  -Беги. Мои люди укажут тебе направление, но ориентируйся по Серебряным Нитям - это скалы, они всегда должны быть по левую руку от тебя. Беги к реке. Чудовище не может войти в текущую воду. Не сможешь уплыть - стой в воде до утра. Если будет звать - не иди.
  -А что утром?
  -Утром оно уйдет, и ты спокойно переплывешь реку.
  -А за рекой будешь ждать меня ты. И снова посадишь в клетку.
  -Кто знает? Ты мне нравишься, брат. Возможно, я посажу туда Сеуфа.
  -У вас же общая мать? - неожиданно спросил пленник.
  -Ага. Прачка старого лорда. Старый лорд имел обыкновение ее время от времени драть, особенно спьяну. Говаривали в замке, что многие были не прочь ее спьяну отодрать. Да и она была не прочь. Я ее почти не помню. Сеуф и вовсе не помнит.
  -Странно, вы так с ним непохожи.
  Иптакен дернул плечом.
  -Старый лорд признал нас обоих своими сыновьями. Значит, что-то свое учуял.
  Юноша посмотрел на него задумчиво.
  -Почему оно не будет преследовать нас на том берегу? Если оно так сильно, почему не оббежит реку за ночь? Почему не обойдет ее заранее, если так хитро? Оно ведь знает о нашем приближении, да?
  -Знает. Но обитает оно в строго определенном месте, точнее, местности. Точных границ я не знаю, да и нет для него границ, если начнет оно погоню. Не встретится по пути текущей воды - будет гнать жертву до утра. Но, скорее всего, настигнет оно ее раньше.
  -Хм... ладно, пусть так. Вот еще одно мне непонятно: почему ты просто не спустишься по Локтю на лодке до устья? Войску-то твоему ничего не угрожает, вот пусть и топает пехом. А ты на реке в безопасности будешь.
  -Не смогу - по Локтю, - терпеливо объяснил Иптакен. - Там пороги, под Серебряными Нитями. Лодка не пройдет.
  
  -Пройдем?
  -Пройдем, старушка. Уже чувствую, что пройдем.
  -Настоящим ты горцем стал, милок.
  -Толку мне с этого, миледи. Нет нам с тобой больше пути в эти горы.
  -Да ладно, не очень-то и хотелось.
  Они царапались на очередную скалу. Старуха, оказавшаяся на проверку двужильной, резво ползла по скале вслед за Иптакеном, исхитряясь одновременно еще и придерживать подол юбки. Юбка ее, впрочем, все равно поистрепалась на скалах, и висела клочьями, среди которых мелькали то и дело худющие, с бугрящимися венами ноги.
  Сама она отощала, однако глаза горели живым огнем человека, уверенно идущего вперед, к цели. Знающего препятствия, стоящие на пути, знающего, как их обойти. Чудо, а не старушка. Она только и поддерживала Иптакена на этом пути, любопытная старая стерва, коей взбрело в голову посмотреть на то, во что еще может превратиться женщина под этим небом.
  -О женщинах я знаю все, милок. Куда больше твоего Гелона, который только и умеет, как их трахнуть им поприятнее, да обхождением утешить. Ерунда все это. Не одним трахом женщина жива. Даже и не столько трахом.
  -Я слышал, что главное в женщине - мать, ее чувства как матери, - осторожно высказывал Иптакен.
  -Кто ж так судит-то, милок? Женщины - они разные. Вот во мне мать так и не проснулась, хотя родила я троих, и все живы.
  -Где же они?
  -Да кто где. Шлюхины дети - их по свету носит, нет им покоя. Вон, на себя посмотри.
  -И то верно.
  -А мои... один куда-то в Солм подался, давно о нем не слышала. Еще один в порту, ворует понемногу. Старалась научить его уму-разуму, да не в коня корм. Глупый он у меня выродился.
  -Ну а третий?
  -Третий... третий герцогский престол задницей мнет. И не смотри на меня так, не виновата я, что папаша его силен не тем концом оказался. Терь вон сопляк по смерти отца пытается его государство вместе удержать.
  -Так ты и вправду миледи, что ли?
  Старуха остановилась, присела на камень, не то нависавший над еле заметной тропинкой, не то преграждавший ее, не то и вовсе бывший его частью - это уж кому как ходится. Потребовала властным жестом трубку и табак, к которому пристрастилась в походе. Иптакен набил трубку, раскурил и вручил ей уже дымящую.
  -Это уж как посмотреть. Происхождения я низкого - это с одной стороны. Замужем за одним графом была - это с другой. Собственно, из постели этого графа прошлый герцог меня и вынул. Скиталась по улицам, продавала себя по молодости кому не попадя - это опять с первой стороны. С иной же, долго жила в особняках и во дворце, ходила на балы, принимала поклоны и всякие там знаки внимания от половины герцогства. Сейчас живу просто, сын мой венценосный знать меня строго не желает, иные же, кто раньше за мной бегал, высунув язык - либо забыли, либо давно копыта откинули. Однако и обеспечена вроде на старость, могу ни в чем себе не отказывать, однако же не хочу. Надоело. Если уж человек в детстве привык на базаре пирожки воровать, то никакой изысканный деликатес ему этих пирожков не заменит. Я об этом помню. Видела суету - хватит уже. Хочу жить дальше в свое удовольствие, не в чужое. А сколько той жизни осталось - знать не желаю. Сколько есть.
  -Тебе б годков десять сбросить, либо мне наверстать...
  -Ох, вот только не строй иллюзий. Лет десять назад я бы на тебя и не обернулась.
  -А я, если лет десять вперед?
  -А ты столько не проживешь, если так быстро жить будешь.
  -Разве ж оно быстро? Лет-то мне уже...
  -Ну? Сколько их, лет? Тридцать? Тридцать пять?
  -Тридцать четыре, - признался Иптакен.
  -Ну вот и говорю, что торопишься. Оттого быстрые смерти бывают.
  Чудовище медленно ползло за ними следом. Иногда они видели внизу белую ночную сорочку, ярким пятном мелькавшую среди серых скал и темной зелени.
  -Ну что, где ручей-то искать будем?
  -Должен быть, - Иптакен сверился с картой, составленной им самим по рассказам горцев. - Ближе к вершине тропа должна его пересекать.
  -Смотри, милок. Вечером эта бочка запрыгает по скалам, что дурная.
  Они уже видели, как чудовище скачет по отвесным склонам. Как срывается, порой падает в глубокую пропасть. Поднимается и скачет обратно, целое и невредимое. Выглядела бы смешно, не будь столь опасна.
  Смерть лучше встречать в виде страшном, уродливом. Красивая смерть - это неприятно.
  -Доберемся. Пройдем, миледи. До сих пор же проходили.
  И верно, прошли они уже изрядно. Двигались порой прямо, порой и в обход безводных скал. Уходили от погони, которую чудовище организовало в первый же день. Сражались мало не с целым кланом. Убивали горного кота, которого оно приманило к ним. Выходили из тупиков, куда заводила неверная тропа. Выходили из подстроенных им ловушек.
  Чудовище, однако, так и не отстало. Не было в горах такой текущей воды, что преградила бы ему путь раз и навсегда. Поэтому и шли к Локтю, ближе Иптакен никакой внятной реки не знал.
  Надо сказать, почти дошли. После сегодняшнего перевала с ночевкой их ждал спуск в долину, где Иптакен рассчитывал наконец избавиться от погони.
  И от собственной вины. Вины перед собой за упущенное там, в горах, счастье с васильковыми глазами. Счастье, что больше ему на пути не встретится.
  -Не отставай, милок.
  -Стараюсь, миледи.
  Если не считать этой вины, нравился Иптакену поход по горам. Живым он себя чувствовал, живым и свободным. Может, трудности тому виной, а может, спутница его. Давно не испытывал Иптакен такой радости, и задумался тогда впервые, так ли уж нужна ему служба в герцогском войске. Может, пора и жизнь жить, как миледи живет?
  Ночь опять прошла с приключениями. До утра скакали они через еле заметный на скале ручеек, до утра на них рычало и выло ужасным воем бочкообразное страшилище в остатках ночной сорочки, из-под которой торчали здесь и там ужасные своим человеческим происхождением телеса. Хорошо, что они успели по очереди вздремнуть на закате, пока чудовище нелепо копошилось внизу, не в силах поднять свою тушу на столь крутую гору.
  -Как, мне любопытно, можно это убить?
  -А почему ты думаешь, что можно, миледи?
  -Да все можно убить, даже мертвое уже. Только способ знать надо.
  -Думаю, что днем это возможно.
  -И как же? Даже если учесть, что днем ты его вряд ли подкараулишь. Как?
  Иптакен уже пробовал по-разному. Пытался подстеречь и проткнуть это мечом. Протыкал, оно лежало, корчилось, истекало кровью. Пытался сбросить вниз со скалы. Оно падало и разбивалось в лепешку, а ночью приходило в прежнем виде, как новенькое. Сжечь убитое днем тело на костре он даже и пытаться не стал.
  -В воду его занести, миледи. Днем.
  -Это если вода его пустит, милок. Но пробуй, пробуй.
  Утром они в который уже раз наблюдали, как оно обращается в подобие человека. В который раз Иптакен пытался увидеть отличия. Пыталась и миледи. Но видели лишь то, что и всегда: движения ночного кошмара замедлялись, ненависть покидала лицо, сменяясь грустью и усталостью. А потом оно уходило, медленно брело прочь, под гору.
  -Не останавливай его, - посоветовала миледи. - Уходит - пусть его. Тем позже нас догонит, а нам еще отоспаться надо будет.
  -Надеюсь, что сегодня мы будем спать на том берегу Локтя. За перевалом должен быть спуск в долину.
  -Все равно - не трогай. Оно, как я приметила, всегда уходит утром. Потом, к полудню, появляется. Но утром оно не преследует.
  И верно. Иптакен не помнил, чтобы чудовище оставалось с утра их караулить.
  Утром он, наоборот, часто догонял его и пытался убить. Толстуха, как ей и положено, была вялой и особо не сопротивлялась. Даже убежать не пыталась, как позже, в полдень или ближе к вечеру.
  -Понимаешь? Или оно выматывается за ночь-то, или тут что-то еще. Утром оно безопасно.
  -И?
  -Что - и? Утром-то и отсыпаться нам надо было, милок.
  -Ага, миледи, поспишь после такой ночки.
  Они наскоро перекусили чем-то, что осталось от их припасов, и бодро потопали вниз по склону. Близость цели сама подгоняла их, заставляла идти бодро и радостно. Иптакен даже насвистывать начал.
  -Что это ты такое свистишь?
  -Да так, слышал в Солме когда-то песенку.
  -В Солме, значит? Ну-ну.
  С полудня тропа пошла круче вниз, часто извиваясь змеей по скалам и обрывам.
  -Дальше еще хуже будет, миледи. Тут плохой спуск, им почти никто не пользуется.
  -Дык а зачем мы-то сюда поперлись?
  -Именно за этим. На других перевалах чудовище ж наверняка кордоны выставило.
  Этим оно и было особенно опасно. Сам по себе ночной ужас можно было бы миновать днем, либо просто обходить стороной. Но в светлые часы мать убитых детей обретала разум, хитрость и коварство, не уступавшие ее ночной силе. Она вертела людьми, словно куклами, легко убеждая их выполнять ее желания, могла при желании и войско собрать, и облаву на полстраны устроить. Единственное, что ограничивало ее возможности - время и расстояние. Днем она была слаба.
  -Что-то в этом есть, милок. Подумать надо.
  Они ненадолго устроили привал на открытом месте. Доели припасы. Вечером в долине Локтя обязательно должен был найтись им и ужин, и кров.
  -Не видать что-то, - произнес Иптакен, оглядывая окрестности. С этого места был хорошо виден и только что оставленный ими склон, и уходящая круто вниз тропа. Да и сам Локоть уже блестел среди деревьев внизу, узкой серебряной лентой.
  -Может, отвязалось наконец?
  -Сомневаюсь я, миледи.
  -Тебе виднее.
  Солнце уже клонилось на вечер, когда они достигли последних скал.
  -Все, дальше долина. Ровное место, быстро пройдем - и в реку. Тьфу ты, я не понял: а где тропа делась?
  Старуха встала рядом с ним, посмотрела на обрыв у них под ногами.
  -А ты давно здесь ходил-то, милок?
  -Да никогда не ходил, миледи. По картам да рассказам ориентируюсь.
  -Нда. Ну сориентируй нам что-нибудь, чтобы спуститься. Обидно будет, если ночь нас тут застукает. Почти дошли ведь.
  Иптакен прошелся по краю обрыва, высматривая, чего он мог тут не заметить. Не обнаружил.
  -Придется нам с тобой, подруга моя любезная, заняться верхолазанием.
  -А мы что, чем-то другим все это время занимались?
  -Я имею ввиду - серьезным верхолазанием, - Иптакен уже доставал из заплечного мешка крепкую длинную веревку.
  Миледи посмотрела на нее с недоверием.
  -Мы по этому шнурку ползать будем? Милок, у меня руки далеко не те, что в молодости. Не удержусь я.
  -Да не надо тебе будет держаться. Привяжу тебя и опущу. Только знай руками и ногами по скале перебирай, чтобы не удариться.
  -А ты?
  -А потом и я. - Иптакен уже приглядел подходящий выступ, на который можно было закинуть веревку.
  Спускались они долго, но все же, по ожиданиям Иптакена, успевали спокойно уйти за реку еще до заката. Сначала он, как и собирался, опустил миледи - та быстро сообразила, как ей двигаться, и довольно скоро оказалась внизу, но потом долго не могла развязать иптакеновы узлы. Затем и он, обвязавшись на поясе и кинув веревку вокруг уступа, полез, перебирая руками саму веревку, ногами же - скалу. Лез он медленно, напряжение в руках несколько беспокоило его, боялся, что может не удержаться. Пару раз веревка задерживалась - видимо, цеплялась за что-то сверху. Он тогда начинал слегка дергать ее всем телом, она вновь шла легко.
  А потом встала мертво.
  -Ничего не понимаю, - Иптакен дергался уже так и этак, но веревка не шевелилась. - В расщелину она там попала, или что? Да не могла, раньше бы попала.
  -Отвязывайся, милок, и прыгай, - послышался снизу совет. - Тут вроде не так высоко.
  Иптакен посмотрел вниз. Три человеческих роста - вроде и в самом деле невысоко. Однако ногу подвернуть можно легко, а то и сломать, если неудачно упасть.
  Он попробовал все же подергать второй конец веревки, который перебирал руками, потянуть его вниз. Нет, и этот не шевелился.
  -Лады, буду прыгать. Отойди-ка, миледи, - Иптакен отпустил второй конец веревки, достал острый охотничий нож. Только примерился ударить...
  И почувствовал, что летит. Потом почувствовал удар и боль в ногах.
  А потом - только в одной ноге.
  -Сломал? - деловито спросила старуха, приблизившись.
  -Еще не знаю, - Иптакен попробовал подняться, взвыл от боли в ступне, однако встал и прошел несколько шагов туда и обратно. - Нет, ходить могу. Далеко не уйду, правда.
  -Нам далеко и не надо, - усмехнулась она. - Вот как ты реку переплывать будешь, я еще не уразумела.
  -Не надо ее переплывать, мелкая тут она. Дошли мы, миледи. Дошли.
  Иптакен дернул веревку, конец ее соскользнул вниз, шлепнулся к его ногам.
  Конец был либо отрезан, либо обрублен топором.
  -Вот ведь дрянь! - дошло до него.
  -Что?
  -Догнала она нас. Или подкараулила. Глянь.
  Миледи посмотрела на срезанный край веревки.
  -Ага, вижу. Ну, раз она уже здесь, то пошли-ка побыстрее, милок. Солнце к закату наметилось.
  Иптакен переступил поврежденной ногой вперед, почувствовал, как на голову ему просыпался какой-то сор. Смахнул его. И, еще сам не соображая, что делает, резко, плюнув на боль, отступил назад, под скалу.
  Миледи уже не надо было всякий раз хватать за руку и тащить, она научилась замечать иптакеновы движения. Она и сейчас метнулась следом за ним.
  Просто чуть-чуть не успела.
  
  Разведчики успели вернуться к тому моменту, как дружина собралась и готова была уже выступить. Иптакен все же дал приказ выступать, сам же задержался, чтобы принять доклад.
  -Чисто все, - сообщил норовивший вчера поспорить с ним разбойник. - Дорога подмокла, идти будет тяжело. Но завалов и засад мы не нашли.
  Что дорога подмокла, Иптакен и сам по ним видел. Вымазались в грязи по самые уши.
  На то и весна. Развозит весной дороги.
  -Никого не встретили?
  -Нет, только мужик какой-то на берегу рыбу ловил.
  -Мелкий такой? В меховой шапке и овчине?
  -Ага, в шапке и пьяный в зюзю. Ты его знаешь, старший?
  -Неважно...
  Надо же, и мужик вспомнился. Никуда не делся, рыбак, за десять-то лет.
  -Отдыхайте здесь, потом догоните, - Иптакен широким шагом двинулся следом за хлюпавшей по грязи дружиной.
  
  В сапогах хлюпала вода Локтя. Хорошие были сапоги, влаги почти не пропускали. То, что хлюпало, набралось через край, когда он переходил реку под нарастающий в ночи вой.
  Когда циновка хвои сменилась мягким ковром луговой травы, он с опушки увидел деревню и дым ее труб, ускорил усталый шаг. Широкое тело его было одной сплошной болью, поврежденная нога распухла. Широко расставленные глаза на широком, болью и усталостью кричащем лице, смотрели вперед, видя и не видя. Руки давно затекли и окаменели под тяжестью ее тела.
  Утром ей стало чуть легче, она даже пыталась шутить и ехидничать в своей обычной манере. Сейчас, к полудню, уже и не стонала почти.
  Нога ее была раздроблена упавшим со скалы камнем. Маленькая старушечья ножка, сухая и жилистая, почти не сохранившая той формы, что когда-то сводила с ума бежских дворян. Лишь стройность кости осталась, хрупкой от возраста, так легко переломившейся под ударом камня.
  Что-то этот камень в ноге повредил. Она была странно вывернута, посинела. Кровотечение не останавливалось.
  -Ничего, срастется, - попыталась отшутиться она тогда, у скал, но Иптакен видел, что ей очень больно. Он взял ее на руки и понес, а вслед им несся со скал издевательский хохот толстухи.
  Они успели. Но миледи становилось все хуже и хуже, и за Локтем они вынуждены были остановиться до рассвета. Это была первая спокойная ночь за весь путь обратно... могла бы быть. Иптакен не отходил от старухи всю ночь - то менял ей повязку на страшно выглядящей ране, то бегал к реке за водой, то просто сидел и слушал. Он услышал множество историй, сплетен и правды о бежских дворянах, но почти ничего не запомнил впоследствии. Помнил нарочито бодрый, ехидный голос, который не мог скрыть страшной боли.
  Утром они пошли дальше. Иптакен нес старуху на руках. Ужас ночи остался за рекой.
  
  Река здесь уходила влево, к скалам. Дорога же сворачивала в низину, густо заросшую лесом. Помнил Иптакен и это место.
  По его приказу пленника, который опять ехал в клетке на телеге, вывели наружу.
  Юноша держался бодрячком, возможно, что и не боялся даже. Юности такое свойственно - не верить в свою смерть, пока она вдруг не окажется совсем рядом.
  На Иптакена он тоже смотрел без опаски, с вызовом и даже иногда с иронией. Парнишка ему, как ни странно, нравился, хоть и был из благородных. И нравился все больше. Да, пожалуй, он бы хотел, чтобы у него был именно такой младший брат, а не скотина вроде Сеуфа.
  Может, и в самом деле отправить вместо него Сеуфа? Надоел своими выходками и нытьем хуже горькой редьки. А так - малая цена за шанс получить наконец близкого человека, возможно, что и друга. Возможно, и брата - когда-нибудь.
  Увы, но нет. Сеуф растолстел и не сможет убежать далеко, как бы ни старался. В этого же парня хоть какая-то вера есть.
  Иптакен подозвал к себе старшего из лейтенантов, того, с которым они вместе служили бежскому герцогу.
  -Отвези его поближе к реке, но не так близко, чтобы он успел добежать туда до заката. Развяжи и оставь.
  -Может, оружие ему какое дать, старший?
  -Ни в коем разе. Оружие его обманет, даст ложную уверенность в себе. Нет уж, пусть лучше боится.
  Лейтенант помолчал немного, жуя ус задумчиво. Кивнул наконец.
  -Иптакен?
  -Да?
  -Хотел бы я знать, от чего мальцу бежать придется.
  -Оно тебе надо? Спи лучше спокойно ночами, дольше проживешь.
  
  -Жить ей осталось недолго, служивый, - нехотя сообщил деревенский лекарь. - Может, до утра и не дотянет. Что смог, я сделал. Покажи мне теперь свою ногу.
  Иптакен покорно протянул лекарю ногу в сапоге, позволил срезать шнуровку. Нога и в самом деле болела дико. Просто он забыл о ней, пока нес миледи.
  -Милок, поняла я кое-что, кажися, - тихо сказала она уже под вечер, когда и не надеялся Иптакен больше услышать ее голос.
  -Что же?
  -Есть в этом страшилище кое-что, чего редко найдешь в живой женщине. Усталость это, милок. Страшная усталость, нечеловеческая. Та, что приходит утром, когда она сама уходит прочь. Но если ты знаешь, что искать - увидишь эту усталость и в другое время дня. Даже под вечер.
  -Ох... не знаю, пригодится ли оно мне, это знание.
  -Ну уж извини, чем смогла, тем помогла.
  До утра не дотянула. Они похоронили ее на деревенском кладбище, под старой березой.
  Еще через месяц он смог встать на ногу, которая оказалась таки сломана. Встав же, пошел на кладбище, простился с миледи навсегда и ушел вниз по Локтю. Не один, правда, ушел - жена лекаря упросила взять с собой ее старшего сына, который хотел наняться в герцогскую стражу. Иптакен обещал посодействовать.
  В следующей деревне он узнал о смерти старого лорда Гэллоуэя.
  
  Вой расколол тихую ночь, сорвал с нее спокойствие и уверенность. Вольная дружина, сонно ползшая через очередную низину, зашевелилась, разбойники невольно ускорили шаг.
  Особенно те, кто этот вой уже слышал.
  -Бра-а-атик... - заскулил Сеуф, подпрыгивая на месте, как привязанная собачонка.
  -Заткнись! - рявкнул на него Иптакен. - Оно гоняется за нашим пленником. Будешь быстрее идти - тебя не догонит.
  Но Сеуф не особенно его слушал, продолжая скулить. На слабых духом вой чудовища действовал именно так - полностью убивая всякую волю.
  Они шли по низине, полной густых запахов и тихих ночных шорохов. Вой тревожил их время от времени, но он был далеко. Вокруг них была ночь, но давно уже не было в ночи той сказки, что манила Иптакена десять лет назад, когда чудовище гналось за ним, а не за другим Гэллоуэем. Ушла сказка, как ушли все близкие и дорогие ему люди, как ушел куда-то и сам Иптакен, так и не найдя себя, но обретя только скитания и вечное беспокойство, лишившее его сна.
  Вот, уже и память уходит. Деревня, где когда-то он похоронил миледи, хлопает пустыми ставнями в верховьях реки. Лекаря, лечившего его ногу, обгрызают волки, а жену его, что навязала ему в спутники своего старшего сына, он сам приказал убить. Что значили для него все эти люди? Ничего, просто места в памяти. Пусты теперь эти места.
  Что значила миледи, старая ехидная стерва? Слишком стара, чтобы стать подругой, слишком молода, чтобы заменить мать. Уже и не знал он толком, чем она была в его жизни. Знал, что скучает по ее ехидству и непринужденному обращению до сих пор.
  Что значили васильковые глаза младшей дочери Унфира? Снятся ему по ночам эти глаза. Снятся и манят, манят, даже отвергая. Она вырывается и убегает, он догоняет ее, разворачивает лицом к себе, смотрит ей в глаза, глубоко-глубоко... просит, требует, умоляет, настаивает. Ждет ответа, ждет до сих пор.
  А потом часто снится мать ее, скачущая по скалам. И вскакивает тогда Иптакен среди ночи, вскакивает и бежит, бежит, бежит...
  Прошлым летом отправился герцог славного города Бежа в горы, договор с кланами заключать. Не вернулся герцог, о котором помнил Иптакен, что был тот сыном миледи. Пропал где-то на перевале ночью, исчез бесследно. Кланы новому герцогу больших денег платили, сильно винились за то, что не уберегли дорогого гостя. Воинов выставлять обещались. И искали виновных в злодействе. Искали, искали, искали...
  Вот, опять вой. Только интонации другие. Иптакен прислушался, ожидая. Вот, еще раз. Так что, вой отчаяния? Нет, что-то непохоже.
  Крик чудовища был торжествующим, сомнений у Иптакена в этом не было. Младший сын старого лорда Гэллоуэя не успел добежать до реки. Жаль. Как же все-таки жаль...
  -Что ты слышишь, братик? - нетерпеливо спросил Сеуф.
  -Слышу я, любезный мой брат, что следует нам ускорить шаг. Сейчас оно пойдет к нам.
  И они бежали, бежали так, что чуть не горела под ногами промокшая, вязкая земля. Бежали по дороге во все лопатки, неслись, как ошпаренные. Бежали так, что и сравнений таких в человеческом языке нет. И даже еще быстрее...
  Все же юноша дал им выигрыш. Левый Исбор был уже близко, они с разбегу ворвались в едва теплую ночную воду.
  И снова стояла на берегу немолодая леди, грустно протягивая к Иптакену руку.
  -Вернись, сынок, - говорила она тихим голосом.
  -Подойди - и возьми, - отвечал он ей, как и тогда, десять лет назад. - Не заполучила до сих пор - и не получишь!
  Сдавленно хрипел рядом Сеуф, замерший, как статуя. Чудовище он видел впервые.
  -Отдай мне хоть второго, - взмолилась она.
  -И брата не отдам. Последний он у меня. Ступай прочь, гадина. Не за мои грехи ты мне мстишь, за отцовские. За них я платить не буду, и не надейся.
  Ничего не ответило чудовище, лишь стояло и ждало до утра. Утром ушло, с безмерной усталостью в ссутуленых плечах.
  Давно оно здесь. Обязано было устать за эти годы как следует.
  Зачем только, интересно, старый лорд Гэллоуэй для своей цели использовал женщину из благородных? Неужто простолюдинку с детьми найти было не проще?
  Впрочем, теперь это и неважно. Станет любопытно - разыщет старого хитреца Бейджа и расспросит. Потом. Все - потом. Ушел от погони, и славно. Новый день на дворе. Сейчас надо найти своих, приказы раздать...
  
  Послушная приказу Иптакена дружина вышла к берегу Левого Исбора ниже, возле брода, и за ночь переправилась на правый берег. Они быстро отыскали небольшую деревню, где и стали устраиваться - теперь уже надолго. Иптакен хотел перво-наперво разослать по округе разведчиков, отправить старшего из своих лейтенантов в Беж, щупать почву в рядах герцогских копейщиков да узнать, что говорят в столице о нем и его дружине.
  Да и укрепление какое-нито надо бы возвести, хоть и временно. Берег Исбора - место удобное, в случае чего Иптакен мог прыгнуть в лодку и уплыть, и никакой ночной ужас, уж не говоря о копейщиках, не был властен его настичь. Деревня, в которой они обосновались, годилась для его целей вполне.
  Деревенские нехотя потеснились. Слухи о резне в долине Локтя успели их достичь, такой же судьбы для себя они не хотели. Поэтому и приняли, позволили спать в своих домах, резать свою скотину и трахать своих жен и дочерей на сеновалах. Боялись.
  Иптакен тоже боялся, потому сразу же после того, как деревенские прониклись своей судьбой, собрал дружину и прочел ей мораль. Мораль была проста: ни одной смерти. Если разбойник поднимет руку на жителя деревни, руку ему отрубят. Если убьет кого, умрет и сам. Разбойники вроде поняли.
  Сам же Иптакен сел в доме деревенского старосты строить планы на свое туманное будущее. Как всегда, когда чувства у него были не в порядке, подменял он мысли действиями. Чувства же давно были у него не в порядке. И вспоминался то и дело бывший у него в плену юноша, младший брат, отданный на растерзание жившей за рекой хищной твари.
  Вот и его нет. Место в памяти, порой - тоска по гордому упрямцу, одному из немногих, кто был Иптакену в этой жизни по душе.
  Тем же вечером он с Сеуфом и лейтенантами пировали - там же, в доме старосты. Иптакен настоял, чтобы староста и его домочадцы пили с ними за одним столом. Успокоить их хотел, что ли... хотя как тут успокоишься, когда за стенами дома беззаконие творится? Впрочем, привыкнут. Боятся местные кровь проливать, словно знают что-то.
  Домочадцев у старосты было много: жена, дети, брат с семьей, какая-то родственница из соседней деревни, застигнутая в гостях у родичей разбойной дружиной... сидели, боялись и пили. Лейтенанты тоже пили, только радовались и ничего не боялись. Иптакен не радовался, не боялся, вообще ничего не чувствовал, только лил и лил в свою глотку кислое вино.
  Перед закатом разошлись кто куда. Иптакен остался пить, остался за столом и староста. Рассказывал ему что-то... потом и он ушел во двор. Жарко в доме было душным вечером поздней весны.
  Одна лишь родственница старосты сидела, как и до того, в дальнем конце стола.
  -Ступай, - велел и ей тоже Иптакен. - Желаю быть один.
  -Да куда ж я пойду-то? - был ему ответ. - Утомилась я безмерно за сегодня. Дай посидеть хоть чуток, молю тебя.
  Хоть и пьяный, понял все Иптакен в единый момент. Побледнел.
  -Кто ты? - выдавил он сквозь сжатые зубы.
  -Я? - она подняла голову, посмотрела на него усталым-усталым взглядом. - Не помню уже, сынок.
  Молода она была, еще молода.
  -Кто убил твоих детей? - спросил он резким, но хриплым от напряжения голосом. - Я?
  -Нет, ну что ты, сынок. Моих детей убил твой отец, одного за другим. Теперь я убиваю его детей. Одного за другим. Давно уже никого из вас тут не было, да и ты постоянно норовишь днем пробежать. Устала я ждать, устала.
  -Ты же должна быть за рекой! - почти с упреком вскрикнул он.
  Она улыбнулась недоброй усмешкой.
  -За рекой ждет мать молодого лорда Керна, к смерти которого твой отец также приложил руку. Когда ты с ней впервые встретился, и твой отец, и мои дети еще живы были. Ужель забыл?
  В голове Иптакена встала стоящая на берегу Левого Исбора немолодая леди. Теперь понятно, кто она... как же он забыл-то порядок событий в своей жизни? А забыл ведь, запутался.
  -Может, Сеуфа возьмешь? - неуверенно предложил он.
  -На кой ляд мне сдался сын Рыжего Сольфа? - фыркнула она. - Он-то в чем виновен? Разве что мать его, что спала с кем ни попадя.
  Иптакен вскочил, тяжелым движением опрокидывая на нее стол.
  Словно врезался в стену тяжелый обеденный стол; не мог он его сдвинуть, как ни старался.
  -Сиди уж, - услышал он проникающий в самую душу шепот с той стороны столешницы. - Солнце-то село, сынок.
   Киев, май 2005 г.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"