Аннотация: Мы смотрим и так познаем мир. Что-то, на самом деле, многое - остается вне поля зрения. А между тем и тем - видимым и невидимым - рамка. Она-то - самая интересная
Появившийся перед ней портрет совсем не внушал доверия. Лицо было потухшим, глазки - злющими и беспокойными.
- Здравствуйте, - вежливо произнесла она. Глаза остановились на ней, его попытка сфокусироваться на ней казалась героической.
- Мне бы... Мне бы... - нехитрые буквосочетания явно не хотели делить свое звучание с другими словами.
Она улыбнулась, чуть склонив голову: - А кого из писателей вы любите?
- Я... Это... - ему, наконец, удалось сосредоточиться. - Вообще-то я люблю русскую классику. - Слова давались ему все еще нелегко.
Разговор потек чуть свободней. Вновь учась говорить, он рассказал ей о гадюке-жене, дочке, которую не видел две вечности, признался, что уже давненько не видел людей, ну как не видел - вживую не видел, только через скайп, и то - только в силу необходимости поддерживать счет на кредитке в пристойном состоянии. Большую же часть времени он рисовал - логотипы, картинки, а в промежутках между заказами - ее, дочь, которой он когда-то читал восхитительные рассказы Джанни Родари.
Не дав ей прийти в себя, персонажа вскоре сменил другой портрет. Человек внимательно оглядел свою рамку, зачем-то даже пощупал ее. Неодобрительно сдвинул брови и заговорил.
- Почему вы грустная?
- Потому что мир несовершенен, полагаю. - Ответ казался ей очевидным, а банальности говорить неудобно, тем более, когда общаешься с портретами.
- Вы невероятно ошибаетесь. Вот возьмите, ну, например, Брэдбери. В несовершенном мире он просто не смог бы написать "Вино из одуванчиков". Или давайте по-другому: после того, как он его написал, мир навсегда починился. А Фэнни Флэгг закончила его дело, сотворив "Жаренные зеленые помидоры".
- Знаете ли, с вами спорить сложно - да и не хочется, - вдруг призналась она. - Но, согласитесь, ведь мир все время прогибается под тяжестью слов. Вот даже то немногое, что мы наговорили - сделало его ношу еще более тяжелой. Сказанное - ложь, знаете же. И только непроизнесенное слово, будучи услышанным, лечит хрупкую реальность, истертую звуками. Только книги.
- Книги, - повторил он за ней, смакуя слово. И замолчал.
Очень серьезно, приняв ее игру, не исторгнув ни звука, объяснился знаками и ушел, на прощанье поклонившись чуть глубже необходимого для незнакомцев.
Видимо, это был последний портрет. Сил ждать не было, тишину вечернего города нарушать тоже не хотелось, она тихонько прикрыла окошко книжного киоска, все гадая - а как выглядит ее портрет, заключенный в ту же белую пластиковую рамку окошка, портрет, из которого то хочется сбежать, то, наоборот, застыть, давая другим налюбоваться собой, портрет, который обрамлял и ее слезы, и широкую улыбку, и задумчивость, да, словом, все, что с ней происходило, что добиралось де ее раковины, тревожа и вдохновляя, каждым звуком и порывом заставляя жить.