Александра стояла на автобусной остановке и оживленно разговаривала с женщиной. По их позам было видно, что беседуют они уже давно. Я поприветствовал старую знакомую. Ее подруга будто того и ждала и поспешно попрощалась.
- Извините, - сказал я, - прервал вашу беседу.
- Все нормально. Как раз ее автобус подошел.
Оглянувшись, я увидел, что женщина устремилась в открывающуюся дверь тормозившего автобуса.
Мы с Александрой когда-то работали в соседних организациях, в одном здании. Здоровались. Она была незамужней. Заведовала фотолабораторией. О ней говорили кое-что пикантное. Будто бы она была виновницей в том, что ее приятель лечился у венеролога. Не знаю, повлияли ли ее "подвиги" или действительно возникла производственная необходимость, но она попала под сокращение. Поговаривали, что после этого примкнула к баптистам.
В те годы я почти ежедневно ездил после работы на мопеде мимо ее частного дома на дачу. Иногда заставал ее на улице в компании взрослой дочери. Перебрасывались несколькими фразами. Однажды, когда мотор отказал, я оставил свою технику у нее во дворе. А когда мне потребовался фотообъектив для фотоаппарата "Зенит", Александра незадорого продала его мне. Правда, оказалось, что он не совсем исправен. Но об этом она меня не предупредила.
С тех пор прошло много лет. Уже давно были проданы дача и мопед, и я не появлялся на той улице. Не пересекались мы и в городе. И вдруг такая неожиданная встреча.
Симпатичное лицо Александры плотно облегала косынка, завязанная вокруг шеи. От этого оно выглядело довольно привлекательным, но казалось каким-то неестественно маленьким.
- Сколько лет, сколько зим! Чем занимаетесь, где работаете? - спросил я.
- Нигде. Уже два года, как на пенсии.
- Что вы говорите! Получается, на шестнадцать лет меня моложе, а уже на отдыхе! Где живете: в своем доме или у родителей в Молдавии?
- И там, и там.
- У вас, видимо, и внуки есть?
- Дважды бабушка уже.
Вспомнили общих знакомых. Я похвастался тем, что не сижу без дела, еще сотрудничаю со своей организацией и доволен этим. Несколько рассказов написал и опубликовал.
- Не о том надо сейчас заботиться! О душе пора подумать! - вдруг заявила Александра.
Такого совета или пожелания я никак не ожидал. Она невольно затронула самую нелюбимую мною тему - о религии. Тут только я вспомнил, что она - баптистка. А значит другого от нее ожидать не приходится. Ее слова живо напомнили мне бесцеремонных незнакомок, останавливавших меня на улице. Я отмахивался от них и не вступал в полемику. А тут меня прорывало.
- Почему мне не нравятся сектанты, - сказал я в сердцах, - так это потому, что они какие-то нахальные. Ну, чего вам от людей нужно? Кто вы такие, чтобы навязывать другим свои убеждения?
- Сказано - проповедуй...
- Кому сказано, вам? Если нагрешили, так отмаливайте грехи свои, но не лезьте к людям, не стройте из себя исключительных. Я в детстве крещеный и признаю православие. Ведь кроме вас, баптистов, есть еще адвентисты седьмого дня, свидетели Иеговы, буддисты, иудеи, кришнаиты, сатанисты, молокане и еще многие другие, всех не упомнишь. И что - только у них истинная вера, а наша исконная, православная ничего не значат? К ним не идут, так они готовы за руки хватать людей на улице и тащить в секты.
"Вам что, с выработки грехи снимают?" - хотел было я съехидничать, но сдержался. На лице собеседницы отразилось мучительное раздумье. Она, очевидно, подумала, что я могу знать некоторые факты ее биографии.
- До свиданья! - быстро сказала Александра и устремилась к подходившему маршрутному такси.
А я пошел своей дорогой. При этом размышлял о том, что вряд ли эти, пристающие к нам на тротуарах, на остановках, в любом другом месте люди искренне верят в Бога. Вот они-то и есть фарисеи нашего времени! Веруют на показ, играют роль фанатов, спасителей человечества. Прослушали пару проповедей своих пастырей. Получили на руки листовки или брошюры, отпечатанные в заграничных типографиях. И уже воображают из себя учителей, апостолов. Лучше бы им преподали правила хорошего тона.
Чтобы вовлечь людей в разговор, они задают незамысловатые вопросы. Видимо, совсем недавно в своих сектах получили ответы на них и очень гордятся этим. Молодая женщина и ее пожилая подруга как-то спросили меня, остановив: "Знаете ли вы имя Бога?". Другие две бесцеремонные красавицы, нагнав меня, на ходу задали вопрос: "Известно ли вам, что такое конец света?". При этом пыталась вручить мне красочную листовку. Меня это почему-то задело за живое. Я остановился и задал им встречный вопрос:
- Сравните свой возраст и мой. Кто из нас больше прожил и больше знает? Кто у кого должен учиться? Я, в отличие от вас, знаю, что такое конец света.
Они начали говорить что-то заученное, а я ушел от них с чувством отвращения. Пусть готовятся к концу света, а я еще поживу. Я еще поживу! Смело иду на восьмой десяток!
...В самое лютое военное время, когда немцы на своей шкуре испытывали, что такое русские морозы, в нашей сибирской хижине, называемой также хатой или избой, было тоже холодно. Укрывшись "дерюжкой", сидел я на еле теплой русской печи и потихонечку умирал от голода и болезни. Из угла, где находилась божница, за мной постоянно наблюдал с иконы Иисус Христос.
В голове возникали неясные мысли. Бог даровал нам жизнь? А потом? Мысли эти были на уровне чувств. Словарный запас у меня был слишком мал.
Мать моя была верующей, а отец - коммунист. Он побывал на фронте, через полгода вернулся без левой руки. Теперь выполнял мирное партийное поручение - возглавлял сельский совет. Но икону Иисуса Христа в блестящей оправе из фольги, обрамленную вышитым полотенцем, по требованию матери все же оставил в доме. И я, получалось, находился между двух огней: верующей матерью и неверующим отцом.
Был я крещеный и имел крестного отца и крестную мать. Даже шутка бытовала в семье: "Ваську кололи и Ваську крестили!". Когда я первый раз ее услышал, то ничего не понял. Старшая сестра Шура расшифровала мне эту загадку.
...Отец мой, механизатор колхоза, тогда еще молодой коммунист, был против моего крещения. Он не хотел получить за это порицание по партийной линии. А его мать, моя бабушка Любава, не могла допустить, чтобы ее любимый внук остался нехристем. Так и схлестнулись надо мной воли двух сильных личностей.
Бабушка была женщиной мудрой, себе на уме. Она решила перехитрить сына. Трудность состояла в том, что церковь находилась в соседнем селе, в пяти километрах от нашего дома. Вместе с мамой, Еленой Евсеевной, а также взрослыми племянниками бабушка в деталях разработал операцию. Оставалось ждать.
Родился я в октябре. А в ноябре, с наступлением первых морозов, отец решил заколоть откормленного на мясо кабанчика Ваську. Позвал друзей на помощь. Дело это хлопотное. Повзрослев, я много раз видел, как это делается. Кабана или свинью валят на бок и вонзают в сердце острый нож. Визг животного слышен на всю округу. Потом тушу выносят во двор и раскладывают вокруг нее костер из соломы - смолят. Позднее обжигать стали паяльными лампами и газовыми горелками. Но правильным до сих пор считается смоление соломой. Мясо от этого будто бы вкуснее.
Бабушка все рассчитала. Будущий мой крестный отец, Петр Семенович, тогда еще неженатый парень, подогнал к концу огорода конную подводу. С ним была и будущая моя крестная мать - незамужняя двоюродная сестра Анна Петровна. Завернув меня в теплое одеяло, бабушка Любава ждала от моей мамы сигнала. Как только Ваську-кабана повалили и он издал свой оглушительный поросячий визг, бабушка незаметно вышла из дома и поспешила к подводе.
Отец и не заметил, как меня, уже крещеного, привезли домой и распеленали. Несколько минут спустя мужчины, разделав кабана, умыли руки. За столом, отведав свеженины под рюмку-другую самогонки, приятели шумно разговаривали. Необычно весело было и детям, забравшимся на русскую печь. Там сидели восьмилетняя Шура, шестилетний Валентин и их сверстники из соседних домов.
- Что вы там хихикаете? - спросил отец.
- А мы сочинили: "Ваську кололи и Ваську крестили!".
Великая тайна открылась. Теперь уже все хохотали. Вопреки ожиданиям, отец не рассердился на свою мать. Когда колют кабана, у людей всегда хорошее настроение. И никому не хочется ссориться.
...Так вот, сидел я, раб божий Василий, на печи. Не знаю, почему я в тот зимний день был предоставлен самому себе. Где-то на Западе рвались снаряды и бомбы, гибли люди. А я вдали от фронта потихонечку умирал. Не было мне тогда еще и семи лет. И я думал о том, что если мне суждено умереть, то сейчас самое время, пока дома никого нет. Придут, а я уже "холодный". Так говорили о покойниках, которые появлялись почти в каждом доме.
Временами я как будто оказывался не в комнате, а в незнакомом мне месте. При этом куда-то летел, парил над землей. А земля выглядела необычной. Она походила на ухоженный огород, только очень огромный. И лунки на ней были огромные, продолговатые, метров пять в длину. Расстояние между ними превышало размеры их их раза в два. И были они без дна, выглядели как отверстия в метровой толще почвы. И этот ноздреватый слой земли ни на чем не держался. Он парил, как облака, метрах в трех-четырех над другим слоем земли, но уже как будто бы сплошным.
Летел я по собственной воле. Поняв устройство "огорода", я нырнул в лунку и оказался парящим между двумя слоями земли. Там царило слабое освещение. Боясь заблудиться, я преодолел всего два окна и через третье вылетел на поверхность. Но что-то тянуло меня вновь и вновь залетать под землю, в этот таинственный и жуткий полумрак, и я это делал. При этом мое сознание было все время начеку. Я старательно запоминал дорогу и вел счет лункам. В какой-то момент пришло ощущение усталости. Я повернул обратно и тем же путем возвратился к исходной точке. Силы оставили меня, я лег на мягкую землю и отключился.
Очнувшись, я не мог понять, был ли это сон или явь. Я видел все очень отчетливо. Сознание мое было ясным. Маршрут четко вырисовывался в моей голове. И только невероятная усталость и подскочившая температура свидетельствовали о том, что со мной что-то происходило.
Болезнь не отступала. Я не раз еще погружался в странное состояние и улетал под землю. Держался знакомого маршрута. И только один раз захотелось мне проверить, нет ли таких же отверстий во втором слое земли. Я уже стал всматриваться в полумрак и даже увидел куда-то ведущий ход. Но тут какая-то грубая сила швырнула меня на поверхность. Кто-то тряс меня за плечо. Я открыл глаза и увидел маму. Она растолкала меня, чтобы напоить настойкой трав. С этого дня я пошел на поправку.
Своих убеждений в ту пору я еще не имел. Помнил, как зашивали отцу в шапку "сохранную молитву", провожая его на войну. Потом говорили, что именно она спасла солдата от гибели. Мама часто крестилась, шептала молитвы. Делала она это очень искренне. Постепенно и я приобщался к вере. Когда к нам заходили побирушки, мама отдавала им последний кусочек хлеба. Видя недоумение на наших детских лицах, она говорила: "Может быть, сам Боженька к нам приходил переодетый, чтобы проверить, есть ли у нас сострадание?". А мне жалко было еды.
Глядя в угол, где была икона, я подумал: "Пусть Господь меня покарает или спасет от гибели", - и стал готовиться к отважному поступку.
Выбравшись из своего логова, я взобрался на табуретку и на миг замер, оказавшись лицом к лицу с ликом Иисуса Христа. Собрав все свое мужество, я прошептал: "Боженька, сделай так, чтобы в нашем доме появились еда и топливо. Не хочу умирать". Я впервые так близко видел икону. Оказалось, что это обычная доска, а на ней грубый, с глубокими трещинами рисунок. Издали всего этого не заметно.
Я несколько раз перекрестился. Долго стоял перед иконой, все более и более убеждаясь, что это - дерево, а на нем - рисунок. Вспомнились слова отца, говорившего то же самое. И я вдруг решил, что никакой помощи от этого изображения не получу. Не знаю почему, но я плюнул на икону. Видимо, хотел в чем-то убедиться или испытать свою храбрость. Со страхом ожидал, что тотчас последует возмездие и я или превращусь в камень, или заживо сгорю. Но ничего не случилось. Только слюна потекла тонкой струйкой по пыльной доске, по лику Иисуса Христа.
Я еле справиться с оцепенением от охватившего меня чувства, как входная дверь стремительно распахнулась. Я в ужасе оглянулся. На пороге стояла мама. Я так ей обрадовался! Как спасению, как вечной выручке.
-Что ты там делаешь? - спросила она.
У меня сердце все еще было в пятках. Но как можно спокойнее я сказал:
- Пыль накопилась на иконе, я ее вытираю.
И стал рукой размазывать свою слюну. Мама тут же подала мне тряпку, и я хорошенько вытер иконную доску.
Мы, голодные дети войны, подрастали, и по пути в школу в соседнее село Кашино, где меня крестили, не раз говорили о том, что есть на свете великая несправедливость. Полуголодные, плохо одетые, мы старались понять, почему нам выпала такая доля? Конечно, Гитлер виноват. Но только ли он? Произвести нас на свет было и желание, и как бы даже чье-то благословление. А вот когда мы уже живем и ходим в школу, то никому до нас нет дела. Хочешь - живи, не хочешь - помирай. А вырастем - сразу о нас вспомнят. И хлеб для людей будем выращивать, и в армию пойдем служить, родину защищать. Так оно и было.
...После учебы в техникуме я должен был ехать на работу на Дальний Восток. Прощаясь с родными местами, я в задумчивости проходил знакомой тропинкой вдоль озера. У самого берега в воде лежала наполовину заиленная пластина величиной с лист бумаги. Взяв и отмыв ее, я был поражен: у меня в руках была икона Божьей Матери с Младенцем, отлитая в бронзе. Откуда она взялась? Как она оказалась в воде? Много людей проходило в том месте, но почему они не увидели икону?
Когда я показал находку матери, она посоветовала:
- Раз она далась тебе в руки, значит так надо. Возьми ее с собой.
Икона была со мной и на работе, и на службе в армии. А однажды она исчезла. Я до сих пор не могу понять, где и когда ее не стало. Забрал ли ее старшина в ротной каптерке? Или выкрал вор в поезде? "Значит, кому-то она стала нужнее, чем мне". Я размышлял о ней, как о ком-то живом. "Ей виднее", - думал я.
Много пришлось пережить мне в жизни, помыкаться по белу свету. Судьба реально уберегла меня от бандитского ножа, от несчастного случая. Недруги и завистники не раз подставляли меня. Но каждый раз по совпадению самых неожиданных случаев замыслы их срывались. Похоже, что с того дня, когда испытывал я свою веру, стоя перед иконой, а может быть и с самого дня рождения, а вернее, с дня крещения, присматривает за мной могучий ангел-хранитель. Мне кажется, что он был со мной всегда и везде. Я сужу о нем по делам, по удачным стечениям обстоятельств, по результатам сбывшихся мечтаний. Такая вот судьба.
Бывает, снится мне тяжелый сон. Иногда это бык, который за мной гонится. Куда бы я ни укрылся, он меня находит. И вот уже, кажется, не миновать его острых рогов. Я понимаю, что это не просто бык. Он парализует мое сознание, я не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой. И тогда, собрав всю волю и силу, я начинаю креститься онемевшей рукой. От этого движения просыпаюсь с ощущением победы над злом. И сам себе удивляюсь: как глубоко в душе хранится вера православного человека! Крестили меня младенцем, когда я ничего не смыслил. Казалось бы, бесполезный труд. А вот ведь не зря. До сих пор ощущаю я в себе что-то вроде светлого заряда, некий несгибаемый чистый стержень, на котором зиждется все мое существо. Может быть, это и есть бессмертная душа, данная Богом?
Теперь на моем столе другая, очень дорогая мне икона - святого Василия Великого. Несколько лет назад прислал ее мне персонально настоятель Свято-Покровского кафедрального собора нашего города покойный Николай Николаевич в день моего Ангела. Это была для меня большая честь и полная неожиданность. И теперь каждый раз в Старый Новый год, который совпадает с днем моего Ангела, я вспоминаю светлый образ Николая Николаевича. И все больше убеждаюсь в том, что истинная вера не нуждается в афишировании. Если она есть, то ее не спрячешь, а если нет, то, как бы ты красиво ни говорил, все это - пустые слова.