Хруцкая Татьяна Васильевна. Истинное для меня и для ведущих умов грядущего

Татьяна Хруцкая

"ИСТИННОЕ ДЛЯ МЕНЯ И ДЛЯ ВЕДУЩИХ УМОВ ГРЯДУЩЕГО"

на том уровне, который для меня достижим

Для серьёзных читателей, которые ищут взгляда на жизнь

"Понимать мир - это значит стоять с миром вровень..."

"Всемирная история - это наша картина мира,

упорядоченное представление прошедшего...

История -

это современные события с устремлённостью в будущее и оглядкой на прошлое.

Образ всемирной истории представляет собой духовное состояние,

передававшееся по наследству из поколения в поколение...

Гердер назвал историю воспитанием рода человеческого,

Кант - развитием понятия свободы,

Гегель - самораскрытием мирового духа...

Человеческая история - это совокупность и воплощение исполинских биографий.

Исторически необходимая мысль, которой суждено обозначит эпоху -

собственность того, на чью долю выпало быть её автором.

Она принадлежит всему тому времени вообще;

она бессознательно действует в мышлении всех и каждого...

Есть ли логика в истории?

Существует ли по ту сторону единичных событий

во всей их случайности и непредсказуемости

метафизическая структура исторического человечества,

независимая от наблюдаемых повсюду,

расхожих духовно-политических порождений на поверхности?..

Структура, которая и вызывает к жизни действительность низшего порядка?..

Если нам хочется узнать,

какой вид будет иметь судьба цивилизации при своём исполнении,

нам следовало бы постичь, что такое культура,

в каком отношении она пребывает к зримой истории, к жизни, душе,

к природе и духу, в каких формах она проявляется и до какой степени

эти формы - народы, языки и эпохи, битвы и идеи, государства и боги,

искусства и художественные произведения, науки, права, экономические формы

и мировоззрение, великие люди и великие события -

являются символами и должны толковаться в качестве таковых..."

Санкт-Петербург

2022 год

ПО МОТИВАМ ПРОЧИТАННОГО

"ЗАКАТ ЗАПАДНОГО МИРА"

"Новое поколение уже явилось на свет с нужными задатками...

Мыслитель - это человек, которому на веку написано

символически изобразить свою эпоху

через собственные наблюдение и понимание.

Ему не остаётся выбора. Он мыслит так, как должен мыслить,

и для него истинно то, что явилось на свет месте с ним в качестве картины мира.

Это то, что он не измышляет, а открывает в себе самом.

Это его двойник, собственная его сущность, ухваченная в слове,

оформленный в учение смысл его личности,

неизменный для его жизни, потому что он тождественен своей жизни.

Необходим лишь этот символический момент,

вместилище и выражение человеческой истории...

Книга "Закат Европы" вышла в свет 20 апреля 1918 года.

В книге содержится лишь одна сторона того, что вижу я перед собой,

новый взгляд исключительно на одну лишь историю, философию судьбы...

Книга обращена лишь к тем читателям,

кто знает толк в переживании звучания слов, в переживании образов...

Вечно-вчерашние набрасываются на всякую мысль,

предназначенную исключительно для следопытов завтрашнего дня...

Понимать мир - это значит стоять с миром вровень.

Средство познания неживых форм - математический закон.

Средство для понимания живых форм - аналогия...

Сознание того, что число форм всемирно-исторических явлений ограничено,

что времена, эпохи, положения, лица повторяются как типы,

существовало всегда...

Бытуют сравнения Будды - с Христом,

древнего христианства - с современным социализмом...

Зримая история - это выражение, знак, оформившаяся душевность...

Как пишет Галилей,

в великую книгу природы философия вписана математическим языком.

Однако мы всё ещё ожидаем ответа философа на вопрос,

на каком языке написана история и как его следует читать...

Математика и принцип причинности ведут к естественному,

хронология и идея судьбы - к историческому упорядочению явлений.

Оба этих порядка охватывают - каждый для себя - весь мир...

Природа - это образ, посредством которого человек,

принадлежащий к высшей культуре,

придаёт единство и смысл непосредственным впечатлениям своих чувств.

История - образ, исходя из которого фантазия человека

силится постичь живое бытие мира в связи с собственной жизнью...

Для кого существует история?

Несомненно, для всякого, поскольку всякий человек

со всем его бытием и бодрствованием является составной частью истории...

Что означают дневники и автобиографии для отдельного человека,

тем же оказываются для души целой культуры

исторические исследования в наиболее широком объёме,

когда они включают в себя

все разновидности сравнительного психологического анализа

чуждых народов, эпох, обычаев и нравов...

Слово "Европа" вообще следовало бы вычеркнуть из истории.

Никакого "европейца" как исторического типа не существует.

Всё это слова,

происходящие из поверхностного истолкования географической карты,

и в действительности им ничего не соответствует.

Лишь слово "Европа" с пребывающей под его влиянием совокупностью идей

связало в нашем историческом сознании Россию с Западом

в одно ничем не оправданное единство.

Здесь среди воспитанной на книгах читательской культуры,

чистой воды абстракция привела к колоссальным последствиям в реальности.

Эти читатели в лице Петра Первого на столетия подменили

историческую тенденцию примитивной народной массы,

при том, что русский инстинкт справедливо и глубоко -

с нашедшей своё воплощение в Толстом, Аксакове и Достоевском

враждебностью - отграничивает "Европу" от "матушки России".

Запад и Восток - понятия, наделённые подлинным историческим содержанием.

"Европа" - пустой звук...

"Очевидно, в жизни важна жизнь, а не её результат". (Гёте)

Относительно всякого организма нам известно,

что темп, облик и продолжительность его жизни

и всякого его единичного жизненного проявления

определяются особенностями вида, к которому он принадлежит...

Всякому здесь дано наделённое безусловной несомненностью

ощущение рубежа, тождественное с чувством внутренней формы...

У "человечества как такового" нет никакой цели, никакой идеи, никакого плана...

Взамен картины всемирной истории я вижу драму с участием множества культур,

с первозданной мощью расцветающих на лоне материнского ландшафта,

с которым каждая из них

нерушимо связана на всём протяжении своего существования,

и каждая из них напечатлевает на своём материале, человечестве,

свою собственную форму,

и у каждой - собственная идея, собственные страсти, собственные жизнь, воля,

чувствования и собственная смерть...

Бывают расцветающие и стареющие

культуры, народы, языки, истины, боги, ландшафты...

Всякая культура располагает своими новыми возможностями выражения,

которые появляются, зреют и увядают, никогда больше не повторяясь...

Эти культуры, живые существа высшего порядка,

вырастают в возвышенной бесцельности, подобно полевым цветам...

Как и растения с животными,

они относятся к живой природе Гёте, а не к мёртвой природе Ньютона...

Во всемирной истории

я усматриваю картину постоянного образования и преобразования,

восхитительного становления и гибели органических форм...

Гегель простодушно заявлял, что будет игнорировать те народы,

которые не укладываются в его систему истории...

Сегодня мы мыслим частями света...

Заглянем в лучшие наши книги.

Когда Платон говорит о человечестве,

он подразумевает греков в противоположность варварам.

Это полностью отвечает неисторическому стилю античной жизни

и приводит к таким результатам,

которые оказываются верными и значимыми для греков...

Однако когда насчёт нравственных идеалов философствует Кант,

он настаивает на значимости своих высказываний

для людей любого рода и всех времён...

Взгляда, брошенного на Аристотеля и на полученные им иные результаты,

довольно, чтобы понять, что в данном случае размышляет сам с собой

не менее ясный, но наделённый иными задатками ум...

Русскому мышлению категории западного мышления не менее чужды,

чем западному - категории китайского и греческого мышления...

Вопрос полноты философии будущего состоит в том,

чтобы разыскивать такие истины и узрения,

которые с уверенностью развили из себя люди иных культур...

Понимание живого мира - вот что следует назвать языком исторических форм.

Всеобщая значимость - это ложное заключение о других по себе.

Картина начинает внушать большую тревогу, когда мы обратим своё внимание

на современных западноевропейских мыслителей в той точке,

где центр тяжести философствования перемещается

из сферы абстрактно-систематического в область практически-нравственного,

и на место проблемы познания

заступает проблема жизни: воля к жизни, к власти, к действию.

Здесь уже рассматривается реальный человек,

как он обитает на поверхности Земли в историческую эпоху...

Исторический горизонт Ницше...

Мир идей Шопенгауэра, Канта, Фейербаха, Геббеля, Стриндберга...

Вся психология западных философов,

несмотря на притязания на общемировую значимость,

имеет чисто западный характер...

Всё это вовсе не всемирно-исторические и "вечные" ценности,

а ценности эпизодические и местные,

по большей же части они вообще ограничены

нынешней интеллигенцией крупных городов западноевропейского типа...

Всё, что до сих пор высказывали и мыслили на Западе по проблеме

пространства, времени, движения, числа, воли, брака, собственности,

трагического, науки,

оставалось узким и сомнительным,

потому что при этом

постоянно стремились отыскать единственное решение вопроса

вместо того, чтобы понять наконец,

что множество вопрошающих даст в результате такое же множество ответов,

что всякий философский вопрос

представляет собой лишь скрытое желание получить определённый ответ,

заключённый уже в вопросе,

что великие вопросы эпохи вообще не могут быть постигнуты

с достаточной степенью преходящести,

почему и следует принять целую группу исторически обусловленных решений,

и лишь панорамный взгляд на эти решения -

в отвлечении от всех собственных ценностных мерок -

способен открыть последние тайны...

Для подлинного знатока людей

не существует абсолютно верной или неверной точки зрения.

Перед лицом таких непростых вопросов, как о времени или браке,

недостаточно вопрошать личный опыт, внутренний голос, рассудок,

мнение предшественников или современников.

Так мы узнаем то, что истинно для самого вопрошающего или для его эпохи,

однако это ещё не всё.

Явления иных культур вещают на иных языках.

Для иных людей существуют и иные истины.

Мыслитель принимает их все либо ни одну из них.

Становится понятно,

к какому расширению и углублению способна западная критика мира,

как и то, сколько ещё всего должно попасть в поле нашего зрения,

какой утончённости ощущения формы, какой высокой степени психологичности,

какой самоотверженности

и независимости от практических интересов и незауженности горизонта

следует нам достигнуть, прежде чем мы сможем сказать,

что поняли всемирную историю, мир как историю...

Сочувствие, созерцание, сравнение, внутренняя уверенность,

точная чувственная фантазия - вот средства исторического исследования...

Юность... подъём... расцвет... упадок... Обозначение органических состояний...

Материалисты считают,

что причиной опускания одной чаши весов является поднятие другой...

Мы имеем здесь причину и следствие.

Социальные, сексуальные и политические факты составляют причины,

а религиозные, духовные, художественные - следствия.

Идеологи, напротив,

утверждают, что подъём одной чаши имеет причину в опускании другой,

и доказывают это с той же самой точностью.

Они погружаются в культы, мистерии, обычаи, в тайны стихов и линий

и едва удостаивают взгляда заурядную повседневную жизнь,

это прискорбное следствие земного несовершенства...

Но не имеет значения,

взираешь ли ты на прошлое глазами Дон Кихота или Санчо Пансы.

К цели не приводит ни тот, ни другой путь...

Проблема цивилизации...

Что такое цивилизация, рассмотренная как органически-логическое следствие,

как завершение и исход культуры?

Ибо у всякой культуры своя собственная цивилизация.

Цивилизация - это неизбежная судьба культуры...

Греческая душа и римский интеллект...

Так отличаются между собой культура и цивилизация...

И это справедливо не только для античности...

Переход от культуры к цивилизации происходит в античности в IV веке,

на Западе - в XIX веке.

Начиная с этого времени

великие духовные решения уже не адресуются "всему миру",

но трём или четырём всосавшим в себя всё содержание истории

мировым столицам, рядом с которыми весь прочий ландшафт данной культуры

снижается до уровня провинции, обязанной, со своей стороны,

теперь лишь питать мировые столицы своими остатками высшего человечества.

Мировая столица и провинция - это базовые понятия всякой цивилизации.

Вместо мира город, точка, в которой собирается вся жизнь отдалённых стран,

между тем как всё прочее усыхает;

вместо полного формы, сросшегося с землёй народа - новый кочевник, паразит,

обитатель крупного города, чистый, лишённый традиций,

выступающий в виде флуктуирующей массы человек практического склада,

безрелигиозный, рассудительный, бесплодный,

с глубинным нерасположением к крестьянству,

а значит, громадный шаг к неорганическому, к концу, - как всё это понимать?

Франция и Англия уже совершили этот шаг, а Германия собирается.

Вслед за Сиракузами, Афинами и Александрией идёт Рим.

Вслед за Мадридом, Парижем и Лондоном - Берлин и Нью-Йорк.

Сделаться провинцией -

вот судьба целых стран, которые оказываются вне поля излучения этих городов.

Мировая столица означает космополитизм вместо родины,

холодное чутьё на факты вместо благоговения

перед доставшимися от предков и органически произросшим,

научную безрелигиозность как окаменелость на месте былой религии сердца,

"общество" вместо государства, естественные права вместо унаследованных.

Родина - глубокое понятие,

обретшее смысл, как только варвар сделался культурным человеком,

и утрачивающее его вновь, стоит цивилизованному человеку

избрать девизом слова: "где хорошо, там и родина".

Деньги как неорганическая, абстрактная величина,

отделённая от всех связей со смыслом плодородной почвы,

от ценностей изначального жизненного уклада...

Начиная с этого момента возвышенное мировоззрение - это вопрос ещё и денег.

Не греческий стоицизм,

а римский стоицизм предполагает в качестве своей основы имущество,

и не социально-нравственное умонастроение 18-го века,

но то, которое мы встречаем в веке 20-ом,

когда оно сделалось помимо профессиональной и прибыльной агитации

ещё и реальным делом, представляет собой занятие для миллионеров.

Мировую столицу образует не народ, но масса.

Непонимание ею всего традиционного,

когда разворачивается борьба с культурой

(с аристократией, церковью, привилегиями, династическим принципом,

с условностями в искусстве, с пределами познаваемости в науке),

её превосходящая крестьянскую сметку острая и холодная интеллигенция,

её натурализм в совершенно новом смысле,

который, перескакивая через Сократа и Руссо

в том, что касается сексуальности и социальности,

зацепляется за пра-человеческие,

оставшиеся далеко позади инстинкты и состояния, это "хлеба и зрелищ",

которое является ныне вновь как борьба за повышение оплаты труда,

как спортплощадка, -

всё это, в противоположность окончательно завершённой культуре и провинции,

знаменует совершенно новую, позднюю и не имеющую будущего,

однако неизбежную форму человеческого существования.

Вот что молит о том,

чтобы открыть взору не партийца, не идеолога, не злободневного моралиста,

не из закоулка какой бы то ни было "точки зрения", но с вневременной высоты,

при взгляде, направленном на исторический мир форм тысячелетий -

когда мы действительно желаем постичь масштабы современного кризиса...

Взгляду всякого, кто научился видеть, открывается идея...

Массовые партии лишь кажутся центрами решающих действий.

Всё определяет небольшое число превосходных умов,

между тем как масса политиков второго разряда,

риторов и трибунов, депутатов и журналистов

поддерживает перед нижестоящими иллюзию народного самоопределения.

А искусство? Философия?

Идеалы, что характерны для современности, социализм, дарвинизм,

женские и семейные проблемы у Ибсена, Стриндберга и Шоу,

импрессионистские тенденции чувственности,

весь этот букет современных томлений, искусов и страданий,

выражением которых является лирика Бодлера и музыка Вагнера,

предназначены не для мироощущения естественного человека,

а исключительно для городского головного человека.

Гимнастика, турнир принадлежат культуре, спорт - цивилизации.

Само искусство становится спортом (искусство для искусства)

для высокоинтеллигентной публики, составленной ценителями и покупателями.

На свет появляется новая философия факта...

Новая литература, являющая собой

потребность для рассудка, вкуса и нервов жителя большого города,

провинциалу же непонятная и ненавистная...

Переход знаменуется рядом скандалов, характерных лишь для данной эпохи...

В каждом греке есть что-то от Дон Кихота,

в каждом римляне - что-то от Санчо Пансы,

и всё, чем они были сверх того, отступает на задний план.

Римское мировое господство - то было негативное явление,

результат не превосходства одной силы над другой,

а отсутствие сопротивления с другой стороны.

Римляне вообще не завоёвывали мира.

Они лишь вступили во владение тем, что лежало,

доступное в качестве добычи каждому.

Римская империя возникла на свет не в результате

величайшего напряжения всех военных и вспомогательных финансовых средств,

а вследствие отказа древнего Востока от внешнего самоопределения.

Империализм как типичный символ конца...

Империализм - это цивилизация в чистом виде.

В форме этого явления кроется неотвратимая судьба Запада.

Культурный человек направляет свою энергию внутрь,

Цивилизованный - наружу...

Слова "Распространение - это всё" содержат в себе

наиболее характерную тенденцию всякой созревшей цивилизации.

Тут не существует выбора.

Здесь нет абсолютно никакого места

осознанной воле отдельного человека, целых классов или народов.

Тенденция к экспансии - это рок, нечто демоническое и чудовищное,

что хватает человека стадии мировых столиц,

ставит его себе на службу и его потребляет

вне зависимости от ого, желает ли он того и догадывается ли об этом он сам.

Жизнь - осуществление возможного.

"Что нынешнему человеку до судьбы? Политика - вот судьба".

Государственная идея уступает натиску экономических факторов...

Приходит к завершению идея государственной службы

и начинается принимающая в расчёт лишь силы, а не традиции, воля к власти.

Под успешной политикой

понимаются исключительно территориальные и финансовые успехи...

Западноевропейская цивилизация

ещё никогда не воплощалась с такой энергичностью...

Всё это величественное и благородное

являет собой прелюдию ещё предстоящего нам будущего,

которым окончательно завершится история западноевропейского человека...

Тот, кто не понимает, что в этом исходе ничего не изменишь,

кто пестует в себе идеализм провинциала и жаждет стиля жизни былых эпох,

тому нужно отказаться от мысли

понимать историю, переживать историю, творить историю...

Тайна исторической формы не лежит на поверхности

и не может быть постигнута через сходство.

В человеческой истории имеются явления с обманчивым сходством,

не имеющие между собой внутренне ничего общего...

19-ый и 20-ый века,

это как будто бы вершина восходящей по прямой линии всемирной истории,

как возрастная ступень обнаруживаются в любой созревшей до конца культуре

с их цивилизованной духовностью...

Так что будущее Запада - это не безбрежное восхождение

по фантастическим временным пространствам

в направлении наших нынешних идеалов,

но строго ограниченное в смысле формы и продолжительности,

неотвратимо предопределённое единичное событие истории

продолжительностью в несколько столетий,

которое можно обозреть

и в основных его чертах рассчитать на основании имеющихся примеров...

На одну идею замыкаются

и с её помощью совершенно непринуждённо разрешаются

все отдельные проблемы в области религиоведения, истории искусств,

гносеологии, этики, политики и политэкономии, -

проблемы, заставляющие современный дух трудиться над собой со всем пылом,

не достигая, однако, окончательного успеха...

Идея эта принадлежит внутренне необходимым элементам культуры

Западной Европы и её мироощущения.

Громадное углубление естественной и необходимой для нас картины мира

знаменуется тем,

что ту всемирно-историческую ситуацию, в которой мы пребываем ныне

и которую мы до сих пор

научились прослеживать как органическое целое в попятном направлении,

теперь можно будет в основных чертах прослеживать также и вперёд.

До сих пор о таком мог мечтать только физик в своих расчётах.

Это означает неизмеримое расширение жизненного горизонта.

До сих пор от будущего не возбранялось ожидать всего, чего хотелось.

Там, где нет никаких фактов, властвует чувство.

Впредь долгом всякого будет узнавать о предстоящем то, что произойти может

и, значит, произойдёт с непреложной необходимостью судьбы,

и что таким образом

абсолютно независимо от личных идеалов, надежд и пожеланий.

Теперь мы несвободны реализовывать то или это,

но исключительно лишь то, что неизбежно - или вовсе ничего.

Восприятие этого как "блага" отличает человека практического склада.

Сожалеть об этом и порицать не означает быть в состояние это изменить.

В рождении заключена смерть, в юности - старость,

в жизни - её образ и предопределённые ей границы продолжительности.

Современность - это цивилизационная, а не окультуренная эпоха.

И тут ничего не изменить...

Больше не будет позволено

с безраздельной самоуверенностью усматривать в сегодня и завтра

рождение или расцвет того, чего хотелось бы именно теперь,

если против этого достаточно весомо выступает исторический опыт...

Мы цивилизованные люди.

Нам приходится считаться с жестокими и холодными фактами жизни,

параллели которой мы находим в истории...

До сих пор мы были единодушны в том, что не признавали пределов;

верилось, что перед всякой эпохой стоят собственные задачи во всех областях;

а раз они быть должны, их отыскивали,

и всякий раз только после смерти удавалось установить,

насколько основательной была эта вера

и был ли труд всей жизни необходимым или же излишним...

Я усматриваю в этом учении благодеяние для будущих поколений,

потому что оно указывает им, что возможно и, значит, необходимо,

а что не входит в круг внутренних возможностей эпохи.

До сих пор на ложных путях

были растрачены колоссальные духовные и материальные силы.

Западноевропейский человек,

при всём своём историческом мышлении и ощущении,

в определённом возрасте никогда не осознавал подлинного своего направления.

Он продвигается наощупь

и блуждает, когда внешние условия ему не благоприятствуют.

И вот наконец длившаяся столетиями работа дала ему возможность

пересмотреть всё соотношение своей жизни с культурой как целым

и испытать, что он действительно может и должен.

Если под впечатлением этой книги люди нового поколения

пойдут в инженеры, а не в лирики, в военные моряки, а не в живописцы,

в политики, а не в гносеологи,

они сделают то, чего я желаю, и ничего лучшего им невозможно пожелать...

Всякое подлинное рассмотрение истории

является также и подлинной философией, иначе это просто накопление фактов.

Всякая идея живёт в историческом мире

и в силу этого разделяет общую судьбу всего преходящего...

Никаких вечных истин не бывает.

Всякая философия является выражением лишь своего времени,

и в природе не существует

двух эпох, которые имели бы одинаковые философские интенции...

Вечная жизнь сформировавшихся идей - это иллюзия.

В самом благоприятном случае

философия способна исчерпать целиком всё содержание эпохи,

осуществить его в себе и в таком виде,

в виде великой формы, воплощённой в великой личности,

передать для последующего развития дальше...

Лишь жизненная необходимость определяет достоинство учения...

Поэтому я усматриваю пробный камень того, что касается ценности мыслителя,

в его зоркости на великие факты его времени.

Только здесь и можно определить,

является ли некто всего-навсего набившим руку ремесленником,

без труда выпекающим системы и принципы,

блистает ли он ловкостью и начитанностью только в определениях и анализах,

или же из его трудов и наитий к нам обращается сама душа времени...

Философы недавнего прошлого...

Им недостаёт решающей роли в действительной жизни.

Ни один из них не вмешался в высшую политику,

в развитие современной техники, транспорта, народного хозяйства,

в какую бы то ни было область великой действительности

хотя бы лишь одним только поступком, одной могущественной идеей...

Конфуций несколько раз был министром...

Пифагор основал значительное политическое движение...

Гёте, который образцово отправлял свою министерскую должность,

направил свой интерес

на возведение Суэцкого и Панамского каналов и его экономические последствия.

Американская экономическая жизнь, её воздействие на Старый Свет

и находившаяся тогда на подъёме машинная индустрия

постоянно привлекали его внимание.

Гоббс был творцом величественного плана завоевания Англией Южной Америки,

и если тогда всё не пошло дальше занятия Ямайки, ему всё же досталась

слава одного из основателей британской колониальной империи.

Лейбниц, самый могучий ум во всей западноевропейской философии,

основоположник дифференциального исчисления,

помимо планов из области высшей политики,

указал на значение Египта для мировой политики Франции.

В то время его идеи опережали своё время... Уже тогда Лейбниц установил то,

что однажды Суэцкий перешеек станет ключом к мировому господству...

Переводя взгляд с людей такого калибра на современных философов,

испытываешь стыд... Какая мелкотравчатость личности!..

Какая заскорузлость политического и практического поля зрения!

Когда я раскрываю книгу современного мыслителя, то задаю себе вопрос,

задумывается ли он вообще о реальном содержании мировой политики,

о тяжких проблемах мировых столиц, капитализма, будущего государств,

о положении, которое уготовано технике на исходе цивилизации,

о русскости, о науке...

Из современных философов никто всего этого не замечает.

Всё это не есть содержание философии,

но несомненный признак её внутренней необходимости,

её плодотворности и символического ранга...

Из поля зрения исчез уже самый последний смысл философской значимости.

Её путают с проповедью, агитацией или специальной дисциплиной.

С высоты птичьего полёта мы опустились до кротовины.

Речь идёт о том,

возможна ли вообще подлинная философия сегодня или в будущем.

В ином случае лучше стать плантатором или инженером,

кем угодно взаправдашним и реальным,

вместо того чтобы заново пережёвывать затёртые темы

под предлогом "новейшего расцвета философского мышления",

как приятнее сконструировать авиационный мотор,

нежели ещё одну, столь же никчёмную, как предыдущие, теорию апперцепции.

Можно только пожалеть того, чья жизнь проходит

в формулировке воззрений на понятие воли и психофизического параллелизма,

осуществляемой несколько иначе, нежели это делала сотня предшественников.

Возможно, это "профессия", но философией это не является.

То, что не захватывает жизни эпохи в целом

вплоть до самых глубочайших её глубин, следовало обойти молчанием...

Я люблю глубину и изящество математических и физических теорий...

За великолепно прояснённые, высокоинтеллектуальные формы

быстроходного парохода, сталелитейного цеха, станка,

за изощрённость и элегантность химических и оптических процессов

я отдам всю стилевую невнятицу

сегодняшних художественных ремёсел с живописью и архитектурой заодно...

Искусство и философия более не принадлежат этому времени;

они исчерпаны, потреблены, излишни...

Сегодня во многих изобретателях, дипломатах и финансистах

живёт куда лучший философ,

нежели во всех тех,

кто предаётся пошлому ремеслу экспериментальной психологии...

Мы не выбирали этого времени.

Мы не в состоянии изменить того, что появились на свет

в качестве людей начинающейся зимы развитой цивилизации,

а не на солнечных вершинах зрелой культуры во времена Моцарта...

Так что прежде, чем приступить ныне к той или иной проблеме,

следует задать себе вопрос,

ответ на который даст инстинкт подлинно призванного,

что возможно для человека наших дней, а что он должен сам себе воспретить.

С концом 18-го века систематическая философия завершилась.

За ней следует не умозрительная,

а практическая, безрелигиозная, социально-этическая философия.

На Западе она начинается с Шопенгауэра,

который вначале поставил в центр своего учения

волю к жизни, "творческую жизненную силу",

у Маркса она вылилась в политэкономическую,

у Дарвина - в зоологическую гипотезу,

и вместе они неприметно изменили мироощущение

западноевропейского обитателя большого города.

Ныне систематическая философия бесконечно от нас удалена;

этическая завершена...

Моя философия - выражение и отражение лишь западной души,

причём лишь на её нынешней цивилизованной стадии,

что и определяет её содержание в качестве мировоззрения,

её практическое значение и сферу её действия...

Как в исторической, так и в природной картине мира нет ничего,

пусть даже самого незначительного, что не воплощало бы в себе

полную совокупность всех самых глубинных тенденций...

Ни на один отрезок истории не может быть по-настоящему пролит свет прежде,

чем будет прояснена тайна всемирной истории вообще,

а точнее истории высшего человечества как органического единства,

имеющего упорядоченную структуру...

Лишь с такой перспективы взору открывается истинный стиль истории...

Я увидел современность в совершенно ином свете.

Она больше не представляла собой

исключительного сочетания случайных фактов, зависимых

от национальных настроений, личных влияний и экономических тенденций...

Нет, теперь это был тип исторического временного рубежа,

занимавшего внутри великого,

имеющего строго определённые границы исторического организма

своё, биографическое предопределение ещё столетия назад...

Человек как элемент и носитель мира,

является не только частью природы, но и частью истории,

этого второго космоса, космоса иного порядка и с иным содержанием...

"Божество действенно в живом, а не в мёртвом;

оно в становящемся и изменяющемся, а не в ставшем и застывшем.

Поэтому и разум в его тяготении к Божественному

имеет дело лишь со становящимся, живым,

рассудок же - со ставшим, застывшим, чтобы им воспользоваться".

Всякое явление задаёт нам метафизическую загадку в силу того,

что возникает всякий раз в никогда более не повторяющийся момент...

Явление представляет собой

не только факт для рассудка, но и выражение душевного,

не только объект, но и символ, причём это так,

начиная с высших религиозных и художественных творений

и вплоть до мелочей повседневной жизни -

во всём этом имеется философская новизна...

Анализ заката западноевропейской культуры,

распространившейся на весь земной шар...

"Одновременные" духовные эпохи:

Индийская культура, Античная культура, Арабская культура, Западная культура.

Весна. Мощные порождения пробуждающейся души... Ощущение Бога...

Лето. Зреющее сознание. Начало философской редакции мироощущения.

Осень. Зреющее сознание. Просвещение: вера во всемогущество разума.

Зима. Пробуждение цивилизации. Угасание душевной силы.

Материалистическое мировоззрение: культ науки, пользы, благоденствия.

"Одновременные" эпохи в искусстве:

Египетская культура, Античная культура, Арабская культура, Западная культура.

Предвремя. Хаос пра-человеческих форм выражения. Мистическая символика.

Культура. Язык форм... Оформление зрелого художественного мастерства...

Цивилизация. Роскошь, спорт, модные стили...

"Одновременные" политические эпохи:

Египетская культура, Античная культура, Китайская культура, Западная культура.

Предвремя. Примитивный народный тип. Племена и вожди.

Культура. Нации. Сословия: знать и духовенство. Феодализм. Буржуазия.

Цивилизация. Господство денег. Демократия. Мир как добыча.

О смысле чисел

Такие выражения, как мгновение, длительность, развитие, содержание жизни,

предопределение, объём, цель, полнота и пустота жизни

приобретают определённое значение для всего последующего,

особенно для понимания исторических явлений...

Поступки и убеждения, религия и государство, искусства и науки,

народы и города, экономические и общественные формы, языки, права, нравы,

характеры, черты лица и костюмы...

Высшая история, будучи тесно связанной с жизнью, со становлением,

является осуществлением возможной культуры...

Как и логика, математика представляет собой строжайшую науку,

однако она шире первой и содержательнее её;

она является подлинным искусством, наряду с ваянием и музыкой, в том,

что касается потребности в руководстве со стороны вдохновения

и наличия больших условностей в её развитии,

она является высочайшего уровня метафизикой,

как это доказывают Платон и Лейбниц.

До сих пор

всякая философия вырастала в связи с соответствующей математикой.

Число есть символ причинно-следственной необходимости.

Как и понятие Бога, оно содержит окончательный смысл мира как природы.

Поэтому существование чисел мы можем назвать таинством, и

под такое впечатление извечно подпадали религиозные мыслители всех культур.

Как всякое становление

несёт на себе изначальную черту направления (необратимости),

так и всё ставшее несёт черту протяжения,

причём таким образом,

что разделить значение этих слов можно лишь искусственно.

Но сама-то тайна всего ставшего,

а значит, пространственно-материально протяжённого

воплощена в типе числа математического,

в противоположность числу хронологическому.

Сама его сущность имеет в виду механическое отграничивание.

В этом число сродни слову,

которое также отграничивает меж собой впечатления от мира.

Впрочем, наиболее глубинное здесь неуловимо и невыразимо.

Действительное число, с которым работает математика,

точно представленное, высказанное, записанное знаками -

число, формула, знак, фигура -

как мыслимое, высказанное, записанное слово уже является символом этого,

овеществлённым и опосредованным,

чем-то конкретизированным для внутреннего и внешнего взора,

которому и предстаёт отображённое отграничивание.

Происхождение чисел равно происхождению мифа.

Первобытный человек

возвышает неопределимые природные впечатления до божеств,

ограничивая их и заколдовывая с помощью имени.

Также и числа представляют собой нечто такое,

что отграничивает природные впечатления и тем самым их околдовывает.

С именами и числами человеческий разум обретает власть над миром.

Знаковый язык математики и грамматика словесного языка

имеют в конечном итоге одинаковое строение.

Логика - всегда в некотором роде математика и наоборот...

Природа - это исчислимое.

Точная наука продвигается вперёд лишь настолько,

насколько возможно в ней применение математических методов...

Готический собор и дорический храм

представляют собой окаменевшую математику...

Существует несколько числовых миров, поскольку существует несколько культур.

Таким образом,

мы имеем индийский, арабский, западный тип математического мышления

и, значит, тип числа, каждый из которых -

нечто коренным образом иное и неповторимое,

каждый - выражение иного мироощущения,

каждый - символ точно определённой научной значимости,

принцип порядка ставшего,

в котором отражается глубочайшая сущность души данной культуры.

Так что для стиля возникающей математики всё зависит от того,

в какой культуре она коренится, какого рода люди о ней мыслят.

Дух в состоянии довести заложенные в ней возможности до научного раскрытия,

освоиться с ними, достичь в обращении с ними высочайшей зрелости,

однако изменить их совершенно не в его власти.

Глубокое внутреннее переживание, настоящее пробуждение "я",

делающее из ребёнка высшего человека, члена соответствующей культуры,

знаменует начало понимания как чисел, так и языка...

Чувство формы у скульптора, художника, композитора -

преимущественно математическое...

Просто наука ничего не созерцает, а лишь наблюдает и членит...

Мы ощущаем,

насколько близки тайна сущности числа и тайна художественного творчества...

Царство чисел

делается отражением формы мира, наряду с царством звуков, линий и красок.

Поэтому в области математики слово "творческий" означает больше,

чем в обычных науках

"Математик, в котором нет чего-то от поэта,

никогда не будет совершенным математиком".

Так что математика - тоже искусство.

В ней имеются свои стили и стилистические периоды.

Она не неизменна по сути,

но, как и всякое искусство, подвержена незаметным изменениям от эпохи к эпохе.

Сущностью всех вещей является число...

Математическое и вообще научное мышление

тогда является истинным, убедительным, "мысленно неизбежным",

когда оно всецело соответствует собственному чувству жизни.

В противном случае оно невозможно, ложно, бессмысленно, примитивно...

Существует столько математик - числовых миров -

сколько имеется высших культур.

Величайшие мыслители в области математики,

эти подлинные художники в царстве чисел,

пришли к пониманию решающих математических проблем своих культур

с помощью глубоких религиозных интуиций.

Великие математики, религиозные, сохранили свою убеждённость в том,

что именно посредством чисел

им удалось интуитивно постигнуть сущность Божественного миропорядка...

Это томление от переизбытка и блаженства внутреннего становления

оказывается в то же самое время

в самой потаённой глубине души также и страхом...

В настоящем мы ощущаем утекание, в прошлом заложена преходящесть.

В этом корень вечного страха перед неизбежным, достигнутым, окончательным,

перед преходящестью, перед самим миром как воплощённым, в котором

одновременно с гранью рождения оказывается заданной и грань смерти,

страх перед мгновением, в котором осуществляется возможное,

внутренне исполняется жизнь, где сознание приходит к цели.

Это тот глубокий мировой страх детской души,

который никогда не покидает высшего человека, верующего, поэта, художника

в их безграничном обособлении,

страх перед чуждыми силами, которые во всём своём угрожающем величии,

в обличье чувственных явлений, проникают в предрассветный мир...

Как некая тайная, доступная не всякому уху мелодия,

страх проходит через язык форм всякого подлинного произведения искусства,

всякой внутренней философии, всякого значительного поступка,

и это он лежит в основе также и великих проблем всякой математики...

Томление лежит в основе страха, это оно делается страхом, а не наоборот...

"Бояться и любить Бога".

Беспомощный страх, священный трепет, глубокая оставленность, уныние,

ненависть, смутные желания сближения, соединения, удаления, -

все эти исполненные формы ощущения зрелых душ

испаряются на стадии детскости в тупую нерешительность...

Но вернёмся к математике...

Геометрией называется искусство измерения, арифметикой - вычисления...

Арабская алгебра, индийская тригонометрия, античная механика...

2 х 2 = 4...

Предел - не состояние, но поведение...

Пробудилось внутреннее зрение...

Время великих математиков для нас миновало...

ПРОБЛЕМА ВСЕМИРНОЙ ИСТОРИИ

Природа и история...

Природа - это воплощение всего необходимого согласно закону.

Существует одни только законы природы.

Ни один физик, отчётливо сознающий своё предназначение,

никогда не пожелает выйти из этих границ...

"Созерцание надо чётко отличать от всматривания".

Созерцание - это акт переживания,

который сам, пока совершается, является историей.

Пережитое - это сбывшееся, это история.

Всё сбывшееся однократно и никогда больше не повторяется.

Оно несёт на себе характеристику направления (времени), необратимости.

Сбывшееся с неизбежностью принадлежит прошлому,

противостоя становлению как ставшее, как живому - закостеневшее.

Соответствующее этому ощущение - мировой страх.

Всё же познанное не имеет времени; не принадлежа ни прошлому, ни будущему,

оно просто "дано" и, таким образом, сохраняет свою значимость...

Великая задача познания мира,

становящаяся у людей высших культур потребностью,

своего рода проникновение в собственное существование,

обязанность к чему ощущается ими

как перед самими собой, так и в отношении культур,

вне зависимости от того,

будем ли мы называть соответствующие процедуры наукой или философией,

будем ли с внутренней несомненностью воспринимать

их родство с художественным творчеством и религиозной интуицией

или его оспаривать, -

задача эта в любом случае несомненно остаётся одной и той же:

представить во всей чистоте

предопределённый бодрствованию отдельного человека

язык форм картины мира,

который он, пока не сравнивает, неизбежно должен считать за сам мир...

У мира как природы и мира как истории - свои собственные виды постижения.

Мы знаем их и ежедневно ими пользуемся.

Бывает познание природы и знание людей.

Бывает научный опыт и опыт жизненный...

Во всякой науке, как по её цели, так и по содержанию,

человек исповедует самого себя.

Научный опыт - это духовное самопознание...

Тело со всеми его особенностями, ограниченное, ставшее, прошлое -

это выражение души...

В познании природы человека можно натаскать,

знатоком истории следует родиться.

Он разом пронизывает людей и факты до самых глубин, с помощью чутья,

которому никто не учит

и которое свободно от всякого целенаправленного воздействия,

достаточно редко проявляясь в высшей своей форме.

Разлагать, определять, классифицировать,

разграничивать по причинам и следствиям

можно всякий раз, когда заблагорассудится.

Это просто работа; второе же - творчество...

Созерцание одухотворяет...

Стихотворчество и историческое исследование сродни друг другу,

как и математика с познанием.

Однако, как сказал однажды Геббель,

"системы не приходят как озарения,

произведения же искусства не рассчитываются

или, что то же самое, не измышляются".

Художник, подлинный историк созерцает, как возникает нечто.

В чертах созерцаемого он ещё раз переживает становление.

Систематик, будь то физик, логик, дарвинист

или пиши он прагматическую историю, узнаёт то, что уже возникло.

Душа художника, как и душа культуры,

представляет собой нечто, желающее осуществиться, микрокосм...

Картина истории,

будь то история человечества, органического мира, Земли или системы звёзд, -

это картина памяти.

Память мыслится здесь как высшее состояние,

совершенно определённый вид силы воображения,

позволяющий пережить единичный миг с точки зрения вечности,

это предпосылка самопознания и самоисповедания...

Сравните портреты...

Одни рассказывают целую историю души,

черты других ограничиваются выражением сиюсекундного существования.

Они хранят молчание обо всём, что в ходе жизни привело к этому существованию.

Культуры - организмы.

Всемирная история - общая их биография.

Я различаю идею культуры, как олицетворение её внутренних возможностей...

История культуры -

это последовательное осуществление того, что для неё возможно.

Завершение истории - конец...

"Высшее, чего в состоянии достичь человек, это изумление,

и если пра-феномен приводит его в изумление,

то пусть он этим и удовлетворится; высшего, чем это, ему не может быть дано,

а чего-то следующего за этим ему искать не следует: здесь проходит рубеж".

Пра-феномен - это то, в чём идея становления являет себя взору во всей чистоте.

Необозримая масса человеческих существ,

безбрежный поток, выступающий из темноты прошлого,

поток, теряющийся в столь же тёмном и безвременном будущем...

Культура появляется на свет в тот миг,

когда великая душа пробуждается из состояния пра-душевности

вечно ребяческого человечества,

когда она выделяется - как образ из безОбразного,

как ограниченное и преходящее из безграничного и пребывающего.

Она процветает на почве точно определённого ландшафта

и, подобно растению, остаётся привязанной к нему.

Культура умирает тогда,

когда эта душа осуществила все без остатка возможности

в форме народов, языков, верований, искусств, государств, наук,

и тем самым снова возвращается в пра-душевное состояние...

Если цель достигнута, если идея,

вся полнота внутренних возможностей осуществлена и наружно реализована,

КУЛЬТУРА внезапно каменеет, она умирает, её кровь свёртывается,

а силы оказываются подорванными - она делается ЦИВИЛИЗАЦИЕЙ.

В таком виде она, подобно засохшему лесному дереву-великану,

ещё способна столетиями и тысячелетиями тянуть к небу иссохшие сучья...

В этом и заключается идея закатов в истории...

Примером для нас является "закат античности"...

А сегодня мы сами ощущаем в себе и вокруг себя

ранние признаки своего собственного... "заката Запада"...

Всякая культура проходит возрастные ступени отдельного человека.

У всякой - свои детство и юность, свои зрелость и старость...

Чем ближе подходит культура к полуденной вершине своего существования,

тем более мужественным, чётким, сдержанным, насыщенным

становится её наконец устоявшийся язык форм,

тем увереннее она ощущает собственные силы,

тем больше проясняются её черты.

В раннюю эпоху всё было ещё неясным, спутанным, ищущим,

наполнен сразу и детским томлением, и страхом...

В старости, занимающейся цивилизации душевный огонь угасает.

Убывающие силы отваживаются ещё раз - с половинным успехом -

на великое творение в классицизме;

душа ещё раз меланхолично оглядывается - в романтизме -

на собственное детство.

Наконец, уставшая, раздосадованная и остывшая,

она утрачивает способность испытывать от существования удовольствие

и мечтает о том, чтобы после тысячелетнего света

вновь погрузиться во тьму пра-душевной мистики,

в материнское лоно, в могилу...

Определённая продолжительность жизни и определённый темп жизни.

Эти понятия

обязательно должны приниматься в расчёт в учении о структуре истории...

Всякая культура, всякое раннее время, всякий подъём и упадок,

всякая необходимая внутренне ступень или период

имеют определённую, всегда одну и ту же,

вечно повторяющуюся с настойчивостью символа продолжительность...

Подобно тому как листья, цветы, ветви, плоды своим видом, убранством и статью

доводят до выражения бытие растения,

так религиозные, научные, политические, экономические образования

исполняют то же самое в бытии культуры...

Идея судьбы и принцип каузальности, причины и следствия

Я говорю

о противоположности идеи судьбы и причинно-следственного принципа...

Душа - идея бытия. Несомненность судьбы.

Жизнь - как образ, в котором происходит осуществление возможностей,

следует признать направленной, судьбоносной.

Пра-человек признаёт это смутно и боязливо,

человек высших культур - отчётливо и в форме мировоззрения,

которое может быть сообщено средствами религии и искусства,

но не через понятия и доказательства.

Всякий высший язык располагает некоторым числом слов,

окружённых глубокой тайной: участь, рок, случай, удел, предопределение.

Это символы, а не понятия.

Идея судьбы требует жизненного, а не научного опыта, зрячести, а не расчёта,

глубины, а не ума...

Философы хранят молчание о том, что заключают в себе слова

"надежда", "счастье", "отчаяние", "раскаяние", "преданность", "упорство".

Каузальность - это рассудочное, закономерное, выразимое,

характерная особенность всего нашего понимающего бодрствования.

Судьба - слово, не подлежащее описанию внутренней достоверности.

Судьба - это творчество. Судьба связана с жизнью, а каузальность - со смертью.

В идее судьбы открывается мировое томление души,

её устремлённость к свету, к взлёту,

к свершению и реализации своего предназначения...

Каузальность совпадает с понятием закона.

Подлинная история заряжена судьбой, однако свободна от законов.

Можно предчувствовать будущее,

и существует взгляд, глубоко проникающий в его тайны,

однако вычислить его невозможно.

Судьба и причинность относятся друг к другу как время и пространство.

Разница между ними - это разница жизнеощущения и способа познания...

"Знание - сила".

В этом - одно из коренных различий

между идеалистическим и реалистическим мировоззрением.

Одни созерцают, другие желают покорить, механизировать, обезвредить.

Элемент каузального - это принцип.

Элемент судьбы - идея, которая не позволяет себя "познавать", описывать,

определять, а исключительно ощущается и переживается внутренне.

Один ни за что и никогда этой идеи не постигнет, другой же в ней уверен:

верующий, влюблённый, художник, поэт...

Так вот и господствует идея судьбы над всей картиной мира истории,

между тем как вся каузальность,

которая представляет собой способ существования предметов

и преобразует мир восприятия

в хорошо различимые и ограниченные друг от друга

предметы, свойства, отношения, как форма понимания этого мира,

властвует над миром как природой и пронизывает его...

Все мы осознаём наяву лишь пространство, но не время.

С рождением задана смерть, с завершением - конец.

В женщине, когда она зачинает, что-то умирает,

и отсюда - вечная, рождённая из мирового страха взаимная ненависть полов.

Зачиная, мужчина уничтожает что-то в глубинном смысле:

посредством телесного зачатия - в мире чувственном,

посредством "познания" - в мире духовном...

Философия - любовь к мудрости.

Августин:

"Пока у меня никто про время не спрашивает, знаю, что оно такое;

а как соберусь объяснить спросившему - знать перестаю".

Всякая культура должна обладать своей собственной идеей судьбы.

Всякая великая культура является осуществлением и образом

одной-единственной неповторимой судьбы.

Жизнь человека является выражением его собственной идеи

и представляет собой однократную,

никогда более не повторяющуюся конфигурацию души,

которую каждый отчётливо сознаёт у себя самого.

Способность переживать современную историю

и тот способ, которым она проживается,

чрезвычайно различна от человека к человеку.

Всякая культура располагает в высшей степени

индивидуальным способом видеть мир в качестве природы и его познавать.

Всякая культура, а в ней всякий отдельный человек

обладает своей собственной разновидностью истории,

в картине которой, в стиле которой

он созерцает, ощущает и переживает

всеобщее и личное, внутреннее и внешнее,

всемирно-историческое и биографическое становление.

От материнской заботы путь пролегает к заботе отцовской,

а тем самым -

к высочайшему символу, выступающему в кругу великих культур, к государству.

То, что означает для матери дитя,

а именно будущее и продолжение собственной жизни,

то же самое означает для мужчин вооружённая община,

посредством которой они охраняют дом и очаг, жену и ребёнка,

а значит весь народ, его будущее и его потенциал.

Государство - это внутренняя форма, "пребывание в форме" целой нации,

и история в великом смысле этого слова - это и есть государство,

понимаемое не как нечто движимое, но как само движение.

Женщина как мать является историей,

мужчина как воин и политик эту историю вершит...

Судьба и случай всякий раз образуют пару противоположностей,

в которую душа пытается одеть то,

что может быть лишь чувством, лишь переживанием и созерцанием

и что через наиболее искренние творения религии и искусства

проясняется лишь для тех, кто призван к прозрению...

На поверхности событий в мире царит непредвиденное.

Как характерная черта она присутствует

во всяком единичном событии,

всяком отдельном решении, всякой единичной личности...

То, что появляются великие люди, что они предпринимают, удаётся ли им это -

всё это непредсказуемо;

никто не знает, завершится ли мощно начавшееся развитие

величественной линией или роковым образом захиреет...

Эти люди не живут; своим присутствием здесь они нечто доказывают.

Мы ощущаем наличие великого рассудка...

Как же много войн началось оттого,

что ревнивому царедворцу было желательно удалить генерала от своей жены!

Как много битв выиграно или проиграно в связи с нелепыми случайностями...

В значительные моменты у Наполеона

открывалось сильнейшее чутьё на глубинную логику всемирного становления.

Тогда он догадывался, в какой степени он сам является судьбой

и насколько судьба присуща ему самому.

"Я чувствую, как нечто толкает меня к неведомой цели.

Как только я её достигну, как только во мне пропадает нужда,

будет довольно пылинки, чтобы стереть меня в порошок.

Однако до этого момента

всех человеческих сил не достанет на то, чтобы меня превозмочь", -

сказал он при начале Русского похода...

В руках великого музыканта

одна и та же мелодия способна обнаруживать величайшее многообразие.

Слуху простых слушателей

она может представать в полностью изменённом виде, при том,

что в глубине - в совершенно ином смысле - она останется той же самой.

Эпоха германского национального воссоединения

оказалась воплощённой в личности Бисмарка,

освободительная же война протекала

в разбросанных и почти что не имевших личностного отпечатка событиях...

В рамках всякой эпохи существует неограниченное множество

поразительных и непредсказуемых возможностей запутаться в частных деталях,

сама же эпоха необходима, потому что в ней присутствует жизненное единство.

То, что её внутренняя форма именно такова - это её предопределение.

Новые случайности

могут внести в её развитие величия или убожества, счастья или горести,

однако изменить его они не в состоянии...

Наша история - это история великих взаимозависимостей...

Переход КУЛЬТУРЫ в ЦИВИЛИЗАЦИЮ,

победа неорганической мировой столицы над органической деревней...

Эпоха... Событие составляет эпоху, что означает следующее:

оно знаменует в течении культуры необходимый, судьбоносный поворот...

Эпоха необходима и предопределена заранее.

Вопрос о том, достигнет ли событие уровня эпохи

или станет эпизодом в отношении определённой культуры и её хода,

связан с идеей судьбы и случайности...

Можно различать анонимные и личностные эпохи -

в зависимости от их физиономического типа в картине истории.

К случайностям высшего ранга принадлежат великие личности,

наделённые формообразующей силой собственной персональной судьбы,

которая воплощает в своей форме судьбы тысяч людей, целых народов и эпох.

Авантюристов и везунчиков без внутреннего величия отличает от героев истории

то, что их персональная судьба несёт на себе лишь отдельные черты общего...

К сути всех культур относится то,

что поначалу на первой стадии существует равная возможность того,

что необходимое осуществится либо в виде великой личности,

либо почти безличного события, обладающего значительной внутренней формой.

Какую именно форму предпочтёт вероятность -

это уже вопрос исторического стиля.

Трагическое в жизни Наполеона заключается в том, что он, чьё существование

было всецело посвящено борьбе против английской политики,

именно этой борьбой привёл английский дух к победе на континенте.

Далее этот дух оказался достаточно могущественным,

чтобы одолеть Наполеона под видом "освобождения народов"

и заставить впоследствии умирать на острове Святой Елены.

Это не Наполеон был основателем принципа экспансионизма.

Не Наполеон сформировал эти идеи,

но, напротив, он сам сформировался под их влиянием,

и взойдя на трон, он должен был следовать им и дальше

против единственной силы, а именно Англии, которая желала того же самого.

Его империя - порождение французской крови, но в английском стиле.

Локк, Шефтсбери и Кларк, но в первую очередь Бентам

разработали в Лондоне теорию "европейской цивилизации",

а Бейль, Вольтер, Руссо перенесли её в Париж.

Во имя этой-то Англии парламентаризма,

предпринимательской этики и журнализма были даны сражения...

И во всех этих битвах

английский дух одержал победу - над французской культурой Запада.

Победы и поражения Наполеона,

в которых неизменно таилась победа Англии,

победа цивилизации над культурой, его императорство, его падение -

всё это поверхностные образования,

за которыми кроется великая логика подлинной, незримой истории,

и в её духе Запад и осуществил тогда завершение культуры,

достигшей совершенства во французском образе

и приход ей на смену английской цивилизации...

Слова, произнесённые в начале 19-го века:

"Да будет Южная Америка свободной - и, насколько это возможно, английской!"

Весь 19-ый век прилагал усилия к тому,

чтобы стереть границу между природой и историей в пользу природы...

В материалистическом представлении об истории

господствуют законы каузального характера.

И отсюда следовало, что такие прагматические идеалы,

как просвещение, гуманизм и мир во всём мире,

должны были быть приняты за цели всемирной истории,

чтобы в ходе "прогресса" их достичь.

Однако в этих старческих набросках без следа исчезло ощущение судьбы -

вместе с юношескими мужеством и отвагой, которые, будучи чреваты будущим,

самозабвенно бросаются в тёмный омут принятого решения.

Ибо одна только юность владеет будущим, является будущим.

Судьба всегда юна...

Вера в свою звезду заложено во всяком детстве,

во всех юных племенах, народах и культурах,

как и на протяжении всей истории - во всех деятелях и созерцателях...

Ощущаемая значимость всякий раз сиюсекундного окружающего мира

открывается нам в первые дни детства,

которому важны лишь лица и предметы из непосредственного окружения,

и по ходу безмолвного и бессознательного опыта

оно расширяется до всеохватной картины,

которая является общим выражением цельной культуры на данной стадии,

толкователями же её могут быть лишь великие знатоки жизни и историографы...

Мир как событие отлично от мира как истории.

На первый направляют проницательный взгляд знатока

деятели - политики и полководцы,

второй же становится предметом созерцательного внимания историка и поэта.

Мы оглядываемся назад, а живём вперёд, навстречу непредвиденному...

Мы верим в исторические законы и доступный рассудку опыт в связи с ними.

Наука - это всегда наука о природе.

Как жизнь принадлежит истории, так знание принадлежит природе...

Так существует ли вообще наука история?..

Исторические и естественно-научные данные друг от друга отличаются...

Факты - истины...

История несёт на себе знак однократно-фактического,

природа - знак постоянно-возможного...

Система природы составлена истинами, история основывается на фактах.

Факты друг за другом следуют, истины происходят одна из другой...

История -

это современные события с устремлённостью в будущее и оглядкой на прошлое.

История и природа противостоят в нас друг другу, как жизнь и смерть,

как вечно становящееся время и вечно ставшее пространство.

Становление и ставшее борются между собой в бодрствовании за преобладание

в нашей картине мира...

Никакая культура не свободна избирать путь и стать своего мышления,

однако культура может предвидеть, какой именно путь избрала для неё судьба...

Задача проникнуть в мироощущение не только своей собственной, но и всех душ,

в которых до сих пор вообще заявляли о себе великие возможности,

и выражением которых

в картине действительности являются отдельные культуры.

Этот философский взгляд,

правом на который наделяют нас аналитическая математика, музыка, живопись,

предполагает взор художника, который ощущает,

как чувственный и осязаемый мир вокруг него

полностью растворяется в глубокой бесконечности таинственных отношений...

Цель в том, чтобы выделить тысячелетие как единство, как личность

из сплетения событий в мире

и постичь его в его заветнейших душевных условиях,

созерцать и понимать великие, исполненные судьбы черты на лике культуры

как человеческого индивидуума высшего порядка...

Уже совершались попытки узнать,

как выглядит культура в поэте, в пророке, в мыслителе, в завоевателе,

однако погрузиться в античную, египетскую, арабскую душу вообще,

чтобы сопережить её

с целостным её выражением в типичных людях и положениях,

в религии и государстве, стиле и тенденции, мышлении и нравах -

вот новый вид "жизненного опыта"...

Поэмы и битвы, религиозные празднества, доменные печи и гладиаторские бои,

дервиши и дарвинисты, железные дороги и римские дороги,

"прогресс" и нирвана, газеты, массы рабов, деньги, машины, -

всё это знаки и символы в мировой картине прошедшего,

которое хранит в себе душа...

Существует колоссальная музыка сфер, которая желает быть услышанной,

и которую слышат некоторые из наиболее глубоких наших умов...

Макрокосм

Идея судьбы...

Мы переживаем и познаём, пока бодрствуем,

однако мы живём также и тогда, когда наши ум и чувства спят.

Пускай ночь смежит глаза, кровь не засыпает...

Всякое собственное движение обладает выражением,

всякое чужое производит впечатление,

так что всё, что мы сознаём в любом образе:

душа и мир, жизнь и действительность, история и природа, закон, чувство,

судьба, Бог, будущее и прошлое, настоящее и вечность,

обладает для нас ещё и глубочайшим смыслом,

и средство уловить это неуловимое заложено в метафизике,

для которой всё обладает значением символа.

Символы -

это чувственные знаки, впечатления, несущие определённое значение.

Символ - это черта действительности,

обозначающая для человека с пробужденными чувствами нечто такое,

что не может быть сообщено средствами рассудка...

Орнамент, вид крестьянского дома, картины семейства и общения,

костюмов и культовых действий,

лицо, походка и осанка человека, целых сословий и народов,

виды языков и формы поселений всех людей и животных,

вообще весь немой язык природы с её лесами, пастбищами, стадами, облаками,

звёздами, с лунными ночами и грозами, расцветом и увяданием, далью и близью

- всё это символическое впечатление,

производимое космическим на нас, бодрствующих,

и в часы самоуглублённости мы вполне понимаем этот язык.

Ряд уровней сознания ведёт от изначального смутно-детского созерцания,

в котором ещё нет никакого отчётливого мира для одной души

и нет ещё никакой сознающей себя души посреди мира,

к высшим видам одухотворённых состояний,

на которые способны только люди зрелых цивилизаций...

Мы можем лишь с очень большой неполнотой

понять индийскую и египетскую душу, которые открываются

в соответствующих людях, нравах, божествах, словах, идеях, зданиях, поступках.

Черты древнеегипетских и китайских портретов

мы также истолковываем на основании западного жизненного опыта.

В обоих случаях мы обманываемся...

"От пятилетнего ребёнка до меня - только шаг.

От новорожденного до пятилетнего - страшное расстояние", - сказал Толстой.

Здесь, в этой решающей точке существования,

когда человек впервые становится человеком

и узнаёт о своём чудовищном одиночестве во Вселенной,

мировой страх заявляет о себе как чисто человеческий страх смерти,

страх предела в мире света, страх пространства.

Здесь исток высшего мышления,

которое является поначалу размышлением о смерти.

С этого начинается любая религия, любое естествознание, любая философия.

Всякая великая символика завязывает язык своих форм

на культе мёртвых, на форме погребения, украшении могилы...

Забота о прошлом возникает лишь из неусыпной заботы о жизни,

которая ещё не прошла...

Всякая новая культура пробуждается с новым "мировоззрением",

то есть внезапным взглядом на смерть как тайну зримого мира...

Начинают действовать самоощущение и мироощущение,

и вся культура, как внутренняя, так и внешняя,

оказывается лишь возрастанием человеческого существования вообще...

Всё ставшее преходяще.

Преходящими являются не только народы, языка, расы, культуры.

Через несколько столетий не останется больше

никакой западноевропейской культуры, никаких немцев, англичан, французов...

Не то чтобы угасла последовательность человеческих поколений:

не стало внутренней формы народа,

которая сплотила некоторое их число в единый жест...

Исчезнет также и пра-феномен великой культуры вообще,

а с ним - и спектакль всемирной истории, в конце концов исчезнет и сам человек,

а затем - и явление растительной и животной жизни на поверхности Земли,

сама Земля, Солнце и весь мир солнечных систем.

Всякое искусство смертно,

и не только отдельные произведения, но и само искусство...

Преходяща всякая идея, всякая вера, всякая наука, как только угасли умы...

Преходящи даже звёздные миры...

Мы это знаем...

Переживание глубины представляет собой

столь же непредумышленный и необходимый,

сколь и совершенно творческий акт, через который "я" обретает свой мир...

Акт этот создаёт из потока восприятий оформленное единство,

подвижную картину, которая отныне, как только понимание вступит в свои права,

оказывается во власти законов...

Протяжение это способно обнаруживать бесконечное разнообразие,

будучи разным

не только у ребёнка и взрослого, у первобытного человека и горожанина,

у китайца и римлянина, но даже у одного и того же человека

в зависимости от того, переживает ли он свой мир

задумчиво или внимательно, деятельно или спокойно.

Всякий художник воспроизводит в цветах и линиях природу как таковую.

Всякий физик, будь то греческий, арабский или немецкий,

разлагает на основные элементы природу как таковую.

У всякого своя собственная природа...

"Природа" - это достояние, насыщенное персональным содержанием.

Природа - функция данной культуры...

Мы двигаемся "вперёд" - навстречу будущему,

приближаясь с каждым шагом не только к цели, но и к старости,

а всякий взгляд назад воспринимаем как взгляд на нечто прошедшее,

уже ставшее историей...

Первое постижение глубины -

это акт рождения, не только телесного, но и душевного...

Пра-символ не реализуется сам по себе.

Он действует в ощущении формы всякого человека, всякой общины,

временного периода и эпохи

и диктует им стиль всех вообще жизненных проявлений...

Всякий отдельный символ говорит внутреннему чувству, а не рассудку...

Бесконечное пространство - это идеал,

который вновь и вновь отыскивала западная душа в окружающем её мире...

Государство - это тело, состоящее из суммы всех тел граждан;

право признаёт лишь телесные лица и телесные вещи...

Каждая из великих культур пришла к тайному языку мироощущения,

который всецело внятен лишь тому, чья душа принадлежит к данной культуре...

Принципиальные особенности мышления, жизни, миросозерцания

столь же различны, как и черты лица отдельных людей;

имеются "расы" и "народы"...

Великие мыслители отдельных культур

подобны не догадывающимся о своём положении дальтоникам...

Перехожу к выводам.

Существует множество пра-символов.

Переживание глубины, посредством которого становится мир,

посредством которого восприятие расширяется до мира,

значительное для души, которой оно принадлежит, и только для неё одной,

происходит всякий раз иначе при бодрствовании и грёзах,

при приятии и наблюдении, иначе у ребёнка и старика,

у горожанина и крестьянина, у мужчины и женщины, -

это переживание и осуществляет с глубокой необходимостью

для всякой высшей культуры,

возможность формы, на которой основывается всё её существование.

Все базовые слова,

такие, как масса, субстанция, материя, вещь, тело, протяжение

и тысячи иных сохраняемых в языках других культур

словесных знаков соответствующего рода

представляют собой не оставляющие выбора, предопределённые судьбой знаки,

которые во имя отдельной культуры

выделяют из бесконечного изобилия мировых возможностей

единственно значимые и потому необходимые.

Ни одно из них

непереносимо с точностью в переживание и познание другой культуры.

Всё определяется выбором пра-символа в то самое мгновение,

когда душа культуры пробуждается к самопознанию посреди своего ландшафта,

причём выбор этот сопровождается определённым потрясением для всякого,

кто способен так же рассматривать всемирную историю.

Культура

как олицетворение чувственно-ставшего выражения души в жестах и деяниях,

как её тело, смертное, преходящее, подвластное закону, числу и причинности;

культура как исторический спектакль,

как картина в совокупном облике всемирной истории;

культура как олицетворение великих символов жизни, чувства и понимания:

вот единственный язык,

с помощью которого душа способна высказать, что её мучит...

Так же и макрокосм - это достояние отдельной души,

и мы никогда не узнаем, как обстоит дело с макрокосмом другого...

Подобно тому как далёк, необычен и зыбок

индийский или вавилонский мир по своей идее

для людей пяти или шести последующих культур,

так же непостижимым некогда станет и западный мир

для людей ещё неродившихся культур...

Аполлоническая, фаустовская, магическая душа

Я желал бы называть душу античной культуры,

которая избрала чувственно-наличное единичное тело

в качестве идеального типа протяжённого, душой аполлонической.

Против неё я выставляю фаустовскую душу, чей пра-символ -

чистое безграничное пространство, а "тело" её - западная культура

Аполлонической является статуя обнажённого человека, механическая статика,

чувственные культы олимпийских богов,

политически раздробленные греческие государства.

Фаустовским - динамика Галилея,

личностная культура мемуаров, размышлений, итогов и перспектив,

а также совести.

А далеко в стороне появляется магическая душа арабской культуры

со своими алгеброй, астрологией и алхимией, своими мозаиками и арабесками,

халифатами и мечетями, таинствами

и священными книгами персидской, иудейской, христианской религий...

Явление большого стиля происходит из сущности макрокосма,

из пра-символа великой культуры...

С началом цивилизации большое искусство исчезает.

Переход образуют классицизм и романтика.

Место архитектурного стиля заступает архитектурный вкус.

Живописная и литературная манера, старинная и современная,

коренные и заимствованные формы меняются с модой.

Искусство становится художественным ремеслом в полном своём объёме:

в архитектуре и музыке, в поэзии и драме...

Музыка и скульптура

Теперь я обобщу

противоположность идеала аполлонического и фаустовского человечества.

Обнажённая фигура и портрет соотносятся так, как тело и пространство,

как мгновение и история, передний план и глубина, как мера и отношение...

Статуя укоренена в почве,

портрет, сотканная из цветовых оттенков душа,

пронизывает безбрежное пространство.

Фреска связана со стеной, приросла к ней;

масляная картина свободна от привязанности к месту...

Импрессионизм - это всеохватывающее выражение мироощущения...

Образ души и жизнеощущение

Всякий профессиональный философ

вынужден верить в существование чего-то такого,

с чем можно оперировать с помощью рассудка,

потому что от такой возможности зависит всё духовное бытие его самого...

Поэтому у всякого логика и психолога есть пунктик,

в котором умолкает критика и начинается вера...

"Существует душа, структура которой доступна для научных методов..."

Для человека, поскольку он не только живёт и ощущает,

но и, наблюдая, примечает,

"душа" - это образ,

происходящий из всецело изначального опыта смерти и жизни...

Всякая культура обладает своей собственной систематической психологией.

Лучший западноевропейский знаток людей заблуждается,

тщась понять араба или японца,

и то же самое справедливо в отношении обратной ситуации.

Заблуждается и учёный,

когда он переводит

базовые слова арабской или греческой системы словами языка собственного...

В образе души воля и мышление - это направление и протяжение,

история и природа, судьба и причинность в картине внешнего мира...

Воля связывает будущее с настоящим,

мышление связывает безграничное с "здесь".

Исторический горизонт является становящейся далью,

бесконечный всемирный горизонт - далью ставшей...

Фаустовская культура является культурой воли.

"Я" в словоупотреблении значит динамическое построение фразы.

Это "я" вздымается кверху в готической архитектуре...

Вся фаустовская этика - это сплошное "ввысь"...

Именно это-то и представляется подлинному русскому суетным,

это-то он здесь и презирает...

Русская душа, пра-символом которой является бесконечная равнина,

пытается вся без остатка раствориться в братском мире, в горизонтальном...

Помышлять о ближнем,

нравственно возвышать себя посредством любви к ближнему,

желать покаяться самому...

Всё это для русского признак западного тщеславия и кощунственно,

как и желание наших соборов пробиться к нему

в противоположность усеянной куполами равнине крыш русских церквей...

Бог как мировое дыхание, как всеохватывающая сила, как вездесущее действие

и провидение...

То, чем является человек, мы оцениваем по его деятельности,

которая может быть направлена как внутрь него, так и наружу:

и исходя из этого мы рассматриваем

все отдельные намерения, основания, силы, убеждения, привычки.

Слово, которым мы обобщаем данную сторону человека, - это характер...

То, что у человека должен быть характер,

есть коренное требование всех наших этических систем.

Характер, который формируется в потоке мира, "личность",

отношение жизни к поступку, - это впечатление от человека...

Невозможно строго обособить волю и душу, характер и жизнь.

На вершине культуры мы воспринимаем слово "жизнь" как равнозначное воле.

Такие выражения, как "жизненная сила", "воля к жизни", "деятельная энергия",

как нечто само собой разумеющееся наполняют нашу этическую литературу...

Всякая культура как цельное существо высшего порядка

обладает собственным нравственным обличьем.

Моралей столько же, сколько культур...

Если какая-либо группа наций

постоянно имела перед глазами борьбу за существование,

то это была античная культура,

где все города и городишки сражались друг против друга на уничтожение -

без плана, без смысла, без пощады, грудь в грудь...

Однако греческая этика была далека от того,

чтобы сделать из борьбы нравственный принцип.

Стоики и эпикурейцы проповедовали как идеал именно отказ от неё.

Преодоление сопротивления - это скорее типичное побуждение западной души.

Имеется спрос на деятельность, решимость, самоутверждение,

борьба против уютного переднего плана жизни,

против сиюминутных впечатлений, против близкого, осязаемого, лёгкого,

осуществление того, чему свойственны всеобщности и длительность,

что в душевном плане соединяет прошлое и будущее,

что виделось деятельному, борющемуся, преодолевающему бытию...

Во времена готики уход в монастырь, отказ от забот, поступка, воли

был актом высочайшего нравственного уровня.

То была высочайшая мыслимая жертва, принесение в жертву жизни...

В эпоху барокко даже католики этого больше не ощущают.

Жертвой духа Просвещения пали не места отречения от мира,

а места праздного наслаждения...

Под характером следует понимать

нечто остающееся под воздействием жизни принципиально неизменным.

В противном случае говорится о бесхарактерности...

Отелло, Дон Кихот, Мизантроп, Вертер - это характеры.

Трагическое заложено уже просто в самом существовании так устроенных людей

посреди их мира. Неважно, против кого: против мира, против себя, против других

- борьба оказывается навязанной самим характером,

а не чем-то приходящим извне.

Это и есть участь - участие души во взаимосвязи противоречивых отношений,

не допускающей никакого чистого решения.

Античные же сценические образы - это роли, а вовсе никакие не характеры...

Новелла... Здесь перед нами, с одной стороны, судьба, ударяющая как молния,

и с другой стороны - судьба, спрядаемая как незримая нить на протяжении жизни

и отличающая именно данную жизнь от всех прочих...

Зримая личность - это возможный характер,

поведение - характер самореализующийся...

У всякого искусства, у всякой культуры

есть своё значительное для них время суток.

Музыка 18-го века - это искусство темноты,

когда просыпается внутреннее зрение,

аттическая скульптура - искусство безоблачного света.

Свеча утверждает пространство перед лицом вещей,

солнечный свет его отрицает.

По ночам мировое пространство одерживает победу над материей,

на свете полудня ближние вещи отрицают отдалённое пространство...

Всё чувственно близкое общепонятно.

В силу этого из всех культур, которые существовали до сих пор,

наиболее доступной была античная, наименее доступной - западная.

Общепонятность - это такая особенность произведения,

что оно с первого же взгляда

со всеми своими тайнами отдаётся любому зрителю;

произведение,

смысл которого воплощается во внешней стороне и лежит на поверхности...

Существуют общедоступные виды, произведения, люди, ландшафты.

У всякой культуры - своя вполне определённая степень популярности,

присутствующая во всех её достижениях,

поскольку они обладают символическим значением.

Общепонятное снимает различие между людьми как в отношении объёма,

так и глубины их душевности...

Аттической культурой обладал всякий гражданин. Она никого не исключала,

и поэтому ей была вовсе неведома разница между глубоким и пошлым,

которая имеет для нас решающее значение.

"Популярный" и "пошлый" - это для нас взаимозаменимые понятия,

как в искусстве, так и в науке; для античного же человека это не так.

"Поверхностные - от глубины" - так однажды назвал греков Ницше...

Науки все без исключения помимо элементарных имеют ещё и высшие области

- это также символ бесконечного и энергии направления.

В мире имеется в лучшем случае тысяча людей,

для которых пишутся сегодня последние главы теоретической физики.

Определённые проблемы современной математики

доступны ещё более узкому кругу.

Все общедоступные науки - это теперь изначально никчёмные, неудачные науки.

У нас имеется не только художество для художников,

но и математика для математиков, политика для политиков,

никакого представления о которой

не имеет невежественная толпа читателей газет...

Наш вечно ненасытный голод отыскивает всё новые мировые дали...

Открытия Колумба и Васко да Гама

расширили географический горизонт до необъятных размеров...

С открытием Америки Запад сделался провинцией в исполинском целом.

Начиная с этого момента

история западной культуры приобретает планетарный характер...

У всякой культуры - своё собственное понятие о родине и отечестве.

Ощутить его непросто, а выразить словами почти невозможно...

Переселение в Америку... Каждый полагается при этом на собственные силы

и испытывает глубокую потребность остаться одному,

испанские конкистадоры, поток калифорнийских золотоискателей,

необузданное желание свободы, одиночества, безграничной независимости,

это исполинское отрицание всё ещё как-то ограниченного чувства родины.

Ни одной культуре ничто подобное неведомо...

Буддизм, стоицизм, социализм

Мораль - как духовное истолкование жизни ею же самой.

Мы взошли на вершину,

с которой возможен свободный взгляд на эту обширнейшую и сомнительнейшую

из всех областей человеческого размышления...

Все друг от друга чего-то требуют...

Всякий, кто мыслит, учит и волит как-то иначе - грешник и отступник, короче, враг.

Ему объявляют беспощадную войну.

Человек должен. Государство должно. Общество должно...

Будда подал пример, следовать которому был волен всякий;

Эпикур давал полезные советы.

Также и это есть форма высшей - при свободе воли - морали...

Все усовершенствователи мира - социалисты.

Шопенгауэр

ощущает весь мир как волю, как движение, жизнь, силу, направление;

в этом он оказывается родоначальником всей этической современности...

На взгляд фаустовского человека,

в его мире вся подвижность направлена к некой цели.

Он сам живёт при таком условии.

Для него жить - значит бороться, преодолевать, самоосуществляться.

Борьба за существование как идеальная форма бытия...

Это не христианство переформатировало фаустовского человека,

а он переформатировал христианство,

причём не просто в новую религию, но и в направлении новой морали.

"Оно" делается "я" со всем пафосом центра мира,

как образует его предпосылка таинства личного покаяния.

Воля к власти также и в области нравственности,

страстное желание возвысить собственную мораль до всеобщей истины,

навязать её человечеству, желать переосмыслить, преодолеть, уничтожить всё,

что не таково - вот исконнейшее наше достояние.

В этом смысле (это был глубинный и ещё никем не понятый процесс)

мораль Иисуса, духовно-покоящаяся, рекомендуемая,

исходя из магического мироощущения как целебное поведение,

знание которой нисходит на человека как особая благодать,

была в готическое раннее время внутренне перетолкована в повелительную...

Существует столько же моралей, сколько культур.

Свободного выбора здесь ни у кого нет.

Так же точно, как у всякого художника или музыканта имеется нечто такое,

что вообще не доходит до его сознания по причине своей внутренней мощи,

а между тем изначально определяет язык форм его произведений

и отличает их от художественных достижений всех прочих культур,

так и у всякого жизненного представления культурного человека

изначально имеется свойство, заложенное ещё глубже,

чем все сиюминутные суждения и устремления

и позволяющие в своём стиле познать стиль вполне определённой культуры.

Отдельный человек

может поступать морально или аморально, "хорошо" или "плохо",

исходя из пра-чувства его культуры, однако теория его поведения уже задана.

Для этого у всякой культуры имеется своя собственная мера,

значимость которой начинается и завершается вместе с ней самой.

Никакой общечеловеческой морали не существует...

Что бы там сегодня ни говорили о переоценке всех ценностей,

как бы ни "обращались" нынешние обитатели больших городов

обратно в буддизм, язычество или римский католицизм,

как бы ни бредил

анархист индивидуалистической, а социалист - общественной этикой,

всё равно всякий делает, волит и ощущает одно и то же.

Обращение в теософию или вольномыслие,

все эти нынешние переходы из мнимого христианства в мнимый атеизм

или наоборот - всё это перемена исключительно слов и понятий,

религиозной или интеллектуальной поверхности, и не более того.

Ни одно из наших "движений" человека не переменило...

**********************

На исходе 20-го века, наполненного бурными событиями, катастрофами,

величайшими открытиями и достижениями,

изменениями в самом способе человеческого существования,

мы стремимся подвести итоги столетнего развития философской мысли,

отразившей всю сложность и противоречивость уходящего века.

Философское наследие 20-го века представляет собой

сложное переплетение различных направлений, школ, теорий...

Среди величайших имён - философ Освальд Шпенглер.

Одинокий человек, избравший образ жизни свободного писателя,

жил в заполненной книгами квартире в Мюнхене

и вёл уединённый образ жизни даже тогда, когда был уже широко известен...

Освальд Шпенглер родился 29 мая 1880-го года в провинциальном городке.

Он был старшим и единственным мальчиком из четырёх детей.

Его отец, почтовый служащий, и мать

не являли собой примерную чету, поглощённую воспитанием детей.

Опыт одиночества Освальд познал ещё в детстве.

От ежедневных семейных сцен, которые были привычным делом,

отец даже по вечерам убегал на почту, а мать, живущая в постоянном страхе,

спасала себя музицированием и занятиями живописью,

не особо заботясь о детях и домашних делах...

Такая атмосфера в семье сформировала у ещё юного Освальда

чувство одиночества, нелюдимость, молчаливость, детскую миробоязнь.

Затем страх стал для него основным чувством, господствующим над всем...

Через четыре года после окончания гимназии Освальд

стал учеником известной школы, которая славилась изучением древних языков.

В 1899-ом году он поступает в университет,

где изучает математику и естественные науки,

а после смерти отца продолжает занятия в Мюнхене и Берлине.

В 1904-ом году Шпенглер защищает докторскую диссертацию

"Основная метафизическая идея гераклитовой философии", сдаёт экзамены

и получает право преподавать

естественные науки, математику, историю и немецкий язык в гимназии.

Благодаря небольшому наследству,

доставшемуся в 1910-ом году после смерти матери,

он оставляет службу старшего преподавателя в гимназии в Гамбурге

и реализует давнюю мечту быть свободным писателем.

Шпенглер переселяется в Мюнхен, где почти ни с кем не общается,

и работает над своей книгой "Закат Европы",

которую набрасывает вчерне уже к 1914-ому году...

Успех первого тома, вышедшего в 1918-ом году,

усилился публикацией в 1919-ом году работы "Пруссачество и социализм",

в основу которой была положена антиномия английского и прусского духа,

как олицетворение противоположных духовных начал мира.

В 1922-ом году выходит второй том "Заката Европы".

Начало 1920-ых годов ознаменовалось для Шпенглера

знакомствами с крупными промышленными и политическими деятелями...

К этому же времени относятся первые контакты Шпенглера

с национал-социалистами и близкими к ним кругами.

Отношение к ним резко отрицательное.

Уже в 1923-ем году обеспокоенный деятельностью Гитлера Шпенглер

просит генерала... принять все меры для национального спасения...

Шпенглер избирается в президиум Архива Ницше,

выступает с докладами на политические темы,

критически относится к Веймарскому правительству...

С 1925-го года Шпенглер приостанавливает политическую деятельность

и сосредотачивается на научной работе...

С 1930-го года Шпенглер вновь обращается к политике

и выступает в Гамбурге перед "Патриотическим обществом"

с докладом "Германия в опасности"...

Книга "Годы решения", вышедшая в 1933-ем году,

после прихода к власти Гитлера,

отразила резко критическое отношение к новому порядку.

Речь шла о закате Европы уже не в философской интерпретации,

а в свете политической оценки происходящего.

И хотя на президентских выборах 1932-го года

Шпенглер отдал свой голос в пользу Гитлера,

его отношение к нацистам было негативным.

В 1933-ем году

он отвечает отказом на просьбы Геббельса публично поддержать режим,

после чего подвергается травле.

Его имя вскоре вообще запрещается упоминать в печати...

8 мая 1936-го года Шпенглер умер от паралича сердца,

похороны состоялись на следующий день.

В гроб положили "Фауста" и "Заратустру"...

Книги, сопровождавшие его всю жизнь,

продолжали сопровождать и после смерти...

Книги вообще были единственными постоянными спутниками

в его неспокойной, одинокой жизни.

Литературно-философские вкусы Освальда

формировались под воздействием пёстрого потока произведений...

Для того, чтобы читать Достоевского в оригинале, Шпенглер изучал русский язык.

Вообще, знание языков было для него естественным делом...

Любимыми предметами была история и география,

одновременно учителя отмечали одарённость в математике и литературе.

И конечно же музыка.

Она была для Шпенглера той силой,

которая соперничала в своём воздействии с силой слова...

Таков словесный портрет Освальда Шпенглера -

историка, математика, философа, писателя,

блестяще владеющего академическими знаниями и живой силой слова...

Шпенглер блестяще владел не только словом, но и богатейшим материалом,

заимствованным

из сферы истории науки, философии, искусства, религии, экономики, политики...

Книга Шпенглера явилась сигналом величайшей тревоги,

ведь речь шла о неизбежной гибели европейской культуры,

в поступательное развитие которой прежде верили всецело.

Её упадок осмысливался как трагедия мирового масштаба...

Тема падения великой европейской культуры

легко вписывается в общую картину изменений,

происходящих в сфере гуманитарного знания со второй половины 19-го века...

Обещанное просветителями "Царство разума"

разбилось о неразумность истории,

обернувшись социальными катаклизмами,

растерянностью перед лицом общественных катастроф,

революционных потрясений, ослаблением традиционных связей,

упадком традиционных ценностей.

Такое резкое несоответствие результатов целям опровергало убеждение в том,

что миром правит разум...

Век бурно развивающихся естественных наук и техники

открывает свою обратную сторону -

боязнь перед угрожающей действительностью, предчувствие гибели...

Падение "государственно-правового" и "народно-правого сознания", террор,

войны, нивелирование индивида в качестве признаков глобального кризиса...

Спасение может прийти лишь из "внутреннего мира человечества"...

Годы Первой мировой войны

ускорили крушение существовавших до того времени ценностей.

После окончания войны Поль Валери с горечью делает признание:

"Теперь мы знаем, что наша культура мертва.

Мы слышали о тех мирах, которые исчезли совсем,

о царствах, которые погибли со всеми своими людьми и ремёслами.

Мы помним их названия. Но, в сущности, нам не было дела до их гибели...

Мы узнаём сейчас, что в бездне истории достанет места для всего света...

Наше поколение пережило в областях,

относящихся к области мышления, здравого смысла и здравых чувств,

такие явления, которые находятся за пределами этой области, -

непосредственные воплощения дикарства,

жестокие разочарования в чувстве уверенности".

Усилия, направленные на постижение истории,

всё больше сопрягались с осознанием непосредственно нависшей опасности.

Тезис, что в истории всё происходит разумно, уже никого не мог сбить с толку.

Мысль о том, что культуры смертны, как люди,

и что ныне существующая европейская культура пребывает в состоянии падения,

стоит на пороге гибели, всё больше будоражила умы философов и историков.

Таким образом "Закат Европы" - это не только название книги,

но и величайшая тема, которая заявила о себе на рубеже веков

и явилась своеобразными рамками, прочно охватившими Двадцатое Столетие...

Закат Европы

Шпенглер не рассматривает всемирную историю

как планомерный, однонаправленный процесс,

он преодолевает традиционное членение истории

на Древний мир - Средние века - Новое время

и считает, что такие понятия

как человечество, прогресс, цель существуют лишь в головах философов.

У истории нет всеобщей логики,

она исчерпывается лишь рождением и умиранием культурных организмов.

"Вместо монотонной картины линейно-образной всемирной истории

я вижу феномен множества мощных культур,

вырастающих из недр породившей их страны,

к которой они строго привязаны на всём протяжении своего существования.

И каждая из них налагает на свой материал - человечество -

свою собственную форму,

и у каждой своя собственная идея,

собственные страсти, собственная жизнь, желания и чувствования

и собственная смерть".

Носительницами подлинной всемирной истории

являются восемь великих культур:

египетская, индийская, вавилонская, китайская, греко-римская,

византийско-арабская, культура майя

и ныне существующая западноевропейская.

Каждая из этих культур неповторима и замкнута.

Все эти культуры имеют одинаковое строение и одинаковую длительность,

они могут просуществовать 1200 - 1500 лет,

проходя фазы рождения, юности, зрелости, старости и гибели.

В конечном итоге культурный организм впадает в стадию цивилизации,

в период,

в котором невозможны достижения науки, искусства, философии, религии,

а происходит лишь выработка организации и техники,

что приводит к гибели культуры.

Схема рождения и гибели культуры непреодолима,

Шпенглер рассматривает её течение как судьбу, как неизбежность.

Следовательно, кризис культуры, в том числе и современной, западной -

неизбежное явление.

Западная культура, пройдя стадии роста и расцвета,

достигла состояния цивилизации,

характеризующейся образованием "мирового города",

в котором нет народа, а есть "масса",

непомерным развитием техники, непониманием традиций,

борьбой против церкви, преобладанием рационализма,

всепроникающим духом денег.

Единственно возможная философия на этой стадии - скептицизм.

Для него кризис культуры есть не что иное как вступление в стадию цивилизации,

во время которой

материальные элементы начинают преобладать над духовными

и постепенно вытесняют духовные.

Поскольку культура не обладает способностью перестраиваться,

то для неё нет иного исхода, кроме гибели.

Культуры умирают, пройдя стадию цивилизации,

их гибель неизбежна, как гибель живых организмов.

Всемирная история представляет собой

чередование и сосуществование различных культур,

каждая из которых имеет неповторимую душу.

Наука, как и культура, проходит те же стадии существования:

рождение, расцвет, упадок и гибель.

Схема рождения и смерти живых организмов распространяется и на культуры,

и на составляющие их отдельные образования (науку, искусство, религию).

Рационалистическая цивилизация,

в состоянии которой находится западноевропейская культура,

есть деградация духовных ценностей, и такая культура обречена.

В основу изучения исторического процесса Шпенглер положил учение

о необходимой связи между внешним обликом человека -

чертами его лица, формами тела, жестами и позами -

и его характером - скрытой сущностью.

Каждая культура также имеет своё лицо, за которым скрывается её сущность.

Если в природе имеет место необходимость причины и действия,

то в жизни существует необходимость судьбы - логика времени -

которая является "фактом глубочайшей внутренней достоверности"

и составляет суть всей истории в её противоположности миру природы.

Жизнь в богатстве всех её проявлений -

политических, экономических, художественных, этических - объявляется

единственным достойным предметом культурно-исторического анализа.

Шпенглер не был провозвестником конца света.

Он всё-таки искал в европейской культуре ещё не реализованный потенциал.

Он надеется на то,

что в западноевропейской культуре ещё сохранились остатки творческих сил.

Но для их развития необходимо правильное понимание мировой истории,

не совместимое с укоренившимся в исторической науке

принципом европоцентризма.

Идея локальных культур

направлена против ограниченного верховенства Запада. Её главная цель -

заставить осознать своеобразие и равнозначность всех великих культур,

существующих и существовавших на земле.

Вслед за Шпенглером

теорию локальных культур развивает английский историк Дж. Тойнби.

Автор объяснил своё воззрение на историю культуры

с помощью такого сравнения.

Отдельные культуры, подобно восходящим на гору,

продвигающимся от уступа к уступу, отстающим или идущим вперёд,

выступили в путь в древнейшие времена.

Все они, не имея единых корней, общего зерна,

первоначально в равной мере призваны были начать своё восхождение.

И различие между ними определило лишь то, как они ответили на этот призыв.

Если на призыв откликается творящая сила,

то она сама становится затем новым призывом вперёд,

и культурное развитие получает всё новые силы.

Но иногда призыв превышает наличные силы культуры,

и она остаётся в своём исходном состоянии;

или он оказывается недостаточно сильным,

и тогда отклик будет незначительным, вялым.

В таких случаях история замедляется.

Весь её ход определяется соотношением призыва и ответа,

их древнейшим взаимоотношением, заключённом где-то в запредельном мире.

Существуют эпохи движения и эпохи покоя, подъёма и падения,

однако Тойнби убеждён,

что никакой схемы нет, предсказания вряд ли оказываются возможными.

За пятьдесят лет до "Заката Европы"

русский историк Н. Я. Данилевский написал книгу "Россия и Европа"

(Россия и Запад: взгляд на культурные и политические отношения

Славянского мира к Германо-Романского. 1871 год).

Задолго до Шпенглера, Тойнби

Данилевский отверг единую нить в развитии истории,

утвердив теорию локальных культур.

Общей культуры нет,

существуют только частные, самобытные культурно-исторические типы,

в жизни которых можно различить от трёх до семи возрастов.

Данилевский выделил несколько таких типов:

египетский, китайский, ассирийско-вавилоно-финикийский, индийский,

халдейский (древнесемитский), иранский, еврейский, греческий, римский,

новосемитский (аравийский), германо-романский (европейский).

К ним он причислил ещё два американских типа: мексиканский и перуанский.

Народы, по мнению историка,

рождаются, развиваются, если им это удаётся, но затем всё равно стареют

и умирают, независимо от внешних обстоятельств.

Подвергая критике европоцентризм, Данилевский

отводит особое место славянскому культурно-историческому типу,

который отличают "славянство", православие и крестьянский надел.

Главной его целью является доказательство независимости славянского типа,

его самобытности, великого исторического будущего.

Всеславянский союз - непременное условие расцвета славянской культуры,

иначе - потеря ею своего культурно-исторического значения.

Сторонником циклического развития культур в России был К. Леонтьев.

Он, также опережая Шпенглера,

перенёс триединый процесс развития органического мира

в историческое пространство.

Всякая культура, по мнению Леонтьева, проходит стадии

"первобытной простоты", "цветущей сложности" и "вторичного упрощения",

"смещения".

Европейская культура с 18-го века вступила в третью стадию,

её угасание неотвратимо,

в то время как в России ещё возможна "цветущая сложность",

если она сумеет устоять в своей отдельности и не подчиниться Европе.

Европейская цивилизация не тождественна общечеловеческой.

Но, в отличие от Шпенглера, утверждавшего замкнутость культур,

Данилевский всё же говорил о преемственности культурно-исторических типов.

Многие достижения отдельных культур остаются собственностью всех народов.

Так формируется общая сокровищница человечества,

в которую каждый тип вносит плоды своего творчества,

и она образует некоторое наследие,

в одинаковой степени принадлежа всем существующим и будущим типам.

В 1923-ем году была опубликована статья великого гуманиста А. Швейцера

"Распад и возрождение культуры".

Падение культуры Швейцер не считает фатальным,

оно имеет этические причины,

и культуру можно спасти, вдохнув в неё новую этику -

этику, основанную на оптимистическом мировоззрении.

Швейцер не приемлет пессимизм,

для него культура - продукт "оптимистически-этического мировоззрения".

Идеалы подлинной культуры может сформировать только единство этики,

которая ориентирует человека и общество

на нравственное и духовное совершенствование,

и "оптимистическое мировоззрение",

которые утверждают мир и жизнь как само по себе ценное.

Чтобы остановить кризис европейской культуры,

она должна обрести прочную этическую основу,

"этику благоговения перед жизнью".

В 1935-ом году

Гуссерль произнёс доклад "Философия и кризис европейского человечества".

В условиях прихода к власти нацистов,

глубокого экономического, социального, политического кризиса Европы,

духовного декаданса прозвучал героический призыв к возрождению разума,

к вере в теоретическое знание.

Гуссерль рассуждает с философской позиции

о причинах кризиса и возможности его преодоления,

обращаясь к традиционным ценностям старой Европы:

рационализм, философия, теоретическое знание.

По мнению философа,

научная рациональность составляет душу европейской культуры,

и потому её кризис - причина не только упадка науки, но и европейской культуры,

её ценностей.

Причина глубокого кризиса - не сам рационализм,

берущий свои корни в древнегреческой философии,

а его искажение натурализмом и объективизмом,

которому он подвергся ещё со времён физики Галилея.

Гуссерль предлагает восстановить утраченную связь науки с человеком,

которая заключается

в человеческой потребности осмысления мира и своего места в ней...

Подвергая непримиримому разоблачению культурный декаданс,

идущий под знаком разложения моральных и духовных ценностей,

философы верили в стремление человека

к осознанию необходимости сохранения и совершенствования культуры...

Созерцательность,

то есть рассмотрение мироздания в единстве природы, богов и человека,

служило обоснованием избираемой меры, положению человека в мире,

путей достижения благочестия, справедливости и личного счастья....

Западноевропейский человек потерял самое ценное - единство с жизнью.

В погоне за бесконечностью и могуществом

он пришёл к собственному духовному оскудению.

В этом и состоит сердцевина кризиса европейского человека.

При таком взгляде Европа теряет свои духовные основы,

из которых исходили целые эпохи и духовные движения -

Ренессанс, Реформация, Просвещение, Научная революция.

Итак, провозглашается духовное одиночество Европы,

полная оторванность её от корней и источников,

каковыми всегда выступал античный мир.

А самый главный удар приходится по западной гуманитаристике,

в основе которой лежала соотнесённость с античной культурой,

позволяющая выяснить смысл и назначение европейского человека,

обосновать вечные человеческие ценности: свободу, РАЗУМ и права человека...

Получив огромные полномочия, культура сформировала

собственное, не контролируемое человеком пространство.

Она настолько возомнила о своей независимости,

что начала подавлять человека, грозить ему уничтожением.

Сегодня достижения культуры

демонстрируют не только свою мощь, но и свою неразумность.

Они выступают не только доказательством человеческого гения,

но оказываются ещё и своеобразным "нарушителем" планетарного равновесия,

ставя тем самым под угрозу и своё собственное существование.

Человеческий разум

должен суметь противостоять той огромной власти над собой,

которой обладают им же созданные ценности и механизмы...

**********************

Мораль, подобно скульптуре, музыке или живописи,

представляет собой замкнутый в себе,

выражающий определённое мироощущение мир форм,

который просто имеется в наличии,

в глубине же неизменен и заряжен внутренней необходимостью.

Как в истории культуры, так и в единичном существовании,

речь идёт об осуществлении возможного.

Внутренне душевное становится стилем мира...

Судьба, с которой приходится считаться...

Античная этика формирует отдельно пребывающего в покое человека,

как тело среди других тел.

Человек является центром действия бесконечной всеобщности.

Этический социализм - это образ мыслей,

отвечающий поступку, действующему через пространство,

моральный пафос третьего измерения,

в качестве знака которого над всей этой культурой

витает чувство заботы как о живущих ныне, так и о будущих поколениях...

Словесное выражение убеждений

никогда не может быть мерой для подлинной убеждённости.

Человек редко знает, во что он на самом деле верит.

Лозунги и учения несут на себе налёт популярности

и остаются далёкими от глубин всякой духовной действительности...

"Сострадательная" мораль, о которой мы неизменно отзываемся с уважением,

так никогда не была осуществлена...

Настаёт день, когда политике придётся учиться заново...

Социализм, в высшем его понимании, представляет собой идеал для избранных.

Переоценка всех ценностей - характерная черта всякой цивилизации.

Она начинается с того, чтобы перекроить все формы предыдущей культуры,

переосмыслить их и иначе ими распорядиться.

Она больше ничего не рождает, а только перетолковывает.

В этом заключается негативизм всех эпох такого рода.

Они предполагают, что акт творения уже имел место.

Они лишь вступают во владение наследством,

образованным великими реалиями...

Руссо является предтечей социализма.

Руссо стоит бок о бок с Сократом и Буддой,

двумя другими этическими ходатаями по делам великих цивилизаций...

Они проповедуют Евангелие человечности...

Культура и цивилизация - вот живое тело душевности и его мумия.

Культура и цивилизация - это выросший посреди ландшафта организм

и возникший в результате его окостенения механизм.

Человек культуры живёт внутрь,

человек цивилизации живёт наружу, в пространстве, среди тел и фактов.

То, что один ощущает как судьбу,

второй понимает как причинно-следственную связь.

Всякий теперь материалист в имеющем значение для цивилизации смысле -

неважно, хочет он этого или нет и имеются ли здесь

буддистские, стоические, социалистические учения в религиозной форме...

Первые признаки начинающей утомляться души:

ощущение собственной отчуждённости среди всех этих форм,

упраздняющий свободу творчества гнёт,

вынужденная необходимость проверять всё данное нам рассудком,

чтобы сознательно это применять,

а также неизбежность рассуждения,

губительная для любого исполненного тайны творчества...

Только больной ощущает свои органы...

Нечто окончательно развалилось...

Мировая столица как предел неорганического

лежит посреди культурного ландшафта,

чьё население она отделяет от корней, втягивает в себя и потребляет.

Научные миры -

это миры поверхностные, миры практические, бездушные и экстенсивные...

Проживать жизнь не как нечто само собой разумеющееся, едва сознаваемое,

не оставляющее никакого выбора, не принимать её как угодную Богу судьбу,

но рассматривать её как проблему,

исходя из интеллектуальных предпосылок оформлять её как постановку,

"целесообразно", "рассудочно"...

Мозг господствует, ибо душе дана отставка.

Культурные люди живут бессознательно, люди цивилизованные - сознательно...

Гёте психологически предугадал всю судьбу Западной Европы.

Это цивилизация вместо культуры,

внешний механизм вместо внутреннего организма,

интеллект как душевная окаменелость вместо самой угасшей души...

Пока человек, находящийся на гребне своего развития культуры,

просто проживает свою жизнь -

естественно, как что-то само собой разумеющееся,

его жизни свойственна позиция, не оставляющая возможности выбора.

Это его инстинктивная мораль, её не оспаривают, потому что ею обладают.

Но как только жизнь начинает утомлять,

как только мы начинаем нуждаться в теории для того,

чтобы целенаправленно оформить жизнь как постановку,

как только жизнь превращается в объект рассмотрения,

мораль становится проблемой.

Культурная мораль - это та, которой обладаешь,

цивилизованная - та, которую ищешь...

Здесь в качестве правила бытия должно быть отыскано, изобретено, вымучено

то, что более не удовлетворено инстинктом.

Отсюда начинается цивилизационная этика, представляющая собой

не отражение жизни на познание, но отражение познания на жизнь.

Во всех этих измышленных системах,

наполняющих первые столетия всех цивилизаций,

чувствуется нечто искусственное, бездушное и наполовину фальшивое.

Теперь метафизика большого стиля, всякая чистая интуиция исчезает перед тем,

что внезапно становится необходимо,

перед обоснованием практической морали, которая должна управлять жизнью,

потому что жизнь больше не в состоянии саморегулироваться.

Теперь философия становится моральной философией,

с метафизикой в качестве фона.

Гносеологическая страстность уступает первенство практической потребности...

Вместо того чтобы созерцать мир с высоты, как Эсхил, Платон, Данте, Гёте, -

смотреть на него

под углом зрения повседневной нужды и неотступной действительности...

Именно это и является нисхождением от культуры к цивилизации...

Всякая этика формулирует взгляд души на её судьбу:

героический или практический, возвышенный или низменный,

мужественный или старческий.

Точно так же различаю я трагическую и плебейскую мораль.

Трагическая мораль культуры знает и постигает бремя существования,

однако она извлекает отсюда ощущение гордости тем, что это бремя несёт.

Так это чувствовали Эсхил, Шекспир, Данте,

отзвуки слышатся ещё в Марсельезе...

Плебейская мораль Эпикура... 19-го столетия

составляет план битвы с тем, чтобы обойти судьбу.

Здесь больше не было полноты жизни, а была её нищета, холод и пустота...

Воля к власти в противоположность античной покорности неизбежному...

Есть разница в метафизическом и материальном величии преодоления.

Недостаёт глубины того, что прежние люди звали Богом...

Культурное понятие деяния и цивилизованное понятие труда...

Галилей, Кеплер, Ньютон совершили деяния в науке,

современный физик занят учёным трудом...

Плебейская мораль

на основе повседневного существования и "здравого человеческого рассудка" -

вот что лежит в основе всякого воззрения на жизнь...

Так что у всякой культуры - свой способ душевно угасать,

и этот способ следует из всей её жизни...

Буддизм -

чисто практическое миронастроение утомлённых жителей больших городов,

за спиной у которых завершённая культура,

а впереди - никакого внутреннего будущего.

Буддизм - это базовое ощущение индийской цивилизации...

Всемогущество разума -

вот какова во всех случаях исходная точка всякого нравственного рассуждения.

О религии, поскольку под ней понимается вера в метафизическое, нет и речи.

Буддизм отвергает всякое размышление о Боге и космических проблемах.

Ему важно лишь человеческое "я", лишь устроение действительной жизни.

Не признаётся также и душа...

Вчерашние идеалы, выраставшие на протяжении столетий

религиозные, художественные, государственные формы,

оказываются упразднёнными...

Стоицизм направлен на поведение отдельного человека, на сиюминутное бытие,

без всякой связи с будущим и прошлым или с прочими людьми.

Социализм представляет собой динамическую разработку той же темы:

защита распространяется не на позицию, но на результат жизни

с мощно проявляющейся устремлённостью в даль,

на всё будущее и на всё человечество...

Во всех цивилизациях

на смену одушевлённому бытию приходит бытие одухотворённое,

однако в каждом отдельном случае дух обладает иной структурой,

а язык форм подчинён иной символике...

Этический социализм всё ещё не достиг и сегодня

ясной, чёткой формулировки, которой следовало бы быть окончательной.

Популярный в народе социалистический идеал - тот самый культ удовольствия,

причём не всякого отдельного человека для себя самого,

но отдельного - во имя всех в целом.

У всякой души есть религия.

Сущность всякой культуры - это религия.

Сущность всякой цивилизации - безрелигиозность...

Это угасание живой внутренней религиозности,

которое постепенно формирует и наполняет собой черты существования,

и представляет собой то,

что оказывается в исторической картине мира

поворотом культуры к цивилизации, как временной переворот,

когда душевная плодовитость людей оказывается навсегда исчерпанной

и на место порождения приходит конструкция.

Если понимать слово "бесплодность" во всей его изначальной неумолимости,

оно знаменует собой судьбу...

Этот переворот выражается не только в угасании великого искусства,

общественных форм, великих философских систем, великого стиля,

но также и телесно в бездетности

и расовой смерти цивилизованных, отделённых от земли слоёв...

Не следует испытывать никаких иллюзий относительно их живых носителей,

того "нового человека"...

Это бесформенно фланирующая по всем большим городам

чернь вместо народа,

лишённая корней городская масса, взамен сросшегося с природой,

даже на городской почве

всё ещё крестьянского человека культурного ландшафта...

Это нынешний читатель газет, это "образованец",

это завсегдатай театров и увеселительных заведений,

поклонник спорта и модной литературы...

Это масса, а не человечество...

Идеи подменяются целями, а символы - программой...

Экспансионизм всякой цивилизации,

этот империалистический заменитель внутреннего, душевного -

внешним пространством...

Количество заменяет качество, распространение - глубину...

Что всего характернее в этом решающем повороте к внешней жизни,

которая отныне только и осталась,

к биологическим фактам, которые в отличие от судьбы

являются исключительно в форме причинно-следственных отношений,

так это этический пафос,

с которым люди общаются теперь в философии пищеварения, питания, гигиены.

Вопросы потребления алкоголя и вегетарианства

рассматриваются с религиозной серьёзностью:

на данный момент это, очевидно,

самые важные из проблем, до которых "новый" человек может подняться...

Этический социализм представляет собой

в принципе достижимый максимум жизнеощущения в плане целеполагания.

Сократ: "Знание - добродетель".

Бэкон: "Знание - сила".

Стоик принимает мир таким, как он есть.

Социалист желает организовать его по форме и содержанию,

преобразовать его, наполнить его своим духом.

Стоик приноравливается.

Социалист повелевает.

Смысл, который социалист применяет

к политической, социальной, экономической сфере:

"Действуй так, словно максима твоего действия

должна посредством твоей воли сделаться всеобщим законом"...

Всемирная история...

Античный человек

видел лишь себя и собственную историю как покоящуюся близь,

он не задавался вопросами о том, куда и откуда.

Всеобщая история была для него чем-то немыслимым.

Это статическое восприятие истории.

Магическому человеку

история видится как великая всемирная драма между творением и гибелью,

как борьба между душой и духом, добром и злом., Богом и дьяволом,

строго ограниченное рамками событие

с однократной перипетией в качестве кульминационного: явлением Спасителя.

Западноевропейский человек

усматривает в истории напряжённое развитие к цели.

Последовательность

Древний мир - Средневековье - Новое время - это динамическая картина...

Не бывает философии вообще: у всякой культуры своя собственная философия.

В начале всякого раннего времени философия,

находящаяся в ближайшем родстве с великой архитектурой и религией,

представляет собой духовное эхо колоссального метафизического переживания

и предназначена для того, чтобы критически удостоверить

священную каузальность созерцаемой с верой картины мира.

В это раннее время

мыслители являются священнослужителями и по духу, и по своему сословию.

С наступлением позднего времени философия становится городской и светской.

Отныне мышление приходит к соседству с высшей математикой,

и вместо священнослужителей мы находим здесь

испытанных на высоких должностях и перед лицом великих задач мирян,

государственных деятелей, купцов, первооткрывателей,

чьё "мышление о мышлении" основывается на глубоком жизненном опыте.

Это - ряд великих личностей...

То, что начинается вслед за ними, представляет собой философию цивилизации.

Вместо души теперь принято говорить "мозг"...

У всякой эпохи - своя собственная тема,

имеющая значение лишь для неё и больше ни для какой другой.

Интеллект как орудие воли к жизни, как оружие в борьбе за существование...

Познание природы

Кант:

"Я утверждаю, что во всяком частном учении о природе

подлинной науки отыщется лишь столько, сколько там математики".

В основе всякого "знания" о природе лежит религиозная вера.

Не бывает естествознания без предшествовавшей ему религии.

История - это вечное становление, а значит, вечное будущее;

природа уже стала, а значит, она - вечное прошлое.

Душевное начало всякой живой культуры религиозно, обладает религией,

вне зависимости от того, сознаётся ли это им самим или же нет...

Всемирно-исторические перспективы

Посмотри на цветы по вечеру,

когда один за другим они смыкают свои лепестки в лучах заходящего солнца.

Чем-то жутковатым веет от них:

это слепое, дремотное, привязанное к Земле бытие

внушает тебе безотчётный страх.

Немой лес, безмолвный луг, тот куст и этот вьюнок не тронутся с места.

Это ветерок играет с ними.

Свободна лишь маленькая мошка, всё ещё танцующая в вечернем свете:

она летит куда пожелает...

Сумерки, прохлада и закрытие всех цветов - это природный процесс,

происходящий подле растения, с ним и в нём.

Каждый отдельный цветок несвободен выждать, пожелать или выбрать.

А вот животное выбирать способно.

Оно освобождено от связанности всего прочего мира.

Рой мошкары, одинокая птица, лисица -

самостоятельные малые миры в другом, большом мире...

Растение - нечто "космическое",

животное - это ещё и "микрокосм" по отношению к макрокосму...

Всё космическое несёт на себе печать периодичности. В нём есть такт.

В микрокосмическом имеется напряжение.

Космический такт - это всё,

что описывается направлением, временем, ритмом, судьбой, стремлением...

Мы обладаем двумя органами обращения космического бытия:

кровообращением и половым органом,

и двумя органами различения микроскопической подвижности:

чувствами и нервами.

Кровь для нас - символ живого.

Беспрерывно, никогда не иссякая, во сне и наяву,

перетекая из материнского тела в тело ребёнка,

циркулирует она по телу от его зачатия и до смерти.

Кровь предков течёт по цепи потомков,

объединяя всех их великой взаимозависимостью судьбы, такта и времени...

Отвлечённое от ощущения понимание называется мышлением.

Мышление навсегда внесло в человеческое бодрствование раскол.

Оно изначально дало оценку рассудку как высшим душевным силам,

а чувственности - как низшим...

Ставить вопросы и верить в их разрешимость - далеко не одно и то же.

Человек дивится своей жизни и вопрошает.

Однако человек не в состоянии дать ответ.

Он может лишь верить в его правильность...

Но почему тайны следует разгадывать, а на вопросы дать ответ?

Способна ли отчаянная вера в знание освободить от кошмара великих вопросов?

Бодрствование состоит из ощущения и понимания,

сущность их - в неустанной ориентировке в макрокосме...

То, что мы не только живём, но и знаем о жизни,

есть результат созерцания нашего телесного существа на свету...

Смерть представляется человеку как великая загадка,

окутывающая его в светомире. Отныне

жизнь становится коротким промежутком времени между рождением и смертью.

Лишь в результате познания смерти возникает мировоззрение...

Людьми судьбы рождаются...

Судьба делает отдельного человека таким или иным -

раздумчивым и робким или же деятельным и презирающим мышление.

Деятельный человек - человек целостный;

В созерцателе же

один-единственный орган желает действовать без тела и против него.

Ещё хуже, когда он желает овладеть также и действительностью.

Тогда-то мы и получаем

те этико-политико-социальные идеи усовершенствования,

которые в совокупности своей весьма убедительно показывают,

как всё должно быть и как это реализовать;

получаем учения, которые все основываются на допущении,

что все люди устроены точно так же, как творцы этих учений,

а именно богаты идеями и бедны порывами.

Однако ни одно из этих учений,

даже когда они выступали под сенью весомого религиозного авторитета

или знаменитого имени, до сих пор не смогло хоть в чём-то изменить жизнь.

Они предлагают нам лишь иначе мыслить о жизни.

Все усовершенствователи мира, священники и философы, едины во мнении,

что жизнь лишь повод для углублённого размышления,

однако жизнь мира идёт свои ходом и не заботится о том, что о ней думают.

Лишь человек действующий, человек судьбы живёт в действительном мире,

в мире политических, военных и экономических решений...

Духовное сообщество можно избрать или покинуть;

в нём принимает участие лишь бодрствование.

Однако космическому единству люди обречены,

причём всем своим бытием без остатка.

Приступы воодушевления овладевают массами с той же стремительностью,

что и паника...

Эти одушевлённые толпы рождаются и умирают.

Духовные сообщества, просто суммы в математическом смысле,

сходятся вместе, растут и тают,

но подчас сама гармония силой создаваемого ею впечатления проникает в кровь

- и из суммы образуется вдруг единое существо.

Во времена политических перемен

слова всегда смогут сделаться судьбой, общественные мнения - страстями.

Случайные прохожие сбиваются на улице в толпу,

у которой одно сознание, одно чувство, один язык,

пока краткотечная душа не отлетит и каждый не пойдёт своей дорогой...

У душ этих своя, особая психология, которую надо понимать,

чтобы быть готовым к общественной жизни.

Единой душой обладают все сословия и классы,

рыцари и ордены Крестовых походов, крестьянство и рабочие,

народы и племена времени переселения народов,

последователи религии или секты.

Наиболее грандиозные из существ такого рода - это высшие культуры,

родившиеся из великого душевного потрясения

и на протяжении своего тысячелетнего существования сплачивающие воедино

все множества меньшего размера - нации, сословия, города, роды.

Такие существа космического порядка - народы, партии, армии, классы -

несут на себе груз всех великих событий истории...

И судьбоносным оказывается здесь вопрос о том,

отыщет ли в решающий момент своей наивысшей действенности

такое множество себе вождя или же устремится вперёд наугад,

и будут ли подаренные случаем вожди людьми высокого полёта

или совершенно незначительными личностями,

взнесёнными вихрем событий на самый верх...

Что отличает государственного деятеля,

так это способность абсолютно безошибочно проницать массовые души,

возникающие и распадающиеся в потоке времени, -

определять их мощь и время жизни, их ориентацию и намерения.

Вопрос же о том, сможет ли он ими управлять, или они увлекут его за собой,

также остаётся уделом случая.

Группы высших культур

Однако вне зависимости от того,

рождён ли человек для жизни или для мышления,

раз он действует или наблюдает - он бодрствует,

и в качестве бодрствующего он постоянно "в фокусе",

а именно настроен на тот смысл,

которым обладает для него светомир в данный миг.

Бесчисленные установки,

сменяющиеся одна за другой в бодрствовании человека,

распадаются на две группы -

на миры судьбы и такта и миры причин и напряжений.

"Мир как история" и "мир как природа".

В первой жизнь пользуется критическим пониманием,

пережитые потрясения становятся эпохами.

Во второй господствует само мышление, причинно-следственная критика...

Историческая установка

начинается для каждого с самых ранних детских впечатлений.

Глаза у ребёнка зоркие,

и факты ближайшего окружения, жизнь семьи, дома, улицы

глубоко прочувствуются им и отзовутся в нём ещё задолго до того,

как в поле его зрения попадёт город с его жителями, до того, как слова

"народ", "страна", "государство" начнут обладать для него содержанием...

Всякое существо

переживает другое существо и его судьбу лишь применительно к самому себе.

Совершенно различными взглядами встречают одну и ту же стаю голубей

хозяин поля, на которое она опустилась, идущий по дороге любитель природы

и ястреб в воздухе.

Крестьянин видит в сыне своё продолжение и наследника,

сосед видит в нём крестьянина, офицер - солдата, чужак - местного.

Поместите человека в совершенно другое положение,

сделайте революционера министром, солдата - генералом,

и история с её носителями разом представится ему в ином свете.

Истории как таковой нет в природе.

История всякой семьи предстаёт каждому из её членов по-своему,

история страны своеообычна для каждой партии,

а современная история своя у всякого народа.

Немец смотрит на мировую войну не так, как англичанин,

экономическая история видится рабочему не так, как предпринимателю,

у западного историка перед глазами другая всемирная история,

чем у великих арабских и китайских историков.

Недостаток знания людей и жизненного опыта приводит к обобщениям,

искажающим или полностью упускающим из виду всё значительное в истории...

По этой причине для каждого человека,

поскольку он принадлежит к классу, времени, нации и культуре

существует типическая картина истории,

как и для этих времени, класса, культуры

она существует такой, какой применительно к ним должна быть...

Понятно, что всякий человек западной культуры имеет свою картину истории,

причём не одну, но бесчисленное их число,

начиная с юности, - картины, беспрестанно колеблющиеся и изменяющиеся

под влиянием впечатлений дня и года.

А как же различны типичные картины истории,

принадлежащие людям разных периодов и сословий...

А если брать наше время -

как различается мир крестьянина,

реально живущего только своим ландшафтом и его населением,

от мира крупного торговца и мира профессора физики.

И, несмотря ни на что,

у всех их, вне зависимости от возраста, положения и эпохи каждого,

имеется общая черта,

отличающая совокупность этих образов, их прообраз, от всякой иной культуры.

Что всецело отделяет античную и индийскую картину истории

от китайской и арабской, а с ещё большей резкостью - от западной её картины,

так это узость горизонта...

В разных культурах начало мира есть начало также и человека;

конец человечества - это также и конец мира.

Пристрастие западного человека к бесконечному

впервые отделяет эти понятия друг от друга и делает человеческую историю -

хоть и расширившуюся, как никогда ранее, -

только эпизодом во всемирной истории,

а Землю, лишь часть поверхности,

маленькой звёздочкой среди миллионов солнечных систем...

Одновременно выстраивается пирамида возможностей,

и каждый занимает в ней в соответствии со своими задатками такую ступень,

которая отвечает высшей доступной для него установке.

Но при этом

между людьми западной культуры возникает барьер взаимного непонимания

по жизненно важным историческим вопросам,

роковой непреодолимости которого не знала ни одна другая культура.

В состоянии ли сегодня рабочий по-настоящему понять крестьянина?

Или дипломат - ремесленника?

Историко-географический горизонт,

ориентируясь на который формируют важнейшие для себя вопросы тот и другой,

настолько различен, что их общение стало бы разговором двух глухих...

19-ый век понимал под "развитием" прогресс

в смысле растущей целесообразности жизни...

Что же касается человека...

Жизненная форма "человек", как и любая другая,

обязана своим происхождением некоему внезапному перевороту,

и здесь наши вопрошания "откуда?", "как?" и "почему?" останутся без ответа...

Однако всё, что мы наблюдаем, приводит к убеждению,

что время от времени имеют место глубокие и совершенно внезапные изменения

в основах бытия животных и растений, причём изменения космического порядка,

а их причины непостижимы для человеческого ощущения и понимания.

И точно так же мы видим,

что резкие и глубокие перемены в истории великих культур случаются так,

что не может быть и речи о видимых причинах, влияниях и целей...

Точно так же

обстоит дело с событиями во всякой значительной единичной жизни.

Тот, кто этого не знает, - никудышный знаток людей,

и прежде всего не знает детей.

Всякое существование, деятельное или созерцательное, идёт к совершенству,

двигаясь от эпохи к эпохе...

Такие эпохи - тайны, с которыми нам следует свыкнуться...

То, что мы знаем о человеке... Здесь имела место космическая перемена...

Первобытная культура была мощной и цельной,

в высшей степени живой и действенной...

Люди тогда жили редкими и малочисленными группами

и оказывались затерянными на бесконечных просторах ландшафта...

И когда они вдруг обнаруживали существование других людей,

это воспринималось ими как загадочное происшествие...

Возрастание численности людей

оказалось наиболее глубоким и богатым следствиями событием

для истории человеческой души.

В результате "собраться" стали постоянным, повседневным явлением,

и впечатление изумления сменилось чувствами радости или вражды...

И вот из этой первобытной культуры человечества

внезапно вырастают египетская и вавилонская культуры...

Высшая культура - это бодрствование одного гигантского организма,

делающего носителями единообразного языка, форм с единообразной историей

не только обычай, миф, технику и искусство,

но также и воплотившиеся в него народы и сословия...

Различны отношения культур и по виду их, и силе.

Эти отношения обусловливаются душевным элементом самой культуры...

Бросая взгляд сразу на группу культур, мы видим сплошные проблемы.

19-ый век вывел нас на вершину, с которой открылся новый мир...

Историю человека трудно отделить от истории ландшафта,

они остаются настолько крепко связанными тысячью нитей,

что понять без последней жизнь, душу, мышление совершенно невозможно...

Культура перешла в цивилизацию...

С точки зрения цивилизации, охватывающей весь мир,

ничего неисторического больше нет: её сценой сделалась вся Земля.

Что такое история?

"История начинается лишь тогда, когда памятники становятся понятными,

и в наличии имеются достойные доверия письменные свидетельства".

Нам следует научиться принимать в расчёт неизвестное.

А во-вторых, истина существует для ума;

факт же даётся лишь применительно к жизни.

Историческое рассмотрение - это вердикт крови,

распространённое на прошлое и будущее знание людей,

прирождённая зоркость на лица и положения,

на то, что такое событие, что было необходимо и что должно иметь место,

а не просто научная критика данных и владение ими...

Мы, те, кто ещё обладает историей и историю вершит,

узнаём здесь, на удалённой границе исторического человечества,

что такое история...

Жизнь имеет цель.

Это исполнение того, что было задано с её порождением.

Уже в силу самого факта своего рождения отдельный человек принадлежит

либо к одной из высших культур, либо к человеческому типу вообще.

"Исторический человек" -

это человек культуры, пребывающий на пути к самореализации.

Человек неисторичен перед возникновением культуры,

и вновь делается неисторичен,

как только

цивилизация оформляется до своего полного и окончательного образа,

а тем самым завершается живое развитие культуры,

оказываются исчерпанными

последние возможности осмысленного существования.

В остатке лишь борьба за голую власть, за животное превосходство как оно есть.

И если прежде власть, даже выглядевшая самой безыдейной,

некоторым образом всё ещё служит идее,

то в поздних цивилизациях даже самая убедительная видимость идеи -

это лишь маска, под которой решаются чисто зоологические вопросы о власти.

Чем отличается индийская философия до и после Будды?

Первая - великое движение, солидарное с индийской душой

и пребывавшее в ней как предопределённая цель индийского мышления,

вторая же выродилась

в безостановочное перетасовывание мыслительного багажа,

от этого не обновлявшегося.

Все решения уже даны, меняется лишь манера, в какой они выговариваются.

Раньше японцы относились к китайской цивилизации,

а теперь принадлежат ещё и к западной.

Японской культуры в собственном смысле слова не существует.

Так что японский американизм следует оценивать по иным канонам...

На почве древних цивилизаций

продолжается "историообразное" действие - "ход событий"

не потому, что в них принимает участие сам человек этой почвы,

но потому, что это делают за него другие люди.

Однако тем самым всё явление "всемирной истории" в целом

снова выступает в двух своих аспектах:

биографии великих культур и отношения между ними.

Отношения между культурами

19-ый век. Человеческому взору открывается лишь цепочка причин и следствий.

Ничего первоначального, всё лишь из чего-то "следует"...

Именно тогда было замечено,

что люди и народы на Земле меняются, а идеи остаются...

Изначально подразумевался план,

которому следовал Бог в отношении человеческого рода...

Религия, наука, искусство -

всё это виды бодрствования, в основе которых лежит единое существование...

В каких бы понятных словах религия о себе ни свидетельствовала,

это всё же слова, и слушатель понимает их по-своему.

Как бы ни убедительно действовал на зрителя художник

своими звуками и цветами, тот видит и слышит в них лишь себя самого.

Если он на это не способен, произведение искусства для него бессмысленно...

"Влияние" - это органическая деятельность.

Всякий подрастающий человек и всякая живая культура

постоянно имеют вокруг себя бессчётное число возможных влияний,

из которых как таковые допускаются лишь немногие,

подавляющее же их число не проходит.

Кто производит отбор - деяния или люди?..

Смыслы непередаваемы.

Ничто не в состоянии притупить глубокого душевного одиночества,

пролегающего между существованиями двух людей,

принадлежащих к разным породам.

Пусть даже индусы и китайцы воспринимали друг друга как буддисты,

это не делало их менее близкими внутренне.

Те же слова, те же ритуалы, те же знаки -

и тем не менее две разные души и каждая шествует своей дорогой.

Можно пересмотреть под этим углом зрения все культуры,

и повсюду мы удостоверимся в одном и том же:

созданное прежде вовсе не продолжало существование в чём-то позднем, нет,

но более младшее существо

всегда завязывало весьма небольшое число связей с существом более старым,

причём совершенно игнорируя первоначальное значение того,

что оно тем самым приобретало.

То и дело приходится слышать,

как много из греческой философии продолжает жить ещё и сегодня.

Однако это лишь оборот речи без сколько-нибудь основательного анализа того,

что из неё западный человек с глубокой мудростью инстинкта

отверг, не заметил или понял иначе,

сохраняя сами схемы в неприкосновенности...

Чем смиренней кто-либо перенимает чужую религию,

тем с большей полнотой принимает она форму его души...

Сама словесная формулировка священного учения под сомнение не ставилась,

однако занимавшие высокий духовный ранг католики

бессознательно наполняли её другим смыслом...

Доведись апостолу Павлу или Августину

познакомиться с нашими представлениями о христианстве,

они отвергли бы все наши книги, все догматы и понятия

как превратные и еретические.

Я хотел бы привести историю римского права

как наиболее яркий пример системы,

якобы прошествовавшей через два тысячелетия

в неизменном в основных своих чертах виде,

между тем как в действительности

в трёх разных культурах она прошла три полных процесса развития

всякий раз с абсолютно иным смыслом.

Античное право - это право, созданное гражданами и для граждан.

Римляне не были здесь ни систематиками, ни историками, ни теоретиками,

а исключительно блестящими практиками.

Их юриспруденция -

это опытная наука единичных случаев, одухотворённая техника.

Римское право заняло главенствующее положение

не по причине своего внутреннего превосходства, а лишь вследствие того,

что Рим, как отдельный город, добился господства над античной империей,

то есть прежде всего из-за политических успехов,

а уж затем из-за того, что лишь здесь имелся практический опыт большого стиля.

Античное право - это право повседневности.

Вступая в должность на город,

римский претор издаёт эдикт, где сообщает правовые нормы,

в соответствии с которыми предполагает действовать,

однако его преемника это никоим образом не связывает.

Всё западное право несёт на себе отпечаток будущего,

всё античное - отпечаток мгновения.

Полагать, что может существовать право,

в равной мере воспаряющее над всеми вещами

и совершенно независимое от политико-экономических процессов, -

величайшее заблуждение.

Всякое право содержит в себе в отвлечённой форме картину мира своего автора,

и всякая историческая картина мира

содержит политико-экономическую тенденцию,

которая зависит не от того, что думает в плане теории тот или этот человек,

но от того, что на практике желает сословие,

держащее в своих руках фактическую власть, а тем самым - и законотворчество.

Всякое право

создаётся во имя общества в целом одним-единственным сословием.

Несомненно, это справедливость для одних.

"Другие" же будут всегда пытаться провести, как единственно справедливое,

иное право - исходя из своей жизненной позиции.

Так что все эти законодательства

представляют собой партийно-политические акты...

Первым созданием арабского права было понятие бестелесной личности...

Античное право создавалось гражданами на основе практического опыта;

арабское право происходит от Бога,

возвещающего его через дух призванных и просветлённых.

Римское различение между тем, что соответствует человеческим законам,

и тем, что "подобает" по Божественным установлениям,

содержание которого всегда восходит к человеческому размышлению,

тем самым обессмысливается.

Всякое право, будь оно светским или духовным, возникло по велению Бога.

Уважение к античному праву основывается на успешном результате,

к арабскому - на авторитете того имени, которое оно на себе несёт.

Существует, однако, колоссальная разница в ощущениях человека

в зависимости от того,

воспринимает ли он закон в качестве волеизъявления своего собрата

или же как составную часть Божественного порядка.

В одном случае он усматривает здесь справедливость или уступает силе,

в другом же он доказывает свою преданность.

Человек Востока не требует,

чтобы применяемый к нему закон имел практическую цель,

как не желает видеть логических оснований приговора...

Ну и чем же было римское право для нас до сих пор? Что было им погублено?

Чем может оно явиться для нас в будущем?

Лейтмотив нашего права - борьба между книгой и жизнью.

На Западе книга -

это не оракул и не магический текст с тайным волшебным смыслом,

но фрагмент сохранённой истории.

Это есть спрессованное прошлое, желающее сделаться будущим,

причём через нас, читателей, в которых снова оживает его содержание.

В отличие от человека античного западный человек считает,

что он призван не завершить свою жизнь как что-то замкнутое в самом себе,

но продолжать ту жизнь, что началась задолго до него

и не оканчивается после него.

В размышлениях западного человека о самом себе не было места вопросу,

следует ли ему привязать к истории собственное существование;

вопрос заключался в том, где именно это сделать.

Он нуждался в прошлом, чтобы придать смысл и глубину настоящему...

Был совершенно упущен из виду один факт,

что частное право

должно ежеминутно отражать дух общественного и экономического бытия...

Учёное сословие чуждо миру.

Опыт, происходящий не из мышления, оно презирает.

Между текучими обычаями практической жизни и "научным сословием"

разгорается неизбежная борьба...

Города и народы

Душа города

В середине второго тысячелетия до Рождества Христова на Эгейском море

друг другу противостояли два мира.

Один - микенский мир, пронизанный смутными предчувствиями,

переполненный надеждами, упоённый страстью и делом, -

неспешно вызревал для будущего.

Другой - минойский на Крите, весёлый и ублаготворённый, -

оставив все проблемы далеко позади,

располагался среди сокровищ древней культуры, изящной и лёгкой...

Здесь налицо непреодолимая противоположность двух душ...

Около 800-го года над всеми землями,

как солнце, поднявшееся от мировых столиц Востока,

взошла арабская цивилизация, -

точно так же, как в своё время эллинистическая цивилизация...

Изначальный человек - бродячее животное,

это существование с бодрствованием, неустанно ощупывающим жизнь,

он - всецело микрокосм, не привязанный к месту и безродный,

с обострёнными и пугливыми чувствами, постоянно в поиске -

как бы чего урвать у враждебной природы...

Глубокое изменение начинается лишь с земледелием...

Тот, кто копает и пашет, хочет не грабить природу, но её изменять.

Сажать - значит не забирать, но порождать.

Человек превращается в крестьянина,

человек пускает корни в ту почву, которую возделывает.

Душа человека обнаруживает душу в ландшафте:

заявляют о себе новая, земная, привязанность существования, новые чувства.

Природа делается подругой. Земля делается Матерью-Землёй.

Возникает глубоко прочувствованная связь

между севом и зачатием, жатвой и смертью, ребёнком и зерном.

В культах новое благочестие обращается на плодородную землю,

с которой человек срастается воедино.

Как совершенное выражение этого жизнеощущения

повсюду возникает символический образ крестьянского дома.

Крестьянский дом - это великий символ оседлости.

Он сам - растение: он глубоко пускает корни в "собственную" почву.

Это собственность в самом святом смысле.

Добрые духи очага и двери, земельного участка и помещений:

Веста, Янус, Лары и Пенаты - имеют здесь каждый своё определённое место,

точно так же как и сам человек.

Вот предварительное условие всякой культуры,

которая сама, подобно растению, вырастает из своего материнского ландшафта,

ещё углубляя душевную привязанность человека к почве.

Что для крестьянина его дом, то для культурного человека город.

Чем являются для дома добрые духи,

тем оказывается для города его бог-покровитель или святой.

Город тоже подобен растению.

Точно так же, как крестьянству, ему чуждо всё кочевое.

По этой причине всякое развитие высшего языка форм привязано к ландшафту.

Ни искусство, ни религия не в состоянии сменить место своего роста.

Лишь в цивилизации с её городами-исполинами

снова возникает презрение к этим корням душевности, и она отрывается от них.

Цивилизованный человек, этот интеллектуальный кочевник, -

вновь всецело микрокосм, он совершенно безроден и свободен духовно,

как были чувственно свободны охотники и пастухи.

"Где хорошо, там и родина". Это справедливо до и после культуры.

Всемирная история - это история городского человека.

Народы, государства, политика и религия, все искусства, все науки

покоятся на единственном пра-феномене человеческого существования,

на городе.

Поскольку все мыслители всех культур сами обитают в городах,

даже если пребывают телесно в сельской местности,

они абсолютно не представляют себе, что за поразительная штука город...

Но что уж подлинно чудо, так это рождение души города.

Как массовая душа совершенно нового рода,

последнее основание которой навсегда останется для нас тайной,

она внезапно выделяется из общей душевности своей культуры.

Пробудившись, она выстраивает себе зримое тело.

Из стоящих друг подле друга деревенских усадеб,

у каждой из которых - своя собственная история, возникает единое целое.

И это целое

живёт, дышит, растёт, обретает облик, внутреннюю форму и историю.

Начиная с этого момента не только отдельный дом, собор или дворец,

но также и образ самого города

представляет собой предметное единство языка форм и истории стиля,

которое присутствует во всём жизненном течении культуры.

Понятно само собой,

что город и деревня отличаются друг от друга не размером, но наличием души.

Не только в таких примитивных состояниях, как сегодняшняя внутренняя Африка,

но и в поздних Китае и Индии,

во всех промышленных областях современной Европы и Америки

существуют очень большие поселения, городами тем не менее не являющиеся.

Они центры края, однако внутренне они самостоятельного мира не образуют.

У них нет души.

Их примитивное население живёт всецело крестьянской, приземлённой жизнью.

Такого существа, как "город", для них не существует.

Что внешним образом отделяет их от деревни, есть не город, а рынок,

простое место пересечения земледельческих жизненных интересов,

которое ещё никак не предполагает обособленной жизни.

Обитатели рыночного местечка, даже если они ремесленники или торговцы,

живут и думают как крестьяне...

Сельский и городской человек - два разных существа.

Вначале они эту разницу ощущают,

затем она начинает над ними господствовать,

в конце концов они перестают понимать друг друга...

Раннее время всякой культуры -

это всегда также и раннее время появления новой сущности города...

Отделённое от сил ландшафта,

а мостовой под ногами прямо-таки отрезанное от них,

существование делается здесь более приглушённым,

а ощущение и понимание постоянно нарастают.

Человек становится "духом", "свободным", он вновь похож на кочевника

и в то же время делается уже и холодней.

"Дух" есть специфически городская форма понимающего бодрствования.

Всё искусство, вся религия и наука медленно делаются духовными -

и чуждыми селу, непонятными землистым крестьянам.

С цивилизацией начинается климактерический период.

Древне-бытийные корни существования иссыхают в каменной толще её городов.

Свободный дух является как пламя,

пышно взлетающее вверх и мгновенно прогорающее.

Новая душа города говорит на новом языке,

который уже очень скоро становится совершенно равнозначным языку культуры.

Это бьёт по деревне с её поселянами:

она уже не понимает этого языка, она робеет и немеет.

Вся подлинная история стиля разыгрывается в городах...

Ранняя готика росла ещё из ландшафта

и захватывала крестьянский дом с его обитателями и утварью.

Стиль Возрождения вырастает уже исключительно в городе,

стиль рококо уже принадлежит большому городу.

Быть может, ландшафт ещё бывает способен ощутить лёгкое дуновение,

исходящее отсюда,

однако сама деревня более неспособна даже на самомалейшее творчество.

Она умолкает и отворачивается...

В самые ранние времена

в человеческом зрении господствует исключительно картина ландшафта.

Она оформляет душу человека, она вибрирует вместе с ним.

Один и тот же такт - в человеческом ощущении и в шуме леса.

Весь облик человека, его походка, даже само его одеяние

стремятся слиться с лугами и кустарниками.

Деревня с её смирными холмящимися крышами, вечерним дымком, колодцами,

изгородями и животными полностью теряется в ландшафте и в нём утопает.

Земский город удостоверяет землю, он является возвышением её образа;

только поздний город бросает ей вызов.

Своим силуэтом он противоречит линиям природы. Он отрицает всю природу.

Он желает быть чем-то иным и высшим.

Эти острые щипцы, причудливые купола, шпили и зубцы

не имеют и не желают иметь с природой ничего общего,

а под конец возникает исполинский город - мировая столица, город как мир,

рядом с которым ничего иного быть и не должно,

исполняющий труд по разрушению картины ландшафта.

Когда-то прежде город отдавался ландшафту,

теперь город желает создавать его сам, причём подобным себе.

И вот уже за городской чертой из просёлочных дорог возникают шоссе,

из лесов и лугов - парки, из гор - площадки обозрения;

в самом городе изобретается искусственная природа:

вместо источников - фонтаны,

вместо лужаек, прудов и кустов - цветочные клумбы, полосы водоёмов,

подстриженные живые изгороди.

В деревне крытая соломой крыша всё ещё смотрится холмом, проулок - межой.

В городе же улицы, наполненные разноцветной пылью и причудливым шумом,

тянутся вдаль; и среди всего этого обитают люди...

Одеяния и даже сами лица определяются каменным фоном.

Днём кипит уличная толчея, сопровождаемая диковинными красками и звуками,

по ночам зажигается свет, затмевающий сияние луны.

И растерянный крестьянин стоит на мостовой -

ничего не понимающий и никем не понимаемый,

годный лишь на то, чтобы кормить этот мир...

Из этого следует:

и политическая, и экономическая история

может быть постигнута лишь в том случае, если мы признаем,

что город, всё более и более обособляясь от земли,

наконец полностью её обесценил

и стал сам определять ход и смысл высшей истории вообще.

Всемирная история - это городская история.

Уже очень скоро во всякой культуре появляется тип столичного города.

Это тот город, чей дух, чьи политические и экономические методы,

чьи цели и решения господствуют над землёй, над страной.

Вся страна с её обитателями

становится средством и объектом этого руководящего духа.

Она не знает толком, что здесь такое происходит. Да её и не спрашивают.

Крупные партии во всех странах всех поздних культур,

революции, демократия, парламент -

всё это формы, в которых столичный дух сообщает стране,

чего ей желать и за что ей при известных обстоятельствах придётся умирать.

И античный форум, и западная пресса -

это всё исключительно духовные средства власти господствующего города.

Настроения и общественное мнение земщины

предписываются и направляются городом в письменной и устной форме...

Мало-помалу политика сосредоточивается в немногих главных городах,

в прочих же сохраняется лишь видимость политической жизни...

Подлинная история начинается с образования двух пра-сословий,

знати и духовенства, которые возвышаются над крестьянством.

Противостояние

крупной и мелкой знати, короля и вассалов, светской и духовной власти

представляет собой основную форму всей ранней политики -

до тех пор, пока с появлением города, буржуазии, третьего сословия

стиль истории не меняется.

Крестьянин внеисторичен. Деревня стоит вне всемирной истории,

и всё развитие от войны до войны

движется поверх этих маленьких точек ландшафта -

иногда их уничтожая, подпитываясь их кровью,

однако никогда не касаясь их нутра.

Крестьянин - это вечный человек,

независимый от всякой культуры, гнездящейся в городах.

Крестьянин - это мистическая душа,

этот сухой, прилепившийся к практическому рассудок,

изначальный и вечнотекущий источник крови,

делающий в городах всемирную историю - предшествовал культуре,

и он её переживёт, тупо продолжая свой род из поколения в поколение,

ограниченный завязанными на землю занятиями и способностями.

Всё, что выдумывает там, в городах, культура

в смысле государственных форм и экономических обычаев, догматов веры,

инструментов, знаний и искусства, -

всё это он в конце концов недоверчиво и нерешительно перенимает,

не меняя, однако, при этом своей сути...

Сегодняшнее крестьянское благочестие старше христианства.

Боги крестьянина старше любой высшей религии...

Настоящая его этика, настоящая его метафизика

лежат вне всякой истории религии и духа. У них вообще нет никакой истории.

Город - это дух. Большой город - это "свободный дух".

Буржуазия, сословие духа,

начинает сознавать своё обособленное существование

с протеста против "феодальности", то есть засилья крови и традиции.

Буржуазия опрокидывает троны и ограничивает старые права

во имя разума и во имя "народа",

под которым теперь понимается исключительно народ городов.

Демократия - это политическая форма,

при которой от крестьянина требуют мировоззрения горожанина.

Городской дух реформирует великую религию раннего времени

и устанавливает рядом со старинной сословной

новую буржуазную религию - свободную науку.

Город берёт на себя руководство экономической историей,

ставя на место земли, первичной ценности,

которая не может быть отделена от крестьянских жизни и мышления,

понятие отвлечённых от товаров денег.

Известное деревенское слово для товарооборота - это обмен...

В раннее время от села к селу идут купеческие караваны, плывут викинги,

и это значило "обмен и добычу".

В позднее время корабли и караваны соединяют меж собой города,

и это значит "деньги".

Начинается эпоха, когда город развился настолько,

что ему более нет нужды самоутверждаться по отношению к селу,

по отношению к крестьянству и рыцарству,

и теперь уже село со своими пра-сословиями ведёт безнадёжную оборону

против единоличного господства города:

в плане духовном - против рационализма, политическом - против демократии,

экономическом - против денег.

Во всех больших городах имеются уголки,

где сохраняется население, всё ещё остающееся сельским,

оно обитает в своих переулках, как на селе,

и соседи через улицу поддерживают друг с другом почти деревенские связи.

То, что город

накладывает на сущность человека отпечаток разной степени глубины,

может быть изображено в виде пирамиды,

в основании которой окажутся эти почти крестьянского типа люди,

в узкой же её части

разместится небольшое число подлинных людей большого города,

ощущающих себя как дома везде,

где будут созданы потребные им душевные условия.

Полной абстрактности достигает тем самым и понятие денег.

Они более не служат пониманию экономического обращения,

они подчиняют товарооборот собственному развитию.

Они больше не служат мерой взаимной оценки вещей,

но оценивают их по отношению к себе.

То, что деньги как-то относятся к пахотной земле и приросшему к ней человеку,

настолько изглаживается, что отношение это не играет никакой роли

в экономическом мышлении ведущих городов - "финансовых" площадок.

Деньги становятся теперь силой,

и сила эта делает поглощённых деньгами людей столь же зависимыми от неё,

как прежде земля - крестьян.

Существует "денежное мышление",

подобно тому как существуют математическое и юридическое мышление.

Однако почва действительна и естественна,

а деньги - нечто абстрактное и искусственное.

Деньги для человека как экономического животного

сделались формой деятельного бодрствования,

уже не имеющей никаких корней в существовании.

На этом основываются

их колоссальная власть над любой начинающейся цивилизацией,

являющейся всякий раз безусловной диктатурой "денег"

в характерном для данной культуры виде,

но отсюда и отсутствие у них точки опоры,

вследствие чего деньги в конце концов утрачивают свою власть и смысл

и полностью исчезают из мышления поздней цивилизации,

вновь уступая место первичным, основанным на почве ценностям...

Наконец возникает мировая столица,

этот чудовищный символ и вместилище полностью освобождённого духа,

центр, в котором наконец сосредоточился весь ход всемирной истории.

Мировые столицы - это гигантские города всех зрелых цивилизаций,

которые презирают и обесценивают, как провинцию,

материнский ландшафт своей культуры.

Всё теперь провинция - и село, и малый город, и город большой,

за исключением этих двух или трёх точек.

Нет больше дворян и буржуазии, нет свободных и рабов, нет греков и варваров,

нет правоверных и неверных, есть лишь жители мировых столиц и провинциалы.

Все прочие противоположности блекнут перед этой единственной,

господствующей во всех событиях, жизненных привычках и мировоззрениях...

Первым примером мировой столицы в античности была Александрия:

старая Эллада вмиг сделалась провинцией...

В 17-ом веке ведущими крупными городами были Мадрид и Рим.

С конца 18-го века мировыми столицами стали Лондон и Париж.

Возвышение Нью-Йорка до уровня мировой столицы

в результате Гражданской войны 1861 - 1965 годов -

самое значимое по последствиям событие прошлого столетия...

Этот каменный колосс, "мировая столица",

высится в конце жизненного пути всякой великой культуры.

Душевно сформированный землёй культурный человек

оказывается полонённым своим собственным творением, городом,

он делается им одержим, становится его порождением,

его исполнительным органом и, наконец, его жертвой.

Эта каменная махина есть абсолютный город.

В его образе, когда он во всей своей величественной красоте

вырисовывается в светомире человеческого глаза,

содержится вся возвышенная символика смерти окончательно "ставшего".

Пронизанный душой камень готических строений сделался в конце концов,

в ходе тысячелетней истории стиля,

обездушенным материалом этой демонической каменной пустыни.

Эти последние города - всецело дух.

Их дома уже больше не являются потомками старинного крестьянского дома,

с которого некогда началась культура.

Да это и вообще больше не дома, а в чистом виде жильё,

созданное не кровью, а целью,

не чувством, а духом экономического предпринимательства.

Связь с землёй не исчезает до тех пор,

пока очаг, в благочестивом смысле этого слова,

остаётся действительным, значимым центром семьи.

Лишь когда утраченным оказывается и это,

и масса квартиросъёмщиков и постояльцев начинает,

как охотники и пастухи предвремени,

вести в этом море домов блуждающее существование от крова к крову,

формирование интеллектуального кочевника можно считать завершённым.

Этот город есть мир...

Всякий хочет жить в центре города, в его уплотнённом ядре,

иначе он не чувствует себя городским человеком...

Все эти города - Сити, один лишь внутренний город.

Вместо пояса предместий - мир верхних этажей.

Тела эти в ширину уже не растут, но непрестанно тянутся вверх...

Колесо судьбы катится к концу...

Рождение города влечёт за собой его смерть...

Крестьянство некогда породило рынок, земский город,

и питало его лучшей своей кровью.

Теперь город-гигант жадно высасывает сельский край,

требуя и поглощая всё новые людские потоки, -

пока наконец не обессиливает и не умирает посреди едва обитаемой пустыни.

Тот, кто поддался однажды

обаянию греховной красоты этого последнего чуда всей истории,

более никогда от него не освободится...

Первобытные народы могут отделиться от почвы и отправиться вдаль.

Духовный кочевник на это уже не способен.

Ностальгия по большому городу сильнее всякой другой.

Родиной является для неё любой из таких городов, ближняя деревня - чужбина.

И даже отвращение к этому великолепию,

утомлённость от этого многоцветного блистания, пресыщения жизнью,

под конец охватывающее многих, не делают их свободными.

Они несут город с собой на море и в горы.

Они утратили землю в себе и уже не найдут её вовне.

Человек мирового города не способен жить на какой бы то ни было почве,

кроме искусственной, ибо космический такт ушёл из его существования,

а напряжения бодрствования становятся всё более опасными.

Такт и напряжение, кровь и дух, судьба и причинность

относятся друг к другу так же, как цветущий край - к окаменевшему городу,

как нечто, существующее само по себе, - к иному, от него зависимому.

Напряжение без одушевляющего его космического такта есть переход в ничто.

Однако цивилизация - это напряжение, и ничего больше.

В лицах всех достигших видного положения цивилизованных людей

безраздельно господствует выражение сильнейшего напряжения.

Во всякой культуре такие лица - это тип её "последнего человека".

Сравните с ними лица крестьян,

когда они появляются среди уличной кутерьмы большого города.

Путь от крестьянской сообразительности, смекалки,

впитанной с молоком матери,

инстинкта, которые основываются на ощущаемом такте,

через городской дух к интеллигенции мировой столицы можно обозначить

как постепенную убыль ощущения судьбы

и непрестанное нарастание потребности в каузальности.

Интеллигенция - это замена бессознательного жизненного опыта

навыком мастерского владения мышлением, нечто сухое и тощее.

Интеллигентные лица всех рас схожи меж собой.

Сама раса отходит в них на задний план...

Отсюда и абстрактные деньги как чистая каузальность экономической жизни

в противоположность сельскому товарообороту,

являющемуся тактом, а не системой напряжений.

Интеллектуальному напряжению

известна ишь одна специфически присущая мировой столице форма отдыха:

разрядка, "развлечение".

Подлинная игра, радость жизни, удовольствие, упоение,

которые возникают из космического такта, в сути своей теперь непонятны.

Вновь и вновь во всех мировых столицах всех цивилизаций повторяется переход

от напряжённой практической мыслительной работы к её противоположности,

вызываемому сознательно расслаблению,

духовное напряжение заменяется телесным, спортивным напряжением,

телесное - чувственным "наслаждением" и духовным "возбуждением"

посредством игры и пари,

чистая логика повседневной работы

замещается сознательно употребляемой музыкой.

Кино, экспрессионизм, теософия, боксёрские бои, негритянские пляски, покер

и бега - всё это можно встретить в мировых столицах...

Итак, существование всё более лишается корней,

бодрствование же охватывает всё большее напряжение,

а тем самым спектаклю готовится конец...

Мы стоим перед фактом бесплодия цивилизованного человека.

Здесь налицо всецело метафизический поворот к смерти.

Последний человек города не хочет больше жить,

не как отдельный человек, но как тип, как множество:

в этом совокупном существе угасает страх смерти.

Мысль о вымирании семьи и рода,

наполняющая подлинного крестьянина глубоким и необъяснимым ужасом,

утрачивает теперь всякий смысл.

Продолжение родственной себе крови внутри зримого мира

уже не является для этой крови долгом, жребием, всем,

он не воспринимается больше как судьба.

Дети не появляются не потому только, что сделались совершенно несносны,

но прежде всего потому, что возвысившаяся до крайности интеллигенция

более не находит никаких оснований для их существования.

Заглянем в душу крестьянина,

который с незапамятных времён сидит на своём наделе

или же завладел им недавно, с тем, чтобы утвердить здесь свою кровь.

Он укоренён в нём как потомок своих пращуров и как пращур будущих потомков.

Его дом, его собственность:

это означает здесь не мимолётную встречу тела и имущества,

длящуюся несколько лет,

но долговременное и внутреннее сопряжение вечной земли и вечной крови.

Лишь вследствие этого,

лишь на основе обретения оседлости в мистическом смысле

великие эпохи обращения, зачатия, рождения и смерти

обретают метафизическую прелесть,

которая символически выражена

в обычаях и религии всех привязанных к земле народов.

Для "последнего человека" всего этого более не существует.

Интеллигенция и бесплодие связаны меж собой

в старых семьях, старых народах, старых культурах не только потому,

что внутри всякого микрокосма

напряжённая сверх меры животная сторона жизни

выедает сторону растительную,

но и потому, что

бодрствование усваивает привычку каузального регулирования существования.

Повсюду, где имеется настоящая жизнь,

господствует внутренняя органическая логика, побуждение...

Многоплодие изначального населения представляет собой природное явление,

о котором никто даже и не задумывается

и тем более не задаётся вопросом о его пользе или вреде.

Когда в сознании возникают жизненные вопросы вообще,

то значит, что сама жизнь уже под вопросом.

Отсюда берёт начало мудрое ограничение числа рождающихся,

широко практиковавшееся в больших городах давно...

Поначалу оно обосновывалось материальной нуждой,

но уже очень скоро вообще никак не обосновывалось.

Обозначается проблема, в качестве духовной, выбора "спутницы жизни".

Крестьянин и всякий изначальный человек выбирает мать своих детей...

Западная литература... Героини Ибсена...

В городах появляется ибсеновский брак, "высшая духовная общность",

в которой обе стороны "свободны", свободны как интеллигенция,

свободны от растительного давления крови, желающей продолжаться.

И вот уже Шоу набирается духу сказать,

"что женщина не сможет эмансипироваться,

если она не отбросит прочь свою женственность, свой долг перед мужем,

перед своими детьми, перед обществом, перед законом и перед всем -

за исключением долга перед самой собой".

Крестьянская женщина - это мать.

В этом слове заключается всё её предназначение,

о котором она нетерпеливо помышляет с самого детства.

Теперь же является ибсеновская женщина, подруга,

героиня целой западной городской литературы

от северной драмы до парижского романа.

Вместо детей у неё "душевные конфликты",

брак - какое-то рукоделие вроде вышивки:

главное здесь, оказывается, "понять друг друга".

Абсолютно неважно,

что американская дама не находит достаточного основания иметь детей,

потому что не желает пропустить ни одного сезона,

Парижанка - потому что боится, что любовник её бросит,

ибсеновская же героиня - потому что "принадлежит сама себе".

Все они принадлежат сами себе, и все они бесплодны.

Такие же факты мы встречаем в любом цивилизованном обществе...

Налицо этика для малодетной интеллигенции

и литература про внутренние конфликты Норы и Наны...

Нора - героиня драмы Г. Ибсена "Кукольный дом" (1879).

Нана - героиня романа Э. Золя (1880).

Многочадье делается чем-то провинциальным.

Теперь все цивилизации входят в стадию чудовищного обезлюдения,

растянувшуюся на несколько столетий.

Исчезает целая пирамида пригодных для культуры людей.

Убыль начинается с вершины - вначале мировые столицы,

далее провинциальные города и, наконец, само село,

которое возросшим сверх всякой меры бегством лучшего населения

на некоторое время замедляет опустошение городов.

В конце концов останется лишь примитивная кровь,

из которой, однако, высосаны наиболее крепкие и богатые будущим элементы...

Закат античности...

Империя наслаждается полнейшим миром;

она богата, она высокообразованна, она хорошо организована.

Она выдвигает блестящую когорту правителей...

И всё равно население стремительно и массово убывает -

невзирая на отчаянные законы о браке и детях, изданные Августом...

Несмотря на колоссальные благотворительные фонды,

империи становятся безлюдными и пустынными...

С аристократии бесплодие распространилось и на буржуазию,

а потом и на крестьянство...

То "самоубийство расы",

против которого направлена известная книга Рузвельта,

в широких масштабах совершается в Англии,

а в ещё более значительной степени - на востоке Соединённых Штатов

среди наиболее ценного, давно въехавшего в страну населения.

Известны слова, сказанные Теодором Рузвельтом об абортах:

"Тот грех, наказание за который - национальная смерть, смерть расы;

грех, которому не может быть отпущения".

Повсюду в этих цивилизациях

уже очень рано можно встретить запустевшие провинциальные города,

а в конце развития стоят пустыми огромные города...

Тем самым история города подходит к своему завершению...

Вырастая из первоначального рынка в культурный город,

а в конце концов в город мировой,

он приносит в жертву этому величественному развитию

и её последнему цвету, духу цивилизации,

кровь и душу своих создателей - и тем самым уничтожает также и самого себя.

Если раннее время означает рождение города из земли,

позднее время - борьбу между городом и селом,

то цивилизация,

благодаря которой она отделяется от почвы и от которой погибает сама,

лишённая корней, умершая для космического

и безвозвратно отданная на откуп камню и духу,

развивает она язык форм, передающих все особенности её сущности:

они характерны не для становления, но для ставшего, готового,

которое хоть и меняется, но развития не допускает.

Здесь никакой судьбы, лишь протяжение - и никакого живого направления.

Отсюда следует, что во всякой культуре

язык форм совокупно с историей её развития привязан к изначальному месту,

но при этом всякая цивилизационная форма чувствует себя как дома везде,

и потому как только появляется, начинает безгранично распространяться вширь.

С романтикой для нас началось то,

что Гёте провидчески назвал всемирной литературой:

это ведущая литература мировых столиц, рядом с которой

лишь с очень большим трудом утверждается прикреплённая к почве,

однако малозначительная провинциальная литература...

И точно так же повсюду выучиваются не подлинные языки культуры,

а мировые языки,

все до одного произошедшие из повседневной практики мировых столиц...

Можно заехать куда угодно,

и повсюду снова найдёшь те же Берлин, Лондон и Нью-Йорк...

колоннады, украшенные статуями площади и храмы...

То, что распространяется, это уже не стиль, а вкус,

никакие не подлинные обычаи, а манеры и не народный костюм, а мода.

Потому-то отдалённые народы

и могут не только усваивать "вечные достижения" такой цивилизации,

но и в собственной редакции передавать их дальше.

Это распространение шагает через все границы,

осуществляется в грандиозном масштабе образование внутренней формы;

оно протекает в три чётко различимых этапа:

отделение от культуры,

культивирование беспримесной цивилизационной формы,

оцепенение.

Для Запада это развитие уже началось.

Никто более не сражается за идеи.

Последняя идея, идея самой цивилизации,

сформулирована в своих основных моментах,

и также завершены в проблемном смысле техника и экономика.

Стиль в культурах - это биение пульса самоосуществления.

Ныне возникает цивилизационный стиль как выражение окончательности.

У городов нет духа. Они - окаменелая земля...

Народы, расы, языки

На протяжении всего 19-го века

картина истории искажалась понятием "народ"

в нравственно-воодушевлённом словоупотреблении...

Всемирная история представляется нам сегодня именно историей народов,

которые вершат всю историю...

Всё прочее - культура, язык, искусство, религия - создаётся народами.

Государство есть форма народа...

Это романтическое понятие будет теперь уничтожено.

Начиная с ледникового периода на Земле обитают люди, а не "народы".

Поначалу их судьба определяется тем,

что телесная последовательность родителей и детей,

связь крови образует естественные группы,

обнаружившие явную склонность к тому,

чтобы пустить корни в каком-нибудь ландшафте.

Тем самым задаётся длительность космически-растительной стороны жизни,

существования. Вот что называю я расой.

Племена, кровные родичи, поколения, семья - всё это, вместе взятое,

является обозначением факта циркулирования крови

посредством производимых в более широком или же узком ландшафте зачатий.

Язык. Постепенно он развивается в сознательную технику общения.

В конечном счёте

всякая раса представляет собой одно-единственное великое тело,

а всякий язык -

форму деятельности одного великого, связывающего много единичных существ.

Раса - это нечто космическое и душевное...

Теперь всё это оказывается погребённым под понятием "народ".

Тело с детства и до старости развивает и совершенствует

данную с зачатием и присущую ему внутренне форму.

То, чем является тело, непрестанно обновляется.

Молитва - разговор с Богом.

На всех потоках существования лежит отпечаток истории,

на всех связях бодрствования - религии...

Раса состоит в соответствующей взаимосвязи со всем тем,

в чём мы усматриваем жизнь как борьбу за власть, историю, как судьбу,

со всем тем, что мы называем сегодня политикой...

Раса имеет корни. Раса и ландшафт едины.

Где растение коренится, там оно и умирает.

Там, где родина расы,

там она со своими определёнными чертами тела и души и остаётся.

Если мы её там не обнаруживаем, её больше нет вообще нигде.

Раса не переселяется.

Люди переходят с места на место;

последующие их поколения

рождаются тогда в постоянно меняющихся ландшафтах;

ландшафт приобретает тайную силу над растительным в их существе,

и наконец выражение расы радикально меняется:

старое угасает и является новое.

То не англичане и немцы выехали в Америку,

но люди эти отправились туда как англичане и немцы;

и теперь их правнуки пребывают там как янки,

ведь давно уже ни для кого не секрет,

что индейская почва оказала своё на них воздействие:

из поколения в поколение

они делаются всё более похожими на искоренённое население...

То же самое будет верно где угодно и когда угодно,

из чего вытекает необходимость

проявлять величайшую осторожность в отношении исторических переселений...

Не то с языком.

"Родина" языка означает лишь случайное место его возникновения,

никакой связи с его внутренней формой не имеющее.

Языки переходят с места на место,

когда они распространяются от племени к племени

и уносятся племенами с собой...

Имена народов и названия стран имеют собственную судьбу...

Дом - наиболее чистое выражение расы из всех, какие только бывают...

Праформа дома всецело прочувствована и органична. Знание о ней невозможно.

Как раковина наутилуса, как пчелиный улей, как гнёзда птиц,

она внутренне есть нечто само собой разумеющееся...

Душа людей и душа их дома - одно и то же...

Боевое товарищество выковывает расы...

Всякий раз, как население будет на протяжении длительного времени

душевно сплачиваться перед лицом единой судьбы,

это будет сплавлять его в единую расу...

Расовое выражение аккумулирует в себе... взгляд, выражение лица, рот,

поскольку он в связи с речевыми навыками несёт на себе выражение понимания.

Благородные человеческие расы различаются меж собой духовным образом...

Раса, подобно времени и судьбе, является чем-то таким,

что имеет абсолютно определяющее значение для всех жизненных вопросов,

о чём всякий человек ясно и отчётливо знает...

Раса, время и судьба неразделимы...

Каждый отдельный человек и даже каждое мгновение его существования

обладает собственной расой...

Бодрствование - деятельность в протяжённом,

причём деятельность произвольная...

Здесь имеется отчётливая воля к восприятию впечатлений.

Однако уже с самого начала

присоединяется воля к порождению впечатлений в других...

И с ним задана речь как деятельность бодрствования...

Ощущение своего одиночества -

первое впечатление ежедневного пробуждения.

И отсюда пра-стремление: навязать себя друг другу среди этого чужого мира,

чувственно удостовериться в близости этого другого,

отыскать с ним сознательную связь...

Нельзя быть дипломатом, пользуясь языком, на котором говоришь с запинками.

Тот, кто лжёт на языке слов,

обнаруживает себя в языке своих жестов, за которыми не следит.

Кто лицемерит в жестах, выдаёт себя тоном.

Знаток читает между строк

и понимает человека, едва взглянув на его походку или почерк.

Настоящее боевое товарищество поймёт без лишних слов.

Подлинная вера промолчит...

Письменность - новый вид языка...

Читать - это значит следовать письменному образу

с ощущением значения соответствующих звучаний слов.

Слово принадлежит человеку вообще.

Письменность принадлежит исключительно культурному человеку.

В отличие от словесного языка она не частично,

но всецело обусловлена

политическими и религиозными судьбами всемирной истории.

Все виды письменности возникают в отдельных культурах

и принадлежат к их глубочайшим символам.

Однако обобщающей истории письменности всё ещё нет.

Письменность - это великий символ дали,

и не только в пространственном смысле,

но в первую очередь - длительности, будущего, воли к вечности.

Речь и слушание свершаются лишь вблизи и в настоящем;

однако при помощи письма человек обращается к людям,

которых никогда не видел или которые даже ещё не родились,

и голос человека делается слышен спустя столетия после его смерти.

Письмо есть один из первых отличительных признаков исторического дара.

Именно поэтому ничто так ярко не характеризует культуру,

как её внутреннее отношение к письму...

Во всех культурах письменность находится в распоряжении духовенства,

к которому следует причислить также писателя и учёного.

Знать письмо презирает. Она "велит записать".

Вечными истины становятся не в речи, а лишь на письме.

Первоисточник сохраняет факты, священное писание - истины.

То, что там есть хроника и архив, здесь - учебник и библиотека.

И потому существует книга.

Никакой орнамент не имеет той задушевности,

которой обладает форма буквы или исписанная страница.

Изобретение книгопечатания на Западе в 15-ом веке:

символ длительности и дальности был подкреплён большим количеством...

Культурные языки - это языки исторического человека.

Их судьба протекает не в рамках биологических периодов;

она следует органическому развитию строго вымеренного течения жизни...

Речь - это языковой обычай, языковая выучка,

хороший тон в звукообразовании и оборотах,

изысканный такт в выборе слов и способе выражения.

Всё это - характерные черты расы.

Этому выучиваются в благородном обращении и на живом примере.

Город добавляет к сословным языкам язык буржуазии,

рассудочный, целесообразный.

Язык этот

слегка колеблется между благородно светским и учёным способами выражения,

в первом случае изобретая всё новые обороты и модные словечки,

во втором - упорно придерживаясь существующих понятий.

По сути своей этот язык имеет экономическую природу.

Городские языки вбирают в себя также и язык благородного света, и язык науки.

Пра-народы, культурные народы

Кровь, язык, вера, государство, ландшафт -

что среди всего этого является определяющим для формирования народа?

Народ - это взаимосвязь, которая сознаётся.

Всякий человек обозначает как свой "народ" ту общность,

которая ему всего ближе по внутреннему чувству.

Народ - это союз людей, ощущающий себя единым целым.

Если чувство угасает, пусть даже название продолжает существовать дальше -

народа больше нет.

Пока имеется чувство общности, народ существует.

Сегодняшняя мощь той или иной "нации"

есть следствие предшествовавшей школьной политики.

Когда в истории мы видим,

как небольшая группка победоносно вторгается на обширные пространства,

гонит их, как правило, голос крови, томление по великой судьбе,

героизм подлинного человека расы...

Позднее, в условиях увеличивающейся плотности, начинается давка.

Всякое племя живёт, ощущая со всех сторон соприкосновение с соседями,

его настороженная душа постоянно готова оказать сопротивление.

Жестокая необходимость войны закаляет мужчин.

Внутреннее величие народов вырастает за счёт других народов,

в противоборстве с ними.

Оружие направляется теперь против человека, а не против зверя.

Народы, обладающие более крепкой внутренней формой,

размещаются поверх более значительного численно,

однако аморфного населения,

и дальнейшие превращения народов, языков, рас

зависят от чрезвычайно запутанных частностей...

Народ - это единство души.

Великие события истории породили на свет народы.

Всякий поступок изменяет душу деятеля.

Иного содержания у слова "народ" нет.

Ни единства языка, ни единство телесного происхождения

не играют здесь определяющей роли.

Что отличает народ от населения, - это внутреннее переживание "мы".

Чем глубже это чувство, тем сильнее жизненная сила союза.

Существуют энергичные и вялые, преходящие и несокрушимые формы народов.

Они могут менять язык, расу, имя и страну:

пока живёт их душа,

они внутренне присоединяют к себе людей какого угодно происхождения

и их переделывают.

Обладание расой - это не что-то материальное,

это нечто космическое, нечто направленное,

ощущаемое созвучие судьбы, единого шага и поступи в историческом бытии.

Сильная душевность обрабатывает тело как произведение искусства.

Народ - это не языковые, не политические и не зоологические единства,

это единства душевные.

На основе этого чувства я выделяю народы до культуры, внутри неё и после.

Культурные народы представляют собой нечто более определённое, чем другие.

То, что им предшествует, я называю пра-народами.

Это те преходящие и разнохарактерные людские объединения,

что возникают и распадаются без какого-либо постигаемого правила

в круговороте вещей, а под конец, в предчувствии ещё не рождённой культуры

сплачивают население в группы по целым слоям,

тип которых делается всё более определённым,

между тем как сама человеческая порода здесь почти не меняется...

Великие культуры есть нечто всецело изначальное,

поднимающееся из глубочайших недр душевности.

Народы, находящиеся под обаянием культуры,

оказываются и по своей внутренней форме, и по всему своему явлению

не творцами, но произведением этой культуры.

Эти образования,

в которых человечество воспринимается и преобразуется в качестве материала,

обладают своим стилем и историей стиля -

точно так же, как виды искусств и способы мышления...

А народы - лишь символические формы,

сплотившись в которые люди этих культур исполняют свою судьбу.

В каждой из этих культур, вне зависимости от того, знаем мы об этом или нет,

присутствует группа великих народов одного и того же стиля,

которая появляется на переходе к раннему времени,

основывает государства и несёт на себе историю,

увлекая к единой цели на протяжении всего развития также и форму,

лежащую в основе этого развития.

Народы, входящие в такую группу, в высшей степени разнятся меж собой.

Энергия формы так мощна, что захватывает также и соседние народы,

накладывая свой отпечаток и на них...

Народ, по стилю принадлежащий одной культуре, я называю нацией.

В основе нации лежит идея.

В этих потоках общего существования

имеется глубинная связь с судьбой, с временем и историей...

Лишь исторические народы,

народы, существование которых есть всемирная история, являются нациями.

Нации - это градопострояющие народы.

Они возникли в замках, с городами они зреют

до полной высоты своего миросознания и своего предназначения,

и в мировых столицах они угасают.

Всякий образ города, обладающий характером,

имеет также и национальный характер.

Расовая деревня его ещё не имеет, мировая столица - уже не имеет.

Если между душами двух культур пролегает непроницаемая перегородка,

то это же самое относится и к оформившимся нациям.

Нации понимают друг друга столь же мало, как и отдельные люди.

Всякая понимает лишь тот образ другой, который сама же себе создала...

Пробуждение нации к сознанию себя самой протекает ступенчато,

а значит - главным образом в одном-единственном сословии,

обладающем самой крепкой душой

и силой своего переживания зачаровывающем все прочие сословия.

Перед историей всякую нацию представляет меньшинство.

В начале раннего времени это меньшинство - знать,

возникающая как цвет народа,

в её кругу национальный характер,

несознаваемый, однако тем сильнее ощущаемый в своём космическом такте,

обретает большой стиль.

С подъёмом городов носительницей национального становится буржуазия...

Неизменно существуют определённые круги,

способные жить, чувствовать, действовать и умирать во имя народа,

и круги эти становятся всё шире...

Пока народ является нацией, исполняет судьбу нации,

в нём имеется меньшинство,

которое представляет и осуществляет его историю во имя всех.

Люди чуждых культур

никогда не смогут понять отчизну во всей символической глубине и мощи -

как простор, как область,

границы которой отдельному человеку вряд ли когда-либо приходилось видеть,

но, защищая которую он тем не менее готов умереть...

Все нации Запада - династического происхождения. Однако поверх всего этого

уже постепенно распространяется меньшинство людей расы,

которое воспринимает свою принадлежность к нации

как великую историческую миссию.

Это они были движущей силой Крестовых походов,

это из них формируется подлинное немецкое и французское рыцарство.

Отличительным признаком западноевропейских народов является то,

что они отдают себе отчёт в направлении своей истории.

Однако направление этого прочно привязано к последовательности поколений.

Расовый идеал имеет всецело генеалогическую природу,

и мир как история, в картине которой живёт всякий отдельный человек,

содержит не только родовое древо отдельной семьи, правившей до сих пор,

но и древо народа как базовой формы всего происходящего...

Однако "расы" Запада - это не творцы великих наций, но их следствие.

Все европейские народы были следствием судеб династий...

Как и все великие и культурные символы,

"нация" является внутренним достоянием немногих людей.

К ней надо родиться, как к искусству и философии.

В ней также присутствует нечто,

позволяющее различить творца, знатока и дилетанта.

Если нация поднимается в порыве, чтобы сражаться за свою свободу или честь,

подъём всегда начинает меньшинство, которое воодушевляет массы.

Слова "народ пробуждается" - нечто большее, чем просто оборот речи.

В такой миг о себе заявляет бодрствование целого.

Все эти индивидуумы, ещё только вчера суетившиеся с чувством "мы",

простиравшимся лишь на семью, работу и родную сторону,

внезапно становятся прежде всего мужчинами своего народа.

Их ощущение и мышление, их "я" в них преобразилось до самых глубин:

они сделались историческими.

Тогда и внеисторичный крестьянин делается членом своей нации,

так что и для него начинается время,

в котором он переживает историю, а не только её перемогает.

Именно в мировых столицах наряду с меньшинством,

обладающим историей и переживающим в себе нацию, с меньшинством,

ощущающим себя представителем нации и желающим вести её за собой,

возникает другое меньшинство -

вневременные, внеисторичные, литературные люди, люди резонов и оснований,

а не судьбы, внутренне отчуждённые от крови и существования,

сплошь мыслящие бодрствование,

которое более не находит в понятии нации никакого "разумного" содержания.

Они к ней больше не принадлежат,

ибо культурные народы - это формы потоков существования,

космополитизм же есть просто бодрствующая связь "интеллигенций".

Здесь налицо ненависть к судьбе,

и прежде всего ненависть к истории как выражению судьбы.

Всё национальное настолько расово, что оно не в состоянии отыскать языка

и остаётся до фатальности неловким и беспомощным во всём,

что требует мышления.

Космополитизм - это литература, и он остаётся ею,

очень сильный по основаниям

и очень слабый в их защите не с помощью новых оснований, но кровью.

Однако именно поэтому такое духовно всех превосходящее меньшинство

сражается духовным оружием, и у него хватает смелости на это,

ибо мировые столицы - это чистый дух, они беспочвенны

и уже как таковые принадлежат всем и каждому.

Урождённые космополиты,

мечтатели о мире во всём мире и о примирении народов

являются духовными вождями феллахства (феллах - земледелец,

оседлое крестьянство в Египте, Аравии, Сирии, Палестине).

"Хлеба и зрелищ" - всего лишь иная форма пацифизма.

В истории всех культур всегда наличествовал антинациональный элемент,

неважно, знаем мы об этом или нет.

Чистое, направленное само на себя мышление всегда было чуждо жизни

и потому враждебно истории, невоинственно, безрасово...

Начинается это с людей, которых постоянно обуревает страх,

так что они объявляют всемирную историю не имеющей значения

и удаляются от действительности

в монастыри, мыслильни и духовные общества,

а заканчивается во всякой культуре - апостолами мира во всём мире.

Такое с исторической точки зрения отребье производит на свет сам народ.

В "истории духа" они занимают высокое положение,

среди них целый ряд знаменитых имён,

однако с точки зрения действительной истории они - ничтожества...

Нация - это осуществлённое в живой форме человечество.

Практический результат теорий по улучшению мира -

это, как правило, бесформенная и потому внеисторическая масса.

Все улучшители мира и космополиты отстаивают идеалы земледельцев

вне зависимости от того, знают они об этом или нет.

Их успех означает сход нации со сцены внутри истории,

и не в пользу вечного мира, а в пользу других народов.

Мир во всём мире - это всякий раз одностороннее движение.

Вавилонский, китайский, индийский и египетские миры

переходили из рук одних завоевателей в руки других завоевателей

и оплачивали их свары собственной кровью.

Вот таким он оказался - их мир.

Когда в 1401-ом году монголы завоевали Месопотамию,

они из 100 000 черепов жителей Багдада, которые не оказали им сопротивления,

сложили памятник в честь одержанной победы.

Разумеется,

с угасанием наций феллахский мир духовно возвышается над историей.

Он окончательно цивилизован, "вечен".

В царстве фактов он возвращается обратно в естественное состояние,

колеблющееся между долготерпением и преходящей яростью,

однако всё же кровопролитие,

не делающееся меньше ни с каким миром во всём мире,

абсолютно ничего не меняет.

Когда-то они проливали кровь за самих себя,

теперь им приходится делать это ради других, и зачастую лишь на потеху им -

вот и вся разница.

Вождь с крепкой хваткой, собравший вокруг себя десять тысяч авантюристов,

может всем распоряжаться, как ему заблагорассудится.

Если представить, что весь мир сделался одной-единственной империей,

это всего-навсего

максимально расширило бы сцену для героических деяний таких завоевателей.

"Лучше мёртвый, чем раб", - гласит старинная крестьянская поговорка.

Всякая поздняя цивилизация избирает своим девизом обратное утверждение,

и каждой из них довелось испытать, чего он стоит.

Исторические псевдоморфозы

В слой скальной породы включены кристаллы минерала.

Но вот появляются расколы и трещины;

сюда просачивается вода и постепенно вымывает кристалл,

так что остаётся одна пустая его форма.

Позднее происходят вулканические явления, которые разламывают гору;

сюда проникает раскалённая масса,

которая затвердевает и также кристаллизуется.

Однако она не может сделать это

в своей собственной, присущей именно ей форме,

но приходится заполнить ту пустоту, что уже имеется,

и так возникают поддельные формы,

кристаллы, чья внутренняя структура противоречит внешнему строению,

род каменной породы, являющийся в чужом обличье.

Минералоги называют это псевдоморфозом.

Историческими псевдоморфозами я называю случаи,

когда чуждая древняя культура довлеет над краем с такой силой,

что культура юная, для которой край этот - её родной,

не в состоянии задышать полной грудью

и не только не доходит до складывания чистых, собственных форм,

но и не достигает даже полного развития своего самосознания.

Всё, что поднимается из глубин этой ранней душевности,

изливается в пустотную форму чуждой жизни;

отдавшись старческим трудам, младые чувства костенеют,

так что где им распрямиться во весь рост собственной созидательной мощи?!

Колоссальных размеров достигает лишь ненависть к явившейся издалека силе.

Таков случай арабской культуры...

Её предыстория

лежит всецело в регионе древнейшей вавилонской цивилизации,

бывшей на протяжении двух тысячелетий

добычей сменявших друг друга завоевателей....

Магическая культура -

территориально и географически наиболее срединная в группе высших культур,

единственная, которая в пространственном и временном отношении

соприкасается почти со всеми другими...

.............

Россия

Другой псевдоморфоз сегодня у всех на виду: петровская Русь.

Русские героические сказания - былинные песни - достигают своей вершины

в киевском круге сказаний о князе Владимире с его "рыцарями круглого стола"

и о народном герое Илье Муромце.

Всю неизмеримость различия между русской и западноевропейской душой

можно проследить уже на разнице между этими песнями

и "одновременными" им сказаниями

об Артуре, Германарихе и Нибелунгах времени рыцарских странствий...

Русская эпоха

начинается с ниспровержения татарского господства Иваном Третьим (1480 год)

и ведёт через последних Рюриковичей и первых Романовых -

к Петру Великому (1689 - 1725)...

Иван Грозный, Борис Годунов, Шуйский...

Вслед за этой московской эпохой великих боярских родов и патриархов,

когда старорусская партия неизменно билась против друзей западной культуры,

с основанием Санкт-Петербурга (1703 год) следует псевдоморфоз,

втиснувший первобытную русскую душу

вначале в чуждые формы высокого барокко, затем Просвещения,

а затем - 19-го столетия.

Пётр Первый сделался злым роком русскости...

Примитивный московский царизм -

это единственная форма, которая впору русскости ещё и сегодня,

однако в Петербурге

он был фальсифицирован в династическую форму Западной Европы.

Тяга к святому югу, к Византии и Иерусалиму,

глубоко заложенная в каждой православной душе,

обратилась светской дипломатией, с лицом, повёрнутым на Запад.

За пожаром Москвы, величественным символическим деянием пра-народа,

в котором нашла выражение ненависть ко всему чуждому и иноверному,

следует вступление императора Александра в Париж, Священный союз

и вхождение России в "Европейский концерт" великих западных держав.

Народу, чьё предназначение - ещё поколениями жить вне истории,

была навязана искусственная и неподлинная история,

дух которой пра-русскость просто никак не может постигнуть...

Были заведены поздние искусства и науки, просвещение, социальная этика,

материализм мировой столицы,

хотя в это предвремя религия - единственный язык,

на котором человек способен был понять себя и мир;

и в лишённом городов краю с его изначальным крестьянством,

как нарывы, угнездились отстроенные в чуждом стиле города.

Они были фальшивы, неестественны, невероятны до самого своего нутра.

"Петербург самый отвлечённый и умышленный город на всё земном шаре", -

замечает Достоевский.

Хотя он здесь и родился, у него не раз возникало чувство,

что в одно прекрасное утро город этот растает вместе с болотным туманом...

Не существует большей противоположности, чем русский и западный нигилизм:

ненависть к чуждому, отравляющему ещё не рождённую культуру,

пребывающую в материнском лоне родной земли -

и отвращение к собственной, высотою которой человек наконец пресытился.

Глубочайшее религиозное мироощущение, внезапные озарения,

трепет страха перед приближающимся бодрствованием,

метафизические мечтания и томления обретаются в начале истории;

обострившаяся до боли духовная ясность - в её конце.

В двух этих псевдоморфозах они приходят в смятение.

"Все они теперь на улицах и базарах толкуют о вере", - говорится у Достоевского.

В царской России не было никакой буржуазии,

вообще никаких сословий в подлинном смысле слова,

но лишь крестьяне и "господа".

"Общество" было стоявшим особняком миром,

продуктом западнической литературы, чем-то чуждым и грешным.

Никаких русских городов никогда и не бывало.

Москва была крепостью - Кремлём,

вокруг которого расстилался гигантский рынок.

Город-морок, который теснится и располагается вокруг,

как и все прочие города на Матушке-Руси,

стоит здесь ради двора, ради чиновников, ради купечества;

однако то, что в них живёт, это есть сверху - обретшая плоть литературы,

"интеллигенция" с её вычитанными проблемами и конфликтами,

а в глубине - оторванный от корней крестьянский народ

со всей своей метафизической скорбью, со страхами и невзгодами,

которые пережил вместе с ним Достоевский,

с постоянной тоской по земному простору

и горькой ненавистью к каменному дряхлому миру,

в котором замкнул их Антихрист.

У Москвы никогда не было собственной души.

Общество было западным по духу, а простой народ нёс душу края в себе.

Между двумя этими мирами

не существовало никакого понимания, никакой связи, никакого прощения.

Если хотите понять обоих великих заступников и жертв псевдоморфоза,

то Достоевский был крестьянин,

а Толстой - человек из общества мировой столицы.

Один никогда не мог внутренне освободиться от земли,

а другой, несмотря на все свои отчаянные попытки, так этой земли и не нашёл.

Толстой - это Русь прошлая, а Достоевский - будущая.

Толстой связан с Западом всем своим нутром.

Он - великий выразитель петровского духа,

несмотря даже на то, что он его отрицает.

Это есть неизменное западное отрицание.

Эта толстовская клокочущая ненависть вещает против Европы,

от которой он не в состоянии освободиться.

Он ненавидит её в себе, он ненавидит себя...

Достоевскому такая ненависть незнакома.

С тою же самой страстною любовью он вбирал в себя и всё западное.

"У меня две родины, Россия и Европа".

Для него всё это, и дух Петра, и революция, уже более не обладает реальностью.

Он взирает на всё это как из дальнего далека - из своего будущего.

Его душа апокалиптична, порывиста, отчаянна,

однако она в этом будущем уверена...

Толстой - это всецело великий рассудок,

"просвещённый" и "социально направленный".

Всё, что он видит вокруг,

принимает позднюю, присущую крупному городу и Западу форму проблемы.

Что такое проблема, Достоевскому вообще неизвестно.

Между тем Толстой - событие внутри европейской цивилизации.

Он стоит посередине, между Петром и большевизмом.

Все они русской земли в упор не видят.

То, с чем они борются,

оказывается вновь признанным самой той формой, в которой они это делают.

Это всё не апокалиптика, но духовная оппозиция.

Ненависть Толстого к собственности имеет политэкономический характер,

его ненависть к обществу - характер социально-этический;

его ненависть к государству представляет собой политическую теорию.

Отсюда и его колоссальное влияние на Запад.

Каким-то образом он оказывается в одном ряду с Марксом, Ибсеном и Золя.

Его произведения - это не Евангелия, но поздняя духовная литература.

Достоевского не причислишь ни к кому, кроме как к апостолам

первого христианства.

Достоевский конфликтов просто не видит.

Для него

между консервативным и революционным нет вообще никакого различия:

и то, и то - западное. Такая душа смотрит поверх всего социального.

Вещи этого мира представляются ей такими маловажными,

что она не придаёт их улучшению никакого значения.

Никакая подлинная религия не желает улучшать мир фактов.

Достоевский, как и всякий пра-русский, этого мира просто не замечает:

они все живут во втором, метафизическом,

лежащем по другую сторону от первого мира...

Религия, дошедшая до социальной проблематики, перестаёт быть религией.

Однако Достоевский обитает уже

в действительности непосредственно предстоящего религиозного творчества...

Толстой же - это маэстро западного романа,

к уровню его "Анны Карениной" никто даже близко не подошёл;

и точно так же он,

даже в своей крестьянской блузе, является человеком из общества.

Начало и конец сходятся здесь воедино.

Достоевский - это святой, а Толстой всего лишь революционер...

Всё это от крупных городов, от цивилизации -

социально-политический момент, прогресс, интеллигенция,

вся русская литература,

вначале грезившая о свободах и улучшениях в духе романтическом,

а затем - политико-экономическом.

Ибо все её "читатели" принадлежат к обществу.

Подлинный русский - это ученик Достоевского, хотя он его и не читает.

Он сам - часть Достоевского...

То был народ, не знающий городов,

тоскующий по своей собственной жизненной форме,

по своей собственной религии, по своей собственной будущей истории...

Христианство Толстого было недоразумением.

Он говорил о Христе, а имел в виду Маркса.

Христианство Достоевского принадлежит будущему тысячелетию...

.........................

Однако также и Византия

не смогла вполне устоять перед воздействием духа арабского феодализма...

.........................

Тому, кто желает понять иудаизм как таковой,

непременно следует помнить о трёх вещах.

Иудеи - это "нация без земли",

причём обитающая в мире, образованном исключительно такими же нациями.

Далее, Иерусалим хотя и был Меккой, священным средоточием,

однако ни родиной, ни духовным центром народа он не являлся.

И наконец, иудеи представляют собой единственное в мировой истории явление

лишь до тех пор, пока к ним изначально относятся именно так...

..........................

Фундаментальная магическая идея...

В ней - допущение всемирно-исторической борьбы между добром и злом

с верховенством зла в среднем периоде

и окончательной победой добра в День Страшного суда.

Такая морализация всемирной истории обща для персов, халдеев и иудеев.

Однако в связи с ней

понятие прикреплённого к определённой почве народа упраздняется

и подготавливается возникновение магических наций

без земной родины и границ.

На сцену является понятие избранного народа...

Евангелие. Христианство - единственная в мировой истории религия,

которая делает данную в непосредственном настоящем человеческую судьбу

символом и средоточием всего творения.

"Моё царство не от мира сего" -

вот последние слова Иисуса, которые не перетолкуешь,

которые всякий должен примерить к себе,

чтобы понять, на что подвигают его рождение и природа...

Государственный деятель может быть глубоко религиозен,

а богомолец может умереть за Отечество,

однако оба они должны сознавать, по какую сторону находятся на самом деле.

Прирождённый политик

презирает далёкие от мира воззрения идеолога и моралиста

внутри своего мира фактов - и он прав.

Для верующего всё тщеславие и успех исторического мира греховны

и не имеют вечной ценности - прав так же и он.

Глуп тот правитель,

что желает улучшить религию, имея в виду политические, практические цели.

Но глуп и тот моральный проповедник,

который желает внести в мир действительности

истину, справедливость, мир, согласие.

Никакой вере не удалось до сих пор хоть в чём-то изменить мир,

и никакой факт никогда не сможет опровергнуть веру.

Нет никаких мостов между направленным временем и вневременной вечностью,

между ходом истории и сохранением божественного миропорядка,

в строении которого выражением "стечение обстоятельств"

обозначается высшая степень причинности.

В этом высший смысл того мгновения,

в котором Пилат и Иисус противостали друг другу.

В один миг, миг мира исторического,

римлянин распорядился распять галилеянина на кресте - и то была его судьба.

В другой миг Рим оказался обречён проклятию,

а крест сделался порукой избавления. То была "Божья воля".

Религия - это метафизика, и ничто другое.

Познанная, доказанная или за недоказанную почитаемая метафизика -

это философия или учёность.

И вновь мы видим расхождение между Толстым и Достоевским.

Толстой, горожанин и западник, усмотрел в Иисусе лишь социального этика

и, как и весь цивилизованный Запад,

способный лишь распределять, но не смиряться,

принизил древнее христианство

до уровня социально-революционного движения,

причём именно по причине отсутствия в себе метафизической мощи.

Достоевский, этот бедняк, подчас делавшийся почти святым,

никогда не помышлял о социальных улучшениях:

разве поможешь душе, упразднив собственность?

Мессия... Для малой общины Он уже был здесь.

Они Его видели, жили с Ним рядом.

Следует всецело вжиться в это сознание,

чтобы постичь всю меру колоссального Его превосходства в ту эпоху.

Вместо неуверенного взгляда куда-то вдаль -

зримое, захватывающее настоящее,

вместо выжидательного страха - освобождающая уверенность,

вместо сказания - сообща пережитая человеческая судьба.

То, что возвещалось здесь, действительно было "благой вестью".

Но возвещалось кому?

Воскресением даётся полная и окончательная истина,

а значит, с консенсусом в отношении её -

и основа истинной нации, которая должна теперь распространяться вширь,

пока не вберёт в себя

все более древние, по идее своей менее совершенные нации.

"Один пастух, одно стадо" -

вот какова была формулировка новой всемирной нации.

Нация избавителя была тождественна с человечеством...

Магическая душа

Человек обладает душой, духу же света и блага он только причастен,

Божественное нисходит в него,

связывая таким образом всё единичное внизу с Единым вверху...

Не только мировое пространство,

но и мировое время оказывается пещерообразным,

и из этого следует внутренняя, подлинно магическая уверенность:

всему "своё время",

от прибытия Избавителя, час которого назначен в древних текстах,

до мельчайших повседневных событий,

что делает спешку бессмысленной и непонятной...

Всемирная история - картина живого мира,

человек ощущает себя вплетённым в неё

через своё рождение, своих предков и потомков

и, исходя из своего мироощущения, хочет её постичь.

Мировоззрение народа

естественным образом распадается на три большие части:

возникновение мира, развитие мира, конец мира.

Всё это завершается концом света,

когда будет вынесено суждение о нравственной истории человечества.

Четыре божественных элемента - это Вера, Любовь, Надежда и Истина.

Около 300-го года христианская церковь

была единственной простиравшейся на весь арабский регион,

однако именно это и привело теперь к внутренним противоречиям,

основывавшимся не на духовной организации отдельных людей,

а на духе отдельных ландшафтов

и потому

вызвавшим распад христианства на несколько религий, причём навсегда.

Борьба вокруг сущности Христа -

вот та арена, на которой развернулось противоборство...

Разрыв между Западом и Востоком, вызванный Эфесским собором (431 год),

разделил две христианские нации,

нацию "персидской церкви" и "греческой церкви",

однако внутренним образом он лишь удостоверил изначальное различие

двух разделённых в ландшафтном отношении способов мышления.

Несторий и весь Восток усматривали в Христе второго Адама,

Божественного посланца последнего эона.

Мария родила человека,

в человеческой и тварной субстанции которого

обитает Божественная, несотворённая.

Запад видел в Марии Мать Бога.

Божественная и человеческая субстанции образуют в его теле единство.

Однако уже до этого

сириец Аполлинарий провозгласил "южную" редакцию учения:

в живом Христе присутствует не только одна личность, но и одна субстанция.

Божественная преобразовалась, а не смешалась с человеческой...

Ориентация христианства на греческий Запад и его духовная связь с язычеством

достигли своего пика в том факте,

что правитель Запада сделался главой христианства вообще...

С концом арабского раннего времени

наступает окончательное распадение христианства на три религии,

которые можно символически обозначить именами Павла, Петра и Иоанна.

Они являются и тремя нациями в родовой области более древних наций -

греческой, иудейской и персидской...

После Никейского собора Восточная церковь самоорганизовалась

с собственными соборами, литургиями и правом...

Западная церковь осталась связанной с судьбой Римской империи...

Бросив взгляд в любую книгу по истории религии, мы узнаем,

что "христианство" пережило две эпохи великого идейного движения:

0 - 500 годы на Востоке и в 1000 - 1500 годы - на Западе.

Третья, им "одновременная",

наступит в первой половине следующего тысячелетия в Русском мире.

С городом и духом способность к религиозному творчеству иссякает...

Существует глубокий страх

перед свободным микроскопическим бытием в пространстве,

перед самим пространством и его силами, страх перед смертью,

но есть и иной страх -

за космическое течение существования, за жизнь, за направленное время...

"Бодрствуйте и молитесь, дабы не впасть вам в искушение".

Несмотря на это, ключевым словом всякой религии

и вечным желанием всякого бодрствующего существа является "спасение".

Оно означает стремление к избавлению от страхов и мук бодрствования,

к разрядке напряжений, порождённых страхом мышления и мудрствования,

к избавлению и возвышению сознания от одиночества "я" в мироздании

и от взгляда, вперенного в неотменимую границу всякого бытия,

в старость и смерть.

Избавляет также и сон. Сама смерть - сестра сна.

Суровость духовных напряжений оказывается разрушенной и священным вином,

опьянением, как и танцем, искусством и любого рода отуплением

и выходом за свои пределы.

Однако выше всего этого

стоит религиозное преодоление страха посредством самого понимания.

"Тот, кто пылко любит Бога, сам в Него превращается".

Напряжение между микрокосмом и макрокосмом становится чем-то таким,

что мы любим, чему мы можем всецело отдаться.

Мы называем это верой, и с неё начинается духовная жизнь человека.

Рок - это слово, обозначающее наиболее всеохватывающую

каузальную (причинно-следственную) систему из всех, что основаны на оценке.

Наука представляет собой понимание,

что то, что обнаруживается ею, есть не рок, а закон.

Понимание причин освобождает.

Вера в найденные взаимосвязи утишает мировой страх.

Бог - это прибежище людей от судьбы, которую можно ощущать и переживать,

однако нельзя мыслить, представлять, называть, которая исчезает без следа,

когда критическое, порождённое страхом, понимание

устанавливает въяве одни причины за другими, однако исчезает лишь на время.

В этом отчаянность положения высшего человека:

его страстная жажда понимания

всё время вступает в противоречие с его существованием.

Во всех значимых ситуациях остаётся нечто неразрешённое.

"Стоит человеку объявить себя свободным,

как он тут же ощущает себя обусловленным.

Но если он отважится провозгласить свою обусловленность,

он чувствует себя свободным" (Гёте).

"Человек приходит и уходит, а истина пребывает".

Религиозность - это душевная черта, однако религия есть талант.

"Теория" требует дара созерцания, которым обладают не все, и лишь немногие -

с озаряющей проницательностью.

Теория является мировоззрением, воззрением на мир с любопытством.

Теоретик - это критический провидец, техник - священнослужитель,

изобретатель - пророк.

Внутри мира бодрствования микрокосмическое вступает в связь с макрокосмом.

В технике священнослужителей они называются заповедями,

в технике научной - законами.

Первым и, быть может,

единственным результатом человеческого желания понять является вера.

"Я верю" - вот великие слова, являющиеся средством от метафизического страха

и в то же самое время исповеданием любви...

В своём глубинном духовном устремлении

человек нуждается в вере в финальное Нечто,

которого оказывается возможным достичь в мышлении

и в котором не остаётся тайны.

Должны озариться все закоулки и глубины зримого человеческого мира -

ничто иное избавить человека не в состоянии.

Тут вера переходит в произросшее от недоверия "знание"

или же, что будет ближе к истине, в веру в такое знание...

Крепкая вера

складывается из озарений, откровений, внезапных глубинных узрений...

Между тем история учит,

что сомнение в вере ведёт к знанию, а сомнение в знании - обратно к вере...

Истина для критического духа - это лишь само-доказанное знание...

Однако действительную жизнь провождают; её не познают.

Истинно лишь временное. Истины пребывают по ту сторону истории жизни;

поэтому сама жизнь

есть нечто запредельное всем причинам, следствиям и истинам.

Всякая критика анти-исторична и враждебна жизни.

Знание - лишь поздняя форма веры.

Религиозное знание - сила,

а причинно-следственные связи

можно не только устанавливать, но и пользоваться ими.

Кому известна тайная связь микрокосма и макрокосма,

тот над нею и господствует вне зависимости от того,

была ли она ему явлена как откровение или же он подглядел её у природы.

Он читает по звёздам и по священным книгам;

в его духовной связи пребывает каузальное (причинно-следственное) отношение

вины и возмездия, раскаяния и отпущения, жертвы и благодати.

Исходя из этого и становится понятным то,

о чём современный европейско-американский мир практически забыл, -

высший смысл религиозной этики, мораль.

Там, где она крепка и подлинна,

она есть поведение как бы перед лицом Божества.

Мораль -

это сознательная и планомерная каузальность собственного поведения

с отвлечением от всех обстоятельств действительной жизни и характера,

нечто такое, что сохраняет значимость навсегда и для всех,

вневременное, истинное.

Истинная мораль абсолютна, вечно завершена и неизменно одна и та же.

Религиозная нравственность содержит Заповеди, а не поведение...

Никакие действия не должны быть случайными и импульсивными.

Их следует продумывать по основаниям и следствиям

и исполнять в соответствии с Заповедями.

То, что во времена цивилизации называют социальной этикой,

не имеет с религией ничего общего.

Социальная этика - это практическая политика.

То, что зовут моралью сегодня, -

умеренная любовь к ближнему и упражнение в порядочности

или же дела милосердия с задней мыслью приобретения политического влияния.

Практику морали

сопровождают постоянное напряжение, самонаблюдение, самопроверка;

мораль эта есть искусство...

Надо быть героем или святым. Между ними не мудрость, а заурядность.

И всё же "вечные истины" есть.

Они в избытке у всякого человека, поскольку он пребывает, понимая,

среди мыслительного мира, в сопряжениях которого они установлены:

именно на момент мышления, сопряжённые по основанию, причине и действию.

Для всякого человека и его краткого существования

лишь одна религия является вечной и истинной -

та, которая была предопределена ему судьбой по времени и месту его рождения.

Ею он ощущает, на ней он строит свои повседневные воззрения и убеждения.

Он строго придерживается её слов и форм.

Вечные истины существуют в мире как природе;

в мире как истории есть лишь вечно изменчивое истинное существование...

Верно ли, что религиозным гением обладают лишь арамеи и русские?

И чего следует ожидать от будущей России теперь,

когда именно в решающем для неё столетии

препятствие в виде учёной ортодоксии оказалось сметено?

Есть в примитивных религиях нечто безродное, как в облаках и ветре...

Тесная привязанность к земле -

вот что отделяет от такой жизни высшие культуры.

У всех выразительных образований этих культур имеется родной ландшафт,

и, подобно тому, как

город, храм, пирамида и собор должны также и завершить свою историю там,

где возникла их идея,

так и великая религия всякого раннего времени всеми корнями существования

связана с той землёй, над которой вознеслась её картина мира.

Как бы далеко

ни были впоследствии перенесены священные обычаи и формулы,

их внутреннее развитие, несмотря ни на что,

остаётся околдованным тем местом, где они родились.

То, что отделяется от земли, становится косным и жёстким.

Всякая культура осуществляет свой пра-символ.

У всякой свой род любви,

посредством которой она созерцает Бога, охватывает его, вбирает в себя;

будем ли мы называть эту любовь небесной или метафизической,

она остаётся недостижимой или непонятной для всех прочих культур...

Глубокое побуждение души всегда остаётся подчинённым

пра-символу именно данной, и никакой иной, культуры...

История религии и политическая история, история истин и история фактов

несоединимо высятся одна напротив другой...

Много отыскалось бы людей,

которые бы поняли Сократа, Августина и Паскаля в их время?

Человеческая пирамида

со всевозрастающей стремительностью сходит на нет также и в религии,

чтобы завершиться к концу культуры, а затем медленно распасться...

Покаяние каждый осуществляет лишь для себя самого.

Только он один может исследовать свою совесть.

Он один, полный раскаяния, стоит перед бесконечным;

он один должен на исповеди понять лично своё прошлое и выразить его словами;

также и отпущение, освобождение его "я" для дальнейшей деятельности

происходит лишь для него одного...

Покаяние каждый исполняет сам в себе.

Однако совестливое исследование собственного прошлого -

это также и наиболее раннее свидетельство

и великая школа исторического дара человека...

"Всяк сам себе священник"...

Из-за непрестанного самокопания в собственном нутре

потух взгляд, устремлённый в мир...

Человек Запада смотрит вверх, русский смотрит вдаль, на горизонт...

Как ни значительно могут отличаться меж собой реформации единичных культур,

все они желают вернуть веру,

сбившуюся с пути и слишком далеко отклонившуюся в мир истории -

в царство природы, чистого бодрствования и чистого, вневременного

и строго подчинённого каузальности пространства,

из мира экономики (богатство) - в мир науки (бедность),

вернуть её от политического тщеславия человека расы в рясе -

в область святой, не от мира сего причинности...

Человек выглядывает через маленькое окошко

и видит перед собой стены и крыши домов.

Просторная, наполненная Богом природа отсюда далеко, за городскими стенами.

Внутри же них поселился оторвавшийся от земли свободный дух.

В пределах городского, закованного в камень бодрствования

ощущение и понимание враждебно разделились...

Под конец всё сводится к тому,

что вместо Бога говорят "сила", а вместо вечности - "сохранение энергии"...

Мировоззрение -

вот надлежащее выражение для просвещённого бодрствования,

которое озирается вокруг себя в лишённом богов светомире,

следуя за критическим пониманием, и уличает чувства в обмане,

стоит ему воспринять что-то такое,

чего здравый человеческий рассудок не признаёт...

Природа - это разумный механизм, а добродетель - знание.

В этом едины Конфуций, Будда, Сократ и Руссо...

Мудрец - это человек золотой середины.

Его аскеза состоит в умеренно низкой оценке мира в пользу медитации.

Мудрость Просвещения никогда не нарушит уюта...

Человек, укоренённый внутренне,

утверждает в конечном итоге даже там, где разрушает;

внутренне чуждый отрицает даже там, где хотел бы построить.

В страшном сне не привидится, сколько всего уничтожила западная культура

в областях, относящихся к сфере её влияния,

посредством реформ, проведённых в её собственном стиле;

и столь же разрушительно действует еврейство там, где за дело берётся оно.

Ощущение неизбежности этого взаимного недопонимания

ведёт к чудовищной, проникающей глубоко в кровь ненависти,

укоренённой в таких символических чертах,

как раса, образ жизни, профессия, язык,

и внутренне снедает, губит обе стороны, доводя дело до кровных вспышек...

Государство

Непостижимая тайна космических токов, называемых нами жизнью, -

разделение её на два пола...

Женское начало ближе к космическому.

Оно глубинным образом связано с Землёй

и непосредственно включено в великие кругообращения природы.

Мужское свободнее, зверинее, подвижнее

также и в смысле ощущения и понимания, оно бодрей и напряжённей.

Высший Бог никогда не бывает самой судьбой,

но её представляет или над нею властвует...

Мужчина делает историю, женщина же и есть история...

Вечная женская политика -

это завоевание мужчины, через которого она может стать матерью детей,

а значит - историей, судьбой, будущим.

Её глубокая сметка и военная хитрость неизменно направлены на отца её сына.

Мужчина же, который по преимуществу принадлежит другой истории,

желает иметь своего сына как наследника,

как носителя своей крови и своей исторической традиции.

Здесь в мужчине и женщине тот и другой вид истории борются за власть.

Женщина сильна и цельна, равна самой себе, и она переживает мужа и сыновей

лишь по отношению к себе самой и своему предназначению.

В сущности же мужчины есть что-то двойственное.

Он - это и что-то ещё сверх того, чего женщина не понимает и не признаёт,

воспринимая это как грабёж и насилие по отношению к самому для неё святому.

Это - потайная протовойна полов,

длящаяся вечно, столько, сколько они существуют, -

молча, ожесточённо, без примирения, без пощады.

И здесь есть своя политика, битвы, союзы, договоры и предательство...

Мы видим массы единичных существ, которые текут вперёд, становясь и погибая,

однако делая историю... Это потоки существования, находящиеся "в форме"...

Культура - это душевность, достигшая выраженности в символических формах,

однако формы эти - живые и пребывающие в развитии...

Выведение отборных сортов винограда, фруктов и цветов,

выведение чистокровных лошадей - это и есть культура,

и именно в этом смысле - как выражение существования,

которое привело само себя к великой форме -

возникает отборная человеческая культура...

Что лежит в основании обоих пра-сословий, и только их одних, - это идея.

Благодаря ей они интенсивно ощущают свой ранг, определённый Богом

и потому критике не подлежащий.

Это вменяет им в обязанность самоуважение и самосознание,

но также и жесточайшую самомуштровку,

а при некоторых обстоятельствах превращает в долг даже смерть

и наделяет обоих историческим превосходством, обаянием души,

которое не предполагает власть, но её порождает.

Их жизнь в противоположность крестьянской и буржуазной

всецело основывается на символическом достоинстве.

Жизнь даётся им не для того, чтобы её провождать, но чтобы иметь смысл.

Любая знать - это живой символ времени,

всякое духовенство - символ пространства.

Знать живёт в мире фактов, священник - в мире истин;

Первая - знаток, вторая - познаватель, одна - деятель, другой - мыслитель...

От каменного века и до кульминации культуры

во всякой деревне, в каждом крестьянском роде

разыгрывается всемирная история в миниатюре.

Вместо народов здесь семьи, вместо стран - крестьянские дворы,

однако итоговое значение того, за что сражаются здесь и там, одно и то же:

сохранение крови, последовательности поколений, космическое начало,

женщина, власть...

Судьбы целых государств становятся зависимы

от неизмеримо разросшейся частной судьбы немногих родов...

Аристократ - это человек как история, священник - человек как природа...

Цивилизация (настоящий возврат к природе)

есть изглаживание знати не как племени, но как живой традиции

и замена интеллигенцией.

Тем самым цивилизованная история делается поверхностной историей,

хаотически направленной на ближайшие цели,

становясь таким образом бесформенной в отношении космического,

зависимой от случайности отдельных великих личностей,

без внутренней надёжности, без направляющей, без смысла...

История - это история расы, история войн, дипломатическая история,

судьба потоков существования в образе мужчины и женщины,

судьба рода, народа, сословия, государства,

которые то защищаются,

то желают друг с друга превозмочь в кипении прибоя великих фактов.

Политика в высшем смысле - это жизнь, и жизнь - это политика.

Всякий человек, желает он того или нет,

оказывается соучастником этих противоречивых событий,

будь то как субъект или же объект: третьего не дано.

Герой презирает смерть, а святой презирает жизнь...

Старинный род означает не просто длинный ряд предков

(деды-то есть у всякого из нас), но таких предков,

которые на протяжении всей последовательности поколений

обитали на вершинах истории и не только обладали судьбой, но и являлись ею,

и в чьей крови на протяжении многовекового опыта

форма происходящего была отполирована до блеска...

Мир как природа окружает священника;

священник углубляет его картину, поскольку его продумывают.

Знать живёт в мире как истории и углубляет его, поскольку изменяет его картину.

И то и другое развивается в великую традицию,

однако первое есть результат образования, второе - муштры...

Духовное родство и родство кровное -

надо прочувствовать всё различие между двумя этими выражениями...

У всякой жизни есть нравы; иначе её невозможно и мыслить.

Они имеются уже у играющих детей.

Те сразу и сами по себе знают, что подобает, а что - нет.

Хотя никто этих правил не диктовал, они уже здесь.

Они возникают совершенно бессознательно из "мы",

образующегося в единообразном такте кружка.

Под этим углом зрения и всякое существование - "в форме".

Необразованные люди и дети обладают на этот счёт удивительно тонким чутьём.

Однако детям приходится выучить ещё и катехизис.

Из него они узнают о благом и злом,

которые установлены, а нисколько не самоочевидны.

Нравы - это не то, что истинно, но просто есть.

Они выращены, прирождены, прочувствованы,

происходят из органической логики.

В противоположность им мораль никогда действительностью не является,

но является вечным требованием, нависающим над сознанием, причём по идее

- всех вообще людей, вне зависимости от различий реальной жизни и истории.

Поэтому всякая мораль негативна, всякие нравы позитивны.

В последнем случае наихудший - это бесчестный,

высший в первом - безгрешный.

Фундаментальное понятие всяких живых нравов - честь. Всё прочее -

верность, покорность, храбрость, рыцарственность, самообладание, решимость

- уже собрано в ней.

И честь - вопрос крови, а не рассудка.

Здесь не раздумывают: кто раздумывает, уже бесчестен.

Потерять честь - значит быть уничтоженным для жизни, времени, истории.

Честь сословия, семьи мужчины и женщины, народа и отчизны,

честь крестьянина, солдата:

честь означает, что жизнь в данной личности чего-то стоит,

что она обладает историческим рангом, дистанцированностью, знатностью.

Она так же принадлежит к направленному времени,

как грех - к вневременному пространству.

Наличие чести в крови - всё равно что обладание расой.

Противоположность тому - грязные душонки, чернь:

"Хоть потопчи, да жизнь сохрани".

Снести оскорбление, забыть поражение, заскулить перед врагами -

всё это свидетельства жизни, сделавшейся нестоящей и излишней,

а значит ничего общего не имеющей со священнической моралью,

которая нисколько не цепляется за жизнь,

но вообще от неё абстрагируется, а с ней - и от чести...

Старинная мысль:

"Что пользы человеку, если он весь мир приобретёт, а душе своей повредит?"

"Собственность - это кража".

Начиная с этого момента

происходит развитие двойственного ощущения собственности:

владение как власть и владение как добыча.

В изначальном человеке расы

то и другое непосредственно соседствует друг с другом.

Всякий бедуин и викинг хочет и того, и другого.

Морской волк - это также и морской разбойник;

всякая война идёт также и за владение,

причём прежде всего за владение землёй...

С подъёмом культуры эти первичные импульсы

расходятся далеко в разные стороны и вступают друг с другом в борьбу.

Всемирная история едва ли не сводится к истории этой борьбы.

Из ощущения власти происходят завоевание, политика и право,

из ощущения добычи - торговля, экономика и деньги.

Право - собственность имеющего власть. Его право - закон для всех.

Деньги - сильнейшее оружие приобретателя. С его помощью он покоряет мир.

Экономике желательно государство, которое было бы слабым и служило бы ей;

политика требует включения экономической жизни

в сферу государственной власти: капитализм и социализм.

В начале всех культур имеется военная и купеческая знать,

далее - земельная и денежная знать,

и в результате - военное и экономическое ведение войны

и беспрерывная борьба денег с правом.

По другую сторону происходит разделение духовенства и учёности.

Страх смерти -

источник не только всякой религии, но и всей философии и естествознания...

Всё это порождает естественное сословное строение,

которое - в своём развитии и действии -

представляет собой основной костяк биографии всякой культуры.

Он не создаётся ничьим решением,

и никакое постановление не в состоянии его изменить:

революции меняют его лишь в том случае,

если они - формы развития, а не результат частной воли.

Костяк этот, в его окончательном космическом значении,

действующим и мыслящим человеком даже не осознаётся,

потому что заложен слишком глубоко в человеческом существовании,

а значит оказывается чем-то само собой разумеющимся;

и лишь с поверхности заимствует лозунги и поводы,

из-за которых происходят сражения в той части истории,

которую теория выделяет в качестве истории социальной,

но которую на самом деле от прочей отделять невозможно.

Знать и духовенство поначалу вырастают посреди сельской местности

и представляют собой

чистую символику существования и бодрствования, времени и пространства;

впоследствии по ту и другую сторону -

в сферах овладевания добычей и размышления соответственно,

развиваются два типа, обладающие меньшим символизмом

и приходящие в поздние городские времена к господству

в виде экономики и науки.

В этих двух потоках существования оказываются до конца продуманными -

бескомпромиссно и с враждебностью к традиции - идеи судьбы и каузальности;

возникают силы,

разделённые смертной враждой сословных идеалов геройства и святости:

деньги и дух.

Оба относятся к этим идеалам так же, как душа города - к душе земли.

Отныне собственность зовётся богатством. а мировоззрение - знанием:

лишённая святости судьба и профанная каузальность.

Однако также и наука вступает в противоречие со знатью.

Знать не доказывает и не исследует, она просто есть...

Далее, чистая экономика наталкивается здесь на аскетическую мораль,

отвергающую денежный интерес,

точно так же, как его презирает подлинная и сидящая на своей земле знать.

Даже старинная купеческая знать зачастую разорялась,

поскольку, связанная с традицией,

она не желала или не могла принимать участия

в нещепетильных формах предпринимательства большого города.

И наконец, экономика и наука враждебно противостоят друг другу

и повторяют в борьбе между прибылью и познанием,

между конторой и кабинетом учёного,

предпринимательским и доктринёрским либерализмом -

старинное великое противоборство действия и созерцания, замка и собора.

В том или ином виде такое членение повторяется в строении всякой культуры...

Особняком от подлинной структуры стоят повсюду

профессиональные классы ремесленников, чиновников, художников и рабочих...

Их выделение основывается на чисто технических навыках;

их традиции ограничиваются техникой,

а не собственными правами или моралью,

как это присутствует в экономике и науке.

Офицеры и судьи,

поскольку они выводят себя от знати, - сословия, чиновники - профессия;

учёный, поскольку он вышел из духовенства, принадлежит к сословию,

художник - профессия.

Честолюбие и совесть связываются в одном случае с сословием,

в другом - с достигнутым результатом.

Таким образом, история сословий

является отображением метафизического момента в высшем человечестве.

Крестьянское сословие служит большой жизни,

не только давая ей питание, добываемое им с земли,

но также и иным приношением Матери-Земли - своей собственной кровью,

которая на протяжении веков струится из деревень в высшие сословия,

принимает там их форму и поддерживает их жизнь.

Соответствующее сословное выражение для этого - крепостная зависимость

(какими бы ни были поводы для неё,

коренящиеся в поверхностном слое истории),

развивающаяся на Западе в 1000 - 1400 годы

и одновременно во всех прочих культурах...

Ум без крови не обойдётся, а кровь без ума - вполне.

Война относится к миру времени и истории.

В духовной сфере возможна лишь борьба доводов, дискуссия.

Церковь сражающаяся перемещается из царства истин в царство фактов,

из царства Иисуса в царство Пилата;

она превращается в момент внутри истории расы и оказывается всецело

подлежащей формирующей силе политической стороны жизни;

она сражается мечом и пулей, ядом и кинжалом, подкупом и предательством -

всеми средствами партийной борьбы

от эпохи феодализма до современной демократии;

она приносит догматы в жертву мирским преимуществам

и вступает в союз с еретиками и язычниками против правоверных властей.

У папства как идеи - особая история...

Теперь сюда же прибавляется город с его душой,

которая вначале отделяется от души земли, затем с нею уравнивается

и в конце концов пытается её подавить и изничтожить.

Однако такое развитие происходит в разновидностях жизни,

а значит, принадлежит к истории сословий.

Стоит появиться в городской жизни как таковой, а с ней возникнуть дух общности

среди обитателей этих небольших поселений,

духу, воспринимающему собственную жизнь в качестве чего-то особого,

непохожего на жизнь снаружи,

как начинает действовать волшебство личностной свободы,

вовлекая внутрь городских стен всё новые потоки существования.

Быть горожанином и распространять городскую жизнь дальше -

в этом присутствует своего рода страсть.

Это порождающий энтузиазм городского человека:

в античности, начиная с 10-го века и одновременной в других культурах

он покоряет всё новые последовательности поколений чарам новой жизни,

с которой посреди человеческой истории впервые появляется идея свободы.

Идея эта не политическая, однако она обнаруживает,

что внутри городских стен приходит конец растительной связанности с землёй,

так что скрепы, пронизывающие всю деревенскую жизнь,

оказываются разорваны...

Выражением этой свободы является город.

Городской дух - это сделавшееся свободным понимание,

и всё, что в поздние времена возникает под именем свободы

в плане духовных, социальных и национальных движений,

восходит к этому протофакту освобождённого от земли бытия...

Государство и история

Внутри мира как истории, в которую вплетена наша жизнь,

так что наши ощущение и понимание постоянно повинуются чувствованию,

космические течения представляются тем, что мы называем действительностью,

действительной жизнью, потоками существования в телесной оболочке.

Они характеризуются направлением,

и их можно рассматривать различным образом:

с точки зрения движения или движимого.

Первое зовётся историей, второе - родом, племенем, сословием, народом,

однако первая делается возможной и существует лишь через второе.

История бывает лишь у чего-то.

Если мы имеем в виду историю великих культур, движимым оказывается нация.

Государство означает состояние.

Впечатление государства возникает в нас тогда,

когда в протекающем в подвижной форме существовании

мы обращаем внимание на форму как таковую,

как на нечто протяжённое во вневременной оцепенелости

и совершенно игнорируем направление, судьбу.

Государство - это мыслимая стоячей история,

история - мыслимое текучим государство.

Реальное государство -

это физиономия исторического единства существования;

системой может быть лишь государство, измышленное теоретиком.

Движение имеет форму, движимое "находится в форме".

Это справедливо как применительно к скаковой лошади или борцу,

так и к армии или народу.

Абстрагированная от жизненного потока народа форма -

это его конструкция применительно к его борьбе в истории и с ней самой.

Отдельный род - это наименьшая,

народ - наибольшая единица в потоке истории.

Народ в стиле культуры, то есть исторический народ, называется нацией.

Нация, поскольку она живёт и борется,

обладает государством не только как состоянием движения,

но прежде всего как идеей.

Культура - это существование наций в государственной форме.

Народ находится "в форме" как государство, род - как семья.

Есть различие

политической и космической истории, общественной и частной жизни.

Женщина - это всемирная история.

Через зачатие и рождение она печётся о длительности крови.

Мать с ребёнком, приложенным к груди,

является величайшим символом космической жизни.

Жизнь мужчины и женщины находиться "в форме" как брак.

Мужчина творит историю,

которая является

никогда не прекращающейся борьбой за поддержание той, другой жизни.

К материнскому попечению присоединяется ещё и отцовское.

Мужчина с оружием в руках - это другой великий символ воли к длительности.

Народ "в хорошей форме" - это изначально воинство,

глубоко прочувствованная внутренним образом

общность способных носить оружие.

Государство - мужское дело,

это значит печься о сохранении целого и о том душевном самосохранении,

которое обыкновенно обозначают как честь и самоуважение,

предотвращать нападения, предвидеть опасности,

но прежде всего - нападать самому, что является чем-то естественным

и само собой разумеющимся для всякой находящейся на подъёме жизни.

Народ действителен лишь в соотнесении с другими народами,

и эта действительность

состоит из естественных и неснимаемых противоположностей -

из нападения и защиты, вражды и войны.

Война - творец великого.

Всё значительное в потоке жизни возникло как следствие победы и поражения.

Народ формирует историю постольку,

поскольку он находится "в хорошей форме".

Он переживает внутреннюю историю, которая приводит его в то состояние,

в котором он только и делается творцом,

и историю внешнюю, которая состоит в творчестве.

Поэтому народы как государства

являются движущими силами всех человеческих событий.

В мире как истории выше их нет ничего. Они и есть судьба.

Общественная жизнь человеческого потока существования

в реальности незрима.

Чужаку видны одни только люди, но не их внутреннее сопряжение.

Оно же коренится преимущественно в глубинных слоях потока жизни

и в большей степени там ощущается, нежели понимается.

Форма, в которой происходит протекание существования,

называется обычаем и правом.

К священнической и идеологической морали благого и злого

относится нравственное различие правды и неправды;

к расовой морали хорошего и плохого относится различие в ранге того,

кто право даёт и того, кто его воспринимает.

Абстрактный идеал справедливости проходит через

умы и писания всех людей, у которых дух благороден и силён, а кровь слаба,

через все религии, через все философии,

однако мир фактов истории знает только успех,

делающий из права сильного право для всех.

Мир фактов беспощадно ступает по идеалам,

и если когда бы ни было случалось, что человек или же народ

ради справедливости отказывался от сиюминутного могущества,

то хоть в том, втором мире мыслей и истин

им несомненно и бывала обеспечена теоретическая слава,

так же несомненно было для них и наступление мгновения,

когда они оказывались побеждены другой жизненной силой,

лучше их разбиравшейся в реальности...

Если политика - это война, проводимая иными средствами,

то "право на право" является добычей партии, одержавшей победу...

В высших слоях истории

за превосходство борются две великие жизненные формы -

сословие и государство: оба они являются

потоками существования с великой внутренней формой и символической силой,

оба исполнены решимости

сделать свою собственную судьбу судьбой всего в целом.

Вот в чём смысл противоречия

между социальным и политическим руководством историей,

если рассматривать его на глубинном уровне, не обращая внимания

на расхожие представления о народе, экономике, обществе и политике.

Социальные и политические идеи

разделяются лишь с началом великой культуры,

причём на первых порах -

в явлении подходящего к своему завершению феодального государства,

где сеньор и вассал представляют собой социальную,

государь и нация - политическую сторону.

Однако как ранние социальные силы, знать и духовенство,

так и поздние - деньги и дух,

а также восходящие в растущих городах до колоссальной силы

профессиональные группы ремесленников, чиновников и рабочих -

все желают, всякий для себя,

подчинить государственную идею собственному сословному идеалу

или, чаще, - сословным интересам.

И так разгорается, начинаясь от национального организма в целом

и доходя до сознания каждого отдельного человека,

борьба за границы и притязания, исход которой

в крайних случаях полностью превращает одну величину в игрушку другой...

Во внешней борьбе государство ищет союзов с другими государствами;

в борьбе внутренней

оно оказывается вынужденным постоянно заключать союзы с сословиями...

Всемирная история - это государственная история, и всегда ею останется.

Внутренняя конституция нации

всегда и повсюду имеет целью "быть в форме" для внешней борьбы,

будь то борьба военная, дипломатическая или экономическая...

В реальном мире

нет никаких построенных в соответствии с идеалами государств,

но лишь государства, органически произросшие,

являющиеся не чем иным, как живыми народами, находящимся "в форме"...

Для государства, действительно имеющегося в наличии,

а не спроектированного в умах,

судьбоносным является вопрос не об идеальных задачах и структуре,

но о внутреннем авторитете,

который в долговременной перспективе должен поддерживаться

не материальными средствами, но верой в его реальную мощь,

причём этой верой должны проникнуться даже его противники.

Главное - не составить конституцию,

но организовать хорошо работающее правительство;

не распределить политические права согласно принципам "справедливости",

которые, как правило, являются

представлением одного сословия насчёт законности собственных притязаний,

но сообщить рабочий такт всему в целом,

такой такт, который заставляет мощные дарования поддаться своим чарам,

и, наконец, главное - не в абстрактной морали,

но в заботе о постоянстве, твёрдости

и превосходстве политического руководства.

Чем самоочевиднее всё это, чем меньше об этом рассуждают

(уж не говоря - из-за этого враждуют),

тем выше и ранг, и историческая отдача, а значит, и судьба нации.

Суверенность, суверенитет - жизненный символ высшего порядка.

Им различаются субъекты и объекты политических событий

не только внутренней, но и внешней истории.

Сила руководства, проявляющаяся в чётком различении этих факторов,

является несомненным признаком жизненной силы политического единства,

причём до такой степени, что потрясение существующего авторитета,

например, приверженцами противоположного конституционного идеала

практически неизменно

не только делает этих приверженцев субъектом внутренней политики,

но и превращает всю нацию в объект чужой политики,

причём очень часто навсегда.

Во всяком здоровом государстве

буква писаной конституции имеет меньшее значение

в сравнении с обычаем живой "формы" в спортивном смысле,

которую нация исподволь, совершенно сама собой, черпает из времени,

из собственного положения, но в первую очередь из своих расовых свойств.

Чем крепче скроенной

оказывается эта естественная форма государственного организма,

тем с большей надёжностью он функционирует

во всякой непредусмотренной ситуации,

причём в конечном итоге оказывается совершенно безразлично,

будет ли фактический вождь

именоваться королём, министром, партийным лидером

или вообще

не будет состоять с государством в каких-либо определённых отношениях.

Так что государственному организму приходится обходиться тем меньшинством,

которое обладает инстинктом государственного деятеля

и которое представляет всю прочую нацию в исторической борьбе...

Те, кто представляют собой всемирно-историческую тенденцию государства,

всегда пребывают в решительном меньшинстве,

внутри которого

опять-таки существует более или менее замкнутое меньшинство,

в меру своих способностей фактически удерживающее руль в своих руках,

причём довольно часто в противоречии с духом конституции.

Такова организация действительных государств в отличие от той,

что возникает на бумаге и в кабинетных головах.

Не существует никакого лучшего, истинного, справедливого государства,

которое было бы спроектировано и когда-либо существовало.

Всякое возникающее в истории государство может существовать лишь раз,

и оно ежеминутно исподволь меняется даже под плотной скорлупой конституции,

с какой бы непоколебимостью та ни была установлена.

Поэтому такие слова как "республика", "абсолютизм", "демократия",

означают в каждом случае нечто иное

и делаются фразой,

стоит только, как это чаще всего у философов с идеологами и бывает,

попытаться их применить как понятия, установленные раз и навсегда.

История государств - это физиономика, а не систематика.

Она не призвана демонстрировать,

как "человечество" постепенно двигалось вперёд

к завоеванию своих вечных прав, к свободе и равенству,

а также к построению мудрейшего и справедливейшего государства,

но должна описывать реально имеющиеся в мире фактов

политические единства, как они расцветают, зреют и увядают,

являясь действительной жизнью "в форме"...

Ощущение и сознание того, что жизнь на вершинах истории существует для того,

чтобы её провождать, уступает иному - что она содержит в себе задание...

Изначальная государственная идея неизменно, с самоочевидностью,

восходящей к самым глубинам животного мира,

связана с понятием единоличного властителя.

Это - состояние, совершенно естественно возникающее

во всяком одушевлённом множестве во всех жизненно важных случаях,

что доказывает

и любая общественная сходка, и всякий миг внезапной опасности.

Такое множество является единством, данным в чувствовании,

однако оно слепо.

Оно приходит "в форму" для назревающих событий лишь в руках вождя,

который внезапно является непосредственно из среды самого же множества

и как раз в силу единства чувствования в нём разом делается его главой,

находящей здесь безусловное повиновение.

То же самое повторяется, только медленней и значимей,

и при образовании великих жизненных единств,

называемых нами народами и государствами...

Нации, исторические народы - это народы градопострояющие.

Резиденция вместо замка и крепости становится центром великой истории...

Римская империя

представляет собой последний и величайший город-государство...

Если понимать под демократией форму,

которую третье сословие желает придать всей вообще общественной жизни,

то следует прибавить, что демократия и плутократия равнозначны.

Они относятся друг к другу,

как желание - к действительности, теория - к практике, познание - к успеху.

Сущей трагикомедией оказывается отчаянная борьба,

которую мироусовершители и исповедники свободы

ведут также и против действия, производимого деньгами,

поскольку как раз этим-то они его и поддерживают.

К сословным идеалам

несословия относятся как благоговение перед большими числами -

как оно проявляется в понятиях всеобщего равенства,

естественных прав человека и в принципе всеобщего избирательного права, -

так и свобода общественного мнения, прежде всего свобода печати.

Это идеалы,

однако в реальности

свобода общественного мнения включает и обработку этого мнения,

которая стоит денег,

свобода печати - владение печатным станком, являющееся вопросом денег,

а избирательное право -

избирательную агитацию, зависящую от пожеланий того, кто даёт деньги.

Представители идей усматривают лишь одну сторону,

представители денег работают с другой.

Все понятия либерализма и социализма

были приведены в движение лишь деньгами, причём в интересах денег.

Нет на свете ни пролетарского, ни даже коммунистического движения,

которое бы не действовало в интересах денег

(причём так, что идеалистами среди его руководства это никогда не осознаётся),

в том направлении, которое деньгам желательно

и постольку, поскольку того желают деньги.

Дух мудрит, а деньга велит -

таков порядок во всех клонящихся к закату культурах,

с тех пор как большой город сделался господином над всем прочим.

Однако в конечном счёте никакой несправедливости к духу здесь нет.

Ведь тем самым он-таки победил,

а именно победил в царстве истин, царстве книг и идеалов, -

того, что не от мира сего.

Его понятия сделались священны для начинающейся цивилизации.

Однако ими-то и побеждают деньги в своём царстве, царстве лишь от этого мира.

Пресса служит тому, кто ею владеет.

Она не распространяет "свободное мнение", но его создаёт.

Вместе то и другое либерально,

а именно свободно от оков связанной с землёй жизни,

будь то права, формы или чувства:

дух свободен для любого рода критики,

деньги свободны для любой выгодной сделки.

Однако оба они без стеснения ориентированы на господство одного сословия,

не признающего над собой суверенитета государства.

Совершенно неограниченные дух и деньги

желают государства как учреждения, служащего одной цели...

Создание профессиональной армии.

Начиная с этого момента

дух армии становится самостоятельной политической силой,

и это в высшей степени непростой вопрос -

в какой степени государство является господином или орудием солдат...

Крепкая и удачная форма государства, какая была достигнута около 340-го года,

удержала в Риме социальную революцию в конституционных рамках...

Если "Рим" как явление

представляет собой нечто совершенно исключительное и поразительное

во всемирной истории, то он обязан этим не "римскому народу",

который сам по себе был таким же лишённым формы сырым материалом,

как и всякий другой,

но тому классу, который привёл его "в форму" и его в ней,

хотел тот этого или нет, удерживал, так что этот поток существования

постепенно вовлекает в своё русло всю целиком античную историю,

делая её последнюю великую эпоху римской.

Народность и в то же время величайшая историческая эффективность -

вот тайна политики и единственная возможность политики вообще во все эпохи,

искусство римского правительства...

Однако несмотря на всё это, результатом революции была эмансипация денег...

Всё в большей степени делается орудием в руках крупных собственников,

и требовалось всё тактическое превосходство правящих кругов,

чтобы удержать под контролем противодействие со стороны плебса...

На место задающей тон крови пришли деньги,

и менее чем в три поколения они извели крестьянство под корень.

Рим - единственный из всех городов-государств -

перенёс социальную революцию, сохранив крепость формы...

Революция в Париже... 1793-ий год...

То было проявлением не силы, а слабости французского абсолютизма:

английские идеи в соединении с динамикой денег привели здесь к взрыву...

И слабость эта

ещё продолжала давать о себе знать в малых пожарах 1830-го и 1848-го годов...

Английская знать развязала двадцатилетнюю войну против Франции

и всколыхнула всех европейских монархов,

чтобы наконец при Ватерлоо положить конец не императорской власти,

но революции, которая вполне наивно

отважилась реализовать в области практической политики

частные взгляды английских мыслителей...

То, что называли здесь оппозицией,

представляло собой позицию одной из партий знати,

когда правительством руководила другая...

Начиная с Монтескьё, английские учреждения расхваливались на континенте

с воодушевлённым непониманием...

Англия была для них образцом лишь в одном отношении.

Именно, когда буржуазия принялась превращать абсолютное государство

обратно в сословное,

в Англии она обнаружила картину, которая никогда здесь другой и не бывала.

Разумеется, здесь в одиночку правила знать, однако по крайней мере не корона.

Результатом эпохи и основной формой континентальных государств

к началу цивилизации оказывается "конституционная монархия",

крайним вариантом которой

представляется республика в современном понимании этого слова...

Культура - это культура письма и чтения.

Печатная книга - символ бесконечности во времени,

пресса - бесконечности пространственной.

Перед лицом чудовищной власти и тирании этих символов...

В конституциях литературу науськивают на знание людей и обстоятельств,

язык - на расу, абстрактное право - на традицию, доказавшую свою успешность.

Без какого-либо принятия в расчёт того, останется ли при этом

погружённая в поток событий нация работоспособной и "в форме".

Оставшийся в одиночестве Мирабо отчаянно и безуспешно боролся

с собранием, которое "путало политику с романом".

Не только три доктринёрские конституции эпохи -

французская 1791-го года и немецкие 1848-го и 1919-го годов,

но практически все конституции вообще

не желают видеть великой судьбы мира фактов,

полагая, что тем самым её опровергли.

Вместо всего непредвиденного,

взамен случайности сильных личностей и обстоятельств

править должна не каузальность - вневременная, справедливая,

неизменно одна и та же рассудочная связь причины и действия.

Примечательно то, что ни в одной конституции

не имеется понятия денег как политической величины.

Все они содержать одну чистую теорию.

Устранить эту двойственность в существе конституционной монархии

оказывается невозможно.

Действительное и мыслимое, труд и критика резко здесь друг другу противостоят,

и взаимные трения - это есть то,

что представляется среднему образованному человеку внутренней политикой.

Лишь в Англии

привычные приёмы администрирования сохранили свою монолитность.

Раса утвердила здесь своё превосходство над принципом.

Здесь с самого начала догадывались о том,

что действительная,

то есть направленная исключительно на исторический успех, политика

основывается на муштре, а не на образовании.

Образование может довести муштру до блеска, однако не способно её заменить.

В результате высшее английское общество,

школа Итона, Бейлльол-колледж в Оксфорде становятся местами,

где политики муштруются последовательно и правильно,

муштруются как знатоки, владеющие тайным тактом вещей,

в том числе и безмолвной поступью мнений и идеалов.

Поэтому здесь, нисколько не опасаясь, что поводья выскользнут из рук,

и допустили, чтобы, начиная с 1832-го года

над руководимым этими знатоками существованием

прошумел целый вихрь фундаментальных буржуазно-революционных идей.

Эти люди

имели тренированность, гибкость и управляемость человеческого тела,

которое предощущает победу, сидя верхом на бешено несущейся лошади.

Великим фундаментальным положением

было позволено привести в движение массы,

поскольку здесь наличествовало понимание,

что только деньги в конечном итоге

в состоянии привести в движение великие принципы,

и вместо брутальных методов 18-го века

были найдены более тонкие и не менее действенные,

самым простым среди которых оказывается угроза расходов на новые выборы...

В Англии, где не было вовсе никакой конституции,

зато пребывание "в форме" наличествовало реально,

демократию видели насквозь...

Неясное ощущение того же самого не исчезало на континенте никогда...

Должна ли династия служить парламенту, или, наоборот, он - ей?

Вот что было предметом раздора,

за которым забывались внешнеполитические конечные цели...

Высшую политику "направляли",

низшая представляла собой безнадёжную перебранку.

Таким образом, армия и бюрократия сделались в конце концов самоцелями,

поскольку с уходом Бисмарка не стало человека,

для которого они могли быть средствами

даже без содействия целого племени политиков, создаваемого лишь традицией.

Парламентаризм пребывает сегодня в полном упадке.

Он был продолжением буржуазной революции иными средствами,

он был революцией третьего сословия 1789-го года,

приведённой в легальную форму

и связанной в правительствующее единство с её противницей, династией.

В самом деле, всякая современная избирательная кампания -

это проводимая посредством избирательного бюллетеня

и разнообразных подстрекающих средств, речей и писаний

гражданская война,

и всякий крупный партийный вождь - своего рода гражданский Наполеон.

Эта рассчитанная на длительность форма,

принадлежащая исключительно западной культуре,

обнаруживает тяготение к бесконечному,

историческую предусмотрительность, и попечение, и волю к тому,

чтобы упорядочить отдалённое будущее,

причём в соответствии с нынешними буржуазными принципами...

Но несмотря на это, парламентаризм никакая не вершина,

но краткий переход от позднего времени с его органическими формами

к эпохе великих одиночек посреди сделавшегося бесформенным мира...

Сохранить форму даже там, где она вступает в противоречие с преимуществом,

- на этом соглашении основывается возможность парламентаризма.

То, что он достигнут, означает, что он уже преодолён.

Несословие снова распадается на естественные группы по интересам;

пафос страстного и победоносного сопротивления остался позади.

И как только форма более не обладает притягательной силой юного идеала,

ради которого люди идут на баррикады,

появляются внепарламентские средства для того,

чтобы добиться цели вопреки голосованию и без него,

и среди них деньги, экономическое принуждение, и прежде всего забастовка.

Ни массы крупных городов, ни сильные одиночки

не испытывают перед этой формой, лишённой глубины и прошлого,

подлинного благоговения,

и как только совершается открытие, что это одна только форма,

в маску и тень превращается и она сама...

Парламентаризм делается производящим глубокое впечатление

на толпу верующих представлением,

между тем как центр тяжести большой политики,

хотя от короны он юридически сместился к народному представительству,

перераспределяется с последнего на частные круги и волю отдельных личностей.

Первая мировая война почти завершила такое развитие событий.

Что до Америки, которая до сих пор стояла особняком

и была скорее регионом, чем государством,

то с вступлением её в мировую политику

сосуществование президентской власти и конгресса делается несостоятельным,

и во времена действительной опасности

оно уступит место бесформенным силам,

с чем уже давно на собственном опыте

познакомились Южная Америка и Мексика...

Тем самым произошло вступление в эпоху колоссальных конфликтов,

в которой мы теперь и пребываем...

На первых порах насчитывается семь великих держав,

которые вступают в эту замешанную череду чудовищных войн и революций

поначалу без каких-либо определённых планов,

но впоследствии всё с большей ясностью видят неизбежный конечный результат.

Столетием спустя их всё ещё пять...

Фактически это то же противоречие, что и между Римом и эллинизмом:

там жёсткая и определённая воля к власти,

здесь склонность к мечтаниям и мироулучшительству...

Никакой другой период, кроме периода борющихся государств,

с такой явственностью не обнаруживает всемирно-историческую альтернативу:

великая форма или великая единоличная власть.

Ровно настолько же,

насколько нации перестают находиться в форме в политическом отношении,

возрастают возможности энергичного частного человека,

который желает быть творцом в политике и рвётся к власти любой ценой,

так что явление такой фигуры может сделаться судьбой целых народов и культур.

События становятся беспредпосылочными по форме.

На место надёжной традиции, вполне способной обойтись без гения,

потому что она сама - космическая сила в высшей её степени,

приходят теперь случаи появления великих людей факта;

случайность их восхождения

в одну ночь выводит даже самый слабый народ на самое остриё событий,

а случайность их смерти способна обрушить мир

из укреплённого личностью порядка непосредственно в хаос...

С бонапартизмом,

являющимся прологом к эпохе безусловной исторической бесформенности,

начинается настоящий расцвет великих одиночек...

Культура связала все силы в строгую форму.

Теперь они освободились от пут,

и "природа", то есть космическое, вырывается непосредственно на свободу.

Поворот от абсолютного государства к сражающемуся,

сообществу народов начинающейся теперь цивилизации,

он знаменует собой переход от правления в стиле и такте крепкой традиции

к высшему произволу и своеволию...

Великие межгосударственные сражения повсюду перемежаются

схватками внутригосударственными,

чудовищными по своему течению революциями,

которые все служат внегосударственным

и в конечном счёте чисто персональным вопросам о власти.

Ни одна из бесчисленных революций этой эпохи не достигла цели.

Историческим фактом остаётся лишь ускоренный демонтаж

восходящих к древности форм, расчищающий дорогу цезарианским силам.

То же самое относится и к войнам,

в которых армия и её тактика всё в большей степени создаются не эпохой,

но оказываются творением ничем не сдерживаемых отдельных вождей,

которые довольно часто

обнаруживают скрывавшийся в них гений поздно и лишь по случаю...

Методы ведения войны, её средства и цели

принимают совершенно иные, натуралистические, ужасающие формы.

Это уже не дуэли 18-го века в рыцарских формах, где

существуют твёрдо установленные правила относительно высшего предела сил,

которые допустимо пустить в ход,

относительно условий, которые может поставить победитель,

когда кто-то из участников объявляет свои силы исчерпанными.

Теперь это борьба разъярённых людей, пускающих в ход все средства,

и дело здесь доходит до полного изничтожения сил противника...

Первый значительный пример такого возврата к природе -

революционные и наполеоновские армии...

Вот и военная техника неспешно следует во всех культурах за техникой ремесла,

но с началом всякой цивилизации внезапно перехватывает лидерство

и без всяких церемоний

ставит себе на службу все без исключения материальные возможности.

Именно в связи с военными потребностями

бывают открыты совершенно новые области,

но именно поэтому

военная техника во многом несовместима с личным героизмом человека расы,

с благородным этносом и тонким духом позднего времени...

Заложенная в существе цивилизованного человека

склонность к скорости, подвижности и массовым воздействиям

связалась в конце концов в западноевропейско-американком мире

с волей к господству над природой и привела к динамичным методам,

которые в соседстве с нашей транспортной и промышленной техникой

представляются чем-то совершенно естественным.

Наполеон поместил артиллерию на конную тягу,

то есть сделал её высокоподвижной,

а массовую революционную армию он расформировал,

превратив её в систему высокоманевренных независимых соединений

и доведя их чисто физическое действие до ураганного огня...

Вторую фазу

знаменует собой американская Гражданская война 1861 - 1865 годов.

Здесь были впервые опробованы

железные дороги для перемещения крупных воинских контингентов,

электрический телеграф - для службы разведки, паровой флот - для блокады,

и были изобретены броненосец, торпеда, нарезное огнестрельное оружие

и сверхкрупные орудия огромной дальнобойности.

Третий этап знаменует разыгравшаяся после прелюдии русско-японской войны

Первая мировая война:

она поставила себе на службу воздушные и подводные вооружения

и подняла скорость совершения изобретений до ранга нового оружия.

Затрачиваемым силам повсюду в эту эпоху

соответствует жёсткость принимаемых решений...

Сама идея стереть с лица земли одну из ведущих державных сил

представилась бы кощунством по отношению сразу ко всем богам...

Империализм оказывается столь неизбежным результатом всякой цивилизации,

что хватает народ за грудки и заставляет играть роль господина,

если тот от неё уклоняется...

Знаменитая сцена,

когда настоятель Феодор возвещал императору Льву Пятому свою покорность.

"Слушай же, раз ты желаешь получить от нас ответ.

Павел сказал: "Иных Бог поставил в церкви апостолами, других пророками".

Про императора же он ничего не сказал.

Даже если нам повелит ангел, мы его не послушаем;

так насколько же меньше можем мы послушаться тебя!"

Для нас эпоха борющихся государств

началась с Наполеона и его насильственных мероприятий.

Это в его голове впервые зародилась

идея военного и в то же время глубоко народного мирового господства,

коренным образом отличного империи Карла Пятого

и даже современной Наполеону английской колониальной империи.

Если 19-ый век небогат большими войнами и революциями

и самые тяжёлые кризисы были преодолены дипломатическими средствами,

на конгрессах,

то причина этого

заключается как раз в постоянной сверхнапряжённой готовности к войне,

так что в последнюю минуту страх перед последствиями

не раз приводил к откладыванию окончательного решения

и к замене войны политическими шахматными ходами.

Ибо этот век -

век гигантских постоянных армий и всеобщей воинской обязанности.

Со времени Наполеона сотни тысяч, а под конец и миллионы солдат

постоянно готовы к выступлению, на рейдах стоят колоссальные флоты,

обновляющиеся каждые десять лет.

Это война без войны,

война-аукцион по количеству вооружений и по боевой готовности,

война чисел, скорости, техники,

и дипломаты ведут переговоры не между дворами,

а между ставками верховных главнокомандующих.

Чем дольше отсрочка разрядки,

тем чудовищнее средства, тем нестерпимее напряжение.

Эта динамическая форма борющихся государств

в первое столетие её существования,

однако разрядкой мировой войны столетие завершилось...

На смену постоянным армиям будут впредь постепенно приходить

профессиональные армии добровольных и бредящих войной солдат,

миллионы сменятся сотнями тысяч...

Но простое существование этих армий войны не отменяет.

Они здесь для войны, и они её хотят.

Через два поколения появятся те,

чья воля сильнее суммарной воли всех жаждущих покоя.

В эти войны за наследство целого мира будут вовлечены континенты,

мобилизованы Индия, Китай, Южная Африка, Россия, ислам,

в дело будут введены новые и сверхновые техники и тактика.

Великие центры мировых столиц

будут совершенно произвольно распоряжаться меньшими государствами,

их регионами, их экономикой и людьми...

Раздающийся в промежутке между этими катастрофами,

полными крови и ужасов,

призыв к примирению народов и к миру на Земле

является неизбежным отзвуком и фоном колоссальных событий...

Можно как угодно расценивать желание этого,

однако следует иметь мужество видеть вещи такими, как они есть.

Это-то и есть отличительный признак человека расы,

лишь в существовании которого и появляется история.

Если жизни суждено быть великой, она сурова.

Такая жизнь допускает выбор только между победой и поражением,

а не между миром и войной,

и жертвы, принесённые за победу, составляют часть её.

История никогда не снисходила до того,

чтобы обращать внимание на подобные предложения...

Путь от Александра к Цезарю однозначен и неизбежен,

и наиболее сильная нация всякой культуры должна по нему пройти

вне зависимости от того, желает ли она этого и знает ли о том или нет.

От суровости этих фактов не укроешься.

Гаагская мирная конференция 1907-го года

была прелюдией Первой мировой войны,

Вашингтонская 1921-го года явится ею для новых войн.

История этого времени не игра, из которой можно выйти в любой момент.

Погибнуть или устоять - третьего не дано.

Единственная мораль, которую допускает сегодня логика вещей, -

это мораль альпиниста на крутом гребне. Минутная слабость, и всё кончено.

Однако вся сегодняшняя "философия" -

это внутреннее капитулянтство и само-расслабление.

И ещё трусливая надежда на то,

что с помощью мистики удастся увильнуть от фактов...

Традиции старинного благородного общества,

поскольку в них наличествует честь, самоотверженность, дисциплина,

подлинное ощущение великой миссии,

то есть расовые качества, чутьё на долг и жертву, -

эти традиции

способны сплотить вокруг себя поток существования целого народа,

они позволят перетерпеть это время и достичь берегов будущего.

"Быть в форме" - от этого зависит теперь всё.

Приходит тяжелейшее время из всех,

какие только знает история высшей культуры.

Последняя раса, остающаяся "в форме", последняя живая традиция,

последний вождь, опирающийся на то и другое, -

они-то и рвут ленточку на финише...

Цезарь понял: "Республика - ничто, одно только название, ни тела, ни вида".

Цезаризмом я называю такой способ управления,

который, несмотря на все государственно-правовые формулировки,

вновь совершенно бесформен по своему внутреннему существу...

Дух всех этих форм умер.

И потому все учреждения,

с какой бы тщательностью ни поддерживались они в правильном состоянии,

начиная с этого момента не имеют ни смысла, ни веса.

Значима лишь всецело персональная власть, которой

в силу своих способностей пользуется Цезарь или кто угодно на его месте.

Это возврат из мира завершённых форм к космически-внеисторическому.

На место исторических эпох снова приходят биологические периоды.

В начале, там, где цивилизация движется к полному расцвету - то есть сегодня

- высится чудо мировой столицы,

этот великий каменный символ

всего бесформенного, чудовищного, великолепного,

надменно распространяющегося вдаль.

Оно всасывает в себя потоки существования бессильной деревни,

эти человеческие толпы, передуваемые с места на место,

как дюны, как текучий песок, ручейками струящийся между камней.

Дух и деньги празднуют здесь свою величайшую и последнюю победу.

Это самое искусное и самое изысканное из всего,

что являлось в светомире человеческому глазу, нечто жутковатое и невероятное,

пребывающее уже

почти по ту сторону возможностей космического формообразования...

В образе демократии восторжествовали деньги.

Было время, когда политику делали только они, или почти только они.

Однако стоило им разрушить старинные культурные порядки,

как из хаоса является новая, всепревосходящая,

достигающая до первооснов всего становления величина:

люди цезаревского пошиба.

Всемогущество денег перед ними улетучивается.

Императорское время знаменует собой конец политики духа и денег.

Силы крови, первобытные побуждения всякой жизни,

несломленная телесная сила

снова вступают в права своего прежнего господства.

Раса вырывается наружу в чистом и неодолимом виде:

побеждает сильнейший, а всё прочее - его добыча.

Она захватывает мироправство,

и царство книг и проблем цепенеет или погружается в забвение.

Начиная с этого момента

вновь возможны героические судьбы в стиле предвремени...

С началом императорского времени нет больше никаких политических проблем.

Люди удовлетворяются существующим положением и наличными силами.

Потоки крови

обагрили в эпоху борющихся государств мостовые всех мировых столиц,

чтобы превратить великие истины демократии в действительность

и вырвать права, без которых жизнь была не в жизнь.

Теперь эти права завоёваны, однако внуков не заставишь ими воспользоваться.

Ещё сто лет -

и даже историки уже не понимают этих старых поводов для раздора.

Уже во времена Цезаря приличная публика почти не участвовала в выборах.

Вся жизнь великого Тиберия была отравлена тем,

что наиболее способные люди его времени уклонялись от политики,

а Нерон даже угрозами не мог больше заставить всадников явиться в Рим,

чтобы воспользоваться своими правами.

Это конец большой политики,

некогда служившей заменой войне более духовными средствами,

а теперь вновь освобождающей место войне в её наиболее первозданном виде...

Цезарь видел вещи такими, как они есть,

и безо всякой сентиментальности устраивал своё господство,

как того требовала практика...

"Цезарь", а с другой стороны - горстка ограниченных идеологов,

скрывавших своё неудовольствие за философией

и пытавшихся, базируясь на ней, заговорами пропихнуть свой идеал.

В Риме это были стоики, в Китае - конфуцианцы...

Цезарь пал жертвой стоических мечтателей,

бредивших идеалом, сделавшимся невозможным...

Однако "свобода" не означала ничего, кроме олигархии нескольких семей...

Само собой разумеется и то, что рядом с духом за содеянным

стояли также и деньги, крупная римская собственность,

усматривавшая в цезаризме конец своего всесилия...

В том же положении

находились китайские Цезари по отношению к школе Конфуция,

которая, разработав некогда свой идеал государственного устройства,

была теперь не в состоянии смириться с действительностью.

Большое книгосожжение -

это уничтожение части философско-политической литературы

и упразднение преподавательского дела и тайных организаций.

Даосизм, напротив, поддерживался, потому что проповедовал уход от политики.

Мир теперь является ареной трагических семейных историй,

которые приходят на смену истории государств...

С установлением мира во всём мире, мира высокой политики,

"сторона меча" отступает назад и снова господствует "линия прялки":

теперь имеется лишь частная история, частная судьба, частное честолюбие,

начиная с жалких потребностей феллахов и до яростных распрей Цезарей

из-за личного обладания миром.

Войны в эпоху мира во всём мире - это частные войны,

более чудовищные, чем все государственные войны,

потому что они не "в форме"...

Ибо мир во всём мире - который воцарялся уже часто -

содержит в себе частный отказ колоссального большинства от войны,

однако одновременно с этим и неявную их готовность сделаться добычей других,

которые от войны не отказываются.

Начинается всё желанием всеобщего примирения,

подрывающим государственные основы,

а заканчивается тем, что никто пальцем не шевельнёт,

пока беда затронула лишь соседа.

Уже при Марке Аврелии всякий город,

всякая крохотная территория думала лишь о себе,

и деятельность правителя была его частным делом,

как деятельность всякого другого.

Для тех, кто обитал далеко,

он сам, его войска и цели были совершенно так же безразличны,

как намерения германских вооружённых ватаг.

Из этих душевных предпосылок развивается второе движение викингов.

Пребывание "в форме"

переходит с наций на шайки и свиты, следующие за авантюристами,

для которых население не более чем составная часть ландшафта...

С формированием государства отправляется на покой и высокая история.

Человек снова делается растением, прикреплённым к своей полоске,

тупым и длящимся.

На первый план выходит вневременная деревня, "вечный" крестьянин,

зачинающий детей и бросающий зерно в Мать-Землю, -

прилежное, самодостаточное копошение,

над которым проносятся бури солдатских императоров.

Посреди края лежат древние мировые столицы, пустые скорлупы угасшей души,

которые неспешно обживает внеисторическое человечество.

Всяк живёт со дня на день, со своим малым счастьем, и терпит.

Массы гибнут в борьбе завоевателей за власть и добычу сего мира,

однако выжившие заполняют бреши своей первобытной плодовитостью

и продолжают терпеть дальше.

И между тем как вверху происходит беспрестанная смена,

кто-то побеждает, а кто-то терпит крах,

из глубин возносятся молитвы,

возносятся с могучим благочестием второй религиозности,

навсегда преодолевшей все сомнения.

Здесь, в душах, и только здесь, сделался действительностью мир во всём мире.

Божий мир, блаженство седых монахов и отшельников.

Он пробудил ту глубину выносливости в страдании,

которой не узнал исторический человек за тысячи лет своего развития.

Лишь с завершением великой истории

вновь устанавливается блаженное, покойное бодрствование.

Это - спектакль, бесцельный и возвышенный,

как кружение звёзд, вращение Земли,

чередование суши и морей, льдов и девственных лесов на её лице.

Можно им восхищаться или, напротив, оплакивать -

однако он разыгрывается перед нами...

Философия политики

Мы много размышляем над понятием "политика".

Тем меньше мы понимаем, наблюдая действительную политику.

Великие государственные деятели

имеют обыкновение действовать непосредственно,

исходя из уверенного чутья на факты.

Профессиональные же мыслители

внутренне пребывали в отдалении от этой деятельности

и потому были способны лишь мудрить

со своими абстракциями, с мифическими образованиями,

такими, как "справедливость", "добродетель", "свобода".

Лишь намудрившись,

они прикладывали свою меру к историческим событиям прошлого и будущего.

За этим занятием они приходили к убеждению,

что политика существует лишь для того,

чтобы направлять ход мировых процессов

в соответствии с идеалистическими предписаниями...

Прожекты мироулучшителей

не имеют с исторической действительностью ничего общего.

Потоки человеческого существования мы называем историей.

Политика есть способ и манера,

в которых утверждает себя это текучее существование,

в которых оно растёт и одерживает верх над другими жизненными потоками.

Вся жизнь - это политика.

Жизненная энергия (витальность), которая в нас есть, стремится вперёд и вверх,

этот космический, страстный порыв к самоутверждению и власти,

растительно и расово остающаяся связанной с землёй, родиной,

эта направленность и определённость к действию, -

вот что, как жизнь политическая,

отыскивает великие решения повсюду среди высшего человечества

и должно их отыскивать, чтоб либо стать судьбой самому, либо её претерпеть.

Ибо мы можем только расти или отмирать.

Никакой третьей возможности не дано.

Всякий великий политик, этот центр силы в потоке событий,

обладает благородством

в ощущении своей призванности и внутренней связанности.

Напротив, всякий "дух" аполитичен,

и потому во всякой программной политике и идеологии

есть что-то священническое.

Лучшие дипломаты - это дети, когда они играют или хотят что-то получить.

Этой гениальной сноровке первых лет жизни никто никогда не учится,

с наступающем же в юности пробуждением она утрачивается.

Именно поэтому

государственный деятель - такое редкое явление среди зрелых мужчин.

Народ действителен только в отношении к другим народам.

Поэтому естественное, расовое отношение между ними - это война.

Война - первополитика всего живого,

причём до такой степени, что борьба и жизнь - в глубине одно и то же,

и с желанием бороться угасает также и бытие.

И если высокая политика

желает являться замещением меча более духовным оружием,

и предмет тщеславия всякого политика состоит в том,

чтобы в войне больше не возникало нужды,

изначальное родство между дипломатией и военным искусством

всё же сохраняется:

характер борьбы, тактика, военные хитрости,

необходимость наличия материальных сил, чтобы придать операциям вес.

Той же самой остаётся и цель:

рост собственной жизненной единицы, сословия или нации, за счёт других.

Быть центром действия, деятельным средоточием множества,

поднять внутреннюю форму собственной личности

до формы целых народов и эпох, взять историю в свои руки,

чтобы вывести свой народ или племя и его цели на передний край событий, -

это едва сознаваемое и почти неодолимое стремление

всякого единичного существа, имеющего историческое предназначение.

Бывает только личностная история и в силу этого только личностная политика...

Политическая одарённость людского множества -

не что иное, как доверие к руководству.

Однако его надо приобрести:

оно должно медленно созревать, подкрепляться успехами и делаться традицией.

Недостаток лидерских свойств в правящем слое

порождает у руководимых ощущение недостаточной безопасности,

причём в виде неинстинктивной, докучливой критики,

уже одно наличие которой приводит народ к потере формы.

Но как делается политика?

Прирождённый государственный деятель -

в первую очередь знаток, знаток людей, ситуаций, вещей.

Он обладает "взглядом", который без промедления очерчивает круг возможного.

Так игрок бросает один взгляд на противника и же знает свой следующий ход...

Потому-то так важно понимать эпоху, для которой человек рождён.

Кто не ощущает её наиболее потаённых сил и их не понимает,

кто не чувствует в себе самом чего-то такого, что влечёт его вперёд,

кто верит во внешность - в общественное мнение, громкие слова и идеалы,

тот для её событий не годится. Это они властвуют над ним, а не он над ними...

Государственному деятелю высокого ранга

следует быть и воспитателем в великом смысле этого слова,

причём не вещать от имени некой морали или учения,

но действиями являть собой пример для подражания...

Творчески действовать в живом, не образовывая, но муштруя,

преобразуя тип целых сословий и народов,

способна только великая личность, вплетённая в неё космическая сила...

Честолюбие, чувство долга, дисциплина, решимость -

этому из книг не научишься.

Это пробуждается в текучем существовании с помощью живого примера...

От политикана, игрока ради удовольствия, ловца счастья на вершинах истории,

корыстного и тщеславного, как и от педантичного ревнителя идеала,

подлинный государственный деятель отличается тем,

что он может требовать жертв и их получает,

потому что его ощущение собственной необходимости времени и нации

разделяется тысячами, в корне их преобразует

и делает способными на такие дела,

которые в ином случае не были бы им по плечу.

Это относится и к церквам.

Мир завоевала не христианская проповедь, но христианский мученик,

и тем, что у него достало на это сил, он обязан не учению,

но стоящему у него перед глазами образу - Человеку на кресте.

Бывают мгновения - высшие точки космических потоков,

в которые одиночка воспринимает своё тождество с судьбой и центром мира

и ощущает свою личность почти что оболочкой,

в которую в данный момент облачается будущее.

Первая задача:

что-то сделать самому, которая, не столь видная,

однако более тяжкая и великая в своих отдалённых следствиях:

создать традицию,

подвести других к тому, чтобы они продолжили твоё дело, его такт и дух...

Тем самым государственный деятель делается творцом новой жизни...

Сам он через годы исчезнет из жизненного потока.

Однако вызванное им к существованию меньшинство - другое существо

приходит на его место.

Одиночка в состоянии породить это космическое нечто,

эту душу правящего слоя, и оставить его после себя как наследника;

так и производились в истории все долговременные последствия.

Великий государственный деятель редок.

Однако создать традицию - значит исключить случайность.

Традиция муштрует высокий средний уровень,

на который вполне может положиться будущее.

Крепкая традиция притягивает к себе таланты со всех сторон

и с небольшими дарованиями добивается больших успехов...

Если этого не случается,

вместо монолитного правящего слоя мы имеем сборище умов,

оказывающееся беспомощным перед лицом непредвиденных обстоятельств...

Если же повезёт, возникнет "суверенный народ",

пополняющее само себя вышколенное меньшинство

со стабильной, созревшей в ходе длительного опыта традицией,

заставляющее всякое дарование подпасть под свои чары и его использующее,

и именно поэтому находящееся в созвучии с управляемой им остальной нацией.

Такое меньшинство неспешно делается подлинной расой,

даже если оно когда-то было партией.

Оно принимает решения с уверенностью крови, а не рассудка,

именно поэтому всё в нём происходит "само собой".

Это означает замену великого политика великой политикой.

Однако что такое политика?

Искусство возможного. Это старинное изречение, и им сказано почти всё.

Садовник может вырастить растение из семени или его привить.

Он может дать развиться скрытым в нём возможностям,

его мощи и его убранству, его цветам и плодам...

От его чутья на возможное, а значит необходимое

зависит совершенство растения, его сила, вся его судьба.

Однако фундаментальная форма и направление его существования,

его этапы, скорость и длительность, "закон, что их определяет", не в его власти.

Растение должно это реализовать, иначе оно пропадёт.

И то же самое справедливо и применительно

к колоссальному растению "культуры",

и к политическим формам потока существования человеческих поколений.

Великий государственный деятель - это садовник своего народа.

Всякий действующий рождён во времени и для какого-то времени.

Тем самым очерчен круг того, что достижимо для него.

Дедам бывает дано одно, а внукам что-то другое,

а значит у них особые задачи и цели.

Далее круг оказывается ещё более суженным

границами его личности и качествами его народа,

обстоятельствами и людьми, с которыми он должен работать.

Политика высокого ранга отличает то,

что ему редко приходится приносить жертвы

по причине заблуждений насчёт этих границ,

но в то же время

ничего из того, что может быть реализовано, он из виду не упускает.

Кроме того, он никогда не путает

то, что существовать должно, с тем, что существовать будет.

Основные формы государства и политической жизни,

направление и состояние их развития

даются временем и изменению не подлежат...

Тайна всех побед кроется в организации невидимого...

В истории бывают изгибы, вдоль которых знаток, дабы не утратить контроль,

может долгое время дрейфовать.

Во всякой ситуации есть своя мера податливости,

и ошибиться относительно этой меры нельзя...

Необходимое следует делать вовремя...

Политические формы -

это живые формы, изменяющиеся в определённом направлении.

Если это движение хотят затормозить

или переориентировать его в направлении идеала,

мы с неизбежностью оказываемся "не в форме".

Задача государственного деятеля состоит в том,

чтобы работать с наличными и историческими формами и в них.

Средства и методы задаются эпохой и принадлежат к её внутренней форме.

Современные средства на долгие годы останутся парламентскими:

выборы и пресса.

Можно думать о них всё, что угодно, почитать их или презирать,

однако ими следует владеть.

Что до свободной прессы, то пускай мечтатели удовольствуются тем,

что она "свободна" по конституции;

знаток же спрашивает лишь о том, в чьём распоряжении она находится.

Политика - это та форма,

в которой протекает история одной нации посреди множества других.

Великое искусство -

удерживать собственную нацию внутренне "в форме" для событий вовне.

Народ не пребывает в мире в одиночестве,

и вопрос о его будущем

решается соотношением его сил с другими народами и силами,

а не просто на основе внутренней упорядоченности.

А поскольку взгляд обыкновенных людей так далеко не простирается,

соответствующей дальновидностью

должно обладать за всех прочих правящее меньшинство,

то меньшинство, в котором государственный деятель

только и обретает инструмент для исполнения своих намерений.

Ведущие силы в ранней политике всех культур чётко определены...

Политика этого времени ограничивается тем,

чтобы действовать в рамках той формы, что дана.

Поворот наступает, как только вместе с большим городом

предводительство принимает на себя несословие, буржуазия.

Теперь политическая форма

оказывается возвышенной до яблока раздора, до проблемы.

Политика становится бодрой.

Против крови и традиции восстают силы духа и денег.

На место органического приходит организованное, на место сословия - партия.

Воля к власти сильней всякой теории.

Вначале руководство и аппарат возникают ради программы;

затем те, кто к ним прибился, защищают свои места из-за власти и добычи,

и, наконец, программа окончательно исчезает из памяти

и организация принимается работать только ради самой себя...

Это не крах, но смысл и конечный результат демократии,

и сетования идеалистов на несбывшиеся надежды

говорят только об их глухоте к неумолимой двойственности истин и фактов

и внутренней связанности духа и денег между собой...

Мы пребываем посреди эпохи неограниченной веры во всесилие разума.

Великие общие понятия "свобода", "право", "человечество", "прогресс"

священны.

Великие теории - всё равно что Евангелия. Их убедительность

основывается не на доводах, но на сакраментальной благодати их лозунгов.

Люди обращаются, они с жаром впитывают слова,

прилепляются к их провозвестникам;

люди становятся мучениками - на баррикадах, на полях битвы, на эшафотах,

а трезвая критика представляется низкой, кощунственной и достойной смерти...

Только опыт научил нас, что права народа и влияние народа - вещи разные

В начале демократии весь оперативный простор принадлежит одному духу.

Не может быть ничего благороднее и чище,

чем ночное заседание 4 августа 1789 года,

клятва, умонастроение, господствующее в церкви,

где люди, имея власть в своих руках,

вели бесконечные дебаты по поводу всеобщих истин,

а в это время реальные власти собрались с силами

и отодвинули фантазёров в сторону.

Однако уже довольно скоро

о себе заявляет другая составляющая всякой демократии, напоминая о том,

что конституционными правами можно воспользоваться, лишь имея деньги...

Пробуждается, наконец, ощущение того, что всеобщее избирательное право

вообще никакого действительного права не содержит

даже в смысле выбора между партиями,

потому что выросшие на его почве властные образования

господствуют посредством денег

над всеми духовными средствами воздействия, устными и письменными,

тем самым произвольно направляя мнение отдельного человека о партиях,

между тем как сами партии

посредством находящихся в их распоряжении должностей, влияния и законов

муштруют племя своих приверженцев...

"Право народа на самоопределение" - лишь учтивый оборот речи...

Чем большим становилось богатство,

которое могло сконцентрироваться в руках отдельных лиц,

тем в большей степени

борьба за политическую власть трансформировалась в вопрос денег.

Это не вырождение нравов, это сами нравы, нравы зрелой демократии,

с роковой неизбежностью принимающей такие формы.

На демократической почве

конституционные права без денег - ничто, с деньгами же - всё...

Европейско-американская политика с помощью прессы создала

простирающееся на всю Землю силовое поле духовных и денежных напряжений,

включённым в которое, да так, что он это не осознаёт,

оказывается всякий отдельный человек,

обязанный отныне думать, желать и действовать так,

как полагает целесообразным некая личность,

господствующая где-то в дальней дали...

Здесь нет индивидуального общения:

пресса и связанные с ней электро-службы новостей

держат бодрствование целых народов и континентов

под отупляющим ураганным огнём фраз, лозунгов, воззрений, сцен, чувств

день за днём, год за годом,

так что всякое "я" делается чистой функцией колоссального духовного "нечто".

Деньги совершают свой путь в политике

не как металл, передаваемый из рук в руки.

Они не превращаются в развлечения и вино.

Они преобразуются в силу

и количеством своим определяют интенсивность такой обработки.

Порох и книгопечатание - одной крови...

Производимое в массовом порядке

и распространяемое по бесконечным пространствам

печатное слово становится чудовищным оружием

в руках того, кто умеет с ним обращаться...

Перед воздействием этой духовной артиллерии

мы сегодня до такой степени безоружны,

что почти никто не способен внутренне дистанцироваться,

чтобы составить обо всей чудовищности этого действа ясное представление...

Газетой демократия полностью вытеснила книгу

из духовной жизни народных масс.

Книжный мир с его изобилием точек зрения,

принуждающим мышление к выбору и критике,

сделался по преимуществу достоянием лишь узких кругов.

Народ читает одну, "свою" газету,

которая ежедневно в миллионах экземпляров проникает во все дома,

уже с утра пораньше околдовывает умы своими чарами

и самим своим внешним видом обрекает книги на забвение;

а если та или другая книга всё же в поле зрения попадает,

предпринятой заблаговременно критикой газета их действие выключает.

Что есть истина?

Для толпы истина - это то, что постоянно приходится читать и слышать.

Истинно то, чего желает пресса.

Её командиры создают, преобразуют, подменяют истины.

Три недели работы прессы - и весь мир познал истину.

Её доводы остаются неопровержимыми до тех пор,

пока имеются деньги на то, чтобы безостановочно её повторять.

Динамика прессы желает долговременных воздействий.

Она желает постоянно держать умы под прессом.

Её аргументы опровергаются,

как только у контраргументов отыскивается большая денежная сила,

которая и принимается с ещё большей частотой доносить их до всех ушей и глаз.

В тот же миг магнитная стрелка общественного мнения

повёртывается к более сильному полюсу.

Всяк тут же себя убеждает в новой истине.

Происходит внезапное пробуждение от заблуждения.

Деньги торжествуют и здесь, заставляя свободные умы себе служить.

Никакой укротитель не добился большей покорности от своей своры.

Народ как толпу читателей выводят на улицы,

и она ломит по ним, бросается на обозначенную цель, грозит и вышибает стёкла.

Кивок штабу прессы - и толпа утихомиривается и расходится по домам.

Пресса сегодня - это армия, заботливо организованная по родам войск,

с журналистами-офицерами и читателями-солдатами.

Читатель не знает, да и не должен знать о том, какую роль при этом играет.

Некогда запрещалось иметь смелость мыслить самостоятельно;

теперь это разрешено, однако способность к тому утрачена.

Всяк желает думать лишь то, что должен думать,

и воспринимает это как свою свободу.

И вот ещё одна сторона этой поздней свободы:

всякому позволено говорить, что хочет;

однако пресса также свободна выбирать, обращать ей внимание на это или нет.

При подготовке к Первой мировой войне пресса целых государств

была финансово подчинена руководству Лондона и Парижа,

а вместе с ней

в жёсткое духовное порабощение попали соответствующие народы.

Чем более демократична внутренняя форма нации,

тем с большей лёгкостью и полнотой подвергается она этой опасности.

Таков стиль 20-го века. Демократ прежнего закала

требовал бы сегодня не свободы для прессы, а свободы от прессы,

однако вожди желают,

чтобы в массах было гарантировано благоприятное о них мнение...

Книги являются личностным выражением,

проповедь и газета повинуются внеличностной цели.

Диктатура партийных лидеров опирается на диктатуру прессы.

С помощью денег делаются попытки вырвать толпы читателей и целые народы

из-под чужого влияния и подчинить их собственной идейной муштре.

Они узнают здесь лишь то, что им следует знать,

и картина их мира формируется высшей волей...

Это конец демократии.

Мышление, а тем самым и действия массы удерживаются в железных тисках.

Как английская королевская власть в 19-ом веке, так парламент в 20-ом веке

неспешно становятся пышным и пустым спектаклем.

Деньги организуют весь ход выборов в интересах тех, у кого они имеются,

и проведение выборов становится заранее оговоренной игрой,

поставленной как народное самоопределение...

С помощью денег демократия уничтожила саму себя -

после того как деньги уничтожили дух...

Капиталистическая экономика опротивела всем до отвращения...

Именно поэтому

ныне разворачивается решающая схватка между демократией и цезаризмом,

между ведущими силами диктаторской капиталистической экономики

и чисто политической волей Цезарей к порядку.

Чтобы понять это,

чтобы постигнуть эту решающую схватку между экономикой и политикой,

в которой политика отвоёвывает назад своё царство,

необходимо бросить взгляд на историю экономики...

Деньги

Воззрение на политику и её соотношение с экономикой

определялось во всех экономических теориях островным положением Англии.

Создали эту картину экономики Давид Юм и Адам Смит...

Всякая экономическая жизнь есть выражение душевной жизни...

Экономика и политика - это две стороны

единого живого и текучего существования, а не бодрствования духа...

Бывают политические, а бывают экономические судьбы,

имеется вневременная взаимосвязь причины и следствия.

Таким образом, у жизни имеется

политический и экономический способ пребывания "в форме" для истории.

Они перекрывают друг друга, друг друга поддерживают и друг с другом борются,

однако политический момент - безусловно первый.

Потоки существования пребывают в экономической форме лишь для самих себя,

в политической же - для их соотношения с другими.

Питаться и сражаться:

различие в ранге той и другой стороны жизни

можно определить по их отношению к смерти.

Не бывает более глубокой противоположности,

чем противоположность голодной смерти и героической смерти.

Голод угрожает жизни экономически.

Целые народы

утратили расовую энергию вследствие убожества своего образа жизни.

Здесь умирают от чего-то, а не ради чего-то.

Политика жертвует людьми ради цели; они гибнут за идею.

Война - творец, голод - губитель всего великого.

В первом случае жизнь возвышается через смерть зачастую до той силы,

уже наличие которой означает победу;

во втором -

голод пробуждает отвратительный, низменный род жизненного страха,

при котором начинается борьба человеко-животных за существование...

Экономическая история означает нечто принципиально иное,

чем история политическая.

В политической истории

на первом плане находятся великие однократные судьбы.

Экономика - это только основа всякого осмысленного существования.

Важно не то, что люди - поодиночке и как народ в целом - находятся "в форме",

хорошо питаются и плодовиты, но для чего это нужно,

и, чем выше поднимается человек исторически,

тем значительнее его политическая и религиозная воля

превосходит по задушевности символики и силе выражения всё то,

что имеется в смысле формы и глубины в экономике...

С наступлением цивилизации начинается время,

когда смысл жизни оказывается не в том,

чтобы набраться сил для исполнения задачи,

но в счастье большинства, в спокойствии и уюте,

и на место большой политики приходит как самоцель экономическая политика...

Фундаментальные религиозно-аскетические понятия,

такие, как "самоотверженный" и "безгрешный",

не имеют внутри экономической жизни никакого смысла.

Для настоящего святого грех - экономика как таковая,

а не только ростовщичество и довольство богатством или зависть к нему бедных.

Религиозные и философские натуры

всем центром тяжести своего существования

пребывают вне экономики и политики, как и вне всех прочих фактов "этого мира".

Об этом мы знаем по эпохе Иисуса

и фундаментальному ощущению сегодняшней русскости,

а также по образу жизни Диогена или Канта.

Поэтому и избирают такие люди добровольную бедность и странничество

и укрываются в монашескую келью и кабинет учёного.

Религия и философия никогда не предаются экономической деятельности,

и занимается ею всегда лишь политический организм данной церкви

или социальный организм теоретизирующего общества.

Такая деятельность

всегда оказывается компромиссом с "этим миром" и знаком "воли к власти".

Религиозный человек будет впустую с катехизисом в руке

пытаться улучшить происходящее в окружающем политическом мире.

Мир же спокойно идёт своей дорогой,

предоставляя тому думать о нём всё, что угодно.

Перед святым открывается выбор: приспособиться

(и тогда он делается церковным политиком и бессовестным человеком)

или бежать от мира в отшельничество...

Философ, создавший полную абстрактной добродетели

и единственно верную социально-этическую систему,

желал бы экономической жизни глаза на то,

как ей следует себя вести и к чему стремиться.

Однако также и экономик, ничуть не смущаясь,

идёт дальше, предоставляя мыслителю выбор:

отступить и излить своё негодование по поводу этого мира на бумаге

или же вступить в него в качестве экономо-политика...

Политика и торговля неразделимы в своих истоках -

обе повелительны, личностны, воинственны, охочи до власти и добычи;

они приносят с собой совершенно иной взгляд на мир:

взгляд, устремлённый на мировую суету сверху вниз;

это ярко выражено в том, какие животные -

все эти львы, медведи, коршуны, соколы - подбирались для гербов.

Изначальная война - это всегда также и грабительская война,

изначальная торговля теснейшим образом связана с грабежом и пиратством.

В развитых своих формах политика и торговля,

как искусство приобретать материальное преимущество над противником

с помощью духовного превосходства,

являются заменой войны другими средствами.

Всякая дипломатия имеет предпринимательскую природу,

всякое предпринимательство - природу дипломатическую,

и оба они

основываются на проницательном знании людей и физиономическом такте...

Гордость родовым домом, отцовское наследие, семейные традиции

проходят схожий процесс формирования в том и другом случае;

"великие состояния" всё равно что королевства, и они имеют свою историю,

политическое честолюбие развилось из честолюбия купеческого.

Однако подлинный государь и государственный деятель желают властвовать,

подлинный предприниматель желает лишь быть богатым:

здесь происходит разделение завоёвывающей экономики на средство и цель.

Как средство управления она называется финансовым хозяйством.

Вся нация оказывается объектом взимания податей в виде налогов и пошлин,

используемых вовсе не на более вольготное поддержание жизни,

но для обеспечения её положения в истории и увеличения мощи.

Можно стремиться к добыче ради власти и к власти ради добычи.

Тот, кто преследует лишь экономические выгоды, как сегодня американцы,

будет не способен к чисто политическому мышлению.

В ходе принятия решений в сфере высокой политики

он неизменно окажется чьей-то пешкой, будет обманут и предан,

как показывает пример Вильсона,

особенно когда недостаток инстинкта государственного деятеля

восполняется нравственными побуждениями.

Вудро Вильсон (1856 - 1924), американский президент (1913 - 1921).

В данном случае имеется в виду вступление США в Первую мировую войну

(6 апреля 1917 года).

Поэтому такие великие экономические союзы современности,

как предпринимательство и работники,

будут громоздить одну политическую неудачу на другую,

если только не найдут себе в качестве вождя

подлинного политика, который, правда, ими воспользуется.

Великие успехи в деле, которым занимаешься, в наиболее широком смысле,

куда относится также и подъём на ведущие роли рабочих, журналистов, учёных,

пробуждают ощущение неограниченной публичной власти.

Только когда человек действительно перестаёт воспринимать своё предприятие

как частное дело, а цель его усматривать лишь в накоплении имущества,

он может сделаться из предпринимателя государственным деятелем.

Люди из мира политики сталкиваются с обратной опасностью -

что их воля и мышление перейдут от решения исторических задач

к банальному попечению о частном жизнеобеспечении...

Именно тут раскрывается потаённый ход высшей культуры.

Вначале появляются пра-сословия -

знать и духовенство с их символикой времени и пространства...

Но вот поток существования замыкается в каменную скорлупу города,

и начиная с этого момента деньги и дух перенимают историческое лидерство.

Героическое и святое становятся редки и отступают в узкие кружки.

Их место занимает холодная буржуазная ясность.

Ещё почти никак не отделённые друг от друга

политическая и экономическая жизнь, религиозное и экономическое познание

проникают друг в друга, соприкасаются и перемешиваются...

Феодализм предполагает экономику страны без городов.

С управляемым из городов государством появляется городская экономика денег,

поднимающаяся с началом цивилизации до диктатуры денег,

что происходит одновременно с победой демократии мировых столиц...

Наконец, мировая столица производит на свет мировую экономику -

цивилизационную, излучающуюся из очень ограниченного круга центров

и подчиняющую себе всё остальное как экономику провинциальную.

С ростом городов жизнеобеспечение становится

всё более изощрённым, утончённым, запутанным...

По отношению к этому экономическому движению

люди пребывают "в форме" как экономические классы.

Всякий единичный человек занимает определённое экономическое положение

внутри хозяйственного членения,

точно так же как он занимает какой-нибудь ранг внутри общества...

Первое и подлинное сословие - это знать.

Из неё выходит офицер и судья, и вообще всё,

относящееся к высоким правительственным и административным должностям...

Экономически первым и изначально является крестьянство,

сюда же относятся пастухи, рыбаки и охотники, просто производящий род жизни,

который только и делает возможным всякий другой.

Противостоит им торговый - посреднический и добычливый - образ жизни,

от изначального мореплавания до биржевых сделок мировых столиц.

Сюда же относится всё обращение,

совершающееся по рекам, шоссе, железным дорогам...

Это утончённый паразитизм,

абсолютно непроизводительный

и потому чуждый земле и блуждающий, "свободный"

и к тому же не отягощённый душевно нравами и обычаями земли:

жизнь, питающаяся от иной жизни.

И вот в промежутке между тем и другим вырастает теперь третий,

перерабатывающий, род экономики, то есть

техника со своими бесчисленными ремёслами, промыслами и профессиями.

Достижение результата - дело их чести и совести.

Сюда же относится и машинное производство, изобретатели, инженеры.

Их старейший цех и первообраз - это кузнецы...

В производящей, перерабатывающей и посреднической разновидности

экономики, как и во всём, относящимся к политике и жизни вообще,

существуют субъекты и объекты руководства,

целые группы, которые распоряжаются, решают, организуют, придумывают,

и другие, - которым доводится исключительно исполнять...

Реально существует необозримое количество видов

чисто исполнительской деятельности

в цеху и конторе, машбюро и корабельном трюме, в шахтах, на лугу и в поле.

Во всём, что с ними связано, достаточно часто отсутствует то, что придаёт жизни

помимо простого её поддержания достоинство и привлекательность...

Дух и тяжесть работы, её местонахождение в деревне или в крупном городе,

объём и степень напряжённости работ

позволяют им жить в совершенно разных экономических мирах,

лишь партийная политика очень поздних периодов соединила их лозунгами

в единый протестующий союз, с тем чтобы воспользоваться их массой...

Благо, добро как имущество - это то,

что тонкими нитями своей сущности, своей души привязано к жизни,

произведшей его на свет или в нём нуждающейся...

Мыслить экономически - значит считать...

В качестве местопребывания этого мышления

город становится денежным рынком (финансовой площадкой)

и центром стоимости,

и поток денежных стоимостей начинает пронизывать поток благ,

его одухотворять и над ним господствовать.

Однако тем самым

торговец превращается из органа экономической жизни в её господина.

Мышление деньгами - это всегда купеческое, предпринимательское мышление.

Слова "выручка", "прибыль", "спекуляция" указывают на выгоду...

Горожанин работает не для потребности, а для продажи, "за деньги".

Предпринимательское восприятие

постепенно пронизывает все роды деятельности...

С денежным обращением между производителем и потребителем,

как между двумя разделёнными мирами, появляется "некто третий",

чьё мышление тут же становится господствующим в деловой жизни.

Он принуждает первого предлагать ему товар,

а второго - запрашивать товар у него же;

он возвышает посредничество до монополии,

а затем делает его основным моментом экономической жизни

и принуждает обоих быть "в форме" в его интересах -

поставлять товар по его расценкам

и получать его под давлением его предложения.

Кто владеет этим мышлением - тот мастер делать деньги...

Во всех культурах развитие идёт по этому пути...

Спекулянты, желая вызвать прибыльную для них панику,

неоднократно распускали слухи

о крушении флота с грузом зерна или о начале войны.

То была распространённая практика - сговорившись,

ограничить производство сельскохозяйственной культуры или застопорить ввоз,

чтобы взвинтить цены...

Всякая высокоразвитая экономика - это городская экономика.

Мировую экономику, то есть экономику всех цивилизаций,

можно было бы назвать экономикой мировых столиц.

экономические судьбы решаются в немногих точках, на финансовых площадках.

Всё остальное есть провинциальная экономика,

скудно и помалу совершающая свои обороты,

не отдавая себе отчёта в полном объёме собственной зависимости.

Деньги - это в конечном счёте форма духовной энергии,

в которой отыскивает концентрированное выражение воля к господству,

политическая, социальная, техническая, умственная одарённость,

страстное стремление к жизни высокого полёта.

Бернард Шоу абсолютно прав:

"Всеобщее почтение к деньгам -

единственный обнадёживающий факт нашей цивилизации...

Деньги и жизнь неразделимы... Деньги - это жизнь".

Так что цивилизация означает такую ступень культуры,

на которой традиция и личность утратили своё значение,

и всякую идею, чтобы её реализовать,

следует в первую очередь переосмыслить в деньгах.

Теперь человек имеет власть, потому что имеет деньги.

Лишь деньги возводят дух на трон.

Демократия - это полное уравнивание денег и политической власти.

В экономической истории всякой культуры происходит отчаянная борьба,

которую ведёт против духа коренящаяся в почве традиция расы, её душа...

Деньги стремятся поднять абсолютно все вещи на ноги.

Мировая экономика - это сделавшаяся фактом экономика

в абстрактных, полностью абстрагированных от почвы, текучих стоимостях.

Всевозрастающая напряжённость этого мышления

даёт о себе знать в экономической картине

как нарастание наличной денежной массы,

которая, как нечто совершенно абстрактное и воображаемое,

не имеет со зримыми запасами золота или товара абсолютно ничего общего.

"Застой на рынке денег" - чисто духовный процесс,

разыгрывающийся в головах чрезвычайно малого числа людей....

Античное денежное мышление обратило целые города в монету,

целые народности в рабов, а тем самым в деньги,

движущиеся со всех концов в Рим, чтобы проявить там своё действие как власть.

Денежное мышление "открывает" целые континенты,

водную энергию колоссальных бассейнов,

мускульную силу населения отдалённых ландшафтов, каменноугольные залежи,

девственные леса, природные законы и превращает их в финансовую энергию,

которая будет где-то приложена, чтобы реализовать планы правителей,

в виде прессы, выборов, бюджета и армии...

Античный экономический мир расчленён на материю и форму.

Материя в форме монеты является носителем экономического движения.

Наш экономический мир членится на силу и массу.

Силовое поле денежных напряжений простирается в пространстве

и присваивает каждому объекту

положительную или отрицательную эффективную величину,

изображаемую посредством бухгалтерской записи...имрим

Вся наша жизнь устроена динамически, а не статически и не стоически;

поэтому существенный для нас момент - это момент силы, достижения,

взаимосвязи, способности (организаторский талант, дух изобретательства,

кредит, идеи, методы, источники энергии),

а не простое существование телесных вещей.

Мышление деньгами порождает деньги: вот в чём тайна мировой экономики...

В любом образе жизни существуют объекты и субъекты.

Всякий поток существования

состоит из меньшинства вождей и большинства ведомых,

а значит, всякая экономика - из труда руководящего и исполнительского.

Меру задаёт изобретатель паровой машины, а не кочегар.

Мышление - вот что важно.

Точно так же есть субъекты и объекты в мышлении деньгами:

те, кто их в силу свойств своей личности создаёт и ими управляет,

и те, кто ими поддерживается...

Деньги - это абстрагированная от экономической динамики сила,

так что вопрос судьбы единичного человека,

экономическая сторона его жизненной судьбы: воплощает ли он собой

благодаря внутреннему рангу своей личности некую часть этой силы

или же оказывается по отношению к ней всего лишь массой.

Слово "капитал" обозначает центр этого мышления:

не совокупность стоимостей, но то, что поддерживает их как таковые в движении.

Капитализм возникает лишь с наличием цивилизации,

связанной с мировыми столицами,

и он ограничивается чрезвычайно узким кружком тех,

кто воплощает в себе это существование своей личностью и интеллигенцией...

Машина... Техника...

Человек подсмотрел ход природы и подметил знаки.

Он начинает им подражать с помощью средств и методов,

использующих законы космического такта.

Человек отваживается играть роль божества...

Там и сям совершается игра со знаниями, приходившими наверняка с Востока...

Китайская культура

сделала едва ли не все те же изобретения, что и западноевропейская,

в том числе

компас, подзорную трубу, книгопечатание, порох, бумагу, фарфор,

однако китаец кое-что выманивает у природы лаской, он её не насилует.

Он вполне ощущает преимущества своего знания и ими пользуется,

однако он не набрасывается на них, чтобы эксплуатировать.

Античный мудрователь "созерцает", как аристотелевское божество,

арабский, как алхимик, отыскивает волшебное средство, философский камень,

с помощью которого можно будет без труда овладеть сокровищами природы,

западный желает управлять миром по своей воле.

Тот же самый дух определяет различие между понятием предпринимательства

для еврея, армянина, грека, араба и тем же понятием у западных народов.

Западный изобретатель и первооткрыватель уникален в своём роде.

Первозданная мощь его воли, светоносная сила его озарений,

несокрушимая энергия его практического размышления -

всё это заложено у нас в крови.

У всей нашей культуры - душа первооткрывателя.

Открыть то, чего не видно,

вовлечь его в светомир внутреннего зрения, чтобы им овладеть, -

вот что с самых первых дней было её наиболее неуёмной страстью.

Все её великие изобретения медленно зрели в глубине,

возвещались и опробовались опережающими своё время умами,

с тем чтобы в конце концов с неизбежностью судьбы вырваться наружу...

Все они были уже очень близки

блаженному мудрствованию раннеготических монахов.

Эти вдохновенные изобретатели в своих монастырских кельях,

которые меж молитвами и постами отвоёвывали у Бога его тайны,

воспринимали своё дело почти как богослужение.

Начинается экспериментальная наука,

этот ведущийся с пристрастием допрос природы при помощи рычагов и винтов,

результатом чего являются простирающиеся перед нашим взором равнины,

уставленные фабричными трубами и копрами шахт.

Однако над всеми этими людьми нависает и подлинно опасность того,

что к этому приложил свою лапу чёрт, чтобы отвести их духовно на ту гору,

где он пообещает им всё земное могущество.

То и дело они оказывались жертвами своего тщеславия:

они вырывали у божества его тайны, чтобы самим стать Богом...

Страсть к изобретательству обнаруживает архитектура, музыка...

За Колумбом и Коперником

следуют подзорная труба, микроскоп, химические элементы...

Изобретается паровая машина, которая

производит полный переворот и радикально изменяет картину экономики.

До этого времени природа оказывала человеку услуги,

теперь же она, как рабыня, впрягается в ярмо...

Машина трудится и вынуждает к сотрудничеству.

Культура взошла на такой уровень деятельности, что под нею трясётся земля...

Эта страсть изменила облик поверхностны Земли.

Опьянённая душа желает подняться над пространством и временем.

Неизъяснимое томление манит в безграничные дали.

Хочется отделиться от земли, раствориться в бесконечности,

освободиться от телесных оков и парить в мировом пространстве, среди звёзд...

Потому и разгорается этот честолюбивый дух рекордов и размеров...

Бесподобный триумф...

Однако именно в силу этого западные люди сделались рабами своего творения.

Их численность и всё устройство образа жизни

оказались вытеснены машиной на такой путь,

на котором невозможно ни остановиться хоть на миг, ни отступить назад.

Крестьянин, ремесленник и даже купец

оказались вдруг чем-то малозначительным рядом с тремя фигурами,

которых вывела на свет и воспитала в ходе своего развития машина:

предпринимателем, инженером, фабричным рабочим.

Из совершенно незначительной ветви ремесла - перерабатывающей экономики

- в одной этой культуре, и ни в какой другой,

выросло могучее дерево, отбрасывающее тень на все прочие занятия:

мир экономики машинной индустрии.

Организатор и управляющий оказывается

средоточием этого искусственного и усложнённого машинного царства.

Ещё одна фигура имеет колоссальное значение

для поддержания этого постоянно угрожаемого здания в порядке.

Фигура эта куда значимее, чем вся энергия властительных предпринимателей,

энергия, заставляющая города расти и изменяющая картину ландшафта.

Это инженер.

Не только высота подъёма, но само существование индустрии

зависит от существования сотни тысяч одарённых, строго вышколенных умов,

господствующих над техникой и постоянно развивающих её дальше.

Инженер - вот кто её негласный повелитель и судьба...

Диктатура денег продвигается вперёд

и приближается к своей естественной высшей точке,

как в западной, так и во всякой другой цивилизации...

Деньги проникли в жизнь крестьянской деревни и привели к движение почву;

они по-деловому переосмыслили все виды ремесла;

сегодня они победно наседают на промышленность,

чтобы сделать своей добычей

производительный труд предпринимателей, инженеров и исполнителей.

Машине с её человеческой свитой, настоящей госпоже столетия,

угрожает опасность пасть жертвой ещё более мощной силы.

Однако тем самым деньги подходят к концу своих успехов,

и начинается последняя схватка,

в которой цивилизация принимает свою завершающую форму:

схватка между деньгами и кровью.

Появление цезаризма

сокрушает диктатуру денег и её политическое оружие - демократию.

После долгого торжества экономики мировых столиц и её интересов

над силой политического формообразования

политическая сторона жизни доказывает-таки, что она сильнее.

Меч одерживает победу над деньгами,

воля господствовать снова подчиняет волю к добыче.

Если называть власть денег капитализмом,

а социализмом - волю к тому, чтоб вызвать к жизни мощный,

возвышающийся над всеми классовыми интересами

политико-экономический порядок, систему благородного попечения и долга,

удерживающую всё в целом в стабильной форме для решающих битв истории,

это будет в то же время и борьба между деньгами и правом.

Частные силы экономики

желают торных дорог для завоевания ими колоссальных имуществ.

Никакое законодательство не должно стоять у них на пути.

Они желают создавать законы в своих интересах

и с этой целью пользуются созданным ими же самими орудием - демократией,

оплаченной партией.

Чтобы отбить этот натиск, право нуждается в благородной традиции,

в честолюбии крепких родов,

находящем удовлетворение не в накоплении богатств,

а в решении задач подлинного героизма,

запредельных всяким денежным выгодам.

Силу может ниспровергнуть только другая сила, а не принцип,

и перед лицом денег никакой иной силы не существует.

Деньги будут преодолены и упразднены только кровью.

Жизнь - начало и конец всего, космический ток в микроскопической форме.

Вот факт внутри мира как истории...

Жизнь, и только жизнь, имеет значение в истории, жизнь и раса,

и торжество воли к власти,

а никак не победа истин, изобретений или денег.

Всемирная история - это всемирный суд:

она всегда принимала сторону

более сильной, более полной, более уверенной в себе жизни;

"принимала сторону" в том смысле, что давала ей право на существование

вне зависимости от того, была ли та права с точки зрения бодрствования,

и она всегда приносила истину и справедливость в жертву силе и расе,

приговаривала к смерти тех людей и те народы,

которым истина была важнее деяний, а справедливость - важнее власти.

Так завершается спектакль высшей культуры,

весь этот удивительный мир божеств, искусств, сражений, городов,

снова приходя к первичным фактам вечной крови,

тождественной с вечно циркулирующими космическими потоками.

Яркое, богатое образами бодрствование снова уходит вглубь,

становясь на безмолвную службу существованию,

как говорят об этом императорские эпохи, китайская и римская.

Время одерживает победу над пространством,

и время есть то, чей неумолимый ход утверждает

в случайности человека на этой планете мимолётную случайность культуры,

форму, в которой какое-то время протекает случайность жизни,

между тем как на заднем плане в светомире нашего зрения

раскрываются текучие горизонты истории Земли и истории звёзд.

Однако тем самым для нас,

кого судьба поместила в эту культуру в тот миг её становления,

когда деньги празднуют свою последнюю победу,

а цезаризм, их наследник, приближается безостановочно и неспешно,

оказывается - посредством узко очерченного круга -

заданным направление и нашей воли, и нашего долга,

без которых и жить-то не имеет смысла.

У нас нет свободы достичь того, другого, третьего,

есть лишь свобода свершить необходимое или нет.

А та задача, что поставлена исторической необходимостью,

разрешится в любом случае -

будь то при участии каждого отдельно взятого человека или же ему наперекор.

"Покорных рок ведёт, строптивых - гонит".

**********************

Заглавие труда Шпенглера...

Буквально это означает "Закат Запада",

либо "Гибель Запада", что слишком уж апокалиптично...

В России сложилась традиция переводить эти слова как "Закат Европы",

что прямо противоречит концепции автора:

никакой общеевропейской культуры нет в природе.

Шпенглер пишет:

"Слово "Европа" вообще следовало бы вычеркнуть из истории.

Никакого "европейца" как исторического типа не существует".

Поэтому я решился перевести заглавие как "Закат Западного мира".

*********************

Мир - это дух

У Бога много чудес...

Русские упились пространством, но не дивятся ему и не пугаются.

Даже хорошо, что от Империи отпали самые населённые и освоенные области:

идея России, торжествующей над физическим пространством, стала ещё чище.

Эти территории от Урала до Берингова пролива -

прекрасное олицетворение космического пространства...

"Чего следует ожидать от будущей России теперь,

в решающем для неё столетии?..

Христианство Достоевского принадлежит будущему тысячелетию.

Что за христианство произойдёт некогда из этого мироощущения?

Сегодня глубинной Русью создаётся пока ещё не имеющая духовенства,

построенная на Евангелии Иоанна третья разновидность христианства,

которая бесконечно ближе к магической, чем западная,

и потому основывается на новой символике крещения..."

Не только мир рождает человека, но и человек рождает мир,

это называется мировосприятие, - и в нём живёт.

Но если первое может осуществиться лишь одним способом,

то у мировосприятия множество разновидностей.

По основным разновидностям этих мировосприятий

люди группируются в крупнейшие общности - культуры.

Таким образом, у всякой высшей, то есть дошедшей до стадии зрелости культуры

свои пространство, время, число, материя - фактически, свой мир,

и в этих параллельных мирах они и сосуществуют.

Поскольку же во всякой такой культуре

Шпенглер усматривал признаки живого организма

и несколько таких организмов уже умерли,

а ещё несколько перешли в неорганическую стадию, перестав развиваться,

он предсказывал такую же судьбу и собственной культуре,

за что и прослыл пессимистом...

Все, вероятно, согласны с тем, что Земля возникла...

Можно предположить, что в прежние времена структура земных сил была иной,

что и объясняет, как загадку возникновения многих сооружений,

так и их функциональность...

Менялся и сам человек...

Мы понимаем, что помимо Бога на свете много других сущностей.

Некоторые из них сопутствуют отдельным людям,

многое же, более могущественные и возвышенные,

ведают отдельными народами,

ещё более великие - целыми культурными общностями.

Вот и будем исходить из того,

что как раз и участие в судьбе народа или культуры данного заступника

и определяет их лицо, набор характерных для них черт,

в том числе, естественно, и мировосприятие...

Это есть, так сказать, "замысел Бога" о данном народе.

Такие соображения

позволяют разрешить вопрос о мнимой изоляции отдельных народов и культур:

помимо самоценности, всякая культура и всякий народ необходимы,

поскольку все они играют в общем замысле свою роль.

Так, и великие американские культуры, и экваториальные африканские,

были всё же необходимы...

Не только время внутри каждой культуры течёт, но и "времена меняются".

То есть у греков было одно время, у арабской культуры - другое,

а у людей культуры западной - третье.

Впрочем, это всё в прошлом.

Однако книга Шпенглера написана ради будущего.

Её пафос - в том, чтобы предупредить и подсказать тем, от кого что-то зависит,

что можно и нужно делать,

чтобы избежать катастроф и продлить покойную старость западного мира.

Тем не менее катастрофа наступила - как Вторая мировая война...

На Первую мировую войну Шпенглер при всём желании повлиять не мог:

она началась как раз тогда, когда он уже работал над книгой.

Ради чего велась война?

Российская империя распалась сама, без войны,

а побеждённые в войне Германия и Япония

так и продолжают оставаться самыми могущественными державами в мире,

уступая только США.

Это что касается Запада...

Теперь о России...

В книге Шпенглера она занимает особое место, как единственный ландшафт,

на котором в третьем тысячелетии готова появиться новая культура...

Что это означает для нас?

Итак, с чего, по Шпенглеру, начинается новая культура?

С нового понятия пространства, времени, числа и души.

Начнём с пространства.

Что же остаётся на нашу долю?

Только внутреннее пространство, пространство души,

которое должно оказаться в конце тождественным с пространством внешним.

Если говорить о времени, оно у нас также должно быть иным.

Что же может в нём принципиально измениться?

Вероятно, необратимость.

Время душевного или духовного пространства,

Несомненно, должно быть произвольно регулируемо и, вероятно, обратимо...

Математика...

Будущей русской математике суждено описывать пространство душевное...

Что касается самой души, то, поскольку мы в неё погрузимся,

представления о ней должны получиться самые конкретные и адекватные.

То есть такая душа есть, такой и будем её видеть...

Теперь что касается людей,

которые будут эту культуру создавать и питать своей кровью.

Надеюсь, только в фигуральном смысле:

преимущества в оружии, которое несомненно откроет описываемая культура

при продвижении в обозначенном направлении,

будут столь велики, что все ныне существующие вооружения,

"сверхточные" и "сверхмощные", можно будет списать.

Впрочем, силы зла тоже не дремлют

и могут готовить свой контрудар с неожиданного направления...

Философская наука, противополагаемая индивидуальной этике;

Шпенглеру она видится несколько шире -

как определённое состояние общества.

Фёдор Михайлович Достоевский:

"...Нам другое, нам прежде всего надо предвечные вопросы разрешить,

вот наша забота.

Вся молодая Россия только лишь о вековечных вопросах теперь и толкует...

Ведь русские мальчики как до сих пор орудуют? Иные, то есть?

Вот, например, здешний трактир, вот они и сходятся, засели в угол.

Всю жизнь прежде не знали друг друга, а выйдут из трактира,

сорок лет опять не будут знать друг друга,

ну и что ж, о чём они будут рассуждать, пока поймали минутку в трактире-то?

О мировых вопросах, не иначе: есть ли Бог, есть ли бессмертие?

А которые в Бога не веруют, ну те о социализме и об анархизме заговорят,

о переделке всего человечества по новому штату,

так ведь это один же чёрт выйдет, все те же вопросы, только с другого конца.

И множество, множество самых оригинальных русских мальчиков

только и делают, что о вековечных вопросах говорят у нас в наше время.

Разве не так?" ("Братья Карамазовы")

Русскими называют всех выходцев из бывшей Империи,

неважно, кто ты - грузин, еврей или татарин.

Себя мы можем называть как хотим, для окружающих мы все - русские.

Поскольку задачи новые, повышенной духовности,

то и люди для их решения должны быть с более высокими стартовыми условиями.

И вот из этих-то людей, на этом "материале" и будет строиться новая культура.

Ничего, Господь захочет - из камней воздвигнет детей Авраамовых.

Нашим будущим крестьянам предстоит пахать духовную ниву.

Прекрасный промысел языка - разве можно по этому слову сказать,

что данному человеку судьба только работать на земле?

Крестьянин - это христианин, крещёный человек, человек Креста.

За последние триста лет духовная нива необычайно умножилась и разрослась.

В прошлые времена благодетельные пожары, нашествия и грабежи

время от времени прорежали густые заросли.

А теперь даже две мировые войны, при всей разрушительной мощи оружия,

всё же не смогли

нанести культурному достоянию сколько-нибудь заметного ущерба.

Так что здесь действительно образовались необозримые угодья.

С теперешним же Интернетом

они становятся доступными всё в большей и большей мере.

Должен найтись кто-то, кто возьмётся возделывать эту пустыню,

выпалывать сорняки, просвещать и нести Слово Божие.

А люди для этого (те самые крестьяне) - они уже готовы или скоро будут готовы...

..........................

О воинстве Христа, а таинство как присяга знамени:

"Мы призваны на службу Бога Живого с тех пор, как при крещении дали присягу.

Ни один воин в походе удобств не знает.

Не с мягкой постели он встаёт, чтобы идти в сражение, а выходит из лагеря,

где жёсткость земли, суровость воздуха и грубость пищи закалили его тело.

Даже в мирное время воины заняты упражнениями:

маршируют с оружием, ходят в учебные атака, роют окопы, учатся...

Они делают это в поте лица, чтобы закалить тело и душу -

и в тени, и на солнце, и под дождём,

сменяя одежду на доспехи, тишину на крик, отдых на тревогу.

Вот почему, воины Христовы, какими бы жестокими ни казались ваши испытания,

считайте, что они призваны закалить вас.

Вам предстоит прекрасное состязание,

устроитель которого - Бог живой, распорядитель - Святой Дух,

а призами служит

вечная жизнь, ангельское обличье, небесная обитель и слава во веки веков.

И вот, ваш наставник Иисус Христос,

который умастил вас Святым Духом и вывел на эту борцовскую площадку,

пожелал, чтобы вы накануне состязания

подвергли себя определённым ограничениям для укрепления сил.

Ведь и борцы для укрепления тела соблюдают строгий режим:

воздерживаются от роскоши, от тонких лакомств и изысканных вин.

Чем больше они потрудятся в воздержании,

тем больше уверены в предстоящей победе...

Мужество в испытаниях крепнет, тогда как роскошь его расслабляет".

"Кто всё понял, делается очень снисходительным".

Одно из любимых изречений Льва Николаевича Толстого.

***********************

Русь... Россия... Российское государство... Русская цивилизация...

От князя Владимира до Владимира Путина...

Народ - основа государства...

Жизнь - Отечеству и Богу, а честь - никому...

Когда творится История, мы не можем остаться в стороне...

За новый справедливый и честный мир...

Будущее закладывается сегодня, и только от нас зависит,

каким будет мир через десятки лет...

Нас не отменишь. Наш национальный характер делает нас непобедимыми...

**********************

© Copyright Хруцкая Татьяна Васильевна (wslwsl@yandex.ru) Размещен: 05/12/2022, изменен: 05/12/2022. 462k. Статистика. Очерк: Публицистика Скачать FB2		Ваша оценка:

Хруцкая Татьяна Васильевна : другие произведения.

Истинное для меня и для ведущих умов грядущего