Аннотация: Молодой писатель Франек Кавка в готических декорациях зимней Праги лицом к лицу встречается с личными демонами всякого порядочного литератора. И находит ответ на вопрос, что же такое вообще "книга"?
Выстуженный декабрьскими заморозками, продуваемый северными ветрами, город укутался снегом, как ватным одеялом. Город укрылся мраком, как шерстяным покрывалом. Город спит. Улицы его пустынны и безмолвны. Ледяной ветер и хороводы снежной крупы правят бал на изогнутых брусчатых улочках.
Человек бежит через мост, бежит по улицам, мимо призрачно отсвечивающих газовых фонарей. Он спотыкается, запыхался, из глотки вырываются хрипы.
Пара полицейских на углу выплывает навстречу из снега и мрака - будто спасительный мираж.
- Умоляю вас... Помогите!!... Помо-о-о...
Удивленные полицейские обступают его, берут под руку, что-то спрашивают... Но вместо ответов человек только хрипит, только жадно глотает морозный воздух. Распахивает рот, как выброшенная на берег рыба. Поминутно оглядывается. Пока не видит то, что так боялся увидеть:
- Это он, он... Боже, он!
Он приближается. Неспешной походкой выходит из-за угла. Каблуки начищенных до блеска штиблет звонко постукивают по мостовой.
На нем черный плащ с пелериной, подбитой серебристым мехом. Из-под плаща выглядывает алый жилет. Из-под капюшона - застывшая улыбка античной комедийной маски. Два черных провала глаз и изгиб утрированной улыбки.
- Кто твой любимый писатель? - спрашивает приглушенный маской голос.
- Эй, парень, - кладя руку на эфес сабли, распрямляется один из полицейских. - Ну-ка... покажи руки?
Второй полицейский поднимает повыше фонарь, щурится.
В отсветах фонаря видно, как из рукава плаща незнакомца выскальзывает нечто вроде узкой треугольной стрелы, которая указывает прямо на полицейских.
Гарпун. Острый, зазубренный и ржавый.
- Я спросил... Кто твой любимый писатель?
Крик тонет в стылом сумраке. Мешается с галочьим граем, хлопаньем крыльев вспугнутой с крыш и ветвей птичьей стаи.
Свежий снежный покров на камнях мостовой вбирает алые брызги крови.
Белые хороводы, торжественно и чинно падающие сверху вниз, укрывают следы.
***
- Кавка?!
Франек смотрит прямо перед собой - на выкрашенную в унылый болотный цвет стену, сохранившую отпечаток пятерни небрежного маляра.
Франек не знает, что ответить.
- Хотите сказать, это ваша настоящая фамилия? - строго переспрашивает инспектор Гольц. - Кавка?
Гольц являет собой то, что воплощается в чеканных словах 'истинный германский дух'. Рачьи глаза навыкате, подкрученные сивые усы, залысый лоб. Мундир ему к лицу.
- Да.
- Прямо говоря, думал это что-то вроде этих ваших писательских...
У Ружичкова ласковая улыбка крестьянского увальня, длинные белесые ресницы, малиновые щеки и едва наметившийся пух на том месте, где положено быть усам. К шитому воротнику мундира пристала сахарная пудра.
- Значит, эта ваша рукопись... В руки к покойному редактору Коблиге попала в ночь убийства?
- Да. Ведь я уже рассказывал. Мы познакомились на литературном вечере у нашего общего друга...
- У господина Блума, если не изменяет память?
- Да, у Блума. Я часто бываю у него. Единственное, можно сказать, место, кроме конторы, где я служу, куда я выбираюсь. Понимаете, здоровье не позволяет мне...
- Вы женаты, Франек? - дружелюбно спрашивает Ружичков, щепотью пригладив то, что располагается у него на месте усов. - Позволите, я буду называть вас Франек? По-простому. Мы же просто беседуем, в конце концов.
- Нет, не женат. Я помолвлен. Но не вполне понимаю, какое это имеет отношение к делу?
- Как знать, - скрипит Гольц. - Значит, вы ранее сотрудничали с этим журналом, в котором внештатно работал покойный? 'Гиперион', верно?
- Все верно.
- Под своей настоящей фамилией? - с некоторым удивлением Гольц подпирает подбородок карандашом.
- Да. А что, собств...
- Проверим, - Гольц встает, скрежещет стулом по паркету. - Прямо говоря, мы все проверим.
- Извините моего коллегу, - мягко говорит Ружичков, когда тот выходит. - По правде сказать, он не особо расположен к людям творческих профессий. Жена его, месяц тому, как бежала с цирковым акробатом.
Ружичков по-приятельски подмигивает. В глазах его появляется маслянистый, будто хмельной отблеск.
- Не вполне понимаю, какая тут связь...
- Прошу извинить, - Ружичков меняется лицом, как бы трезвея. - Служба!
- Могу ли я получить мою рукопись?
- Папка с рукописью приобщена к делу, как улика. И, между нами говоря, на вашем месте я бы не стал этого делать... Настаивать на ее возвращении.
- Отчего же, позвольте полюбопытствовать?
- Вся эта кровь, - блестит глазами Ружичков. - Вы не поверите, сколько в этих троих оказалось крови. Этот чертов псих, то есть, я хочу сказать, преступник... выпотрошил их, ну просто как каких-то рыб! А вашего знакомого, этого Коблигу, вообразите, он взял и подвесил на фонаре прямо на его собственных...
- Послушайте, Ружичков. Честно говоря, мне нездоровится. Весь этот разговор...
- Понимаю, - вновь меняясь лицом, говорит Ружичков. - Но прошу извинить... служба!
***
- Что этим ищейкам имперским понадобилось от тебя? - спрашивает Макс.
У него взъерошенная шевелюра цвета вороного крыла, круглые очки и аккуратные усики квадратом. Одежда его всегда в беспорядке, а мысли дерзки.
Спрятав руки в карманы пальто, они с Франеком плечом к плечу бредут между припорошенных снегом камней старого еврейского кладбища. Не лучшее место для прогулок, но Макс консервативен в предпочтениях. Он без ума от кладбищ. Говорит, что они настраивают его на философский лад.
- Все дело в рукописи, которую я передал Коблиге в тот злосчастный вечер. Ее нашли на месте преступления. Всю в крови, Господи...
- Ох, Франек, зря ты с ним связался.
- Что, прости?
- Я имею в виду Коблигу. Как ему удалось убедить тебя, ума не приложу... Небось, наобещал золотых гор?
- Вовсе нет. Но сказал, что его знакомые в Берлине...
- О покойниках хорошо или никак... Но, знаешь, он был тот еще мерзавец, этот Коблига! Одно время ходили слухи, что под собственной фамилией издал сборник стихов одного провинциального учителя, а когда тот попытался... Впрочем, неважно. Теперь это уже неважно.
- Каким бы он не был мерзавцем, но... такая ужасная участь! Кто заслужил такое? Это просто дико, в конце концов! Кому могло даже в голову придти...
Макс пожимает плечами:
- Мало ли у зла причин? Зависть, похоть, корыстолюбие, гнев... Хороший повод порассуждать о корнях зла, между прочим.
- Зло? Оно может соблазнить человека, может привлечь... Но зло не может стать человеком. Только это я знаю. А то, о чем говорили мне эти полицейские...
- Почему-то это напоминает мне наш разговор про воображаемый круг. Помнишь?
- Круг, очертивший мою жизнь. Будто прочерченный магическим мелом. И взаимодействие с людьми за пределами этого круга, будто через прозрачный барьер...
- Если бы только ты заставлял себя иногда переступать через этот круг, Франек!
- Макс, по правде сказать, я и сам не знаю, чего боюсь больше. Того, что если круг будет разомкнут, в прореху хлынет наружная тьма? Или того, что я сам выпущу наружу из этих воображаемых пределов...
- Вот вопрос... - Макс останавливается, выуживает из кармана портсигар. - ...ответ на который я и сам хотел бы знать... Сигарету? Хе-хе.
- Твоя шутка приелась. Сигарету? Ты бы еще предложил мне вина!
Город застыл в ожидании пира. И если я остановлюсь теперь - пира не будет.
Я должен быть здесь, в ночи, оставаясь бдящим.
Когда начинается пир - появляюсь я.
Там где маски и безумные чумные пляски - там я.
Но иногда нет.
Потому что я должен оставаться во тьме. Бдящим.
Смотреть, наблюдать, бежать, лететь, дышать, спать... Нет, я не могу спать.
Вы спите. Я бодрствую.
Я не сплю. Я не моргаю.
Я птица? Зверь? Нет, я насекомое с тысячью ног и тысячью жал.
Я жук.
Жук ли?
Да. Я человек-насекомое. Я Чарли Криторз.
***
В коридоре страховой конторы Франека перехватывает Гутфрейнд, его коллега по отделу. Атлетически сложенный, безукоризненно одетый, с превосходными белыми зубами. Типаж 'завидный жених', успешно используемый в газетных рекламах.
- Эй, Франек, слышал новый анекдот?! Медведь идет по лесу, вдруг видит...
На том конце коридора возникает массивная туша господина Маржака, начальника отдела.
Гутфрейнд замолкает на полуслове. Будто даже становится меньше ростом.
Маржак, жестом одновременно благосклонным, угрожающим и величественным указывает на них пальцем поочередно, затем сгибает его и манит, мол, вы оба, ко мне в кабинет.
Пока подчиненные с постными и почтительными лицами ждут напротив стола, Маржак нацепляет очки на мясистый пористый нос, слюнявит палец. Шелестит страницами ведомости. Берет одну канцелярскую папку, раскрывает, пробегает взглядом. Закрывает. Кладет поверх нее другую. Раскрывает, листает, рассматривает. Закрывает.
Наконец, начальник изрекает сквозь занавесь обвислых моржовых усов:
- Гутфрейнд, что там у вас с этим, как бишь его, Прейслером? Он что там, опять угрожает судом?
- Господин Маржак, этот Прейслер, он совершенно ополоумел, по правде говоря! Я прямо и не знал, как от него отделаться. То есть, я хочу сказать, с ним произошло страшное горе. Да. Но мы - мы всего лишь страховое общество, в конце концов! Это ведь не мы его запихивали в этот прокатный пресс! Верно ведь, Франек?
- Честно говоря, не знаю, о чем идет речь.
- Ну да, - пыхтит Маржак. - Ну да... Разумеется, работа вас совсем не занимает, Франек. Это меня ничуть не удивляет. Хотя и заботит, как вашего непосредственного начальника. Смекаете? Прекращайте витать в облаках! Вы, молодой человек, прислушайтесь к тому, что вам старшие говорят. Что у вас с тем циркуляром для региональных отделений? Вы его составили, наконец?
Франек открывает рот, чтобы пуститься в долгие и тягостные объяснения. Внутренне содрогается, поскольку в цепочке событий, что привела к задержке, ключевым звеном является страшное происшествие с редактором Коблигой.
Но Маржак прерывает подчиненного величественным жестом пухлой веснушчатой руки:
- Избавьте меня от ваших оправданий, Франек. Ступайте работать. Циркуляр нужен мне сегодня.
- Вот ведь толстый баран, - говорит Гутфрейнд, когда они покидают кабинет начальника. - Так бы, кажется, и вставил ему в рот яблоко, натер чесноком, насадил на вертел да хорошенечко поджарил до румяной корочки... Ха-ха-ха!
***
Франек перечитывает полученную записку снова и снова:
'Предлагаю встретиться сегодня в десять вечера у Часовой башни. Речь пойдет о вашей рукописи. И не только! С нетерпением буду ждать Вас. Ваш Тайный Почитатель'
Все это отдает шуткой в дурном вкусе. Во вкусе, к примеру, Гутфрейнда. Но рукопись...
Недолгий, но утомительный спор с домочадцами ('куда это ты собрался так поздно?!') и вот уже Франек торопливо приближается к городской площади.
Редкие прохожие спешат укрыться в спасительное тепло своих квартир, спастись от промозглого зимнего ветра в веселом чаде кафе и пивных. Прямоугольники света из распахнутых дверей расчерчивают мостовую на манер шахматной доски.
Франек на ходу плотнее кутается в пальто, чувствуя озноб, чувствуя, что совершенно разбит и подавлен, что он устал, что приближается мигрень. И чем бы ни закончилось сегодняшнее нежданное приключение, после него уже невозможно будет уснуть, и это будет очередная бессонная ночь до рассвета, в попытках унять царапающий изнутри невыносимый зуд, призрачный морок, иссушающую жажду писания. Не в силах бороться с ним и не в силах ему поддаться. В попытках удержаться над пропастью на тонком волоске. Всю жизнь...
Возле часовой башни его ждет стройная фигура в драматически длинном плаще и несколько опереточной шляпе с весьма широкими полями:
- Вы пришли!!!
- Простите, мы знакомы?! - стараясь не стучать зубами от холода, осведомляется Франек.
В просвете между шляпой и артистически намотанным шарфом поблескивают глаза. Франек тотчас узнает этот нездоровый блеск:
- И-инспектор?
Ружичков делает порывистый шаг навстречу Франеку:
- Вы меня узнали! Вы... Быть может, вы знали с самого начала?! Хотя, о чем я говорю... Такой человек, как ВЫ... Разумеется, узнали! Вы поняли! Едва лишь наши взгляды встретились!
- Позвольте, но...
- Ах, молчите, Франек! Ведь... Вы позволите мне называть вас просто - Франек? О, для меня это было бы честью! Для меня высочайшей радостью было бы...
- Я полагал, - невольно отступая на шаг, бормочет Франек. - Судя по вашей записке, вы собирались сообщить мне что-то о судьбе моей рукописи?... Расследование продвинулось? Теперь я смогу забрать ее?
- Я прочитал ее, - с придыханием наступает Ружичков. - И она блистательна! То, о чем вы пишите... Что за истома пронзила меня, что за сладкая боль узнавания! Чувства вашего героя - его непонятость и неуместность, ощущение чужеродности среди всех этих... Как близко мне это! Чувство тайной страсти, что заставляет тебя гореть изнутри. Что заставляет тебя светиться! Все это мне знакомо! Как только я увидел вас, я понял...
- Инспектор?!
- Нет-нет! Для вас просто - Иржи! Сделайте одолжение... Молю...
- Послушайте, Иржи! По правде сказать, вся эта таинственная атмосфера и... Нынешняя погода... в сочетании с моим здоровьем совсем не располагают к тому, чтобы беседовать тут. И если бы мы могли найти какое-то место...
- Поукромнее?! Так а я о чем!!!
- Нет, я хотел сказать - место, где топят! Знаете, пивная или...
- Ах, Франек! Тот огонь, о котором я говорил вам, обещаю вам, он...
Башенные часы бьют десять. Приходят в движение искусно выполненные фигуры - за Спасителем следуют благословляемые его дланью апостолы. Скаля в вечной ухмылке голые челюсти, скелет звонит в колокол, напоминая об истечении еще одного часа краткого земного пути.
Под позвякивание колокола, из тени, что отбрасывает часовая башня, величаво и плавно появляется мрачный силуэт в наброшенном капюшоне, в крылатке, поблескивающей богатым мехом. Он приближается неспешно, клацая каблуками по камням площади, хрустя по затянувшей их ледовой корке.
В просвете капюшона светлеет античная маска трагика с темными провалами глаз, с темным провалом печальной гримасы рта, загнутого уголками вниз.
Зазубренный гарпун хищно свистит в морозном воздухе, с треском врезается в бок Иржи, прорывая ткань его драматической накидки.
С оцепенелым удивлением, будто в гипнотическом трансе, Франек отмечает про себя, что звук точь-в-точь такой, как под утро, когда перо в устало подрагивающей руке с очередной лихорадочной строкой неловко рвет бумагу.
Иржи с воплем падает.
Франек отступает.
Незнакомец в маске трагика приближается.
Франек пятится, будто во сне, когда конечности сковывают невидимые цепи и нужно бежать, нужно спасаться! Но движения так плавны, так величавы и так губительно медленны...
Но эхо его крика, разносясь над площадью, опадает. И будто насмешливым ответом ему - доносятся пиликанье скрипки, звон кружек и смех из распахнутых дверей недалекой пивной.
Франек бежит туда - из стылого сумрака пустой площади - к спасительному желтому свету, к людям, к жизни...
Он бежит, чувствуя спиной бряцанье каблуков по брусчатке, шелест развевающейся меховой пелерины, тяжелое дыхание из-под маски.
Свист! И ржавый гарпун, миновав цель, лязгает о камень, высекая яркие искры.
'На помощь!' хочется крикнуть Франеку, но глотку и легкие заполняет морозный воздух. Вместо спасительного возгласа исторгает из самой грудины яростный кашель, сбивая дыхание, замедляя бег, заставляет согнуться пополам от боли.
А в следующий миг - треск, грохот! Бичами бьют по ушам револьверные выстрелы.
- Уходит! - вопит где-то над оглушенным ухом знакомый голос. - Слева, слева заходи!!
Кто-то подхватывает Франека под мышки, помогает подняться, отряхивает от налипшего снега. В нос бьют резкие запахи - табака, дешевого одеколона и пороховой гари.
- Цел?! - взволнованно топорща тараканьи усы, осведомляется Гольц, тотчас отворачивается. - Эй, ты, сюда живо! А вы двое?! Не стоять столбами - Ружчикову помогите! Вот ведь зар-р-раза, похоже, опять упустили...
- Что происходит? - безуспешно пытаясь отдышаться, хрипит Франек.
В поле зрения появляется Ружичков - без шляпы, в распахнутом плаще, в окружении полицейских с фонарями. В одной руке у него револьвер, вторая прижата к боку.
- Ушел! Но корсет-то мой, ус китовый, а?! В третий раз спасаюсь! А, Гольц?! Каково?
- Раззявы, - цедит Гольц. - На живца и то... Рас-с-спустяи!
- Прошу извинить меня, - обращается Ружичков к Франеку. - За эту, не побоюсь сказать, вдохновенную импровизацию. Я, видите ли, не чужд актерства. Весьма люблю театр. Всяческий, так сказать, конферанс. А поскольку ваше алиби, да и не только... вызывало некоторые подозрения... Возникла такая идейка, что...
- Позвольте, но все это лишено смысла! - прерывает его Франек, наконец, овладев голосом. - Что за глупый маскарад? И этот!... Это... С гарпуном, кто это был?!
- А это, - хмыкает Гольц. - И был наш убийца. Тот, кто насадил на заостренное металлическое орудие с явными признаками ржавчины, предположительно гарпун, двух полицейских при исполнении, выпотрошил Коблигу и подвесил его на фонаре, прямо говоря, за собственные...
- Коллега! - умоляющим жестом прерывает Ружичков. - Главное, Франек, не это! Главное, что теперь вы у нас вне подозрений! По правде сказать, мне бы не доставило удовольствия арестовать вас. Тем более, рукопись ваша мне и впрямь понравилась.
***
- Ты снова сутулишься, прекрати скорей! - требует Фелиция, пока Франек освобождает ее из плена песцового манто.
Его Фелиция - Фелиция-вихрь. Едва получив письмо, примчалась из Берлина первым же поездом. И вот она здесь, перед ним, Фелиция-напор, Фелиция-Штурм-и-Натиск - щелкнула пудреницей, пробежалась по высоким скулам крошечной пуховкой, нетерпеливо повертела головой во все стороны, шелестя перьями на шляпке, вкрутила в мундштук папироску, щелкнула пальцами, подозвала официанта, уже листает меню, пуская к потолку дымные клубы...
У Франека голова идет кругом от этих дымных облаков с резким запахом гвоздики, и дух захватывает от ее способности делать столько дел сразу, и все с неизменной увлеченностью и азартом.
Официант уже застыл над ними истуканом, с невозмутимым выражением и полотенцем через плечо.
Брови официанта ползут вверх, нижняя губа оттопыривается. Он кивает и степенно удаляется.
- Теперь, когда он ушел, - Фелиция нетерпеливо хватает Франека за манжету. - Я хочу, чтобы ты еще раз рассказал мне все! Расскажи толком, по порядку, не упуская ни одной мелочи! Что за чертовщина тут творится?!
- Если бы я знал, - пожимает плечами Франек. - Все это... Будто затянувшийся дурной сон. Коблига, рукопись. Полицейские. Этот странный спектакль на площади. А главная кошмарная составляющая - Некто с ржавым гарпуном. Фелиция, ведь он, похоже, всерьез собирался убить меня!
- Послушай, мы во всем этом разберемся! Я с тобой, Франек. Я здесь. Волнения и тревоги позади!
- Если бы, - качает головой Франек, указывая ей за спину.
- Вот вы где!! - голосит Макс.
Прическа и одежда его, по обыкновению, в беспорядке. А голос гремит сотней литавр, приковывая к столику Франека взгляды всех посетителей кафе.
С Максом вялый молодой человек с длинными нечистыми волосами, в свободной артистической блузе и бархатном берете. Под мышкой у него внушительных размеров папка. На лице его скучающе-унылая гримаса.
- Познакомьтесь, друзья! - громыхает Макс. - Это Штирски, книжный график! Я буквально только что рассказывал ему о работах Франека, и он очень заинтересован... Верно, Штирски?
Все с тем же вяло-обреченным выражением на мучного цвета лице, Штирски кивает.
- Для того чтобы тебя иллюстрировали, - с бледной улыбкой говорит Франек, обменявшись рукопожатиями. - Надо ведь, чтобы тебя начали издавать...
- Ерунда это все! - бодро вещает Макс, занимая место за столом, машет официанту. - Главное тебе держаться подальше от таких прощелыг, как Коблига! Царствие ему небесное... Верно я говорю?
Под окнами Франека играет шарманка. Монотонная, заунывная мелодия вплетается в симфонию всех тех звуков, что обычно так мешают сосредоточиться - обрывки разговоров, шарканье, кашель, звон посуды, шорохи. Шарманка ноет, перекрывая все.
Полчаса мучительной борьбы с самим собой, хождений по комнате взад и вперед, сотрясаний рук в безмолвном трагическом жесте и... Франек спускается вниз.
На шарманщике поношенный черный котелок, нечистые белые перчатки и черный костюм, расшитый галунами, изображающими голые ребра и мослы. Лицо его замотано белой тряпицей, являя образ из забытых снов - данс-макабр, танцующий скелет.
- Я хочу сказать, этого хватит, чтобы вы откатили ваш инструмент ну... куда-нибудь подальше? И продолжали играть уже там?
- Вы что же, не узнаете меня? - скрипит незнакомый голос из-под тряпицы.
Франек не знает, что ответить.
- Что вы молчите, Гутфрейнд?
- Позвольте, но я не...
- Вы же не будете теперь отрицать, что вы Гутфрейнд?
- Но, собственно, я не...
- Вы работаете в конторе по страхованию несчастных случаев?
- Да.
- Расследование дел, связанных с травматизмом на производстве?
- Все верно, но я не...
- Из-за вас я потерял свою работу.
Проскрипев это каким-то преувеличенно дружелюбным, доверительным тоном, незнакомец удаляется. Скрипя колесами, неспешно катит свою облепленную лимонадными этикетками шарманку мимо Франека. Не удостоив его прощальным взглядом, медленно следует к повороту улицы и скрывается за ним.
Писатели застыли в ожидании моего прихода. И если я не остановлюсь теперь - они дождутся.
Я должен быть здесь, в ночи, оставаясь бдящим.
Когда писатели выходят за меловой круг - появляюсь я.
Там где буквы и шелест пожелтевших страниц - там я.
Но иногда нет.
Потому что я должен оставаться во тьме. Бдящим.
Искать, преследовать, следить, находить...
Нет, сегодня я не усну.
Писатели спят. Я бодрствую.
Захваленные, затисканные и зацелованные толпами поклонниц. Осыпанные лепестками роз, увенчанные лавровыми венцами. Сегодня Смерть подарит вам свой поцелуй.
Сегодня стрелка моего Компаса Талантов - острия моего гарпуна - укажет на вас.
Я человек-критика. Я человек-цензура. Я Чарли Криторз.
Сегодняшней ночью я хочу спросить только одно:
- Кто твой любимый писатель?
***
- Ну и запашок тут, прямо говоря...
- Как на скотобойне.
- Ты сам ему сообщишь? - дергает щекой Гольц. - Вы вроде подружились, а?
- Да брось, - Ружичков поддергивает форменные бриджи, присаживается на корточки. - Ты же его видел... Перепуган до чертиков. Сначала редактор. Потом это наше представление...
- А неплохой был план.
- Главное, что он сработал.
- Но ты ошибся с главным фигурантом.
- Ты только взгляни... Он в нем такой туннель проделал, что можно паровоз пропустить.
Гольц морщится, зажав в зубах сигарету, присаживается рядом с сослуживцем:
- Да-а-а уж... наша запасная версия, похоже, превратилась в основную? Все явно крутится вокруг одного человечка. Хотя он об этом, вероятно, и не подозревает. Ох уж мне эти творцы...
Они сидят на корточках рядом с телом массивного мужчины с встопорщенными моржовыми усами. Его маленькие глазки остекленели в выражении запредельного ужаса.
- Дамочка-с-косой так и крутится вокруг нашего Франека? Кем ему приходился этот жирдяй?
- Его непосредственный начальник. Господин Маржак. Очень ответственный, судя по личному делу, был сотрудник. Засиделся вот допоздна, по своему обыкновению... Тут-то за ним и пришла безносая. Прям на рабочем месте. Не завидная ли доля, коллега?
- Круг сужается, коллега, круг сужается.
- Так ты сам сообщишь ему? Или оставим это газетчикам?
- Та парочка агентов, что я к нему приставил, доложили мне час назад, что он сегодня опять на вечере у этого своего приятеля, театрала... Как его...
- Блума?
- У него.
- Ненавижу гребаных театралов, прямо говоря!
- Поедем к нему? Понаблюдаем. Все это началось с вечеринки у Блума... Как знать, вдруг наш убийца решит все там же и закончить? К примеру, сегодня...
- Схватываешь на лету, сынок. Я, кажется, вырастил себе достойную смену.
- Брось заливать, напарник. Или ты всерьез собрался дожить до пенсии, хе-хе-хе... Эй, вы двое! Скажите трупоедам, что могут забирать клиента. Осмотрите тут все хорошенько. А нам сегодня надо заскочить по еще одному адресу.