Пещерин сошел с поезда на затерянном полустанке в степи, почти у самого моря.
Встал, осматриваясь, посреди платформы, с тростью в одной руке и саквояжем в другой.
Ветер швырнул в обтянутую черной кожей спину клочья пара с уходящего паровоза, донес прощальный посвист и трубный гудок, прокатил по платформе пыльный шар перекати-поля.
В лицо Пещерину полетела пыль, песчинки застучали по стеклам солнечных очков. Сплюнув, он натянул шарф на рот и нос.
Над низкой оградкой платформы торчала штанга с проржавевшим указателем:
"Тумань-2"
Это был один из тех скверных городишек, что сами собой возникают посреди диких степей и дремучих лесов, будто по волшебству вырастая вокруг авиадромов и морттехнических комплексов, вокруг Т-конюшен и рудников.
В "Тумани-второй" градообразующим был авиадром. За жестяными скатами крыш и дощатыми вывесками (Цирюльня, Аптека, Консервы, Патроны) виднелся лоснящийся горб цеппелина.
На лесенке, ведущей с платформы, сидел карлик в котелке и сшитой точно по размеру черной тройке, какие носят юристы и гумибирные барыги.
- Сынок, куревом не богат? - проскрипел он.
Пещерин извлек из кармана френча серебряный портсигар с эмблемой ВВС - четырехлопастным винтом, перепончатыми крыльями и оскаленным черепом. Сдвинул с лица край шарфа.
- Для чего ветер несет по степи снег? - спросил он.
Карлик шумно продул папиросу, двумя короткими пальчиками неспешно поправил шляпу:
- Для того, чтобы замести наши следы?
- Хочет ли он стереть наши имена?
Карлик скривил лягушачий рот, кивнул:
- Он хочет, чтобы о нас не осталось даже памяти.
Пароль и отзыв совпали. Они пожали друг другу руки.
- Вышечник описал тебя точно, - кивнул карлик, прикрывая папиросу ладошкой и щелкая зажигалкой. - Что от меня потребуется? Подходы? Контакты? Инструмент?
- Инструмент при мне. Контакты мне ни к чему... Подходы?
- Таргет - местный начальник таможни...
- А кто начальник контрабанды?
- Тоже он.
- Точка?
- Временами таргет зависает на авиадроме, по старой памяти, ты понимаешь. Но в основном - в кабаке "Таможня", на главной площади. Маякует там и днем и ночью. Кавер у него нулевой, левые нубики, агрятся на раз, а дальше - только лути. Редкая беспечность в наши дни. Хотя это похоже на него. Он же Хан! Вздумаешь заструнить его на людях, выйдет много шума...
- Разберусь.
Ну и тип, подумал карлик. Неудивительно, что устроился по нашему министерству.
- Мне нужно передать высочайший Адрес, - будто прочитав его мысли, холодно пояснил Пещерин.
- Это меняет дело, - карлик помрачнел, заметно занервничал. - Впрочем, я лишь корректировщик. Уверен, ты в курсе, что делать... Ты к нам с крыланов, да?
Он кивнул на портсигар, который Пещерин прятал в карман.
- Не поспел к Линьежу.
Нервическое возбуждение пробудило в собеседнике разговорчивость:
- А я, представь, с Его сиятельством генерал-маиором Бараньяком с самого Кальмберга начал, в зимнюю кампанию, чуть не померзли все к инеям... А после - только и колесили! Этакой хват был! Государю слуга, солдатам отец! А как мортифицовали, сказывают, переменился сильно. Ужесь не торт.
Ишь как заливает, подумал Пещерин, небось, при кухне полевой каптенармусом все три кампании провозился. Однако формулирует забавно, запомнить бы.
Пещерин писал стихи. Без особого успеха, для души. В альбомы прелестных светских львиц - где-нибудь между открыткой из Сен-Фюнеси и засушенным флердоранжем. По этой причине к разного рода каламбурам питал он тайную страсть. Ловил сачком слуха, собирая в пеструю коллекцию, насаживал на булавки памяти. Ради красного словца не пожалеет и отца - впрочем, у отца Пещерина сам термин "жалость" вызвал бы, пожалуй, прохладное недоумение.
Пыхнув папиросой, карлик печально покачал головой. Вытащил из жилетного кармана серебряные часы-луковицу, посмотрел на циферблат:
- Пора мне...
- Мне понадобится титулователь, - без особой надежды предложил Пещерин. - Такова традиция.
- Прости, но это маленький город, - карлик притушил папиросу о ступеньки, воровато огляделся. - Это маленький город, а мне в нем и после твоего отъезда корректировать... Верно? Пора идти... Удачи тебе.
Пещерин промолчал.
Карлик подозрительно неторопливо заковылял, зашаркал по пыли, маленький и какой-то трагический в своих траурных тройке и котелке.
Пещерин проводил карлика взглядом прищуренных глаз, пока тот не скрылся за углом складского здания, и неспеша направился по отходящей от станции узенькой улочке.
Редкие местные жители провожали его взглядами. Возле входа в контору гробовщика загорал на одном из своих произведений старик с подвернутыми рукавами. Прошел навстречу, пиная консервную банку, лохматый мальчишка в шляпе на затылке.
- Как тебя звать, пацан? - спросил Пещерин.
- Взрослые кличут Пацаном, незнакомец.
- Пацан, хочешь заработать звонкий империал?
- Шутите, господин?
Пещерин объяснил ему, что надо делать. Заставил повторить. Паренек кивнул, повторил без запинки, спрятав руки в карманы, потопал следом, на приличной дистанции.
Над кабаком висела подновленная вывеска "Таможня дает добро!". У входа скучали в креслах-качалках двое небритых молодчиков в шляпах, с пивными кружками, голые по пояс. Между коленей у них были пристроены карабины.
- Для гостей города вход платный, - равнодушно проскрипел один, отпив из кружки.
Пещерин даже не улыбнулся.
Он не любил переплачивать. А еще на нем был черный френч Имперского Ревизионного Министерства и шапка-"пилотка" с серебряной кокардой. Это предполагает совсем другой тон.
Он скорым толчком перевернул кресло с разговорчивым типом. Поддал ему носком сапога, а второму (успевшему вскочить и нацелиться прикладом) отрядил в нос набалдашником трости. Оба, кряхтя и сопя, повалились на пыльные ступени.
Пещерин поставил саквояж, прислонил к креслу трость. Хорошенько примерившись, ухватив за потные загривки, разок столкнул молодчиков лбами. Они разом потеряли весь свой пыл.
За спиной довольно крякнул Пацан. С верхнего этажа вдоль по улочке послышался женский смех и одобрительный свист.
Отряхнув перчатки, Пещерин кивнул пацану. Тот кивнул в ответ, прошел, толкнув скрипучие половинки дверей на входе.
Снаружи было слышно, как он прокашлялся, и как того требовал Пещерин - со значением, по складам, выговорил, лишь раз (от объяснимого волнения) запнувшись на букве "р":
- Чиновник, прибывший по именному повелению из Инфегнополиса... Требует вас сей же час к себе!
Пещерин удовлетворенно кивнул. Вручил спешно выбежавшему на улицу Пацану обещанный империал. Мальчишка, не оглядываясь, запылил вдоль по улице.
Пещерин подтянул к себе кресло-качалку, сел, положив поверх колен трость. Стал ждать того, кто выйдет к нему из кабака.
2. Хан Солоницын
"Я исколесил небо вдоль и поперек, но не видел ничего, чтобы заставило поверить, что всем повелевает какая-то Высшая сила... Эй, бармен, ты там уснул? Наливай!"
Так говорил "Хан" Давыд Солоницын.
Он с младых ногтей был мошенником и контрабандистом, гонял через границу транспорты с гумибиром, водил караваны, загруженные морт-генераторами подпольной сборки, перевозил в трюмах нелицензированных Т-варей...
Знаменитые страустанские гонки на "этажерках" дали ему популярность и влиятельных врагов.
Его приятель Лекса Кушкин позднее скажет: "Он всегда был звездным парнем".
Потом Давыд связался с Жирняем Тихом, свалил с его страустанской базы, прихватив с собой одну глазастую девицу. С девицей у них ничего не получилось, и он, ведомый врожденной своей пассионарностью, записался в Имперские ВВС.
Не успел пообвыкнуться со своим летчицким кожаном и крагами, как соединенные миротворческие силы под руководством адриумского канцлера Полиндора Бестиара, форсировав Вилицу, вторглись в пределы Ладии.
Солоницын оказался на переднем крае. Его сквадрон "летающих гусар" многократно отличился в стычках с неприятелем. Базировались они тогда в Уржове, поднимались в небо по два-три раза за сутки, а воевали так, что скоро по войскам начали ходить байки про отважного Уржовского Поручика. Да, Звездный Парень - это определенно про него.
После Бадаринской мясорубки, когда наши трудно отступали к самому Яру, неуклонно ведя за собой агонизирующую вражью армаду, и все висело на волоске, ребята Солоницына превратились в партизан. Действовали в тылу врага, сеяли панику и разорение. Вносили свой вклад.
Война закончилась. Мы победили. Но тут вступил в дело (с одобрения нынешнего Императора) Генеральный секретарь Рэйфсовета, ранее - блистательный аристократ и герой войны, а ныне - оголтелый некрократ, граф Велизар Горич со своей программой реформирования ладийской армии.
Денщиком у Давыда был здоровенный славояр Чурила, весь заросший густым бурым волосом, изъяснявшийся гортанными хрипами, которые, казалось, мог понимать один только Солоницын. Несогласные с горичевскими реформами, Солоницын с Чурилой без особой жалости променяли военную службу на контрабандистскую вольницу.
Давыд стал снова работать с Жирняем. У своего приятеля, одного из вилицких таможенных заправил, неоднократного компаньона и довольно близкого приятеля, Лексы Кушкина, он выиграл в карты паролет. Этот паролет этот они с Чурилой назвали "Тысячелетним Финистом". Кто мог знать тогда, каких им дел предстоит наворотить с этим "Финистом", так что аукаться потом будет по всей Империи?
Давыд сорвал одну важную сделку Жирняя (в деле опять была замешана женщина и, забегая вперед, опять у них не срослось), и за его голову назначена была хорошая цена.
Как раз тогда, столкнувшись с некоторыми финансовыми и юридическими трудностям, Давыд был вынужден согласиться на разовую сделку. Подвязался везти тех парней. Обычная миссия: кое-кто хочет попасть кое-куда, минуя таможенные посты и без заполнения деклараций. Никаких имен, оплата звонкой монетой. Никаких приключений. Дело верное и не раз опробованное.
Их было четверо. Старик-гриболюд в бесформенной серой хламиде с капюшоном, молодой парнишка и два механиста - лупоглазый серебряный "мажордом" и похожий на бочку архивный "самописец".
Если бы Уржовский Поручик знал тогда, на что подписывается...
3. Двенадцать лет спустя
Хан пропустил стопку, зевнул в кулак, помянув нечистого. На ходу застегивая ремень с кобурами, направился к выходу. При каждом шаге шпоры его звенели о дощатый пол.
Он вышел на ступени своего заведения. Прикрылся ладонью от яркого южного солнца.
Тот, кто посредством Пацана (экстравагантный, надо сказать, выбор) вызвал его Высочайшим Адресом, сидел у входа в кресле-качалке. Ждал. Баюкал в руках, затянутых в перчатки, пижонскую трость.
Светлые волосы тщательно зачесаны назад, глаза скрывают фиолетовые стекла солнечных очков. На нем был черный френч Имперских Ревизоров.
- Пришел попытать счастья, сынок?
Красиво очерченные губы Ревизора растянулись в улыбке.
- Надо было тебе заструнить меня с дистанции, как советовал Коротыш. Он ведь тебе это советовал?
Ревизор, продолжая улыбаться, кивнул.
- Он это всем втолковывает, кто приходит по мою душу. Хороший парень. Всегда славно иметь под рукой верного Корректировщика, а?
Ревизор снова кивнул. Затем встал с кресла.
Солоницын склонил голову к плечу, разминая мышцы, хрустнул позвонками. Ладони его нарочито расслабленным жестом повисли плетьми на уровне спрятанных в кобуре пистолетов.
Они постояли так, Хан и Ревизор, друг напротив друга, мгновение, еще одно... Приглядываясь, всматриваясь, узнавая...
- Да-а-авыд, старый черт...
- Ешкин свет! Никак...?
- Не признал чтоль?
- Левка... молокосос проклятый! Никак ты?
Они не виделись двенадцать лет.
Немудрено, что Давыд не сразу признал в статном ревизоре того лохматого парня, который в сопровождении старика-гриболюда и двух механистов взошел по трапу "Тысячелетнего Финиста".
- Стало быть, милый друг, ты принес мне пренеприятнейшее известие?
- По всему выходит, так.
- Но, я чаю, присутствует у тебя в сем деле и личный интерес?
- Ты проницателен, Давыд. Как она?
- Ты голоден ли? Ступай за мной.
4. Отцы и дети
Лара жарила на кухне бобы. Две кокетливые косички по бокам головы, клетчатая рубашка завязана узлом на животе, закатанные бриджи, высокие латоксианские пастушьи сапоги... Пещерин нашел, что со времен их последней встречи она вовсе не переменилась.
- Здравствуй, Лара.
Обернувшись, она подняла тонкие стрелы бровей.
- Лев, ты приехал?
Пещерин, прищелкнув каблуками, поклонился.
Лара отвернулась.
Вся в отца, подумал Пещерин.
- Обед будет с минуты на минуту, - бросила Лара через плечо. - Прошу к столу.
Пещерин переглянулся с Солоницыным. Тот зажмурился и вытянул губы трубкой - мол, тебе ли не знать твоей сестры!
Пещерин изобразил в ответ вежливую улыбку. Двенадцать лет - большой срок. Сейчас ему казалось, что этот сильный, дочерна загорелый человек, герой войны и отчаянный контрабандист, знает ее, родную кровь Пещерина, когда лучше, чем ему самому доведется когда-нибудь узнать.
- Лара, ты догадалась уже о цели моего визита?
Не оборачиваясь, она кивнула:
- Догадалась по мундиру. Поздравляю с успешным развитием карьеры!
- Благодарю. По дороге сюда я убеждал твоего мужа в необходимости эвакуации города. Но он не стал меня слушать.
Давыд потянулся к хлебнице. Тонкая рука Лары легла поверх его запястья:
- Не хватай. Подожди горячего... - она глянула на Пещерина сквозь занавесь густых ресниц. - Надеюсь, для того, чтоб отобедать, времени у нас хватит?
Пещерин сверился с карманными часами:
- Полагаю, да.
Лара, ловко обернув полотенцем ручку, подхватила с плиты скворчащую сковородку.
Сели есть.
Аромат кушанья дразнил ноздри. Лара, зная слабость Пещерина к томатам, выставила перед ним бутылку кетчупа.
Пещерин мешал вилкой макароны с бобами, зная - они слишком горячи, для того чтобы сразу отправлять в рот.
Он посмотрел на Солоницына, затем на Лару.
- В Кири-Кокору, - начал он, - что за Хребтиной, и за землями Сомбрии, по сей день правят отпрыски династии Рарогов. Там запрещены некротехники и мортидный дискурс, на знамени их - белый лебедь на голубом поле. Официальные сношения с Ладией у них ограничены, граница закрыта - но я смогу выправить вам документы.
- Они тянут лямку под Хынькайским протекторатом. Шило на мыло, Лева.
- Зато на них не распространяется юрисдикция Ревизионного Министерства. Это ли не аргумент?
- Я никуда отсюда не уеду.
- Это безумие, Давыд!
- Это судьба. Мы уже ускользнули от него однажды, захотевши тихой жизни. Но знаешь, она не по мне. Верно, Лара? Я давно жду его. Чтобы встретить, как в Ладии заведено, хлебом-солью, пряничным черепушками да карамельными скелетиками. Это будет годный концерт, Лев. Я надеюсь, ему понравится мой коронной номер - соло на митральезе.
- Мужчины, - поморщилась Лара. - Попрошу воздержаться за столом!
Пещерин посидел еще немного, вдыхая запахи кушанья, затем зачерпнул вилкой.
- Черт побери! - сказал он, прожевав. - Ах, черт!
Он принялся с жадностью есть бобы с макаронами, откусывая от хлеба. Затем хлебной коркой дочиста вытер с тарелки остатки томатного соуса.
- Вы просто не можете без этого, верно? - спросила Лара.
Мужчины посмотрели на нее.
- Не изображать из себя героев?
- Нынче весна, - сказал Пещерин. - Люблю запах степи по весне.
- Мой гимназический преподаватель арифметики, - сказал Солоницын, - всегда говорил, что я скверно закончу. Говорят, на старости лет плюнул на все и подался к андрогинам.
- Тарчахская гадалка как-то сказала мне, что на ладони у меня семь линий жизни. После я недосчитался цепочки от часов.
- У Никодима Моголя в "Пляске Костяков" говорится, что в ночь перед входом мортиарха в столицу стояла необычайная тишина. Не лаяли собаки. Люди прятались за ставнями и молчали. Мертвенная тишина. Слышно, как растут волосы и ногти. Слышно, как шепчет ветер. Так странно. И так правдиво.
- Он, говорят, под конец, совсем спятил.
- Мортиарх?
- Ну не Моголь же.
- В день, когда он умер, в столицу вошла осень. Прошагала по улицам, взметая золотистые листья и поглаживая прохожих по головам. Они в мгновение поседели, и серебристые волоски полетели по ветру, как паутинки. Впрочем, те, до кого не дотянулась рука осени, поседели тоже...
- ...И на лицах их отпечаталось грядущее. Человеческая память, как умирающее осеннее - смотрит в светлом унынии из пустоты - на крошево листвы в тумане, будто на прошлое счастье и позабытые мечты...
Пещерин не договорил. Под их ногами задрожал пол. Зазвенела посуда в буфете, тюлевые занавески затрепетали, коснувшись углами книжного шкапа, задребезжали оконные рамы. Следом пришло эхо отдаленного взрыва.
- Что это? - спросила Лара.
- Это наш отец, - ответил Пещерин. - Он уже здесь.
5. Цеппелин "Тифон"
Граф Велизар Горич, генеральный секретарь Рэйфсовета и правая рука Императора, стоял на капитанском мостике. Пристально наблюдал за землей, лоскутным одеялом плывшей далеко внизу. В свойственной некрократам манере он сохранял совершенную неподвижность. Все в нем - и глухой шлем с маской, снабженный выпуклыми дыхательными фильтрами и поблескивающими смотровыми линзами, и спадающий до палубы аспидный плащ, и лежащие на перилах руки в перчатках угольно-черной кожи - казалось скульптурно застывшим, будто выточенным из гагата или обсидиана.
В клочьях густого пара, в хищном блеске орудийных башен и лоснящихся плоскостей каркаса, в грозном гуле винтов плыл в облаках громадный воздушный крейсер "Тифон". На черной стали серебрился раскинувший крылья сокол, и его хищный клюв нацелен был на Тумань-2.
Экипаж, состоящий из мортифицированных покойников, застыл по местам навытяжку в ожидании приказа. Тускло блестело серебряное шитье и пуговицы на черных мундирах, проступали на серой коже узоры вен, прозрачные глаза уставлены на фигуру, стоящую на капитанском мостике. Она будто соткана из мрака. Воплощенное возмездие, карающая длань Империи.
Горич медленно повернул голову, обратив черные линзы шлема на выстроившихся квадратами подчиненных - облитых черными мундирами навигаторов, запакованных в черную кожу канониров, закованных в броню штурмовиков.
Горич вознес ладонь, отдавая своим людям безмолвный приказ - обрушить на логово мятежников огненный дождь и ядовитый туман, стереть с лица земли строптивцев, являя государеву ярость и испокон веку незыблемое, еще первым мортиархом реченное:
- С именем великого закона предвечного пойдем ныне в бой. Имя его - Смерть.
И вместо того, чтобы величаво указать рукой на цель, бессильно уронил ладонь на перила.
"Тифон" разворачивался над городскими окраинами, по улицам вздымались клубы пыли, и бежали во все стороны, как из растревоженного муравейника люди-букашки. Кто-то - гонимый волной животного ужаса, кто-то - с рассудочной осторожностью, с вещами и налегке, таща за руки и на руках детишек, спотыкаясь о путающихся под ногами собак.
Вытерев тыльной стороной ладони слезящиеся глаза, удовлетворенно кивнул Корректировщик и заковылял поспешно к ближайшей Т-конюшне, где под старым котлом его дожидался вход в подземный бункер. Карлик дергался и подпрыгивал, уворачиваясь от испуганных людей, и бормотал под нос что-то о поздней осени с хлестким градом и зимних метелях, которые лучше пережидать в тепле.
"Тифон" еще не начал говорить толком, а город под ним уже начинал расползаться, как карточный домик.
Как туман.
6. Premonicion de la Guerra Civil
- Будем пить кофе, - сказала Лара.
С потолка посыпалась штукатурка. Пещерин смахнул ее рукавом.
Солоницын, промокнув губы салфеткой, взял протянутую Ларой кружку:
- Пойду отдам распоряжения.
Лара кивнула, с кофейником в одной руке и сахарницей в другой, потянулась к мужу губами, чтоб поцеловать в щеку.
Сквозь метущиеся на ветру тюлевые занавески долетела отрывистая пулеметная дробь и отголосок дальнего взрыва.
- Бобы еще остались? - спросил Пещерин.
Лара отпила кофе, отставила чашку на тарелку, и кивнула.
- Положишь мне еще? Они, сестренка, чудо как хороши.