2. Вареные очищенные картофель и морковь нарезать короткой соломкой.
3. Лук перебрать, промыть и нашинковать, редис и огурцы вымыть. (Если у огурцов грубая кожица, то ее надо очистить).
4. Редис, огурцы и белок яйца нарезать короткой соломкой. Небольшое количество лука (1/4 часть) растереть с солью до появления сока.
5. Желтки яиц растереть со сметаной, горчицей, солью, сахаром, развести квасом, добавить растертый лук. (Для растирания использовать эмалированную миску).
6. В тарелку положить нарезанные овощи и белок яйца, залить подготовленным квасом, добавить сметану и посыпать нашинкованным луком, можно добавить укроп из расчета 4 г на порцию.
Подают окрошку охлажденной с варенным в мундире и очищенным картофелем и солью.
Долго искать работу юному Глостеру не пришлось. Стоило мне выйти в своем магистерском колпаке из родного Магдален колледжа, как к порогу этого прославленного заведения уже подкатил литературный агент. В прямом смысле подкатил, на машине моего папаши. Папаша имелся в автомобиле тоже, так что гадать, откуда свалилась эта манна небесная, не приходилось. Тем более что он с младых ногтей лишил меня всяких иллюзий насчет беззаботной жизни.
- Юный джентльмен, - говаривал он, - и современный аристократ должен уметь сам заработать себе на жизнь.
Спорить с этим я не мог, поскольку плачевное состояние счетов нашего семейства говорило красноречивее всяких слов.
Литагент довольно развязано похлопал меня по плечу, отчего у меня чуть не подкосились колени. Мне даже показалось, что в его шкуре притаился мой школьный учитель по естественным наукам, в которых я был особенно не силен. Оставалось радоваться, что там не было еще учителя математики, потому что эта наука так и осталась для меня китайской грамотой. Задание новоиспеченному журналисту к этому моменту уже было добыто. Прямо из колледжа мы направились в редакцию газеты "Молодой гвардеец королевы". Как выяснилось из разговора с редактором, дела у издания шли примерно также, как и у нашего семейства, и, как и последнее, газета собиралась поправить свои дела при моем непосредственном участии.
Сгорбившись под неподъемным бременем ответственности, я принял из рук редактора небольшую, как выяснилось потом, сумму наличными, билет в Москву (слава Богу, и обратно тоже) на имя Джайлза Персифаля Глостера и описание моего задания на двух листах. На месте заглавия красовалось загадочно слово
o-k-r-o-s-h-k-a
Это и была тема моей будущей звездной работы.
- Что это значит? - спросил я. Можно было конечно сделать вид, что я знаю, что это значит, но подобные эксперименты с учителями естественных наук и математики никогда хорошо не кончались, и я решил играть в открытую.
- Это уже ваша забота. Все, что должен сообщить редактор, в ваших бумагах. Успехов, - заулыбался редактор, - мы в вас верим.
Мой родитель покачал головой в знак одобрения.
Я вовсе не так уже верил в себя самое как эти двое, но решил по крайней мене не сдаваться без боя.
- Джентльмены, высказанное вами доверие, разумеется, делает мне честь (я никогда не теряю Глостеровского присутствия духа), но ведь, кажется, русские сейчас опять взялись за топор или как там, встали на тропу войны, или что-то в этом роде. Кому интересны эти хулиганы и драчуны? К тому же, почему бы мне не смотаться в Париж, там ведь тоже недавно была драчка, волне достойная того, чтобы информация о ней скрасила утро джентльмена, листающего утреннюю газету и попивающего свой кофе...
Вообще-то, мне казалось, что если будущий светило журналистики, который собирался вытянуть тебя из долгов, пустил коня поэтичности по полю красноречия, то редактор должен был бы навострить уши. Но редактор считал по-другому. Он грубо прервал меня, поддержанный одобрительным кивком моего папаши, и произнес таким голосом, каким, по мнению выпускников Магдален Колледжа, пользуются только кухарки и помощники садовников, да и то после изрядной дозы джина:
- Об этом все джентльмены уже знают от наших конкурентов. Так что учтите, материал должен быть выдающимся.
Папаша традиционно кивнул. Мать рыдала у меня на груди от радости, что я получил такую сложную, опасную и, главное, прибыльную работу и что честь потомков Вильгельма Завоевателя по ветви Глостеров наконец-то будет восстановлена. Я содрогнулся. Но еще больше я содрогнулся, когда узнал, что как только я выполню это задание и донесу до британских умов, что означает таинственное слово okroshka, я буду удостоен руки одной из самых родовитых невест на этой стороне пролива. На своем веку я видел таких предостаточно, чтобы не усомниться в том, что среди них красавиц немного. К этому моменту я уже не был уверен, что мне нужен билет в оба конца.
Письменным советом редактора обратиться в турагентство я поначалу пренебрег, и напрасно. Посольство русских находилось совсем недалеко от нашего набитого антиквариатом дома, и я решил пройтись туда пешком. Еще издали мне открылось зрелище большой группы людей, объединенных, как могло бы показаться, торжественным шествием по улице. Лозунгов я не видел и выкриков не слышал. Это и навело меня на мысль, что намерения собравшихся там понято Джайлзом Персифалем Глостером не совсем верно. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это очередь в посольство. Вполне мирная, тихая очередь из людей, видимо, срочно желающих ознакомиться с русскими достопримечательностями вроде okroshka. Я присвистнул и подумал, что мой редактор, возможно, прав. Раз такое количество добрых англичан находит в этой северной стране столько привлекательности, то и у меня есть шанс хорошо провести время. Потолкавшись в очереди, я решил действовать по инструкции. В конце концов, мне еще нужен был переводчик, поскольку по-русски а знал только "Dostoyevsky" и "Tolstoy", а этого явно было недостаточно для разгадки великой тайны окрошки.
Агентом была милая девушка, но по-английски она говорила с таким акцентом, что мне подумалось: "если мой переводчик говорит также, то я, вероятно, смогу обойтись и без него".
Но понимала она меня вполне. Чтобы не ломать язык, агент напечатала сведения, жизненно необходимые потомку Вильгельма Завоевателя, собирающемуся бороздить бескрайние просторы Руси, на бумаге. Бумаг становилось все больше, а я их не любил. Из последней я вычитал две новости: хорошую и плохую. Во-первых, мне нужно было явиться в посольство до рассвета и занять очередь, иначе я не смог бы никогда получить визу. И еще там была фотография моей переводчицы. При взгляде на ее одухотворенное лицо вспоминались сразу Джоконда, Мерлин Монро и Вивьен Ли, хотя раньше я и не подозревал, что в этих троих есть что-то общее. Разумеется, всякие сомнения в необходимости переводчика отпали.
Рассудив, что лучше не ложиться, чем рано вставать, я отправился инспектировать питейные заведения. Как и ожидалось, они были полны моими оксфордскими приятелями, которым не нужно было зарабатывать на жизнь тяжелым трудом, сопряженным со смертельной опасностью. Всем им я показывал фотографию переводчицы, которую как выяснилось, звали МАРИНОЙ. В тот день мне пришлось услышать весь набор известных мне междометий, выражающих оттенки чувств от восхищения до зависти - такое впечатление произвела фотография на серьезных оксфордских парней. Проснулся я на лавке в сквере, причем не сам - меня разбудил полицейский. Не могу сказать, что очень люблю полицейских, но в этот раз в моем сердце шевельнулась благодарность, ибо еще одну такую ночь вырождающийся организм из семейства Глостеровых не выдержал бы. До рассвета еще было время, и я переместил свою ночевку на газон российского посольства.
Уже став обладателем визы, я обнаружил, что мой самолет можно сказать, вот-вот взлетит, и стал закидывать в чемоданы все подряд. Надо бы еще отметить, что предки по всем линиям пришли помахать рукой в след летательному аппарату, уносящему меня в неведомую даль.
С момента выхода из означенного летательного аппарата я почувствовал странное беспокойство. Вскоре мне удалось идентифицировать проблему: у людей вокруг меня был совершенно трагический вид, словно бы все они только что похоронили любимую болонку и богатого дядюшку, который оставил все наследство кому-то другому. Согласитесь, не очень-то приятно провести хоть и небольшую, но все же значимую часть своей жизни в обществе скорбящих. Такое же выражение лица имел и офицер, проверяющий мои документы. И хотя я получил свою визу честным путем, глядя на его физиономию, я в этом почему-то в этом факте усомнился.
- Гилес... - прочитал он.
- Джайлз, - набрался храбрости поправить его я.
Затем он спросил меня о цели моего визита. Я хотел было сказать: okroshka, но поскольку мне не было точно известно, что это такое, разумнее было дать туманное объяснение:
- Журналистское расследование.
В этот момент на каменном лице пограничника произошла странная перемена: правая бровь взлетела вверх. Вроде бы взлетела и взлетела, но при общей неподвижности остальных мускулов такой кульбит брови показался мне подозрительным.
- Хм, - сказал пограничник и поставил штамп.
На этом мой первый разговор на родине Достоевского был закончен.
Таксист, вызвавшийся отвезти нас с чемоданами в отель, имел вполне вписывающийся в общую картину угрюмый вид, но не это привело меня в ужас. Только выехав на улицу, я осознал свою необходимость не только в переводчице, но и в водителе, потому что мне не доводилось водить машину с левым рулем - это раз. Во-вторых, даже если бы я был чемпионом вождения с левым рулем, то никогда бы не осмелился попробовать свои силы на дорогах Москвы, ибо все здесь подчинялось своим, ведомым лишь посвященным правилам, а в таких местах, как в масонских ложах, с чужаками разделываются беспощадно. Я позвонил агенту, и уже через десять минут узнал, что вечером в восемь ноль-ноль в баре моего отеля меня ждет встреча с переводчицей и шофером.
У парадного входа в гостиницу я узрел угрожающего вида швейцара. Он отобрал у таксиста багаж и завалил его на тележку. Дама за стойкой, нахмурив брови, раскрыла мой паспорт и протянула:
- Гилес...
- Джайл, - любезно улыбнулся я.
- Хм, - сказала дама и, видимо, передумав читать мое имя дальше, выдала мне ключ от номера.
Вечером в баре народу было не много. Певица тоскливым голосом пела французские шансонетки под аккомпанемент мрачноватого вида пианиста, а устремивший в заоблачную даль взгляд официант принял у меня заказ на поддерживающий дух эликсир под названием виски. Словно для того, чтобы скрасить мое вынужденное пребывание в этом царстве грусти и печали, в конце коридора появилось улыбающееся лицо. Вслед за лицом я заметил и поджарое тело молодого мужчины, уверенно двигающегося в направлении аппендикса, в котором предприимчивые хозяева отеля организовали бар. "Так вот кому досталось наследство всех здешних дядюшек" - подумал я, увидев эту жизнерадостную физиономию. Ее хозяин подошел ко мне, достал обрывок листа бумаги, прочитал ее содержимое и, подняв на меня свой полный оптимизма взор, произнес бодрым голосом с легкой вопросительной интонацией:
- Гилес?
- Джайлз, - представился я.
Он ткнул себя пальцем в объемистую грудную клетку и произнес:
- Драйвер.
Так, понятно. Шофер нашелся. Оставалась переводчица.
- Марина? - спросил я, понимая, что есть ситуации, когда многословность только мешает.
Шофер направил перст указующий в наручные часы и стал изображать бег стрелки по кругу.
- Марина, кам.
Сначала я не понял. Но когда "Марина кам" и все движения пальцев по циферблату были повторены раз семь, до меня дошло, что переводчица должна все же прийти через какое-то время.
Она появилась в точности так, и как положено появляться музам, нимфам и прочим небесным созданиям - возникла из длинного черного коридора светлым пятном. Покачивая увитыми джинсовой материей бедрами, она подошла, протянула руку и сказала нежнейшим голосом (и, между прочим, почти без акцента):
- Джайлз?
Одного этого было достаточно, чтобы сразить мое сердце. Все остальное, впрочем, тоже было в наличии. Вживую она оказалась блондинкой с тонкой и белой как фарфор кожей. Далее я описывать не берусь, честь Глостеров не позволяет выразиться детально: есть, знаете ли, чувства, которые лучше держать при себе. Но имя Марина несомненно потеснило в моей забитой всяким классическим хламом голове Елену.
Весь вечер мой дух парил под потолком бара. Сам-то я прочно сидел на диванчике, пока мы выясняли, что же нам делать дальше. Скрывать цель моего приезда от переводчицы смысла не было, и я сказал ей все как есть. Те есть спросил ее, что такое okroshkа.
- Это суп, - сказала она, - а зачем вам окрошка?
- Я должен написать про нее занимательный материал, да чтобы все читатели попадали со стульев от восторга.
- Да что такого можно написать об этой окрошке? Суп как суп, холодный разве что. Отчего тут падать-то?
Я думал примерно то же самое, но признать это было бы равносильно тому, чтобы расписаться в собственной полнейшей некомпетентности. Одно дело некомпетентность, и совсем другое - когда в ней расписываешься. Так что я напустил на себя важный вид.
- Мне нужно собирать сведения. Старинные рецепты, лучшие рестораны, в которых ее готовят. Надо бы съездить куда-нибудь далеко, на другой конец страны, чтобы узнать редкий местный способ приготовления.
- Что значит на другой конец страны? - удивилась Марина. - На китайскую границу что ли?
Ну и болван же я был. Мне бы надо было подумать, что у русских и англичан разные представления о других концах. Мне, чтобы съездить в Эдинбург, к примеру, нужно несколько часов поездом - и я на другом конце. А у них тут, пожалуй, и на самолете-то сутками нужно лететь.
- Поближе, - уточнил я.
- Насколько поближе?
- Несколько часов в поезде.
- А-а, - протянула переводчица с облегчением. - Это другое дело.
Невооруженным глазом было видно, что особого удовольствия в поездке со мной на край света она пока не находила. Что ж, у меня еще было время, чтобы переубедить ее. И целая ночь на составление планов покорения Марины. Планы по покорению окрошки она взялась составить сама.
Пока солнце двигалось по своей орбите где-то далеко внизу, я думал над тем, как же мне сделать первый шаг. В Оксфорде был профессор, уверявший нас, будто для улучшения отношений любого рода нужно уметь выходить из "зоны своего комфорта".
- Мы, надутые от важности британцы, думаем, что одни существуем на свете. А если существует кто-то еще, то в этих других нет ничегошеньки интересного и они должны всему научиться от нас. Так вот, - заканчивал он, выдержав эффектную паузу, - все остальные думают точно так же, только о себе самих.
Нужно было как-то показать ей, что этому надутому болвану англичанину в количестве один до жути интересно, что твориться в ее хорошенькой головке. Первым местом посещения завтра намечался книжный магазин. "Хорошо, - подумалось мне. - Для начала куплю-ка я Карла Маркса".
План казался мне замечательным, поэтому я весь раздувался от гордости, когда водитель выбросил нас в узком переулке. Сам он собирался ездить кругами, надеясь на одном из таких кругов подобрать нас. Сквозь просвет между домами я видел огромную и совершенно пустую парковку.
- Вон там полно мест, встань туда, - предложил я шоферу.
- Ха, - усмехнулся он, - туда только Штирлиц встать может, - и укатил нарезать круги.
- Почему он не может там припарковаться? - спросил я.
- Это здание КГБ, нельзя.
Вот оно что. Ладно. Мы подошли к довольно большому стеллажу с литературой на английском языке. Марина стала искать рецепты, а я попросил продавщицу добыть Карла Маркса. Она нашла и сунула мне в руки увесистый том, который мог бы служить отличным прессом для свеженаклеенных в альбом марок. Ни альбома, ни марок под рукой не было, поэтому я принялся листать фолиант, собиравшийся служить проводником к сердцу прекрасной славянки. Читать его не представлялось возможным: удивительно, насколько непостижимый текст могут составлять вполне английские на первый взгляд слова. Марина нашла несколько кулинарных книг и спросила меня:
- А вы что выбрали?
Я показал светящийся золотом корешок.
Выражение ее лица ясно дало понять мне, британскому болвану, что Карл Маркс по какой-то причине так же далек от ее зоны комфорта, как и от моей. Но избавиться от него не было уже никакой возможности. Пришлось волочь его к кассе вместе с красочными альбомами для желающих приготовить что-нибудь лакомое. Кассирша скривила рот, пропуская мои покупки через пикающую машину, и я мог поставить десять к одному, что такую реакцию вызывали не книги по кулинарии.
После этого мне по расписанию полагалось отдыхать в отеле и собираться в дальний путь. Вечером мы с Мариной уезжали в древний российский город ORIOL, где нас должны были накормить окрошкой.
Марина сама отправилась покупать билеты, а мне сообщила только, что один она взяла себе, а другой дала водителю, объяснив, что надо забрать меня из отеля около семи и отвезти на вокзал. Она должна была встретить меня у поезда.
После Карла Маркса не многое могло поднять настроение потомку Вильгельма Завоевателя. Но поездка с Мариной в древний город все же была хорошей новостью. Правда, в планы наши уже закралась досадная ошибка. Кто-то (нам так и не удалось выяснить кто) перепутал время поезда и время, когда нужно было двинуться в путь из гостиницы.
Делать до семи было совершенно нечего. Я быстро сложил что-то неформальное и один приличный костюм на случай официального приема в небольшой чемодан и закинул его в угол. Надо признать, что мы Глостеры вечно возим с собой целый гардероб всяких смокингов, фраков и щегольских нарядов, чтобы быть во всеоружии, если надо будет появиться на каком-нибудь важном приеме. Но здесь они были явно ни к чему - в Кремль меня, похоже, приглашать не собирались. Все это барахло я разложил на кровати с намерением когда дойдут руки убрать в большой чемодан, который зиял своей клетчатой подкладкой тут же. Довершал картину разрухи на кровати Карл Маркс.
Кое-как я убил время до шести. Вернувшись в своей номер, я уже собрался было заполнить все же чемодан, но телевизор привлек меня. Там показывали что-то захватывающе. Не могу сказать, что именно, потому что из всех звуков, издаваемых прибором для передачи информации, моему слуху членораздельным казалось лишь одно слово - террорист. Но его повторяли достаточно часто, чтобы удерживать мое внимание. На самом интересном месте раздался требовательный стук в дверь. Даже не дожидаясь пока я открою или хотя бы скажу "войдите", в комнату влетел водитель и, бросив на ходу: "Проблем", побежал прямиком в спальню. Когда я за ним поспел, все разложенное на кровати уже было заброшено в чемодан, последним туда полетел Карл Маркс. С такой же скоростью шофер выбежал из комнаты и устремился в коридор. Ветер донес до меня его крик: "Гоу".
Нас с чемоданом затолкали в машину, и началась бешенная гонка. Не знаю, какие у русских правила дорожного движения, вероятно совсем не такие как у нас, британских болванов. Пока мы ехали, я прикидывал в уме, какому наказанию был бы подвергнут в Лондоне, где тоже не младенцы по дорогам ездят. Все мыслимые и немыслимы штрафы были уже заплачены, а мы еще были далеко от цели. Когда машина наконец подъехала к вокзалу, судья в моем воображении уже отправлял меня в сумасшедший дом. Но приключения еще не кончились. Теперь надо было работать ногами.
Шофер несся по вокзалу с такой прытью, словно он всю жизнь только и делал, что бегал по вокзалам, и у него не было в руках довольно тяжелого чемодана, набитого смокингами, фраками и карлами марксами. Он кричал что-то так громко, что его голосу мог бы позавидовать пароходный гудок, и люди шарахались от него как от чумного. Сначала я неплохо поспевал за лидером, но вскоре всем стало ясно, кто выиграет дистанцию. Теперь моей главной задачей было не потерять его из виду, хотя даже и тогда я мог, не боясь, положиться на слух: у этого парня были выдающиеся голосовые связки. К тому моменту, когда он взметнулся вверх по лестнице, мне удалось немного сократить дистанцию, и на бегу я увидел, как он забрасывает мой чемодан в последний вагон тронувшегося уже поезда. С чувством выполненного долга шофер собрался было перевести дух, но вспомнил, что на его попечении находился не только чемодан, но и его хозяин. Хозяину до цели оставалось еще ступенек десять, и прозорливый водитель сразу понял, что если я не смог догнать даже его, то с поездом мне тягаться тем более будет не под силу. Тогда этот мужественный человек не щадя своего живота бросился спасать мой чемодан. На глазах потерявшего дар речи проводника последнего вагона, он не только запрыгнул в набирающий ход поезд, но и, ловко подхватив вместилище всех не нужных мне в этот день вещей, выпрыгнул на платформу.
Я к этому времени как раз успел дойти до финиша. Мы стояли и переводили дух еще минут пять, пока поезд не пропал из виду и платформа не опустела. На ней внимательный наблюдатель смог бы заметить три фигуры. Шофер с сияющей физиономией и чемоданом в руке, согнувшийся от одышки потомок Глостеров и, угрожающе подбоченившаяся Прекрасная Марина в отдалении.
Когда мы соединились, последняя спросила самым строгим голосом, на который способно это милое создание:
- Почему ты опять опоздал? - вопрос относился к шоферу.
Я бы на его месте растерялся, но этот человек был сделан из железа. Ни один мускул не дрогнул на его улыбающемся лице:
- Я тут при чем? Это твой Гилес плохо бегает.
Марине пришлось понервничать, пока она ждала нас. Видимо она предполагала, что вовремя мы вряд ли явимся, поэтому просто ради шутки спросила проводницу:
- А если мой спутник опоздает, можно я сорву стоп-кран?
Проводница была нежно привязана к своему стоп-крану и не желала допускать никакого над ним насилия. Все это она бурно выразила словами. Даже свою фразу "провожающие-покиньте-вагон-поезд-отправляется", она произнесла как-то недружелюбно. Марина хотя и не была провожающей, решила вагон покинуть, потому что без меня ей ехать никуда нужно не было. Поезд дернулся. Марина кинулась к выходу - проводница к стоп-крану. Переводчица выпрыгнула из уже набирающего ход поезда и не встретила никакого препятствия, так как хозяйка вагона в это время заслоняла грудью свое сокровище.
Все это я узнал из рассказа Марины, во время которого мои русские товарищи покатывались со смеху, сообщая друг другу все больше подробностей этого сумасшедшего вечера. Вероятно, вечер был бы еще более веселым и для меня, но сквозь смех Марины до меня доходил смысл далеко не всех переводимых ею фраз. Но я тоже смеялся, даже когда не понимал ни одного слова, стоило мне посмотреть на ситуацию глазами моего чемодана.
Ночь в душном купе прошла беспокойно. Нам пришлось купить новый билет прямо перед отходом следующего поезда, и о более комфортных условиях пришлось позабыть. Наше уединение грубо нарушали два мужика, громко спорившие, как мне пояснила Марина, о политике почти всю ночь. Я боялся заснуть в присутствии этих монстров, оберегая, так сказать, честь дамы. Дама же напротив быстро погрузилась в сон - политика ее нисколько не тревожила.
По плану Барбароссы мы должны были объехать несколько домов, где специально для нас выдающиеся хранительницы старинных рецептов приготовили окрошку. У меня было в запасе несколько сувениров, но я напрасно на них рассчитывал. Мне предстояло осрамиться. Потому что в первом же доме я увидел не меньше пяти дам в фартуках, высыпавших нас встречать и улыбчиво кивавших головами в ответ на мое нечленораздельно мычание. Все брелки в виде красных телефонных будок разошлись за три минуты. А пир меня ждал на весь мир: стол ломился от яств и разносолов. Окрошка, которая оказалась нарезанными овощами, плавающими в сладком пиве, была младшей сестрой и падчерицей на том празднике жизни. У этих людей был гаргантюэлевский размах. Из-за стола я вышел, качаясь, причем исключительно от съеденного, уже от второго стаканчика водки я отказался. Другой на моем месте давно потерял бы чувствительность к этикету, но мы Глостеры, не таковы. Я сразу почуял неловкость ситуации, когда все пятеро стряпух высыпали нас провожать и, отирая пот со лба концами фартуков, желали мне счастливого возвращения в Соединенное Королевство. Моя зона комфорта трещала по швам, срочно требовалось сказать что-то по-русски. Что они говорят, когда расстаются? Вот слово-то вертится на языке, ведь слышал уже несколько раз и даже запоминал вроде, что-то такое до-, до-, а вспомнил!
- Достоевский! - выпалил я, стремясь придать своему лицу выражение самой горячей благодарности.
У стряпух только на мгновение улыбка сменилась недоумением, уже через секунду все они как одна снова благожелательно улыбались и понимающе кивали головой. Переводчица покатывалась со смеху.
- Почему вы смеетесь? - удивился я.
- Потому что Достоевский - это русский писатель. При чем здесь писатель вообще?
Действительно, писатель здесь был совершенно не при чем. Но Марина-то поняла, что я пытался сказать "до свидания", и смеялась еще долго, пока мы координировали планы. Небольшая экскурсия по городу, в ходе которой местным экскурсоводом были названы еще несколько фамилий известных писателей, которые я принципиально решил не запоминать, потом окрошка в купеческом ресторане, и мы снова в машине.
- Куда мы едем, Марина? - спросил я у переводчицы, как только смог перевести дух после еще одного обеда.
- В Спасско-Лутовиново, - лаконично сообщила она.
- А что там?
- Там жил Тургенев.
- А этот Тургенев, он знаменитый повар?
- Нет, он знаменитый писатель. - Опять писатели, будь они не ладны.
- Тогда зачем мы туда едем? - мне все же не хотелось выпускать бразды правления из своих рук, хотя я вряд ли мог что-то поделать, да и сытный обед не располагал к революции.
- Будем есть еще окрошку, специальную, Тургеневскую.
- А сколько туда ехать?
- Часа полтора, кажется.
За полтора часа все, чем меня угощали, вряд ли успело бы перейти в моей утробе в ту благословенную стадию, когда можно положить еще что-то сверху.
- Я не могу больше есть, - мы, Глостеры, всегда действуем по принципу: если не знаешь, что сказать, скажи правду.
- Ничего страшного, у нас будет возможность пройтись там по парку.
Что ж, это уже хорошо. Так как Марина всю дорогу болтала с шофером, у меня было время выучить правильное русское слово.
- Dosvidania - dosvodania - dosvidania, - повторял я в машине. - Dosvidania - dosvodania - dosvidania, - твердил, пока гулял по парку. Поэтому когда мы зашли в настоящую крестьянскую избу, сложенную из бревен, и нас встретили традиционные пятеро хозяек, улыбающиеся и отирающие пот со лба концами фартуков, я не подкачал:
- До свиданья! - произнес я четко и, насколько я сам мог судить, почти без акцента.
Мне показалось, что я испытал де жавю. Недоуменные улыбки стряпух и взрыв хохота - Марина.
- Ну что теперь не так? - обиделся я.
- "До свидания" говорят, когда уходят, а мы только пришли.
Несмотря на описанное выше недоразумение, поел я весьма вкусно. Досада брала на редактора, который почему-то выбрал окрошку, когда на мое обозрение были представлены не менее интересные и питательные диковинки со звенящими названиями
- kuliebiaka
- osiotr
- pelmemy, etc.
От второй же рюмки водки я отказался, памятуя о драматических финалах подобных возлияний в Оксфорде. Признаться, я боялся встречи с местной полицией. И как выяснилось впоследствии - не напрасно боялся.
Пожалуй, мой рассказ только выиграет, если я опущу описание трудностей, с которыми столкнулся мой организм, переваривая лакомства местной кухни, а перейду сразу к истории с полицией. Не буду я томить читателя подробностями невыразимо скучного следующего дня. Скажу только, что за все это время мне ни разу не удалось остаться наедине с Мариной даже минут на десять. Довольно поздно вечером я возвращался в отель совершенно один и был зол и, как это ни смешно, голоден. Уже на финишной прямой мой путь пересек мужчиноа форме, который чего-то пробубнил, повертел в руках паспорт подданного британской короны, и жестом велел идти за ним и не куда-нибудь, а в самый настоящий полицейский участок.
Даже более крепкие нервы вряд ли это выдержали. Трудно было представить, чего ждет от меня правосудие, говорящее не незнакомом языке.
Над участком витало что-то угрожающе, и в эту сцену вовсе не вписывался розовощекий молодой человек, один из таких, которых, наверное, описывал Тургенев в своих рассказах про окрошку. Вне всякого сомнения, лицо его выражало скорее любопытство, нежели свирепость, поэтому на сердце у меня полегчало, и ангелы сразу запели вокруг.
- Хенде хох, - сказало он, - но пасаран, ноу комментс.
В ответ на это я мог только вытаращить глаза, что и сделал незамедлительно.
- Же не ма па се жур, - он видимо решил зайти с другой стороны. Я решил, что сейчас настал самый замечательный момент, чтобы выйти из зоны своего комфорта и произнес:
- okroshka.
Теперь уже была его очередь вытаращить глаза, и он тоже это сделал. Я сразу понял, что эксперимент удался и слово было выбрано правильно. Достоевского я поминать не хотел, а "до свиданья" явно было не к месту. Про Карла Маркса я тоже твердо решил не заикаться, а больше мне сказать было нечего. Слава Богу, никто не возражал против того, что я позвонил Марине и сообщил ей о постигшей меня участи. Розовощекий объяснил ей, что меня ждет встреча с начальством. Я приземлился на вполне крепко стоящий на всех четырех ножках стул и сравнивал свою судьбу с участью моих соседей, сидящих в клетке, почти такой, какую используют в лондонском в зоопарке. "Мне еще повезло, - говорил я себе, - а вот эти парни, словно сошедшие с картинок из книжки про Синдбада-Морехода, что ждет их?"
Но ребята в клетке, казалось, склонны были видеть экспонат во мне. Они показывали на меня пальцами и бурно обсуждали что-то между собой. Не часто приходится видеть столько внимания к своей персоне - я проявил столько дружелюбия, сколько никто не мог ожидать от поникшего Глостера. Как это часто происходит в обществе, мы разговорились. За короткое время они успели изрядно расширить мой русский лексикон. Я повторял выражения, по всему видно емкие и меткие, а они меня поправляли.
Начальник явился довольно скоро. Чин его определить было невозможно, так как одет он был в штатское. Даже если у него и были бы погоны, я все равно не смог бы ничего по ним прочитать. Но вид у господина был важный. В этот момент я почему-то подумал, что юность быстротечна и мне, недавно вышедшему из состояния юноши, надо было больше веселиться во дни юности моей.
Начальник говорил по-английски так, что он вполне мог бы сидеть со мной за одной партой в Оксфорде, если бы не возраст. Он задавал много вопросов, на которые за неимением других вариантов я отвечал правду. Потом откуда-то появилась Марина и вывела меня из участка под прощальные крики бравых парней из клетки.
- За что они меня арестовали? - спросил я Марину, когда мы вышли.
- Просто хотели убедиться, что вы не пишите о политике и не собираетесь забросить пару битком набитых деньгами камней где-нибудь в укромном уголке живописного сада.
- Зачем бы я стал разбрасывать деньги, да еще класть их в камень? - недоумевал я.
- Вы что прессу не читаете? - удивилась Марина.
- Почему не читаю? Читаю, но в прессе, которую я читаю, про камни не пишут, а пишут про скачки, гольф и футбол. Я вообще не понимаю, а если бы я писал о политике, что было бы?
- Трудно сказать: может, ничего бы и не было, а может, и было бы.
- Но почему, я не понимаю?
- А чего тут не понимать-то, - и тут она сказала фразу, звучащую примерно так: Проблемы в королевстве Дания.
- А что случилось в Дании? - насторожился я.
- Не знаю, в Дании вроде бы все нормально. Я имела в виду цитату из Шекспира. Я ее перевела с русского на английский.
-А, - догадался я, - "Неладно что-то в датском королевстве"?
- Ага. Теперь понимаете.
- Понимаю, как тут не понять, Шекспир все-таки.
Я решительно ничего не понимал, поэтому нужно было сменить тему, и я похвалился своим новым словарным запасом. Переводчица долго смеялась, но все, кроме одной, идиомы забраковала, уверив меня, что все мои предки в Вестминстерском аббатстве перевернутся в своих склепах, если я начну так выражаться. Осталось только одно: "Hren c nim".
- Получается, hren s nim - это ничего?
- Более или менее.
- А что это значит?
- Что вас больше эта тема не интересует.
- А, что-то среднее между "Не извольте беспокоиться" и "Выкинь это из головы, приятель?"
- Ага, - подтвердила Марина, сладко зевнув.
Мы договорились идти завтра в библиотеку, и она растворилась в теплом летнем воздухе.
Завтра вечером улетал мой самолет - это было ужасно. Но в библиотеке наконец мы остались с Мариной одни. Впереди были несколько часов, когда она будет говорить что-то только мне и мне одному. Сам я не мог читать на этом языке, и поэтому все названия съестных продуктов я услышу из уст своей музы.
- Я заказала для вас пару книг, - ворковала она, пока мы поднимались по лестнице. - Они нашли не все, но поваренная книга жены Толстого - в нашем распоряжении, и там наверняка окрошка есть.
Добравшись до неизвестно какого этажа, мы попали в царство пожилой и суховатой библиотекарши, которая была бы точной копией ее коллеги в Оксфорде, если бы ее лицо немного вытянуть вертикально. Несколько книг лежали наготове на ее столе, и в них была закладка с моим именем. И хотя она опять назвала меня Гилесом, мне было все равно. Впереди маячили часа три с Мариной наедине в тиши библиотеки. Моя зона комфорта расширилась до размеров вселенной.
- Вот все, что я нашла, а этой книги нет у нас, - и она ткнула пальцем в какой-то список, видимо присланный ей Мариной по электронной почте.
Мне хотелось быть великодушным и сказать ей нечто среднее между "выкиньте это из головы" и "не извольте беспокоиться", поэтому я подарил ей самую лучшую из глостеровских улыбок и ободрительно произнес:
- Hren s nim!
Марина смеялась, но я не был против, даже наоборот. Если хоть что-то, пусть даже моя глупость, может порадовать ее - пусть. И хотя мой желудок красноречиво убеждал меня в том, что русская кухня для меня тяжеловата, я не прислушивался к голосу разума. Мое тело растворилось в потоках света из окон библиотеки, а дух витал где-то в небесах. Блаженные часы, когда мы с Мариной обменивались неспешными репликами и мягкими теплыми взглядами пронеслись как несколько минут - пришло время уходить. Шофер ждал нас внизу.
- Почему опаздываем? - спросил он, и я его понял, потому что уже несколько раз слышал эту фразу, только обычно она предназначалась водителю. Он настаивал, чтобы мы как можно быстрее погрузились в авто и отчалили.
- Куда мы едем? - спросил я на всякий случай.
- В оперу.
Что значит в оперу? Какую еще оперу? Мой самолет вылетает уже довольно скоро, и, хотя я рассчитывал вернуться сюда вскоре, совсем отменять полет никто не собирался.
- Я не опоздаю на самолет?
- Нет, у нас полно времени.
Мне так не казалось. Мои скромные способности к подсчету цифр показывали, что времени на оперу у нас нет, разве что на совсем малюсенькую. Пару арий из Фигаро мое расписание еще выдержало бы, но уже от третьей - стало бы трещать по всем швам. Но спорить не хотелось - будь что будет.
Машина подъехала к красивому зданию, и шофер умчался в неизвестном направлении. Что ж, тем лучше: послушаем оперу вдвоем с Мариной. Правда, она заметно нервничала, к тому же к ней постоянно подходили какие-то люди и что-то говорили. Что ж тут удивительного, я бы тоже должен был в опере отдать дань вежливости всем тетушками и дядюшками, которых занесло в театр в то же день, что и меня. Старик Глостер и не предполагал, какой шок его ждет. Как только выключили свет и поднялся занавес, на сцене в свете рамп появился водитель во фраке и цилиндре. Я даже не сразу распознал в этом франте того молодца, которого привык узнавать по развалистой походке и простецкой улыбке. Так вот откуда у него такой голос! Как только занавес опустился и зал загудел, обозначив антракт, я призвал Марину к ответу.
- Что это значит? Что он там делает?
- Как что? Поет одну из главных партий. Нам это стоило огромного труда, и от этого спектакля многое зависит.
- А ты какое к этому имеешь отношение?
- Я его агент и... Агент, в общем.
- Но почему ты тогда работаешь переводчиком?
- А что делать, надо как-то деньги зарабатывать. Хворостовским мы пока не стали...
Второе действие я провел в состоянии Гамлета, осознавшего, что все, во что он свято верил, растворилось в воздухе, как мыльный пузырь. К тому же взгляды, которые Марина бросала на сцену, красноречивее всяких слов говорили мне о победе соперника, которого я ранее не принимал в расчет. Но глостеровское присутствие духа меня не оставило, уже к финалу я взял себя в руки и смиренно принял поражение.
Утрата гиперборейской девицы вернула меня на путь разума, а тот, в свою очередь, напомнил о надвигающемся опоздании на самолет. Теперь у меня не было никаких причин откладывать вылет, и я напомнил Марине о времени. К моему великому удивлению, к машине мы пришли вместе с водителем, снова перевоплотившимся из байроновского щеголя в простецкого молодца, и мы понеслись по ярко иллюминированный улицам Москвы сначала в отель, а потом и в аэропорт.
На самолет мы, разумеется, опоздали. Причем все мои попытки поменять билет на рейс, вылетавший через два часа, не принесли успеха, а перспектива сидеть в аэропорту до утра вызывала мало радости. Тогда в дело вступил водитель-баритон. Он взял мои бумажки, подмигнул мне и исчез. Через полчаса волшебник вернулся с билетом на ближайший самолет, ему даже не пришлось ничего доплачивать. "Как же слеп я был, надеясь, что мой глостеровский лоск хоть чего-то стоит против этой многогранной натуры", - такие мысли роились в моей голове. Когда мы прощались, я от души пожал его руку и искренне пожелал в ближайшее время переплюнуть Хворостовского; в его успехе сомневаться не приходилось. И хотя Марина была все так же прекрасна и мила, взоры мои уже обратились в сторону Туманного Альбиона.
Выспавшись и отдохнув по возвращении, я явился к агенту и рассказал ему все как на духу про свои приключения. Он слушал, что называется, затаив дыхание, а потом вдохновенно произнес:
- Знаешь что, старина, пошли-ка ты этого редактора вместе с его рецептом к черту и изложи все, что ты сейчас излил мне устно, на бумаге. Уверяю, что мне не составит труда продать это произведение.
Я воспользовался второй частью его совета, а по поводу первой поступил по-своему. В итоге вышли статья и рассказ. И то и другое имело сногсшибательный успех, так что меня даже пытались завербовать по очереди консерваторы и лейбористы на должность знатока русской души. От участия в политике я наотрез отказался, но все еще подумываю, не сделать ли мне из этого роман? А почему нет? Надо только рецептов поднабрать.