Илюшин Алексей : другие произведения.

Криволесье

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В целом - неплохо, но извиняйте за излишний морализм. Юность...

  
  Расправив крылья,
   Он взлетел...
  У всех терпений
   Есть предел.
  Сквозь вечность,
   К солнечным вратам
  Вновь в небеса,
   Оставив там,
  Внизу слияние двух тел...
   У всех терпений
   Есть предел.
  
   "Слезы Ангела ч.4"
  
  
  
  
  
  
  1
  ХРАНИТЕЛЬ
  
  - Господи, Отец мой! Надежды тают с каждым часом. Мы потеряем ее. Посмотри на пламя свечи ее, как быстротечен воск и неумолимо время! Что может спасти ее сейчас, когда мы оказались бессильными перед ее судьбою? Неужто все, все предрешено, и душа ее вечная навсегда отойдет к тому, кто ехидно ожидает своего куска, который мы не в силах заработать! Он будет бесконечно рад такому обороту событий, хотя и не приложил ни малейших усилий к тому, чтобы присвоить ее себе! Он изначально считал ее своей и потому со смехом наблюдал все наши старания! Я чувствую это!
  - Сколько у нас времени?
  Голос прозвучал совсем рядом, но произносящего эти слова, ни один из нас рассмотреть бы не смог.
  Ангел отступил на два шага и, склонив голову, ответил:
  - Всего лишь полоборота Земли. У нас одна ночь, но я не оставлю своих попыток до самой последней секунды!
  - Не рано ли ей? Ведь она молода?
  Голос был успокаивающий и добрый.
  Ангел в задумчивости взглянул в глаза Создателя. Он был спокоен, хотя и чувствовал, что исход битвы уже обречен на их поражение.
  Он не умел нервничать.
  - Да, она молода. Но она сожгла жизнь. Всю. Посмотри на этот жалкий огарок, последней ее ночи! К утру, лишь когда ее тело не сделает больше ни одного вдоха, а сердце этой падающей птицы не сделает больше ни одного удара, когда встанет кровь, а очи ее сомкнутся, подобно нашим вратам, только тогда я припаду к Твоим ногам, и сообщу о нашем поражении, или, может быть, может быть....
  - Люди непредсказуемы! И даже я не могу предположить линию их поведения. Сам знаешь, мы наблюдаем за ней всю жизнь, а теперь остались считанные часы..... Но, кто знает. Она назначила свое последнее свидание, хотя и не знает об этом. Ты, как, готов?
  Ангел спокойно и тихо улыбнулся:
  - Абсолютно. Так же, как и тысячу лет назад. Тогда все переменилось с последними песчинками грешной жизни. И как переменилось! Последнее свидание.... Что может оно изменить? Тысячи прежних ввергли ее в такую пучину падений, что было бы счастьем, если единственное, предстоящее ей сегодня, не опустит ее еще ниже. Но... лишь способный летать, способен на падение...
  Он сложил крылья, и молча посмотрел вниз. Там, где-то люди рождались, жили и умирали, отпуская свою бессмертную душу на распутье двух дорог, туда, где ей уже не суждено выбирать свой путь. Выбор был уже давным давно сделан, когда тело окутывалось сладким туманом жизни. Когда столько наслаждений и веселых безумств даровали ему возможность не задумываться о Смерти, после которой, как известно, лишь два пути. Два пути, ведущие в разные стороны, хотя иногда и сплетающиеся в непреодолимые загадки и сомнения. Кто может похвастать, что знает их смысл? Кто может сказать, что есть они на самом деле, не опираясь на прекрасные вымыслы земных гениев? Кто может ступить на один из этих путей по своему выбору?
  Хотя выбор есть. Он просто существует в другом времени. Чуть раньше. Поэтому мы проходим мимо него, не обращая внимания, и мысли наши целиком и полностью заняты только собой. Мы не замечаем той карты, которую подкладывают нам на нашем пути заботливые, невидимые руки. А в ней совершенно ясно показано, где и куда повернуть, чтобы благополучно прийти к цели своего путешествия. Порою, мы даже вполне открыто наступаем на нее своими пыльными подошвами, поскольку доверяем лишь своей земной логике. Неоспоримой, неуклонной, железной логике.
  А потом мы умираем, и пускаем на ветер то единственное, что у нас есть, хотя мы не чувствуем этого до поры, до времени. Но для многих это время так никогда и не наступает. Каждый, каждый наш поступок, это либо тяжелый камень, либо один маленький стежок, с которым мы укрепляем невидимые крылья на неощущаемой нами душе. Придет пора, и тогда все встанет на свои места, и если шов окажется достаточно прочным, чтобы выдержать груз черных камней, тогда мы тоже займем свое место в первозданном естестве, если же нет, тогда не пощадят нас камни, и утащат за собою на самое дно колодца, где будем мы блуждать, таща за собой все тот же груз. Что скажем мы тогда? Какую выдумаем хитрость, чтобы выбраться оттуда? Хватит ли у нас слез на такое испытание?
  Но есть существа, куда более совершенные, чем бездумные люди. Они смотрят за нами, они видят нас, и им безумно нас жаль. Каждого. Они готовы день и ночь пытаться оградить нас от неверного пути, лишь бы обезопасить нашу душу от самого ужасного, на что способен дьявол. От преисподней. Они неустанно следуют за нами, пытаясь выправить изощренные эгоистические хитрости в простую, бескорыстную доброту. Клянусь вам, многие, многие из нас вовремя послушали их совета, вняли их голосу, подняли брошенную карту, и свернули в правильном направлении. Сейчас ими овладевает благовейный страх при мысли, что могло быть иначе.
  Почему так? Почему их лишь единицы? Неужели остальным не хватает сил, чтобы своими руками, ступень за ступенью, пусть даже через пот, кровь и страдания, выкладывать свою лестницу в небо? Многие ли задают себе подобные вопросы? Я не знаю. Я не могу с полной уверенностью отвечать за себя, не то, что за все человечество.
  Хотя, стоим ли мы осуждения? Виновны ли хоть в чем-то? Что знаем мы о Всевышнем?
  Мы привыкли вспоминать о Нем лишь в моменты нужды и несчастий. Мы чувствуем Его присутствие. Нам хочется прижаться к Нему и излить все. Все то, что не способны рассказать ни одному человеку, пусть даже самому близкому и родному.
  Мы уединяемся, и просим Его о помощи. Мы не помним, что когда-то сомневались в Его существовании. Забываем, что нам было стыдно говорить о Нем вслух. Сейчас мы уверены и отдаем все невзгоды в его справедливые руки.
  Но что происходит потом? Все проходит. Неприятности исчезают, страдания компактно размещаются в нашей памяти, и куда же девается наша светлая вера? Наше стремление жить для других, и во имя Любви?
  Да, все проходит, и вновь мы поглощаем себя тем самым обыденным и повседневным песком самых обычных, серых переживаний. Нет, это не способно вызвать у Него гнев. Он не человек, хотя и понимает каждого из нас. Мы слишком далеки от него сегодня. Не потому, что Он высоко, просто мы слишком низко спустились.
  А вспомните их - Адама и Еву. Они были первыми и общались с Создателем напрямую. Не было ни пророков, ни Святого Писания. Так чем же это закончилось? Грехопадением. А потом? Убийством. А дальше? Неисчисляемым количеством грехопадений и убийств. И по сей день мы, буквально, утопаем в крови и слезах.
  Видимо, все меньше и меньше становится число тех, кто внемлет голосам Ангелов, стоящих за спиной. Они лишь хотят спасти нашу душу. Какую ценность она имеет для нас - ее имеющих? Мы продаем ее за стакан выпивки и гирлянду плотских наслаждений. Неужели, это ее цена? Для нас - да. Но небу это обходится немного дороже. Порою, за нашу невымытую душу погибают Ангелы.... Чистейшие создания Всевышнего. Понимаете? Погибают! А мы смеемся и пьем водку, пачкая небо черными пробелами, где когда-то существовали Обитатели Рая. Их не вернуть, и рассыпанные по всему небу черные пятна, оставшиеся от их сгоревших крыльев, не вселяют в нас ужас своей многочисленностью. А мы по-прежнему смеемся и пьем. Что нам остается делать? Мы - люди, и живем крайностями: сейчас мы веселимся, а спустя минуту, с откровенной ненавистью станем избивать друг друга и выкрикивать проклятия, распространяя вокруг отвратительный запах сигарет и самогона. Мы обнимаем понравившиеся нам создания, в душе не прекращая презирать все человечество, поскольку считаем его гораздо ниже себя! И дело вовсе не в том, что мы говорим, желая произвести впечатление хорошего, доброго человека, но внутри, всех нас прочной, литой цепью сковывает единая людская черта, которой не обделен никто. Самолюбие и эгоизм. Но душа - это уже не человек. Она лишена его качеств, и потому имеет такую ценность на небесах.
  - Если это произойдет, не дожидайся развязки. Возвращайся. - Голос растаял среди мерно покачивающегося неба. - Ты станешь бессилен, пускай забирает. Во всем есть потери. Мы тоже их не лишены.
  - Я сделаю все, что в моих силах. Злорадство его имеет под собой громоздкое основание, но и радость наша стократно возвысится над смехом его, если, вдруг, невозможное свершится!
  - Что же они никак ничему не научатся... - голос стал задумчивей, чем прежде. - Никак...
  - Что же, видимо, время подходит. Пора. - Ангел расправил сложенные за спиной бархатисто-белые крылья. - Пора действовать! Смерть - женщина непреклонная, а свеча догорает. Пустынно ее ожидание, и суд близок. Осталось одно свидание. Всего одно, - казалось, что последние слова он произнес только для себя.
  - Подожди.
  Ангел обернулся, и послал вопрошающий взгляд Творцу. Рядом с Ним уже стоял человек. Ангел, несомненно, его узнал, и поклонился в знак приветствия. Создатель положил ему на плечо руку.
  - Возьми его сегодня с собой. Кто знает, что может случиться.
  - С удовольствием!
  И они вдвоем начали свой спуск туда, где под грозовыми тучами и реактивными самолетами должна была произойти последняя битва. Битва за душу грешного человека, который не чувствовал приближающейся смерти, подкрадывающейся сзади, но не со зла, а из сострадания, и не с косой, а с доброй, нежной колыбельной песенкой. Они вдвоем начали свой спуск, чувствуя на себе благословение Всевышнего, и слыша одно единственное слово:
  - Возвращайтесь...
  Они начали спуск, озаряя себе дорогу светом упавшей звезды. Чья это была звезда? Чем окончилась еще одна битва? Даже Ангел этого не знал.
  Где-то там, внизу, сегодня им предстоит стать свидетелями последнего свидания, заката жизни, единственной ночи, оставшейся во спасение. Утром все будет кончено, и они вернутся к истокам. Они вернутся к Создателю, и их глаза сообщат Ему о том, что случилось сегодня вечером. Он прочитает в них мельчайшие подробности исхода битвы. Завтрашнее утро.... Ночь, всего лишь ночь отделяла их от последнего приговора, но, какой бы он ни был, они были к нему готовы. Самый печальный исход не мог бы стать для них неожиданностью.
  Для многих - это счастье, прожить последнюю свою ночь, не зная, что наутро их глаза уже не увидят солнечного света, а вместо него, они будут созерцать запредельные миры. Один из двух возможных.
  Они тихо спустились в ночную жизнь города, где среди люминесцентных ламп и мигающих вывесок нетрудно потерять себя насовсем, слившись в единый поток с причудливыми зигзагами веселья. Нетрудно забыть свое имя и откуда пришел, нетрудно забыть свою мать, и обругать матерей своих соседей по стойке. Они прошли среди всего этого беспредела, поскольку им не позволяло время останавливаться и наблюдать за разгульными людьми. Несомненно, за ними наблюдали другие Ангелы. Любая душа имеет цену!
  Они прошли сквозь толпу танцующих, они миновали несколько кирпичных стен, прежде, чем снова им в лицо ударила волна свежего воздуха.
  - А ведь раньше, это была моя жизнь. И мне это нравилось! - Сказал один из них, - поверить в это не могу!
  Их путь был завершен в небольшой, уютной комнатке, расположившейся на седьмом этаже девятиэтажной коробки...
  
  
  2
  ОНА
  
  Красный атлас халата мягко соскользнул, упав на разобранную постель бесформенным холмом. Он только что перестал ощущать тепло ее тела, ее запах, ее кожу. Он лениво распластался на кровати, вспоминая пережитые прикосновения. В комнате царил полумрак, разбавляемый лишь неярким светом настенного бра, отделанного под дерево с резным торцом. Все, что тут было - это широкая, двуспальная кровать, одинокий шкаф, да трельяж, уставленный пыльными флаконами.
  Она сделала несколько шагов по комнате и открыла дверцу шкафа. Женщина никогда не закрывала занавеску, прежде, чем раздеться. Это было лишним по ее мнению. Ну, какая в этом разница? Что это изменит? Несомненно, с какой-то стороны она была и права. Несомненно, права...
  Она была задумчива и, казалось, немного растеряна, поскольку, посмотрев с полминуты внутрь шкафа, на висящие там вещи, она вдруг повернулась и подошла к зеркалу. Легко и обыденно опустившись на пуфик, она просто и, наверное, как-то нерешительно взглянула полированную поверхность стекла. Зеркало безропотно приняло ее отражение.
  Нельзя сказать, что она была необычайно красива. Нет. Приятное лицо, длинные, светлые волосы, немного уставший взгляд, все это не отличало ее от тысяч других женщин.
  Женщин! А кто в этом уверен? Кто может ответить, сколько ей лет? Даже зеркало, которое имело власть с полной откровенностью рассматривать ее внешность, даже оно не знало этого. Семнадцать? Двадцать? Быть может тридцать? Все эти цифры безусловно подходили к ней, стоит лишь узнать ее поближе. Да, что там! Стоит лишь поглубже всмотреться в ее глаза, чтобы встать в тупик, пытаясь определить возраст и характер этой девушки. Быть может, вид ее может показаться вызывающим, или даже - вульгарным. Быть может, кто-то, лишь взглянув на нее, презрительно отвернется, поскольку не вынесет ее прожженного вида. Их много, и они хорошие, добрые люди, но такие женщины вызывают у них неприятие, и даже раздражение. Им сразу охота бросить что-то ехидное вслед этой девушке, но чаще всего, они лишь угрюмо покачают головой, и то ли с состраданием, то ли с упреком произнесут сами себе: "ё моё". Это их право. С вами такого никогда не случалось?
  Но сейчас она сидела одна. На ее ресницах еще не было слоя черной краски. Ни веки, ни губы, пока еще не несли на себе груз помады, и были абсолютно такими, какими их создала природа.
  Куда же делась та вульгарность, что напускает она на себя, выйдя в толпу? Куда же делся тот вызов, что бросает она осуждающим ее людям? Куда же исчезла ее напыщенность и самодовольный вид? Все это исчезло, как и исчезает всякий раз, вместе с тем, как она приходит домой, остается одна, смывает с себя эту фальшивую маску, обнажая свое естественное лицо. Исчезает все те, на кого можно произвести впечатление, исчезает и само впечатление.
  Сейчас она сидела одна. Она редко разговаривала с собой, поскольку опасалась выболтать себе какие-то тайны своей души. А быть может, что услышит что-то такое страшное и неприятное, и уже не сможет этого вынести. Она опасается огромного, черного океана происшедших событий, что ревет у ее ног, стремясь поглотить ее своими извивающимися щупальцами воспоминаний. Она боялась этих воспоминаний, поскольку не любила плакать.
  Куда ей, куда ей сделать шаг, когда с каждым днем она отступает назад, поскольку все шире и шире разливается этот океан событий. Порою, она боится даже пронести над ним свой взгляд. Стремительный, мимолетный взгляд.
  Сколько осталось места за ее спиной? Все меньше и меньше с каждым днем. Она просто обречена. Обречена, утонуть в этом океане, что так голодно жаждет ее утопить в своей массе.
  Кто спасет ее? Кто подаст руку, если она уже сотни раз отказывалась от этой помощи, не потому, что была горда, а просто она не могла увидеть тот спасательный круг, что упал рядом с ней, но, в конце концов, не дождавшись ее решения, навсегда сгинул в черных водах.
  Нет, она не решалась копаться в прошлом, она была не настолько сильна. Наверняка, ее мысли блуждали сейчас где-то впереди, но не дальше сегодняшнего вечера. Она видела себя в холодном зеркале, что, увы, ничуть не меняло ее отношения к жизни. Она была холодна.
  
  Глаза ее потухли давным-давно. От них веяло холодом прожитой жизни, хотя она, эта жизнь прошла, обжигаемая пламенем запредельной свечи. Почему-то сейчас она немного боялась предстоящей ей встречи, сегодняшнего вечера, и в целом ночи. Что-то шевелилось внутри, и женщина не могла оценить свое состояние. Что-то то ли радостное, то ли грустное поселилось сегодня в ее сердце. Она чувствовала это. Несмотря на убежденное мнение большинства людей, она все еще умела чувствовать.
  Так прошло несколько минут. Наконец, она оторвалась от себя и взглянула на часы.
  Как ни странно, в ее внешности, она с интересом всматривалась лишь в свое лицо. Все остальное тело ее не интересовало. Более того, можно сказать, оно ей было неприятно. Знаете ли вы человека, имеющего столь привлекательные формы, презирающего свое тело?
  Что оно? Лишь набор изящных линий и плавных переходов. Оно - лишь тело, не приносящее его владельцу ничего, кроме радости и удовольствий, а точнее - боли и удовольствий, поскольку радоваться и страдать тело не может.
  Оно умеет ощущать, но не чувствовать.
  Оно умеет говорить, но не размышлять.
  Оно умеет освобождать слезы, но не плакать.
  Оно способно прикасаться, но не любить...
  Презирать ли, любить ли свое тело, и в том и в другом есть своя доля истины, и быть может, лишь в единстве они создают целое? Быть может сейчас, когда она одна, вместе с этим зеркалом, которое никто не научил обманывать, и которое привыкло видеть все, как есть, быть может именно сейчас, она является чем-то единым с самой собой, не распыляясь на взгляды окружающих и пустые улыбки. На ненужные слова, и непринужденный (поскольку, хорошо отработанный) смех, на людей и глупые бумаги с цифрами.
  Невидимые слезы, нетронутые струны души, все это рождается здесь, в одиночестве, и здесь же, в одиночестве и умирает. И лишь зеркало, лишь зеркало, да одинокий шкаф видели ее всю. Нет, не тело, не губы, и не поведение. Они видели ее живую, настоящую, неподдельную, какой ее не привыкли ее видеть все, окружающие ее люди. Они умеют хранить ее тайны от всех ее случайных посетителей, так, чтобы те, ни на секунду не усомнились в ее искренности.
  Видимо, это мир так устроен, что всегда остается что-то, заметное лишь в одиночестве. Оно, выжимает душу, заставляет обнажить все прожитые эмоции, все противоречия, все чувства, докопаться до истины, до истоков печали. Сотнями ручейков стекается она в великую реку грусти, в несказанно тягостное течение меланхолии, и она, в свою очередь принесет свои воды в море другого состояния. Более жестокого и критичного, чем все неприятности тела. Эта духовная пропасть настолько страшна, что необходимо всеми силами пытаться искоренить эти истоки, направит их в иное русло, или погибнуть в водоворотах отчаяния.
  Одиночество - великая сила. Отдайтесь ей, и она разрушит вас полностью, разобьет в щепки о стены безысходности. Но, ровно так же эта сила и созидательна. Ведь Господь был одинок когда-то...
  Она не переносила одиночества. Она погибала под его прессом. По ее мнению, затянувшееся уединение продлилось несколько дольше ее реальных возможностей его терпеть. Она смирилась с ним, лишь для того, чтобы не видеть эти похотливые взгляды, и пошлые, недвусмысленные ухмылки, намеки.... Все одно и то же. Как это утомительно. Лишь поэтому она решилась на самое страшное испытание в жизни. Она, привыкшая жить постоянно среди людей, как мягкая игрушка, не могла вытянуть дольше. Ее ли в том вина? Одиночество выжирало ее изнутри, вытягивало через тоненькую трубочку все то немногое, что в ней оставалось. Приходилось чем-то это заполнять. Об этом свидетельствуют пустые бутылки, ровным, однообразным строем, выстроившиеся вдоль стены. Зеленое стекло не бросалось в глаза, а наоборот, как-то успокаивало, завораживало.
  Нет, нет, она не спилась. Более того, даже на ее лице ничем не отразилось это время одиночества. Оно не отравилось алкоголем.
  Женщина медленно поднялась, бесцельно проведя рукой по своему обнаженному телу, отраженному в зеркале. Едва заметная улыбка внесла разнообразие в ее лицо. Едва заметная, но столько значимая! Что это?! Ирония? Безнадежная грусть? Надежда? Существует ли ответ?
  Взяв полотенце, она ушла в ванную, спустя минуту послышался шум падающей воды. Негромкий. Ненавязчивый. Чистый.
  Вода побежала по ее коже, смывая с нее прожитый день. Она готовила ее к предстоящему вечеру. Было тепло и спокойно. И ощущения, и звук, и температура воды приводили в порядок ее танцующие мысли.
  Вода напомнила детство.
  Все было, как тогда. То же тепло и спокойствие. Ничего не изменилось с тех пор. Все так же невинно вода гладила ее кожу своим прикосновением. Она по-прежнему ухаживала за ней, как и за маленькой девочкой, много лет назад. Вода была доброй, нежной ее няней, которой не важно, что натворил ребенок за стенами дома. Быть может, он упал в грязь, быть может, запачкал лицо и руки, что ей до этого? Она терпеливо смоет все это с ее детского тела. Вероятно, она по-прежнему наивна, и не знает, что существует другая, ядовитая и невыводимая грязь, она лежит на сердце, на душе черными пятнами. Она ни видна, чем и опасна. Знай вода о ее существовании, она пустила бы все свое терпение, чтобы избавить ребенка от этой ноши. Ведь ей совершенно не важно, где он смог так запачкаться, и потому, она по-прежнему омывала тело девушки, которую знала с самого детства.
  Легкие ручейки весело бежали по привычным линиям ее фигуры. Все то же далекое, непорочное чувство ее нежных прикосновений. Что может быть общего между ними и теми, что испытывала она не раз на своей коже. Лишь грубые, безкомпромисные руки. Их было много, и всегда, всегда они пытались наделить ее тем же чувством нежности, что дарил ей поток воды. Она не могла припомнить всех, но знала, что их было много. Как сейчас это было далеко. Все эти руки, губы, пьяные усмешки.... Как далеко...
  Лишь недавно она отреклась от всего этого во имя одиночества, и сегодня же вновь спускается в этот мир, где, казалось, нет больше ничего, кроме одного и того же: грязи и денег.
  Что принесет ей сегодняшнее свидание, чем оно закончится? Ей это было не важно. Единственное, чего ей хотелось, это уснуть, уснуть родного, понимающего ее человека. Увы. За всю свою жизнь, она поняла, что мечта эта несбыточна. Можно уснуть в чьих-то объятиях, можно спокойно проснуться утром. Можно весело провести вечер, но найти родного, понимающего человека без печального исхода, это невозможно.
  Чтобы ни случилось, а терять ей уже было нечего. Она давно уже все растеряла. Все, до последней жемчужины. И потому ей было все равно, лишь бы избежать гнетущего дождя одиночества.
  У ее ног была неизвестность, но она не пугала, не возбуждала, не успокаивала. Она прониклась такой бесконечной апатией ко всему, что, казалось, даже Смерть не в состоянии нарушить ее сложившееся равновесие. Кто может сказать, что не испытывает ничего перед бездной неизвестности?
  Свеча догорала. И все, что оставалось от ее жизни, это лишь обуглившийся фитилек белой нити, ничтожная часть которой, все еще скрывалась под тонким слое воска, и все еще оставалась белой.... Что эта сгоревшая нить?
  Невидимый след в вечности, незаметный, среди несчисленного множества подобных. Кто сможет отыскать его? Кто сможет пожалеть его? Кто сможет вычистить всю сажу с белоснежного огарка?
  Время приближалось к своему исходу. Остался лишь один шаг. Позади нее ад, Спереди - одна ночь неизвестности.
  Есть ли надежда?
   Есть ли силы?
   Есть ли из-за чего?....
  
  
  3
  ДОССИ
  
  Шел дождь, и люди поспешно переставляя ноги, спешили домой. У них у всех был дом.... Холодные лужи, пополняемые каждой каплей, вяло зевали им вслед, с натянутой улыбкой наблюдая их бегство. Бегство от природы. Они бежали, оставляя за собой разводы грязи на покидаемой ими земле. Боязнь промокнуть ускоряла их шаг настолько, что можно подумать, будто за ними установлена погоня. Хотя на самом деле ничего такого не было. Просто шел дождь - слезы неба. Он никого не преследовал, никого не догонял. Он не пытался причинить прохожим холодных неудобств. Он не делал это кому-то на зло. Он просто шел. Шел по земле бездомным скитальцем, у которого и конец пути был неизвестен. Он проходил по земле, как слепой пророк, призывающий людей внять голосу его. Он навлекал на себя проклятия и молитвы, рифмы и прозу, песни и ненависть. Удивительно, что лишь не меняясь в существе своем, дождь способен произвести столь разнообразные впечатления.
  Он был молчалив и задумчив. Он не был добрым, или злым. А что земля под ногами его становилась мокрой, так что ж, даже самый мудрый философ оставляет следы на тропе своей. Не будь их, как пройдет вслед за ним будущий путник? Не будь их, кто отыщет его, в случае надобности?
  О чем плачет небо? Быть может о звездах - детях своих, что падают, озаряя последний свой путь яркой вспышкой невинности. Быть может о земле - сестре своей, что проминается под грубым натиском насилия, что стонет, принимая в свои вены чужую кровь.
  А быть может о Вселенной - матери своей, что породила из себя миллионы созданий, подобных людям, которые отравляют теперь ее спокойную старость, в различных ее уголках. Она - не отблагодаренная мать детей своих. Никогда не видеть ей внуков своих, ибо не способны люди сотворить что-либо не во вред ничему.
  Но постойте. Неужели, слезы - это однозначно - печаль? Неужели, нет ничего, что могло обрадовать до слез изнуренное небо?
  Быть может радуется оно о звездах - детях своих, что навсегда слились в неизменные линии, непреходящих созвездий. Они подлагают заблудившемуся в лесу путнику надежду на скорый выход. Они - жемчужины ночи, и без них небо бы пустовало.
  Быть может , радуется оно о земле - сестре своей, что меняет наряды четырежды в год, когда само оно имеет лишь два платья - темное в белую звездочку, да голубое с розовыми разводами.
  Быть может, радуется оно о Вселенной, матери своей, что породила на свет во сто раз больше, чем оно - небо. Ведь она - первое творение, и власть ей дана - творить и воспитывать молодые планеты.
  Шел дождь. Безбрежный и мокрый. Среди спешки и недовольства выделялось одно черное пятно на сером фоне. Это была собака. Крупная, черная собака. Среднеазиатская овчарка, с белой грудью. Быть может это явление и осталось незамеченным нервничающими людьми, но что поделать, мы привыкли замечать только себя, тем более в моменты неудобств.
  Густая, черная шерсть принимала на себя капли воды, не позволяя промочить теплую кожу.
  Она не была человеком, и этим объясняется ее ангельское терпение к дождю. Ей было холодно, но она не умела винить в этом погоду. Она не обладала столь изощренным разумом, чтобы понять, что в этом кто-то виноват. Она безропотно принимала на себя холодные плети дождя, и даже, как будто, не чувствовала причиняемую ей дисгармонию. Она не знала тепла квартир. Точнее, не помнила. Когда-то, давным-давно, ее лапы ступали по мягкому ковровому покрытию теплых комнат. Было время, но оно ушло, и память о нем ушла вместе с ним, как преданная его подруга. Хотя, память, вероятно, более привязана к человеку, чем ко времени. Ей немыслимо жаль и то, и другое, но она довольно часто возвращается к нам, тайком покинув спящее прошлое. И если память наделена состраданием, то чувства наши, увы, куда более ветренны, хотя и кажутся нам более близкими.
  Они отдаются нам полностью. Мы плачем и радуемся с ними вместе, и говорим им: "останьтесь со мной. Навсегда. Пускай проходит время, но не погаснут наши звезды в лучах переживаний".
  "... да, да..." - отвечают они нам.
  Однако, приходит наш соперник - прошлое, и они, чувства, мгновенно бегут к нему, позабыв данное нам обещание в верности. Они уходят вместе - чувства и время, и лишь память - наш верный друг остается с нами, обнимает нас за плечи и успокаивает: "сколько их еще у тебя будет.... Но я-то тебя не покину".
  Ей было холодно, и она молча и бесцельно смотрела вглубь каменных зарослей. Мокрая, висящая, слипшаяся в отдельные прядки шерсть придавала несколько ничтожный оттенок ее гордости. Быть может, кто-то, глядя в окно, видел ее промокшую тень, и испытывал нежную жалость, кутая свои плечи в бархатную материю пледа. Он проникался состраданием, и с тяжелым сердцем отходил от окна, направляя свое угнетенное тело в кухню, чтобы сытным ужином заглушить разбушевавшиеся страдания. Да, все, все мы такие, и даже хуже. Что может сделать этот человек за стеклом своего уюта? Впустить ее в дом? Нарушить гармонию чистоты и выметенных ковриков? У него самого спокойно дремлет кошка, чирикают попугайчики, или доедает свою миску похлебки добродушный мительшнауцер.
  Так что же он может сделать? Нарушить всю эту идиллию? Да даже если и так, что изменится? Их сотни. Мы не состоятельны в этом плане. Пусть даже нам их безумно жаль, но на деле, мы способны на очень малое.
  Вокруг нее лежали кобели. Почти десяток. Они, высунув язык, как бы невзначай, посматривали в ее сторону. Ах, сколько ничтожности было в их взглядах! Они были назойливы, и, можно сказать - побаивались ее. Однако, их врожденный инстинкт заставлял их следовать за овчаркой. Увы! Они не внушали того уважения, что и она, чей мокрый, но гордый вид располагал. Остальные же были всего лишь мокрыми кобелями. Она, не в силах, порою спокойно выносить их преследования, строго огрызалась, оскалившись, с тем, чтобы дать понять о своей неприязни.
  Что Было общего у них, кроме того, что относились они к одному виду животного мира? Что было общего у них, кроме того, что обречены они были на бездомные скитания под холодным дождем? Что было общего у них, кроме того, что все они являлись объектом чьих-то наблюдений из застекленных окон?
  Несомненно, она нуждалась в чем-то, но могли ли ей это дать окружающие ее животные? Ими двигал непреодолимый инстинкт самоудовлетворения, который уже настолько ей опостылел, что она лишь смотрела куда-то, вглубь себя, блуждая взглядом по мокрым улицам. Кто может сказать, что эти глаза не выражают откровенных переживаний? Кто может сказать, что в этих карих озерах нет ничего, кроме извечной заботы о еде?
  Они умеют чувствовать не хуже нас, хотя и чуть проще. Без ревности и претензий. У них есть когти и клыки, означает ли это, что они не способны любить? Мы имеем Святые заповеди, означает ли это, что мы не способны на убийство?
  Все живо в нашем мире. Даже камни, и те, порой, способны на большее, чем иные из людей!
  Из дождя вышел человек. Он увидел собаку, и спокойно улыбнулся. Подойдя к ней, он присел на корточки, не опасаясь агрессии с ее стороны. Почему-то он был уверен, что на него не за что злиться. Он заглянул в ее глаза, и она смущенно отвела их в сторону.
  Он был мокрым, как и она. У него были мокрые руки и волосы, но в душе у него было солнечно.
  Человек молча протянул ей свои ладони, и она - такая гордая и неприступная для многих, доверительно положила морду в ее руки, и закрыла глаза. Он погладил ее голову, уши, почесал шею, разбрызгивая мутную жидкость со свалявшейся шерсти. Она чувствовала его тепло, исходящее не от рук, а от сердца, чего не могла почувствовать ни от одного из преследовавших ее кобелей. В этом и была их разница. Разница между ними и человеком.
  Овчарка не могла пошевельнуться, боясь нарушить блаженство, спугнуть Ангела.
  А, может быть, она и сама в тот момент была Ангелом? Ангелом доверия? Ведь, умей она говорить, сколько слов пролилось бы дождю в унисон. Сколько тайн вышло бы из пещер замкнутости, протирая глаза от того, что все-таки нашелся тот, кто заслуживает доверия. Она была счастлива, и это счастье умножилось бы в сотни раз, знай она о том, что тоже сделала счастливым этого человека. Ведь она доверилась ему, совершенно незнакомому, но такому родному, а он знал этому цену. Она сделала для него неоценимый подарок, просто положив свою морду в его мокрые ладони. Человек поразился нахлынувшему на него нежному чувству, и глаза его наполнились слезами. Но плакать он не стал. Вокруг ходили люди, а он был неотделимой их частью. Почему-то он считал, что слезы не сольются с дождем, и будут очень заметны на его лице. А может быть, он не хотел, чтобы видела их она?
  Собака открыла глаза, и человек прижался лицом к ее мокрой морде. О, что это было за прикосновение! Она лизнула его мокрую щеку.
  А вокруг, с плохоскрываемой злостью лежали кобели, плотно сжав свои челюсти, взирая на их объятия. Сколько зависти! Сколько злости! Броситься, и разорвать человека, причинившего им такую обиду, мешало только одно. Она.
  А посему, проглатывая вместе с дождем огненные струи зависти, они по-прежнему лежали вокруг этого непостижимого ими события. По-прежнему, бросая ядовитые взгляды в их сторону.
  Свято.... Свято все, что чисто... Свято все, что непорочно.... Свято все, что невинно....
  Свята Любовь. Красивая и всепрощающая.
  Свято доверие. Полное, немногословное, исходящее из души.
  Неужели есть все еще на земле те, кому не известны эти истины? А может, стоит сказать "уже", вместо "все еще"? Неужели вы отдаете свое предпочтение иному? Неужели вы предпочитаете обиду, злость, ненависть, зависть, ревность, апатию и эгоизм? Неужели вы предпочтете все это светлому раю Любви? Еще раз подумайте, и ответьте, предпочитаете ли вы агрессию? Нет? Еще раз.... Нет?
  Достаточно ли этого ответа? А что сделали вы, чтобы уничтожить в себе ветвящиеся корни агрессии? Это немыслимо сложно. Это нужно выжимать из себя по капле. А впрочем, что я вам об этом говорю! У вас своя жизнь, своя дорога, свой мир. Вы - взрослые люди.
  А над ними раскинулась радуга. Нет, нет, не дифракция света в спектральный ряд, не вполне обычное, научно-объяснимое явление, а самая настоящая радуга. Она несла на своих волнах их чувства, не омраченные прошлыми воспоминаниями. Она несла их вверх, чтобы показать небу и похвастать тем, что ей удалось раскопать. И когда это произойдет, небо возликует радостью незримых существ. Оно счастливо улыбнется им взглядом солнышка.
  Над ними раскинулась радуга, и они были одни. Для нее он был Ангелом, вышедшим из дождя. Ангелом понимания. Для него она была Ангелом, ожидающим за завесой падающей воды. Ангелом доверия.
  Они нашли друг в друге то, чего им не хватало в их мирах. Дождь распластал над ними свои лапы, оберегая это мгновение от случайного вмешательства.....
  
  Вероятно, читатель подумает, что эти две фигуры непосредственное отношение к игре. И тут он ошибется. Нигде, на последующих страницах ему не придется с ними переминуться, хотя они открывают многие тайны...
  Пусть эта история будет эпилогом к уже написанному, и предисловием к еще не сказанному...
  
  4
  ОН
  
  Их познакомил случай. Они были такими разными, но почему-то без труда нашли общий язык. Видимо, кто-то чувствовал их состояния, потому и привел их в одно время, в одно место. Где и сплел их взгляды в одну непрерывную нить. Выходит, и у случая есть своя логика, и встреча их не была ошибкой. Она была последней надеждой на спасение, хотя довольно призрачной, хрупкой надеждой.
  Еще никогда ничего не случилось совершенно случайно. Никто не погиб, никто не разбогател, и не женился. Во всем виноваты люди, или Ангелы. Как правило, последним приходится лишь выправлять безумные ошибки людей.
  В другой день, он никогда бы не познакомился с такой ветреной девчонкой, но тот день был особенным...
  Бритва скользила по его лицу, счищая почти недельную щетину. Пару раз он отдернул руку, и сквозь мыльную пену показались темные бусинки крови.
  Что было в нем такого, что могло привлечь ее внимание? Он сам этого понять не мог. На вид ему было около тридцати, и это вполне соответствовало истине. Только вот пара прядок в его голове были абсолютно седыми.
  Нехарактерный штрих для молодости...
  Подумать только, сколько всего могло скрываться в этих, на первый взгляд незначительных, деталях. В этих, лишенных своей природной окраски волосах. Порою, и в старости, когда уже огромная часть жизни шуршит за спиной, либо ношей, либо крыльями, когда уже притупляются переживания от ежедневности, когда нервы подобны старым, ржавым каруселям, которые просто невозможно сдвинуть с места, когда каждый шаг может оказаться последним, порою, и в этот период многие лишены возможности украсить свою старость почтительным венком седых волос. Так откуда же им взяться у молодого, не прошедшего и половины пути парня? Что заставило красящие пигменты покинуть места своего обитания? Да, конечно, эти вопросы могут посетить голову того, кто практически с ним не знаком, но, зная историю его жизни, никто не решался спрашивать его об этом.
  Еще одна капелька крови выскочила на поверхность кожи, освобожденная неосторожной бритвой.
  Нервы? Волнение? Возможно. Кто знает чужую душу? Она - потемки, в ней легко заплутать, пытаясь пробраться сквозь нее без проводника. Существуют люди, которые по линиям на ладони предсказывают судьбу. Существуют люди, которые по дате рождения и созвездиям составляют прогнозы на будущее. Есть даже те, кто по лицу и почерку могут безошибочно определить психическое состояние человека и его характер...
  Но это ли нужно нам?
  Нам нужен тот, кто оказал бы нам помощь в поисках выхода среди лабиринтов души. Нам нужен проводник, и не столько для путешествия по чужим мирам, сколько для познания своего собственного. Но поверим ли мы ему, этому человеку, когда не доверяем самому Создателю своих покаяний? Скорее всего поверим...
  Вода смыла ярко-алые капли, вместе с остатками мыла. Он взглянул на себя, и даже попытался улыбнуться. Получилось неестественно и дешево. Это понятно. Он только что вернулся с похорон, на которых похоронил самого себя, которого сам же и убил. Задушил собственными руками, мучениями, противоречивыми терзаниями. Он убил свое прошлое, и Бог свидетель, долго колебался, прежде, чем решиться на такой шаг. Он вступал в новую жизнь с траурной песней об усопшем. Он входил в новый для него мир, где никто не пытался обвинить его в убийстве. Как это мучительно - убийство без возмездия! Хотя, быть может, это и было возмездием? Той местью, которая должна была свершиться?!
  Он становился другим. Он менял себя, забывая старое. Он считал, что это можно сделать лишь мгновенно и бесповоротно, как бросить курить. Нельзя постепенно уменьшать дозу, это ослабляет стремление. Он был человеком решительным. Конечно, похороны не обошлись без слез, но ведь их никто не видел.... Это был театр одного актера, где не было ни директора, ни режиссера, ни суфлера. Был лишь он - актер. Каждый спектакль игрался лишь один раз и был эксклюзивен.
  Он лежал в гробу, и тут же плакал рядом с собой. Он был убийцей и следователем, но что самое страшное - палачом тоже был он сам.
  "ВИНОВЕН!" - звучал в его голове мерный звук приговора. "ВИНОВЕН...", казалось, будто кто-то нарочно произносил это слово, оттягивая остальные, чтобы понаблюдать за его обреченностью. "ПРИГОВАРИВАЕТСЯ..." как долго...
  "... ПРИГОВАРИВАЕТСЯ К ПОЖИЗНЕННОМУ ПРОКЛИНАНИЮ СЕБЯ". Тишина... "ПРИВЕСТИ ПРИГОВОР В ИСПОЛНЕНИЕ!".
  А он смотрел в зеркало и пытался улыбнуться. Аспекты его дела, приведшие к такому исходу, были необычайно просты...
  Раньше он любил людей, он пытался их понять, открыть тайну их души. Он от природы не был злым. Но чем-то он не вписывался в сетку отношений. Он был "не как все". Он писал книги и стихи, но читали их единицы. Он рисовал шикарные полотна, но радовались им лишь тараканы, что нашли необычайно щедрый приют за их рамами. Он говорил девушкам красивые слова, но они неизменно были расценены, как приглашение выпить.
  Он любил людей до тех пор, когда струна порвалась, и он решил стать их частью. Частью, не имеющей права на свои переживания и стихи. Частью, настолько неотделимой, что приходилось заново учиться разговаривать, чувствовать, верить.
  А чего он хотел? Лишь найти понимание. И ради него он пошел на убийство.
  Он снял со стен картины и отнес их в ближайший комиссионный магазин, где их не приняли по причине отсутствия места. Тогда он просто оставил их, прислонив к первому попавшемуся мусорному баку. Он просто хотел к людям.
  Он решил не выделяться ничем, даже своей Любовью, которую, не дай Бог, еще неправильно поймут. Быть может, он несколько перебрал. Быть может, люди все-таки не такие безнадежные, обреченные существа, под чей эталон он стремился подвести свой талант.
  Он убил себя - вот на что способно одиночество!
  Он хотел к людям. Хотел выкурить с ними сигаретку, посидеть с ними в одной компании, обсуждая цены на водку и другие ликерно-винные изделия, выругаться настоящим, крепким матом, и почувствовать себя после этого настолько счастливым, насколько позволяют габариты квартиры.
  Сейчас ему было тяжело, но что сделано, то сделано, и именно поэтому он согласился на свидание с этой девчонкой. Он родился снова, и теперь ему предстоит вкушать вкус навой жизни.
  Он посмотрел на часы. Время терпело. Ни один убийца не хочет, чтобы хоть что-то напоминало ему об убитом. Поэтому он достал из шкафа две тетради в темных обложках, исписанные строчками аккуратно выведенных букв.
  Чего ему стоил этот шаг! Он зажег свечу, налил немного вина, и выпил за Любовь - быть может, в последний раз. Он взял тетрадь рукой.... Она узнала его пальцы - родные, близкие пальцы. Он открыл первые страницы и поднес их к огню....
  Прошу вас, не нужно называть его слабым и бессердечным человеком, поскольку вы не знаете, чего ему это стоило. Несколько раз он отдергивал руку. Он все еще боролся с какой-то мукой внутри. Но выбор был уже сделан, а остальное было уже вопросом времени.
  Пламя коснулось страниц, и стихи, кружась черными птицами, стали осыпаться на пол. Они умирали. Как безумный раб, уходили они вслед усопшему своему хозяину. Огонь прокрадывался все глубже и глубже, пробирался между строк, выжигая затаившиеся там мысли.
  Последними сгорели названия. Они, задохнувшись дымом и огнем, были уже мертвы без погибших текстов. Что названия? Чем они ценны сейчас? Мертвые, черные слова. Спустя секунды, и они ушли в историю, несмотря на слезы, ворошившие пепел. Видимо, люди действительно заслужили столько смертей в один день.
  Та же участь постигла и вторую тетрадь. Она тоже осыпалась на пол черным снегом. Упрекающим и несчастным. Всё, оставшееся от его прошлой жизни умерло, и он остался один.
  Теперь он мог смело идти к людям. Но тут складывался парадокс общества. Чем больше ты внедряешься в его сети, чем неотъемлимее срастаешься с ними, тем больше забываешь о людях. Забываешь о своих чувствах к ним, все чаще направляя все свои стремления, желания на себя. Не внутрь. А на себя.
  И вот сейчас беспомощно наблюдая казнь невинных стихов, он понял, какая сила скрыта в его естестве. Огромная, штормовая сила!
  Не каждый способен на такое!
  Умер он, умерли краски, умерли стихи, но зато осталось то неуловимое предчувствие общения. Та радость, с которой он выходил к людям.
  Вероятно, может показаться, что в его действиях есть что-то злое. Быть может, он ненавидел этих самых людей, к которым стремился? Быть может своими действиями он просто мстил обществу за непонимание?
  Да нет. Если среди них и был кто-нибудь, заслуживающий ненависти, по его мнению, то это и был он сам.
  Он остался наедине со свечой. Она отражалась в его глазах, где превращалась в две маленькие искорки, так не подходящие к его потухшему взгляду. Свеча тоже осталась от прошлого, но он никогда не решился бы уничтожить ее. Он зажигал ее за Любовь, и проститься с ней, означало для него еще одну смерть.
  Когда-то он разговаривал со свечой. Сейчас это было как-то странно и глупо. Как-то несерьезно. По-детски. Он рассказывал ей о себе, прикасался к горячему воску, обжигая пальцы. Для него она была единственной горячей душой, в этом ледяном криволесье непонимания. Она пылала, высвобождая капли горячих чувств. Она учила его любить. Так было когда-то.... Теперь свеча была прежней, но она лишь безмолвно плакала о потерянных днях. Или, может быть, ей тоже было жаль безвременно скончавшегося парня. Ведь он был единственным, кто с ней разговаривал...
  Все было мертво в этой квартире. И чтобы еще раз убедиться в этом, он взглянул на подоконник, где в трехлитровых банках медленно дображивало вино. Оно тоже не подавало никаких признаков жизни. Пульс его стоял, хотя температура была нормальной. Когда-то он умел получать волшебное вино. Приятное и теплое. Он отдавал ему свою нежность, заботу, и оно отвечало ему тем же. Получался замечательный, искрящийся, добрый напиток.
  Теперь все иначе. Он так закружился в водовороте раздумий в последнее время, что многие вещи стали ему безразличны. Ягода в банках покрылась плесенью, но он не замечал этого. Оно задохнулось его безразличием и умерло от нехватки внимания. На вкус оно было мертвым и безжизненным, как и то, что стоит на лотках винных отделов. Вкус его был пустой и холодный...
  Все было мертво в этой квартире. Он видел это, но стоя перед зеркалом, пытался улыбнуться. Он ожидал, что оно - зеркало, улыбнется ему в ответ, но увидел лишь печальную, горькую усмешку.
  Он шел к людям. Он не был злым от природы, и ожидал лишь понимания. Ведь он стал таким же, как они. Пусть не душой, но поведением, хотя и это было для него огромной ценой. Неужели и здесь не найдет он поддержки? Неужели трудно понять такого же, как ты?
  Но он был не прав в своем преступлении. Отдаленное эхо этого крадущегося сомнения, оказалось для него самым страшным. Он не мог вынести мысли, что он не прав. Он не мог вынести мысли, что вытряхнул душу в мусоропровод бесполезности.
  Приговор медленно и бесповоротно начал приводиться в исполнение....
  
  
  5
  ЗА ЗНАКОМСТВО
  
  Звонок разбудил беспечно спящую тишину и пролетел по комнатам. Сердце замерло, и затем, словно заполняя сложившуюся паузу, заработало в двойном ритме. Этот звонок, которого оба ждали, но, одновременно с этим надеялись, что он не сработает. Он мог в одночасье перевернуть упорядоченное движение вещей, заставляя их кружиться в ином, загадочном темпе.
  Даже вечность в этот миг была ему подвластна. Он мог открыть врата Рая, или обнажить нутро преисподней. И это, не образные выражения. Это действительно так.
  Что с ней случилось? Откуда такая нерешительность? Ведь ей приходилось назначать свидания у себя дома ни один раз, и даже не один десяток раз. Так что же случилось?
  Дверь не спеша открылась, и на пороге появилась та самая девушка, с которой он вчера познакомился. Дверь открылась, а он по-прежнему стоял, не двигаясь с места. Ведь для него это была дверь в иной, незнакомый ему мир. И он не знал, что сказать.
  Она улыбнулась. Ее улыбка внушила ему долю смелости, и он шагнул за порог неизвестности.
  Он улыбнулся тоже.
  Дверь за его спиной, подхлестываемая сквозняком резко хлопнула. Он взволнованно обернулся, словно опасаясь, что ему защемит крылья, но тут же вспомнил, что сам спилил ил ржавой ножовкой цензуры, принялся разуваться.
  Он сделал все, как положено. Он принес шампанское и цветы, получив в ответ восторженное, фальшивое удивление.
  Она была готова к его приходу, и не забыла наложить на себя маскирующую краску. Теперь она была точно такой же, как и всегда. Вульгарной и вызывающей. Ничего не осталось от той обреченной девочки, которая чуть раньше сидела перед зеркалом. Ничего.
  Не смотря на всю свою распущенность, она была женщиной, а им всем присущи хозяйские нотки. Стол был накрыт тем немногим, что у нее имелось. Теперь сюда прибавились цветы, шампанское и конфеты. Полный комплект необходимых условностей.
  Она была намного предусмотрительнее, чем он, потому припасла бутылку водки и пол литра вина. Опыт. Ей не хотелось портить вечер унылым, сонным состоянием после бутылки шампанского. Она хотела веселиться и забыть о прошедших в одиночестве днях. Женщины вообще предусмотрительнее мужчин. В них есть что-то от детей. Они способны прочувствовать разнообразные варианты, и быть готовыми к любому из них.
  Он все еще смущался, осматривая зал. Как и всегда в незнакомой квартире, его в первую очередь привлекли книги, но вспомнив о своем перерождении, мгновенно отдернул от них свой взгляд и принялся осматривать бежевую обивку кресел, пока она искала на кухне ёмкость под снежные хризантемы.
  Оглядев с оценивающим видом сервировку стола, он отметил не скрытую естественность расставленной посуды. Ему было сложно постигать этот мир, поскольку сейчас он был новорожденным младенцем, вступающим в жизнь, и она, была первым существом, которое увидел он здесь. Он почувствовал себя таким беспомощным рядом с ней, но не мог показать этого, потому что в этом мире мужчины должны быть сильными, и они никогда не плачут.
  Было даже что-то несправедливое в том, что уйдя на кухню, она оставила его здесь одного, наедине с новыми ощущениями. Она, была занята чем-то, словно это что-то было куда важнее него.
  Словно кошка, произведшая на свет четырех котят, практически не обращает внимания на последнего родившегося, и дарит нежность первым трем. Она лижет и холит их, хотя они и так уже сухие и чистые. А он беспомощно копошится в слизистом мешочке, обделенный всем, что имеют остальные. Он чихает, высвобождая свои дыхательные пути от скопившейся там жидкости. Он тычется слепой мордочкой, ища теплую шерсть матери. Он ничего не может сделать, пока кошка не спохватится о нем, пока в ней не проснутся материнские чувства и к нему.
  Он засмотрелся в окно. Он даже почти забыл о том, где находится.
  - Музыку включить?
  Он вздрогнул и обернулся. Она стояла в своем очаровательном халате, и почему-то ему сразу стало тепло. Словно кошка лизнула своим шершавым языком забытого котенка... Он осмотрел ее всю. "Что она может мне предложить? Танцевальные ритмы?". Он вздохнул. Приходилось мириться и с этим.
  - Да, только что-нибудь поспокойнее.
  - Понятно, - она снова улыбнулась.
  Она так часто улыбалась, что и ему становилось лучше. Все было как-то просто и естественно. Вот они - люди! Способные одной улыбкой наполнить пустующую душу. Способные парой слов убить печаль. Пусть не насовсем, пусть на час, или на два.... Эта кратковременность уже не пугала его, как раньше. Он начал привыкать ловить каждую существующую секунду, без оглядки на прошлое, и без разрешения будущего. И ему это нравилось. Жить поминутно. В этом было что-то, чему следовало еще поучиться. Вот она стоит перед ним. Тихая, простая, не озадаченная поиском рифмы и цветных словосочетаний. Непринужденно улыбающаяся и такая доступная. Он поймал себя на мысли о ее теле...
  Странно, но он действительно разбудил в себе интерес к ней. Такой мгновенно вспыхнувший, завораживающий интерес. Он все же смог.
  Смог одержать эту победу в битве прокладывания нового пути. В нем вспыхнула страсть. Он не был лишен человеческих качеств, к которым так стремился. И это действительно была для него победа. Самая настоящая.
  Тихие звуки знакомой мелодии наполнили комнату.
  И снова он был поражен.
  "Как? Неужели они тоже слушают эту прекрасную музыку? Нежели мы не такие уж разные существа?!".
  Он был благодарен ей за то, что из всей массы кассет, она выбрала именно эту, словно знала, чем можно расположить его к себе. Он был благодарен ей за то, что у нее вообще была эта музыка. Это волшебство, которое он носил в своем сердце, и которое не имело ничего общего с современными модностями, кроме названия.
  Он так и стоял в нерешительности...
  Она прекрасно знала такой тип мужчин. Она знала, чем можно разворошить их желание. Она знала, и потому первой начала разговор. Она заняла активную позицию, не зная, в чем причина его робости.
  Они сидели за столом, друг напротив друга, и она с интересом за ним наблюдала. Женщина пыталась полностью взять ситуацию под свой контроль. Ей нужно было это сделать, чтобы не испортить начавшейся игры. К тому же, это было жутко увлекательно.
  - Работаешь? - вопрос прозвучал так мягко, что он вздрогнул.
  Она перешла на "ты", желая установить более тесный контакт. Она привыкла действовать напрямик, и была уверена, что он в ее власти.
  - Да, - он запнулся, как бы опасаясь выдать постороннему человеку страшную свою тайну. Ей его замешательство принесло торжествующее удовольствие.
  - Да, я работаю. В редакции. Пишу стихи и рассказы для журнала...
  Он замолчал, ожидая, что вслед за его словами грянет взрыв поддельного интереса, просьбы почитать "что-нибудь", восхищенные улыбки, но по-прежнему холодные, пустые глаза. Так оно и случилось. Он привык, что где бы он ни был, в обществе людей, всегда, всегда все выражали крайнее удивление, узнав о его талантах. Он привык к тому, что его просили что-нибудь прочитать. И он читал, читал всегда. По первой просьбе. Он ждал одобрения, поддержки и может быть, даже несогласия в чем-то.
  Он привык к этому.
  Привык он и к тому, что ни разу не был прослушан полностью. Почему-то, спустя несколько строчек, все напрочь забывали о своих просьбах, и потихоньку, чтобы его не обидеть, начинали обсуждать свои насущные проблемы. Ко всему этому он привык. И теперь он не стал выкладываться перед ней. К тому же, стихи теперь стали для него воспоминанием о трагичной гибели, о несчастных, загубленных душах.
  Это было для него святое, к которому он не хотел подпускать чужие пошлые прелюдии.
  - Да я не помню ничего. - Соврал он и вздохнул.
  Он чувствовал себя неловко под ее испытующим взглядом, и не знал, что еще сказать. Разговор не клеился, можно сказать, по его вине. Чтобы чем-то разбавить молчание, он протянул руку и взял шампанское. Теперь он почувствовал себя настолько глупо, что не смог сдержать улыбку. Она поддержала его настроение звоном своего хрустального бокала, придвинув его для играющего вина.
  Почему он чувствовал смущение перед ней? Почему робеет перед этой не прикрытой пошлостью? Почему он не посмотрит на нее, почему не поставит на место, или не разделит с ней ее интимное настроение? Ведь, для чего он здесь? Почему это так сложно ему дается? С таким трудом забывает он свою сущность?
  Шампанское выстрелило в воздух, встряхнув обоих. Вино, плавно шипя, наполнило обе емкости. Он смотрел на пузырьки. Они все стремились вверх, сквозь светлую жидкость газированного вина. Вверх, где и исчезали. Они стремились вверх, а он.... А он, видимо, двигался в обратном направлении.
  Этого ли он хотел? К этому ли стремился? Нужно ли ему такое понимание? Он окончательно встал в тупик, наблюдая за маленькими шариками воздуха, поднимающимися со дна фужера.
  Ему хотелось встать и уйти. Уйти, оставив эти блудные глаза в томном своем одиночестве. Уйти, но куда? Ведь у него не было прошлого, а начинать все снова было уже поздно. Никто не рождается дважды в один день. Если бы он ушел, то выход у него был бы один. Печальный выход.
  Но свеча его горела в запредельности. И форма ее была еще достаточно высока, чтобы закончиться в сегодняшний вечер. У него впереди еще многие, многие дни, и никто не знает, как он их проведет. Все зависит... от случая.
  Он буквально растворился в бокале с шампанским, пока не услышал несколько нетерпеливый тост женщины:
  - Ну что, выпьем за знакомство?! - она распутно ему подмигнула, и он улыбнулся в ответ.
  - Да.
  Звон соприкоснувшихся бокалов облетел стол выстрелом стартового пистолета. Начало было положено. Игра началась...
  Он осушил залпом колючую жидкость, и вдруг, совершенно неожиданно для нее поднял глаза. Трезвые и принимающие вызов. Он не мог больше притворяться, и его вопрос поразил ее наверное даже сильнее, чем этот смелый взгляд.
  - Расскажи мне о себе. О детстве.
  Она отвела глаза в сторону, явно не ожидавшая такого оборота событий. Теперь она смущалась взглянуть на него. Боялась встретиться с его взглядом.
  Вопрос был задан так тихо и непринужденно, что нетрудно было понять его искренность. Он пошатнул ее равновесие, нарушил баланс, ввел в игру свои правила. Они поменялись ролями.
  Почему он спросил именно об этом? Неужели это действительно его интересовало? Почему он просто не налил себе еще, и еще, и еще, после чего не полез целоваться? Ведь все происходило именно так, каждый раз. Она этого не понимала. На нее нахлынула волна растерянности.
  Этот вопрос ей задавали лишь дважды. Дважды за всю жизнь, причем второй раз случился только что.
  Какая-то сила шепнула ей не противиться, и не отвергать его лишь потому, что это нарушает ее планы на вечер.
  И она, смущенно опустив взгляд, не могла отклонить столь неожиданный вопрос...
  
  
  6
  ЗА ДЕТСТВО
  
  
  Что она могла сказать о детстве, об этой давно покинутой стране, которая принимает в своих пределах любого из нас, и до поры, до времени мы становимся коренными ее жителями. Мы счастливы, живя в этой стране. Мы знаем в ней каждый уголок. Любой переулок в ней для нас родной. Но мы покидаем ее. Все в разное время. Говорят, что некоторые даже остаются в ней навсегда.
  Что она могла сказать о детстве? Что это белые кони, несущиеся к краю пропасти с бешеной скоростью, и когда земля уходит у них из под ног, они взлетают. Взлетают и несутся куда-то. В, им одним ведомую, даль.
  Что ни говори, а детство по-прежнему остается для взрослых неразрешенной загадкой. А для некоторых просто впустую потраченным временем.
  Нет, он не хотел услышать от нее хорошо, красиво сплетенные фразы и размышления. Он просто хотел узнать ее. Просто хотел понять, как стала она такой. Ему даже иногда не верилось, что когда-то она была маленькой девочкой.
  Он просто хотел узнать, и потому снова, так же тихо и спокойно повторил свою просьбу:
  - Расскажи о детстве...
  Теперь она уже смирилась с тем, что ее тщательно продуманный план рухнул, что все сложилось вопреки ее предположениям. Не всегда все выходит по-нашему. Нельзя сказать, что она расстроилась. Нет. Она любила такие повороты и даже обрадовалась, что так произошло. Во всяком случае, это гарантировало интересный исход вечера, поскольку он оказался не таким робким и застенчивым. Не был он и твердым и бескомпромиссным. Ему не присуща жестокость. Она это чувствовала и потому с любопытством отдала себя в руки разбившейся ситуации. Игра приняла новый оборот, отчего не потеряла своего азарта.
  Единственное, что вводило ее в заблуждение, это его вопрос. Он прозвучал так непривычно в интимной обстановке вечера, что ей пришлось задуматься. Чего он хотел? Почему не того же, что и все остальные?
  Но отказать ему она не могла. Что-то внутри умоляло ее ответить. Какое-то непривычное чувство...
  И она не стала запираться в темный подвал, куда уже не достигли бы лучи его любопытства. Она просто и искренне раскрыла ему все свои карты.
  Просто и искренне...
  Детство мгновенно напомнило ей деревню. Ее запахи, ее атмосферу. Все ее детство прошло именно там. Вдалеке от железобетонных построек и нескончаемых выхлопов. Ее детство прошло среди садов, где созревали ягоды, среди полей, что окрашивались закатывающимся солнцем в розовое золото, когда на них зрела пшеница. Среди заснеженных лесов и настоящего солнца.
  Она была маленьким ребенком, катающимся на санях с гор. Чем она отличалась от других ребятишек, катящихся с той же горы? Они смеялись, падали в снег, бросали друг в друга снежками, и ничем, ничем не отличались. Они были детьми....Все. лишь потом, когда-то они покинут свою страну детства и обретут разные пути. У каждого свой путь. А сейчас они все вместе.
  Ее детство прошло в деревне. Чистое, невинное детство.
  Она видела искрящийся на солнце снег. Она помнила это чудо. Она слышала ненавязчивый звон колокольчика, под дугой бегущих лошадок. Она слышала скрип саней по первому снегу.
  Как ей тогда это нравилось! Почему же теперь она этого не замечает.
  Что изменилось в природе со времен ее детства?
  Она любила малину. Она могла без конца есть крупные, ароматные ягоды. А теперь ей все равно. Куда делись все эти ягоды, поля и леса? Куда делись покрытые инеем ветви берез? Куда делось это сказочное ощущение детства?
  Она вспоминала все это и рассказывала своему недавнему знакомому. Она вспоминала различные случаи, и глаза ее загорались с каждым новым рассказом. Она настолько заинтересовалась собственными воспоминаниями, что уже не могла остановить льющиеся чувства. Рассказала она и о самой страшной тайне своего детства...
  Она рассказывала, а он слушал. Слушал, как никто и никогда. И ему было действительно интересно. Казалось, что они росли вместе, но потом расстались, и вот теперь встретились, и у них накопилось столько сказать друг другу!
  Она говорила простыми, незадачливыми фразами, порой останавливаясь и глядя вверх, пытаясь припомнить отдельные моменты. В ней снова родился ребенок.
  Она снова оказалась в стране своего детства, и судя по восторгу, с каким она осматривала ее просторы - ей здесь нравилось. Она уже забыла, что совсем недавно хотела соблазнить этого человека. Она этого не помнила, и не могла бы сейчас этого понять. Она была ребенком.... Как жаль, что никогда раньше она не подозревала о том, что память ее скрывает в себе такие счастливые минуты.
  Она рассказала ему о том, что в огороде, за сараем, в зарослях бурьяна, они построили себе шалаш. Они с подругой приносили туда игрушечные тарелочки и вилочки. Это был их дом. Неважно, что уместиться в нем можно было лишь сидя, склонив голову. Неважно, что крыша, сложенная из старых досок и пожухших сорняков, неумолимо текла под дождем. Неважно, что в нем было только три стены. Это был их дом.
  И никто не знал об этом. Они с подругой поклялись страшной тайной, что никто никогда не узнает об этом. Особенно взрослые. Как они боялись, чтобы взрослые узнали о их занятиях?
  Как опасались, что кто-нибудь разрушит их дом.
  И это правильно, ведь они поселили там свои детские мечты и ожидания. Как можно было допустить, чтобы кто-то пришел и ограбил их жилище.
  И до сегодняшней ночи, клятва не была нарушена. Сначала они боялись нарушить ее, потом просто о ней забыли (наверное, это самый надежный способ хранить тайны). Она порезала палец стеклом и произнесла: "Клянусь, что никто никогда не узнает от меня об этом. А если я вдруг проболтаюсь, то пусть я умру в тот же день!". То же самое сделала и ее подруга. Это была очень страшная клятва...
  Но сегодня она была нарушена...
  И это принесло ей неслыханное наслаждение. Наконец, наконец, что-то растаяло в ее душе. Может быть льдинки, может быть осколки кривого зеркала, разбитого бесами.
  Она уже начинала любить сегодняшний вечер. Он был для нее неземным временем, так непохожим на прежние встречи. За тем же столом. С тем же шампанским. С теми же конфетами и цветами. С той же водкой и с тем же вином про запас....
  Она не знала своей матери. Она никогда ее не видела, и даже не представляла, как она выглядела. Не осталось ни одной фотографии, ни одного воспоминания. Лишь суровый, строгий отец.
  Сейчас она вспоминала, как он с какой-то тревогой наблюдал за периодом ее взросления. Но непонятной эта тревога была для нее тогда, в период взросления. Сейчас она уже понимала, за что так переживал ее папа.
  Порою, ей казалось, что у нее вообще не было матери. Что она - единственный ребенок на свете, неизвестно откуда взявшийся. Она часто задавала отцу вопрос: "почему у всех есть мама, а у меня нет?". Сколько ей тогда было? Года четыре, или пять...
  Отец всегда гладил ее по голове своими натруженными руками, и вздохнув отвечал: "у тебя тоже есть мама. Она у тебя самая лучшая". Но ей всегда казалось, что папа ее обманывает. Что она единственный ребенок на свете, неизвестно откуда взявшийся.
  Колыбельные ей пела бабушка. Почти каждый вечер засыпала она под звуки ее голоса. Даже сейчас ей были знакомы мотивы этих старых колыбельных песенок. Она заменяла ей мать, если, конечно, слово "заменяла" здесь уместно.
  На самом деле, мать у нее была. Она узнала об этом гораздо позже, лишь по прошествии нескольких лет. Она узнала это от бабушки, которая была для нее всем. Она узнала это, и после насколько дней ходила не в себе. Она ощущала за собой какую-то вину, и могла понять прежнее мрачное настроение своего отца.
  Она умерла при ее рождении. Она умерла, давая ей жизнь. Она подарила свою жизнь своему ребенку, своей дочери, и покинула этот мир. Покинула всех, кто любил. Покинула всех, кто верил. Покинула всех, кто ждал. Но вместо нее к ним пришел ребенок. Беспомощное, маленькое существо. Нет, она не виновата в смерти матери, а если и виновата, то не по своей воле.
  Отец был к ней холоден. Он любил жену, И Любовь его не переметнулась вместе с ее жизнью к дочери. Он долго не мог свыкнуться с ее смертью и принять живое, заменившее ее создание. Много времени потребовалось ему, чтобы снять претензии к дочери. Но все это она узнала и поняла намного позже, в период, который только условно можно отнести к детству.
  Она говорила все это просто и откровенно. Она говорила ему такие вещи, которые никто никогда не слышал от нее. Она и сама поражалась этому. Она поражалась его интересу. Ее рассказ порою прерывался доброй, задумчивой улыбкой, или легкой тенью грусти.
  - А знаешь, в детстве я мечтала стать птичкой. Я хотела летать и вить себе гнездышки. Но мне было тогда совсем мало лет. Мы шли с отцом за руку, и я вдруг расплакалась. Я смотрела на воробьев и думала, что когда-нибудь у меня тоже будут крылья. Но папа мне ответил на это, что я слишком тяжелая и никакие крылья меня не выдержат. Он сказал мне, что птички маленькие и легкие, и потому летают. Я-то была маленькой. Мне не подходило такое объяснение, и я расплакалась еще сильнее. Глупо, правда? - она весело улыбнулась.
  - Да не так уж и глупо. Нормально. - он был уверен в своих словах. - нормально.
  Щелкнул невидимый рубильник, и лампа начала понемногу раскаляться.
  Она вновь взглянула на него совершенно по новому. Не как на объект вожделения, не как на мужчину, а как на что-то большее. Это уже полностью выбило ее из колеи задуманного, но она ничуть не жалела об этом. Немного приотворилась дверь ее души, но оттуда просочилось уже столько всего и нашло прибежище в его ищущем сердце.
  - Ну что, теперь твоя очередь? - она теперь тоже надеялась на взаимность.
  И вновь зажурчало шампанское, наполняя фужеры. Но тоже по-иному. И вновь с хрустальным звоном соприкоснулись они друг с другом, орошая более теплую обстановку нежным звуком. И этот звук, даже этот звук отличался от первого. Только что между ними пролегла тонюсенькая, еле заметная паутинка, соединяющая их сердца. Она была призрачно тонкой, но уже ощущалась, чувствовалась, оставляла рубец на безупречно гладких поверхностях.
  Она врезалась в сердца, и женщина чувствовала это особенно ощутимо. Она не могла осмыслить своего состояния, но что-то изменилось. Да и так ли важны названия?
  Что-то заставило ее волноваться, участило ритм ее сердца и произвело на свет обоюдный вопрос.
  Подумать только, ей тоже было это интересно!
  - За это и выпьем?! За детство?! - предложил он и был поддержан.
  Вино играло, радовалось чему-то. Оно хотело согреть их, наполнив легким ветерком их мысли, затуманив их условности, и увести из комнаты их нерешительность. Пусть они будут вдвоем.
  Без стеснения, без пошлости, без фальши, без скрытных неоткровений. Вдвоем.
  - За детство!...
  
  
  7
  МУСОРЩИКИ
  
  
  Он закрыл глаза, и стало темно. Такая обволакивающая, поглощающая темнота, в которой растворились все краски вечера. Темнота закружила его своими темными крыльями, приглашая на свой танец. Танец, в котором он забудет про все.
  Вдруг на черной простыне безбрежности появились черные точки. То ли звезды, то ли светлячки, то ли искры нереального пламени. Они двигались, приближались к нему, становились совсем близкими и теплыми. Он летел сквозь черное пространство. Летел мимо рождающихся планет и падающих метеоритов.
  Куда? Куда он летел? Что было его целью? Он с бешеной скоростью проносился по просторам бесконечности, отсчитывая вечность по секундам.
  Мимо неслись сгоревшие, ржавые камни, не пытаясь причинить ему какой-нибудь вред.
  А потом все поменялось. Исчезли звезды. Он ощущал себя внутри чего-то. Запертым в каком-то помещении. Было приятно. Затем вновь все поменялось...
  Темнота. Он словно не дышит. Он не умеет дышать. Он привык к этому уже давно.... С момента своего существования.... Толчок.... Еще один.... Он вновь начал движение под действием какой-то силы. Он попытался помочь ей, попытался двигаться сам, но его труды оказались слишком ничтожными в сравнении с той силой...
  Свет. Яркий свет... Он уже не был заперт. Он освободился от своей упоительной тюрьмы, и сделал свой первый вдох.... Кислород заполнил его легкие, и ему стало холодно.... Почему он покинул свое прежнее жилище? Почему вынужден быть здесь, где так холодно?
  Он заплакал, но окружающие расценили это, как радостное событие и заулыбались.
  Он родился.
  Родился крошечным младенцем со старых, черно-белых фотографий. Родился только что, только теперь он мог со стороны наблюдать свое рождение. Родился только что в своей памяти.
  Нет детства без рождения, но никто его не помнит. Так почему же оно не может быть таким? Вот он и начал свой рассказ о детстве, с внезапно осенившей его мысли о рождении. Он поделился с ней, и она поразилась его внутреннему миру.
  О своем детстве он знал очень, очень мало. Он помнил всего лишь несколько ярких эпизодов, наиболее глубоких рубцов сознания. Но он не пренебрег поделиться этим немногим с той, которая действительно в этом нуждается.
  У него была обычная, нормальная семья, как и у многих других. Можно сказать, ему было нечем ее заинтересовать, но он все-таки сумел это сделать.
  Он никогда не жил в деревне. Все его детство прошло здесь. В маленьких песочницах, вместо садов. На тщательно раскатанном асфальте, вместо вечерних полей. На сверкающих железными каркасами детских площадках, вместо зимнего леса и лошадей. Он не видел ничего этого, но для него тоже было его место в стране детства.
  Он никогда не дружил со сверстниками. Обычно, в таком возрасте, они собираются вместе, устраивают погони, или игры "в войну". Так летят у них дни за днями.
  Он не любил этого. Он не любил играть в войну, где дети представляли, будто стреляют и убивают друг друга. Они очень спешили стать взрослыми. Страшно подумать, но может быть, они действительно хотели стрелять и убивать?
  Мне непостижима эта мысль.
  Он никогда не строил из снега крепости. Он никогда не прокладывал в песке дороги для игрушечных машин. Он не хотел этого. Он часто отказывался от игр, и вскоре его совсем перестали приглашать, а после и совсем забыли о его существовании.
  Естественно, для родителей это стало предупреждающим сигналом, и они насторожились. Почему ребенок не общается? Почему его не интересуют сверстники? Почему он не выходит во двор и не носится вместе со всеми остальными ребятишками? Может быть он очень застенчив?
  И чем меньше замечали его ровесники, тем больше значения этому придавали его родители. Уже тогда они начали опасаться, что он вырастет вдали от общества. Они опасались, что он станет чужим.... И их опасения оказались отнюдь, не пустыми....
  Он с детства не был в коллективе, а если и был, то безмолвным камнем стоял в стороне. Ему не нравилось быть в центре внимания. Ему не хотелось быть частью чего-то. Он чувствовал это с детства.
  Действительно, как можно выжить в наполненном муравейнике, когда ты сам по себе? И родители были отчасти правы, желая примотать его к обществу. Но, не смотря на свою замкнутость, отшельником он тоже не был. Он знал удовольствие дружбы. У него был друг. Один единственный, который впоследствии, спустя много лет довольно жестоко с ним обойдется, оставив на какое-то время в совершенном одиночестве.
  Все нынешние его неудачи случались от того, что в детстве он не научился строить лестницу отношений, налаживать связи.
  И родители пытались предотвратить это. Они хотели оградить своего ребенка от сложного будущего, от отчуждения. Они сделали все, что могли, и не их вина в том, что сейчас по-прежнему никому нет дела до его запредельных мыслей, да и до него самого.
  Он припомнил такой случай, когда они ездили на пляж. На то единственное место, которое хоть как-то связывает людей с природой. С живой природой. С живой водой. Почему люди идут к реке? Почему ложатся на песок и купаются в солнечных лучах? Чтобы охладиться, полежать и отдохнуть? Вряд ли. Это нечто большее, поскольку охладиться, полежать и отдохнуть они могли и дома. Это нечто большее, поскольку они приходят сюда и начинают смеяться, играть, бросать друг в друга цветные брызги. Как дети.
  Им надоедает хлорированная питьевая вода и плюшевая обивка кресел. Им надоедает телевизор и видеомагнитофон. Им надоедают последние сводки и известия. Им надоедает все, даже книги. Им надоедает все, что создано человеком, и они идут к природе. Только, пожалуйста, не говорите никому об этом! Ведь люди покидают собственные творения, и стремятся к творениям более совершенным лишь потому, что они не понимают этого. Скажите им об этом, и в них тут же взыграет гордость, и они шагу не сделают из собственной квартиры. Они уже ни словом не обмолвятся о красоте природы и великолепном отдыхе. Увы. Мы все такие. Да, и это непреложная истина. Попробуйте поспорить, и сказать "а я не такой!". Ну и что? Вы - лишь песчинка в огромной черной песчаной буре. Вы хотите быть не такими. Вы пытаетесь быть не такими? Что может эта песчинка? Какие силы противопоставит она стихии? Но она должна. Должна пытаться, если не изменить свое направление, так хотя бы лечь, лечь без движения и сказать "Нет, я не разделяю вашего стремления, потому что моя цель с другой стороны. Я не могу изменить ваш вихрь, но и себе, своему естеству, я тоже не могу изменить. Не серчайте на меня. Прислушайтесь к моему шепоту". Много ли выпало таких песчинок?
  Они ездили на пляж, где родители попытались вновь сблизить его с обществом. Они поставили ему своеобразный ультиматум. Они объявили, что не отправятся домой до тех пор, пока он, наконец, не познакомится с мальчиком, строящим рядом песочные замки.
  Как долго они (его родители), наблюдали за тем, как он в робкой нерешительности пытался это сделать. Он был совсем маленьким, но это была для него трудновыполнимая задача. Наконец, спустя значительное время, он все же сел рядом с ним, и задал свой единственный вопрос:
  - Как тебя зовут?
  Он был насупившимся, и никак не выражал желание общаться. Мальчик поднял голову, отрываясь от своего занятия, и назвал свое имя.
  Он встал и молча пошел к родителям, которым ничего другого не оставалось, кроме, как признать, что знакомство состоялось.
  Да, вот так, через силу происходило его знакомство с обществом. С самого детства. И никто ничего не мог с этим поделать.
  Эти воспоминания вызвали добрую улыбку на его лице. И в целом ему было тепло и внутри и снаружи.
  Была и у него своя страшная тайна...
  Однажды отец взял его с собой. На работу. Не просто так, по желанию, а из необходимости. Какие-то непреклонные обстоятельства заставили его это сделать. Они ехали на машине очень долго. В кабине, кроме него и отца был еще один человек. Пахло очень неприятно сигаретами. И с тех пор он до тошноты невзлюбил этот запах. Они выехали за город.
  Вдалеке что-то блестело. Оно занимало почти весь холм, и уходило дальше на равнину. Ему было жутко интересно, что так блестит на солнце, и испытал настоящий детский восторг, когда они повернули именно туда....
  Оно блестело множеством незадачливых, однообразных форм, покрашенных приблизительно одинаковым цветом. И чем ближе подъезжали они туда, тем меньше ему почему-то хотелось узнать, что это такое.
  Доехав по дороге впритык, они свернули, и не спеша тронулись по не асфальтированному пути вглубь этих светящихся на солнце предметов. Сейчас они уже не блестели, и он мог их тщательно рассмотреть.
  На каждом из них была какая-то надпись, а поскольку он не умел читать, он так и не узнал, что там написано. На них лежали цветы, и каждый из них был обнесен оградой, словно маленький садик. И над каждым из них возвышалась одна и та же комбинация сколоченных, сваренных, или нарисованных линий.
  Он вспомнил, что видел точно такую фигуру на обложке старой бабушкиной книги.
  Одни из них были побольше, другие поменьше. На одних лежали свежие цветы, на других - давно почерневшие.
  Раньше он никогда не был на кладбище.
  Он даже и не знал, что это такое. Но он его видел, и оно казалось ему бесконечным. Он не видел его края, и потому счел его очень большим. Он не знал, что здесь под ним были похоронены люди. Он не знал, в чем назначение этих оградок и плит, и спросил об этом у отца. Его ответ так и остался незаконченным:
  - Сынок, это такое место.... Ну, в общем, это как сад. Только семена, посаженные здесь, всходят в другом месте. Поэтому здесь так пустынно. Ты поймешь это позже, а сейчас, запомни...
  - Да чего ты ребенку голову морочишь? - Встрял его напарник, - говоришь ерунду какую-то. Чего, не видишь, он не понимает тебя? - и вставил свою версию, - Послушай меня. Это такая огромная свалка. Сюда привозят ненужный мусор и закапывают здесь. Понял?
  Он кивнул, поскольку действительно понял. Ну что тут могло быть непонятного? Они подъехали к вырытой яме, возле которой ожидал их грузовик. Отец со вторым рабочим вылезли из машины, и сняв с кузова большой деревянный ящик, стали опускать его вниз. Он понял, что в этом ящике и был тот самый мусор, о котором говорил человек. Видимо, ему нравилось закапывать мусор, потому что он все время улыбался, не смотря на мрачное настроение остальных участников процесса. И ему тоже стало немного грустно, когда первые комья земли застучали по крышке гроба.
  Он был совсем маленьким, а они так буквально все понимают...
  
  
  8
  ЗА НЕВИННОСТЬ
  
  
  Где-то через полчаса все было закончено, и теперь на месте, где недавно была яма, возвышался небольшой холмик.
  - О, как тут и была! - улыбнулся рабочий, растянув свои тонкие губы. На нем была засаленная телогрейка и грязные рукавицы.
  Сюда не поставили ни надгробия, ни ограды, ни даже цветов. Видимо умерший не имел родни и захоронен был на деньги государства.
  Он этого не понимал. Он был твердо уверен, что закопали мусор. Никому не нужный, бесполезный мусор....
  Спустя некоторое время, они сели в машину и отправились обратно.
  Только теперь, солнце светило им в лицо, мешая поднять глаза. Так он и не смог снова созерцать безликое, бесконечное кладбище. Ему запретило солнце. Оно отводило его взгляд от этого места скорби и неприятных ощущений. Оно пощадило его детское сознание, хотя в первый раз не смогло этого сделать.
  Многое изменилось с тех пор...
  Но, как и раньше окружающие продолжали упорно его не замечать. Он взрослел, и одноклассники стали проявлять к нему откровенную агрессию. Частенько ему доставалось. За что, ни он, ни, наверное те, кто его бил, не знали. Никто не мог ответить на это. Что-то необъяснимое рождало в них неприязнь к нему, какое-то ощущение чужого толкало их на эту злость.
  Он не был хилым и больным, но и защищать себя никогда не пытался, и это ставило в тупик его неприятелей. Это разжигало в них такую злобу, что порою они откровенно желали стереть его с лица земли.
   Он не любил грубость. Он не понимал и не принимал ее ни в каких проявлениях. Ни во взглядах, ни в движениях, ни в разговорах. Нигде. Кто знает, быть может и это осталось в нем с детства. Грубость не выводила его из состояния душевного равновесия, хотя и пробуждала в нем естественную неприязнь. Так поступаем все мы. Очень часто нам неприятно то, что чуждо. И, можно сказать, лучшим из нас неприятно. Просто неприятно.
  Пожалуй, он не мог больше ничего сказать. У всех детство настолько велико, что оно никак не может уместиться в рамки одного свидания. Естественно, у обоих было еще не мало всего, что можно рассказать, но это не всплывало в памяти. Они узнали друг о друге достаточно, чтобы взглянуть по-другому на окружающую их обстановку, и на само свидание.
  Они узнали друг о друге достаточно, чтобы сродниться за столь короткое время. Стало заметно теплее. Их глаза постепенно вспыхнули огнем интереса. Они медленно разгорелись, и теперь пламя все росло.
  Она поджала губы и удивленно повела головой:
  - Никогда не слышала ничего подобного. Ни разу.
  - Да, мне многие говорили об этом. Но не думай, что многие знают о моем детстве. Просто все считают, что я не такая, как они.
  - Почему? - она еще ничего почти о нем не знала, потому этот вопрос, хотя и являлся естественным с ее стороны, показался ему неуместным.
  - Ну как же... - он вспомнил, что знаком с ней всего пару часов, и не закончил ответа. - узнаешь еще...
  Так что же случилось? Она сидела перед ним, и он пугался мысли о ее прошлом. Слишком сладким и упоительным казался ее рассказ о волшебной стране, почти не омраченной грозовыми тучами. Быть может оставить все, как есть? Зачем идти дальше, если и сейчас уже так хорошо? Неужели он так и не достоин безмятежного покоя?
  Но он не смог остановиться. Он был голоден. Голоден по откровению уже много лет. Никто не доверял ему своих переживаний. Просто было некому. И он знал, действительно знал цену чужих откровений.
  Нет такого человека, который хоть раз в жизни не воспылал страстью к чистым воспоминаниям других людей. В людях есть эта потребность. Мы можем изливать все свои чувства и переживания кому-то, быть может, даже почти неизвестному человеку. Мы можем показать ему закоулки своего сердца, и станет легче. Мы чувствуем облегчение, когда кто-то готов взвалить на себя часть нашего прошлого. Мы благодарны ему за это. Безбрежно благодарны. Но так же, каждый из нас познает еще большую радость, если вдруг и он поделится с нами своей ношей. Мы будем вдвое благодарны ему за это. Это творит чудеса. Это открывает сердца и возносит души. Это поглощает недоверие и неловкость. Это возвращает нас на естественную тропу Любви.
  Все это чувствуют, но многие боятся признаться в этом.
  Вновь наполнились фужеры, и бутылка заняла свое место, рядом с ножкой стола. Пустая посуда на столе - плохая примета. Зачем им она была нужна? Зачем им портить столь сказочно начавшийся вечер? Зачем рушить хрустальные кристаллы грез и ожидания? Никто этого не хотел, и бутылка, тихо мерцая изумрудным блеском не хотела быть в этом помехой.
  Вновь они улыбаясь взирали друг на друга, и опять все было по-новому.
  Они были детьми. Невинными, счастливыми детьми, что вели свою игру, втайне от родителей. Они скрылись в этой комнате от непонимающего их мира. От этого строгого, беспощадного надзирателя, что постоянно напоминал им о правилах, которых необходимо придерживаться. Ведь невинны они были лишь наедине. Ведь, услышь хозяин их беседу, услышь их откровения, он наверняка бы осудил их. Ведь вы тоже часть этого мира, вы тоже имеете право вынести им свой приговор. Стало быть, какая роль досталась мне? Самая низкая и презренная роль. Я выступаю в роли осведомителя. Ведь они не знают о моем существовании, они не знают о моем присутствии в их уединении. Они не знают, что я имею власть, впустить в эту комнату кого угодно. Я приоткрываю штору, я растворяю окно, я даю вам возможность видеть и слышать. Более того, я могу то, чего не может больше ни один сторонний наблюдатель, кроме двух запредельных существ, находящихся там же. В той же комнате. Я могу видеть их душу и показывать ее вам. Я не презираю, и не осуждаю, это было бы глупо. Глупо держать в руках чужую душу и красить ее выгодным для тебя цветом, с тем, чтобы после этого успешно ее продать. Глупо и нелепо.
  Так какая же мне досталась роль? Я отдаю невинные души на суд миру, но не призываю к казни. Я отдаю их вам, как чужим, посторонним людям, которые способны объективно оценить обстановку.
  Приговор - ваше право.
  И у меня есть одна единственная просьба от их имени.... Я прошу вас - не спешите...
  - Выпьем за невинность.
  Он глядел в ее глаза, и ей становилось не по себе. Он произнес тост, но она не смогла найти в себе сил улыбнуться. Она молча кивнула головой и добавила:
  - За вечную невинность.
  Вновь раздался хрустальный звон. Он стал таким легким, будто они не желали отдавать его кому-то еще. Он прозвучал тихо-тихо. Он существовал лишь для них. Для них двоих. И даже пустая бутылка на полу не смогла расслышать смех своего ребенка, одетого в резную, прозрачную одежку изящных фужеров.
  И эта тишина говорила о многом...
  Волшебная музыка подхватила этот звук, и приютила, словно заботливая мать, спрятав от недобрых ожиданий, и утаив от горящих глаз демонов.
  За невинность...
   За невинность...
   За невинность...
  Она закрыла глаза. Ей было больно слышать это. Она сомневалась. Почему он произнес этот тост? Он иронизировал? Нет, только не это. Ей невыносима была мысль, что тот, кому она доверилась, обманывает ее и ищет выгоды. Невыносима мысль о обманутом доверии. Нет, сейчас он не был способен на иронию. Что тогда? Может быть наивность? Неужели он все еще не раскусил ее? Не распознал ее исходные стремления?
  Ей стало тоскливо. Она боялась ошибиться. Она боялась сделать шаг в неправильном направлении. Как много пронеслось в ее голове при его словах. За невинность...
  Почему он это сказал?..
  Но она была с ним согласна. Полностью. Она завидовала той невинности, которой она обладала в минуты своих детских воспоминаний.
  Есть ли человек, сохранивший ее на всю жизнь? Не растерявший ее крупицы на ухабах жизненного пути? Есть ли он, этот человек? А если есть, то человек ли он?
  - А ты знаешь, - внезапно вывел он ее из воцарившихся раздумий, - раньше у меня были длинные волосы. Вот такие...
  Он показал ладонью на уровне груди.
  - Представляешь?
  Нет, она не представляла его с длинными волосами, да и не могла представить. Зато она прекрасно знала, что такое длинные волосы. Раньше они у нее тоже были. Длинные, шикарные волосы. Она не стригла их с детства.... Это было чудо, и ей многие завидовали в этом плане. Еще бы! Когда она не собирала их в особую простенькую прическу, а просто распускала, отдавая право ветру быть парикмахером, ей восхищались. Точнее, восхищались ей всегда, но волосы у нее были действительно замечательные.
  Она рассказала ему о них в прошлом времени, и ему становилось немного печально от того, что это кончилось.
  Где они теперь? В истории. Она не раз потом осознавала, что это была ошибка, но все, уже ничего вернуть было нельзя. Это был всего лишь порыв. Порыв эмоций. Они толкнули ее на это, и она не задумалась. Просто рядом не оказалось никого, кто смог бы удержать ее от такого бездумия. От этого вызова, который она бросила миру, (как жаль, что мир этого не заметил, не расстроился и не изменился). Сколько было сожалений. Нет, это не принесло ей облегчения ситуации. Напротив, это лишь усугубило ее положение, и сейчас она отлично помнила об этом.
  
  -Она смотрела на него и видела понимание в его глазах. Настоящее понимание. Неподдельное.
  Раньше понимание исходило лишь от ее подруг, которые с любопытством поглощали новую информацию, с тем, чтобы было о чем посплетничать потом. Ведь большинство из них лишь этим и жило. Отберите это у них, отберите возможность обсуждать чужие проблемы, и они скиснут, испортятся, потеряют смысл жизни.
  Понимание исходило так же и от мужчин. Порою, от совершенно незнакомых. Они все кивали головой, и говорили с прискорбным видом это святое слово - "понимаю", хотя сами в этот момент уже планировали ночь.
  Все мужчины разные. Абсолютно. Но есть одна вещь, что объединяет всех. Она знала это достаточно твердо. Она прошла это на практике. Практике, которая длилась всю ее жизнь.
  И она называла это - кобелизм.
  Ей ужасно не нравилось это слово, но другого найти она не могла. Такого же понятного, такого же точного и откровенного. Она редко произносила его вслух, лишь в моменты настоящей ярости. Его пугались, от него отрекались.... Сколько ей всего пришлось выслушать по этому поводу. Никакие разговоры не могли пошатнуть ее убеждений.
  Тот, кто сидел напротив, не планировал ночь. Он не за этим сюда пришел.... Точнее, пришел он сюда именно за этим, но "все течет, все изменяется, и нет ничего неизменного", так говорил великий мыслитель античности, и у меня нет оснований ему не доверять.
   Все.... Так стоит ли говорить о прошлом?
  Несомненно, стоит!
   За невинность....
  
  
  9
  ПЕРВЫЙ РАЗ.
  
  
  - Закуришь? - она протянула ему пачку сигарет.
  Он отрицательно, не сводя с нее глаз, покачал головой.
  - Совсем не куришь?
  - Совсем.
  - И не пробовал? - она была уверена в его ответе, но вопреки ее уверенности, он ответил совершенно противоположно.
  - Да нет, почему? Я курил раньше. Но это прошло. Говорят, сигареты успокаивают, вот я и курил, лишь когда мне было необходимо. Теперь необходимость отпала...
  Курение для него не стало привычкой. Ему практически не стоило труда начать или бросить. Быть может, он делал это действительно лишь по таким случаям, когда требовалось успокоить нервы, но последние годы прошли очень спокойно, и он не выкурил ни одной сигареты.
  - Если честно, я не верю в это, - девушка задумчиво посмотрела на цветную пачку.
  - Во что?
  - В то, что они успокаивают. Мне, например они не разу не помогли, хотя мы вместе с ними уже долгое время. А тебе? Ты сказал, что курил, когда сильно переживал. У тебя что-нибудь случилось тогда? - Она чуть наклонилась вперед, оперевшись на локти.
  - Разные были времена...
  - А все-таки? С чего началось?
  Она хотела во что бы то ни стало выяснить, что могло выбить из колеи такого уравновешенного человека.
  - Несчастная Любовь. Первая и несчастная. Как и у всех. - Он задумчиво повторял пальцем узоры скатерти.
  - Ого. Так что же случилось?
  - Да, ладно, дело прошлое, чего его вспоминать-то? - Он возвращался к своему естеству, и разговор его стал почти таким же, каким он разговаривал сам с собой в обыденные часы одиночества. Это означало только одно. Он готов был доверять ей полностью.
  - Ну ладно, - выдохнул он, - раз так, то буду откровенным. Если тебе это нужно.
  Он смотрел на сверкающую посуду, но на самом деле, взгляд его блуждал где-то внутри.
  - Давно бы так. - она поняла, что он смущается. Не сильно, почти незаметно. Она желала поймать его взгляд, но он по-прежнему был устремлен в одну точку.
  - Давно это было...
  Он был прав, это было очень давно, еще в школе.
  Хотя, он так и оставался, по-прежнему тихим и замкнутым, хотя по-прежнему его презирали, и брезгали даже сидеть с ним за одной партой, было в нем что-то такое, что несомненно нравилось противоположной половине человечества. Да если спросить у них самих, что им нравилось, наверняка они тоже лишь пожмут плечами и удивленно улыбнутся, поскольку сами впервые задумаются над этим.
  Он был тихим и замкнутым, но это не означает, что внутри его так же был полный штиль. Быть может, многим он казался даже холодным, но это было не так. Он привык держать все внутри, не выпуская на поверхность, и потому, все это скапливалось, собиралось и в один момент это должно было выброситься наружу...
  Он не тратил никаких усилий на оковы, сдерживающие чувства. Их дала ему природа. Да, внешне он был совершенно безмятежен, и никто не представлял, что творилось на самом деле, в его, еще не искушенном сердце.
  Он страдал молча и безбрежно.
  Они жили в одной стороне, и ходили домой почти вместе. Естественно, вся инициатива принадлежала ей. Она первой завела тот разговор, что вылился потом в длинную цепочку наивных разочарований. Он провожал ее до дома, хотя никто не знал об этом. Он не избегал остальных, его не пугало, что их увидят. Ему было почти все равно. Он провожал ее до подъезда, потом они стояли и разговаривали. Он улыбался, когда вспоминал это. О чем они беседовали? Что он имел сказать ей такого, что подогревало ее интерес? Почему они часами просто стояли и говорили на разные темы? Почему им не было скучно? Каждый из вас может ответить на все эти вопросы, если копнет поглубже в своей слежавшейся почве памяти.
  У него всегда было, что сказать. Он был совершенно другой с ней, и она не узнавала его. Он раскрывался перед ней, и ему становилось спокойно, а ей интересно. Она была опытнее его и знала, что делать.
  А потом, однажды, она вдруг коснулась губами его щеки. На прощанье. Он не помнил, как дошел домой в тот вечер. Не помнил ничего остального, кроме этого легкого, но обжигающего прикосновения.
  Он лег спать и долго ворочался, не в состоянии уснуть. Он чувствовал, что в нем что-то поселилось. Какая-то птица. Она билась крыльями и ковыряла клювом изнутри.
  Ему было ново. Он думал, что весь мир теперь зацветет, раз уж так произошло.
  Да, много нового предстояло ему почувствовать впоследствии. Чуть позже он уже сам осмелел настолько, что уже пытался коснуться ее губ. Именно губ. Он закрывал глаза и снова чувствовал нежную, прохладную кожу щеки. Она смущенно отводила голову, давая понять, что игра не может закончиться именно сейчас.
  Ах, женщины! Ну почему, даже в самой безобидной из вас скрывается столько коварства? Почему любите вы так играть с теми даже, кто этого не заслуживает? В ком, в ком из вас не сокрыта прекрасная дикая кошка, способная превращаться в маленького, мурлычащего котенка? Вы начинаете игру, или принимаете чужие правила. Вы начинаете игру, и не останавливаетесь до тех пор, пока на вас не спустится тот же Ангел Любви. И здесь для вас таится самая серьезная опасность. Вы теряете бдительность, и неуязвимость ваша мгновенно улетучивается.
  Остерегайтесь!
   Остерегайтесь, что этим воспользуются чужие интересы. Остерегайтесь, что ваши карты попадут в чужие руки.
  Остерегайтесь!
  Да что я говорю? Как глупо и нелепо звучат мои слова, ведь они обращены к влюбленным. Как можно им внять? Я стану счастлив, если вы просто пропустите их мимо ушей.
  Он испытал все, что могла дать первая Любовь. Не только духовная, но и физическая. Он испытал все, хотя считался "не таким". Кто-то даже считал, что он даже не достоин этого всего. Что было, то было.
  Исход его истории был простым и печальным. Игра закончилась намного резче и безромантичнее, чем началась. Видимо, есть в жизни что-то более притягательное и прельщающее, чем он. Она ушла. Ушла насовсем, хотя и улыбнулась на прощанье. Она ушла, а он все стоял. Он не верил, что это конец. У кого такого не было? Слышите меня? Вероятно, вы не можете понять меня, потому что это вообще невозможно понять. Это можно лишь вспомнить и заново прочувствовать.
  Он стоял и плакал. Мир отобрал ее, переманив на свою сторону блестящими погремушками. Она сказала, что хочет остаться с ним друзьями. Да возможно ли это? Возможно ли это теперь?
  Зима засыпала пушистым снегом вечерний город. Это был первый снег. Он падал, приветствуя землю, после долгой разлуки. А он стоял и плакал, с угасающей надеждой глядя в темноту подъезда. Потом развернулся и пошел домой. Было много чего, о чем можно было поговорить с собой.
  Он закончил. Потом оба какое-то время просто смотрели на стол, после чего она чуть развеяла обстановку своим тихим голосом:
  - Все люди такие одинаковые. У них так много общего... И даже у нас с тобой. Даже у нас...
  Он поднял глаза и вопросительно взглянул на нее.
  - Твоя очередь...
  Она откинула волосы, и начала бесцельно выстукивать пальчиком какой-то ритм. Ей было очень трудно говорить. Она даже хотела уйти от вопроса, но не смогла найти подходящей отговорки.
  Она упорно не хотела возвращаться в ту пору, когда все переменилось. В этот переломный этап ее жизни. Она не могла об этом говорить. Пока не могла, и потому чуть отвела разговор в другую сторону.
  - У меня тоже был такой случай. Почти то же самое, не считая мелочей. Поэтому, я могу понять тебя.
  Она действительно могла его понять, но опасалась, что он этого не сможет по отношению к ней. Ведь, не смотря на общие линии судьбы, все мы разные и обладаем различной импульсивностью. Мы по разному смотрим на вещи, и потому, порою самые близкие люди не могут понять нас в важных вещах.
  Иногда мы смотрим на чужие поступки и презрительно морщимся, не задумываясь над тем, что обладай мы той же импульсивностью и интеллектом, мы поступили бы точно так же.
  Вот и она опасалась непонимания в разных вещах, хотя и доверяла ему полностью. У женщин есть такие тайны, которые не способны понять даже лучшие из мужчин.
  - Так что же все таки произошло? - он повторил свой вопрос.
  И она все еще не решалась ему что-то сказать, и снова отвела разговор в сторону.
  - Я встречалась с одним парнем. Он тоже был моей первой Любовью. Я практически растворилась в нем...
  И это была чистая правда. Это была первая Любовь, и она действительно ее поглощала так же, как и всех остальных. И у нее это было чудом, как и у всех остальных, и как и у всех остальных, закончилась она тоже печально.
  Она не обрисовала всех деталей, чтобы не наскучить уже давно известными истинами. У нее было то же самое, только жертвой она не выступала. Развязка оказалась несколько грубой, несколько жестокой, и несколько несправедливой.
  - Он бросил меня. Точнее, он был настолько, как бы это сказать, гордым, что ли. Он не смог жить с мыслью, что он у меня не первый, лишь узнал об этом. Он обошелся со мной, как с распутной девкой, практически вышвырнув меня, как чумную собаку из своего сердца. Но я не была, не была такой, понимаешь?
  Голос ее утонул в его сосредоточенном взгляде.
  - Ты же сказала, что он был у тебя первым?
  Она опустила голову, и казалось, что слова застряли в ее горле колючим комом, упираясь шипами в ее связки, и выдавливая из ее глаз маленькие росинки слез.
  Она молчала. И он понимал это молчание. Это было подготовкой к решающим словам. К трудной борьбе с собой.
  Она не поднимала головы, и ничего не говорила. Сколько сомнений и противоречий пронеслось за это время в ее израненном сознании.
  Да, она была распутной, она была блудной и вульгарной. Но не тогда. Не тогда!
  Тогда она не была грязной и частопосещаемой. Она была практически чистой и невинной. Все ее существование дышало той невинностью, за которую они совсем недавно поднимали тост. Бог свидетель, она не заслуживала тогда такого обращения.
  Она плакала сейчас, вспоминая эти трагичные минуты. Она плакала от того, что ей просто необходимо было это сказать.
  Об этом не знал никто. Никто, даже самые близкие ей люди не могли знать этого факта ее жизни, о котором она так боялась сказать сейчас. Молчание затянулось, и он, склонив голову, пытался увидеть ее глаза.
  - Не нужно плакать. Неужели это настолько плохо? Расскажи мне про свой "первый раз".
  И подобно удару молнии в совершенно безоблачном небе, пролетел ее тихий, обреченный ответ:
  - Меня изнасиловали в четырнадцать лет...
  
  
  10
  КРИВОЛЕСЬЕ
  
  Безумный маятник, несущийся из стороны в сторону, знающий лишь две крайности. Он безмолвен в своей беспокойности. Он не ведает покоя в своей гонке. Он безумен, безумен.... Сколько раз он проходил через центр. Через состояние равновесия. Он пролетал, не замечая его. Он ведал только две крайности...
  Но время...
  Когда-нибудь он остановится, обессилев от бесцельных метаний. Он остановится и замрет от незнакомого чувства спокойствия. Это будет блаженство. Блаженство, которое не мог он получить ни в одной из двух крайностей. Он ведал страсть, но не познал блаженства. Он изведал безразличие, но не познал блаженства. И он задумается, а был ли смысл его движения, когда есть гармония...
  Безумное пламя, мечущее залпы искр в открытые объятия неба. Оно бесчинствует, ревет и уничтожает. Оно живет за счет разрушения. Оно жадно пожирает стволы огромных деревьев, желая познать силу, могущество, власть. Но, пожрав все, оно умирает. Умирает, поскольку ничто больше не поддерживает его стремлений. Оно утихает, оно видит, что нет смысла быть больше. Вовсе нет смысла быть беспощаднее, поскольку в виде небольшого костерка он куда более полезен, и притягивает к себе чужую Любовь. В нем нуждаются, пока он умерен. Он необходим, пока он спокоен.
  И так же точно и человечество, и весь мир, остановится когда-то, и станет в растерянности смотреть по сторонам. "Как? Мы столько раз проносились мимо, даже не бросив мимолетный взгляд на это совершенство? На это совершенство всех совершенств."
  И я верю, и мне хочется верить, что не один я верю, что есть Любовь, которая балансирует ВСЁ. И как бы меня не убеждали, я не отрекусь от этого, поскольку мне необходимо верить в это, чтобы жить...
  Ведь Ей одной известны законы Вселенной, и Она дана людям, той мельчайшей части этой бескрайности.
  ПРОШУ! ПРОШУ ВАС!!
  Не нужно подвергать эти строки холодной логике. Прошу вас...
  Посмотрите на меня...
  Я плачу...
  
  Она закрыла лицо ладонями и зарыдала. Он сидел молча. Он просто не умел говорить в этот момент. Она дрожала всем телом. Быть может, она сейчас жалеет о своих словах? Быть может, он сейчас жалеет о своей настойчивости?
  Ей уже было все равно. Она раскрыла ему тот факт, о котором никто, никто даже не догадывался. Как же так произошло? Почему? Неужели жизнь так несправедлива, если она держит в себе тех, кто счастлив, причиняя боль? Или она всего лишь возвращает долги?
  Что с ней стало? Что с ней могло стать?
  Ей было четырнадцать, но память упорно повторяла ей, что это случилось лишь вчера, и приводила массу неопровержимых доказательств. "Ты помнишь его лицо? Еще бы, ведь это случилось только вчера, как бы ты смогла это забыть? А ты помнишь, как он смотрел на тебя? Какие у него были глаза? Помнишь его взгляд? Конечно, помнишь, ведь это было не дальше вчерашнего дня. А улыбку, помнишь его улыбку? Как? Ты не помнишь его улыбку? А тот оскал, когда он закрыл тебе рот ладонью? Это и была улыбка. Вспомни его руки.... Я знаю, ты их помнишь. Может быть, ты их даже чувствуешь сейчас на себе? Его руки...
  Подумай хорошенько, ты бы могла все это вспомнить, все эти мелочи через несколько лет? А ты их помнишь, потому что это случилось вчера. Лишь вчера..."
  Память была очень убедительна, и порою, ей и самой казалось, что это случилось вчера. Страх....Боль.... Отчаянье.... Это непреодолимое желание взять в руки лезвие, и резать, резать ненавистную кожу. Резать, потому что состояние настолько жестоко, что необходимо с собой что-то сделать. Резать, жечь, разбивать себе голову о стены подъезда, лишь бы вытряхнуть, вытряхнуть из себя жизнь, вместе с наполняющими ее страданиями.
  Она прибежала домой, вся в слезах и разорванной одежде. Она пролетела мимо удивленного отца и заперлась в ванной. Она открыла кран, схватила бритву, дрожащими руками пыталась ее раскрутить, извлекая лезвие. Ее трясло, и она изрезала все пальцы, прежде, чем достигла цели.
  Она зажала лезвие в кулаке и полосонула по запястью руки. Мгновенно она почувствовала облегчение. Удовлетворенность, с которой заканчивают самые великие дела. Она не думала ни о чем, когда сознание, печально попрощавшись, покинуло ее тело. Она упала прямо там, на полу. Холодный, кафельный пол отразил ее лицо. Оно было совершенно добрым и спокойным. И на нем была та милая, уже не осознаваемая ею улыбка, что так контрастировала с ее состоянием минуту назад.
  Здесь разорвалась вечность.
  Острие бритвы рассекло надвое бесконечность времени и пространства, не причинив тем самым никакого вреда тому, кто был этому виной. Но все остальное.... Все остальное пошло по другой колее. Бесконечность, рассеченная лишь в одном месте, перестала существовать, обретя пределы.
  Вечность оборвалась, и теперь второй ее конец был утерян для нее навсегда, хотя первый она по-прежнему крепко сжимала в уже бесчувственной руке.
  Тело ее лежало на полу ванной комнаты, обреченное на смерть. Но ей, Смерти, виднее. Свеча четырнадцатилетней девчонки еще горела и потому, она даже не снизошла на землю, чтобы увидеть всё своими глазами.
  Раздался стук, но ответа не последовало. Он повторился.... Повторилось и безмолвие....
  Потом реанимация, операционный стол, и врач говорил о чуде.
  Крепкие хирургические нити оставили ей на память грубые шрамы на запястье. Все обстояло действительно серьезно, и пришлось накладывать швы на жуткий порез, прежде стальным, специальным крючком достав сократившиеся вены. Ведь они тоже испугались, они съежились и спрятались под кожей, не желая показываться на поверхность.
  Когда рвется струна, то уже невозможно состыковать место обрыва. Тем более, невозможно спаять ее так, чтобы было совершенно не видно, что она была порвана...
  С тех пор ей приходилось носить широкие браслеты на левом запястье, чтобы хоть от посторонних скрыть случившееся. Она не попала в ту волну моды, когда юные девочки, выдавливая из себя слезы, горюют о несчастной Любви. Они берут бритвочку, берут ваточку со спиртом, тщательно все протирают, чтобы не дай Бог..., садятся на стул и очень долго, в нерешительности подносят блестящее лезвие к руке. Потом, закрыв глаза, они наконец, собираются с духом, и почти не дыша проводят по коже.
  Они вздрагивают при легком пощипывании, а когда открывают глаза, они видят, что крови нет. Раздосадованные, они повторяют это еще раз, только чуть поглубже, неприятно ежась от одной только мысли о соприкосновении. Сейчас уже немножко больно. Но и этого оказывается недостаточно. Ведь нужно, просто необходимо, оставить несколько капель на светлых обоях комнаты, чтобы каждый, кто заходил, бросал удивленные взгляды на эту кровь, и думал про себя: "Неужели она резала себе вены? Надо же, как жестоко с ней обошлись люди!" Да, этого было мало. И тогда она пережимает руку, чуть выше запястья, чтобы крови было побольше. Вот уже появляется несколько капель, а вот они уже сливаются в одну небольшую лужицу и заполняют весь порез. Она в восторге улыбается. Этого вполне достаточно. Пожалуй, можно даже написать несколько строчек своему бывшему любимому, чтобы в нем что-то разбудить...
  Но вот, все закончено. Письмо сложено, кровь на стене есть. Все, как надо. Она берет чистую ваточку и с некоторым сожалением промокает остатки не пригодившейся жидкости. Затем мочит ее йодом, и зажмурившись, прикладывает к ранке. Завтра йод выветрится, останется виден лишь порез с темными комочками запекшейся крови. И в школе, общаясь с девчонками, или с парнями, она станет откидывать волосы исключительно левой рукой, и исключительно запястьем наружу. Она будет с удовлетворением ловить случайные взгляды на своем вчерашнем шедевре. Она удовлетворена. Она почти счастлива...
  На самом деле есть такая волна моды, в которую она не попала, и потому боялась, что кто-то увидит ее , перетянутые нитками вены, и еще хуже, если спросит "Что произошло?".
  После многочисленных попыток отец оставил все расспросы.
  Он умер через два года, так и не узнав, что случилось с дочерью в тот вечер. Он ничего не узнал, да и мог ли он надеяться на иное? Мог ли, когда всю жизнь он так и остался для нее чужим, не смотря на то, что в последние годы жизни он более нежно относился к подрастающей дочери. Мог ли он надеяться на откровение с ее стороны, когда большинство ее детства они прожили в отчуждении друг от друга, хотя и рядом. Он умер, когда ей было шестнадцать. Перед смертью он обнял ее. Первый раз за обе их жизни вместе взятые. Он обнял ее с закрытыми глазами и прижался губами к ее щеке. Кто знает, почему? В ней была жизнь ее матери. Одна на двоих. В ней была ее душа и ее внешность. Как он любил ее сейчас. Как любил.... Он прощался с самым дорогим ему человеком в этом мире, чью значимость он не оценил почти ни разу за шестнадцать лет. Он прижался к ее щеке, и почувствовал, что она мокрая. Он прижался к ней, своей единственной Любви, оставляя ее здесь, в этом мире. Как он желал сейчас, чтобы мир не трогал ее своими грязными лапами. Он не знал, что случилось два года назад.
  Он умер утром. Он умер на ее глазах, потому что она всю ночь просидела на кровати, рядом с ним. Для него она осталась невинной девочкой, точно такой же, как и ее мать, в год их знакомства.
  Он умер от рака, и последними его словами была фраза: "Я тебя люблю". Он произнес ее с закрытыми глазами, и никто не знает, к кому она была обращена. "Я тебя люблю", и лицо его приняло задумчивое выражение. И оно уже не изменилось. Никогда. Он ушел, и больше его никто не видел...
  Все это произошло спустя два года после трагедии.
  Тот парень, что был ее первой Любовью не знал о случившемся тоже, и он был лишь уверен в одном - до него у нее уже кто-то был, не смотря на то, что она божилась в обратном. Ему это было невыносимо. В нем прочно поселилась мысль, что все ее слова, это лишь тщательно спланированный ход. Она клялась, что любит его, молила не отталкивать от себя, но...
  Он потом рассказывал друзьям:
  - С ними только так. Пусть получит. Ненавижу таких. Ложатся под каждого встречного, а потом со слезами на глазах умоляют поверить. Не верю я им! Нельзя таким верить. Сколько я их встречал. Попробуй довериться словам и внешности. Нужно чувствовать, что внутри.
  Да, он был великим знатоком человеческой психики. Он понимал ее душу. Правда, по-своему, но понимал.... Ведь он тоже любил ее. Он влюбился в нее без памяти, и был готов на все ради нее. Боже, какие банальные фразы. Поверьте мне, он невиновен в своих суждениях. Он доверял ей все и во всем, он рассказывал ей истории из своей жизни. Они ходили в лес и на реку. Он был счастливым эпизодом ее жизни. Ведь им было так хорошо. Но вот, это случилось. Это могло миновать, но не миновало. Сколько слез и истерик было растрачено, чтобы пробудить вновь его оскорбленную Любовь. Он вышвырнул ее, действительно вышвырнул ее из своей жизни. Он даже вырвал страницы, где упоминалась она. Она - эта милая, улыбающаяся девочка. Она - это скользкое, похотливое животное. Она...
  Виновен ли он в своих суждениях? Но он разбудил в ней жажду мести...
  Ей было семнадцать...
  
  11
  ЖАЖДА МЕСТИ
  
  
  Они выросли вместе. Пусть жили они в разных местах и совершенно друг друга не видели, они знали, что это именно так. Их детство прошло рядом и у них не было никаких тайн. Они были знакомы с той волшебной поры, а теперь он сидел напротив нее в слабо освещенной комнате, орошаемой спокойными звуками и молча смотрел, как она плачет. Мог ли он предвидеть столь крутой поворот?
  Голова ее в бессилии опустилась на стол и руки легли рядом, опрокинув пустующий фужер, до которого сейчас не было никому никакого дела. Он просто молча стоял, ожидая своей участи, среди раскинувшихся волн противоречивых чувств.
  Ее голова вздрагивала одновременно со всхлипываниями. Она не могла успокоиться, и он вполне ее понимал.
  Царило молчание. Такое молчание, когда каждый хочет что-то сказать, но то ли смущается, то ли не знает, как начать. Царило молчание. Необходимое, уместное молчание.
  В нем было столько боли, что у дьявола пробежал холодок по спине в его преисподней. Но кто-то должен был его нарушить, кто-то должен был свергнуть его с престола, объявив его плохопонимаемым правителем ситуации.
  Он не спеша, в легкой нерешительности, терзаемый сомнениями, накрыл ладонью ее теплые, дрожащие пальцы. Он не знал, правильно ли поступил, коснувшись ее, но у одного из тех, кто за этим наблюдал извне потекли слезы...
  Она перестала дрожать и насторожилась. Поначалу она даже не поняла, что произошло. Она уже забыла, что прикосновение мужчины может быть таким нежным. Она забыла это, и сейчас, она почти вздрогнула от неожиданности, почувствовав, что-то нежное и легкое, как вода, которая несколько часов назад омывала ее своими заботливыми ладонями. Неужели, есть на земле еще руки, способные на такое прикосновение? Неужели, в мире еще осталась нежность? Вообще-то она считала, что нежность умерла, и давно. Выходит, это не так?
  Она подняла заплаканные глаза, и взглянула на человека, сотворившего чудо.
  Чем он отличался от остальных?
  Тушь темными разводами украсила ее лицо. Она попыталась вытереть слезы, размазав краску. Каким ничтожным был сейчас ее вид! Какой нерешительностью и забитостью веяло сейчас от нее. Слезы смывали ее рисованное лицо. Слезы обнажили ее истинную красоту. Да, они привели в беспорядок аккуратные линии обводки глаз, но они лишь пытались очистить. Вообще слезам стоит доверять. Пусть даже потом вы пострадаете от фальшивки.
  "Тихо" - прошептал он, - "успокойся".
  - Мне нужно в ванную, - она попыталась улыбнуться, - пойду умоюсь.
  Он проводил ее взглядом и погрузился в раздумья об услышанном. Что предстоит ему еще узнать? К чему стоит быть готовым? Он не знал. Он лишь знал, что ей стало немного легче от этого. Он был рад помочь ей, хоть чем-то. Ему так давно этого хотелось. Услышать и помочь своим пониманием. Да вот, все как-то некому было...
  Он даже сейчас не думал, он просто отдал себя чувствам, что упорно охватывали его сердце. Что-то было внутри, что-то разрывало его на части, и он даже не пытался осмыслить это. Он даже не знал, хорошим оно было, или нет. Оно просто было, и он его чувствовал.
  Почему-то именно сейчас ему вспомнился один случай. Это случилось как-то зимой, год он вспомнить не пытался, хотя смог бы. Это случилось зимой, вечером, на проезжей части улицы.
  Он просто шел, в своем обычном тогда настроении. На дороге он увидел собаку.
  Большую, мертвую собаку. Мимо неслись машины, мимо ходили люди. Ну и что? Что было предосудительного в их действиях? Совершенно ничего. Он и сам много раз проходил мимо мертвых собак, сбитых машиной, стараясь не смотреть в их сторону.
  Но сейчас все произошло по иному. Что-то толкнуло его на иной поступок. Быть может, его настроение, которое он постоянно таскал с собой, а быть может, он поступил так, не задумываясь. В любом случае, изнутри что-то толкнуло, что-то заставило его оставить пакет на обочине и выйти на дорогу.
  Он подошел к собаке. Летящие мимо машины бешено сигналили, и водители в них, наверняка ругались. Ему это было неважно. Он проникся сейчас такой бесконечной апатией к водителям, что слали на него свои проклятия, что со стороны, он, наверняка, казался сумасшедшим.
  Он опустил одно колено, и попытался поднять ее, но она была тяжелой. В конце концов ему все же удалось взять ее на руки. Он поднялся и бросил взгляд на людей, собравшихся у дороги. Они молча расступись, пропуская его вперед. Она была холодной. Ее лапы и голова безжизненно свешивались с его рук. Он чувствовал ее тело. Совсем недавно в нем была жизнь. Совсем недавно.
  А мимо неслись машины и бешено сигналили, и водители в них, наверняка ругались.
  Он поскользнулся, и колено его снова коснулось земли. Он поднялся, и лишь крепче прижал к себе мертвое тело собаки. Почему оно родило в нем такие чувства? Почему?
  От нее пахло смертью. Смерть всегда неприятно пахнет. С ее носа капала кровь, оставляя едва заметные пятна, на темном, грязном покрове дороги.
  Он вышел на обочину. Он отнес ее за высокий сугроб, где присыпал мягким снежком. Он вернулся, поднял пакет, отряхнулся, и молча продолжил свой путь. Казалось, что за все это время его лицо ни разу не изменилось. Так оно и было. Но внутри.... Лишь одному Создателю ведомо, что у него было внутри. Любовь? Ненависть? Тоска? Или еще что-то?
  Лишь одному Создателю ведомо это....
  Он ждал ее.
  Она сидела на краю ванной и наблюдала за струйкой текущей воды. Она текла, и уже никогда не вернется. Она текла, смывая грязь и унося ее с собой. Она всегда была чистой, пока ее не касались руки человека.
  Как и время. Как и душа, как и линии судьбы.
  Она посмотрела в зеркало, и увидела там какую-то женщину. Она смотрела на нее, и в лице ее ясно читалась мольба о помощи. Она не могла узнать эту женщину. Она никак не могла вспомнить, где она видела ее раньше. Она не могла ее вспомнить, потому что не видела ее уже много лет. Она не видела ее уже много лет, но сейчас, она могла понять ее состояние. Она была огромным куском льда, до сегодняшнего вечера. Горячим, обжигающим, но таким твердым и сверкающим безжизненностью куском льда. Она поняла это только сейчас, сидя перед зеркалом. Но лед уже начал таять. Об этом свидетельствовали маленькие ручейки на его поверхности, пробудившиеся от чего-то теплого. Наверное от солнца...
  Лед начал таять с середины, с центра, изнутри. Это так противоречит явлениям природы, но она - наша мать не знает узких рамок и согласна на любые исключения. Если лед начал таять, то пусть он действительно начнет с глубины.
  Эти заплаканные глаза, как они были чужды ей долгое время. Она не могла сейчас из узнать, потому что это были не ее глаза. Это были глаза раскаяния. Раскаяния в тех сотнях грехов, что совершила она при жизни.
  Не удивляйтесь, потому что вы еще очень мало о ней знаете. Очень мало. Попробуйте, поговорите с душой, и вы поймете, что и о себе вы знаете не больше.
  Только сейчас, сидя перед зеркалом, и глядя в глаза уставшей женщины, она поняла, как ненавидела мужчин.
  Ох. Как на их ненавидела. Она не замечала этого раньше лишь потому, что не видела ничего, кроме пелены мести. Быть может, эту месть она тоже не замечала. Она не нуждалась в осознании. Все ее существо дышало этой агрессией, этой ненавистью. И потому это притягивало к ней мужчин. Какое-то ощущение опасности вызывало их интерес, и все они, в конечном итоге, становились жертвами той мести, которую она неторопливо проводила в жизнь. Она мстила за себя, за то унижение, которым ее так щедро одарили когда-то. Она мстила, и не замечала, что постепенно превращалась в существо, куда хуже тех, кто ее обидел.
  У нее была здоровая психика, и здоровый, холодный мозг, потому она могла все спокойно, трезво рассчитать, и в самый неподходящий и неожиданный момент для жертвы, нанести решающий удар по его малозащищенному самолюбию, гордости, оставив навсегда глубокий, выжженный след прошлой жестокости. Она топтала души и разбивала сердца. Она ненавидела. Но ненавидела молча, до поры, до времени, и от этого ее ненависть становилась в сотни раз опаснее.
  Он сидел, он ждал....
  Прошло всего несколько минут, и она вернулась. Она вернулась, и ему было трудно ее узнать. Она изменилась. Очень сильно изменилась. Теперь он чувствовал, что она ему доверяет.
  Она опустилась на свое прежнее место, предоставляя ему возможность рассмотреть свое новое лицо.
  Он всматривался в ее черты. Он не ошибся в ней. Она на самом деле оказалась не такой потерянной, как могло показаться на первый взгляд.
  - ты знаешь, как я всех ненавижу....
  - я знаю....
  Она продолжила свой рассказ. Она поделилась с ним последующими годами своей жизни. Она рассказывала ему, ожидая, что он вот-вот осудит ее, взглянет на нее с таким упреком, которого она не сможет выдержать. Но отступать было поздно. Колесо завертелось, и теперь его ничто не могло остановить. Она сама себя обрекала на безысходность, коли пускала свою шлюпку по тому черному океану воспоминаний. Она знала, что назад пути не будет, что бы ни случилось, что бы ни произошло. Она знала, что он наверняка станет ее успокаивать и утешать. Но назад пути нет! Она сама обрекала себя на эту безысходную тоску, печаль, или как там еще это назвать....
  Ей надоело постоянно отступать перед надвигающимися волнами, и она, закрыв глаза бросилась в смертельный, порочный омут черной памяти.
  Она говорила ему о своем прошлом в самых невыгодных тонах. Вероятно, она даже ждала отвержения. Она жаждала его всем своим естеством. Она хотела, хотела, чтобы хоть кто-то унизил ее сейчас, именно сейчас, когда она осознала всю свою низость. Всю свою грязь и убогость.
  Но отвержения не последовало. Он лишь смотрел на нее, он видел ее дрожащие губы, ее закрытые глаза, и ее, с трудом сдерживаемые, слезы.
  Он слушал про исковерканные судьбы, перевернутые одним каблуком блудной, распутной девчонки. Он видел опрокинутые жизни, и ему было жаль их, но и винить ее он не стал.
  Он не мог, просто не мог отнестись к ней с ненавистью, за ее месть. Он старался понять ее, старался. Ведь перед ним сидело сейчас маленькое, забитое, беззащитное существо. Оно плакало и вытирало крошечными лапками свои заплаканные глазки. Оно виновато моргало и ненавидело себя. Ненавидело себя за то, что превратило себя в безжалостное, бескомпромиссное животное, способное только на жестокость.
  Вся ее нежность, что растратила она за эти годы, ушла лишь на одну цель - на месть. Но была ли она счастлива от чувства победы? Была ли она счастлива от чужих страданий? Нет. Она была просто удовлетворена. Удовлетворение не приносит счастья. Никому.
  Сейчас она вошла в такую полосу настроения, когда она считала, что ей нет места в этом мире. И это нехорошая полоса настроений. Нехорошая.
  А из нее все исходили и исходили волны печальных историй чужих судеб. Она все говорила и говорила, выворачивая свою грешную душу, словно мешок с хлебными крошками.
  Она опять закрыла глаза ладонями и прошептала, покачав головой, столь чуждые, незнакомые ей слова:
  - Простите меня....
  
  
  12
  МИЛЫЙ ДРУГ
  
  
  И снова воцарилась тишина.
  - Неужели не было никого, кто хотя бы попытался вернуть тебя. Неужели не было никого, кто не смог бы пройти мимо. Мимо тонущей души?
  Он не мог. Он просто не способен был поверить в то, что в ее жизни, с того самого злополучного дня, не была и минуты счастья. Не было и луча света, который бы согрел и растопил этот лед куда раньше. Ведь наверняка были моменты, когда все еще можно было вернуть. У всех в жизни есть такой свет. Неужели, ее лишили такого шанса? Неужели ей это было не дано? ОН знал, что это невозможно.
  - Ты знаешь, - она понуро усмехнулась, - все это было. Было, но видимо за все мои грехи это было очень коротко. Очень. Да, я видела счастье, оно было рядом, и клянусь тебе, я удержала бы его обеими руками, была бы на то моя воля.... Такой человек был. Я знала его всего месяц, но это была отдельная, счастливая жизнь. Больше я ее не видела никогда. Тот месяц счастья больше не повторится. Такое не повторяется в этом мире.
  Да, она действительно знала, как мимолетно счастье. Она знала, что это такое мгновение, которое так легко упустить. Его даже очень легко вообще не заметить, когда все хорошо. Но она знала, как мимолетно счастье....
  Действительно, такой человек был. Он очень мало говорил, и смотрел на нее чаще с каким-то сожалением. Он часто клал ей на плечи свои руки и всматривался глубоко, глубоко ей в глаза. Что он в них видел? А может быть, наоборот не видел, но очень хотел рассмотреть. Он смущал ее этим своим взглядом и ей становилось неловко. Она даже чувствовала себя виноватой перед ним, хотя знала его в общей сложности месяц.
  Он тоже спрашивал ее о детстве, но тогда она не придавала значения его вопросам и лишь глупо смеялась над этими глупостями.
  Он тоже спрашивал ее о шрамах на руке, но она была пьяна в тот момент, и лишь выдохнула ему в лицо дым докуриваемой ей сигареты.
  - Не твое дело...
  Он обладал просто Ангельским терпением, и потому не обращал внимания на ее пьяные выходки. Постепенно и она стала это замечать. Она перестала относиться к нему, как к еще одному кобелю, и даже стала прислушиваться к его фразам. Кто знает, что он делал в той же компании, что и она? Впоследствии ее это здорово удивляло.
  Он всегда, каждый вечер сидел в стороне, и не сводил с нее глаз. Он смотрел, как она, в течении вечера флиртовала то с одним, то с другим, как уходила с ними по очереди в другую комнату.
  Он мечтал раздеть ее. Мечтал снять с нее всю напыщенность и пошлость, мечтал обнажить ее лучшие черты, которые, поверьте, есть у каждого.
  Он видел, как ее лапали, и как она ходила по рукам. Он видел это и был не в состоянии что-либо сделать, поскольку встречал лишь стену отвержения. Да он и понимал, что не сможет ее уже изменить. Слишком глубоки были корни, слишком широки были кроны убеждения.
  Она заметила его только тогда, когда заметила его неординарность. Она сама подсела к нему и предложила пойти поговорить. Они вышли на улицу и долго бродили по ночным аллеям. Она была пьяна, и потому вернулась домой несколько разочарованной. Ведь он даже к ней не поднялся. И лишь утром к ней вкралось в сердце какое-то стремление, какая-то тяга быть опять с ним.
  Вечером она сразу предпочла уединение своей обычной веселой компании....
  Так продолжалось почти месяц. Она чувствовала, что готова безоговорочно принимать все его слова. Иногда он говорил - Не ходи туда сегодня вечером. И она не ходила. Они оставались вдвоем, и она чувствовала радость. Чистую радость, которую она не чувствовала ни разу в своем привычном обществе. В этой неизменной совокупности водки, сигарет, быстрой музыки, рук и постели.
  Она чувствовала радость, просто от того, что он не такой, как все остальные. Он был для нее единственным. Она считала его святым. Она часто обнимала его шею и вздыхала у него на груди. Был ли он святым действительно, или нет, об этом не может судить никто. Однако его очень часто за глаза называли дураком, и это могло уже являться критерием некоторой духовности. А сперва она тоже так считала.
  Месяц пролетел в секунду.
  Нельзя сказать, что он не давал волю своим рукам. Нет, видимо он не был святым для многих. Он очень любил трогать ее волосы. ОН гладил ее голову, прижимая к себе и рассказывал ей добрые истории.
  Он любил ее руки. Он часто касался ее нежной кожи невесомым движением, от которого сердце у нее замирало.
  Он обнимал ее крепко-крепко и так стоял с закрытыми глазами..... Он много касался ее.... Видимо, он действительно не был святым....
  В ту последнюю ночь шел снег. Было холодно. Он почему-то согласился остаться у нее. Первый раз....
  Он остался у нее, и они допоздна сидели. В доме тоже было холодно.
  Она жила тогда со своей старой бабушкой, которая давно привыкла, что кто-то оставался на ночь, и потому ничего не имела против.
  Им пришлось спать на одной постели. На одной. Было холодно, и она прижалась к нему.
  Так прошла ночь....
  Он не воспользовался тем шансом, который подарил ему демон искушения. Он не воспользовался им, хотя она была такой близкой. Он навсегда остался для нее другом. Ее Ангелом. Ее святым. Ее милым, невозвратимым другом...
  Он проснулся рано. Она еще спала. Он сел на кровать и стал любоваться спящим ребенком. Она была спокойна и невинна. Именно такая, какой он мечтал ее увидеть. Он долго смотрел на нее, словно пытаясь в последний раз насладиться ее чертами. Ведь он не считал ее потерянной. Другие тоже так не считали, потому что были слепы. А он видел. Видел перед собой спящего ребенка, у которого впереди еще вся жизнь...
  Он словно знал, что этот раз - последний. Да, пожалуй и единственный. Он наклонился и поцеловал ее руку. Он прижался к ней щекой, но с такой нежностью, что она даже не проснулась. Ее рука была мягкой и теплой. Как он не хотел отпускать ее... Но время звало... Он аккуратно опустил ее руку обратно на постель и погладил на прощание волосы. Она чуть открыла глаза и улыбнулась - привет. Он улыбнулся тоже - с добрым утром. Она еще не полностью стряхнув сон, задала этот трагичный вопрос - Уже уходишь?
  - Да, мне пора. До свидания.
  - До вечера?
  - Пока...
  Он ушел. Он не вернулся уже никогда. И никто не знал, куда он делся. Он исчез. Пропал без вести - так объявили в милиции, когда она пыталась его отыскать. Он оставил ее в этом жестоком мире, а сам исчез. Исчез неизвестно куда. Быть может, он и правда был Ангелом?
  В ее памяти осталось все. Все время их общения. Она ругала себя за то, как обходилась с ним в начале, и плакала, когда вспоминала их последнюю ночь. Он даже не коснулся ее, и поэтому ей он казался святым, хотя на самом деле он был просто человеком. Всего на всего человеком. Она помнила, как сквозь сон чувствовала его поцелуй. Она до сих пор смотрела на свои руки и не понимала, чем она заслужила поцелуя Ангела.
  Ведь, поймите, она привыкла к тому, что мужчины перестали видеть в ней человека. Они перестали видеть в ней даже женщину. Они смотрели на нее, как на объект. И ничего больше.
  Он тоже коснулся ее губами. Он тоже прижал ее ладонь к своей щеке. Он тоже погладил ее волосы. Видимо, он все таки не был святым...
  - Он мечтал увидеть, как я плачу, - выдохнула она. - Жаль, что он не видит меня сегодня.
  Он видел ее. Он стоял рядом с ней в этой комнате, и вместе с ним был Ангел. Настоящий Ангел - Хранитель. Он нежно посмотрел в ее глаза:
  - Я вижу...
  Конечно же, она его услышать не смогла, и может быть, ему от этого стало грустно. Разговаривать с тем, кого любишь, но который не слышит тебя - это страдание...
  - Я вижу....
  Он разговаривал с ней, с живым человеком. Он видел ее прямо перед собой, но она, она не знала, что он с ней. Он мог столько всего ей сказать, но зачем? Все равно, что говорить с пустотой.
  - В чем твоя печаль? Поведай мне. - Ангел положил руку ему на плечо. - Жалеешь, что не увидел при жизни слез сих?
  - Ни при жизни, ни после нее. Я никогда не видел, чтобы плакала она от раскаяния.
  - Ты для нее Ангел.
  - Уже нет.
  Он вздохнул, словно переваливая тяжелую ношу с одного плеча на другое.
  - Жалеешь? - Ангел оставался безмятежен.
  - Знаешь, если бы я был человеком, то я, наверное, сказал бы, что ревную...
  - А так, что ты чувствуешь сейчас?
  - Не знаю. Что-то щемящее, и вместе с этим блаженное. Ведь я пытался, пытался оберечь ее от всего этого. - Он обвел руками. - А теперь.... Этим займется кто-то другой. Он, конечно, замечательный человек, и сможет ее вытащить.,.. Вот было бы только времени побольше.... Но ведь ты понимаешь, как расставаться с тем, кого ты лелеял и растил. Ухаживал и оберегал. Я верю, что он отличный человек, но все-таки.... Я боюсь отпускать ее, хотя полностью ему доверяю. А может быть, я просто не хочу ее отпускать. Нет, больше я ей не Ангел. Теперь мое место занято. И если я действительно ревную, что ж, пусть это называется именно так. Ведь я никогда не желал, чтобы она принадлежала мне. Я отпускаю ее, отпускаю. Я отдаю ее в чужие руки, и почему-то чувствую, что больше она уже не вернется ко мне. Теперь мое место занято. Посмотри, теперь у нее появился новый Ангел. Она будет жить для него. Пусть немного, но жить для него. А я, пускай я останусь для нее добрым воспоминанием. У нее теперь есть Ангел, а я хочу остаться для нее просто милым другом.
  Ангел положительно склонил голову.
  - Да ты и правда святой...
  Действительно, у нее теперь снова появился Ангел, что готов оберегать ее душу. Это действительно так.
  Он разговаривал с ней, но она не слышала. Он смотрел в ее глаза, но она все время отводила взгляд в сторону. Она не видела его теперь. Не замечала. Он остался для нее милым другом из ее темного прошлого. Нет, она не забыла о нем, просто у нее появился свой ангел. Свой святой...
  - Может быть, ты все-таки почитаешь мне что-нибудь? Пожалуйста.
  Просьба была обронена полушепотом. Она была совершенно уверена в своих словах, потому что, было совершенно очевидно, что в первый раз его подвела, увы, не память, а желание.
  Как он мог ей отказать сейчас? Как он мог молча запереться в каморку своего упрямства? Как мог он оставить просьбу ее неисполненной? Он готов был сделать для нее все....
  
  Посмотрите, мы все еще люди,
  Соскоблите ногтями одежду.
  Поднесите нам яда на блюде.
  Умираем мы так же, как прежде.
  
  Посмотрите, мы все еще плачем,
  Хоть вы нам говорили - не надо...
  Мы по-прежнему люди, а значит,
  И страдания нам не преграда.
  
  Посмотрите, мы все еще любим.
  Посмотрите на наши раненья,
  
  Вы потрогайте линии сердца,
  Вы сомкните доверия звенья.
  
  Посмотрите, мы все еще верим,
  Вера наша проста, как молитва.
  Перед нами распахнуты двери,
  Но мы тычемся там, где закрыто.
  
  Посмотрите, жива в нас надежда,
  Хотя сами мы дышим едва ли.
  Лишь она в нашей жизни безгрешна,
  Жаль, что раньше о том не узнали.
  
  Посмотрите, мы все еще люди,
  Соскребите ногтями одежду....
  Пусть мороз мою злость поостудит.
  Пусть я стану таким же, как прежде.
  
  Он закончил. Вероятно, сам смысл прочитанных строчек, так и остался для нее загадкой, но зато в них чувствовалось что-то эмоциональное, она понимала его настроение.
  - Он тоже писал стихи....
  Да, он тоже писал стихи, и он очень любил ее руки и волосы....
  Видимо, он все-таки не был святым....
  
  
  13
  УБИЙСТВО
  
  
  Оптимисты верят в то, что все плохое когда-нибудь кончится, а пессимисты вам скажут, что все хорошее тоже проходит. На самом деле уходит все. Точнее, не уходит, а изменяется. Плохое сменяется хорошим, а хорошее плохим. Ничто не постоянно. Да и может ли кто говорить с уверенностью о плохом и хорошем? Может ли кто, когда они так близки.
  Да, хороший эпизод ее жизни был завершен, но и плохой имел шанс завершиться. Мы слепы. Мы все ослепли, лишь только покинули страну детства. Некоторые прозревают, некоторые так и остаются вроде бы взрослыми людьми, но на самом деле, они лишь слепые котята, тычащиеся в стороны в поисках кормежки.
  Мы - лишь крошечные росинки на травах эволюции. Мы - атомы вселенной. Мы - искорки мышиных глаз. Каждый из нас незаметен. Каждый из нас не представляет никакой ценности дальше определенного круга знакомых. Каждый из нас - Бог.
  В нас заложены огромные потенциалы силы. Кто знает их резерв? Порою, мы способны на такие поступки, что и сами себе удивляемся. Да, мы способны на многое. Однако, слишком часто мы не видим главного - нити за бисером, переплета за страницами....
  Сначала нам вкладывают невидимую паутинку спасения. Как редко она остается принятой... Потом они видят, что мы не чувствуем ее, и заменяют ее более ощутимой нитью. Увы, ее постигнет та же участь.
  Она тоже держала в руках этот шанс на спасение, и она тоже отвергла его. Жестоко и несправедливо.
  - Сейчас я вижу, что меня хотели остепенить в моих мытарствах, в моей агрессии. Да, но я не вняла этому замыслу. Тогда это было для меня лишь досадной случайностью. Видимо, небо, действительно не могло больше выносить моих скитаний по рукам. Оно послало мне ребенка...
  Оно послало ей ребенка с тем, чтобы он напомнил ей о святом. О Любви. Оно хотело хотя бы на время отвлечь ее от постоянства скитаний. Оно послало к ней самое невинное и святое существо, которое только могло жить среди людей - маленького ребенка, чтобы он научил ее Божественной простоте. Чтобы он начал свой жизненный путь вместе с ней. Чтобы пробудил в ней глубоко скрытые нотки души.
  Небо послало ей свое дитя, но оно очень быстро вернулось...
  Для нее это было всего лишь досадной неприятностью, от которой просто необходимо было избавиться. И чем скорее, тем лучше. Она даже не знала, кто его отец. Она даже не могла этого предположить. Им мог стать кто угодно, да и кто возьмет на себя смелость взвалить на плечи чужой груз. Тем более, такой груз...
  Она тоже этого не могла. У нее не была знакомых врачей, а в больницу она не пошла по причине, лишь одной ей известной.
  Да, ей дали шанс выжить. Она могла подарить жизнь еще одному существу, и, возможно, это спасло бы и ее. Возможно...
  Видимо, с другой стороны кто-то тоже приложил немало усилий, чтобы этого не случилось.
  - Это я убила его.
  Она снова готова была отдаться накатывающим слезам. Губы ее дрожали, и на глазах собирались капельки отчаяния. Ее голос стал таким неуверенным и срывающимся. Он дрожал, и она продумывала каждое слово, чтобы оно не оказалось последним перед обрушивающейся лавиной.
  - У меня была подруга. Все к ней обращались. Она умела это делать и этим зарабатывала на жизнь. Поверь, у нее всегда были деньги. Но для меня она сделала скидку. Полную. Да у меня и не было тогда ничего. Ни денег, ни квартиры.
  Платить за убийство. Ты убиваешь, она убивает, ты платишь ей деньги, и она соглашается работать с тобой. Что я могу здесь почувствовать?
  Это произошло быстро. Во всяком случае, если верить часам, они вам холодно и пунктуально ответят, что все произошло очень быстро. Какие-нибудь полчаса. Полчаса! За это время уничтожили жизнь, спустившуюся на землю. За это время она, словно безумная сама сколотила себе гроб, легла в него, и начала судорожно согребать на себя землю, чтобы не осталось просвета. Наверное, она действительно была безумной.
  Ей было больно. Очень больно. Можно сказать, что боль, которую испытала она в те минуты, вполне компенсировала отсутствие душевных терзаний. Она действительно не чувствовала вины за собой, как это ни печально. Но ей было очень больно. Она кричала и плакала, но подруга была профессионалом, и успокаивала, как могла:
  - Потерпи, потерпи, моя хорошая. Еще совсем немного. Вот. Ну, ну, тихо. Сейчас все пройдет. Еще чуть-чуть...
  Сознание нарочно не покидало изгибающееся от боли тело девушки. Ведь она совершала убийство, хотя и чужими руками. Она была сама не своя от боли и душащих слез. Наконец, все закончилось, хотя поняла она это не сразу.
  - Хочешь посмотреть? - подруга победно улыбнулась.
  Она посмотрела на что-то в ее руках, и ее тут же стошнило. Это было ее последнее действие в тот вечер. Голова ее откинулась на подушку, и сознание досадно качнув головой ушло из нее.
  Так она и осталась лежать на этом грязном диване в какой-то серой, обшарпанной комнате. Вся в крови и остатках недавней рвоты, она меньше всего сейчас напоминала человека. Да и была ли она им в тот миг? На диване лежало лишь грязное тело. Грязное, неухоженное тело...
  На следующее утро ее начало знобить, а после и вовсе забило лихорадкой. Она ничего не соображала, не ела, не пила несколько дней. Ее всю трясло, и глаза ее были открыты. Она не могла уснуть, она была при смерти.
  - Как ты думаешь, как все закончилось? Ведь это только в старых фильмах, да в сентиментальных романах приходит какой-нибудь добрый человек, он оказывается доктором и исправляет положение. Нет, в жизни все совсем не так.... Моя подруга, она была привычна к подобным побочным явлениям, но мое недомогание явно затянулось, и она наверное испугалась. Она хотела спровадить меня домой, но у нее ничего не вышло. И все это время перед моими глазами мерещился этот комок безжизненной плоти.
  Она обреченно смотрела в одну точку, и слезы, не сдерживаемые никакими усилиями, орошали ее щеки и стол. Ее голос был тих, и в нем звучало бессилие. Бессилие перед прошлым.
  - Она ушла, оставив меня одну. Видимо, она действительно сильно напугалась, и теперь искала варианты своего непричастия к делу. Она ушла, когда я была уже на волоске. Она вернулась через несколько дней. Я никогда не забуду, как осторожно открыла она дверь и с опаской заглянула в комнату....
  Она была жива. Она была жива и теперь. Она осталась жить, хотя той щемящей боли раскаяния почти не было. Лишь часто, очень часто ее мучили кошмары.
  Он протянул руку и провел по ее щеке. Она не изменила взгляда. Он коснулся ее волос.
  - Скажи, ведь это ужасный поступок? - Она по-прежнему смотрела в одну точку.
  - Да...
   Она подтвердительно качнула головой.
  - С тех пор я поняла, что поступала глупо, довольствуясь лишь страданиями других. Да, это было глупо, и я поняла, что смогу извлечь из этого более реальную, материальную выгоду. Слава Богу, я знала мужчин. Все их стороны, и с какой лучше всего подойти.. Я поменяла свой круг общения, и теперь мужчины платили мне деньги каждый раз. Это оказалось намного удобнее. Намного.... Я могла обеспечивать себя полностью. Вскоре меня подметили и взяли на работу. Вот здесь и началась райская жизнь. Работа давалась мне легко, потому что у меня уже был опыт. Собственно поэтому меня и взяли. Я зарабатывала огромные гонорары, и мои работодатели имели с меня большую прибыль. Ты знаешь, это очень легко, хотя и может показаться несколько унизительно. Это действительно легко. Спустя какое-то время, я купила себе квартиру. Вот эту. Я имела все. Абсолютно все. Есть ли еще работа, на которой можно было бы с такой легкостью заработать такие деньги? Быть может, кому-то это покажется невыносимым, но на самом деле все очень легко. Просто все дело в практике. Ты разочарован?
  - Я знал об этом. Я знал об этом и потому пришел именно к тебе, и именно за тем, за чем ты меня пригласила. Ведь это чувствуется. Я тоже совершил убийство, но похоже, его реанимировали.
  Она не понимала его. Для нее он говорил загадками. Она знала. Что он имел в виду не буквальное убийство, и вложил в эти фразы что-то сугубо личное.
  - Тебе нравилась такая жизнь?
  - Я была всего лишь теплым куском пластилина. Он мягко и приятно мнется. Ты знаешь, какую я видела жизнь....
  Она закрыла глаза и покачала головой.
  - Ты знаешь, на каких машинах я ездила и в каких местах бывала? Ты знаешь, какое я пила вино?
  В ее словах не было той торжественности, с которой она рассказывала это раньше подругам. Она рассказывала, и они восхищались. Теперь она говорила об этом с сожалением в голосе. Она не могла гордиться своими достижениями, ибо они унижали ее. Опускали на дно колодца, из которого уже не было выхода. Но, оказалось, что у нее есть еще шанс. Она вцепилась в него обеими руками и начала осознавать свое прошлое с другой точки зрения. Он сидел перед ней, и был обыкновенным человеком. Ей снова вложили в руки капроновую нить, и она почувствовала ее. Почувствовала неожиданно для себя и для тех, кто за ней наблюдал. Она почувствовала и сделала резкий поворот с выбранного ею пути. Она не опасалась вылететь в кювет, или перевернуться на скользкой дороге. И в этом было счастье. Она чувствовала, что в душе у нее пусто и безмятежно. И в этом было блаженство. Не нужно спорить и говорить, что внутренняя пустота не несет облегчения. Прошу прощения, но вы не правы. Вы просто опасаетесь пустых ведер. Вы считаете, что они - символ неудач. А ведро, полное мусора, не вводит вас в подобные опасения? Когда оно полно, полно мусора, его уже невозможно наполнить чем-то иным, а ведро пустое открыто всему. Его можно наполнить чем угодно. Песком или снегом, это уже ваше дело. Когда вытряхиваешь мусор из души - это счастье. Это самое настоящее, кратковременное счастье. Поверьте мне, кто не знает.
  Порадуйтесь со мной те, кто чувствовал это.
  Не читайте дальше те, кто не может доверять мне в этом.
  
  - Ты знаешь, какую я видела жизнь.... Можешь мне поверить, я выжала из нее все, что могла, ища что-то неуловимое. Но я не смогла этого найти. Эта жизнь, она не приносит ничего, хотя к ней и стремятся. Стремятся, не смотря ни на что. Стремятся, перешагивая через Любовь и чувства, через дружбу и все остальное, что может отличать человека от животных. - Она вновь закрыла лицо ладонями - Это все такая ерунда...
  Он не видел этой жизни. Ему не пришлось ходить в шикарные казино, и ездить на дорогих машинах. Он не видел этой жизни, но он верил ей. Он верил, что счастье там неуловимо. Он взвесил ее слова, и они оказались дороже золота. Как она решилась на них? Как отвергает она то, в чем жила, в чем кружилась? Как отвергает она свой мир? Неужели это не может считаться чудом? Он просто видел, как знакомые его рвались в эту жизнь, сметая все на своем пути. Он видел это и не мог поверить, что она произнесла эти слова. Она, что совсем недавно была настроена на ночь. Она, от которой с таким презрением отворачиваются прохожие. Она....
  Она плакала.
  - Ты прелесть, - тихо сказал он.
  
  
  14
  БЛАГОДАРНОСТЬ
  
  
  - Ты веришь в Бога?
  Она подняла заплаканные глаза.
  - А что, есть такие люди?
  Ее ответ оказался для него немного неожиданным.
  - Да, все это сейчас действительно, очень поверхностно. Глубины не чувствуется. Ну, так ты веришь в Бога?
  - В какого?
  - А в какого тебе хотелось бы верить?
  - Не знаю... - она задумалась, - как ты думаешь, а Он сам в себя верит?
  - Да, Он в себя верит. И мы видим верную дорогу, только не успеваем свернуть вовремя, а потом все как-то некогда. Чтобы верить, необходимо многое изменить. Без этих перемен, вера лишь слова, что легко убеждают других, но для души не приносят ничего. Вера - это большая ответственность.
  - И в чем же она заключается, твоя вера? - Она склонила голову на бок.
  - Я верю в Любовь. Я считаю, что лишь она одна способна не только исправить мир, но и вознести его до высот рая. Только она. Любить - значит понимать. Любить - значит прощать. Видишь, как все просто. На самом деле - очень трудно научиться любить. Кто познал Любовь? Кто ответит мне, что это такое? Кто ответит мне, какой итог ожидает меня в конце этого пути? Я уже избил все ладони, карабкаясь по отвесным стенам своего "Я". Я изранил свою душу, пытаясь бороться с собой. Я практически истощал себя внутренними спорами и противоречиями. Я впускал в себя и демона и ангела сразу. Я наблюдал за их битвой и пытался из примирить. Я разрывался на свои эмоции, я никак не мог собрать части оставшихся переживаний. Я сам себя не узнавал, и меня не узнавал никто. И все ради той же чистой, неизраненной Любви. И я верю, что затратил не зря столько всего, хотя путь мой еще далек. Во мне еще столько несовершенства.... Я каплю за каплей вбирал в себя свет и выжимал тьму. И я знаю лишь одну молитву, которую читаю каждый день. Каждый день я произношу одно и то же - Господи, научи меня любить.
  Она зачарованно слушала его слова, и слезы на ее лице начали высыхать.
  Она улыбнулась:
  - Я верю тебе..... Я хочу верить тебе... - она улыбнулась еще раз.
  Было уже далеко за полночь, когда он спокойно протянул ей руку:
  - Пойдем, потанцуем.
  Она с радостью приняла его приглашение. Она так давно не танцевала. Ее так давно не приглашали, обычно опуская эту увертюру в отношениях плоти.
  Он пригласил ее на танец. На танец под волшебную музыку.
  - Здорово, да? - Ангел весело подмигнул своему спутнику, но через секунду лицо его вновь приняло прежнее безмятежное спокойствие. - Ты счастлив?
  - Да, несомненно. Я люблю ее. Я любил ее всегда. Помнишь начало их встречи? Какой призрачной была надежда. А теперь шансов стало больше?
  - Не знаю. Время еще есть, и я ничего не стану предполагать. Посмотрим.... Подождем... Битва еще не закончена и до последнего вдоха я буду с ней. Ты остаешься, или тебе невыносимо это?
  - Ты спрашиваешь? Ты спрашиваешь, останусь ли я с ней в самую ответственную минуту ее жизни?
  
  Они танцевали. Они были так близки, что слышали дыхание друг друга. Они были близки, поскольку сейчас у них была одна душа. Одна на двоих. У них было одно сердце. Одно на двоих. И у них было еще нечто такое, чего так боятся демоны. У них было чистое, красивое, непостижимое чувство. Оно тоже было одно на двоих, и поэтому переполняло их обоих. Они даже не смотрели друг на друга сейчас. Они просто чувствовали друг друга. Не было ли это волшебством? Не было ли это чудом? И пусть, пусть эта ночь последняя, пусть ей не суждено открыть завтра своих глаз, пусть даже ее не простят... Она не знала об этом, да и ненужно ей было об этом знать. Она заново пережила счастье. Она чувствовала это самое счастье. Казалось, оно такое знакомое, близкое и родное.
  Была ночь. Была музыка. Был он. И ничего больше.
  Стал ли он для нее святым, этого я вам открыть не могу, поскольку и так уже совершил преступление по отношению к ним. Они танцевали. Посмотрите на них.... Есть ли в нем хоть что-то, что говорило о том, будто он очень замкнут и необщителен? Есть ли в ней хоть что-то, что говорило о том, что она провела неровную жизнь?
  Этот вечер, он очень многое сделал для обоих. Ведь у них обоих он выбивался из колеи повседневности. И что ни говори, это был необычный вечер. Вино и водка по-прежнему оставались невостребованными. О них она даже не вспомнила ни разу за весь вечер.
  Она танцевала, закрыв глаза, и усталость очень тихо начала прокрадываться в ее ощущения. Она потихоньку давала о себе знать, сперва отводя мысли куда-то далеко-далеко в сторону, а потом отвлекала и сбивала с ритма. Он заметил это и улыбнулся.
  - Да ты спишь.
  - Нет, нет, ничего...
  А потом они сидели на диване и рассматривали ее старые фотографии. Ему почему-то было очень смешно видеть ее такой маленькой, и она возмущенно, но не скрывая улыбки пихала его в плечо.
  - Ну чего ты...
  Он смеялся и клал ей на плечо руку, успокаивая.
  Глаза ее закрывались все чаще и чаще, и все медленнее возвращались в обычное положение. Он погладил ее голову, и она опустила ее ему на колени. Он медленно гладил ее волосы и плечи, глядя куда-то то ли вдаль, то ли вверх. Он был благодарен. Благодарен ему за то, что он когда-то пытался вытащить ее. Благодарен за то, что когда-то он пошатнул ее равновесие. За то, что он был для нее святым.
  - Спасибо тебе. Поверь, я не подведу тебя. Я не оставлю ее. Поверь мне, прошу тебя. И если ты меня слышишь, то благослови нас. Благослови нас, святой...
  Сквозняк отдернул от форточки занавеску в ответ на его практически не слышимый шепот.
  - И да прольются слезы радости в миг сей. Ты уже нас не подвел. - Ангел посмотрел на небо - совсем скоро...
  
  Вдруг она открыла глаза, и глядя на него произнесла в полтона:
  - Я тоже хочу верить в Любовь...
  Он наклонился и прикоснулся губами к ее лбу.
  - Спи, малыш...
  Она тяжело вздохнула, будто выдыхая из себя последний воздух черной жизни, м глаза ее снова сомкнулись...
  Он опасался, что нарушит ее сон, но все-таки тихо-тихо задал вопрос:
  - Так сколько же тебе лет?
  Быть может, его слова остались не услышанными. Кто знает? Быть может, они и должны были остаться не услышанными. Вместо ответа, она, не открывая глаз и не возводя голос громче шепота, произнесла:
  - Прости меня....
  
  
  УТРО
  
  
  Ночь, словно черная птица сложила свои крылья, и в городе начал пробуждаться день. Для многих он был точно таким же, что и вчерашний. Для многих... Но есть единицы тех, кто проснется сегодня утром совершенно иными. Есть единицы, для которых этот день вообще не начнется. Есть единицы, которые испытают чистую радость или боль невыносимой потери.
  Ночь сложила свои крылья, выпуская из объятий зевающее солнце. Ночь аккуратно сложила черную скатерть и бережно убрала ее прочь. Ночь ушла, оставив за собой новый, полный новых неожиданностей день.
  Солнечный луч весело скользнул по окнам домов, радостно отражаясь в каждом из них. Он осветил серые кирпичные постройки, делая более цветными их стены. Он согрел асфальт, это черное покрывало земли. Он разбудил спящих на чердаках бездомных кошек, и те затянули свой ежедневный утренний концерт. Город стал просыпаться, начиная с корзинок цветочных соцветий, что первые, почувствовав энергию солнца, протянули ему свои лепестки.
  Было тихое, спокойное утро. Ни ветерка, ни облачка на небе. Даже воздух был прохладным и умиротворенным...
  Глаза ее были закрыты, и она по-прежнему лежала в том положении, в котором уснула на рассвете. Он спал, положив руку на ее плечо. Он очень долго не мог заснуть, наблюдая ее спокойное состояние сна. Наконец, он тоже поддался усталости, и сон сморил его тоже. Ненадолго, быть может всего на пару часов...
  Он открыл глаза и тут же, вместе с возвращающимся сознанием, он почувствовал ее волосы под своими ладонями.
  Он сразу вспомнил прошлый вечер, и благодарная улыбка озарили его лицо. Она уснула у него на коленях и, видимо, еще крепко спала. Он еще раз осмотрел ее лицо. В нем было какое-то неземное спокойствие. Словно она находилась сейчас в райском сне, где нет ничего, что может помешать любить. А может быть она находилась в раю?
  Он еще ни разу не видел такого умиротворенного лица у спящей девушки. Он еще ни разу не видел столько невинности и блаженства сразу. Вот она! Вот она та цель, к которой с таким трудом пробивался тот, кто был до него. Он не увидел этого при жизни, но зато он смог созерцать это чуть раньше, покидая эту комнату вместе с Хранителем.
  Он держал нежно ее волосы, перебирая прядки. Он не смел пошевелиться, чтобы не дай Бог не разбудить это ангельское создание. Он смотрел в ее лицо и дышал веявшей от нее гармонией. Да, он был счастлив сейчас. По-настоящему счастлив...
  Она открыла глаза. Она осмотрела комнату, и взгляд ее остановился на нем.
  Она улыбнулась:
  - Привет...
  - С добрым утром...
  - Ты никуда не уходишь? - в голосе ее зазвучали тревожные нотки.
  Он погладил ее по голове.
  - Конечно, нет. Спи, моя прелесть...
  
  
  - Господи, Отец мой! Взгляни в глаза мои. Узри в них волшебство. Ты видишь, раз в тысячелетие свершается чудо! Самое настоящее чудо!
  - Да, и свершают его люди! Посмотри-ка, завтра, на закате третьей звезды, родится ребенок. Он будет вполне обычным, но судьба его тяжела. Присмотри за ним, пожалуйста, ведь ты же Хранитель!
  Ангел улыбнулся и расправил крылья. Он был всецело поглощен исходом битвы. Он был счастлив, ведь лишь раз в тысячелетие свершается чудо. И свершают его люди...
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"