Изба.

     1.

      Темнело. Тусклый закатный отблеск все ещё золотил редкие облака над макушками вековых елей, играл над кривыми ветвями лесной чащобы. Но здесь, в валежнике, ночь уже ложилась, собиралась сгустками тьмы, выползала из-под поваленных стволов, поросших мхом и грибами, опутанных вялой травой. Воздух, тяжелый от сырости, стыл всё сильнее. Сухие ветви трещали под ногами, цеплялись за пряжки на сапогах, порточины и рукава, царапали лица и руки.

      Они уже не пытались скрыть своё присутствие и устало брели по лесу в поисках мало-мальски подходящего места для ночлега. Подбитый юнец мешком висел на шее у рослого человека. Тот поддерживал его, не давая свалится и тащил за собой. Дыру в боку перетянули, но рана всё равно нещадно кровоточила, и парень непрерывно морщился, едва сдерживая стон. Долговязый лишь косился, когда тот не справлялся с собой, предпочитая отдавать всё своё внимание не очень-то дружелюбным окрестностям. Здесь их уже не достанут - слишком далеко забрались они в чащу. К тому же в такие времена ночь пугала людей никак не меньше, чем ярость оскорблённого князька, получившего поутру обухом промеж ушей. А то и больше, гораздо больше. Видать не хватило сил кому-то, раз этот поганец остался при голове. Что и говорить, на хорошие доспехи даже скупцы и недотёпы, поднимавшие меч только чтоб спину почесать, теперь деньжат не жалели. Вот и этот видимо на наголовник себе не пожадничал. Парнишка, запнулся за корягу, охнул, и чуть было не рухнул, но долговязый подхватил его, и вернул на ноги. Обозначили-то они себя давно, но валиться на землю всё же было рановато. Кровь капала с дрожащих пальцев на подложку из мха и опавшей листвы. Издали донёсся протяжный волчий вой. Здоровяк снял с пояса топор. Ночь становилась темнее. Парнишка сжал губы, сильней опёрся на плечо и прибавил шагу, насколько хватило сил. Подыхать в лесу у черта на куличках ему совсем не хотелось.

      Утренний набег оказался весьма неуспешным, о чем свидетельствовала численность их отряда из двух человек. Из двух оставшихся человек. Немалая часть младшей дружины и почти вся наёмничья братия полегли на дороге, под Кобылищами. Ну что ж, они знали на что шли. Ремесло у них было дурное, но доход приносило достаточный. Когда живот заворачивает у мужика один путь - в поле; а уж с плугом или с булавой - решать приходится в зависимости от того, засеяно это поле или мертво и выветрено, как большая часть его родного края. Вот он и решил, что наёмничье ремесло - дело совсем не зазорное, для того, кто выбрал дорогу войны. Долговязый вздохнул и огляделся, прислушался к лесу. Не стоило сейчас думать об этом. Парнишка на его плече совсем ослаб, видать крови потерял больше, чем мог себе позволить. С каждым шагом они двигались всё медленнее. Снова из темноты донёсся вой, но теперь ближе, гораздо ближе. Он не сомневался, что волки идут по пятам, но не мог взять в толк почему так долго. Почему им до сих пор не перегрызли глотки? Бояться зверью было нечего, а голод должен был гнать их сильнее плети нещадной. А уж кровь волки чуют за две версты. И хорошо теперь, если те доберутся до них первыми. Времена пришли дикие, проклятые. Такие ли твари бродят по земле под луной, что ни огнём ни мечем их не вырезать. Долговязый крепче сжал топорище. Пусть парень поживёт подольше , молодой ещё, но когда придётся отбиваться, ему понадобятся обе руки.

      Солнце село и ночь накрыла лес черным саваном, когда он рассмотрел среди деревьев слабый, мерцающий огонёк. Что это могло быть, он не ведал, но когда погибель кусает за пятки долго размышлять не приходится. Долговязый дёрнул парня, вырвав того из полузабытья и потащил в сторону призрачного огня, то скрывающегося, то вновь возникающего между ветвями. Теперь он почти ничего не видел и двигался вперёд выставив топор перед собой. Хворост трещал под ногами, словно они тащили за собой медведя на привязи. Свет приближался - становился более ровным, ярким, перестал дрожать, и всё реже исчезал из виду. Одинокий огонёк в чаще леса, где на добрый десяток вёрст в округе не было ни души.

      Волки окружили их, но близко не подходили. Он слышал их, чуял. Волки гнали их, торопили, огрызались и метались вокруг, как бесы в клетке, которую обложили дровами. Они сверкали глазами и разевали пасти, щелкая зубами, но даже вечный голод не мог заставить их броситься на добычу. Что-то намного более сильное, чем жажда крови, не позволяло им убивать. Долговязый знал, что сдержать их мог только страх. Лютый ужас, в стократ сильнее не только голода, но и страха смерти.

      Парнишка охнул и заскулел, будто подбитый щенок - разобрал наконец что происходит. Он не произнёс ни слова, только сильнее вцепился в плечо долговязому, другой рукой пытаясь вытащить меч. Тот не стал ему мешать. Если щенок хочет погибнуть с оружием в руках, никто не вправе ему мешать. Пусть. Толку мало, но пусть. Только вот меч то ли застрял, то ли зацепился за что-то и никак не желал выходить из ножен. Малец тащил его и дёргал, не в состоянии сладить даже с собственной железякой, не то что с врагом. Волки подбирались всё ближе. Он невольно начал браниться и причитать, жужжа над ухом, словно жирный июльский слепень. Это отвлекало.

      Позади затрещали кусты - что-то большое ломилось сквозь лес. Долговязый недолго думая скинул парня и в ту же секунду развернулся, готовый принять удар. Он замер в ожидании, но никто не появился, не набросился на него и не вцепился в лицо. Несколько долгих секунд он стоял с топором наизготовку, прислушиваясь. Всё что от него требовалось - это умереть без страха, но пособничать смерти он не собирался. Тишину нарушил тихий скрежет металла - щенок наконец справился с ножнами и махнул мечём, едва не зацепив в темноте ногу долговязого. Тот, скорее почувствовав это, отступил на шаг, продолжая вглядыватья в ночь.

      Всё стихло. Волки убрались, оставив их наедине с ночным лесом. Долговязый не стал удивляться тому, что они отпустили добычу, лишь легонько кивнул в знак благодарности за то, что и в этот раз остался жив. У него ещё были дела, но сейчас думать о них не было времени. Голодные хищники просто так не уходят. Долговязый знал, что они вернуться. Но тот, кто спугнул их, тоже затих, затаился во тьме. Медленно, не опуская головы, долговязый присел и рукой нашарил в траве увесистую еловую шишку. Затем поднялся на ноги и швырнул её туда, откуда минуту назад доносился треск. Парнишка лежал на земле не издавая ни звука, лишь лезвие меча в его руке холодно блестело чуть живым отсветом далёкой луны, повисшей над лесом.

      Шишка ударилась обо что-то упала на землю. Может быть там никого не было, а может быть он просто не попал. Идти и проверять у долговязого желания не было. Он ткнул парня ногой и велел ему подниматься. Тот закряхтел, но всё же справился сам, без помощи. Долговязый опустил топор и вновь подхватил парня, желая поскорее добраться до единственного просвета в черной пелене, накрывшей их с головой. Но прежде чем двинуться дальше, он оглянулся назад. Ему показалось, что там, в темноте, сверкнули и исчезли чьи-то глаза. И глаза эти были отнюдь не звериные.

      2.

      Огонёк оказался обычной лучиной, воткнутой в светец, прилаженный к столбу невысокого частокола. Подгнивший, местами повалившийся, он кольцом охватывал полянку, проплешиной белевшую среди тёмного леса. Посредине, водружённая на два толстых пня, черным пятном рисовалась изба. Из леса рассмотреть её толком не удавалось, но даже с такого расстояния не трудно было заметить, что внутри кто-то был. Сквозь щель меж ставен, загородивших оконце, в тёмную ночь пробивался свет. Ходить кругами не было времени. Долговязый оглянулся. Теперь позади был лишь холод осенней ночи, да мятущийся ветер. Но он не дал себя обмануть. Юнец дернулся и указал куда-то в сторону. Меч, что он сжимал, будто ложку перед обедом, дрожал и клонился к земле. Долговязый присмотрелся. На один из столбов был водружён человеческий череп. Старый и выветренный, облепленный грязью и растерявший зубы, он белел в лунном свете, слепо уставившись в чащу пустыми глазницами. За ним был ещё один, а за тем другой, третий... Черепа оглавляли колья, словно старые горшки, развешанные по забору крестьянского хозяйства. Чёртов лес скрипел и стонал за спиной. Сырая земля куталась туманом. Полночь давно минула.

      Они вошли в круг света и ночь позади сомкнулась единой стеной. Тропинка под ногами едва угадывалась, заваленная хвоей и шишками. Пройдя мимо лучины, они пересекли поляну и добрались до избы быстрыми, ровными шагами. Даже истекающий кровью дружинник старался не медлить. Выросшая перед ними изба была старая, кособокая. Толстые, почерневшие брёвна обросли грибами, прогнили, местами сыпались трухой. Мох, забитый меж ними давно истлел. Крытая соломой четырёхскатная крыша клонилась на сторону и зияла провалами, будто бок издохшей коровы. Дверной косяк ссохся накренился, увлекая за собой и саму дверь. Толстенные пни, на которых покоилась изба, впились корнями глубоко в землю, и были настолько могучи, что держали бы её добрую сотню лет. А то и не одну. Долговязый заметил, что пол должен быть слажен из тёсаных досок, что по даже деревням мог себе позволить далеко не каждый мужик. А уж в подобной глуши, где до ближайшей пилорамы топать несколько дней...

      Кроме черепов, украшавших частокол, ничего удивительного в этом хозяйстве не было. Да собственно и хозяйства-то не было, лишь изба, да ограда. Ни сараев, ни хлева - ничего. Долговязый отпустил парня и отступил, держа топор наготове. Тот переложил меч в левую руку, и тыльником постучал в дверь, отшатнувшись затем, и крепче схватившись за бок. Внутри было тихо. Ни звука не донеслось с той стороны, будто стучали они в мертвецкую. Долговязый прислушался, но услышал лишь завывание ветра. Парнишка снова занёс меч и ударил в дверь ещё несколько раз. Кровь промочила его штаны аж до колена. Но и в этот раз никто им не открыл. Долговязый похлопал его по плечу и велел стоять на месте, а сам обошел избу кругом, пытаясь внимательнее осмотреть её. Света луны ему хватало. Но ничего он так и не приметил. Дверь, окошко, глухие стены, да тоненькая полоска света меж ставень. Воротившись к двери, долговязый сам принялся колотить в неё, стараясь при этом надолго не отворачиваться от бреши в частоколе. В конце концов ему это надоело и он решил не дожидаться пока ему отворят. Пришлось подцепить дверь топором и поднажать, чтобы кривой косяк выпустил доски. Она распахнулась, скрипя проржавевшими петлями. Долговязый отскочил и замер, приготовившись отбиваться. Он был высок и неуклюж с виду, но на деле его проворству позавидовали бы многие из тех, кто решал этим воспользоваться. Сей факт доказывало хотя бы то, что в отличие от них, он всё ещё был жив. В черной стене очертился неровный дверной проём, открывавший взгляду стропила, обвешанные пучками сухой травы, амулетами из веточек и камней, тряпками и сухими костями, обмотанными пеньковой верёвкой. Кости. Смерть шла по пятам и она же встречала в дверях. От неё не уйти, не сбежать. Долговязый опёрся ногой на пенёк, поставленный на землю в качестве ступеньки и, ухватившись за порог, заглянул внутрь.

     Изба была больше, нежели казалась снаружи. Это было первым, на что он обратил внимание. Высокие стены поддерживали длинные балки, заросшие паутиной; грубо отёсанные доски покрывала полуистлевшая циновка. Справа от двери, самом центре дальней стены, выложенная тяжёлыми, обмазанными глиной камнями, стояла большая печь. Топили её по черному и копоть покрывала стену, уходя вверх, к дырявой крыше. Горнило было затворено, но долговязый почувствовал легкий запах дыма. Подпечек был забит сухими дровами. Справа от печи, сложенные аккуратной поленницей толстые, ломанные ветки, перемежались с хворостом для розжига. Рядом стоял стол, выстланный грязной скатертью и заваленный немытыми плошками, ступками, деревянными ложками и прочей кухонной утварью. Под столом были сложены большие и малые горшки, к стене прислонилась пара ухватов, кочерга и огромное, сучковатое помело. Из-за печи выглядывал опрокинутый на пол чурбак с воткнутым в него громадным, щербатым секачом. Слева от двери, подвешенный к одной из балок, светился каганец. Сквозь дыры в соломенной крыше проглядывали звёзды.

      Хозяев долговязый не разглядел. Казалось, что изба была совершенно пуста. Становиться непрошенным гостем не очень-то хотелось, но обстоятельства вынуждали. К столу хозяева может и не пригласят, когда воротятся, но хоть от волков уберечься помогут. Ежели нет, то под рукой всегда есть более убедительное средство. Долговязый бросил топор на пол, упёрся руками в порог, оттолкнулся и забрался внутрь. Затем подал руку парню и втащил его за собой. Обтерев кровь об штанину, он закрыл дверь. Засова на внутренней стороне не было.

      Парнишка охнул и повалился на пол, прислонившись к стене. Он закрыл глаза и начал причитать под нос. Долговязому показалось, что он молится. Юнец, страшащийся гибели. Долговязый знал, что до рассвета ему не дожить. Он умрёт здесь, в этой избушке, и даже бог ему не поможет. Может и нет уже бога, и лишь наёмник, которого он доселе не знал, будет свидетелем его кончины. У долговязого не было желания рыть ему могилу.

     Отвернувшись от парня, он решил осмотреться получше, может быть даже отыскать чего пожрать. В животе было пусто, как в пересохшем колодце. Долговязый обошел избу, отодвинул заслон на печи, заглянул внутрь, но не увидел там ничего, кроме тлеющих углей и золы. Горшки и плошки были пусты, как башка того дурня, отправившего детей выполнять грязную работу. Парень на полу застонал.

      - Мне бы воды. Пить хочется, хоть умри.

      - Нету. - ответил долговязый.

      Юнец горестно вздохнул, губы у него пересохли. Долговязый не припомнил, чтобы видел на дворе колодец или хотя бы дыру в земле, обложенную камнями.

      - Как тебя звать?

      - Фома. - Ответил юнец. Голос его дрожал.

      - Плохи твои дела, Фома. Если до рассвета если дотянешь, считай, что в рубахе родился.

      Фома вздохнул ещё тяжелее, словно булыжник поднял, но, кажется, не удивился. Видимо малый он был не дурак и сам всё понимал.

      - Скажи мамке моей, чтоб не тужила. Скажи, что помер я в сече, а не в глуши лесной, как душа заячья.

      - Князёк наш, чести не знававший, перевешает нас, как пить дать, если ещё кто выжил, чтоб зад свой княжий выгородить. И мамке твоей он скажет, что ты в лес сбежал со службы, а не зарубился. Но я передам. И ей передам, и ему, когда шею сворачивать буду.

      В голосе его звенело железо. Он вернётся - всегда возвращается - и переломит тому хребет. За то, что бросил их подыхать в тщетной попытке прикончить собственного же брата. За то, что оставил и не сдержал слова своего. За то, что обрёк на смерть. Фома оторвал ладони от раны, мутными глазами взглянул на дыру в рубахе. Руки его перестали трястись, но держал он их так, будто потяжелели они в стократ. Долговязому не было жаль его. Тот был достаточно взрослым, чтобы осознавать, за кого пойдёт в бой. За того, кто не дал ему даже кольчуги. Лишь щит без знаков, словно разбойнику, да неточеную кочергу. Парень опустил глаза и по щекам его покатились слёзы. Меч валялся рядом, на грязном полу. Долговязый отвернулся.

      - Я не хочу так умереть. - Голос Фомы стих до едва слышного шепота.

     Но это было уже неважно. Среди судорожных всхлипов умирающего парня он услышал что-то другое. Что-то постороннее. Ветер стонал за стенами, руки крепче сжали топорище. Непрошенным гостям на радушный приём рассчитывать нечего. Долговязый жестом велел парню заткнуться. За печью кто-то возился. Осторожно ступая, он приблизился и заглянул за облупившуюся кладку, стараясь не подставлять головы. Там, между тёплыми камнями и закопчённой стеной, бесформенной кучей валялась ветошь, из-под которой не него уставились мокрые глаза. Он подумал было рубануть промеж них, для пущей уверенности, но всё же прикинув что к чему, сунул в тряпьё руку , схватил брыкающееся тело, и вытащил на свет.

      Спутанные волосы, черные в тусклом свете каганца, обрамляли худое, через чур бледное лицо. Скулы, обтянутые тонкой кожей, торчали над запавшими щёками; глаза окружали тёмные синяки, тонкие губы скривились в испуге. Это была девчонка. Невероятно худая, обряженная в какие-то драные обноски, она выглядела жалкой и замученной. Долговязый дал бы ей не больше пятнадцати, но глаза выдавали её. Он так и держал её за шею, рассматривал, оценивая угрозу, которую она могла представлять, а девчонка вцепилась ему в руку, едва пытаясь вырваться. Предплечья её были туго замотаны лоскутами, из под которых выглядывали покрытые струпьями алые язвы. Она не произнесла ни звука, только колотила по полу ножками, да скребла обломанными ногтями по рукаву кожаной куртки.

      Он отпустил её, девчонка упала на пол и уползла к стене, не сводя с него испуганных глаз. Босые ноги были по колено в грязи, рваный подол задрался и она истерично рвала его вниз, пытаясь прикрыть ободранные коленки. Фома поднял голову, безразлично посмотрел на неё и вновь уткнулся подбородком в грудь. Долговязый пнул кучу тряпья за печкой разгоняя голодных вшей.

      - Как тебя звать? - спросил он не опуская топора.

     Девчонка ошалело уставилась на него и раскрыла рот, словно рыба, которую вытащили на берег, и перед тем, как выпотрошить и бросить в котёл, заставляют отвечать на вопросы. Он присел на корточки подле от неё.

      - Чья это изба? - Голос был низкий, уверенный. - Отвечай.

      Девчонка молчала. Он подвинулся ближе, навис над ней, словно виселица над смертником. Серые глаза были холодны и блестели в тусклом свете, точно заиндевевшая сталь. Девочка вжала голову в плечи и тихо расплакалась. Но слёзы значили для него не больше, чем грязь под ногтями. Он схватил её за подбородок и задрал голову.

      - Здесь есть ещё кто-нибудь?

     Она кивнула, медленно, но явно. Он не сводил с неё глаз.

      - Кто?

      Девчонка разомкнула обкусанные губы и открыла рот. Долговязый повернул её лицом к свету. Меж неровных зубов, покоился корень обрубленного языка. Долговязый отпустил её и встал. Девчонка поползла в сторону, собираясь забиться обратно за печку, но он остановил её.

      - Сиди так, чтобы я тебя видел. - На сей раз в словах звучала угроза.

      Она забилась в угол у поленницы, обхватила голову руками и запустила в волосы пальцы, нервно скребя макушку ногтями. В избе снова стало тихо, только мальчишка хрипел на полу. Черное пятно под ним становилось всё больше.

     Ветер шумел. Могучие ели скрипели, размахивая широченными лапами ветвей. Тяжелые тучи затянули небо. Ветер носился над лесом, выл и стонал, метался будто бешенная псина, разрывая в клочья завесу ледяной измороси. Он зазывал зиму. Проникая в избу сквозь дыры в соломенной крыше, он гулял по стропилам, путаясь в пучках черемши и крапивы, в связках дубовых листьев и корней одуванчика, в вяленных поганках и засушенных мухоморах. Паутина трепетала, словно обрывки рубахи, напяленной на крест огородного пугала. Девчонка в углу потянулась , вытащила из-за печки дырявое полотенце и набросила на плечи.

      В избе было холодно. Долговязый подумывал раздуть угли. Негоже было замёрзнуть сидя у печки. Но тут он услышал то, чего дожидался с того момента, как закрыл за собой дверь. Тяжёлая поступь пробивалась сквозь гул ветра словно удары бревна в трещавшие ворота. Каждый шаг становился все громче, отдавался в стенах, пока наконец не задрожали горшки. Потом что-то громыхнуло, ударило в землю так, что с балок посыпалась пыль, и всё стихло. За дверью кто-то стоял. Долговязый отошел к противоположной стене. Фома упал на бок и кое как отполз на несколько шагов, размазывая кровь по полу. Дверь скрипнула и приоткрылась.

     3.

      Долговязый ждал. Он собрался, сжался словно пружина, готовый в любую секунду высвободить всю свою убийственную силу, вложить её в один-единственный удар, способный не только снести голову, но и разрубить половину груди. Он знал себе цену и не привык подолгу размахивать железом. Он чуял смерть. Кто бы там ни был - леший, болотный чёрт, косматый оборотень, или же просто человечий гад, способный из девки сотворить полудохлую куклу с обрубленным языком, он получит то, что заслужил.

      Что-то ударило в крышу, зашуршало, поднимаясь по косым скатам. Сырая солома посыпалась вниз. Долговязый поднял голову, не упуская из виду дверь. Сверкнули желтые глаза, мелькнули кривые когти. Он не успел уклониться. Большой черный котяра стрелой кинулся вниз и вцепился ему в голову, шипя и извиваясь, будто змея в костре. Боль пронзила раскалённым прутом, кровь хлынула из разодранного лба, заливая глаза. Долговязый бросил топор и схватил кота за шкуру, одной рукой пытаясь сорвать его, другой закрывая глаза. Но тот не отпускал. Когти впивались под кожу всё глубже и каждый рывок возвращался новым ударом боли. Сквозь кожу и кости, прямо в мозг. Долговязый согнулся пополам. Ладонь, закрывавшая глаза, скользила по лицу, сырая от крови. Он развернулся и ударился в стену, стараясь зашибить зверюгу. Кот взвыл, заорал над ухом, заскрипел, словно немазаная телега, но не отцепился. Долговязый ударил снова, так, что закружилась голова; чуть было не потерял равновесие и отшатнулся от стены. Задними лапами котяра драл ему шею, распарывая воротник, словно тонкий пергамент. Вновь ухватив кота, он попытался свернуть ему шею, но тот вывернулся, и вцепился ему в палец. Зубы прорвали кожу и упёрлись в костяшки. Долговязый заорал. Злость кипела в нём черным варом. Проклятая тварь шипела и фырчала, давилась, но не отпускала. Девчонка бросилась за печку и зарылась в тряпках. Кровь капала на пол. Он крутанулся на пятках, снова целя в стену, но не удержал равновесия, завалился на бок, запнулся за сгруженную циновку и, выбив дверь, полетел на улицу. Котяра отцепился и прыгнул в сторону. Перед лицом возникла земля. Он влетел в неё носом и зарылся в траву. От удара зазвенело в ушах, голова пошла кругом. Очередной клин боли, забитый голову, чуть было не лишил его сознания. Но долговязый выдержал, хоть и почувствовал, что его начало тошнить. Он попытался пошевелиться, от всей души надеясь, что кости целы. Сквозь звон в ушах, прорвалось тяжёлое дыхание. Гнилостная вонь повалилась на него, удушая похлеще петли. Долговязый оторвался от земли, приподнялся на локтях и успел заметить только сжатые в кулак кривые пальцы. Разбитый нос хрустнул и сломался. В глазах потемнело и он провалился во тьму.

     4.

     Стук. Сердце бьётся, отдаваясь в висках отвратительными тупыми толчками. В глазах темно. Тишина. Тошнотворная, звенящая тишина. Поганая вонь, проникающая в голову даже через забитый нос. Тишина вокруг, даже ветра не слышно, только... Стук. Глаза слиплись, кровь подсохла и склеила веки. Подбородок упёрся в жёсткий воротник. Красные слюни тянуться изо рта. На лицо налипла грязь. Кровь. Стук. Боль, пульсирующая внутри черепной коробки, усиливается с каждым ударом. Пальцы не гнуться, руки не поднимаются. Кто-то сопит, хрипло бормочет, чавкает. Стук. Стук. Смерть уже близко, поднимайся.

      Он с трудом продрал глаза. Корка засохшей крови стянула кожу на лице. Сломанный нос не дышал, во рту пересохло. Он хотел было сплюнуть, но тут же понял, что нечем. Пришлось выталкивать землю языком. Зрение возвращалось, глаза прояснялись, хоть и с трудом. Его тошнило. Каждое движение, каждый вдох пересекал сознание красной полосой. Куртка была в крови до самого пояса. Пол, на котором он сидел тоже был залит кровью. Его ли это? Слишком много. Долговязый вздохнул, тут же пожалев об этом. Руки были связаны. Кто-то небрежно обмотал их верёвкой, словно пучок веток. Он выпутается, только бы сил набраться. Только бы совладать с тошнотой.

      Пахло дымом. Рядом кто-то стучал. Мерные, глухие удары разносились меж стен, застревая в висках, словно стрелы в спине покойника. Он попытался поднять голову, медленно, с огромным трудом. Затёкшая, разодранная шея хрустела, перевёрнутые мозги болтались в голове, словно дерьмо в ведре с водой. Сознание возвращалось, открывая всю неприглядность ситуации.

      Первое, что он увидел, был кот, жующий на полу кусок мяса. Тот самый кот, который располосовал ему шею и лоб. Он сидел у стола бочком, и жрал, измазав морду и усы. А потом долговязый увидел её. Безобразная старуха, сгорбленная, косолапая, с тощими, жилистыми руками. Большой крючковатый нос оброс бородавками, белые заплывшие глаза, чуть подёрнула желтизна. Простоволосая и не подпоясанная, она была одета в дырявую сорочку, висящую на ней до острых коленей и открывающую босые ноги с длинными, обломанными когтями. Старуха что-то бубнила себе под нос, сопела, облизывала губы. Она махала секачом, врубая его в чурбак сквозь шмат плоти, придерживая его и не давая свалиться на пол. Получалось у неё ловко, движения были быстры и точны; тесак взлетал и опускался, разрезая мясо. Отрубленные куски она подхватывала и бросала в горшок, приготовленный на столе. Мясо падало внутрь, расплёскивая воду.

      Превозмогая боль долговязый поднял голову, попытался оглядеться. Старуха не замечала его, продолжая махать тесаком. По левую руку, у двери, стояла огромная, выдолбленная из цельного куска дерева, ступа, в которую целиком поместился бы даже рослый мужик, разве что слегка пригнувшись. Судя по луже вокруг, в ступе была вода. И тут он наконец заметил то, что должен был увидеть в первую очередь. Долговязый шумно вдохнул и выругался. Старуха вперилась в него мутными глазами и оскалила в ехидной улыбке длиннющие зубы. За ступой, подвешенный за ноги к балке, вниз головой висел Фома. Или то, что от него осталось. Из перерезанного горла, стекая по щекам и слипшимся в сосульки волосам, сочилась остывающая кровь. Обрубок руки, перебитой и оторванной у самого плеча, был перемотан той же верёвкой, что и руки долговязого. Рубашка съехала вниз, открывая дыру в животе, из которой торчали обрывки бледных кишок. Тошнота навалилась с новой силой, горло перехватило, но он справился. Оставалось надеяться, что сначала она вскрыла парню горло, а уж потом порубила на части.

      - Сука ты старая. Сдохнешь, как и он.

     Слова продирались сквозь зубы, выбивая изо рта остатки грязи. Долговязый был зол, очень зол. Не мог он подохнуть безоружным и связанным. Старуха оскалилась ещё шире, бросила секач на стол и заковыляла к нему, хромая словно столетняя кляча. Ноги её не гнулись, левую она волочила за собой, будто та и вовсе служила лишь мертвой подпоркой для туловища. Он заметил, что ногу покрывали синюшные пятна, а ближе к лодыжке она чернела и облезала, открывая серую кость. Старуха приближалась к нему не спеша, словно жуткая паучиха к опутанной мухе, будучи уверенной, что та никуда не денется. Верёвка крепко держала запястья. Он попытался подогнуть ноги, подняться, но они не слушались. Старуха склонилась над ним, протянула опухшие пальцы и схватила его за волосы, задрав голову. Хрустя суставами, она согнулась и присела рядышком, почти касаясь его лица длинным носом. Пахнуло гнилью. Кривясь и зажимая губы, долговязый посмотрел ей в глаза. Молочно-белые с желтизной, обрамлённые синими распухшими складками век, глаза были слепы. Сморщенное лицо покрывали трупные пятна. Старуха была мертва. Он знал это. Проклятая ведьма, которой не лежится в могиле. Нечистая сила, наводящая ужас на деревенщину. Ну что ж, он и не такое видал на своём веку, будь она хоть дважды мёртвая и трижды восставшая.

      Жуткий оскал не сходил с лица ведьмы. Зубы, длинные и желтые, были остры, как гвозди. Она не дышала, но изо рта несло, как из отхожей ямы у солдатского лагеря. Долговязого мутило всё сильней. Он давно бы облевался, если бы было чем.

      - Убери от меня свою рожу. - прошипел он, пытаясь вырвать голову.

      Но она держала крепко. Для мёртвой старухи силы у неё было хоть отбавляй. Ведьма раскрыла рот, окатив его новой волной вони, и вывалила синий, усыпанный гнойниками язык. Долговязый отвёл глаза. Она прижалась задрав нос, и провела языком по горлу, щеке и выше, к виску. Он чувствовал холодную слизь, тянувшуюся следом. Холодную, мерзкую слизь. Он не мог дышать. Горло перехватило, в глазах потемнело и его вырвало жгучей желчью. Старуха улыбнулась, закатав язык и разжала пальцы. В мгновение он отклонился от неё, завалив голову на бок, и тут же, что было сил дёрнул её назад. Она почти успела отвернуться, но он достал. Врезавшись лбом в её рожу, он содрал с неё поганую ухмылку.

      Удар был силён. Ведьма шатнулась и повалилась на задницу, махая руками, взвыв при этом так, что кот, бросился наутёк и выпрыгнул в окно. Больная голова утратила связь с реальностью. Жуткая боль, ещё несколько секунд назад оттеснённая на задворки восприятия вонью и отвращением снова ворвалась в мозг. Продолжая верещать ведьма вскочила и врезала долговязому по морде так, что он влетел затылком в стену, окончательно потеряв ориентацию. Всё кружилось перед глазами, вертелось, будто он перебрал самогона и свалился с лошади. Но на этот раз сознание не покинуло его. Сквозь красную пелену он видел как она хватает его за руку, как выкручивает её, сдирая верёвку. Он смотрел, как она скалится, как впивается ему в запястье, прокусывая кожу, и присасывается к ране. Он видел как старуха глотает его кровь, но боли не чувствовал. Он не чувствовал ничего. Только страшную пустоту бессильной злобы. Он знал что его ждёт.

     Но не дождался. Ведьма оторвалась от него, щуря слепые глаза, вновь связала руки, поднялась и поковыляла к столу. Краем глаза долговязый заметил, как расползлась и растаяла тень в углу, превратившись в обыкновенный сумрак плохо освещённой избы. Старуха схватила со стола тесак и подошла к обескровленному телу, качавшемуся на верёвке. Отодвинув ногой ведёрко, она ухватила парня за волосы и в несколько ударов срубила голову. Тесак глухо врезался в плоть, разрубая кости и жилы, чавкал, вырываясь наружу и свистел. В конце концов голова Фомы повисла в её руке жутким трофеем. Долговязый вспомнил черепа на частоколе. Они сами позволили загнать себя в ловушку. Волки не собирались на них нападать, они лишь вели их, держали в нужном направлении. Может быть им достанутся объедки с её стола.

      Он узнал её. Узнал ту, кем она стала, в кого превратилась. Издохшая ведьма, не погребённая, не упокоенная. У таких только один путь. Судя по разложению не долго она пребывала в смерти. Может быть несколько дней, может неделю, за которую котяра обглодал ей ногу. Наверное по этому он и не боится её, не бесится в её присутствии, не сбегает. Нажравшийся мертвечины, жирный кусок дерьма. Долговязый сплюнул остатки желчи, перемешавшиеся с кровью из разбитых губ. Шея горела, будто его прислонили к котлу. Иначе дело обстояло с волками. Они должны знать, они должны чувствовать её нечистую натуру, её вонь, за много вёрст. Падаль не может стать другом зверья. Восставший мертвец должен приводить их в бешенство, или, на худой конец, отпугивать. Но волки были здесь словно на привязи. Ответ был один - страх. Они боялись её, как огня, как лесного пожара. Ведьма подчинила их, использовала. Волки были её охотниками. Злобная упыриха, засевшая в чаще леса и окруженная сворой послушных псов. Неудивительно, что в окрестных лесах грибы размером с дубовый пень - сюда просто никто не суётся. Долговязый решил, что протащит её над костром или заколотит ей в глотку кол, если ему удастся пережить эту ночь. Только где найти осину в хвойном лесу. Он усмехнулся тому, что начал принимать за чистую монету глупые россказни крестьянских старожилов.

      Старуха гаркнула, будто ворона, хрипло и громко. Хлопая глазами и дрожа всем телом, из-за печки выбралась девочка. Она не смотрела на бабку; долговязого, связанного и окровавленного, тоже старалась не замечать. Он не сверлил её глазами, не просил помощи, он знал, что это выше её сил. Страх, с которым она жила, мог подрубить любого. Волоча тонкие ноги, девочка обошла печь и встала перед каргой, опустив глаза. Та снова зыркнула на долговязого и зашлась смехом, затем кинула под ноги девчонке голову, вытащила из кучи грязной посуды короткий нож и бросила рядом. Девчонка всхлипнула, но выхода у неё не было. Она наклонилась, подобрала его, подхватила голову и присела напротив долговязого. Голова была серой, с зелёным оттенком, глаза закатились, рот перекосило в смертельной гримасе. Она смотрела в мёртвые глаза, сожалея о том, что всё кончилось именно так. Слёза скользнула по грязной щеке, оставив светлую полоску. Долговязый знал, что она не хотела этого. Он был с ней слишком груб. Дождавшись когда старуха отвернётся, девочка осторожно прикоснулась губами к холодному лбу, подняла глаза и посмотрела в лицо связанному. Он не отвёл взгляда. Старуха сплюнула на пол и ткнула её ногой. Девчонка махнула ножом, вставила его в рот зажатой между колен головы, разжимая челюсти, разрезала щёки и принялась аккуратно срезать кожу. Руки её, перестав дрожать, работали ровно и умело.

     Закончив с очищением, девочка положила череп в большой горшок, приготовленный старухой. Та залила его водой, затем подхватила ухватом и сунула в печь. Горшок с мясом уже был там. Долговязый, который следил за готовкой, отметил, что несмотря на то, что ведьма могла бы довольствоваться сырым мясом и кровью, она предпочитала пищу обработанную, и несомненно более вкусную. Мясо она не преминула заправила зеленью и даже посолить. Мягко говоря это было необычно. С другой стороны ему было плевать что и как она жрёт. В тот момент его беспокоило лишь в каком количестве она это делает. Если карга нажрётся с того, что наготовила, то у него будет шанс прожить ещё денёк, хотя бы потому, что днём она обязана будет забиться в тень и уснуть. Он попытался подсчитать сколько времени прошло с того момента, как они вошли в дверь проклятой избы. У него не получилось. Голова не соображала. Видимо наконец-то сказалась кровопотеря. Всё плыло перед глазами, теряло краски, исчезало. Он потряс головой, но вызвал только новый приступ тошноты. Боль, издавна служившая ему инструментом, подстёгивающим, разъяряющим, убивающим всякие сомнения, на этот раз лишь вытолкнула его за порог сознания. Голова съехала на бок, увлекая за собой тело. Вниз, в пустоту. Стены разошлись и исчезли в темноте, доски провалились, потолок исчез, забирая с собой слабый свет фитилька. Всё, что осталось перед ним - это её глаза. Синие глаза девочки, сидящей напротив. Она смотрела на него, не моргая. Она говорила с ним, но он не понимал её. Он был уже не в состоянии понять что-либо.

     5.

      Он возник из ниоткуда. Черный силуэт тянулся к небу огромной башней. Секира в его руках, щербатая и зазубренная, была тяжелее кузнечного молота. Руки, закованные в латные перчатки, крепко сжимали резное древко. Письмена вытерлись, но смысл остался. Тёмная ночь, последняя. По трупам он шел и смерть шла за ним. Судья и палач, губитель и пожиратель. Тьма и огонь. Смерть и война. Лязг железа, крики и стоны. Треск пылающих крыш и дикое ржание коней. Кровь, затопившая сливные канавы. Трупы, повсюду трупы. Разрубленные, искалеченные, перебитые и разорванные, изуродованные, неузнаваемые. Реки, красные от крови, несут к морю черные корабли. Рваные паруса реют на ветру. Трюмы, забитые гнилью, кишат жирными крысами. Ночь темна. Скоро солнце сядет в последний раз. Грядёт война. Поднимайся. Докажи, что ты её достоин. Будь готов или сгинь. Поднимайся.

      Девчонка толкала его, трясла за плечи. Тихо, осторожно. Долговязый поднял голову и посмотрел на неё. В её руке был нож. Тот самый, которым она работала. Он потёр глаза. Руки были свободны. Девчонка приложила палец к губам и кивком указала на дверь. В дальнем углу, растянувшись на полу, лежала старуха. Он скорее чувствовал её, чем видел. В избе было темно. Сквозь дыру в крыше виднелся кусок сереющего неба. Приближалось утро.

      Долговязый попытался пошевелится, но затёкшие ноги его не слушались. Суставы хрустели, разодранная шея поворачивалась с трудом. Голова болела, но тошнота прошла. Он был рад и этому. Глаза девчонки метались от двери во тьму избы и снова возвращались к нему. Она боялась. Боялась, но не смотря ни на что пыталась помочь ему. Долговязый помотал головой, зажмурился, прогоняя остатки сна, упёрся руками в пол и попытался встать. Не поднявшись и на половину, он чуть было не свалился обратно. Его повело, нетвёрдые ноги подогнулись, но девчонка поймала его, успев остановить падение. Переступив с ноги на ногу он подпёр спиной в стену, выпрямился и замер. Старуха не двигалась, не дышала. В воздухе висел сладковатый запах гнили. Было тихо, очень тихо. Где-то за стеной еле слышно пел сверчок. Ветер перестал и лес вокруг затих в ожидании. Девочка снова указала на дверь. Долговязый покачал головой. Бежать он не собирался.

      Он отодвинул её и пошел к столу. Голова всё ещё кружилась, но каждый шаг становился твёрже. Девочка осталась позади, медленно пятясь к двери. Наверное она догадалась, что он задумал. Конечно догадалась.

     Он уже выставил руку ожидая нащупать край кухонного стола, но вдруг налетел на что-то ногой и, потеряв равновесие, повалился вперёд, хватая руками воздух. Стол, на который он налетел в падении, затрещал и рухнул. Прогнившие ножки рассыпались, посуда полетела на пол, разбиваясь с невероятным грохотом. Деревянные ложки застучали по полу, горшок с остатками мяса перевернулся, выплёскивая содержимое. Долговязый отшвырнул его от себя, проклиная всё на свете. Время вышло. Он вскочил, раскидывая ногами осколки посуды, оглянулся, и застыл на месте. Из темноты на него пялились злобные белые глаза.

     Девчонка кинулась к двери, распахнула её, впуская внутрь бледный утренний свет. Комната очертилась контурами, открывая глазам разбросанные черепки и изуродованное, разрубленное тело, брошенное на полу, у перевёрнутого стола. Долговязый обернулся и увидел наконец то, что искал. Ведьма оскалилась, выставляя напоказ острые зубы. Рот её разъехался, щеки провалились, обтягивая скулы пятнистой шкурой. Уши потянулись к макушке, заостряясь к верху, глаза выкатились, превращая лицо в жуткую звериную морду. Пальцы хрустели и вытягивались, ногти росли, кожа трескалась, оголяя белые сухожилья. Огромный бескрылый нетопырь, перекроивший старуху, зарычал, сотрясаясь в бешенстве. Слепые глаза налились кровью. Утренний свет жег его, разъяряя. Ведьма согнулась, подобрала ноги и кинулась вперёд, визжа и разрывая когтями пространство. Девчонка упала на пол, закрывая голову, но та проскочила мимо, оттолкнулась и взмыла под потолок, зацепив спиной треснувшую балку. Тесак скрипнул и вырвался из чурбака, рассекая воздух. Долговязый развернулся, широкой дугой занося руку. Ведьма летела прямо на него. Холодная сталь с хрустом врубилась в череп старухи, разламывая лобную кость, пробиваясь в мозг. Удар был такой силы, что ведьма рухнула, словно курица, пробитая арбалетным болтом, налетев на него лишь отчасти. Долговязый не выпустил рукояти. Её лицо, жуткое, покорёженное, потеряло всякую осмысленность. Кровь ключом била из трещины, заливая морду. Челюсть отвисла, язык вывалился и повис. Тесак крепко засел в голове. Долговязый дёрнул, затем ещё раз, вызывая новые конвульсии, но лезвие не выходило. Старуха затряслась, забулькала, выплёвывая сгустки черной жижи. Он схватил рукоять обеими руками и с силой ударил ведьму сапогом в лицо, сворачивая крючковатый нос. Лезвие вырвалось, вытягивая за собой кровавый шлейф. Старуха упала на спину, но тут же перекатилась назад и вскочила, не позволив ему довершить начатое. Теперь её голос напоминал утробное бульканье сливной ямы, залитой порченной брагой. Она рванулась вперёд, широко расставив руки, хватая пустоту в припадке слепого бешенства. Долговязый прыгнул в сторону, поднырнул под её левую руку, чуть не зацепив развевающийся подол, взмахнул тесаком и рубанул её сзади, над правым плечом. Лезвие влетело чуть ниже шеи, разрубая мышцы и рёбра, застревая в позвоночнике. Старуха завалилась на бок, ноги её подогнулись и она полетела на каменную кладку. Секач вырвался из его руки, влекомый падающим телом. Полетели горшки, повалились ухваты. Заслон свалился и грохнулся на пол. Красный свет догорающих углей окрасил стены, потеснив серость зари. Ведьма билась на полу, хватая когтями бревенчатую стену, пытаясь подняться. Правая рука безвольно болталась, выворачиваясь под туловищем. Окровавленный тесак торчал над лопаткой. Грязная сорочка задралась, открывая широкую волосатую спину. Долговязый отошел на пару шагов, лишившись оружия.

      Старуха наконец поднялась и встала нетвёрдыми ногами на глиняные осколки, растирая их в пыль. Кровь лилась из неё, черная, будто смола. Сорочка висела на уцелевшей лямке, обнажая обвислую грудь. Слепые глаза прикрывали подёргивающиеся веки. Голова моталась из стороны в сторону. Она потянулась к ножу, пытаясь достать рукоять. В конце концов ей это удалось и она выдрала из себя лезвие с омерзительным скрипом, хрипя и булькая. Гнойная жижа текла по подбородку. Ей было больно. Долговязый ухмыльнулся. Тесак выпал из трясущейся руки, коротко звякнул, ударившись о доски, и застыл в лужице крови. Медленно, но неуклонно ведьма приходила в себя. После всего того, что он с ней сделал она отказывалась подыхать, живучая, как дождевой червь.

      Она бросилась на него так стремительно, что он не успел отскочить. Длиннющие когти разодрали куртку и проехались по рёбрам, разрывая кожу. Вспышка боли лишь на мгновение затмила взор, и снова погасла, заглушенная яростью. Ведьма повернулась, следуя направлению вскинутой руки, и уже собралась рвануть в обратную сторону, но он опередил её. Короткий удар раздавил губу, свернул голову на бок, сбивая движение. Она хрюкнула, попыталась прикрыться, но тут же снова получила по зубам. Упыриха заверещала, отмахнулась, но схватила лишь воздух. Грязные ногти пролетели в сантиметре от его глаз. Она щелкнула зубами и снова подставила окровавленную рожу. Но вместо того, чтобы врезать ей промеж глаз, долговязый что было мочи ударил её ногой в грудь. Рёбра хрустнули, чёрная жижа вырвалась изо рта, разрываясь в воздухе на мелкие капли. Ведьма полетела назад, споткнулась о мёртвое тело, кувырнулась и распростёрлась на полу мордой вниз, придавив покалеченную руку. Долговязый перепрыгнул через неё, схватил с ухват и придавил её к доскам, зажав шею рогатиной. Старуха задёргалась, зарычала выплёвывая кровь, попыталась схватить его, но он наступил ей на руку и раздавил пальцы. Голос ведьмы вновь сорвался на безумный визг. Долговязый крепко держал её.

      Девочка подняла голову. Человек что-то говорил ей, требовал, но она не разбирала слов. Голос сливался с шумом дыхания, глох под ударами сердца. Страх затуманил сознание, растекаясь чернильной слизью по трухлявым доскам. То, что развернулось перед её глазами уже не было тихим умерщвлением заблудшего путника, это была бойня. Человек кричал, указывая на пол. Ведьма билась под его ногами, стенала, выворачивая шею. Кровь блестела в свете углей. Она поднялась, осторожно. Коленки тряслись. Воздуха не хватало, голова шла кругом. Тени в углах сбились в черную массу. Утро, ещё минуту назад заглянувшее в избу, уползло прочь, скрывшись за порогом. Холодная сталь звала. Пришло время решать. Она знала, что это было только началом. Человек, стоящий над забитой старухой, плюнул той в затылок и сильнее надавил на ухват. Он ждал. Тесак, тот самый, которым старуха разделывала тела, был тяжёл. Девочка прикоснулась к нему впервые, но смерть, которую было не смыть с него, не оставила в её сознании ничего. Она слишком хорошо её знала. Ведьма мотала головой, размазывая по полу черные сопли. Зубы царапали дерево, из раны торчали осколки костей. Девочка сжала рукоять обоими руками, замахнулась и, слегка присев, со всей своей силой опустила тесак. Лезвие свистнуло и врезалось в плоть. Позвоночник хрустнул, сломался, разъехался. Голова отлетела в сторону, оставляя на полу длинный след. Ноги дёрнулись, скрюченные пальцы согнулись и замерли. Долговязый отпустил ухват. Черенок грохнул об пол и в избе воцарилась тишина.

     6.

      Нож так и остался торчать в полу, посреди расплывающейся лужи. Девчонка отпустила его и отошла, отвернув голову. Долговязый пнул обезглавленную ведьму в бок, перевернул на спину. Старуха была мертва, окончательно и, похоже, бесповоротно. Вряд ли ей удастся воскреснуть в отсутствии головы на плечах. Это уж было бы слишком откровенным попиранием законов существования. Но всё таки он не хотел допускать ошибок. Нечисть нынче стала не так проста и бесхитростна. Осиной или нет, но дело надо довести до конца.

      Снова подняв ухват, он упер его в пол и ударом ноги отломил железную рогатину. Оставшийся в руке обломок заканчивался острым концом, расходившимся кривыми иглами щепок. Долговязый прикинул силу удара и занёс черенок над головой. Но не успел. Девчонка завопила. Он обернулся, одновременно перехватывая обломок. Черный котяра висел на ней, впиваясь когтями в спину, разрезая её на кровавые лоскуты. Не долго думая долговязый размахнулся и что есть мочи огрел его палкой по хребту. Крякнув словно селезень, тот полетел на пол вместе с девчонкой. Опомнившись, она спихнула его с себя и отползла подальше. Кот зашипел, вывалил глаза, ошалело дёргаясь. Он попытался удрать, но лапы его не слушались и он лишь мотался, словно пьяница, пережравший на день Воцарения. Долговязый схватил кота за шкуру, зашвырнул его в печь и поставил заслон на место. Дикий, срывающийся визг пронзил голову, словно игла. Заслон дрогнул и пошатнулся, но он ударом ноги вернул его на место и подпёр помелом. В избе запахло палёной шерстью. Кот метался внутри, остервенело кидаясь на железную стену. Девчонка зажала уши и выползла на улицу, грохнувшись с порога, будто мешок с землёй. Долговязый держал заслон, опираясь на черенок всем своим весом. Тварь внутри вопила, безумствовала. Вой сменялся бормотанием, скатывался в рык, взлетал до того, что камни начинали дрожать и расползаться, кроша соединявшую их глину, пока в конце концов не перерос в откровенные проклятия. Палёная шерсть смешалась с вонью горящего мяса. Дым заполонил избу и тяжёлыми клубами повалил в открытую дверь. В печи полыхало пламя, будто горнило забили углём. Заслон раскалялся. Тварь захихикала, нервно и прерывисто, истерично веселясь в огне, пока, наконец, не заткнулась совсем. Пламя стихло. Долговязый, зажимавший рот рукой, отпустил помело и откашлялся. Дым развеивался вместе с вонью. Подождав ещё немного, он ухватил покрепче обломок ухвата, замахнулся и всадил его в грудь издохшей ведьмы, попав между рёбер и проткнув её почти насквозь. Палка хрустнула и сломалась. Он отшвырнул обломок и вырвал из пола нож.

      Чугунный заслон с грохотом свалился на доски. Долговязый приготовился, но добивать было некого. Обугленная тушка животного лежала на пышущих жаром углях. Пламя вспыхивало, прыгая на костях, дрожало и исчезало вновь. Долговязый бросил секач в горнило и вытер ладонь об штанину. Изба была похожа на эшафот после добротной казни. Кровь и смерть. Убей или сдохни. В этот раз он оказался сильнее. Долговязый хмыкнул и потёр глаза. Пора было уходить из этого проклятого места.

      Она стояла поодаль и глядела в небо. Серые тучи медленно плыли над макушками елей. Лес окутала бледная пелена дождя. Солнце поднималось всё выше и ночь нехотя скрылась в глубокой чаще. Было холодно. Вновь поднимавшийся ветер пробирал до костей. Она обхватила грудь руками, стараясь плотнее закутаться в грязные обноски, висевшие на острых плечах, словно остатки сухой листвы на поломанном деревце. Человек спрыгнул на землю, подошел и встал рядом. Рана на его груди кровоточила.

      - Ты можешь пойти со мной, если хочешь. - Сказал он, всматриваясь в лес, возвышавшийся над частоколом.

      Она не хотела. Он был ей чужим и, видит бог, она ему не доверяла. Но оставаться здесь она желала ещё меньше. Старуха, годами помыкавшая ей, подчинившая её, больше не сможет помешать. Она не могла вспомнить сколько времени прошло с тех пор, как всё изменилось. Ведь когда-то та была совсем другой, когда-то она была сильной и мудрой. Когда-то она ведала тайны леса и умела многое из того, что обычный люд считает лишь сказками. А потом она сдохла и стала тем, что пожирало детей и наводило ужас. Но ведь её старуха не тронула. Да, она хотела уйти. Всё равно куда, лишь бы подальше от этой избы, подальше от крови и грязи. От мёртвой ведьмы.

      Девчонка кивнула и опустила голову. Долговязый снял куртку и набросил ей на плечи. Она не стала отказываться.

      - Бери что нужно и идём.

      Они вернулись к избе. Он поднял её и подтолкнул внутрь. Девчонка была лёгка, словно ребёнок, только-только отцепившийся от мамкиной юбки. Тощие ноги, обмотанные тряпками, встали на доски и скрылись во мраке за дверью. Она вернулась быстро и сунула ему в руки топор, который он притащил с собой, целый и невредимый. Наверное спрятала, пока старуха затаскивала в избу его самого. Долговязый принял топор, провел пальцем по лезвию. Холодный метал вселял уверенность. Девчонка, вновь исчезнувшая внутри, на этот раз возилась чуть дольше. Он ждал, слушал её шаги, не забывая смотреть по сторонам.

      Она вернулась, свесила ноги с порога и спрыгнула на землю. В руках у неё был большой, перетянутый верёвкой, сверток. Девчонка прижимала его к груди, будто младенца. Из под съехавшей ткани выглядывал кусок растрескавшегося переплёта. Старая ведьмина книга. Что ж, пусть так. Быть может ещё пригодится. Долговязый попросил её подождать, а сам забрался в избу, вытащил из-за печки кочергу и вывалил на пол горящие угли. Циновка занялась почти сразу. Огонь, зародившийся в одно мгновение, расходился по доскам, будто те были выстланы соломой. Огонь, пожирающий изрубленные останки ведьмы и принимающий в свои объятия тело парня, которого он сюда привёл. Он должен о нём позаботится. Негоже воину гнить брошенным и забытым. Пусть в смерти он обретёт то, что заслужил. Пусть он сгорит.

      Изба полыхала, как огромный костёр, сложенный из сухих веток. Соломенная крыша затрещала и провалилась. Пламя вздымалось над стенами, гудело. Дым валил в небо, смешиваясь с тяжёлой серостью осенних туч. Ветер уносил искры и пепел. Черные птицы парили над лесом, опускаясь и вновь взлетая высоко вверх. Девчонка остановилась, дожидаясь пока долговязый нагонит её, но тот не спешил. Среди кольев, окружавших поляну, он насчитал не так много пустующих. Десятки черепов молчаливо глядели на постылый мир. Большие и маленькие, звериные и человечьи. Кости, валялись на земле, скрытые сухими ветками, засыпанные бурой хвоей. В утреннем свете поляна походила на перерытое кладбище. Долговязый вскинул голову старухи и насадил её на кол, подставляя небу закатившиеся глаза. Птицы галдели, хрипло, отрывисто. Почерневшая и обугленная стена покосилась и вслед за ней вся изба завалилась на бок, и рухнула на землю, взметая в небо столб огненных искр. Долговязый бросил на неё последний взгляд, отвернулся и пошел прочь.

      Она ждала его, прислонившись к сухому дереву, прижимая свёрток к груди. Намокшие волосы облепили лицо. Девочка опустила сырые глаза, стараясь скрыть слёзы, выдать их за капли дождя. Куртка была ей велика. Долговязый приблизился и указал топором в чащу.

      - Ты знаешь дорогу?

      Она кивнула, всё ещё не глядя на него.

      - Тогда пошли. Нужно выйти из леса засветло.

      Он попытался отыскать глазами тропинку, но та исчезла. Вытерев глаза рукавом девчонка указала путь и двинулась вперёд, жестом призывая его идти за собой. Было в ней что-то такое, чего он порой не видел даже в матёрых солдатах, прошедших сквозь кровавые дебри войны. Девочка, видевшая больше жестокости, чем палачи в больших городах. Нет, он не жалел её, она вызывала в нём совсем другие чувства. Если внутри его ещё что-то осталось. Она спасла ему жизнь и он был ей должен.

      - Кнут. - Сказал он, отодвигая очередную ветку, придерживая её, что бы та не хлестнула девочку.

      Она посмотрела на него с непониманием и слегка нахмурилась.

      - Так меня зовут.

      Девчонка кивнула. Он пошел дальше, продираясь сквозь лес, обходя палые стволы. Через некоторое время она остановила его. Он обернулся. Девчонка подняла руку и широким жестом обвела пространство вокруг, присев и удержав ладонь над самой землёй. Затем посмотрела долговязому прямо в глаза и указала на себя пальцем. Он кивнул в знак того, что понял. Они пошли дальше. Солнце поднималось всё выше, утро становилось днём, но здесь в валежнике, черными сгустками тьмы, как и всегда, пряталась ночь. Она, поджидала в оврагах и ямах от вырванных с корнем стволов, она таилась под ветвями, у самой земли, смотрела им в след и не отходила далеко. Ночь ждала своего часа.