Извилистые змеи изящных линий золотом стелились повсюду. Я видел Тома Ричардсона лишь однажды и встречу эту запомнил в мельчайших деталях. Тогда наши с ним родители заговорились, я начал бродить по огромному особняку в поисках чего-нибудь интересного. Когда мои ноги занесли меня вглубь здания, уши мои уловили еле слышимые мелодии. Я пошел на звук и вскоре уже стоял перед огромными створчатыми дверями, откуда и лились те самые мелодии. Моим глазам предстал огромный белоснежный зал с мраморным полом, по которому ползли золотые линейные фрески, всюду были окна от пола и до потолка, отовсюду помещение затоплял солнечный свет. Прикрывая рукой глаза, я уставился туда. В самом конце, за белым фортепиано, сидел паренек с золотистыми волосами. Он играл нечто необыкновенное, что-то неземное, я сам увлекался музыкой и мог сыграть на синтезаторе любую мелодию, но подобное соприкоснулось со мной впервые. Медленно, осторожно я двинулся к музыканту, весь дрожа от звуков, срывающихся из-под его виртуозных пальцев. Наконец я приблизился. О, как прекрасен был этот парень! Его лицо было изящно, длинные кудри, ниспадая на костлявые плечи, отдавали золотом. Белая распахнутая рубашка придавала фигуре парня еще большую элегантность. Руки его носились по клавиатуре, яростно выбивая звуки, которые не мог произвести земной инструмент. Глаза парня были закрыты, мне показалось это очень странным, и он улыбался...Знаете, не такой глупой улыбкой на все лицо, а легким скривлением бледных губ, он улыбался как мудрец или блаженный, смотря куда-то в свой мир и имея что-то своё, никому не доступное. Еще тогда, когда я с родителями только вошел в этот дом, еще тогда мне показалось странным, что предки этого парня не знакомят меня с ним, как делали все остальные родители, имеющие сыновей моего возраста. Вообще все в этом особняке мне казалось немного странным, слегка натянутым, чуть-чуть напряженным. Но я понял, что сейчас рядом со мной творит невозможное Том, ведь я видел в гостинной его фотографии, их было так много. Спохватившись, что, увидя меня, Том может сильно перепугаться, я стал медленно отходить назад, боясь заговорить с этим гением. Еще долго тело мое находилось возле створчатых дверей в этом бело-золотом зале. Ведь сознание мое было давно уже не на Земле. Руки парня не прекращали носиться по инструменту, создавая все новые и новые мелодии, затягивая все вокруг в неповторяющуюся и в удивительно похожую в своем совершенстве музыку. Мне не верилось, что в таком возрасте можно создавать такое, мне вообще не верилось, что такая музыка существует. Том играл только на высоких нотах, не трогая левую часть фортепиано, где были расположены клавиши, таившие низкие и тягучие звуки. Нет. Душа Тома, а теперь и моя, парили на высоких и нежных звуках, резко вздымающихся в небеса и также резко падающих оттуда. Вскоре мой мобильник завибрировал и я понял, что родители уже начали искать меня.
Дома, лежа в темноте, я все никак не мог заснуть, в голове постоянно стояла сцена завтрашнего нашего с Томом знакомства. Ведь уже утром я собирался пойти вновь в дом к Ричардсонам и на этот раз не скрывать своего присутствия.
Все были в чёрном, сегодня выдался такой же чудесный солнечный день, как и вчера. Природа пела, по полю, играя травой, дул ветер. Утром раздался телефонный звонок. Мать взяла трубку. "Томми... умер" - сказала она. Томми умер. Мне было очень грустно. Лишь потом, когда многие двинулись в особняк, я узнал, что Том был болен неизвестной болезнью, которая сокращала его жизнь с самого рождения. Он умер ночью, говорят, паренек постоянно играл в том зале, сочинял там свою музыку, множество творческих людей побывало в этом зале, желая сплести свою карьеру с этим дарованием. Но он всем отказывал, потому что знал свою судьбу, а ее знали действительно немногие. Тайну эту раскрыли лишь этим днем, похоронив Тома. Здесь собрались и вправду очень многие, женщины успокаивали заплаканную и пронзенную горем мать Томми, мужчины смотрели в окна, кто куря сигары, кто просто сидя в креслах. Парней, кроме меня, здесь не было. Девушек тоже. Теперь все вокруг успокоилось, исчезла напряженность, все расслабилось. Тут царил покой, навеянный костлявой рукой смерти. Я незаметно ускользнул туда, где были все мои мысли. Через коридоры, через лестницы, на второй этаж, в обитель гения, в поднебесную келью. Все тот же зал с золотыми линиями на белом мраморе пола. Я сел за то самое фортепиано, да, я посмел это сделать. На крышке лежала толстая нотная тетрадь, которую я прежде не заметил, или её тогда здесь не было. В ней была найдена, кажется, та самая композиция, а их здесь было очень много, творений гения, но я хотел сыграть именно эту. Она была на самых последних страницах, наверное, самая последняя. Все чисто написано, изящно и элегантно, как и сам Том. Медленная проба, потихоньку, быстрее, быстрее, вспоминая вчерашний темп самого автора. И мне было страшно быть застуканным, ведь наверняка меня за это по головке не погладят, но я играл, играл. Эта композиция называлась "Танец под солнечным дождём". Мои пальцы бегали по клавишам и я не заметил, как створчатые двери раскрылись и в зал вбежала мать Тома, а за ней и все остальные, Но они остановились, так и не явив мне своего прихода. Мне никогда не играть так, как тот золотоволосый гений, но сейчас я играл точь-в-точь как он. За спиной ощущалось чье-то еле уловимое дыхание, а на руках я чувствовал чьи-то еще руки. Было страшно, мне было невдомек, что зал уже заполнен немыми зрителями. Неземные звуки продолжали струиться из земного инструмента. Игра было долгой, и все слушали её, утопая в наслаждении. Наконец я доиграл до конца, я услышал конец. И, переворачивая очередную страницу, глазам моим предстало новое произведение, написанное другими чернилами и слегка подрагивающим почерком. Это было нечто совершенно иное, и в глубине сознания я осознавал, что сия мелодия, вероятно, написана Томом перед самой смертью, ведь умер он в два часа ночи, а ушел я от него вечером. Композиция эта была написана после моего ухода, теплое дыхание сзади, руки сами носятся по клавиатуре. Я рыдал, слёзы мои капали на клавиши. Произведение называлось "Незнакомцу, приходящему и уходящему тихо. Другу".