Дорофей Никифорович жил один и затеял ремонт, вероятно, со скуки. Еще никогда раньше Дорофей Никифорович так ощутительно не чувствовал время, которое привычно укорачивалось для него делами, то есть несамостоятельными занятиями, совершаемыми даже больше и по привычке, чем по принуждению. Каждое утро его постигали занятия обыденных забот работы, которые и не позволяли оглянуться ему и решить, что рассвет и закат разделяет вопрос, которому он теперь никак не мог придать внятную форму, но который обнаружился, как только его по новым правилам ревизионная комиссия отправила догуливать неиспользованный отпуск. Дорофей Никифорович понял этот вопрос, хотя и не нашел иного способа выразить его, как только спросить себя, чем ему лично предстоит заняться сегодня. Жизнь и решения, от которых он сбежал, посвятив себя исписыванию толстых гроссбухов с желтыми масляными страницами, настигала Дорофея Никифоровича, свобода отпуска обернулась для него своеобразной стороной. В момент, как завершилась заученная и многажды повторенная часть утра, не требовавшая сомнений, то есть приведение себя в порядок и завтрак, он встал как бы перед бескрайним простором времени. Все, что он хотел бы сделать многие годы, но откладывал по занятости, ему перехотелось делать, как только он ощутил, что каждое дело будет камнем, брошенным в пугающие воды времени, и исчезнет в них, прежде, чем закончится день. Рабочие дела, которые успокаивали его своим вечным присутствием, теперь исчезли и Дорофей Никифорович увидел, что долгие годы он обманывался, время было ничем необузданным и бескрайним течением, не только не ограниченным ходом его забот, но поглотившим их еще, пожалуй, и до того, как они были начаты. Границы рабочих дел исчезли и простор бесконечности предстал перед Дорофеем Никифоровичем и родил в нем страх. Конечно, Дорофей Никифорович не был достаточно умен, чтобы спрятаться за своим умом перед этим откровением, заслониться от видения занятными размышлениями, не был он и впечатлителен, чтобы чувства могли спасти его, эмоции могли бы помочь, говорят, так в человеческой среде рождаются творческие натуры, смысл занятий которых состоит в том, чтобы совершить ту же подмену, к которой склонна первая категория, интеллектуалы спасаются от видения рефлексией, а поэты стихами. Заурядность Дорофея Никифоровича сгубила его, не оставив возможности избежать своей участи, это была первая причина его гибели, а вторая, как постановила комиссия, состояла в том, что Дорофей Никифорович обладал некоторым талантом тайнозрителя и сам, хотя и неосознанно, подготовил катастрофу, заперши себя в панцире спасительной рутины. Так ему было легче жить, обычный ветерок абсурда с пределов человеческих представлений, который не тревожит и даже позволяет оставаться нормальным среднему человеку, был Дорофею Никифоровичу непереносим по предрасположенности его личности, а потому когда его душа трепетала перед напором вдруг подувшего на нее урагана, Дорофей Никифорович разом переродился. Еще целых полдня оставшаяся от него оболочка, повторявшая все его очертания, как кокон есть изнутри слепок залегшей в нем личинки, то есть любой непосвященный, хотя бы и врач, признал бы ее самим Дорофеем Никифоровичем, громила дом, но все ее действия уже были автоматическими, и это уже был не ремонт, так как сам Дорофей Никифорович, вернее, маг, обнаружил, что желтые листки газет, на которые были наклеены обои, вовсе и не газеты, а занятная магическая криптограмма и лихорадочно и жадно перечитывал открывшуюся тайнопись.