Рано утром принцесса вскакивала с постели, терпеливо отдавалась настырным фрейлинам, взбивавщим ее волосы и натягивающим юбки и кринолины, выглядывая в окно,вниз, в сад, где Лейбниц обычно неторопливо прохаживался под руку с ее матерью, или же прогуливался один - одетый, как всегда безукоризненно, в пышном черном парике. Она представляла его забавный крючковатый нос, серые глаза, туманившиеся, когда он погружался в раздумья, его мягкий, обходительный голос, когда он, очнувшись от раздумий начинал что-нибудь рассказывать.Сегодня он был один. Не один, поправила она себя, усмехнувшись,- опять с Ним... Она ревновала его и к Богу; больше, чем к своей матери - Богу не прекрасно-мученическому, с кудрями ниспадающих на плечи окровавленных волос и с терновым венцом на челе - а к Богу-задаче, которую он решал день и ночь,как другие математики пытаются разгадать теорему Ферма, ощущая бесплодность их усилий, но как заядлые картежники, надеясь на выигрыш и зависть собратьев...Отодравшись наконец от фрейлин она вприпрыжку сбежала по лестнице, пухленькая, по подростковому угловатая, повторяя про себя в такт своим каблучкам : "Я люблю тебя, я люблю тебя"...и быстро вышла в сад, направляясь к нему, ожидая момента, когда он услышит ее торопливые шаги, повернется к ней со своей обычной полуулыбкой и их взгляды встретятся.
Он как всегда церемонно поцеловал слегка трепетавшую руку. София Шарлотта взяла его под руку, и они пошли по дорожке. Cадовники заботливо подстригали деревья сада, раскинутого вокруг дворца по желанию матери, герцогини Софии Палатинской; чуть вдалеке конюхи запрягали лошадей в карету для прогулки; несколько борзых торопливо лакали воду из фонтана.
Первыми ее словами, как всегда были: "Какие новости, дорогой учитель?"...он начинал рассказывать своим мягким голосом, и Софию мгновенно накрывало теплой волной счастья. Той самой волной, которая накрывала ее звездной теплой ночью на крыше дворца, когда он усаживал ее, семилетнюю, на стульчик перед телескопом, привезенным недавно из Лондона и она, боязливо скосясь на стоящую рядом, с благосклонной улыбкой на лице, мать, заглядывала в окуляр и вдруг начинала радостно хохотать, разглядывая желтые кратеры на Луне.... Нет ничего счастливее смеха ребенка, которому показывают или обьясняют что-либо новое и интересное. Лейбниц передвигал телескоп, и вот сейчас она видела оранжевый гигантский бок Юпитера, он передвигал еще - и загорались сияющие кольца Сатурна.... Той волной счастья, когда Леибниц представил ей торжественно-многозначительного амстердамца Левенгука, когда она визжала от удивления и удовольствия, разглядывая в микроскоп десятки лохматых многоножек суетливо перебиравших лапками в капле воды на стеклышке. Амстердамский гость поменял стекло, и ее вгляд погрузился в зеленую гармонию растительных клеток; обилие новых неведанных красок и форм переполняли ее и делаи счастливой...Та теплая волна, когда она он и ее мать испытывали привезенную из того же Амстердама камеру-обскуру для рисования - дрожа от страха, она влезла в темный ящик, в одной стене которого светилась щель, села на стульчик и свинцовым карандашом стала обводить на листе бумаги, прикрепленной к противоположной стене радужные контуры матери, сидевшей в кресле в тени под деревом. Ощущение счастья,когда она стояла перед часами, привезенными господином Гюйгенсом и торжественно повешенными Учителем на стену в библиотеке, следя глазами за раскачиваниями маятника и слыша их размеренный бой... она любила его, любила всегда, с тех пор как себя помнила.
Гравий хрустел под их каблуками.
Ваше Высочество не забыли, поинтерсовался Лейбниц, что через две недели состоится Ваша свадьба с герцогом Фредериком? Она поежилась - вспоминать не хотелось, настолько ей это было неинтересно. Она встретилась со своим будущим мужем, прыщавым тощим молодым человеком 3 года назад, когда ей быле еще 13, и сразу забыла о нем после его отьезда... Ганноверское княжество - бедный, но приличный питомник, поставлявший здоровых и румяных принцев и принцесс во все аристократические дома Европы для размножения; эти браки служили цементом, без которого континент свалился бы в бездну раздоров и войн, и ее учитель был одним из немногих, державших в своей голове всю бесконечно запутанную паутину международных связей, претензий, монарших дружб, тяжб и неприязней. Отец желал, чтобы он написал историю их династии, начиная с Карла Великого - но, занимаясь множеством разных вещей Лейбниц все тянул и тянул с этой книгой.
У меня есть для вас, сударыня, что то новенькое - вдруг сказал он, и ее сердце затрепетало. Оно у меня в библиотеке, -продолжал он, и если Вам интересно...Она потянула его за руку и они быстрыми шагами пошли назад, в направлении дома. Запах книг в кожаных переплетах, запах деревянных панелей и полированной мебели, и вот эта сверкающая медью кнопками и зубчатыми колесиками коробочка, с рукояткой в середине - она знала что это..."Покрутите вот эти колесики и введите восьмизначное число сюда" - с чувством сдержанной гордости говорил он. - "Потом с помощью нижних колесиков введите число, которое вы бы хотели прибавить к первому и крутните ручку...Вот результат, можете проверить и пересчитать на листе бумаги. " Они написали несколько примеров сложения, вычитания, умножения и делания и оба радовались и хлопали в ладоши когда цифирки на машинке совпадали с написанным на бумаге результатом. Наигравшись вволю они уселись в кресла вокруг стола, возбужденно глядя на машинку. Лейбниц набил длинную трубку, она тоже затянулась и закашлялась. "Как назовем ее"- спросил учитель. "Универсальный калькулятор!" выпалила принцесса и оба радостно захохотали.
Хоть думать о свадьбе и не хотелось, все в ганноверском дворце было подчинено этому надвигающемуся событию. Воинственные пруссаки, как всегда, завязли в долгах, но даже при этом всем в Европе приходилось с ними считаться. Дворец перекрашивался и отмывался для торжеств, закупались у крестьян куры, овцы и поросята для пиров, готовился караван экипажей в Берлин на свадьбу. Она настояла чтобы Учитель ехал с ней в одной карете, набила саквояжи книгами Аристотеля, Платона, Плутарха, и трясясь на ухабах в табачном дыму засыпала под его голос, читающий жизнеописания римских цезарей. Она любила его. Она любила его всегда.
Свадьба была пышной; спустя две недели мать с Лейбницем вернулись в Ганновер и она взвыла от тоски среди этих пруссаков, обстоятельных одинаковых и глуповатых как поленья в связке у дышащей жаром печки. Она писала ему почти каждый день, ин отвечал так же часто, обстоятельно рассказывая о своих новых идеях, переписке с Гюйгенсом, Кларком о концепции пространства и времени; о осточертевшей ему сваре с Ньютоном за перевенство открытия дифференциалов. Она знала, что Сэра Исаака в переписке с Учителем лучше не упоминать...Загадочный, мрачный с глазами, ввалившимися от бессонных ночей проведенных за алхимическими опытами, англичанин становился самой популярной в Европе фигурой, и это вызывало его ревность, хотя внутреннее благородство не позволяло ему ввязываться в открытую конфронтацию, чего так страстно желала свора околонаучных псов, питающихся подобными скандалами.
Ее первый сын умер, не прожив и полгода; беременная вторым ребенком, она вернулась из грязного и шумного Берлина домой. Они втроем гуляли по засыпанному ранним снегом саду. Лейбниц рассказывал о последних новостях из Лондона, о том что их кузен Джеймс навострил против себя всех местных пуритан своими попытками возродить ненавистный англичанам католицизм; что править страной осталось ему недолго; и что англичане, признав ее, Софию своей королевой, убьют сразу двух зайцев - сохранят свой протестантизм и лояльность к дому Стюартов, к которому она тоже принадлежала. Сидели в его библиотеке и он читал им выдержки из своей монографии о ганноверской династии, которую он обещал ее отцу и так и не закончил.
Родила она легко, и ребенок был здоров. Муж хотел видеть наследника, звал в Берлин и весной она уехала. Ребенок подрастал. Берлинский двор воевал и веселился, София Шарлотта отчаянно тосковала и звала Лейбница к себе. Она понимала свою мать - видимо та испытывала такое же ощущение, когда он был далеко - будто выкачали весь воздух и становилось трудно дышать....Он приезжал иногда - она бросалась к карете, подавая руки ему, уже стареющему, опирающемуся на трость и помогая спуститься по ступеньке - но делал это все реже и реже. Она убедила мужа, что всякое государство с претензиями на величие должно иметь свою академию наук, и Лейбниц, назначенный главой, появился на открытии но вскоре снова уехал.
Тогда она вернулась в Ганновер.
Монада? Не слишком это печально, спрашивала она, сидя с ним на скамье в саду, ежась от вечернего ноябрьского холода - Коробочка без окон и дверей, в которую заключена душа? Помните, Учитель, как Вы с мамой засунули меня в эту темную камеру-обскуру, но там хоть была щелочка и оттуда бил радужный свет?...И Вы утверждаете, что если бедная крестьянская девушка любит своего парня-пастуха, они сидят в таких непроницаемых коробочках и Бог показывает им одновременно театральное действо их любви и счастья?...
Он сидел, отвернувшись и задумавшись, опершись на трость. Возможно, мы можем использовать не такую грустную аллегорию, моя королева. Представьте себе ревущий океанский прибой, или грозу, но если Вы вдумаетесь в суть вещей, вы поймете, что весь этот рев и шум всего -навсего суммарный звук падающих капель воды, которым совершенно нет надобности знать друг о друге. Или клавиши вашего клавикорда, которым ничего неизвестно о своих соседях, но в конце концов умелая рука коснется их и сыграет прекрасную мелодию...
Она придвинулась к нему близко и уткнулась носом ему в плечо. Я люблю тебя Готтфрид, прошептала она. Люблю и всегда буду любить...Он не повернулся, но легкая улыбка коснулась его губ. - Возможно, кто -то в конце концов сыграет и эту мелодию, дочь моя...
Она взяла его под руку и они побрели к дому. Становилось ветрено и холодно.
София возвратилась в Берлин, но во время рождественских карнавалов подхватила кашель и слегла. Таяла она на глазах, и несмотря на все усилия врачей, умерла через четыре дня.
...Сгорбленный старик, опирающийся на трость и высокая старуха в черном шли к скамейке в саду. Опустившись на нее, она вынула сложенный листок бумаги и прочитала:"Мои дорогие, не волнуйтесь за меня и не грустите обо мне...Я наконец отправляюсь туда, где мое любопытство наконец будет удовлетворено, и я узнаю те вещи, которые даже мой Лейбниц не смог мне обьяснить - вселенную, бесконечность, вечную любовь или вечную пустоту...ну а что касается моего мужа, мои похороны предоставят ему прекрасную возможность для очередного помпезного и роскошного действа!..."
Лейбниц заплакал. Мать, вдовствующая герцогиня, вынула кружевной платок, обмакнула свои красные глаза и передала ему. Зимний холодный дождь состоял из капель-монад. Звуки капель сливались в шорох дождя, падающего на землю, собирающегося в лужи, играющего печальную симфонию возвращения к своему создателю, дирижеру и единственому слушателю.