Иней : другие произведения.

Цепные псы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Книга вынесена за рамки цикла. В свое время подверглась редакции и получила название Белый пепел снегов, с которого и начинается история. А Псы остаются легендой этого мира. Текст выложен не до конца.
Карта Махагавы [автор Senta]
  Рассыпались горошком по избе слова старого безотказного заговора, шуршали сухими травами в полотняных мешочках, курились терпким дымком над железной жаровней, густой тенью копились по углам и под низким потолком.
  - Подвернуло мне удачу тебя найти, - бормотал знахарь, накладывая припарки, присыпая раны пахучими порошками, густо накладывая на них мази и сопровождая все это соответствующим шептанием:
  
  Бегут ручьи алые,
  Алые, соленые,
  С ручьями теми жизнь течет прочь,
  Живая вода в мертвую воротится,
  Тело молодое, крепкое
  В долгую дорогу собирается.
  А дорога та дальняя,
  Дальняя да невозвратная.
  На той дороге брошу я
  Травку малую, неприметную,
  Неприметную, да полезную.
  Ты прорастай, моя травка,
  Корешки пускай - пораспускай,
  Ручьи алые, соленые
  Останавливай.
  
  На полу, на собольих шкурах, кое-где поеденных зловредной молью, бездвижно лежал тот, кого знахарь пытался к жизни вернуть - парень, сильно порубленный, покрытый многими ранами, одни из которых уже затянулись коркой, другие сочились бурой сукровицей, а иные все еще кровоточили чистой кровью.
  - До чего ж упрямец-то, доколе возиться с тобой? Я тебя с того свету тащу, отчего противишься? За кем уйти хочешь? Молодой ведь... - сокрушался знахарь, а сам все по сторонам оглядывался, будто смотрел за ним кто из темных углов да из-за печной заслонки.
  Имени излечаемого знахарь не знал и звал его просто "парень" или "чужак". Минуло три дня, как он появился в его доме, и за эти три дня лишь единожды открыл глаза, когда Вяжгир - так звали знахаря - извлекал наконечник стрелы из его бедра. Вытащив наконечник, он тщательно обмыл рану настойкой ирного корня в вине, потом не менее тщательно обмыл и сам наконечник, завернул его в тряпицу и бережно упрятал за притолоку.
  Какой из себя был знахарь? Да обыкновенный, хотя и не совсем. Росту в нем не хватало да силы было маловато, потому для работы в поле - будь то ратном или хлебном - он не годился. Сызмальства имел увечье - лицо и руки ему огнем опалило так, что смотреть страшно, ноги ходили плохо, а кормиться-то надо. Вот и подался он в ученье, лечил теперь хворых и о себе заботился сам. Многие, кого обделила судьба, так делали, потому среди знахарей и колдунов попадались на каждом шагу хромые, слепые да горбатые. Другое дело эрили и ведуны, но ведь про них и разговор другой.
  Так и ходил знахарь за больным с утра до глубокого вечера, а начала за окном зимняя темень сгущаться - оставил его да принялся кружить по избе, творя защитные заклинания, и делал это намного усерднее, чем вчера, и несравнимо, как делал это обычно. Мечась по комнате, четками перебирал слова-обереги, бросал под ноги листья осины, и длинная его тень металась по избе вместе с ним.
  Раздался негромкий стук в дверь. Знахарь вздрогнул и еще быстрее зашептал заветные слова. Стук повторился, а следом за ним прозвучал приглушенный голос:
  - Отворяй, Вяжгир! Это я.
  - Кто? - спрашивает знахарь, припав ухом к двери, а сам на окна поглядывает.
  - Ян, - был ответ.
  - Ян еще по осени сгинул. Чем докажешь?
  За дверью воцарилось молчание. Знахарь на цыпочках отошел и быстрыми бесшумными движениями стал развешивать над косяком сухие гроздья рябины - охрану от чужих чар, - когда услыхал:
  - Я вернулся, Вяжгир, отворяй, а не то отведаешь моего кулака! Я уже закоченел весь.
  Знахарь усмехнулся и отодвинул засов, на котором были вырезаны Охранные Руны.
  В избу ввалился весь залепленный снегом высокий человек.
  - Ты что это удумал, колдун? Не пускать меня? - из воротника тулупа появилось молодое безусое лицо, на котором гневно сверкали синие глаза. Над левой бровью виднелся свежий глубокий шрам. - Ты знаешь, какой нынче холод? Птицы на лету мерзнут!
  - Ну-ну, стало быть, великий холод, раз ты не боишься дерзить мне, Ян Серебряк, - усмехнулся знахарь, за усмешкой скрывая радость, что молодой Сокол вернулся живым. Худым, измученным, страшным, но живым. Ян сразу поостыл, чувствуя, за какую черту переступать нельзя. Знахарь-то был много ниже его ростом, однако же чаще всего казалось, что это он, Ян, смотрит на него снизу вверх. Добавить сюда неприглядный, если не сказать уродливый, облик да тайные колдовские знания, станет понятно, почему Ян сразу пошел на попятную и сделался кротким, как ягненок.
  - Давно вернулся? - спросил знахарь.
  - Вчерашней ночью, - ответил Ян и тут увидел чужака.
  - А это еще кто у тебя? - шагнул он к нему и наклонился.
  Парень лежал без движения, и только по тому, как подымалась и опускалась грудь, можно было понять, что он еще живой, да и то лишь внимательно приглядевшись.
  - Сам не знаю, - отозвался знахарь, занавешивая маленькие оконца вытертыми куничьими шкурами, тоже немилосердно поеденными молью. - Третьего дня нашел его в лесу у крутояра. Думал - мертвый, бросить хотел, потом гляжу - живой еще. Вот и приволок сюда.
  - Не голого же ты его приволок, - сказал Ян. - Одёжа-то где?
  - Да вон, под лавкой валяется, - кивнул знахарь. - Я ее сжечь собирался.
  - Погоди жечь. Поглядеть надо.
  Ян достал из-под лавки то, что некогда было одеждой, а сейчас превратилось в кучу дурно пахнущего тряпья.
  Меховая куртка была изрублена на куски, целым только ворот остался, рубаха - Ян даже развернуть ее не смог, до того она пропиталась кровью, а потом засохла. Штаны из шкуры выдры были поцелее, если не считать трех поперечных разрезов на правой штанине и дырки от стрелы на левой.
  - По этой одежде много не определишь, - покачал головой Ян. - Кроме того разве, что этот чужак с кем-то сильно не поладил. Оружие при нем было? Иль кармак? - Ян подсел к раненому и принялся внимательно его разглядывать.
  - Не глупи, Ян Серебряк, - ответствовал ему знахарь. - Будь у него волосы кармаком стянуты, я бы уже давно знал, кто он и откуда, по родовым печатям-то.
  - Верно, для того и носим, - кивнул Ян. - Однако я замечаю, что ты все по окнам смотришь и будто прислушиваешься к чему. Ждешь кого?
  - Жду, - подтвердил знахарь. - Но предугадываю, что тот, кого я не жду, придет раньше.
  - Брось загадками-то говорить, - тряхнул русыми космами Ян, но тревога быстро передалась и ему.
  - Скоро поймешь. Слушай.
  Ян притих.
  Сначала он слышал лишь, как гудит огонь в очаге, потрескивает зажженная лучина да мышь скребется в подполе. А потом вдруг снаружи, за дверью, заскрипел снег под чьими-то шагами, и сразу под окном так - скрип, скрип... скрип... скрип-скрип...
  Яну стало страшно. Какие такие силы по ночам призывает колдун к своему дому? Что за гостей принимает он невидимо для других? И что грозит простому человеку, невольно пересекшему их запретные пути?
  Но знахарь, похоже, обеспокоился не меньше Яна. Он вновь закружил по избе, изгибаясь, ударяя в ладоши, шепча бессвязные, непонятные постороннему уху слова и бросая в жаровню всякие травы, отчего к потолку пополз сизый дым.
  А под окном раздался не то грустный смех, не то плач - тонкий такой, жалобный, - а потом женский голос позвал тоскливо:
  - Ингерд!.. Поди сюда, Ингерд!..
  И что при этом приключилось с раненым, который безвольно лежал на собольих шкурах! Он дернулся так, будто ему в сердце вонзили нож по самую рукоять, дернулся раз, другой и третий, заскрежетал зубами, захрипел, посинел весь.
  А снаружи снег все скрипит, и будто брошенное дитя плачет, и разные голоса все зовут:
  - Ингерд!.. Поди сюда!.. Покинь этот дом, ступай с нами!..
  Ян от ужаса побелел, волосы на затылке зашевелились, а знахарь по избе все кружит, и раненый не в себе мечется, скрюченными пальцами шкуры рвет, будто встать пытается, да сил не хватает. Те раны, что подзаживать начали, пооткрывались, и кровь - густая, ало-синяя - хлынула из них.
  - Держи его, - велел знахарь Яну. - Крепко держи!
  Тот навалился на больного и едва совладал с ним, до того больной оказался здоровей здорового, будто демон в него вселился. Ян боролся с ним, весь перемазался его кровью, но сумел-таки прижать буйного к полу, чтобы тот не убил себя и его, Яна, заодно.
  А сквозь стены, из-под половиц, через земляную крышу сочилась песнь, заунывная, тоскливая, сердце на куски рвущая. И слова-то знакомые, но такой призыв могучий шел от них, что ноги, руки, все тело - головы не слушаясь, идти хотели, безо всякого удержу.
  И так продолжалось до той поры, пока ночь на день не повернула. Ухнул в чаще три раза филин, плач за окном утих, заскрипел снег под удаляющимися шагами, и окровавленное тело под руками Яна разом обмякло.
  Страх отпустил Яна столь же внезапно, как и накатил, только дрожь в ладонях осталась. Знахарь как стоял с веткой тиса, которую собирался сунуть в жаровню, так и повалился на лавку, точно колос под серпом.
  - Кто это? - слегка заикаясь, тихо спросил Ян, словно боялся, что его услышат с улицы. - Бёрквы?! Но почему ты не впустил их, колдун? Ведь они же за ним пришли! - он ткнул пальцем в сторону полумертвого чужака. - Ты же... ты их добычи лишил! Теперь они обязательно отомстят тебе и мне вместе с тобой!
  - Нет, Сокол, это не духи смерти, - отозвался знахарь, с трудом поднимаясь, чтобы снять охранительные заклятья. - Уж их-то вой мне доводилось не единожды слышать, отличу. Не всяк из моей избушки уходил своими-то ногами, - добавил тихо.
  - Но тогда кто же это?..
  Вяжгир принялся рассказывать:
  - Уже теперь четыре дня тому назад, в полдень, пошел я к дальнему роднику, чтоб воды набрать перед пургой. Иду, значит, свое думаю да вот гляжу - вороны вьются над деревьями, что у крутояра. Ну вьются и вьются, мне-то что? Родничок-то расчистил, воды набрал, уже обратно повернул, а шагу ступить не могу! Будто держит кто, за полу назад тянет. Осерчал я, ногой в сердцах топнул, воду-то и пролил. Забыл, что не след от явного знака отмахиваться, вот наказанье и не задержалось, сразу подоспело.
  Знахарь снял охранительные заклятья и немедля взялся врачевать больного, которому совсем худо сделалось. Кровь вытекала из открывшихся ран и подплывала под него, дыхание еле теплилось. Знахарь положил ему под голову ветку падуба, прочел заговор для покоя и сна, налил в кружку отвар коры шепчущего дерева.
  - Подержи ему голову.
  Ян послушно приподнял голову чужака, и Вяжгир влил тому в рот горькое снадобье.
  - Вот и нашел я его на берегу крутояра, - продолжил он прерванный рассказ. - Лежит, уже снегом наполовину занесло, а вокруг лисы рыщут да вороны грают. Думал, мертвый, бросить хотел. Потом пригляделся - живой, пришлось забрать. Где на себе нес, где волоком тащил. Насилу дотащил. Лечить стал. Думал: помрет, так помрет, выправится - хорошо. Две ночи от него не отходил, а он лежит, не шевелится, будто все равно ему, жить иль помереть. Слушай, Ян, - сказал вдруг знахарь, - поди-ка ты умойся. Глядеть на тебя невмоготу.
  Ян не видел сам себя, увидел бы - не узнал. Весь в крови, будто зверя свежевал.
  Помылся он, знахарь достал из сундука меховое одеяло, переложили они на него раненого, а шкуру, пропитанную кровью, свернули и засунули под лавку, чтоб потом почистить снегом.
  - А ночью третьего дня пришли за ним. Мне-то и невдомек, защитой дом обнес некрепкой, обычной, а они-то как заголосят под окном, как завоют слезно, с причитанием. Я прилег было - устал накануне, - а тут вскочил, а они уже в дверь стучат, ломятся. Начал я заклятья творить, а про себя думаю: ну все, смерть моя пришла. Гляжу, чужак-то дергается, точно в него горящей головней тычут. Тут уж я не на шутку перепугался, кого, думаю, в дом приволок? А сам все заговоры читаю, со страху даже те вспомнил, какие еще в детстве слыхал. А как филин ухнул, так все успокоилось.
  - Да ведь бёрквы это, колдун! - тихо воскликнул Ян. - С кем ты тягаешься?!
  - Нет, не бёрквы, - твердо возразил знахарь. - Бёрквы следов на снегу не оставляют. Я по утру вышел - вокруг моей избушки все истоптано и следы в лес тянутся. Да и домовой помалкивал, затаился где-то со страху. Нет, не бёрквы то были. Они теперь в третий раз придут и либо выманят его, уж не знаю, зачем он им понадобился, либо уберутся насовсем. Но теперь-то мне имя его известно, попробую составить на него заговор-оберег.
  Ян вдруг сообразил, что ему самое время уходить отсюда подобру-поздорову, и сказал как можно беспечнее:
  - Ну, мне пора, светает уже, и так задержался. Я к тебе завтра загляну.
  Знахарь выпрямился от жаровни, из которой гусиным крылышком выгребал пепел, и поглядел парню в глаза. Опять Ян почувствовал себя ниже ростом, и ему стало нехорошо.
  - Бежишь, Ян Серебряк? - прямо спросил знахарь. - Боишься?
  - С чего ты взял? - нахмурился Ян. - Я же ничем не помогу тебе.
  - Может, твоя помощь и не пригодится, но буде она понадобится, ты не откажешь мне.
  - И что я должен делать?
  - То же, что и сегодня: держать его, чтоб не убежал.
  Ян понял, что попался. Уйти, поссорившись с колдуном, нельзя: он может наслать порчу на него и на весь его род. Но и остаться здесь, чтобы еще раз услышать жуткое пение под окнами, тоже было равносильно порче. Правду говорят люди: водишь дружбу с колдунами - жди беды. Ян забыл об этом и вот поплатился.
  Угрюмый, он сел в угол так, чтобы видеть и знахаря, и раненого чужака. "Вот ведь какая несправедливость, - думал Ян, - я сильнее колдуна, здоровее, а победить его не могу. Да чтоб меня, если с ним тягаться буду!"
  - Чего набычился? - спросил его Вяжгир. - Чего в угол забился? Сам на себя страху напустил, аюл.
  "Аюл" означало "недоросток", "подуруша", но Ян не обиделся. Много лет тому назад, когда был еще босоногим мальчишкой, он тайком от отца пробовал обращаться в сокола, что умел каждый воин его клана. Разумеется, эти несвоевременные попытки не преминули отозваться бедой: как-то раз взлетел, но сил не хватило поймать ветер, и он, ломая хрупкие крылья, упал в лес, прямо к ветхой избушке знахаря. И вот когда Вяжгир нашел его у своих дверей молодым соколенком, обернул обратно в человека и лечил, то не раз баловал этим словцом, Ян привык. С тех пор Сокол частенько захаживал к нему в избушку, крытую дерном, на котором каждую весну распускались желтые цветки мать-и-мачехи. Но еще ни разу не случалось так, чтобы нельзя было уйти, если ему того хотелось.
  - Хватит тебе дрожать, - сказал знахарь, гася лучину - наступало утро. - Силком не держу, да, боюсь, один не справлюсь. Подбрось-ка лучше поленьев в печь и раздуй хорошенько, не то замерзнем.
  Знахарь еще раз осмотрел все раны болящего, что-то пошептал ему в темя, потом укрыл потеплее одеялом и сам улегся на лавку.
  - Устал я нынче, - пробормотал он. - Посплю. И тебе советую.
  Но Ян нипочем не хотел спать, он думал о том, как бы ему сбежать, но придумать не мог. Да, теперь он мог оборачиваться соколом, но сокол-то в клетке! Силой не прорвешься, так ведь и нету сил у него, все в Горах оставил, откуда возвратился накануне едва живой. Ушел по желтой листве, а вернулся - становище уже сугробы укрыли...
  Ян не помнил, сколько дней был в пути. Пока по скалам да кручам карабкался, всякий счет времени потерял. Все ноги сбил, исхудал, щетиной зарос, почти ослеп от яркого солнца и каждую минуту ждал, что накажут его бёрквы за неслыханную дерзость - шутка ли, посягнул на территорию запретную, духов обиталище! Но все равно шел. Глядел на заснеженную вершину Каравеха, далеко в облака уходящую, и мысленно говорил с ним. Каравех был хозяином гор, в его ущельях и обитали бёрквы - крылатые духи смерти, Ян каждое новое утро просил у них позволения пройти еще столько, сколько мог пройти, но чтоб душу его не трогали, не упокоили бы раньше отмеченного срока. Страх брал за горло, но разве мог Ян отступиться?
  Его народ как никогда был близок к гибели, не имели сил Соколы устоять против жадных до чужого добра соседей - Стигвичей да Годархов, а уж если Торвалы на их сторону перекинутся - тогда нипочем не выдержать Соколам натиска. Долго думали готтары - старейшины и порешили так: искать Соколам другую землю, где не будет места злобе и зависти, где сможет племя силу обрести, детей поднять, чтоб не угас род Серебряного Сокола.
  Да вот беда: куда податься? Куда народ вести? Кругом земли заселенные, никто не поделится, самим мало, а как минуешь земли-то обжитые, так и упрешься - с одной стороны в Теплое море, с другой стороны - в Белое. Горестно вздохнули готтары, ничего не решили, по домам разошлись. Только один, старший самый, к Высокому Янгару пошел - Кассару Серебряку.
  Славным воином был Кассар Серебряк и народом своим правил мудро, но заледенело его сердце, когда он услыхал слова готтара, а слова такие были:
  - Коли не хочешь бойцов своих одного за одним похоронить, коли не хочешь детей голодом уморить, а матерей - горем, уводи народ через Горы, землю другую искать.
  Закручинился янгар, с лица спал, не верил он, что в Горы пойдя, живым оттуда возвратиться можно. Ян тогда сразу перемену в отце заметил, спросил, что за дума его терзает. А Кассар Серебряк головой покачал и произнес нехотя, через силу:
  - Горяч ты, Сокол, молод еще. Рано тебе такие высоты мерять.
  Не по нраву Яну слова такие были, чуял, что отец неспроста ему отповедь дал, будто хотел уберечь от беды. Но не отступился Ян, пошел к деду своему, готтару, у него спросил:
  - Мудрее тебя нет никого в нашем роду. Ответь мне: какую весть ты до отца донес, что ликом он весь почернел? Какая беда постучалась в ворота наши?
  Готтар был старым, годы иссушили его, как вяз на крутом взгорке, всем ветрам открытом; побелели волосы, и морщины глубоко исчертили лицо, но глаза - чистого синего цвета - были ясными как прежде, когда рука еще крепко держала меч и крылья высоко в небо поднимали. Ответил он Яну так:
  - Ведома тебе та беда, быстрокрылый. Каждый день ей в очи смотришь. Гибнет племя Соколиное в усобицах, воины самые лучшие, славные лежат в курганах на вересковом берегу. Нет и не будет среди Соколов слабых духом, и до последнего человека биться станем, а как падет последний - кому оставим землю? Воевать легко, жить в мире - трудно. А нашим детям надо жить.
  Молчал Ян, слушал, свое думал. И сказал ему дед:
  - Нынче опытных бойцов все меньше, молодые янграми становятся, кто плечо подставит, коли в силок попадешь? Не ищи ответ, светлокудрый, он там, где ты его никогда не найдешь.
  - Где же? - спросил Ян, а у самого сердце замерло.
  Тяжело вздохнул старый готтар и ответил:
  - Лучше бы не знать тебе, а ведь все равно узнаешь. Он в тех краях, быстрокрылый, куда живым дорога заказана и где мертвые ходят, но не по своей воле. А кому-то путь этот пройти надо, ежели и есть на свете свободная земля, то лежит она только там, за владениями бёрквов, за Магранной.
  Ян уставился на деда.
  - Не пойму я тебя, - пожал плечами. - Или я поглупел? Или говоришь ты путано, слова твои незнакомыми кажутся. Какие такие земли могут быть за Магранной, если Магранной мир заканчивается? Ты сам учил меня так.
  - Учил, не спорю, - старик сердито стукнул посохом по полу, Ян даже вздрогнул. - Или тебе мало моего слова?
  - Да какому слову верить-то? - Ян совсем запутался и чувствовал себя беспомощным птенцом.
  - Видно, и вправду поглупел ты, Ян Серебряк, - проворчал старик. - Я ли не баловал тебя преданиями племени нашего? Иль запамятовал, что сказано в них: "За камнями высокими, крепкими, за снегами синими земли спят великие, богатые, коли разбудишь их - до скончания века счастлив будешь".
  - Так сказки же, дед! - возмутился Ян, за что посохом вдоль спины и получил.
  - На что голова тебе дана, аюл! На то, чтоб в младенчестве сказками баловаться, а кармак надев, ума из них набираться! Глупому до смерти сказки сказками кажутся, а умный через них мудрым делается! Ты-то из себя каков будешь, а?
  Ян рассмеялся и почесал спину.
  - Глупым никогда не был, а до мудрости еще дожить надо. Понял я, все слова твои понял. Да только как искать земли те? Кто на владения бёрквов посягнет, тому света белого не видать больше.
  - Не суди про то, чего не ведаешь, - ответил старый готтар.
  Ян так и подскочил.
  - Чую я, что есть за твоей душой, дед, такое, чего я не знаю и никто не знает!
  Теперь и старик рассмеялся и стал на Яна похож, ровно братья они, погодки.
  - Так и я молодым когда-то был, и крылья далеко меня носили. Так далеко, что еле живым вернулся...
  Замолк готтар, вспомнил что-то, на лицо тень набежала. Ян тихо спросил:
  - Да неужто ты, дед, над Горами летал? Посмел обиталище бёрквов потревожить? Неужто был ты там, за краем?..
  - Не долетел я до края, - покачал головой старик, - сил не хватило. А сильнее меня в ту пору никого в Соколином племени не было. Нет, на крыльях Горы не одолеть, ногами верней.
  Как загорелись тогда глаза Яна! Потому как дед разбудил в его душе давнюю, глубоко внутри схороненную охоту в Горы сходить, силами с ними померяться, утолить жгучее любопытство, до сути дознаться.
  Никому словом не обмолвился, тайком ушел, и через три дня уже сам себя не чуял: по светлу карабкался на отвесные скалы, в кровь обдирая пальцы, а по ночам, когда стихали холодные сердитые ветры, когда небо чернело и опускалось на землю так низко, что крупные звезды усыпали собой бока могучих скал, Ян лежал, закутавшись в овчину, и разговаривал со своим страхом, ибо чудилось ему, что следят за ним всевидящие очи Каравеха, и алчные бёрквы - слуги его - кружат над ним подобно стервятникам. Измотала его та борьба каждодневная, иссушила, но не мог Ян не исполнить задуманного - себе обещание дал, что отыщет земли новые, да не просто отыщет, а и живым возвратится, потому как ежели костьми там лечь, кто же племя дорогой заветной провести бы сумел?
  Звезды горели ярко, как звериные голодные глаза, где-то эхом гремели камнепады, и ветер жалобно завывал в расселинах или то не ветер был?.. Чудилось, что целую жизнь метался он там, и не видно было конца и края тому пути. А когда слетались от Каравеха духи смерти, его шагами потревоженные, дрожащим голосом заводил Ян песню-оберег:
  
  Руки мои сильные,
  Тело мое крепкое,
  Не согнитесь вы, не сломайтесь
  Ни от клинка вражьего,
  Ни от слова злобного.
  Чтоб не сложить мне буйну голову
  У распутья дальнего,
  Сохранить мне кудри светлые
  До Имарь-дня, для девицы,
  Что мне судьбой назначена...
  
  Исполнил Ян задуманное, живым вернуться сумел. И кто его надоумил пойти первым делом знахаря проведать? Попал из одной переделки в другую, как теперь выбираться... И колдун, конечно, знает, что он сейчас на излете, вот и подловил, окаянный. Ян посмотрел на него. Подложив под голову руку, знахарь, казалось, спал крепким сном, хотя был Ян уверен, что он спит только одним глазом.
  Но время шло, и Сокол проголодался. Он никогда не ел в этом доме, да колдун и не предлагал и сам при нем ни разу не ел. "Оно и понятно, - думал Ян, - зачем колдуну есть?.. И чужаку этому еда не нужна, он и так не сегодня-завтра помрет". Но он-то, Ян, живой и без еды ему никак. В конце концов, когда белый снег за окошком стал синим, голод победил страх.
  - Эй, колдун, - позвал Ян, - нет ли у тебя хлеба?
  Знахарь тотчас открыл глаза, будто и не спал вовсе.
  - Известное дело, есть, - отозвался он. - Поди в кладовке возьми.
  Ян толкнул низенькую дверь и в растерянности остановился на пороге. Так бывает с теми, кто вообразит себе чащобу до небес, а потом окажется, что там только кустики и были. Раньше он с опаской глядел на эту дверцу, уверенный в том, что за нею - темный вход в царство духов, а вместо него увидел склянки, жбаны, кадушки да туески всякие с вареньями и соленьями, заготовленными нынешним летом.
  Немного разочарованный, Ян взял с полки завернутый в полотенце вчерашний каравай, вышел и плотно затворил дверь за собой.
  А между тем вечерело. Отдохнувший знахарь снова принялся готовить отвары и припарки и потчевать ими раненого. Ян сидел в углу, щипая каравай, и наблюдал за ним.
  - Зачем ты лечишь его? - спросил хмуро. - Ведь все равно не вылечишь.
  - Сегодня узнаем, - отозвался знахарь, растирая в порошок цветки кровохлебки и чабреца. - У этого парня много сил, захочет выправиться - сумеет, нет - значит, нет. Пока он на перепутье: одна нога его в могилу тянет, за теми, кто ушел раньше, а другая жить просится. Какую из них послушает?
  Знахарь говорил, время от времени останавливаясь и прислушиваясь к чему-то. Ян, глядя на него, тоже начал прислушиваться, и постепенно его опять стал одолевать страх.
  - Переживет чужак сегодняшнюю ночь - хорошо. Руки у него, смотри, сильные, ноги сильные, в бою, стало быть, так просто не сшибешь. По телу шрамов не счесть, видать, много дрался. Опять же волосы. Погляди, какие у него волосы.
  - А что? - пожал Ян плечами, а у самого по плечам мурашки бегают. - Волосы как волосы.
  - Аюл. В волосах человеческая сила сущая заключена. Вот он помирает, как ты говоришь, а волос-то, гляди-ка, сильный, крепкий, от корня волной бежит, значит, и парень этот силен и крепок и много в нем охоты к свободе. Как легко волос рвется, так легко человек и жизни лишается. Ты-то, Ян Серебряк, в Имарь-день многим девицам локон даришь? - неожиданно подмигнул знахарь.
  Ян сверкнул белозубой улыбкой, отпираться не стал:
  - Многим. Тебе разве соврешь?
  - И врать ни к чему. Приходишь-то потом весь крыльцами стриженый, смотреть страшно.
  Ян вспомнил Имарь-день прошлым летом и рассмеялся. По обычаю парень и девушка, что друг другу понравились, меняются срезанными локонами, а Ян тогда в ударе был. Хорошо, за зиму волосы вновь отросли.
  И вдруг под окном тихо так, осторожно - скрип... скрип... У Яна сердце захолонуло, спина сразу взмокла, он вскочил, не зная, куда кинуться, где спрятаться. А знахарь ему и говорит:
  - Сядь. Эти шаги не опасны.
  А дверь-то уже сама по себе отворяется, и Ян застыл, как будто к полу примерз.
  В избу вошел человек, такой высокий и значительный, что разом заполонил собой всю комнату. В тулуп одетый, на ногах валенки - всякий зимой такую одежду носит, взгляд не зацепится. Но лик этого человека был таким светлым, будто кровь не струилась в нем вовсе, и плечи укрывались длинными белыми волосами, блестящими как иней, как дорогое полотно, что ткут на северном берегу из редких заветных цветков, - больше ни у кого таких волос не встретишь. И глаза... Черные, что угли потухшие, и грозные, как штормовое Море, глянет - хоть замертво падай.
  Звался этот человек эрилем Харгейдом, Яну ли не знать его? Да он боялся его до смерти, потому как эрили Рунами владеют, а Харгейд среди таких слыл самым сильным и самым опасным. Он приходил всегда нежданно-негаданно, мог вмешаться в любой отунг - совет племени, сказать слово, и никто никогда не смел этого слова ослушаться. Да что там! Ни один человек не мог выдержать его взгляда - угли-то как загорятся! - вот и Ян сразу глаза отвел, в пол уставился, а знахарь с почтением поклонился.
  - Донесли до меня весть, Вяжгир, что чужак в твоем доме объявился, - произнес эриль, сверкнув очами на застывшего Яна. - Звал меня?
  - Звал.
  Ян в ужасе уставился на знахаря. Да в своем ли тот уме? Кто в здравом рассудке позовет в свой дом эриля, да еще такого сильного, как этот? Он ведь в Зачарованном Лесу обретается, с ведунами дружбу водит! Лес тот - громадный, дремучий, темный, и слава за ним дурная тянется. Размахнулся он от озера Остынь вдоль Келмени до самого Моря, и люди там не живут и близко не показываются, а уж кто ведуна встретит - считай, пропал.
  Однако же низенький сухой Вяжгир-знахарь если и боялся, то виду не показывал и, пока эриль осматривал израненного чужака, обстоятельно рассказывал ему, как было дело. Ян тихонько сел в угол, чтоб его не заметили и вообще забыли, что он здесь.
  Ян был не дурак и знал, что знахари и колдуны все же очень разнятся между собой и не стоит их путать. Знахарь только и делает, что лечит людей с помощью трав, собирать и добывать которые - целая наука, а также разными заговорами и шептанием, которые знахарь знахарю передает в большом секрете. А вот колдуны почти все - народ злопамятный и зловредный, от них всегда жди худого. Но если Вяжгир был для него вроде как своим, знакомым колдуном, которого он навещал, с которым мог словечком перекинуться (да мало ли таких в лесах от Келмени до Стечвы?), то эриль Харгейд внушал ему ужас, и никогда Соколу не являлась мысль завести с ним дружбу. Страшнее эриля могли быть только ведуны из Темного Леса да бёрквы, что зажигают огоньки на Гиблом Болоте.
  И вот бедняга Ян оказался в самом настоящем полоне у чародеев, могущих запросто обернуть его в камень, а то и в мышь, то-то Годархи порадуются... Мало того, так с улицы стережет еще одна незваная беда, а в том, что это беда, Сокол уже наилучшим образом понял. И вот теперь сидел он в углу и думал, как уцелеть промеж всех этих напастей, что свалились на его насчастную голову.
  Эриль тем временем колдовал над обнаженным телом чужака. Он говорил ему:
  - Дыши!
  И тот послушно дышал. Говорил:
  - Перестань дышать!
  И парень лежал, точно умер. Красной мазью он рисовал на нем какие-то знаки, а знахарь, не переставая, что-то шептал. Ян почувствовал, как вдруг у него закружилась голова, словно выпил ведро браги, его неудержимо повело в сон, но стоило услыхать под окнами жуткое "скрип... скрип...", как весь сон разом слетел с него.
  Эриль тотчас вскинул голову, ноздри его затрепетали, глаза в темноте загорелись, он стал похож на зверя, почуявшего охотника недалеко от своего логова.
  Сначала было тихо. Потом пронзительный голос завыл:
  - Ингерд!.. Покинь чужой дом! Ступай с нами!..
  Обнаженное тело, пестреющее струпьями закрывшихся ран, дернулось, но эриль Харгейд повелительно вытянул над ним свою белую как снег руку и сказал только одно слово:
  - Схор.
  И тело чужака покорно затихло.
  Те, что за окном, видно, почуяли, что против них объявилась какая-то сильная сила, и гнев обуял их. Страшный рев потряс ветхие стены избушки, вздрогнули пол и потолок, Ян зажал ладонями уши и уткнул голову в колени, лишь бы не слышать этих вынимающих душу стонов и леденящего воя. Но эриль все так же стоял и не двигался, и больной под его рукой лежал, будто мертвый, тогда как знахарь был белее инея, а Ян чуть ума не лишился со страху. Ему казалось - еще немного, и изба раскатится по бревнышку, и крыша рухнет, и мох разлетится по ветру, до того ее всю трясло и шатало.
  Тогда эриль Харгейд вытянул вперед правую руку и несколько минут так стоял, не подпуская друг к другу душу умирающего и тех, кто явился за нею. Как же пришлые старались прорваться сквозь этот заслон! Но заслон был прочен, и возгласы из-за двери бессилия и боли служили тому подтверждением.
  Правая рука эриля начертила в воздухе какой-то знак, и Ян услыхал грозный голос:
  - Ну, довольно! Потешились! Теперь убирайтесь!
  И вой разом оборвался. Торопливо заскрипел снег под удаляющимися шагами непрошеных гостей, и на улице стало тихо.
  Ян отнял ладони от ушей и открыл глаза. Эриль Харгейд стоял, опустив руки, в белых волосах искры играли, и сам он будто светился весь. Ян вжался в стену, но прятаться было некуда. А колдун повернулся к нему и говорит:
  - Хорошую службу сослужил ты, Ян Серебряк. Нынче домой ступай, не бойся никого.
  Ян на ноги поднялся и медленно попятился спиной к двери, поглядывая то на эриля, то на знахаря, словно не веря, что живым его отпускают. Добравшись до двери, выскочил как ошпаренный и опрометью кинулся в становище. О напасти, что недавно под окнами бродила и могла его подкараулить, и думать забыл, для него эриль Харгейд - всем напастям напасть. В ту ночь Сокол твердо решил узнать, кто таков этот чужак, в избушке знахаря оказавшийся, и кто за ним приходил. На кого, в конце концов, он, Ян Серебряк, потратил столько сил и здоровья.
  Сам чужак меж тем мало что соображал, пребывая в полном беспамятстве, и не слыхал, какой разговор над ним вели эриль и знахарь.
  - Не простого парня подобрал ты, Вяжгир, - молвил эриль. - Доброе дело сделал, но болеть сердцу твоему, - он вздохнул, - тут и я помочь не сумею. Такие, как он, меняют жизнь всякого, кто их коснется.
  - Кто же он? - знахарь на него глаз не подымал - уродства своего стыдился.
  - Ингерд Ветер - из племени Черных Волков, один из маэров.
  - Неизбежность, - еще ниже опустив голову, прошептал знахарь.
  - Да, он один из тех, кто способен повелевать судьбами людей и даже мир кроить по-своему. Эх, если б маэры сами про себя ведали!.. А то ведь пока поймут что к чему, столько дел наворотят... Я долго искал его и боялся, что эриль Хёльмир найдет его раньше. Ты вовремя позвал меня, Вяжгир. Не то в нашей земле одной бедой было бы больше.
  Знахарь зябко поежился, ему в рубахе меховой холодно стало. Старая рубаха была, не грела...
  - Те, что явились за ним...
  - Хёльмир их послал. Была б его воля - всех маэров бы к рукам прибрал, да только маэра так просто не сыщешь... Мимо ходить будешь - не поймешь, пока сам знак не подаст. Приглядывай за ним, Вяжгир. Я б забрал его с собой, да маэру волю свою не навяжешь... Ну, бывай.
  Эриль надел тулуп и на крыльцо вышел.
  Морозило. Яркая луна над лесом висела, от деревьев тени синие падали. Снег вокруг избушки весь истоптан был, но эриль следы смотреть не стал. Он взял посох, к стене прислоненный, - к другому чародею в дом заходя, посох у порога оставляли - и в руках подержал, согревая. Искры в его волосах поугасли, только луна сиянием своим лицо серебрила. Постоял немного эриль, размышляя над тем, что случилось. Как ни крути, а худое задумал эриль Хёльмир, коль на маэров охоту начал.
  
  
  ...За окном пела вьюга и валил снег, а парень между тем потихоньку приходил в себя. Выправлялся он долго и тяжело, и на знахаря с ним много хлопот свалилось: его надо было кормить, мыть, беречь от болезней - он же слабый был, ровно младенец, а к слабому всякая хворь пристает. А сколько он на него своих снадобий извел, все запасы поистратил, и теперь ночами сидел у печи, новые готовил, смешивал.
  Ян появлялся в избе чаще обычного, уж очень интересовал его этот чужак. Приносил дичь, добытую на охоте, и не раз дивился упорству, с каким знахарь ходил за больным, словно за родным сыном. Невдомек ему было, что эриль Харгейд строго-настрого велел чужака от смерти спасти. Знахарь и спасал, и сам не заметил, как прирос к нему сердцем.
  После той страшной ночи парень начал бредить и в бреду все грозил кому-то, звал мать и отца, бормотал незнакомые имена, а то и плакал. Ян из этого ничего не понял, а знахарь, понаслушавшись, стал смекать кое-что, но молчал.
  Потом, когда раны почти все зарубцевались, чужак заговорил. Тихо так, едва разборчиво, словно заново учился произносить знакомые слова. По глазам было видно, что соображает, где находится и что люди перед ним, но взгляд был полон тоски. Знахарь ни о чем его не спрашивал, делал свое дело, не спрашивал и Ян, когда приходил, а просто садился на лавку и рассказывал знахарю о том, какая жизнь вокруг Соль-озера. А жизнь была нелегкой: предчувствуя весну, глубокие снега оседали, слабели морозы, и просыпалась многовековая вражда между племенами. Только подтаявший лед на Стечве мешал Годархам и Стигвичам перейти ее и напасть на Соколиное становище.
  И не заметили, как наступило тепло. С окошек сняли куничьи шкуры, и хоть солнце в них не заглядывало, зато залетал ласковый ветерок, и парень, который только-только начал вставать, жадно вдыхал его. Жизнь и молодость брали свое.
  Сошел снег, зазеленели луга, деревья выбросили первый лист. Знахарь теперь с утра до вечера пропадал в лесах и долах, собирая ранние дикоросы. Это большая наука - знать, когда какую травку сорвать следует, в какое время она в силу входит, чтоб не сгинули понапрасну ее целебные свойства.
  Когда возле избушки высохли талые воды, Ян начал выводить парня на солнце, поскольку сам тот ходил еще плохо, а невысокий щуплый Вяжгир с ним справиться не мог.
  С наступлением весны к громовому ручью потянулись люди попить целебной воды, со знахарем посоветоваться, приобрести пучок полезных трав. Взамен приносили кто что мог: и посуду, и шкуры, и еду, и тканое полотно, и вино крепкое. Вино знахарь принимал с особенной благодарностью, потому что делал на нем всякие настойки, ими же потом и лечил. Частенько знахарь уходил к больному, который сам прийти не мог, и тогда возвращался домой только к ночи.
  Ингерд чужих сторонился, но его все же заметили, и молва о чужаке быстро облетела округу. Людям было невдомек, чего это он обретается в доме знахаря? Понятно, что на излечении, вон, вид как у выходца из земляной могилы, да что ж к семье не возвращается? Любопытные старухи, что покупали цветы-обереги, спрашивали знахаря, откуда тот взял чужака.
  - Чей он? Приблудный, что ль? Роду какого? - шамкали они, зыркая глазами по сторонам.
  Знахарь от вопросов отмахивался или отвечал так:
  - Найденыш. В лесу нашел. А роду дальнего, отсюда не видать.
  Если рядом был Ян, он таких старушек быстро выпроваживал словами:
  - Не бойтесь, не беспокойтесь, свой парень, добрый, живет сам по себе.
  - Да как же сам по себе, милок? Нешто так бывает? - упиралась какая-нибудь бабка в дверях, сама хлипкая, а руками за косяк схватится - не вытолкаешь.
  - Бывает, мать, бывает, - говорил Ян. - Ты ступай домой, а то, пока идешь, цветки твои силу-то и растеряют.
  - И то правда, - спохватывалась старушка и исчезала.
  - Они своими расспросами кого угодно доведут, - говорил Ян. - Ты, колдун, хоть бы припугнул их как.
  - Нельзя, - отвечал знахарь.
  - Отчего же нельзя?
  - Так они доброе про него говорят, а припугнешь - худое говорить начнут. Сам себе навредишь.
  
  Знахарь велел Ингерду пить воду из ручья и мыться ею.
  - Ручей не простой, грозовой, вода в нем силу имеет необыкновенную.
  И то ли от этой воды, то ли от солнца, отваров всяких и хорошей еды, но стал парень быстро поправляться. Он отказался от пропитанных мазями повязок, искромсанное тело избавилось от неприглядной худобы, на руках и груди вновь заиграли мускулы.
  Ян, не переставая, наблюдал за ним. Поначалу, едва придя в себя, парень был вроде как не рад, что его спасли. Напрямую об этом не говорил, но это было видно по его лицу, глазам, по безвольно поникшим плечам, по тому, как безучастно он ест и смотрит вокруг себя. Потихоньку, вместе с тем, как к нему возвращалась жизнь, возвращались и чувства, да только нехорошие. То не была радость, что руки-ноги на месте, нет, это была злость - на себя ли, на кого другого, затаенная ненависть и какая-то черная тоска, грызущая его днем и ночью.
  - Да что это с ним, колдун? - спрашивал Ян знахаря, когда чужак спал. - Ты послушай, он даже во сне зубами скрежещет! Не поверю, что не знаешь.
  - Я и знаю, - отозвался знахарь.
  - Ну так скажи.
  - Не скажу.
  - Это почему? - вскинулся Ян. - Я ли не помогал тебе?
  - Помогал. Но если захочет, сам тебе скажет. Добро без оглядки надо делать.
  С этим Ян не согласиться не мог и решил отложить расспросы до лучших времен. Времена эти наступили не сразу. Прежде Ингерд и Ян не раз посидели друг против друга за столом, деля еду и питье, но все больше молча. Знахарь присматривал за ними, а в особенности за Яном, чтобы тот сгоряча не затеял ссору, но Ян проявлял недюжинное терпение, возясь с чужаком.
  Но когда лес оделся листвой - густой, непроглядной - Ян стал приходить реже. День его нет, два нет, три нет, на четвертый Ингерд спросил знахаря:
  - Куда запропал белоголовый?
  - Дело известное, - ответил знахарь, - в дозоре он. Соседи у нас неспокойные - Годархи да Стигвичи, дня не проходит, чтоб через реку не перелезли, грабят, мочи нет. Вот Ян с бойцами своими по Стечве дозор и несет, да только мало их.
  Слова эти как будто заставили парня задуматься. После них он с еще большим усердием принялся заново учить свои руки держать оружие, да не просто держать, а крепко держать, как раньше.
  - До смерти себя замучает, - качал головой знахарь, замечая из окошка, как его питомец бросает из одной ладони в другую тяжелый камень.
  Ян объявился через десять дней. И не узнал чужака.
  Бледное, худое, чуть ли не прозрачное тело теперь обрело литые мускулы, кожа успела загореть на солнце, только свежие шрамы выделялись, ну так они теперь на всю жизнь.
  - Эй, колдун, что это ты сотворил с ним? - остановившись в дверях, спросил Ян.
  - Да будто бы это я, - фыркнул знахарь, не поворачиваясь, он что-то варил в котелке на слабом огне, да и вообще не любил поворачиваться лицом.
  Впервые Ян почувствовал в чужаке равного - не беспомощного котенка, но готового к схватке сильного зверя. Похоже, чужак тоже это понял, потому что сказал:
  - Померяемся?
  Ян взглянул на знахаря, но что можно прочесть по спине? Ну не отказываться же! Он согласился.
  Пошли на улицу, к ручью. Они за порог - знахарь к окну. В сторону полетели рубахи, за ними клинок и кинжал Яна - биться полагалось безоружными. Знахарь по-быстрому соображал, что ему делать, если у Ингерда плеснется через край накопившаяся к кому-то там злость, а самолюбивый Ян забудет, что делить-то им нечего. Но придумать ничего не успел - земля клочьями взбороздилась под сапогами, грудь ударилась в грудь, и пошли свистеть кулаки! Один не уступал другому ни в мастерстве, ни в азарте, ни в упрямстве, хотя техника боя у них и разнилась. Если Ян умел быстро и точно нанести удар, то преимуществом Ингерда была хватка - мертвая, не вырвешься. Но на то ум бойцу и дан, чтобы распознать технику противника, суметь противостоять ей и победить.
  Знахарю были известны все уязвимые места Ингерда, и он каждый раз вздрагивал, боясь, что вскроется какая-нибудь недавно зажившая рана, но к чести Яна, он старался не задевать их. Долго они так тягались друг с другом, уже дышали шумно, и тела блестели от пота, пока Ян ненароком не зацепил ногу Ингерда аккурат в том месте, где у него до того стрела сидела. Да зацепил так, что рубец открылся и брызнула кровь.
  Ингерд скрипнул зубами, глядя, как штанина пропитывается алым. Бой заканчивается первой кровью, и он его проиграл. Впрочем, Ян совсем не ощущал себя победителем. Он с трудом выстоял против чужака, который и выжил-то чудом, и если бы не эта злополучная рана, он вполне бы мог намять Яну бока. Но извиняться было не принято, и они молча разошлись.
  
  На следующий день Ингерд засобирался в дорогу.
  - Вернусь, погляжу, что осталось от становища, - бросил он, прилаживая к поясу кинжал. - Может, клинок свой отыщу.
  - Пойди с ним, - велел знахарь Яну.
  Но Ингерд захотел пойти один.
  - Пришлых не боишься? - знахарь хмуро наблюдал за его приготовлениями - не нравилась ему эта затея. - Тех, что выманить тебя хотели? Подкараулят за кустом и зверям скормят. А то еще похуже.
  - А что хуже-то? - спросил Ян, но знахарь так зыркнул на него глазами, что тому расхотелось услышать ответ.
  Ингерд молчал. Он все время молчал, будто слова ему были не нужны вовсе. Когда он вышел за дверь, знахарь сказал Яну:
  - Лети за ним, гляди, чтоб не случилось чего.
  И отворил окно.
  Ян взмыл в небо, покружил над лесом, высматривая Ингерда, и заприметил у крутояра черного волка, рысцой бегущего к реке. С этой минуты зоркий Ян не упускал его из виду, да и ошибиться было нельзя: по черному загривку волка проходила белая полоса. Этого зверя уже ни с каким другим не спутаешь, даже в темноте. Волк бежал без отдыха до светла, потом затравил зайца, напился воды из ручья и улегся в вывороченных корнях упавшей сосны переждать день. Ян примостился на ветке так, чтобы не пропустить момент, когда он опять поднимется, а все же упустил. Он-то думал, что волк отдохнет до сумерек, а тот не вытерпел и поднялся еще по солнцу. Насилу Ян выследил его, стараясь самому не показаться. Сокол насчитал одиннадцать лежек, прежде чем увидел становище Ингерда. Вернее, то, что от него осталось.
  Для Яна эта земля была чужой и небо тоже было чужим - низким и сумрачным. Он дышал чужим воздухом, в котором явственно чуялся запах близкого Моря - незнакомый, терпкий, тревожный. Леса по обе стороны Стечвы стояли суровые, да и сама Стечва была на себя не похожа - величавая, грозная, тут ее не переплыли бы даже самые лучшие пловцы из Стигвичей, никак не сравнишь с той, что Ян привык - глубокой, но спокойной. Ян не бывал здесь прежде, но из дедовых рассказов знал, что тут обиталище клана Черных Волков, клана большого, воинственного. Дед рассказывал, что их женщины могут сражаться наравне с мужчинами, а мужчины умеют строить такие лодки, на которых даже в Море ходят. Были времена, когда Соколы и Волки торговали меж собой. Вниз по реке везли соль, мед и хлеб, а вверх - шкуры, тисовое дерево и ольховый уголь. Но воинственные племена Стигвичей, Годархов и Асгамиров, что по другому берегу Стечвы живут, все чаще суда в пути стали грабить и жечь, управы на них не нашли, и торговля потихоньку прекратилась. Знал Ян также, что Волчьи земли с Медвежьими соседятся, а недалеко к западу лежат места, хуже которых и придумать нельзя: Гиблые Болота. Они раскинулись до самого берега Белого Моря. Никто не брался их перейти, да что там перейти - Ян не взялся бы даже перелететь через них! За болотами водилась дурная слава, и только Скронгиры не боялись соседствовать с ними, потому и их боялись тоже.
  Ян поспешил перевести взор вниз. И ему стало не по себе.
  Посреди цветущей равнины, со всех сторон окруженной лесистыми холмами, будто открытая незаживающая рана, зияло страшное пепелище. Богатое и сильное племя жило здесь - на берегу валялись обугленные остовы тех самых больших лодок с высокой кормой и могучими мачтами. Ян воочию представил, как эти лодки бороздят морские просторы, бесстрашно зарываясь в пучину острыми носами, хотя Море ему доводилось видеть только с высоты. Что же приключилось зимой здесь, у полноводной Стечвы? Какая сила сгубила столь могучее племя? У Яна не было ответа. И тут у реки показался Ингерд.
  Он медленно брел по берегу, сгорбившись, точно старик, давно призывающий смерть на свои седины. Он глядел по сторонам так, словно очутился тут впервые, словно и тут был чужаком. Да и то правда: разве это его дом? Черный пепел да головешки - все его наследство, вороны да суетливые мыши - все его родичи, где же сам не станешь зверем? Ян видел, как Волк застыл посреди пепелища, потом покачнулся, точно молодое дерево под ударом топора, и рухнул на землю, накрыв ее своим телом. Не ответила земля на его стон, она была мертва. И пролетел над лесом да над холмами волчий вой - страшный, холодящий - и глухим хрипом замер где-то за рекой. Вздрогнул Ян, поежился, на землю слетел, человеком обернулся, к Ингерду подошел осторожно - а ну как сгоряча в горло вцепится?
  - Тяжелое горе твое, Волк, - тихо сказал он. - Нести его тебе на своих плечах до самой смерти.
  Поднял голову Ингерд, отшатнулся Ян, - глаза его бешеной яростью горели, и такая жажда крови плескалась в них, что подумал Ян, убьет он его, не разобравшись.
  Но нет, просветлели глаза через миг, признал Ингерд Яна, поднялся с трудом, точно беспомощным младенцем был, и говорит:
  - Погляди вокруг, светлокудрый. Видишь пепел и прах? Это душа моя под ногами твоими, сгоревшая дотла той студеной ночью.
  - Велика могила, - так же тихо отвечает Ян.
  Склонил Ингерд голову, темные волосы скрыли лицо, засветилась белая прядь, упав на лоб.
  - Велика, - сквозь стиснутые зубы эхом отозвался он. - Да только мертвых своих мы в Море хороним, там наши могилы... И за то, что прах сородичей моих сечет дождь и сушит ветер... Клянусь, кто-то ответит за это.
  Ян глядел на него и понимал, что так он и будет. Отыщет он виновного, даже если всю жизнь на это положит, и плату возьмет большую, жестокую.
  Соленый ветер прилетел с Моря, жадно вдохнул его Ингерд, осушил тот ветер его непролитые слезы, поднял пепел с земли, закружил.
  - Погляди, сколько земли, быстрокрылый, - Ингерд повел рукой по-над Стечвой, - погляди, какая воля! Разве может быть мало такой земли?
  За рекой просторы раскинулись широкие и дальние, глаз не хватало за горизонт заглянуть. Он знал, что там живут Асгамиры - род Дикого Вепря, славный род, древний.
  - На них думаешь? - спросил Ян.
  - Мы воюем уже много лет, - Ингерд подставил лицо ветру. - Больше некому. Медведи никогда на нас не нападали. Но темной ночью та сеча была, я могу и ошибиться. Мое сердце сомнением полнится.
  Ян понимал, что эта неуверенность мучает его, грызет, как цепной пес, не дает жить спокойно.
  Когда загорелся в небе багровый закат, пошел Ингерд в лес, отыскал там старую заброшенную кузницу, а в ней - в потаенном углу - бережно схороненную заготовку для клинка.
  - Это будет новый меч, и владеть им будет новый Ингерд Ветер. Лети домой, быстрокрылый, потому что ковать я его буду один.
  Ян не стал спорить, понимая, что сейчас самый желанный друг Ингерда - одиночество, поэтому он не стал искушать судьбу и подался на юг, домой.
  - ...Как он? - первым делом спросил знахарь, едва Ян переступил порог.
  - Да никак, - Ян добрел до лавки и опустился на нее совсем без сил. - Там не осталось даже травинки. Он будет мстить, колдун, и могучий клинок поможет ему в этом, ибо ярость - его рукоять, гнев - его лезвие и ненависть - его острие. Не хотел бы я попасть в число врагов этого чужака.
  Знахарь протянул Соколу деревянный ковш:
  - На-ка, выпей кошачьей травки да поспи как следует.
  Ян спал день и ночь и еще один день, два раза знахарь клал на окно для домового свежую горбушку, посыпанную солью.
  Ингерд пришел через десять дней - угрюмый, худой, с заросшим щетиной почерневшим лицом, и при нем был новый меч. Знахарь ни о чем не спросил его, но во всем облике чужака явственно читалась обреченность, смерть пометила его, и бёрквы неусыпно стерегли его душу. Вяжгир тяжело вздохнул. Он не умел лечить такую болезнь, тут бессильны все травы и заговоры, а других средств он не знал.
  До ночи Ингерд метался по избушке, проклиная врага, чьего имени не знал, до ночи бился о стены, не имея сил жить и не имея права умереть, не отомстив. Велики были его страдания, выжигали изнутри каленым железом. Потом он вышел на улицу, долго сидел, глядя на закат, да так и уснул, повалившись в траву.
  А знахарь все ворочался с боку на бок на меховом одеяле и думал: а не позвать ли ему опять эриля Харгейда? Только он владел эльдаикой - Магией Рун, в его могуществе Вяжгир не сомневался. Может, совет какой даст... Он еще раз вздохнул. Нет, когда дело маэра касается, советы тут не помогут.
  На полке над очагом звякнули чашки, а потом шорох раздался, будто мышь пробежала.
  - Ну-ну, не балуй, - миролюбиво произнес знахарь. - Поди-ка лучше погляди, как там парень, жив ли.
  В каждом жилище полагалось иметь домового - доброго духа, за хозяйством присматривающего, оберегающего дом от злых, мстительных сил, коих на свете немало водилось. При случае домовой мог подраться даже с бёрквами, если те являлись не по делу и желали хозяевам навредить. Одинокий знахарь часто заводил разговоры со своим домовым, хоть ответов и не получал и самого домового не видел, человеческому глазу видеть духа не полагается. А с появлением в избушке чужака домовой и вовсе где-то затаился, только изредка шуршал по ночам да на рассвете.
  Наутро знахарь сказал Ингерду, когда тот умывался в ледяной воде грозового ручья:
  - Тебе надо прибиться к какому-нибудь роду.
  По пояс голый Ингерд выпрямился, в желтых зрачках вспыхнул гнев. Но малорослый щуплый знахарь не отступил перед высоким могучим чужаком, и тот, как прежде Ян, сдался его силе.
  - Чего злишься? - сердито спросил знахарь. - В одиночку тут не живут. В одиночку ты никто. Любой подрежет тебе лапы.
  - Мне никто не нужен, - глухо ответил Ингерд и отвернулся.
  - Аюл, - фыркнул знахарь, бросая полотенце на разукрашенную шрамами спину. - Сам умом-то пораскинь: как против врага без стаи выживешь? Кто прикроет, когда в бой пойдешь?
  Ингерд понимал, что знахарь прав, но мысль войти в чужую семью, когда болит еще душа о своей, жгла его.
  - Никогда волку не стать цепным псом, - покачал он головой.
  - Аюл, - это сказал Ян, который незаметно подобрался к избушке со стороны леса и теперь стоял у дерева, сложив руки на груди. - Нам не нужен цепной пес, своих хватает. Зато лишний клинок не помешает, Годархи и Стигвичи совсем задавили. К слову сказать, они с Асгамирами знаются, может, слышали чего о твоей беде. Мой род готов принять тебя и стать твоим родом, если захочешь.
  
  
  Земля, что от Белого Моря раскинулась до Теплого, звалась Махагавой, и много племен делили ее. По Келмени селились Рыси, Куницы и Лисы, по Стечве, по левому берегу, - Росомахи, Выдры, Мыши и Вепри, по правому - Медведи, Волки да Лисы. На отрогах Магранны Барсы обитали, вокруг Соль-озера соседились Орлы да Туры.
  Три становища было у Соколов: Серебряки ближе к Барсам жили, Веры - у Сердитых порогов, а ниже - Райалы. Но многолетние усобицы подкосили племя, много Соколов полегло. Не хватало воинов три становища охранять, потому перебрались все в одно укрывище, то, что к Горам поближе.
  Оберегом рода Серебряного Сокола был старый раскидистый дуб. Никто не знал, сколько ему лет, и никто не знал человека, который мог бы помнить это. Дуб рос на поляне, окруженной белыми камнями, и был он так велик и могуч, что тень от его ветвей могла накрыть собой два боевых отряда по пятьдесят воинов.
  И вот вечером, на закате, когда Стечва из синей сделалась алой и неяркие солнечные лучи, пробившись сквозь густую листву, легли на землю медовыми пятнами, Серебряки, Райалы и Веры собрались на отунг - Священный Круг рода.
  У самых корней дуба сели готтары - старейшины, было их трое. Один из Веров, другой из Райалов, третий из Серебряков. Впереди них сел Высокий Янгар Кассар Серебряк - предводитель всех дружин. По обеим сторонам от него - молодые янгры, те, кто отрядами командовал, было их двенадцать. Вокруг них на траве расселись воины, положив рядом с собой щиты и мечи. Было их большое число.
  Племя Ингерда жило в холодных землях, ближе к Белому Морю, и мужчины и женщины носили одежду, искусно сшитую из шкур разных зверей. Соплеменники же Яна были одеты в льняные рубахи и штаны из тонкой кожи. Родичи Ингерда все были темноволосы, и их оружием были мечи и копья, а Соколы - светлые, попадались и рыжие, и среди них было много лучников. Нет, совсем не похожи были они друг на друга.
  Ингерда на отунг привел знахарь, потому как чужака приводит тот, кто его приютил. Привел, как и положено, за руку и безоружного, оставил около дуба, а сам отошел.
  К Ингерду приблизился кхигд - тот, кто умеет говорить с духом рода. Лицо его и вся голова были замотаны ветхой тряпицей, только глаза виднелись. На поясе у него висели деревянные плашки, испещренные замысловатыми знаками, по ним кхигд умел гадать, и при каждом шаге плашки перестукивались между собой. Возле кхигда мальчик держал наполненную вином тяжелую обрядовую чашу и смотрел на Ингерда испуганными глазами. На Ингерда смотрели все.
  Кхигд развел огонь на черном кострище и хриплым голосом затянул обрядовую песню. Языки пламени взметнулись вверх, прогоняя подступающую ночь, и осветили вечувара - безмолвного идола, охранителя рода Серебряного Сокола. Огненные блики плясали на лице его, какого никогда не встретишь среди людей, и Ингерду чудилось, что темные провалы глаз смотрят ему прямо в душу.
  Кхигд протянул чужаку остро отточенный жертвенный нож. Ингерд взял его, надлежало кровь свою пролить добровольно. И занес уже руку, но его остановил далекий волчий вой. Все замерли, а Ингерд вздрогнул и вскинул голову, черные волосы плеснулись по плечам, затрепетали ноздри. Но то чужой был волк, он стаю вел охотиться. Глаза Ингерда потухли.
  Острым лезвием разрезал он запястье, и хлынула потоком кровь, и окропила землю у подножия вечувара. На эту кровь кхигд бросил пригоршню белой соли, как требовал того обычай, а раненую руку чужака опустил в обрядовую чашу, полную вином. Кровь тут же перестала течь, ведь кхигд обряды знал и мог творить заклятья. А после снял кармак с волос чужака, в огонь швырнул - и только искры к небу. Глядел на вечувара Ингерд, и чудилось ему, что грозно смотрит идол, и холодно вдруг стало, словно подул студеный ветер с севера. А кхигд ему уж новым кармаком повязал волосы, чтоб знали все: отныне Ингерд - Сокол, что в этом племени отныне он живет, хоть и остался Волком по рождению и повадкам.
  Так и сгорело на кострище все, что было жизнью Волка, в пепел обратилось, как прежний дом на берегу холодного Моря. Теперь Ингерд - Воин Крови, судьба его иная, чем судьба воина, имеющего корни - дом, мать, отца, детей.
  Отполыхал закат, ночь пришла на землю. Догорел костер, и только угли тлели, а над ними черной громадой возвышался идол, очами темными гляделся в мир другой, не этот. Что было - ведал он, что будет - ведал тоже, но бессловесны были деревянные уста.
  Ингерд посмотрел вокруг: что еще потребуют от него? Кассар Серебряк, Высокий Янгар, долго глядел на него, обеими руками опираясь на тяжелый боевой меч. Потом спросил:
  - Почему оставил свое племя? Зачем ищешь другую семью?
  - Нет больше моего племени, - ответил Ингерд. - В одночасье сгинуло.
  Все молчали. Ждали, что скажет дальше.
  - По зиме зашел к нам человек. Дело было к ночи, стужа, мы приютили его, - Ингерд говорил спокойно, но слова давались ему с трудом. - Той же ночью в становище вспыхнул пожар, хуже того, семья пошла на семью, будто с ума все посходили. За одну минуту вокруг заполыхали дома, и со всех сторон через вал в нас полетели стрелы. Бой был недолгим, нас всех перерезали. Я бился до последнего. На моих глазах пали отец, мать, два брата, сестра. То была не битва. То была бойня.
  Ингерд говорил коротко, отрывисто, а у самого перед глазами плясало кровавое пламя, а в ушах рвались отчаянные крики боли и гнева, и горький запах смерти бил в ноздри. Как рассказать, что брат поднимает меч на брата, отец на сына? Какими словами описать такое безумие? Кто поверит, что Ингерд бился, защищая жену и детей, со своими братьями? Нет, не мог он поведать об этом. Просто сказал:
  - Я тоже умер. Но меня выходил этот добрый человек.
  И указал на знахаря.
  - Правда, - кивнул знахарь. - Как правда и то, что места на нем живого не было.
  - Кто еще может отдать за тебя свое слово? - спросил Ингерда Кассар Серебряк.
  Все молчали. Никто не мог подтвердить его рассказ. Но тут с травы поднялся Ян и произнес:
  - Я могу. Я летал к нижнему течению Стечвы и видел пепел на месте становища Черных Волков, видел обугленные скелеты их кораблей. Я спрашивал зверей и птиц в округе, все они были свидетелями большой крови. Волк говорит правду.
  Знахарь потихоньку выбрался за ограду и побрел домой. Все, что мог, он сделал: племя Соколов принимало в семью маэра, и Вяжгир питал надежду, что маэр спасет их от гибели.
  - Иную семью я не ищу, - сказал Ингерд. - Я хочу найти тех, кто подрубил под корень мой род, и отомстить. Для этого я должен быть один.
  - Неумно ты говоришь, - возразили ему старики-готтары. - Один ты ничего не сможешь. Черных волков много, но ты меченый, враз затравят.
  Ингерд дернулся, как от удара, но промолчал. И тут, откуда ни возьмись, - сокол, молодой, светлокрылый, на макушку дуба сел, ветка качнулась. Поглядел на людей черным глазом и опять вспорхнул. Кхигд сказал:
  - Дух рода принимает чужака. Он может жить среди нас, и беды от этого не будет.
  Ингерд поблагодарил темноту за то, что скрыла мучительную гримасу, исказившую его лицо. Он не хотел быть одним из них, он хотел одиночества. И он пошел к громовому ручью, в избушку знахаря.
  Ни о чем не спросил его знахарь, молча поставил на стол еду и кувшин с вином. Сели они друг против друга - две судьбы, два одиночества. Знахарь одиночество выбрал по собственной воле и не печалился об этом. Ингерд же не ведал, что такое одиночество, оно, не спросясь, само выбрало его. Поздно было отказываться. Косой шрам перечертил его правую скулу от брови до уха, у рта пролегла горькая складка, в волосах белела седая прядь, а внутри продолжала кипеть злость, неутоленная жажда мести железными когтями царапала сердце, рвалась наружу.
  - Нам никто не помог, - глухо произнес Ингерд. - Да и кто мог помочь?.. Мы всегда умели постоять за себя! - он налил в кружку вина, одним духом выпил и не почувствовал вкуса, словно пил воду. - Сколько раз мы стояли против Асгамиров, но им так и не удалось опрокинуть нас! Если бы не тот злополучный пожар, если б мы не открыли ворота...
  Знахарь все молчал.
  - Черные Волки никогда не поднимали оружие на женщин и детей, те, кто напали на нас ночью, не пощадили никого. У вас бывает такое?
  - Не слыхал, - ответил знахарь коротко.
  - Вот видишь. Но я отыщу того, кто вытравил мою семью, если прежде моя собственная ненависть не задушит меня! Мне бы только вызнать, кто мой враг...
  - Так сильна твоя ненависть, что решишься через хаттмар пройти - обряд Белого Огня?
  - Решусь.
  - Выдержит ли сердце твое? Дороги назад не будет.
  Ингерд не ответил, но знахарь ответ по лицу прочел и говорит:
  - Вступающий на стезю мести клянется кровью перед лицом огня, и бёрквы свидетели такой клятвы. И если ты не принесешь им обещанную душу, они заберут твою собственную. Я встречал таких людей. То уже не люди были. Почто жизнь свою перечеркиваешь?
  - Для того мне жизнь и оставлена, чтоб за весь мой род, что костьми неприкаянными на Стечве лежит, отомстить, - твердо ответил Ингерд.
  Знахарь головой покачал, поднялся, подошел к двери и пошарил над притолокой. Достал оттуда маленький сверток и положил перед Ингердом.
  - Что это?
  - Разверни, - ответил знахарь, а сам пока засветил лучину.
  Ингерд сверток распечатал, в нем оказался наконечник стрелы. Он поднес его к огню, чтоб получше рассмотреть, и на боковине увидел знак кабаньего клыка.
  - Это Асгамирова стрела, - прошептал он. - Где ты взял ее, колдун?
  - Из твоей ноги вытащил.
  Ингерд уставился на наконечник, словно держал ядовитого гада в руке. В памяти сразу вспыхнуло имя: Рунар. Сын Эвана Асгамира, Высокого Янгара клана Дикого Вепря, они жили по другую сторону Стечвы, а там земли великие, из конца в конец не пройдешь. И жить бы в мире, но не было мира. Как объяснить, что все у Вепрей есть, а им все мало? Племя Ингерда дралось с ними так часто, что уже знали друг друга в лицо. Как только Асгамиры нападали на Волков, Рунар непременно оказывался против Ингерда, они будто искали друг друга, охотились друг за другом, будто сама судьба определила их врагами.
  И вот в ту роковую ночь, освещенную кострами пылающих домов, в той бешеной резне показалось Ингерду, что он узнал в одном из нападавших Рунара. А узнать было непросто - лица их были закрыты, а которые не закрыты, те до черноты вымазаны сажей. Будь он уверен, уже сейчас отловил бы Рунара и голыми руками вырвал бы сердце из его груди!
  - Мне нужно знать, - прошептал он. - Мне нужно знать, кого скормить бёрквам!
  Знахарь попытался его остудить:
  - Ну что за нужда? Теперь ты знаешь, что на тебя Асгамиры напали, - он кивнул на наконечник, - так бейся с ними! И душу успокоишь, и Соколиному племени помощь будет! А клятву принесешь - себя погубишь. Невозвратная клятва-то!
  Ингерд вскочил и заметался по избе, выкрикивая страшные проклятья, грозясь уничтожить всех Вепрей одного за другим, пока знахарь не сказал ему:
  - Уймись. Мстить нужно с горячей кровью, но с холодной головой.
  Ингерд запустил руки в волосы и сполз по стене на пол.
  - Как же мне быть? - голос его дрогнул. - Я не могу ждать!
  - Можешь. Сделай ненависть точилом своего клинка. Пропитай ею стрелы своего лука, и тогда твоя месть поразит без промаха. А сейчас ложись-ка спать. Оставь раздумья светлому дню. Этак оно вернее будет.
  - Да усну ли я? - горько вздохнул Ингерд.
  - Уснешь.
  Уложил знахарь парня на лавку, на меховое одеяло, дунул ему в лицо, и смежились усталые веки, упали бессильно руки, а знахарь все нашептывал:
  
  Птица прилети белая,
  Поклюй зерен с моего окна,
  Обернись птица туманом
  Тягучим да ползучим.
  Приходи в мой дом девица,
  Девица как солнце ясная,
  Постели постель мне девица
  Из того тумана зыбкого.
  Закрой мне очи девица,
  Слово прошепчи заветное.
  И буду спать я до света
  Крепко, не добудишься.
  А по утру солнце выглянет,
  Обернется туман птицею,
  В небо взмоет синее
  И унесет на белых крыльях боль мою,
  Боль горькую, печаль жестокую...
  
  ...Соколиное становище высилось на крутом берегу Стечвы, там, где русло реки, точно ножом, отсекало от песчаного холма ровно половину. Половина эта стеной отвесной обрывалась в воду, в зыбуны, с другой стороны холма разросся лес, а все остальное занимали поля, по ним дорога вилась к Соль-озеру.
  Издавна становище было обнесено высокой стеной из глубоко вкопанных в землю могучих бревен с заостренной верхушкой. Вытесаны те бревна были из дуба заговоренными топорами, а топоры были после в землю упрятаны, и то место знали только готтары. Над стеною грозно возвышались башни - наугольные и середние, одна проезжая с тяжелыми воротами в две створы, и две тайнинские - с потайными ходами, что вели в лес и к реке. И стояла каждая башня на большом камне, камни эти обладали огромной силой, кхигды вырезали на них знаки клана, и теперь сила эта служила защитой от врагов. Найти такой камень - редкая удача, в незапамятные времена их привезли из дальних земель - с отрогов диких гор.
  Дома в становище строились ближе к середине, да покучнее, а все равно нет-нет да залетит вражья стрела птицей огненной, и коль не погасишь ее вовремя - пожрет ненасытный огонь все дома дотла.
  И глядел с высоты на становище Крутогор - сигнальный холм. С его верхушки далеко вокруг все видно было, и день и ночь дежурил там дозор. Как случится опасность какая, так полетит к становищу тревожный соколиный клич, поднимет воинов, ну а если непосильная беда на племя обрушится, запалят на его верхушке дозорные костер да еще сырой соломы сверху бросят, увидят дым соседи - Орлы да Туры - и помощь пришлют.
  Как снега сошли и Стечва в берега свои вернулась, так неугомонные Стигвичи и Годархи снова начали Соколиные земли тревожить. А то, бывало, от Соль-озера соседи подмоги попросят. Нет, не было мира между Келменью и Стечвой, и каждый день бёрквы были сыты добычей.
  Поначалу в любом бою Ингерд отлавливал то Стигвича, то Годарха иль Торвала и тряс их, вызнавая, кто напал на его становище этой зимой, но так ничего и не вызнал, будто и не было той страшной сечи и пряный запах крови просто приснился ему.
  Ингерд чернел душой. Вскоре он перестал брать пленных и начал просто убивать. В бою он не щадил ни себя, ни того, кто рядом, и это не прошло даром: Годархи и Стигвичи разнесли весть о страшном воине по тому берегу Стечвы, а Соколы хоть и признавали в нем для племени своего большую пользу, все же стали сторониться его. Никто не хотел в пылу битвы пасть под его мечом - ни свои, ни чужие. Лишь Ян умудрялся сражаться с ним бок о бок и оставаться в живых. Но даже он понял, что добром это не кончится. И оказался прав.
  Одной ночью Ингерд и Ян несли дозор на Крутогоре. Ночь была теплой, безветренной, луна висела так низко - хоть рукой потрогай, да не обожгись, по полям, как парное молоко, стелился туман. Время от времени Ян перекликался соколом с дозором у реки. Все было спокойно.
  - Эх, до чего же красота!.. - вздохнул Ян, оглядывая с высоты спящие леса и поля. - Так бы крылья расправил и полетел!..
  - Кто ж тебе мешает? - отозвался Ингерд.
  - Нельзя, - Ян с сожалением покачал головой. - Я в Горах много сил оставил, подождать надо.
  - Зачем ты ходил туда, Ян? - спросил Ингерд, всматриваясь в молодое лицо Сокола. - Бёрквы могут наказать тебя за это.
  Ян помолчал немного, а потом говорит так:
  - Глаза у тебя есть, Волк, а потому по сторонам ты смотришь. Видишь ли ты, что гибнет Соколиное племя? Что вымирает наш род? Что мало кто из мужчин до седин доживает? Ты видишь это. У нас два пути: либо мы пустим Годархов, Стигвичей да Торвалов на свои земли и под ними жить будем, либо падем все до одного в этих нескончаемых сечах. Голова у тебя на плечах есть, а стало быть, ты понимаешь, что первый путь - не для нас.
  Ян умолк. Ингерд молчал тоже. Пахло росной травой и легким дымом далеких костров - то ли своих, то ли чужих.
  Ян говорит:
  - Спасать племя надо. А как? Где спокойные земли найти? От Моря до Моря бесконечные усобицы тянутся, куда от них бежать? Вот почему я в Горы пошел, как до меня - дед.
  - Что хотел найти ты там? - удивился Ингерд.
  - С малых лет меня терзала мысль: а что там, за этим ледяным зазубренным краем? Какие там земли, и земли ли там? Почти добрался я до края, и птиц увидел, что на наших похожи... Теперь я знаю, что есть там земля.
  - Ты хочешь племя свое туда провести?
  Ян кивнул.
  - Не боишься?
  - Боюсь. Силу надо большую иметь, чтоб народ за собой по владениям бёрквов провести. Боюсь, что не достанет у меня такой силы. Там всюду холод и смерть. Страшнее, верно, только Море.
  - Не суди о том, чего не знаешь, - возразил Ингерд. - Море для моего народа - судьба, хлеб. Там наши могилы. Я тринадцать раз был в Море, братья - столько же, отец - больше.
  - Я много слышал про ваших женщин, - сказал Ян. - Говорят, они такие сильные, что умеют обращаться с оружием.
  - Обыкновенные, - хмуро отвечал Ингерд, эти вопросы причиняли ему боль. - Но постоять за себя могли и, если надо, сражались не хуже мужчин. Моя сестра защищала детей и убила троих, прежде чем убили ее. Проклятые Асгамиры!.. - скрипнул он зубами. - Черный род...
  - Говорят, они якшаются с какими-то колдунами, - заметил Ян.
  - Слыхал я про то не раз, - ответил Ингерд. - Если так, я этих колдунов из-под земли достану.
  - Асгамиры - древний род, Волк. Про него легенды ходят, песни про него поют, неужто они так переменились? Или мы так повязли в наших усобицах, что близко видеть стали?
  Ингерд поежился, будто холодно ему стало.
  - Нет у меня ответа, Сокол, - сказал он. - И дорого бы я заплатил, чтобы его узнать. Хаттмар - страшная клятва, нельзя с именем врага ошибиться, не то безвинного человека под мучительную гибель подвести можно. Да, я хочу отомстить, но такой грех на душу не возьму.
  А Ян возьми да и скажи:
  - У Згавахи спросить надо, ведьма все знает.
  И сам спохватился, да поздно: Ингерд в его слова намертво вцепился, глаза загорелись.
  - Слыхал я о ней краем уха, ветер про нее сказывал да птицы. Ты-то откуда знаешь?
  - Да все вокруг Соль-озера про нее знают, - ответил Ян, а сам думает, как бы Ингерда отговорить, чтобы он не надумал к Згавахе в гости направиться и себя корит за болтливость.
  А Ингерд дальше спрашивает:
  - Живет где? Показать можешь?
  - Известное дело, могу, - ответствовал Ян.
  Сказать "не могу" - один пойдет, голову сложит.
  - Далеко это. Через многие земли идти надо. Подрезать могут, - заметил Ян.
  - Не страшно.
  - И Лес Ведунов к самому ее дому подступается, - с другого бока подкатил Ян.
  А Ингерд, знай, твердит:
  - Не беда.
  Задумался Ян. Не хотелось ему на поклон к старой ведьме идти, встречал он бедолаг, которые всем, что есть, за ее советы поплатились, но и отпустить парня одного тоже не по душе ему было, вроде как сам сманил да в сторону...
  Утром, едва из дозора возвратившись, пошел он к отцу. Нашел его в кузне, он там кольчугу, в последнем бою порванную, латал. Жарко было в кузне, звонко молоты стучали, и грозно гудел горн. Позвал Ян отца, подождал, пока тот куском полотна пот вытер, и поведал ему о ночном разговоре с Ингердом. Осерчал Кассар Серебряк, выслушав рассказ сына.
  - За то, что помочь хочешь - хвалю, - сердито сказал он, - а за то, что смерть там свою найти можешь, за то, что не подумал про это, - оттаскать бы тебя за волосы, да взрослый уж. Ты - янгр, кто место твое займет, пока не вернешься? А если не вернешься? Иной раз не пойму, где голова твоя неуемная, Ян Серебряк... Но будь по-твоему.
  Кассар Серебряк поглядел на сына. Гнева в его глазах уже не было.
  - Будешь у Згавахи - про племя наше не забудь. А янгром вместо тебя брат твой младший останется.
  Знахарь, узнав обо всем, рассвирепел.
  - Дурья твоя голова! - сказал он Яну и так на него поглядел, что тот готов был из избушки опрометью бежать. - Згаваха большую за свои слова плату берет, не осилите - жизнь свою у порога ее сложите. Если раньше ее Боргвы, или Туархи, или еще кто не заберут!
  Но Ингерд молча собрал все, что имел, - шкуры бобровые, те, что получше, несколько камней дорогих, в последнем походе добытых, да соли - чистой, белой - в мешочек насыпал.
  - А ты, Ян, что дашь? - спросил знахарь.
  - Да то же самое. Других богатств не нажил.
  Знахарь пожевал губами, взглянул на одного, на другого, потом пошел в кладовку и принес оттуда туесок, а в нем - варенье земляничное, густое, душистое.
  - Вот это ей подадите, - сказал.
  - Да ты что, колдун?! - изумился Ян. - Да Згаваха в пыль нас обратит за такое подношение! Не золото червленое, не серебро белое, не камень-солнце, а... варенье! Да она...
  - Цыц! - прикрикнул на него знахарь. - Делай, как говорю! Ишь, перечить вздумал!
  Ян примолк, но по лицу его видно было, что он решил, будто знахарь из ума выжил. Ингерд туесок взял, в мешок дорожный положил, надежно завязал, на плечо закинул и - за порог.
  Ян руками развел, а знахарь ему сказал:
  - Никто тебя за язык не тянул. Сам кашу заварил, сам ее теперь и хлебай.
  Вздохнул Ян тяжко, да делать нечего, поплелся вслед за Ингердом. Ему было отчего вздыхать: земли предстояло пройти опасные, не заметишь, из-за какого куста стрелу в бок получишь. А ведь было бы за что.
  
  Четыре клана делили территорию ближе к Соль-озеру и вокруг него: Орлы, Лисы, Туры и Соколы. Эрвиллы, Брандивы и Умантиры - Зоркие Орлы - селились по западному берегу Соль-озера, Белые Туры - Стиэри - обжили западный берег и северный, до озера Остынь и Высокой Гряды. Лисы жили на реке Келмень, большой реке, богатой рыбой и дичью в окрестных лесах. На другом берегу обитали Боргвы - Куницы да Туархи - Рыси. Как Стигвичи и Годархи донимали Соколов на Стечве, так Лисам доставалось от Боргвов и Туархов. Орлы, Лисы, Туры и Соколы между собой старались не воевать, а остальные кланы пытались вытеснить их с берегов Соль-озера, оно и понятно: копи давали соль, нужную для заготовки на зиму рыбы и мяса, да и места вокруг были богатые, и поля под хлеб и под выпас пригодные. Никто и никогда не жил здесь в спокойствии, и в одиночку мерять дороги по землям соседей было опасно. Ингерд Ветер мог этого не знать, а может, все равно ему было, а вот Ян голову сложить опасался.
  Долго они шли, и все Ингерду было в диковинку - поля зеленые с травой сочной, леса от берез светлые, глубокие лощины с бегущими по дну ручьями - земля и впрямь благодатная, обращайся с ней ласково - век счастлив будешь Родные края Ингерда куда суровей этих - с лесами дремучими, где неба из-за мохнатых крон не увидишь, с реками студеными и ветром соленым, могучим, от которого деревья и травы ковром ложатся.
  "Вот ведь как, - думал Ян, поглядывая на Ингерда, - смотрю на него, и кто б другой посмотрел - человек как человек, и мимо пройдешь, если не зацепит, и знать не узнаешь, что внутри - развороченная могила".
  Миновали они последний дозор Соколов на окраинном рубеже - пять холмов пологих там цепью стоят, - и спряталось солнце. Заклубились в небе тучи одна одной темнее, холодно стало, и дождь хлынул, и шел он целый день, до самого вечера. Ингерд и Ян промокли и продрогли, стали думать, где бы обсушиться. Огонь развести - невзначай увидит кто, поди потом, расскажи, что ты не лиходей какой. Нашли старую сосну, из земли вывороченную, и в яме под корнями развели костерок.
  Быстро собралась ночь, резче запахло мокрой травой, громче ветер загудел в кронах, на Ингерда опять напала черная тоска. Никак не мог он свыкнуться с ее приходом, подкрадется, как тать, из-за угла, да в горло вцепится. А Ян, наоборот, согрелся и повеселел, даже затея навестить Згаваху уже не казалась столь безрассудной, когда в одной руке добрый кусок хлеба, а в другой - фляга с хорошим вином. Разговор не вязался, Ингерд чернее тучи был, и Ян задремал, оставив его мыслям мрачным на растерзание. Думы думами, а день завтра спокойным не будет, уже как-никак чужую землю топчут. Кому рассказать, что к ведьме на поклон идут - не поверят...
  Много ли Ян спал, мало ли, но посреди ночи будить его Ингерд взялся. Очнулся Ян, понять ничего не может - где он, что с ним, и зачем это Волк за плечи его трясет. Потом слышит - недалеко сучья трещат, крылья хлопают, зверь какой-то заверещал. Переглянулись Ингерд и Ян - дело понятное, добыча с охотником встретилась, но тревога-то отчего не уходит? Все пичуги в гнездах притихли, все зверушки малые со страху в норы попрятались. Долго из-за кустов рычание злобное слышалось и птичий клекот, и глухие удары, а как стихло все, Ян да Ингерд, крадучись, поглядеть пошли.
  На поляну выходят, а там папоротник весь примят, кусты дикой малины поломаны, на папоротнике том рысь мертвая лежит, а поперек нее - орел, кругом кровь, перья да клочья шерсти.
  - Аарел Брандив! - воскликнул Ян. - Одинокий Охотник!
  Орел приподнялся, от рыси оттолкнулся, бессильно к земле припал и обернулся человеком.
  - Ян Серебряк, - тихо отозвался он. - Эта земля не твоя. Зачем ты здесь?
  - Не серчай, - миролюбиво ответил ему Ян. - Пошли лучше к нашему костерку.
  Но Орел был так слаб, что его пришлось держать под руки, сам он идти не мог. Из того, что он доверился Яну, Ингерд заключил, что они давно знаются.
  Привели они его к костру, вина дали, Ян и спрашивает:
  - Не иначе Туарха выслеживал?
  - Я от самой Келмени за ним шел, пять дней не спал, - глаза Орла сверкнули из-под упавших на лицо черных, как смоль, волос. - Лисы весть принесли, что Туархи к Асгамирам гонца послали. Вот я его и перехватил.
  - Зачем это? - насторожился Ян.
  Но Орел не ответил - уснул сном крепким, на спину откинувшись.
  - Отчего ты его одиноким охотником зовешь? - спрашивает Ингерд.
  - Оттого, что воюет он и охотится в одиночку. Племя его велико, а он людей сторонится, а почему - сам не знаю, а спросить все недосуг было, да и неразговорчив он.
  Ян потянулся.
  - Слушай, Ветер, ты, может, и семижильный, а мне подремать надо.
  А тут и рассвет скоро, сырой туман по земле пополз. Ян проснулся замерзший, Ингерда нет, а Орел как спал так и спит. Только теперь Ян заметил рваную рану на его груди, и рука левая, как плеть, безвольно висела. Разрезал он на нем рубаху, вином рану как следует промыл, со своей рубахи лоскутов нарвал, а тут и Ингерд является, травку приносит особую, раны заживляющую быстро, - у знахаря-то живя многому научился. Ян травку пальцами хорошо растер, на тряпицу положил и к груди Орла крепко привязал.
  - Рука у него, видно, сломана, - сказал Ингерд. - Долго ему не летать.
  - Аарел если летать не будет - умрет, - отозвался Ян. - Он больше птица, чем человек, не как мы. Я птицей стану или ты - зверем, так потом два дня ждешь, пока сила вся вернется, а он - нет. Сегодня же с восходом лететь сможет, кабы не рука.
  Подивился Ингерд такой выносливости.
  - Откуда же он сил берет столько? Неужто колдовство?
  - Говорю тебе: он больше птица, чем человек. Живет как хочет, и племени от него пользы много.
  Пока они больную руку лечили, кости на место ставили, Орел даже глаз не открыл, до того крепко спал.
  - Нельзя оставлять его здесь, - покачал головой Ингерд. - Что делать нам с ним?
  - Первый дозор встретим и сдадим его, - сказал Ян.
  "Если раньше не подстрелят", - подумал про себя.
  Ян не зря опасался, места кругом были глухие, нехоженые, дозор пройдет - травинка не согнется, сучок не треснет. До Соль-озера хоть и далеко, но свои рубежи Орлы охраняли зорко.
  Не успели Ян да Ингерд и версту отмерить, как звонко пропела, разрезая воздух, стрела и в сосну вонзилась аккурат над головой Яна, только древко оперенное задрожало.
  И тишина. Лист не шелохнется.
  Ингерд втянул в себя воздух, полный чужих запахов, которые сливались в один: опасность. Как ни зорок был Ян, а не мог разглядеть, где затаились стрелки, чьи они и сколько их. Аарела как ни тряси - не добудишься, а стало быть, толку от него мало, и Ян громко сказал:
  - Эй, Орлы! Кто тут из вас - Брандивы, Умантиры, Эрвиллы? Я - Сокол, и со мной Одинокий Охотник! Заберите его, если он вам нужен!
  Тишина.
  Потом ракитовый куст чуть шевельнулся, и появился загорелый воин, он был без доспехов, в одежде под цвет листвы. В руках держал натянутый лук, и каленая стрела смотрела Яну точно в грудь. Воин увидел Одинокого Охотника, что спал, уронив гордую голову на плечо Ингерда, но лук не опустил. Ян не двигался. Ингерд тоже.
  И тут, будто по волшебству, из-за деревьев неслышно появились еще девять воинов, таких же смуглых и черноволосых, и последним - тот, в ком Ян признал Крийстена Брандива, славного Янгара Зорких Орлов, и был он старшим братом Аарела Брандива. Янгар кивнул Яну, потому как не раз приходилось им вместе гнать Боргвов от Соль-озера обратно за Келмень.
  - Доброго дня тебе, янгар Брандив, - сказал Ян осторожно: какую дань возьмут с них Орлы за то, что землю их топчут?..
  - И тебе доброго дня, Ян Серебряк, - отозвался Крийстен Брандив и поглядел на Ингерда. - Куда путь держите и где Одинокого Охотника подобрали вы?
  Ингерд помалкивал, соображая, что слово чужака только навредит. Отвечал Ян:
  - Орел с Рысью бился в стороне от дороги, там, где она болото зеленое огибает. Досталось ему сильно. Если б не перехватил ее - ушла бы по деревьям через топь.
  Янгар Орлов кивнул своим воинам, те Одинокого Охотника подхватили, на сложенные луки устроили и в лес понесли.
  - Идем к нашему очагу, Сокол, - сказал янгар. - И Волка с собой бери. Тут недалеко.
  "К какому такому очагу? - думал Ингерд, когда они продирались сквозь светлеющий лес. - Откуда тут взяться очагу?.."
  Быстро день занялся, солнце повисло на мохнатой еловой ветке, ожили деревья, распелись, покинули гнезда птицы, зверье из нор выбралось. И не слышно было, как ходят тайными тропами Орлиные дозоры, не пересекались их дороги ни с волчьими, ни с оленьими, а вот Рыси и Куницы мимо них пройти не могли.
  Недолго шли они, потом расступились деревья, и увидел Ингерд перед собой высокую плосковерхую скалу, и звалась та скала Неприступной. Она и впрямь была таковой: гладкая, крутобокая, со всех сторон взору открытая. Взобраться на нее можно было по узкой лесенке, что вилась, прямо в камне выбитая. По той лесенке поднялись они на самый верх, под ноги Ингерд глядел хорошо, чтоб не оступиться, не то можно было зашибиться насмерть, упав с такой высоты. Орлы же взбежали по ступеням быстро и легко, оно и понятно: птицы ведь.
  Наверху темнел вход в пещеру глухую, огня в ней не зажигали, потому как если вспыхивал огонь на Неприступной, то был он сигнальным и возвещал об опасности. Для этого на самой верхушке скалы всегда трое дозорных дежурили, зорко окрестности оглядывали.
  В пещере было сухо и тепло - солнце камень нагревало, не давало сырости заводиться. На полу лежали меховые одеяла, в углу стояли короба с запасом еды, одежды и оружия на случай осады.
  Одинокого Охотника бережно уложили на шкуры и укрыли, спал он беспробудно. Бойцы Крийстена Брандива подкрепились, и одна половина устроилась отдыхать, а другая ушла обратно в лес. Бодрствовать остались янгар и его гости - Ян да Ингерд.
  - Здоров ли Кассар Серебряк? - спросил Крийстен Брандив, к столу деревянному садясь. - Делите мой хлеб-соль, нынче вы - в моем доме.
  Ян да Ингерд взялись за еду, тоже походную, но она все же была лучше и разнообразнее той, что лежала в их дорожных мешках.
  - Здоров отец, - ответил Ян. - Рука крепко меч держит, и глаз зорок, и старые раны за зиму зажили.
  Крийстен Брандив был молодым янгаром, от роду ему только тридцать зим стукнуло, могуч был, в бою издалека увидишь, и умен - слово его всегда слышали, и вес оно в любом споре имело решающий. Орлы за него жизнь готовы были сложить, а Туархи и Боргвы страшились одного его имени и не напрасно: там, где на их пути являлся Крийстен Брандив, они еще ни разу не смогли пройти.
  Ингерд ничего этого не знал, но звериным нюхом чуял, что Орел этот - сильный и опасный противник, вожак, за которым вся стая, как один, пойдет. Ян держался с ним на равных, разговор они вели обстоятельный и неспешный, Ингерд же все больше молчал и медленными глотками пил вино из жестяной кружки.
  - Что на Стечве, Ян? - спросил янгар Брандив. - Сильно ли Годархи досаждают?
  Ян помрачнел.
  - Может, в этот самый миг бой ведут, - сказал он. - Редкий день спокойным выдается. В прошлом году они потише были, а нынче совсем зарвались, да к ним еще Стигвичи примкнули, да Торвалы, что раньше и носа из своих лесов не показывали, тоже своей доли захотели. Райалы и Веры к нам перебрались, один стан защищать сподручнее, чем три, и все равно тяжело оборону держать. Мало нас.
  - Лихие дела множатся, - произнес Крийстен Брандив, прислушиваясь к далекому перекличу орлиному, успокоился, не услыхав в нем тревожных вестей. - Кого не спроси, никто уже не помнит, что такое покой. Пахарь с сохой управляется, а на меже клинок лежит. Дошли до нас вести, что Асгамиры под свою руку многие племена объединить хотят. Потому Одинокий Охотник Рысь и выслеживал.
  - Враги объединяются, а меж нами мира нет, - подал голос Ингерд. - Не сделаем то же самое - по одиночке задавят.
  - А ты, вестимо, тот самый чужак, про которого слава далеко за Стечвой гуляет? - глянул на него Брандив.
  - Какая слава? - спрашивает Ингерд. - Худая иль добрая?
  - А слава такая: что бьешься храбро и жестоко, что пощады в бою не знаешь и жалости не ведаешь, а худая иль добрая - сам суди. По мне так если землю свою от вражьих полчищ бережешь - нет доли славнее. Птицы с севера прилетали, много рассказывали про беду твою.
  Ингерд вперед качнулся:
  - А не рассказали птицы, кому за ту беду ответить надо?
  - Про то не слышал я.
  Ян поглядел на него и решил, что пора разговор в сторону уводить.
  - Дозволь спросить тебя, янгар, - говорит, - не осерчаешь ли ты за мой вопрос?
  - Спрашивай, - отвечает ему Крийстен Брандив.
  - Отчего брата твоего младшего зовут Одиноким Охотником? Отчего он в стае не летает?.. Коли не по нраву тебе вопрос мой, ничего не говори.
  Крийстен Брандив поглядел туда, где спал, на шкурах разметавшись, брат его младший. Думал Ян, что не ответит янгар, потому как много историй странных довелось ему слышать про Аарела, и в некоторые верилось, но Крийстен Брандив ответил:
  - Не кровный брат он мне. Найденыш. И мне, равно как и вам, неведомо, почему ему любо в одиночку летать. Сам не говорит, а я не пытаю. Да и не очень-то его разговоришь! - неожиданно улыбнулся янгар. И тут же сказал серьезно: - Никого нет в нашем племени на него похожего, он - Орел, а мы в сравнении с ним птенцы, что едва летать начали.
  Ян головой покачал в изумлении. Уж если Высокий Янгар Крийстен Брандив говорит, что не сравниться ему с Одиноким Охотником, то кто же тогда на самом деле Одинокий Охотник?..
  Так и провели они ночь за разговором. Ян все ждал, когда янгар про их дорогу спросит, а потом понял: знает Крийстен Брандив, куда и зачем они идут, потому и не выведывает ничего. Но благодаря тому, что знались между собой Орлы да Соколы, соседями были, часто воевали бок о бок, пошли Ян да Ингерд по Орлиной земле беспрепятственно. На прощание предупредил их Крийстен Брандив:
  - Поосторожнее в этих лесах, со вчерашнего дня тут бродит отряд Боргвов, не попадитесь либо им, либо тем, кто охотится за ними.
  
  Ян уже не рад был, что вообще в эту затею ввязался. Дома каждый клинок на счету, а тут за просто так погибнуть можно. А за просто так он погибать не хотел.
  - Ян, послушай-ка меня, - сказал Ингерд, видя, как нерадостные мысли терзают Сокола, - вернись на Стечву. К чему тебе все это?
  Но Ян покачал головой.
  - Ты не дойдешь без меня. Ты не знаешь дороги, для любого ты здесь чужой, а люди лихие, имени спрашивать не станут, сразу подрежут. Нет, один ты не дойдешь.
  Ингерд понимал его правоту. Без Яна первый же дозор Орлов изрешетил бы его стрелами, и поминай как звали. Но беспокойство Яна стало и его беспокойством.
  А путь был все так же долог и так же опасен. Чтобы не повстречаться с Боргвами, приходилось постоянно быть начеку. Ведь Куницы по лесу-то в одиночку пробираются, но по сигналу условному в миг стаей собираются, не устоишь перед стаей-то. Ян попадал в такие переделки и каждый раз еле ноги уносил.
  - Последнее время они так и наседают с того берега Келмени. Места им мало, что ли? - говорил Ян. - Лисы уже не знают, куда от них деваться.
  По ночам было холодно и росно, а они даже костер не могли развести. Ели сухой хлеб, запивали вином, спали на земле. А лес все не кончался, и, продираясь сквозь бурелом, Ингерд признавал правоту Яна: без него он и впрямь заблудился бы. Но все меньше думал Черный Волк о благодарности и все больше о мести своей, ибо мучила она его, как свежая рана, болела, и ничто не могло успокоить эту боль. Иной раз Ян слышал, как он во сне скрежещет зубами, и холодел.
  И все же как ни хоронились они от чужих глаз, а в беду все равно угодили.
  Идут они, значит, по широкой прогалине, молодые деревца только-только проросли сквозь пепел, тихо так идут, по сторонам смотрят, под ноги - нет. И вдруг Ян как ухнется куда-то вниз да с треском и шумом великим. Ингерд к земле припал, думал, напали на них, а кто - непонятно. Слышит, Ян зовет его. Подполз Ингерд к краю, вниз глянул - яма глубокая, земля свежая, стало быть, недавно выкопана, а на дне Ян лежит, встать не может, зашибся.
  - Погоди, - сказал ему Ингерд.
  А сам березку молодую срезал, в яму опустил.
  - Держись, - говорит, - вытащу.
  Ян за ветку уцепился, Ингерд потащил его наверх, да вдруг сзади его кто-то по спине хватил. От неожиданности Ингерд ветку выпустил, Ян обратно в яму скатился. Выпрямился Волк разгневанный, а перед ним трое лучников стоят, тетивы натянули, и еще один - с мечом. Ингерд сперва решил, что это Боргвы, те самые, которых Орлы выслеживали, а потом видит, из-под ксаров кудри у них рыжие пробиваются, а тот, что с мечом, еще и хвост лисий к рукаву прицепил.
  Стоят они так, друг друга разглядывают. Потом тот, что с мечом, говорит уверенно:
  - Да ты не Боргв, как я погляжу.
  А лучники тетиву не ослабляют.
  - Какого ты племени? - спрашивает рыжий. - По кармаку вижу, что Сокол, но на Сокола ты похож, как я - на лебедя.
  Тут Ян из ямы голос подает:
  - Он Сокол, Скантир, и только попробуй тронь его.
  Ингерд молчит, ждет, что дальше будет. Рыжий к краю ямы подошел, нагнулся и спрашивает:
  - Неужто Ян Серебряк?
  - Он самый, - отвечает Ян сердито. - Яму-то, небось, ты вырыл?
  - Я, - не стал отрицать рыжий. - Боргвов караулил. Ты-то как туда попал?
  - Известно как. Шел, шел и провалился.
  - А это кто с тобой? Только не ври, что он Сокол. Это он тебя туда спровадил? Если хочешь, я его убью.
  - Я тебе убью! - прошипел Ян. - Он - Волк, но из моего племени, ты с другого бока на кармак-то посмотри! Но сначала помоги мне отсюда выбраться.
  Рыжий опустил в яму березку, ту, что Ингерд срубил, и поднял Яна наверх.
  - Ты что же это, Лис, своих от Боргвов отличить не можешь? - накинулся на него Ян. - Ты для кого яму вырыл?
  - А ты не броди там, где тебе бродить не положено! - защищался рыжий. - Или Келмень со Стечвой перепутал? Каким ветром тебя сюда занесло?
  - Мы к Згавахе идем, - сказал Ингерд, понимая, что таиться смысла нет.
  Рыжие брови изумленно поползли вверх.
  - Да на что она вам? Или жить расхотелось?
  Ингерд в сторону отошел, на землю сел, почуял, что уморился за день. Он еще не знал, что судьба свела его с неугомонным Оярликом Скантиром из рода Лис, он был рыжий, как лис, и такой же хитрый. Туархи и Боргвы давно охотились за его огненной головой, а он охотился за ними. Оярлик был окраинным дозорным, лучше него никто лес не знал, и был он сыном брата Овьяра Скантира, Высокого Янгара Лис.
  - Наша стоянка здесь рядом, - сказал он. - Хороших постелей не обещаю, но ужин будет вполне сносный.
  Кто же станет отказываться? Да никто, а уж тем более не тот, кто последние три дня ел только хлеб да коренья.
  Пока шли до стоянки, завечерело, потянуло холодком, первые звездочки замигали на небе.
  - Далеко ли? - спросил Ян рыжего.
  После того, как в яму сверзился, у него руки-ноги побаливали.
  - Близко уже, - ответил тот. - Вон за тем холмом.
  А Ингерд вдруг остановился, как вкопанный, воздух с шумом в себя втянул, и глаза его заблестели по-волчьи.
  - Чую кровь, - сказал он. - Много крови.
  Оярлик и Ян переглянулись и взялись за мечи, лучники на тетиву положили каленые стрелы. Бесшумной звериной походкой обошли они холм, и побелел Оярлик, увидев картину, что взорам их открылась.
  Все его бойцы лежали на земле вповалку, все они были мертвы, еще дымились свежие раны, и красная была под ними трава.
  Страшно зарычал Оярлик, бросился к одному, к другому и тщетно звал их по именам и встряхивал за плечи.
  Ингерд и Ян оглядели поле боя и не нашли ни одного чужого тела, ни одного чужого клинка, ни одной чужой стрелы. Лисы сражались яростно и жестоко, но они сражались друг с другом.
  - Это были лучшие мои бойцы, - с отчаянием Оярлик глядел вокруг себя и не верил тому, что видел. - Как такое... как такое может быть?.. Как может брат поднять меч на брата?..
  Никто не мог ответить ему. Молчали лучники-Лисы, скорбя о погибших товарищах, молчал Ян, обеими руками опершись на меч, и думал о новом неведомом враге, что разжигал вражду между сородичами. Молчал Ингерд, глядя на изрубленные тела, ворошил в душе воспоминания, и сердце его каменело.
  
  Наутро покинули они стоянку, оставив за собой холм свежей земли, под которым остались лежать четырнадцать бойцов Оярлика Скантира. У стремнистой реки, что отделяла земли Лис от владений Орлов, они расстались. Ингерд и Ян пошли своей дорогой, а Оярлик и три его воина, ведомые жаждой мести, вновь отправились по следу Боргвов.
  - Тревожный нынче ветер, - пробормотал Ян, когда рыжеволосые Лисы скрылись среди зазеленевших деревьев.
  Дорого бы он сейчас заплатил, чтобы заглянуть в душу Ингерда, а заглянул бы - ужаснулся. Темно там было, как в остывшей печи, и так же холодно. Душа Ингерда умирала, понимал ли он это?.. Случалось, Ян не мог слова добиться от него за целый день и невольно думал: можно ли ему помочь, не поздно ли?..
  Обойдя стороной озеро Околич, они попали в земли Лис, к самой Келмени. Большая это была река, темная, глубокая, и текла она средь густых лесов, и могучие ели гляделись в ее чистые воды. Скантиры, Тайниты и Торгунны на плотах и лодках ходили от становища к становищу, а от берега тайными тропами. К Морю Лисы на плавали, там, ниже по течению, Туархи караулили, да боялись не столько их, сколько Леса Ведунов, через который текла Келмень в низине.
  Скоро места начались совсем дикие, куда люди не хаживали, а зверья всякого там полным-полно было. Леса под пашни никто не рубил, и царили они тут безраздельно - непроходимые, дремучие, и только огню хватало мощи тягаться с ними.
  - От кого ты, Ян, дорогу к Згавахе знаешь? - спросил Ингерд, когда они сели у родничка дух перевести. - Путь неблизкий, непрямой, а ты будто по тропе идешь по знакомой.
  Долго молчал Ян, а потом и говорит:
  - Не всякий к Згавахе пойти отважится, а кто отважится - тот каждый камень, каждое деревце запомнит, потому как не одна дума подле них передумана. А что до меня, так я по дедовским рассказам путь этот знаю, с малолетства выучил. Раньше-то народ покрепче был да посмелее, многие дорогу помнят.
  Забрались они в самую чащу, где солнца из-за густых крон не видно, где птицы гнезд не вьют, звери нор не роют, а только филин ухает да медведь рыщет. Почуял Ингерд, как холодок по спине царапнул, стал он по сторонам оглядываться, будто кто следит за ними из черных дупел. И Ян весь съежился, куртку беличью до верха застегнул, словно озяб. А под сапогами сучья опавшие хрустят да иголки сухие, и пахнет мхом да смолой.
  Ингерд остановился вдруг, показалось ему, что за деревьями человек стоит, на них смотрит, а пригляделся - никого.
  - Без крайней надобности сюда никто не заглядывает, - тихо сказал Ян. - Видишь? Охраняют лес-то.
  Меж двух старых кривых сосен, полузаваленный ветками да заросший кустами с волчьей ягодой стоял вечувар - идол, хозяин леса. И облика-то его уже было не разобрать - все дождями смыло и ветром источило, ни дать ни взять старый пень, что от сломанного ствола остался. Ингерд сызмальства в лесу как дома был, а тут словно гость, да незваный к тому же.
  - Неужто жить тут можно? - содрогнулся он.
  - Можно, - отозвался Ян и прильнул к замшелому боку высокой ели.
  Ингерд выглянул из-за его плеча и замер.
  Посреди бурелома и рухнувших от старости сосен виднелась ветхая избушка, крытая щепой. Она была похожа на бабку-странницу, которая через лес шла, устала, присела отдохнуть да так и осталась, вросла в землю. Прилепившаяся у крыльца молоденькая ель, кривая и чахлая, уж больно напоминала собой дорожную клюку. Единственное крошечное оконце смотрело прямиком в землю, до того оно было низкое.
  Тишина кругом стояла мертвая, недобрая, ворон каркнул хрипло - Ингерд и Ян вздрогнули.
  - Гляди не гляди, а раз пришли - заходить надо, - хмуро сказал Ян.
  Как из дома уходили - храбрые были, а тут присмирели оба, будто перволетки, что еще к родителям жмутся. Но делать нечего, пошли оба к избушке, поднялись на ветхое крыльцо - ступени вот-вот провалятся - да в дверь постучали. Никто не ответил им, а стука и сами испугались, до того он им в тишине полуденной, сумрачной чужим показался. Друг на друга не смотрели Ингерд и Ян, стыдились страха своего, Ян еще три раза кулаком стукнул, и послышалось за дверью шарканье ног. Жуть, как захотелось им бежать опрометью отсюда, пока не открылась эта дверь, но пересилили себя Ингерд и Ян, на месте стоять остались, и дверь открылась.
  И явилась на пороге хозяйка - дряхлая старуха, страшная, как смертный грех, вся в тряпье поношенном, с волосами - что пакля, лицо - яблоко перепеченое, а вместо глаз - узкие щелки. Слепая старуха-то была, руки скрюченные к гостям протянула, дотронуться хотела, те отшатнулись в ужасе. Засмеялась старуха, а во рту - зубы кривые, острые.
  - Ну, чего надо? - проскрипела она. - Чего пришли?
  - Спросить пришли, - откашлявшись, ответил Ингерд, у Яна-то язык совсем к нёбу присох.
  - Ишь ты, спросить!.. - фыркнула старуха, и было непонятно, сердится она или смеется.
  Повернулась и в темный дом пошла, а за спину бросила:
  - Послужите мне сперва, а потом вопросами пытайте.
  Переглянулись Ингерд и Ян, недоброе почуяли.
  - Какую от нас потребуешь службу? - спросил Ян, не помнил он, чтоб дед ему про такое рассказывал.
  - Крыльцо починить, совсем сыплется, - раздался из темноты старухин голос, - дверь подновить, крышу залатать, печку почистить да стенку эту подпереть, не сегодня-завтра обвалится.
  Переглянулись Ян да Ингерд, кивнули друг другу, котомки дорожные в угол свалили и засучили рукава. На такую службу они сподручные были, скоро застучали в умелых руках топоры, смастерили они старухе новое крыльцо, ладно дверь к косяку пригнали, настругали на крышу свежей щепы да тремя могучими бревнами подперли накренившуюся стену. Работали без отдыху, до того им поскорее хотелось убраться из этого леса. Спешить, конечно, спешили, но дело свое знали, чтоб не помянула их старуха лихим словом.
  - Вот тебе, Згаваха, наша служба, - сказал Ян на второй день поздно вечером. Он был черен, как ночь, потому что недавно из печки вылез, а Ингерда из-за его плеча и вовсе видно не было, лишь глаза в темноте блестели. - Чего еще потребуешь?
  Старуха сидела у окна и скрюченными пальцами ловко перебирала в лукошке овечью шерсть: что хорошее - в расстеленный рядом платок, что поплоше - под ноги бросала.
  - Да ничего мне больше не надо, - ответила старуха.
  Не понравился ее голос Ингерду и Яну, и не зря, потому что следующие слова ее были:
  - Только если испить водицы из Светлого Ручья, что в корнях мертвой лещины бежит. У самой-то ноги нынче слабые, не дойду, а вы молодые, за день обернетесь. Чтоб не заблудились, черный хорек с рыжей хребтинкой вам дорогу укажет.
  Ян опомнился лишь когда оказался в лесу, далеко от избушки. Он разразился такими ругательствами, от которых вороны на лету дохнут. Он метался среди деревьев, размахивая руками, и ругался до тех пор, пока не закончились все ругательства, какие знал.
  - Да что нашло на тебя, Сокол? - Ингерд и половины таких слов не слыхивал, а уж от Яна и подавно. - Чем разозлила тебя старуха?
  Тогда Ян повернулся к нему лицом, и увидел Ингерд его глаза, они были белые от бешенства, и в них был страх. Тот самый, который нельзя превозмочь, который ломает самых сильных.
  - Да знаешь ли ты, где течет тот родник, что Згавахе понадобился?
  Ингерд отрицательно покачал головой.
  - То-то же. А течет он аккурат по Зачарованному Лесу, куда людям дорога заказана. Каково? - Ян закусил губу.
  Ингерду не доводилось встречаться с ведунами, но даже далеко к северу долетели слухи об их смертоносной силе.
  - Водички ей захотелось испить... Старая ведьма! Я не смерти боюсь, Волк, а того, что пойду туда, ползком поползу, зубами землю грызть буду, но поползу, тогда как хочется мне в небо взмыть - и прочь отсюда...
  Промолчал Ингерд, понял, что попали они в сеть, которую не разорвать руками, не разрезать железом. И ненавидел его Ян за это молчание, которого он, Ян, разгадать не мог.
  И пошли они по чащобе в ту сторону, куда указала им старая Зга. Про хорька даже не вспомнили, какой хорек, когда собственных ног не видать! Молча шли, каждый про свое думал, шли до самого до светла, а как светло стало, глянули один на другого и с перепугу чуть в разные стороны не кинулись: оба-то черные были, все сажей перемазанные, мать родная не узнает. И сначала Ян, а за ним Ингерд давай смеяться до упаду, до ломоты в боках, слезы по грязным щекам размазывают. И вдруг Ян поперхнулся, дернулся, побелел весь, так что под слоем копоти заметно стало, а сам за спину Ингерда пальцем тычет, слова вымолвить не может. Мигом обернулся Ингерд, за клинок схватился, да тут же забыл, зачем.
  Стоит перед ними не то человек, не то вечувар, на посох опирается, не шелохнется. Сам высокий, в одеянии длинном, на поясе ремнем широким схваченным, на ремне том - мешочки полотняные да пучки трав висят, а по плечам да ниже пояса - волосы длинные, как вороново крыло черные, солнце утреннее искрами в них вспыхивает, а лица не видно - платком, как у кхигда закрыто, только глаза светятся. И в другой миг понял Ингерд, что никакой это не вечувар, а тот, кто ведает - ведун, обитатель этого древнего леса.
  Ничего не сказал им ведун, повернулся и пошел своей дорогой, деревья перед ним расступились, - и будто не было его вовсе.
  Тут Ян опомнился и давай быстрее с себя одежду скидывать, торопится, в рукавах путается и Ингерду говорит:
  - Не стой истуканом, надо одеждой поменяться.
  Слыхал Ингерд про такую примету: коли один встретишь на пути ведуна - выверни свою одежду наизнанку и опять надень, а если вдвоем - одеждой поменяйся, не то худое случится.
  - Ух, - облегченно вздохнул Ян, когда натянул второй сапог Ингерда. - Вроде обошлось.
  - Маловаты мне твои сапоги, - Ингерд сморщился, сделав шаг.
  - Ничего, скоро опять поменяемся, - успокоил его Ян, - не последнего ведуна встретили. Оярлика Скантира помнишь? Так вот он ведуна повстречал, когда с девицей по лесу шел.
  Ян рассмеялся, а Ингерд не понял, чему.
  - Пришлось ему женское платье на себя надевать, - пояснил Ян, - так в становище и пожаловал. Говорили ему: влюбчивое сердце до добра не доведет, вот и попал. До сих пор ему это вспоминают, а он только смеется, рыжая голова.
  Потом посерьезнел и по сторонам поглядел:
  - Ну, а где хорек-то? Или обманула нас старая Зга, нарочно в лес заманила?
  - Да вот же он! - вдруг говорит Ингерд и показывает на выбравшийся из земли корень. На том корне сидел, хитро поблескивая любопытными глазами, черный хорек с рыжей спинкой.
  - Ну, веди, зверюга, - сказал ему Ян. - Куда только заведешь...
  Вся его осторожность осталась где-то позади, и сейчас смотрел он вперед ошалелыми глазами, и даже жарко ему стало, как если бы из бани в прорубь нырнул, словно ледяной огонь его охватил.
  А юркий зверек спрыгнул с корня и быстро побежал по земле, только рыжая полоса замелькала меж пней и поваленных стволов. И путь-то выбирал все потяжелей, где идти совсем невмоготу. Ему, мелкому, все нипочем - ловко с сучка на сучок перепрыгнет, легкие лапы через ветровал его быстро перенесут, а Ян да Ингерд, что два лося, с треском сквозь бурелом продираются, немного прошли, устали быстро, Ингерд в несвоих сапогах все ноги стер.
  - Да что это за лес такой, - ругался Ян, раскидывая очередной завал, - ни тебе дорожки, ни самой что ни на есть захудалой тропиночки... Не мудрено, что люди сюда глаз не кажут.
  И вдруг - кончилась чаща, в лицо свет солнечный хлынул, и открылся им совсем другой лес - зеленый, душистый, птичьим перезвоном наполненный. Кругом папоротник да березы, зверье непуганое под ногами снует, а небо над головой чистое, бирюзовое.
  - Не иначе колдовство, - зажмурившись, пробормотал Ян и смех Ингерда услышал.
  - Чего смеешься? - сердито спросил Ян.
  Не ответил Ингерд, но Ян и так понял, и пробурчал:
  - Погоди веселиться. Я не я буду, коли беду не встретим.
  Ян слова зря не тратил, он в Горы ходил, а Горы пустых разговоров не любят. И оказался прав.
  Шли они по высокой траве туда, где средь прочих деревьев, живых и цветущих, высилась уродина - разбитая грозой мертвая лещина. Корявыми ветвями царапала она небо, и вороны граяли над ней.
  - Вот так светлый ручей, - пробормотал Ингерд, когда подошли они ближе.
  Словно пошутил кто, назвав светлым ручьем зловонное болото, заросшее тиной и блеклыми кувшинками, в нем и воды-то всего - тоненький мутный ручеек, дотянуться до которого не было никакой возможности.
  - Ну, чего ж не смеешься? - спросил Ян Ингерда. Страх в нем начала вытеснять злость - черная, бешеная, свет перед глазами застит, кровь горячит и быстрее по жилам гонит. На любого готов был кинуться Ян, подвернулся бы ведун - досталось бы и ведуну. Ухватился он за пень, что под руку попался, из земли его с корнями выдрал и швырнул в болото, только грязь по сторонам. А что дальше случилось, то Ингерд и Ян надолго запомнили, насколько каждому из них жизни хватило.
  Заглотила жижа пень, тихо так, будто корова языком слизнула, и опять тишина, слышно, как комары над кувшинками вьются... И вдруг - бух! - пень-то обратно как вылетит, едва Ингерда не пришиб, а за ним всколыхнулась жижа, а оттуда с рыком ужасным - страшилище, гад чешуйчатый, рогатый, с пастью оскаленной, и - на Яна. Ян белее белого стал, а все ж опомнился, меч выхватил, да поздно - подмял его зверь невиданный под себя. Тут Ингерд, не раздумывая, на зверя сверху кинулся и рубил его мечом, как топором. Долго не разобрать было, где кто, что-то рычащее и чавкающее посуху каталось да перепуганные вороны с карканьем в небе кружили. Потом вдруг затихло все, остановился ком грязи, и от одного его бока отвалился кусок, и от другого. Один кусок обернулся в Ингерда, другой - в Яна. Лежат оба, сил подняться не хватает, грязью плюются, Ян от боли зубами скрипит - поранил его зверь страшный, саднят раны.
  - Жив ли ты, быстрокрылый? - еле переводя дыхание, спросил Ингерд, глаза-то не видят, зловонной жижей залепленные.
  - Не очень, - отозвался Ян, силясь подняться.
  Ингерд глаза наконец протер и видит: там, где чудище рогатое лежало, - только лужа бурая, а на месте, где болото было - ручей течет чистый, прозрачный, солнечным светом напоенный. Мочи встать не хватало, ползком поползли к нему Ян да Ингерд и воду студеную с головой окунулись. Вынырнул Ян, отфыркиваясь, и стали видны глубокие кровавые раны на его теле, когтями мерзкого гада оставленные, а в другой раз вынырнули - и нет ран, будто и не было вовсе, все исчезли, как одна. Могучая сила целебная в той воде обитала, возликовал Ингерд, мощь небывалую почуяв, отпустила на короткий срок его душу черная тоска, светлыми водами смытая.
  - Ну, каково вам купаться? - с бережка-то их спрашивают.
  Обернулись Ингерд и Ян и видят: сидит на сухой земле эриль Харгейд, посох на коленях держит. Около него хорек с рыжей спинкой лапками морду умывает, хитрым глазом на них поглядывает. Чуть не застонал Ян: ко всем их напастям только эриля не доставало! Решил, что кару для них измышляет колдун, потому как в запретный лес забрались. Или Згаваха его на них натравила? Или ведуны?..
  А эриль говорит:
  - Если оклемались, с собой зову.
  И, видя, что Яну от его слов худо делается, добавил:
  - Забудь страх, быстрокрылый. Кто бёрквов не испугался, тому Зачарованного Леса бояться нечего.
  Совсем не согласен был с ним Ян, но язык прикусил, ни за что бы не признался, что самого эриля боится больше, чем бёрквов. На Ингерда глянул - у того глаза горят, словно хорошую драку ему посулили, Ян только выругался про себя.
  Поднялся эриль Харгейд на ноги и зашагал прямиком в чащу, и чаща будто расступалась перед ним, буреломы все подевались куда-то, и папоротник словно пониже стал, и кусты малины не такие спутанные. Пошли Ингерд да Ян вслед за эрилем - а попробуй-ка откажись! И солнце уж высоко поднялось, через маковки деревьев заглянуло, посветлело в лесу, и почуяли Ингерд и Ян: переменилось что-то. То ли воздух другой стал, то ли небо другое... Часто стали встречаться диковинные деревья - старые, седые, никто не мог бы сказать, сколько им лет, как никто не мог бы сказать, сколько лет эрилю Харгейду. Стоят они меж своих молодых собратьев, не то спят, не то думу думают, и ветерок, шелестевший зеленой листвой юных берез, не смел тревожить их. Эриль Харгейд мимоходом дотрагивался до их сморщенной коры, будто здоровался, кивал им, слово какое-то, лишь им понятное, говорил. А Ян да Ингерд обходили такие деревья, мнилось им, что души у этих деревьев человеческие, и будто сказать что-то хотят.
  - Гляжу, вроде бы дуб, - тихо произнес Ян. - А вот так поглядеть, вот-вот, глянь!.. Ровно как живой лик пробивается...
  Встречались им пустые, заброшенные хижины, на забытые могилы похожие, камни - то огромные, в два Ингерда ростом, а то малые, и все испещренные знаками непонятными, во времена глухие вырезанными, звались те камни кайдабами, Каменными Книгами. Они стояли по одному, а то по нескольку, кольцом, такое кольцо ставой звалось. Ян все это от деда знал, но воочию только теперь увидел.
  Чем дальше шли они вслед за эрилем по Зачарованному Лесу, тем сильнее начало одолевать их беспокойство непонятное. Вроде и бояться-то нечего - лес как лес, но уже забыли, что смеялись недавно.
  - Заведет он нас, ох заведет...
  Чуял Ян, что, если бы не кармак, зашевелились бы волосы на голове, а Ингерд безрассудно ломится вперед, будто собственный страх его плетью подгоняет. Потихоньку заныла душа, заболела, ибо нечто чужое, неведомое принялось стучаться в нее, сильно стучаться, до боли. Вокруг шепталась листва, как будто слышалась чья-то речь, ее хотелось понять. Запахи в воздухе витали непривычные, Ингерд готов был поклясться, что чует соленый ветер далекого Моря и терпкий аромат снадобий. А Ян, видно, распознал что-то свое, потому как ноздри его затрепетали и вспыхнули глаза. Ни одного вечувара не встретили они, зато замечали среди деревьев чьи-то призрачные тени, верно, ведуны наблюдали за ними. Солнечные лучи зажигали рыжие чешуйчатые стволы золотом, и нагретая смола медом стекала вниз. И только было Ян подумал, что не так ужасен этот лес, как рассказывают, и заходить сюда можно по случаю, как ноги его вдруг подогнулись, и от ног, все выше и выше, к самому сердцу змеей холодной страх пополз, от которого свело нутро и голова закружилась. Ухватился Ян за молодую рябину, чтоб не упасть, но не выдержала рябина, надломилась, и Ян сполз на землю. Мельком увидел Ингерда, который на одно колено опустился и подняться силился, да только сила, к земле их пригнувшая, больно могучей была. Закружился лес перед глазами Яна, и увидел он много-много ведунов, что стояли, вечуварам подобные, и на него смотрели, а в волосах, ниже пояса длинных, зеленые огоньки вспыхивали...
  - Остановитесь.
  Ян услыхал это слово, оно вспороло багровую темноту, застившую глаза, оно прогнало страх и вернуло жизнь. Сперва Ян не мог понять, кто он есть, а потом вспомнил свое имя. А как свое имя вспомнил, тут же обратно в человека обернулся, а до того был он осиной, даже горький привкус во рту остался. Рядом Ингерд на ноги поднялся, удивленный, и оба на эриля уставились, беспомощные.
  - Ты заколдовал нас, - прохрипел Ян, язык почти не слушался его.
  Эриль сердито сверкнул на него глазами:
  - У тебя кроме колдовства на уме еще что-нибудь есть, Ян Серебряк?
  - Нету, - честно ответил Ян. - Сейчас нету.
  Эриль покачал головой.
  - Никогда не думал, что в человека столько страха вместиться может. Это твой собственный страх, аюл! Уж не знаю, что ты там себе напридумывал, но этот страх чуть не убил тебя.
  - Так что ж, - догадался вдруг Ингерд, - если б я не боялся, то смог бы по твоему лесу беспрепятственно ходить? И ты не наказал бы меня за это?
  Эриль поглядел на него.
  - Страж этого леса - внутри каждого, кто входит сюда, - сказал. - И только он решает, впустить тебя или нет. Это древняя защита, и она не причинит тебе вреда больше, чем ты сам себе можешь причинить. Ладно. За мной ступайте.
  Поплелись за ним Ингерд и Ян, еле ноги переставляют и потихоньку к худшему приготавливаются.
  - Чует мое сердце, не выберемся мы отсюда, - пробормотал Ян. - Зачем мы здесь?..
  Вечереть стало, долго они шли, по сторонам озираясь, меж корней да под низкими ветвями тени копиться начали, взялись за ноги цепляться. Эриль Харгейд шагал вперед широко, только белые волосы плескались по спине, и заходящее солнце вспыхивало в них искрами.
  И вот выросла перед ними скала, вся ольшаником да калиной заросшая, а кое-где кривые ели за камень корнями зацепились да так и росли - в тесноте, да не в обиде. Эриль скоро на эту скалу взобрался, а Ингерд и Ян отстали и на самый верх едва ли не ползком заползли. И оказалось, что никакая это не скала, а стена крутая, из огромных глыб сложенная, и была она такая высокая, что дух захватывало вниз глядеть, и такая старая, что лес давным-давно накрыл ее деревьями и травой. Ингерд на ноги встал, рукавом пот с лица вытер да так и застыл на месте, будто заклятье на него наложили. Ян руки поднял, чтобы волосы под кармак заправить, и замер, но не колдовство тому причиной было.
  Стоят они на краю стены, а стена в кольцо изломанное замыкается, а в середине кольца того - ни травинки, ни кустика, один песок, а на песке - нет следов ни человеческих, ни звериных, ни птичьих, никаких. А стоят на том песке исполинами девять черных камней - каждый как врата в зимнюю ночь безлунную, и каждый всесильными Рунами отмеченный. Закатное солнце сползало по ним алыми потоками, а ветер кружил песок и пыль у их подножия и приносил оттуда могильный холод и болотный запах остановившегося времени.
  - Что это? - прошептал Ян.
  Он стоял на краю обрыва, весь как натянутый лук, и в расширившихся глазах его плясали тени угасающего дня.
  - Это сердце нашего мира, - тихо сказал Ингерд. - Никто и никогда не видел его. Зачем ты показал нам его, колдун?..
  И эриль Харгейд ответил:
  - Когда-то давным-давно нашу страну населяли одни звери и птицы, они жили много лет, а людей не было вовсе. Потом пришли три брата и пожелали заселить эти земли людьми. Светлоликий и Темноликий сплели из трав прочную сеть и накинули ее на леса, луга, озера и реки. Много живности попало в их сеть, а стали тащить - порвалась сеть, и вся добыча поразбежалась. Вся, да не вся: медведь попался, кабан, огненно-рыжий лис, тур ветвисторогий, снежный барс, лесная куница да волк с черной шкурой, запутались крыльями серебристый сокол и зоркий орел, а с ними вместе выдра, желтоглазая рысь, росомаха да маленькая испуганная мышь. Ударили братья по рукам, и обратились звери и птицы в людей, и от них пошли другие люди, они собирались в роды и всегда помнили, кто их предки. Братья научили людей возделывать землю и растить хлеб, ловить рыбу и охотиться. Они научили их строить дома, шить одежду и разводить огонь. Опять ударили братья по рукам, остались довольные своей работой и прилегли под березой отдохнуть. Пришел тут младший, Багряноликий, брат, посмотрел на людей и увидел, что живут они в согласии, но души их окутаны туманом. И пожелал младший дать им Знания. Собрал он листья с ольхи, рябины, тиса, яблони и падуба, добавил к ним листья с той березы, под которой спали его братья, перемешал их хорошо и бросил по ветру. Ветер закружил листья, упали они на землю и обратились в Тех Кто Ведает - в ведунов. Рассказали ведуны людям про Небо, про Землю, про Море, про Горы, и лишились люди покоя, захотелось им дознаться до сути. То желание довело их до споров, а споры - до драк, и поднялся шум, и проснулись от этого шума старший и средний братья. Увидели они, что творится меж людей, ими созданных, рассердились на младшего брата и в гневе убили его. Тело разрубили на куски, каждый кусок обратили в камень, поставили камни кругом и произнесли над ними страшное заклятье, что оживить камни может только кровь маэра - избранного, но такой день станет последним для людей. И сделали разгневанные и обманутые в своих замыслах Темноликий и Светлоликий братья людям последний дар: научили их изготовлять оружие и воевать друг с другом. После этого в последний раз взглянули на творение рук своих и ушли - Светлоликий в Теплое Море, Темноликий - в Белое, предоставив людей самим себе.
  Так написано Рунами в Каменных Книгах Зачарованного Леса.
  Эриль Харгейд умолк.
  С ужасом глядели Ингерд и Ян на черные камни, ибо в единый миг ожили перед их взорами страшные видения древних легенд, в каждом сердце от одного Моря до другого дремавшие. Отмахивались прежде от легенд этих - что было, то было, давно быльем поросло, а тут вот оно, рукой дотянись - живое, но мертвое, мертвое, но живое... Ян трепыхнулся, будто в небо взлететь хотел, да не мог, ибо в клетке вдруг увидел себя - птицу вольную, поднебесную! А Ингерд стоит рядом, как вкопанный, и ровно бы даже не дышит.
  - Я понял, - хрипло произнес Волк. - Это - кровавое сердце земли нашей, оно жаждет смертей и убийств, а мы стремимся утолить эту жажду, потому как все мы - кусок этого сердца...
  - Поэтому мы столько убиваем? - вторит ему Ян. - Ведь мы убиваем так же легко, как бросаем в землю зерно. Мы, мужи, отнимаем жизнь столь же беспечно, как даем ее. Иль проклятье на нас? Иль не чтим мы пращуров наших? Иль недовольны вечувары жертвами, что им приносятся?.. Когда будет мир в землях наших?
  - А что такое мир? - спрашивает эриль. - Я поведал вам о трех братьях, их имена - Дух Мира, Плоть Мира и Кровь Мира. Кровь Мира была пролита, с того дня пробил час сражений, началась бесконечная Эра Битв, и она не закончится никогда, ибо Кровь Мира нельзя остановить. Наша плоть - часть одной плоти, наш дух - часть одного духа, и наша кровь - ручей от одной реки. Наши сражения бесконечны, оружие против оружия, дух против духа - выбор за нами, но не выбрать нельзя. Мы лишь можем решить - во имя чего.
  Ингерд молчал. Ян тоже. Молчал лес за спиной, словно ждал чего-то, словно сказать что-то хотел, но все же молчал. А тут и хорек с рыжей спинкой объявился.
  - Долгая дорога измята вашими сапогами, - произнес эриль Харгейд, - вы много повидали и многое узнали. Что со всем этим делать - решайте сами.
  И он указал рукой прочь из леса.
  Ингерд и Ян пошли за хорьком, оставив за спиной страшное место. И невдомек им было, что Ингерд и Ян, что покинули Зачарованный Лес, - уже совсем другие люди.
  Когда мимо светлого ручья проходили, набрали воды полную флягу, чтоб Згавахе отнести. И опять у кромки зеленого леса им встретился один из ведунов, и опять Ингерд и Ян в спешке одеждой менялись, путаясь в рукавах и штанинах.
  Немало они шли, да обратная дорога все ж короче, дошли, наконец, до Згавахиной избушки. Занимался рассвет (какого дня?..), а Згаваха все так же сидела у окошка и перебирала в лукошке овечью шерсть. Нисколько не продвинулась ее работа, и мелькнула у Яна мысль: а не сама ли Згаваха, хорьком обернувшись, с ними в Лес Ведунов хаживала?
  - Исполнили мы твою службу, - сказал Ингерд, на стол флягу с чудесной водой ставя. - Помоги и ты нам.
  - Спрашивай, - говорит Згаваха, а в избушке ее темно, как в погребе. - Но прежде обдумай: не изменился ли вопрос, какой задать ты мне хотел?
  В избушке воцарилась тишина. Ян смотрел, как скрюченные пальцы ловко перебирают шерсть, и представил, что вот так перебирает ведьма человеческие судьбы, и содрогнулся.
  - Не изменился, - подумав, ответил ей Ингерд.
  - Что ж, тогда спрашивай.
  И спросил Ингерд:
  - Видишь ли ты мою душу?
  Старуха кивнула, ни на миг не прекращая свою работу: хорошую шерсть в платок, что поплоше - под ноги.
  - Что в ней?
  - Ночь.
  - Дай имя этой ночи.
  Старуха подняла на него незрячие глаза и долго молчала, не шевелясь. Яну подумалось, что она ничего не скажет, но она сказала:
  - Рунар Асгамир.
  Ничего из того, что предполагал Ян, не случилось. Не рухнул потолок, не вспыхнул пол под ногами. Он думал, что Ингерд разнесет эту избу в щепки, едва услышит ненавистное имя, но тот просто повернулся и вышел. Ян хотел было пойти за ним, но старуха сказала:
  - Не ходи, коли жизнь дорога.
  И добавила:
  - Откажись от него, не то погибнешь вместе с ним.
  Ян упрямо затряс головой.
  - Не будет этого. Если б у тебя были глаза, ты бы увидела, что у нас один кармак.
  - Аюл, - сердито фыркнула старуха. - Мне не нужны глаза, чтобы знать, что Соколу и Волку никогда не стать братьями!
  Но Ян упрямо стоял на своем, и старая Зга вдруг засмеялась, зубы, точно лезвия, сверкнули в полумраке, и Ян поспешил отойти на безопасное расстояние, поближе к двери.
  - Знаешь, быстрокрылый, зачем я вас к светлому ручью за водицей послала? - спрашивает старуха.
  Ян осторожно отвечает:
  - Испытать, поди, хотела?
  - Такова плата, быстрокрылый. И чем темнее времена, тем плата выше, а ты сегодня жизнь свою на кон ставил.
  Ян еще дальше отодвинулся.
  - Не бойся, - говорит ему ведьма, - жизнь свою ты выиграл, только думай теперь хорошенько, как выигрыш с пользой потратить. Одно скажу: славным будет твой век, и славным будет твой род, но немногие захотели бы поменяться с тобой местами.
  Старуха нагнулась и платок с чистой шерстью узлом завязала.
  - Ступай домой, белоголовый, много дел тебя ждет. А когда путь случится длинный, не за тобой люди пойдут, но ты укажешь дорогу.
  Ян был уже на пороге, когда старухин голос толкнул его в спину:
  - Мне ты можешь оставить туесок с земляничным вареньем, что передал для меня Вяжгир-знахарь.
  Ян скоро развязал мешок, водрузил туесок на стол и опрометью кинулся вон из избы. Оставшись одна, старуха вздохнула, отложила работу и открыла туесок. По убогой избушке разлился аромат спелой земляники.
  - Темные времена, темные... - пробормотала она. - И глаза у людей есть, а они ровно слепые, им под нос истину суешь, а они не видят... Какой нынче прок от маэров кроме вреда?
  Она еще раз вдохнула густой земляничный аромат. Больше никто и никогда не принесет ей подобный дар и никакой другой, ей ли не знать этого?..
  
  
  А Ян продирался сквозь лес по следам Ингерда и над словами старухи раздумывал: то, что род его будет славным - хорошо, а вот как понимать, что немногие захотели бы занять его место? Одно к другому не привяжешь, как ни старайся, а засели эти слова у Яна в голове, точно заноза в пятке - вроде крохотная, а все идти мешает.
  Спеша нагнать Ингерда до ночи, Ян прибавил шагу. Он не обладал волчьим чутьем, чтоб по следу идти быстро, но зато зрение у Яна соколиное было. Скоро увидел он средь густой листвы огонек далекий и на него пошел.
  Ингерд сидел неподвижно возле костра, рубахи на нем не было. На коленях он меч свой держал и в огонь смотрел. Понял Ян, что задумал Волк и к нему бросился.
  - Ингерд, - позвал он, - опомнись! Не ходи по этой дороге!
  Но Ингерд продолжал смотреть в огонь и не слышал его. Ян взял его за плечи и встряхнул.
  - Да послушай же ты! - крикнул он. - Не делай этого! Ты сам много жизней отнял, так не отдавай свою!
  Ингерд взял его руки, со своих плеч снял и сказал:
  - Уходи, белоголовый, уходи быстро, пока я еще помню, что на мне кармак Сокола, что братья мы по духу.
  Заглянул Ян в его глаза, и не увидел в них ничего человеческого и отступил, не желая бессмысленного боя. Обернулся соколом, в небо взмыл, покружил над лесом и на высокое дерево сел, затаился, чтоб не заметил его Ингерд, и стал ждать, что дальше будет.
  Выстругал Ингерд из дубовой ветки плашку с ладонь величиной, вырезал на ней имя врага своего и окропил это имя кровью своей. После чего бросил плашку в огонь, обратилась она в дым, и на этот дым, как вороны на стерво, слетелись бёрквы и закружили над поляной. Ледяным ветром колючим обдало Яна, страх одолел его, но остался сидеть он на месте, в ветки вжался. А Ингерд меж тем обряд творил, да не простой, а тот, что зовется хаттмар - обрядом Гибельного Белого Огня.
  Кружат бёрквы, гул меж деревьев плещется, огонь подобно кхигду гадающему пляшет, а Ингерд песню поет заветную, и слова той песни редко кто повторить возьмется:
  
  То не солнце ушло в Море Белое
  То не месяц за Горы схоронился,
  То не ветер притих, заговоренный,
  То за мною беда пришла черная,
  Чтоб казнить мое сердце беспечное.
  Вот возьму я кинжал свой отточенный,
  Да из дуба я досочку вырежу,
  Да пущу я по ней да по краю
  Руны верные, Руны Сильные,
  Чтобы клятва моя да покрепче была.
  Да к костру моему жертвоносному
  Призову я да тени летучие,
  Что на смерти дух собираются.
  Станьте, тени, моими дозорными,
  Что исполню я клятву священную,
  Что скормлю я вам души врагов своих,
  Имена чьи на досочке вырежу.
  Иль свое я вам сердце на суд отдам,
  Коли клятву свою не исполню я...
  Горько вздохнул Ян, жаль ему было Волка, не желал он ему худой участи, но и уберечь его от опрометчивого шага тоже не сумел. Думал помочь чужаку, а вместо этого так и прошагал рядом с ним попутчиком. Если раньше и была щелочка, то теперь душа Ингерда совсем захлопнулась, и кому он теперь нужен? Ян понимал, что таким его племя не примет, и ругался про себя, и жалел его. Молод, силен и красив был Ингерд, но обвенчался он со смертью, и не было ему теперь пути назад.
  Однако же сиди не сиди на ветке, а спускаться когда-то надо. На землю слетел и в человека обернулся.
  Затухал костер, занималась над лесом заря. Ингерд сидел на земле, скрестив ноги, по груди и животу, там, где кожу надрезал, кровь текла, а он и не чуял.
  Ян присел перед ним на корточки.
  - Куда нынче поведет тебя дорога, Волк? Попросишь ли о помощи?
  Ингерд поднял на него глаза - глаза зверя.
  - Тебе ведомо, где конец моего пути, быстрокрылый, - ответил он. - И пройти мне его суждено в одиночку.
  - Что ж, - сказал Ян, заправляя волосы под кармак, - до становища вместе дойдем, а там - как знаешь.
  
  
  Тяжело им было теперь вдвоем: вроде и не враги, но и друзьями назвать язык не повернется. Шли молча, еду делили молча, спали по очереди, охотились врозь и так до тех пор, пока не начались обжитые земли, а с ними - беды да опасности. Ян-то слабее обычного был, не ко времени соколом оборачивался, да ведь тогда и выбор у него был невелик. Сокрушался теперь, а что толку?..
  Все же Ингерд приглядывал за ним, по себе знал, как тяжело на ногах стоять сразу после того, как в небе птицей кружил или зверем поля мерял. Ян уставал быстрее прежнего, крепче прежнего спал, на лицо осунулся, исхудал, но помощи не просил.
  Скоро леса дремучие светлеть стали, заснежили среди елей да сосен ясноствольные березки, под ногами папоротник завился, ручьи малые и большие встречаться стали, смоляной воздух сменился легким, цветочным. С высокого холма Ян увидел далекие горы, и засветились глаза его, и отступила немощь, будто живительной воды глотнул. А Ингерд вспомнил некстати дозорный холм Крутогор и то, как рассказывал он Яну про Море. Вспомнил - и затосковал, заныло сердце, защемило болью непрошеной, горькой, как полынь-трава.
  - Неужели не чуешь, как травишь душу свою? - не выдержал Ян. - Что ж ты вычернил ее всю, будто в саже вывалял? Зачем отдал ее бёрквам на заклание? Помяни мое слово, Волк: пожалеешь ты о своей клятве, и тот день, когда свершится твоя месть, не принесет тебе успокоения, и будешь ты до скончания века скитаться, неприкаянный, и искать себе покой да прощение.
  - Тот день, быстрокрылый, когда свершиться моя месть, - Ингерд поднял на него глаза, - станет моим последним днем, ибо мне будет уже все равно.
  И снова пошли они дальше, и хлестал их дождь, и сушил их ветер, но Ян радовался каждому рассвету, ведь он шел домой.
  И стали им попадаться разоренные становища и выжженные, засеянные пеплом поля. Это Боргвы атаковали поселения Орлов и Лис, отвоевывали у них земли по благодатному берегу Соль-озера.
  - Нет, не будет этому конца, - сказал Ян, когда они проходили мимо брошенных прошлогодних стогов, которые некому было забирать. - Пока есть за что драться, мы будем драться, и кузнецы не останутся без работы, и бёрквы будут сыты добычей.
  А ночью, когда туман молоком пролился на травы и бледная луна повисла над лесом, разбудил Яна не то вой, не то стон, словно из живой груди сердце вынимают да медленно. Приподнялся Ян на локте, видит - Ингерд по земле катается, руками ее рвет, лицо страшное - ни человечье, ни звериное, незнакомое. Понял Ян, что бёрквы долю свою требуют и не отступятся, пока не получат ее. Жутко стало Яну, хоть не из робкого десятка он был, ибо знал: воин, через хаттмар прошедший, имеет жажду убивать, как другой человек - есть и пить, и Ингерд обращался в такого же, а потому становился опасным. Видал Ян бешеных зверей, их боялись, их уничтожали, ибо не различали они уже ни своих, ни чужих, внутри них бушевал Гибельный Огонь и звал их убивать без разбору.
  Потом Ингерд затих, бессильно распластавшись на траве, веки его смежились, и только тело время от времени вздрагивало, и вздрагивал Ян, уже не смыкавший глаз до самого рассвета.
  Наутро они умылись в холодном ручье, и каждый пошел добывать себе еду. Чуял Ян, что в одно утро они вот так разойдутся и больше уже не встретятся. Да и не хотелось им теперь вместе быть, а что Вяжгиру сказать?.. Эта дума не давала Яну покоя.
  К полудню они снова встретились, словно все лесные тропы вели их друг к другу, молча разделили еду и весь день прошагали, едва перекинувшись словом.
  - В каких краях мы сейчас? - спросил Ингерд уже к вечеру.
  Забрались они с Яном на пологий холм и глядели вокруг.
  - Там, - Ян указал рукой на север, - озеро Околич, владения Орлов. А там, - он указал на восток, - Соль-озеро. Мы туда идем.
  Вечер выдался теплым и безмятежным. Тихо отгорел закат, и на густо-синий небосклон выкатилась золотая луна. Земле надо было отдохнуть от солнца, а Ингерд и Ян хотели отдохнуть от долгой дороги, ноги-то совсем устали. Устроились они на ночлег, подложив под голову дорожные мешки, а Ингерд вдруг и говорит:
  - Дым.
  - Что? - Ян поднял голову.
  - Пахнет дымом.
  Ян привстал и огляделся. Он знал, какой у Волка острый нюх, и до сих пор он их не подводил. Но вечер по-прежнему был безмятежен и светел.
  И вдруг на севере, со стороны озера Околич вспыхнул костер - один, другой, третий, но не сигнальный, а будто горело что-то большое. Зарево поднялось над лесом.
  - Что это? - Ян вскочил на ноги, сердце его заколотилось, он почуял беду.
  И только теперь от Орлов засветился сигнальный холм, и повалили густые клубы дыма, закрывая собой луну.
  - Орлы просят помощи! - Ян приложил ладони ко рту, и в ночь полетел тревожный соколиный клич, и ему сразу же отозвались от леса.
  - Поспешим, Ингерд! Там что-то стряслось!
  Они пересекли лесок, всхолмленный дол, и запах гари сделался резче, а потом они сообразили, что по траве стелется уже не туман, а дым. Издалека донесся шум. Ян остановился.
  - За этими деревьями - хлебные поля, - сказал он. - Через них короче.
  Но только они миновали подлесок, как тут же отпрянули назад. Хлебные поля были охвачены пламенем, жадно пожиравшим молодые, еще не выбросившие колос посевы.
  - Это Боргвы, - Ян оглянулся по сторонам. - Какие бы споры ни возникали между нами, Орлами и Лисами, мы никогда не трогаем поля. Значит, это Боргвы, жадные до наживы Куницы, разорители чужих гнезд. А может, и Туархи вместе с ними.
  Зарево разгоралось все ярче, все сильнее тянуло дымом, весь запад заполыхал, стало светло, как днем. Откуда-то из-за деревьев донеслись крики и звон стали. Не сговариваясь, Ингерд и Ян повернули туда.
  - Что в той стороне? - спросил Ингерд.
  - Озеро Околич, - ответил Ян. - На его берегу живет маленькое племя. Они ни с кем не знаются и вообще нелюдимы. Мы никогда их не трогали. Взять с них нечего.
  Но в этот раз все было не так. Ночь дрожала от страшных воплей ярости и боли, сомнений быть не могло: у озера Околич кипел жестокий бой. Ингерд и Ян побежали через лес, рискуя сломать себе шею в какой-нибудь яме или попасть в капкан, которых в лесах всегда хватало. Когда сосны расступились, им навстречу открылась долина, на дне ее лежало озеро, а над озером - становище в несколько домов, обнесенных частоколом. Становище пылало со всех сторон, горели лодки на берегу. Спиной к воде сражались одиннадцать мужчин, их теснили Боргвы - Ян узнал их по длинным волосам, которые они имели обыкновение носить собранными в хвост, и числом Куниц было в два раза больше.
  - Давай, Ян, - сказал Ингерд, берясь за меч. - Я - слева, ты - справа.
  - Эх, руби рука! - крикнул Ян и присвистнул сам себе, врубаясь в пешие ряды Боргвов.
  Дым стелился в низину, дышать было трудно, становище горело факелом, рывками высвечивая сшибающиеся между собой окровавленные тела. Плескалась вода, трещали объятые пламенем лодки, слышались стоны, крики и проклятья. Ингерда и Яна тотчас окружили со всех сторон, и плохи были бы их дела, если бы со стороны Соль-озера не подоспела подмога. Но и Боргвы знали свое дело: только увидели, что их зажимают в тиски, сразу бросили поле боя и в один миг рассыпались по разным сторонам, просочились в лес и растворились в нем, как муравьи в траве.
  Шум боя смолк. Тихо потрескивали догорающие лодки, с обреченным шипением уходили под воду обугленные остовы. Догорало становище, сизый дым стелился по росистой траве. В этом дыму Ингерд отыскал Яна, поднял его на ноги и привел в чувство, Ян потряс головой и дотронулся пальцами до затылка, пальцы окрасились кровью. Ингерд подставил ему плечо, и только после этого они огляделись.
  Пологий берег озера был усеян мертвыми телами, все мужчины - защитники маленького племени - полегли в неравной схватке. Помощь припозднилась. Двенадцать всадников молча стояли в стороне, лица их были хмуры.
  - Янгр Тор Брандив и с ним Орлы, - сказал Ян, утирая с лица пот, смешанный с сажей.
  Пора было уходить, но тут от ближнего леса послышался вой. Ингерд вздрогнул и обернулся. Бежать отсюда - было первой его мыслью, но он не сделал ни шага, как и Ян, как двенадцать других бойцов. Они застыли, подобные изваянию духа озера, стоявшему на пригорке у самой воды.
  Едва жестокие Боргвы напали на становище, все женщины с детьми тотчас ушли в лес, как делали это всегда при любой опасности. Но на этот раз судьба повернулась к ним черным боком, и теперь им некуда и не к кому было возвращаться. Ни рыданий, ни горестных воплей - тягостная тишина брела по берегу, простоволосая, с потускневшими глазами и почерневшим лицом. Еще живая, но уже мертвая, и ничто на свете не могло ее оживить.
  Самая старая ударила себя в грудь костлявой рукой, упала на колени перед безмолвным идолом, что охранял их род с незапамятных времен, и заголосила хриплым нечеловеческим голосом, от которого кровь леденела в жилах. Она не упрекала его за то, что не защитил, но жаловалась, как дитя жалуется матери. А страшноликий вечувар все так же молчал, глядя в затуманенные воды, и ни единого слова не вырвалось из прорези его губ.
  Тогда старуха поднялась и сделала рукой знак - будто ножом полоснула себя по запястью. Даже Ингерд, чужак, знал, как его прочесть. Этот знак везде, во всех землях означал одно: немедленную смерть. Старуха наклонилась к одному из убитых, быть может, это был ее сын, омочила ладонь в его крови и провела ею по своему лицу. И пошла в воду.
  Никто не смел помешать ей. За нею двинулась молодка с ребенком на руках, а следом - другая, третья, пока холодные черные воды не поглотили всех. Недолго по озеру расходились круги, потом все успокоилось.
  Ян, опираясь на Ингерда, почувствовал, как того сотрясает крупная дрожь. Да у него самого подгибались колени. Орлы не смели взглянуть друг на друга. Да, в войне они жили, не в мире, и дня не проходило, чтоб их мечи кровью не алели, но только что на их глазах погибло целое племя, сгинуло, словно и не было его вовсе, и не ждет ли такая участь всех?..
  Занималась заря, когда они положили мертвых в могилу и насыпали над ними холм сырой земли. Вечувар все так же глядел неподвижным взором впереди себя и молчал. Розовые лучи рассвета упали на него, и он из коричневого сделался багрово-алым, будто закровоточило деревянное тело его.
  Орлы повернули к Соль-озеру, Ингерд и Ян - к Стечве и покинули пахнущие смертью берега озера Околич. Никто не проронил ни слова: когда молчит вечувар, что может сказать человек?..
  
  
  - Вырезали племя, будто стадо овец, - Ян хмуро топтал прошлогоднюю листву, в изобилии устилавшую дно глубокой лощины, куда они забрели. - Когда такое было? Да никогда.
  И добавил, покосившись на Ингерда:
  - В наших краях.
  Весь день он о чем-то размышлял, иногда сам с собой говорил.
  - Чего им неймется, этим Боргвам и Туархам? Земли им мало? Но как ее может быть мало, если за Келменью места - хоть боком катись...
  И вдруг его осенило, он даже остановился.
  - Ведуны! - воскликнул он, отчего Ингерд вздрогнул и принялся озираться по сторонам - не хватало только встретить ведуна! - но никого не заметил и накинулся на Яна:
  - Ты чего орешь, белая голова?
  - Да ты послушай, - Ян снова зашагал вперед. - Всем известно, что земли Боргвов и Туархов аккурат примыкают к Лесу Ведунов!
  - Ну и что?
  - А то! Колдуны, по всему видно, выселяют их, лес-то разрастается! Не удивлюсь, если когда-нибудь он съест все наши земли. Ты с колдунами спорить будешь?
  - Не буду, - ответил Ингерд, искоса поглядывая на Яна: не кровоточит ли рана у того на затылке?
  - Вот. И никто не будет. Что-то у меня в глазах темно, - пробормотал Ян, покачнулся вдруг и упал.
  Ингерду ничего не оставалось, как взвалить его на плечо и отправиться прямиком на поиски какого-нибудь знахаря.
  День к ночи склонился, а знахарь так и не сыскался. Ингерд здешних краев не знал и забрел в леса безлюдные. Делать было нечего, он свалил Яна на землю, на расстеленный плащ, а сам пошел дальше. Искать знахаря, таща на себе не легкого Яна, оказалось делом невозможным. Но только четыре шага он ступил, как на пятый угодил в капкан, в молодом ельнике поставленный. Зарычал Ингерд от боли так, что ночные птицы вспорхнули с гнезд, дернулся, а капкан-то к дереву цепью привязан. Перерубил Ингерд цепь одним махом и слышит за спиной голос:
  - Ишь, зверь какой нынче по лесам бродит!..
  Повернулся Ингерд, меч поднял, глядит - перед ним молодой, русоволосый, в поношенной одежде под цвет хвои, сам смеется, а клинок наготове держит. Чуть пригнувшись, начал Ингерда медленно обходить, а Ингерд, скрипя зубами от жгучей боли в ноге, стал ближе к дереву отступать, чтоб спину прикрыть. А незнакомец тут прыгнул на него, сверкнул меч лучом, но клинок Ингерда встретил удар вовремя и в сторону отвел. Рассмеялся незнакомец дерзко, а в глазах огоньки опасные пляшут.
  Слабел Ингерд, но сказал так:
  - Не знаю, на кого капкан ты ставил, но гляди, охотник, сам в добычу не обратись.
  - Это моя земля, чужак, земля, которая вспыхивает под ногами и по которой текут огненные реки. Здесь все мое, и пришлых мы не жалуем.
  - Я и сам пришлых не жалую, - силясь разогнать сгущающуюся тьму в глазах, ответил ему Ингерд. - А земля мне твоя не нужна, мне своей хватает. Попадись ты мне на Стечве, встретил бы так же. Вот разве что капканов мы на людей не ставим.
  - Мы тоже не ставим, сам виноват, что угодил, - незнакомец продолжал кружить вокруг Ингерда, поигрывая мечом. - Из какого ты рода? Торвал? Годарх? Стигвич?
  - Я - Волк, с севера, от Белого Моря.
  Незнакомец выпрямился и опустил клинок. Опасные огоньки в глазах приутихли.
  - То-то я гляжу, лицо нездешнее. А в наши края зачем забрел?
  - Заплутал, - ответил Ингерд.
  Незнакомец вложил меч в ножны. Жажда крови угасла в нем так же быстро, как и вспыхнула.
  - Мы не убиваем тех, кто не враг нам, - сказал он. - Давай помогу снять железо.
  Вдвоем они освободили ногу Ингерда, и боль немного отпустила.
  - Есть тут поблизости знахарь? - спросил Ингерд.
  - Имеется, - ответил незнакомец, глядя, как из дырок в сапоге Ингерда, оставленных зубьями капкана, толчками сочится кровь. - Пошли, покажу.
  - Погоди. У меня ноша есть.
  Ингерд вернулся за Яном, взвалил его на плечо и отправился вслед за незнакомцем, который вызвался показать дорогу.
  Скоро деревья расступились, и он увидел на взгорке ветхую избушку, что грелась в лучах закатного солнца. Ее крыша бурно заросла муравой, посреди которой пестрели мелкие цветки. Лесные пчелы жужжали под стрехой, заползали в щели рассохшихся бревен. Из-под могучего валуна прозрачной нитью вился ручей, заслушавшись его речью, к самой воде склонилась молодая береза, на нижней ее ветке висела деревянная кружка для всякого, кто захочет напиться. Подивился Ингерд, до чего же эта избушка напоминала собой избушку Вяжгира из Соколиного племени. Он на миг задержался, разглядывая старые почерневшие знаки-обереги на двери, потом вошел. Внутри его встретила всегдашняя полутень, напоенная ароматами засушенных трав, занавешенные оконца и слабо мерцающий очаг. Знахаря не было.
  - Видно, в поле, - сказал незнакомец, не спешивший назвать свое имя или самонадеянно полагавший, что все его и так знают.
  Ингерд свалил Яна на лавку, а сам сел в ногах и принялся стаскивать пропитавшийся кровью сапог. Незнакомец стоял у двери и наблюдал за ним. Расспрашивать, коли человек уже переступил порог дома, было не принято, и он молчал.
  Вскоре с улицы послышались шаги, и вошел знахарь, а вернее, знахарка, не старая и не уродливая - лицо без морщин, брови вразлет, глаза лучистые, зеленые, смотрит прямо, руки сильные, ловкие, одним словом, облика вовсе не знахарского. Она нисколько не удивилась, застав в своем доме гостей. За нынешнее утро она столько осмотрела и залечила ран, что одной больше, одной меньше - без разницы.
  - Кого привел, Эйрик? - спросила знахарка, вываливая на стол из мешка собранные травы.
  - Волка и Сокола, - отозвался от двери незнакомец, названный Эйриком. - Погляди их, Велскья.
  Знахарка повернулась к Ингерду, но тот сказал:
  - Сначала его.
  И указал на Яна.
  Знахарка ловкими движениями ощупала неподвижное тело, омыла порезы, потом перевернула его на живот, а Ян хоть бы один глаз приоткрыл.
  - Он умирает? - спросил Ингерд, потому что весь затылок Яна был в запекшейся крови.
  - Что ему сделается! - фыркнула знахарка, разбирая русые волосы. - Спит он. А рана только с виду страшная. Эйрик, подай-ка мне теплой воды в ковше.
  Эйрик исполнил ее просьбу, и через минуту кровь была смыта, знахарка обрезала вокруг раны несколько прядей и наложила повязку.
  - Походит малость со стриженой головой, - сказала она. - Имарь-день скоро, там ему все равно лысым быть. Есть хочешь? - спросила она Ингерда.
  Тот отрицательно покачал головой.
  - Тогда поспи.
  Знахарка бросила на пол меховое одеяло, Ингерд лег на него и тотчас уснул, не почуяв даже, что делают с его ногой. Неспокоен был сон его, потому что перед глазами все расходились круги на озере Околич и плакал кровавыми слезами вечувар. Тогда знахарка, видя, как он мечется, взяла лучину из падуба, воскурила ее и повеяла дымом над мятущимся во сне Ингердом, и он затих, внимая шепоту, призывающему покой в его душу.
  
  
  Уже ближе к вечеру Ян потянулся и сморщился, словно съел пригоршню недозрелой клюквы.
  - Что это с моей головой? Она болит так, если бы я накануне перепил медовухи, но я ничего такого не помню. И где это я?
  Ингерд, а с ним Эйрик сидели за столом и ужинали.
  - Стукнули тебя вчера, - сказал Эйрик, посмеиваясь. - Кабы не Волк, очухался бы теперь где-нибудь в буреломе. Вчера вокруг Соль-озера знатный был бой.
  - Судя по тому, что передо мной Эйрик Редмир, - пробормотал Ян, потирая ушибленный затылок, - мы недалеко от истоков Стечвы.
  Он налил себе полную кружку вина, но знахарка отобрала ее и подала другую, с отваром.
  - Знатный бой, говоришь? А ну-ка, расскажи.
  - А что рассказывать? - Эйрик откинулся спиной к стене, - минувшей ночью на нас напали Торвалы, а Годархи и Стигвичи перешли Стечву в среднем течении. Да ты не хуже меня все знаешь, у вас там такое зарево пылало!..
  Ян побледнел. Эйрик поглядел на него, потом на Ингерда.
  - Ты что же... Тебя не было? - он покачал головой. - Мы-то поначалу отбились, да вслед за Торвалами на наши земли хлынули Асгамиры.
  - Что Соколы? - спросил Ян.
  - Соколы просили помощи, - осторожно ответил Эйрик, - но мы помочь не могли, сами два раза зажигали сигнальный холм. Нам Орлы подсобили, от них же мы узнали, что Боргвы и Туархи атаковали Лис. Никто не понимает, что произошло, потому что все произошло быстро и в один час, будто наши враги сговорились между собой.
  Ян засобирался домой, нехорошие предчувствия одолели его. Ингерд знал, что, если случится бой, в строй встанут его отец и младший брат. Ян боялся найти их среди убитых. Понял это и Эйрик и сказал:
  - Я дам вам лодку, так вы скорее доберетесь до дома.
  Поблагодарили Ингерд и Ян знахарку-травницу и покинули избушку. Повел их Эйрик через лесок, прихрамывал Ингерд, болела нога его. Вышли они на открытое место - спят перед ними сном вековечным Горы высокие, синие, в облака седыми головами ушедшие. Ни мгновения не сомневался Ингерд, что там бёрквы обитают, неужто не страшатся Барсы их соседства? Да непохоже: вот молодой Редмир рукой в ту сторону показывает, становище их там, у самых отрогов, живут они на камнях, и камни дают им хлеб. А Ян? Поглядел Ингерд на Яна, который в Горы один ходил, духов не слушал, да нет, быть того не может, встряхнул Ингерд черными кудрями, есть граница, ее ни Эйрик, ни Ян, как ни храбрись, никогда не переступят. А из них троих, как ни крути, ближе всех к бёрквам он, Ингерд Ветер, и для этого ему не надо в Горы ходить, бёрквы сами за ним придут. Эта мысль заставила его плечи поникнуть.
  Довел их Эйрик до Стечвы, до того места, где она, через два порога переваливаясь, соглашается какие-никакие суда на себе нести. В камышовой заводи отыскал Эйрик лодочку крепкую и говорит:
  - Плыть вам до Соколиного становища вечер и всю ночь, завтра к утру на месте будете. Да что я рассказываю, ты, Ян, сам все знаешь, учить не стану. По обоим берегам должно быть спокойно, после вчерашнего сражения все спят: кто отдыхает, а кто - вечно. Но дозоров и с той и с другой стороны все же остерегайтесь, у многих кровь еще не остыла, кипит, и рука в бой рвется.
  Взяли Ингерд и Ян по веслу, и поплыла лодочка из камышей, а как течение поймала, так заскользила быстро, подгонять не надо. Ингерд все на Горы далекие смотрел и чудилось ему, что зовут его оттуда, что огоньки вспыхивают то тут, то там, и зажигают их бёрквы, а может, это лучины засветились в становище Барсов?.. Нищим был Ингерд, потому как не было у него в жизни ничего, что мог бы взять он с собой, буде случится дальний путь, а огоньки уже звали за собой, и то были не лучины...
  Скоро упала ночь, и была она темной, безлунной, звездной. По воде застелился туман, промокли Ингерд и Ян, а берегов не видать, куда плывут? Точно одни в целом свете остались, и вздохнул Ян:
  - Так и не спросил я у Згавахи, каким путем идти племени моему...
  - Зря не спросил, - отозвался с носа Ингерд, вглядываясь в ночь, чтоб не прибило их к берегу Стигвичей.
  - Да я как увидел ее - у меня все вопросы из головы повылетали. Каждый из нас несет свою ношу, но кто несет тяжелую - того страшно.
  Понял ли Ингерд, что Ян и про него говорит? Вряд ли. Достали они из мешка провизию, которую им в дорогу Велскья собрала, и молча разделили промеж собой.
  Долгой была ночь, тихо шепталась вода за кормой, а по правому берегу, на высоких кручах кроваво тлели тарганы - погребальные кострища, Ингерд и Ян насчитали их девять. Это Стигвичи, Годархи и Торвалы хоронили своих убитых. Изо всех сил Ян гнал прочь дурные мысли, но они кружили над ним, подобно хищным птицам, и рвали сердце острыми когтями.
  Долгой была ночь, но рассвет свое дело знал и в урочный час светлым лучом прорезал темень, отступила ночь. Не сомкнувшие глаз Ингерд и Ян принялись выгребать к своему берегу, под сень склонившихся к самой воде ив и ракит. Утро выдалось свежим, и Ян и Ингерд продрогли в отсыревшей одежде, а потому пристали к берегу, спрятали лодку - авось когда-нибудь пригодится - и дальше пошли пешком, этак все теплее, чем сиднем сидеть, да и безопаснее. Ингерд все еще хромал, сильно его зацепил капкан-то, да и Ян от боли в затылке поругивался сквозь зубы.
  - Вроде и в бою настоящем не были, а калеченые, как два юнца зеленых.
  Почуял Ян, что по своей земле идет, расслабился, а зря: забыл, что дозоры тут ходят чуткие, зоркие, солнце выкатиться не успело, как напали на них из ольшаника, руки за спину заломали и - лицом в мох.
  - Кто такие? - приглушенный голос спросил их. - Стигвичи? Годархи? Торвалы? Отвечайте, не то смерть вам.
  Ян с трудом повернул голову, выплюнул мох и мелких букашек и ответил:
  - Погляди повнимательнее, легкокрылый, и надо ли тебе называть имена?
  - А, это вы...
  Их тотчас отпустили, Ингерд и Ян поднялись на ноги, отряхиваясь и поправляя оружие, которое и достать-то не успели.
  Перед ними стояли пять человек, одетых в штаны и рубахи, нарочно выкрашенные соком дерева редкого, что растет по низинам и болотам, от сока этого такую одежду не разглядишь посреди зарослей, как ни старайся. Все пятеро держали легкие короткие луки, удобные в засаде, на поясе каждого висел кинжал, а боевые мечи - за плечами, чтоб не мешали, словом, обычное снаряжение дозорных - ни тебе тяжелых копий, ни громоздких щитов, кольчуг и налокотников, а вместо обычного кармака - закрывающие лоб и узлом завязанные на затылке ксары - особые платки, под которые волосы прячут, чтоб на лицо не падали да за ветки не цеплялись.
  То были краевые дозорные, что по самым дальним рубежам ходят, те, что при опасности отправляют в становище гонца, первыми принимают бой и, если надо, сражаются до последнего человека. Ян был рад видеть их, а они хмурые, глаза отводят, молчат. Понял Ян: недоброе что-то случилось, пока дома его не было. Обратился он к янгру - первому из дозорных - и спрашивает:
  - Спокойно ли в землях наших, Рискьёв?
  - Спокойно нынешнюю ночь, - глухо отвечает янгр, а в глаза все одно не смотрит.
  - Спокойно ли было прошлую ночь? - спрашивает Ян.
  - Спокойно, - отвечает янгр. - Звери спали, птицы спали, мы очей не сомкнули, мечи наши ножен не покидали.
  - Скажи мне, Рискьёв, - продолжал пытать его Ян, - спокойно ли было в позапрошлую ночь?
  Ингерд напрягся, знал, что дурную весть услышит.
  - Страшной была позапрошлая ночь, - отвечал Рискьёв. - Годархи и Стигвичи перешли Стечву и напали на становище, и было их такое число, что запросили мы помощи, и дрались они так, что мы каждую пядь земли кровью своей полили. Нас не застали врасплох, но то была не драка, то была война, где нет места жалости, где не берут пленных, где поднимают меч против жен и детей.
  Побледнел Ян, покачнулся Ингерд, а Рискьёв дальше говорит, и молчанием свидетельствуют его слова Соколы:
  - Бились мы всю ночь, а к рассвету подоспели к Стигвичам и Годархам Асгамиры да Торвалы, в третий раз засветили мы Крутогор и дождались помощи Орлов и Туров. Черна была та ночь, но день, пришедший следом, был еще чернее - мы собирали и хоронили погибших. Много бойцов полегло, Ян. Лучших наших бойцов.
  Голос янгра сорвался на хрип:
  - Среди них - твой младший брат и твой отец, Ян. Соколы лишились Высокого Янгара.
  Ян застыл на миг, будто не сразу понял, а потом пошатнулся, застонал, рванул ворот рубахи, Ингерд плечо подставил, но Ян его оттолкнул. Больно ему было, слезы закипели на глазах от боли такой, но Ян был муж, воин, а потому с силой провел по лицу загрубевшими ладонями, утирая непролитые слезы, ничего не сказал, ударился о землю, обернулся соколом и в небо взмыл. Ингерд проводил его взглядом и спросил:
  - Куда он? На вересковый берег?
  Рискьёв молча кивнул. Тогда Ингерд, не раздумывая, перекатился по земле, обернулся волком, и только видели Соколы мелькнувшую белую полосу на черной шкуре, и он исчез.
  
  Рассвет горел в полную силу, когда добежал волк, припадая на одну лапу, до верескового берега.
  Стечва текла тут привольно, широко, с одного берега - раздольные поля, и с другого тако же. С левой, Соколиной стороны, от самой воды тянулись мшистые бугры, промеж них карабкался кверху багульник - болей-трава да кривые игольчатые вересковые деревца, потому берег и звался вересковым.
  Предутренний туман стелился по земле, волк задрал морду, ловя запахи, сам застыл, ноздри трепещут. Потом поймал тот, что надо, и снова в туман нырнул. Бывал он здесь и куда идти - знал. Далеко тянулся вересковый берег, и причудливо изогнутые деревца сильно походили на людей - кто высокий, кто малый, кто сгорбленный, кто скрюченный. И вот поднялись из тумана один за другим курганы, и было их ровным счетом десять, и остановился волк, потому что сюда он и шел.
  С незапамятных времен, когда Соколы заселили эти земли, хоронили они здесь своих мертвых. Над умершими от старости курганы насыпали по левую руку, над павшими в бою - по правую, и было таких несравнимо больше. Самые старые давно заросли соснами и ракитником - ни дать, ни взять простые холмы, мимо пройдешь, не оглянешься, другие травой покрылись, а какие еще только зарастали. Но был среди них один, в который сразу упирался взгляд - холм сырой земли, черной, каменистой, солнце еще не успело высушить его, потому что сегодняшнее солнце было первым, которое вставало над ним. Услыхал волк горестный соколиный клич, перекатился по траве, человеком обернулся и пошел вперед осторожно, знал, что не захочет видеть его Ян. Но не мог не пойти.
  Ян сидел на земле у подножия кургана, спрятав лицо в коленях, только светлые волосы видел Ингерд да на затылке грязную повязку с проступившим пятном крови. Вздрогнул Ян, услыхав шаги, поднял голову, и остановился Ингерд, натолкнувшись на его взгляд, полный тоски, отчаяния и боли, будто свое отражение увидел. Верно, Ян то же почуял и в лице переменился. Смерть повязала их рука к руке, хотели они того или нет.
  - Нет. Я не стану таким как ты, Волк, - медленно и четко произнес Ян. - Не будет того. Я не отдам свою душу бёрквам. Это слишком просто.
  - Просто? - вскинул голову Ингерд. - Не суди о том, чего не знаешь, быстрокрылый.
  - Я не хочу этого знать, - проговорил Ян сквозь стиснутые зубы. - Я мог бы дать клятву и отомстить. Как бы я хотел этого!.. - воскликнул он яростно, но тут же погасил в себе эту ярость. - Но мне должно думать не о себе, а о других.
  - Тебе есть о ком думать, - тихо сказал Ингерд, - и в этом между нами разница, Сокол. У меня же нет ничего, кроме мести, я живу ею, я ее пью, питаюсь ею. Отними у меня месть, и я умру, потому что мне нечем будет дышать.
  - Мое племя приняло тебя, - голос Яна был глух. - Ты мог бы принести нам много пользы...
  Ян запнулся, удержав в себе слова, каким не должно было сорваться с его губ, но за него договорил Ингерд:
  - А принес горе, Сокол. Я обманул и тебя, и себя, и всех, понадеявшись, что смогу жить в чужом племени, как в своем. Нет. Каждый новый день становился тяжелее прошедшего, и неподъемной стала тяжесть. Казню себя за то, что ты пошел со мной.
  - Решение было моим, - отозвался Ян, но с этого дня принял на себя вину за гибель отца и брата, и жить ему с этой виной до конца дней своих, какими бы длинными или короткими они не оказались. - А теперь оставь меня, Волк. Я хочу быть здесь один.
  Ингерд молча повиновался. Едва поднявшееся над лесом солнце заволокло низкими сизыми тучами, посыпалась из них изморось, что каплями оседает на траве и листьях. Ян плакал, но никто не мог сказать - слезы на его лице ли, дождь ли.
  
  
  Не заворачивая в стан, направился Ингерд в избушку Вяжгира-знахаря. День запасмурнел, и знахарь был дома. Ингерд переступил порог и прислонился спиной к дверному косяку. Одного взгляда хватило Вяжгиру, чтоб распознать все перемены, произошедшие в чужаке, и перемены эти причинили Вяжгиру большие огорчения, ибо увидел он бёрквов, припавших к его следу, подобно псам, что гонят зверя.
  Ни о чем не спросил Вяжгир, поставил на стол еду, но не мог есть Ингерд, только кувшин родниковой воды выпил, и такая вдруг усталость камнем-валуном навалилась на него, что не смог он с лавки подняться.
  - Что с ногой? - знахарь постелил ему на широкой лавке у окна.
  - В капкан попал.
  - Дай погляжу.
  Ингерд стянул сапог, больше похожий на решето, и знахарь умело развернул пропитанную мазями тряпицу. На ступне Ингерда красовались четыре глубоких дырки - две снизу и две сверху. Они уже не кровили, но и заживать не спешили. Знахарь промыл их и сменил тряпицу, все остальное сделала до него Велскья. Ингерд к этому времени уже крепко спал. Знахарь несколько минут смотрел на него, держа в руках дырявый сапог, и болела, болела душа его. Чужак такой же, какой был - высокий, сильный, шрам на лице заметней, и белая прядь все так же метила его, но не тот он был, что прежде. И не потому, что снял кармак Сокола и надел простой, черный. Он и с прежним-то кармаком Соколом не был, ибо не станет куница орлом, а волк - соколом, как ни старайся, а он и не старался. Знахарь сразу уразумел, что чужак этот отмечен судьбой, и судьба его не из легких, и ношу его никто нести не поможет, сам потащит, из последних сил, до самой смерти. Верное слово - Одинокий Волк. Хотели из зверя птицу сделать... Вяжгир покачал головой и с тяжелым вздохом поставил сапог под лавку.
  - Спи, бедовая голова, - пробормотал он, - ныне спокойные ночи по пальцам считать будешь.
  Он загасил жаровню и вытряхнул пепел в очаг. Потом умыл руки, лицо, привычно ощущая ладонями все свои уродства. Убрал со стола, занавесил оконце, чтоб солнце не обожгло травы, что сушились в пучках под потолком, да и домовой яркий свет недолюбливал... Потом сообразил, что никакого солнца нет, вздохнул, убрал занавеску. Дела-то все привычные, каждодневные, но не находил знахарь прежнего утешения, вот ведь как изменил его жизнь чужак. Как если бы шагал одной дорогой, шагал - глядь, а кроме этой и еще одна есть, а куда ведет, где начинается и кто по ней ходит? Не будет покоя, пока не вызнаешь. Зашуршал в углу домовой, не нравилось ему соседство чужака, неуютно ему было с ним под одной крышей.
  - Ну-ну, не озоруй, - пригрозил знахарь, горбушку хлеба отрезал, крупной солью щедро посыпал да в угол за ухваты положил, чтоб задобрить. Шуршание прекратилось.
  А тут шаги с улицы послышались, и дверь еще не отворилась, а Вяжгир уже знал, кто это.
  Пригнувшись, чтоб не задеть макушкой притолоку, вошел Ян, равно как только что до него Ингерд, и подивился знахарь, до чего же они стали схожи - вот и у этого и стать прежняя, и руки-ноги на месте и силу не потеряли, и волос все так же светел, а в глазах - волчья тоска, взгляд затравленного зверя. "Вот и повзрослел Ян, - подумалось знахарю, - где она, беспечная молодость? Молодость-то осталась, да беспечность навсегда ушла. Эх, судьба..."
  - Посмотри рану мою, колдун, - попросил Ян и к столу сел.
  "Залечи душу мою", - говорили глаза его. Знахарь еле слышно вздохнул. Не познал он отцовства, а познал бы - разве любил бы Яна меньше? Разве не глядел бы со скрытой гордостью, как высоко тот летает, как слушается меч его руку, как смотрят на него женщины? Породистым Соколом был Ян - высоким, сильным, зорким, в бою неукротимым, неутомимым в работе, в любви горячим. Не многие могли спорить с ним в поединке - будь то поединок на клинках иль на словах, потому и янгром стал Ян, когда стукнуло ему лишь девятнадцать зим.
  Вяжгир еще раз вымыл руки мыльным корнем и размотал повязку, на которой коричневело засохшее кровяное пятно. Чтоб сподручнее оторвать повязку от раны, смочил ее водицей, а когда отмокла - тихонько отнял ее от затылка.
  - Пустяшная рана, - сказал знахарь. - Заживет, не заметишь. Дай-ка новой тряпицей завяжу.
  Пока готовил он целебную мазь, звенел склянками, что-то бормотал себе под нос, Ингерд даже не шевельнулся, спал крепко, зарывшись щекой в мех, Ян видел только шрам да упавшую на лицо седую прядь. Вспомнил Ян тот день, когда вернулся с Гор и в первый раз увидел чужака. Страх свой вспомнил и на дверь обернулся, словно ждал, что отворится она вдруг и объявится на пороге могущественный эриль белоликий и загуляет по избушке колдовство. Но Вяжгир сказал ему:
  - Не бойся, светлоголовый. Нечего тебе бояться в этом доме.
  Ян глаза закрыл, кулаки стиснул и говорит:
  - Подрубила меня судьба, колдун, обхитрила, ногу подставила. Больно падать.
  - Упадешь - поднимешься, - отвечал ему знахарь.
  - Тяжко подниматься, будто камни стопудовые к рукам-ногам привязаны, - горько жаловался Ян.
  - Камни те - боль твоя, Сокол. Не дай ей задавить себя, упорствуй. Тяжко? Всем тяжко. Сколько народу полегло ныне, а раньше сколько? По каждому до сей поры кто-то плачет. Ох, быстрокрылый, не мед жизнь, ложками есть не будешь, а будешь - скоро надоест. Страдаешь? Надо иногда страдать, не то забудешь, что ты - человек, не былинка придорожная, не трава сорная, что сама по себе произрастает. Ты - не таков, потому и плачешь.
  - Я не плачу, - опустив голову, глухо произнес Ян, а у самого слезы в горле кипят.
  - Куда идти? - спрашивает он. - К какому знахарю, какому целителю? Кого просить о помощи? Как жить с болью такой?
  - Он ведь живет, - Вяжгир кивнул на спящего Ингерда.
  - Не ровняй нас, - покачал головой Ян. - Его беда не больше моей, но сильнее. Кто он, колдун? Я чую, неспроста он в нашем стане оказался. Скажи, зачем он здесь? Быть ли беде?
  Вяжгир присел по другую сторону стола и взялся сухие цветки всякие в порошок растирать.
  - Тебе за ним не угнаться, - сказал он. - Никому за ним не угнаться. Он - как острый нож, без него не обойтись, но и кровь свою пролить можно, а то и жизнь отдать.
  - Он опасен.
  - Он не виноват, что он - нож.
  - Я уже не птенец, колдун. Не говори со мной загадками.
  - А он и есть загадка, - пожал знахарь плечами. - Что тебе сказать? Эриль Харгейд зовет его маэром.
  - Кто это? - Ян весь вперед подался.
  - Про них мало кто ведает, и они сами - меньше всех. Я знаю только, что его дорога - река, а наши с тобой - всего лишь ручьи. Он может много добра принести, а может большую беду притянуть, тут не угадаешь. И не остановишь. Его лишь такой же, как он, остановить сумеет. А таких мало.
  - Что ж ты раньше не сказал? Отчего промолчал, когда... - Ян запнулся.
  - Когда за руку на отунг его привел? - знахарь покачал головой. - Я знал, что от него племени много пользы будет, я не ошибся, он хороший воин. Если б он остался с Соколами... Но он не останется.
  Тут Ингерд неловко повернулся во сне и застонал - ногу раненую зацепил, и проснулся. Сперва не понял, где он и что с ним, потом сел, поглядел вокруг себя. Увидел Яна. Тот, ни слова не говоря, наполнил пенной брагой две кружки и одну придвинул Ингерду. Ингерд сел к столу, кружку взял и вместе с Яном молча выпил. Потом еще. И еще. Шалыми делались от хмеля глаза, кровь закипала, а голова оставалась ясной и холодной. Не брал их хмель, не приносил успокоения. Глядит знахарь - худо дело, ежели пьешь и не пьянеешь - жди беды: либо избу в щепки разнесут, либо друг друга поубивают. Забрал он потихоньку жбан с брагой-то, радуясь, что выходиться не успела, не то еще крепче была б, забрал да в кладовую подальше упрятал. А Ян с Ингердом до того напились, что на зверей похожи стали, - сидят друг против друга, глаза бешеные, злые, а руки медленно так, неслышно к кинжалам, что на поясе, ползут. Повыветрилось у них из головы, что в одном роду живут, что кровью общей мазаны. Домовой в страхе притих где-то, видно, под горячую руку попасть побоялся, а знахарь, прикидывая, как бы ему назревающее побоище упредить, взял березовое полено поувесистей и приготовился огреть и одного, и другого.
  - Шут с ним, потом вылечу, - пробормотал он, примериваясь, с какого бока ловчее подойти и кого уважить первым.
  И только Ингерд и Ян за ножи схватились, а знахарь поленом замахнулся, как послышались легкие шаги на крылечке, и распахнулась дверь. И появился на пороге вестовой - тот, кто приносит весть, знахарь-то руку с поленом сразу за спину завел, а Ингерд и Ян вмиг протрезвели и ножи убрали. Вестовой - мальчонка светлокудрый - глядел испуганно и тонкую дубовую палочку с начертанной на ней одной-единственной руной - знаком важной вести - выставил перед собой, будто бы защищаясь. Он переводил испуганный взгляд с Ингерда на Яна и все, что поручено было передать, видно, забыл начисто. Тогда Вяжгир-знахарь подошел к нему и тихо, ласково спросил:
  - Тебя готтары прислали, сынок?
  Мальчонка кивнул, судорожно сжимая обеими руками палочку, потому что Ингерд и Ян, минуту назад едва не вцепившиеся друг другу в глотку, внушали ему ужас.
  - И что же они просили передать? - так же ласково спросил знахарь.
  Мальчик сглотнул и шепотом сказал:
  - Готтары собрали отунг у священного дуба и желают видеть вас там. Сейчас.
  Произнеся это, мальчонка развернулся и опрометью кинулся бежать, только пятки босые засверкали.
  Ян нахмурился и, ни на кого не глядя, вышел за дверь. Ингерд, колебавшись всего лишь мгновение, отправился за ним. Знахарь, в сердцах зашвырнув полено в угол, наскоро умылся и поспешил следом. Ходил он не слишком скоро, поэтому, когда до поляны добрался, там уже было все племя.
  Много народу собралось у священного дуба, но все же несравнимо меньше, чем в тот день, когда Соколы принимали в семью чужака-Волка. Глазами знахарь отыскал Ингерда, просто это было, поскольку сидел он чуть в стороне - то ли сам так решил, то ли сидеть с ним не захотел никто. Вяжгир направился к нему и сел на траву около. Сразу почуял тяжкую скорбь, витающую промеж мужей, разбавленную тревогой и еще не остывшей яростью позавчерашнего боя. Молча встретили они Яна, многие винили его в том, что в суровый час не было его в стане, но ни слова упрека не услыхал Ян, хоть и не легче ему от этого было.
  У дуба, у самых его корней сидели готтары - старейшины Соколиного племени. Много лет им было, давние времена они знали и далекие времена помнили, и мудрее их не отыскать было человека в среднем течении Стечвы. Белые рубахи были на них надеты - в знак скорби, и опирался каждый на посох верхней власти - древнюю кривую палку с выжженными на ней Рунами Заклятий. От готтара к готтару передавались они, и многие руки до блеска отполировали их, все сучки, все зазубринки сгладили. Сидели они прямо, безмолвные и суровые, как скалы, на которых не растет трава и которые не может отогреть солнце. И сказал один из них, седой, как лунь, и был он дедом Яна, отцом его отца:
  - Тучи нынче над Соколиным племенем, и темны дома наши. Тридцать лучших бойцов потерял наш род, тридцать жен остригли свои дивные волосы, потому что ушла их сила. Время мелких ссор и драк закончилось. Война начинается отныне. Зимою лютой встанет Стечва, и лед сделается красным.
  И сказал другой готтар, самый старый из рода Веров:
  - Холодный ветер гудит в наших очагах, страх гуляет промеж людей, ибо не выстоять нам против Росомах, Выдр и Мышей, если примкнут к ним Вепри. Сказывают, сила темная, никем не названая, им помогает.
  И сказал третий старик, что из Райалов, амулетов на груди своей коснувшись:
  - Головы лишилось племя, а без головы телу не жить. В лихую годину негоже разобщаться, а посему решить надо, кому стать Высоким Янгаром.
  Много славных воинов было среди Соколов, сильных, храбрых, и мудры были готтары, споры предвидя, а потому, посовещавшись заранее, свое решение сказали первыми:
  - Непросто назвать такого человека, но таков человек есть. По нашему разумению - это Ян Серебряк, и дух рода одобрил нашу догадку. Теперь слово за вами, Соколы.
  Ингерд видел Яна со спины, тот словно бы окаменел, сидел, не шелохнувшись. Тишина стояла такая, что слышно было, как шелестит ветер в листве, молчали воины, уперев в землю мечи, молчали седовласые готтары, что сидели у корней дубовых узловатых, они слово свое уже сказали, и молча глядел на всех вечувар.
  Ингерд поднял лицо к небу. Вечернее небо от облаков очистилось, засинелось и лишь тихо алело там, где спряталось солнце. И вдруг в этой тишине раздался звон - глухой, грозный, это стукнулась о щит рукоять меча. Потом еще и еще. А потом вся поляна огласилась грохотом, он вспугнул птиц и смолк. Ян подошел к пригорку, на котором высился вечувар - хранитель рода, и на колено опустился, голову низко склонил и долго так оставался. А когда поднялся, повернулся к племени своему, и не узнал его Ингерд. Был перед ним не молодой безрассудный Сокол, а сильный, многоопытный воин, муж; не птенец слабокрылый, а могучая птица. Увидели это и остальные Соколы, и вздох одобрения колыхнулся меж них. Первыми подошли к нему янгры и положили к ногам его свои мечи, и в торжественном и гордом молчании так же поступили все воины племени - Серебряки, Райалы и Веры.
  Ян стоял неподвижный, и подошел к нему кхигд, чье лицо было замотано ветхой тряпицей, и закружил вокруг него, хриплым голосом завел песню, не простую, обрядовую, и при каждом его шаге перестукивались меж собой деревянные плашки, что на поясе у него висели. Колыхалось серое домотканное одеяние, постукивали плашки, и Ингерд почуял, как повело его куда-то, будто в сон, и остальных с ним одинаково. Но кхигд замолк, глубокую чашу с вином, из падуба вырезанную, Яну поднес. Отпил Ян из чаши и кхигду вернул. Взял тогда кхигд его руку, по запястью кинжалом острым полоснул и раной кровавой в чашу опустил. А как смешалась кровь с вином, вино то кхигд поровну плеснул под ноги вечувару да к корням дуба, а остальное на груду мечей, что обещались отныне за Яном в бой идти. Потом один из готтаров протянул Яну тяжелый щит, потемневший от долгой службы, он был весь в рубцах, как тело опытного бойца, дожившего до старости, то был щит Кассара Серебряка, отца его, а меч был похоронен вместе с ним. Дрогнули губы Яна, когда окровавленные пальцы сомкнулись на держале, дед его видел это, а больше никто.
  Так стал Ян Высоким Янгаром племени Серебристого Сокола, и было ему в ту пору от роду двадцать пять зим.
  Потихоньку угасал день. Тяжелым он был, но не более тяжким, чем вчерашний, и мало кто надеялся, что завтрашний окажется лучше. Чуяли Соколы свою беду, их и без того небольшое число было, а теперь племя, тридцать славных бойцов потерявшее, и вовсе походило на дерево, с которого сняли кору, ибо такое дерево скоро засыхает...
  Откуда-то с вышины небесной упал вдруг пронзительный, печальный соколиный крик и замер, не коснувшись остывающей земли.
  - Это знак, - сказали готтары. - А потому настало время для тризны.
  Вместе со всеми пошел Ингерд не вересковый берег, там, в ложбине широкой меж курганами надлежало спеть девять обрядовых песен. Ингерд не знал этих песен, в его краях погребальным ладьям пело Море, но он все равно пошел, потому что уже не мог провести черту между Волчьим племенем и Соколиным, не было теперь этой черты, ибо началась война.
  Вересковый берег встретил Соколов угрюмой тишиной. Холодный туман белесой паутиной окутал кочки, поросшие жухлой прошлогодней травой, прозрачными каплями осел на вересковых ветках. Соколы любили простор, и вересковый берег был широким, раздольным, чтоб хватало куда кинуть взор живым, а курганы - высокими и пологими, чтоб привольно было мертвым. Вот лежат они, что звери исполинские, спят крепко, и птицы над ними не летают, и зверь далеко вокруг обходит, ибо есть у этих мест хозяева, и на владения их никто не зарится.
  Ингерду хорошо было здесь, его отпускала злая тоска, бёрквы здесь не летали, потому как не было для них тут добычи. Он поглядел на Яна, Ян возглавил собой круг - ведь янгаром он стал отныне - и был суровым лик его и темны глаза, сам сидит, спина прямая, ноги скрестил и на колени меч положил. А за плечами его свежий курган высится, а в кургане том отец его лежит, да брат, да еще двадцать восемь молодых Соколов.
  Две сотни воинов сели кругом, и все они были молоды, ибо редко кто с мечом в руке доживал до старости. Вот и Ян еще даже собственным гнездом обзавестись не успел, а голова его уже в два раза в цене повысилась: будут враги за молодым янгаром охотиться, как охотились за отцом его, ведь сказали готтары: без головы тело не живет, а потому будет спрос на серебряные кудри по ту сторону Стечвы.
  Знал это Ян, и яростной решимостью горели глаза его. Знали это Соколы и готовились стеной стать за своего янгара, и Ингерд это тоже знал и обещал себе быть около Яна столько, сколько достанет его сил. Нелегко далось ему такое обещание, ибо разные у них теперь дороги были, и на каждой смерть поджидала их.
  И когда последний светлый луч тихо растаял в засиневшем небе, Ян запел. В первый раз он был запевающим, и потому сначала голос его был слаб. Но уже на второй строке он окреп, вошел в силу, но не было в нем печали - чистой, как слеза, и хмельной, как пенный мед, а была в нем ярость - горячая, как кровь на острие меча, и боль - как огонь.
  И подхватили голос Яна другие воины и ударили в щиты, и не слыхал еще такого вересковый берег, и почуял Ингерд, что захватила эта ярость и его, опалила лицо, растревожила сон погребальных курганов. И когда один за одним поднимались воины, выходили в круг и под звон щитов творили обрядовый танец, Ингерд понял, что это и есть настоящая тризна, когда каждый делится своим горем и неутоленным гневом вместо того, чтобы предаваться отчаянию и тревожным воспоминаниям. И по тому, как дрожал и переливался вечерний воздух, как колыхались тени по бокам курганов, понял Ингерд, что любо мертвым слушать такие песни и в радость им танец под звон щитов.
  И когда отзвучали все девять Песен, навалилась на воинов такая усталость, будто из тяжелой сечи вышли. С легким сердцем отпустил их Ян в становище, а сам остался. Остался Ингерд, и с ним три янгра - Рискьёв, Хелскьяр и Хёгал. Ночь окутала густой тенью вересковый берег, только маячили кое-где кривые деревца, похожие на тени усопших, что из могил своих встали и дозором по берегу ходят. Кто его знает, может, так оно взаправду и было. Воздух потихоньку дрожать перестал, и все вокруг успокоилось.
  - Ну вот, други, - сказал Ян, - ушел этот день, не воротишь. Должно нам теперь думать о завтрашнем. Как стоять против Годархов, Стигвичей да Торвалов?
  Ответил Хелскьяр:
  - Стоять будем насмерть. Но нас слишком мало.
  Добавил Рискьёв:
  - А если Асгамиры к ним примкнут, нам еще одной такой сечи, как последняя была, хватит. Тогда конец.
  А Хёгал сказал так:
  - Враги наши объединяются, а наживу делят. Они не успокоятся, пока не приберут к рукам все наши земли.
  Ингерд слушал, слушал да и говорит:
  - Коли враги наши объединяются, должно и нам сделать то же.
  - Предлагаешь союз? - Рискьёв в сомнении покачал головой. - Но с кем? С Орлами и Турами мы и так в дружбе, и Лисы нам не враги, да что толку? Земли большие, оборону держать трудно, едва на подмогу друг дружке поспеваем.
  - А как вспомнить последний раз, - мрачно подхватил Хёгал, - так и вовсе нигде не успели, самим едва помогли. Нет, ничего из этой затеи не выйдет.
  Хелскьяр с ним согласился.
  - А ты что скажешь, Ян? - спросил он.
  Ян вытащил наполовину клинок из ножен, в задумчивости провел ладонью по тускло поблескивавшей грани, будто совета спрашивал. Потом вогнал клинок обратно.
  - Мыслю я, что Ингерд прав. Пришло время объединятся. И не просто в один строй встать, а под одну руку.
  - Как это - под одну руку? - не поняли янгры, а Ингерд с интересом уставился на Яна.
  - А вот так, - Ян вдруг загорелся мрачным весельем. - Все земли от Келмени до Стечвы, от Гор и до Моря одному человеку отдать.
  Янгры изумленно переглянулись, а Ингерд рассмеялся, довольный: хорошо придумал, белая голова!
  Рискьёв тихо спросил:
  - Ты, Ян Серебряк, станешь ходить под чьей-то рукой? Отдашь свое племя чужому управству? Ты сделаешь это?..
  - Сделаю, - твердо ответил Ян. - Выбирайте, Соколы: либо погибель в одиночку, но гордыми, либо жить и обороняться вместе с другими племенами.
  Молчание повисло меж янграми, выбор был тяжел. Но Ингерд не сомневался, какое решение они примут, ибо среди янгров никогда не было ни трусов, ни дураков. И не ошибся.
  - Когда решишь ты собрать отунг, янгар, - сказал Хёгал, - мое слово будет за тебя.
  - И мое, - добавил Хелскьяр.
  - И мое, - склонил голову Рискьёв.
  
  
  Было далеко за полночь, когда Ингерд добрался до избушки знахаря. Он думал о своем, а потому не сразу заметил притаившуюся у большого валуна, из-под которого ручей бежал, чью-то тень. А когда заметил, кинжал выхватил. Но тень говорит ему насмешливым девичьим голосом:
  - Уж не драться ли ты со мной будешь, воин?
  Ингерд узнал этот голос и убрал кинжал. Тень отделилась от камня, шагнула к нему и в неясном свете народившегося месяца обернулась молодой девицей, ликом прекрасной - глаза лучистые, брови черные, тонкие, гибкий стан густые волосы цвета меда укрывают, роста невысокого, стоит перед ним, что тростинка, подол платья от росы вымок, видно, ждет давно.
  - Иль похожа я на Стигвича? Иль на Годарха, что с кинжалом ты на меня бросаешься? - сама смеется, а в глазах ее, в самой глубине видит Ингерд страх и тревогу.
  - Не стану я драться с тобой, Эргильд, - отвечает ей мягко. - А вот если отец твой да братья прознают, где ты была ночью, худо тебе придется.
  - Ты домой меня отсылаешь, как девчонку любопытную? - девичий голос дрогнул, хоть и храбрилась она, а потом тихо добавила:
  - Ведь я сама пришла, неужто прогонишь? Иль мало красоты во мне? Иль не такие женщины по нраву тебе, Волк?
  Она гордо вскинула голову, отчаянно пытаясь казаться смелой и отчаянно страшась быть отвергнутой. Все это Ингерд видел и все понимал, но сердце его было закрыто. Если все еще было оно у него, сердце-то.
  - Нет никого краше тебя в Соколином племени, Эргильд, - сказал он ей так же тихо, - но не тому ты свой локон подарить хочешь. Другой клятвой отныне связан я, а потому побереги свои дивные волосы до Имарь-дня, другому подаришь, а меня забудь.
  Бледная стояла перед ним девица, губу закусила, плакать хотела, но не плакала, сказала только:
  - Растоптал ты сердце мое, как былинку придорожную, и будут меня отныне звать бессердечною. Но станет мне легче в тот день, когда другая заставит тебя все клятвы принесенные забыть, когда будешь ты страдать, как я сейчас страдаю.
  С этими словами она повернулась и почти бегом скрылась в ночи. Ингерд несколько минут смотрел ей вслед, потом горько усмехнулся, уселся на крылечко и просидел так всю ночь, глядя в небо и слушая, как ручей о чем-то сам с собой разговаривает. А на рассвете вошел в избушку, постелил себе на полу и сразу уснул.
  
  Спал он беспробудно целый день, знахарь не будил его, да и зачем? Не хозяин он чужаку был и не родитель, жил Ингерд в его избе ровно как домовой - вроде бы существует, но все же сам по себе, потому знахарь в его жизнь не совался.
  К вечеру Ингерд проснулся, умылся в ручье, кинжал взял и в лес на охоту подался. Не хотел обузой быть, приживалой, он и избу знахарю подновил, крышу залатал, дров к зиме заготовить помог и даже улей с теплой стороны, за домом, поставил. Молчал, правда, все время, да знахарь и сам поговорить был не большой любитель, а потому ладили.
  Далеко Ингерд в лес забрался, любил он вот так, в одиночку по чащобам бродить. Бояться никого не боялся, а красоты видел такие, что дух захватывало, и невдомек ему было, что это одиночество его из дома гонит, душа вычерненная излечения просит.
  Дичи пока еще не добыл, набрел на дорогу какую-то старую, уж молодые березки на ней проросли, а по обеим сторонам малинник буйствует. Споткнулся Ингерд о корень, что из земли торчал, выругался, а потом вдруг рассмеялся, представил, что каждый, кто по дороге этой ни шел, об этот корень спотыкался. И вдруг услыхал тихое поскуливание.
  Он замер и прислушался. Сначала было тихо, потом опять жалобно заскулил кто-то. Сердце Ингерда толкнулось о ребра: он узнал голос волка. Огляделся по сторонам и принюхался, а потом уверенно нырнул в папоротник. Дорога осталась в стороне, а он стал спускаться вниз по склону. Склон временами был так крут, что ему приходилось держаться за тоненькие стволы молоденьких рябин, не то скатился бы вниз. На дне лощины было сумрачно и душно. Ноги утонули во мхе, захлюпала вода. Скоро Ингерд нашел то, что искал.
  Кому и когда пришло в голову поставить капкан у дороги, он так и не узнал, но, видно, было это давно, потому как дорога была уже заброшена, а капкан сработал чудом, до того он был уже весь ржавый. Но добычу свою держал крепко. Ингерд увидел волчицу, она была худая, как скелет, шерсть клоками вылезала на боках, видно, прошло уже много дней, как угодила она в западню. Волчица лежала неподвижно, вывернув заднюю лапу, попавшую в железную пасть капкана, лапа была вся в засохшей крови и уже начала гнить, а на капкане и цепи, которой он был привязан к дереву, остались следы зубов - пока были силы, волчица пыталась освободиться. В нескольких шагах от нее лежал окоченевший волчонок, видно, не ушел от матери и сдох от голода, совсем мал был. И не сразу Ингерд разглядел под брюхом волчицы еще двух, они были еще живы и тихо попискивали, искали молоко, тычась в плоский рыжий живот матери, не находили и скулили громче. Волчица подняла голову, на это ушли все ее силы, и встретилась с Ингердом глазами. Ингерд вздрогнул, опомнился и бросился к ней.
  - Как же ты не учуяла железо, милая!.. - в отчаянии воскликнул он, раскрывая капкан.
  Но волчица уже не слышала его, она была мертва. Осиротевшие волчата слабо попискивали и уже почти не шевелились. Только сейчас Ингерд увидел, что они оба черные, как ночь, тогда как мать и третий брат были серыми. Бережно взял их Ингерд в руки - крохотные теплые комочки - положил за пазуху и поспешил домой, боялся, как бы волчата не сдохли по дороге.
  Следующие несколько дней знахарь глядел на него и диву давался: Ингерд ходил за волчатами, как он ходил за Ингердом, когда тот при смерти в его дом попал. А чему дивиться - что один черный волк, что два других, общая кровь, оно и понятно... Знахарь помогал, чем мог, и все ж таки выходили они волчат. Ингерд заботился о них, ровно они были его детьми, кормил с рук, мыл, спать с собой клал. Поначалу волчата только лежали, чтоб кормить их, приходилось в четыре руки управляться, потом они стали потихоньку сами подыматься, а потом как-то и вовсе ходить взялись - худые, нескладные, на длинных шатающихся лапах, три шага сделают, на четвертый носом в пол падают.
  - Ну, стало быть, выкарабкались, раз сами пойти захотели, - сказал довольный знахарь, он всегда был доволен, когда удавалось кого-нибудь вылечить - будь то человек или зверь. - Одного они с тобой нрава, упрямые.
  Домовой недовольно зашуршал где-то над матицей - он одного-то волка в доме с трудом переносил, а тут еще двое объявились, ни дать ни взять - логово... Знахарь привычно ему ломоть хлеба с солью на матицу положил, тот и затих.
  
  
  
  Между тем потихоньку приближалась середина лета, дни стояли непривычно жаркие, душные, пряные, а ночи - теплые и сухие, грозы бушевали с могучими ливнями, не то засохла бы земля. Травы вымахали высокие, сочные, и хлеба обещали быть хорошими. Старики говорили: добрый год, богатый. И все ж мало радости было у людей, потому как полыхали от Гор до Моря нескончаемые усобицы и сады и поля гибли в огненных сечах.
  Волчата в доме знахаря подросли, из нескладных несмышленышей превратились в молодых поджарых зверей, они не признавали ничьей руки, кроме Ингердовой, но никогда знахарь не видел, чтобы Ингерд ласкал их или гладил, он ни разу на них не закричал, но разговаривал с ними как с равными. Он своим, особым взглядом видел в них кого-то и видел только он. Но зато никто другой не решался потрепать их по загривку как собак, ибо оставались они дикими и опасными, хоть и жили с людьми.
  Смотрел на них знахарь и только головой качал. Ингерд неуловимо изменился, сперва нельзя было понять, что это за изменения такие. Он не отказался от мести, дороги назад ему, как и прежде, не было, но в глазах перестало плясать шалое бешенство, а вспыхивало теперь иногда, непрошено, и в такие минуты Ветер бывал страшен. Знахарь чуял, как бёрквы по ночам вокруг избушки-то вьются, но будто бы не понимают, чего надо им тут. А потом додумался он, а когда додумался, то рассмеялся про себя, довольный: желая того иль нет, а обхитрил Ингерд бёрквов, пусть на время, а все ж обхитрил! Три волка теперь жили в одном логове, и не могли духи смерти разобрать, чья же душа им причитается, отвели волчата беду от Ингерда, дали ему передышку. А Ингерду того и надо: о себе забыл, Яну помогал, не мог его в беде одного бросить. О Клятве своей помнил, но и про обещание, себе данное, забыть не мог. И скоро случился день, который все перевернул.
  Одним росным утром несли Ингерд и Ян дозор у Стечвы, лежат в лесочке на крутом обрыве - вражий берег хорошо виден, речная излучина до самых до Сердитых Порогов просматривается. Когда жили Райалы и Веры в становищах ниже по течению, так через те пороги частенько лодки посуху волокли. Нынче их станы давно заброшенные стояли, перебрались Соколы к Соколам - Райалы и Веры к Серебрякам, и забросили волок. Теперь ненавистные Стигвичи через те пороги переправлялись (недаром Выдры - плавают-то хорошо!) и на Соколиные территории набеги делали.
  Лежат, значит, Ян да Ингерд в траве, от росы вымокли, а рядом - два волка черные притаились, тоже, стало быть, службу несут, они-то за Ингердом везде ходили, а больше никого не слушали, даже Вяжгира, хоть он их и кормил. Все волков этих боялись, к Ингерду близко не подходили, а кто не боялся или храбрился для виду, те обращались с ними как с людьми, потому как верили, что они и есть люди, только привыкшие в волчьем обличье жить. Ян про то у Ингерда не спрашивал, а сам тот не говорил.
  Ночью дождь прошел недолгий, и сейчас земля жадно утоляла жажду. Воздух настоялся ароматом листвы и цветущих лугов, радостно щебетали пичуги малые, и Сердитые Пороги сердито шумели вдалеке. И вдруг - сверху, с неба упал пронзительный орлиный клич, волки вскинули головы, Ингерд не понимал птичьего языка, но встревожился, а Ян понимал и на ноги вскочил. Тут же с другого берега стрела прилетела - не дремали Годархи, за ними глядели - еле успел Ингерд Яна за ногу обратно на землю свалить.
  - Ты чего, белоголовый, ни с того, ни сего вскакиваешь? - давай он его ругать. - Вот схватил бы сейчас!
  И сунул ему под нос вражью стрелу. Но Ян отмахнулся.
  - Весть, что я услышал, поважнее будет. Сказал Орел: "Одда-отунг на острове Рох". Ты знаешь, что такое одда-отунг, Ингерд?
  - Я знаю, что такое отунг.
  - Это я и сам знаю.
  Тут зашуршали позади кусты, и появился вестовой от дальнего рубежа, весь грязью заляпанный, будто только что из болота вылез.
  - Что стряслось, Скиф? - спросил Ян.
  Вестовой на волков покосился и говорит:
  - Четырнадцать Стигвичей и три Асгамира перешли Стечву у топких лугов. К полям нашим идут. Хоронятся, но мы их выследили. Если встретить их между лесом и озером, они там и останутся.
  Ян ни секунды не раздумывал. Он знал, что Соколов на дальнем рубеже всего четверо и в бой им соваться пока нечего, а вот когда подоспеет подмога...
  - Скажи Рискьёву, пусть летит с тобой, а мы, не мешкая, - прямо сейчас.
  - Погоди, янгар, - обмолвился вестовой. - Орел, что над нами пролетал, перо сбросил. Возьми его.
  И протянул Яну перо красное, будто в крови вымоченное.
  - Не простое это перо, - пробормотал Ян.
  Повертел его в руке, за пазуху спрятал, потом о землю ударился, соколом обернулся и в небо взмыл. Ингерд по траве перекатился и волком стал, в лес подался, и молодые волки следом.
  Вестовой разыскал янгра Рискьёва, передал ему слова Яна и добавил:
  - Ян напрямую к дальним рубежам полетел, чтоб со спины зайти, а Волк свою стаю берегом повел, чтоб за Стечву не ушли. Поспеши и ты.
  Ян до дальних рубежей долетел быстро. Покачиваясь на раскинутых крыльях, сделал круг, зорко оглядывая свои земли, выискивая след Стигвичей, и вскоре увидел их. Не лесными жителями были Выдры, не умели хорошо хорониться, но их вели Асгамиры, а те в лесах - как дома. Хоть и старались они под листвой спрятаться, да все ж плохо старались, усмотрел их Ян сначала на прогалине, потом у ручья, потом на кромке оврага. Было их ровным счетом семнадцать: четырнадцать Стигвичей и три Асгамира, и шли они к хлебным полям с намерением их подпалить. Ян заложил еще один круг, ища глазами своих. Он знал, что Соколы где-то на деревьях прячутся, оттуда нападать сподручнее, и лук с высоты без промаха бьет, но так и не разглядел их. Однако ж Ян не сомневался, что они там, на самом пути Стигвичей. А потом он увидел Рискьёва и с ним четырех Соколов, а по берегу - бегущих след в след троих волков, то был Ингерд, Ян узнал его по белой полосе на черной шкуре.
  - Так, - сказал он сам себе. - Тринадцать против семнадцати... Теперь можно и силами померяться.
  И камнем упал вниз.
  Стигвичи не ожидали нападения, они уже почти цели достигли, уже огонь готовились разводить, даже дозорных не выставили. Все они как один были невысокие, гибкие, вооруженные легко, тогда как широкоплечие могучие Асгамиры всегда имели при себе длинные мечи и тяжелые луки. И только высекли они огонь и к кромке поля поднесли, как просвистела стрела звонко, и тот, что факел держал, упал мертвый и огонь собой придавил.
  Разразились проклятьями Стигвичи, да поздно: с деревьев на них Соколы прыгнули, со спины в их ряды Ян врубился, а с боков Рискьёв со своими бойцами их зажал. Сопротивлялись Стигвичи отчаянно, тогда как Асгамиры, сообразив, что в ловушку попали, в лес, к Стечве бросились, понадеялись уйти на свою территорию. Понадеяться-то понадеялись, да не знали, что на Ингерда нарвутся. Уже у самой реки, на круче, под которой лодки были спрятаны, толкнул их в спину яростный крик:
  - Рунар!
  Споткнулся один из Асгамиров, обернулся, ибо это его имя было Рунар, увидел перед собой высокого воина с седой прядью в черных волосах и врага своего узнал. Рассмеялся Рунар дерзко, понял, что не успеет в лодку сесть, знал он, каков противник перед ним, и не принял боя, а прямо с кручи в реку прыгнул. А сородичи его решили, что двое все ж сильнее, чем один, и бросились на Ингерда. Да только не ведали они, что не в одиночку он за ними гнался, и шагу ступить не успели, как мелькнули две тени черные, и напали на них волки, беспощадные хозяева леса, и расправились с ними быстро, Ингерд не шелохнулся даже. Потом подошел к обрыву и вниз поглядел. Стечва там пенилась, в водовороты закручивалась, но не сомневался Ингерд, что Рунар выплыл. Не мог он утонуть, не такая смерть ему уготована.
  Тела Асгамиров он вниз сбросил, чего их хоронить, пусть плывут хоть до самого Моря, а волкам сказал:
  - Пусть их кровь для вас самым дорогим питьем станет, и пить ее вам часто. Запомните ее вкус, и Вепри будут трястись от страха, когда вы встанете у них на пути. А теперь - домой.
  В этот день закончился срок, на который Ингерд себе обещание дал Яну помогать, и опять загорелась в сердце ненависть, ибо видел он глаза врага своего. Хотел он прямо сейчас по следу Рунара пуститься, но решил Яна предупредить, а потому повернул обратно.
  В становище пришел он под вечер, ворота - тяжелые, из мореного дуба вырубленные - к ночи запирались, но Ингерд стучаться не стал, а пошел к тайнинской башне, не так давно готтары указали ему подземный ход, и он собирался пройти по нему. Молодые волки без колебания последовали за ним, хоть и не любили подземелий.
  Выбрался он на той стороне стены и подивился: кругом было пусто и тихо, а впереди, там, где посреди становища росли березы, слышался разноголосый шум. По протоптанной дороге Ингерд двинулся туда. Волки не отставали.
  Ясноствольные березки, стройные и кудрявые, поднялись в самом центре становища, и никто не решился срубить их, хоть и мало места людям было, береза - дерево священное, от него добра много да силы, да светлее делалось вокруг и на душе тако же.
  Нынешним вечером много народу там собралось, все жители становища, они сгрудились вокруг одного человека, и этим человеком был Ян.
  Ингерд тихо подошел и остановился в сторонке, стараясь в общем говоре уловить важное, волки уселись на землю по бокам. Сперва было ничего не понять, потом Ингерд выхватил слова "красное перо" и "одда-отунг", но связать их не смог. Потом его заметили, и по толпе от краев к середине пронесся испуганный шепот:
  - Волк! Черный Волк со своей стаей!..
  Ингерда не заботило, что его страшится собственное племя, он всегда был тут чужим, а теперь и подавно. Люди молча расступились, давая ему дорогу, и он прошел туда, где стоял Ян, а волки за ним - след в след.
  Ян был хмур, но на лице его явственно читалась решимость сделать то, что задумал. Ингерд хорошо знал это его выражение, оставалось только выяснить, что именно задумал Сокол.
  С минуту они глядели друг на друга, ни слова не говоря, и все вокруг молчали, ибо когда их видели вместе, то побаивались обоих. Воины-Соколы хорошо помнили, сколь страшны эти двое в бою, когда сражаются бок о бок. Сам по себе Ян - лучший из Соколов, но рядом с Волком из воина превращался в убийцу. Мало кто это одобрял, но вслух не осуждали. И дорогу им обоим переходить никто не хотел, и уж тем более встревать, если они в ссоре.
  Ингерд хотел уже сказать Яну, что покидает Соколиное становище, но Ян опередил его:
  - Красное перо, - глаза его сверкали, - это знак. Я не ошибся. Нас ждет одда-отунг - сход всех племен, что живут от Моря до Моря. Никто не посмеет отказаться!
  Он усмехнулся и спросил:
  - Ты, кажется, что-то желал сказать, Волк?
  Но Ингерд промолчал. Слова "никто не посмеет отказаться" остановили его, ведь они означали, что на том отунге будут все, и Асгамиры тоже. А раз будут Асгамиры, значит, и Рунар, единственный сын янгара Эвана, будет там. Потому Ингерд вернул усмешку и ответил:
  - Я хотел сказать: когда отправляемся в путь, Ян?..
  
  
  Не было ничего удивительного в том, что Ингерд не знал назначение одда-отунга, многие не знали. Ян принес красное перо своему деду и спросил:
  - Растолкуй мне, дед, что это, или я вижу то, чего нет?
  Старый готтар сидел в своей светелке у окна. Он держал на коленях книгу, что была много древнее его, и, водя пальцем по серой бумаге, читал. Яну запрещалось даже близко подходить к дедовским книгам, запрещалось в детстве, не заработал он разрешения и сейчас, став сперва воином, а теперь и Высоким Янгаром.
  Старик поднял седую голову от книги, поглядел на внука и вдруг подумал, что сын его, Кассар, уже никогда не войдет в эту дверь, а потом с Яном что случись, а у него и детей еще нет, и сердцу его стало больно. Ян заметил, как судорога прошла по телу седого готтара, и встревожился:
  - Ты чего, дед?
  Но старик уже превозмог боль и протянул руку к перу, что алело у Яна в ладонях.
  - Где взял? - спросил он его.
  - Да орел нынче утром сбросил, - ответил Ян.
  О том, что из-за этого пера чуть от Годархов стрелу не схватил, решил не говорить, знал, что дед отругает. Впрочем, дед и так его отругал.
  - Сколько я учил тебя, Ян Серебряк, да все без толку! Я ли не рассказывал тебе о том, что такое остров Рох? Ну?
  - Я... Рассказывал, - Ян отступил на шаг, косясь на дедовский посох, которым не раз получал по спине за нерадивость. Посох стоял рядом, в углу, и до него ничего не стоило дотянуться. Про остров Рох он помнил смутно, но не признался.
  - А что такое одда-отунг? - сердито вопрошал его дед.
  Он захлопнул книгу и потянулся за посохом.
  - Ну... это... - Ян следил за его рукой, потихоньку отступая к двери, и никак не мог вспомнить, что такое одда-отунг, да что там, сейчас он не вспомнил бы, что является Высоким Янгаром, сказал бы кто - сам бы удивился...
  - Я знаю, что такое отунг, - сказал Ян, хотя и не очень рассчитывал, что дед его похвалит.
  Дед и не похвалил.
  - Еще бы ты не знал, - проскрежетал он, поднимаясь с лавки.
  Ян думал, влетит ему сейчас, уж больно крут на расправу был дед, но вместо этого получил вот что:
  - Стало быть, пора тебе сесть за книги.
  Ян с тоской поглядел на резной сундук, что стоял в темном углу. Сундук был не большой, и лежали в нем шесть таких же увесистых книг в деревянном окладе, какую только что дед читал. Не то чтобы Ян учиться не любил, новое и неведомое всегда манило его, но не умел он подолгу сидеть на одном месте, да и дел у него сейчас было невпроворот. Но с дедом спорить было опасно. Он и не стал.
  Видя, как Ян еле слышно вздохнул и склонил согласно голову, старый готтар усмехнулся в бороду и сказал:
  - А теперь послушай про это перо, ибо решение принять надо тебе и сделать это надо сейчас.
  Ян нахмурился, не по себе ему стало. Он прислонился к косяку и сложил руки на груди, приготовясь слушать.
  - Далеко отсюда, в самом сердце Соль-озера растет из воды островок. Не велик он и не мал, и люди там не живут. А потому люди там не живут, что не дозволено им это.
  - Кем не дозволено?
  Старик говорил степенно, будто сказку сказывал, и Ян невольно заслушался.
  - Не встревай, - дед пригрозил ему посохом и дальше говорит:
  - Заповедное то место, растут там липы медвяные, и когда они цветут, аромат долетает до самых берегов, и тогда люди говорят: "Середина лета минула". Никогда на том островке не проливалась кровь - ни человечья, ни звериная, ничья. Имя того островка - Рох.
  - Да что ж в нем такого особого? - опять не выдержал и перебил Ян. - Духи там обитают что ль?
  Старик сердито стукнул посохом об пол.
  - Получишь ты сейчас на орехи, Ян Серебряк! За то, что память у тебя никуда не годная! На острове Рох запрещены поединки, ибо это земля согласия, и потому тот, кто нам прислал знак, и выбрал его.
  Ян хотел спросить "зачем?", вернее, "для чего?", но побоялся, что дед совсем разъярится, а потому промолчал. Но мудрый готтар и без того понял, что Ян так ничего и не сообразил, и смилостивился:
  - Давным-давно, когда впервые люди остались сами по себе, собрались они на большой отунг, чтобы решить, кому где жить. То был великий сход всех племен, и перед его началом люди поклялись, что всякий спор будет решен миром, и клятву сдержали: земля острова Рох так и не познала вкус крови. Эта клятва сильна и теперь. Поэтому тот, кто выбрал остров для большого схода, поступил мудро.
  - Кто же это? - спросил Ян.
  - Поедешь туда и узнаешь, - был ему ответ.
  
  
  Ингерд седлал коня в дорогу и думал. Ехать решили в ночь, он, Ян, Рискьёв и Хелскьяр, а вместо себя Ян оставил рассудительного Хёгала. Никто не знал, чьим именем собирается одда-отунг, но о чем пойдет речь - догадывались. Дела нынче творились такие, что каждый полагался сам на себя, доверие было не в ходу, но и в спину пока еще не стреляли. Что бы ни решили на отунге, по-прежнему жить уже будет нельзя, многое меняется, когда поговоришь с врагом и в глаза ему посмотришь. Обо всем этом думал Ингерд, изобретая способ, которым разделается с Рунаром. Волки, черные, как угли, лежали неподалеку в траве, чутко прислушиваясь ко всяким шорохам.
  Ингерд взнуздал жеребца, а тут и знахарь подходит, дорожный мешок с едой и запасной одеждой приносит. Тревожился знахарь, разгадавший тайные помыслы чужака, знавший, сколько в нем накопилось ненависти, ему только и оставалось ждать, кто выйдет победителем - Рунар ли, Ингерд ли, и какие беды они вдвоем натворят... Страшно ему было.
  - Не вздумай на отунге бой учинить, - сказал знахарь.
  Ингерд вздрогнул, и глаза его опасно сузились.
  - Это почему же? - спрашивает он.
  Признаться, именно на отунге он и собирался свести счеты с Рунаром.
  - Нарушишь древние клятвы - поплатятся все, - знахарь ловко приладил мешок к седлу. - Не навлеки беду, Волк. Людям ни к чему страдать из-за тебя.
  Ингерд скрипнул зубами и вскочил в седло. Волки были уже на ногах и поглядывали то на Ингерда, то на знахаря.
  - Ингерд! - знахарь впервые позвал его по имени.
  Ингерд натянул поводья и обернулся. Знахарь стоял перед ним - невысокий, щуплый, ветер колыхал полы старенького плаща, укрывающего поникшие плечи, а заходящее солнце безжалостно высвечивало все его уродства.
  - Возвращайся, сынок, - тихо сказал он и начертил впереди себя знак, оберегающий от несчастий.
  Ингерд почувствовал, как перехватило горло, и не смог ничего ответить, только склонился низко, потом развернул коня, и волки ринулись за ним в сгущающуюся темень. Он не знал, вернется ли.
  До становища конь донес его быстро. У сторожевой башни уже ждали Ян, Хелскьяр и Рискьёв. Все трое были в крепкой дорожной одежде и с оружием.
  - Добро, - сказал Ян, оглядывая всех. - Через три дня нам надо быть у Соль-озера. Опоздаем - вернемся несолоно хлебавши.
  И он подстегнул коня. Хелскьяр и Рискьёв обернулись на свое становище, словно просили у родной земли силы и защиты. С неспокойным сердцем уезжали они, не видя пути, который привел бы их к цели. Единственной их надеждой был Ян, он-то знал, чего хотел. Со вздохом они направили коней вслед за ним. Ян был Высоким Янгаром, его слушались, ему доверяли.
  Ян спешил. Он ни за что не хотел опоздать на большой отунг, ведь, если верны его расчеты и не пусты предчувствия, у Соколиного племени будет надежда выжить, об этом все заботы Яна. А потому конь его летел в ночь, Ингерд не отставал, по бокам, своими путями - молодые волки, и последними - Рискьёв и Хелскьяр. Они знали, что никто не смеет остановить их, ведь с ними знак красного пера, этот знак обязаны были пропустить все, через любые земли, поэтому дорога не стала длинной.
  Когда совсем затемнелось, впереди поехал Ингерд, видевший в темноте лучше всех. Его волки незримо и неслышно бежали где-то рядом, время от времени заворачивая далеко в лес. Ингерд переговаривался с ними на своем языке, и вместе они выбирали дорогу.
  Ночь отмерила середину, когда Ингерд привстал в седле и поднял руку. Всадники остановились.
  - Волки говорят - впереди большая круча, - сказал он, - а внизу - стремнина. Слышите?
  Соколы прислушались. Они были птицами, и слух у них был хороший. Где-то шумела вода. Ян кивнул.
  - Ехать вперед опасно. Дождемся света.
  Они спешились и провели коней в поводу, ища место для стоянки. Шум бегущей по камням воды стал отчетливей.
  - Мы как раз на этой круче, - сказал Рискьёв. - Может, здесь и остановимся?
  - Лады.
  Они расседлали коней, отвели подальше от обрыва и стреножили. Ингерд с волками подался в лес охотиться, а Ян, Рискьёв и Хелскьяр занялись костром. Сперва они молчали. Потом Рискьёв спрашивает:
  - Скажи-ка, Ян, не боишься ли ты, что Волк идет с нами?
  Ян выпрямился от едва занявшегося костра и посмотрел на него:
  - Как мне понимать твои слова, Рискьёв? Что означает "не боишься ли ты"?
  Рискьёв уловил в его голосе грозные нотки и пояснил:
  - Он чужак, Ян. Ты, я, Хелскьяр - Соколы, и говорить мы будем от имени Соколов. Но как мы это сделаем, если среди нас - Волк? Будет ли наше слово весомо?
  Ян задумался. Он привык к Ингерду и перестал обращать внимание на все их различия, но на отунге они всем бросятся в глаза. Рискьёв не сказал про его кармак, но и так было понятно: кармак Ингерда был черным, подтверждая то, что его владелец - чужак, свободный воин, не принадлежащий ни к какому роду. Будет ли оказано должное внимание их словам, если нет единства среди них? А единства действительно не хватало: если Ян всецело доверял Ингерду, хотя и не мог назваться его другом, то Хелскьяр и Рискьёв опасались его, и любой бы увидел это. К тому же Ян догадывался, зачем Ингерд Ветер едет на одда-отунг, и участвовать в этом не хотел. Но и запретить не мог. Да и кто бы смог?..
  Вскоре пришел Ингерд, принес трех зайцев и принялся их свежевать. Волки сыто улеглись неподалеку, видно, для них охота тоже была удачной. При Ингерде разговор не вязался, поэтому зайчатину съели в молчании и в молчании улеглись спать вокруг костра. Ингерд мало замечал, что творится вокруг, другим были заняты его мысли, но ими он ни с кем не делился. Ян временами думал: случись ему выбрать между ним, Яном, и своей местью, он ведь выберет месть. Когда думал об этом, то даже огонь не мог согреть его.
  На рассвете они оседлали коней, забросали костер землей, чтоб не случилось пожара, собрали пожитки и снова тронулись в путь.
  Им пришлось долго искать сход с кручи, а когда нашли его, были вознаграждены за труды: перед ними легла дорога - неширокая, ровная, - и понеслись кони вскачь, земли под копытами не чуя, потому как торопился Ян, опоздать боялся, и его нетерпение передалось коням. Медленно вставало солнце и высушивало росу, что серебрилась на травах. В подернутое маревом небо взвились жаворонки и рассыпались переливчатыми трелями. Пахло клевером и прибитой дождем пылью. В землях от Моря до Моря занимался новый день.
  Ничего этого не замечали всадники, отдавшись скачке и своим думам. Не сразу услыхали они и звон мечей за ближним холмом, в стороне от дороги. Их предупредили волки, что замерли, как изваяния, на верхушке холма. Сначала остановился Ингерд, за ним - Соколы.
  - Что? - спросил Хелскьяр, утирая пот со лба. День обещал быть жарким.
  Ингерд указал на два черных силуэта, застывших на фоне небесной синевы. Волки кого-то высматривали.
  И тут Соколы услыхали крики и лязг стали. Кони послушно вынесли их на вершину холма.
  Внизу, в узкой ложбине между руслом сухого ручья, заваленного острыми камнями, и холмом бились друг с другом пятеро воинов. Трое лежали мертвые.
  - Это Барсы! - воскликнул Ян, не веря глазам своим. - С кем же они... Да что... Да они же друг с другом бьются!
  И он ринулся вниз с холма. Ингерд и Соколы - за ним. Они врезались в гущу дерущихся и расшвыряли их по сторонам.
  С минуту слышались проклятия и ругательства, Соколы спешились. Из восьми Барсов на ногах остались стоять только четверо. Один из них был Эйрик Редмир. Весь в крови и пыли, он огляделся вокруг, словно только что пришел в себя, и с размаху швырнул меч на землю.
  - Проклятье! - зарычал он. - Два раза, три раза проклятье!!!
  Он содрал с себя изрубленную рубаху, и обнаженный торс запестрел свежими порезами. Трое других стояли неподалеку, тяжело дыша и все еще сжимая в руках окровавленные мечи. С ужасом смотрели они на мертвых сородичей, потом медленно осели на землю, лицами в ладони уткнулись.
  - Что произошло, Эйрик? - обратился Ян к янгру Барсов. - Чего такого вы не поделили, что решились пролить родную кровь?
  Эйрик Редмир повернул к нему искаженное бешенством лицо, глаза его метали молнии.
  - Я не знаю, что произошло, - раздельно и четко произнес он. - Я не знаю! Кроме того, что своими руками убил лучших своих поединщиков!
  Ингерд и Ян переглянулись. Они подумали об одном и том же, вспомнив сечу между бойцами Оярлика Скантира.
  - Погоди, Барс, остынь, - сказал ему Ян. - Ответь: кто первым обнажил клинок и почему?
  Эйрик Редмир запустил руки в волосы и простонал:
  - Будь проклят тот спор, будь проклят этот день! Ну кому какая разница, кто сколько убил Годархов? Да что б самим Годархам пусто было!
  - Так вы поспорили из-за того, кто сколько убил Годархов, а потом поубивали друг друга?! - Рискьёв не мог поверить тому, что услышал. - Да вы...
  - Погоди, брат, - Ян положил руку ему на плечо, и Рискьёв не сказал то, что хотел сказать. - Эйрик, кто начал спор?
  - Да этот все выспрашивал, выспрашивал и довыспрашивался! Я и сам не заметил, как мы заспорили, а потом...
  - Кто "этот", Эйрик? - перебил его Ян. - О ком ты говоришь? Назови его имя!
  - Да не знаю я его имени! - заорал Эйрик, потом успокоился и добавил:
  - Да и ни к чему оно мне, так, мужичонка один прибился к костру нашему ночь скоротать. Хорошо, убрался вовремя, не то лежал бы сейчас тут, и мне одним камнем на душе больше...
  Ингерд и Ян снова поглядели друг на друга, Ингерд кивнул и отвернулся. Волки подошли к нему и легли у ног.
  - Нет, Эйрик Редмир, - сказал Ян. - Лучше бы тот мужичонка не убрался, а еще лучше, если бы ты первому снес ему голову, тогда никакого спора бы не было и все остальные были бы живы.
  Барс уставился на него.
  - Мы об одном и том же говорим, Сокол? Да? Тогда почему я тебя не понимаю?
  - Эйрик, этот мужичонка - зараза, - сказал Ян. - Там, где он появляется, мечи сами покидают ножны. Ты не виноват. В наших землях бродят пришлые люди, они сеют раздор, их надо остерегаться.
  Эйрик хмуро смотрел под ноги и что-то решал про себя. Решил и сказал:
  - Искьяр и Орам, вы вернетесь домой. Передайте Британу, чтобы никаких случайных людей и близко к становищу не подпускали. Иначе мы сами себя уничтожим. Вот, возьмите красное перо, это надежная защита. Без него не пройдете по чужим землям.
  Но Искьяр возразил:
  - Нет, Эйрик. Тебе и Рейвиллу этот знак нужнее. Без него вы не доберетесь до Соль-озера.
  - Мы предлагаем ехать с нами, - сказал Ян. - Под защитой нашего пера.
  Эйрик Редмир поглядел на изрубленные тела своих бойцов и медленно кивнул.
  Скоро в чистом поле вырос земляной холм, которого и быть здесь не должно было. Рейвилл Редмир могучей рукой вогнал в землю один за другим три меча по самую рукоять и в хмуром молчании пошел к кострищу за лошадями. А день все так же безмятежно разгорался, ветер был теплым и душистым, на небе ни облачка, кругом - тихо и спокойно, но люди почти ненавидели эту тишину.
  Молча сели они в седла и молча скакали, пока кони не выбились из сил. За целый день никто не произнес ни слова. Когда на пути встретилась речка, они напоили коней, поснимали рубахи, умылись и снова пустились в дорогу. Их остановила не ночь, а усталость коней. И лишь когда они спешились и повалились в траву кто где, только тогда поняли, как измотались за день. Потом полезли в дорожные мешки, достали припасы и поделились друг с другом. Ели, не чувствуя вкуса, просто потому, что надо было. Волки ушли на охоту, они звали с собой Ингерда, но тот отказался. Эйрик был хмур и молчалив, с разговорами к нему не лезли. Он сам заговорил, и слова его никому не понравились:
  - Я не понимаю, что происходит, - негромко сказал он, отпивая воды из фляги.
  Костра они не разводили, ночь и без того была душной, и видели в темноте лишь очертания друг друга. Кто сидел, кто лежал, Хелскьяра не было, он ушел проведать коней.
  - Мой дом в Горах, - сказал Эйрик. - Такую крепость еще поискать!.. Что может быть прочнее, чем Горы? Что может случиться с такой твердью? Я видел камнепады и огненные реки, я сам вспыхиваю как огонь, что вырывается из пасти треснувших скал, и так же быстро остываю. Но до сих пор мне не приходилось усомниться в надежности земли, по которой хожу. До сих пор.
  Он помолчал, потом опять заговорил:
  - Нынешним утром я зарубил двоих соплеменников. Сам. Своими руками. Кто угодно может говорить мне, что стравил нас между собой коварный человек, что на нем вина... Какими бы чарами он ни пользовался, какой бы дурман ни насылал, это мой меч в крови, и моя душа болит.
  Над головой зашепталась осина, то ли утешить хотела, то ли корила за содеянное.
  - Хотел бы я знать, кто насылает их на нас, - пробормотал Рискьёв.
  И тут является Хелскьяр, да не один. Идет впереди него девица стройная, ликом прекрасная, волосы под платок убраны, на плечах - накидка дорогая. А Хелскьяр у ее спины меч обнаженный держит. Изумленные воины смотрят на нее, глаз отвести не могут.
  - Вот так гостья, - протянул Рейвилл Редмир, оглядывая незнакомку с головы до ног.
  Никто сперва не заметил, что Хелскьяр клинок из ножен вынул, а он и говорит:
  - Сказала, что заблудилась. Шла от стана к стану и сбилась с дороги, к отряду нашему прибиться хочет.
  Девица стоит, не шелохнется, в землю глядит, глаз не подымает. Ингерд почуял недоброе. С чего, сам не понял, но весь напрягся и незаметно на колени сел, чтоб в случае чего быстро вскочить. Тут клинок Хелскьяра блеснул тускло, и Ян, удивленный, спрашивает:
  - Ты что, Сокол, убить ее собираешься? Зачем тебе меч?
  Девица подняла на него глаза, и Ян тут же забыл, о чем спрашивал. Зато вскинулся Рейвилл Редмир:
  - Убери клинок, быстрокрылый, негоже с женщинами сражаться!
  Но Хелскьяр из-за ее спины хмуро процедил:
  - Не верю я ей. И вам не советую.
  Но Рейвилл уже поймал ее взгляд, что он в нем прочел - неизвестно, только рука его потянулась к оружию. Вспыльчив Барс был не меньше Эйрика, на ноги вскочил, и меч сверкнул, но Ингерд все ж оказался проворнее и успел заслонить Хелскьяра и на себя удар принял. Тут Рискьёв на Рейвилла бросился, и Ян кинулся их разнимать. А Ингерду не до того было. Хотел схватить он девицу, да та ловкой оказалась, только драка завязалась, бежать хотела. Ингерд - ей наперерез, она в другую сторону, а там Эйрик поперек дороги встал. Тогда перепрыгнула она через Яна и Рейвилла, что по земле катались, и вот уже деревья близко, сейчас скроется, да только метнулись ей наперерез волки, что шум услыхали и, бросив охоту, вернулись. Некуда было бежать девице, глянула она через плечо на Ингерда, и отшатнулся Ингерд, такой ненавистью полыхали глаза ее. А потом о землю грянулась, и пропала девица, вместо нее гадюка черная зашипела, в траву поползла. Волки в сторону отпрянули, драка тотчас прекратилась. Не успел Ингерд пожалеть, что живой ушла гадина, как захлопали над головой большие крылья, и упал сверху орел, травы коснулся и сразу взмыл, а в когтях - черная змея извивается, корчится, да только из орлиных когтей не вырвешься. Поднялся орел над деревьями и разжал когти. Ударилась змея о землю и обратно в девицу обратилась, да только уже мертвую. А орел махнул крылом на прощание и улетел. То зоркий Аарел Брандив был, свои владения облетая, на помощь пришел.
  Стоят над мертвой девицей шестеро воинов, еще после драки тяжело дышат, еще мечи в руках сжимают, понять ничего не могут - только что сидели да разговаривали и вдруг уже кровь друг другу пускают.
  - Ну, Эйрик, - спрашивает Ян, загоняя клинок в ножны, - по-прежнему себя винить будешь за то, что соплеменников убил?
  Но Эйрик только зло сплюнул и пошел за конем. Никто ничего не сказал, потому как никому приятно не было, что из-за девки чуть горло друг другу не перерезали.
  С этой ночи решено было выставлять дозорных, да меньше двух зараз, чтоб не поубивали один одного.
  А к вечеру следующего дня показалось Соль-озеро. Проехали они по Орлиным землям беспрепятственно, никто их не остановил, хотя и наблюдали за ними пристально, вели от дозора к дозору, но никто не показывался и не заговаривал с ними. Все красное перо видели, в Яновых волосах под кармаком, и никто не нарушил древний закон: тому, кто этим знаком владеет, никаких препятствий не чинить. Потому и не чинили.
  - Вот и добрались, - сказал Ян.
  А Ингерд ничего понять не может: куда добрались? Кругом холмы да сосны. Земля стала неровной, переплетенные корни из нее повылезали, кони спотыкаться начали, поэтому ехали медленно. Ингерд по сторонам глядел и вдруг почуял запах, что ни с каким другим не спутал бы: запах большой воды. Значит, близко было озеро.
  Волки быстро взбежали на самый верх лесистой гряды и замерли на вершине, морды вытянув, куда-то глядели. А потом и люди за ними поспели, только чуть в стороне - кони уж больно не любили волчье соседство.
  И открылось их взорам великое Соль-озеро, спокойное и мудрое. Легкая рябь серебрилась по его глади, волна накатывалась на белый берег, а берега такие - глаз не хватит взглядом их окинуть, а другого берега и вовсе не достать. Вдохнул Ингерд полной грудью соленый ветер, и просветлело лицо его, он Море перед собой увидел.
  У берега покачивались пять больших лодок, а людей не было. Но только Соколы и Барсы подошли к воде, тотчас появились из леса гребцы и кормчие, видно, от солнца в тени отдыхали. Ян занервничал, не привычен он был к большой воде, и остальные Соколы тоже, да и Барсы поплавать были не любители. Ян на Ингерда поглядел, а у того глаза горят, надышаться соленым ветром не может.
  Отныне разговоры запрещались, все слова хранились только для одда-отунга, поэтому в лодки сели молча, да в разные: Эйрик и Рейвилл в одну, Ян, Ингерд, Хелскьяр и Рискьёв - в другую. Волки Ингерда не оставили, и немало подивились гребцы, когда черные звери через борт перемахнули и уселись так, чтоб воду видеть.
  Коней оставили на берегу, но оружие взяли с собой. Никто и никогда не отбирал оружие у прибывающих на одда-отунг (а такие смельчаки были, кто спор важный хотел во что бы ты ни стало решить), смерть каралась смертью, но собирались тут не дети малые, но мужи многоопытные, знающие, что убивать нужно лишь по необходимости, не ради забавы. А при должной охоте убить можно и голыми руками, и каждый из них умел это делать хорошо.
  Скрипели уключины, вода с глухим плеском билась в корму, а впереди, прямо из темных глубин поднимался остров - гуща деревьев зеленых, а над деревьями теми высилась лысая скала.
  - Этот остров зовется Рох, а скала - Веда, - тихо сказал Ян.
  - Что за слова такие странные? Откуда взялись? - шепотом спросил Ингерд.
  Ян пожал плечами и шепотом ответил:
  - Кто его знает. Дед называет их осколками древнего языка, а кто говорил на этом языке - о том памяти не сохранилось.
  Седой кормчий, стоявший у руля, сурово глянул на них, и Ян умолк. И снова только скрип уключин и плеск воды за кормой. Дружно работали гребцы, легко неслись вперед лодки, темнело вокруг. Над головами тревожно вскрикивали чайки. Ни один из гребцов не носил кармак, и определить, какого они роду-племени, было невозможно. Кто собрал одда-отунг и зачем? Каждый хотел знать ответ.
  Между тем солнце почти скрылось. Отсветы его лучей белую кромку берега превратили в розовую. Ян поглядел на зеленую стену деревьев, между ними уже сгустилась темень, и говорит:
  - Не знаю, какие обряды на одда-отунге, но, думаю, ночью их не начнут.
  Они высадились на берег, кормчие и гребцы ни слова им не сказали и обратно поплыли.
  - Подумать надо, где утра дождаться, - озираясь по сторонам, молвил Рискьёв.
  И они пошли по берегу, волки - впереди. Долго они так шли, да только никуда не пришли. Далеко тянулась песчаная коса, а забираться под сень деревьев никто не хотел, оттуда сочилась смутная тревога, которую чуяли все, особенно волки. С озера дул теплый соленый ветер, и все, не сговариваясь, поснимали рубахи. Спины тотчас заблестели от пота. Внезапно волки, что бежали, почти не оставляя следов, резко повернули к лесу. Там лежал огромный - в два людских роста - камень, расколотый посередине до самой земли, и из этой трещины бежал ручей. Волки припали к воде и стали жадно пить. Это послужило знаком: раз пьет зверь, значит, может пить и человек.
  Воины утолили жажду и порешили здесь же ночевать. Они устроились немного в стороне, чтобы видеть лес, озеро и камень, но чтобы тень от камня скрывала их. Отовсюду они опасались нападения, и хоть знали, что на острове смерть карается смертью, предчувствие опасности не покидало.
  Они сложили на землю свои дорожные мешки, а на них - оружие, чтоб не класть его на песок, ночью слегка сыреющий. Никакого огня, они просто сели кругом и приготовились ждать рассвет. Спать не хотелось - сон ни к кому не шел. Волки улеглись рядом с Ингердом, впервые они не пошли на охоту, да оно и понятно: лес тревожил их. Поэтому Ингерд достал из мешка хлеба и солонины и наделил их. Сам есть не стал, и остальные тоже. Потом говорит:
  - Вода, должно быть, теплая. Пойду окунусь. Ян, айда со мной!
  - Отчего же нет?
  И Рейвилл вызвался тоже. Они скинули одежду и пошли, ступая по песку осторожно, в воду. Волки было двинулись за Ингердом, но когда поняли, куда он отправился, вернулись обратно и снова улеглись, изредка вскидывая голову и ловя ноздрями запахи.
  Вода действительно оказалась теплой, и Ингерд с удовольствием окунулся, чувствуя, как волны смывают с него пот и дорожную пыль. Рядом отфыркивался и отплевывался Ян: ныряя, он глотнул воды, а она оказалась горькой. Никогда Ян не пробовал такую воду на вкус, и рассмеялся Ингерд: он-то к такой воде с детства приучен, правда, была она во много раз холоднее. Он еще раз окунулся, чтобы смыть воспоминания. Не получилось.
  Не заплывая далеко от берега, они еще долго купались, когда вдруг снова услыхали тревожные крики чаек. Стоя по грудь в воде, Ингерд откинул с лица мокрые волосы и поглядел туда, откуда они доносились. Птицы кружили в воздухе, явно недовольные чьим-то вторжением.
  - Еще кто-то прибыл на одда-отунг.
  Это рядом сказал Рейвилл. Ян поглядел на Ингерда. Тот стоял в воде, грудь его бурно вздымалась, явственно виднелась белая прядь в волосах, и глаза горят, как у волка ночью, или то лунный свет в них отражается?.. И тут до Яна дошло. Понял он, отчего Волк такой непривычно спокойный в последние дни. Обманчиво такое спокойствие! Ян и обманулся. Теперь-то додумался, да поздно: Ингерд уже на острове, и обратно его не отправишь. Да и права Ян на то не имел. Ингерд убьет Рунара Асгамира, как только встретит, а встретит он его на отунге. Смерть карается смертью, он убьет его и умрет сам, а зачем ему жить? Все это Ян теперь видел так же верно, как ту фигуру, неподвижно застывшую в лунном свете на вершине скалы...
  Какую такую фигуру?
  Ян сморгнул, потом провел мокрой ладонью по лицу и мысленно обругал себя. Нет там никого. И он поплыл к берегу.
  После них пошли поплавать Эйрик, Хелскьяр и Рискьёв, а Ингерд, Ян и Рейвилл, чувствуя, что проголодались, полезли в мешки за едой. И тут вдруг волки вскочили, замерли, вытянувшись как тетива, уши к голове прижали и тихо зарычали. Ингерд успел схватиться за меч, а Ян так и застыл с половиной хлеба в руках, который резать собирался. Рейвилл просто застыл.
  Они увидели коней. Много коней. Белых. Белых, как соль, с длинными хвостами и гривами, что почти земли касались. Они шли из леса на водопой, к ручью. А впереди, на самом высоком, статном жеребце ехала женщина, тоже вся белая: белые волосы, из одежды - одна лишь белая рубаха до колен, из-под нее видны белые ноги, крепко охватывающие бока коня. Седла под ней не было.
  Ингерд знал, что много силы заключено в волосах, их длина - мера этой силы. Так вот, судя по всему, к ним по берегу приближалась такая силища, перед которой не устоит ни кинжал, ни меч, ни копье. Краем уха он услыхал, как прекратился плеск воды в озере, стало быть, Эйрик, Рискьёв и Хелскьяр тоже заметили эту силищу и замерли, не зная, что делать, и гадая, что будет.
  Но белая женщина обратила на них внимания не больше, чем на песок, что хрустел под копытами ее коня. Когда все шестнадцать коней напились, она одним движением пяток развернула жеребца и увела табун в глубь острова.
  Берег опустел, успокоились чайки. Тут же прибежали Эйрик, Хелскьяр и Рискьёв. Все смотрели друг на друга, словно вдруг разучились говорить, потому что не могли подобрать слов, чтоб задать вопрос. И только тут сообразили, что все голые. А Ингерд еще и с мечом в руке, а Ян - с половиной хлеба. Все схватились за одежду.
  - Хорошо же вы ее встречали, - стуча зубами от внезапного холода, пробормотал Эйрик, натягивая штаны на мокрое тело. - Один с мечом, другой с хлебом, и оба...
  - Скажи спасибо, что сам в воде отсиделся, - огрызнулся Ян, надевая поверх рубахи кожаные доспехи и шнуруя их. - А то тебя бы она точно заметила.
  Эйрик поднял бровь, не зная, как раскусить двоякий смысл этих слов, потом махнул рукой.
  - Эта белая женщина - хозяйка острова, - сказал Ян. - Мне дед рассказывал. А кони ее - это те, кто раньше людьми были, да законы острова нарушили.
  Тут уж все взялись кожаные доспехи надевать. Такие доспехи не годились для большой сечи, где свистели копья, рубились мечи и топоры, но в ближнем бою могли уберечь от кинжала или накулачника. Кожа для таких доспехов дубилась по-особому, и мастеров, что их изготавливали, ценили очень высоко. У Ингерда таких доспехов не было.
  Воины заканчивали шнуроваться, когда ночь разорвал грозный и протяжный голос хадура - обрядового рога. Все вздрогнули.
  - Вот и пробил час одда-отунга, - сказал Эйрик Редмир, и первые лучи солнца брызнули на небосклон.
  Они быстро повязали мешки, наполнили фляги водой из ручья, и каждый взял свое оружие. Глядя на камень, Хелскьяр вдруг произнес:
  - Он похож на разорванное надвое человеческое сердце.
  Рейвилл Редмир хмуро посмотрел на него:
  - Тогда воду ли мы пьем из этого ручья?..
  
  
  Они шли на голос рога, голос становился все слышнее, все тревожнее. Они шли по лесу, не разбирая дороги, да и не было никакой дороги. Если прорваться сквозь заросли было невозможно - прорубали себе путь мечами. Встречали болото - шли через болото, овраги - шли через овраги. Они хотели как можно скорее попасть к заветной скале, ожидание неизвестного жгло раскаленным железом.
  Они шли долго, и каждое звучание рога заставляло сердце биться сильнее. Солнце высоко поднялось над лесом, но потом скрылось за облаками. Не успели порадоваться, что стало прохладнее, как упала темнота, и над головой глухо заворочался гром. А там и дождь хлынул такой, что папоротник к земле припал. Гроза разбушевалась великая, яростная, молния глаза слепила, а грохот уши закладывал. Но они все шли, не останавливаясь, и про себя молились духам воды и земли, огня и ветра. Голос рога стал глуше, но уже где-то близко.
  Впереди меж деревьев показался просвет. Раздвинув мокрые ветви, воины вышли на открытое место. Место одда-отунга. Дождь прекратился.
  Они оказались на большой поляне, заросшей белым кудрявым клевером, а вокруг белым хороводом росли березы. Скала Веда, умытая дождем, высилась над ними. Ян обвел взглядом поляну. Тишина стояла такая, что было слышно, как с листьев на землю падают капли. Народу на поляне этой собралось много. Очень много.
  Вот сидят Лисы, двенадцать человек. Их рыжие головы сразу притягивали взгляд. Пятеро Скантиров, четверо Торгуннов, трое Тайнитов. Сидят прямо на траве, вольно, никого не боятся. Среди них Ян увидел Оярлика, но Оярлик смотрел не на него.
  Он смотрел на Боргвов, своих соседей и своих заклятых врагов. Только Келмень разделяла их земли, и Боргвы неустанно нарушали границу. Куницы привели на одда-отунг двадцать человек, и каждый был увешан оружием, будто шел на битву. Заросшие бородами до самых глаз, Боргвы имели самый устрашающий облик среди людей, живущих от Моря до Моря: небольшого роста, крепко сбитые, с могучими ручищами, они имели обыкновение не стричь и не чесать волос, а заплетали их в косы и увешивали амулетами. У каждого был с собой огромный боевой топор, с которым в бою, - Ян знал это, - они управляются весьма ловко.
  Неподалеку от Куниц в количестве семи человек расположились, вытянув ноги в мягких кожаных башмаках, Рыси, их соседи. Впрочем, соседями они назывались лишь потому, что их земли раскинулись по одному с Куницами берегу Келмени. А так Рыси во все времена были сами по себе и выгоды всегда хотели только для себя. И на Лис они нападали сами по себе и никогда - с Боргвами, хотя те и не единожды предлагали им союз, даже женщин своих предлагали, да все без толку. Сильные, тоже невысокие, но гибкие, как и положено диким кошкам, они предпочитали свободу от любых уз. Вот и назовись их соседом... С равным успехом можно присоседить к ним ведунов, что обитали ниже по течению Келмени, да только такое кому в голову придет?..
  По другую сторону скалы, ближе к деревьям Ян увидел тех, с кем неустанно воюет уже много лет, тех, по чьей воле он так рано стал янгаром, тех, кто забрал у него отца и брата.
  Стигвичи. Годархи. Торвалы.
  Его враги.
  Почуял Ян, как его бросило сначала в жар, потом в холод. С тех самых пор, как стал он мужчиной, как узнал вкус крови, добытой в бою, как узнал вкус женщины, завоеванной в Имарь-день, с тех самых пор он сражается с ними и, мнится, уже каждого знает в лицо. Он не мог их не знать, сколько раз сам ходил в догляд, по острию их клинков ходил, ему ли не знать их янгаров и янгров?! Вот глядит на него и ухмыляется Угар Стигвич - Янгар племени Выдр, приведший с собой одиннадцать бойцов, такой длинный, что даже сидя возвышается над всеми, и худой, как палка, да только в бою так просто не переломишь. За спинами других не прячется, а дожил до морщин. От его ухмылки у Яна потемнело в глазах и кровь застучала в висках, из глаз была брызнуть готова, а рука сама потянулась к мечу. Но на его руку легла другая, чужая, рука, сжала ее и так держала, пока Ян не заставил ярость улечься. На одда-отунге смерть карается смертью, он чуть было не забыл об этом.
  Ян глубоко вздохнул и вгляделся в тех, кто сидел рядом с Выдрами. Ну конечно же Мыши. Это было едва ли не самое большое племя из всех, и это племя делало набеги на Соколиные земли и опустошало их, как мыши опустошают хлебные поля. На одда-отунг янгар Годархов Мал привел с собой тридцать бойцов в серых плащах. Ян скривился. Мыши всегда брали не умением и отвагой, а числом, не брезговали навалиться впятером на одного. Но бывали случаи, когда загнанный в угол Годарх мог вцепиться врагу зубами в глотку и драться до последнего, но такое случалось редко, чаще всего они просто убегали, если опасность была велика.
  Торвалы были не такими жадными, но зависть всегда застит глаза. Когда видишь, как обогащаются соседи, не ломая спину на своем поле, а всего лишь возьмут готовое с соседнего - только реку перейти - поневоле сам захочешь легко поживиться. Вот в последнее время Росомахи и начали присоединяться к набегам Мышей и Выдр на чужие земли. К тому же они жили аккурат между Стигвичами и Годархами, куда денешься? И Яну Серебряку они тоже стали врагами. Здесь их было семеро.
  Но Стигвичи, Торвалы и Годархи и в подметки не годились Асгамирам, что сидели, гордые и могучие, не отдельно ото всех, но все же чуть в стороне.
  Много легенд и песен слыхал Ян про это племя, и ни в одной из них не говорилось, что их можно победить. Как не говорилось в них о том, что Вепри способны нарушить границы, установленные их предками, не знавшими жадности, но знавшими клятвы дружбы и верности. Ныне все клятвы рухнули, и теперь поют совсем другие песни. Песни про то, как широки и привольны земли Асгамиров, как богаты их леса и озера и как прекрасны их женщины. И как жестоки и ненасытны их мужчины, ступившие на стезю войны. Вот они, все как на подбор - высокие, красивые, сильные, все темноволосые и ясноглазые, многие со шрамами. Тоже в простых кожаных доспехах, без мечей, но с кинжалами. Числом их было девятнадцать.
  Ян не видел прежде их янгара, но не узнать его было нельзя. Обликом Эван Асгамир напомнил ему отца: такой же большой и седовласый, он был без доспехов, и под рубахой четко рисовались обретенные в боях мускулы. Этот человек привык повелевать, и это понимал всякий, кто сталкивался с ним. Только такие и становились вожаками, их выбирала стая, и стая была готова отдать за них жизнь. И свою, и чужую.
  Ян не знал, кто именно убил его отца, убийцей вполне мог быть Эван Асгамир. От этой мысли в нем снова вспыхнула ярость. Или это мог быть его сын Рунар, сидящий от отца по правую руку. Ярость Яна мигом улетучилась, когда он натолкнулся на не менее яростный взгляд Рунара, и понял, кому он принадлежит.
  Взгляд был брошен Ингерду.
  Яну показалось, что от этой ярости, плеснувшейся от одного к другому, ветер стал жарким и разом высохла вся вода на траве. Эта ярость была подобна молнии, которую не способен увидеть человеческий глаз, но если бы она обернулась настоящей молнией, на поляне острова Рох уже никого не осталось бы в живых. Ян знал, что здесь смерть карается смертью, и знал, что один из них умрет. А значит, умрут оба. Но не сейчас.
  И тут он увидел тех, кого не видел прежде никогда. Слухами о них земля полнилась, да слухами странными, разными. Никто не мог сказать, что из них правда, а что вымысел, чему верить, а что мимо ушей пропустить. Сказывают, что живут они на гиблых болотах, куда обыкновенный человек попадет - не воротится, и много народу там сгинуло. Сказывают еще, что они тех людей едят и водой болотной запивают, а любой другой такой воды попьет - враз занеможет, а после умрет. А как умрет - так мертвый на болота те возвращается и бродит там, неприкаянный, сам скелет, а глаза в темноте горят ярко. Многие видали те огоньки, кто от страха на месте не помер, потом другим рассказывал и трясся. Ян сам не раз такие истории слыхал и понять силился: правда иль вымысел? Так и не понял и теперь во все глаза глядел на них, и не он один.
  Ян был не маленького роста, вровень с Ингердом, а Ингерд в плечах его пошире, но эти - каждый в ширину как два Ингерда и ростом превосходили Угара Стигвича, а выше Ян не знал человека. Было их всего трое, Ян не увидел у них никакого оружия и не удивился: они звались Скронгирами, это племя Медведей, а им зачем оружие? Один из них взглянул Яну в глаза, так, мимоходом, и взгляд этот пригвоздил Яна к земле, до того он был тяжел. И ему совсем не хотелось испытать, насколько тяжела его рука, тем более что размером она была с его, Яна, ногу. Сперва Ян подумал, что Асгамиры из гордыни от них подальше сели, а теперь понял, что гордыня тут ни при чем. Вепри опасаются их так же, как все остальные. Кроме Туров, которые сидели сейчас справа от них, и Орлов.
  Над Турами главенствовал янгар Исмел Стиэри, и был он высок и широк в плечах; в годах, но крепок, Ян знал, что слово его - закон, да иначе и нельзя - в его облике было столько благородного величия, что хватило бы на всех янгаров от Белого Моря до Теплого, да еще осталось бы. Ян сразу почуял, что можно с ним вровень быть, если дотянешься, но выше этого седовласого великана быть невозможно, хоть на дерево залезь. С ним рядом сидел его сын Эрлиг, получивший от отца при рождении и величавую осанку, хоть и смягченную молодостью, и острый ум, сквозивший в быстром взгляде серых глаз, и сильную руку, лежавшую на рукояти тяжелого меча. А всего Туров было шестеро.
  Орлы отличались от них во всем. Были они пониже ростом и потоньше в кости, но никто не мог сравниться с ними в меткости стрельбы из тяжелых тисовых луков, даже сородичи Яна, тоже искусные стрелки. В их клан входило три больших рода: Брандивы, Эрвиллы и Умантиры, они издавна считались союзниками Стиэри, и этот завет передавался из поколения в поколение. Орлов привел на отунг Высокий Янгар Крийстен Брандив, с ним рядом Ян увидел Одинокого Охотника. А всего Орлов было девять.
  Ян еще раз обвел всех взглядом и уселся на землю, скрестив ноги и положив на них меч. Те, кто пришел вместе с ним, сделали то же самое.
  Тогда от скалы Рох отделилась тень, поначалу никто не приметил ее, и обратилась в эриля Харгейда. Тут Ян понял, что все намного серьезнее, чем он предполагал. Эрили не собирают отунги, по крайней мере он ни о чем таком не слыхал. Неужто это он?..
  Эриль Харгейд окинул взором сто тридцать воинов и произнес:
  - Настал час одда-отунга.
  Сложив руки на груди, он еще раз взглянул на всех и одновременно на каждого. Ветер колыхал его длинные белые волосы, края одеяния вымочились в мокрой траве.
  - Прежде этого одда-отунг собирался дважды. Первый раз его собрали, чтобы дать нашим предкам имена. Имена эти вы носите и поныне. Это было в те времена, когда на нашем небе еще не было Багряной Звезды, но когда сияли синие глаза Большой Кошки. Вот как давно это было. Второй же раз одда-отунг собрал Моривер Одноглазый, вожак сильного племени Рысей, что жили на берегу Теплого Моря. Собрал он одда-отунг затем, чтобы провести границы между владениями людей и лесом ведунов. Эти границы не нарушаются сейчас и не будут нарушены впредь. Случилось это в те времена, когда Келмень еще имела два русла.
  Боргвы изумленно переглянулись - они и не знали, что Келмень когда-то имела два русла.
  Порыв ветра бросил эрилю Харгейду волосы в лицо. Он спокойно отвел их и продолжил:
  - Одда-отунг не собирают, чтобы поговорить с духами об урожае или охоте. Одда-отунг не созывают, чтобы узнать, на каком месте возвести поселение или какие принести жертвы перед битвой. Решение, что огласится на одда-отунге, будет должно исполнить каждому, кто живет от Моря до Моря. Иначе на племя обрушится мор. Племя умрет.
  Многие угрюмо переглянулись, но ни слова, как и прежде, никто не произнес.
  - Отринуть весть Красного Пера и не явиться на одда-отунг можно. Испокон века на отунг приходят по своей воле. Но если племя не придет на одда-отунг - такое племя ждет погибель.
  В ответ на эти слова послышался глухой ропот. Кому понравится, если через каждое слово тебя предупреждают о смерти? А когда предупреждает такой могучий чародей как эриль Харгейд, смерти поневоле начинаешь ждать. В бою все храбрые, там все известно: не успел уклониться от удара - сам виноват, знал, что мог голову сложить. А тут? За что умирать? Непонятно, а потому страшно. Ян видел, как Боргвы потихоньку взяли в руки топоры.
  - Ныне ни одно племя не отринуло весть Красного Пера. Все здесь. Помните одно: какие бы жаркие споры ни случились тут, у скалы Рох, проливший чужую кровь - прольет свою, забравший чужую жизнь - отдаст свою. Я предупредил.
  Эриль умолк и снова отступил в тень. Повисла тишина. Никто не хотел говорить. Ян огляделся: так кто же созвал отунг? И за какой надобностью? Видно, вопрос этот мучил всех, потому что все зашептались, а потом раздался зычный голос Эвана Асгамира, Высокого Янгара Вепрей:
  - От чьего имени созвали нас на одда-отунг? Что за разговор нам хотят навязать? И если не по нраву нам придется этот разговор, на кого вину возложим, ежели домой не вернемся? Кто главенствует нынче на отунге?
  - Туры главенствуют нынче на отунге! - ответил Асгамиру Исмел Стиэри, Высокий Янгар Белых Туров.
  Ян переводил взгляд с одного на другого. Происходящее нравилось ему все меньше. Он заметил, что в отличие от остальных Асгамиры не удивились этому ответу, стало быть, откуда-то знали. Интересно, откуда? Нехорошие предчувствия завладели им, Ян весь обратился в глаза и слух. Серые тучи надежно спрятали солнце, но и без того было жарко: на этой поляне собралось столько недругов, что от их обоюдной нелюбви роса на травах высохла, листва на деревьях увяла, звери и птицы поразбежались-поразлетелись. Ингерд рубаху снял, запестрели шрамы страшные, Годархи и Стигвичи встревожились, знали они, каков Волк в бою, а тут он не один, еще двое рядом лежат, по сторонам внимательно смотрят, и кинжал вытащить не успеешь, моментом горло перегрызут. Поэтому многие кинжалы вытащили заранее. Ян приметил это и усмехнулся про себя, знал, что не успеют. Ингерд всегда в бой ходил без доспехов, не было их на нем и сейчас, но Ян со своими нипочем не расстался бы. Умирать здесь, на этом острове он не хотел. Что там Асгамиры вещали насчет того, что отсюда можно не вернуться? То-то же. Он стал слушать, что говорит янгар Исмел Стиэри.
  - Велика наша земля, - сказал Тур, - от Моря до Моря тянется. Великие племена обитают на земле этой. Никто не голодает, места хватает всем. Так за что воюем? Всех к ответу призываю! Вы, Боргвы, за что тесните Лис?
  Вождь Куниц никак не ожидал вопроса, а потому угрюмо буркнул:
  - Мешают они нам.
  И погладил рукоять боевого топора.
  Оярлик Скантир вспыхнул, как сухое дерево от удара молнии:
  - Мешаем? Мешаем?! Вы убиваете наших женщин и детей, вы угоняете наш скот, сжигаете наши поля только потому, что мы вам мешаем?! Да если...
  - Остынь, Оярлик, - сильные руки сородичей легли ему на плечи и не дали вскочить на ноги и выхватить меч.
  - Нас больше, - повторил вождь Куниц, - и земли нам надо больше, а от вас все равно никакой...
  Тут Оярлик зарычал так, что многие вздрогнули, а вождь Куниц поперхнулся словом.
  - Вам всего надо больше! - рычал Оярлик, вырываясь. - Хлеба - больше, оружия - больше, женщин - больше! Крови - больше! Вы на озере Околич целое племя вырезали, от них-то вы что хотели получить?! Да не держите вы меня, я их убью, только еще не сегодня.
  Сородичи отпустили Оярлика, и тот снова сел и сказал спокойно:
  - Не думайте, что я забыл, кто приложил руку к гибели моих бойцов у Выжженного Дола. Вы за это заплатите. Каждый.
  Ян не мог не заметить, какими взглядами обменялись Боргвы и Асгамиры. Что-то тут было не так.
  Янгар Исмел Стиэри поднял руку, разговоры смолкли.
  - Я собрал одда-отунг, чтобы мы определили границы для всех племен и принесли клятвы не нарушать их.
  От крика, который поднялся вслед за этими словами, у Яна заложило уши. Но тут Эрлиг Стиэри поднялся порывисто, с пояса боевой рог сдернул и громко протрубил. Голос рога был столь грозен, что разом стало тихо. И в этой тишине снова прозвучал голос Эвана Асгамира:
  - Мы заберем себе нижнее течение Стечвы и правый берег Соль-озера.
  От такой наглости Ян едва не позабыл, где находится. У каждого племени, что прибыли на отунг, были свои притязания, но даже у самых жадных аппетит был не в пример меньше, и теперь они во все глаза смотрели на Вепрей.
  - Нижнее течение Стечвы свободно, - янгар Вепрей погладил седеющую бороду, - там никто не живет. Мы возьмем эту землю себе.
  Тут заговорил Ингерд, и Ян подивился спокойствию в его голосе. От этого спокойствия у него мороз пополз по коже, и не только у него.
  - Правда, - сказал он. - Там никто не живет. Как правда и то, что Волки, обитавшие там, в одну ночь превратились в овец, и вы потрошили их, как овец. Разумеется, там теперь никто не живет.
  Эван Асгамир нахмурился. Рунар стиснул кулаки.
  - Кто ты такой? - спрашивает янгар Вепрей. - Коли тех овец больше не осталось, от чьего имени бросаешь ты мне вину?
  Ян не поворачивал головы и не видел глаз Ингерда, но наблюдал за Рунаром и все читал по его лицу. Рунар улыбался. Впервые Ян подумал, что причина их вражды возникла раньше, задолго до той роковой зимней ночи. А Ингерд кармак черный с головы снимает и другим кармаком волосы стягивает. Родовым кармаком, который знаком волчьей лапы отмечен.
  - Ты не понял, янгар. Та ночь закончилась, и выжили только волки. Один волк. Я.
  - Ты не сможешь ничего доказать, - усмехнулся Рунар, - поэтому слова твои - всего лишь слова.
  Теперь усмехнулся Ингерд, и улыбка слетела с губ Рунара.
  - Я не собираюсь ничего доказывать, - сказал Ингерд. - Я принес хаттмар. Бёрквы ждут твою душу, Рунар.
  Молодой Вепрь побелел как полотно, но в следующий миг кровь бросилась ему в лицо.
  - Ты лжешь, Волк! Каждое твое слово - ложь! Ты не мог начертить мое имя на обрядовой доске, потому что...
  И осекся, натолкнувшись на взгляд отца.
  - Потому что ваши лица были закрыты? Ты это хотел сказать? - Ингерд подался вперед и угрожающе произнес:
  - Я ходил к Згавахе. Она лишь подтвердила то, что я уже знал и так.
  Рунар обернулся к сородичам, словно ища защиты, но они молчали.
  - Тогда Вепри не могут требовать нижнее течение Стечвы себе, - подал голос Эйрик Редмир. - У тех земель имеется хозяин.
  - Он один! - пренебрежительно заметил кто-то из Асгамиров. - Он нам не указ!
  Ингерд поднял бровь.
  - Хочешь сразиться со мной?
  Ответа не последовало.
  Исмел Стиэри обвел всех взглядом. Взгляд был тяжел, как каменная глыба.
  - Никакого дележа не будет, - сказал он, - иначе прольется много крови. Границы останутся там же, где и теперь, и каждый из нас поклянется не нарушать их.
  - Как же, сами-то хороший кусок отхватили! - заорал кто-то из Боргвов. - Соль-озеро-то ваше!
  Их поддержали многие, и все требовали Соль-озеро себе.
  На это ответил Исмел Стиэри, и было видно, что он с трудом сдерживает гнев:
  - Наши предки пришли на эту землю без оружия, потому что там не с кем было воевать, ибо они пришли первыми. Бесплодны были берега Соль-озера, и воду из него пить было нельзя, никто не хотел там жить! Мы не отнимали ту землю, потому что она была ничья. Но теперь у нее есть хозяева, и легко вы ее не получите!
  - Боргвы запамятовали, что несколько поколений назад их деды и прадеды выгодно торговали с Соль-озером, - сказал Крийстен Брандив. - Чтоб мечом махать, много ума не требуется, а чтоб торговлю вести - тут на плечах голову иметь надобно. Может, вспомните, как это делается?
  Но Боргвы ничего не хотели вспоминать. Они кричали, что силой возьмут то, на что достанет их сил. День уже клонился к вечеру, и Исмел Стиэри сказал:
  - Если ничего не решим - так и будем убивать друг друга, пока не сгинем совсем. Сегодня племя вырезали вы, а завтра вырежут вас. Не договоримся - так оно и будет. А посему хочу услышать ответ каждого. Говорите, Вепри.
  Янгар Эван метнул на него суровый взгляд и гордо вскинул голову:
  - Нижнее течение Стечвы и правый берег Соль-озера - вот наш ответ.
  - Не выйдет, - покачал головой Ингерд. - Подавитесь.
  - Я стою за старые границы, - Ян произнес это громко, чтобы слышали Стигвичи, Годархи и Торвалы. - Чужого нам не надо, но и к нам не суйтесь. Готов поклясться в своих словах.
  - Стечва почти что наша, - усмехнулся Угар Стигвич, янгар Выдр. - Соколы слабее нас, им не устоять. Мы не отступим с полдороги.
  Годархи согласились с ним, а Торвалы промолчали. Ян подумал было снести голову наглой Выдре прямо сейчас, но удержался.
  - Не сильно надейтесь сломить Соколов, - недобро усмехнулся Эйрик Редмир. - Соколы хорошо ловят мышей, а барсы - выдр. Помните об этом.
  - Орлы останутся на своих землях, - Крийстен Брандив говорил это Асгамирам. - Мы не хотим воевать, но если не останется иного выхода - всякий, кто вторгнется на нашу территорию, пожалеет об этом.
  - У Лис земли лучше наших, - сказали Боргвы, - отчего бы им не поделиться? Не по-доброму, так по-плохому.
  - Оттого у вас земли плохие, - ответили им Лисы, - что вместо топора плуг в руках чаще держать надо. Сунетесь к нам - мы вашими же костьми свои поля удобрим. Говорите после, что наши земли лучше, да не спрашивайте, почему.
  Так в спорах и обвинениях день и закончился. Вздохнул тяжко Исмел Стиэри, Высокий Янгар Белых Туров, всего три дня у него в запасе, и вот первый закончился ничем.
  Поляна опустела. Никто друг другу не доверял, посему разбрелись по острову в поисках ночлега да не забыли дозорных выставить.
  Ингерд с волками сразу в лес ушел, Соколы даже словом с ним перекинуться не успели. Сами-то они на ночь облюбовали себе невысокий холм, что приметили, когда еще от берега шли. На верхушке холма краснотал рос, в нем и укрылись.
  А Ингерд в то время ломился через лес, Рунара искал. То, что с Рунаром было восемнадцать отборных бойцов, его не остановило. Сейчас его не остановил бы никто. Поэтому он продирался сквозь заросли, и волки бежали рядом, а над головой кружили бёрквы, почуявшие добычу. Теперь-то они видели свою жертву, другие волки уже не могли перебить ее след.
  Ветки больно хлестали по лицу, Ингерд не замечал этой боли, споткнулся о корень, упал, раскроил ладонь о сухой сук - не заметил, но когда один из волков, стараясь не отстать, перемахнул через расселину и, вывернув лапу, заскулил, - мигом очнулся. И почувствовал боль. И свою, и чужую. Он подхватил падающего зверя на руки и уложил бережно на мох.
  - Терпи, - сказал ему по-волчьи. - Я помогу.
  Дернув лапу, он поставил кости на место, и боль отступила. Пока Ингерд, оторвав от рубахи лоскут, туго перевязывал лапу, волк лежал с закрытыми глазами, а второй, понурив голову, топтался рядом.
  После этого пошли медленнее. Ингерд часто поглядывал на прихрамывающего зверя, боясь за него, но волк через некоторое время приноровился и снова перешел на бег. Погоня возобновилась.
  Сам Ингерд не мог обернуться волком, это облегчило бы поиски, но отняло бы много сил перед решающей схваткой. Ветер не хотел рисковать.
  Он бежал долго, но не почуял даже отдаленного присутствия людей. Он не нашел не то что Рунара, он вообще никого не нашел. Ни следов, ни запахов, ни света костра. И вдруг понял: Рунар бежал! Наверняка отец посадил его в лодку и велел убираться с острова. Проклиная себя за глупость, Ингерд ринулся к тусклому просвету меж деревьями, выскочил на берег и попятился.
  Облака по-прежнему закрывали небо, луны не было. Озеро казалось черным, черная вода лизала берег, и белый песок казался серым.
  А на том песке Ингерд увидел человека, но человек ли то был?..
  Он стоял неподвижно, одетый в белый балахон, ровно призрак, да только этот призрак держал перед собой внушительных размеров всамделишный меч, уперев его острием в землю. Призрак молчал, лица из-под низкого капюшона было не разглядеть, а набегающая волна полоскала полы длинного одеяния. Ингерд посмотрел вправо, потом влево. По всему берегу в полосе прибоя стояли такие же неподвижные фигуры, и лезвия огромных мечей грозно сияли во мраке. Никаких объяснений не требовалось, и так было понятно, что до завершения отунга никто не сможет покинуть остров. По крайней мере, живым.
  Ингерд повернулся и побрел обратно в лес. Волки последовали за ним.
  
  
  Ян не сомкнул глаз всю ночь. Ему было над чем подумать. Не спали Хелскьяр и Рискьёв. Ян гадал: вернется Ингерд, нет ли? Он чутко слушал ночь, боясь услышать шум боя. Не услышал. Ингерд так и не пришел.
  Ян увидел его утром, когда с восходом солнца пришел к скале. Он увидел Волка и ужаснулся переменам, случившимся с ним.
  Ингерд по-прежнему был без рубахи и весь пестрел кровавыми ссадинами, а левая рука вся была в крови, и один из волков зализывал ее. Сперва Ян подумал, что Ингерд нашел-таки Рунара и бился с ним, но потом отбросил эту мысль. Будь оно так, ран было бы больше и были бы они куда серьезней.
  Стали собираться остальные. Тучи на небе разошлись, и над горизонтом появился сияющий край солнца. Наступил второй день одда-отунга. Ян ждал, что скажет янгар Белых Туров, но первым заговорил Эван Асгамир. И то, что он сказал, повергло кого в страх, кого в гнев, а кого в смятение:
  - Свободные племена! - чтоб его лучше слышали, Эван Асгамир встал, а руки его покоились на рукояти меча. - Мы пришли на одда-отунг договариваться. Так давайте договариваться. Мы все хотим жить спокойно и долго. Кто ж мешает? Сами же и мешаем.
  Ян про себя хмыкнул: волк в шкуре ягненка, забава да и только. Рядом хмыкнул Ингерд. Видно, подумал то же.
  - Есть средство положить конец кровавым усобицам, - Эван Асгамир обвел всех медленным взглядом, желая убедиться, что его слушают. - Средство одно: дабы уцелеть, слабым племенам должно встать под крыло сильных. Тогда им будет защита. Это средство хорошо для того, чтоб уцелеть в битве.
  - А чтоб битв не было? - спросил кто-то из Туархов. - Сколько не берегись, все одно свое получишь.
  - А чтоб битв не было, - ответил ему Асгамир, - всем племенам - большим и малым - надо выбрать одно, которое будет остальным закон и голова.
  Повисла тишина, потому как не до всех еще дошел смысл сказанного. Потом в тишине этой раздался голос одного из Скронгиров, и голос был похож на далекие раскаты грома:
  - Уж не себя ли предлагаете, Вепри? Хотите стать законом и головой?
  Эван Асгамир гордо взглянул на него:
  - Наше племя самое большое и самое сильное. Если ты не наш друг, значит, ты - наш враг. Кому подчиниться, если не самому сильному? Известно ведь: нам нужен порядок. Кто, как не мы, сумеет его навести?
  - Мы сами себе порядок, - Медведь разговаривал с Эваном Асгамиром сидя, а казалось, что они наравне. Ян пожалел, что живут они далеко, не то были бы ему знатными союзниками.
  Эван Асгамир на слова Медведя ответил так:
  - Ты - сам себе порядок, они, - он ткнул пальцем в Боргвов, - сами себе порядок, каждый сам себе порядок да еще свой порядок другим навязать хочет. Оттого и воюем.
  Слова янгар Вепрей говорил правильные, Ян не мог не согласиться с ним, только мысль, что под его рукой ходить придется, жгла огнем, в дрожь бросала, будила злость. Нет, не мог он переступить через собственную гордость, что на ненависти к Асгамирам вскормлена, а потому поднялся во весь рост Ян Серебряк, поглядел сперва на Вепрей, потом на остальных и последним - на Туров.
  - Дело говорит янгар Диких Вепрей, - произнес Ян громким чистым голосом. - Коли воевать не прекратим, оставим после себя неубранные поля да зверье, что будет вольно бродить по взгоркам, где прежде лежали становища наши.
  - Да уж, - хмыкнул долговязый Угар Стигвич, ему куда как хорошо было известно, что племя Соколов почти обескровлено и одна большая битва оставит от него лишь прах.
  Ян заставил себя сдержаться и не вызвать на бой ненавистного янгара Выдр. Он глубоко вздохнул и продолжил:
  - Слухами земля полнится, и мы все знаем, что случается с племенами, которые сами по себе живут. Племя, обитавшее на озере Околич, было малым и слабым, где теперь это племя? Племя, обитавшее в низине Стечвы, было большим и сильным, где теперь это племя?.. Не сомневаюсь, вы все считаете себя непобедимыми, так пойдите и поглядите, что осталось от могучего, славного племени Черных Волков, вы увидите только пепел и кости, и не упоминайте после этого, что вы - сила. Ибо на одну силу всегда найдется другая, что разорвет вас в клочья.
  Ян метнул мрачный взгляд на Асгамиров, а те слушают и не понимают: в их пользу говорит сейчас янгар Соколов или нет?
  - Янгар Вепрей сказал, что мы сами себе мешаем. Это правда. Нам нужен порядок. И это правда. Слабым должно встать под крыло сильных. Все правда.
  Асгамиры переглянулись, довольные. Они уже решили, что Соколы будут летать в их небе и есть с их рук. А вместо этого Ян усмехнулся и сказал так:
  - Мое племя станет ходить под чужой рукой, это говорю вам я, Ян Серебряк, Высокий Янгар Серебристых Соколов, но только если эта рука даст нам мир, а не поведет в битву за новые земли. А посему мы примем власть Белых Туров, - Ян еще раз обвел всех взглядом. - Остальные племена вольны решать, как им вздумается, и могут сказать об этом прямо сейчас.
  Ян провел рукой по лицу, утирая пот и сел. День обещал стать жарким.
  - С чего это нам ходить под Турами? - крикнул Мал Годарх, янгар Мышей. - Уж тогда они точно землей не поделятся!
  На что Исмел Стиэри ему отвечает:
  - Ни о каком дележе разговора не будет, это я говорю всем, чтоб не тратили время на бесполезные споры. Ни пяди своей земли не отдам никому, что мое - то мое. Захотите иначе - мира не будет. Думайте о другом. О том, как ужиться в нынешних границах.
  - Границы можно подвинуть, - усмехнулся бородатый янгар Боргвов. - Нам земли мало, и мы по-доброму иль по-злому возьмем себе еще.
  - Попробуйте, - обманчиво спокойно ответил ему Оярлик Скантир. - Клянусь, мы вам срежем бороды. Вместе с головами.
  Янгар Куниц вскочил и схватился за топор. Мгновение он сверлил взглядом Оярлика, потом вдруг улыбнулся, сверкнув зубами, сел, полез рукой в мешок, что за спиной лежал, достал оттуда лисью шапку и водрузил себе на голову. Оярлик Скантир побелел.
  - Хорошая шапка, - довольным голосом протянул Боргв. - Добыть ее было легче, чем сшить.
  Ян скрипнул зубами. Немногие умели оборачивать мертвого человека в мертвого зверя, Боргв, видно, умел. Это было равносильно тому, как если бы он снял кожу с убитого воина и сшил из нее штаны. Оярлик Скантир даже не потрудился взять меч. Он просто ринулся на своего врага, так быстро, что никто не успел его остановить, и в этот раз все Лисы последовали за ним. Оярлик вцепился Боргву в горло, тот даже не сумел до топора дотянуться. Никаких криков - только яростное звериное рычание, треск рвущейся одежды и хруст костей. Волки вскочили, но Ингерд удержал их на месте. И быть бы убийству на одда-отунге, но тут мелькнуло белое одеяние, белая рука простерлась над дерущимися, и прозвучал голос:
  - Довольно! Остановитесь!
  И те, кто только что голыми руками рвали друг друга на куски, замерли, остановились, тяжело дыша, отпихнулись друг от друга и, хотя глаза горели ненавистью, разошлись в стороны. Оярлик отпустил горло янгара Куниц, и тот, хрипя, повалился на бок. Скантир сдернул с его головы лисью шапку, вернулся к своим и сел, скрестив ноги.
  - Мы примем власть Белых Туров, - просто сказал он.
  - А мы - никогда! - прохрипел Боргв, лишившийся доброй половины своей бороды. - Никогда не стоять Турам выше нас! Если уж нам суждено ходить под чьей-то пятой, то мы выбираем Вепрей. Таково наше слово.
  Янгар Рысей, осторожный и расчетливый, вкрадчиво произнес:
  - Мы не хотим жить под чьей-то властью, мы - свободны. Мы не хотим Туров и не хотим Вепрей. Рыси своих мертвых хоронят в Море, Туры - в земле, Вепри - в огне. Мы не можем жить вместе, ибо нам есть что делить. Все останется, как прежде.
  - Как прежде быть уже не может, - сказал Эйрик Редмир. - Либо ты принимаешь чью-то сторону, либо умрешь. Потому что остальные объединятся и завоюют вас. Мы тоже не рады тому, что встанем под чужие стяги, но усобицам должно положить конец. Под Асгамирами ходить не будем, ибо старые распри вдруг не забудешь.
  Зато Годархи и Стигвичи с радостью присягнули Вепрям, и Яну подумалось, что они давно так решили. Они и так воюют союзниками.
  И вышло так, что Орлы, Соколы, Барсы и Лисы приняли сторону Туров, а Куницы, Мыши, Росомахи и Выдры - сторону Вепрей. Получилось вроде бы как поровну, и все поглядели на Скронгиров - в какую сторону склонятся? Ян подумал было: если примкнут они к Асгамирам, то победить тогда Вепрей будет невозможно. Но один из Медведей сказал так:
  - Мы не проливаем кровь ни свою, ни чужую, нам не нужно чужой земли, хватает своей. Давно никто не посягает на нашу территорию, и лучше не пытаться сделать это.
  Кто-то из Годархов насмешливо фыркнул, но могучий Медведь только взглянул на него, и Годарх, будь у него нора, непременно забился бы туда.
  - А потому не подчинимся мы ни Асгамирам, ни Стиэри. Однако же Стиэри мы предлагаем союз: вы не пойдете против нас, а мы не пойдем против вас. Границы остаются прежними.
  День угасал, и оказался он еще хуже, чем вчерашний. Племена разделились надвое. Собиралась гроза. Эван Асгамир был зол, не получалось так, как он хотел, не думал он, что слабые племена, коими он считал Соколов, Барсов и Лис, осмелятся перечить ему. Исмел Стиэри был хмур, ибо, собирая одда-отунг, не думал он, что все обернется так. А теперь путь назад закрылся, пропал, отныне - только вперед, да неизвестно, куда придешь. Эрлиг что-то говорил ему вполголоса, но никто не услышал ни слова.
  И опять Ян не заметил, куда пропал Ингерд с волками, только что рядом сидел, а как поднялись все, чтоб на ночлег разойтись, так и пропал куда-то.
  А Ингерд не стал делать, как вчера. Он не ринулся обшаривать остров в поисках Рунара, он пошел на берег слушать озеро.
  
  Ингерд вырос у Моря и ходил к нему всякий раз, когда ему был нужен совет или утешение. Он пришел к самой воде, вода замочила ему сапоги. Волки остановились чуть поодаль, они не любили воду, потому что родились в лесу, но за Ингердом были готовы идти куда угодно. Ингерд взял в руки меч и закрыл глаза, слушая тихий голос волн. Прохладный ветер ерошил волосы, пузырил рубаху, холодил лицо и грудь. Ингерд дышал соленым ветром и слушал, слушал голос воды. На один короткий миг он вновь оказался дома. А в следующий миг почуял, как забеспокоились волки, и повернулся. Медленно, не выпуская меч из рук. И увидел Рунара.
  Ему не нужно было его искать, ибо желание встретиться с ним лицом к лицу было таким сильным, что оно настигло Рунара и погнало в ночь, от костра, дающего тепло, от сородичей, дававших защиту. Желание Ингерда привело его на берег озера, и вот он стоит перед своим врагом, взявшись за меч, смотрит ему в глаза, и мрачен лик его.
  - Ты хочешь убить меня, - сказал Рунар.
  - Да, - ответил Ингерд.
  Они были погодками и не всегда были врагами. Еще совсем недавно Волки и Вепри и не думали воевать между собой, у Волков охоты к этому не случалось, земли хорошей было им вдосталь, а Вепри в ту пору жадными глазами за Стечву не смотрели. И хотя дружбы особой они не водили, но все же без опаски собирались на острове посередине реки встречать солнечный Имарь-день. И там, на этом острове Ингерд и Рунар впервые увидели друг друга. Один одному под стать были: высокие, могучие, темноволосые и темноглазые, много тогда своих локонов раздарили, и не случилось бы ничего, да оба одну и ту же девицу заприметили. Ингерд-то ее с детства знал, а Рунар в первый раз увидел. И подрались они не на шутку, оба неуступчивые, если б не были в Имарь-день запрещены смертоубийства, может, и поубивали бы друг друга. А так остановил их локон девичий, но сделал врагами на всю жизнь, потому что выбрала та девица Ингерда, и затаил злую обиду Рунар. И с этого дня не стали больше племена собираться на Имарь-день вместе и на Духов день тоже, а через год подарила девица Ингерду двух сыновей, между собой похожих как две капли воды, а Волки к тому времени уже вовсю отбивались от Вепрей. Рунар-то Высокому Янгару сыном приходился, и сам янгром был, Ингерд и не сомневался, что он отца подговорил войну начать. Гордый был Рунар, и так сильна была его гордость, что погубила она Волков.
  И вот стоят они сейчас друг против друга, словно и не прошли годы, словно не было между ними ничего, кроме смертей, в глаза один одному смотрят и молчат, слова уже все сказаны, осталась лишь тлеющая ненависть, загасить которую возможно только кровью. Ингерд потянул из ножен меч.
  - Я хочу, чтобы ты знал, за что умрешь, - сказал он, - я хочу, чтобы каждое мое слово отпечаталось в твоем сердце, если оно у тебя есть.
  Ингерд провел пальцем по лезвию меча. По клинку потянулась алая нить.
  - Ты умрешь за то, что я никогда уже не смогу прикоснуться к женщине, которую люблю, за то, что не увижу, как растут мои сыновья. Ты умрешь, чтобы успокоились души моих сородичей, не нашедших пристанища в Море, ибо их некому было хоронить. Слишком малая плата, но для тебя она будет высокой. Самой высокой, какую ты только можешь представить.
  Лязгнула сталь. Это Рунар вытащил из ножен свой клинок.
  - Хорошо. Теперь я скажу, за что умрешь ты, Ветер, - Рунар взял меч обеими руками, глаза его горели яростью. - Ты умрешь за то, что перешел мне дорогу. За то, что посмел натравить на меня бёрквов. Не так уж мало я сделал, чтобы наказать тебя за это. Осталось немного: взять твою жизнь. Защищайся.
  Его меч взлетел, подобный молнии, но меч Ингерда встретил его, чистым голосом запела сталь, осветив ночь белыми сполохами. На сполохи эти в ожидании добычи слетелись бёрквы, крылатые похитители душ. Волки припали к земле, готовые ринуться на врага, ибо однажды они уже пробовали кровь Вепря, но сейчас был не их бой, и они следили, не отрываясь, за рукой Ингерда, которая сжимала меч и по которой уже заструилась первая кровь. Тихие ночи острова Рох не знали, что такое звон стали, а здешняя земля ни разу не пила кровь, соленые воды озера приносили с того берега отголоски сражений, но то было лишь эхо. Сегодня все стало иначе. Темноту вспарывали вспышки белого огня, и становилось светло. Лес зашумел. Заволновалось Соль-озеро. Где-то вдали загрохотал гром. Ингерд и Рунар, стиснув зубы, рубились яростно и молча, соленые волны захлестывали их по пояс, сильный ветер сбивал с ног, раскаты грома заглушали звон мечей, и вспышки синих молний отражались в глазах.
  Уже оба были ранены, но ни один не уступал, схватка пьянила их. Земля содрогнулась, и Рунар упал на одно колено, и клинок Ингерда уже свистел над его головой, но уберегся Рунар, через плечо перекатился, и сам пошел вперед.
  Стеной хлынул дождь, а они все рубились, без устали, не замечая боли, не замечая, что жизнь вместе с кровью из ран вытекать начала. Все ж ярость Ингерда сильнее была, и клинок его был заклятым, но Рунар шел на него смело, безрассудно, а волны в озере до того высокие поднялись, что с ног сбивать начали, на берег накатывались, а дождь, на землю падая, алым становился. Страшно завыли над головой бёрквы, скорую добычу почуяли, и волки были готовы на Рунара броситься, но Ингерд окриком остановил их.
  И тут вдруг какая-то неведомая сила обрушилась на Волка и Вепря, швырнула их далеко друг от друга, скрутила болью такой, что закричали оба, будто кто мясо с костей сдирать начал. Волна Ингерда с головой накрыла, он забился, невмочь ему было выплыть, но все ж выплыл, выполз на берег, глядит - стоит на песке у самой воды эриль Харгейд, ликом грозный, как туча над головой, а белое одеяние его да белые волосы тихонько светятся в ночи да искрами вспыхивают. Сильно зол был эриль Харгейд, и оттого глаза его страшно горели, как два угля, не смог Ингерд в них смотреть, но и головы отвернуть не смог, потому как силой к земле его припечатало, эриль Харгейд руки так-то в стороны вытянул и вдавил Ингерда и Рунара в мокрый песок, и не отпускал, слушал, как кричат они от боли. Потом сказал:
  - Хватит.
  И опустил руки. Боль тут же ушла, будто и не было, осталась только та, что от ран, саднящая. Ингерд встал сначала на четвереньки, потом на оба колена, потом на одно, а потом поднялся, пошатываясь, на ноги. Рунар лежал ничком, и через него перекатывались пенные волны.
  Озеро успокоилось. Ветер утих. Гроза ушла. Волки, мокрые и дрожащие, подошли к Ингерду и прижались к нему. Ингерд поднял меч и шагнул к Рунару.
  - Остановись, Ветер, - толкнул его в спину голос, - не то пожалеешь. Ты и так уже много бед натворил.
  - Ты не можешь помешать мне убить его, - сказал Ингерд, не поворачиваясь.
  - Я уже помешал.
  Упрямый Ингерд сделал еще шаг и еще, а на следующий с удивлением увидел, как прямо ему в лицо летит мокрый берег. А потом провалился в темноту.
  
  
  Ему казалось, что он попал в неведомые земли и бродит там один. Годами. Он никого не встретил, только бескрайние луга, похожие на Море, и где бы ни было это место, оно дарило ему покой. Ингерд брел по высокой траве, и вокруг была только трава, синее небо и золотой берег реки. Поднимаясь на зеленый холм, он шел в это небо, и легок был путь его, и он не хотел ничего, кроме этого пути...
  Его встряхнуло так, что лязгнули зубы и хрустнули кости. Застонав от жгучей боли, Ветер последним усилием попытался остаться в неведомом краю, но не сумел. Синее небо перед глазами померкло, и он увидел ночное небо, усыпанное звездами.
  - Не теперь.
  Ингерд повернулся на голос, почувствовал все свои раны и понял, что снова на острове. Он лежал на камнях у ручья, рядом сидел облаченный в белое эриль Харгейд и смотрел на него.
  - Ты пройдешь по этой дороге, - сказал он, - но не теперь.
  Ингерд снова поднял глаза к небу. Он чувствовал четыре раны: одну на бедре, две на левом предплечье и четвертую в правом боку. Четвертая рана была серьезной, кровь вытекала из нее и подплывала под спину. Эриль Харгейд выругался сквозь зубы, потом стал черпать пригоршнями воду из ручья и поливать ею Ингерда. При этом он что-то непонятно бормотал, прямо как Вяжгир-знахарь, когда он думал, что его никто не слышит. Через некоторое время кровь перестала течь, и боль утихла.
  - Так и будешь лежать, ровно колода? - сердито спросил эриль Ингерда.
  - А тебе что? - отвечает тот. - С Рунаром что сделал?
  - А что ему сделается? Родичи пришли да забрали его.
  - Почему не дал мне убить его?
  - На острове Рох убийства запрещены, - эриль все еще был сердит. - Иль ты не знал про то? Понятно, что знал, бедовая голова, и все равно в драку полез.
  - Тогда зачем остановил нас? Платить-то за это не тебе.
  - А ты плату-то знаешь? - сощурился эриль.
  - Да не больше жизни.
  - Ох, ну дурья голова...
  Эриль Харгейд вытянул на камни уставшие ноги и положил рядом посох.
  - Ты думаешь, распря началась из-за того, что ты да Рунар девку не поделили?
  Ингерд мигом перекатился на живот и вскочил на ноги.
  - Будь ты хоть трижды эриль...
  - Ага, подпрыгнул. Сядь, - голос эриля был спокойным, но грозным.
  Ингерд продолжал стоять, чуть нагнувшись вперед, весь собравшись для броска, и если бы взгляд мог испепелить, эриль Харгейд уже пылал бы факелом.
  - За слова эти зла не держи, - сказал эриль, - ибо брошены были, чтоб к жизни тебя вернуть. И все ж немного стоит воин, который от слова может либо умереть, либо ожить. Сильный никогда не даст другим менять свои дела и разуменья, тем и отличается от слабого. Хочешь победить своего врага - научись быть сильным.
  Ингерд потихоньку остывал.
  - Что значит быть сильным?
  - Принимай потери свои и не давай им разбить твое сердце. Живи своей головой. Слова - что камни: сорвавшись с высокой кручи, зашибить могут, а могут в реку упасть, и ты по ним на другой берег попадешь.
  Из кустов волки появились, Ингерду к ногам козленка положили. Ингерд соорудил костер, освежевал тушу и над огнем повесил. Пока он занят был, эриль Харгейд молча наблюдал за ним. Потом и говорит:
  - Погляди на этого козленка. Думаешь, он безвременную смерть принял, потому что с волками чего-то не поделил?
  Ингерд хмыкнул, поворачивая козленка над огнем.
  - То-то же. Волки затравили его даже не потому, что сами хотели есть, а потому, что есть хотел ты.
  Ингерд взглянул на эриля из-под бровей:
  - Ты это к чему ведешь?
  - А к тому, что сколько ни смотри под ноги, а в яму все одно угодишь. Дальше глядеть надо. Тогда и яму увидишь и цел останешься.
  - Я не слепой, - говорит Ингерд. - Сам вижу, что люди больше звери, чем люди. Что убивают много, но не из-за голода и не от защиты. Наше оружие проклято, мы убиваем потому, что иначе не можем жить. Может, Рунар привел свое войско на мою землю не потому, что я увел у него женщину, но почему?..
  Эриль Харгейд поглядел ему в глаза:
  - В ту ночь, Ветер, ты был козленком, а Вепри были волками.
  Ингерд повернул мясо над огнем, и рука его застыла.
  - Тогда кто же хотел есть?..
  
  
  Третью ночь Ян провел без сна и встретил рассвет с ноющей болью в груди. Смутный страх, тревога, бесконечные думы обратились в непреходящую тупую боль. Вновь и вновь Ян вспоминал все сказанное на отунге, взвешивал расклад сил и не находил решения. Он не хотел войны, потому что его племя будет раздавлено, а в стороне тоже не переждешь. Эх, как же ему не хватает отца, его силы и мудрости...
  - Ян!.. Вставай, Ян. Пора.
  Рискьёв тряс его за плечо. Ян открыл глаза и кивнул. Сегодняшним днем должно было прийти к согласию. Вот только к какому? Яну стало холодно. Он застегнул куртку на беличьем меху без рукавов, взял меч и пошел вслед за своими янграми к скале Рох.
  Молчаливые и хмурые, собрались воины у скалы. Было видно, что в эту ночь не спал никто, и предупреждение эриля Харгейда о неизбежной каре подействовало на многих. И лишь Асгамиры сидели как ни в чем ни бывало, переговаривались между собой и даже смеялись.
  Ян отыскал глазами Ингерда и с удивлением заметил его сидящим рядом с эрилем Харгейдом. Но удивлялся недолго, потому что слово взял янгар Белых Туров Исмел Стиэри:
  - Настал час выбора, свободные племена! И будет лучше, если этот выбор будет в пользу прежних границ, ибо иначе быть войне. Мой род готов принять под свои стяги всех, кто желает жить в мире. Что ответите, Вепри?
  Ян знал, что скажут Асгамиры, это все знали, но то, что он услышал, было неожиданным и для него, и для всех остальных.
  - Наше племя самое сильное, - сказал Эван Асгамир. - Мы рождаемся и умираем свободными. Мы никогда не слушали ничьих советов, кроме советов своих готтаров. Все, что мы хотим, мы можем взять.
  Он умолк и поглядел на своих союзников. Мал Годарх уже потирал руки, довольный. Угар Стигвич с победоносным видом взирал на Соколов.
  - Мы готовы стать под твои стяги, Белый Тур, - сказал янгар Вепрей, - но при одном условии. Нам отдадут Черного Волка, того, кто носит имя Ингерд Ветер, и мы сделаем с ним все, что захотим.
  Мгновение стояла тишина, потом посреди этой тишины прозвучал тонкий голос Мала Годарха, янгара Мышей:
  - Да ты что? Ты в своем уме, Вепрь?! Ты что говоришь-то?..
  И поднялись такой шум, гвалт, крики и ругань, что птицы вспорхнули с гнезд и закружили в небе. Ян сидел, оглушенный, и пытался понять смысл сказанного Асгамиром. Ведь это он, Ян Серебряк, должен отдать Ингерда Вепрям, и не будет войны. Отдать им Ингерда, и племя Серебряного Сокола будет сохранено, и много других племен тоже. Всего лишь одна жизнь, пусть жизнь твоего сородича, но ведь всего лишь одна! Забыть о том, что породнились кровью, что в семью его приняли...
  Стигвичи, Годархи и Боргвы ругались страшными словами, называли Вепрей предателями, объявляли им войну бесконечное число раз, клялись отомстить... А все остальные молча смотрели на Яна - кто с надеждой, кто с пониманием, кто с сочувствием. У Яна потемнело в глазах и судорогой свело нутро. Потрясающие топорами Боргвы мешали ему, но он все же нашел глазами Ингерда. Тот спокойно принял его взгляд и кивком показал: согласись. Ян решился посмотреть на эриля Харгейда, но тот не ответил ему. Тогда Ян посмотрел на Вепрей. Они сидели, как обычно, чуть в стороне и не скрывали торжества. Рунара не было. Ян не понимал мотивов принятого ими решения, но ведь что-то толкнуло их к этому! И дело тут не только в мести... Яну вспомнилось вдруг озеро Околич, вечувара, что плакал кровавыми слезами, круги на черной воде...
  - Нет.
  Он сам не заметил, как сказал это, и споры разом захлебнулись. Все воззрились на него.
  - Что - нет? - переспросил Эван Асгамир, подавшись вперед и думая, что не расслышал.
  Ян стиснул рукоять меча так, что занемели пальцы.
  - Мы вольное племя и не торгуем людьми, - сказал он. - Соколы приняли в семью Волка, он остался Волком, но он - один из нас. Вы хотите, чтобы мы продали его вам в обмен на мир. Не будет этого. Мир, построенный на костях хотя бы одного человека, нам не нужен, плата за такой мир несмываемым черным пятном ляжет на весь наш род, и потомки наши вспоминать будут не то, что мы жизнь им спасли, а то, как продались, честь свою выменяли на жизнь. Я готов вызвать на Суд Меча всякого, кто захочет меня переубедить.
  - Да что происходит-то? - косматый вождь Боргвов непонимающе переводил взгляд с Яна на Эвана Асгамира и обратно. - Что теперь?
  - А теперь - война, - раздельно и четко произнес янгар Вепрей.
  - Ну вот, это по-нашему! - обрадовался вождь Боргвов и крикнул: - Держитесь, Лисы! Держись, Соль-озеро!
  Тут Ян порывисто на ноги поднялся, к Исмелу Стиэри подошел, меч из ножен выхватил. Ахнули многие, подумали - задумал Сокол убить янгара, но клинок звоном чистым пропел, поймал полированным боком солнечный луч и на три четверти в землю у ног Тура вошел. Повернулся Ян к отунгу и говорит, грозно очами сверкая:
  - Имя мое - Ян Кассар Серебряк, я - Серебряный Сокол, и многие из тех, кто здесь сидят, знают это имя и боятся его, ибо никогда ни перед каким врагом не стояли Соколы на коленях! Ни отец мой, ни дед, ни один пращур мой не давал клятвы, какую сегодня даю я на одда-отунге острова Рох. Слушайте, свободные племена, от Моря до Моря живущие, мой обет: Ян Серебряк, Серебряный Сокол, клянется именем своим служить Высокому Янгару Белых Туров верой и правдой и ходить в бой под его стягами и под его рукой! Эту клятву понесут мои дети и внуки, и держать им ее, доколе будет жив хотя бы один Тур и хотя бы один Сокол! А как не останется ни одного из нас, тут и клятве конец. Я все сказал, - Ян выдернул меч из земли, вернулся к своим соплеменникам, сел и закрыл глаза, то ли молился, то ли видеть никого не хотел.
  Долгая тишина воцарилась на отунге, ибо разом пошатнулся весь расклад сил. Одно дело просто союз заключить, пока выгода есть, а потом можно и на попятную, но совсем другое дело - все пути назад резать, себя и весь свой род навеки клятвой связывать, все равно что в кабалу загонять. Теперь Соколы да Туры одним племенем стали, а значит - силой.
  - Глупец ты, Ян Серебряк, - говорит Эван Асгамир, досадуя, что не по его замыслу отунг пошел. - Не к той стороне примкнул, теперь не жди от нас пощады.
  Ян медленно глаза открыл, взглянул на него и усмехнулся:
  - Не пугай меня, Вепрь, не напугаешь. Мы и раньше от вас пощады не ждали, да и не нужна она нам. А выбор мой верен: когда мы вас разобьем, в мире жить будем, ибо нам и Турам делить меж собой нечего.
  - Это мы вас разобьем! - крикнул Мал Годарх, янгар Мышей, и смеется: - Дело доброе сделаем, от клятвы тебя освободим!
  Но тут поднялся во весь рост Высокий Янгар Орлов Крийстен Брандив, ладони на рукоять меча положил и говорит:
  - Мое имя - Крийстен Брандив, Зоркий Орел, и этим именем приношу я Клятву: отныне и до последних дней мира мой род будет служить роду Стиэри и ставить его волю выше своей воли! Слово мое нерушимо до конца времен, и будет проклят всякий, кто отступится от него.
  На этот раза Эван Асгамир ничего не сказал, но сам стал мрачнее тучи. Промолчал Угар Стигвич, притихли Годархи и Боргвы. На их глазах разрозненные, непокоренные, гордые племена собирались в кулак.
  Вздрогнули Боргвы, когда встал с травы Оярлик Скантир, солнце сразу заискрилось в его рыжих волосах.
  - Не дури, Лис! - крикнул ему вождь Куниц. - Подумай, прежде чем рот раскрывать! Давай договариваться!
  Оярлик взглянул на него, и взгляд его был холоден, как лед:
  - Что, Куница, без лисьей шапки уши мерзнут? Ум у тебя весь вымерз, не о чем нам с тобой договариваться. Можешь отобрать у меня все: земли, скот, дом. Но одного тебе никогда не отнять: имени моего. И этим именем я клянусь стоять под знаменами Туров и биться с вами, Боргвы, до смерти, пока сам жив и пока живы потомки мои.
  - Верно! - воскликнул горячий Эйрик Редмир, вскакивая. - Я - один из Редмиров, я - Снежный Барс, говорю за все племя свое: дрожите, Выдры и Мыши, дрожите, Вепри и Росомахи! Ибо клянусь я именем своим, жизнью своею привести племя под власть Туров и вместе с ними порядок от Моря до Моря установить!
  И Эйрик сорвал с пояса рог и протрубил боевой клич. Ему тотчас ответили Лисы, Орлы и Соколы.
  - Все равно вас мало! - крикнул им вождь Мышей и посмотрел на Асгамиров.
  Но тут поднялся один из до этих пор молчавших Скронгиров - скала у скалы - и сказал:
  - У нас свои стяги, Тур, и мы ни в чем не клянемся, но мы - на твоей стороне.
  Мал Годарх, янгар Мышей, насупился и выругался про себя. С Медведями он воевать не хотел.
  И последним свое слово сказал Ингерд, сидевший между волками:
  - Тот, кто принес клятву хаттмар, других клятв не приносит, и я этого не сделаю. Но мой меч - с теми, кто против Асгамиров и против тех, кто с Асгамирами знается. Мой меч с тобой, Тур. Это говорю я, Ингерд Ветер, последний из рода Черных Волков.
  Тогда поднялся на ноги благородный Исмел Стиэри, поднялся тяжело, будто сама земля тянула его к себе. Лик его был сумрачен, как дождливый вечер.
  - Напрасно тешил я себя надеждой, что сроки еще не минули и можно до согласия добраться. Видно, слишком глубоко погрязли мы в распрях и ненависти, не расплести нам эту сеть. Что ж, придется рубить мечом. Не обессудьте, если у кого при этом слетит голова. Поглядите друг на друга и запомните: вы сами выбрали путь сражений и умирать будете из-за своего упрямства и жадности. В последний раз вы сидите рядом в мире, ибо завтра вы будете стоять на ратном поле врагами. Я, Исмел Стиэри, Высокий Янгар Белых Туров именем своим принимаю клятвы, мне принесенные, как принимаю под свои стяги тех, кто пойдет со мной.
  Рядом с ним, как молодое дерево возле старого, встал сын его, Эрлиг. Ветер трепал их волосы и смешивал - черные с седыми.
  - Орлы пойдут с тобой, - сказал Крийстен Брандив, вставая плечом к плечу с Эрлигом.
  - Лисы пойдут с тобой! - Оярлик Скантир с вызовом посмотрел на Боргвов.
  - Барсы пойдут с тобой! - порывистый Эйрик Редмир отсалютовал Турам высоко поднятым мечом.
  - Соколы пойдут с тобой, - спокойно и твердо произнес Ян.
  Промолчали только Медведи и Ингерд. Скронгиры и так сказали, что хотели, а у Волка была своя дорога, потому ни за кем он идти не собирался.
  Посмурнели Боргвы и Годархи, задумались Туархи и Торвалы, уж больно не по нраву был им такой союз, на прочных обетах замешанный. Такие обеты мечом не разрубишь... Один янгар Вепрей был невозмутим и сдержан или же то видимость была?
  - Вам не устоять, - сказал он. - Только зря головы от пустого бахвальства сложите. Как ни силен Тур, а с Вепрем ему не тягаться!
  - Может, проверим это прямо сейчас? - бросил ему Исмел Стиэри, за клинок взявшись.
  - На одда-отунге убийства под запретом, - усмехнулся-напомнил Асгамир. - На ратном поле встретимся, там и поговорим. Мечами.
  - Добро.
  Исмел Стиэри степенно кивнул ему, повернулся к отунгу и провозгласил:
  - Именем янгара Белых Туров был собран одда-отунг, этим же именем я распускаю его! Отправляйтесь в свои становища и готовьтесь к битве! И пусть каждый заплатит свою огдстаму!..
  
  
  ...На крутом берегу, на высокой скале
  Стоит камень большой, стоит камень могуч.
  Веет ветер над ним - не шелохнется,
  Гремят грозы над ним - не шелохнется,
  Не шелохнется, думу думает,
  Мать сыру землю повыспрашивает:
  Ты скажи мне, мати сыра земля,
  Ты скажи мне про то, что не ведаю:
  Отчего птицы-звери попрятались?
  Отчего шумят ветры тревожные?
  Отчего ты дрожишь, не от страха ли?
  От беды ли какой, от несчастия?..
  Отвечает ему мать сыра земля,
  Да про то говорит, что ей ведомо:
  То еще не беда, только полбеды,
  Да от несчастья всего половиночка:
  То не речка бурлит многоводная,
  То кровь бурлит молодецкая,
  Черный волк по следу вепря идет,
  Верно идет, неустанно.
  Дерева перед ним расступаются,
  Звери-птицы по норам хоронятся,
  Перейти ему дорожку опасаются.
  А как настигнет волк того вепря,
  Так бывать той беде да целехонькой,
  Так красной пролиться да кровушке,
  Да бёрквам бывать со добычею...
  
  
  Скоро Асгамиры в свои земли подались, коней не щадили, потому как война по пятам катилась. Не было мира до этого дня, а с этого дня и вовсе битвы из края в край пошли. Спешили Асгамиры за Стечву, войско собрать торопились, чтоб напасть на Соколов не мешкая, а через них огнем и кровью до Соль-озера дойти. Зол был янгар Эван, не покорились его слову Орлы да Туры, что ж, покорятся мечу его! Хотят они того или нет, но бывать янгару Эвану владыкой всех земель от Стечвы до Келмени! И горько пожалеют Лисы да Соколы, что не примкнули к его рати!
  В ярости стегал плетью своего коня Эван Асгамир, и взрывали копыта землю, и по этой земле Ингерд шел, а за ним - два волка след в след, как на охоту. Да то настоящая охота и была, отринул Ингерд все человеческое, чтоб врага своего выследить, второй день зверем шел.
  Обогнули Асгамиры Соль-озеро, из Орлиных земель в земли Туров попали, и везде знак красного пера пропускали без боя. И случилось так, что как раз застал Вепрей во владениях Туров светлый Имарь-день.
  Весь день ехали Вепри, весь вечер и полночи, а потом кони совсем из сил выбились, и остановились Асгамиры в роще отдохнуть до рассвета.
  Да только не простая та роща была, заповедная: в ней вечувары древние стояли, сюда кхигды гадать приходили, здесь пелись меинкер - обрядовые песни. Не знали того Асгамиры, спали беспробудно, а на рассвете их растревожили напевы дивные да голоса звонкие. Занялась заря красная, и вышли на поляну девицы и молодушки, венками из цветов украшенные, в рубашках одних да босые, ибо в рощу ту как в горницу светлую ходили. Пришли они сюда обычаи древние творить, и с ними кхигд, чтоб правильность обрядов блюсти.
  Пришли - и остановились, удивленные да испуганные: заповедную их рощу сапоги да подковы топчут, тяжелые мечи травы собой шелковые примяли, не бывало до этих пор в роще ни луков, ни копий, ведь в Имарь-день запрещалось кровь проливать.
  Оглянулись вокруг Асгамиры хмуро - не любо им было, что ни свет ни заря их подняли, но делать нечего, кликнул янгар Эван своих воинов, оседлали они коней да удалились безропотно - Имарь-день во всех землях почитали. Да только Рунар остался, точно к земле прирос, с места не двинется. Приметил он девицу, как лоза, стройную, как весенний рассвет, ясную, прекрасную, как вечерняя заря. Остановился Рунар, точно заколдованный, а все девицы в стайку, как пичуги испуганные, сбились - уж больно грозен был Вепрь и меч в руке сверкал, в ножны не вложенный.
  А тут Ингерд является, клинок со свистом выхватил и прямо на Рунара идет и нипочем ему древние обряды - вот она, добыча его! И встретились клинки звонко, кровь пролить хотели, и вздрогнули вечувары от дерзости такой, заволновалась заповедная роща, а между Ингердом и Рунаром та девица бросилась, тонкими руками мечи остановила, поранилась, но в стороны их развела.
  - Не смейте! - им крикнула гневно. - Остановитесь, обычаев не помнящие!
  Ингерд повернулся к ней, яростный, и замер вдруг, клинок опустил, отступил на шаг, ибо увидел вдруг перед собой глаза - неумолимые, беспощадные. Родные. Глаза цвета спелой вишни. Глаза зверя. Глаза Волчицы.
  А Рунар забыл начисто, что с Ингердом драться собирался, к девице подходит, слово молвит:
  - Ты скажи мне, девица, из какого рода ты, как имя твое, кто отец твой?
  Отвечает ему девица, как лоза, стройная:
  - Из рода Белых Туров я, имя мне - Кьяра, и прихожусь я славному янгару Исмелу Стиэри дочерью.
  А сама на Ингерда смотрит, и темнеют глаза ее. Перехватил этот взгляд Рунар и смертельно побледнел, будто ранили его в самое сердце. Нет, не мог он допустить, чтобы снова Ветер увел у него женщину.
  - А мое имя - Рунар Асгамир, поедем со мной, девица. Меха подарю тебе соболиные, каменьями тебя украшу самоцветными, в наряды одену дорогие. Поедем со мной!
  Отвечает ему девица, как весенний рассвет, ясная:
  - Есть у меня меха соболиные и каменья самоцветные, и нарядов дорогих у меня не счесть. Зачем же поеду я с тобой?
  И говорит ей Рунар так:
  - Нет племени славнее моего, земли наши богатые и раздольные, леса наши дичью полнятся, а озера - рыбой, небо наше - чистое, синее, а травы - как шелк мягкие. Все земли свои к ногам твоим брошу, а мало покажется - остальные мечом добуду. Поедем со мной, девица, и ты будешь хозяйкой моего племени и всех земель, что из края в край не измеришь.
  Отвечает ему девица, как вечерняя заря, прекрасная:
  - Много у отца моего земель, и нет мне края милее, чем родное Соль-озеро. Чужого не надо мне. Зачем же поеду я с тобой?
  Тогда Рунар подошел к ней близко и в третий раз молвит:
  - Любить тебя буду больше жизни, судьбу свою тебе отдам. Земель не хочешь, богатств не хочешь - возьми сердце мое, возьми жизнь мою вместе с локоном.
  С этими словами вынимает он кинжал острый да режет локон свой черный и к ногам девицы кладет. Взглянула на Асгамира девица глазами цвета вишни спелой, долго глядела, а потом и говорит:
  - Напрасно, Вепрь, ты прядь свою отнял, не нужна мне жизнь твоя, и твоя судьба не станет моей судьбою. Не приму я клятвы твоей, ибо разные у нас дороги: Ты - Вепрь, а я - Волчица и за Волком пойду, хочет он того или нет, пешком пойду, в лесах и полях ночевать стану, потому что одного мы с ним племени и кровь у нас общая.
  Сказала, к Ингерду повернулась, неторопливо кинжал его с пояса сняла, локон свой темный срезала и к ногам его положила, как поклонилась.
  Отшатнулся Ингерд, кровь с лица схлынула, защемило сердце болью жгучей, и почуял он, как непрошено повернулась судьба его, и локон темный девичий, что змейкой у сапога его завился, пострашнее той дубовой досочки обрядовой будет, и клятва девицы связала его сильнее, чем Клятва Белого Огня.
  Поглядел Ингерд на Рунара, потом на девицу, и увидела девица муку в его глазах такую сильную, что губу до крови закусила, поняла, что погубила Волка выбором своим, и говорит:
  - Локон, один раз срезанный, обратно не прирастет. Сердце, однажды отданное, обратно не воротишь. Но слово, что бросила, назад возьму, не заставлю тебя со мной обряд разделить.
  А другие девицы в сторонке стоят, испуганные, кхигд бормочет что-то недовольно - слыханное ли дело, обычаи попирать?! Однако ж теперь только девица могла спор решить, так бывало всегда, на то он и обычай, потому никто и не мешался.
  Имарь-день венчал собой середину лета, в этот день парни и девицы срезанными локонами до утра менялись, и промеж парней драки случались, но не до крови, ибо духи запрещали смерть и кровопролитие, затем вечувары в заповедных рощах и стояли. Коли девица выберет одного, второй не спорит, а через минуту уже для другой прядь под ноги бросает.
  Но в этот час сошлись в заповедной роще два врага заклятых, могучих, чьи глаза ненавистью горят, а мечи крови просят, не остановить их вечуварам. Кхигд потихоньку принялся заклинания творить, но вскоре понял: не помогут. Вокруг этих двоих такие силы вьются, что никакие заклинания их не усмирят. Кхигд вздохнул и неподвижно застыл, весь в зрение и слух обратившись.
  И сказала девица:
  - Вот ответ мой.
  Подняла с земли локон свой и по ветру развеяла.
  - Уходи, Вепрь, - говорит. - Нашим дорогам не пересечься ни теперь, ни потом.
  Рассмеялся Рунар, и был страшен его смех - смех приговоренного. Бешеная ярость охватила его - снова перешел ему дорогу Ветер! - и схватилась рука за меч, но поверх его ладони легла ладонь девицы тонкая, и как ни сильна была ненависть Вепря, но эта ладонь погасила ее.
  Рунар отступил, и боль, смешанная с неутоленным гневом, исказила его лик. И сказал он Ингерду:
  - В яму ты попал, Волк, глубока яма, не выберешься. А я тебя землей сверху присыплю, знатная могила будет. Побывал я в твоей шкуре, Волк, и не успокоюсь, пока не сниму эту шкуру с тебя.
  И прочь пошел в лес, где конь его дожидался. Смотрит Ингерд, как уходит враг его, за коим днями и ночами охотился, и не может шага за ним сделать, ибо держат его глаза цвета вишни спелой, от которых - знал - теперь никогда не откажется.
  Ничего не сказал, кинжал вытащил, черную прядь срезал да под ноги девице бросил, как велит обычай. Ведал, что беду накличет, он с любой бедой сразиться мог, да ведь судьбу все одно не обойдешь. Забыл сейчас Ингерд о Рунаре, забыл о мести, о бёрквах забыл, но только - до рассвета, когда угаснет Имарь-день и умрут принесенные клятвы.
  
  
  А с рассветом пришли волки и разбудили его, в траве высокой спящего. Очнулся Ингерд, приподнялся - рядом девица лежит, волосы темные по руке его разметались. Долго смотрел на нее Ингерд, сердце свое слушал. А говорило сердце, что не расстаться ему с этой девицей, как рассвет весенний, чистой, что забрала она его одиночество и отняла свободу, и куда бы он ни пошел - дорога у них теперь одна на двоих.
  Но непозволительно ему было сердцу своему доверяться, о другом думать было надо, о том, как из капкана, что сам себе поставил, выбраться.
  Тихонько руку из-под головы ее вытащил, думал, не разбудит, тихо уйти хотел. Но проснулась девица, вздохнула глубоко, к нему потянулась и шепчет:
  - Неужели покинешь меня? Возьми с собой, я помогу тебе.
  Ингерд провел ладонью по ее щеке и ответил:
  - Я связал себя хаттмар. Ты ничем не поможешь мне. Имарь-день ушел, духи освобождают тебя от клятвы, я же не освобожусь никогда. Возвращайся к отцу.
  Сильной была Кьяра из рода Стиэри, не заплакала, лишь голос дрогнул, когда сказала:
  - Но потом, когда исполнишь ты клятву свою, вернешься ли ты?..
  - Вернусь. Если буду жив.
  - Ты не можешь умереть. Если мы погибнем, с нами погибнет род Черного Волка. Не допусти этого, Ингерд.
  - Я погибну, если не исполню клятву.
  - Тогда поспеши исполнить ее, пока след Вепря еще не остыл.
  - Кьяра...
  - Меня не жалей. Возвращайся, когда станешь свободным.
  С этими словами по земле лозой вытянулась, с боку на бок перекатилась, и глядит Ингерд - перед ним волчица, как смоль, черная, одним прыжком через него перемахнула и в кустах пропала. Рассмеялся Ингерд, головой покачал: знала эта девица обычай старый, у Волков принятый: волк через волка перескакивает - навек к себе привязывает. Потом сам оземь ударился, зверем обернулся и в лес подался, а два других волка за ним след в след.
  
  
  
  А той самой ночью, что Ингерда с Кьярой обручила, пожаловал к отцу ее, Исмелу Стиэри, могущественный эриль Харгейд.
  Не спалось янгару Исмелу, похаживал он по палатам светлостенным, думу думал. В годах был янгар, седой весь, но телом и умом крепкий, а мудрее его вокруг Соль-озера никого не сыскать было. К нему за советом шли Орлы и Лисы, Соколы и даже Барсы, что жили дальше остальных. Мудр был янгар, потому как сызмальства у названного эриля учился.
  И вот сегодня мучили его тревоги да предчувствия, и не мог он их разгадать, и потому лишали они его всякого покоя. Вот тут-то эриль Харгейд и является, ровно узнал, что помощь его требуется.
  Является, значит, так это неслышно - ни тебе собаки во дворе залаяли, ни тебе половица скрипнула, ни тебе огонек лучины дрогнул. Явился на пороге в своем темно-зеленом балахоне, по низу запыленном, с неизменным посохом в руке, а волосы длинные так и блестят, и весь он точно из снега и льда изваянный.
  Вздрогнул янгар Исмел, посреди горницы остановился и спрашивает:
  - Что привело тебя в стан Белых Туров, эриль? Какие вести - худые иль добрые - принес ты мне? По глазам вижу, стряслось что-то. Говори.
  Лик эриля суров был, а взгляд мрачен, он молчал, подбородок на посох положив, а потом сказал:
  - Ты потерял ее, янгар. И я ее тоже потерял.
  Исмел Стиэри сел на лавку, потому как ноги отчего-то не захотели его держать. Прожитые годы вдруг навалились на плечи всей своей тяжестью невыносимой, спину согнули. Эриль подошел и сел рядом. Два седых старика долго сидели бок о бок, их сгорбленные тени притаились на стене, чуть подрагивая в дрожащем свете догорающей лучины, тронь их, казалось, и они рассыплются в прах.
  - Ты отнял у меня жизнь, эриль, - глухо проговорил янгар.
  - Не всю, - устало возразил эриль, - у тебя осталась половина, что принадлежит Эрлигу.
  В открытое оконце ворвался прохладный ночной ветер и задул лучину. Тонкой белой рукой эриль привычно начертал в воздухе Руну, и ветер поспешно убрался восвояси, а лучина сама собой загорелась.
  - Разве предугадаешь, что человек сделает? - эриль сокрушенно покачал головой. - Я забрал ее слепым щенком, увез с севера, чтоб никогда не вырасти ей Волчицей. Забрал сразу, как только увидел ее судьбу. Разлучил их навеки, чтоб ни разу друг другу в глаза не глянули, знал - глаза все скажут...
  Эриль запнулся и сказал с тихой яростью:
  - Ну не мог я ее убить! Не мог!..
  - Теперь ты убил меня, - глухо молвил старый янгар, - но накажите меня духи, если тебя винить стану.
  - Я знал: один маэр - полбеды, два маэра - беда, а три... Теперь судьбы Кьяры, Ингерда и Рунара переплелись, и что из этого выйдет - только Бессмертные знают.
  - Я вырастил Кьяру как дочь, хотя всегда помнил, что она не из Туров. Так что ж?.. Неужто мало вложил в нее своего сердца, что в одночасье наш дом забыла? Неужто так мало в ней от моего племени, что она так скоро Волчицей обернулась?.. Неужто так мало меня любит, что не вернется?..
  - Она сильно любит тебя, Тур, ты отец ей, но Волка она любит сильнее, ибо он муж ей.
  Янгар Исмел уронил лицо в ладони и глухо застонал:
  - Как он мог, как посмел!..
  - Я говорил тебе: их судьба - одна судьба, и жизнь одна на двоих. Так было изначально в Каменных Книгах написано. Я хотел судьбу обмануть, да не вышло. Путь маэров предсказать нельзя.
  - Отыскать Волка и убить! - старый янгар стукнул кулаком по колену. - Убить его, и все по-прежнему станется! Кьяра забудет его, и беде не случиться!
  Эриль Харгейд покачал головой.
  - Беда уже случилась, - говорит, - но то еще не вся беда. Вся беда впереди. И лишь Волк ее отвести может. А про убийство забудь. Тебе его не убить. Никому его не убить.
  - Так уж и никому?
  - Кроме тех, кто, как и он, судьбой избран. Маэр маэра погубить может.
  Янгар Исмел встал и заходил по светлице. Его терзали ярость и боль, и попадись ему сейчас Волк - с мечом бы кинулся, не раздумывая.
  - Не будет ему моего прощения, покуда жив, - говорит хрипло, - и после не будет. По своей воле дочь не отдам. А уйдет с ним - не дочь мне более!
  И спросил тихо, на лавку рядом с эрилем присев:
  - Но ты ведь им поможешь? Убережешь?..
  Молчал эриль Харгейд, волосы белее снега искрами зажигались в свете догорающей лучины.
  - Что молчишь, колдун? У меня - только сердце да меч, но чую, что ни любовь, ни сила отныне их судьбу не изменят. Ты защитишь их?..
  - Нет. Не имею права я на то. Тебя гнев слепит, и потому забыл ты главное: никто не может изменить предназначение маэра, никто не должен пытаться сделать это, не то быть беде. Их избрали Бессмертные, и только они вершат их судьбу. Маэры - любовь и проклятье Богов, ибо маэры в силах победить их.
  - Но ты погляди на них! - вскричал седовласый янгар. - У них могущество, какое никому в этих землях и не снилось! И что они делают с ним? Вепрь до убийств жаден, ни о чем другом думать не может, Волк себя клятвой гибельной связал - какая от него польза? Отчего ты его не остановил? Зачем он теперь такой нужен?!
  - Опять ты за свое, - эриль устало взглянул на него. - Не мог я остановить его, нет у меня права такого, нет! Я и спасать его не должен был, но дело сделано. Я жизнь ему вернул, а что он с нею сделает - на то его воля.
  - Что же будет теперь? Что делать, скажи?
  - Половина всех племен принесла тебе Клятву Верности, янгар. Твой путь известен. Отныне ты в ответе не только за свой род, но и за множество других - больших и малых. Началась война, и война эта будет великая, жестокая, и тебе должно думать о том, как победить, за тобой люди и родная земля. Противник силен, враз не сломаешь, но ты не слабее.
  - Асгамиры не одними мечами да копьями могучи, - бросил слово янгар Исмел.
  - О том не тревожься. С эрилем Хёльмиром сам воевать буду, коли дерзнет он на Древний Лес посягнуть. На то в эти земли и послан. А у тебя теперь своей жизни нет, твоя жизнь другим людям вручена, за других тебе ее и сложить. Погибнешь - сын Клятву примет и дальше понесет, а после - его сын, и так до тех пор, пока не иссякнет род Стиэри. Твой путь многотруден, но славен в веках будет.
  Вздохнул горько янгар Исмел, к оконцу подошел, тяжело рукой о ставню оперся и подставил лицо свежему ночному ветерку. Его становище мирно дремало, но он знал, что эта спокойная ночь - последняя. Война назначена, и теперь вечувары никого не защитят.
  
  
  А Ингерд тем временем бежал на восток по следам Рунара, и волки не отставали. За ночь Рунар далеко ушел, далеко, да не совсем: он ведь верховой был, а конь не по всякой местности пройдет. Скажем, дремучий лес, ветровалами запруженный да болотинами, ему нипочем не одолеть. Потому Рунар коня гнал и с дороги не сворачивал, а Ингерд все крюки по прямой скроил - лесами да полями. Видно, Асгамир в таком бешенстве пребывал, что не вспомнил даже про защиту, про знак красного пера, а без него запросто могли подстрелить. Он скакал по дороге, не скрываясь, и ближе к Соколиным землям коня-то и загнал. После этого опомнился, коня бросил, Вепрем перекинулся да в леса подался. Следы, с дороги сошедшие, Ингерд нашел на закате второго дня погони. Теперь ему и проще стало, и тяжелее. Проще потому, что Рунар далеко уйти не мог, а тяжелее потому, что в лесах тому хорониться сподручнее, в лесах он, как и Ингерд, дома был.
  Два дня и две ночи, делая короткие передышки, преследовал Ингерд Асгамира, неумолимо укорачивая погоню. Но и Рунар вынослив был, да и до Стечвы уж оставалось рукой подать, а через нее - земли свои, там в обиду не дадут. Пришлось Ингерду на него облаву устроить.
  Он по следу пошел, а два волка - в обход, чтоб у реки его перехватить. Поля, луга и леса мерял Ветер, днем, в самую жару, жадно воду из ручьев пил, зато ночью бежал легко и неутомимо и чуял, что близко уже Рунар, след совсем свежий был, да и подустал Вепрь.
  Угасал четвертый день. Солнце клонилось к закату. Над травами дымком закурился туман. Черный волк с белой полосой на спине залег отдохнуть в ольшанике, ему надо было набраться сил перед последним броском.
  Когда туман стал густым, как молоко, он поднялся и снова взял след. След был глубокий, тяжело Вепрь шел, да поверх росы, стало быть, тоже только поднялся. Волк прибавил ходу и вдруг замер, струной вытянувшись: ветер донес до него далекий волчий вой - один с севера, другой - от Стечвы, это означало, что к реке Вепрю путь отрезан, теперь он повернет либо назад, либо в сторону, к Соколам. Волк помчался во всю мощь, перемахивая через пни, канавы да поваленные деревья. Он уже чуял добычу, слышал треск сучьев впереди, - спасаясь, Вепрь несся напролом, сметая все на своем пути. Вырываясь из собственной шкуры, Волк пошел ему наперерез, и - вот она, рыжая щетинистая спина, бока шумно вздымаются, Волк прыгнул, и тут жестокая боль вдруг пронзила все его тело, внутренности точно кипятком обварило. Волк взвизгнул, перекувырнулся в воздухе и на землю уже человеком упал.
  
  
  
  Боль распластала Ингерда по земле, на куски рвала тело, и в глазах стало темно, будто глянул в черное беззвездное небо, будто попал во владения мертвых, не знающих солнечного света. То бёрквы силой своей напоминали ему о Клятве, о том, что времени у него не осталось. Показали, что ждет его, если клятвоотступником станет.
  Волки нашли его ночью. Он лежал, опрокинувшись навзничь, с застывшим взглядом и кровавой пеной на губах. Волки постояли около, переминаясь с лапы на лапу и тихо поскуливая, но Ингерд оставался недвижим. Тогда они принялись вылизывать его и вылизывали до тех пор, пока он не ожил.
  Ветер тяжело поднялся, сел и несколько минут не шевелился, соображая, что с ним произошло. Охота его закончилась ничем. Рунара, бывшего от него на расстоянии одного броска, он упустил, и теперь ненасытные бёрквы в любой миг могли забрать его собственную душу. И Волк понял, что боится этого. Он-то думал, что жизнь его кончается, и перепутал сумерки с ненастьем, а когда тучи разошлись, увидел солнце - жизнь-то еще и половину не отмерила, а он с нею уже попрощался. Только тот, кто страшился одиночества и принял его, знает, что такое надежда.
  Пошатываясь, Ингерд поднялся на ноги и побрел искать воду, сильная жажда мучила его. Воду нашел скоро, потому как места эти знал хорошо - то Соколиные земли были, не раз с Яном тут дичь выслеживали. Эх, Ян, где ты сейчас?.. Жив ли, не сложил ли буйную белую голову?.. Ингерд напился воды, волки напились с ним, и сил у них много прибавилось. Постоял Ветер на бережку немного, а потом прямиком к избушке Вяжгира-знахаря подался, захотелось ему повидать старика, что вторым отцом ему был. Сперва плохо шел, ноги-то словно деревянные были, а потом расходились потихоньку и к вечеру донесли его до знакомой опушки.
  Небывалая тишина встретила Волка. Из-под большого валуна все так же бежал грозовой ручей, но голос его - прежде звонкий - сейчас еле слышался. Над ручьем застыла молодая березка, склонясь кудрявыми ветвями к самой воде. Деревянная кружка, что раньше на нижнем суку висела, теперь на земле валялась. Ингерд поглядел на волков. Те стояли, понурив голову, исподлобья поглядывая на избушку. Заходить туда они не хотели, но Ингерд пошел, и они поплелись следом.
  Толкнул Ингерд дверь, та жалобно скрипнула и отворилась. Одного взгляда хватило ему, чтоб понять: хозяина дома нет. Крохотное оконце против обыкновения было не занавешено, и поеденная молью куничья шкура валялась на полу. В окошко заглядывало закатное солнце, и в его теплых лучах плясали золотые пылинки. Пахло сухой мятой. Пучки дикоросов - прошлогодних и нынешних - частью висели под потолком, частью лежали на столе на расстеленной тряпице. Видно, хозяин забрать их хотел, но не забрал. Очаг был холодным, жаровня не чищена, в ней скопился пепел, и там же валялось гусиное крылышко.
  Но где же знахарь? Ингерд втянул в себя воздух - смертью тут не пахло, но пахло бедой. Он уже повернулся, чтобы уходить, когда услыхал в углу за ухватами шорох, да недовольный такой, сердитый.
  - Не серчай, ухожу я, - миролюбиво произнес Ингерд и вышел.
  Куда бы ни девался хозяин, домовой за ним не последовал, а это дурной знак.
  Остановился Ингерд в тяжком раздумье, куда податься - не знает, а на глазах отчего-то закипают слезы. У ноги вдруг волк заскулил - жалобно так, по-сиротски, и пошатнулся Ингерд, своих волчат вспомнил, что уже никогда во взрослых волков не вырастут, подругами не обзаведутся, не поведут на охоту стаю свою... Вот что сделал с ним Рунар Асгамир, давнюю обиду на него хранивший, и не будет покоя Ингерду, пока не отомстит, даже в смерти не будет покоя...
  - Вперед! - коротко бросил он волкам и к становищу Соколиному путь взял.
  По лесу до реки бежал осторожно, небыстро, на Соколиный дозор - на расправу скорый - нарваться опасался. Да только нету дозоров-то, тишина кругом тревожная, непонятная, и по-прежнему бедой пахнет.
  А потом и дымом потянуло.
  Выскочил Ингерд к реке - бурлит Стечва, к Морю торопится Белому. По правую руку Крутогор высится, лучи солнечные алыми языками бока его вылизывают, не доносится с Крутогора переклича соколиного. А по-над рекой, на берегу высоком - замер Ингерд - становище Яново костром догорает, дымом курится.
  Бросился Ингерд к нему, да откуда ни возьмись человек какой-то на плечи ему прыгнул, с ног сбил, а с ним еще один, на того волки кинулись, и завертелось все в рычащий, хрипящий клубок. А потом из клубка голос-то полузадушенный вырвался:
  - Стой, Волк, остановись! Свои мы, Барсы! Стой!..
  Рассыпался клубок, глядит Ингерд - Эйрик Редмир перед ним, и еще один Барс, оба тяжело дышат, и у обоих кровь на лице, одному Ингерд нос разбил, другому - бровь. Волки стоят, лапы расставив, и глядят на них недобро, одно слово Ингерда - опять на них кинутся. Ингерд на ноги поднялся и спрашивает:
  - Зачем напали? По земле-то чужой ходите!
  - Не злись, - Эйрик Редмир снял с пояса флягу да воды себе на лицо плеснул, чтоб кровь смыть. - Слушай, Ветер, про какие дела я тебе расскажу...
  Сели они под деревом на берегу, Редмир и говорит:
  - После большого отунга лихие дела твориться стали. Я как в родной стан три дня назад возвратился, так, считай, глаз не сомкнул, все в дозоры хожу. Стигвичи да Годархи такой наглости на моем веку отродясь не выказывали. Лезут на нашу землю, будто у нас тут медом намазано. И знаешь, что страшно, Волк? Режут всех без разбору. Меч у тебя в руках или соха, муж ты зрелый или парнишка зеленый - всех кладут. Готтары все племя вверх по реке увели, в каменное городище, а мы на старых рубежах остались. Да только всю жизнь на камнях не просидишь, голод начнется, вниз погонит.
  - Ты забыл, о чем на отунге говорили? - спросил Ингерд. - С Соколами вам объединяться надо! По одиночке пропадем.
  - Да погоди, я тебе про то и толкую, - ответил Эйрик. - Сидим с янгарами, думу думаем, как оборону выстроить придумать не можем. Мой стан в верхнем течении, у порогов, Янов - в среднем, нам такую линию не закрыть, людей мало. Уходить? Некуда. Да и свое бросать жалко. Спорили долго, ни до чего не доспорились, сидим уже за полночь. И вдруг по темноте человек от Росомах приходит, союз предлагает. Говорит, не хотим под Асгамирами ходить, больно лютуют Вепри. Много воинов предлагал Торвал, много оружия.
  - Нет ли подвоха? - Ингерд недоверчиво покачал головой.
  - Мы встречным-поперечным давно уже не верим, - Барс высморкался кровью. - Засомневались мы, а Торвал и говорит: нынче на рассвете Асгамиры идут Соколиный стан воевать, дайте, мол, одного вашего человека, я его под самый стан проведу, и он скажет вам, что в этом бою ни одного Торвала не было, мол, нам с Вепрями, Мышами и Выдрами не по пути.
  - И вы знали и на подмогу не пошли? - вскинулся Ингерд.
  - Да погоди ты! Договорить не дашь, - рассердился Барс. - Янгары-то сразу за мечи похватались, а Торвал и говорит: зря собираетесь, Соколов в становище давно нет, не с кем Асгамирам воевать. Подивились мы и порешили одного человека с Торвалом отправить. Пошел я.
  - И что же ты увидел?
  - После одда-отунга на острове Рох Эван Асгамир собрал большое войско и не мешкая двинул его на Соколиные земли, а вернее, войско в полной готовности ожидало его по ту сторону Стечвы. К нему, как всегда, примкнули давние союзники - Годархи и Стигвичи. Они переправились через реку в нижнем течении и на рассвете напали на становище. И что ты думаешь? Только они на стены полезли, а оттуда - камни и стрелы им на голову, а я Скифа Райала увидел, молодого янгра Соколов, а Торвал говорил, что Соколов в стане нет! Сел я на Торвала, к земле прижал, думал - придушу, а он и говорит: погоди, еще не все, мол, увидел. Ну, я, сердце скрепя, дальше смотрю, а у самого нутро все кипит: вдруг врет Росомаха, а мы помощь не послали? Но Крутогор молчит, подмоги не просит, и я, стало быть, молчу и смотрю. В общем, при первом штурме Вепри, Мыши и Выдры потеряли четырнадцать человек. При втором - девять. Ох, и разозлился Эван Асгамир, что стан не удалось взять с ходу! Всех людей своих в бой бросил, и сам в первых рядах пошел. С яростным воем они через стену перевалили и, гляжу, остановились, будто не понимают, куда попали, мечи опустили, по сторонам озираются. Не свистят стрелы, Соколы меж собой не перекликаются, никто не собирается с ними рубиться, потому что нету Соколов. Ни одного человека. Ни мертвого, ни живого.
  - Стало быть, не обманул Торвал? Увел Ян свое племя?
  - Увел. А эти-то как поняли, что опоздали, тут такое началось! Янгар Стигвичей и спрашивает: "Что же это такое? С кем мы сражались? Кто, пойди все прахом, положил стольких моих людей?!" Тут прибегают янгры передовых отрядов и докладывают: "Мы прочесали все становище. Никого нет. Соколы ушли и ушли они дня два назад". "Так с кем же мы сражались?" - спрашивает славный Мал Годарх, на что Эван Асгамир ему отвечает: "Они оставили горстку людей, не для защиты, а так, чтоб стан без боя не отдавать. А потом ушли и унесли с собой раненых и убитых".
  Ингерд кивнул. Он знал, как ушли Соколы, - через тайнинский ход. А Барс меж тем продолжает:
  - Ну, тут янгар Мышей как заорет: "Стало быть, эта горстка перебила столько наших? Так что ли? А если бы их была не горстка? Ты, Вепрь, говорил, что Соколиный стан взять легко!"
  - Вечно эта трусливая Мышь хочет и воде искупаться, и сухой остаться, - подал голос другой Барс.
  - А то, - усмехнулся Эйрик Редмир. - Вепрь Годарху и отвечает: "Я говорил, что стан взять легко, но не говорил, что обойдемся без мертвых. Ты соображаешь, Годарх, что война началась? Или думаешь, на войне убитых не бывает? И не надейся за нашими спинами отсидеться, я твоих бойцов своими прикрывать не стану! И сам в бой пойдешь, как все!"
  - Да, не любит Мышь заносчивого Асгамира, - сказал Ингерд, - но боится его, знает, что Вепри сильнее и тягаться с ними бесполезно.
  - А жадность его и вовсе сильнее прочего, - говорит Барс с рассеченной бровью, - потому и пошел воевать, не то сидел бы дома.
  - Мышь она и есть Мышь, - сплюнул Эйрик Редмир. - Живо по становищу разбежались поглядеть, не оставили часом хозяева в спешке какого-нибудь добра. А Годарх, Стигвич и Асгамир меж тем на совет сели. Ну, понятное дело, я неподалеку схоронился, чтоб послушать. Залег в траву, а тут слышу, через кусты кто-то ломится с треском страшным, точно сохатый, в шаге от меня прошел, чуть на руку не наступил.
  - Кто же это был?
  - Рунар. Мокрый, обтрепанный, весь шальной какой-то. Отец на него смотрит, точно не узнает, будто уродство в нем какое появилось. Ничего не сказал, показал, чтоб сел подле, а потом говорит: "Соколы под защиту Туров ушли, теперь их достать потруднее будет". "Эти Туры нам как кость в горле, - Мал Годарх сплюнул. - Их горстка, а взять не удается". Угар Стигвич говорит: "Туры - бойцы сильные, а после того, как племена им Клятву Верности дали, у них подавно помощников прибавилось". "Как же нам их разбить? - не унимается Мал Годарх. - Разве что к Соль-озеру прижать да утопить". А долговязый Стигвич другое: не прижмешь, говорит, там, мол, лесов много, попрячутся, ищи их потом.
  - Теперь Лисы, Соколы, Орлы да Туры в крепкий кулак собрались, - усмехнулся Ингерд. - Проспали Вепри то время, когда их по одиночке взять можно было. Теперь у этого кулака кроме силы еще и голова есть.
  - Эван Асгамир так и сказал, а Годарх фырчит: "Это Исмел Стиэри-то голова? Да этот Тур скоро копыта откинет, лет-то ему больше нашего!" Тут Вепрь разозлился, я думал, прибьет его, но он только процедил сквозь зубы: "Недорого за слова твои дам, Годарх. Не стоял ты в бою против Стиэри, раз речи ведешь такие! Он сейчас наш главный враг, потому как что голова скажет, то кулак делает!" На это Годарх как закричит: "Да мы почти все земли по Стечве себе взяли! Осталось только Лис с Келмени выкурить, так там Боргвы с Туархами помогут! Чего вам еще?" Тогда Угар Стигвич к нему наклоняется и в самое ухо говорит: "Пока мы Лис с Келмени выкуриваем, нам в тыл Барсы ударят! Или забыл про них? А может, и про Медведей забыл?.. Они тоже на стороне Стиэри!" Годарх аж зашипел, ты слыхал когда-нибудь, как мыши шипят? То-то. "Да что вы заладили - Стиэри, Стиэри!.. Убить этого Тура, и Клятве конец! И племена разбредутся которое куда, а тут уж мы с ними разделаемся!" А Вепрь смеется: "Да как же ты убьешь его? Ты же стрелы свист услышишь - на землю от страха валишься! Тебе ли тягаться с могучим Туром?" Тут янгар Мышей побагровел от злости и бросил: "Я с ним тягаться не собираюсь. А ты колдуна своего попроси, он на него мор-то и нашлет!" Сказал - и восвояси подался, сильно злой. А ты чего побледнел, Ветер? Или знаешь что про колдуна этого?
  - Ничего не знаю, - хрипло ответил Ингерд.
  - А долговязый Угар Стигвич, похоже, знает, потому что сказал так: "У Белого Тура свой колдун есть, твоего не слабее. Неужто ждать будешь, когда сгубит тебя? Не жди, первым ударь!"
  - А Рунар что?
  - А что Рунар? Рунар на сторону Стигвича встал. Надо свалить Тура, говорит, срубить голову. Мол, мечом нам его не достать, а колдун без меча с ним управится. А когда Стигвич ушел, отец с сыном одни остались, янгар Эван на сына-то и набросился: от тебя, мол, от воина, слова такие слышу? Исподтишка, со спины напасть хочешь? Ладно Годарх и Стигвич, за них жадность говорит, а ты с чего речи такие ведешь? А Рунар ему и отвечает: "Не будет мне покоя, пока род Стиэри землю эту топчет. Не поможешь - сам, один, за его головой пойду. Дочь его, Кьяра, сердце свое Черному Волку, врагу моему, отдала. Я ее сердце перехвачу, чтоб Волку не досталось". И ушел Рунар. А янгар Эван еще долго сидел один, и лицо у него было как сейчас у тебя, Ветер, - бледное и страшное, ибо, как и ты, попал Вепрь в западню и придется ему черные дела вершить, по воле или против. У него, как и у тебя, есть жизнь, что дороже своей собственной, - жизнь сына, и ради нее он всякое дело совершит, даже худое и нечестное.
  - Черное то дело будет, Барс, - Ингерд покачал головой, - а потому мешкать нельзя, надо спешить в стан Стиэри, успеть беду отвернуть.
  - Не торопись, - отвечает Эйрик Редмир, - я двух гонцов к Турам послал с предупреждением, гонцы хорошие, они свое дело знают.
  Но Ингерд все равно в дорогу засобирался.
  - Верю, что лучших гонцов послал ты, быстрых, но не успокоюсь, пока сам янгара Исмела не увижу.
  Эйрик Редмир глядел на него, глядел, а потом и говорит:
  - Ладно. С тобой пойду. Что-то и мне беспокойно стало.
  И другому Барсу, у которого бровь рассеченная кровила, велел:
  - Возвращайся в стан, быстроногий, расскажи все, что здесь услышал. Пусть янгары дозоры укрепят да меня дожидаются. Какие вести - хорошие иль плохие - принесу, не знаю. А нам с тобой, Волк, на коней садиться - и в дорогу.
  
  
  Сели они на коней, кони свежие, легко пошли, быстро, и волки отдохнули, не отстают. А темень-то уже загустелась, потому с дороги не сворачивали, путь не укорачивали, коней гнали, слова не молвили. Мимо озера Околич ехали - бег попридержали, ибо место это, где становище было, еще исходило страданием и печалью, вечувар на пригорке истуканом безмолвным стоял, в черные воды могильного озера гляделся, побоялись Ингерд и Эйрик думы его нарушить, гнева его побоялись, потому тихо проехали.
  Всю ночь кони их несли да подустали, пришлось отдых им дать, но недолгий, как рассвет разгорелся - опять вскачь погнали. Сами про еду, про сон забыли и пили вместо воды прохладный утренний ветер.
  В Орлиных землях не осторожничали, некогда осторожничать было, но никто их не остановил. Пыль за копытами до самых границ Туров завивалась, кони пеной покрылись, хрипеть начали. Спешились тогда Редмир и Ветер и дальше один барсом, другой волком пошли.
  И недалеко от оплечного становища волки Ингерда нашли у дороги двух мертвых Барсов, гонцов, что послал Эйрик к Стиэри. Опечалился Редмир, глядя на бойцов своих, у каждого стрела в груди торчала, и вознегодовал на убийц:
  - Неужто Орлы их подстрелили? - вскричал он. - Или Туры, не разобравшись, сразили их?..
  Но Ингерд покачал головой.
  - Нет, Барс. Тот их свалил, против кого они Туров предостеречь хотели. За ними потом вернемся, сейчас в стан поспешим, может, успеем еще. Давай, Эйрик, ты с этих ворот зайдешь, а я с тех. Гляди в оба.
  Эйрик кивнул и свернул с дороги в заросли.
  Становище Белых Туров высилось на крутом холме, приступом его взять было трудно. А с двух сторон подходы к холму караулили две крепости-оплечья, обе под каменными стенами, с могучими башнями да с тайнинскими ходами, по ним можно из крепости в крепость ходить, а из них - в главный стан, в кром.
  Обошел Волк грозное оплечье, скоро на холм взбежал и перед сильными воротами остановился. Открыты настежь дубовые ворота, а войти в них не может, - против них, на самом краю обрыва эриль Харгейд стоит.
  Стоит, застыл, на изваяние каменное похожий, в одной руке посох стиснут - пальцы побелели, другая вперед вытянута, ровно защищается от кого, к себе не подпускает, а лицо свирепое, хищное, в глазах - ярость бушует нестерпимым пламенем. Ветер наверху холма сильный, одежду с эриля рвет да треплет волосы, что ниже плеч, длинные, но стоит эриль, не шелохнется, и бескровные губы иногда шепчут слова какие-то, и тогда ветер завывает еще громче. И с места Ингерд сдвинуться не смеет, не пройти ему мимо грозного эриля, покуда сам не пропустит. А в становище тишина, и вдруг слышится оттуда вой звериный - предсмертный, страшный, болью исполненный. Вскинулся Ингерд, задрожал, ибо признал в том вое голос волчицы своей, и от этого воя эриль ожил, руку опустил и тихо так, медленно к Ингерду поворачивается. Повернулся - уже лицо спокойное, и глаза, как притушенные пеплом угли, - не горят.
  - Ветер, - эриль Харгейд произнес это слово с трудом, точно человеческий язык забыл и теперь вспомнить пытался. - Ты опоздал, Ветер.
  Ингерд замер, в глаза ему глядя, и долго они так стояли, потом наклонился Ингерд к волкам, шепнул что-то, волки в стан пошли. Выпрямился Ингерд, спрашивает:
  - Велика ли беда, эриль? Поправима ли? Неизбывна?..
  Эриль стоит против него и отвечает:
  - Непоправима беда, Ветер, неизбывна. А мала иль велика - кому как покажется. Тебе, может, и мала, а вот Турам с лихвой хватило. Пал янгар их, Исмел Стиэри.
  Ингерд нахмурился.
  - То всем несчастьям несчастье. И мне тоже, колдун. Я ведь как опасность почуял, так сюда помчался, из самых Соколиных земель. Долог путь, не успел я. И Рунара упустил, и Тура не спас. Гибель на мне, колдун.
  - Под гибелью все ходим, - отвечает эриль, на посох опираясь. - А как прознал ты о грозе?
  - Гром слыхал, - усмехается недобро Ингерд. - Асгамиры с Годархами да Стигвичами разговор про какого-то колдуна вели. Кьяру я из-под носа Рунара увел, вот он и лютует, пообещал у колдуна защиты искать. Вот, стало быть, и нашел. Отец-то его противился, но родную кровь не отринешь. Ответь мне: кто колдун этот? Где обитает? Отчего беды такие на нас шлет?
  Вместо ответа эриль Харгейд отвернулся и снова уставился в даль. Потом говорит:
  - Подойди. Встань рядом.
  Ингерд повиновался. Он касался плечом плеча эриля, длинное темное одеяние колдуна било его по ногам.
  - Подставь лицо ветру, - велел эриль, - и скажи: что чуешь ты?
  Ингерд закрыл глаза и вдохнул жаркий ветер.
  - Что чуешь ты? - вновь спросил эриль.
  Ингерд не чуял ничего. Ветер бросал волосы колдуна ему на плечи и спину, и тогда Ингерду казалось, что его стегают железной плетью, так много силы было заключено в тех волосах.
  А потом его вдруг будто что-то ударило в лицо да в грудь, ударило так больно, что он задохнулся и на глаза навернулись слезы. Ингерд услыхал далекий голос - тихий, едва различимый, он то шептал, то напевал какие-то слова непонятные, и эти слова несли погибель. Чужой голос пробрался ему внутрь, впился в сердце незримыми когтями и принялся его выкручивать, раздирать на куски. Ингерд схватился за грудь, пошатнулся, и эриль Харгейд сильно толкнул его в сторону, а сам вытянул вперед посох и свирепо сказал кому-то:
  - Нет.
  И отпустило Ингерда. Пошатываясь, поднялся он на ноги и вытер струйку крови, что из носа сочилась.
  - Это сильный наговор, Волк, - говорит эриль. - Такой наговор и погубил янгара Белых Туров. И всякого погубить может, если известно, где враг находится, куда заклятье насылать. Соображаешь?
  Уж это Ингерд сообразил, да еще как.
  - Так ведь колдун этот любого погубить может! Без чести Рунар сражается, но как же воевать с неведомым?
  - Всякого губить нет надобности, для такого дела мечи да копья да злоба с жадностью имеются, - эриль вздохнул, и в который раз Ингерд подивился - то стариком он выглядит, то молодым кажется. - Вот небо, Ветер, вот земля. Вот стоишь ты, вот я рядом с тобой. В твоем сердце война, и в моем сердце война. Ты избран, и я избран.
  - Да кем избран? - не удержался Ингерд. - Зачем?..
  - Чтоб землю эту защитить, погибель от нее отвести. Ты защищаешь ее мечом, я защищаю ее словом. И враг у нас один.
  - Кто же?
  - Имя ему Хёльмир, большой силой владеет он, и в совершенстве познал он эльдаику - Магию Рун, ничто не сравнится с этой магией.
  - Чего же он хочет?
  - Достигнув небывалого могущества, он возжаждал большего, и эта жажда погубила его душу, ибо он так и не понял, зачем ему это. Он стал рабом своей неутоленной страсти, и теперь его удел - нести погибель. Не закончатся в Махагаве усобицы, пока не утолит он свою жажду. Потому я здесь, и ты здесь, нам с ним воевать.
  - Ты - да, но почему я-то? - нахмурился Ингерд, белую прядь со лба отводит. - Почему не Ян, Эйрик? Другие янгары? Почему мне ты говоришь об этом?..
  - Зачем задаешь вопрос, если ответ давно в твоем сердце? Ты уже идешь по этому пути, неужто не понял еще? Вспомни, как ты пытался свернуть с этой дороги. И судьба гнала тебя обратно болью, как плетью, несчастьями, потерями. И с каждым неверным шагом твоя боль будет сильнее, несчастья - больше, потери - неизбывнее. Хватит прятаться, ты - избран, Волк. Иди и сражайся. Как сражаюсь я, подчинившись своей огдстаме. Как сражаются Эрлиг, Кьяра, Рунар. Поэтому и жизни ваши переплелись столь тесно, поэтому и пошла за тобой Волчица, как только увидела.
  - А Рунар?
  - Душа Рунара принадлежит эрилю Хёльмиру, он наполнил ее своей нестерпимой жаждой, он помыкает ею. Ты сражаешься с ним, но ты сражаешься с эрилем Хёльмиром. За дымом ты не видишь огня, малое заслонило от тебя великое. Прозрей наконец.
  Ингерд задумался, а потом говорит резко:
  - Я понял. Я больше не слеп. Я знаю, что надо сделать.
  И он быстро зашагал в подступившие сумерки к воротам становища Туров. Эриль Харгейд покачал белой, как снег, головой.
  - Интересно, что он понял? - пробормотал он. - И отчего мне так же тревожно, как если бы он сказал, что не понял ничего?..
  За спиной раздался шорох.
  - Скоро твои тревоги либо умножатся, либо оставят тебя, - голос прозвучал из тени, скопившейся под наугольной башней.
  - Не прячься, Кугун, я давно знаю, что ты здесь, - бросил за спину эриль, не оборачиваясь.
  От стены отделилась фигура и обернулась Одиноким Охотником. Он подошел к эрилю.
  - Ветер сказал мне о беде, что случилась здесь, - сказал он, и глаза его были черны, как вода в самом глубоком колодце, - потому я прилетел.
  - Я ошибся, Орел, - промолвил эриль, и сейчас он был глубоким стариком с согбенными плечами - высохшим, слабым, уставшим. - Не того я защищал. Исмел Стиэри не был маэром, истинный маэр - его сын Эрлиг. Мое незнание погубило Тура.
  - Ты не мог этого знать, - возразил Одинокий Охотник. - Никто не мог знать! Невозможно увидеть маэра, пока его предназначение не станет явным. Исмел Стиэри был славным янгаром, потому племена принесли ему Клятву Верности и потому эриль Хёльмир погубил его. Он решил, что сумел разглядеть Избранного, но и он ошибся. А время Эрлига еще не настало, но когда оно настанет, никто не сможет остановить молодого Тура. Защити его, Харгейд.
  - Моих сил может оказаться недостаточно. Если ненасытный Хёльмир доберется до Сердца Леса - все остальное уже будет неважно, ибо все остальное исчезнет.
  - Не доберется. Он даже не догадывается, кто встанет на его пути.
  Эриль и охотник поглядели друг на друга, словно глазами сказали что-то, потом Орел в небо взмыл, крылья громко захлопали. Эриль Харгейд проводил его взглядом и пошел по холму вниз быстрым шагом - ни дать ни взять одинокий путник домой к ночи спешит, только у простого путника посох в ночи не сияет и искры белые в волосах не вспыхивают...
  
  
  Никто не видел, откуда беда явилась, на то она и беда, что гонцов впереди себя не шлет. Янгар Исмел с утра в кузне молотом стучал, никого чужих рядом не было, а вдруг закачался, молот выронил, на колени упал, а изо рта - кровь ручьем, да из глаз, да из ушей, все раны старые, в боях полученные, пооткрывались. На стон его прибежали воины, из кузни янгара вынесли на солнце, но не увидел уже солнца славный Тур и детей своих не увидел, ибо сочились кровью глаза его и не останавливалась кровь. Кхигд над ним заклинания творить начал да замолк вдруг, потому как его заклинания другими, чужими разбивались, и тот, кто их насылал, был неизмеримо могущественнее кхигда Туров. И тогда кхигд позвал на помощь эриля Харгейда, защитника их племени. Скоро явился эриль, и все перед ним расступились, уважая силу его.
  Подошел эриль к янгару, что на земле в крови лежал, Эрлига и Кьяру отодвинул и недолго пристально глядел на него. Потом развернулся и прочь пошел. Бросилась к отцу в слезах Кьяра, решила, что эриль отказался от него, и звала отца, звала, но не слышал он ее, а слышал только далекие заклинания, что забирали безжалостно его жизнь.
  Эрлиг меч из ножен вытащил, словно защитить отца хотел, но от кого защищать? Незрим враг, нипочем ему клинок, и бессильна ярость молодого Тура. Мудр и могуч был янгар Исмел Стиэри, умен в речах и в бою крепок, не могли свалить его ни стрела, ни копье вражеское, но свалило его черное слово, со злым умыслом в спину брошенное.
  Остыл славный янгар на руках дочери своей Кьяры, и страшным голосом закричала Кьяра. Взметнулся этот крик над становищем, и все узнали о беде, что настигла Туров, услышал крик Ингерд и явился на него. Женщины в сторону отпрянули, детей попрятали, точно явился перед ними дух смерти, бёркв, что с гор спустился, а за ним два волка неслышно шли. Никто не осмелился и близко подойти, а Кьяра с колен поднялась и с горестным плачем ему на грудь упала. Многие переглянулись в ужасе, нахмурился Эрлиг, но ни слова не сказал. А чей-то чистый голос затянул плакальную:
  Не померкло солнце ясное,
  Не за тучей месяц белый,
  То черным-черно в глазах моих,
  То темным-темно да во могилушке.
  Ой, вы, други мои, славны воины,
  Славны воины, бойцы ярые,
  Вы возьмите меня бездыханного,
  Поднимите на руки могучие,
  Да несите меня на крутой бережок,
  На крутой бережок, мой последний дом.
  Вы кладите меня на шелкову траву
  Да и меч-то мой да в изголовьице,
  Да кольчугу мою да под ноженьки.
  Надо мной вы насыпьте сырой земли,
  Чтобы крепко я спал, беспробудно.
  А и будет мне домом высокий курган,
  Никакому врагу не пройти по нему,
  Не пройти по нему да не около.
  Ой, вы, други мои, славны воины,
  Вы по мне справьте тризну веселую,
  Беспечальную да бесслезную.
  В бой ходили, слез ваших не видывал,
  И теперь не тревожьте слезами меня,
  Не тревожьте, сердца не мучайте...
  Все сделали Туры, как обычай велит, над телом янгара своего высокий могильный холм насыпали, издалека тот холм видно, и тризну справили с вином и песнями боевыми, с которыми в походы хаживали.
  Завершилась та тризна ночью глубокой, спать пошли воины хмельные, а у кургана Эрлиг остался да эриль Харгейд - нет лучшей охраны молодому Туру.
  Горит у кургана костер, возле него щит лежит, а возле щита копье в землю воткнуто, на острие кармак Высокого Янгара трепещет. Выходят к костру из темноты Крийстен Брандив, Оярлик Скантир и Ян Серебряк - страшная весть земли многие быстро облетела, - а с ними Ингерд и Эйрик. Эрлиг Стиэри навстречу им поднялся.
  - Я - Белый Тур, это моя земля. На моей земле вижу я Рыжего Лиса, Зоркого Орла, Серебристого Сокола, Снежного Барса и Черного Волка. Зачем вы здесь?
  Доблестные воины, славные янгары и янгры пяти племен стояли перед ним, несокрушимые и могучие, закованные в кольчуги и с обнаженными головами. В нелегкий час явились они, чтоб защитить молодого Тура.
  Крийстен Брандив сказал:
  - Твой отец, могучий Белый Тур Исмел Стиэри, пал. Но не пала наша Клятва. Мы не освобождаем себя от Слова, данного роду Стиэри.
  С этими словами Орел снял с копья кармак Исмела Стиэри и вложил его в руку Эрлига. Холодной была рука Эрлига. Несколько мгновений он, стиснув зубы, глядел на кармак отца, потом поднял глаза на янгаров.
  - Я - кровь янгара Исмела, - хрипло проговорил он, - я беру Клятву и налагаю ее на ваших потомков, до тех пор, пока на свете есть хоть один человек из рода Стиэри! Или за мной, или по одиночке!
  - С тобой, Тур, - твердо сказал Оярлик Скантир. - Воин приносит клятву лишь один раз.
  - Ну вот и славно, - донеслось из темноты, и к костру вышел эриль Харгейд, до этой поры не мешавший беседе.
  Лицо его было белее обычного, а длинные волосы так и вспыхивали искрами - то сила в нем невиданная играла.
  - В нечестном бою отец твой пал, - говорит Эрлигу, - но не он тот бой начал. Не он начал, но сражался храбро, не отступил. Не выстоишь и ты, если на тебя заклятье нашлют. В битве - клинок на клинок - выстоишь, но с этой напастью тебе не тягаться. Прими от меня это.
  Эриль Харгейд снял с себя оберег на шнурке и молодому Туру на шею повесил.
  - От меча не спасет, от стрелы не спасет, от копья и кинжала - тако же, но от лихого слова защитит. Отец твой в кузне-то его снял, хоть я наказывал не снимать никогда и тебе наказываю. Когда в нем надобность пропадет, сам заберу.
  Эрлиг повертел оберег в руках и спрятал его под рубаху.
  - Кончена тризна, но горе не кончится никогда. Садитесь, славные янгары и янгры, в круг подле огня, должно решить нам, как дальше быть. Садись и ты, мудрый эриль, теперь, как и прежде, не обойтись нам без твоего совета.
  Долго тянулся вечер, а ночь еще дольше. Давно отгорел костер, а нового не зажигали, чтоб покой усопших зря не тревожить.
  - Тяжело на рубежах нам стоять, - говорит Эрлиг Белый Тур, - велики территории, а бойцов мало. Посему так поступим: по Келмени и по Стечве новые городища ставить будем, всех бойцов наших по ним посадим, чтоб приграничье держать. По Келмени легче, там Туархов Лес Ведунов не пропустит, а против Боргвов мы сообща устоим. Тяжелее по Стечве. С севера - Медведи, но и врагов там бесчисленное множество, там - Асгамиры. Ян Серебряк сразу после одда-отунга свое племя укрыл, и верно, потому как скорые Вепри уже спалили его стан. Где укрывище Соколов - не спрашивайте, про то лишь Ян сказать может, коли охота такая настанет. Орлы своих детей и жен в наш стан, за каменные стены переправили. Остались Лисы да Барсы.
  - Барсы в горах укрылись, - сказал Эйрик Редмир, - но там долго не просидишь, если Мыши перекроют все тропы. Воды нам хватит, но может случиться голод.
  - Не случится, - отвечает ему молодой Тур. - Чтоб вам путь с отрогов в Орлиные земли сохранить, мы там городище поставим, и еще одно на Паленых Урочищах, да два по Стечве, на месте Янова становища, - пусть не думают, что выжили Соколов с их гнезд! - и над Сердитыми Порогами. Отроги за собой сохранить надо, сверху нападать лучше, да и враг побоится глубоко в наши земли лезть, опасаясь принести Барсов на своих плечах. Сколько дней вам надо, Лис, чтоб увести с Келмени жен и детей?
  - Они уже в пути, - отозвался рыжий Оярлик Скантир. - Через два дня пожалуют. То-то Боргвы удивятся! - сверкнул он глазами.
  - Когда всех укроем, руки себе освободим, - говорит Крийстен Брандив, самый старший из янгаров и янгров. - Легче в бой идти будет. Тогда Асгамиры о многом пожалеют.
  - Они не захотели мира, - Эрлиг все еще сжимал в кулаке отцовский кармак, - что ж, мы принесем им войну. Отныне война будет нашим трудом, нашим отдыхом, нашим хлебом. Для нас время драк и карающих набегов прошло, теперь мы будем при оружии и днем, и ночью, и когда бы враг ни напал - мы будем готовы встретить его. Грядет час большой последней битвы.
  - Вот это мне по душе! - воскликнул Оярлик Скантир. - Теперь проклятые Куницы переберутся жить на деревья!
  - А там их есть кому достать, - усмехнулся Эйрик Редмир.
  - Орлы и Соколы станут нашими глазами, - говорит Эрлиг, - чтоб в каждом стане, в каждом городище знали обо всех передвижениях врага.
  - Дело говоришь, Тур, - кивнул Ян. - У противника крыльев нет, и этим надо воспользоваться.
  Эриль Харгейд в разговор не мешался, сидел неподвижно чуть в сторонке, и едва заметное сияние исходило от него. Орлы да Туры хоть и побаивались его, но уже попривыкли, а вот Оярлику, Яну да Эйрику было точно не по себе, хоть виду и не подавали. А Ингерд вообще сидел молча и думал вроде бы о своем, ровно никого вокруг и не было. Янгары решали, где удобнее городища ставить, прикидывали, сколько людей туда отрядить, где дозоры пойдут, а где - обозы, обо всем толковали, а Ингерд хоть бы слово молвил.
  А уже ближе к рассвету, когда устали языки и поутихли споры, он возьми да и скажи:
  - Чтоб войну вести, врага знать надо. Каждый из вас о многом догадывается, но одних догадок мало. Эриль Харгейд, обрати догадки в истину.
  Ян Серебряк побледнел. Крийстен Брандив и Эрлиг Стиэри переглянулись. Оярлик Скантир, полулежавший на земле, сел. Эйрик Редмир, ворошивший палкой давно остывшие угли, замер. А эриль Харгейд вначале нахмурился, а потом рассмеялся. И все вздрогнули, потому что до этого никто и никогда не слышал его смеха.
  - Хорошо, маэр. Будь по-твоему.
  Посох в землю упер и вещает так:
  - Смелые вы бойцы, горячие, даже безоружные в битву идти не страшитесь. Но есть у вас другой страх. Не хмурься, Рыжий Лис, спорить не будешь, что Зачарованного Леса боишься?
  - Не буду, - буркнул Оярлик Скантир и отодвинулся подальше.
  - И правильно. Не знавши броду, в воду не суйся. А то иные сунулись, чуть голову там не оставили.
  Ян Серебряк на всякий случай тоже отодвинулся.
  - Там оружие не поможет. Другие силы правят там.
  - Колдовские что ль? - спрашивает Эйрик Редмир, с опаской поглядывая, как искрятся белые волосы эриля.
  - Ну а какие ж еще? - невозмутимо отвечает эриль. - Колдунам воевать воспрещается, другие у них заботы и помыслы, да вот один из них все запреты понарушал и вознамерился вас с ваших земель-то и выжить, один от Моря до Моря жить хочет. И колдун, замечу я, весьма и весьма силен.
  - Слухами земля полнится, - мрачно проговорил Оярлик Скантир. - Да только слухами сыт не будешь.
  - Вот тебе не слухи, - говорит эриль Харгейд, - тот колдун наукой такой владеет: всех людей меж собой потравить и обождать, пока они друг друга порешат.
  - Так это он... это его... эти... - Эйрик от бешенства даже слова вымолвить не смог.
  - Пришлые люди, - угрюмо докончил Оярлик Рыжий Лис.
  - Их зовут эгнарами - Одержимыми, - невозмутимо добавил эриль Харгейд.
  - И это он... - Эрлиг Стиэри запнулся, - это он отца моего погубил?..
  - Его могущество велико, - ответил эриль. - Да, Тур, это он.
  - И Асгамиров он наущает, - сквозь стиснутые зубы раздельно произнес Эрлиг. - Как же нам стоять против него?
  - Вижу, как глаза у тебя загорелись, но не ты биться с ним будешь. За тобой, как прежде за отцом твоим, - народ, который тебе Клятву принес и который защищать надо.
  - Зато за мной никого нет, - говорит Ингерд. - Я этого колдуна воевать пойду. Покуда он жив, мира не будет в наших землях. Не держи обиды, Ян, - он положил руку на плечо Соколу, - это моя дорога. Там, где этот колдун, там сердце Рунара, а мне его сердце остановить надо.
  Ян всмотрелся в лицо Волка и сказал:
  - И ты не держи обиды, Ветер, что с тобой пойти не смогу. Я - Высокий Янгар, за мной Соколы. Не бросить мне их.
  - Зато я могу, - вскочил Эйрик Редмир, - я не янгар, но земля эта - моя, и я не хочу, чтоб какой-то колдун, пусть он хоть ведуна сильнее, в моем доме хозяином стал.
  - Я тоже пойду, - коротко сказал Оярлик Скантир, и больше ничего не добавил.
  Эриль Харгейд покачал головой и воздел глаза к небу. В землях, ему вверенных, творилось невесть что.
  
  
  Над Келменью полыхало зарево. Дерзкие, неуемные Боргвы опять пошли на земли Лис. Пока янгары и янгры совет держали, Куницы в атаку ринулись. Эрлиг Стиэри выслушал разведчиков и не мешкая собрал своих воинов - опасность была нешуточной, много Боргвов переправилось через Келмень и могли в обход Лис добраться до хлебных полей, что в Орлиных землях. Оярлик Скантир, Эйрик Редмир и Крийстен Брандив поспешили домой.
  Прислонясь плечом к столбу, Ингерд стоял в тени навеса и наблюдал, как садятся без суеты в седла Туры, как прилаживают за спиной луки и колчаны, полные тяжелых стрел, таких, что двух человек зараз сшибают. В рваном свете факелов он видел молодого Эрлига, привычно и скоро надевающего кольчугу. Повинуясь его зычному голосу, всадники построились по два стремя к стремени, и кони рысью понесли их в распахнутые дубовые ворота, вслед за гнедым янгара, что впервые вел их в бой один, без отца. Мелькнул мимо Ингерда озаренный светом хищный профиль молодого Эрлига, плеснулись стяги Туров, сверкнул огонь в лиловом зрачке коня, закусившего удила, пропел призывно боевой рог, и пятьдесят воинов в сверкающих кольчугах покинули стан. Дубовые ворота захлопнулись. Осела пыль. Занимался рассвет еще одного кровавого дня.
  Ингерд убрал под кармак выбившуюся седую прядь и вышел из-под навеса. За ним, как тени, последовали два черных волка, а на песке, сколько бы волков ни прошло, всегда оставался след только одного.
  Ингерд шел к дому, в котором никогда прежде не был, к которому не знал дороги, но который нашел бы из множества других, как нашел бы свое логово - это был дом Исмела Стиэри, дом Кьяры.
  Он поднялся на высокое крыльцо, и ему в грудь уперлись четыре копья - покои дочери янгара Исмела после смерти отца охраняла стража. Ингерд взялся за меч, волки тихо и грозно зарычали, но из-за дверей послышалось:
  - Этому человеку дозволено войти.
  Копья распрямились. Ингерд вошел.
  В горнице горела лучина, и света от нее было немного. На лавке у окна сидела Кьяра, она поднялась ему навстречу - вся закутанная в черное, и глаза ее были черны, как лесной омут. Ингерд заглянул в них и глядел долго-долго, пока они снова не стали цвета спелой вишни.
  - Ты даешь мне жизнь или отнимаешь ее? - спросила Кьяра.
  - Я ухожу, - ответил Ингерд.
  - Значит, отнимаешь.
  Кьяра отвернулась. Покрывало прошелестело по полу. Ингерд подошел к ней, положил руки на плечи. Она вздрогнула, как от удара. Тогда он заставил ее повернуться и посмотреть ему в лицо. И ее глаза вдруг вспыхнули гневом, она неожиданно толкнула его в грудь, да так сильно, что Ингерд опрокинулся на спину. Неуловимым движением ее рука скользнула под покрывало, и в следующий миг в пол возле плеча Ингерда вонзился, задрожав, кинжал.
  - Уж не считаешь ли ты меня слабой? - зло прищурилась Кьяра.
  Приподнявшись на локтях, Ингерд посмотрел сперва на кинжал, потом на нее.
  - Я не считаю тебя слабой. Я знаю, насколько ты сильна. Я помню, как ты забрала все мои силы в Имарь-день. Но я не возьму тебя с собой.
  - Но почему?! - яростно спросила она. - Этот колдун убил моего отца! Почему я не могу отомстить?!
  Ингерд поднялся на ноги, он тоже разозлился.
  - Да потому! - не менее яростно ответил он. - Я хочу, чтоб ты в живых осталась! Если мы оба погибнем, род Черного Волка прервется! Нельзя этого допустить.
  Кьяра закрыла лицо руками и отвернулась.
  - Я отвезу тебя в Соколиное становище, к Яну...
  - Нет.
  - Ян хороший воин, он сумеет защитить тебя...
  - Нет.
  - ... к тому же его укрывище - тайное, тебя никто не сможет найти...
  - Нет!
  - Да прекрати же спорить! - закричал Ингерд. - Я все равно не позволю тебе ехать!..
  - Да как ты...
  Кьяра вскочила, черное покрывало упало на плечи, глаза ее метали молнии.
  - Да вы никак драться собираетесь? - так это спокойно от дверей прозвучало.
  Эриль Харгейд вошел и остановился на пороге, руки на посох положив. В горнице сразу светлее стало.
  - Уже подрались, - буркнула Кьяра, подобрала кинжал и водворила на законное место на поясе.
  Ингерд рассмеялся. Любо ему было с такой волчицей нос к носу бежать! Да только не сейчас.
  - Ты Яна не видал, мудрый эриль? - спрашивает Ингерд. - Хочу просить его, чтоб Кьяру в своем становище укрыл.
  Эриль Харгейд ответил не сразу. На одного глядел, на другого, думал о чем-то, потом говорит:
  - С час назад Ян в становище отбыл. Еще нагоните.
  - На крыльях иль верховой?
  - Верховой.
  - Добро.
  Ингерд по полу перекатился и в отворенное окно волком выпрыгнул, только полоса белая мелькнула. Кьяра шагнула было за ним, но остановилась, на эриля обернулась.
  - Иди, Кьяра Стиэри, последняя из рода Черных Волков, - тихо молвил ей эриль. - Он - маэр, и тяжела твоя доля, но не было на свете женщины счастливее тебя и никогда не будет.
  Черное покрывало скользнуло на пол, и волчица бесшумной тенью махнула в окно и пропала в предрассветном тумане.
  Эриль Харгейд еще долго стоял в дверях, положив подбородок на посох, и глядел, как догорает лучина. Белые искры в его волосах вспыхивали и гасли, слабый ветерок шевелил полы темно-зеленого плаща. Потом он вздохнул, что-то пробормотал себе под нос и привычным движением начертил перед собой Руну. Лучина зашипела и погасла.
  
  Шальная радость билась в сердце Ингерда, он дышал предрассветным ветром, и ветер пьянил его молодым вином, он чувствовал каждую мышцу своего звериного тела, легко перемахивая через пни и канавы, с размаху врезаясь в студеную синь ручья. Он жадно пил волю и не мог напиться, вспоминая ее вкус и удивляясь, как он мог забыть его...
  Он бежал, не сбавляя скорости и кося взглядом в сторону: в одном прыжке от него бежала волчица, его подруга, бежала красиво и мощно, разделяя с ним радость неудержимой погони. Они подначивали друг друга, играли, подрезая друг друга в прыжке, и волчица не уступала волку ни в азарте, ни в выносливости. А за ними, не отставая, мчались два молодых волка: ни дать ни взять - стая.
  Ингерд шел по следу Яна и к вечеру нагнал-таки его.
  Конь Яна выдохся совсем, и он попридержал его, чтоб не пал, и потому ехал медленно, похлопывал его по холке, успокаивал да по сторонам поглядывать не забывал. Вдруг видит - в стороне, за деревьями тень мелькнула, и сразу - впереди, Ян в стременах-то привстал, а тут волк черный - прямо коню под морду прыгнул. Конь заржал, на дыбы поднялся, и Ян с седла на землю и рухнул. В глазах померкло, больно спиной-то ударился, а потом слышит - смех. А как в глазах прояснилось, глядит, Ингерд стоит над ним и хохочет. Ян выругался сквозь зубы, сплюнул песок и на ноги поднялся. А когда поднялся, смотрит, его коня под уздцы девица держит. Сама - как лоза стройная, прекрасная, как закат, что над лесом горит, а рука сильная, конь-то голову вскидывает, не любо ему, что два волка близко в траве лежат, а она держит его и смиряет.
  - Ты чего хохочешь, быстролапый? - сердится Ян на Ингерда. - А если б я шею сломал?
  - Сломал бы - плакал, - отвечает Ингерд. - Не злись, светлокудрый, я за тобой целый день гнался, все лапы сбил.
  - Зачем гнался-то? - все еще сердится Ян.
  - Просить тебя хочу.
  - О чем же?
  - Знаю я, что племя ты свое укрыл хорошо. Не хмурься, дорогу не спрашиваю.
  Ингерд отвел Яна в сторону, чтоб Кьяра не слышала.
  - Я к Белому Морю иду, ты ведаешь об этом, - говорит Ингерд. - Спрячь у себя девицу эту, чтоб не добрались до нее лихие люди.
  Ян поглядел на Кьяру, потом на Ингерда. И все понял.
  - Что будет с нею, если не вернешься?
  - Ты позаботишься о ней.
  - Я?!
  - Ты. Забери ее, Ян, и чтоб ни одна собака не пронюхала, что она у тебя. Понял? Ни одна!
  - Да понял я, понял.
  Ян еще раз поглядел на Кьяру, потом говорит:
  - Пошли, тут уже недалеко. Хоть до воды проводишь.
  Ян Серебряк сообразил свое племя на островке заросшем посреди озера Остынь укрыть. К одному его берегу Лес Ведунов стеной подступал, оттого мало кто в его окрестностях хаживал. А Ян-то уже в Лесу том бывал и властью своей людей сюда и привел, никто не посмел ослушаться, хоть и боялись.
  Большое то озеро было - врагу его переплыть тяжко, а остров - маленький, оборонять его сподручно, да и берега того острова - не песок желтый, где полого - там камни большие да острые, а так все скалы крутые, высокие, без крыльев не взлетишь. Долго тут Ян племя держать не собирался, еды не хватит, хоть и привезли с собой Соколы зерна много да солонины, хоть кишело Остынь-озеро рыбой, а все ж большое племя прокормить - не шутка. Потому Ян сильно надеялся, что скоро война закончится и вернутся они снова в свои земли.
  Совсем темнота пала, когда подошли они к воде. Издалека еще чуткие ноздри Ингерда уловили запах рыбы и водорослей. Ян свистнул тихонько, чтобы дозорные, не разобравшись, стрелами не изрешетили, и ни одна ветка не шелохнулась. Но Ингерд знал, что они здесь, знал, что луки натянуты и Соколиные глаза проводят каждое их движение. Волки тихо зарычали, но Кьяра, бросая быстрые взгляды по сторонам, - она тоже чувствовала опасность, - успокоила их.
  Ян к дереву наклонился, у корней пошарил - тонкую цепь нашел. Потянул за нее и из камышей лодочку вытянул, в ней два весла лежали. Прислушался Ян - тихо вокруг, значит, никого с собой к укрывищу не привел. К Ингерду повернулся:
  - Ну вот, Ветер, там мой стан. В гости не зову, знаю, что спешишь. Или завернешь?
  - Нет, - отвечает Ингерд. - Не сегодня бывать мне у тебя в гостях, быстрокрылый. Пора мне.
  - Ну, бывай, - Ян хлопнул его по плечу. - Удача с тобой, Волк.
  Ингерд взглянул на Кьяру, недолго в очи ей смотрел, потом волков тихо кликнул, пошептал им что-то и исчез в чаще, будто и не было его.
  Кьяра несколько мгновений стояла, застывшая, потом села в лодку, низко надвинула на лицо капюшон и так замерла. Волки сели рядом, один с ней, другой - с Яном. Ян понял, что Ингерд оставил зверей присматривать за ними, и про себя рассмеялся. А потом загрустил.
  
  
  Теперь Ингерд был один. Он не хотел вести на гибель свою стаю. Его верные волки остались с Кьярой, и между ним и беспощадными бёрквами теперь была только клятва. Имя ей - хаттмар. Гибельный Белый Огонь. Рунар.
  Ингерд больше не хотел быть человеком, он хотел быть зверем, так ему было проще. Он не знал, где искать Рунара, но знал, где найдет колдуна, что похитил душу Вепря, а Ингерду была нужна эта душа. А потому он рысью пошел вдоль берега Остынь-озера, забирая к востоку. К Белому Морю хотел выйти, там из студеных пенных волн островок скалистый высился, и не гнездились на нем чайки, и не приплывали туда котики на стойбище, и не ловили родичи Ингерда рыбу в тех водах, потому что не было там рыбы, ибо все живое боялось того места и не приближалось к нему по воле своей.
  Не думал Волк, что его беда, его горе, за которое кровью заплачено, приведут на безымянный островок неприметный. Не зря отец ему говорил: "Заработал занозу - вытащи, не то потом без руки останешься". Вот и вышло, что много людей про то место плохое слыхивали, да все отмахивались, а теперь не отмахнешься - беда перед тобой в полный рост стоит...
  Красивым было озеро, и вода в нем была студеной из-за ключей холодных, потому и звалось озеро Остынью. Северные его берега - все сплошь скалы крутые, молодыми лесами поросшие, в той стене скалистой река упрямая брешь пробила, уж больно хотелось ей к Морю Теплому попасть, и вода в той реке ледяной была, оттого река тоже звалась Остынью. И текла она аккурат по Зачарованному Лесу и падала, равно как и Келмень, в Теплое Море. А южные берега озера пологими были, росли по ним леса березовые да ольховые, попадались дубы, стародавние времена видавшие, да рябина беспечная к самой воде клонилась, в прозрачные волны гляделась. А Янов островок до того мал оказался, что едва виднелся с северного берега. Обогнул Ингерд озеро за день и в последний раз на островок тот обернулся.
  Завечерело. Поумерилась дневная жара, небо очистилось от марева и лучилось теперь ясной лазурью. Та лазурь в хрустальных водах озера отражалась, и озеро сделалось синим-синим, оттого еще ярче зелень по его берегам обозначилась. Листва шелестела устало, дождя просила, но и росе радовалась.
  Недолго Остынь-озеро драгоценным камнем красовалось, вскоре закурился над водой туман, дымкой подернулась зеркальная гладь, и скрылся скалистый островок из виду. Ингерд перекатился по земле, человеком встал и начертил в воздухе охранную Руну - пусть он не кхигд, но он вложил в нее всю свою силу, всю свою удачу, и пока он будет далеко, его волей Руна охранит остров от лиха. И опять волком пошел.
  Подкравшаяся ночь принесла с собой прохладу. Озеро осталось за спиной. Впереди, по левую руку, чернел огромный, безмолвно-неподвижный Лес Ведунов. По правую руку раскинулись поля - земли Туров. В лес Ингерд заходить не собирался, полями двинулся, по самой кромке. Путь ему дальний отмерить предстояло, через владения Туров во владения Медведей и дальше - в свои земли, к Морю.
  Сперва Волк с места резво взял, ветер с озера прилетел, холодом повеял, хорошо бежалось, легко. Хорошо, да недолго. Очень скоро в его мысли пробрался Лес Ведунов. Сперва так только, царапнул слегка, вздрогнул Ингерд, но скорости не сбавил, поле перед ним ровное раскинулось - что твой стол, трава по нему мягкая, росная, и захочешь лапы сбить - не собьешь. Спору нет, легко лапы несли.
  Лес молчал. Над ним поднялась круглая луна, и от деревьев пала тень. Ингерд не испугался - чего бояться-то? - но взял правее, где посветлей. Тихо и незаметно тень снова накрыла его, будто кто-то набросил невидимую сеть. Волк сбился с бега и начал оглядываться.
  Лес молчал, деревья не двигались. Ингерд понял, что не может думать ни о чем, кроме этого проклятого леса и перешел на шаг. Опять взяв правее, он выбрался из густой темноты под лунный свет, сделал несколько шагов и остановился, вперив в непроницаемую стену деревьев мрачный взгляд.
  Неуловимо тень снова накрыла его.
  Она накрыла собой почти все поле, точно деревья вышиной до самого неба были. Ингерд понял: если он сейчас откроет свой разум, в него ворвется страх и разнесет в клочья, потому решил звериное обличье пока сбросить.
  С озера вновь подул холодный ветер. Ингерд поежился, озираясь по сторонам. Больше всего на свете ему хотелось бежать отсюда, бежать далеко, пока зловещий лес не скроется из виду. Не поворачиваясь к нему спиной, он сделал несколько шагов назад, потом стиснул кулаки и заставил себя остановиться. Длинная тень от деревьев незаметно приблизилась.
  - Ну нет, - пробормотал Ингерд. - Не будет по-твоему. Ошейник на меня не наденешь. Я сам к тебе приду.
  И он решительно зашагал к лесу, разрывая густую темноту. Он сам от себя такого не ожидал и даже обернулся посмотреть, не остался ли Ингерд Ветер стоять там, за спиной?..
  Он помнил, какой ужас пережил, когда вместе с Яном по этому лесу вслед за эрилем шел. Помнил, как страх проник под кожу и тело начало деревенеть, обращаться не то в дуб, не то в ясень, и страх тогда стал ужасом.
  А тут Ингерд услыхал стук и остановился. Перевел дыхание, прислушался. Стучало его сердце, но был еще стук - громче и суше, - словно камень стучал о камень. Ингерд вгляделся в темноту, но не увидел ничего, кроме темноты. Тогда он вытащил из ножен меч. И если бы обернулся, то заметил бы, что тень от леса укорачивается, за ним по пятам следует, и свет от луны ярче делается.
  У самой кромки леса камень разглядел - высокий, плоский, стоймя поставленный. У подножия черная фигура шевелилась. Остановившись на почтительном расстоянии, Ингерд заметил мелькавшие молоток и резец, - человек (или кто там был на самом деле) выдалбливал на камне какие-то знаки.
  Ингерд стоял, не шелохнувшись, и гадал: почуяли его присутствие или нет. Долго так стоял, пока стук не прекратился. А как стук замолк, черная фигура выпрямилась - один сплошной балахон - посох из травы подняла и в лес подалась. Тогда Ингерд додумался, что ведун это был, и только теперь оцепенение отпустило Волка. И давай с себя одежду скидывать да наизнанку выворачивать, в рукавах да штанинах путается и сам себе радуется, что о примете охранной вспомнил. Куртку шиворот-навыворот застегнул и вздохнул облегченно. И замер вдруг, пот со лба утирая.
  Камень-то, на котором черный ведун знаки какие-то оставлял, тихо светился весь, и светились знаки еле-еле, как редкий цветок амалим в ночи светится. И понял Ингерд, что это кайдаб - одна из Каменных Книг Древнего Леса, ему бабка про такое говаривала. Любопытство пересилило страх, подстегнуло, точно крапивой, и Ингерд подкрался к камню, на корточки присел, разглядывает.
  По камню сверху донизу Руны серебрились, Ингерд грамоте-то обучен был, простые Руны читать умел. Но тут несуразица какая-то получалась, несколько раз он от начала до конца все прочел, но так ничего и не понял.
  А тут луна скрылась, Руны недолго тлели и погасли. Совсем темно стало. Ингерд постоял немного, лес послушал, ничего не услышал и зверем дальше побежал, незаметно к полям забирая, от деревьев подальше. Озеро Остынь осталось далеко.
  Бежал всю ночь, устал сильно. Лес Ведунов на самом горизонте зеленой каймой вытянулся, и сюда его тень добраться уже не могла. Волк жадно напился воды из встретившегося ручья, затравил зайца и залег, сытый, в густом ольшанике отдохнуть.
  Долго ли, коротко ли, день за середину перевалил, поднялся Волк. Чует - жара к земле собирается, дышится тяжело, гроза, стало быть, близко. В воздухе марево белое дрожит, небо чистое, только далеко облачко маленькое виднеется, да не гляди, что маленькое, скоро из него туча огромная вырастет и небо-то и закроет.
  Пошел Волк рысью, силы экономил, не то в такую жару запросто перегореть можно. Кругом поля, на них островки кустов малые да редкие - не спрячешься. А гроза все собиралась, облачко росло и темнело, и далеко-далеко глухие, грозные раскаты грома слышались.
  Увидел Ингерд холмы впереди и ходу прибавил, надеялся там заветерье найти да бурю переждать. Холмы чередой длинной выстроились - какие пологие, какие островерхие, травой да кустиками молодых берез поросшие. У подножья холмов камни в беспорядке валялись замшелые, видно, давно их никто не трогал. Поглядел Ингерд на те камни, уж больно они обломки постройки какой-то напоминали, что на верхушке стояла, а ее вниз-то и сбросили. И тут пала темень, и над головой загрохотало.
  Небо стало иссиня-черным с золотым подсветом, запахло пыльной травой. Налетел резкий ветер, взъерошил шерсть на загривке, к лапам упала упала первая капля дождя. Резко вспыхнула молния, следом ударил гром, Ингерд огляделся в поисках укрытия. И увидел Рунара.
  
  
  Сперва он решил, что ему почудилось, и пристально вгляделся в предгрозовые сумерки. На уступе в боковине холма стоял человек. Ветер неистово рвал с него плащ, под которым виднелась кольчуга, и тяжелый обнаженный меч разрезал собой ветер. Это был Рунар - с непокрытой головой, без кармака, грива волос скрыла лицо, но глаза горели такой одержимостью, что Ингерд не усомнился: это Рунар. Его враг сам пришел к нему! Шальная ярость заглушила голос рассудка, Волк перекатился через себя и с земли человеком поднялся, ладонь уже за рукоять меча схватилась, как вдруг прочная сеть пала на него, скрутила, затянулась, повалила в траву. Хлынул дождь.
  Ингерд ударился плечом о камень и зарычал, но не от боли, а от бессилия, ибо в ловушку попался. Рунар не один пожаловал, с ним много воинов в засаде сидели, и все - Асгамиры, все рослые и могучие, на дело Вепрь с собой только Вепрей взял, своих бойцов - преданных, проверенных, никаких тут тебе осторожных Выдр и трусливых Мышей.
  Ингерда рывком поставили на ноги. Дождь тяжелыми струями бил его по спине, и при свете молний он успел насчитать вместе с Рунаром двенадцать человек. Держали его крепко. Рунар подошел.
  - Ну что, Волк, - усмехается, а дождь по лицу струями бежит, - каково в капкане быть? Каково самому в добычу обратиться?
  - Тебе виднее, Вепрь, - ответил Ингерд, медленно рукой к кинжалу пробираясь. - Ты-то уже давно добыча. Тебя добыли и разделали, и твое мясо гниет на костях. Воняет.
  Сказал, а сам видит, у камней замшелых, в беспорядке разбросанных, чернеется что-то, ровно давешний ведун тенью к камню припал и не шевелится. Да только чуял Ингерд, что никакой это не ведун, а кто-то тринадцатый, кто с Рунаром вместе пришел.
  - Обещал я тебе могилу глубокую, - снова усмехнулся Рунар, Волку в глаза глядя, - будет тебе могила. Но прежде знай: Волчицу твою я найду, из-под земли достану - не дергайся, убивать ее не стану. Я заставлю ее забыть, что она была Волчицей. Слышал, Ветер? И она забудет.
  Белая молния озарила на миг их лица, перекошенные от бешенства - лица смертельных врагов. От грохота небес заложило уши. Когда грохот утих, Ингерд тихо и четко произнес:
  - Запомни, Вепрь, и остерегись: за каждую ее слезу я возьму каплю твоей крови.
  А пока говорил, рука наконец-то нащупала кинжал и потащила из ножен, сам порезался, но и сеть резать начал, замирая при каждой вспышке молнии. А как почуял близкую свободу, так и вспорол сеть снизу одним движением. Его повалили на землю, завязалась драка, и тут вместе с громом и молнией голос - будто с неба да из-под земли одновременно слова бросает:
  - Эль наи кархат, маэр! Кархат наи, мара им!..
  А голосу этому рог боевой поперек поет - неумолимо и грозно, и силы Ингерда удвоились, ибо часто рог тот звучал, когда Барсы Соколам на подмогу шли! То Эйрик Редмир и с ним Оярлик Скантир подоспели, из беды Волка выручили. Подоспели, да не одни: у камней замшелых знакомая белая фигура высится, эриль Харгейд пожаловал - мокрый весь, страшный, по волосам огненные змеи шевелятся, на посох воздетый перебегают да на острие искрами трещат и шипят. Оярлик и Эйрик аж попятились, а Ингерд сообразил, что эриль Харгейд с тем, тринадцатым, схватился, и слова непонятные ему говорил, и земля у него под ногами неспроста дымится, когда кругом дождь хлещет. Вепри бежали.
  Поднялся Ингерд, кинжал в ножны вернул, кровь с разбитого лица утирает, а эриль Харгейд посох свой на него навел и спрашивает сердито:
  - Я тебе лесом велел идти, почему ослушался?
  Ингерд на посох уставился, тот все еще шипел да искрами вспыхивал. Сколько память ни напрягал, не мог вспомнить, когда это эриль ему такой наказ давал.
  - Почему лесом не пошел? - еще больше серчает эриль и посохом ему в грудь тычет.
  Оярлик и Эйрик переглянулись и тихо так, незаметно отступать начали. Они были готовы сражаться против любого врага, но только не против эриля Харгейда.
  - Ингерд, ответь же ему что-нибудь, - не сводя глаз с убийственного посоха, процедил сквозь зубы рыжий Оярлик.
  - Ты кайдаб прочел или нет?! - эриль Харгейд как хватит посохом по камню, а гром-то над головой как грохнет! Эйрик споткнулся и упал, он уверился, что эриль повелевает грозой. Оярлик помог ему подняться, а Ингерд говорит:
  - Прочел я кайдаб. Не понял ничего.
  Дождь поутих, в изморось превратился, ветер взялся ее трепать, гонять из стороны в сторону. Эриль Харгейд с тяжелым вздохом оперся на посох и поглядел на Ингерда так, будто понять пытался, какие такие мысли бродят у него голове и есть ли среди них умные. Ингерду это не понравилось, глаза засветились гневом, но эриль Харгейд уже отвернулся и присел на камень. Злосчастный посох из рук не выпускал. Эйрик и Оярлик подошли к Ингерду и встали рядом.
  Долго так эриль сидел, не шевелясь, Волосы, от дождя потемневшие, искрить перестали, и посох больше не шипел. Плечи его сгорбились, и, хотя на лице эриля не было ни единой морщинки, Ингерду вдруг подумалось, что ему много, очень много лет, столько же, сколько этим холмам, сколько небу над ними.
  Дождевая кисея поредела, истончилась, потом пропала совсем. За Соль-озером засияло солнце. Эриль Харгейд резво поднялся на ноги.
  - За мной ступайте, - бросил он им и зашагал размашисто в сторону леса.
  Волк, Лис и Барс постояли в нерешительности, потом все же следом пошли. Не хотелось им в Лес Ведунов соваться, ох как не хотелось, но ослушаться эриля могущественного было для них смерти подобно. Ингерд-то не в первый раз под сень древних дубрав ступал, а вот Эйрик и Оярлик боялись не в пример больше его.
  Вот кромка деревьев все ближе, все сумрачней, эриль Харгейд идет впереди шагом размашистым, зеленый плащ поверх серого балахона за спиной развевается, да волосы длинные - вторым плащом, - ровно крылья. Вот обернулся на них у вяза раскидистого, ветки руками раздвинул и в лес, как в дом, вошел.
  - Слушай, Ветер, нам обязательно туда? - спросил Эйрик сдавленным голосом.
  Ингерд хмуро взглянул на него. Он сам туда не хотел - крюк такой давать.
  - Ты не мне, ты эрилю скажи, - кивнул вперед.
  - Чтоб меня!.. - споткнулся Эйрик и Оярлику говорит:
  - Ну, коли у тебя еще храбрость осталась, сейчас самое время вспомнить, где она лежит.
  Оярлик Скантир что-то буркнул угрюмо и за Ингердом переступил границу Леса Ведунов. Эйрик Редмир последний раз на солнце обернулся, вздохнул и тихо, крадучись как кошка, юркнул в древесное царство.
  Там было сыро и немного душно. Подлеска почти и не росло, зато папоротник завивался так густо, что временами сквозь него было не прорваться. За долгие годы в лесу столько поднялось и пожухло травы, что теперь она ковром пружинила под сапогами. В этой траве птицы вили гнезда и часто вспархивали из-под ноги, ошалело щебеча - не привыкли к людям. Эйрик и Оярлик каждый раз вздрагивали.
  Ингерд был в напряжении, все ждал, когда же накатит страх, какой они с Яном в прошлый раз испытали. Ждал, а страха отчего-то все не было. Он покосился на Лиса и Барса - те по сторонам испуганно глазели, но страх по земле их не катал. Потом Ингерд сообразил, в чем дело. Они с Яном в самом сердце леса были, туда всем дорога заказана, а страх там вроде бы как за стража, что границы охраняет.
  Потом деревья полянами да пролесками перемежаться стали, а на них - малые и большие камни попадаться начали, те самые кайдабы. Трава на полянах высокая росла, но около камней ее обкашивали, бурелом вокруг расчищали, - заботились ведуны о своих Книгах. Правда, эриль Харгейд ни у одной не остановился, и Оярлик с Эйриком так и решили, что это простые камни.
  Ингерд злился. Ему чудилось, что эриль вглубь леса их ведет, а ему надо было только краем пройти, чтоб дорогу спрямить, а теперь - выбирайся отсюда, только время без толку уйдет.
  А эрилю Харгейду все нипочем, шагает себе, не оглянется ни разу, и ни трава, ни ветки его за одежду не цепляют, и кучи хвороста гнилого пути не преграждают, и древесные корни под ногу из-под земли не выпирают. А вот Ингерду, Эйрику и Оярлику всего с лихвой хватило, они и про страх думать забыли, глаза, ноги и руки уберегая. И шли-то вроде бесцельно, но Ингерд помнил, что в прошлый раз они тоже шли неизвестно куда, а забрели в такое место... Он вспомнил об этом и наконец-то почувствовал страх, хоть и отголосок прежнего, а все ж передернулся.
  Шли они так, шли, пока не завечерело, устали уже Волк, Лис да Барс, а эриль Харгейд знай себе лесные тропы неутомимо меряет, назад не оборачивается. Ночь все ближе подкрадывалась, средь густых крон звезды замигали, а они все шли, борясь с ветровалами да в темноте на коряги натыкаясь, и слова молвить боялись. Взмокли все, Эйрик с Оярликом одежду поизорвали, хорошо, что эриль в темноте светиться начал, так они не отстали и не заплутали.
  К середине ночи они уже ковыляли, спотыкаясь, а к утру и вовсе еле тащились. И когда уже рухнуть готовы были, не чуя ни рук, ни ног, эриль Харгейд вдруг поворачивается к ним и молвит:
  - Пришли уже.
  Эйрик Редмир где стоял, там и лег, Оярлик Скантир со стоном упал неподалеку. Ингерд, смаргивая пот, огляделся.
  На полянке они небольшой были, кругом нее клены да липы стоят, под их ветками шалаш притаился, в предрассветных сумерках Ингерд не сразу его разглядел. Посередине полянки кострище чернелось, и было оно еще теплым - слабый дымок над ним курился. Под небольшим навесом травы всякие сушились да береста лежала свежая, большими кусками снятая. Пока Ингерд осматривался, эриль Харгейд в шалаш заглянул и надолго там задержался. Посох снаружи оставил, к стволу липы прислонив.
  Ингерд сел на землю, вытянув гудящие ноги, подумал и снял сапоги, давая отдых ступням.
  - Куда это мы попали? - едва слышно простонал Оярлик, со спины на живот переворачиваясь. Глаза у него слипались.
  - Спи, - так же тихо сказал ему Ингерд. - Я покараулю.
  Оярлик кивнул и уснул сразу. Эйрик Редмир ничего не сказал, он еще до этого в сон провалился.
  Ингерд сидел, дух переводил и гадал, зачем эриль Харгейд его опять в свои владения затащил. Ничего путевого не придумал, а тут и рассвет не задержался, и эриль Харгейд из шалаша, значит, выходит. Да не один.
  Ингерд весь напружинился при виде незнакомца, но скоро расслабился: незнакомец тот юнцом безусым оказался. Ростом высок - с эриля Харгейда, пожалуй, но при этом худющий, как вяленый лещ, и оттого казался нескладным. Одет он был в холщовые штаны и длинную рубаху, и, видно, одежда такая не по вкусу ему пришлась, - он путался в длинных рукавах, постоянно поддергивал штаны и норовил ворот пошире сделать. И еще он был босой и лохматый.
  Эриль Харгейд подвел его к Ингерду. Ингерд поднялся на ноги и увидел перед собой прищуренные, подслеповатые серые глаза, в которых таились непонятный страх и невольное любопытство.
  Ингерд оглядел парня с головы до ног, начиная с всклокоченных длинных волос и заканчивая босыми пятками. И уставился на эриля Харгейда.
  - Кто это еще? - спрашивает у него подозрительно.
  - Его Травником зовут, - эриль сложил руки на груди и принял строгий вид.
  - Травник? - Ингерд еще раз оглядел парня, тот пытался поднять рукава рубахи, но они все равно падали. - Зачем ты его привел? А?
  - Он с тобой пойдет. Проводником.
  - Кем?!
  Ингерд моментально вскипел - не хватало ему помехи в дороге! Но эриль Харгейд, не повышая голоса, повторил:
  - Он пойдет с тобой.
  Ингерд уловил в его голосе явственную угрозу и отступил. Ссориться с эрилем было не с руки.
  - Но зачем?.. - тихо спрашивает он.
  - Надо, - коротко отрезал эриль и сказал Травнику несколько слов. Ингерд из них не понял ни одного.
  - Травник - мой ученик, - пояснил-таки эриль. - Он ведун. Но другим, - он кивнул на спящих Оярлика Скантира и Эйрика Редмира, - этого знать пока не надобно. И зови его Травник, будь добр.
  Ослушаться Ингерд не мог. Он наблюдал, как парнишка увязывает котомку, прилаживает ее за плечами, по-прежнему пытаясь сладить с длинными рукавами. Потом он взял под навесом посох, поднял лицо к светлеющему небу и что-то пробормотал. Может, заклинание какое, может, попрощался. Ингерд недовольно смотрел на него. Похоже, парень так и собирался идти босиком.
  - Ну, ступайте, - эриль начертил в воздухе охранительную Руну. - Найра им, алья ма!
  Из-за верхушек деревьев золотым дождем брызнули солнечные лучи, тень стремительно отступила, и Ингерд очутился за пределами Леса Ведунов, в зеленых лугах земель Стиэри. Оярлик, Эйрик и Травник - вместе с ним.
  Эйрик Редмир, судорожно вздохнув, резко сел, точно ему дали под дых. Непонимающим взором он огляделся вокруг, потом встал. Держась за голову, точно с похмелья, рядом поднялся рыжий Оярлик.
  - Это я так долго спал? - спрашивает Эйрик. - Где это мы?
  - Пока сам не разберусь, - отвечает Ингерд, весь обратившись к своему чутью - больше не к чему, земель этих он не знал.
  - Нам туда надо, - парнишка вытянул худую руку в сторону лесистых холмов, еще подернутых дымкой ночного тумана.
  Оярлик с Эйриком уставились на него.
  - Кто это еще? - спрашивает Оярлик, как совсем недавно до него Ингерд.
  - Его звать Травник, - Ингерд поудобнее приладил меч за спиной. - Он нас поведет.
  - Куда?! - хором воскликнули Редмир и Скантир.
  - К Морю, - коротко бросил Ингерд. - Идемте, если вы все еще хотите идти.
  - Но взялся-то он откуда? - не унимался подозрительный Эйрик. - Не с неба же упал!
  - По дороге прибился. Пошли.
  И Ингерд зашагал вслед за долговязым Травником. Оярлик и Эйрик переглянулись. Весьма насторожил их этот дылда, босой да с посохом, они разом вспомнили пришлых людей, из-за которых распри кровавые случаются, и решили с этого Травника глаз не спускать. Волк, похоже, ему доверяет, но мало ли что...
  Так начал свой поход к Морю Ингерд Ветер. Он помнил о клятве своей, но теперь его клятва была лишь частью одной большой огдстамы, которую должна принести вся земля и каждый живущий на ней.
  Их было четверо - четыре сердца, четыре судьбы, и они еще не понимали, отчего они вместе и зачем, но шли общей дорогой плечом к плечу, ожидая в конце обрести истину - каждый свою и одну на всех.
  Разгорелся новый день, безветренный и жаркий, вчерашнего дождя будто и не случилось вовсе. Земля снова была сухой, только листья да травы, умытые, зеленели ярче.
  Шли без остановки до самого вечера, одежда промокла от пота, и мечи казались тяжелее обычного. Почти не разговаривали - в жару силы берегли, только Эйрик с Оярликом, что последними шли, иногда словом перебрасывались. Они все на долговязого Травника поглядывали, точно подвоха какого ждали. А тот шагал чуть-чуть впереди всех, рубаха его потемнела от пота, но усталости он не выказывал и только иногда спотыкался, попадая пяткой на колкий стебель. Он спотыкался, а Эйрик с Оярликом останавливались и брались за мечи.
  - Вот сейчас, - шептал Эйрик, - сейчас заговаривать начнет.
  Но долговязый отрок вытаскивал из пятки занозу и молча шел дальше. Ингерд смотрел неодобрительно на его босые ноги, но ничего не говорил, все еще считая, что парень задерживает их в пути. Впрочем, довольно скоро он в этом разубедился.
  Лишь два дня и две ночи выпали им спокойные, и сражаться приходилось только с усталостью. Хотя дни стояли жаркие, все ж по пути попадалось достаточно ручьев, чтоб утолить жажду, и дичи кругом водилось много, еды хватало. Ингерд был мрачен, его тревожило, что все с избытком хорошо и спокойно, ему казалось, что его дорога, его поход незаметно превратились в легкую прогулку. Он так не мог. Он не нуждался в попутчиках - добровольных, как Лис и Барс, или подневольных, как этот неуклюжий Травник. Он привык быть один, хотел в одиночку преодолеть этот путь. И понял, что ему надо уходить. Так решил он не сразу, прежде размыслил крепко: что подумают, коли бросит он их? Но от решения отказываться не стал и прикинул уйти этой же ночью, пока не попали они в земли, из которых Редмиру и Скантиру трудно возвратиться будет. Да и Травник юн и неопытен, поди, кроме своего леса ничего и не видывал. Нет, уходить надо и уходить сегодня.
  Солнце потихоньку за холмы садилось, жара спала, посвежело. Эйрик с Оярликом оживились, разговором зацепились, хотели Ингерда присоседить, но тот отказался. Приметили местечко, где отдохнуть - с подветренной стороны большого камня, словно из самой земли выросшего. Камень был еще теплым, за день солнце нагрело его, и теперь он остывать не торопился. Травник уселся на землю, привалившись к нему спиной, и вытянул в траву свои длиннющие ноги. Пятки у него прямо-таки горели. Эйрик расшнуровывал пояс, на котором ножны для меча и кинжала крепились, и вдруг замер.
  - Ты чего? - спрашивает Лис.
  А тот не отвечает и пальцем в сторону Ингерда тычет. Лис стремительно повернулся. А Волк стоит, весь напружинившись, в сумерки смотрит. Меч наполовину из ножен вытащил, седая прядь на лицо упала, а он ее не отводит.
  - Нас окружили, - тихо говорит он. - Чуете опасность?
  Оярлик вскинул голову. Солнечный луч сверкнул в рыжих волосах и погас. Лис почуял не просто опасность, он почуял самую настоящую беду и потащил из ножен клинок. Травник вскочил, наступив на собственную штанину, и схватился за посох, будто посохом сражаться собирался. Эйрик обнажил меч, перекинул его из руки в руку, подумал и добавил к нему кинжал. Запах опасности стал настолько густым, что стало невмоготу дышать, в ладонях зуд начался, скулы свело. Эйрик не выдержал, с пояса рог боевой сорвал, запрокинул голову и громко протрубил. Над полями и лесами грозное эхо пропело, и в эхо чеканной сталью вплелись слова:
  - Эгни наи вей, маэр! Эгни наи май!..
  Ингерд вскинулся, меч обеими руками сжимая, волосы по плечам и спине плеснулись, но не увидел того, кто это произнес, зато почувствовал, как вдруг перехватило горло, словно его стиснули холодные железные пальцы. Ингерд захрипел, перегнувшись пополам, навалился грудью на рукоять меча. Непонятные слова звучали в сумраке и крепкой вязью заклятий сжимали горло все сильнее. Ингерд упал на колени. Оярлик и Эйрик бросились к нему, загородили собой, но помочь ничем не могли.
  И тут случилось небывалое. С какими-то ужасными воплями вперед выскочил долговязый Травник, воздел кверху посох, принялся им размахивать и орал не переставая. Эйрик и Оярлик ошарашенно воззрились на него. От неожиданности они даже клинки опустили, но ненадолго: из сгущающейся темноты на них посыпались рослые могучие воины, у половины из них лица были закрыты ксарами, у остальных до черноты вымазаны сажей. Лис и Барс вступили с ними в неравную схватку, их-то было лишь двое.
  - Оярлик! Эйрик! - крикнул очнувшийся Ингерд. - Прикройте Травника!
  Скантир и Редмир отступили к камню, к которому прижался несуразный отрок, и прикрыли его собой, отражая удары со всех сторон. Ингерд встал впереди, но дело было плохо. Они сражались как звери, и двое уже лежали на земле, но врагов было несравнимо больше. Эйрик вскинул рог и еще раз протрубил, но надежды не осталось - дозоры Туров здесь ходили редко, неоткуда ждать помощи. И все же голос Эйрикова рога был услышан: с неба ему ответил орлиный клекот, и на землю, в гущу сражения, упала большая черная птица, и в бой вступил неистовый Аарел Брандив, Одинокий Охотник. Врагов было больше, но они бежали. Схватка закончилась так же внезапно, как и началась.
  Эйрик и Оярлик, тяжело дыша, опустили мечи и недоуменно переглянулись. Почему противник не дожал их? Что заставило его отступить? Ответа у них не было. Ингерд подошел к Аарелу Брандиву. Одинокий Охотник стоял над телами двух поверженных врагов и спокойно обтирал свой клинок ксаром одного из убитых.
  - Спасибо тебе, Орел, за помощь, - сказал ему Ингерд. - В добрый для нас час услыхал ты голос Барсова рога.
  Брандив кивнул.
  - В малолюдные края вы забрели, - говорит. - Ни Орлы, ни Медведи тут почти не ходят, а я, напротив, часто бываю. Потому и подоспел. Рог-то многие в далеких землях слышали, да все равно никто бы не успел.
  За спиной раздался смех. Орел и Волк обернулись. Это Эйрик и Оярлик вспомнили вдруг, как размахивал посохом Травник, и развеселились. Заодно и напряжение минувшего боя сбросили. А сам Травник, безнадежно путаясь в рукавах, что-то искал в своей котомке. Он поднял голову, и на мгновение Ингерд встретился с ним глазами. И понял: этот нескладный, худющий отрок спас его от смерти, что заклятьем послана была, за этим эриль Харгейд и отправил его с Ингердом.
  - Э, да это все те же Вепри! - воскликнул рыжий Оярлик, сняв ксар с мертвеца. - Не любят отступать Асгамиры!
  Ингерд-то сразу распознал в нападавших своих заклятых врагов, слишком часто в бою против них стоял, потому не слишком удивился.
  - Сделай, о чем попрошу, Орел, - тихо говорит он Брандиву, - уведи этих троих ближе к своим дозорам, пусть они живыми домой возвратятся.
  - А ты? - взглянул на него Аарел.
  - А я по следу Вепрей пойду. Один я их быстрее настигну.
  - В одиночку, даже если догонишь, со всеми не справишься, - покачал головой Аарел Брандив, и на его красивое гордое лицо набежала тень.
  - А мне и не надо со всеми. Мне Рунар нужен.
  Орел взглянул ему прямо в глаза.
  - По своим же следам обратно идешь, Волк, - говорит. - Холмы от тебя горы закрыли.
  Ингерд задумался.
  - За тобой не только Рунар охотится, - увещевает его Орел. - За тобой эриль Хёльмир охоту начал. На тебя уже дважды нападали, но не убили, хотя и могли. Рунар от тебя никуда не денется, за тобой пойдет, как на привязи, потому как подгоняет его колдуна злая воля.
  - Самому из охотника в добычу обратиться? - прищурился Ингерд.
  - Ты - Волк, и знаешь правила охоты, не мне тебя учить.
  Ингерд долго думал, глядя в фиолетовое небо, на которое уже высыпали звезды. Потом говорит:
  - И все же мне надо одному идти. Их смерти я не хочу, - он поглядел на Травника, около камня дремлющего, на Оярлика и Эйрика, что-то вполголоса друг с другом обсуждавших.
  - Ты не заставлял их идти с тобой, - возразил ему Брандив, - каждый выбрал этот путь по собственной воле, значит, так тому и быть. Оставь все как есть.
  Ингерд еще раз взглянул на своих спутников, покачал головой в сомнении, Орел не убедил его. Но возражать не стал.
  - До приграничья я вас доведу, - сказал Аарел Брандив. - Лучше меня этих земель не знает никто.
  - Это уж точно, - согласился рыжий Оярлик Скантир. - Веди, Одинокий Охотник, мы за тобой.
  
  
  Обильная роса выпала на травы, и ночной ветер обдувал приятной свежестью. Одинокий Охотник вел отряд глубокой ложбиной, что извивалась причудливо меж холмами. Не легкий то был путь, часто сквозь кусты продираться приходилось, а то и сквозь мелкие болотца. Комары поедом ели, их в низине бесчисленное множество обитало, и все голодные. Постепенно болотца собирались в одно и превратились в широкий ручей. Идти пришлось по самому краю.
  - Здесь берет начало Бурая, - сказал Аарел, - она течет до самых Гиблых Болот и там теряется.
  Ложбина раздавалась, ручей набирал силу и перерос в речку. Теперь Орел прокладывал дорогу по откосу холма, густо поросшему ирным корнем, что на осоку похож, да сушеницей топяной. Откос был крут, шли осторожно, да Оярлик все равно оступился и с проклятьями в воду сверзился. Вынырнул, ругается - руки о траву порезал, когда цеплялся, а остальные смеются.
  - Смейтесь, смейтесь, - погрозил им Лис, - сами не раз свалитесь. Тогда я тоже посмеюсь.
  - Зато в этой речке вода чистая, - ломким голосом Травник говорит. - Где аир растет, там воду пить можно.
  - Да что там пить, - хохочет Эйрик, - Рыжий Лис всю грязь со дна поднял! Давай, вылезай уж, хватит прохлаждаться.
  Оярлик ухватился за его руку и выбрался на откос. Пошли дальше, с каждым шагом оставляя все больше сил. Аарел Брандив время от времени поднимался на вершину какого-нибудь холма и оттуда определялся, верно ли они идут. К середине ночи измотались совсем. Ингерд, Эйрик и Оярлик вдруг почувствовали все свои раны, что в сегодняшнем бою заработали да в горячке внимания не обратили. Эйрик принялся ворчать, дескать, зачем это они по сырой низине идут, а не поверху.
  - Сам посуди, друг Барс, - отвечает ему Аарел Брандив, - тут хоть низина, а все ж дорога прямая, а там все холмы да холмы, один круче другого. Это ж Высокая Гряда. Уже на пятом свалились бы и дальше него не ушли бы. Так что терпи.
  И Эйрик терпел сколько мог, с рычанием отбиваясь от кровососов, и все ж начал сдавать. Да и остальные тоже. Нужна была передышка.
  - Ждите меня здесь, - сказал Орел. - Я осмотрюсь.
  Остальные попадали на мокрую землю, была бы грязь - сели бы в грязь.
  - Орлу все нипочем, - с завистью пробормотал Оярлик Скантир, глядя, как легко взбирается Брандив по крутому боку холма. - Птица он и есть птица.
  Ингерд тоже невольно дивился выносливости Зоркого Орла, припоминая слова Яна, что Аарел Брандив больше птица, чем человек.
  Охотник добрался до вершины и залег в траву, оглядывая окрестности. Его долго не было, и остальные смогли немного перевести дух. Потом Охотник спустился и принес хорошие вести:
  - Мы почти у самых ворот Высокой Гряды. Если поднатужимся, к вечеру выйдем к приграничью. Там отдохнем.
  - Ладно, - хмуро кивнул Оярлик. - Не в болоте же привал устраивать. Все одно комары спать не дадут.
  Так шли они до самого утра, срываясь по очереди с откоса в Бурую. Только веселиться ни у кого уже сил не осталось.
  И вот когда небо на востоке чуть посветлело, Аарел Брандив остановился и произнес:
  - Солнечные Ворота. Смотрите, что будет.
  Они еще немного прошли и остановились около двух высоких островерхих скал, лысых, без единого кустика. Скалы были похожи на двух стражей, несущих бессменный дозор на границе. Бурая сильным потоком бежала меж них и устремлялась в долину.
  - Смотрите, - сказал Одинокий Охотник.
  За спиной вставало солнце, оно прогоняло ночь, величественно поднимаясь над холмами. Эйрик ахнул. Он вдруг увидел, как вода в реке из бурой стала золотой, золотой поток хлынул из-за спины, взметнулся вверх и сверкающей кисеей завис, переливаясь, меж скал. Занялось еще одно утро. Проснулись и запели птицы, вторя голосу ветра и журчанию воды. Усталость не отступила, но стала как-то светлее и легче. Путники приободрились.
  - Нам осталось перевалить через гряду, и мы - в долине, - сказал Орел.
  - По реке проще, - возразил горячий Редмир.
  - Брось, Барс, - осадил его Оярлик, - не проще. Погляди, какие водовороты в теснине, да и вода холодная, сам пробовал, знаешь.
  - К тому же меж скал Бурая глубокое русло вымыла, вброд не пересечь, - добавил Брандив.
  - Ладно, полезли на холм, - сдался Эйрик.
  Прежде чем на верхушку забрались, пришлось попотеть. Холм-то пониже скалы был, оттого его и выбрали. Одинокий Охотник наверх попал быстрее всех и теперь осматривался.
  - Семижильный ты, что ли, - пропыхтел Оярлик, ползком преодолевая оставшийся шаг, и упал рядом. - Где это мы?
  Ингерд вытер застилающий глаза пот и огляделся. Солнечные лучи осушили туман, и земля после ночи лежала умиротворенная и посвежевшая. На северо-западе темнел Лес Ведунов, Травник вдохнул полной грудью ветер, прилетавший оттуда, и просветлел лицом. За спиной зеленели холмы, по пряслам еще клубился мрак. С юга и востока раскинулись поля, сверкавшие изумрудной зеленью, их прорезали нити рек и пятнали рощи. По небу в той стороне разлилась бирюзовая дымка, там, далеко, лежало великое Соль-озеро. И лишь впереди было еще сумрачно: там начинались нехоженые земли Медведей, за ними - Гиблые Болота, а дальше - Белое Море, вотчина Ингерда.
  - У тех берез внизу отдохнем, - сказал он.
  - Там у корней родник бьет, - добавил зоркий Брандив. - Хороший выбор, Волк.
  Спустились с холма намного быстрее, добрались до заветных берез и со вкусом устроились кто где.
  - Пока не отдохнем, про еду добывать не пойдем, - заявил Оярлик. - Все равно не дойду. Так, чего доброго, меня самого на обед кто-нибудь словит.
  - За едой я схожу, - утешил его Аарел. - Я не устал.
  - Да как это так? - приподнялся на локте Эйрик. - В бою ты вместе с нами был, дорогу с нами делил поровну, почему же меня ноги не держат, а тебе хоть бы что?!
  - Уймись, Барс, - отвечает Орел, - просто этот путь мною уже хожен.
  Эйрик отстал от него, а Ингерд в словах Охотника иной, скрытый смысл уловил. Но промолчал. Время было заняться ранами. Раны, правда, пустяшные были, но болели. Орел подался на охоту. Ингерд соорудил костер, а Травник выудил из котомки жестяную чашку, набрал в нее воды из ручья и пристроил над огнем. Эйрик и Оярлик наблюдали за ним, гадая, что он задумал. Вода закипела, Травник, поддергивая рукава, нашарил в котомке мешочки полотняные, в них всякие порошки хранились, и стал те порошки в воду кидать. Отвар, значит, готовил. Подобрав палочку подходящую, ошкурил ее и отвар помешивает, губами шевелит, бормочет что-то. Редмир и Скантир насторожились. Потом отрок снял чашку с огня и отвар остудил.
  - Выпить это надо, - говорит.
  Ингерд смотрит - Барс побледнел, и про себя рассмеялся. А Травник Редмиру чашку-то протягивает. Отодвинулся Барс невольно, Травник-то близкое плохо видел, потому продолжал чашку ему совать. Ингерд незаметно Эйрику кулаком погрозил, сам чашку взял, дунул на пар и пригубил. Отвар как отвар, приятного в нем мало, но Волк, живя у Вяжгира-знахаря, знал, что полезные отвары вкусными редко бывают. Ингерд передал чашку Редмиру, тот принял ее, так же дунул на воду и отпил. Сморщился:
  - Да ты не Травник, отрок чудесный, ты отравник, - Оярлику чашку протянул:
  - Пей, да Орлу оставь.
  Травник сел, ноги вытянул и вытащил из котомки чистое полотно и коробочки с мазями. Только сейчас Ингерд заметил, что штанины парнишки ниже колен кровью испачканы.
  - Э, да ты никак поранился? - Ингерд хотел дотронуться, но Травник мигом ноги сложил и стал похож на паука-сенокосца.
  Штанины задрались, и Ингерд увидел, что все ноги юного ведуна изодраны в кровь, ступни все в ссадинах.
  - Ох, парень, ты даешь! - присвистнул Оярлик. - Да как же ты терпел?..
  - Лис, Барс, помогите мне, - скомандовал Ингерд и Травнику говорит:
  - Сейчас мы тебя лечить будем, а ты подсказывай, какие порошки и мази применять.
  За этим занятием и застал их Аарел Брандив, с охоты возвратившись. Добычу принес богатую - дикую козу, свежевать взялся.
  - Сапоги ему надо, - говорит Оярлик, заматывая пятки Травника куском полотна, мазями пропитанного.
  - Только вот где их взять? - покачал головой Эйрик и Орлу говорит:
  - Эй, Брандив, там тебе отвар целебный оставлен, выпей его!
  Аарел кивнул, не отрываясь от дела.
  - Эх, не додумались с Вепря какого-нибудь сапоги снять, - посетовал Ингерд. - Ну что, Травник, полегчало?
  Долговязый отрок кивнул, разговаривал он редко, смущался, что голос его то басил, то на писк срывался, Эйрик с Оярликом над ним подшучивали.
  Наконец, пятки его были в должный порядок приведены: порезы вычищены, мазями намазаны да сверху полотном замотаны. Аарел Брандив тем временем соорудил вертел, насадил на него освежеванную, промытую тушу и над огнем повесил.
  - Пойду-ка я еще хвороста пособираю, - говорит Ингерд. - Этого не хватит.
  - Да и мы тоже сходим, - вызвался Оярлик. - Мы вдоль берега пройдемся, заодно путь проверим. Если что - рог услышите.
  И неразлучные в последнее время Лис и Барс ушли. Ингерд в противоположную сторону, к холмам повернул.
  Идет, значит, птицы кругом поют, листва шелестит, Бурая в теснине меж скал кипит - словом, ничего такого необычного. И все же как-то неспокойно в душе у Волка, мучает что-то, а что - понять не может. Он и от костра-то ушел не за хворостом, а чтоб подумать в тишине, к сердцу своему прислушаться.
  Шел Ингерд, шел, а все одно к речке пришел, тянет его любая вода к себе, ибо в каждом ручье, в каждом омуте - отголосок Моря, а Море - его, Волка, дом.
  Вздохнул Ингерд тяжко, на берегу сел, голову на руки уронил, задумался. И в думы его заговор древний закрался, что пращуры его в стародавние времена сложили:
  Дыбится пучина, волны ярятся,
  Кипят водовороты пенные,
  Ревет вода глубокая, бездонная,
  Ревет, как дух голодный, жертвы алчущий.
  Трещат борта ладьи могучие,
  Под нею бездна разверзается смертельная...
  Услыхал Ингерд голос Моря грозный и вздрогнул. Голову поднял, в реку глядит и видит - в ее водах лес отражается темный, дремучий, нехоженый. Волк к самой воде наклонился, не верит - откуда лесу взяться, если поля да холмы кругом? Но не синее небо в Бурой видится, а деревья высокие, сильные, мощной стеной стоящие, а меж бугристых замшелых стволов ровно как огоньки светятся...
  Ингерд вскочил и кругом себя огляделся. Вот они, холмы, вот две скалы, реку сдерживающие, вот поля вдаль раскинулись, но чуял Ингерд, что здесь лес этот, кругом него, обступил, не отпускает.
  Возвратился Ингерд к костру, не спросил у него Охотник, отчего хвороста не принес, только глянул мельком и опять ужином занялся. Ингерд сел около Травника, Травник, задумавшись о чем-то, венок из цветов плел.
  - Почему в дорогу сапоги не обул? - спрашивает Ингерд. - Неужто эриль не сказал, что путь неблизкий?
  Долговязый Травник вздрогнул и венок выронил.
  - Сказал, - отвечает с запинкой. - Да ведь мы по Лесу босые ходим, там нельзя в сапогах.
  - Так что ж с собой не взял? - сощурился Ингерд. - Или мы до сей поры по вашему лесу шагаем?
  Травник съежился.
  - Уймись, Волк, - подал голос Аарел Брандив. - Чего такого страшного ты усмотрел? Да, мы все еще по Лесу Ведунов идем, и за день отмерили столько, сколько вкруговую отмерили бы за пять. Или ты уже не торопишься?
  Ингерд промолчал. Он еще не решил, что хуже: по Зачарованному Лесу идти или крюк давать. Он взял венок, что сплел Травник, повертел в руках и надел на его нечесаные вихры.
  - Почему же я не вижу этот лес? - спрашивает и сам себе отвечает: - Потому что колдовством тут все опутано.
  - Лес хранит тебя от напастей, - говорит Орел, не забывая тушу над огнем поворачивать. - Пока еще хранит. Потому что есть земли, где сила его умаляется, и тебя защитит только твоя собственная сила. Рунар вернется и вернется скоро.
  И словно в ответ на его слова от реки, совсем близко, рог Эйрика пропел. Ингерд и Аарел вскочили.
  - Сиди здесь! - крикнул Ингерд Травнику, меч выхватывая. - Схоронись где-нибудь!
  И они с Орлом побежали к реке. Травник схватил посох и поспешил следом, на ходу рукава засучивая.
  Рог пел о беде, потому бежали быстро. В лугах Бурая разлилась, неглубокой была, но широкой. Волку да Орлу одного взгляда хватило, чтоб все распознать.
  Вепри, семеро рослых могучих бойцов, теснили к воде Лиса и Барса. Рубились они остервенело, без устали, будто заговоренные. Все семеро без кармаков и по пояс голые.
  - Эгнары! - крикнул, врубаясь в их ряды, Аарел Брандив. - Одержимые!..
  Один из них обернулся к Ингерду. То Рунар был. Хотя и не совсем. Мгновение замешкался Волк, понять пытаясь, кто перед ним, и Рунар напал на него. Он наступал, Ингерд отбивался, но вся ненависть, жгучая жажда мести, питавшие его долгие дни, вдруг пропали куда-то, ровно сражался он не с Рунаром, а с кем-то другим. Но Рунар то был или тень его, однако ж бился он мощно и ранил Волка, кровь потекла.
  - Никуда тебе от меня не деться, Ветер! - прорычал Асгамир. - По твоему следу кровавому пойду я за тобой до самой смерти!
  Сказал, глазами сверкнув, под меч Ингерда нырнул, зверем обратился и в поле через реку кинулся. Его бойцы верные за ним пошли. Высокая трава скоро поглотила их. Двоих убитых на берегу бросили.
  - Да что же они бегут, ровно псы трусливые?! - вскричал Эйрик. - Какой воин отступает посеред драки? С кем бьемся мы уже в третий раз?..
  - Это эгнары, - Аарел Брандив присел на бугорок, - по-другому - одержимые. Чужой волей и чужой силой они питаются.
  - Так почему бегут? - не унимался Эйрик. - Я уж думал, смерть моя пришла, думал, не устою, а они развернулись - и бежать. Вот диво!
  - Хозяин кликнул, вот они и побежали, - ответил Орел.
  Эйрик притих.
  - Стало быть, измором взять хотят, - сказал Оярлик. - Мы деремся чаще, чем едим.
  - Еда! - в один голос воскликнули Ингерд и Аарел, вспомнив про тушу над костром, и со всех ног к стоянке кинулись.
  К счастью, за время их отсутствия козья тушка не сгорела, а приготовилась как нельзя лучше. Позабыв об усталости, они расселись вокруг костра и жадно набросились на еду.
  - Погодите, а где наш Травник? - встревожился Ингерд.
  Кричать не рискнули, Эйрик и Аарел пошли его искать.
  - Эй, Волк, да у тебя плечо кровит, - Оярлик заметил, как рукав Ингердовой рубахи намок кровью. - Оголи руку, перевяжу.
  Ингерд скинул рубаху. Рунар клинком плечо зацепил, и кровь нипочем не хотела останавливаться. Оярлик крепко рану перевязал, по спине Ингерда хлопнул, мол, заживет скоро, а тут от деревьев смех слышится.
  Глядят - идет Орел неспешно, впереди него - Травник, худющий, длиннющий как тот посох, что в руке держит; волосы лохматые, на воронье гнездо похожие, венок украшает. А смеется Эйрик Редмир, не со зла, конечно.
  - Я его на пригорке по-над рекой нашел, он в воду гляделся и сам с собой говорил.
  И опять смеется, а Травнику хоть бы что, молчит себе. Но Ингерд-то знал, что этот долговязый отрок, коли охота будет, от Эйрика одни сапоги оставит.
  Скоро еда была съедена, и все спать повалились. Приходи враг, бери их голыми руками, все одно не очнулись бы.
  Проснулся Ингерд посреди ночи уже, небо над головой темное, звездами затканное. Почудилось Волку, что под своим небом, под северным, лежит, что шумят над ним ели стозвонные, в Стечву раздольную глядятся, с водами ее студеными шепчутся, и что волчата его сном спят крепким, за день набегавшись, и что волчица-мать рядом. Да недолго то Ингерду виделось, почуял он, как рука его раненая точно в огне горит, и кровь горячая из раны бежит, и вернулась душа его с берегов северных, обратно в тело вернулась, да не по своей воле. То бёрквы, духи мстительные, снова его выследили и напали коршунами. Кровожадной стаей на него обрушились, закричал Ингерд, по земле сырой от росы заметался и кричал долго, пока не увидел перед собой свет. Он пополз на него, из последних сил за траву цепляясь, полз до тех пор, пока не почувствовал тепло. Тогда боль отпустила его, он упал ничком и затих.
  Мне мигает с неба диво - звездочка малая,
  Точно алый огонь, красота небывалая.
  Красота небывалая, словно уголь костра,
  Что горел здесь вчера, но осталась зола.
  Светит звездочка малая, сияет с небес,
  Меня дорогой ведет в Зачарованный Лес.
  Там лист облетает с берез и ракит,
  И алой звездой под ногами горит...
  Возвратившись из беспамятства, Ингерд долго лежал, прислушиваясь к тихому бормотанию. Это бормотание приносило покой, а огонь костра согревал тело. Ингерд открыл глаза.
  Он лежал около костерка, а по другую сторону сидел давешний Травник все еще с венком на макушке. Они находились в дремучем лесу, деревья стеной непроглядной окружали их, не было ни Эйрика, ни Оярлика, ни Аарела Брандива.
  Травник сидел, сложившись пополам, держал на коленках маленькую книжицу и что-то царапал в ней заостренной палочкой. Сосредоточенно морща лоб, он глядел то в темное небо, то на пляшущие язычки пламени и все что-то бормотал.
  - Эй, Травник, чем это ты занят? - слабым голосом спрашивает Ингерд - сил-то у него почти не осталось. - Заклинания творишь?
  Долговязый отрок вздрогнул от неожиданности и буркнул:
  - Сочиняю.
  - Сочиняешь? - Ингерд с трудом сел. - Что сочиняешь-то?
  - Стих, - неохотно ответствовал Травник и спрятал книжицу в котомку. - Небось смеяться будешь?
  Ингерд поглядел на парнишку. Глаза из-под гривы волос настороженно блестят, рубаха измазалась, штаны за время пути прорехами обзавелись, ноги - в грязных лохмотьях полотна, которым раны ему заматывали, - несуразней отрока не придумаешь. Но Ингерд говорит ему без всякого смеха:
  - Нет, славный Травник, не стану я смеяться над тобой. Я давно уже понял, что путь твой долог и многотруден и велик тако же. Ты помогаешь мне, ты жизнь мне спас ни единожды, зачем же смеяться над тобой буду?
  - Барс смеется, - Травник все еще не верил. - И Лис тоже.
  - Ты на них зла не держи. Их мудрость - мудрость воинов, а в сердце у них - добро. Твоя мудрость превыше, прости их.
  - По правде говоря, - сдался Травник, - стих не очень хороший получился, я потом другой придумаю. Оно ведь как - то их клещами не вытянешь, хоть убейся, а то наружу просятся - ладони зудеть начинают.
  - А сейчас?
  - А, - отрок махнул рукой, - других забот полно, много сил на них уходит, и на стих ничего не остается.
  - Догадываюсь, про какие заботы толкуешь ты. То, что я в лесу этом очутился - это в твоих ладонях зудело?
  Мальчишка улыбнулся, довольный.
  - Моих. Тебя от бёрквов спасать было надо, вот я тебя на Ту Сторону и перекинул.
  - Какую такую сторону? - Ингерд почувствовал беспокойство.
  - Ты - маэр, - взгляд парнишки сделался по-взрослому серьезным, - мне велено защищать тебя. А раз велено мне, - значит, я хороший ученик!
  Травник снова улыбнулся, явно гордясь собой. Позади, в темноте, раздался шорох. Ингерд схватился за меч.
  - Не бойся, - успокоил его Травник, - это Одинокий Охотник. Он сам умеет ходить с Одной Стороны на Другую.
  - Да что это за стороны такие? - недоумевает Ингерд, а к огню меж тем и вправду Аарел Брандив выходит, прутиком ивовым по сапогу постукивает.
  - А таким, - говорит Брандив. - Одна Сторона та, что все видят, а другая - в которой ведуны живут. Ведуны по обеим Сторонам ходить могут, и маэры тоже. Ну и эрили.
  - Эриль Харгейд нас и научил, - добавил Травник.
  - А я думал - наоборот, эрили у ведунов учатся, - молвит обескураженный Ингерд. - Думал, что могучее колдуна, нежели ведун из Зачарованного Леса, вовек не сыскать.
  Травник воззрился на него.
  - Да как же так? - спрашивает он. - Чего нас-то бояться? Это эриля страшиться надо, он Рунами владеет, никого нет сильнее! Эриль Харгейд владыка Леса, и все ведуны, сколько их есть, - его ученики!
  Ингерд только головой покачал. Выходит, нечего было от страха трястись, ведунов-то встречая, коли не тряслись при виде эриля! Скажи об этом Яну иль Оярлику - не поверят...
  - Ладно, возвращаться надо. Там Барс и Лис без присмотра остались.
  И Травник поворошил угли в костре. В небо с треском взметнулся сноп искр, Ингерд проводил их взглядом. А когда глаза-то опустил - не было уже ни леса, ни мохнатых крон, костерок догорал, с полей наползала темень, и Бурая журчала невдалеке. У огня спали безмятежно Оярлик Рыжий Лис и Эйрик Снежный Барс. У Эйрика под боком лежали снятые с мертвого Вепря сапоги, нарочно для отрока чудного припасенные...
  Но когда посреди ночи поднялись идти дальше, отрок сей сапоги нипочем обувать не стал. Он стоял перед Эйриком, глядя в землю, и губы его были упрямо сжаты.
  - Да ты что, дурья твоя голова! - кипятился Барс. - У тебя и так все ноги стоптаны, хочешь, чтобы мы тебя потом на закорках тащили?! А ну обувайся, кому говорю!
  Но Травник продолжал упрямо таращиться в землю и не двигался с места. Оярлик, закапывавший кострище, удивленно выпрямился, он тоже не понимал, чего это отрок заартачился. Аарел Брандив молчал, о чем-то размышляя, и Ингерд решил вмешаться.
  - Не упорствуй, Барс, - говорит он Эйрику. - Я пока у Вяжгира жил, знахарству малость обучился. Нельзя ему пока ноги в сапоги совать, раны еще свежие, загниют - хуже будет, ноги отрезать придется. Пусть так идет до поры.
  - Ноги отрезать? - вся горячность Редмира мигом погасла. - Нет, пусть уж лучше босой шлепает. Но сапоги бросать нельзя.
  С этими словами он взял добытые в бою сапоги, связал их вместе бечевой и Травнику на посох повесил.
  - Сам понесешь. Еще потом спасибо скажешь.
  Ингерд поглядел на Брандива. Тот стоял к нему боком, делал вид, что проверяет оружие, а сам смехом давился. Ингерд пожал плечами - ну не рассказывать же, что они по Лесу Ведунов путешествуют, оттого Травник пятками жертвует?!
  Собрались спокойно, в путь тронулись, когда туман совсем густым сделался. Шли долго, никаких засад не встретили, со спины никто не напал. Иди да радуйся, но не до того было. Брандив все по сторонам смотрел да прислушивался, Оярлик с Эйриком назад оглядываться начали, ровно кто за ними по пятам шел. А у Ингерда заболела рана в плече, зажгло ее так, точно солью посыпали, он застонал даже. И почуял, как по руке вниз тоненькая струйка крови засочилась, на землю редкими каплями закапала. Ингерд шел сколько мог, но потом Бурая нырнула в лесок, а в лесу том - бурелом нехоженый; ольха, рябина и кривые ели сетью переплелись. Речка в большие и малые запруды закручивалась, деревья подмывала у корней, те и падали. У Ингерда от боли и напряжения сил в глазах мутиться стало, не выдержал он, Травника позвал:
  - Травник! Эй, Травник! Погляди мое плечо, кровь долго не спекается.
  Травник на своих длинных ногах легко поваленную лещину переступил, к нему подошел. Остальные отдохнуть присели.
  Скинул Ингерд куртку, руку оголил - она уже в крови вся. Рана почти затянулась, коркой покрылась, да посередине корка треснула, кровь оттуда и сочилась. Недовольным было лицо Травника, пока он рану ощупывал. Потом подумал немного, корку всю содрал, Ингерд аж зубами заскрипел, мазями какими-то пахучими натер и полотном опять завязал. Вроде как полегчало Волку. Пошли дальше. Рана не болела больше, зато не сразу Ингерд понял, что кровь опять у него с ладони капает. Уже светало. Он остановился, встряхнул рукой - на землю, прямо на желтые цветки кубышки, несколько алых капель упало.
  Что-то заставило его обернуться.
  Далеко за спиной, к его следу, что на сопревшей листве прошлогодней остался, припал человек. Он нюхал кровь, коленом в землю упершись, и до земли волосы черные спускались. Потом он поднял голову, откинул волосы. Ингерд с ужасом узнал Рунара.
  Одинокий Охотник назвал его эгнаром - одержимым - и так оно и было. Собственная злая воля и злая воля могущественного эриля Хёльмира заполонили Рунара, превратили его в зверя, чьи внутренности обжигала неутихающая жажда убийства. Ингерд и сам чуть не стал таким, когда прошел через хаттмар и обрек себя на погоню за врагом. Он превратился бы в эгнара, если бы не увидел свет, имя которому - Кьяра Стиэри. Он не назвал ее имени, не произнес его вслух, а Рунар тут же вскочил, идет к нему и говорит:
  - Тебе от меня не уйти. Теперь я охотник, и твой след отмечен кровью.
  Ингерд взглянул на раненую руку и только теперь понял, почему не останавливается кровь и на землю капает - потому что заклят был клинок Рунара, и это заклятье поразило Ингерда. Но отступить он не мог, и снова вверх взлетели клинки, а позади послышались крики - это товарищи его тоже вступили в бой.
  Да, Ингерд ненавидел Рунара, ненавидел по-прежнему - сильно, яростно, бесповоротно. Он ненавидел Рунара, который студеной зимней ночью повел своих бойцов на Волчье становище, который резал детей и жен, как жертвенный скот. Он ненавидел Рунара, который тогда еще был человеком. Ныне Рунара Асгамира не было больше, он стал эгнаром. И не было больше ненависти в душе Ингерда, но теперь там появился страх. И от злости на себя за этот страх, он столь яростно встретил нападение Рунара, что опрокинул его в одно мгновение. Тот упал на спину, ломая кусты лещины, и скатился по склону к реке. Ингерд бросился вниз, Вепрь уже на ноги вскочил, весь грязью измазанный, а сам смеется.
  - Тебе не убить меня, - говорит. - Никому не убить меня! Зря стараешься, Волк!
  Мечи взлетали и падали, молодые рябины и ели срезали, как траву; трещали под сапогами стволы поваленных ольшин, да грязь вперемешку с гнилой листвой летела по сторонам. Ингерд загнал Рунара в реку, на камни.
  - Иди куда идешь, - смеется Рунар, - да только возвращаться тебе некуда будет! Еще день - и падет союз племен, и земля их кровью умоется!..
  Похолодел Ингерд, а Рунар сразу вперед пошел, и уже Волк в воде оказался. Прижал его Асгамир к камням, подсек, меч занес. Увернулся Ингерд и на встречном движении кинжал-то ему в грудь и всадил по самую рукоять. Дернулся Вепрь, отшатнулся, захрипел, затмилось судорогой лицо его. Ингерд, обессиленный схваткой, привстал, руки по камню соскользнули - обратно в воду упал, а как поднялся - нету Рунара, ушел и кинжал в своем теле унес.
  Вылез Ингерд из реки на берег, глядит - Травник на пне сидит, посох меж худыми коленками зажат, а на ногах сапоги обуты. Кончился, стало быть, Лес Ведунов, кончилась защита, вот Рунар и напал.
  - Он вернется, - сказал Травник. - Одержимые всегда возвращаются, пока их не убьешь. А убить их трудно.
  - Наши все целы? - спрашивает Ингерд, стягивая сапоги и выливая из них воду.
  - Раны заработали, но их раны не опасны, не чета твоей. Пока с нами Одинокий Охотник, эгнарам вас не одолеть.
  - Может, ты, чудный отрок, ведаешь, кто таков этот Одинокий Охотник? Странный он больно.
  - Знамо дело, ведаю, - отвечает чудный отрок, при сапогах еще более несуразный, он глядел на них, будто понять пытался, зачем они на ногах нужны.
  - Так кто же он? - торопит Ингерд.
  - Он - атанн, тот, кто Эльямарам служит.
  Ингерд ничего не понял, но переспросить не успел - к ним уже спешили Орел, Барс и Лис. Все запыхавшиеся, встрепанные, грязные, но невредимые, легких ран не считая.
  - Опять сбежали! - сообщил скорый Эйрик. - Сбежали в самый разгар боя, чтоб им пусто было! Измором нас взять хотят, проклятые!
  - С каждым разом их все меньше, - говорит Оярлик. - В прошлой драке их было семеро, двоих мы положили. Сегодня напали только пятеро.
  - И завтра нападут пятеро, - буркнул Эйрик. - Мы никого не убили.
  - Но и сами целы остались, - справедливо заметил Аарел Брандив.
  - Мне другое покоя не дает, - говорит Ингерд. - Вепрь обмолвился, что союз племен скоро разрушится, что у связанных Клятвой дела плохи. Слетал бы ты, Зоркий Орел, поглядел бы, что в землях наших делается.
  Брандив понял тревогу Волка и согласился.
  - Будь по-твоему, - говорит. - Без меня идите на север как идете. Теперь мы уже около Медвежьих земель стоим, осторожными будьте. Я вас найду.
  И птицей черной в небо взмыл.
  - Скорее возвращайся! - крикнул вдогонку Эйрик Редмир.
  - Он может и не вернуться, - сказал Оярлик.
  - Одинокий Охотник держит свое слово, - вступился за него Травник.
  - Да я не про то, - отмахнулся Лис, но договаривать не стал.
  Надо было идти дальше, хоть и устали сильно. До самого до темна шли, Бурая в луга вытекла, дорога легче сделалась - трава да камни все лучше, чем бурелом да болото.
  Ингерд был мрачен. Трудно давался ему поход этот, путь оказался дольше, чем думалось поначалу, и препятствий больше, и все же признавал он правоту Брандива: в одиночку бы не выстоял, и валялись бы сейчас бесславно его кости в крутояре каком-нибудь, а душа в полоне у бёрквов мучилась бы. И хоть по-прежнему одинок был Черный Волк, а все ж не один...
  Остановились отдохнуть. Отошли от речки в сторону, валежника набрали да в поле костерок развели, мясо разогрели вчерашнее, Оярлик кругом ходил - дозорничал. В молчании поели, Оярлика Эйрик сменил, Травник раной Ингерда занялся.
  - Мне она сразу не понравилась, - говорил он, сдирая старую повязку, - и вот, поди ж ты, неспроста...
  - Тебе ведомо заклятье такое? - морщится Ветер. - Избыть его сможешь?
  - Ведомо, - отвечает Травник, носом шмыгая - простыл, - а вот избыть его - как получится...
  - Да он так кровью истечет, - встрял Оярлик, - по капле и обескровеет. И эти, как их там... по следу пойдут. Как их звать, ты говорил?
  - Эгнары, - Травник дело делал споро, длинные тонкие пальцы чутко прощупали края раны. - Зашивать надо.
  - Да кто они, эти эгнары? - не унимался Рыжий Лис.
  - Эгнары? Ну... э-э... - от усердия высунув кончик языка, долговязый отрок сшивал края раны иглой, сделанной из шипа редкого куста змеиного; в иглу нить была продета, из жил того же куста сплетенная. Рос тот куст только в Лесу Ведунов, имел свойство быстро заживлять раны и ценился дороже солнечного камня и дороже соли.
  - Так что? - спрашивает Оярлик.
  - Что?
  - Договаривай, коли начал!
  - Ты бешеную собаку когда-нибудь видел? - спрашивает Ингерд, силясь не закричать от боли.
  - Ну, видел.
  - Это почти одно и то же.
  Травник закончил сшивать, бережно свернул моток и вместе с иглой упрятал в деревянную коробочку.
  - Из человека эгнара можно сделать заклинанием особым, - молвит. - Можно одержимого сделать из зверя - оборотень получится или еще кто, это просто, большого ума не требуется. Такой оборотень будет гоняться за тобой до самой смерти - своей или твоей. А вот из человека одержимого сотворить - для этого много знаний и много сил надо.
  Травник говорил беспечно, будто они про погоду завтрашнюю беседовали, а Оярлик чуял, как у него волосы на голове от страха шевелятся. А Ингерд думал: зачем колдун с Ледяного Острова тратил столько ума и сил, если проще было оборотней сотворить! Однако так ничего и не придумал.
  - Пойду, - говорит, - Барса сменю. Ему, поди, уже надоело вокруг стоянки дозорничать.
  Встал, под куртку кольчугу надел, меч к поясу прицепил да кинжал, а тут - глядь, сам Эйрик к костру идет, да не один. Ковыляют впереди него ветхие старички - дед и бабка, у обоих по мешку за плечами, а в руках по охапке всяких дикоросов. Ингерд сразу насторожился, Оярлик встревожился. Только Травник сидел себе, голову меж колен свесив, да в котомке своей дорожной копался.
  - Тепло и радость вашему дому, - прошамкал дед - зубов у него, видать, многих не доставало. - Дозвольте у костерка вашего обогреться.
  Ингерд с Эйриком взглядом встретился - глаза Барса опасно сверкали, и ладонь на рукояти меча лежала, готовая выхватить его в любой момент.
  - Какого роду-племени вы? Куда путь держите? - спрашивает Ингерд, стариков разглядывая.
  Старики как старики - ростом маленькие, сами щуплые, лица в морщинах, у бабки платок на голове, у деда - шляпа дырявая. Смотрят диковато и немного испуганно.
  - Из Медведей мы, мил-человек, - прошамкал дед, - знахарством промышляем. В здешних полях травы полночные собираем.
  Ингерд снова на Эйрика глянул.
  - К нашему костру шли, - напряженно произнес Барс.
  - Роса холодная, - бабка молвит, за охапкой дикоросов прячась. - Вымокли мы. Дозвольте обогреться, добрые люди.
  Ингерд помолчал немного и сказал:
  - Добро. Гостями нашими нарекаю вас.
  А сам Лису и Барсу знаком показал, чтоб настороже были. Усадили они старых к огню, мяса дали, да хлеба, да вина немного, как полагается, а когда поели они, попили да обогрелись, Ингерд и спрашивает:
  - Удачный ли сбор нынче, мудрые знахари? Каких трав нашли, а за какими в другой раз наведаетесь?
  - Раз на раз не приходится, мил-человек, - отвечает ему дед, козью кость обгладывая. - Много чего ищем, да не все найти получается. Скажем, золотарник, пустынник иль донник - этого добра завсегда хватает. И медвежьи уши, и кошачья травка нам тож сразу попались. Ну, коровяк и чернобыл и вовсе издалека увидишь. А вот синюха, да тимьян, да сушеница топяная, да кровохлебка с ними так хоронятся, что днем с огнем поди сыщи. А куда денешься-то? Знахарю без целебных дикоросов обойтись никак не можно.
  Слушал Ингерд деда - правильно дед говорит, но рука отчего-то сама собой к мечу тянется, а по спине меж лопаток холодок так и бежит.
  - Да, мой дед тоже говаривал, что одними шептаниями больного не поднимешь, - молвит Оярлик.
  - Однако ж и такие бывают, что только заговорами и пользуют, - возражает Эйрик.
  Ингерд промолчать хотел, но и сам не заметил, как сказал:
  - Заговорами-то колдуны промышляют, мне про то Вяжгир говаривал, а знахари все больше травничают. И то сказать - целая наука.
  - Тоже мне - наука, - фыркнул Редмир, - корешки собирать. Этак знахаря от стряпухи не отличишь!
  - Не рассказывай про то, чего не знаешь, - осадил его Оярлик. - Знахарствовать ты не умеешь, да и в стряпне, поди, не силен!
  Ингерд рассмеялся. Эйрик вспыхнул.
  - На себя погляди, Лис! - воскликнул он. - Сам-то, небось, меньше моего знаешь!
  - Ну уж не меньше! - сердится Лис. - У меня дед знахарем был и прадед тоже...
  - Всех вспомнил! - ярится Барс. - Деда и прадеда в помощь зовешь, как самому туго приходится! Вот лисья порода!..
  - Ах, ты, так тебя да разэтак! - вскочил Оярлик и за нож схватился.
  Эйрик тоже вскочил и тоже с ножом, Ингерд чует - сейчас убийство свершится, но вместо того, чтоб спорщиков по сторонам развести, сам решил им тумаков надавать. И только они было схватились меж собой, только кинжалы скрестили, как слышится голос Травника, отрока чудного - негромкий такой и спокойный:
  - Целебные травы - это хорошо, через травы всякие сама земля нас излечивает, а через заговоры духи нам помогают, а духи есть не что иное, как земли голос. Стало быть, и травы, и заговоры полезны одинаково, ежели от мудрого человека даются.
  Остановились Волк, Лис и Барс, будто очнулись, друг на дружку поглядывают ошалело и понять не могут, отчего кинжалы в руках и отчего руки чешутся друг другу горло перерезать. А Травник будто и не замечает ничего.
  - Поделитесь наукой своей, мудрые знахари, - говорит. - У нас дорога дальняя, хорошо бы знать, какая травка боль снимает, а какая - усталость, какая кровь останавливает, а какая - слезы, какую есть можно, а какая смерть принесет?.. Из какой ветки стрелу выстругать, а из какой - для копья новое древко?
  И Травник, все в той же позе паучьей сидя, на стариков пристально посмотрел.
  - Обо всем рассказать - года мало, - важно ответствовал дед, поучительно воздев кверху обглоданную кость. Бабка истово закивала. - Скажу слов немного, но польза от них будет великая.
  - Внимаю речам вашим, - Травник весь обратился в слух.
  Дед кость в огонь бросил, руки подолом рубахи обтер и вещает:
  - Кровь хорошо чернобыл остановит, его в болоте сразу сыщешь, на осоку похож. Пырей запросто боль прогонит, да болей трава вместе с ним. Помереть захочешь - волчьей ягоды поешь иль вороний глаз, поможет всенепременно. Ну, а копье несравненно хорошо из осины делать, луки - из рябины, а стрелы - из ольхи.
  Ингерд, Эйрик и Оярлик разом опустили ножи.
  - То есть... как это - копья из осины?.. - спрашивает обескураженный Эйрик. - Ты чего, дед? Когда это копья из осины делали?.. Да мы всю жизнь копья из ясеня и падуба мастерим, луки - из тиса, да это все знают!
  Он оглянулся на Волка и Барса.
  - А вот из осины щиты добрые получаются, - добавил Оярлик. - Чего-то перепутал ты, дед.
  И что тут со стариками сделалось! Осерчали, зашипели, руками скрюченными на них замахали, что два карлика - лица злобными стали да уродливыми, отшатнулись в страхе и отвращении Ингерд да Эйрик с Оярликом, а бабка заверещала противным голосом:
  - Ты, старый дурак, виноват! Чего наплел?
  И как хватит его по уху!
  - А ты чего, карга, молчала, будто рыба? Сама говорила: не загрызем, так облаем! - дед в долгу не остался и по лбу ее стукнул.
  И как пошла у них драка с руганью и визгом, словно кошка с собакой сцепились, только пыль по сторонам да клочья одежды.
  - Разнять их надо! - крикнул Эйрик. - Ведь поубивают друг друга!
  Но Травник остановил его своим посохом, простер над дерущимися худую длинную руку и сказал повелительно:
  - Ве кархат, эгнари! Найра ие, найра Эльм!
  После этих слов бабка кошкой обернулась, дед - собакой, Эйрик аж отскочил. Кошка с воем в одну сторону кинулась, собака с лаем - в другую, и скоро их и слышно не стало.
  Эйрик с Оярликом на чудодейственного Травника во все глаза уставились, и Эйрик просипел:
  - Ты... да ты... ты же ведун! - поперхнулся он своей догадкой. - Что б меня!.. Чур меня, чур!..
  Он замахал руками, точно защищаясь, попятился, споткнулся и рухнул, чуть не в самый костер. Травник к Оярлику повернулся, Оярлик в бок шарахнулся, а Травник шарахнулся от него, ведь у Лиса в руках все еще нож был. Ингерд, глядя на все это, расхохотался и хохотал до слез, и всем сразу стало легче. Страх ушел. Исчезла жажда убийства. Кинжалы в ножны возвратились, будто и не покидали их вовсе. Осталось только горькое удивление, что так легко рука с оружием на друга поднялась.
  - Это все они, проклятые, - со злостью бросил Эйрик, - от них все раздоры, от странников этих, перекати-поле!
  Он поднялся на ноги, с опаской на Травника поглядывая и соображая, не накажет ли он его за прошлые насмешки. Вспомнив, сколько раз над чудным отроком потешался (хоть и без злого умысла), Эйрик едва не застонал. Над ведуном потешался!.. Он потихоньку костер обогнул и рядом с Ингердом встал.
  - Послушай-ка, Травник... э-э...чудодейственный, - Оярлик тоже осторожничать начал, - а как ты распознал, что старики эти и не старики вовсе?
  Тут настал черед Травника смеяться, и он стал похож на обыкновенного мальчишку.
  - Да тут и гадать нечего было, - говорит, - дед-то про целебные травы такую околесицу нести взялся, что невмоготу слушать было! Все перепутал, все перемешал! Про одно только сказал верно: про волчью ягоду да вороний глаз.
  - Ну, про это все знают, - усмехнулся Ингерд.
  Он еще больше зауважал юного ведуна, стараниями которого они избыли столько бед. Зауважали его и Эйрик с Оярликом, но относиться к нему стали все же с некоторой опаской, зная, что он ведун, хоть одеждой и не менялись.
  - Выходит, эти кошка с собакой тоже одержимые? - спросил Оярлик.
  Травник кивнул.
  - Эх, зря уйти им дали, - Эйрик сокрушенно поглядел в темноту. - Где-нибудь они дел натворят, раз здесь не получилось.
  - Не натворят, - успокоил его Травник, - они теперь свои истинные обличья приняли, никого не тронут, меж собой драться будут.
  - Стало быть, так и загадано, - промолвил рыжий Скантир, к огню подсаживаясь. - Нет, ты подумай, до чего просто: сотворить из кошки с собакой оборотней, глядишь - и люди уже как кошка с собакой дерутся!
  - Я из-за этих одержимых двух своих родичей убил, - угрюмо отозвался Эйрик. - Дома на отунге только Судом Меча оправдаться смог. Умом все понимаю - не на мне вина! - а кровь-то на моих руках, и перед глазами - дети, что сиротами сделал, и жены, что вдовами оставил...
  Эйрик горько махнул рукой и замолк.
  - Доберемся мы до этого колдуна, дай срок, - сказал Оярлик, - доберемся до его поганого острова, никуда он от нас не денется.
  А Ингерд другой остров вспомнил - зеленый, птичьим перезвоном наполненный, и защемило сердце, одной половиной там, у студеных ключей озера Остынь оставленное. А Оярлик вдруг вскочил да с песней на круг пошел:
  Эх, поле-трава,
  Да на поле том трава-мурава.
  Я по травушке-муравушке пойду,
  Во поле чистом я цветов наберу.
  Наберу цветов, где катится ручей,
  И сплету венок я любушке своей!
  Перед Эйриком ногой топнул, Эйрик порывисто поднялся, плечи развернул - и ну ломать колена! Сапог о землю стучит, земля из-под сапога клочьями летит:
  Приходи к ручью любавушка моя,
  Мое сердце истомилось без тебя.
  Цветами милой буду косы украшать,
  Буду милой губы жарко целовать!
  Стоят друг против друга, подбоченясь, красавцы этакие, потом рассмеялись оба, один одного по плечу хлопнули и к костру сели.
  Занимался рассвет. Перед ними, объятые туманом, лежали земли Медведей, и были они им такие же чужие, как нехоженый Лес Ведунов.
  - Никогда тут не был, - сказал Эйрик, окидывая взглядом сумрачную туманную долину.
  - Вот и побываешь, - ответил Ингерд и махнул рукой:
  - Вперед.
  Полого и незаметно поля собирались в низину. Течение Бурой стало шире и как будто медленней. Потянуло болотной гнилью, земля под ногами стала зыбкой, сквозь траву засочилась вода.
  - Паршивое местечко, - бросил Эйрик, привыкший к каменной тверди под сапогом.
  - Бывает и паршивей, - отмахиваясь от мелких мошек, тучами роившихся над головой, возразил Оярлик.
  Травник молчал, но, судя по тоскливому выражению лица, ему здесь тоже не нравилось. Ингерд размашисто шагал первым, он знал, что это болото - еще не болото. На севере его исконные земли аккурат примыкали к землям Медведей, и там, по краю, болото было куда серьезней и опасней этого. А уж про Гиблые Топи и говорить нечего - человеку их не пройти. Одного Ингерд не понимал никогда: как это Медведи в такой грязи да сырости живут? Однако выяснить это он не пробовал: в обиталище Скронгиров проникнуть никто не решался, напуганные рассказами о бескрайних трясинах и о тех, кто пошел и не вернулся.
  Занялся рассвет, но был он какой-то тусклый, туман поредел, зато мошек отчего-то больше стало, они будто радовались новому дню и с этой радости лезли в глаза, нос, рот и уши. Пришлось повязать ксары до самых глаз, а Травнику наконец-то пригодились длинные рукава, он их в кулаки собрал, чтоб докучливая мошкара не пробралась.
  К полудню стало душно, воздух сделался густым и влажным от бесконечных испарений. Хорошо, что воды догадались чистой во фляги набрать, но ее приходилось экономить - ни одного чистого ручья им пока не встретилось.
  Скоро Ингерд почувствовал, как от плеча по руке потекло что-то, думал - пот, а поглядел - кровь. Выругавшись сквозь зубы, он рванул рубаху: из зажившей раны, из маленькой трещинки алый ручеек сочился и редкими каплями на землю падал.
  - Приготовьте мечи, - сказал Ингерд Лису и Барсу, - сейчас одержимые пожалуют.
  Травник застыл, сосредоточенно сжимая посох, и они стали вокруг него спина к спине, как вокруг столба. Проклятая мошкара продолжала тучами клубиться вокруг.
  - Ну, где они? - выставив обнаженный клинок, Эйрик оглядывал бугристую, поросшую чахлыми деревцами низину.
  Стояла вязкая, подернутая густым маревом тишина, даже плеска Бурой не слышно было, и мошки роились над головой беззвучно.
  - Вот они, - сказал Ингерд, весь напружинившись. - Один... Второй... Третий... Четвертый... И Рунар.
  Из-за бугорка, из-за камня, из-за деревца, казалось, из-под самой земли явились эгнары - пятеро Вепрей, верных (или подневольных?) товарищей Рунара. Все они были в изорванной одежде, сквозь дыры виднелись многочисленные раны, многие из которых загнили и теперь источали смрад. Лица эгнары имели человеческие, и вместе с тем человеческого в них было мало, выглядели они как мертвецы, которых из могил на третий день выкопали, однако на ногах они стояли твердо и мечи держали крепко и дрались всерьез.
  - До чего же упрямые, - тихо произнес Оярлик, следя глазами за всеми, - бьешь их, бьешь, а они все идут и идут...
  Ингерд смотрел на Рунара и в который раз пытался понять: он это или не он. Вроде он, только лицо уж больно белое да волосы на затылке в хвост собраны - Вепри так не носят, и глаза... Ингерд вздрогнул даже - они будто промерзли, будто коркой ледяной покрылись и глядят внутрь себя. Ингерд впервые усомнился: если он убьет Рунара, примут ли бёрквы жертву эту? Осталась ли у Асгамира душа?.. Но размышлять было некогда - Рунар поднял меч и сказал:
  - Хок наи, маэр!
  И эгнары пошли на них.
  - Защищать Травника, - скомандовал Ингерд. - Будьте осторожны, ребята, нам надо положить их как можно больше...
  - Сделаем, - отозвался Оярлик, и пошла звенеть сталь.
  Биться втроем против пятерых тяжело; биться, оглядываясь назад - еще тяжелее, а Травник был легкой добычей - что мог сделать худой юнец с посохом против могучего воина с двуручным мечом? Поэтому Волк, Лис и Барс сдерживали нападение, прикрывая собой несуразного отрока-ведуна, продолжавшего стоять столбом. Ингерд, сражаясь с Рунаром, отделился и разбил защитный круг, Барсу и Лису пришлось совсем худо.
  - Да пригнись же ты! - орал Эйрик Травнику, едва успевая остановить клинок, направленный тому в голову.
  Но Травник не шевелился и тем самым усложнял дело. Оярлик сумел-таки повалить одного из эгнаров, у которого свежий шрам через все лицо до самой шеи красовался, нагнулся его добить, и в этот миг Травник получил удар в живот. Сперва никто ничего не понял, он еще стоял некоторое время, а потом вздохнул и повалился на землю, точно устал.
  - Эйрик! Оярлик! - крикнул Ингерд, безуспешно пытаясь одолеть Рунара. - Дожимайте их!
  Барс и Лис обернулись, видят - Травник ничком лежит, и яростно на эгнаров бросились, уже не оглядываясь, но крепко стоят Асгамиры. Вот Оярлик удар в бедро получил, и на одно колено упал, но успел Эйрик его прикрыть. Поднялся Лис - рыжие волосы от пота темные, сам мокрый весь, но опять плечом к плечу с Барсом встал. А тут и Эйрик за бок схватился, распорол рубаху вражий клинок, до тела добрался - кольчугу-то Барс надеть не успел. Сорвал Эйрик с пояса рог и протрубил отчаянно, Одинокого Охотника звал, и Одинокий Охотник услышал. Далеко он был, их искал, а как голос рога принес ветер - так помчался на него Орел и ветер далеко позади оставил.
  Стойко держались Волк, Лис и Барс, еще одного Вепря одолели, тех трое осталось, а и сами уже без сил были. Тут-то и подоспел Орел, большой черной птицей с неба упал и крыльями могучими Асгамиров сшиб, а Редмир со Скантиром их добили. Торжествующе пропел рог Эйрика, Ингерд обернулся на мгновение, а Рунар тут же бежать кинулся - через реку да в болото. Плюнул в сердцах Ингерд, меч опустил, к своим подошел.
  - И снова в урочный час ты являешься, Орел, - говорит Брандиву. - Не то было б худо нам.
  И к Травнику нагнулся. Лежит чудный отрок бездвижно, посох в руке зажат намертво, и не сразу разглядели, что в животе юного ведуна рукоять кинжала торчит.
  - Плохо дело, - Аарел Брандив, положив ладонь на белый лоб, наклонился щекой к травниковым губам. - Дышит.
  - Хоть бы палкой своей отбивался, - Эйрик стоял над ним, рану на боку рукой зажимая, а Оярлик сам себе ногу перевязывал. - Эх, не уберегли...
  - Живой мишенью отрок стоял, - подал голос Скантир, - трудно защитить его было.
  - Вашей вины тут нет, - успокоил их Аарел Брандив. - Против эгнаров устоять трудно, а Травник другими делами занят был. Духом-то он силен, а вот тело без присмотра оставил.
  - Надо вытащить кинжал, - говорит Эйрик.
  Орел покачал головой.
  - Боюсь, не было бы хуже.
  - Хуже, чем носить в теле эту дрянь, не придумаешь, - сказал Ингерд. - Вдруг клинок заклят? Мне только царапина досталась, и через царапину эту жизнь из меня потихоньку тянут. А с ним что будет?
  Аарел Брандив еще раз послушал дыхание Травника. Потом поднял голову.
  - Ладно. Что бы там ни было, лезвие дурное, убирать надо. Держите его, ребята.
  Оярлик, Ингерд и Эйрик прижали Травника к земле, тот посох из руки так и не выпустил. Брандив примерился, за рукоять крепко ухватился и с силой потянул ее наружу. Лезвие оказалось длинным, да еще с зазубринами, Травник застонал, а на рубахе стало быстро расплываться алое пятно. Орел поглядел на нож и зашвырнул его далеко в реку.
  Аарел Брандив в травах разбирался, да Ингерд тоже кое-что смекал, вдвоем они выпотрошили мешок долговязого отрока, мази трогать не стали, а некоторые порошки по запаху определить сумели. Перенесли Травника на сухое место, промыли рану чистой водой из фляги и соорудили повязку лечебную.
  - Никогда не думал, что с ведуном такое случиться может, - тихо сказал Эйрик.
  - Ведуны смертны, - сказал Орел, - а оружие им в руки запрещено брать даже для защиты.
  - Ну, хоть заклинание какое прочитал бы, - не унимался Барс.
  - Он и читал. Если б не было с вами Травника - против эгнаров вы бы нипочем не устояли. Он всех вас защищал, как мог.
  - А сам-то?
  - А вот про себя забыл.
  Занялись своими ранами. Оярлику досталось сильно - если б не увернулся, быть бы ему без ноги. Аарел Брандив края сшил не хуже самого Травника, Ингерд ему помогал - кровь убирал. Эйрика тоже зацепило хорошо: чуть повыше и чуть поглубже - лежать бы ему сейчас бездыханным. Только Волк и Орел невредимы остались.
  - До вечера отдыхать будем, - сказал Ингерд. - Может, очнется Травник.
  Но Травник не очнулся. Они все спать легли, Орел караулил. До самого до темна спали, от мошкары ксарами закрывшись, на закате проснулись, а Травник - нет.
  - Плохая рана, - Аарел Брандив, подняв рубаху, мрачно разглядывал Травников живот.
  На повязке проступило алое пятно, увеличиваясь незаметно, но неотвратимо.
  - Ему помощь нужна, - говорит Оярлик.
  - Тебе тоже, - ответил Ингерд.
  - К Медведям идти надо, - молвит Брандив.
  Но Ингерд воспротивился.
  - Опасно соваться к Медведям, не жалуют они чужаков. Да и дороги туда нет.
  Лис и Барс молчали, но было видно, что эта затея им тоже не по душе.
  - Дорогу отыщем, - гнет свое Орел. - Травник долго не протянет, а близкого жилья тут нет, сам знаешь.
  Еще бы Ингерду не знать. В обход Медвежьих земель только земли Волков были, да только Волков там уже не сыщешь, а через Стечву - владения Вепрей, не у них же помощи просить...
  - Ладно, - сдался Ингерд, - была не была. Пойдем через болото, к Медведям.
  Оярлик и Эйрик переглянулись, на их лицах читалось примерно следующее: не умрем от ран - утонем в болоте, не утонем в болоте - порешат Скронгиры, и так, и этак, и разэтак - верная смерть. И пошли собирать пожитки, после боя раскиданные по канавам и лужам.
  Для Травника соорудили носилки, погрузили его и к ночи выступили. Носилки несли Ингерд и Аарел - Оярлик и сам шел плохо, а у Эйрика правая рука, считай, не действовала.
  Шли долго и, хоть ноша тяжелой не была, все ж уморились. Низина все больше превращалась в болото, стали попадаться бочажки, и, как назло, луна была молодая, света не хватало. Впереди замаячила гряда холмов плосковерхих, и Одинокий Охотник сказал:
  - За этими холмами настоящие болота начинаются, соваться туда ночью - смерти подобно. На холмах заночуем, внизу нельзя - змей много. Волк, дойдешь?
  - Я-то дойду, - отозвался Ингерд. - Эй, ребята?
  - Дойдем, - вяло ответил Оярлик.
  Лис и Барс совсем обессилели, но мысль о ночевке среди ползающих гадов заставила их идти дальше.
  Холмы оказались невысокими и пологими, но Травника на носилках туда тащили все. На верхушке все ж посуше, да и кусты от чужих глаз укроют.
  Взобрались уже на последнем издыхании, Оярлик не раз позавидовал Травнику, чай, не сам поднимался, а у него-то нога болела - не наступить. Втащили носилки, на удобное место поставили, чтоб голова выше ног лежала, а Эйрик с Ингердом за кусты отошли.
  Барс, значит, ветки-то раздвинул, только шаг вперед сделал - и закачался на обрыве, Ингерд едва успел его за ворот куртки схватить, а Эйрик уже сам назад шарахается, и в глазах - ужас. Тут Ингерд из-за кустов выглянул и похолодел.
  Все холмы тут одной стеной вниз обрывались, внизу, далеко, туман клубился, а из этого тумана - вечувары поднимаются, огромные идолы чернотелые, ростом в четыре человека, над холмами высятся, на Ингерда смотрят. Луна тускло светит, а вечувары цепью стоят, а в глазницах - чернота, а по телам их могучим Руны ползут, змеятся, и страшны в темноте застывшие лики.
  - Ветер, пошли отсюда скорее! - сдавленно Эйрик шепчет и за рукав Ингерда прочь тянет.
  А Ингерда и упрашивать не надо - чуть не бегом обратно кинулся.
  - Чего это вы? - спрашивает Оярлик, когда они, как два лося, напролом сквозь заросли выскочили. - Неужто Медведи уже за вами гонятся?
  - Поди сам посмотри, - огрызнулся Эйрик, но сразу опомнился. - Нет, лучше не ходи.
  - Да что там такое? - Оярлик с одного на другого взгляд переводит и тень страха на лицах видит.
  - Вечувары там стоят древние, - отозвался Аарел Брандив. - Вот Барс и Волк нос к носу с ними и столкнулись.
  - Ты знал? - вскинулся Ингерд. - Почему не предупредил?
  - Да не подумал я, - ответил Орел, Травнику на живот свежую повязку накладывая.
  - Здесь не пойдем, - отрезал Ингерд. - К Стечве свернем.
  Орел поднял голову.
  - Отчего же?
  - Вечувары стоят как дозорные на границе, их много, они нас не пропустят.
  - Пропустят они того, кто идет с добром, - молвит Аарел Брандив, - а мы идем за помощью. Сделаем крюк - похороним Травника.
  Ингерд сел на землю и запустил руки в волосы. Нелегко ему было победить вековечный страх и нарушить запреты, возведенные еще его пращурами.
  - Решайся, Волк. Время дорого.
  Ингерд поглядел на неподвижного Травника, на Оярлика, что стоял, на дерево опершись, - на ногу-то ступить не мог, на Эйрика, чья рука через плечо перевязана была, и вздохнул. Страх страхом, а обречь товарищей на долгую дорогу, сулящую гибель, он не мог.
  - С рассветом идем мимо вечуваров, - сказал он.
  Ночь прошла беспокойно. Травнику сделалось совсем худо, он метался в жару и начал бредить, и слова произносил незнакомые, красивые и пугающие. У него снова пошла кровь, весь он обливался ледяным потом, а помочь ему не могли. Плохо пришлось и Оярлику, и Эйрику, раны у них разболелись, из-за сырости постоянной затягивались плохо, да еще мошкара проклятая досаждала. Аарел Брандив сидел около молодого ведуна, смачивал ему губы водой из фляги - это все, что он мог для него сделать. Лис и Барс пытались уснуть, чтобы хоть ненадолго забыть о боли, но не получалось. Ингерд решил пройтись.
  Он отошел от стоянки, подумал немного и повернул к обрыву. Шел осторожно и тихо, помятуя о круче и вечуварах, и все же снова ощутил колючий холодок, когда увидел перед собой полночный лик безымянного идола.
  Волк заставил себя преодолеть страх и сел на краю обрыва. Неярко светила луна, где-то кричала выпь. Внизу стелился туман, скрывая кусты и корни деревьев, но Ингерд знал: там болото - огромное, гиблое, в нем нет дорог и троп, в нем - смерть. С восходом они пойдут туда, и сколько бы они ни прошли, никто до них не прошел больше.
  Ингерд сидел на краю обрыва, из-под ксара блестели только глаза. Он держал в руках меч, сжимая рукоять, словно брал у него силу. Этот меч был молод, гораздо моложе прежнего, который достался ему от деда. Этот меч был другим, как стал другим и сам Ингерд, в одночасье лишившийся дома, семьи, жизни.
  Шевельнулась ветка, из травы вспорхнула птица испуганная. Из зарослей неслышно появился Аарел Брандив, подошел и сел рядом. Некоторое время они молчали, тишину слушали, потом спрашивает Орел:
  - О чем задумался, Волк?
  - О завтрашней дороге, - ответил Ингерд, и голос его прозвучал приглушенно из-под ксара.
  Брандив окинул взором туманную долину, объятую сном, полным причудливых видений, скрытых для человека, но доступных для него.
  - Дорога будет трудной, - сказал он. - Когда-то, очень давно, через болото гать была построена, но теперь от нее даже следа не осталось.
  - Кабы не Травник - в обход бы повернули, через мои земли. Крюк, конечно, зато надежнее. Да и Скантир с Редмиром ранены серьезно, без помощи знахарской пропадут.
  Они еще помолчали, потом Брандив негромко спрашивает:
  - Сильно в родные края тянет?
  Ксаром было закрыто лицо Ингерда, и глаз его не видел Орел, боком сидел, но дрогнул голос Волка, когда ответил:
  - Все бы отдал, все, что имею, лишь бы по своему берегу пройтись. Да, чую, уже не судьба. Всей моей заботой родное племя было, я на охоту ходил и в Море ходил, чтоб стаю свою накормить, в битву ходил, чтоб дом свой защитить. Теперь некого кормить и некого защищать. Болит невыносимо сердце мое. Некуда мне деться от этой боли.
  - Человек не бывает бездомным, Ветер. Можно иметь малую вотчину и быть ее сыном, но можно - и должно - быть сыном вотчины, что от Моря до Моря раскинулась, и за нее свою жизнь положить. Ты видел, сколь она огромна и прекрасна, а ведь ты не видел и половины! Ян ходил в Горы, ты ходил в Море, вы как половинки одного яблока, целого узреть не можете, а уж ветку, на которой то яблоко висит, да дерево, на котором та ветка растет, - и подавно. Я летал через все земли, как ты и просил, и знаю человека, сумевшего узреть в осколке единое. Это Эрлиг Белый Тур, сын Исмела Стиэри, шагнувший дальше своего отца.
  - Он маэр? - теперь голос Ингерда не выражал ничего.
  Аарел Брандив взглянул на него.
  - Ты знаешь, кто таков маэр?
  - Эриль Харгейд говорил об этом.
  - Да, он маэр. Как и ты, как Рунар, Кьяра, эриль Хёльмир. Эрлиг молод, но люди идут за ним и пойдут до конца. Он ставит крепости по Келмени и по Стечве, он собрал большое войско, и янгары подчиняются ему беспрекословно. Теперь Соколы бьются рядом с Лисами, а Орлы рядом с Барсами. Прежде разрозненные племена ныне защищают общее, как свое. Нет, не добыть Асгамирам Соль-озеро. В честном бою не добыть. Они сейчас все свои силы собрали, удар готовят.
  - Я - маэр, Эрлиг Стиэри - маэр, а кто ты, Аарел Брандив? Много знаний несешь ты в себе и много загадок. Помнится, Ян обмолвился, что ты больше птица, нежели человек, хотя сам объяснить не мог, почему.
  - Я - атанн, Волк. И если ты не ведаешь, что это такое, не проси, чтоб я рассказал тебе. В урочный час ты узнаешь все или не узнаешь вовсе.
  Откуда-то с болот снова прокричала выпь. Брандив поднялся на ноги, стряхнул со штанов прилипшие гнилые листья.
  - Пойду погляжу, как там болящие, - сказал. - Скоро рассвет.
  Ингерд остался один. Сидя на краю обрыва, у границы Медвежьих земель, охраняемых безмолвными вечуварами, он учился за малым видеть великое.
  Рассвет так и не наступил. Вместо этого ночь обернулась серыми сумерками и зарядил нудный дождь - не сильный и не слабый, как раз такой, чтобы свести с ума.
  - Эй, Лис, - говорит Эйрик, стуча зубами - его с ночи бил озноб, - отгадай загадку: снизу вода, сверху вода, а посередине больная нога?
  И рассмеялся, а потом сморщился - рана на груди отозвалась.
  - Да пошел ты, - беззлобно огрызнулся Оярлик, туго завязывая раненую ногу, чтоб идти легче было.
  - Не пошел, а поплыл, - Эйрик срубил под корень молодую березку и сделал из нее шест. - Прости, милая, не ради прихоти, но для дела.
  Вернулся Брандив, он искал пригодный для спуска склон.
  - Возьмем правее, - говорит, - у того лысого холма боковина почти пологая. Больше с носилками спуститься негде.
  Распределились так: носилки взяли Ингерд и Аарел Брандив; чтоб освободить руки, из ремней связали некое подобие упряжи, чтоб через грудь на плечах держалась, а Лис и Барс понесли оружие - их и свое. И то Ингерд в сомнении головой покачал:
  - Вас самих нести впору.
  - Не сдюжишь, - усмехается в ответ Оярлик, да невесело.
  С холма на холм перебрались нетрудно, Ингерд с Охотником приноровились Травника нести, чтоб друг дружку с ног не валять. Вниз, к болотам, спускались долго - боковина холма не отвесной была, но все ж крутой, и ни одного кустика, зацепиться не за что. Носилки сперва несли, но потом волоком потащили, чтоб не уронить. Травник лежал будто спал, если б только не бледность мертвецкая да не пятно кровяное на рубахе свежее.
  - Обманул Охотник, легкий путь обещал, - ругался Эйрик Редмир, стараясь не смотреть на вздымающихся из редеющего тумана чернотелых идолов.
  - Ничего я тебе не обещал, - отвечал, отдуваясь, Брандив - они с Ингердом все силы прикладывали, чтоб бессознательного Травника на склоне не добить. - Я только сказал, что другие пути еще хуже.
  Они уже до низу добрались, когда Ингерд ощутил в плече знакомую боль. А когда носилки на руки поднимали - то ли от мышц напряжения, то ли еще от чего треснула корка на ране, и засочилась кровь.
  - Быстрее, - скомандовал Ингерд, - уходим с открытого места.
  - Да где ты укрытие тут найдешь? - смахивая со лба капли дождя и пота, возражает Оярлик. - До деревьев тех еще идти и идти, а по болоту еще и дойти надо.
  Они пошли, а дождь хлынул сильнее. Аарел Брандив шестом прощупывал землю, потом только ногу ставил, Ингерд внимательно смотрел, чтоб в след его наступить, он ошибется - ошибутся Оярлик с Эйриком, позади идущие.
  Всего несколько шагов, казалось, одолели, как вдруг Эйрик Ингерда окликнул. Ингерд обернулся. Все остановились.
  У самого края болота стоял Рунар. Один. В изорванной мокрой одежде, с обнаженным мечом в руке. Он стоял не шевелясь, вода стекала по клинку и волосам, упавшим на лицо слипшимися прядями. Из-под этих прядей ледяной яростью горели безумные глаза.
  - Он ходит за нами как проклятый, - прошептал Эйрик, не в силах отвести от него взгляд.
  - Он ходит за нами как одержимый, - так же тихо поправил его Оярлик и взялся за меч.
  Но Рунар не двигался, точно перед ним была стена, и Ингерд почувствовал, как боль в плече стала стихать.
  - Пошли, - сказал он. - Эйрик, следи.
  Больше они не оглядывались. Вскоре Эйрик сообщил, что из-за тумана и дождя он больше не видит Рунара.
  Силы их таяли. Начало казаться, что они упорно ищут себе погибель: падают, встают, проваливаются в грязь лишь для того, чтобы забраться еще дальше, в самое сердце болота, и там умереть. Лис и Барс опирались на шесты уже не затем, чтобы проверять дорогу, а затем, чтобы не упасть. У Ингерда одеревенели плечи, и уже Аарел Брандив устал, ведь он еще и шел первым. Он огляделся в поисках хотя бы островка твердой земли. Их окружала вода и ямы с водой, это Бурая, растекаясь сотнями ручьев, питала болото, от ее русла остался неширокий - в три шага - но быстрый ручей. Однако подойти к нему было невозможно: берега обильно поросли белыми цветками нельзянки, они словно бы говорили: не ходи сюда, нельзя, здесь зыбун. Там кинжальник и белокрыльник зеленым ковром переплелись - что твоя лужайка - а под ними омуты глубокие, попадешь - затянет. Зато приметил зоркий Орел впереди четыре ольшины да пятую поваленную и туда всех повел: знамо дело, ольха не гниет, крепкое дерево, в низовьях Келмени некоторые из Рысей дома на ольховых сваях ставят - подтопляет их часто - и ничего, стоят дома.
  Добрались туда, меж деревьев лишь бугорок сухой земли нашли, весь мхом покрытый, на него одной половиной да на ольшину поваленную - другой - носилки пристроили, а сами к деревам прислонились - да разве это отдых?.. Но никто не жаловался, жаловаться - только остатки сил тратить. Дождь поутих. Травник мертвецом лежал, Эйрика то озноб бил, то жаром окатывало. Оярлик даже говорить не мог - зубы стискивал, чтобы боль превозмочь. Ингерд вздохнул и поглядел на Брандива. Тот подумал, полез в мешок Травника, который на своих плечах таскал, порылся в нем и вытащил маленькую жестяную баночку.
  - Эй, ребята, сейчас я ее открою, - говорит, - и каждому дам понюхать. Запах не очень, поэтому вдохните только один раз. Поняли? Один! Давай, Оярлик.
  Он поднес баночку к веснушчатому носу Лиса и снял крышку. Лис вдохнул.
  - А это обязательно? - насторожился Эйрик. - Ведь можно...
  - А-а-а!!!
  Оярлик так дернул голову назад, что затылком о дерево ударился.
  - А-а-а!! - от неожиданности заорал Эйрик и отскочил.
  Оярлик схватился за лицо, словно его разом ужалил рой пчел, а потом вдруг успокоился, руки опустил. Эйрик рискнул приблизиться - перед ним прежний Лис, но с просветлевшим взором и с улыбкой, какой на его лице он не видел уже много дней.
  - Что это за снадобье такое чудодейственное? - спрашивает Оярлик и смеется: - Эх, будто на заре в стане своем проснулся да не один!..
  - Что, так хорошо? - подозрительность Эйрика не умерилась. - С чего бы?
  - Да ты сам понюхай! - говорит Оярлик, удивляясь, что нога не болит.
  - Еще чего! - баночка сия из котомки ведуна извлечена была, и к Эйрику опасливое недоверие сразу вернулось.
  - Давай я, - Ингерд взял склянку, крышку откупорил и сделал вдох.
  Мгновение ничего не происходило, а потом у него из глаз хлынули слезы, дыхание перехватило, будто в живот ударили. Когда смог заговорить, сказал:
  - Ну и продирает! Точно костер в голове развели! Ох ты, ну и лекарство...
  И он, встряхнув мокрыми волосами, поглядел на Эйрика. Эйрик понял, что ему не увернуться. Он переступил с ноги на ногу по щиколотку в воде.
  - Ладно, - угрюмо буркнул он. - Только как бы вам не пришлось тащить на себе еще одно тело. В болоте не хороните.
  Ингерд сунул склянку ему под нос. Эйрик зажмурился и с шумом втянул в себя воздух. Все уставились на него.
  Ничего не случилось.
  Эйрик открыл глаза, в них были недоумение и растерянность.
  - И что? - спрашивает у него Оярлик.
  - Ничего, - развел руками Барс.
  - Как ничего? Совсем ничего?
  - Совсем, - Эйрик выглядел несчастным, его все так же колотило в лихорадке. - Может, еще раз попробовать?
  - Нельзя, - ответил Аарел Брандив, бережно пряча баночку в мешок. - Второй раз губительно.
  - Значит, сам виноват! - напустился на Редмира Оярлик. - Дышал неправильно!
  - Как умею! - огрызнулся тот.
  Аарел Брандив поднялся.
  - После доспорите, - говорит. - Сейчас идти надо. До темна не успеем ночлег найти - в воде, как цапли, спать будем.
  Они с Ингердом подняли носилки, Оярлик взял все мечи и мешок Эйрика. Выглядел Лис весьма бодро.
  - Эй, Орел, - говорит он, - а Травнику если дать понюхать, он не очнется? Нет?
  - Нет, - ответил Брандив, беря поудобнее шест. - Ну, двинулись.
  - Что, прямо столько сил прибавилось? - язвительно спрашивает Эйрик Лиса.
  - Прибавилось, - отвечает Лис.
  - Может, и меня заодно понесешь?
  - Если хочешь - понесу, - серьезно ответил Оярлик.
  - Да пошутил я, - буркнул Эйрик. - Сам дойду.
  Теперь Оярлик шел последним и следил, чтобы Барс не оступился. К вечеру небо очистилось, над болотом заполыхал закат, и трава, и кусты, и вода сразу стали рыжими, и тучами радостно закружила мошкара. Летний день долгий, но он все же закончился, а подходящего места для ночевки так и не сыскалось. Да и отмерили немного: таща носилки с раненым - далеко не уйдешь, Эйрик совсем сдал, он взялся бредить, и Оярлик, считай, нес его на себе. Темнело. Сухой земли не было.
  - Делать нечего, - говорит, отдуваясь, Орел. - Остановимся прямо здесь.
  Ингерд поглядел под ноги: бочажки да кочки, жухлой травой заросшие. На кочку наступишь - вода сочится, но выбирать не приходится. Поставили носилки, потоптались, выбирая бугорок не такой сырой, и расселись кто где.
  - С места своего не сходить, - велел Аарел Брандив, - взбредет в голову посреди ночи погулять - не вернетесь.
  - Какое там гулять, - Оярлик махнул рукой, он чувствовал, как в ногу тихонько, лазутчиком, снова пробирается боль.
  Эйрик сидел, уронив голову ему на плечо, и что-то бормотал. Лицо его горело, а по телу время от времени прокатывалась дрожь.
  - Больше он идти не сможет, - тихо сказал Ингерд. - Нам надо нести его.
  - Я понесу его, - вскинул рыжую голову Оярлик. - Если...
  - Нет, Лис, - покачал головой Брандив. - Я предупреждал: во второй раз снадобье обернется ядом. Мы с Ингердом справимся, лишь бы носилки выдержали.
  И он посмотрел на далекий лес, даже не лес, а так, деревья из осоки торчащие, и вздохнул. До них еще идти и идти.
  - Надо постараться отдохнуть, - Ингерд наделил Орла и Лиса куском хлеба - другой еды не было - и остатками воды из фляги. Эйрик даже не понял, что его накормить хотели, и глаз не открыл.
  К ночи наполз туман, мошки попрятались. Болото затихло. Ингерд задремал, прислушиваясь к ране в плече: если она болеть начинала, значит, где-то рядом бродит Рунар, а если кровь потекла, значит, Вепрь по следу идет. Но плечо не болело, и он успокоился. А потом стал замерзать. После дождя да многочасового кувыркания в болотной воде они все были мокрые, а разжечь костер, чтобы обсушиться, было не из чего.
  Сон не шел, да и какой сон в такой-то мокрети, а когда он кое-как задремал, Эйрик - бедовая голова - как заорет посреди темноты:
  - Подействовало! Подействовало! Снадобье-то!..
  Все повскакали, Оярлик от неожиданности с кочки в грязь свалился, ругаться взялся словами страшными.
  - Ты чего орешь... ты... горланишь чего, шерстолапый?! Чего ты скачешь, ты ж только что мертвый лежал!
  - Да снадобье из склянки помогло! - не унимается Эйрик. - Подайте сюда Горы - Горы сворочу, подайте Море - мне Море по колено!..
  И вдруг замолк.
  - Надо же, как долго оно тебя разбирало, - подивился Орел и тоже замолк.
  - Только разобрало не вовремя, - буркнул, выбираясь из грязи, Оярлик и притих.
  Ингерд медленно обернулся.
  В нескольких шагах позади, в лунном свете еле видные, стояли трое - как три скалы огромные, вида богатырского; стояли, не шелохнувшись, на них смотрели, будто решали - убить пришлецов иль так бросить. Ингерд поднялся во весь рост, он Медведей узнал, они и взаправду могли их убить, хоть и оружия у них с собой и не было. Вместо мечей они в руках шесты держали, шест - что оглобля, и не сомневался Ингерд, что весьма ловко они с ними при надобности управляться могут. И одеты Скронгиры были не по-боевому: штаны да рубахи кожаные, что не промокают долго - Ингерд в таких в Море ходил, удобно; головы непокрыты, на ногах водоступы. Словом, самая что ни на есть мирная одежда, но под этой мирной одеждой тела скрывались столь могучие, что никакого оружия им не требовалось - голыми руками заломают. Потому и не пикнул никто, даже Эйрик, которому пять минут назад Море было по колено.
  Стоят, значит, друг друга разглядывают, потом один из Скронгиров произнес густым басом:
  - За нами ступайте. Вы не в ту сторону завернули.
  По его знаку двое других подошли, носилки, точно пушинку, подняли, два шага ступили, потом один Травника бездыханного на руки взял, а другой с носилок снял перевязь, Орлу отдал, а носилки закинул. Они кивнули товарищу и со своей ношей в туман подались. А товарищ их говорит:
  - Идти далеко. Всю ночь. За мною - шаг в шаг.
  Аарел Брандив пошел первым, за ним Оярлик, потом Эйрик и последним - Ингерд. Луна светила скудно, и надо было внимательно под ноги глядеть, чтоб успеть в нужный след наступить, пока не пропал. Скоро Ингерд потерялся во времени, весь мир для него сосредоточился в серых клочьях тумана, мутной воде и чавкающей грязи. По сторонам он не смотрел и думал только об одном: устоять. Уже много дней они на каждой версте оставляют силы, и ничем их не восполнить; оставляют свою кровь - безвозвратно, в них осталась лишь воля - и то немного, поэтому Ингерд не видел, что Оярлика Медведь уже на себе несет, а Эйрика Орел поддерживает, не видел, что вода в омутах чернее стала и чище, потом услыхал птичий перезвон, как в своих лесах, на севере, уверился, что домой пришел и упал ничком на твердую землю.
  
  
  Долго ли он так лежал, коротко ли, но все ж очнулся, когда солнечный луч, как верный пес, в щеку его лизнул. Услыхал Ингерд рядом стук топора и глаза открыл. Потом сел, сна как ни бывало. Он глядел, куда попал.
  Уж как примечательно было то место! Посреди соснового леса - высокая опушка, солнечным светом залитая, запах смоляной голову кружит, и небо над головой синее. Провел Ингерд рукой по волосам, вздохнул и улыбнулся.
  - Уж больно крепко ты спал, - густой бас из-за спины, - как до сухой земли добрался, так и повалился. Мы тебя трогать не стали.
  Могучий Скронгир, по пояс голый, на чистом песке лодку-долбленку мастерил, только щепа по сторонам летела.
  - А зачем тебе лодка? - дивится Ингерд. - Неужто по болоту плавать?
  Медведь, выше Ингерда на голову, глянул на него и отвечает:
  - Зачем же по болоту? По широкой воде.
  - Да где ж тут вода? - недоумевает Волк.
  Медведь выпрямился, пот с лица утер, залюбовался Ингерд невольно - богатырь-воин, один против десяти выстоит, не гляди, что лицо спокойное, кто хоть раз от медведя удирал - поймет. А Скронгир отвечает, серые глаза щуря:
  - Ты вчера еще соображал, что тут землю такую найдешь? Нет? Так отчего ж ты думаешь, что воды тут нет? Ступай, поищи, коли охота, может, еще чего сыщешь, а мне недосуг, работа ждет.
  И снова застучал топором.
  Ингерд пошел в гору. Одежда на солнце подсохла, и он наконец-то согрелся. Ветер и думать не думал, что посреди болота мрачного место такое дивное хоронится, и теперь глядел - наглядеться не мог, дышал - надышаться не мог, а душа пела.
  Взобрался он по откосу - еще не лес перед ним, но прилесок, сосны вольно растут, стволы причудливо изгибая, в небо высокое могучие кроны взметнули. Ингерд обернулся последний раз на стук топора - споро трудился Скронгир, широкая спина от пота блестела, руки мускулами бугрились, длинные волосы по плечам разметались. Вспомнил Волк, что имени его не спросил, но возвращаться уже не стал.
  Идет по лесу - деревья все гуще растут, а то вдруг расступятся, и вот уже дорога под ногами завилась, а по обеим сторонам да под пологом сосновым избы стоят - хорошие, добротные, из необхватных бревен сложенные, и к каждой крыльцо широкое подведено. Могучи Медведи и жилища отмахали себе под стать. Никого не встретил Ингерд, пока по дороге шел - ни старика, ни молодки, ни ребенка, зато издали голоса услыхал да звонкий стук молота о наковальню - кузней потянуло, а потом Ингерд увидел озеро. Отражая небесную синь, оно дремало в глуши безмятежно, и рыжествольные сосны, как в зеркало, в его воды гляделись. Посередине лодочка качалась, с нее двое мальчишек рыбачили, у другого берега Ингерд еще одну разглядел, там Медведь садки проверял. Стук копыт услыхал Ингерд - по дороге верховой ехал, Ингерд на коня засмотрелся, никогда столь огромного не встречал, но другой такого всадника и не поднял бы. Великан Скронгир окинул Ингерда взглядом внимательным, кивнул ему и мимо проехал, не сказал ничего. Седла под ним не было.
  - Занятно, - сам себе сказал Ингерд, - если б не знал, что они нелюдимы, подумал бы, что чужаки по их становищу толпами разгуливают, а им и все равно. Однако, где же Травник? И остальные где?..
  И тут Орел явился, будто голос его услыхал.
  - Эй, Ветер! - окликнул. - Есть хочешь?
  Сам выглядел довольным и веселым, будто только что с пирушки, и одежда чистая.
  Ингерд упер руки в бока.
  - А ты сам-то как думаешь? И где Травник, где Барс с Лисом?
  Веселье Орла мигом испарилось. Ингерд встревожился.
  - Что? - спрашивает. - Худо дело?
  - Худо, - кивнул Брандив. - Эйрик в себя никак не придет, знахари сказывают - яд на клинке был, удивляются, как Барс не умер сразу. Оярлику ногу еще раз сшивали, а Травник...
  Он не договорил и отвернулся.
  - Что Травник? Да говори же! - начал терять терпение Ингерд.
  - Знахари рану его закрыли, тело излечили.
  - Ну?
  - Тело излечили, но дух вернуть не могут, далеко он. За Старцем послали.
  - А кто таков этот старец?
  - Он вылечит Травника. Так ты есть хочешь или нет?..
  Орел привел Ингерда к большому дому - стены могучие, крыльцо в пять ступеней, дом, считай, на самом берегу озера стоял, Ингерд его издалека приметил. Во дворе - колодец, закопченное кострище, камнями обложенное, да поленница под навесом.
  Поднялся Ингерд на крыльцо, вслед за Орлом в дверь вошел и очутился в длинной комнате. В комнате той от стены до стены широкий стол стоял деревянный, с обеих сторон - лавки крепкие, шкурами звериными покрытые, а в торце - еще стол, повыше да к очагу ближе. В очаге огонь светился, у огня на стульях резных сидели два готтара, седые как луни, длиннобородые, высохшие. А по настилу деревянному, на котором стол-то возвышался, прошагивался, поигрывая кинжалом, Высокий Янгар. Ингерд аж споткнулся. Он-то думал, что на одда-отунге Высокого Янгара видел, но оказалось - ошибся. Высокий Янгар - вот он, в длинной рубахе, поясом схваченной, да простых суконных штанах, а казалось - в парче и мехах. Волосы, длинные с проседью, под кармак убраны, а в правом ухе серьга блестит.
  - Мое имя - Онар Скронгир, и вы на моей земле, - пророкотал он, остановившись против Ингерда. - Назови себя.
  Ингерду показалось, что ему на грудь положили каменную плиту. Превозмогая тяжесть Медвежьего взгляда, он ответил:
  - Мое имя - Ингерд Ветер, я из племени Черных Волков, и на твоей земле мы с миром.
  Подобно Каравеху среди гор возвышался меж людьми Онар Скронгир, и голос его был похож на громовые раскаты:
  - Три дня назад у своих границ мы слышали пение боевого рога. А вчера Бурая принесла нам это.
  Он поднял руку - в ней тускло блеснул кинжал с зазубринами, тот, что Брандив из Травника выдернул.
  Грохнув кинжал на стол, янгар сложил руки на груди и на Ингерда глядит, ответа ждет. А у Ингерда в животе-то как запоет! Четыре дня, считай, не ел ничего, вот живот сам с собой и разговорился. А Медведь услыхал и рассмеялся, Ингерд думал - крыша рухнет:
  - Ладно, - молвил. - Сперва еда, потом разговор. Эй, братцы!..
  Тотчас двери распахнулись, и молодцы-Скронгиры принесли кушанье, на стол споро поставили. Кушанье разнообразное, тут тебе и грибы, и лосятина, и белорыбица, и в братинах ведерных мед вареный белый и мед ставленый ягодный, и хлеба белого вдоволь, и птицы всякой.
  - Вот это дело доброе, - смеется Брандив, - а то без братинки и разговор - не разговор!..
  Медведи встретили Ингерда как дорогого гостя - в хмельной, где дружина пирует, нет почетнее места. То по нраву Волку было, пожалел, что не соседились, когда бок о бок жили, да тех времен уже не воротишь.
  - Хорош мед у тебя, - говорит Ингерд, чарку за здоровье хозяина осушая.
  - Прошлый год богатый был, - ответствует Медведь, утирая губы. - Из смородины мед ставили, из малины, из вишен. И белый, и красный варили. Добрый получился.
  - Ты поостерегись, Волк, - подмигнул Аарел Брандив, - здешний мед с ног сшибает.
  "Да языки развязывает", - чувствуя, что хмелеет, и боясь сболтнуть лишнее, подумал Ингерд. Но Медведь ничего у него не выведывал, только посмеивался да знай в чарку меду подливал. Последнее, что запомнил Ингерд - слабый огонь в очаге и два белых готтара подле, не то спящих, не то глазами друг с другом говорящих.
  - Зачем они тут? - спросил Ингерд Скронгира, но ответа не дождался - ткнулся лбом в его плечо и провалился в глубокий, как самый темный омут, сон.
  Что с него было взять, с голодного и уставшего? Много ли надо было меду, чтоб свалить его, с кем еще недавно на пиру не многие тягаться могли? Пяти чарок Ингерду хватило, и его положили спать.
  
  
  Проспал он два дня, никто его не будил, никто не тревожил, на рассвете сам глаза открыл. Потянулся, голой спиной мех соболиный мягкий почувствовал, но недолго в безмятежной полудреме нежился - все несделанные дела вспомнились и сон прогнали.
  Ингерд надел постиранные штаны и рубаху, на столе еду нашел, подкрепился, а когда меч и кинжал к поясу прилаживал, дверь отворилась, и вошел Онар Скронгир, янгар Медведей. Был он уже не в домашней одежде, а в боевом облачении да с охранными амулетами на груди и руках.
  - Выспался? - спрашивает.
  Ингерд кивнул, кармак на затылке завязывая.
  - Что дальше делать думаешь? - янгар прошелся по светелке, у окошка остановился - Ингерд в то окно как в дверь выйти мог, а он его все собой заслонил.
  - Дело у меня одно, - ответил ему. - К Морю мне надо.
  - Ребята твои ранены, - напомнил Медведь, не поворачиваясь. - Тут их оставишь?
  - Если через день не выправятся - оставлю, - сказал Ингерд. - Один пойду. Время дорого.
  - Одному тяжело, - Онар Скронгир взглянул на него. - Рунар Асгамир вдоль наших границ рыщет, тебя поджидает.
  - Я его не боюсь. Но если сюда попадет - много бед твоему племени сделать может. Он эгнаром стал, слыхал про такое?
  - Слыхал. Да только сюда ему пути нет. Не пропустят Вепря идолы, больно зла в его сердце много. И Древний Лес его тоже не примет. Остерегаться надо тебе не здесь, а там, за спинами дозоров наших. Я сегодня по луне поведу Медведей к Соль-озеру, Эрлигу на подмогу. Молодой Тур все силы собирает, негоже в стороне отсиживаться.
  - Ты... - Ингерд запнулся, - хоть в полглаза за Остынь-озером пригляди, ладно? - голос его дрогнул, и он отвернулся, чтоб не заметил Медведь его тревогу.
  Онар Скронгир посмотрел на него исподлобья:
  - Неблизко от Соль-озера до Остыни, зачем же мне так далеко глядеть?
  - На всякий случай, - уклонился Ингерд.
  Выдать Янов секрет он не мог, да и свой тоже, потому смолчал.
  - Ладно, - усмехнулся Скронгир. - Обещать не стану, но что смогу - сделаю. Теперь - прощай.
  И своей огромной ручищей янгар Медведей хлопнул Ингерда по плечу.
  - Прощай, - качнувшись, отвечал ему Ингерд. - Может, еще свидимся.
  Снова скрипнула дверь. Ингерд остался один. Он отчего-то уверен был, что Онар Скронгир знает много больше, чем говорит, и видит гораздо дальше, чем показать хочет. Да и что ему вообще известно о Медведях?.. Ничего ровным счетом.
  
  
  Полдня бродил Ингерд по Медвежьему стану и дивился. Домов насчитал много, а стены оборонной так и не увидел. Амбар нашел, две кузни, мельницу, овин, а чтоб человека хоть одного встретить - не встретил. В дома заходил - пустые дома, заметно, что люди живут, но где эти самые люди, Ингерд не знал. Не нашел он ни Эйрика, ни Оярлика, ни Аарела Брандива, зато в бане, на берегу озера поставленной, Травника обнаружил.
  В бане было холодно и черно, закопченные стены пропахли дымом. Травник лежал на лавке у крошечного оконца, и у Ингерда не возникло сомнений: отрок мертв. Всклокоченные волосы обрамляли белое лицо, такое белое, точно из снега вылепленное. Глаза Травника были завязаны, и в душе у Ингерда ворохнулся ужас. Руки отрока - и при жизни-то худые, а теперь и вовсе кожа да кости - лежали по бокам, и в правой все так же посох зажат был. Мертвый Травник по самую грудь был зачем-то укрыт одеялом, будто оно его согреть могло. А возле неподвижного отрока сидела маленькая девочка и что-то тихо напевала.
  Она сидела, обхватив себя руками, вся сжавшись - в нетопленой бане было холодно, и две длинные косы падали до голых пяток. Девочка вскинула на Ингерда глаза, когда он вошел, и снова возвратилась в пение.
  - Что ты поешь? - тихо спрашивает ее Ингерд. - Плакальную?
  - Нет, - девочка снова посмотрела на него, потом кивнула на Травника. - Он живой.
  Ингерд воззрился на Травника. Нет, не мог тот быть живым, слишком хорошо Ингерд знал, как выглядят мертвые, но девочка повторила:
  - Он жив еще. Но его надо найти.
  - Найти?
  - Да. Дедушка его найдет.
  Девочка сидела, сцепив руки под коленями, и тихонько раскачивалась из стороны в сторону, продолжая напевать. Ингерду почудилось, что он спит и никак не может проснуться.
  - Чей дедушка? Твой? - спросил он, чтобы услышать свой голос и убедиться, что сам-то он - живой.
  Девочка подняла голову, ее лицо сделалось удивленным, как будто чужак сказал ей, что на небе два солнца.
  - Как же ты не знаешь дедушку? Ты, быть может, и вовсе ничего не знаешь?..
  Ингерд смутился, чего никак от себя не ожидал. Какая-то пигалица сидит тут и поучает его! А девочка закинула косы за спину и сказала:
  - Пошли, покажу тебе Книги, ты, должно быть, их не читал.
  Она повела его по берегу, потом свернула в лес. Там они вышли на дорогу, которая попетляла себе немного и скоро вывела их на простор. Захолонуло у Ингерда в груди от того, что увидел. По левую руку лесистая гряда тянулась, вся вековыми елями поросшая, темно-зеленые гордые кроны застыли на фоне пронзительно-синего неба. У подножия той гряды избы кучнились - вот где Медведи-то жили! Дорога мимо них петляла, в пологие холмы зарываясь, а по холмам тем овес, пшеница да рожь спелым золотом колосились, с ветром шептались. На полях женщины работали - овес косили, в снопы вязали. Залюбовался невольно Ингерд - сильные женщины у Медведей, статные, и без мужчин тяжелую работу делали. Только лиц их не увидел Ингерд - в поле надо лица платками до самых глаз закрывать, чтоб сенной трухой не надышаться.
  Проходил мимо Ингерд - на него оборачивались, но никто с ним так и не заговорил, а он шел, точно заколдованный, словно в заповедный край попал, а сердце щемило болью, потому как знал - не видать ему такого больше, и не только здесь, а может, во всех землях, что от Моря до Моря раскинулись, скоро будут лишь смерть и прах.
  А дорога все вилась, и босые ноги девчушки шлепали по белой горячей пыли.
  - Как тебя зовут? - спросил Ингерд.
  - Меня звать Мара, - сказала девочка, легко перепрыгивая через корни, торчащие из земли. Она вела Ингерда в лес, и Волком завладело тревожное предчувствие. Он по-прежнему не встретил ни одного Медведя, не услыхал ни одного голоса.
  - Где все твои соплеменники? - спросил он у Мары.
  - Кто в поле, а кто на войну пошел, - беспечно ответила девочка. - Ты не отставай.
  Они шли долго. Сосновый лес кончился, пропало солнце, замолчали птицы.
  - Ты куда меня привела? - насторожился Ингерд.
  Его окружила чащоба нехоженая, темная, подумалось, что заманила его девчонка в ловушку, но тут он разглядел меж деревьев просвет. Они вышли на поляну.
  - Вот Книги, - сказала девочка. - Можешь читать.
  Перед Ингердом явились камни, много камней, каменные столбы и плиты, все исчерченные Рунами. То кайдабы были, а лес этот - Лесом Ведунов оказался. Ингерд выругался про себя. Куда бы он ни шел, все одно дорога его в Лес Ведунов заводит!..
  - Пошли отсюда, - резко бросил он.
  - И читать не будешь? - удивилась девчушка.
  - Я не умею читать, - отрезал Ингерд.
  - Я тебя научу, - с готовностью предложила она, точно звала в игру поиграть.
  Ингерд готов был уже разразиться проклятьями, лицо его исказилось гневом, но девчонка-то не отступила! Стоит перед ним - макушкой до пояса не достает - и без тени испуга смотрит ему в глаза.
  - Обидишь Мару - пожалеешь, - услыхал Ингерд и вздрогнул.
  Сперва он подумал, что это камни заговорили, но потом пригляделся и среди кайдабов фигуру различил - всю в сером, оттого и не приметил раньше.
  - Это дедушка, - сообщила ему девочка. - Ты можешь подойти, он добрый.
  Ингерд с опаской приблизился.
  Он увидел старика, что сидел, поджав ноги, прямо на земле и, видно, отдыхал. Старик с ног до головы пылью покрыт был, потому Ингерд от камня не сразу его отличил. Одет в шкуры, одежда сильно обтрепалась да измазалась, словно одолел он долгий путь по бездорожью, а в длинных волосах застряли листья и сосновые иголки. Старик глядел на Ингерда сурово, и лицо у него было словно из камня резцом высеченное. Рядом лежал посох кривой.
  - Никогда в мире беды не кончатся, - сердито говорит старик. - Не кончатся, покуда людям знания в головы силой вбивать надобно! Неужто сами не хотите узнать больше, чем знаете?.. А, - старик безнадежно махнул высохшей морщинистой рукой, - вы и с умной головой лихо творите неизбывное...
  Ингерд сел напротив, к нему снова вернулась злость.
  - А кому учить? - спрашивает он. - Чему? Все, что мне надо знать, я знаю. Я умею воевать. Больше мне ничего не нужно. Я умею ненавидеть, и это все, что я хочу знать.
  Старик долго смотрел на него и ничего не говорил. Ингерд не отводил глаз и тоже молчал. Между ними будто накалился и зазвенел воздух, словно натянулась тетива невидимого лука, и задрожала каленая стрела, готовая поразить одного либо другого.
  - Не надо. Остановитесь.
  Это произнесла девочка. Она сидела неподалеку в своей любимой позе - сцепив руки под коленями; слабый ветерок играл лентами в косах. Одно ее слово переломило незримую стрелу обоюдоострой враждебности.
  - Ты прав, Ингерд Ветер из рода Черных Волков, - сказал, наконец, старик. - Тебя некому было учить, и ты вырос таким, каким и должно вырасти сыну славного отца - могучим воином и защитником своего племени. Ты мало знаешь, но в том нет твоей вины. Мы могли бы обучить тебя, когда ты был еще мальчишкой, как я обучаю сейчас Мару, и мир был бы другим. Но я не сделал этого, и в том моей вины тоже нет. Ты - маэр, а нам запрещено обучать маэров.
  - Кому это - нам? - спрашивает Ингерд. - И почему запрещено?
  - Нам - эрилям, ведунам, всем, кто Знаниями обладает. Маэр сам ищет себе наставника или не ищет, мы не имеем права пересекать его путь без его на то желания.
  - Теперь я желаю этого, или тебе мало слова моего?
  Старик снова долго смотрел на него, и снова Ингерд не отвел глаз. Старик повернулся к девочке:
  - Мара, прочти Руны, что на том кайдабе начертаны.
  И он указал посохом на невысокий плоский камень, вокруг которого, как, впрочем, и вокруг остальных, была обкошена трава. Девочка с готовностью вскочила, подбежала к камню и присела перед ним на корточки:
  - Здесь красиво написано, - сказала она Ингерду и принялась водить пальцем по причудливо изломанным линиям Рун.
  - "Было время, когда Бессмертным нечего было делить, и Бессмертные были безымянны, ибо некому было дать им имена. Свельм - Дух Мира, Брахья - Плоть Мира и Кровь Мира - Неназванный - суть бытия. Свельм и Брахья создали людей. Они убили Неназываемого, и Кровь Мира была пролита. С этого убийства начались все убийства. Пробил Час Сражений, началась бесконечная Эра Битв, и она не закончится никогда, ибо Кровь Мира нельзя остановить".
  Девочка повернулась к старику:
  - Я все правильно прочитала?
  - Правильно, - кивнул старик.
  - Это похоже на то, о чем рассказывал эриль Харгейд, - сказал Ингерд. - Он про трех братьев говорил, как двое создали людей, а третий - ведунов, и за это они его убили, разрубили тело на части и поставили над ними черные камни.
  - Верно, - отвечал старик. - И пробудить силу тех Камней способна лишь кровь маэра - кровь избранного, ибо маэр - это есть часть Неназываемого, и твоя кровь - это Кровь Мира. Испокон веков все маэры стремятся соединиться в целое, ибо они - часть Одного.
  - И что же из всего этого? - спрашивает Ингерд. - Если тебе верить, то получается, что я, Рунар, Кьяра - куски некогда целого?..
  - Вы не можете один без других. Где бы вы ни были, вас притянет друг к другу, и не бывать от этого добра. Неужто ты ни разу не спрашивал себя: откуда этот Рунар Асгамир свалился на мою голову? Отчего мы не можем поделить одних и тех же женщин? Отчего он в каждом бою оказывается против меня? Спрашивал?
  - Спрашивал, - подумав, согласился Ингерд. - Но ответа так и не нашел.
  - Зато его нашел эриль Хёльмир. Со своего Ледяного Острова он окидывал взглядом ваши земли и увидел двух непримиримых соперников, что сражаются друг с другом, но не могут друг друга убить. Он распознал в вас маэров и пожелал тебя умертвить.
  - Почему меня? Почему не Рунара?
  - Потому что Рунар - Разрушитель, и он мог еще сослужить ему хорошую службу.
  - Да уж, - буркнул Ингерд, - он сделал из него эгнара. Одержимого убийцу. Это по наущению эриля Хёльмира Вепри напали на мой стан?
  Старик кивнул и погладил левую ногу - затекла.
  - Эриль Хёльмир имеет желание избавиться от всех маэров, эриль Харгейд делает все, чтобы помешать ему. Кьяру он забрал от вас младенцем, сумев увидеть в ней маэра еще до рождения. Такое случается столь редко, что я не припомню подобного ранее. Эрлига искали не в пример дольше, думали сперва на его отца, но Исмел Стиэри погиб, и тогда мы поняли, кто истинный маэр. За его сыном поднялись все племена, признав в нем силу и мудрость, и когда закончится противостояние эрилей, он поведет свой народ дальше, и люди последуют за ним. Эриль Харгейд охраняет его, все последние годы следя за своим врагом из самого сердца Леса. Он редко отлучается оттуда, ибо предчувствует беду. Эриль Хёльмир жаждет остаться единственным из всех маэров.
  - Но для чего? - у Ингерда голова пошла кругом. - Я ведь тоже маэр, как ты говоришь, но у меня нет помыслов извести всех остальных!
  - Ты не жаждущий, Волк. Есть на свете то, что хотели бы получить множество людей и что более всего хочет получить эриль Хёльмир. Это власть. Нет ничего превыше этой жажды. Все споры, все войны, все убийства - от этого. Власть над человеком, власть над землей - ради этого люди идут на многое, ради власти над миром жертвуют еще большим. Существует еще безграничная власть Бессмертных, выше которой нет ничего.
  - И он сможет? У него достанет для этого сил?
  - Невозможного нет. Также как невозможно не остановить его. С того самого дня, как ты пришел в себя в избушке Вяжгира-знахаря, твоя жизнь подчинилась этому. Тогда ты ничего не понимал, иначе не принес бы Клятву бёрквам, не стал бы врагом самому себе.
  - Я не мог поступить иначе, - отозвался Ингерд. - Тогда я многого не знал.
  - А мы не могли направить тебя, - вздохнул старик. - Теперь вот расплачиваемся.
  - Как же мне быть? - Ингерд запустил руки в волосы, седая прядь упала на лицо. - К Рунару у меня больше нет ненависти, потому что его душа у проклятого колдуна в полоне, но Рунар - мой враг, и я принес хаттмар. Я не могу отступить. Я пойду за ним до конца. Еще недавно я мог бы отречься от Клятвы и отдать бёрквам свою душу, но теперь - нет. Убив себя, я убью Кьяру. Я должен спешить, пока Рунар не нашел ее.
  И тут девчушка, что все это время тихонько в стороне сидела, говорит:
  - Эриль Хёльмир - маэр, но ведь Ингерд Ветер тоже маэр, а значит, их силы равны. Дедушка, ты же сам говорил: ничего не изменишь, маэры все начали, им и вершить. Отпусти его с миром.
  Ингерд взглянул на девочку. Она ответила ему серьезным взглядом, и он вдруг понял, что она, эта маленькая синичка, знает куда больше него, а он - здоровый крепкий воин, давно вырос, но все важное пронеслось мимо, и он ощутил острую жалость к самому себе, к тому, каким он мог бы стать.
  - Ладно, - старик со вздохом поднялся на ноги. - Ни помешать тебе, ни помочь, ни наставить тебя я не могу. Поступай как знаешь, но помни обо всем, что услышал от меня. А теперь пошли, поищем Травника. А ты, Мара, в деревню ступай.
  Ингерд покорно отправился за стариком, пытаясь в своей голове порядок навести. Как все было просто и понятно, когда он одержим был жаждой мести и только ею жил! Его не мучили сомнения, его не терзала неизвестность, а теперь... Да он будто в мир другой какой-то попал, где на каждом шагу - чудеса, за каждым поворотом - неведомое, но как же от этого всего дух захватывает!..
  Ингерд шел за стариком, не разбирая дороги, и не сразу сообразил: а куда это они идут Травника искать?
  - Эй, дед, - подергал он старика за рукав, - ты чего? Травник-то в бане около озера мертвый лежит! Не туда идем-то!
  - Травник ученик способный, - бросил через плечо старик, - эриль Харгейд не нахвалится на него. Потому и с тобой его отправил, сам-то отлучиться не мог.
  - Знаю, - Ингерд от веток еле уворачивался, - не раз чудесный отрок жизнь мне спасал. Свою вот не уберег.
  - Молод больно, вот об осторожности и запамятовал, а может, сил на то и на то не хватило.
  - На что - на то?
  - Чтоб вас охранить и себя заодно. Пока бой длился, он могущество свое все вам отдал - против эгнаров стоять трудно - а сам нож в бок получил. Вот дух его и заплутал, не сумел в тело возвернуться. Здесь где-то бродит. Куда ему, как не в родной лес податься? Только вот если сегодня не сыщем - придется хоронить Травника.
  - Травник! - принялся звать Ингерд. - Эй, Травник! Отзовись!..
  Но чудесный отрок нипочем не отзывался. Целый день бродили старик да Ингерд по лесу, никого не встретили, и лишь к вечеру на полянку крошечную набрели, а на ней - костерок, а возле костерка сидит, значит, искомый Травник, в огонь шишки сосновые кидает и дымом тем дикоросы окуривает. Ингерд так и остолбенел: отрок-то вполне живой, а кто ж тогда в Медвежьем стане, в бане мертвый лежит?.. А старик давай Травника увещевать:
  - Что это ты, - говорит с укоризной, - домой не возвертаешься? Али ноги не идут? Али дорогу забыл? Али другой дом себе нашел?
  - Занят я, - отвечает ему чудный отрок, от дела не отвлекаясь. - После приду.
  - Да когда после? - вопрошает старик, тихонько по кругу костерок обходя и посохом по воздуху знаки какие-то вычерчивая. - Сейчас надо. Ждут тебя там.
  - Некогда мне, - Травник на него не смотрел, до того занят был. - Дикоросы пропадут.
  - Ох, Травник, Травник! Стало быть, запамятовал ты, какой день сегодня! - всплеснул руками старик в шкурах.
  - А какой сегодня день? - спрашивает Ингерд, он ничего про нынешний день особого не слыхивал.
  - Да ведь нынче цветок синий у озера вырос, раз в году бывает-то! Отчего не пойдешь, не посмотришь?..
  - Пойду, - отвечает Травник. - И дикоросы с собой заберу.
  - А то как же! - соглашается старик. - Ну, идем, сынок, идем.
  Чудесный отрок собрал свои травы, в пучок увязал и за стариком следом пошел. Ингерд опомнился, костер затоптал, чтоб пожара не случилось, и вдогонку поспешил.
  - Эй, дед, - когда догнал, спрашивает, - про какой такой цветок ты говорил?
  Старик поглядел на Травника, который как на ходулях лес мерял, и говорит:
  - Его только цветками завлечь и можно, по-другому нипочем не пошел бы. Он в растениях больше моего понимает.
  "Наврал, стало быть, - подумал Ингерд. - Ладно, главное - помогло".
  
  
  Завечерелось, как подходить к стану начали. Травник далеко вперед ушагал, его и не видно уже было.
  - Потеряем мы его, - забеспокоился Ингерд. - Опять пропадет!
  - Не пропадет, - успокоил его старик. - Теперь близко, сам дорогу найдет.
  И вдруг замолчал, остановился, замер весь.
  - Ты чего, дед? - тихо спрашивает Ингерд, и вдруг не по себе ему сделалось.
  - Вечувары... - прошептал старик и вдруг, воздев посох к небу, воскликнул глухо:
  - Вечувары кричат, слышишь?!
  Ингерд прислушался, и волосы у него на голове зашевелились. Со стороны болот, откуда они пришли три дня назад, принес ветер не то крик, не то стон протяжный, не то вой, не то плач, не то рев яростный, предсмертный.
  - Они вечуваров подрубили, ох, беда!.. - старик пустился бежать, Ингерд едва поспевал за ним, предчувствуя недоброе.
  Они вырвались из чащи, миновали кайдабы и поднялись на гряду, откуда земли Медведей начинались. Потянуло дымом. Старик опередил Ингерда и на холм первый взобрался. Когда Ингерд вскарабкался следом, ужас охватил его.
  Поля Медведей пожирал неистовый огонь, клубы дыма взвивались над деревьями. У полей и на дороге Медведи бились с Вепрями, защищая свое. Мужчин было мало, но вместе с ними сражались женщины. Дорога была устлана телами. Кровью, как дождем, прибило пыль.
  Страшно закричал старик, он кричал какие-то слова, но Ингерд не слышал. Прянув на землю, он скатился вниз, обернулся волком, и лапы понесли его к деревне. Он мчался напрямик, задыхаясь от дыма и перепрыгивая через мертвых. Как ураган ворвался он в гущу боя, разорвал несколько глоток, через себя перевернулся и уже с мечом в одной руке и с кинжалом в другой врубился в ряды Вепрей. То был страшный бой. Вепрей было много, очень много. Под их клинками и копьями падали женщины, Ингерд видел только кровь на белых рубахах. С бешеной яростью рубил он Асгамиров, понимая, что это за ним они пришли, черное безумие Рунара привело их сюда, но самого Рунара он не увидел. Навстречу ему пробивался Аарел Брандив, а со стороны горящего поля - Оярлик и Эйрик. На дороге впереди стоял Травник и, держа над головой посох, что-то выкрикивал. Ингерд не разобрал ни слова, не до того ему было, он рубился к Брандиву, оттесняя Вепрей от женщин, а пятеро Медведей пробивались к нему, загоняя Асгамиров в кольцо. Асгамиры жестоко сопротивлялись, но ярость Медведей была сильнее. Вепри, все, как один, были перебиты.
  Тяжело дыша, Ингерд остановился и выдернул окровавленный клинок из мертвого тела. Смерть и прах царили кругом. Слышались стоны и плач. Ингерд увидел старика в шкурах, он брел по дороге, загребая пыль башмаками, и нес на руках девочку, Мару. Две косы свисали вниз, и ветер игрался с ленточками. Ингерд отвернулся, не в силах смотреть, чувствуя, как перехватило горло.
  - Будь все проклято, - сдавленно прошептал он. - Будь проклят ты, Рунар, будь проклят твой хозяин!.. Будь ты проклят за то, что сделал, и за то, что еще сделаешь!..
  
  
  Глубокой ночью берег озера озарило слепящее пламя погребального костра. Десять женщин и троих мужчин потеряло племя Медведей. И Мару. Если бы Онар Скронгир не увел своих воинов к Соль-озеру, Вепри не посмели бы напасть. Но Рунар, ставший эгнаром, привел своих бойцов к границам Медведей, и Вепри, ведомые его яростью, посмели поднять топоры на вечуваров. Воля Рунара была столь сильна, что заставила их отринуть древние страхи и не побояться проклятия духов. Все, посмевшие сразиться с вечуварами, стали добычей бёрквов. Но Рунар уцелел.
  Жарко пылал костер, высушивая кровь и слезы. Пламя гудело, и ему вторила плакальная. Белыми изваяниями стояли, сгорбившись, готтары, рядом с ними переминался с ноги на ногу Травник. Его лицо было угрюмым, а руки сжимали посох, точно горло врага.
  - Во что бы ты ни стало, - услыхал Ингерд рядом, - во что бы ты ни стало нам надо найти этого колдуна, и я вырежу его сердце, если оно у него есть.
  Эйрик говорил, еле сдерживая бешенство, стиснув зубы, чтобы не заорать.
  - Даже одна смерть требует мести, это закон! Но нас убивают целыми племенами, и некому мстить, ибо все мертвы! Моя душа не в силах справиться с таким безумием. Наша земля захлебнется кровью, и наступит день, когда она отринет и правых и виноватых, а победители будут проклинать свою победу.
  Дорога сражений и бесконечных смертей привела Эйрика Редмира к истине, и эта истина ужаснула его. Он стоял возле погребального костра на чужой земле, хоронил чужих людей, и беззвучные рыдания судорогой сотрясали его тело. Ему было все равно, кто его враг - смертный или бессмертный - он хотел остановить его. Ни о чем другом он думать уже не мог, ибо все другое стало ничтожным.
  Так Эйрик Редмир, Снежный Барс, стал маэром. Тем, Кто Воздает. Тем, кто творит Суд Меча.
  
  
  Ингерд стоял на дороге, что подняла его на холм, и прощался с землями Медведей. По левую руку могучей стеной все так же возвышались темные ели, они застыли в безмолвной скорби, опустив книзу тяжелые ветви. Они скорбели о мире, который изменился, ибо человек дерзнул поднять руку на неприкосновенное тело вечувара. Что бы ни случилось дальше, мир уже не будет прежним, и деревья и травы скорбели о том, что ушло навсегда.
  Впереди зеленел Лес Ведунов - запретные территории, на их границе неусыпный дозор несет страх, но не за горами то время, когда люди избавятся от него, и тогда падет последний оплот служения высокому духу. То время станет началом конца, ибо человек погубит сам себя. О том говорится в кайдабах, Каменных Книгах.
  Медленно Ингерд обвел взглядом вчерашнее пожарище. Из золотых поля сделались черными, над ними еще курился дым, и ветер носил по полям белый пепел. Дорожная пыль еще не впитала кровь.
  Ингерд знал, что именно такой унесет эту землю в своем сердце - прекрасную и горестную, ведь война пришла и сюда. Горе Медведей неизбывно, гнев их - страшен. Онар Скронгир уже собрал своих воинов, и, ведомые этим гневом, они пройдутся по владениям Асгамиров огнем и мечом. Слишком поздно поймет янгар Эван, что зло, которое он впустил однажды в свой стан, его самого захватило в полон. Он хотел воевать честно, но вместо этого потерял все: сына, земли, доброе имя. Но само зло так легко не уничтожить, оно найдет себе других слуг и их руками вновь начнет творить лихо. Кровь Мира пролита, и остановить ее невозможно. А значит, борьба будет бесконечной. И как же сильно нужно и любить и ненавидеть, чтобы находить в себе мощь для этой борьбы!..
  За его спиной стояли Эйрик Редмир и Оярлик Скантир, чуть в стороне - Аарел Брандив и нескладный Травник. Каждый из них уходил в дорогу с желанием что-то найти на ней, и это желание гнало их вперед, и пути назад уже не было.
  - Пошли, Ингерд, - сказал Оярлик Скантир. - Чуется мне, что времени у нас в обрез.
  - Да, - кивнул Ингерд. - В обрез.
  И повернулся к ним:
  - По Лесу Ведунов пойдем, так безопаснее. Поведешь нас, Травник.
  Парнишка улыбнулся и с радостью взялся сапоги с ног стягивать. На сей раз никто Ингерду не возразил, потому что страха у них почти не осталось. Эйрик похлопал Травника по спине и сказал:
  - Если собираешься сапоги здесь бросить, чудесный отрок, то лучше забудь об этом. С собой понесешь, понял?
  - Понял, - пожал плечами Травник. - Чего ж не понять?..
  К ним неслышно готтары подошли - два ветхих старика с длинными седыми бородами. Старики такие высохшие были, что, казалось, ветер их переломит, но нет, эти готтары - что посох ясеневый, сам тонкий, а по спине протянешь - спина сломается.
  Помрачнел Ингерд, думал, корить его сейчас готтары начнут за то, что беду на их племя накликал. Волк и сам это понимал, да где слов взять, чтоб повиниться? Мертвых словами не поднимешь...
  Стоит, значит, в землю смотрит, ждет от готтаров наказанья. А они говорят, а голос - что у одного, что у другого - сильный, звучный:
  - Сила и удача нашего племени с тобой в дороге, Волк. Оставь сомнения свои, чтоб не дрогнул ты в урочный час.
  Ингерд вскинул голову. В глазах старых готтаров - ни тени упрека, только предчувствие неизбежности.
  - Как же... как же избавиться мне от сомнений? - глухо спросил он.
  - Нужно верить. Верить в то, что делаешь. Верить всю жизнь. А если в конце пути поймешь вдруг, что ошибался - тебе не перед кем будет стыдиться за свою ошибку.
  Тяжкая вина, которую возложил на себя Ингерд, заставила его опуститься на колени. За все свои ошибки и сомнения, за всех друзей и врагов, за всех живых и мертвых просил он прощения у этих двух стариков. Один из готтаров положил ладонь ему на голову и промолвил:
  - Иди вперед с легким сердцем, отринь печали и надежды. Что бы ты ни сделал - все будет славно, ибо ты уже сделал достаточно.
  Он поднял Ингерда с колен и добавил:
  - Наши границы всегда открыты для тебя и для тех, кто с тобой. А теперь - прощай.
  Ингерд поклонился, и Эйрик, и Оярлик, и Орел, и Травник. Седовласые готтары долго еще стояли на дороге и глядели им вслед. Как два дерева на холме, что путник издали замечает и говорит себе:
  - Ну, вот я и дома.
  
  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"