Дереву было триста лет. Более двух метров в диаметре, по окружности его не могли обхватить четыре взрослых человека, метрах в шести от земли оно раздваивалось, выше каждый из стволов вновь двоился, троился, множился, разбрасывая широко в стороны толстые узловатые ветви. Часть из них с годами обламывал ветер, образовывая дупла, дождевая влага и морозы растрескивали кору и древесину, но дерево жило, мощные цепкие корни его изо дня в день, из года в год гнали на сорокаметровую высоту влагу, питая живительными соками каждую веточку, каждый листочек, жадно тянувшиеся к солнцу. Растущее одиноко в центре старинной деревенской усадьбы, оно было особенно прекрасно в начале лета: тысячи свежих изумрудных листьев шелестящим нарядом укутывали его крону, в ней шумно делили гнездовья галки, скворцы, с ветки на ветку порхали синички, ползал по стволу красноголовый дятел, в трещинах коры часто можно было увидеть ярких ящерок. Иногда к дереву прилетал крупный черный ворон, и тогда многочисленное население кроны пыталось прогнать его, он улетал, шарахаясь из стороны в сторону от пикирующих на него и кричащих на разные голоса галок и малых птиц.
Часто к дереву приходил рыжебородый старик. И летом на нем были меховая шапка-ушанка, старая телогрейка, подпоясанная ремешком, холщовые штаны, валенки с галошами. Он садился на холмик у дерева возле небольшого озерца, метра полтора в диаметре, прищурившись, слезящимися глазами глядел, как вода из водоема с журчанием текла по колоде, падала небольшим водопадом на крупный галечник и терялась в ложбинке, заросшей крапивой. Иногда он доставал из принесенного ведерка кусочки хлеба, луковицу, мясные косточки, раздвигал у корня вяза траву, складывал все это в дуплистую нору, туда же ставил блюдечко с кашей.
- О, мудрый Кылдысин, поешь хоть маленько. Поешь и ты, Дарья, и Олена, и Василей, и Петыр. Пусть души ваши посидят возле меня. Так же ли там, в другом миру, вы щебечете, как ласточки, и хлопочете, словно муравьи? Уродился ли хлеб, сохранился ли скот? В дружбе ли и согласии живете? Я, однако, шибко болею. Скоро и моя душа улетит к вам, - шептал старик и кланялся дереву, как верховному божеству своему. Потом снова садился на бугорок и глядел, как течет по колоде серебристый ключик.
Кто посадил этот вяз, никто не знал: ни отец прадеда, ни прадед, ни дед. В деревне было живо предание, что в давние времена предки удмуртов жили на высоком берегу большой реки в городище, обнесенном бревенчатой стеной, которая не раз спасала их от набегов. Но однажды темным осенним вечером жители городища увидели плывущий по реке огромный безлюдный плот с пылающим на нем костром. Любопытные жители высыпали на берег поглазеть на невиданное - огонь на воде. И в это время вооруженные северные люди ворвались в распахнутые ворота. Полетели стрелы, полилась кровь, закричали женщины, которых захватчики хватали, считая своей добычей. Городище - кар - перестало существовать. Уцелевшие на долбленках добрались до устья небольшой реки, уплыли по ней глубоко в леса - к этому дереву, принесли ему дары, попросили убежища и защиты. Вяз благосклонно принял дары, и в глухом лесу возникло новое городище - новый кар. Много воды утекло с того времени и в заболоченном роднике, сочившемся у корней вяза, и в реке, возле которой они поселились, и в большой реке, откуда они бежали.
В тридцатые годы двухтысячного столетия в глухую удмуртскую деревню на телеге, запряженной тощей пегой лошаденкой, приехали высокий чернобородый, лет пятидесяти, мужчина и худощавый подросток. Мужчина искал жилье для постоя, и Егор Селиверстов, имея семью из шести человек, приютил его. Мальчик с переселенцем затащили в избу за печь, в закуток, два старинных сундука, вышли к лошади, мужчина обнял и перекрестил подростка:
- Бог с тобой, Митя. Прощай.
- Прощай, - мальчик уткнулся головой в живот, постоял и со слезами на глазах кинулся к телеге. А мужчина долго еще стоял на улице, задумчиво глядя вслед удаляющемуся седоку.
В деревне был конный двор и шесть лошадей: четыре кобылы, жеребец и мерин. Двух кобыл, жеребца, мерина, телеги, тарантас и упряжь конфисковали в колхоз при раскулачивании, двух кобыл хозяева отдали добровольно, в том числе отдал свою лошадь Ляльку, вместе с плугом и окучником, Егор. Был он не стар, в силе, умел шорничать - сшить уздечку, починить хомут, и его назначили в колхозе конюхом. На разнарядке председатель колхоза давал указания - какую лошадь и куда направить, Егор снаряжал их. Он заботился о корме, заготавливал сено и солому, часто с подрастающим сыновьями Василием и Петром ходил в ночное - пас стреноженных лошадей на лугах у речки. Он же с сыновьями по разнарядке возил в город, на элеватор у станции, в кулях зерно. Весной всей деревне пахал огороды под картошку. В деревне его любили и уважали.
Приезжий назвался Сергеем, в колхоз вступать не захотел, но с Егором и его семьей сдружился. Часто чуть за полночь уходил он с сыновьями Егора на реку, обучил их рыбалке, и на рассвете они уже приносили крупную рыбу - иногда щук, пойманных на самодельные жерлицы. От него ребятишки научились прикармливать рыбу: Василий приносил с конного двора полгоршка красных навозных червей, закатывал их в глиняные шары и разбрасывал шары по указанию Сергея в омуте под большим тополем, росшем на взгорке крутого берега за деревней. На рассвете они в этом месте ловили подплывших на приманку лещей. Рыбы, бывало, налавливали по целому бельевому тазу.
Трапезничать за стол с семьей Егора Сергей не садился, но кусок рыбного пирога, испеченного Дарьей, женой Егора, принимал с благодарностью, уходил в свой закуток за печь и, помолившись на икону, стоявшую на маленьком самодельном столике, не торопясь, съедал, крошки бережно сметал в ладошку и тоже отправлял в рот.
Однажды Сергей начал раскапывать болотце у вяза, откуда сочилась вода. Со дна забили маленькие буруны, вынося на поверхность песок, воды пошло много, и скоро уже вниз к реке заструился ручей. Вместе с Егором на телеге они привезли дуплистое бревно, стесали его вдоль до середины, уложили колоду так, что вода побежала по желобу, ниспадая с неумолчным журчанием в ложбинку. Приезжий на этом не успокоился: он навозил на тачке от реки крупных голышей, аккуратно обложил камни вокруг выкопанного водоема, насыпал гальку в ложбинку у конца колоды, сделал подход к ключику. А еще он земляной бугор у ключика стесал лопатой в виде сиденья, обложил пластинами дерна, шелковистая травка быстро принялась, стало можно сидеть, как на мягком стуле, любоваться серебром струящейся водицы, слушать ее завораживающее журчание.
Егор дивился выдумке приезжего и сожалел, что не ему пришла в голову мысль обустроить ключ.
Место у родника стало любимым для отдыха. Сюда приходили посидеть вечером Егор с Дарьей, днем в жаркую пору прибегали дочери Алена и Настя, с визгом побрызгаться ледяной водицей прилетали птицы, и не только обитатели кроны вяза, садились на край колоды и, закидывая головку, глотали текущую по желобу живительную влагу.
Жители деревни стали считать ключ даром удмуртского божества Кылдысина, воду - целебной. Приходили за водой с посудой и дарами для Кылдысина: кто приносил косточки от съеденной утки, кто - кусочек хлеба, складывали все в дуплистую нору у корня дерева, возле которого бил ключ, и просили милости к себе и своим близким. К утру приношения исчезали, видимо, дар принимался божеством, а может быть, его с благодарностью съедал зверек, живший под деревом.
Но особенная любовь к роднику была у поселенца, он, приходя с рыбалки, постоянно приносил сюда красивые голыши. Камни заботливо укладывал у ключика, садился на травку и подолгу задумчиво глядел, как текла и текла водица.
В начале сентября, утром, в деревню въехала грузовая машина - ЗИС-5. Кабина ее была деревянной, покрашенной в зеленый цвет, в кузове, в фанерной будке, на скамейке сидели два солдата в длиннополых шинелях, в руках винтовки, на головах буденовки. В кабине, рядом с шофером, располагался скуластый, тщательно выбритый моложавый мужчина в модной по тем временам кожаной куртке. Машина остановилась на улице возле бабы с козой, дверь кабины распахнулась и мужчина спросил, где дом конюха. Баба указала на большой дом с наличниками. Возле ворот шофер по приказу заглушил мотор, мужчина поправил кожаную фуражку со звездой на околыше и направился к воротам. Солдаты поспешили за ним. Под ноги со злобным лаем бросилась собака, один из солдат с силой пнул ее ногой, собака с визгом отскочила и жалобно заскулила.
В избе хозяина не было, одна Дарья с сыновьями. Мужчина без приглашения прошел к столу и сел на лавку, солдаты стали возле косяков двери.
- Где хозяин?
- На конном дворе.
- Позвать!
Вихрастый Петя убежал и вскоре вернулся с запыхавшимся Егором. Тот, перешагнув порог, стащил с головы шапку, испуганно глядя на приезжих, и в пояс поклонился:
- Здрасьте.
- Где квартирант?
- Поди по рыбу ушел, к реке.
- Давно он у вас?
- Дак где-то с весны, после Пасхи приняли.
- Разыскать!
- Петь, сбегай.
- Подожди. Вы тоже с ним! - кивнул он солдатам.
Те вышли. Приезжий начальник поднялся из-за стола и начал ходить по избе, разглядывая картинки, развешенные по стенам. Егор остался у дверей, Дарья с Васей ушли за печь.
- Может, самовар разжечь? Чайку желаете?
- Кто привез пришельца?
- Дак вьюноша вроде Васьки. На пегой кобыле, в телеге.
- Вещей много было?
- Два сундука. За печью. Спит он на них.
- Еще что было? Ну, сумка какая-нибудь, шкатулка, ларец, ящик?
- Токо сундуки. Я ишо снимать с телеги маленько помогал.
Петька между тем по лужкам бежал к реке, солдаты еле успевали за ним.
Сергей сидел у вяза на своем месте. Он давно услышал шум мотора, понял, что это за ним, мог бы убежать, спрятаться, но от судьбы не убежишь, и он наслаждался теплым солнышком бабьего лета, золотом листьев старого дерева, любовался стаей скворцов, готовящейся к дальнему перелету. И прощался с ключиком, у которого он провел столько счастливых минут.
Солдаты скомандовали: встать; заломили назад руки, связав их шнуром, чтобы не сбежал, и повели к дому. В избе руки развязали и поставили в простенок между окнами. Командир приказал принести сундуки, солдаты стали выкидывать содержимое их на пол, он внимательно за всем наблюдал. Из одного сундука выбросили в основном носильные вещи: два сюртука, штаны, ботинки, портянки, картуз. Из другого - церковные. Много книг: псалтырь в обложке из кожи, все четыре Евангелия, требник, аккуратно завернутые в тряпочки иконы, серебряное кадило, чашу для причастия, кусочки ладана и полный комплект одеяния церковного батюшки.
- Где казна? - тихо спросил человек в кожане.
Сергей молчал, откинув голову и безучастно взирая на погром.
- Я тебя спрашиваю: где казна! - заорал начальник, подскочил к пожилому человеку, схватил за грудки и начал колотить его головой о простенок. Егор, Дарья и подростки за печью испуганно жались друг к другу. Окровавленного мужчину под руки вытащили к машине, закинули в кузов, туда же закинули сундуки с их содержимым, расселись по местам, арестованный - между солдатами, затарахтел мотор, и приезжие отбыли.
Егор и Дарья с детьми, напуганные и подавленные, долго сидели в обнимку.
- Хорошо, хоть Олены с Настей не было, - немного отойдя, сказал Егор и ушел на конный двор: надо было запрягать лошадь Ляльку.
Дарья взяла ведро с водой и стала замывать кровавые пятна на полу.
Председатель колхоза, приехав из города с совещания в Райсовете, привез новости: приезжий - Сергей Федорович Лукин - был церковным старостой. После того как Воинствующие безбожники храм разгромили, а батюшку арестовали и с семьей увезли на Север, в храме не нашли церковной казны, исчезли и некоторые старые иконы. По слухам, батюшку вынудили признаться, что казна немалая, есть и Петровские серебряные рубли, полтинники с молотобойцем и золотые червонцы. Деньги собраны, чтобы заменить кровлю храма. Хранится все у церковного старосты.
Но староста, живший одиноко, исчез. Узнали, что увез его в ночь после ареста батюшки его племянник Митя, от него выпытали - куда.
В сундуках Лукина церковной казны не нашли, сам он был тверд и, даже умирая, унес тайну с собой в могилу.
В деревню приезжали с обыском: перевернули все в доме Егора, опрашивали с пристрастием всю семью, копались у вяза - ничего не нашли. Уверенности в том, что староста привез казну, а не спрятал ее в своем доме или возле храма, не было, и конюха с семьей оставили в покое.
Отгремела война. На ней погибли оба сына Егора, умерли Дарья и Олена. Настю сосватали в город, она родила сына, назвали его Дмитрием. Он вырос способным - закончил учебу в институте, в новые времена занялся торговлей. Успешно.
Деда не забывал, по выходным приезжал на черной красивой японской машине порыбачить. Порой они ходили к реке вместе. Рыбы было меньше, чем в старые времена, омут заметно обмелел, но порою попадал неплохой лещ. Дмитрий по детски радовался удаче, Егор просто любил посидеть на берегу под тополем, любуясь внуком.
Часто, поднимаясь в гору к деревне, они садились отдохнуть возле ключа, и внук в который уже раз расспрашивал деда про старые времена. Особенно его интересовало все, что было связано с давним постояльцем Егора.
- Дед, Лукин не признался, где спрятал клад? Его убили?
- Сгинул. Ничо не слыхали о нем больше.
- Может, клад под этим вязом? А может, под нами, где мы сидим? Ведь он брал у тебя лопату, в ручье копался, сиденье делал.
- Может, и тут где, - равнодушно отвечал рыжебородый старик.
- Дед, а большой клад?
- Кто знает. Болтают всякое. Никто его не видел. Говорят, храм ремонтировать собирались. Годами копили.
- Дед, я найду этот клад! - молодой человек вскакивал, начинал ходить вокруг дерева и жадно, с интересом вглядывался в каждый бугорок.
Однажды он приехал с прибором, сказал, что купил у военных - мины, мол, такими ищут, - взял лопату, долго ходил возле вяза, разыскивая церковную казну. Выкопал старинную бронзовую ложку, кусок кованой цепи и два пятака - 1840 года и 1987 года. Когда он поднес прибор к норе, уходящей глубоко под вяз, прибор показал, что в норе есть металл. Дед копаться в корнях дерева не дал: "Нарушишь корни, зачахнет дерево. Нет там ничо. Как-то люминевая чашка у меня туда скользнула. А и есть чо - не про нас. Не нами кладено. Богово".
Когда внук уехал, дед уселся на разворошенный бугор, оставшийся от сиденья, которое обустраивал церковный староста, вытянул ноги в валенках и стал следить за серебристой водичкой. Колода от времени местами подгнила, но желоб был исправный, и говорливый ключ бежал и бежал, падая на камни, разноцветные голыши, уложенные давним постояльцем.
На край колоды прилетела галка, повертела головкой, попила водицы и взлетела на нижние ветки дерева, там, в развилке, в дупле было ее гнездо. Птенцы загалдели, начали высовывать из дупла желторотые головки, и галка улетела за кормом для семьи. Чуть повыше гнездились скворцы, дрозд, в нескольких местах были гнезда мухоловок. Дед, вытянув шею, подставил солнышку лицо и наслаждался птичьим гомоном. Он вспоминал свое детство у этого дерева, соседей, которых уже не было, Дарью, которая приходила к колоде полоскать белье, детей. Все утекло, как и эта водица. Скоро ему уходить в другой мир. А этот мир он оставляет внуку. Пусть он слушает птиц, журчание ручья. А ему пора туда, к Дарье.
Вскоре дед умер. На похороны собрались немногие обитатели хиреющей деревни, приехали из города Настя с Дмитрием. Отпевать в город не повезли: дед был крещеный, но вера его была нетверда и раздваивалась между Христом и удмуртским богом Кылдысином. Настя в черном одеянии у гроба, выставленного у ворот, подносила каждому рюмку водки. Кто-то опрокидывал в рот содержимое полностью, кто-то только отпивал, но прикладывались все, отказываться было не принято. Старая Юлия, подруга Дарьи, запела на удмуртском языке о том, какой Егор был хороший, пахал всем огороды под картошку, приносил всем рыбу, привозил дрова. Как любил он их всех. Потом спели жалобную песню на русском языке про мальчика на чужбине, которого быстро позабудут, "и родные не узнают, где могилка моя".
Закопав на старом кладбище близ деревни гроб, выпили еще водки, закусили и разошлись по домам.
Через неделю Дмитрий, новый владелец усадьбы, приехал с приятелем, городским архитектором, они, не заходя в дом, прошли в усадьбу. Архитектор раскрыл папку с копией плана участка и передал ее Дмитрию.
- Вот здесь, - Дмитрий поставил фломастером на бумаге крест там, где был изображен кудрявый вяз, - будет особняк. Подбери проект, где дом будет обязательно с пентхаусом, чтобы можно было выходить на крышу и видеть реку. Это гнилье, - Дмитрий пнул ботинком по колоде с журчащей водицей, - убрать! Участок должен быть огражден. Ограждение глухое, но красивое, высота - два с половиной метра. Траву на всем участке - убрать. Выписать дерн с газонной травой и все застелить дерном. Обязательно должны быть розарий, бассейн и беседка.
- Может быть, дерево и родник сохранить? Облагородить этот участок, а дом построить чуть в стороне?
- Нет. Я хочу, чтобы было как у Вадима. Я был у него в Англии, мы с ним гуляли по газону, представляешь - зелень изумрудная, ни одного одуванчика, свора ухоженных собак, возле беседки очаг из грубых камней, печь барбекю. Сказка.
- Но дерево и родник создадут неповторимую прелесть. Редко встретишь такое сочетание в застройках.
- Я хочу, чтобы было как у Вадима.
- Будет как скажете, - архитектор взял папку, записал пожелания. Приятели еще немного погуляли, постояли в тени дерева.
- Как думаешь, чья это нора? - спросил Дмитрий, указывая носком модного остроносого ботинка на углубление в корнях дерева.
- Похоже на жилище хорька.
- Глубоки их норы?
- Я даже не знаю.
- Ладно. Поехали, - задумчиво произнес Дмитрий.
Приятели перешагнули через ручей, обошли озерцо с хрустально чистой водицей и направились к машинам.
Через неделю на лужайке возле вяза появились мощный подъемный кран на гусеничном ходу и шестеро молодых мужчин в темно-синих фирменных комбинезонах. Они бензопилами с трех сторон, на высоте полуметра, начали подпиливать дерево. Бензопилы были коротки, а дерево необхватное - приходилось подрубать надпилы, и вскоре ствол стал похож на огромный заточенный карандаш, острием стоящий на пне. Но сердцевина все еще оставалась толстой, пилить стало неудобно и опасно.
Бригадир, молодой парень в желтом защитном шлеме, подскочил к Дмитрию, в сторонке наблюдавшему за происходящим, и, посоветовавшись, приказал одному из рабочих лезть на дерево. Тот вскарабкался до развилки, уселся в ней, размотал клубок веревки и конец ее сбросил вниз. Остальные рабочие размотали бухту стального троса, петлю одного конца накинули на буксирный крюк крана, второй конец подтянули к дереву, привязали к веревке, парень на дереве втянул трос наверх, в развилке с трудом обмотал его вокруг меньшего из стволов, закрепил и слез вниз. Все отошли на почтительное расстояние. Бригадир взмахнул рукой, и кран медленно пополз по поляне, давя гусеницами головки ромашек. Трос натянулся, дерево вздрогнуло, но устояло. Казалось, трос звенел от напряжения, а дерево не хотело умирать. Наконец раздался треск, один из стволов, обмотанный тросом, откололся в развилке, стал крениться и рухнул, ломая дерево вдоль до надпилов у корня. Но основная, большая часть дерева со вторым стволом устояла. Дерево стояло, белея изломом, как обнаженной костью, а выше крона по-прежнему шумела зеленой листвой, и только птицы тревожно метались вокруг.
Галка, гнездо которой вместе с птенцами вывалилось из дуплистого разлома, вилась у поверженного ствола, надеясь на чудо. Но чуда не случилось - птенцы были мертвы.
Трос освободили от упавшего ствола, тот же рабочий с веревкой вновь вскарабкался чуть выше прежнего и обвязал подтянутый трос вокруг второго ствола. Кран переполз на другую сторону и вновь зазвенел от напряжения привязанный к дереву трос. Вековой великан не выдержал, начал крениться и рухнул, ломая сучья.
Присутствующие радостно запрыгали, замахали руками и закричали "ура". Дмитрий сел на ствол поверженного дерева и попросил, чтобы его сфотографировали. На память.
С этого дня Дмитрий всерьез занялся поиском клада. Он прочел не одно наставление о поисках кладов, изготовил подсвечник в виде подковы из орехового дерева, кусок такого дерева он нашел с трудом, нужна была еще свеча из синего воска, ее он решил изготовить из воска церковных свечек, подмешав в него чернильную пасту от авторучек. Церковь была в городе одна, она возвышалась на месте старой, разрушенной, над входом висела икона, у входа стояли несколько нищих, у их ног на земле в шапках поблескивали мелкие деньги - подаяние от прихожан. Дмитрий в каждую шапку бросил несколько монет, подумав: "Если б на хлеб. А то пропьют ведь", неумело перекрестился на икону, снял с головы шапку и вошел в церковь. В церкви, у входа справа, старая женщина в черном одеянии продавала небольшие иконки, крестики, церковные книжки, свечки. Дмитрий подошел к ней.
- Почем свечки, матушка?
- По пятьдесят рублей, миленький.
- Что так дорого? В свечке воску на трешку. Давай подешевле. Я десяток куплю.
- Здесь не рядятся, миленький. Мы свечки не продаем, а даем прихожанам, они их ставят перед иконами своих святых, просят у них помощи и защиты, а за это вносят лепту в содержание и обустройство храма. Государство ведь нам не помогает, а за все платить надо: и за свет, и за тепло, и за воду. Да и батюшке жить на что-то надо.
Дмитрий протянул пятьсот рублей женщине, взял десять свечек и вышел из храма.
Дома смешал разогретый воск с пастой от авторучек, весь испачкался и долго отмывал синие руки. Но свеча получилась толстой, в размер подсвечника, и не короткой.
С субботы на воскресенье Дмитрий приехал в деревню. В доме Егора никто не жил. Окна были заколочены, дверь на замке, в избе - затхлый нежилой дух, и новый хозяин решил заночевать на свежем воздухе. Достал из багажника машины палатку с сеточками от комаров на двери и окошке и, расправив, поставил ее возле увядшей кроны вяза, метрах в двадцати от огромного пня, в середине которого, там, где не доставали пилы и топоры, словно огромные клыки, торчали острые изломанные расщепы. Принес из дома матрас, одеяло, подушку и выложил проветриться. Сходил за миноискателем, надел наушники и начал тщательно исследовать землю вокруг пня и родника. Мешала высокая трава - рамка прибора скользила сантиметрах в пятнадцати над землей, но все же несколько раз прибор отметил нахождение металла в земле. Дмитрий выкопал древний заступ, кольцо от уздечки, бронзовый колокольчик без язычка и со сломанным ушком. У пня, возле норы, прибор отчетливо сигнализировал о нахождении металла. Дмитрий начал рыть. Было жарко, с лица лил пот, крупные оводы безжалостно впивались в шею, в нос и глаза лезли мухи и мошки. Но он все рыл и рыл, помня о том, что при поисках клада останавливаться нельзя, иначе клад уйдет. Выкопалась алюминиевая тарелка, о которой упоминал дед. И на этом терпение кладоискателя иссякло: он воткнул лопату в землю и ушел. Затащив в палатку просушенные на солнце теплые матрас и подушку с одеялом, с удовольствием улегся на спину. В светлой солнцезащитной палатке было нежарко, вся насекомая нечисть - оводы, мухи, мошки - остались снаружи у поверженного дерева. Дмитрий закрыл глаза и начал вспоминать выученное заклинание при поисках кладов: "Встану вместе с зарею, пойду вместе с солнышком по буграм и ярам, по холмам и кручам, найду камень огромный, а под тем камнем лежат золото, серебро литое, жемчуг низанный, отвалю камень, аки перышко, и возьму, что лежит под ним. Возьму добро-серебро, и все яхонты с ценным жемчугом, вместе с золотом. Заблести скорей, ясно солнышко, укажи путь к кладу-серебру, к камню крепкому и тяжелому, для меня же он будет перышком, легкой щепочкой".
"Но главное - не забыть в палатке свечу из синего воска и подсвечник из орехового дерева в виде подковы. Пламя свечи должно гаснуть над кладом. В других наставлениях сказано, что должно разгораться ярче. Так гаснуть или разгораться?", - сквозь дрему думал Дмитрий. Осталось ждать предрассветной зорьки.
Проснулся он от резкого, назойливого крика коростеля. Посмотрел на часы - была полночь. Повернулся на бок и попытался снова заснуть. Но скрипучий голос птицы не дал расслабиться: "Крэк, крэк, крэк", - почти без остановок кричала в траве ночная птица. Проворочавшись с боку на бок часа два, Дмитрий вылез из палатки, всунул ноги в испачканные глиной сапоги, стоящие снаружи, взял подсвечник с синей восковой свечой, с четвертой спички зажег свечу и пошел к оставленному раскопу. Небо было затянуто облаками, звезд видно не было, пламя свечи в вытянутой руке колебалось, казалось, оно разгорается сильнее, вот и над пнем вроде бы замелькали блуждающие огоньки - значит, клад где-то рядом. Волнуясь, он подошел к раскопу, поставил свечу на пень и взялся за лопату. Яма увеличивалась, раскоп становился шире. Дмитрий встал на колени и с опаской засунул руку в нору.
"А вдруг там очкастая кобра? В Индии всегда клады охраняют кобры. Впрочем, откуда у нас взяться кобрам?" - мелькнуло в его голове.
Нора в конце была просторней, там зверьком была вырыта камера, и в ней явно что-то было. Дмитрий вытянул небольшой кожаный кошель. Он был тяжелым, горловина завязана. Дрожащими руками, боясь оглянуться, - при нахождении клада ни в коем случае оглядываться нельзя, -твердя про себя, что он не жаден и дает себе зарок - десятую часть отдать бедным, Дмитрий развязал кожаную тесемку и высыпал содержимое в стащенную с головы панаму. "Крэк, крэк, крэк", - кричал за спиной дергач. В панаме лежали позеленевшие от времени патроны. Их было десятка четыре. Немного отойдя от шока, Дмитрий вытащил из норы и маузер времен гражданской войны в подгнившей деревянной кобуре. Пламя синей свечи на пне колебалось, готовое вот-вот погаснуть. Дмитрий уселся на пень.
"Интересно, знал ли о маузере дед, не позволяя мне копаться под корнями вяза?", - подумал он и закурил, стараясь унять волнение.
Дмитрий снял палатку и уехал в город, не дожидаясь восхода.
Через три дня мощный экскаватор обкопал пень вокруг, парни в синих комбинезонах подрубили корни, тяжелый пень с большим трудом оттащили метров на десять вниз по лощине. Дмитрий внимательно наблюдал за работами - под пнем ничего не нашли. Грунтовые воды, прорвавшись, стали заливать яму, и вскоре мутная жижа заполнила ее до краев.
Если вы поедете из Удмуртии в сторону Перми, вы будете пересекать реку Вашурка. Километрах в трех от моста, ниже по течению, будет виден холм, словно шапкой покрытый густым лесом - это кладбище уже не существующей деревни Вашургурт. Деревня располагалась чуть ниже кладбища, ближе к реке.
В болоте, затянутом ряской и осокой, до сих пор можно разглядеть пень, на берегу гниет колода, по которой когда-то бежала родниковая вода.
А клад церковного старосты существовал: его нашел пастух, расковыряв обнажившийся бок глиняного горшка под тополем у омута на берегу Вашурки.
Здесь после рыбалки любил отдыхать Сергей Лукин, здесь не раз сиживали, прямо на кладе, дед Егор с внуком. Горшок был немалый - в нем когда-то сыновья Егора приносили червей с конного двора для рыбалки и прикорма.
По совету жены, пастух передал находку государству. В кладе было больше трех килограммов серебряных монет с удмуртских монисто - все они были с отверстиями для пришивания и оценились как серебряный лом. Были полтинники первых лет советской власти, поповский крест, серебряное кадило и три золотых Николаевских червонца. На все это в горшке лежала опись, написанная рукой церковного старосты.
Четвертую часть от стоимости находки выплатили пастуху. Денег хватило на покупку коровы.