Эта книга с большой любовью посвящается трем людям:
Чарльз Бейкер Финч, 1920-1996
Анджела Хейвенс Финч, 1920-2001
Уильям Пейсон Финч, 1956-1999
пока мы не умрем, мы будем помнить каждый
одна вещь, вспоминай каждое слово, люби каждое
потеря: тогда мы, как и должны, оставим это на
других любить, любовь, которая может стать ярче
и глубже, до самого конца, набирая силу
и с каждым разом становящаяся все более ценной
Благодарности
Сейчас, когда эта книга выходит в печать, я в особом долгу перед моим редактором Чарльзом Спайсером, чье постоянство и проницательность превышают то, чего вправе ожидать любой автор. В больнице Святого Мартина его окружает группа исключительных людей, которым я также очень благодарен: выдающийся Эндрю Мартин, Гектор Дежан, Мэтью Шир, Лора Кларк, Эллисон Стробел, Дэвид Ротштейн и, особенно, Эйприл Осборн.
Огромная заслуга также должна принадлежать трем сотрудникам ICM — Кейт Ли, Дженнифер Джоэл и Кари Стюарт, — которые так энергично и творчески работали от моего имени. Кейт, большое тебе спасибо за твою дружбу, как в прошедшие, так и в предстоящие годы.
Моя замечательная жена, Эмили Попп, поддерживает и любит — какая удача, что она еще и проницательный редактор. Я также благодарен, как обычно, моей матери Мэри Труитт, которая уделила книге свое обычно бесценное внимание и значительно улучшила ее.
За то, что дали мне тихое место для написания особенно сложного отрывка, выражаю любовь и благодарность Тиму и Дженни Попп.
Наконец, прошло слишком много времени с тех пор, как я упоминал четырех очень дорогих друзей: Рэйчел Блитцер, Мэтта Маккарти, Джона Филлипса и Бена Рейтера. Их электронные письма помогают мне пережить трудные периоды. Спасибо, ребята.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Чарльз Ленокс сидел в кабинете своего городского дома на Хэмпден-лейн — маленькой улочке с рядами магазинов недалеко от Гросвенор-Плейс, где он провел большую часть своей взрослой жизни, — и просматривал бумаги, скопившиеся на его столе, как это неизбежно происходит, когда человек становится членом парламента. На самом деле теперь они были чем-то вроде второй души, которая жила с ним в одной комнате, всегда жаждущей внимания. Были возмущенные письма по поводу налога на пиво от его избирателей в Дареме; конфиденциальные записки от членов другой партии, приглашающие его поддержать их законопроекты; сообщения об Индии, анархизме и законах о бедных; и, о, еще много чего. До сих пор 1874 год не был легким. По мере того, как его авторитет в Доме рос, по мере того, как он продвигался от задних рядов к передним — отчасти благодаря знаниям в области международных отношений, которые он приобрел во время поездки в Египет той весной, — объем работы соразмерно возрастал.
Пока Ленокс приводил в порядок свою корреспонденцию, его мозг работал над каждой проблемой, которую по очереди представляли газеты, продвигаясь по одному пути, затем возвращаясь к началу, затем продвигаясь немного дальше, подобно фермеру, вспахивающему борозду, намереваясь открыть еще новые земли. Если бы он мог заставить Чоузи и Говера из Тори согласиться проголосовать за ирландский законопроект, тогда он мог бы просто позволить Говеру и Маверу дать понять, что он поддержит военный законопроект, и в этом случае Мавер мог бы — так что его мысли текли дальше и дальше, непрерывно формулируя и анализируя.
В конце концов он вздохнул, откинулся на спинку стула и перевел взгляд на мелкий дождь, который падал на окно. Знал он об этом или нет, он изменился за последние несколько лет, возможно, с момента своего избрания, и показался бы тому, кто не видел его с тех пор, неопределимо другим. Его карие глаза были такими же, добрыми, но проницательными, и он по-прежнему был худощав, если не сказать аскетичного телосложения. Его короткая каштановая борода была подстрижена только накануне вечером до своей обычной длины. Возможно, отличие заключалось в том, что он производил впечатление человека с ответственностью — даже с множеством обязанностей. Однако, думая об одном из них сейчас, его лицо сменило недовольство на радость, и хотя его взгляд оставался прикованным к улице, на его лице появилось подобие улыбки.
Он встал. “Джейн!”
Ответа не последовало, поэтому он подошел к двери кабинета и открыл ее. Его комната представляла собой длинный, заполненный книгами прямоугольник в нескольких футах над уровнем улицы, со столом у окон и в другом конце его, вокруг камина, группой удобных бордовых диванов и кресел.
“Джейн!”
“Молчи!” Чей-то голос крикнул в ответ настойчивым шепотом сверху.
“Она спит?”
“Она не задержится надолго, если ты будешь шуметь вокруг дома, как аукционист”.
Он вышел в длинный коридор, который тянулся от входной двери до задней части дома, с комнатами по обе стороны и лестничной клеткой в конце. Его жена спустилась сюда сейчас, ее лицо было полно раздражения и нежности одновременно.
“Могу я подняться и повидать ее?”
Леди Джейн спустилась вниз по лестнице. Она была симпатичной женщиной, в довольно простом смысле, темноволосой и в данный момент бледной, в сером платье с розовой лентой на талии. Прежде всего, впечатление, которое она производила на людей, было добрым — или, возможно, это было впечатление, которое она произвела в первую очередь на Ленокса, потому что он так хорошо знал ее и, следовательно, знал это качество в ней. Много долгих лет они были близкими друзьями, жили бок о бок на Хэмпден-лейн; теперь, все еще к его великому удивлению, они были мужем и женой. Они поженились четыре года назад.
Что еще лучше, в довершение к его огромному счастью и вечнозеленому удивлению, они наконец получили благословение, которое заставляло его останавливаться и улыбаться самому себе в случайные моменты каждого дня, как это только что было у него в кабинете, благословение, которое никогда не переставало поднимать его настроение над непреодолимой скукой политики: дочь Софи.
Она принадлежала им три месяца, и каждый день ее личность развивалась в новых, поразительных, замечательных направлениях. Почти каждый час он отрывался от работы, чтобы мельком увидеть ее спящей или, что еще лучше, бодрствующей. Конечно, она мало что делала — она не была сильна в арифметике, как шутила леди Джейн, редко говорила что-нибудь остроумное, оказалась бы бесполезной на лошади, — но он находил даже ее мельчайшие движения очаровательными. Дети всегда казались ему чем-то большим, но как же он ошибался! Когда она отодвинулась на дюйм влево, он обнаружил, что от волнения затаил дыхание.
“Не лучше ли нам дать ей поспать?”
“Всего лишь взгляд”.
“Тогда продолжай, но тихо, пожалуйста. О, но подожди минутку — тебе по почте пришло письмо от Эверли. Я думала, ты захочешь получить это прямо сейчас. Леди Джейн похлопала по карманам своего платья. “Оно было у меня минуту назад. Да, вот оно.” Она передала ему маленький конверт. “Ты можешь пообедать?”
“Мне лучше разобраться с этим”.
“Тогда мне попросить Кирка принести тебе что-нибудь?”
“Да, если бы ты захотел”.
“Чего бы ты хотел?”
“Удиви меня”.
Она рассмеялась своим веселым, тихим смехом. “Сомневаюсь, что Элли сильно удивит вас”. Это был их повар, который был превосходным, но не слишком склонным к инновациям.
Он улыбнулся. “Бутерброды будут в самый раз”.
“Тогда я пойду куда-нибудь пообедать, если ты не возражаешь. Дач пригласил меня зайти. Мы планируем рождественский бал”. Леди Джейн, в гораздо большей степени, чем Ленокс, была одним из арбитров мейфейрского общества, пользовавшимся большим спросом.
“Я тоже не увижу тебя за ужином”.
“Даллингтон?”
“Да. Но мы вместе уложим Софи в постель?”
Она улыбнулась, затем встала на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку. “Конечно. До свидания, мой дорогой”.
Он остановил ее, положив руку на плечо, и наклонился, чтобы поцеловать в ответ. “До этого вечера”, - сказал он, его сердце было полно счастья, как это часто бывало в эти дни.
После того, как она спустилась вниз, чтобы договориться с дворецким и поваром об обеде, Ленокс остался в холле, где и вскрыл свое письмо. Оно было от его дяди Фредерика, родственника покойной матери Ленокса.
Дорогой Чарльз,
Пожалуйста, считайте это официальным приглашением приехать на неделю или две, конечно, с Джейн и новой Ленокс; я очень хочу с ней познакомиться. Сад в прекрасном состоянии, и потом, Фрипп очень хочет пригласить тебя на крикет, который состоится в субботу. Знаешь, я не видел тебя больше года.
С любовью к тебе и с,
Фредерик Понсонби
Постскриптум: Чтобы подсластить ситуацию, должен ли я упомянуть, что в городе недавно произошла серия странных актов вандализма? Полиция не может разобраться в них, и поэтому все в большом волнении. Возможно, вы могли бы протянуть руку помощи.
Ленокс улыбнулся. Он любил своего дядю, эксцентричного человека, уединенного и очень преданного своему маленькому старинному загородному дому, который находился рядом с деревней. С четырех-пяти лет Ленокс ходил туда раз в год, обычно на две недели, хотя, по правде говоря, промежутки между визитами в последнее время стали длиннее, поскольку жизнь стала более насыщенной. И все же он никак не мог покинуть Лондон именно в этот момент, когда на волоске висело столько политических вопросов. Он сунул записку в карман пиджака и вернулся в свой кабинет.
Ах, но он забыл: Софи! Мягкими шагами он взбежал по лестнице мимо горничной, несущей ведерко для угля, и направился в детскую.
Няня ребенка, мисс Тейлор, сидела в кресле в холле перед домом и читала. Она была блестящей молодой женщиной, преуспевшей в рисовании и французском — и то, и другое бесполезно для младенца в данный момент, но, тем не менее, с прекрасными способностями, — которая имела репутацию самой способной няни в Лондоне. Она заботилась о новом ребенке каждый год или около того, всегда младенцах. Джейн приобрела для них это чудо за большие деньги, к насмешкам Ленокса — и все же он должен был признать, что она была замечательна с Софи, с мягким пониманием и терпимостью даже к самым плохим настроениям ребенка. Несмотря на ее относительную черствость — ей было, возможно, тридцать два, хотя цвет ее лица в необычной степени сохранял расцвет молодости, — мисс Тейлор была властной фигурой; они обе жили в откровенном страхе оскорбить ее. Тем не менее, она привыкла к частым вмешательствам Ленокс и теперь относилась к ним с меньшей суровостью, чем вначале.
“Только на мгновение, пожалуйста”, - прошептала она.
“Конечно”, - сказал он.
Он вошел в комнату и прошел по мягкому ковру так тихо, как только мог. Он склонился над детской кроваткой и с огромным приливом любви и радости посмотрел на нее сверху вниз. Такое чудо! Ее безмятежно спящее лицо, довольно розовое и потное в данный момент, ее растрепанные светлые кудри, ее маленькие сжатые кулачки, ее кожа гладкая и чистая, как стоячая вода, когда к ней прикасаешься, как он делал сейчас, тыльной стороной пальцев.
Это была радость, превосходящая все, что он когда-либо знал.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Послеобеденный мелкий дождь к вечеру превратился в настоящий поток. Улицы Лондона опустели, и даже вблизи уличные фонари, расположенные на расстоянии пятидесяти футов друг от друга вдоль тротуара, казались не более чем окутанными желтыми пятнами на фоне темноты, в то время как здания Пэлл-Мэлл возвышались над ними, как огромные, лишенные света утесы. Что касается кучера кареты Ленокса, то и он, и его лошади промокли до нитки — хотя при ближайшем рассмотрении в полумраке вокруг лица кучера можно было различить маленькую оранжевую точку, которая то тускнела, то время от времени разгоралась ярче: его неугасимая сигара.
Он не снял его, чтобы позвонить вниз. “Мы здесь, сэр”.
“Большое вам спасибо”, - ответил Ленокс и выбрался из экипажа.
Это была короткая, мокрая прогулка до места назначения, Брукса, одного из джентльменских клубов на Пэлл-Мэлл. Ленокс не был здесь членом клуба, предпочитая менее беспорядочную и более цивилизованную атмосферу Атенеума или Реформатора поблизости. Конечно, среднестатистический член Brooks's был довольно знатного происхождения — в его списках были члены королевской семьи, — но они также были почти одинаково необузданными людьми, которые дни и ночи напролет играли в карты, сражались с киями за бильярдным столом и делали друг с другом самые странные ставки в печально известной клубной книге. Это письмо лежало открытым на мраморном постаменте в теплом, устланном удобным ковром вестибюле, где сейчас стоял Ленокс; запись, которая привлекла его внимание, гласила:
Мистер Беркли платит пять гиней лорду Эрскину, чтобы получить пятьсот, если ему удастся заманить раздетую женщину хорошего происхождения на воздушный шар, который затем должен подняться на высоту не менее тысячи футов.
“О боже”, - сказал Ленокс самому себе.
“Вот ты где!”
Ленокс обернулся и увидел своего спутника на этот вечер, лорда Джона Даллингтона, спускающегося по парадной лестнице клуба. Это был красивый, плотного телосложения мужчина лет двадцати семи-двадцати восьми, одетый в черный бархатный блейзер с гвоздикой, прикрепленной к петлице.
“Привет, Джон”, - сказал Ленокс.
“Ты заглядывал в клубную книгу?”
“Нет — или, скорее—”
“Хорошо. У меня есть пари с Олли Пендлтоном, о котором, я думаю, вам не следует знать — все по нарастающей, клянусь. Это связано с кражей определенной лошади из определенной конюшни. Чертовски нагло называть замок нерушимым — чистое высокомерие — но неважно, это ни к чему. Пойдем, поднимемся наверх, я зарезервировал для нас маленькую комнату рядом с библиотекой. Вино открыто.”
Ленокс улыбнулся. “Тогда заткни это снова — в эти дни у меня слишком много работы, чтобы чувствовать себя бараном с головой по утрам. Не говоря уже о дочери”.
“Тогда как она? Счастлива, здорова? А леди Джейн?”
“Они процветают, спасибо”.
“Тем не менее, я рад, что тебе удалось сбежать. На этой неделе у меня сложное дело”.
Ленокс ощутил оживление предвкушения. “О?”
“Это отравление в Белсайз-парке”.
“Читал ли я об этом?”
Даллингтон, поднимавшийся на шаг впереди него, покачал головой. “Это еще не попало в газеты, потому что парень, которого отравили, цепляется за жизнь, как пиявка. К сожалению, он в коматозном состоянии, что означает, что он примерно такой же общительный, как и один, ха-ха.”
Ленокс и Даллингтон ужинали раз в неделю, когда оба были в городе, всегда у Брукса. Это были странные и неожиданные отношения. В течение многих лет Ленокс слышал об этом молодом человеке лишь отдаленно, разочаровывающем младшем сыне одной из ближайших подруг леди Джейн. Даллингтона выслали из Кембриджа под влиянием гневных слухов, и после этого он начал обследовать все пивные, игорные заведения и джиновые салоны Лондона, обычно с вереницей неназванных женщин и несколькими опустившимися компаньонками-аристократами. К тому времени, когда Ленокс впервые по-настоящему узнал его, репутация Даллингтона была безнадежно запятнана.
И все же сейчас Даллингтон, вероятно, был лучшим частным детективом в Лондоне. Сам Ленокс занимал эту должность много лет, прежде чем вся эта работа в парламенте отвлекла его внимание от преступности, и в то время, когда это все еще было его основным занятием, Даллингтон пришел и попросил стать его протеже ég é. Поначалу Ленокс сильно заподозрил неладное, но в течение нескольких месяцев молодой человек — не такой чистый сердцем, как хотелось бы Леноксу, и не тот расточитель, в которого можно было поверить из—за его репутации, - спас жизнь своему наставнику и помог раскрыть самое сложное дело детектива за последние годы.
В те дни они были крепкими союзниками, и хотя Даллингтон все еще приходил к Бруксу, он был более ручным существом, все больше и больше подверженным разоблачению. Как и Ленокс, он испытывал страсть к этому; на самом деле Ленокс ему завидовал. В то время как он рассматривал парламент как свой долг — или, на самом деле, нечто большее, комплекс обязанностей, амбиций и тщеславия, — расследование всегда было его истинным призванием. Теперь эти ужины, за которыми они обсуждали дела Даллингтона, стали для него любимым развлечением недели.
Они вошли в маленькую комнату, оклеенную темно-синими обоями, полную портретов старых членов — многие из них сейчас дремлют в Палате лордов, солидные старые тори, уже не огнедышащие негодяи их юности — и сели за стол, который был накрыт к ужину.
Даллингтон позвонил в маленький колокольчик. “Вы уверены, что не хотите выпить бокал вина?”
“Возможно, один”.
“Это больше похоже на то — только один, туда, нет, не на самый верх, прошу прощения. Ах, а вот и официант. Что бы ты хотел съесть, Ленокс, цесарку или говядину?”
“Цесарка”.
“Тогда на двоих, и принесите, пожалуйста, все, что вы прихватили, картофель, морковь и горчицу, если не возражаете”. Официант, который был ужасен в своей работе, но слишком глуп, чтобы шантажировать кого-либо из обслуживаемых им людей, и поэтому получал королевское вознаграждение, улыбнулся, кивнул и ушел.
“Отравление?” спросил Ленокс, слишком любопытный для предварительной болтовни.
Даллингтон достал из кармана куртки маленькую записную книжку. “По правде говоря, я рад, что вы здесь, потому что у меня есть подозрения, но я не могу их подтвердить”.
“Расскажи мне подробности”.
“Жертва - адвокат из Белсайз-парка, Артур Во. Он—”
“Как к вам попало это дело?”
Даллингтон улыбнулся. “Инспектору Дженкинсу не понравилось, как это выглядело”.
“Ах— старая история”. Когда-то давным-давно Ленокс получал дела таким же образом. Люди Скотланд-Ярда не всегда могли выделить время или ресурсы на расследование, на которое был способен любитель. Его кольнуло, что они сейчас отправились в Даллингтон, хотя он и старался не показывать этого. “Тогда продолжай”.
“Этот Во, по-видимому, был гнилым яблоком. Его первая жена умерла пять лет назад, и кажется почти несомненным, что он убил ее, но все слуги клялись вдоль и поперек, что она упала с лестницы. Это невозможно было опровергнуть.”
“Я так понимаю, он снова женился?”
“Да, и я подозреваю именно ее, Флоренс Во. Четыре вечера назад, после ужина, Артуру Во стало плохо. Перед ужином у него разболелся зуб, от чего он принял дозу настойки опия, но он часто это делал ”.
“Это был его обычный рецепт?”
“Да”.
“Продолжай”.
“Примерно через час после того, как он поднялся наверх, чтобы лечь спать, его слуги услышали его крики о помощи и вызвали врача. К тому времени, когда прибыл доктор, Во был в коматозном состоянии”.
“Сколько настойки опия пропало?”
“Именно то, о чем я спрашивал. Ответ был таков, что пропало гораздо больше, чем обычно, определенно намного больше его обычной дозы. Так что все его жена и слуги подтвердили ”.
“По отдельности?”
Даллингтон рассмеялся. “Ты научил меня одной или двум вещам, Чарльз. Да, я спрашивал каждую из них по отдельности. Я не верю, что это был лауданум, хотя — я думаю, что нападавший выпил половину бутылки в раковине, чтобы попытаться представить это таким образом. У Вога было неплохое здоровье и, конечно, он не был склонен к самоубийству — судя по всему, он был беззаветно влюблен в жизнь, если уж на то пошло, — и он годами принимал настойку опия без каких-либо инцидентов ”.
“Что сказал доктор?”
Даллингтон перевернул страницу в своем блокноте. “Вы снова меня опережаете. Я говорил с ним этим утром, и он считает, что это было отравление сурьмой. Это или мышьяк, хотя мышьяк гораздо труднее достать, он вызывает подозрения, как это бывает, когда пытаешься сделать заказ в аптеке ”.
“Неужели? Откуда ты знаешь?”
“Однажды я примерил это, чтобы посмотреть, что они скажут. По другому делу”.
Ленокс был впечатлен, поскольку он неоднократно бывал на этих ужинах с молодым человеком. В нем было упорство, которое скрывал внешний колорит личности. “Я так понимаю, у него была кожная сыпь?”
“Значит, вы раньше сталкивались с отравлением сурьмой?”
“О, несколько раз. С сожалением должен сказать, что в "Фулхэме" был торговец скобяными изделиями, который убил этим своего сына. Женщина, на которой он хотел жениться, отказала ему, потому что у него был ребенок, а она не испытывала большого желания быть матерью. Ужасная вещь. Как выглядел этот Во?”
“У него была красная сыпь по всем рукам, но Флоренс, его жена, сказала, что она была там в течение нескольких дней”.
“А слуги?”
“Они не заметили, но это не окончательно. Его рвота и головная боль могли быть вызваны передозировкой настойки опия”.