Рэнкин Йен : другие произведения.

Черная книга (Инспектор Ребус - 5)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  Иэн Рэнкин
  Черная книга
  
   Злодеи во всем видят злодейство, но праведники всюду видят справедливость и правду.
  
   Джеймс Хогг. Частные мемуары и признания оправданного грешника
  
  
   Автор выражает благодарность за помощь
  
   в написании этой книги премии Чандлера — Фулбрайта
  
  Пролог
  
  В то раннее утро их было двое в фургоне с включенными фарами — свет едва пробивался сквозь туман, наползающий с Северного моря. Туман был густой и белый, как дым. Ехали они осторожно, подчиняясь строгим инструкциям.
  
  — А почему именно мы? — спросил, подавляя зевоту, тот, кто сидел за рулем. — Те двое — они что, не могли поехать?
  
  Пассажир был крупнее водителя. Хотя ему перевалило за сорок, волосы у него были длинные, подстриженные по форме немецкой каски. Он постоянно разглаживал их с левой стороны, оттягивал, как будто распрямлял. Но сейчас он обеими руками ухватился за подлокотники сиденья. Ему не понравилось, что водитель прикрыл глаза на два подряд долгих зевка. Пассажир был неразговорчив, но тут он решил, что, может быть, разговор не даст водителю уснуть.
  
  — Это временная неприятность, — сказал он. — И вообще, такие задания не каждый день дают.
  
  — Слава богу. — Водитель снова закрыл глаза и зевнул. Фургон вильнул к травяной обочине.
  
  — Хочешь, я поведу? — спросил пассажир. Потом улыбнулся. — А ты пока прикорнешь сзади.
  
  — Очень смешно. Мало нам проблем, Джимми, так еще и это — вонища!
  
  — Мясо всегда через какое-то время попахивает.
  
  — У тебя на все есть ответы?
  
  — Да.
  
  — Мы вроде почти приехали?
  
  — Я думал, ты знаешь дорогу.
  
  — Ну, главные дороги знаю. Но в таком тумане…
  
  — Если мы держимся берега, то скоро приедем. — Пассажир при этом подумал: если мы держимся берега, то достаточно двум колесам съехать за край — и мы рухнем вниз. Нервничал он не только из-за этого. Раньше они никогда не пользовались восточным побережьем, но на западном теперь слишком людно, рискованно. Так что маршрут был еще не опробован, вот он и нервничал.
  
  — Смотри, какой-то знак. — Водитель затормозил и сквозь туман принялся вглядываться в дорожный знак. — Следующий поворот направо. — Водитель снова тронулся. Он включил поворотник и проехал через низкие металлические ворота — замок на них отсутствовал. — А если бы было заперто? — спросил он.
  
  — У меня болторез с собой.
  
  — У тебя на все есть ответ.
  
  Они въехали на небольшую парковку, засыпанную гравием. С одной стороны здесь стояли невидимые в тумане деревянные столы и скамейки, где по воскресеньям устраивались семейные пикники и бои с комарами. Это место пользовалось популярностью, потому что отсюда открывался роскошный вид на море, смыкающееся на горизонте с небом. Открыв дверцы машины, они сразу почуяли и услышали море. Над головой кричали чайки.
  
  — Сейчас, видать, позднее, чем мы думали, раз чайки проснулись.
  
  Собравшись с духом, они открыли заднюю дверь фургона. Запах был и в самом деле отвратительный. Даже стоический пассажир наморщил нос и старался не дышать.
  
  — Ну, чем быстрей, тем лучше, — проговорил он.
  
  Тело было упаковано в два плотных пластиковых мешка из-под удобрений — один натянули снизу, другой сверху, вперехлест посредине. Мешки соединили клейкой лентой и шпагатом, а внутрь напихали еще куски шлакобетона. Они с трудом подняли несуразный груз и понесли, задевая за мокрую траву. Когда они миновали знак, предупреждавший, что впереди обрыв, ботинки у них противно хлюпали. Труднее всего оказалось перебраться через ограждение, хотя оно и было низенькое и шаткое.
  
  — Любой мальчишка перепрыгнет, — сказал водитель. Он тяжело дышал, слюна во рту стала как клей.
  
  — Не спеши, — предостерег пассажир.
  
  Они перетаскивали тело осторожно, по два дюйма зараз, пока не перевалили его на другую сторону. Дальше земли не было, только отвесный обрыв и бурное море.
  
  — Давай.
  
  Без церемоний они сбросили груз в пустоту, радуясь, что наконец от него избавились.
  
  — Ну, пошли, — сказал пассажир.
  
  — Какой воздух! — Водитель вытащил из кармана четвертушку виски.
  
  На полпути до фургона они услышали гул мотора, а потом хруст гравия под колесами.
  
  — Вот черт, не было печали!
  
  Когда они дошли до фургона, свет фар выхватил их из тумана.
  
  — Фараоны, бля! — прохрипел водитель.
  
  — Не дергайся, — предупредил пассажир. Голос его звучал тихо, но глаза горели.
  
  Они услышали характерный звук ручника, потом открылась дверца. Появился полицейский в форме. В руке у него был фонарик. Двигатель машины работал, фары остались включенными.
  
  Пассажир разбирался в таких делах. Нет, это не подстава. Возможно, полицейский наведался сюда под конец ночной смены. В машине наверняка фляжка или одеяло. Завернул выпить кофе или храпануть, а там, глядишь, можно и домой.
  
  — Доброе утро, — сказал полицейский.
  
  Он был немолод и не привык к неприятностям. Ну разве что придется в субботу вечером разнять драчунов. Или угомонить поссорившихся соседей-фермеров. Он провел очередную долгую скучную ночь, еще одну ночь на пути к пенсии.
  
  — Доброе утро, — ответил пассажир. Он понял, что этого они смогут облапошить, если водитель не психанет. Но ему тут же пришло в голову: «Как раз я-то и могу вызвать подозрение».
  
  — Не туман — чистое молоко, — сказал полицейский.
  
  Пассажир кивнул.
  
  — Потому мы тут и остановились, — принялся объяснять водитель. — Решили обождать, пусть рассеется.
  
  — Разумно.
  
  Водитель проводил взглядом пассажира, который повернулся к фургону и наклонился к заднему колесу с водительской стороны, потом пнул его ногой. Потом подошел к заднему колесу с пассажирской стороны и проделал все то же самое, потом опустился на колени и заглянул под машину. Полицейский тоже наблюдал за этим представлением:
  
  — Что, проблемы?
  
  — Да нет, — не без волнения ответил водитель. — Но береженого Бог бережет.
  
  — Я смотрю, вы издалека.
  
  Водитель кивнул:
  
  — Ага, в Данди едем.
  
  Полицейский нахмурился:
  
  — Из Эдинбурга? А чего не ехали по трассе или по А914?
  
  Водитель соображал быстро:
  
  — Нужно было заехать в Тейпорт.
  
  — И все равно… — начал полицейский.
  
  Водитель смотрел на пассажира, который закончил свой осмотр и теперь оказался за спиной полицейского. Пассажир держал в руке камень. Теперь водитель приклеился взглядом к взгляду полицейского — камень поднялся вверх, а потом обрушился на голову стража порядка, на полуслове оборвав его фразу. Тело рухнуло на землю.
  
  — Ну ты даешь!
  
  — А что еще оставалось? — Пассажир уже спешил к своей дверце. — Давай, делаем ноги!
  
  — Да, — сказал водитель, — еще минута, и он бы увидел твое…
  
  Пассажир сердито посмотрел на него:
  
  — Хочешь сказать, еще минута, и он бы унюхал твой выхлоп? — Он не сводил с водителя сердитого взгляда, и тот в конце концов, согласившись, пожал плечами.
  
  Они развернули фургон и выехали с парковки. Над морем все так же кричали чайки. Тараторил потихоньку на холостых движок полицейской машины. Свет фар выхватил лежавшее на земле бесчувственное тело. Фонарик при падении разбился.
  1
  
  Все это случилось потому, что Джон Ребус сидел в своем любимом массажном салоне и читал Библию.
  
  Все это случилось потому, что в дверь вошел человек, ошибочно полагавший, будто любой массажный салон, расположенный поблизости от пивоварни и полудюжины хороших пабов, обязан учитывать, что по пятницам выплачивается жалованье, а потому должен быть гибким, как канцелярская скрепка, чтобы в любое время предоставить то, что нужно выпившему клиенту.
  
  Но богобоязненный хозяин по прозвищу Железный Трамбовщик названием «массажный салон» не прикрывал никакого непотребства: здесь и в самом деле могли разве что как следует размять усталые мышцы. Ребус в тот день устал: устал от ссор с Пейшенс Эйткен, устал от мыслей о брате, который просил прибежища в квартире, где было плюнуть некуда от студентов, и больше всего устал от работы.
  
  Тяжелая выдалась неделя.
  
  Начать с того, что вечером в понедельник раздался звонок из его квартиры на Арден-стрит. У студентов, которым он сдал квартиру, был номер телефона Пейшенс, и они знали, что Ребуса можно там застать, но тут у них впервые появился повод. И этим поводом был Майкл Ребус.
  
  — Привет, Джон.
  
  Ребус сразу же узнал голос:
  
  — Мики?
  
  — Как поживаешь, Джон?
  
  — Господи, Мики, ты где? Нет, отставить. Я знаю, где ты. Я хочу сказать… — (Майкл тихонько засмеялся.) — Я слышал, ты уехал на юг.
  
  — Ничего из этого не получилось. — Голос у него упал. — Я что звоню, Джон, — мы можем поговорить? Я все откладывал, боялся, но мне очень нужно с тобой поговорить.
  
  — Давай.
  
  — Можно приехать к тебе?
  
  Ребус принялся соображать. Пейшенс отправилась на вокзал Уэверли встречать двух племянниц, но все равно…
  
  — Нет, оставайся там, я сам приеду. Студенты — хорошие ребята, может, дадут тебе чашку чая или косячок, пока ждешь.
  
  В трубке воцарилось молчание, потом послышался голос Майкла:
  
  — А вот этого ты мог бы и не говорить. — И он положил трубку.
  
  Майкл Ребус отсидел три года из пяти, которые получил за торговлю наркотиками. За это время Джон Ребус побывал у брата раз пять. Главное чувство, которое он испытал, когда Майкл, освободившись, сел в автобус до Лондона, было облегчение. Это случилось два года назад, и с тех пор братья не обменялись ни словом. Но теперь Майкл вернулся и привез с собой дурные воспоминания о том периоде жизни Джона Ребуса, о котором Джон не хотел бы вспоминать.
  
  Когда Ребус приехал в квартиру на Арден-стрит, там оказалось подозрительно пусто и прибрано. Он застал только двух своих жильцов — пару, жившую в комнате, которая раньше была спальней Ребуса. Он перемолвился с ними парой слов в прихожей. Они собирались в паб, но успели передать ему очередное письмо из налоговой инспекции. Вообще-то, Ребус предпочел бы, чтобы ребята остались. Когда они ушли, квартира погрузилась в тишину. Ребус знал, что Майкл наверняка в гостиной. И точно — сидел на корточках перед стереосистемой и перебирал пластинки.
  
  — Надо же, — сказал Майкл, не поворачиваясь к Ребусу. — «Битлз», «Стоунз» — все, кого ты слушал прежде. Помнишь, как ты доводил отца? Как назывался твой проигрыватель?
  
  — «Дансетт».
  
  — Да-да. Отец его получил за сигаретные вкладыши. — Майкл встал и повернулся к брату. — Привет, Джон.
  
  — Привет, Майкл.
  
  Они не обнялись, не пожали друг другу руку. Просто сели. Ребус на стул, Майкл на диван.
  
  — Тут много чего изменилось, — заметил Майкл.
  
  — Пришлось докупить кой-какую мебелишку, чтобы сдать квартиру.
  
  Ребус уже заметил дырки, выжженные сигаретами в ковре, постеры, приклеенные (несмотря на его прямые запреты) липкой лентой к обоям. Он открыл письмо из налоговой.
  
  — Ты бы видел, как они принялись за работу, когда я им сказал, что ты приезжаешь. Стали тут все пылесосить, мыть посуду. А говорят, что все студенты лентяи.
  
  — Нормальные ребята.
  
  — И когда же это произошло?
  
  — Несколько месяцев назад.
  
  — Они сказали мне, что ты живешь у докторши.
  
  — Ее зовут Пейшенс.
  
  Майкл кивнул. Вид у него был бледный, больной. Ребус пытался оставаться безразличным, но не мог. Письмо из налоговой прозрачно намекало на то, что им известно о сдаче квартиры, а если так, то не хочет ли он задекларировать доходы? В затылке начало покалывать. После того как он подпалил себе башку на пожаре, голова болела всякий раз, как только он начинал раздражаться. Доктора сказали ему, что ни он, ни они ничего с этим поделать не могут.
  
  Впрочем, посоветовали не раздражаться.
  
  Он сунул письмо в карман.
  
  — Так ты чего хочешь, Мики?
  
  — Если коротко, Джон, мне нужно место, где я мог бы остановиться. На неделю или две, пока не встану на ноги.
  
  Ребус невидящим взглядом смотрел на постеры, прилепленные к стене, а Майкл продолжал. Ему нужно найти работу… туго с деньгами… он согласен на любую… ему нужен шанс…
  
  — Больше ничего, Джон, всего один шанс.
  
  Ребус думал. У Пейшенс в квартире, конечно, есть место. Там места хватит на всех, даже с племянницами. Но Ребус ни в коем случае не собирался везти брата на Оксфорд-террас. У них с Пейшенс не все было просто. Его поздние возвращения и ее поздние возвращения, его усталость и ее усталость, его увлеченность работой и ее увлеченность работой. Ребус знал, что появление Майкла не исправит ситуацию. Он подумал: не сторож я брату моему. Но все же.
  
  — Можешь спать в кладовке. Только я должен сначала предупредить студентов.
  
  С какой бы стати они ему сказали «нет»? Он хозяин квартиры, а квартиру найти непросто. Особенно хорошую и особенно в Марчмонте.
  
  — Было бы здорово, — выдохнул Майкл с облегчением.
  
  Он поднялся с дивана, подошел и открыл дверь кладовки. Это был большой, примыкающий к гостиной стенной шкаф с вентиляцией. Места в нем было ровно столько, чтобы втиснуть кровать и комод, если вытряхнуть оттуда коробки и прочий хлам.
  
  — Мы могли бы перетащить весь этот хлам в подвал, — произнес Ребус из-за спины брата.
  
  — Джон, — сказал Майкл, — по моему нынешнему настроению меня и самого вполне устроил бы подвал.
  
  Он повернулся лицом к брату.
  
  В глазах у Майкла Ребуса стояли слезы.
  
  В среду Ребус начал думать, что его жизнь сильно напоминает черную комедию.
  
  Майкл без всякого шума поселился на Арден-стрит. Ребус сообщил Пейшенс о возвращении брата, но в подробности вдаваться не стал. Она все равно была полностью занята дочерьми сестры. Взяла небольшой отпуск, чтобы показать им Эдинбург. Задача перед Пейшенс, судя по всему, стояла нелегкая. Пятнадцатилетняя Сьюзен хотела делать все то, чего не хотела или не могла восьмилетняя Дженни. Ребус чувствовал себя полностью изолированным от этого женского триумвирата, хотя по ночам заглядывал в спальню Дженни, чтобы снова пережить то чудесное, волшебное чувство, которое он испытывал, когда смотрел на свою спящую дочь. Еще он старался максимально избегать Сьюзен, которую, похоже, интересовали главным образом различия между мужчинами и женщинами.
  
  У него на работе дел было по горло, а значит, о Майкле он вспоминал не чаще чем раз тридцать на дню. Да, работа — вот еще одна проблема. Когда полицейский участок на Грейт-Лондон-роуд приказал долго жить, Ребуса перевели на Сент-Леонардс, в территориальное отделение.
  
  Вместе с ним перевели сержанта уголовной полиции Брайана Холмса и, к разочарованию их обоих, старшего суперинтенданта Фермера Уотсона и старшего инспектора Лодердейла по кличке Фарт[1]. Кое-какие плюсы в этом переселении имелись (кабинеты и мебель здесь были поновее, оборудование посовременней), но имелись и минусы. Ребус никак не мог приспособиться к новому месту. Все здесь стояло и лежало в таком порядке, что он ничего не мог найти, а потому у него постоянно возникало желание выскочить из кабинета на улицу.
  
  Именно потому он и оказался в мясном магазине на Южной Кларк-стрит, где объявился человек с ножевым ранением.
  
  Раненому уже оказал первую помощь местный врач, который преспокойно стоял в очереди за мясом для стейков, когда этот тип ввалился в магазин. Рана была наспех перевязана чистым передником мясника, и теперь все ждали носилки из «скорой».
  
  Незнакомый констебль доложил Ребусу:
  
  — Я был неподалеку, так что и пяти минут не прошло, как меня известили, ну и я сразу сюда. И тут же передал по рации.
  
  Ребус услышал оперативное сообщение констебля в машине и решил заехать посмотреть. А теперь жалел об этом. Усыпанный опилками пол был залит кровью. Непонятно, зачем некоторые мясники до сих пор посыпают пол опилками. На стене, выложенной белой плиткой, остался кровавый отпечаток ладони, еще один, менее четкий, — на каких-то коробках ниже.
  
  Снаружи дорожка блестящих красных капель тянулась по Кларк-стрит и отчасти по Латтон-плейс (в беспардонной близости от Сент-Леонардс), где неожиданно обрывалась на краю тротуара.
  
  Звали человека Рори Кинтаул, и кто-то пырнул его в живот. Это полицейские знали. Но больше ничего, потому что Рори Кинтаул отказывался говорить о том, что произошло. Однако очевидцы из числа находившихся в магазине оказались более разговорчивы. Они топтались на улице перед входом и наперебой рассказывали об этом волнительном приключении толпе зевак, заглядывавших в магазин через стеклянную витрину. Это напомнило Ребусу субботний день в торговом центре «Сент-Джеймс», когда перед витринами магазинов, где продают телевизоры, собираются толпы мужчин в надежде узнать счет футбольного матча.
  
  Ребус склонился над Кинтаулом — в его позе читался разве что намек на угрозу.
  
  — Так где вы живете, мистер Кинтаул?
  
  Раненый не собирался отвечать. Голос раздался из-за прилавка:
  
  — На Данктон-террас. — Человек в заляпанном кровью переднике протирал полотенцем тяжелый мясницкий нож. — Это в Далките.
  
  Ребус посмотрел на мясника:
  
  — А вы?
  
  — Джим Боун. Это мой магазин.
  
  — И вы знаете мистера Кинтаула?
  
  Кинтаул попытался повернуть голову, чтобы посмотреть в лицо мяснику, словно хотел как-то повлиять на ответ. Но поскольку он полулежал на прилавке, для такого движения требовалась нечеловеческая гибкость.
  
  — Как не знать, — ответил мясник. — Он же мой двоюродный брат.
  
  Ребус собирался сказать что-то, но в этот момент два санитара вкатили носилки. Один из них поскользнулся и чуть не упал на залитом кровью полу. И когда они поставили носилки перед Кинтаулом, Ребус увидел кое-что такое, что надолго врезалось ему в память. На витрине, под стеклом, были две бирки: одна была воткнута в кусок солонины, а другая — в кусок сырой мякоти.
  
  На первой было написано: «Вырезка». Другая гласила: «Шейный отруб». Когда санитары приподняли брата мясника, по полу растеклась лужа свежей крови. «Вырезка» и «Шейный отруб». Ребуса передернуло. Он вышел на улицу.
  
  В пятницу после работы Ребус решил отправиться в массажный салон. Он обещал Пейшенс вернуться к восьми, а времени было еще только шесть. Кроме того, он любил перед выходными хорошенько размять спину.
  
  Но сначала он забрел в «Бродсуорд» выпить пинту местного темного «Гибсона», плотного пива, сваренного всего в шестистах ярдах от паба на пивоварне Гибсона. Пивоварня, паб и массажный салон — Ребус подумал, что если бы тут еще открыли хороший индийский ресторан и магазинчик, который работал бы до полуночи, то он смог бы счастливо прожить в этом месте остаток дней.
  
  Нет, ему, конечно, нравилось жить с Пейшенс в ее квартире с крохотным садиком на Оксфорд-террас. Эта квартира символизировала, так сказать, другую сторону жизни. Она словно находилась в совсем ином мире, чем этот пользующийся дурной славой уголок Эдинбурга — один из многих. Ребус сам не знал, почему его так и тянет сюда.
  
  Воздух на улице был наполнен дрожжевым запахом пивоварни, который соперничал с еще более сильными ароматами из других, более крупных городских пивоварен. «Бродсуорд» пользовался популярностью, и посетители здесь, как и в большинстве популярных эдинбургских пабов, были самые разные: студенты, отбросы общества, изредка бизнесмены. Бар был без особых претензий: все, чем он мог похвастаться, — это хорошее пиво и хороший ассортимент. Уик-энд уже начался, и Ребус не без труда нашел местечко у стойки рядом с человеком, чья огромная немецкая овчарка спала на полу за высокими табуретами. Собака занимала как минимум два места, но никто не просил ее подвинуться. Дальше у стойки какой-то человек пил пиво — в одной руке стакан, другая по-хозяйски лежит на одежной вешалке, купленной, как предположил Ребус, в одном из близлежащих магазинов, где торговали подержанными товарами. Все пили одно и то же темное пиво.
  
  Хотя в пяти минутах ходьбы отсюда было еще несколько пабов, только в «Бродсуорде» продавали бочковой «Гибсон», в остальных — пиво из больших пивоварен. Пиво стало растекаться по жилам, и Ребус вдруг задумался над тем, какой оно окажет эффект на его обмен веществ, когда Железный Трамбовщик приступит к работе. Он решил больше не пить и направился в «ЖТ», как Железный Трамбовщик называл свое заведение. Ребусу нравилось это название, оно напоминало те звуки, которые издавали клиенты, когда Трамбовщик приступал к работе: «Жуть, жуть!» Впрочем, они старались не особенно кричать. Железный Трамбовщик не любил сомнительных слов на массажном столе. От них у него портилось настроение, и никому не хотелось оказаться в руках у Железного Трамбовщика, когда у него было испорченное настроение. Никому не хотелось оказаться игрушкой в его руках.
  
  Ребус сидел с Библией на коленях в ожидании своей очереди — его записали на половину седьмого. Библия была единственным чтением в салоне по воле его хозяина. Ребус раньше уже читал Библию, но был не против почитать еще раз.
  
  В этот момент входная дверь распахнулась.
  
  — А где девочки?
  
  Новый клиент не только пришел не по адресу, он был сильно пьян. Трамбовщик никогда не обслуживал пьяных.
  
  — Ошибся дверью, приятель.
  
  Ребус хотел было назвать пару-тройку ближайших салонов, где наверняка предлагают сауну и тайский массаж, но человек перебил Ребуса, направив на него толстый указующий перст:
  
  — Джон Ребус, ах ты, сучий потрох!
  
  Ребус нахмурился, пытаясь вспомнить, кто бы это мог быть, мысленно перебирая все фотографии, анфас и в профиль, за все двадцать лет службы.
  
  — Дик Торренс! Ты что, не помнишь?
  
  Ребус отрицательно покачал головой. Торренс шел прямо на него. Ребус сжал кулаки, готовый к чему угодно.
  
  — Мы же вместе с тобой были в учебке, — сказал Торренс. — Ну, давай вспоминай же!
  
  Ребус вдруг и в самом деле вспомнил. Вспомнил всё. Всю черную комедию своего прошлого.
  
  Они пили в «Бродсуорде», вспоминали былое. Дик не задержался в специальном авиаполку. Года ему хватило, а через год он нашел способ вообще откупиться от армии.
  
  — Слишком беспокойное это дело, Джон. Вот в чем была моя проблема. А твоя?
  
  Ребус помотал головой, отхлебнул еще пива:
  
  — Моя проблема, Дик? Для нее даже названия нет.
  
  Но название к ней уже прилепилось. Сначала неожиданным появлением Мики, теперь вот — Дика Торренса. Призраки. Оба они призраки, вот только Ребус не хотел быть их Скруджем[2].
  
  Он взял еще пива для себя и Дика.
  
  — Ты всегда говорил, что хочешь попытаться поступить в десантный спецназ, — сказал Торренс.
  
  Ребус пожал плечами:
  
  — Ничего не вышло.
  
  В баре было многолюднее, чем обычно, и в какой-то момент Торренса толкнул под локоть парень, который протискивался сквозь толпу с контрабасом.
  
  — Ты что, не мог оставить эту дуру снаружи?
  
  — Чтобы сперли?
  
  Торренс повернулся к Ребусу:
  
  — Нет, ну ты видел? Вот хмырь!
  
  Ребус только улыбнулся в ответ. После массажа он был настроен благодушно:
  
  — Тут в паб с пустыми руками не ходят.
  
  Он смотрел на Дика Торренса. В ответ на его слова тот хмыкнул. Да, точно, теперь Ребус вспомнил его. Дик потолстел и полысел, его лицо погрубело и стало куда круглее, чем раньше. Даже голос у него изменился, манера говорить. Но одно осталось неизменным: то, как он хмыкал. Немногословный — таким был когда-то Дик Торренс. Но теперь он разговорился.
  
  — Чем занимаешься, Дик?
  
  Торренс ухмыльнулся:
  
  — Ты фараон. Так что я лучше помолчу.
  
  Ребус не спешил. Торренс был сильно пьян — еще немного, и распустит слюни. Не удержится, выложит всю подноготную.
  
  — Покупаю и продаю. В основном продаю.
  
  — И что продаешь?
  
  Торренс подался к нему поближе:
  
  — Я с кем говорю — с полицейским или со старым приятелем?
  
  — С приятелем, — сказал Ребус. — Я не на службе. Так что же ты продаешь?
  
  Торренс хмыкнул:
  
  — Все, что тебе угодно, Джон. Я, считай, универмаг «Дженнерс»… Только у меня есть и то, чего у них нет.
  
  — Например? — Ребус посмотрел на часы над стойкой. Он не поверил глазам: неужели уже так поздно? У них часы всегда на десять минут вперед, но все равно…
  
  — Да что угодно, — повторил Торренс. — От группового секса до пистолета. Скажи, что тебе надо.
  
  — Как насчет часов? — Ребус начал заводить свои часы. — У моих завода хватает, кажется, на час-другой.
  
  Торренс посмотрел на часы Ребуса.
  
  — «Лонжин», — сказал он, правильно произнеся французское слово. — Ты же не собираешься их выкинуть. Отдай, пусть почистят, и будут как новые. Кстати, я, может быть, поменял бы их тебе на «Ролекс»…
  
  — Значит, продаешь паленые часы?
  
  — Я разве это сказал? Не помню такого. Что угодно, Джон. Все, что попросит клиент. Попросит — достану. — Торренс подмигнул.
  
  — Слушай, который час на твоих?
  
  Торренс подтянул рукав пиджака. Часов у него не было. Ребус задумался: сеанс в салоне он не пропустил, Дик остался ждать его в коридоре. И потом, у него еще оставалось время на пинту-другую, прежде чем двигать домой. Они выпили по две… нет, по три. Похоже, он опаздывает. Он помахал бармену и постучал пальцем по часам.
  
  — Двадцать минут девятого, — ответил бармен.
  
  — Мне нужно позвонить Пейшенс, — сказал Ребус.
  
  Но телефон в зале был занят — кто-то улаживал свои любовные дела. Кроме того, трубку утянули в женский туалет, чтобы не мешал шум в баре. Телефонный шнур натянулся, как тетива или гаррота, готовый удушить всякого, кто попытается войти в туалет.
  
  Ребус немного подождал, потом принялся разглядывать телефон на стене. Какого черта! Он нажал на рычажок и тут же смешался с толпой клиентов. Из женского туалета появился парень и с грохотом повесил трубку на место. Порылся в карманах в поисках мелочи, ничего не нашел и двинулся к стойке.
  
  Ребус рванул к телефону. Снял трубку, но сигнала не услышал. Попробовал еще раз. Потом попробовал набрать номер. Ничего. Видимо, что-то сломалось, когда парень шарахнул трубкой. Вот говно на палочке! Времени почти половина девятого, а чтобы добраться до Оксфорд-террас, нужно не меньше пятнадцати минут. Он дорого заплатит за это.
  
  — По твоему виду тебе срочно надо выпить, — сказал Дик Торренс, когда Ребус присоединился к нему за стойкой.
  
  — Знаешь что, Дик? — сказал Ребус. — У меня не жизнь, а черная комедия.
  
  — Да ладно. Все лучше, чем трагедия, а?
  
  Ребус попытался сообразить, в чем разница.
  
  В квартиру он вернулся в девять двадцать. Наверное, Пейшенс приготовила ужин на четверых. Наверное, прождала минут пятнадцать, прежде чем сесть за стол. Еще минут пятнадцать держала его порцию теплой, а потом выбросила. Если на ужин была рыба, то она досталась коту. Если нет, то содержимое его тарелки стало частью компостной кучи в саду. Такое случалось. Даже слишком часто. Но почему-то повторялось снова и снова, и Ребус не был уверен, что его рассказ о встрече со старым другом и остановившихся часах возымеет магическое действие.
  
  Ступеньки, которые с улицы вели вниз, в квартиру с садиком, были стертые и скользкие. Ребус шел осторожно, а потому не сразу заметил в свете уличного фонаря большую спортивную сумку, которая стояла на тростниковом коврике перед входной дверью. Это была его сумка. Он расстегнул молнию и заглянул внутрь. Поверх одежды и пары туфель лежала записка. Он прочел ее дважды.
  
   Не пытайся открыть дверь — она на задвижке. Дверной звонок я тоже отключила и сняла телефонную трубку до понедельника. Следующую порцию твоего барахла выставлю за дверь в понедельник утром.
  
  Подписи не требовалось. Ребус длинно присвистнул, потом попытался вставить ключ в скважину. Безрезультатно. Нажал кнопку звонка. Никакого звука. Потом предпринял последнюю попытку: присел и заглянул в квартиру через щель в почтовом ящике. Прихожая была погружена в темноту, и никакого света из комнат тоже не пробивалось.
  
  — Возникли неожиданные обстоятельства, — крикнул он. Тишина. — Я пытался звонить — было занято. — По-прежнему тишина. Он прождал еще несколько секунд, надеясь, что хотя бы Дженни нарушит молчание. Или Сьюзен, она была еще та заноза. И сердцеедка, судя по виду. — Прощай, Пейшенс, — крикнул он. — Прощай, Сьюзен. Прощай, Дженни. — Тишина. — Мне очень жаль.
  
  Так оно и было на самом деле.
  
  — Вот выдалась неделька, — пробормотал он себе под нос, поднимая сумку.
  
  В утро воскресенья под тусклым солнцем и на резком ветру Эндрю Макфейл добрался до Эдинбурга. Он так долго здесь отсутствовал, что почти не узнавал города. Кругом все изменилось. Он прилетел несколько дней назад и все еще чувствовал смену часовых поясов — и удар по карману (вздутые лондонские цены оказались для него неприятным сюрпризом). Он прошел пешком от автобусной станции до Лит-уок в Бротоне. Путь был недолгий, но каждый шаг давался тяжело, хотя сумки у него были легкие. В автобусе он спал плохо, но в этом не было ничего нового: он уже не помнил, когда в последний раз спал крепко, без сновидений.
  
  Солнце, судя по всему, могло скрыться в любую минуту. Густые тучи надвигались на Лит. Макфейл попытался прибавить шагу. В кармане у него лежал листок бумаги с адресом пансиона. Он позвонил туда накануне вечером, и хозяйка ответила, что ждет его. Голос у нее звучал приветливо, но телефон есть телефон, могло и показаться. Ему в принципе было все равно, что она собой представляет, лишь бы не шумела. Он знал, что о его отъезде из Канады сообщили не только канадские, но даже и некоторые американские газеты, и предполагал, что скоро его атакуют журналисты. Он удивился, когда без всяких препятствий сошел с самолета в Хитроу. Никто, казалось, не ведал, кто он такой, и слава богу.
  
  Он хотел только одного — спокойной жизни, хотя, возможно, не такой тихой, как в последние несколько лет.
  
  Из Лондона он позвонил своей сестре и попросил ее узнать через справочное бюро адрес миссис Маккензи в Бельвю. (Лондонская справка не стала себя особо утруждать.) Мелани и ее мать, когда он познакомился с ними, снимали жилье у миссис Маккензи. Алексис была матерью-одиночкой, подопечной службы социального обеспечения, а миссис Маккензи оказалась более доброжелательной домовладелицей, чем большинство других. Правда, сам он ни разу не наведался туда к Мелани — миссис Маккензи этого бы не одобрила.
  
  Она теперь редко пускала постояльцев, но была доброй христианкой, а Макфейл проявил настойчивость.
  
  И вот он стоит перед домом. Простое двухэтажное здание, отделанное серой «каменной» штукатуркой, уродливые двойные рамы. По обе стороны — точно такие же дома. Миссис Маккензи открыла дверь сразу, словно ждала его. Она засуетилась, показала ему кухню и гостиную, потом провела наверх, открыла дверь в ванную и, наконец, в его спальню. Спальня была не больше тюремной камеры, но уютно отделана (в стиле середины шестидесятых, подумал он). Ну и ладно, его все устраивало.
  
  — Очень мило, — похвалил он миссис Маккензи, которая в ответ пожала плечами: какие могут быть сомнения?
  
  — В чайнике есть чай, — сказала она. — Пойду принесу нам по чашечке. — Потом, вспомнив что-то, добавила: — Да, в комнате не готовить.
  
  Эндрю Макфейл покачал головой:
  
  — Я вообще не готовлю.
  
  Она вспомнила еще что-то и подошла к окну с задернутыми занавесками:
  
  — Сейчас раздвину. Если захотите проветрить, можете открывать окно.
  
  — Свежий воздух — это хорошо, — согласился он.
  
  Они вместе выглянули из окна на улицу.
  
  — Тут тихо, — сказала она. — Движения мало. Но днем, конечно, бывает шумновато.
  
  Макфейл понял, что она имеет в виду: по другую сторону улицы за черным чугунным забором располагалось старое здание школы. Школа была небольшая, возможно, только начальная. Окно Макфейла выходило как раз на ворота школы, чуть правее главного здания. Прямо за воротами он увидел пустую спортивную площадку.
  
  — Пойду сделаю чай, — спохватилась миссис Маккензи.
  
  Когда она ушла, Макфейл положил свой багаж на пружинную односпальную кровать. Рядом стоял небольшой письменный стол и стул. Он взял стул, поставил его перед окном и сел. Отодвинул в сторону маленького стеклянного клоуна и положил подбородок на подоконник. Теперь ничто не заслоняло обзор. Он сидел так, мечтательно глядя на школьную площадку, пока миссис Маккензи не позвала его в гостиную пить чай.
  
  — С лимонным кексом.
  
  Эндрю Макфейл вздохнул и встал. Ему не хотелось чая, но он подумал, что можно взять его к себе в комнату и выпить позже, если возникнет желание. Он устал — устал как собака, но он был дома, и что-то подсказывало ему, что сегодня он будет спать мертвецким сном.
  
  — Иду, миссис Маккензи, — отозвался он, отрывая взгляд от школы.
  2
  
  Утром в понедельник полицейское отделение на Сент-Леонардс полнилось слухами, что инспектор Джон Ребус пребывает в еще более отвратительном настроении, чем обычно. Некоторые отказывались в это поверить и чуть ли не готовы были приблизиться к Ребусу, чтобы лично убедиться в этом… чуть ли.
  
  У других не было выбора.
  
  Глядя на сержанта Брайана Холмса и констебля Шивон Кларк, сидевших с Ребусом в их общем отсеке отдела уголовного розыска, можно было подумать, что у них под задницей сваренные всмятку яйца.
  
  — Итак, что у нас с Рори Кинтаулом? — спросил Ребус.
  
  — Он в больнице, сэр, — ответила Шивон Кларк.
  
  Ребус нетерпеливо кивнул. Он ждал, когда она сделает промашку. И не потому, что Шивон была англичанкой и выпускницей университета, и даже не потому, что у нее богатенькие родители, которые купили ей квартиру в Новом городе. И даже не потому, что она женщина. Просто такая у Ребуса была манера работать с молодежью.
  
  — И по-прежнему отказывается говорить, — прибавил Холмс. — Он молчит о том, что случилось, и явно не собирается предъявлять кому-то иск.
  
  Вид у Брайана Холмса был усталый. Ребус заметил это краем глаза. Он не хотел встречаться с Холмсом взглядом, не хотел, чтобы Холмс понял, что у них есть кое-что общее.
  
  Их обоих выставили из дому.
  
  С Холмсом это произошло немногим более месяца назад. Уже потом, обосновавшись у своей тетушки в Барнтоне, Холмс объяснил, что всему виной дети. Он не понимал, насколько Нелл хочет родить ребенка, и принялся отпускать шуточки на эту тему. И в один прекрасный день она взорвалась — это надо было видеть — и вышвырнула его на глазах у всех соседок по их шахтерской деревеньке к югу от Эдинбурга. Соседки, естественно, ликовали, видя, как Холмс спасается бегством.
  
  Теперь он работал еще усерднее, чем прежде. (Работа тоже нередко становилась причиной стычек Холмса и Нелл: у нее был нормированный рабочий день, а у него категорически нет.) Он напоминал Ребусу драную и выцветшую пару рабочих джинсов, чей срок службы, считай, уже вышел.
  
  — Что ты предлагаешь? — спросил Ребус.
  
  — Я предлагаю закрыть это дело, сэр, при всем моем уважении.
  
  — «При всем моем уважении», Брайан? Именно так говорят, когда подразумевают «идиот ты безмозглый».
  
  Ребус по-прежнему старался не смотреть на Холмса, но заметил, что тот покраснел. Кларк разглядывала свои колени.
  
  — Слушай, — сказал Ребус, — этот тип тащился две сотни ярдов с двухдюймовой дыркой в животе. Почему? — Ответа не последовало. — Почему… — не отступал Ребус, — почему он прошел мимо десятка магазинов, пока не дотащился до своего двоюродного брата?
  
  — Может быть, он хотел дойти до врача, но потерял силы, — предположила Кларк.
  
  — Может быть, — пренебрежительно обронил Ребус. — Но любопытно, что пришел он к брату.
  
  — Думаете, это как-то связано с его братом, сэр?
  
  — Позвольте спросить у вас обоих еще кое-что. — Ребус встал и сделал несколько шагов, потом вернулся, увидел, что Холмс и Кларк переглядываются. Он задумался. Поначалу они только и делали, что ссорились друг с другом, так что искры сыпались. А теперь, значит, сработались. Оставалось только надеяться, что их отношения не зайдут дальше. — Позвольте спросить у вас следующее, — сказал он наконец. — Что нам известно о жертве?
  
  — Не много, — ответил Холмс.
  
  — Он живет в Далките, — добавила Кларк. — Работает лаборантом в больнице. Женат, есть сын. — Она пожала плечами.
  
  — Это все? — спросил Ребус.
  
  — Все, сэр.
  
  — Вот именно, — сказал Ребус. — Он никто и ничто. Ни один человек из тех, с кем мы говорили, и слова плохого про него не сказал. Так ответьте мне: с чего это вдруг его пырнули ножом? Среди бела дня в среду? Если бы на него напал уличный грабитель, он бы не молчал. Но он держит рот на замке, покрепче, чем абердинец кошелек в церкви, когда дело доходит до пожертвований[3]. Ему есть что скрывать. Одному Богу известно что, но это имеет какое-то отношение к машине.
  
  — Как вы это вычислили, сэр?
  
  — Кровь начинается от бордюрного камня, Холмс. Думаю, когда он вышел из машины, он уже был ранен.
  
  — Машину он водит, сэр, но в настоящее время машины у него нет.
  
  — Умненькая девочка, Кларк. — Она вскинулась при слове «девочка», но Ребус уже продолжал: — Он отпросился с работы на полдня, ничего не сказав жене. — Ребус снова сел. — Почему, почему, почему? Я хочу, чтобы вы поднажали на него. Скажите, что нам не нравится полное отсутствие объяснений. Если он не разговорится, мы будем давить, пока не расколется. Дайте ему понять, что мы настроены серьезно. — Ребус помолчал. — А после поговорите с мясником.
  
  — Кровь из носу, сэр! — заверил шефа Холмс. Его спас звонок телефона.
  
  Ребус снял трубку. Может быть, Пейшенс.
  
  — Инспектор Ребус.
  
  — Джон, ты не мог бы зайти ко мне в кабинет?
  
  Это была не Пейшенс, а старший суперинтендант.
  
  — Через две минуты, сэр, — сказал Ребус и положил трубку. Потом повернулся к Холмсу и Кларк. — Работайте.
  
  — Да, сэр.
  
  — Ты думаешь, я делаю из мухи слона, Брайан?
  
  — Да, сэр.
  
  — Возможно. Но я не люблю тайн, пусть и самых маленьких. Так что работайте — удовлетворите мое любопытство.
  
  Когда они поднялись, Холмс кивнул на большой чемодан, засунутый Ребусом за стол, предположительно туда, где его не было видно.
  
  — Ничего такого, что мне следует знать?
  
  — Ничего, — ответил Ребус. — Вообще-то, я храню там полученные взятки. Твои пока, вероятно, умещаются в заднем кармане.
  
  Но Холмс, похоже, решил не отступать, хотя Кларк уже отошла к своему столу. Ребус вздохнул и понизил голос:
  
  — Я пополнил ряды обездоленных.
  
  Холмс немедленно оживился.
  
  — Но никому ни слова, понял? Это между нами.
  
  — Ясно. — Холмсу в голову пришла какая-то мысль. — Знаете, я теперь часто ужинаю в «Кафе разбитых сердец»…
  
  — Буду знать, где тебя найти, если захочется послушать раннего Элвиса…[4]
  
  Холмс кивнул:
  
  — И Элвиса лас-вегасского периода тоже. Я только хотел сказать, что если я чем-нибудь могу…
  
  — Можешь. Для начала загримируйся под меня — и бегом к Фермеру Уотсону.
  
  Холмс замотал головой:
  
  — Нет, я, конечно, готов, но в пределах разумного.
  
  В пределах разумного. Ребус спрашивал себя, разумно ли было спрашивать у студентов разрешения переночевать на диване, когда в кладовке уже спит его брат. Наверное, следует снизить ребятам арендную плату. Когда он неожиданно появился там в пятницу, трое студентов и Майкл сидели, скрестив ноги, на полу и скручивали косячки, слушая «Роллинг стоунз» промежуточного периода. Ребус в ужасе уставился на сигарету в руке Майкла:
  
  — Мики, какого хрена?!
  
  Наконец-то Майклу Ребусу удалось вызвать взрыв эмоций у старшего брата. Что касается студентов, то им, по крайней мере, хватило такта сделать виноватый вид за свое преступное поведение.
  
  — Вам повезло, — сказал им всем Ребус, — что в данную секунду мне на все это начхать.
  
  — Да ладно, Джон. — Майкл протянул ему недокуренную самокрутку. — От этого никакого вреда.
  
  — Вот-вот. — Ребус вытащил из своей сумки бутылку виски. — Зато от этого есть.
  
  Остаток вечера он пролежал на диване, прихлебывая виски и подпевая всем старым песням, доносившимся из динамиков. Бульшую часть выходных он так и провел. Студенты, похоже, не возражали, хотя он и заставил их унести из дома всю травку. Они убрались в гостиной вокруг него, им помогал даже Майкл, а вечером в субботу все отправились в паб, оставив Ребуса с телевизором и несколькими бутылками пива. Майкл, похоже, не сообщил студентам о своей отсидке, и Ребус надеялся, что тот и дальше будет помалкивать. Майкл сказал, что готов съехать или, по крайней мере, уступить брату кладовку, но Ребус отказался. Он сам толком не знал почему.
  
  В воскресенье Ребус отправился на Оксфорд-террас, но там вроде бы никого не было, а дверь ключом по-прежнему не отпиралась. Либо замок поменяли, либо Пейшенс пряталась где-то в квартире и в компании юных племянниц пожинала плоды своего завидного умения разом обрубать все концы.
  
  Стоя перед кабинетом Фермера Уотсона, он оглядел себя с головы до ног. Конечно, приехав сегодня утром на Оксфорд-террас, он увидел там, как и обещала Пейшенс, выставленный за дверь чемодан с вещами. Никакой записки — один чемодан. Он переоделся в чистый костюм в служебном туалете. Костюм немного помялся, но это вполне соответствовало обычному виду Ребуса. А вот галстука подходящего у него не нашлось: Пейшенс положила в чемодан два жутких коричневых галстука (неужели это действительно его галстуки?) и темно-синий костюм. Коричневые галстуки не годились. Он постучался, прежде чем открыть дверь.
  
  — Заходи, Джон, заходи.
  
  Ребусу казалось, что Фермер с трудом привыкает к Сент-Леонардс. Какая-то тут была не та атмосфера.
  
  — Садись.
  
  Ребус огляделся в поисках стула. Один стоял у стены, но на нем лежала стопка папок. Он снял ее, поискал глазами место на полу. Места в кабинете старшего суперинтенданта было чуть ли не меньше, чем у Ребуса.
  
  — Вот все жду, когда доставят обещанные шкафы, — ворчливо сообщил Уотсон.
  
  Ребус развернул стул к столу и сел:
  
  — Слушаю вас, сэр.
  
  — Как дела?
  
  — Дела?
  
  — Да.
  
  — Дела отлично, сэр. — Ребус вдруг подумал, уж не прознал ли Фермер про Пейшенс. Впрочем, нет, откуда?
  
  — Как констебль Кларк — справляется?
  
  — У меня на нее жалоб нет.
  
  — Хорошо. У нас тут намечается работенка — совместная операция с Торговыми стандартами[5].
  
  — Да?
  
  — Старший инспектор Лодердейл введет тебя в курс дела, но прежде я хотел узнать, все ли в порядке.
  
  — Что это за совместная операция?
  
  — Ростовщичество, — коротко ответил Уотсон. — Да, забыл спросить: кофе хочешь?
  
  Ребус замотал головой, глядя, как Уотсон низко нагнулся и сунул руку куда-то под стул. В комнате было так тесно, что кофеварку пришлось поставить на пол у стола, где старший суперинтендант уже по крайней мере два раза (насколько это было известно Ребусу) разлил все на новый бежевый ковер. Когда Уотсон снова выпрямился, в его мясистой руке была чашка с дьявольски крепким напитком. Кофе старшего суперинтенданта стал легендой в определенных кругах Эдинбурга.
  
  — Ростовщичество и крышевание, — уточнил Уотсон. — Но в основном ростовщичество.
  
  Иными словами, старая грустная история. Люди, которые не имели ни малейшей возможности получить деньги в банке, поскольку им нечего было дать в залог, все-таки могли занять деньги, закрыв глаза на высокие риски. Беда в том, что проценты назначались, конечно, заоблачные, а за просрочку платежа получатель ссуды облагался штрафом, неустойка росла как снежный ком, и о том, чтобы вернуть заем, нечего было и мечтать. Это самый порочный из всех порочных кругов, потому что заканчивается все угрозами, избиениями и кое-чем похуже.
  
  Ребус вдруг понял, зачем старшему суперинтенданту понадобилось с ним поговорить.
  
  — Речь, случайно, не о Большом Джере? — спросил он.
  
  Уотсон кивнул:
  
  — В некотором роде.
  
  Ребус вскочил на ноги:
  
  — Четвертый раз за четыре года! Он всегда выходит сухим из воды. Вы это знаете. И я знаю! — Обычно он говорил такие вещи, вышагивая по комнате, но тут ходить было негде, и потому он встал и стоял, как воскресный проповедник у подножия Маунда[6]. — Пытаться посадить его за ростовщичество — пустая трата времени. Я думал, мы уже с десяток раз это проходили и поняли, что тут ничего не выйдет, нужно зацепить его за что-то другое.
  
  — Знаю, Джон, знаю. Но люди из Торговых стандартов беспокоятся. Проблема оказалась серьезнее, чем они думали.
  
  — Черт бы побрал эти Торговые стандарты!
  
  — Послушай, Джон…
  
  — Тем не менее, сэр… — Ребус секунду помолчал. — При всем уважении, сэр, это абсолютно бессмысленная трата времени и сил. Холостой выстрел. Мы установим наблюдение, сделаем несколько фотографий, арестуем двоих-троих шестерок у него на побегушках, но никто не даст свидетельских показаний. Если прокурор хочет посадить Большого Джера, то пусть нам дадут дополнительные силы, чтобы подготовить масштабную операцию.
  
  Фокус был в том, что никто так не хотел посадить Морриса Джеральда Кафферти (известного под кличкой Большой Джер), как Джон Ребус. Он хотел устроить полномасштабное распятие. Хотел сам держать в руке копье и нанести последний удар, чтобы точно знать, что сукин сын мертв. Кафферти был подонок, но подонок умный. Всегда вместо него за решетку садились шестерки. И так как Ребусу раз за разом не удавалось посадить Кафферти, он предпочитал вообще о нем не думать. А теперь Фермер ему заявляет, что планируется операция. То есть долгие дни и ночи наблюдений, масса бумажной работы и в конце — аресты нескольких прыщавых «бойцов».
  
  — Джон, — начал Уотсон, призывая на помощь свое умение убеждать, — я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь. Но давай попробуем сделать еще один выстрел, а?
  
  — Я знаю, какой бы выстрел я хотел сделать в Кафферти, будь у меня хоть малейшая возможность. — Ребус сложил из пальцев пистолет и «выстрелил».
  
  Уотсон улыбнулся:
  
  — Хорошо, что операцию мы будем проводить без оружия, а?
  
  Мгновение спустя Ребус тоже улыбнулся. И снова сел.
  
  — Хорошо, сэр. Слушаю.
  
  В одиннадцать вечера того же дня Ребус смотрел телевизор в своей квартире. Как обычно один. Студенты либо еще занимались в университетской библиотеке, либо сидели в пабе. Поскольку Майкла тоже не было, паб представлялся наиболее вероятным вариантом. Ребус знал: студенты опасаются, что он нацелился на спальню и собирается выкинуть по меньшей мере одного из них. Они двигались по квартире так, как будто им на лоб приклеили приказ о выселении.
  
  Он три раза звонил Пейшенс, но каждый раз нарывался на автоответчик. Ребус говорил в трубку: он-де знает, что Пейшенс дома, и почему бы ей не ответить.
  
  В результате телефон остался на полу рядом с диваном, и, когда он зазвонил, Ребус тотчас выкинул руку, схватил трубку и поднес к уху:
  
  — Да?
  
  — Джон?
  
  Ребус сел:
  
  — Пейшенс, слава богу, ты…
  
  — Послушай, это важно.
  
  — Я знаю, что важно. Я знаю, я вел себя как дурак, но, честное слово…
  
  — Ты можешь меня послушать?!
  
  Ребус замолчал и стал слушать. Он готов был делать все, что она скажет, без вопросов.
  
  — Они думали, что застанут тебя здесь, и потому позвонили сюда. Брайан Холмс…
  
  — Чего он хотел?
  
  — Нет, звонил не он, звонили из-за него.
  
  — Чего хотели?
  
  — Он… вроде бы как… Я не знаю. В общем, он ранен.
  
  Ребус, не выпуская трубки, встал, потащив за собой аппарат:
  
  — Где он?
  
  — Где-то в Хеймаркете, в каком-то баре…
  
  — «Кафе разбитых сердец»?
  
  — Да. Послушай, Джон.
  
  — Что?
  
  — Мы с тобой поговорим. Но не сейчас. Дай мне немного времени.
  
  — Как скажешь, Пейшенс. Все, пока. — Джон Ребус бросил телефонную трубку и схватил пиджак.
  
  Не прошло и семи минут, как Ребус припарковался у «Кафе разбитых сердец». Вот в чем прелесть Эдинбурга, если знаешь, как проехать, минуя светофоры. «Кафе разбитых сердец» открылось чуть больше года назад; его владелец и шеф-повар тоже оказался любителем Элвиса Пресли. Часть своей обширной коллекции вещей, напоминающих об Элвисе, он использовал для украшения интерьера, а свое кулинарное искусство — для создания меню, которое могло привлечь даже таких посетителей, как Ребус, а Ребус никогда не жаловал Элвиса. Холмс стал наведываться сюда с самого дня открытия, часами просиживая над десертом под названием «Синее замшевое суфле»[7]. В кафе действовал и бар — ядовитого цвета коктейли и музыка 1950-х, а кроме того, здесь продавалось бутылочное американское пиво, цены на которое могли бы вызвать конвульсии у завсегдатаев паба «Бродсуорд». Ребус подумал, что Холмс наверняка подружился с хозяином, ведь он проводил здесь немало времени после разрыва с Нелл (и в результате прибавил несколько фунтов).
  
  Снаружи могло показаться, будто в кафе ничего не случилось: в узком прямоугольном окне в центре светлой бетонной стены фасада горела яркая неоновая реклама пива. Над ней — другая реклама с названием ресторана. Но ведь все и случилось не здесь, а у задней стороны здания. Узкий проулок, на который едва мог въехать «форд-кортина», упирался в ресторанную парковку. Места там было с гулькин нос. И там же стояли мусорные баки. Как смекнул Ребус, большинство посетителей парковались на улице перед входом. Холмс же заезжал на парковку потому, что подолгу торчал в баре, и потому, что однажды, когда он оставил машину на улице, ее поцарапали.
  
  На парковке стояли две машины. Одна — Холмса, а другая почти наверняка принадлежала хозяину кафе. Это был старый «форд-капри» с портретом Элвиса на капоте. Брайан Холмс лежал между машинами. Врач уже заканчивал осмотр. Один из полицейских узнал Ребуса и подошел к нему:
  
  — Сильный удар по голове сзади. Он вырубился минимум минут двадцать назад… то есть его нашли минут двадцать назад. Владелец кафе… он его и нашел… узнал Холмса и вызвал полицию. Возможно, перелом черепа.
  
  Ребус молча кивнул. Он не сводил глаз с распростертого на земле тела. Полицейский продолжал докладывать: дыхание, мол, у Холмса нормальное… короче, успокаивал. Ребус подошел поближе к стоявшему на коленях врачу. Тот даже головы не поднял, только приказал констеблю в форме, который держал фонарь над Брайаном Холмсом, светить чуть левее. После чего принялся исследовать левую сторону головы Брайана.
  
  Крови Ребус не видел, но это мало что значило. Человек может умереть и без кровотечения. Господи! У Брайана было такое умиротворенное лицо… словно в гробу. Ребус повернулся к полицейскому:
  
  — Так, еще раз: как зовут хозяина?
  
  — Эдди Ринган.
  
  — Он здесь?
  
  Полицейский кивнул:
  
  — Да, стойку подпирает.
  
  Ребуса это устраивало.
  
  — Пойду поговорю с ним, — сказал Ребус.
  
  Эдди Ринган в течение нескольких лет, задолго до открытия «Кафе разбитых сердец», страдал недугом, который обтекаемо именуют «алкогольная зависимость». По этой причине многие думали, что его заведение долго не продержится. И ошиблись — по той простой причине, что Эдди нашел отличного менеджера, который был не только настоящим финансовым гуру, но и обладал прямотой и силой стальной строительной балки. Он не стал наживаться на Эдди и в рабочее время держал его там, где тому было самое место, то есть на кухне.
  
  Пить Эдди не бросил, но при этом готовил. Так что в общем и целом все шло как надо, в особенности если рядом были два помощника, готовых выполнить работу, которая требует, чтобы в глазах не двоилось и руки не тряслись. И потому, как сказал Ребусу Брайан Холмс, заведение процветало. Холмсу так и не удалось убедить Ребуса отведать с ним «Королеву-креолку» или «Люби-меня-жаркое»[8]. Ему вообще не удалось зазвать сюда Ребуса… до сегодняшнего дня.
  
  Свет был включен. Ребус вошел, словно подросток в святилище своего идола. На стенах постеры с Элвисом. Обложки пластинок Элвиса. Фотографии певца в полный рост, часы, на которых вместо стрелок — руки Элвиса. Работал телевизор — передавали какой-то новостной сюжет: вручение чека на солидную сумму в благотворительных целях. Действие происходило на фоне пивоварни Гибсона. В кафе не было никого, кроме Эдди Рингана, ссутулившегося на табурете, и человека за стойкой, который наливал двойную порцию виски «Джим Бим». Ребус представился и получил приглашение сесть. Бармена звали Пэт Колдер.
  
  — Я партнер мистера Рингана.
  
  Он произнес это таким тоном, что Ребус задумался, ограничивались ли отношения между двумя молодыми людьми простым бизнес-партнерством. Холмс не говорил, что Эдди — гей. Ребус повернулся к Эдди.
  
  Тому было под тридцать, но выглядел он лет на десять старше. Прямые редеющие волосы на большой, овальной формы голове, которая неловко устроилась на крупном и тоже овальном теле. Ребус знал толстых и очень толстых поваров, и Ринган в этом смысле являл собой образец кулинара. На его одутловатом лице запечатлелись последствия пьянства — не только сегодняшней выпивки, а запойного пьянства, продолжавшегося неделями и месяцами. Ребус смотрел, как Эдди одним залпом жадно опрокинул в себя дюйм янтарного цвета огненной жидкости.
  
  — Налей еще.
  
  Но Пэт Колдер покачал головой:
  
  — Нет. Ты же за рулем. — И добавил очень отчетливо: — Перед тобой полицейский, Эдди. Он пришел поговорить о Брайане.
  
  Эдди Ринган кивнул:
  
  — Он упал и ударился головой.
  
  — Вы так считаете? — спросил Ребус.
  
  — Вообще-то, нет. — Ринган в первый раз оторвал взгляд от стойки и заглянул Ребусу в глаза. — Может, разбойное нападение. А может, предупреждение.
  
  — Что за предупреждение?
  
  — Эдди сегодня слишком много выпил, инспектор, — сказал Пэт Колдер. — У него разыгралась фантазия…
  
  — Щас тебе, фантазия! — Ринган для вящей убедительности шарахнул ладонью по стойке. Он продолжал смотреть на Ребуса. — Вы же знаете, как это бывает. Тут либо платишь за крышу… страховой взнос, так это называется. Либо на тебя наезжает соседний ресторан, потому что им не нравится, что у тебя дела идут лучше, чем у них. В такой игре много врагов.
  
  Ребус кивнул:
  
  — Вы кого-нибудь подозреваете, Эдди? Кого-нибудь конкретно?
  
  Ринган медленно покачал головой:
  
  — Никого конкретно. Никого.
  
  — Но думаете, что, возможно, жертвой должны были стать вы?
  
  Ринган махнул рукой Колдеру, требуя еще выпивки, и тот все же налил ему. Прежде чем ответить, Эдди выпил.
  
  — Не исключено. Не знаю. Может, хотят отпугнуть клиентов. Времена сейчас трудные.
  
  Ребус повернулся к Колдеру, который неприязненно смотрел на Эдди:
  
  — А вы, мистер Колдер, что вы думаете на этот счет?
  
  — А я думаю, что это было обычное ограбление.
  
  — У него ничего не взяли.
  
  — Может, кто-нибудь помешал.
  
  — В этом проулке? Тогда как же преступник сумел убежать? Парковка в тупике.
  
  — Не знаю.
  
  Ребус не сводил глаз с Пэта Колдера. Тот был на несколько лет старше Рингана, хотя и выглядел моложе. Его темные волосы были гладко зачесаны и собраны в модный, как полагал Ребус, конский хвост, длинные баки спускались ниже мочки уха. Он был высок и худощав, и вообще, судя по его виду, ему не мешало бы подкормиться. Кожа да кости.
  
  — Может быть… — начал Колдер, — может быть, он и в самом деле упал. Там такая темнотища. Нужно провести туда свет.
  
  — Очень похвальное намерение, сэр. — Ребус поднялся с неудобного табурета. — А пока, если вам что-то придет в голову, можете нам позвонить.
  
  — Да, конечно.
  
  Ребус помедлил в дверях:
  
  — Кстати, мистер Колдер…
  
  — Да?
  
  — Если вы сегодня разрешите мистеру Рингану сесть за руль, я его арестую прежде, чем он доедет до ближайшего угла. Вы сами сможете отвезти его домой?
  
  — Я не вожу машину.
  
  — Тогда предлагаю вам запустить руку в кассу и вызвать такси. Иначе следующее кулинарное чудо мистера Рингана будет называться «Тюремный рокфор»[9].
  
  Выходя из ресторана, Ребус услышал, как захохотал Эдди Ринган.
  
  Смеялся он недолго. Надо выпить — вот что занимало все его мысли.
  
  — Налей еще, — распорядился он.
  
  Пэт Колдер молча налил в стакан граммов тридцать. Эти стаканы и много чего еще они купили в Майами. Бульшую часть денег заплатил Пэт Колдер, его родители тоже раскошелились. Он поднял стакан, качнул его перед Ринганом — и выпил, как пьют за здоровье друга. Едва Ринган начал возмущаться, Колдер отвесил ему пощечину.
  
  Ринган не удивился и не обиделся. Колдер отвесил ему еще одну пощечину.
  
  — Ты кретин! — прошипел он. — Тупой безмозглый кретин!
  
  — Что теперь говорить, — сказал Ринган, протягивая свой пустой стакан. — Я сам расстроен. Налей-ка мне еще, пока я не выкинул чего похуже.
  
  Пэт Колдер задумался на секунду и налил Эдди Рингану.
  
  «Скорая» увезла Брайана в больницу, в знаменитый Королевский лазарет.
  
  Ребусу эта больница никогда не нравилась. Слишком много благих намерений и незаполненных вакансий. Он приблизился к кровати Холмса — насколько ему позволили. Ночь тянулась медленно, но Ребус не дрогнул и не ушел, просто немного сполз набок. Он сидел спиной к стене, зарывшись головой в колени, рукам было холодно от пола. Наконец он почувствовал, что кто-то стоит над ним. Это была Нелл Стэплтон. Ребус узнал ее по росту еще до того, как его глаза поднялись на уровень ее заплаканного лица.
  
  — Привет, Нелл.
  
  — Господи, Джон. — Слезы полились снова. Он поднялся на ноги, быстро обнял ее. Она, всхлипывая, сообщила ему на ухо: — Мы с ним только сегодня вечером говорили. Я была такой стервой. А тут этот кошмар…
  
  — Успокойся, Нелл, ты не виновата. Такое может случиться когда угодно.
  
  — Да, но я же не могу не помнить, что последний наш разговор был не разговор, а скандал. Если бы мы не поссорились…
  
  — Успокойся, девочка. Успокойся. — Он крепко прижал ее к себе. Господи, до чего же приятно. Ему не хотелось думать о том, как это приятно. Тем не менее было чертовски приятно. От ее духов, ее тела, от того, как она приникла к нему.
  
  — Мы поссорились, и он отправился в этот бар, а там…
  
  — Ш-ш-ш, Нелл, это не твоя вина.
  
  Он и в самом деле так считал, хотя и не знал, кто виноват. Рэкетиры? Конкуренты? Случайный грабитель? Трудно сказать.
  
  — Могу я его увидеть?
  
  — Конечно. — Ребус сделал движение рукой в сторону кровати.
  
  Когда Нелл подошла к Холмсу, Ребус отвернулся, чтобы дать им хоть иллюзию уединения. Впрочем, это не имело смысла: Холмс, с перевязанной головой, подключенный к какому-то монитору, по-прежнему не приходил в сознание. Но Ребус почти разбирал слова, которые шептала Нелл своему изгнанному возлюбленному. Ее интонации заставили Ребуса вспомнить о Пейшенс Эйткен, и он чуть ли не пожалел, что не он тут лежит без сознания. Приятно, когда люди говорят тебе хорошие слова.
  
  Через пять минут она усталой походкой подошла к Ребусу.
  
  — Много работы? — спросил он.
  
  Нелл Стэплтон кивнула.
  
  — Знаете, — сказал она, — по-моему, я поняла, что случилось.
  
  — Да?
  
  Она говорила почти шепотом, хотя в отделении было безлюдно. Кроме них, здесь никто не стоял на своих двоих. Нелл шумно вздохнула. Ребус даже подумал, уж не брала ли она уроки актерского искусства.
  
  — Черная книжка, — сказала она.
  
  Ребус кивнул, будто понял, о чем речь, потом нахмурился.
  
  — Что еще за книжка? — спросил он.
  
  — Наверное, я не должна вам говорить, но вы ведь не просто вместе работаете, правда? Вы его друг. — Она снова всхлипнула. — Это записная книжка Брайана. Ничего официального. Он этим занимался по собственному почину.
  
  Ребус, боясь разбудить кого-нибудь, вывел ее из палаты.
  
  — Это что, дневник? — спросил он.
  
  — Не совсем. Просто иногда до него доходили всякие слухи, обрывки разговоров в пабе. И он записывал их в черную книжку. Иногда потом начинал что-то раскапывать. Для него это было вроде хобби, ну и, наверное, он думал, что так он скорее получит повышение. Не знаю. Мы с ним и об этом спорили. Я его почти не видела: он вечно занят.
  
  Ребус разглядывал стену в коридоре. От яркой лампы на потолке резало глаза. Он ни разу не слышал от Холмса ни про какую записную книжку.
  
  — Ну и что с ней — с книжкой?
  
  Нелл покачала головой:
  
  — Ну, он мне сказал кое-что — как раз перед тем, как мы… — Ее рука потянулась ко рту, словно она снова собиралась заплакать. — Перед тем как мы расстались.
  
  — Так и что с ней, Нелл?
  
  — Я не уверена. — Она встретилась взглядом с Ребусом. — Я знаю, что Брайан боялся, а прежде я никогда не видела, чтобы он боялся.
  
  — И чего он боялся?
  
  Она пожала плечами:
  
  — Чего-то, что было в его книжке. — Она снова покачала головой. — Я не уверена, чего именно. Я не могу избавиться от чувства… от чувства, что я каким-то образом виновата. Если бы мы не…
  
  Ребус снова притянул ее к себе:
  
  — Успокойся, Нелл. Ты ни в чем не виновата.
  
  — Да нет же, виновата. Виновата!
  
  — Нет, — решительно сказал Ребус. — А теперь скажи мне, где Брайан хранил эту свою черную записную книжку.
  
  «Всегда при себе» — таков был ответ. С Брайана Холмса сняли всю одежду, когда «скорая» привезла его в больницу. Но удостоверения Ребуса хватило, чтобы его впустили в хранилище больницы даже в этот неурочный час. Он вытащил записную книжку из конверта формата А4, посмотрел и другие вещи Брайана. Бумажник, ежедневник, удостоверение. Часы, ключи, мелочь. Теперь, лишенные хозяина, вещи казались обезличенными, но укрепляли Ребуса в уверенности, что это было не случайное ограбление.
  
  Нелл, по-прежнему в слезах, отправилась домой, не оставив для Брайана никаких посланий. Ребус знал одно: она подозревает, что вчерашнее происшествие имеет какое-то отношение к записной книжке. И вероятно, она права. Он сидел в коридоре рядом с палатой Холмса, попивая воду и листая дешевую записную книжку в переплете из кожзаменителя. Холмс пользовался какой-то разновидностью стенографии, но шифр был не настолько сложен, чтобы привлекать к расшифровке специалиста. Бульшая часть информации поступила в одну-единственную ночь в связи с одним-единственным происшествием: в ту ночь группа защитников прав животных проникла в архив районного отделения на Феттс-авеню. Среди прочего они обнаружили материалы по одному скандальному делу: кое-кто из самых уважаемых граждан Эдинбурга пользовался услугами мальчика по вызову. Про эту историю Джон Ребус знал и без Холмса, но некоторые другие записи показались ему любопытными, в особенности та, что касалась отеля «Сентрал».
  
  Отель «Сентрал» до недавнего времени был одной из достопримечательностей Эдинбурга, но пять лет назад он сгорел дотла. Ходили слухи о какой-то мошеннической страховке. Страховая компания, участвовавшая в сделке, предложила вознаграждение в пять тысяч фунтов тому, кто предъявит какие-либо свидетельства мошенничества. Но вознаграждение так и осталось невостребованным.
  
  Когда-то этот отель был настоящим раем для путешественников. Построили его на Принсес-стрит, совсем рядом с вокзалом Уэверли, а потому для совершающих деловые поездки предпринимателей он стал вторым домом. Но в последние годы «Сентрал» все больше хирел. А когда честный бизнес хиреет, на его место приходит бесчестный. Ни для кого не было секретом, что душные номера «Сентрала» можно снять хоть на час, хоть на полдня. Шампанского в номер? Пожалуйста. Талька? Да сколько угодно!
  
  Иными словами, «Сентрал» превратился в бордель, и по любым меркам отнюдь не рафинированный. Кроме того, отель предлагал различные услуги криминальным личностям. Для городских негодяев всех статей устраивались свадебные банкеты и холостяцкие вечеринки, а несовершеннолетние выпивохи могли сколько угодно сидеть в гостиничном баре, будучи уверенными, что ни один честный полицейский туда не забредет. Ощущение безнаказанности породило полное презрение к закону, и в баре стали совершать сделки наркоторговцы, а потом и еще более темные личности, и отель «Сентрал» превратился уже не просто в бордель. Он превратился в рассадник заразы.
  
  И над ним навис дамоклов меч закрытия.
  
  Полиция не могла вечно оставаться слепой к тому, что там творится, тем более что число жалоб граждан росло как снежный ком. И чем больше отбросов собиралось в отеле «Сентрал», тем больше отбросов производил и сам отель. В конечном счете там перестали появляться даже завзятые пьяницы. Если вы отваживались зайти в «Сентрал», значит вам срочно понадобилась женщина, дешевые наркотики или повод для драки. А если ничего этого вам не требовалось, то оставалось пенять на себя.
  
  Потом, как и следовало ожидать, «Сентрал» в одну прекрасную ночь сгорел. Это никого не удивило. Настолько не удивило, что местные газеты даже не потрудились уделить этому событию сколь-нибудь заметного места. Полиция, конечно, вздохнула с облегчением. Пожар избавил их от рейда в это заведение.
  
  Но на следующее утро повод для удивления все же появился, потому что, хотя никто из обслуживающего персонала и клиентов не пострадал, среди обугленных потолочных балок обнаружилось мертвое тело, обгоревшее так, что опознать его было невозможно.
  
  И тело это было мертвым еще до пожара.
  
  Ребус знал эти скудные детали. Ни один эдинбургский детектив не мог их не знать. Но вот перед ним лежит черная записная книжка Холмса, и в ней такие соблазнительные наводки. По меньшей мере они казались соблазнительными. Ребус еще раз перечитал соответствующую запись.
  
   Пожар в «Сентрал». El был там! Покер на втором этаже. С участием братьев Р. (т. е. и Морк тоже???). Надо бы выяснить.
  
  Он изучал почерк Холмса, пытаясь разобрать вторую часть этого Еl: то ли латинская буква «l», то ли цифра 1. Если это была буква «l», то не означало ли Еl просто «эль» — название буквы «L»? И почему восклицательный знак? Судя по всему, присутствие некоего El (независимо от расшифровки) стало для Брайана Холмса откровением. И кто такие братья Р., черт их дери? Ребус сразу же подумал о Майкле и о себе — братья Ребус, — но прогнал эту мысль. Что касается Морка[10], то тут ему на ум не приходило ничего, кроме дрянного телешоу.
  
  Нет, он слишком устал, чтобы думать сейчас. Завтра будет достаточно времени для размышлений. Может быть, завтра Брайан придет в себя и начнет говорить. Ребус решил помолиться за него, прежде чем лечь спать.
  3
  
  Молитва осталась без ответа. Когда Ребус в семь часов позвонил в больницу, Брайан Холмс еще не пришел в сознание.
  
  — Так он в коме или как?
  
  Голос на другом конце провода звучал сухо, бесстрастно:
  
  — Сегодня утром мы проведем все необходимые обследования.
  
  — Какие обследования?
  
  — Вы входите в число ближайших родственников мистера Холмса?
  
  — Каких, к черту, родственников? Я… — Да, кто он? Инспектор полиции? Его начальник? Друг? — Ладно. — Он повесил трубку.
  
  Одна из жилиц-студенток сунула голову в дверь гостиной:
  
  — Хотите травяного чая?
  
  — Нет, спасибо.
  
  — А мюсли?
  
  Ребус отрицательно покачал головой. Она улыбнулась ему и исчезла. Травяной чай, мюсли, господи боже мой! Хорошенькое начало дня. Дверь кладовки открылась изнутри, и Ребус с ужасом увидел появившуюся оттуда девчонку в одной мужской рубашке. Она протерла глаза и улыбнулась ему, направляясь к двери из гостиной. Она шла на цыпочках, чтобы не наступать всей стопой на холодный линолеум.
  
  Ребус секунд десять разглядывал закрывшуюся за ней дверь, потом подошел к кладовке. Майкл лежал голый на кровати — той самой односпальной кровати, которую Ребус на выходных купил в магазине подержанных товаров. Майкл почесывал грудь и смотрел в потолок. Атмосфера в кладовке была — хоть святых выноси.
  
  — Ты сам-то понимаешь, что делаешь, черт возьми? — сказал Ребус.
  
  — Ей восемнадцать, Джон.
  
  — Я не об этом.
  
  — Да? А о чем?
  
  Ребус уже сам не знал о чем. Просто было что-то донельзя отвратительное в том, что его брат трахался в кладовке с какой-то студенткой, пока он, Ребус, спал в нескольких шагах от них. Все это отвратительно — все, от начала до конца. Майкл должен съехать. Сам он, Ребус, переберется в гостиницу или все равно куда. Дальше так продолжаться не может. Это нечестно по отношению к студентам.
  
  — Тебе нужно почаще ходить в паб, — сказал Майкл. — В этом твоя беда.
  
  — В чем?
  
  — Ты не видишь жизни, Джон. Пора тебе немного пожить.
  
  Майкл все еще улыбался, когда Ребус хлопнул дверью, чтобы не видеть его физиономии.
  
  — Я только что узнала про Брайана.
  
  Констебль Кларк смотрела на него убитым взглядом. В лице у нее не было ни кровинки, только на скулах полыхали два пунцовых пятна. Это, да еще розоватая помада на губах — вот и весь цвет на бледной маске. Ребус кивнул, приглашая ее сесть. Она подтащила стул к его столу:
  
  — Что случилось?
  
  — Его ударили по голове.
  
  — Чем?
  
  Хороший вопрос — вопрос, который и должен задать детектив. Вопрос, который Ребус забыл задать вчера вечером.
  
  — Мы не знаем, — ответил он. — И мотива мы пока тоже не знаем.
  
  — Это случилось возле «Кафе разбитых сердец»?
  
  Ребус кивнул:
  
  — На парковке позади здания.
  
  — Он собирался сводить меня туда.
  
  — Брайан держит слово. Не волнуйся, Шивон, он выкарабкается.
  
  Она кивнула, честно стараясь ему поверить:
  
  — Я навещу его попозже.
  
  — Как хочешь, — сказал Ребус, сам не понимая, откуда у него этот странный тон.
  
  Она снова посмотрела на него:
  
  — Я хочу.
  
  Когда она ушла, Ребус прочел служебную записку от старшего инспектора Лодердейла. В ней были расписаны планы первоначального наружного наблюдения по пресечению ростовщичества. Ребуса приглашали задавать вопросы и делать «полезные комментарии». Он улыбнулся, прекрасно понимая, что Лодердейл пытается избежать обычной критики Ребуса, которой тот подвергает распоряжения начальства. Потом ему принесли внушительный пакет, которого он давно ждал. Он открыл картонную коробку и начал вытаскивать оттуда набитые бумагами папки. Это были документы по отелю «Сентрал», его истории и печальному концу. Он понимал, что ему предстоит провести за чтением целое утро, а потому взял записку Лодердейла и крупными буквами написал: «НЕ ВОЗРАЖАЮ», а ниже расписался, после чего кинул ее в лоток для исходящих. Лодердейл не поверит — не поверит, что Ребус согласился с его планом наружного наблюдения, даже не пикнув. Это должно насторожить старшего инспектора.
  
  Неплохое начало рабочего дня.
  
  Ребус взял первую из вынутых папок и начал читать.
  
  Он заполнял примечаниями вторую страницу, когда зазвонил телефон. Сняв трубку, он услышал голос Нелл Стэплтон.
  
  — Нелл, ты где? — спросил Ребус, не прекращая писать, чтобы не потерять мысль и закончить предложение.
  
  — На работе. Просто решила позвонить — не выяснилось ли чего-нибудь.
  
  Он закончил предложение.
  
  — Что именно?
  
  — Ну, что случилось с Брайаном.
  
  — Пока я не уверен. Может, он сам расскажет, когда придет в сознание. Ты в больницу звонила?
  
  — В первую очередь.
  
  — Я тоже. — Ребус снова взялся за ручку.
  
  На другом конце трубки воцарилось нервное молчание.
  
  — Что насчет черной книжки?
  
  — А, ты об этом… Да, я ее просмотрел.
  
  — Вы поняли, чего боялся Брайан? Нашли что-нибудь?
  
  — Может, нашел, может, нет. Не волнуйся, Нелл. Я работаю над этим.
  
  — Это хорошо. — Она явно обрадовалась. — Только когда Брайан придет в себя, не говорите ему, что это я вам сказала.
  
  — Почему? По-моему… это как раз показывает, что он тебе небезразличен.
  
  — Разумеется, небезразличен!
  
  — Но это не помешало тебе выставить его за дверь. — Он сразу же пожалел о своих словах, но слово не воробей. Он чувствовал, как ей больно, слышал это в ее молчании, представляя себе, как она, сидя на своем рабочем месте в университетской библиотеке, прячет от всех лицо.
  
  — Джон, — сказала она наконец, — вы не знаете всего. Вы знаете только то, что сказал вам Брайан.
  
  — Верно. Готов выслушать и тебя.
  
  Она задумалась.
  
  — Не так, не по телефону. Может быть, в другой раз.
  
  — В любое время, когда сочтешь нужным, Нелл.
  
  — Мне нужно работать. Вы сегодня поедете к Брайану?
  
  — Может быть, вечером. Утром его обследуют. А ты?
  
  — Ну конечно. Я заеду. Это же от меня в двух минутах.
  
  А ведь и правда. Ребус подумал про Шивон Кларк. По какой-то причине ему не хотелось, чтобы две эти женщины встретились у постели Брайана.
  
  — И когда ты собираешься?
  
  — В обеденный перерыв, наверное.
  
  — Еще одно, Нелл.
  
  — Да?
  
  — У Брайана есть враги?
  
  Ответила она после короткой паузы:
  
  — Нет.
  
  Ребус подождал, не добавит ли она еще что-нибудь.
  
  — Ну, береги себя, Нелл.
  
  — И вы тоже, Джон. До свидания.
  
  Положив трубку, Ребус вернулся к своим заметкам, но, недописав предложения, остановился и задумчиво постучал по губам концом ручки. Так он сидел довольно долго, потом сделал несколько звонков своим информаторам (слово «осведомители» ему не нравилось) и попросил держать ухо востро — вдруг кто услышит что-нибудь о нападении возле «Кафе разбитых сердец».
  
  — Это мой коллега, так что дело серьезное, ясно?
  
  Говорил он «коллега», но на языке вертелось «друг».
  
  В обеденный перерыв Ребус направился в университет засвидетельствовать почтение старому знакомому с отделения судебно-медицинской экспертизы. Он предварительно позвонил, и потому доктор Курт ждал его в своем кабинете, уже одетый в плащ кремового цвета. Он мурлыкал себе под нос что-то из классики. Ребус узнал мелодию, но название, как ни старался, вспомнить не мог.
  
  — А, инспектор, какой приятный сюрприз.
  
  Ребус опешил:
  
  — Неужели?
  
  — Конечно. Обычно вы меня донимаете, когда у вас зависает какое-то срочное и неотложное дело, но сегодня… — Курт широко раскинул руки, — сегодня приятное исключение из правил. Вы без всякого дела звоните мне и приглашаете пообедать. Как видно, на Сент-Леонардс нынче тишь да гладь.
  
  На Сент-Леонардс как раз кипела работа, но Ребус знал, что она в надежных руках. Перед уходом он хорошенько загрузил Шивон Кларк, так что времени у нее оставалось разве что на сэндвич и кофе в кафетерии. Она попыталась было возмутиться, он сказал, что она может перенести свой перерыв на вторую половину дня, когда поедет навестить Брайана Холмса.
  
  — Как, кстати, вы там устроились?
  
  Ребус пожал плечами:
  
  — Мне все равно, куда меня затолкают. Где вы хотите перекусить?
  
  — Я позволил себе заказать столик в преподавательском клубе.
  
  — Это что, столовка?
  
  Курт рассмеялся, замотал головой. Они с Ребусом вышли из кабинета, и Курт запер дверь.
  
  — Нет, — сказал Курт. — Столовка тут, конечно, есть, но, поскольку обед за ваш счет, я решил, что могу себе позволить что-нибудь чуть более рафинированное.
  
  — Ну что ж, ведите в вашу рафинаторскую.
  
  Обеденный зал находился на цокольном этаже около главного входа в преподавательский клуб на Чемберс-стрит. Они вышли на улицу, и по пути если что и говорили, то лишь когда шум движения стихал и не нужно было напрягать голос. Курт всегда ходил так, будто куда-то опаздывал. Впрочем, он был человек занятой: полная преподавательская нагрузка, а к ней еще и дополнительные обязанности, которые сваливали на его плечи едва ли не все полицейские подразделения Шотландии, а больше всего — эдинбургское.
  
  Обеденный зал был небольшой, но столы стояли не тесно. Ребус порадовался, что и цены тут вполне разумные, хотя счет существенно вырос, когда Курт заказал бутылку вина.
  
  — Я угощаю, — сказал Курт, но Ребус отрицательно покачал головой.
  
  — Угощает главный констебль, — поправил он. В конечном счете у него в самом деле были все основания представить счет за этот обед в бухгалтерию полиции.
  
  Вино подали сразу. Официантка разливала вино, а Ребус размышлял, когда выбрать момент, чтобы приступить к разговору.
  
  — Сланджи![11] — Курт поднял бокал. И добавил: — Ну и что у вас за дело? Вы не из тех, кто приглашает приятеля пообедать, если не нужно узнать что-нибудь такое, чего не вытянешь из него без пинты пива или порции бренди в прокуренном пабе.
  
  Ребус улыбнулся:
  
  — Вы помните отель «Сентрал»?
  
  — Эту помойку на Принсес-стрит? Он сгорел лет шесть-семь назад.
  
  — Пять, если быть точным.
  
  Курт сделал глоток вина.
  
  — Припоминаю. Там обнаружили обгоревшее тело. Мы такие зовем «барбекю».
  
  — Но когда вы его обследовали, обнаружилось, что он умер не от огня, не так ли?
  
  — Появились какие-то новые обстоятельства?
  
  — Не совсем. Мне просто хотелось узнать, чту вы помните о том деле.
  
  — Дайте подумать. — Курт замолчал, потому что принесли суп. Он съел три или четыре ложки, потом вытер салфеткой губы. — Тело так и не опознали. Помню, мы пытались установить личность по рентгеновским снимкам челюсти, но не вышло. Никаких внешних примет, конечно, не было, но глупо полагать, будто обгоревшее тело ни о чем не может рассказать. Я делал вскрытие и обнаружил, как и предполагал, что внутренние органы у него в полном порядке. Снаружи прожарен, внутри сырой — как хороший французский бифштекс.
  
  Пара за соседним столом поглощала еду молча, не отрывая глаз от скатерти. Курт либо не замечал этого, либо ему было все равно.
  
  — Его ДНК вот уже четыре года на контроле, но, хотя нам удалось даже образец крови получить из сердца, никаких совпадений мы так и не обнаружили. Сердце, конечно, было самым убедительным свидетельством.
  
  — Из-за пулевого ранения.
  
  — Двух, инспектор. Двух: входного и выходного. Именно потому вы, ребята, и сбежались на пожарище, верно я говорю?
  
  Ребус кивнул. Они всё обыскали вокруг обнаруженного тела, потом увеличили радиус, и наконец один из стажеров нашел пулю. Калибр восемь миллиметров соответствовал ране в сердце, и больше пуля им ни о чем не поведала.
  
  — Еще вы обнаружили, что когда-то давно у убитого был перелом руки.
  
  — Правда?
  
  — Но это нам опять же ничего не дало.
  
  — В особенности, — сказал Курт, очищая тарелку кусочком хлеба, — если иметь в виду репутацию «Сентрала». Вероятно, каждый второй в этом заведении в то или иное время участвовал в драках и что-нибудь себе ломал.
  
  Ребус кивнул:
  
  — Согласен. Но его личность мы так и не установили. Если бы это был завсегдатай или кто-то из обслуги, то кто-нибудь наверняка бы сделал заявление. Но никаких заявлений не последовало.
  
  — Ну, это все было так давно. Хотите выпустить на свет старых призраков?
  
  — Тот, кто шарахнул по голове Брайана Холмса, был не призрак.
  
  — Сержанта Холмса? А что случилось?
  
  Ребус надеялся провести оставшееся до конца работы время за чтением материалов дела. Он предполагал, что на это уйдет полдня, но такая оценка оказалась слишком оптимистической. Теперь он уже думал: хорошо бы отделаться половиной недели, даже если брать материалы домой и сидеть по вечерам. Там было столько всего! Длинные отчеты пожарной службы, вырезки из газет, полицейские рапорты, расшифровки допросов…
  
  Но когда Ребус вернулся на Сент-Леонардс, его уже ждал Лодердейл. Он выслушал соображения Ребуса относительно наружного наблюдения и теперь спешил начать операцию. А это привело к тому, что Ребус застрял в кабинете старшего инспектора на добрых два часа. Первый час они совещались вдвоем, на второй к ним присоединился инспектор Алистер Флауэр, который работал на Сент-Леонардс со дня торжественного открытия отделения в сентябре 1989 года и постоянно хвастался: мол, когда он пожимал руку самому почетному гостю на этом мероприятии, оказалось, что они оба масоны, при этом Флауэр принадлежал, конечно, к старшей ложе.
  
  Флауэр был возмущен нашествием чужаков с Грейт-Лондон-роуд. Если среди сослуживцев возникали трения и прения, можно было не сомневаться, что без Флауэра здесь не обошлось. Если Лодердейл и Ребус в чем-то сходились, так это в нелюбви к Флауэру, хотя Лодердейла медленно затягивало в стан Флауэра.
  
  А Ребусу все в этом типе было отвратительно. Он называл его «Сорнячок» и подозревал, что Флауэр, возможно, имеет какое-то отношение к нежданному вниманию налоговиков к его, Ребуса, персоне.
  
  В предстоящей операции Флауэр должен был возглавлять одну из двух команд наблюдателей. В типичной для себя манере Лодердейл, желая ублажить Флауэра, предложил ему выбрать из двух вариантов. Первый — наблюдение в пабе, куда, как утверждалось, ростовщики приходили взимать долги. Второй — близ предполагаемой штаб-квартиры этой шайки, офиса, примыкающего к фирме такси на Горги-роуд.
  
  — Я согласовал наблюдение на Горги-роуд с Западным территориальным управлением, — сказал Лодердейл, который, как всегда, наиболее эффективен был в кабинетных делах. Отправь его на оперативное задание, и проку будет как от козла молока.
  
  — Ну, если инспектор Ребус не против, — улыбнулся Флауэр, — то я бы предпочел паб. Это ближе к моему дому.
  
  — Интересный выбор, — заметил Ребус. Он сидел, сложив руки на груди и вытянув ноги.
  
  Лодердейл закивал, переводя взгляд с одного на другого:
  
  — Значит, решено. А теперь перейдем к деталям.
  
  К тем самым деталям, что Ребус и Лодердейл битый час оговаривали до прибытия Флауэра. Ребус пытался сосредоточиться, но не мог. Ему отчаянно хотелось вернуться к чтению материалов по отелю «Сентрал». Но чем больше он кипятился, тем медленнее двигалось дело.
  
  План был прост. Ростовщики действовали в пабе «Ферт» на Толлкроссе. Они цепляли там на крючок новых клиентов и поджидали должников, приходивших с еженедельными взносами. В какой-то момент деньги доставлялись в офис на Горги-роуд. Должники приносили взносы и туда, и именно там можно было накрыть главного из засвеченных игроков.
  
  Те, кто работал в «Ферте», были мелкой сошкой. Они собирали деньги и, наверное, прибегали к словесному убеждению, если платеж запаздывал. Но когда речь шла о чем-то серьезном, то за дело брался Дейви Дугари. Каждое утро в одно и то же время Дейви, как заправский бизнесмен, являлся в офис, предварительно запарковав свой «БМВ-635» по соседству с побитыми мини-такси. Если погода стояла теплая, то он на пути от машины до офиса стягивал с себя пиджак и закатывал рукава рубашки. Да, конечно, Торговые стандарты уже какое-то время вели наблюдение за Дейви.
  
  Предполагалось, что сотрудники Торговых стандартов будут присутствовать в обеих точках. Полиция требовалась лишь для соблюдения законности, — по сути, это была операция Торговых стандартов. Они ей и название дали: «Толстосумы». Еще один интересный выбор, думал Ребус, очень оригинальный. Наблюдение в пабе подразумевало, что ты должен сидеть с газетой в руках и обводить кружочками клички лошадей в букмекерских колонках, играть в бильярд или домино, кидать монеты в музыкальный автомат. И конечно, попивать пивко — не выглядеть же белыми воронами среди посетителей!
  
  Наблюдение за офисом подразумевало, что ты должен сидеть в заброшенном помещении на втором этаже жилого дома напротив. Там не было никаких условий — ни туалета, ни отопления. (Сантехнику — вплоть до унитаза — как раз в том году украли.) Хорошенькая перспектива, в особенности для Холмса и Кларк — на нее должна была лечь вся нагрузка по наблюдению, хотя она и рассчитывала, что Холмс вскоре вернется в строй. Ребус подумал о двух своих подчиненных, которые день за днем будут проводить время в этой трущобе, пытаясь согреться в двойном спальном мешке. Силы небесные! Слава богу, что Дугари не работает по ночам. И слава богу, что там еще будут ребята из Торговых стандартов.
  
  И все же мысль о том, что наклевывается возможность прижучить Дейви Дугари, грела Ребусу сердце. Гнилой тип, как гнилое внутри яблоко. Исправить его было невозможно, хотя внешне он и выглядел вполне нормально. Конечно, Дугари был одним из «лейтенантов» Большого Джера. Самого Кафферти как-то раз даже засекли в офисе, что и засняли на пленку. Только проку от этой фотографии было мало: Кафферти найдет тысячу убедительных причин, по которым там оказался. В суде это не предъявишь. Дугари они, может, и прижучат, но Кафферти от них далеко, так далеко, словно мчится на пятой передаче, а они свою груду железа на колесах толкают вручную.
  
  — Итак, — сказал Лодердейл, — мы можем начать уже в следующий понедельник, да?
  
  Ребус очнулся от своих снов наяву. Он понимал, что пропустил немалую часть обсуждения, пока витал в облаках. Он даже не знал, на что подписался. (Его молчание явно было воспринято как согласие.)
  
  — У меня нет никаких возражений, — отозвался Флауэр.
  
  Ребус снова заерзал, предчувствуя, что свобода уже близка.
  
  — Мне, вероятно, понадобится кто-нибудь на замену сержанту Холмсу.
  
  — Ах да, как у него дела?
  
  — Я сегодня еще не успел позвонить в больницу, сэр, — ответил Ребус. — Сообщу вам перед уходом.
  
  — Ладно. Дай мне знать.
  
  — Мы объявили сбор денег, — сообщил Флауэр.
  
  — Бога ради, он ведь еще не умер!
  
  Флауэр и бровью не повел:
  
  — Тем не менее.
  
  — Это правильно, — сказал Лодердейл.
  
  Флауэр скромно пожал плечами. Лодердейл вытащил бумажник и извлек из него скупую пятерку, которую протянул Флауэру.
  
  Какое расточительство, подумал Ребус. Даже Флауэр, казалось, удивился.
  
  — Пять фунтов, — произнес Ребус, без надобности констатируя очевидный факт.
  
  Лодердейл не хотел лишних слов. Он просто хотел, чтобы Флауэр взял деньги, и даже бумажник уже убрал. Флауэр сунул пятерку в карман и поднялся со стула. Ребус тоже встал, хотя и не очень стремился к тому, чтобы оказаться в коридоре вдвоем с Флауэром. И тут Лодердейл остановил его:
  
  — На пару слов, Джон.
  
  Флауэр, выходя, шмыгнул носом, вероятно думая, что Ребус получит выволочку за свою вспышку. Но у Лодердейла на уме было другое.
  
  — Я тут проходил мимо твоего стола… Смотрю, ты взял дело о пожаре в отеле «Сентрал». Дела давно минувших дней, а? — (Ребус ничего на это не ответил.) — Ты ничего не хочешь мне рассказать?
  
  — Нет, сэр, — ответил Ребус. Он поднялся и двинулся к двери. По его расчетам, Флауэр уже должен был уйти. — Там нет ничего такого, о чем следовало бы докладывать. Просто хотел освежить в памяти. Можете назвать это историческим проектом.
  
  — Тогда уж, скорее, археологическим.
  
  Лодердейл был прав: старые кости да иероглифы. Попытка оживить мертвеца.
  
  — Прошлое тоже имеет значение, сэр, — изрек Ребус, выходя.
  4
  
  Прошлое, безусловно, имело значение в Эдинбурге. Город питался собственным прошлым, как змея, заглотившая свой хвост. И прошлое Ребуса, похоже, опять окружало его кольцо за кольцом. На столе у него лежала записка от Кларк. Она отправилась навестить Холмса, но перед этим приняла телефонный звонок, предназначавшийся ее шефу.
  
   Из Фолкерка звонил инспектор Мортон. Перезвонит позже. Сказать, в чем дело, не пожелал. Очень скрытный. Вернусь через два часа.
  
  Кларк принадлежала к тому типу людей, которые будут отрабатывать два часа «прогула» вечерами, несмотря на то что Ребус лишил ее законного обеда. Хотя в жилах у Шивон Кларк текла английская кровь, было в ней что-то от шотландских протестантов. Не ее вина, что родители дали ей шотландское имя. В 1960-х они преподавали английскую литературу в Эдинбургском университете. Наградили ее гэльским именем, а потом снова перебрались на юг, и в школу она ходила в Ноттингеме и Лондоне. Но университет выбрала эдинбургский, а когда приехала, влюбилась (по ее версии) в этот город. Потом она решила пойти работать в полицию (что отдалило ее от друзей и, как подозревал Ребус, от родителей-либералов). Тем не менее родители купили ей квартиру в Новом городе, так что отношения между ними не испортились окончательно.
  
  Ребус подозревал, что она далеко пойдет в полиции, несмотря на субъектов вроде него. Женщинам в полиции приходится работать куда больше, чтобы добиться того же, чего добивались мужчины, — это всем известно. Но Шивон работала не за страх, а за совесть, и память у нее была просто удивительная. Можно через месяц спросить у нее про эту записку, и Шивон вспомнит телефонный разговор слово в слово. Ребуса это даже пугало.
  
  Как немного напугало его и то, что имя Джека Мортона всплыло именно сейчас. Еще один призрак. Когда они работали вместе шесть лет назад, Ребус давал Мортону, который был моложе его, четыре года жизни, максимум пять — столько тот пил и курил.
  
  Телефона своего Мортон не оставил. Найти его было бы делом нескольких минут, но Ребусу не хотелось тратить и это время. Ему хотелось вернуться к своим папкам. Но сначала он позвонил в больницу, узнать, как дела у Брайана Холмса, там ему ответили, что в состоянии больного нет изменений ни в худшую, ни в лучшую сторону.
  
  — Звучит ободряюще.
  
  — Просто принятая формулировка, — ответил голос по телефону.
  
  Результаты обследования будут известны только завтра утром. Он подумал несколько секунд, потом сделал еще один звонок, на этот раз в медицинский центр Пейшенс Эйткен. Но Пейшенс уехала на вызов, и Ребус оставил ей сообщение, а потом попросил, чтобы ему прочитали запись, — хотел убедиться, что все правильно.
  
  «Думал позвонить тебе, чтобы сообщить о состоянии Брайана. Жаль, что не застал. Можешь позвонить мне на Арден-стрит, если хочешь. Джон».
  
  Да, так, пожалуй, нормально. Теперь Пейшенс придется ему позвонить, чтобы показать, что ей небезразлично состояние Брайана. С искрой надежды в сердце Ребус принялся за работу.
  
  Ребус вернулся в свою квартиру в шесть часов, заехав по дороге в магазин. Поначалу собирался взять папки домой, но потом махнул на них рукой. Он устал. Голова болела, в носу свербило от старой бумажной пыли. Он тяжело поднялся по лестнице, открыл дверь и отнес пакеты с едой в кухню, где одна из студенток намазывала арахисовое масло на толстый кусок черного хлеба.
  
  — Привет, мистер Ребус. Вам звонили.
  
  — Кто?
  
  — Какая-то женщина. Доктор.
  
  — Когда?
  
  — Минут десять назад.
  
  — И что сказала?
  
  — Она сказала, что если захочет узнать о… о…
  
  — Брайане? Брайане Холмсе?
  
  — Вот-вот. Значит, если она захочет о нем узнать, то может позвонить в больницу, что уже и сделала сегодня дважды. — Студентка сияла, радуясь тому, что вспомнила все сообщение целиком.
  
  Значит, Пейшенс его раскусила. Мог бы и сам сообразить. Пейшенс была умна, чем ему и нравилась, в числе прочего. К тому же они во многом похожи. Ребусу давно пора бы понять, что нельзя пытаться одурачить человека, который знает тебя как облупленного. Он выложил на стол упаковку яиц, банку фасоли и пакет с беконом.
  
  — Боже мой! — брезгливо поморщилась студентка. — Вы в курсе, что свиньи разумные существа, мистер Ребус?
  
  Он посмотрел на сэндвич, который поедала студентка.
  
  — Куда как разумнее, чем арахисовое масло, — согласился он. И деловито добавил: — Где сковородка?
  
  Позже Ребус сидел перед телевизором. К тому времени он успел навестить Брайана Холмса. Решил, что быстрее будет дойти туда пешком, чем объезжать по Медоуз. И он пошел пешком, чтобы заодно проветриться. Однако посещение больницы произвело на него тяжелое впечатление. Ни малейшего улучшения.
  
  — Как долго он может находиться без сознания?
  
  — На это может потребоваться некоторое время, — утешительно сказала медсестра.
  
  — Некоторое время уже прошло.
  
  Она дотронулась до его руки:
  
  — Терпение[12], терпение.
  
  Пейшенс! Ему ведь хотелось взять такси и помчаться к ней, но он передумал. Вернулся к себе на Арден-стрит, поднялся по все тем же старым, истертым ступеням и плюхнулся на диван. Он столько вечеров провел в размышлениях в этой комнате, но тогда квартира принадлежала ему, и только ему.
  
  Майкл появился в гостиной, свежий после бритья и душа. Плоский живот был обвязан полотенцем. Его брат пребывал в неплохой форме — Ребус сразу этого не заметил. Майкл, видя, что брат обратил внимание на его фигуру, пошлепал себя по животу:
  
  — И у Питерхеда[13] есть положительная сторона — много физических упражнений.
  
  — Там, я так думаю, хочешь не хочешь, нужно поддерживать форму, — растягивая слова, проговорил Ребус, — иначе не отбиться, если кому-то приглянется твоя задница.
  
  На Майкла эти слова не произвели впечатления.
  
  — Да, такого там тоже хватает. Но я не по этой части. — Он, посвистывая, направился в свою кладовку и начал одеваться.
  
  — Уходишь? — спросил Ребус.
  
  — А чего тут торчать?
  
  — Опять встречаешься с малолеткой?
  
  Майкл высунул голову из-за двери:
  
  — Она взрослая, и у нас все было по обоюдному согласию.
  
  Ребус поднялся на ноги:
  
  — Она малолетка.
  
  Он подошел к кладовке и уставился на Майкла. Тот прекратил собираться и выпрямился:
  
  — Что, Джон? Ты хочешь, чтобы я перестал встречаться с женщинами? Знаешь, если тебе что-то не нравится, это твоя проблема.
  
  Ребус перебирал слова, которыми он мог бы ответить на это. Это моя квартира… я твой старший брат… нужно думать головой… Он знал, что Мики рассмеялся бы — и вполне справедливо — над любым из таких замечаний. И потому он сказал просто:
  
  — Да пошел ты, Мики.
  
  Майкл Ребус продолжил одеваться.
  
  — Извини, что опять тебя разочаровал, но какой у меня выбор? Торчать дома весь вечер и смотреть, как ты тут шевелишь мозгами? Или что уж там у тебя в голове. Спасибо, не надо.
  
  — Я думал, ты собираешься искать работу.
  
  Майкл Ребус схватил книгу с кровати и швырнул ею в брата:
  
  — Да ищу я эту вонючую работу! Чем, по-твоему, я занимаюсь целый день? Не дергай меня, ладно? — Он схватил пиджак и протиснулся мимо Ребуса. — Не жди меня, понял?
  
  Смешно; оставшись в квартире один, Ребус еще до десятичасовых новостей взял да и уснул. Но сон был некрепкий. Ему снилось, как он гонится за Пейшенс по какому-то офисному кварталу, постоянно теряя ее из виду. Потом он ел в ресторане с девочкой-подростком, а на маленькой сцене в углу играли «Роллинг стоунз», на которых никто не обращал внимания. Он видел, как сгорает дотла отель, и не знал, сумел ли Брайан Холмс, которого нигде не могли найти, выбраться оттуда живым…
  
  Когда он проснулся, его трясло. Комната освещалась только фонарем с улицы, луч от которого проникал сквозь щель в занавесках. Перед тем как уснуть, он читал книгу, которой в него швырнул Майкл. Книга о гипнотерапии все еще лежала у него на коленях, под одеялом, которым его кто-то заботливо прикрыл. Совсем рядом раздавались какие-то звуки. Звуки наслаждения. Они доносились из кладовки. Сеанс психотерапии по новой методе, не иначе. Звуки не умолкали, пока за окном не начало светать. Ребусу показалось, что прошел не один час.
  5
  
  Эндрю Макфейл сидел у окна своей комнаты. Во дворе школы через дорогу дети строились парами. Мальчикам приходилось брать за руки девочек, и всем этим руководили две женщины, которые по молодости вряд ли могли быть учителями и уж тем более родителями. Макфейл потягивал холодный чай из кружки и наблюдал. Он внимательно разглядывал детей. Любая из девочек могла оказаться Мелани. Хотя Мелани, конечно, должна уже быть постарше. Ненамного, но все же постарше. Он не обманывал себя. Вероятность того, что Мелани учится в этой школе, невелика. Возможно, она даже уехала из Эдинбурга. Но он все равно смотрел, воображая, как она там, внизу, держит холодную влажную руку одного из мальчиков. Маленькие хрупкие пальчики, едва наметившиеся линии на ладонях. Одна из девочек и в самом деле была очень похожа на Мелани: коротко подстриженные прямые волосы, завитушки возле ушей. Ростом она тоже напоминала Мелани. Только лицо, насколько он мог разглядеть, было не как у Мелани. Ничего общего. Впрочем, не все ли ему равно?
  
  Дети строем вошли в школу, оставив его наедине с остывшим чаем и воспоминаниями. Он слышал, как ходит внизу миссис Маккензи, как моет посуду, разбивая, вероятно, не меньше, чем отмывая. Не ее вина. Зрение у миссис Маккензи отказывало. Все у старушки отказывало. Дом сейчас стоил тысяч сорок, и это было хорошее вложение, не хуже, чем в банке. А что было у него? Только воспоминания о жизни в Канаде и до Канады. В кухне на пол упала тарелка. Нет, так дальше продолжаться просто не может. Ведь ничего не останется. Ему не хотелось думать о волнистом попугайчике в гостиной…
  
  Макфейл допил крепкий чай. От кофеина у него слегка закружилась голова, на лбу выступил пот. Игровая площадка перед школой опустела, двери закрылись. Через немногие окна школы он не видел ничего. Может, появится еще какой-нибудь опоздавший, но ждать больше нельзя. Пора за дело. Хорошо, когда есть дело. Пока занят делом, с ума не сойдешь.
  
  — Большой Джер, — сказал Ребус. — Настоящее имя: Моррис Джеральд Кафферти.
  
  Констебль Шивон Кларк, несмотря на свою отменную память, аккуратно все записала в блокнот. Ребус не возражал — пусть записывает. Полезное упражнение. Когда она опустила голову, делая запись, Ребус увидел ее макушку, светло-каштановые волосы упали вниз. Она была по-своему красива простой безыскусной красотой. И в самом деле немного походила на Нелл Стэплтон.
  
  — Он зачинатель всего этого дела, и, если получится, мы его возьмем. Но операция «Толстосумы» в первую очередь нацелена на Дэвида Чарльза Дугари, известного как Дейви. — (Она снова записывала каждое его слово.) — Дейви снимает офис рядом с сомнительной фирмой мини-такси на Горги-роуд.
  
  — Рядом с «Кафе разбитых сердец»?
  
  Этот вопрос его удивил.
  
  — Да, — ответил он, — рядом.
  
  — И владелец ресторана намекал, что платит за «крышу»?
  
  Ребус укоризненно покачал головой:
  
  — Не отвлекайся, Кларк.
  
  — Эти ростовщики к тому же занимаются рэкетом, верно?
  
  — Большой Джер чем только не занимается — отмывкой денег, проституцией! Это жирный, наглый ублюдок. Но сейчас не об этом. Сейчас мы о том, что цель операции — пресечь ростовщичество.
  
  — Я только хочу сказать, что на сержанта Холмса, может быть, напали по ошибке вместо хозяина ресторана.
  
  — Не исключено, — сказал Ребус.
  
  «Если так, — подумал он, — то я теряю прорву времени и сил, копаясь в старом деле». Но, как сказала Нелл, Брайан боялся чего-то такого, о чем есть запись в книжке. А началось все с того, что он попытался найти таинственных братьев Р.
  
  — Перейдем к делу. Точка наблюдения у нас будет в здании напротив фирмы такси.
  
  — Круглосуточно?
  
  — Сначала будем вести наблюдение в его рабочее время. Дугари, насколько удалось установить, приходит и уходит в определенные часы.
  
  — И что он там делает, у себя в офисе?
  
  — По его словам, все на свете: начиная от обычного предпринимательства и кончая отправкой посылок в страны третьего мира. Не стоит заблуждаться. Дугари умен. Он продержался дольше, чем большинство подручных Большого Джера. К тому же он псих, и об этом полезно помнить. Как-то раз мы его арестовали за драку в баре. Он откусил ухо какому-то типу. Когда мы туда приехали, Дугари сидел и жевал. Ухо так и не нашли.
  
  Рассказывая одну из своих любимых историй, Ребус всегда ждал какой-то реакции, но Шивон Кларк только улыбнулась:
  
  — Обожаю этот город. — И тут же вернулась к главному: — Есть какие-нибудь материалы на Кафферти?
  
  — О да, материалы есть. Просмотри их хорошенько. Получишь представление о том, с чем мы имеем дело.
  
  Она кивнула:
  
  — Хорошо. Когда начинаем наблюдение, сэр?
  
  — В понедельник с утра пораньше. В воскресенье все будет подготовлено. Надеюсь, нам дадут приличную фотокамеру. — Он заметил, как Кларк с облегчением вздохнула. Тут до него дошло. — Не волнуйся, игру «Хиба»[14] ты не пропустишь.
  
  Она улыбнулась:
  
  — У них выездной матч в Абердине.
  
  — Ты все еще ездишь болеть?
  
  — Само собой.
  
  Она старалась не пропускать ни одной игры.
  
  Ребус покачал головой. Среди его знакомых было не так уж много поклонников «Хиба».
  
  — В такую даль я бы и ради второго пришествия не поехал.
  
  — Поехали бы, как пить дать.
  
  Теперь улыбнулся Ребус:
  
  — С чего ты взяла? Ладно, что мы имеем на сегодня?
  
  — Я побывала у мясника. От него никакого проку. Думаю, что скорее можно разговорить мясные туши в его морозилке, чем его самого. Но он ездит на «мерседесе». А это дорогая машина. Что-то я не слышала, чтобы у мясников были высокие доходы.
  
  Ребус пожал плечами:
  
  — Они такие цены заламывают… Я бы не очень удивлялся.
  
  — Во всяком случае, сейчас я собираюсь наведаться к нему домой, уточнить кое-что.
  
  — Но он будет в магазине.
  
  — К сожалению, да.
  
  Ребус понял ее мысль:
  
  — Зато жена его будет дома?
  
  — Да. Именно на это я и рассчитываю. Может, предложит зайти, побеседуем за чашкой чая. Ужасная история приключилась с Рори, правда? Ну, всякое такое.
  
  — Отлично. Посмотришь, как он живет. Вдруг нам повезет — жена у него окажется разговорчивая. — Ребус кивнул в задумчивости, пожалев, что сам не додумался. — Займись этим, девочка, — сказал он.
  
  И она занялась. Оставшись в кабинете один, он наклонился и поднял с пола очередную папку из дела «Сентрал».
  
  Вскоре взгляд его задержался на странице, где перечислялись все, кто находился в отеле в день пожара. Одна из фамилий его поразила.
  
  Кто бы мог подумать? Ребус встал и надел пиджак. Еще один призрак. И еще один предлог покинуть кабинет.
  
  Призраком оказался Мэтью Вандерхайд.
  6
  
  Вид у соседнего с жильем Вандерхайда дома был тот еще. Принадлежал он, вероятно, какому-то националисту со стажем: на воротах шотландский флаг, а на оконных стеклах скотчем приклеены изнутри листки бумаги, очень похожие на тридцатилетней давности воззвания[15]. Из-за них в доме, наверное, всегда темно, впрочем шторы на окнах дома, к которому направлялся Ребус, были вообще наглухо задернуты.
  
  Он позвонил. Пока он ждал, ему вдруг пришло в голову, что Вандерхайд, возможно, умер. Лет ему должно было быть за семьдесят, и, хотя старик казался вполне здоровым, когда они встречались в последний раз, с тех пор прошло уже больше двух лет.
  
  Однажды он консультировался с Вандерхайдом по одному делу. После того как дело закрыли, Ребус время от времени наведывался к Вандерхайду просто так, поболтать. Они жили всего в шести кварталах друг от друга. Но потом у Ребуса закрутился роман с доктором Пейшенс Эйткен, и времени для визитов к Вандерхайду совсем не осталось.
  
  Дверь открылась, и Ребус увидел перед собой Мэтью Вандерхайда. Тот ничуть не изменился. Зеленые темные стекла очков скрывали его слепые глаза, длинные светлые с желтизной волосы были зачесаны назад, открывая высокий лоснящийся лоб. На нем был костюм из бежевого вельвета и коричневый жилет, из кармана которого торчала цепочка от часов. Он слегка опирался на трость с серебряной рукоятью, ожидая, когда с ним заговорят.
  
  — Здравствуйте, мистер Вандерхайд.
  
  — А-а, инспектор Ребус, а я все думаю, когда же вы ко мне заглянете. Входите-входите.
  
  По тону Вандерхайда можно было подумать, что они расстались недели две назад. Он провел Ребуса по темному коридору в еще более темную гостиную. Ребус видел очертания книжных шкафов, картин, большого камина с полкой, уставленной сувенирами из заграничных путешествий.
  
  — Как видите, инспектор, ничто не изменилось за время вашего отсутствия.
  
  — Рад, что вы хорошо выглядите, сэр.
  
  Вандерхайд словно не услышал этого замечания:
  
  — Чая?
  
  — Нет, спасибо.
  
  — Я действительно очень рад вашему приходу. По-видимому, я могу быть чем-то для вас полезен.
  
  Ребус улыбнулся:
  
  — Мне самому жаль, что я перестал к вам заезжать.
  
  — Мы живем в свободной стране. Я не зачах от вашего отсутствия.
  
  — Вижу.
  
  — Так что случилось? Опять черная магия? Сатанисты на улицах?
  
  Ребус продолжал улыбаться. В свое время Мэтью Вандерхайд был активно практикующим белым магом. По крайней мере, Ребус надеялся, что белым. Они этот вопрос не обсуждали.
  
  — Не думаю, что мое дело имеет какое-то отношение к магии, — сказал Ребус. — Скорее, к отелю «Сентрал».
  
  — К отелю «Сентрал»? Ах, счастливые воспоминания, инспектор. В молодости я хаживал туда. Танцевальные вечера, вполне приличная еда… В те времена у них была хорошая кухня. Один-два раза даже на балах у них был.
  
  — Меня интересуют менее отдаленные времена. Вы ведь были в отеле, когда его подожги.
  
  — Не помню, чтобы поджог был доказан.
  
  Как и раньше, память не подводила Вандерхайда, если его это устраивало.
  
  — Верно. Но вы там были.
  
  — Да, был. Ушел за несколько часов до начала пожара. Невиновен, ваша честь.
  
  — Давайте начнем с того, что вы там вообще делали?
  
  — Встречался с приятелем. Пропустили по стаканчику.
  
  — Довольно сомнительное место для встречи.
  
  — Правда? Вы должны помнить, инспектор, что я ведь ничего не вижу. Ничем таким особо сомнительным там не пахло.
  
  — Принято.
  
  — Меня привели туда ностальгические воспоминания. Для меня «Сентрал» оставался все тем же старым отелем, куда я хаживал на танцы, где любил пообедать. Мне тот вечер с приятелем понравился.
  
  — Это вы предложили встретиться в «Сентрале»?
  
  — Нет, предложил приятель.
  
  — И зовут вашего приятеля…
  
  Вандерхайд задумался:
  
  — Думаю, не стоит делать из этого тайны. Это был Ангус Гибсон.
  
  Ребус принялся перебирать в памяти имена:
  
  — Вы ведь не хотите сказать, что ваш приятель — Черный Ангус?
  
  Вандерхайд рассмеялся, обнажив мелкие потемневшие зубы:
  
  — Не советую вам так называть его теперь в глаза.
  
  Да, Ангус Гибсон встал на путь исправления. По крайней мере, так о нем говорили. А кроме того, как предполагал Ребус, он еще оставался одним из самых перспективных молодых людей Шотландии, если молодым можно назвать человека, которому перевалило за тридцать. Черный Ангус был единственным наследником пивоварни Гибсона и всего, что к ней прилагалось.
  
  — Ангус Гибсон, — сказал Ребус.
  
  — Он самый.
  
  — Но ведь это дело пятилетней давности, тогда он еще был…
  
  — Горячим парнем? — Вандерхайд приглушенно хмыкнул. — Да, он вполне заслуживал свое прозвище — Черный Ангус[16]. Газетчики были правы, когда так его окрестили.
  
  Ребус задумался:
  
  — Я не видел в деле его имени. Ваше есть, а его — нет.
  
  — Папаша наверняка позаботился, чтобы имя сыночка не попало ни в какие ваши досье, инспектор. Это дало бы прессе слишком много пищи для размышлений.
  
  Да уж, черт возьми. Черный Ангус был в то время горячим, что верно, то верно. Интерес к нему проявляли даже лондонские газеты. Он, чуть что, приходил в бешенство, словно культивируя свою склонность к эксцессам, а потом вдруг все разом прекратилось. Он исправился и стал весьма респектабельным, занялся пивоваренным бизнесом, участвовал в известных благотворительных фондах.
  
  — Леопард поменял пятна, инспектор. Я знаю, вы, полицейские, смотрите на такие превращения скептически. Каждый нарушитель правопорядка является потенциальным рецидивистом. Вы, вероятно, на своей работе все становитесь циниками, но в случае Ангуса — леопард действительно поменял пятна.
  
  — И вы знаете почему?
  
  Вандерхайд пожал плечами:
  
  — Может быть, из-за нашего разговора.
  
  — Тем вечером в отеле «Сентрал»?
  
  — Его отец просил меня поговорить с ним.
  
  — То есть вы знакомы с этим семейством?
  
  — Знаком, и очень давно. Ангус относился ко мне как к родному дяде. И знаете, когда мне стало известно, что «Сентрал» сгорел дотла, я увидел в этом перст Божий. Может, и Ангус пришел к такому же выводу. Я, конечно, знал, какая у отеля сложилась репутация. Она была хуже, чем просто сомнительная. И когда той ночью отель сгорел, то я подумал, что ж, феникс Ангус восстанет из пепла очистившимся. Так оно и случилось. — Он помолчал. — Но вот приходите вы, инспектор, и ворошите давно забытое прошлое.
  
  — Там был труп.
  
  — Да, неопознанный.
  
  — Убитого мужчины.
  
  — И вы почему-то решили заново открыть это дело? Интересно.
  
  — Я хотел знать, что вы помните о том вечере. С кем встречались, все, что может показаться подозрительным.
  
  Вандерхайд наклонил голову набок:
  
  — Тем вечером в отеле было много народу, инспектор. У вас есть список. Но из всех них вы выбрали меня, слепого?
  
  — Именно. Слепого, но с фотографической памятью.
  
  Вандерхайд рассмеялся:
  
  — Да, я определенно могу производить… впечатление. — Он задумался на минуту. — Хорошо, инспектор. Для вас, так и быть, постараюсь. Только прошу об одном.
  
  — О чем?
  
  — Я слишком давно не выходил. Выведите меня.
  
  — В какое-нибудь конкретное место?
  
  Вандерхайд удивился, что Ребус еще спрашивает:
  
  — В отель «Сентрал», конечно, инспектор!
  
  — Ну, вот здесь он и стоял, — сказал Ребус. — Вы сейчас лицом к нему.
  
  Ребус чувствовал на себе взгляды прохожих. На Принсес-стрит, как и всегда в обеденный перерыв, было оживленно: офисные работники старались использовать ограниченное время перерыва на полную катушку. Некоторые раздраженно поглядывали на странную парочку, которая осмелилась встать посреди тротуара, — теперь обходи их! Но большинство видели, что это слепой старик и, похоже, его поводырь, а потому находили в своих душах милосердие, чтобы не сетовать.
  
  — И что здесь теперь, инспектор?
  
  — Гамбургерная.
  
  Вандерхайд кивнул:
  
  — Мне показалось, что я чувствую запах мяса. Разумеется, франшиза какой-нибудь американской корпорации. Принсес-стрит видела дни и получше. Вы знали, что, когда создавался «Шотландский щит и меч», организаторы встречались в бальном зале «Сентрала». Десятки и десятки людей, и все горели желанием вернуть Дал-Риаде[17] былую славу.
  
  Ребус промолчал.
  
  — Вы не помните «Шотландский щит и меч»?
  
  — Вероятно, это было до меня.
  
  — Да, действительно, вы правы. Это было в пятидесятые годы. Ответвление Национальной партии. На двух-трех заседаниях я сам присутствовал. Там звучали яростные призывы взять в руки оружие, а после все пили чай с булочками. Надолго их не хватило. Один год президентствовал Бродерик Гибсон.
  
  — Отец Ангуса?
  
  — Да. — Вандерхайд погрузился в воспоминания. — Тут неподалеку был паб, знаменитый своими политическими дискуссиями и поэтами. Некоторые из нас после совещаний ходили туда.
  
  — Мне послышалось или нет, что вы сказали, будто были там всего пару раз?
  
  — Возможно, немного больше.
  
  Ребус ухмыльнулся. Если копнуть глубже, то, вероятно, выяснится, что некий мистер Вандерхайд некоторое время был президентом «Щита и меча».
  
  — Отличный был паб, — вспоминал Вандерхайд.
  
  — В свое время, — добавил Ребус.
  
  Вандерхайд вздохнул:
  
  — Эдинбург, инспектор. Не успеешь оглянуться, как меняют название паба или профиль магазина. — Он ткнул куда-то себе за спину тростью. — Но это никто изменить не может. Это тоже Эдинбург.
  
  Трость указала на Касл-Рок[18] и попала кому-то по ноге. Ребус повернул голову в сторону того, кому достался удар, — это была женщина. И Ребус виновато улыбнулся.
  
  — Давайте перейдем на другую сторону, посидим там, — предложил он.
  
  Вандерхайд кивнул, и они, дождавшись зеленого светофора, перешли на более спокойную сторону улицы. Здесь стояли скамьи спинками к саду. Каждая была посвящена чьей-то памяти. Вандерхайд попросил Ребуса прочесть табличку на их скамье.
  
  — Нет. — Вандерхайд покачал головой. — Никого из них не знаю.
  
  — Мистер Вандерхайд, — сказал Ребус, — я начинаю подозревать, что вы попросили привезти вас сюда по единственной причине — хотели прогуляться. — (Вандерхайд улыбнулся, но промолчал.) — Так когда вы в тот вечер приехали в бар?
  
  — Ровно в семь. Так мы договорились. Ангус, конечно, был в своем репертуаре: он опоздал. Думаю, он появился в половине восьмого. К этому времени я сидел в углу с виски и содовой. Кажется, я взял «Джей энд Би». — Этот маленький подвиг памяти, казалось, доставил ему удовольствие.
  
  — Вы кого-нибудь узнали в баре?
  
  — Слышите? Волынка, — сказал Вандерхайд.
  
  Ребус слышал, хотя волынщика не видел.
  
  — Играют для туристов, — отозвался он. — Летом зарабатывают хорошие деньги.
  
  — Неважно играет. Наверняка одет в килт, а тартан неправильный.
  
  — Так был в баре кто-нибудь из знакомых? — не отставал Ребус.
  
  — Дайте подумать…
  
  — При всем уважении, сэр, думать вам незачем. Вы либо знаете, либо нет.
  
  — Так вот, я думаю, там был Том Хендри, он остановился у нашего столика поздороваться. Тогда он работал в газете.
  
  Да, Ребус видел это имя в списке.
  
  — Были еще… Я их не знаю, и они помалкивали. Но я помню запах лимона. Очень сильный. Я подумал, может, это духи, но, когда сказал об этом Ангусу, он рассмеялся и ответил, что пахнет не от женщины. Больше он ничего не сказал, но у меня создалось впечатление, что мои слова его очень насмешили. Не уверен, что все это имеет отношение к делу.
  
  — Я тоже.
  
  В животе у Ребуса заурчало. У них за спиной неожиданно грохнул взрыв. Вандерхайд вынул из жилетного кармана часы, открыл стекло и провел пальцами по циферблату.
  
  — Ровно час, — сказал он. — Как я и говорил, инспектор, даже в нашем быстро меняющемся городе есть вещи непреходящие.
  
  Ребус кивнул.
  
  — Осадки, например? — ухмыльнулся он. Начинало моросить, утреннее солнце исчезло, словно фокусник спрятал его в шляпу. — Что-нибудь еще?
  
  — Мы с Ангусом разговаривали. Я пытался убедить его сойти с опасной тропы, на которую он встал. Сказал, что он подрывает свое здоровье и семейное благосостояние. Второй аргумент оказался более действенным.
  
  — Значит, тогда-то он и простился навек с прежней беспутной жизнью?
  
  — Я не стал бы преувеличивать. Нравы эдинбургского истеблишмента никогда не отличались безупречностью. Когда мы прощались, он спешил на свидание с какой-то женщиной. — Вандерхайд погрузился в размышления. — Но скажу без ложной скромности, что мои слова произвели на него впечатление. — Он кивнул сам себе. — Тем вечером я обедал в «Орлином гнезде» один.
  
  — Я там бывал, — сказал Ребус. В животе у него снова заурчало. — Как насчет бургера?
  
  Он отвез Вандерхайда домой, а сам вернулся на Сент-Леонардс. Встреча с Вандерхайдом ничего не дала. Шивон, увидев его, вскочила из-за стола. Она, по-видимому, была довольна собой.
  
  — Насколько я понимаю, жена мясника оказалась разговорчивой, — сказал Ребус, садясь на стул.
  
  На его столе лежала еще одна записка, сообщавшая о звонке Джека Мортона. На сей раз с номером, по которому Ребус мог позвонить.
  
  — Настоящая сплетница, сэр. Я насилу от нее вырвалась.
  
  — И что же?
  
  — Кое-что — и ничего.
  
  — Ну давай выкладывай мне про кое-что. — Ребус погладил живот. Бургер ему понравился, только маловат. Всегда можно было сбегать в столовку, но он опасался по примеру многих полицейских нарастить «тыковку», как он называл солидное брюшко.
  
  — Кое-что состоит вот в чем. — Шивон Кларк села на свое место. — Боун выиграл «мерседес» на пари.
  
  — На пари?
  
  Кларк кивнула:
  
  — Он поставил на кон свою долю в мясном магазине. Но пари выиграл.
  
  — Ничего себе!
  
  — Его жена говорит об этом с гордостью. По ее словам, он вообще большой спорщик. Может, и так, но непохоже, чтобы он знал формулу выигрыша.
  
  — Ты что имеешь в виду?
  
  Она начинала чувствовать вкус к этому делу. Ребусу нравилось смотреть, как она вспыхивает от радости при малейшей удаче.
  
  — В гостиной у них кое-что показалось мне странноватым. Например, у них есть видеокассеты, но нет видеомагнитофона, хотя место, где он прежде стоял, бросается в глаза. У них здоровенная тумба под телевизор и видеомагнитофон, но телевизор на ней стоит маленький, переносной.
  
  — Значит, они продали видеомагнитофон и большой телевизор.
  
  — Вероятно, для того, чтобы отдать долг или долги.
  
  — И ты ставишь на то, что он проспорил эти деньги.
  
  — Ну, будь я спорщицей, то поставила бы.
  
  Он улыбнулся:
  
  — Может, они взяли технику в кредит и не смогли выплатить в срок.
  
  Шивон с сомнением в голосе сказала:
  
  — Может быть.
  
  — Ладно, все, что ты говоришь, любопытно, только что нам это дает?.. Не шибко много. И к нашим сведениям о Рори Кинтауле ничего не добавляет, согласна? — (Она нахмурилась.) — Ты о нем не забыла, Кларк? Ведь это его пырнули ножом на улице, а он отказывается говорить. Это он нас интересует.
  
  — И что вы предлагаете, сэр? — В ее «сэр» прозвучала нотка раздражения. Ей не нравилось, когда ее удачная работа оставалась без поощрения. — Мы с ним уже говорили.
  
  — Придется поговорить снова. Только на этот раз, — продолжал Ребус, не обращая внимания на ее протестующий взгляд, — ты будешь спрашивать про его двоюродного брата, мясника мистера Боуна. Не знаю точно, что именно мы хотим узнать, так что у тебя полная свобода действий. Смотри сама, за что можно зацепиться.
  
  — Да, сэр. — Она встала. — Кстати, я взяла материалы по Кафферти.
  
  — Там много чтения, и по большей части чистая порнуха.
  
  — Знаю, я уже начала. Только теперь это называется не порнуха, а восемнадцать плюс.
  
  Ребус хлопнул глазами:
  
  — Сути дела это не меняет. — Она уже собиралась уходить, но он остановил ее. — Слушай, ты делай выписки. Я о Кафферти и его банде. Мне бы это помогло быстро освежить память. Я столько времени старался выкинуть мерзавца из головы!.. Но, видно, пришло время снова открыть ему дверь.
  
  — Как скажете.
  
  Она ушла, а Ребус подумал, что, может, и стоило сказать ей, что она хорошо поработала в доме Боуна. А-а-а, все равно теперь слишком поздно. И потом, если она увидит, как он ею доволен, то перестанет стараться. Он снял трубку и набрал номер телефона Джека Мортона:
  
  — Джек? Сколько лет. Это Джон Ребус.
  
  — Джон, как поживаешь?
  
  — Неплохо. А ты?
  
  — Отлично. Вот дослужился до инспектора.
  
  — Надо же, и я тоже.
  
  — Слышал-слышал. — Джек Мортон давился словами под громкий надсадный кашель.
  
  — По-прежнему куришь, а, Джек?
  
  — Гораздо меньше.
  
  — Напомни мне продать мои акции табачной компании. Ну, давай рассказывай, какие у тебя проблемы.
  
  — Это твои, а не мои проблемы. Мне тут попались на глаза кое-какие материалы из Скотленд-Ярда об Эндрю Макфейле.
  
  Ребус порылся в памяти.
  
  — Не помню, — признался он. — Ты меня уел.
  
  — Он у нас числится сексуальным насильником. Пытался изнасиловать дочь своей сожительницы. Это было лет восемь назад. Но предъявить обвинение не удалось.
  
  Теперь Ребус что-то вспомнил:
  
  — Мы допрашивали его, когда начали исчезать девочки-школьницы? — От этого воспоминания Ребуса пробрала дрожь: одной из этих «школьниц» была его дочь.
  
  — Точно-точно, рутинная работа. Начали с осужденных и подозреваемых педофилов, проверяли всех подряд.
  
  — Такой коренастый парень с копной волос?
  
  — Ну вот, теперь попал, он твой.
  
  — Ты это к чему клонишь, Джек?
  
  — Клоню к тому, что он и в самом деле твой. Он в Эдинбурге.
  
  — И что?
  
  — Господи, Джон, я думал, ты знаешь. Когда мы его прищемили в последний раз, он умотал в Канаду. Устроился там фотографом, делал снимки для каталогов мод. Обращался с предложениями к родителям детишек, которые ему приглянулись. У него были визитки, оборудование, образцы его работ, он арендовал студию и там фотографировал детей, обещал, что их снимки появятся в том или ином каталоге. Они должны были наряжаться во всякие маскарадные костюмы, а иногда снимались в одном нижнем…
  
  — Я тебя понял, Джек.
  
  — Канадцы его задержали. Он трогал девочек — больше предъявить ему было нечего. Много девочек. И его посадили.
  
  — И что?
  
  — А то, что теперь выпустили. И уже депортировали.
  
  — Он в Эдинбурге?
  
  — Я начал проверку. Хотел выяснить, где он обосновался, потому что я твердо знаю: если это где-то близ моей полянки, то я к нему наведаюсь темной ночью. Но он на твоей полянке. Могу дать адресок.
  
  — Погоди секунду. — Ребус взял ручку и записал адрес. — Как тебе удалось его найти? Отдел социального обеспечения?
  
  — Нет, в деле есть сведения о том, что у него сестра в Эре. Она мне сказала, что он просил ее найти ему номер телефона пансиона. И знаешь, что еще она сказала? Она сказала, что заперла бы его в подвале и потеряла бы ключ.
  
  — Похоже, она хорошая девочка.
  
  — Да, я таких женщин люблю, это верно. Конечно, может быть, он и исправился.
  
  Опять это словечко — «исправился». Его использовал Вандерхайд, когда говорил об Ангусе Гибсоне.
  
  — Возможно, — сказал Ребус, веря в это не больше, чем сам Мортон. В конечном счете такая у них была работа — не верить. Работа полицейского. — И тем не менее информация полезная. Спасибо, Джек.
  
  — Не за что. Не собираешься к нам в Фолкерк? Посидим за стаканчиком.
  
  — Да, неплохо бы. А знаешь что? Может, и выберусь в ваши края.
  
  — Да?
  
  — Привезу Макфейла и высажу в центре города.
  
  Мортон рассмеялся:
  
  — Сукин ты сын, да? — и повесил трубку.
  
  Джек Мортон почти минуту, ухмыляясь, смотрел на телефон. Потом ухмылка сошла с лица. Он развернул полоску жевательной резинки, сунул в рот и принялся жевать. Лучше, чем курить, убеждал он себя. Он пробежал глазами лежавший перед ним на столе лист бумаги с заметками. Девочку, которая пострадала от Макфейла, теперь звали Мелани Маклин. Мать ее вышла замуж, и пара жила в Хаддингтоне, на приличном расстоянии от Эдинбурга, так что вероятность случайной встречи Мелани с Макфейлом была невелика. Да, Макфейл не смог бы ее найти. Для начала ему нужно было бы узнать имя отчима, а это для него непросто. Это было непросто и для Джека Мортона. Но вот теперь он держал перед собой лист бумаги, где было написано: «Алекс Маклин». Теперь у Джека Мортона был домашний адрес, номер телефона — домашний и рабочий. Он задумался.
  
  Ему было известно также, что Алекс Маклин плотник. Полиция Хаддингтона сообщила ему, что Маклин человек вспыльчивый и его дважды (задолго до женитьбы) арестовывали за какие-то драки. Он немного поколебался, хотя и знал, что не передумает. Поднял трубку, набрал номер. Подождал.
  
  — Здравствуйте. Могу я поговорить с мистером Маклином? Мистер Маклин? Вы меня не знаете, но у меня есть кое-какая информация, которой я хочу с вами поделиться. Это касается человека по имени Эндрю Макфейл…
  
  Мэтью Вандерхайд в тот день тоже позвонил по телефону, но перед этим долго размышлял, устроившись в своем любимом кресле. Он держал беспроводную трубку в руке и постукивал по ней длинным ногтем. С улицы доносился собачий лай — собака все лаяла и лаяла, подвывая. Тикали часы на каминной полке, и, когда он прислушивался, тиканье, казалось, замедлялось. Время — это сердечный ритм. Наконец он все же набрал номер и без всяких предисловий сказал:
  
  — У меня тут был полицейский. Интересовался тем вечером, когда сгорел «Сентрал». — Он помедлил секунду-другую. — Я рассказал про Ангуса. — Он сделал паузу, слушая с вялой улыбкой взрыв негодования на другом конце провода. — Бродерик, — оборвал он гневную тираду, — если из шкафов начнут вываливаться скелеты, то я не хочу трястись от страха в одиночку.
  
  Когда на том конце провода снова закипела ярость, Мэтью Вандерхайд повесил трубку.
  7
  
  Ребус в первый раз обратил внимание на этого человека тем вечером. Он подумал, что видел его днем у отделения на Сент-Леонардс. Молодой парень, высокий и широкоплечий. Он стоял у входа на лестницу в доме Ребуса на Арден-стрит. Ребус припарковал машину на другой стороне улицы так, чтобы видеть этого типа в зеркало заднего вида. У того был возбужденный вид, что-то его взволновало. Может быть, он просто пришел на свидание. Кто знает.
  
  Ребус не испугался, но снова завел машину и уехал. Он решил вернуться через час и посмотреть, будет ли этот тип все еще там. Если будет, то, значит, он не девушку ждет, какой бы раскрасавицей она ни была. Он проехал через Медоуз к Толлкроссу, потом свернул направо, на Лотиан-роуд. Езда была, как и следовало ожидать, медленной. Число машин, которым по вечерам нужно было выехать из города, казалось, росло с каждой неделей. Эдинбург в сумерках выглядел так же, как и любой другой город: магазины и офисы, заполненные людьми тротуары. Никто не казался особо счастливым.
  
  Он пересек Принсес-стрит, проехал по Шарлот-сквер, прополз по Куинсферри-стрит и Куинсферри-роуд и сделал духоподъемный, хотя и нелегкий поворот на Оксфорд-террас. Но Пейшенс дома не было. Он знал, что она на этой неделе ждет приезда сестры, которая собиралась побыть несколько дней, а потом уехать с девочками домой. Кот Пейшенс, Душка, сидел снаружи и требовал, чтобы его впустили, и на сей раз Ребус чуть ли не проникся к нему сочувствием.
  
  — Нет душе покоя, Душка, — сказал он коту и пошел наверх по ступеням.
  
  Когда он вернулся на Арден-стрит, ошивавшегося перед его домом типа и след простыл. Но Ребус его запомнил и узнал бы, попадись тот ему еще раз. Да, он его узнал бы, нет сомнений.
  
  Дома он опять поругался с Майклом — они вдвоем находились в гостиной, все остальные в кухне. Вот, кстати, еще один вопрос: сколько всего постояльцев у него проживает? Ему казалось, что кочующее население его квартиры приближается к дюжине, тогда как он сдал ее троим, максимум четверым. Он мог поклясться, что каждое утро перед ним мелькали разные лица, а потому ни одного имени вспомнить не удавалось.
  
  По этому поводу на кухне произошел громкий разговор — на сей раз со студентами, Майкл в это время сидел в кладовке. Разговор на кухне Ребус закончил словами: «К чертовой матери!» — и, следуя собственному напутствию, вернулся в машину и прямиком двинул в некий район города, имеющий сомнительную репутацию, — поужинать пирогами с пивком, лениво поглядывая на беззвучную картинку в телевизоре. Он переговорил кое с кем из своих информаторов, но о нападении на Брайана Холмса никто ничего не узнал.
  
  Так что, в общем, вечер прошел как обычно.
  
  Вернулся он намеренно поздно в расчете на то, что все остальные уже улеглись. Открыл наружную дверь подъезда и, пока она медленно закрывалась и наконец захлопнулась за ним, он принялся искать в кармане ключи от внутренней двери, уткнувшись взглядом в пол. А потому и не заметил человека, который, вероятно, сидел на нижней ступеньке лестницы.
  
  Ребус поднял взгляд, вздрогнул, узнал его, швырнул извлеченную из кармана мелочь и ключи на пол и нанес удар. Он и выпил-то всего ничего, но его противник был трезв как стеклышко и на двадцать лет моложе. Он легко отразил удар Ребуса. Человек был удивлен и в то же время раззадорен атакой. Ребус пресек весь его задор резким ударом колена в незащищенный пах. Человек шумно выдохнул и начал складываться пополам, а это дало Ребусу возможность ударить его по шее ниже затылка. Он почувствовал, как хрустнули у него пальцы, — так силен был удар.
  
  — Господи! — крикнул человек. — Да прекратите вы…
  
  Ребус прекратил и потряс рукой — костяшки заныли. Но предлагать человеку свою помощь он не собирался. Держа дистанцию, он спросил:
  
  — Ты кто?
  
  Человек на секунду разогнулся:
  
  — Энди Стил.
  
  — Рад познакомиться, Энди. Какого рожна тебе надо?
  
  Стил смотрел на Ребуса, в глазах у него стояли слезы. Ему понадобилось еще несколько секунд, чтобы восстановить дыхание. Когда он заговорил, Ребус то ли не понял его из-за акцента, то ли просто не поверил своим ушам. Он попросил Стила повторить.
  
  — Меня прислала ваша тетушка, — сказал Стил. — Она хочет передать вам кое-что.
  
  Ребус усадил Энди на диван с чашкой чая, в которую Стил попросил положить четыре ложки сахара.
  
  — Это вредно, я о твоих зубах беспокоюсь.
  
  — Они не мои, — сказал Стил, склоняясь над горячей кружкой.
  
  — Тогда чьи же? — спросил Ребус. Стил мимолетно улыбнулся. — Ты меня весь день пас.
  
  — Не совсем так. Будь у меня машина — тогда другое дело.
  
  — У тебя нет машины? — (Стил отрицательно покачал головой в ответ.) — Хорош частный детектив.
  
  — Я не говорил, что я частный детектив. Я сказал, что хочу стать детективом.
  
  — А пока ты что-то вроде стажера?
  
  — Да, именно так. Пытаюсь понять, по вкусу ли мне эта водица, так сказать.
  
  — И как водичка, Энди?
  
  Снова улыбка, глоток чая.
  
  — Горячевата. Но в следующий раз я буду осторожнее.
  
  — Я даже не знал, что у меня есть тетушка. Да еще на севере. — (Акцент Стила с головой выдавал его.)
  
  Энди Стил кивнул:
  
  — Она соседка моих родителей. Мы живем через дорогу от стадиона «Питтодри».
  
  — Абердин, — сказал Ребус, кивая сам себе. — Да, начинаю вспоминать. Дядюшка и тетушка в Абердине.
  
  — Ваш отец и Джимми — это ваш дядюшка — поссорились много лет назад. Вы, наверное, слишком молоды, чтобы помнить это.
  
  — Спасибо за комплимент.
  
  — Так мне сказала Ина.
  
  — Так дядя Джимми умер?
  
  — Вот уже три недели.
  
  — И тетушка Ина хочет меня видеть? — (Стил кивнул.) — Зачем?
  
  — Не знаю. Все повторяет, как ей хочется вас увидеть.
  
  — Только меня? О моем брате она не говорила?
  
  Стил молча покачал головой. Ребус проверил, нет ли в кладовке Майкла. Его там не оказалось. Но остальные спальни вроде были заняты.
  
  — Оно и понятно, — сказал Ребус. — Если они разругались, когда я был маленький, то, видимо, Майкла тогда еще не было.
  
  — Да они, может, и не знают о его существовании, — добавил Стил. Вот вам нынешние семьи. — Как бы то ни было, Ина все время талдычила про вас, ну я и сказал ей, что съезжу на юг, поищу. Меня полгода как сократили — я рыбаком работал. Так я просто не знал, куда себя деть. Разве что мне всегда хотелось стать частным детективом. Ну я же вам говорил. Мне так нравятся фильмы про сыщиков!
  
  — Кино смотреть — это тебе не коленом по яйцам.
  
  — Да уж!
  
  — Так как ты меня нашел?
  
  Стил оживился:
  
  — Я пошел по адресу, который дала мне Ина, — вы там когда-то жили с отцом. Соседи знали только одно: что вы работаете полицейским в Эдинбурге. Ну вот, я взял справочник и обзвонил все отделения, которые там есть, спрашивал, не работает ли у них Джон Ребус. — Он пожал плечами и вернулся к своему чаю.
  
  — Но домашний-то адрес ты как узнал?
  
  — Мне его дали в полиции.
  
  — Не может быть. Инспектор Флауэр?
  
  — Да, какая-то такая фамилия.
  
  Сейчас, когда Энди Стил сидел на диване, выглядел он лет на двадцать пять. Он был крупного сложения — такой человек может поддерживать форму только тяжелым трудом, и такой изматывающий труд он нашел, выходя в Северное море на рыбацких судах. Но вот прошло всего шесть месяцев, и он, лишенный работы, слегка отяжелел от безделья. Ребус испытывал сочувствие к Энди Стилу и его мечте стать частным детективом. Вот он сидит и смотрит перед собой, отхлебывая чай, вид у него потерянный, и даже ближайшее его будущее туманно и не сулит ничего хорошего.
  
  — Так вы съездите к ней?
  
  — Может быть, в выходные, — неуверенно пообещал Ребус.
  
  — Она будет рада.
  
  — Могу и тебя назад отвезти.
  
  Молодой человек решительно замотал головой:
  
  — Нет, я хочу еще задержаться в Эдинбурге.
  
  — Как знаешь. Только смотри, будь осторожен.
  
  — Осторожен? Я мог бы вам рассказать такие истории про Абердин, что у вас бы от них волосы дыбом встали.
  
  — А залысины зарастут?
  
  Энди Стилу понадобилась целая минута, чтобы понять шутку.
  
  На следующий день Ребус нанес визит Эндрю Макфейлу. Но того не оказалось дома, а домохозяйка сообщила, что не видела его с предыдущего вечера.
  
  — Обычно он спускается ровно в семь на завтрак, ест совсем чуток. Но сегодня не появился, я поднялась к нему — а его нет. У него что, неприятности, инспектор?
  
  — Да нет, с чего вы взяли, миссис Маккензи. Кстати, кекс у вас — пальчики оближешь.
  
  — Правда? Я его приготовила уже дня два-три как, он, наверное, подсох.
  
  Ребус протестующе покачал головой и отхлебнул чая, надеясь размочить застрявший в горле кусок. Но от чая ком только разбух, и Ребус принялся проглатывать его потихоньку, стараясь не поперхнуться у нее на глазах.
  
  В углу он увидел птичью клетку с зеркальцами, с панцирем каракатицы, колосками проса, вот только птички не было. Может быть, выпорхнула.
  
  Ребус оставил миссис Маккензи свою визитку и попросил передать ее мистеру Макфейлу, когда тот появится. Он не сомневался, что она передаст. Напрасно он представился домохозяйке как полицейский. У нее могут возникнуть подозрения, еще, чего доброго, потребует, чтобы постоялец съехал в течение недели. Это было бы совсем ни к чему.
  
  Но вообще-то, Ребус не думал, что миссис Маккензи сделает из его визита какие-то выводы. А Макфейл наверняка сочинит для нее какое-нибудь правдоподобное объяснение, зачем приходил Ребус. Может быть, полиция города Эдинбурга хочет наградить его грамотой за спасение щенков из бурных вод Уотер-оф-Лита[19]. Что-что, а истории сочинять Макфейл был мастер… Дети же обожают слушать истории.
  
  Ребус постоял у дома миссис Маккензи, оглядывая другую сторону улицы. Наверное, это получилось случайно, но Макфейл поселился в пансионе, из окон которого можно кидать вожделенные взгляды на детишек — учеников начальной школы напротив. Едва приехав, Ребус сразу приметил школу, оттого-то он и представился хозяйке пансиона по полной форме. Ведь он не верил в совпадения.
  
  И если Макфейла не удастся убедить переехать в другое место, то очень может быть, что соседи узнают истинную историю постояльца миссис Маккензи. Ребус сел в машину. Он не всегда нравился сам себе, и его работа не всегда ему нравилась.
  
  Хотя иногда получалось неплохо.
  
  Он вернулся на Сент-Леонардс. У Шивон Кларк не было никаких новостей о нападении на Рори Кинтаула. Тот продолжал уклоняться от нового допроса. Одну встречу они было назначили, но потом он ее отменил, и с тех пор Шивон Кларк так и не сумела с ним поговорить.
  
  — Его сыну семнадцать лет, и он почти все время торчит дома. Можно попробовать побеседовать с ним.
  
  — Да, можно.
  
  Но это же столько возни. Наверное, Холмс прав.
  
  — Сделай что можешь, — сказал Ребус. — Если после твоего разговора с Кинтаулом мы не продвинемся, то вообще бросаем это дело. Если Кинтаулу нравится, когда ему вспарывают живот, у меня возражений не имеется.
  
  Она кивнула и отвернулась.
  
  — Есть какие-нибудь новости о Брайане?
  
  Она снова повернулась к нему:
  
  — Он разговаривал.
  
  — Разговаривал?
  
  — Во сне. Я думала, вы знаете.
  
  — И что же он сказал?
  
  — Бормотал что-то неразборчивое, но это означает, что он постепенно приходит в себя.
  
  — Хорошо.
  
  Она снова хотела отвернуться, но тут Ребусу в голову пришла одна мысль:
  
  — Как ты собираешься добираться в Абердин в субботу?
  
  — На машине. А что?
  
  — Место лишнее найдется?
  
  — Я еду одна.
  
  — Сможешь меня подвезти?
  
  Она удивленно посмотрела на него:
  
  — Бога ради. А куда вам?
  
  — До «Питтодри».
  
  Теперь она посмотрела с еще большим удивлением:
  
  — Глядя на вас, не скажешь, что вы болельщик «Хиба».
  
  Ребус скорчил гримасу:
  
  — Нет уж, болеть ты будешь одна. Мне просто нужно в Абердин.
  
  — Ладно.
  
  — А по пути расскажешь, что вычитала в деле Большого Джера.
  8
  
  До субботы Ребус три раза успел поссориться с Майклом (который так или иначе собирался съезжать), один раз со студентами (те тоже настроились съехать) и еще с регистраторшей у Пейшенс — та никак не хотела его соединять. Брайан Холмс уже раз-другой открыл глаза, и доктора сказали, что он на пути к выздоровлению. Никто из них, однако, не рискнул обнадежить: «к полному выздоровлению». Тем не менее новость приободрила Шивон Кларк, и она пребывала в хорошем расположении духа, когда заехала за Ребусом на Арден-стрит. Он ждал ее внизу. У нее был вишневого цвета двухлетний «рено» пятой модели. Машина блестела, как новенькая, и весело урчала, а Ребусова колымага рядом с ней, казалось, пребывает в предынфарктном состоянии. Правда, у его ржавого корыта такой вид был вот уже три или четыре года, но, как только он принимал решение от нее избавиться, она снова оживала. Ребус начал подозревать, что машина читает его мысли.
  
  — Доброе утро, сэр, — сказала Шивон Клар. Из стереосистемы звучала поп-музыка. Она увидела, как поморщился Ребус, усаживаясь на пассажирское сиденье, и выключила звук. — Не выспались?
  
  — Этот вопрос мне задают чуть не каждый день.
  
  — С чего бы это?
  
  Они остановились возле булочной, где Ребус купил себе завтрак. В квартире у него не было ничего, что можно с полным правом назвать едой, но Ребусу некого было в этом винить, кроме себя самого. Его вклад в общую продуктовую корзину был ничтожен. И если он что-то и покупал, то в основном что-нибудь мясное, а студенты к мясу не притрагивались. Он приметил, что Майкл тоже стал вегетарианцем, по крайней мере на людях.
  
  — Полезнее для здоровья, Джон, — сказал Майкл брату, похлопав его по животу.
  
  — Как это понимать? — недовольно буркнул Ребус.
  
  Майкл в ответ только печально покачал головой:
  
  — Слишком много кофеина.
  
  Да, вот вам еще одно нововведение: кухонные шкафы в его квартире теперь были заставлены банками — по виду кофейными, но, как оказалось, они были заполнены «вытяжкой» из толченой древесной коры и цикория. В булочной Ребус купил кофе и две булочки с сосиской навынос. С булочками он промахнулся: крошки так и летели на коврики, на сиденье идеально чистого салона, хотя Ребус и пытался есть над пакетом.
  
  — Извини, что насорил, — промычал он, взглянув на Шивон, которая ехала с демонстративно открытым окном. — Ты ведь не вегетарианка?
  
  Она рассмеялась:
  
  — Хотите сказать, что не заметили?
  
  — Не могу сказать, что заметил.
  
  Она кивнула на булочку:
  
  — Вы что-нибудь слышали про мясо механической обвалки?
  
  — Не надо, — остановил Ребус. Он торопливо доел и откашлялся. — Ты мне ничего не хочешь рассказать о ваших отношениях с Брайаном?
  
  По выражению ее лица он понял, что приз года за лучшее начало разговора ему не светит.
  
  — Не понимаю, о чем вы.
  
  — Э-э-э… они с Нелл… В общем, у них еще есть шанс…
  
  — Я не исчадье ада, сэр. И я знаю об отношениях между Брайаном и Нелл. Брайан хороший парень, и мы с ним ладим… — Она отвела взгляд от дороги. — Ничего другого между нами нет. — (Ребус хотел что-то вставить.) — Но если бы что-то и было, — продолжила она, — то я не думаю, что это каким-то образом касалось бы вас, при всем уважении, сэр… Если, конечно, это не мешало бы нашей работе, чего я никогда бы не допустила. Думаю, Брайан тоже.
  
  Ребус после паузы сказал:
  
  — Извини. Я не должен был этого говорить.
  
  — Нет, вы правы, что завели разговор. Другой вопрос, как вы это сделали. Мол, полицейский всегда на службе, а я твой начальник даже в частной поездке, так что не забывай об этом.
  
  В машине снова воцарилось молчание, пока его не нарушила Шивон:
  
  — Марчмонт — славный район, правда?
  
  — Ага, почти как Новый город.
  
  Она бросила на него взгляд, вцепившись в баранку, словно душитель в шею жертвы.
  
  — А я думала, — хитровато сказала она, — что вы живете на Оксфорд-террас, сэр.
  
  — Ты напрасно так думала. Ладно, выключи эту дурацкую музыку. Нам много о чем нужно поговорить.
  
  — За вашим «много» скрывается, конечно, Моррис Джеральд Кафферти.
  
  Шивон Кларк не взяла с собой блокнот. Он ей не требовался. Она могла по памяти пересказать существенные подробности вкупе с подробностями, которые, возможно, были если и не существенными, то определенно представляли интерес. Она определенно выполнила домашнее задание. Ребус подумал о том, сколько разочарований может принести работа. Она ведь выучила историю Большого Джера в порядке подготовки к операции «Толстосумы», но операция «Толстосумы» почти наверняка не приведет к аресту Кафферти. Немало часов она потратила и на историю с ранением Кинтаула, хотя и эта история могла закончиться ничем.
  
  — И еще одно, — сказала она под конец. — Кафферти вел своего рода дневник. Все записи там зашифрованы. Сломать шифр нам так и не удалось, а это значит, записи в его книжечке очень важные.
  
  Да, Ребус теперь вспомнил. Каждый раз, когда задерживали Большого Джера, вместе с его другими вещами всплывал и этот дневник. Они сделали копии всех страниц и пытались расшифровать. Попытки не дали результата.
  
  — Ходят слухи, — сказала Шивон, — будто в дневнике записи о просроченных долгах, которыми Кафферти занимается лично.
  
  — Вокруг таких типов всегда ходит много слухов. Это помогает Кафферти и ему подобным казаться значительнее, чем они есть на самом деле. А в жизни он всего лишь безмозглый гангстер.
  
  — Чтобы использовать такой шифр, как раз мозги-то и нужны.
  
  — Может быть.
  
  — В деле есть недавние вырезки из «Сан». Все о том, что на берег довольно часто выносит трупы.
  
  Ребус кивнул:
  
  — На побережье залива Солуэй неподалеку от Странрара.
  
  — Думаете, в этом замешан Кафферти?
  
  Ребус пожал плечами:
  
  — Ни одно из тел не опознано. Откуда они берутся — одному Богу известно. Может быть, людей сталкивают за борт с ларнского парома[20]. А может быть, их приносит из Ольстера. Между Странраром и Ларном существуют какие-то чудные течения. — Он помолчал. — Может быть что угодно.
  
  — Иными словами, это может оказаться и делом рук Кафферти.
  
  — Может.
  
  — Далеко им приходится ездить, чтобы избавиться от тела.
  
  — Ну, не станет же он срать в своем же гнезде.
  
  Она задумалась:
  
  — В одной из заметок говорилось о фургоне на берегу — в такое раннее время, когда доставщики еще спят.
  
  Ребус кивнул:
  
  — К тому же на той дороге и товары-то доставлять некому. Я иногда читаю газеты, Кларк. Полиция Дамфриса и Галлоуэя[21] теперь патрулирует эту дорогу.
  
  Шивон ехала некоторое время молча, собираясь с мыслями.
  
  — Пока ему везло, правда, сэр? Я что хочу сказать… Я понимаю, что он умный негодяй, а умных негодяев ловить труднее. Но ему приходится поручать какие-то дела своим шестеркам, — как правило, даже у самого умного негодяя шестерки такие глупые и ленивые, что срут в своем же гнезде.
  
  — Что за язык, Кларк, что за язык! — Он все же добился, чтобы она улыбнулась. — Но я уловил твою мысль.
  
  — Когда я читала о «коллегах» Кафферти, у меня не создалось впечатления, что среди них много отличников. У них у всех прозвища типа Недоносок, Пидора и Радиатор.
  
  Ребус ухмыльнулся:
  
  — Радиатор Маккаллум. Я его помню. Считается, что он происходит из семьи хайлендских[22]каннибалов. Он даже исторические изыскания проводил — очень гордится своими предками.
  
  — Но он исчез.
  
  — Да. Года три-четыре назад.
  
  — Четыре с половиной, если верить материалам дела. Интересно, что с ним случилось.
  
  Ребус пожал плечами:
  
  — Попытался обдурить Большого Джера, испугался и сделал ноги.
  
  — Или не сумел сделать ноги.
  
  — Тоже возможно. Либо ему надоело. Либо он получил предложение получше. Гангстер должен быть мобильным, особенно киллер. Если где есть работа…
  
  — Кафферти определенно занимается кадровым вопросом. Двоюродные братья Маккаллума исчезли незадолго до исчезновения самого Маккаллума.
  
  Ребус нахмурился:
  
  — Я не знал, что у него есть двоюродные братья.
  
  — В просторечье известные как Брюголовые братья. За любовь к напитку «айрн-брю»[23].
  
  — Вполне понятно. А как их звали по-настоящему?
  
  Она задумалась на секунду:
  
  — Тэм и Эк Робертсоны.
  
  Ребус кивнул:
  
  — Ну да, Эк Робертсон. О втором я не знал. Постой-ка…
  
  «Тэм и Эк Робертсоны. Братья Р.! И значит, Морк это…»
  
  — Моррис Кафферти, чума его забери!
  
  Ребус шарахнул рукой по «торпеде». Брайан сократил имя и чуть изменил его. «Черт… Если Брайан Холмс вышел на какие-то дела, связанные с бандой Кафферти, то неудивительно, что он опасался. Что-то связанное с тем вечером, когда загорелся «Сентрал“. Уж не подожгли ли они отель за неуплату «крышевых“ взносов? А обугленное тело? Возможно, один из должников… И вскоре после этого со сцены исчезают Радиатор Маккаллум и его двоюродные братья. Черт побери».
  
  — Если у вас сердечный приступ, — сказала Шивон, — то я владею навыками оказания экстренной помощи.
  
  Ребус не слушал ее. Он смотрел на дорогу перед собой, одной рукой держа стаканчик с кофе, а другой постукивая себя по колену. Он думал о записи Брайана. Про Кафферти там ничего не было — только про братьев. И про покер. Брайан собирался найти братьев Робертсон. Об этом его последняя запись. После чего кто-то и стукнул его по голове. Пожалуй, что-то начинает вырисовываться.
  
  — Но вот с кататонией…[24] я не знаю, как с ней справляться.
  
  — Что?
  
  — Я что-то такое сказала, отчего вы?..
  
  — Да.
  
  — О Брюголовых братьях?
  
  — Именно. Что ты еще про них накопала?
  
  — Родились в Ниддри, подворовывать начали, как только вылезли из коляски…
  
  — Небось и коляску сперли. Что еще?
  
  Шивон поняла, что попала в болевую точку:
  
  — Много чего. Оба оставили за собой длинный след. Эк любил приодеться, а Тэм носил джинсы и футболки. Но вот что забавно: Тэм был патологическим чистюлей. Он даже собственное мыло с собой носил. Мне это показалось странным.
  
  — Если бы я был азартным, — сказал Ребус, — я поставил бы на то, что мыло у него было с запахом лимона.
  
  — Откуда вы знаете?
  
  — Чутье. Правда, не мое. — Ребус нахмурился. — Как же получилось, что я ничего не знаю о Тэме?
  
  — Он перебрался в Данди, после того как ушел из школы. Точнее сказать, его попросили из школы. А в Эдинбурге снова появился только спустя несколько лет. Согласно материалам дела, он состоял в банде около полугода. Может быть, меньше. — Она помолчала. — Вы мне объясните, что это за история?
  
  — Это история про пожар в отеле.
  
  — Вы имеете в виде все те папки, что лежат в коробке у вашего стола?
  
  — Я имею в виду те папки, что лежат в коробке у моего стола.
  
  — Не могла удержаться. Взглянула одним глазком.
  
  — Это может иметь отношение к нападению на Брайана. — (Она резко повернулась к нему.) — Смотри на дорогу. Я расскажу. Возможно, хватит до самого Абердина.
  
  И в самом деле хватило.
  
  — Входи-входи, Джок. Ай-ай, я бы тебя и не узнала.
  
  — Когда вы видели меня в последний раз, я бегал в коротких штанишках, тетя Ина.
  
  Старушка рассмеялась. Опираясь на ходунки, она двинулась по узкому, давно не убиравшемуся коридору в маленькую комнату в конце. Комната была заставлена мебелью. В доме наверняка имелась и гостиная для особых случаев. Но Ребус был родственник, а для родственника сойдет и комнатенка.
  
  Тетушка была хрупкая, сгорбленная, ее костлявые плечи были укутаны шалью, седые волосы стянуты на затылке и заколоты, глаза — две впадины на пергаментном лице. Ребус ее совсем не помнил.
  
  — Тебе было года три, когда мы в последний раз виделись в Файфе. А поговорить ты любил — ну просто рта не закрывал, — только во рту у тебя была такая каша, что я тебя с трудом понимала. Но ты горазд был и пошутить, и песенку спеть.
  
  — Я с тех пор изменился, — сказал Ребус.
  
  — А? — Она опустилась на кресло рядом с камином и подалась вперед. — Со слухом у меня теперь неважно, Джок.
  
  — Я сказал, меня никто не называет «Джок»! — громко проговорил Ребус. — Я — Джон.
  
  — Ах да, Джон. Конечно-конечно. — Она накинула плед себе на ноги.
  
  В топке стоял электрический камин с имитацией углей, имитацией пламени и, судя по всему, имитацией тепла. Регулятор был включен на одно деление, но толку от этого не было никакого.
  
  — Так, значит, Дэнни тебя нашел?
  
  — Вы хотите сказать Энди?
  
  — Хороший паренек. Такая жалость, что попал под сокращение. Он вернулся с тобой?
  
  — Нет, остался в Эдинбурге.
  
  Она откинулась затылком к подголовнику, и Ребусу показалось, что она вот-вот уснет. Прогулка до дверей и обратно, видимо, утомила ее.
  
  — Его родители славные люди, всегда такие внимательные ко мне.
  
  — Вы меня хотели зачем-то видеть, тетя Ина?
  
  — А?
  
  Он наклонился к ней, взялся за подлокотник ее кресла:
  
  — Вы хотели меня видеть.
  
  И теперь она могла его видеть… но прошла секунда — и уже не могла, потому что глаза у нее закрылись, нижняя челюсть отвисла, и старушка захрапела.
  
  Ребус выпрямился и громко вздохнул. Часы над камином остановились. Но он знал, что у него минимум два часа. Разговор с Шивон о деле отеля «Сентрал» взбудоражил его. Он хотел поскорее вернуться к работе. А торчал здесь, в этом мини-музее. Он оглянулся, поморщился, увидев хромированный стул-туалет в темном углу. В буфете за стеклом стояли фотографии. Он подошел и принялся их разглядывать. Узнал своих деда и бабку по отцовской линии, но фотографии отца не увидел. Семейная распря, или что уж там у них случилось, но результат налицо.
  
  Шотландцы ничего не забывают. Это свойство было и тяжким бременем, и даром судьбы. Дверь из гостиной вела в маленькую кладовку. Ребус заглянул в древний холодильник, нашел кусок корейки, понюхал его. В кладовке он обнаружил большую жестянку с хлебом, а на сушилке стояла масленка. Ему потребовалось десять минут, чтобы приготовить сэндвичи, и пять минут, чтобы выяснить, в какой из множества банок тетушка держит чай.
  
  Возле мойки обнаружился приемник, и Ребус попытался найти репортаж о футбольном матче, но батарейки оказались еще слабее чая. Тогда он на цыпочках вернулся туда, где все еще продолжала дремать тетушка Ина, и сел перед ней на стул. Он приехал сюда не за наследством, но уж и не ради этого! Громко всхрапнув, тетя Ина вздрогнула и очнулась:
  
  — Ой! Это ты, Джимми?
  
  — Это Джон, ваш племянник.
  
  — Господи Исусе, Джон, я что, уснула?
  
  — Да всего-то вздремнули минутку.
  
  — Вот ужас — это когда у меня гость!
  
  — Я не гость, тетя Ина. Я родственник.
  
  — Да, сынок, родственник. Слушай, что я тебе скажу. В холодильнике есть мясо. Хочешь, я?..
  
  — Все уже готово.
  
  — Что готово?
  
  — Сэндвичи. Я их уже приготовил.
  
  — Приготовил? Ты всегда был такой смышленый. А как насчет чая?
  
  — Сидите, тетя. Я заварю.
  
  Он заварил чай, принес на подносе сэндвичи и поставил их на табурет перед ней:
  
  — Прошу.
  
  Он хотел было дать ей сэндвич, но тут она схватила его за руку, чуть не перевернув поднос. Он увидел, что ее глаза закрыты, и, хотя с виду она казалась хрупкой, хватка у нее была сильная. Тетушка успела произнести несколько слов, прежде чем Ребус понял, что это слова молитвы.
  
  — Кто может есть — не хочет есть, кто хочет есть — не может, но мы хотим, и мы едим, и слава Тебе, Боже![25]
  
  Ребус чуть не расхохотался. Но не расхохотался и в глубине души был тронут. Он предложил ей улыбку вместе с сэндвичем, потом отправился за чаем.
  
  После еды она оживилась и вроде бы вспомнила, зачем его пригласила:
  
  — Твой отец и мой муж рассорились много лет назад. Может, сорок, а может, и того больше. Они с тех пор не обменялись ни письмом, ни открыткой на Рождество, ни одним словечком. Ну не глупо ли, скажи-ка мне? А знаешь из-за чего? Из-за того, что, хотя мы и пригласили твоих родителей на свадьбу нашей Ишбел, ты приглашен не был. Мы решили, пусть будет без детей. Но моя подружка Пегги Каллаган привела своего сына, хотя мы его и не приглашали, и не могли же мы выставить его за дверь, потому что сам он до дома никак не смог бы добраться. Твой отец увидел это, так давай выяснять отношения с Джимми. Разругались в пух и прах. Твой отец вылетел вон из дома как угорелый, и твоей матери пришлось бежать за ним. Она была такая добрая душа. Вот и вся история.
  
  Она откинулась к спинке кресла. К нижней губе у нее прилипли крошки.
  
  — И все?
  
  Она кивнула:
  
  — Сущая ерунда. По крайней мере, теперь, когда столько лет прошло. Но этого оказалось достаточно. Оба они были слишком упрямы, чтобы взять да помириться.
  
  — И вы хотели меня увидеть, чтобы сообщить об этом?
  
  — Отчасти да. Но еще я хотела дать тебе кое-что.
  
  Она медленно поднялась с кресла, держась за ходунок, потом двинулась к камину. Ребус привстал, собираясь помочь, но она обошлась без него. Найдя нужную фотографию, она дала ее ему. Он посмотрел на снимок. На полувыцветшей черно-белой фотографии стояли двое ухмылявшихся мальчишек, одетых явно не для великосветского приема. Стояли в обнимку, голова к голове. Лучшие друзья. Больше того — братья.
  
  — Понимаешь, эту он оставил. Он мне сказал, что выбросил все фотографии с твоим отцом. Но когда мы разбирали его вещи, я нашла ее в коробке из-под обуви. Я подумала, пусть будет у тебя, Джок.
  
  — Не Джок — Джон, — сказал Ребус, у которого повлажнели глаза.
  
  — Конечно, Джон, — сказала его тетушка. — Конечно.
  
  Утром того же дня Майкл Ребус спал в своей кладовке, не ведая, что пропускает один из самых своих любимых фильмов — «Двойную страховку»[26] по второму каналу Би-би-си. В обед он сходил в паб пропустить стаканчик — в одиночестве. Студенты не присоединились. Разбрелись кто по магазинам, кто в прачечную, кто домой на выходные повидаться с родителями и друзьями. Поэтому Майкл выпил всего две порции лагера с лимонадной верхушкой и вернулся в квартиру, где благополучно уснул перед телевизором.
  
  Он в последнее время все чаще думал о Джоне. Майкл понимал, что его присутствие здесь создает проблемы для старшего брата, но он и не собирался застревать у Джона надолго. Он уже звонил Крисси. Она с детьми все еще жила в Керколди. Она не хотела иметь с ним ничего общего после его ареста, и больше всего ее вывело из себя то, что его собственный брат дал против него показания. Но Майкл Джона не винил. У Джона свои принципы. И, кроме того, часть его показаний — Майкл был в этом уверен — свидетельствовала, скорее, в пользу брата.
  
  Теперь Крисси хотя бы снова с ним разговаривала. Из тюрьмы он ей писал. Потом писал из Лондона, не зная, получила ли она хоть одно из его писем. Но она их все получила. Так она сказала, когда они разговаривали по телефону. И бойфренда у нее нет, и с детьми все в порядке, и не хочет ли он их увидеть?
  
  — Я хочу увидеть тебя, — сказал он. И прозвучало это вроде бы искренне.
  
  Он мечтал о ней, когда раздался звонок в дверь. Да… о ней и немного о студенточке Гейл, если честно.
  
  Он поднялся. Звонок звонил настойчиво.
  
  Ему понадобилась секунда, чтобы отодвинуть защелку, и тут для него все кончилось.
  
  «Хиберниан» опять проиграл, и на обратном пути Шивон Кларк больше молчала, что вполне устраивало Ребуса. Ему нужно было подумать, и на сей раз не о работе. Он и без того слишком много думал о работе, отдавал себя ей так, как не отдавал ни одному человеку. Ни бывшей жене, ни дочери, ни Пейшенс, ни Майклу.
  
  Когда Ребус только пришел в полицию, он был не по возрасту усталым и циничным. Потом он наблюдал за молодежью вроде Холмса и Кларк, видел, как система и предвзятое отношение общества коверкают их лучшие намерения. Иной раз казалось, что лучше уж ставить кресты на дверях заболевших чумой, чем работать в полиции.
  
  — Расскажите, о чем задумались. Дам пенни, — сказала Шивон Кларк.
  
  — Не разбрасывайся деньгами.
  
  — Почему нет? Прикиньте, сколько я сегодня разбросала.
  
  Ребус улыбнулся ее словам.
  
  — Да, — сказал он, — я все время забываю, что всегда находится кто-то, кому еще хуже, чем тебе… Если только ты не болельщик «Хиба».
  
  — Не троньте мою любимую мозоль!
  
  Шивон Кларк потянулась к ручке приемника и попыталась найти станцию, по которой не передавали бы результаты сегодняшних матчей.
  9
  
  Ребус, исполненный лучших намерений, открыл дверь в свою квартиру и тут же понял, что дома никого нет. Что ж, вечер субботний, оно и понятно. Но телевизор-то хотя бы могли выключить.
  
  Он прошел в кладовку и положил старую фотографию на незастланную кровать Майкла. В кладовке немного пахло духами, и это напомнило Ребусу о Пейшенс. Ему не хватало ее, но он не хотел себе в этом признаваться. Едва только начав встречаться, они сошлись на том, что в их возрасте рассчитывать на «любовь» не приходится. Но что они оба готовы к радостям секса. Потом, когда Ребус переехал к ней, они поговорили еще раз. Они условились, что его переезд не накладывает на них обоих никаких особых обязательств, — просто им так удобнее. Да, но, когда Ребус сдал свою квартиру в аренду… тут уже обязательства появились: обязательство спать на диване, если Пейшенс выкинет его за дверь.
  
  На диване он сейчас и лежал, прекрасно сознавая, что захватил главное общественное пространство в квартире. При нем студенты сразу ретировались в кухню, закрывали дверь и говорили шепотом. Ребус их не винил. Тут творился сплошной кавардак, и он сам его и учинил. Его раскрытый чемодан лежал на полу у окна, из него торчали носки и галстуки. Сумку он сунул за диван. Два костюма висели на прибитой к стене рейке рядом с кладовкой, частично закрывая собой какой-то безумный «психоделический» постер, от которого у Ребуса болели глаза. В комнатах стоял какой-то звериный запах от недостатка воздуха. Но этот запах как нельзя лучше подходил к его квартире. В конечном счете это его берлога.
  
  Он снял телефонную трубку и позвонил Пейшенс. В трубке раздался ее записанный на автоответчик голос. Она наговорила новый текст:
  
  «Я еду с Дженни и Сьюзен к их матери. Сообщение можно оставить после сигнала».
  
  Ребус сразу же подумал, что Пейшенс совершила большую глупость. Выслушав это послание, звонивший — любой звонивший — узнавал, что ее нет дома. Ребус знал, что грабители часто сначала звонят в квартиру, которую собираются обворовать. Они иногда берут номера телефонов наобум в телефонной книге, а потом звонят и выясняют, где никто не подходит, где включен автоответчик.
  
  Он прикинул: если она уехала к сестре, то не вернется до завтрашнего вечера. В лучшем случае. А то может остаться и до понедельника.
  
  — Привет, Пейшенс, — сказал он на автоответчик. — Это я. Я готов поговорить, когда будешь ты сама готова. Мне… не хватает тебя. Пока.
  
  Так, значит, девчонки уехали. Может, теперь все наладится. Уехала озабоченная Сьюзен, уехала тихоня Дженни. Не они были причиной ссоры между Ребусом и Пейшенс, но могли послужить катализатором. Определенно послужили.
  
  Он приготовил себе чашку кофезаменителя, все время думая, не спуститься ли ему в ночной магазин на углу Марчмонт-роуд. Но там кофе был дорогой. В конце концов, сойдет и заменитель.
  
  Заменитель на вкус оказался ужасен, к тому же совсем не содержал кофеина. Наверное, именно потому Ребус и уснул, едва начав смотреть по телевизору скучный вечерний фильм.
  
  Разбудил его звонок телефона. К тому времени кто-то уже выключил телевизор. Тот же человек, вероятно, накинул на него плед. Это становилось традицией. Он сел и потянулся к трубке, чувствуя, как затекло все его тело. Часы показывали четверть второго ночи.
  
  — Слушаю.
  
  — Инспектор Ребус?
  
  — Да. — Ребус провел пятерней по волосам.
  
  — Инспектор, это констебль Харт. Я в Южном Куинсферри.
  
  — Да?
  
  — Тут один человек заявляет, что он ваш брат.
  
  — Майкл?
  
  — Именно так он и назвался.
  
  — А что случилось? Его подобрали в канаве?
  
  — Ничего подобного, сэр.
  
  — Что же тогда?
  
  — Видите ли, сэр, мы нашли его…
  
  Сон у Ребуса прошел.
  
  — Где нашли?
  
  — Он висел на мосту через Форт.
  
  — Что? — Ребус почувствовал, как его рука смертельной хваткой вцепилась в трубку. — Висел?
  
  — Нет, я не это имел в виду. Извините, если я… — (Пальцы Ребуса ослабли.) — Нет, я хотел сказать, что он был привязан за ноги, в смысле его подвесили. Болтался в воздухе.
  
  — Мы поначалу решили, будто это дурная шутка. Ну, какой-нибудь прыгун на тарзанке… Что-нибудь в таком роде. — Констебль вел Ребуса в домик на набережной в Южном Куинсферри. Залив Ферт-оф-Форт перед ними был темен и спокоен, а высоко наверху Ребус видел очертания железнодорожного моста. — Но он нам рассказал совсем другую историю. В общем, и так было ясно, что он там висел не по собственному желанию.
  
  — Почему?
  
  — Потому что руки у него были связаны, сэр. И рот заклеен.
  
  — Господи.
  
  — Врач сказал, что ничего страшного — будет жить. Если бы его столкнули с моста, то он мог получить вывих ног. Но доктор говорит, что веревку, похоже, аккуратно стравили.
  
  — Как они вообще попали на мост?
  
  — Ну, это-то просто, если не боитесь высоты.
  
  Ребус, который высоты боялся, сразу же отверг предложение посетить то место, где на выкрашенном охрой металлическом сооружении был обнаружен Майкл.
  
  — Похоже, они знали расписание и забрались туда, когда не было поездов. Но под мостом проплывал катер, капитан что-то увидел и передал сообщение по рации. Иначе висел бы ваш брат там всю ночь. — Харт покачал головой. — Холодная ночка, мало кому такое пришлось бы по нраву.
  
  Они вошли в домик. Внутри едва хватало места для двоих. Один был Майкл, который сидел с одеялом на плечах. Другой — местный врач, судя по его виду, разбуженный среди ночи. Остальные стояли возле домика: полицейский, владелец отеля на берегу, капитан катера, вероятно спасший Майклу жизнь. Или, как минимум, психику.
  
  — Джон, слава богу.
  
  Майкла трясло, он был бледен как смерть. Доктор держал горячую чашку с чем-то, уговаривая Майкла выпить.
  
  — Выпей, Мики, — сказал Ребус.
  
  У Майкла был несчастный вид, точь-в-точь как у жертвы какой-нибудь страшной катастрофы. Ребусу стало вдруг невыносимо больно за него. Брат несколько лет провел в тюрьме, и бог знает что ему там пришлось пережить. Потом он вышел на свободу, но ему не везло, пока он не оказался в Эдинбурге. Вся эта бравада, ночи, которые Майкл проводил со студентами, — Ребус вдруг понял, чту это было на самом деле: фасад, попытка забыть все то, чего Майкл боялся. А теперь случилось вот это, и он превратился в жалкое, дрожащее животное.
  
  — Я сейчас вернусь, Мики. — Ребус утащил Харта за угол домика. — Что он вам сказал? — Он пытался сдержать ярость, рвавшуюся наружу.
  
  — Он сказал, что был в вашей квартире, сэр. Один.
  
  — Когда?
  
  — Днем. Около четырех. Позвонили в дверь. Он открыл. В квартиру ворвались трое. Первым делом они надели ему на голову мешок, потом связали, сняли мешок и заклеили рот лентой. Потом снова надели мешок.
  
  — Он их не видел?
  
  — Они бросили его на пол лицом вниз. Он видел их только мельком, когда открыл дверь.
  
  — Еще что? — Ребус старался не смотреть на железнодорожный мост. Он впился взглядом в мигающие красные огни более далекого автомобильного моста.
  
  — Вроде бы его закатали во что-то похожее на ковер и отнесли в фургон. Там было очень тесно, как говорит ваш брат. Ну, то есть узко. Ему показалось, что по обе стороны от него стояли какие-то коробки. — Харт замолчал. Ему не нравилось сосредоточенное выражение на лице инспектора.
  
  — Дальше! — резко проговорил Ребус.
  
  — Он сказал, что его возили несколько часов и никто ничего ему не сказал. Потом вынесли из машины, перенесли то ли в подвал, то ли в кладовку. Мешок с головы не снимали, так что он не уверен. — Харт помолчал. — Я не хотел мучить его вопросами, сэр. Сами видите, в каком он состоянии.
  
  Ребус кивнул.
  
  — Ну и в конце концов привезли его сюда, привязали к балке моста и подвесили. Так ни слова и не сказали, но, когда стали опускать, мешок с его головы сняли.
  
  — Господи.
  
  Ребус зажмурился. Это навеяло ему самые мрачные воспоминания о службе в специальном военно-воздушном полку. Как из него выбивали информацию. Как поднимали на вертолете с мешком на голове и угрожали сбросить на землю. И сбросили… Только высота оказалась восемь футов, а не сто, как он думал. Ужасно, как же все это ужасно. Он прошел мимо Харта, отодвинул в сторону врача, наклонился и обнял Майкла, прижал его к груди, и тот разрыдался. Рыдал он долго, но Ребус не отпускал брата.
  
  Потом наконец это кончилось. Судорожный сухой кашель, дыхание стало ровнее, и наконец Майкл умолк. Лицо у него было в слезах и соплях. Ребус протянул платок.
  
  — «Скорая» ждет, — тихо сказал врач.
  
  Ребус кивнул. Майкл был в шоковом состоянии, так что эту ночь его наверняка продержат в больнице.
  
  Теперь придется посещать две больницы, подумал Ребус. Он подозревал, что и мотивы у этих двух нападений одни и те же. Очень похожие мотивы, если подумать. В нем снова закипела ярость, затылок кололо, словно иголками. Но он взял себя в руки и проводил Майкла до машины.
  
  — Хочешь, поеду с тобой? — спросил Ребус.
  
  — Ни в коем случае, — ответил Майкл. — Езжай домой, ладно?
  
  По пути к «скорой» ноги под Майклом подгибались, колени отказывались его держать. И тогда Майкла понесли, как выносят с поля травмированного игрока. Дверь захлопнули, и машина тронулась. Ребус поблагодарил врача, капитана катера и Харта.
  
  — Это черт знает что, как подумаешь, — сказал Харт. — Есть какие-нибудь соображения, за что его так?
  
  — Кое-какие есть, — ответил Ребус.
  
  Он отправился домой размышлять в своей темной гостиной. Он словно получил выстрел в лоб — вся его жизнь, казалось, разлетелась в клочья. Кто-то сегодня вечером отправил ему послание. Либо они решили отправить его через Майкла, либо просто приняли Майкла за него. Ведь многие говорят, что они с Майклом похожи. Поскольку гангстеры пришли на Арден-стрит, у них либо была устаревшая информация, либо им было известно, что он больше не живет с Пейшенс, и тогда они хорошо информированы. Но Ребус полагал, что первый вариант более вероятный. На табличке под звонком все еще было написано «Ребус», хотя рядом висел листок бумаги с четырьмя другими фамилиями. Возможно, увидев это, они замешкались на минуту. Но все-таки решили приводить план в действие. Почему? Что это значит? Что им уже нечего терять? Или их устраивал кто угодно, лишь бы послание дошло до адресата.
  
  Что ж, послание до адресата дошло.
  
  И он почти его понял. Почти. Все было серьезно, слишком серьезно. Сначала Брайан, потом Майкл. У него почти не оставалось сомнений, что эти два нападения связаны между собой. Ребус чувствовал, что пора что-то предпринять, а не ждать следующего хода. И знал, что хочет сделать. Он снова подумал: «Выстрел в лоб». Сейчас ему хотелось бы держать в руке пистолет. Пистолет неплохо сравнял бы шансы. Ребус даже знал, где его достать. «Что угодно. От группового секса до пистолета». Он поймал себя на том, что ходит перед окном. Он чувствовал себя как птица в клетке: сна ни в одном глазу и никакой возможности атаковать невидимого врага. Но он должен что-то предпринять… И тогда он решил.
  
  Он поехал в Перт. Ночная поездка не заняла много времени. Один или два раза он потерялся уже в самом городе (и не было никого, чтобы спросить дорогу, даже полицейского), но все же нашел нужную улицу. Улица оказалась на гребне холма, и дома стояли только по одной стороне. Там жила сестра Пейшенс. Ребус нашел машину Пейшенс и нашел место для парковки в двух машинах от нее, выключил фары и двигатель, потянулся к заднему сиденью за пледом, который прихватил с собой. Укрылся им как мог. Посидел какое-то время, чувствуя в душе легкость, какой не было сто лет. Он хотел было прихватить с собой и виски, но потом подумал о том, какая у него будет голова утром. А он хотел, чтобы завтра утром голова у него была свежей свежего. Он подумал о Пейшенс, которая спит через стену от Сьюзен. Она спит крепко, лунные лучи играют на ее лбу и щеках. Ему показалось, что Эдинбург где-то далеко отсюда, так же далеко, как зыбкие очертания моста через Форт. Джон Ребус уснул, и на сей раз он спал крепко.
  
  Он проснулся в шесть тридцать воскресного утра, откинул одеяло, завел двигатель и включил обогрев на полную. Его бил озноб, но он выспался. На улице было пусто, если не считать человека, который выгуливал безобразного белого пуделя. Человеку присутствие Ребуса на парковке вроде бы показалось любопытным. Ребус улыбнулся ему искусственной улыбкой, включил передачу и поехал прочь.
  10
  
  Он поехал в больницу, где, несмотря на ранний час, уже принесли чай перед завтраком. Майкл сидел на кровати и смотрел на поднос с чашкой. Он бессмысленным взглядом разглядывал поверхность темной жидкости и всем своим видом напоминал статую. Он не шелохнулся и когда Ребус подошел к нему, шумно подтащив стул из ряда, стоящего вдоль стены, и сел.
  
  — Привет, Мики.
  
  — Привет, Джон. — Майкл не отрывал взгляда от чашки. Ребус пока не видел, чтобы тот хоть раз моргнул.
  
  — Что, все переживаешь и переживаешь случившееся? — (Майкл не ответил.) — Я и сам такой, Мики. Происходит нечто ужасное, и ты потом прокручиваешь это в голове снова и снова. Потом пройдет. Ты мне сейчас, может, и не поверишь.
  
  — Я пытаюсь понять, кто это сделал и почему.
  
  — Они хотели тебя напугать, Мики. Я думаю, это было послание для меня.
  
  — Они что, написать не могли? Напугать они меня напугали. Я чуть в штаны не наложил.
  
  Ребус рассмеялся. Если к Майклу возвращается чувство юмора, то, значит, он начинает забывать о случившемся.
  
  — Я вот что тебе привез, — сказал Ребус.
  
  Это была фотография из Абердина. Ребус положил ее на поднос рядом с нетронутым чаем.
  
  — Кто это?
  
  — Отец и дядя Джимми.
  
  — Дядя Джимми? Я не помню никакого дядю Джимми.
  
  — Они давно рассорились. И с тех пор не общались.
  
  — Жаль.
  
  — Дядя Джимми умер несколько недель назад. Его вдова — наша тетя Ина — хотела, чтобы у нас была эта фотография.
  
  — Зачем?
  
  — Может, затем, что мы родственники, — пожал плечами Ребус.
  
  Майкл улыбнулся:
  
  — Ты не всегда был в этом уверен. — Он посмотрел на Ребуса влажными глазами.
  
  — Теперь мы будем это знать. — Ребус кивнул на чашку. — Можно я выпью этот чай, если ты не хочешь? У меня язык, как половичок у двери в магазине в час скидок.
  
  — Пей, бога ради.
  
  Ребус за несколько глотков осушил чашку.
  
  — Ну и чай. Ты можешь мне поверить: я оказал тебе услугу, — сказал он.
  
  — Я знаю, что за чай они заваривают в таких заведениях.
  
  — Значит, ты не такой чокнутый, как может показаться. — Ребус помолчал. — Так ты что, их почти не видел?
  
  — Кого?
  
  — Тех, кто тебя увез.
  
  — Я видел фигуры в дверном проеме. Первый был ростом с меня, но гораздо шире в плечах. Другие… черт их знает. Лиц не разглядел. Извини.
  
  — Ладно уж. Но хоть что-нибудь можешь сказать?
  
  — Не больше, чем ночью констеблю. Как его фамилия-то?
  
  — Харт.
  
  — Да-да, Харт. Он сначала решил, что я с тарзанкой прыгал. — Майкл хохотнул. — Я ему сказал: нет, я просто решил повисеть.
  
  Ребус улыбнулся:
  
  — Но, к счастью, не забыл закрепить веревку.
  
  Однако Майкл уже не смеялся:
  
  — Ночью меня трясло. Им пришлось дать мне таблетку, чтобы я уснул. Не знаю, что это была за таблетка, но я до сих пор очумелый.
  
  — Пусть они тебе рецепт дадут — будешь продавать таблетки студентам.
  
  — Они хорошие ребята, Джон.
  
  — Я знаю.
  
  — Жаль будет, если съедут.
  
  — Это я тоже знаю.
  
  — Ты имеешь в виду Гейл?
  
  — Эта девчонка, с которой ты виделся?
  
  — Я у нее уже увидел все, что можно. Она в прошедшем времени. Но у нее бойфренд в Охтерардере. Может, он ревнивый?
  
  — Вряд ли это его рук дело.
  
  — Да? Но я в Эдинбурге пробыл всего ничего, чтобы успеть нажить себе врагов.
  
  — На этот счет можешь не беспокоиться, — сказал Ребус. — У меня столько врагов, что на обоих хватит.
  
  — Это радует. А пока…
  
  — Что?
  
  — Как насчет того, чтобы поставить дверной глазок? Только представь, что было бы, открой дверь одна из девчонок.
  
  Да, Ребус уже думал об этом.
  
  — И цепочка нужна, — сказал Ребус. — Сделаю сегодня. — Он помолчал. — Харт говорил что-то насчет фургона.
  
  — Когда они меня затолкали в машину, я оказался в каком-то узком пространстве. Но при этом впечатление такое, что сам-то фургон довольно вместительный.
  
  — Значит, там лежал какой-то груз?
  
  — Похоже на то. И очень твердый, черт бы его подрал. Все колени отбил. — Майкл пожал плечами. — Вот и все, пожалуй. — Потом он вспомнил что-то. — Ах да, и воняло там ужасно. Либо вообще воняло, либо у них что-то сдохло в том ковре, в который они меня завернули…
  
  Они проговорили еще минут пятнадцать, а потом Майкл закрыл глаза и уснул, хотя и ненадолго: по больнице начали развозить завтрак. Ребус встал и вернул стул, на котором сидел, к стене, потом поставил фотографию на тумбочку Майкла. Ему нужно было нанести еще один визит.
  
  Брайана Холмса осматривали врачи, и медсестра не знала, когда они закончат. Только сказала, что Брайан снова приходил в себя ночью почти на минуту. Ребус пожалел, что его не было рядом: ему хватило бы и минуты, чтобы спросить то, что ему нужно. А еще Брайан разговаривал во сне, но бормотал что-то неразборчивое, да никто его и не записывал. Ребус понял, что ничего не дождется, и отправился в магазин. Если позвонить около полудня, то, вероятно, можно узнать, когда Майкла выпишут.
  
  Он вернулся в свою квартиру, зайдя сначала в магазин на углу, где закупил еды на неделю. Он заканчивал завтракать, когда первый студент забрел в кухню и выпил три стакана воды.
  
  — Воду лучше пить перед сном, — посоветовал ему Ребус.
  
  — Спасибо за совет, Шерлок. — Он застонал. — Парацетамола у вас нет? — (Ребус отрицательно покачал головой.) — Что-то не то у них вчера было с пивом. Первая порция — просто отрава.
  
  — Да, но вторая уже пошла лучше, а шестая — просто на ура.
  
  Студент рассмеялся:
  
  — Вы чего едите?
  
  — Тост с джемом.
  
  — Не бекон и не сосиски?
  
  Ребус отрицательно покачал головой:
  
  — Я решил на некоторое время отказаться от мяса.
  
  Эта новость, похоже, сильно порадовала студента.
  
  — В холодильнике есть апельсиновый сок, — продолжил Ребус.
  
  Студент открыл дверь холодильника и ахнул:
  
  — Тут еды хватит, чтобы накормить весь курс!
  
  — А поэтому, — назидательно произнес Ребус, — я рассчитываю, что нам ее хватит минимум на день или два.
  
  Студент взял с холодильника конверт.
  
  — Пришло вам вчера.
  
  Письмо из налоговой. Ребуса предупреждали, что намерены прийти и проверить его квартиру.
  
  — Запомни, — сказал Ребус студенту, — если кто будет спрашивать: вы все мои племянницы и племянники.
  
  — Как скажете, дядя. — Студент снова принялся просматривать содержимое холодильника. — А где вы с Мики были прошлой ночью? — спросил он. — Я приполз в два, а тут никаких признаков жизни.
  
  — А мы… это… — Но Ребус не смог найти подходящих слов, и студент пришел ему на помощь:
  
  — Переливали из пустого в порожнее?
  
  — Из пустого в порожнее, — согласился Ребус.
  
  Ребус съездил в строительный гипермаркет «Сделай сам» на окраине города, купил цепочку для двери, глазок и инструмент, который, по словам доброжелательного продавца, понадобится ему для работы. (Как выяснилось, понадобился далеко не весь инструмент.) Поскольку поблизости оказался супермаркет, Ребус закупил еще продуктов, а к этому времени уже открылись пабы, и можно было заняться делом. Он заглянул в несколько заведений, но там не оказалось того, кого он искал. Однако он шепнул словечко одному-другому услужливому бармену, и те обещали передать его кому нужно.
  
  Приехав домой, он позвонил в больницу и узнал, что Майкла сегодня выписывают. Пообещав заехать за ним в четыре, Ребус приступил к работе. Просверлил отверстие в двери и тут же понял, что для девушек это высоковато. Чтобы посмотреть в глазок, студенткам пришлось бы встать на цыпочки. Тогда он затолкал в дырку древесную замазку, просверлил новую и наконец установил глазок. Получилось кривовато, но ничего, главное — видно. Установить цепочку оказалось проще. После работы осталось два неиспользованных инструмента и сверло. Он подумал, не отвезти ли их обратно в магазин.
  
  Потом он привел в порядок кладовку Майкла, сложил его белье в стиральную машину и поел макарон с сыром, которыми его угостили студенты. Он не стал извиняться перед ними за прошлую неделю, но сказал, что они могут пользоваться гостиной когда пожелают и, кроме того, он уменьшает их арендную плату, — последнее известие они, как и следовало ожидать, восприняли с энтузиазмом. Он ничего не рассказал про Майкла, рассудив, что брату это было бы неприятно. А установку цепочки и глазка на двери объяснил серией ограблений, происшедших в районе.
  
  Он привез Майкла и большой пузырек с таблетками от бессонницы, заранее попросив студентов (за небольшую мзду) прогуляться вечерком, — у Майкла опять могла начаться истерика, и лучше бы обойтись без зрителей.
  
  — Смотри, новый глазок, — сказал Ребус у дверей квартиры.
  
  — Быстро ты.
  
  — Протестантская трудовая этика. Или правильнее сказать — кальвинистское чувство вины? Все время путаю. — Ребус открыл дверь. — Еще, пожалуйста, обрати внимание на цепочку внутри.
  
  — Видно, что делалось в спешке. Смотри, всю краску поцарапал.
  
  — Не ворчи.
  
  Майкл сидел в гостиной, пока Ребус готовил две кружки чая. Пока за ними не закрылась дверь, обоим казалось, что лестница полна угроз, и беспокойство одного передавалось другому. И даже войдя в квартиру, Ребус не чувствовал себя в полной безопасности. Но говорить об этом Майклу он не собирался.
  
  — Такой, как ты любишь. — Ребус передал брату кружку с чаем. Он увидел, что Майкл снова плачет, хотя и пытается это скрыть.
  
  — Спасибо, Джон.
  
  Прежде чем Ребус успел что-либо ответить, зазвонил телефон.
  
  Звонила Шивон Кларк, хотела уточнить подробности операции, назначенной на завтрашнее утро.
  
  Ребус заверил ее, что все под контролем, от нее требуется только явиться и померзнуть несколько часов.
  
  — Вы, как никто другой, умеете стимулировать подчиненных, — сказала она, завершая разговор.
  
  — Ну и какие у тебя планы на вечер? — спросил Ребус у Майкла.
  
  Майкл вытряхнул из коричневого пузырька большую круглую таблетку. Трясущейся рукой положил ее на язык, проглотил, запил чаем.
  
  — Тихий вечер дома меня вполне устроит, — сказал он.
  
  — Ладно, заметано, — согласился Ребус.
  11
  
  Операция «Толстосумы» началась тихо и неприметно в половине девятого утра в понедельник, за полчаса до того, как «БМВ» Дейви Дугари проехал на раздолбанную парковку таксофирмы. Алистер Флауэр и его команда, не будь дураки, прибудут в одиннадцать, а то и позже, но лучше об этом было не думать, в особенности если к началу работы ты, как Шивон Кларк, продрог и закоченел и с ужасом думаешь о следующем посещении биотуалета, который, ввиду отсутствия других возможностей, установили в кладовке.
  
  К тому же было скучно. Констебль Питер Петри (из отделения на Сент-Леонардс) и Эльза-Бет Джардин из Торговых стандартов мучились понедельничным похмельем, а потому пребывали в дурном настроении. У Шивон сложилось впечатление, что они с Джардин, вообще-то, нашли бы о чем поговорить (обе пытались делать карьеру в профессии, традиционно считавшейся мужской), но присутствие Петри не способствовало откровенному разговору.
  
  Питер Петри принадлежал к разряду неглупых, но толстокожих полицейских, которые делают карьеру благодаря тому, что всегда сдают квалификационные экзамены (хотя никогда не показывают блестящих результатов) и никому не перебегают дорогу. По характеру Петри был спокойный и педантичный. Шивон не сомневалась в его компетентности, просто не было в нем искры озарения, не было чутья. Но кто знает, что думает этот Петри о ней самой. Сидит тут в обнимку со своим термосом и удивляется: чего эта девица столько болтает? Воображает, наверное, что раз у нее университетский диплом, так она умнее всех… Впрочем, каким бы он ни был, на Джона Ребуса он ничуть не походил.
  
  Хоть она и упрекнула своего начальника в том, что он не умеет стимулировать подчиненных, — это была неправда. Ребус умел увлекать людей, умел заразить своей уверенностью в том, что расследование должно вестись так, и только так. Он был скрытный, и это будило в подчиненных любопытство. Был настойчивый, и это тоже притягивало. Но самое главное — у него был вид человека, который точно знает, что делает. Он и внешне был привлекательным. Она много чего узнала о нем, подружившись с Брайаном Холмсом, который охотно рассказывал ей о прежних расследованиях и делился всем, что сам знал о начальнике.
  
  Бедняга Брайан. Она надеялась, что он выздоровеет. Прошлой ночью она много думала о Брайане, но еще больше — о Кафферти и его банде. Она надеялась, что сумеет помочь инспектору Джону Ребусу. У нее уже появилось несколько идей касательно отеля «Сентрал»…
  
  — Кто-то идет, — сказал Петри.
  
  Сидя на корточках за треногой, он деловито навел резкость и сделал несколько снимков.
  
  — Неизвестный мужчина. Джинсовая куртка и светлые брюки. Подошел на своих двоих.
  
  Шивон взяла блокнот и записала сказанное Петри, сопроводив запись отметкой о времени.
  
  — Так, теперь он входит в офис. — Петри отвернулся от камеры и ухмыльнулся во весь рот. — Вот для чего я пошел в полицию: жить жизнью полной приключений. — Сказав это, он налил себе в чашку еще одну порцию горячего шоколада.
  
  — Я не могу пользоваться этим сортиром, — сказала Эльза-Бет Джардин. — Мне нужно выйти.
  
  — Нельзя, — сказал Петри. — Если каждый раз, чтобы пописать, ты будешь бегать туда-сюда, нас засекут.
  
  Джардин повернулась к Шивон:
  
  — Смотри-ка, твой коллега мастак говорить.
  
  — Он истинный романтик. Но насчет туалета он прав.
  
  Ванную в этой квартире затопило годом раньше, когда квартиру взломали, и пол там теперь был ненадежный. Потому пришлось использовать кладовку.
  
  Джардин перевернула страницу журнала.
  
  — У Берта Рейнольдса[27] в доме целых семь туалетов, — сообщила она.
  
  — По одному на гнома, — пробормотал Петри.
  
  Ребус, возможно, и вправду имел вид человека, который точно знает, что делает, но у него самого ощущение было такое, будто он ходит кругами. Он посетил несколько рано открывающихся пабов (близ офисов ежедневных газет, неподалеку от литских пристаней), клубов, букмекерских контор, задавал вопросы, оставлял послания. Дик Торренс либо залег на дно, либо вообще уехал. Если он оставался в городе, то невозможно представить, что в какой-то момент он не заявится в один из баров и не сообщит во всеуслышание о себе и своей жажде. Однажды познакомившись с Диком Торренсом, не многие могли его забыть.
  
  Кроме того, Ребус связался с больницами в Эдинбурге и Данди, чтобы выяснить, не обращался ли к ним кто-то из братьев Робертсон с переломом правой руки, — именно такую старую травму обнаружили на обгоревшем трупе в отеле «Сентрал».
  
  Но теперь пришло время оставить все эти дела и проверить, как идет операция «Толстосумы». Когда он уходил утром из дому, Майкл еще спал и, вероятно, должен был проспать еще какое-то время, если таблетки чего-то стоили. Студенты вернулись вскоре после полуночи и на цыпочках прошли к себе. «Неплохо накачались», — обронил на ходу один из них. В одном из ближних баров они просадили тридцать фунтов — все, что дал им Ребус. Утром они тоже спали. Он тихо закрыл за собой дверь. Ребус не осмеливался признаться себе, что ему нравится спать не раздеваясь в гостиной.
  
  Минувшие выходные казались ему теперь дурным сном. Поездка в Абердин, тетушка Ина, Майкл… Потом Перт, установка глазка и цепочки и слишком много свободного времени (даже после всего этого) для праздных раздумий. Он хотел бы узнать, как прошли выходные у Пейшенс. Сегодня попозже она наверняка должна вернуться. Надо ей позвонить.
  
  Он припарковался на одной из боковых улочек, примыкающих к Горги-роуд, и запер машину. Не самый благополучный район. Ребус надеялся, что Шивон не наденет сегодня свой бело-зеленый шарфик…[28] Пока он шел по улице, мокрый после утреннего дождя тротуар то и дело орошался фонтаном брызг из-под колес проезжавших мимо автобусов. Ни секунды не мешкая и не взглянув на противоположную сторону улицы, где располагался офис таксофирмы, Ребус толкнул наружную дверь, поднялся по лестнице, потом постучал еще в одну дверь.
  
  Открыла ему Шивон Кларк:
  
  — Доброе утро, сэр. — Вид у нее был продрогший, хотя она тепло оделась. — Кофе хотите? — Она кивнула на термос, но Ребус отрицательно помотал головой.
  
  Обычно, пока идет наблюдение за объектом, еду и напитки регулярно подвозят, но этот случай был исключением из правил. Предполагалось, что в доме вообще не должно быть никакой активности. И если бы кто-то появился перед дверью с тремя стаканчиками чая и пиццей, это сразу вызвало бы подозрения. Как назло, в здании не было черного входа.
  
  — Как дела?
  
  — Тоска смертная, — зевнула Эльза-Бет Джардин. Вид у нее был разнесчастный, на коленях лежал раскрытый журнал. — Слава богу, в час меня сменят.
  
  — Везет же некоторым, — проворчал констебль Петри.
  
  Ах, как любил Ребус такие бодрые, слаженные команды!
  
  — Тут вам не цирк, — строго сказал он им. — Тут работа. Если мы возьмем Дугари и компанию, вот тогда и повеселимся. — Ребус подошел к окну и посмотрел вниз. Окно было таким грязным, что их вряд ли кто-то мог увидеть, а тем более с другой стороны улицы. Но один квадратик в стекле расчистили — окошко для объектива фотокамеры. — Камера работает нормально?
  
  — Пока нормально, — ответил Петри. — Вообще-то, я не очень доверяю этим автоматическим камерам. Если движок ломается, вручную пленку уже не перемотаешь.
  
  — Батареек достаточно?
  
  — Два комплекта. С этим проблем не будет.
  
  Ребус кивнул. Он знал репутацию Петри — надежный, основательный, мог бы уже и повыше подняться по служебной лестнице.
  
  — А что телефон?
  
  — Подключили, сэр, — доложила Шивон Кларк.
  
  Обычно между постом наблюдения и штабом связь устанавливалась по рации. Но для операции «Толстосумы» это не годилось — у таксистов и диспетчеров были двусторонние рации, а потому существовала опасность, что разговоры полицейских могут перехватить. Кроме того, рации таксистов создавали бы помеху.
  
  Чтобы избежать этих потенциальных опасностей, ранним утром в воскресенье в квартиру наблюдения была протянута телефонная линия. Телефонный аппарат стоял на полу у двери. Пока что им воспользовались всего два раза: Джардин записалась к парикмахеру, а Петри сделал ставку у букмекера, после того как увидел в своем таблоиде подсказки к предстоящим скачкам. Шивон тоже собиралась воспользоваться телефоном — позвонить днем в больницу и справиться о состоянии Брайана. Так что Ребус первым использовал телефон в служебных целях — набрал номер отделения на Сент-Леонардс.
  
  — Есть что-нибудь для меня? — спросил он. — Так, это интересно. Что еще? Кто? Почему с этого не начал, черт возьми! — Он бросил трубку. — Брайан пришел в себя. Сидит в кровати, ест куриный бульон и смотрит телевизор.
  
  — И то и другое может спровоцировать ухудшение, — сказала Шивон, теряясь в догадках, что же такое еще сказали Ребусу.
  
  — Привет, Брайан.
  
  — Здравствуйте, сэр. — Холмс, сидевший в наушниках, опустил их на шею и выключил магнитофон. — Пэтси Клайн[29], — сказал он. — Я ее часто слушаю, с тех пор как Нелл выставила меня за дверь.
  
  — А откуда кассета?
  
  — Тетушка принесла, спасибо ей. Она знает, что мне нравится. Когда я очнулся, кассета уже меня ждала.
  
  Ребуса вдруг осенило. Пациентам, находящимся в коме, играют музыку, да, точно. Может быть, Холмсу давали слушать Пэтси Клайн? Неудивительно, что он не хотел просыпаться.
  
  — Мне как-то трудно включиться, — продолжил Холмс. — Я хочу сказать — столько дней выпали из жизни. Я, вообще-то, не возражаю. Поспать я люблю. Только ни черта не помню, что снилось.
  
  Ребус присел у кровати. Стул уже стоял на месте.
  
  — Посетители были?
  
  — Нелл заглянула.
  
  — Это хорошо.
  
  — Она все время плакала. У меня что, лицо изуродовано, а мне никто не решается об этом сказать?
  
  — Лицо, как и было, страшноватое. А что насчет амнезии?
  
  Холмс улыбнулся:
  
  — Нет-нет, я все хорошо помню, правда не знаю, что это может дать.
  
  Холмс и в самом деле выглядел неплохо. Как говорил доктор, мозг перекрывает все системы, оценивает причиненный ущерб, проводит ремонтные работы, а потом наступает пробуждение. Полицейский, излечи себя сам.
  
  — И что же ты помнишь?
  
  — Я помню, — сказал Холмс, — что провел вечер в «Кафе разбитых сердец». Я даже могу сказать, что я ел.
  
  — Что бы ты ни ел, могу спорить, что на десерт ты заказал «Синее замшевое суфле».
  
  Холмс покачал головой:
  
  — Суфле мне не досталось. Эдди говорит, это самое ходовое блюдо после «Королевы».
  
  — И что было потом?
  
  — Да все как обычно. Я сидел в баре, выпивал и болтал. Думал, вот сейчас какая-нибудь красотка подсядет и спросит, часто ли я сюда захожу. Некоторое время поговорил с Пэтом. Он в тот вечер дежурил в баре. — Холмс помолчал. — Тут нужно объяснить. Пэт — это…
  
  — Партнер Эдди — общий бизнес, а может, и постель тоже.
  
  — Ну-ну, только давайте без гомофобии.
  
  — Некоторые из моих лучших друзей дружат с геями, — успокоил его Ребус. — Ты когда-то уже упоминал Колдера. Еще я тебе могу сказать, что он не водит машину.
  
  — Это верно. Машину водит Эдди.
  
  — Даже когда нажрется до поросячьего визга.
  
  Холмс пожал плечами:
  
  — Я в это не вмешиваюсь.
  
  — Придется — когда он переедет какую-нибудь старушку.
  
  Холмс улыбнулся:
  
  — Его машина по виду, может, и навороченная, но в жутком состоянии. Ее и до сорока миль на пустой дороге не разогнать. И потом, Эдди, если угодно, самый осторожный из всех известных мне водителей. Ползет со скоростью пешехода. Я как-то раз видел, как его обогнал скейтбордист. Причем свой скейтборд он нес под мышкой.
  
  — Значит, в баре были только ты и Колдер?
  
  — Пока к нам не присоединился Эдди — он закончил все дела в кухне. Нет, в ресторане были и другие люди, но таких, чтобы с негодяйской рожей, — нет, таких я не видел.
  
  — Давай дальше.
  
  — В общем, я собрался домой. Вероятно, кто-то ждал меня за мусорными бачками. А следующее, что я помню, — это как кто-то возится у меня под килтом. Я открываю глаза и вижу, как две медсестры моют моего петушка.
  
  — Чего-чего?
  
  — Клянусь вам, именно от этого я и очнулся.
  
  — Чудо медицины.
  
  — Волшебная губка, — сказал Холмс.
  
  — Так есть какие-нибудь идеи, кто тебе припечатал?
  
  — Я думал об этом. Может, они перепутали меня с Эдди или Пэтом.
  
  — С какой бы стати?
  
  Холмс пожал плечами.
  
  — Не пытайся обмануть старого дядюшку Ребуса, Брайан. Ты забыл, что я умею читать твои мысли.
  
  — Ну, тогда сами и скажите.
  
  — Может быть, они просрочили с платежами.
  
  — Вы имеете в виду за крышу?
  
  — За страховку. Они так это предпочитают называть.
  
  — Возможно.
  
  — Сладкая парочка из «Разбитых сердец» склоняется к мысли, что таким образом нечестивый союз владельцев индийских ресторанчиков выразил им свое недовольство падением доходов.
  
  — Мне это трудно представить.
  
  — Мне тоже. Может, никто ничего не перепутал, Брайан. Может быть, никому не нужны были Эдди и Пэт. Может быть, им был нужен именно ты. Но почему?
  
  Розовые щеки Холмса стали еще краснее.
  
  — Вы нашли мою черную записную книжку?
  
  — Конечно. Я искал улики, и потому пришлось посмотреть твои вещички. Я нашел твои записи. Вернее, твои шифровки. В них никто, кроме другого полицейского, не смог бы разобраться. Но я и есть другой полицейский, Брайан. Там у тебя имеется несколько наводок, и одна очень серьезная.
  
  — Отель «Сентрал».
  
  — Как ты догадался?! Да, «Сентрал». Партия в покер при участии Тэма и Эка Робертсонов, причем обоих нет в списке посетителей. Ты пытался их найти. Что-нибудь получилось? — (Холмс отрицательно покачал головой.) — Но ведь кто-то тебе рассказал об этом, да? В материалах дела игра в покер не упоминается. Слушай, — Ребус подался поближе к Холмсу, — правильно ли мне кажется, что человек, который тебе все это сказал, и есть таинственный El? — (Холмс кивнул.) — Тогда тебе осталось только сказать об этом мне, Брайан. Кто такой этот чертов El?
  
  В эту минуту дверь открылась и вошла медсестра с лекарствами и подносом с едой для Холмса.
  
  — Есть хочется ужасно, — сказал Холмс Ребусу. — Это всего только моя вторая еда, с того момента как я пришел в себя. — Он поднял металлическую крышку с тарелки. Бледно-розовый кусочек мяса, водянистое картофельное пюре и резаная стручковая фасоль.
  
  — Слюнки текут, — сказал Ребус.
  
  Но Холмс был, похоже, доволен. Он с жадностью отправил в рот вилку пюре с подливкой.
  
  — Я-то думал, — сказал он, — что уж если вы самое трудное расшифровали, то El не составит для вас труда.
  
  — Извини, что разочаровываю тебя. Так кто это?
  
  — Это Элвис, — сказал Брайан Холмс. — Сам Элвис мне и сказал.
  
  Он подхватил вилкой очередную порцию пюре и отправил ее в рот.
  12
  
  Ребус прочитал меню, но не нашел ничего по своему вкусу и карману. «Кафе разбитых сердец» было открыто весь день, но Ребус пришел как раз тогда, когда можно было заказать специальное ланч-меню. Запеченная сосиска длиной в фут имела предсказуемое, хоть и неаппетитное название «Охотничья собака в тесте»[30]. Ребусу оставалось только надеяться, что название не следует понимать буквально. Еще труднее было разобраться с винной картой, где вам предлагали выпить, например, бокал «Мама любила rosй»[31]. В конце концов Ребус решил, что он не очень голоден, и заказал себе в баре пиво «Тедди», а меню вернул мальчишке-бармену.
  
  — А что, Пэта нет? — словно невзначай, спросил он.
  
  — Уехал за продуктами. Будет попозже.
  
  Ребус кивнул:
  
  — Но Эдди-то, я вижу, здесь.
  
  — Да, он в кухне. — Бармен оглядел зал. В левом ухе у него было три серьги. — Он скоро появится, если не готовит чего-нибудь специального к сегодняшнему вечеру.
  
  — Ясно, — сказал Ребус.
  
  Через несколько минут он взял свое пиво и направился к громадному музыкальному автомату возле туалетов. Обнаружив, что автомат декоративный, он принялся разглядывать на стене коллекцию сувениров, связанных с Пресли, включая фотографию лас-вегасского периода с его автографом и нечто похожее на редкую пластинку «Сан Рекордс»[32]. И то и другое в рамке под толстенным стеклом и с подсветкой; лучи точечных светильников выхватывали экспонаты из полумрака зала. Оказавшись, словно случайно, возле кухонной двери, Ребус толкнул ее плечом и вошел. Дверь сама за ним закрылась.
  
  Эдди Ринган творил. Он потряхивал сковородкой над газовой горелкой, и на лице у него блестели капельки пота, а прядки поредевших волос прилипли ко лбу. Картинка была впечатляющая: кухня оказалась чище, чем предполагал Ребус, с множеством горелок, кастрюль и рабочих поверхностей. Во все это вложено немало денег — ресторан был не просто вывеской. Ребус отметил про себя, что здесь звучит другая музыка — не Пресли, которым хозяева потчуют публику в зале. В одиночестве Эдди Ринган слушал Майлса Дэвиса[33].
  
  Шеф-повар не замечал Ребуса, а Ребус не заметил стажера, который доставал что-то из одного из нескольких холодильников в задней части кухни.
  
  Ребус смотрел, как Эдди, оставив работу, ухватил за горлышко бутылку «Джима Бима» и приложился к ней. Когда он оторвался от бутылки, на его лице разлилось блаженство.
  
  — Эй, — сказал стажер, — сюда посторонним нельзя.
  
  Эдди оторвал взгляд от сковородки и удивленно ухнул.
  
  — Вот вы-то мне и нужны! — воскликнул он. — Именно вы! Идите сюда.
  
  Голос его звучал куда как пьянее, чем при их первой встрече. Но при первой встрече присутствовал Пэт Колдер, который по меньшей мере заставлял Эдди держаться в рамках. Кроме того случая, тогда отрезвляющее воздействие на Эдди оказало известие о нападении на Брайана Холмса.
  
  Ребус подошел к плите. Он весь взмок в этой жаре.
  
  — Это, — Эдди Ринган кивнул на сковородку, — мое последнее блюдо. Кусочки сыра рокфор, обвалянные в сухарях со специями. Вопрос только, как жарить — на сковородке или во фритюре. Вот именно это я сейчас и решаю.
  
  — «Тюремный рокфор», — догадался Ребус.
  
  Ринган снова ухнул. Он чуть потерял равновесие и одной ногой отступил назад, чтобы не упасть:
  
  — Это же ваша идея, инспектор Рабис.
  
  — Польщен, но меня зовут Ребус.
  
  — И правильно, что польщены. Может быть, мы даже упомянем вас в меню. Что скажете? — Он рассматривал золотистые кусочки, умело переворачивая их вилкой. — Я отвожу на жарку шесть минут. Уилли!
  
  — Я здесь.
  
  — Сколько уже прошло?
  
  Стажер посмотрел на часы:
  
  — Три с половиной. Я положил масло там, рядом с яйцами.
  
  — Уилли мой помощник, инспектор.
  
  Заметив раздражение в голосе и в лице Уилли, Ребус подумал, что тот здесь не задержится. Уилли, хотя и был моложе Рингана, габаритами почти ему не уступал. Стройным юношей его назвать было трудно. Ребус подумал, что повара слишком часто снимают пробу со своих творений.
  
  — Можем мы поговорить минутку?
  
  — Две с половиной, если вас устроит.
  
  — Я хотел бы задать вопрос про отель «Сентрал». — (Ринган, казалось, не услышал его, он был весь сосредоточен на сковородке.) — Вы были там в тот вечер, когда он сгорел.
  
  El в записной книжке Брайана было сокращением от Elvis, под этим кодовым именем Брайан имел в виду Эдди Рингана. Холмс не хотел, чтобы посторонние могли прочесть его «черную книгу» и догадаться, от кого он получил информацию. Вот почему он предпринял дополнительные меры безопасности — чтобы замаскировать Рингана.
  
  Холмс также попросил Ребуса не говорить Рингану, что он, Холмс, раскрыл его тайну, и Ребус обещал. Тайна должна была остаться тайной, случайно пролившейся из бутылки бурбона. Но пролилось-то чуть-чуть — Холмсу только чуток на язык попало.
  
  — Вы меня слышите, Эдди?
  
  — Осталась минута, инспектор.
  
  — Вашего имени нет в списке присутствующего персонала, потому что вы подрабатывали там тайком, чтобы в другом месте, где вы числились, об этом не узнали. Вы назвались чужим именем, и никто никогда не узнал, что в тот вечер вы там были. В тот самый вечер, когда играли в покер.
  
  — Почти готово. — На лице Рингана проступили новые капли пота, а губы его сжались от злости.
  
  — Я тоже почти закончил, Эдди. Вы когда начали пить? После той ночи, да? Потому что в отеле тогда кое-что случилось. Интересно знать что? Как бы то ни было, вы это видели, и, если сейчас не расскажете, я узнаю об этом другим путем, а тогда уже приду за вами. — Чтобы его слова лучше дошли до Эдди, он ткнул его пальцем в плечо.
  
  Ринган схватил сковородку и замахнулся ею на Ребуса, отчего кусочки «Тюремного рокфора» дугой разлетелись по кухне.
  
  — А ну пошел отсюда!
  
  Ребус увернулся, но Ринган держал раскаленную сковородку наготове перед собой:
  
  — Убирайся! И вообще, кто тебе все это наплел?
  
  — Никому и не нужно было мне это плести, Эдди. Я сам тебя вычислил.
  
  Между тем Уилли упал на колено. Горячий кубик сыра угодил ему в глаз.
  
  — Умираю! — закричал он. — «Скорую»! Адвоката! Производственная травма!
  
  Эдди Ринган бросил взгляд на стажера, потом на сковородку в руке, потом на Ребуса, а потом начал смеяться. Он хохотал все громче, все истеричнее, но сковородку все же поставил на плиту. Даже поднял один из сырных кубиков и надкусил его.
  
  — Фу, дерьмо, — сказал он, продолжая смеяться, и крошки у него изо рта полетели в Ребуса.
  
  — Так ты скажешь, Эдди? — спокойно спросил Ребус.
  
  — Вот что я тебе скажу: чеши давай отсюда!
  
  Ребус не отступал, хотя Эдди уже повернулся к нему спиной.
  
  — Скажи мне, где найти Брюголовых братьев.
  
  Этот вопрос вызвал новый взрыв смеха.
  
  — Ты мне только дай наводочку, Эдди. Глядишь — и совесть свою очистишь.
  
  — Свою совесть я давным-давно потерял, инспектор. Уилли, давай попробуем еще раз.
  
  Молодой человек все еще пытался оценить причиненный ему ущерб. Ладонью, словно пиратской повязкой, он прикрыл неповрежденный глаз.
  
  — Я ничего не вижу, — жалобным голосом сказал Уилли. — Наверное, сетчатка порвалась.
  
  — И роговица расплавилась, — добавил Ринган. — Давай шевелись, я собираюсь включить это в сегодняшнее меню. — Он повернулся к Ребусу и изобразил удивление. — Все еще здесь? Слишком много поваров на одной кухне.
  
  Ребус посмотрел на него печальными, немигающими глазами:
  
  — Только наводочку, Эдди.
  
  — Пошел на хрен.
  
  Ребус медленно повернулся, подошел к двери, толкнул ее.
  
  — Инспектор! — (Ребус повернул голову к Эдди.) — В Кауденбите есть паб, называется «Мидтаун». Местные называют его «Мидден». Есть бы там я не стал.
  
  Ребус задумчиво кивнул:
  
  — Спасибо за подсказку.
  
  — Спасибом сыт не будешь!
  
  Выйдя из кухни под громкий смех Эдди, Ребус поставил свой пустой стакан на стойку.
  
  — Кухня — закрытая зона, — попенял ему бармен.
  
  — Какая, к черту, закрытая! Уж скорее запредельная.
  
  Но сам-то он знал, что все запредельное у него еще впереди, что где-то его уже ждут призраки прошлого, кошмары его молодости.
  13
  
  Он только заскочил на Сент-Леонардс взять кое-что из своего стола, но дежурный сержант остановил его:
  
  — Тут вас дожидается один джентльмен. Кажется, он немного нервничает.
  
  Означенный джентльмен до этого стоял в углу, но теперь приблизился вплотную к Ребусу:
  
  — Вы меня не узнаете?
  
  Ребус еще несколько мгновений разглядывал человека, чувствуя, как внутри поднимается былое отвращение.
  
  — Да-да, — сказал он, — очень даже узнаю.
  
  — Вы не получили моего послания?
  
  Именно это послание Ребусу и передали, когда он звонил в отделение с Горги-роуд. Он кивнул.
  
  — Ну и что вы собираетесь делать?
  
  — А что вы хотите, чтобы я сделал, мистер Макфейл?
  
  — Вы должны его остановить!
  
  — Кого именно? И что такого он собирается сделать, чтобы его останавливать?
  
  — Вы же говорите, что получили мое сообщение.
  
  — Мне сказали только, что некто по имени Эндрю Макфейл звонил и сказал, что желает со мной поговорить.
  
  — Мне нужна защита, черт возьми!
  
  — Успокойтесь. — Ребус увидел, что дежурный сержант готов действовать, но понимал: необходимость в этом вряд ли возникнет.
  
  — Что мне делать? — спросил Макфейл. — Вы хотите, чтобы я вас ударил? Тогда я проведу ночь в камере — по крайней мере, в безопасности.
  
  Ребус кивнул:
  
  — Ну да. Пока мы не сообщим вашим сокамерникам о ваших прошлых художествах.
  
  Это предостережение, словно холодный душ, отрезвило Макфейла. Может быть, он припомнил некоторые эпизоды своего пребывания в канадской тюрьме. А может быть, его просто одолевали страхи. В любом случае слова Ребуса подействовали. Тон Макфейла стал заискивающе-жалобным.
  
  — Но он меня убьет.
  
  — Кто?
  
  — Перестаньте притворяться! Я знаю, это вы его на меня натравили. Никто, кроме вас, не мог.
  
  — Просветите меня, — попросил Ребус.
  
  — Маклин, — сказал Макфейл. — Алекс Маклин.
  
  — А кто такой Алекс Маклин?
  
  Макфейл посмотрел на него с ненавистью.
  
  — Отчим той малышки. Отчим Мелани, — пояснил он приглушенно.
  
  — Вот оно что.
  
  Ребус понимающе закивал. Он сразу же понял, что сделал Джек Мортон, хитрый сукин сын. Неудивительно, что Макфейл побежал искать защиты. И поскольку Ребус заезжал к миссис Маккензи, Макфейл решил, что за кулисами всей этой истории он, Ребус, и стоит.
  
  — Он вам угрожал?
  
  Макфейл кивнул.
  
  — Каким образом?
  
  — Он пришел в дом. Меня не было. Он сказал миссис Маккензи, что вернется и прикончит меня. Бедная женщина в ужасе.
  
  — Вы всегда можете уехать из Эдинбурга.
  
  — Господи боже, так вот чего вы добиваетесь? Вы для этого напустили на меня Маклина? Так вот, я никуда не уеду.
  
  — Героическое решение, мистер Макфейл.
  
  — Слушайте, я знаю, что виноват, но это в прошлом.
  
  Ребус кивнул:
  
  — И все, что вам теперь осталось, — это вид из окна вашей спальни.
  
  — Да господи, я понятия не имел, что дом миссис Маккензи через дорогу от школы!
  
  — Вот я и говорю, вы можете переехать. Такое место жительства будет действовать на мистера Маклина как красная тряпка на быка.
  
  Макфейл посмотрел на Ребуса:
  
  — Вы отвратительны. Что бы я ни совершил в жизни, готов биться об заклад, за вами грехи еще более тяжкие. Забудьте о моей просьбе, я сам о себе позабочусь.
  
  Макфейл демонстративно продефилировал мимо Ребуса к двери.
  
  — Не споткнитесь, мистер Макфейл! — крикнул ему вслед Ребус.
  
  — Боже, — сказал дежурный сержант, — кто это такой?
  
  — Это человек, — изрек Ребус, — который начинает понимать, что такое быть жертвой.
  
  И тем не менее он чувствовал себя немного виноватым. Что, если Макфейл исправился, а Маклин и в самом деле сотворит с ним что-нибудь? Макфейл испуган, а в таком состоянии он может решиться нанести превентивный удар. Впрочем, у Ребуса сейчас были более неотложные задачи.
  
  В кабинете Ребус внимательно рассмотрел единственные имевшиеся фотографии Тэма и Эка Робертсонов, анфас и в профиль, пятилетней давности. Он попросил констебля сделать ему копии, но потом передумал. Полицейского художника под рукой не было, но это не беда. Ребус знал, где всегда можно найти художника.
  
  Было пять часов, когда он добрался до бара «Макшейнс» у начала Королевской Мили. Этот бар был прибежищем почитателей фолк-музыки — все при бородах и в шерстяных свитерах. Наверху всегда кто-то играл — иногда профессионал, иногда кто-нибудь из посетителей, который поднимался на подмостки, чтобы прогорланить «Придешь ли ты, придешь, подружка» или «На берегах Твида».
  
  Миджи Макнейр неплохо зарабатывал в «Макшейнсе», рисуя портреты, имеющие лестное сходство с клиентами, которые были согласны платить за это удовольствие, а нередко и ставили Миджи стаканчик.
  
  В столь ранний час Миджи находился внизу, читал дешевенькую книжку за угловым столиком. Его этюдник вместе с полудюжиной карандашей лежал рядом. Ребус поставил на стол две пинты, потом сел и вытащил фотографии Брюголовых братьев.
  
  — На Бутча и Санденса[34] не очень похожи, да? — сказал Миджи Макнейр.
  
  — Не очень, — согласился Ребус.
  14
  
  Когда-то Джон Ребус очень хорошо знал Кауденбит, потому что ходил там в школу. Это был один из шахтерских поселков, которые выросли на месте деревушек в конце девятнадцатого — начале двадцатого века, когда велика была потребность в угле, настолько велика, что стоимость его добычи практически не имела значения. Однако угольные поля Файфа скоро истощились. Под землей все еще оставалось много угля, но добывать эти тонкие корявые пласты было нелегко, а потому и дорого. Наверное, открытая добыча где-то еще ведется. Было время, когда на западе Центрального Файфа имелась достопримечательность в виде глубочайшей открытой шахты Европы, но потом все глубокие карьеры засыпали. Во времена юности Ребуса перед пятнадцатилетним мальчишкой стоял очевидный выбор: угольные карьеры, верфи Розита[35] или армия. Ребус выбрал последнее. Теперь, пожалуй, только этот вариант и оставался.
  
  Как и другие городки и деревни вокруг, Кауденбит выглядел и был городком депрессивным: закрытые магазины, жители в унылой одежде из сетевых магазинов. Но он знал, что люди сильнее, чем это может показаться, если судить по условиям их жизни. Нелегкая жизнь рождала горький юмор, быструю реакцию и жизнестойкость. Он не хотел слишком глубоко задумываться об этом, но в душе чувствовал, что «вернулся домой». Да, Эдинбург вот уже двадцать лет был его домом, но корнями Ребус уходил в Файф. «Хваткий файфец» — так про них говорили. Некоторым из наиболее хватких Ребус был готов набить морду.
  
  Вечер понедельника в пабах по всей Шотландии был самым тихим. Недельное жалованье или пособие по безработице за уик-энд исчезали. В понедельник все сидели по домам. Хотя этого и нельзя было сказать, судя по картинке, которую увидел Ребус, открыв дверь «Миддена». Интерьер был ничуть не хуже, чем во многих барах Эдинбурга. Да, здесь имелось все то, без чего не обходится ни один паб: красный линолеум пола, в сотне мест прожженный окурками, удобные столы и стулья. И хотя бар не мог похвастаться большими размерами, нашлось место и для бильярдного стола, и для дротиков. Когда Ребус вошел, игра в дротики была в полном разгаре, а вокруг бильярдного стола расхаживал молодой парень и, прицелившись сквозь дым от сигареты в губах, один за другим клал в лузы шары. За угловым столиком сидели три старика, все в плоских беретах, и азартно играли в домино. За другими столиками сидели выпивохи.
  
  Так что у Ребуса не осталось выбора — только встать рядом со стойкой. Туда можно было втиснуться лишь одному человеку, и он приветственно кивнул направо и налево. Но на его приветствие никто не ответил.
  
  — Пинту «Специального», пожалуйста, — сказал он бармену с зализанными волосами.
  
  — Значит, «Специальное», сынок. Сейчас сделаем.
  
  У Ребуса создалось впечатление, что этот бармен, которому перевалило за пятьдесят, даже игроков в домино называет «сынки». Пиво было налито с аккуратностью, подобающей ритуалу, который свято блюли в этой части света.
  
  — «Специальное», сынок. Прошу.
  
  Ребус заплатил за пиво. Он не помнил, когда в последний раз так дешево платил за пинту, и уже начал прикидывать, насколько затруднительны будут поездки на службу, если поселиться в Файфе…
  
  — Пинту «Спеца», Дод.
  
  — «Спец», сынок, понял. Сейчас сделаем.
  
  Бильярдист стоял за спиной у Ребуса, который не почувствовал в его приближении ничего угрожающего. Парень поставил пустой стакан на стойку и теперь ждал, когда его наполнят. Ребус понимал, что тому любопытно и что он, наверное, ждет, не заговорит ли Ребус первым. Но Ребус молчал. Он только вытащил из кармана пиджака фотокопии двух рисунков и разложил их перед собой на стойке. В канцелярском магазине на Королевской Миле ему сделали десять копий. Оригиналы лежали в безопасности в бардачке его машины, хотя безопасность машины, стоящей на плохо освещенной улице, тоже была делом спорным.
  
  Он увидел, что выпивохи по обе стороны от него скосились на рисунки, и не сомневался, что видны они и парню за его спиной. Но пока никто не проронил ни слова.
  
  — «Спец», сынок. Прошу.
  
  Бильярдист взял стакан, выплеснув немного пива на рисунки. Ребус повернулся к нему.
  
  — Прошу прощения.
  
  Ребус редко слышал такой неискренний голос.
  
  — Ничего страшного, — сказал он в тон парню. — У меня куча копий.
  
  — Да ну?
  
  Парень взял сдачу у бармена и удалился к бильярдному столу, где принялся засовывать монетки в щель приемника. Шары посыпались на стол с глухим барабанным стуком, и парень, глядя на Ребуса, принялся собирать пирамиду.
  
  — Вы что, немного рисуете?
  
  Ребус, стряхнув пиво с бумаги, поднял взгляд на бармена Дода:
  
  — Нет, я не рисую. Но неплохо получилось, правда? — Он медленно развернул копии, чтобы бармен разглядел получше.
  
  — Да, неплохо. Хотя я в этом не специалист. У нас тут другая специализация — пенсии да пособия.
  
  Это замечание вызвало смех.
  
  — Еще косячки, — добавил один из выпивох. И хотя он произнес «кусачки», Ребус знал, что тот имеет в виду.
  
  — Или сигареты, — предложил кто-то еще, но шутка была уже отыграна.
  
  Бармен кивнул, показывая на рисунки:
  
  — Это что, кто-то конкретный?
  
  Ребус пожал плечами.
  
  — Братья, что ли?
  
  Ребус повернулся к выпивохе слева, который задал последний вопрос:
  
  — С чего вы это решили?
  
  Выпивоха дернулся и уставил взгляд на ряд дозаторов за стойкой:
  
  — Похожи.
  
  Ребус вгляделся в рисунки. Миджи, как его и попросил Ребус, состарил братьев лет на пять-шесть.
  
  — Возможно, вы и правы.
  
  — Или двоюродные, — сказал выпивоха справа.
  
  — Во всяком случае, родственники, — задумчиво проговорил Ребус.
  
  — Сам вижу, — буркнул бармен Дод.
  
  — Посмотрите внимательнее, — попросил Ребус. Он провел пальцами по листам бумаги. — Одинаковые подбородки, глаза похожи. Может, все-таки братья.
  
  — И кто же это такие? — спросил выпивоха справа, человек средних лет с квадратным небритым подбородком и живыми голубыми глазами.
  
  Ребус в ответ опять пожал плечами. Один из игроков в домино подошел к бару заказать своим партнерам по стаканчику. Вид у него был такой, будто он выиграл партию в бридж. Человек потер ладони.
  
  — Как дела, Джеймс? — спросил он выпивоху справа от Ребуса.
  
  — Неплохо, Мэт. А у тебя?
  
  — Да все по-старому. — Он улыбнулся Ребусу. — Что-то я тебя не видел здесь прежде, сынок.
  
  Ребус покачал головой:
  
  — Уезжал я надолго.
  
  — Вот как?
  
  Появились три пинты на металлическом подносе.
  
  — Прошу, Мэт.
  
  — Спасибо, Дод. — Мэт протянул бармену десятифунтовую бумажку и в ожидании сдачи уставился на рисунки. — Бутч и Санденс, а? — Он рассмеялся. Ребус дружески улыбнулся. — Или уж скорее как «Стептоу и сын»[36].
  
  — Стептоу и брат, — предложил уточненный вариант Ребус.
  
  — Братья? — Мэт пригляделся к рисункам. Потом, не отрывая от них взгляда, спросил: — Так ты из полиции, сынок?
  
  — Я похож на полицейского?
  
  — Не очень.
  
  — Для начала у тебя нет пуза, — сказал Дод. — Верно, сынок?
  
  — Бывают и тощие полицейские, — возразил Джеймс. — Вот возьми Стеки Джеймисона.
  
  — И то верно, — согласился Дод. — Этот хрен за фонарным столбом может спрятаться.
  
  Мэт взял поднос с пивом. Остальные игроки в домино кричали ему из-за стола, что сейчас помрут, как рыба на берегу. Мэт кивнул в сторону рисунков.
  
  — Видел я этих жуков прежде, — сказал он, перед тем как уйти.
  
  Ребус допил стакан и заказал еще. Выпивоха слева от него допил свой стаканчик, надел берет и начал прощаться:
  
  — Ну, пока, Дод.
  
  — Счастливо.
  
  — Счастливо, Джеймс. — Их долгое прощание затянулось на несколько минут.
  
  Ребус сложил листы с картинками и сунул их в карман. Вторую пинту он пил не спеша. Вокруг говорили о футболе, о внебрачных связях, о несуществующем рынке труда. Ребусу только оставалось удивляться, что при таком количестве любовных историй у кого-то еще остается время и энергия для работы.
  
  — Знаешь, во что превратилась эта часть Файфа? — спросил Джеймс. — В гипермаркет «Сделай сам». Ты либо работаешь в нем, либо там отовариваешься. Вот и все дела.
  
  — Это ты верно сказал, — проговорил Дод, хотя как-то неуверенно.
  
  Ребус закончил вторую пинту и отправился в туалет. Вонища там стояла жуткая, а граффити на стенах не отличались изобретательностью. Никто не зашел за ним, чтобы шепнуть словечко, хотя он на это и не рассчитывал. По пути из туалета к бару он остановился у игроков в домино.
  
  — Мэт, — сказал он, — извините, что прерываю. Вы не сказали, где, по-вашему, видели Бутча и Санденса.
  
  — Пожалуй, только одного из них, — сказал Мэт.
  
  Костяшки перемешали, и он взял семь штук — три в одну руку, четыре в другую.
  
  — Но это не здесь было. Может, в Лохгелли. Кажется, что в Лохгелли.
  
  Он положил костяшки домино лицевой стороной вниз, вытащил одну и сходил ею. Сидевший рядом с ним человек задумался.
  
  — Плохой знак, Тэм, задумываться в самом начале игры.
  
  Действительно, плохой знак. Придется Ребусу отправиться в Лохгелли. Он вернулся к бару и без лишних разговоров попрощался.
  
  — Кто долго сидит-рассиживается, в того чаще попадают, — пошутил кто-то у стойки, вспомнив шутку с бородой.
  
  Чтобы из Кауденбита добраться в Лохгелли, нужно было проехать через Ламфиннанс. Его отец вечно отпускал шутки о Ламфиннансе. Ребус не помнил, с чем это было связано, и, конечно, не помнил ни одной из них. В его детстве небо было затянуто дымом — в гостиных всех домов имелись камины, отапливаемые углем. Из труб в вечернее небо устремлялись облачка дыма. Теперь времена изменились. Вместо старого доброго уголька появилось центральное отопление и газ.
  
  Это печалило Ребуса.
  
  Печалило его и то, что ему придется повторять представление с рисунками. Он надеялся, что «Мидден» будет началом и концом его поисков. Конечно, не исключалось, что Эдди пытался сбить его со следа. Если так, то Ребус угостит его заслуженным десертом, и уж никак не «Синим замшевым суфле».
  
  Он повторил свой номер в трех пабах, в каждом выпив по полупинте, и не получил никакого результата, кроме обычных дурных шуток. Но в четвертом баре — дешевом заведении, ютившемся в привокзальном сарае, — Ребус привлек к себе внимание остроглазого старичка, который выклянчивал выпивку у всех подряд посетителей. В этот момент Ребус показывал рисунки компании строителей и маляров, сидевших в углу L-образной барной стойки. Он знал, что они маляры, потому что они спросили, не нужно ли ему сделать какую работенку.
  
  — По-быстрому и дешево.
  
  Ребус отрицательно покачал головой и показал им рисунки.
  
  Старик протиснулся к столику, оглядел сидевших вокруг и сказал:
  
  — Привет, ребятки. Так вот, я это, тоже вроде маляр — подхватил малярию на войне. — Он рассмеялся собственной шутке.
  
  — Сколько можно, Джок.
  
  — Каждый вечер нам мозги пудришь.
  
  — Хоть бы раз пропустил!
  
  — Виноват, ребята, — извинился Джок. Он ткнул толстым пальцем в один из рисунков. — Вроде знакомый.
  
  — Тогда это наверняка какой-нибудь жокей. — Маляр подмигнул Ребусу. — Я не шучу, мистер. Джок скаковую лошадь узнает по заднице скорее, чем человека по физиономии.
  
  — Иди ты куда подальше, — сказал обиженно Джок. Потом повернулся к Ребусу. — Уверены, что не остались должны мне пинту с прошлой недели?..
  
  Пять минут спустя, после того как мрачный Ребус вышел из последнего паба, там появился молодой человек. На то, чтобы посетить все бары между «Мидденом» и этим, у него ушло немало времени, и всюду он спрашивал, не заходил ли сюда один тип с рисунками. Он был ко всему прочему зол — ведь ему пришлось раньше времени бросить свой бильярд. А шары гонял он не просто так — нужно было оттачивать мастерство. В воскресенье предполагались соревнования, и он был полон решимости выиграть приз в сто фунтов. Если не выиграет, то его ждут неприятности. Но в то же время он знал, что может оказать кое-кому услугу, выследив этого якобы не полицейского. Он знал, что его услугу оценят, потому что сразу позвонил из «Миддена».
  
  — Ты окажешь мне услугу, — сказал человек на другом конце провода, когда с ним соединили наконец бильярдиста, которому перед этим пришлось рассказать, зачем он звонит, сперва какому-то одному типу, потом другому.
  
  Полезно иметь человека, обязанного тебе услугой, поэтому он из «Миддена» направился в Лохгелли, по следам человека с рисунками. Но вот теперь он уже дошел до самого дальнего угла городка, и больше до самого Лохора никаких пабов не будет. А человек исчез. И тогда бильярдист сделал еще один звонок и отчитался. Он понимал, что предъявить ему особо нечего, но времени все равно угрохал немало.
  
  — С меня причитается, Шарки, — сказал голос.
  
  Шарки, садясь в свой ржавый «датсун», пребывал в приподнятом настроении. Если повезет, у него до закрытия бара еще останется время погонять шары.
  
  Джон Ребус ехал в Эдинбург, размышляя о подходящих названиях для десертов. И об Эндрю Макфейле, и о Майкле с его транквилизаторами, и о Пейшенс, и об операции «Толстосумы», и о многих других вещах.
  
  Когда Ребус добрался до дому, Майкл спал крепким сном. Он заглянул к студентам — те беспокоились, не подсел ли его брат на какой-то наркотик. Он заверил их, что Майкл принимает предписанное ему лекарство. Потом он позвонил домой Шивон Кларк:
  
  — Как сегодня прошел денек?
  
  — Жаль, что вас там не было, сэр… я могла бы написать целый трактат про скуку. За весь день у Дугари было пять посетителей. В обед ему доставили пиццу. В пять тридцать он уехал домой.
  
  — Посетители интересные?
  
  — Увидите сами на фотографии. Может быть, клиенты. Но вышли на своих двоих, как и вошли. Вы к нам присоединитесь завтра?
  
  — Возможно.
  
  — Мы могли бы поговорить об отеле «Сентрал».
  
  — Брайана видели?
  
  — Заглянула после работы. Выглядит прекрасно. — Она помолчала. — У вас усталый голос. Работали?
  
  — Да.
  
  — По «Сентралу»?
  
  — Бог его знает. Видимо, да. — Ребус потер затылок. Чувствовался похмельный синдром.
  
  — Пришлось поставить несколько порций? — догадалась Шивон.
  
  — Да.
  
  — А заодно самому пропустить?
  
  — Опять в точку, Шерлок.
  
  Она рассмеялась, потом цокнула языком:
  
  — И вы после этого сели за руль. Могу поработать у вас шофером, если позволите.
  
  Ребусу показалось, что она предложила свою помощь искренне.
  
  — Спасибо, Кларк. Буду иметь в виду. — Он помолчал. — Знаешь, что я хотел бы получить в подарок на Рождество?
  
  — До Рождества еще далеко.
  
  — Как сказать. Я хотел бы получить доказательство, что обгоревшее тело принадлежит одному из Брюголовых братьев.
  
  — У этого человека был перелом руки…
  
  — Знаю, проверял. Больницы уже слюной брызжут. — Он снова помолчал. — Ладно, это моя проблема, — сказал он. — Увидимся завтра.
  
  — Доброй ночи, сэр.
  
  Ребус минуты две сидел тихо. Что-то в разговоре с Шивон Кларк вызвало у него желание позвонить Пейшенс. Он снял трубку и набрал номер.
  
  — Слушаю?
  
  Слава богу, не автоответчик.
  
  — Привет, Пейшенс.
  
  — Джон.
  
  — Мне нужно с тобой поговорить. Ты готова?
  
  После некоторого молчания она ответила:
  
  — Да, пожалуй. Давай поговорим.
  
  Джон Ребус лег на диван, закинув руку под голову. Тем вечером воспользоваться телефоном больше никто не смог.
  15
  
  Утром во вторник Джон Ребус пребывал в хорошем настроении по той простой причине, что чуть ли не полночи проговорил по телефону с Пейшенс. Они договорились встретиться где-нибудь, посидеть за стаканчиком; ему придется подождать немного: она перезвонит и назначит время и место. Он все еще пребывал в хорошем настроении, когда открыл дверь и направился по лестнице в наблюдательный центр операции «Толстосумы» на Горги-роуд.
  
  Еще на лестнице он услышал голоса, в чем, собственно, не было ничего необычного. Но чем выше он поднимался, тем на более высокие тона они переходили, а открыв дверь, он увидел, как какой-то человек бросился на констебля Петри и боднул его в нос. Петри отлетел к окну, свалив треногу с камерой. Из носа у него хлынула кровь. Ребус только успел отметить, что за этой сценой вместе с Шивон Кларк и Эльзой-Бет Джардин наблюдали двое мальчишек. Человек пытался заставить Петри подняться, когда Ребус сзади взял его в захват. Тот рванулся вправо, потом влево, пытаясь сбросить с себя Ребуса, и вопил при этом так, что странно было, почему их не слышат на улице.
  
  Ребус швырнул человека назад с разворотом, отчего тот потерял равновесие и упал, а Ребус уселся на него верхом. Петри двинулся было вперед, но человек лягнул его, отчего Петри снова отлетел к окну, выбив локтем стекло. Ребус сделал то, что должен был сделать. Он ударил незнакомца по горлу.
  
  — Что тут происходит, черт побери? — выкрикнул Ребус. Человек хватал ртом воздух, но продолжал сопротивляться. — Прекрати! — И тут Ребуса чем-то шарахнули по затылку. Один из мальчиков врезал ему кулаком точно по обожженному месту. Ребус зажмурился от боли и приступа тошноты, поднимавшейся как раз оттуда, где так уютно расположились мюсли и чай с медом.
  
  — Отпустите моего папу!
  
  Шивон Кларк схватила мальчика и оттащила его от Ребуса.
  
  — Арестуй этого маленького паршивца, — распорядился Ребус, а потом, обращаясь к отцу мальчика, добавил: — Я серьезно. Если ты не успокоишься, я предъявлю ему обвинение в нападении на полицейского. Как тебе это понравится?
  
  — Он слишком мал, — выдохнул человек.
  
  — Неужели? — спросил Ребус. — Ты уверен?
  
  Человек подумал немного и успокоился.
  
  — Так-то лучше, — сказал Ребус, поднимаясь с его груди. — Мне кто-нибудь объяснит наконец, что здесь происходит?
  
  Объяснилось все довольно быстро. Но сначала Петри отправили к доктору (разбираться с носом), а мальчиков — домой. Человека звали Билл Чилтон. И Билл Чилтон терпеть не мог сквоттеров[37].
  
  — Сквоттеров?
  
  — Так сказал малыш Нили.
  
  — Сквоттеров? — Ребус повернулся к Шивон Кларк.
  
  Она уже сходила вниз проверить, не поранило ли кого-нибудь выбитыми стеклами, и, главное, объяснить «досадную неприятность».
  
  — Сюда заявились два мальчика, — сообщила она. — Они сказали, что играют тут иногда.
  
  Ребус остановил ее и повернулся к Чилтону:
  
  — Почему Нил не в школе?
  
  — Его временно исключили за драку.
  
  Ребус кивнул.
  
  — Справедливое наказание:
  
  Затылок у него жгло. Ребус снова повернулся к Шивон.
  
  — Они спросили, что мы здесь делаем, и мисс Джардин, — (в этот момент Эльза-Бет Джардин опустила голову), — сказала им, что мы сквоттеры.
  
  — Я пошутила, — сочла необходимым добавить Джардин. Она снова опустила глаза, щеки у нее вспыхнули.
  
  — Тут вмешался констебль Петри, мальчишки убежали, и мы все посмеялись над этим происшествием.
  
  — Посмеялись? — повторил за ней Ребус. — Это не смешно. Это вопиющее нарушение режима безопасности.
  
  Голос у него был не менее свирепый, чем вид, так что даже Шивон отвела глаза. Теперь он повернулся к Биллу Чилтону.
  
  — Ну так вот, — продолжил Чилтон, — Нил прибежал домой и сказал, что здесь поселились сквоттеры. В последние год-два тут таких ой-ой сколько перебывало — взламывают пустующие квартиры и используют их бог знает для чего. Торгуют наркотиками, и все такое. Так что некоторые тут у нас сами принимают меры.
  
  — Мы тут о чем говорим, мистер Чилтон? О самосуде? Битой по голове в темноте?
  
  На Чилтона это не произвело впечатления.
  
  — Это вы виноваты. Ни хрена не делаете!
  
  — Значит, вы пришли сюда, собираясь прогнать сквоттеров?
  
  — Пока они тут не обосновались.
  
  — Дальше что?
  
  Чилтон молчал.
  
  — А дальше, — ответил за него Ребус, — вы принялись качать права, орать на констебля Петри. Он вам объяснил, что он полицейский и вам лучше убраться подобру-поздорову. Только вы к этому моменту вошли в раж и уйти не пожелали. Вы, я смотрю, чересчур вспыльчивый, мистер Чилтон. Может, у Нили ваш характер? Вы сами-то в школе много дрались?
  
  — Школа тут при чем? — Чилтон снова начал закипать.
  
  Ребус остерегающе поднял руку:
  
  — Нападение на полицейского — серьезное преступление.
  
  — Я не знал, кто он такой, — сказал Чилтон.
  
  — Даже после того, как он представился?
  
  Чилтон пожал плечами:
  
  — Он не предъявил документов.
  
  Ребус поднял бровь:
  
  — А вы, оказывается, знакомы с формальностями. Может, уже попадали в переделки? — (Вопрос заставил Чилтона прикусить язык.) — Может быть, если я в отделении включу компьютер… то это что у нас будет? Второе нападение? Третье? Может быть, тут у нас речь идет о небольшой отсидке в тюрьме Саутон?
  
  Чилтон явно чувствовал себя не в своей тарелке — именно этого Ребус и добивался.
  
  — Но мы, конечно, можем и закрыть на это глаза, — сказал Ребус. Чилтон с надеждой посмотрел на него. — Но только если, — строго предупредил Ребус, — вы будете помалкивать об этой истории. И заставите Нила с его приятелем забыть все, что они тут видели.
  
  Чилтон кивнул на камеру:
  
  — Ведете за кем-то наблюдение? Здесь засада?
  
  — Лучше вам этого не знать, мистер Чилтон. Так договорились?
  
  Чилтон подумал, потом кивнул.
  
  — Хорошо, — сказал Ребус. — А теперь выметайся отсюда к черту.
  
  Чилтон понимал, когда ему делают выгодное предложение. Он убрался к черту. Ребус покачал головой.
  
  — Сэр…
  
  — Помолчи и послушай меня, — сказал Ребус, глядя на Шивон Кларк. — Это могло погубить всю операцию. Может, уже погубило. День-два, и мы об этом узнаем. А пока поставьте на место камеру, и за работу. Позвоните в отделение, пусть пришлют кого-нибудь заколотить окно, но так, чтобы осталась дырка для объектива. Либо дырка, либо новое стекло. И послушайте меня обе. — Он предостерегающе поднял палец. — Об этом никто не должен знать. Никто. С этого момента вся история забыта. Ясно?
  
  Им было ясно. Не ясно было, вероятно, другое: почему Ребус хотел замять эту историю. Дело было не в том, что он боялся преждевременного завершения операции «Толстосумы», — на его взгляд, вся эта затея с самого начала была обречена на неудачу. Нет, он опасался совсем другого — того, что инспектор Алистер Флауэр, удобно устроившийся в пабе «Ферт» со своей группой наблюдения, прознает про эту историю. Вот тогда-то и начнутся неприятности, да такие, о каких Ребус даже думать не хотел.
  
  К несчастью, он не успел предупредить констебля Питера Петри, который отправился на Сент-Леонардс переодеться. Кровь на рубашке вполне могла бы сойти за томатный сок или крепкий чай, хотя причину появления у него на лице марлевой нашлепки так просто было не объяснить. И когда ему стали задавать вопросы, Питер Петри с удовольствием все выложил, приукрасив историю разве что на самую малость, чуть преувеличив размеры нападавшего, а также технику и скорость атаки. Ему сочувственно улыбались, кивали, и многие из коллег говорили при этом почти одну и ту же фразу:
  
  — Погоди, вот Флауэр узнает.
  
  К ланчу Флауэр из нескольких разных источников узнал о гиганте, который учинил разгром в пункте наблюдения на Горги-роуд.
  
  — Ай-ай-ай, — сказал Флауэр, попивая апельсиновый сок, разбавленный водкой «Смирнофф». — Кошмар. Интересно, знает ли уже об этом старший инспектор Лодердейл? Разумеется, знает. Ребус не стал бы скрывать от него такое чрезвычайное происшествие, верно?
  
  И он одарил сидевшего рядом с ним констебля такой теплой улыбкой, что тот забеспокоился — всерьез забеспокоился за своего начальника…
  
  Шивон подняла телефонную трубку:
  
  — Да? — Она смотрела на Джона Ребуса, разглядывавшего улицу через выбитое стекло. Он вот уже полчаса изучал офис таксофирмы, так глубоко погрузившись в размышления, что она и Джардин если и говорили друг с другом, то лишь шепотом. — Это вас, сэр.
  
  Ребус взял трубку. Звонили из отделения с сообщением для Ребуса.
  
  — Слушаю.
  
  — Вас искал некто Пэт Колдер. Он сказал, что мистер Ринган исчез.
  
  — Исчез?
  
  — Да. И Пэт Колдер хочет, чтобы вы знали об этом. Будут какие-нибудь распоряжения?
  
  — Нет, спасибо, я сам съезжу. Спасибо, что сообщили. — Ребус повесил трубку.
  
  — Кто исчез? — спросила Шивон.
  
  — Эдди Ринган.
  
  — Из «Кафе разбитых сердец»?
  
  Ребус кивнул:
  
  — Я только вчера говорил с ним. Он пытался огреть меня сковородкой с горячим сыром. — Шивон было заинтересовалась, но Ребус отрицательно покачал головой. — Нет, вы останетесь здесь, по крайней мере до возвращения Петри.
  
  «Кафе разбитых сердец» было всего в пяти минутах езды. Ребус не знал, там ли Колдер. Ресторан остался без шеф-повара, в таком случае вряд ли стоило открывать заведение…
  
  Однако, когда Ребус приехал, в зале было оживленно, как всегда в это время. Колдер, исполнявший роль метрдотеля, увидев Ребуса, помахал ему. Проходя мимо того же молодого бармена, который работал вчера, Ребус подмигнул. Вид у Колдера был встревоженный.
  
  — Что это вы вчера наговорили Эдди?
  
  — О чем вы?
  
  — Бросьте. У вас тут вчера чуть до драки не дошло, разве нет? Я сразу понял — что-то случилось. Он весь вечер был нервный, и все его кулинарные изыски отправились в канализацию. — Колдер не видел в своих словах ничего смешного. — Вы, вероятно, что-то ему сказали.
  
  — Кто вам доложил?
  
  Колдер мотнул головой в сторону кухни:
  
  — Уилли.
  
  Ребус понимающе кивнул:
  
  — Уилли получил шанс прославиться и разбогатеть.
  
  — Он готовит ланч, если вы это имеете в виду.
  
  — Когда пропал Эдди?
  
  — Вчера, когда мы закрылись. Эдди поехал поискать какой-нибудь клуб. Ну, знаете, один из переходящих праздников, когда снимают помещение на один вечер в неделю.
  
  — А вам затея не понравилась?
  
  Колдер с отвращением наморщил нос.
  
  — Имеете в виду мужской клуб, мистер Колдер?
  
  — Именно, гей-клуб. Это не тайна, инспектор. Все совершенно легально.
  
  — Не сомневаюсь. Мистер Ринган домой не вернулся?
  
  — Нет.
  
  — Может быть, он познакомился с кем-то, поехал с ним?..
  
  — Это не в правилах Эдди.
  
  — А что в его правилах?
  
  — Преданность. Можете мне поверить. Он часто уезжает и напивается, но всегда ночует дома.
  
  — До вчерашнего дня.
  
  — Да.
  
  Ребус задумался:
  
  — Но пока еще рано открывать дело. Обычно мы начинаем поиски по истечении сорока восьми часов, если не появится каких-то других фактов.
  
  — Каких фактов?
  
  — Ну, например, мертвого тела.
  
  Колдер отвернулся.
  
  — Господи! — сказал он.
  
  — Послушайте, я уверен, вам нечего беспокоиться.
  
  — Я и не беспокоюсь.
  
  Не беспокоился и Джон Ребус.
  
  Колдер выдавил улыбку на лице, когда пара посетителей вошла в кафе. Он взял два меню и предложил провести их к столу. Посетители, едва за двадцать, были модно одеты; молодой человек словно сошел с экрана гангстерского боевика 1930-х годов, а женщина будто по ошибке надела юбку своей младшей сестры.
  
  Вернувшись, Колдер заговорил вполголоса:
  
  — Кто-то должен ей сказать, что угри тональным кремом не спрячешь. Вы знаете, после нападения на Брайана Эдди словно подменили.
  
  — Кстати, о Брайане. Он пошел на поправку.
  
  — Знаю, Эдди вчера звонил в больницу.
  
  — Но так и не заехал туда?
  
  — Мы оба не любим больницы: слишком много друзей умерло за последнее время.
  
  — Новости о Брайане не воодушевили его?
  
  Колдер поджал губы:
  
  — Думаю, да, ненадолго.
  
  Колдер вытащил из кармана записную книжку и авторучку.
  
  Ребус на прощание кивнул:
  
  — Мне нужно поговорить с Уилли и вашим барменом — узнать, что они думают.
  
  — Отлично. Ланч за счет заведения, инспектор. — (Ребус отрицательно покачал головой.) — Не бойтесь, мы вас не отравим.
  
  — Дело не в этом, — сказал Ребус. — Просто от всего этого преслипочитания на стенах у меня отшибает аппетит.
  
  Стажер Уилли, казалось, радовался возможности полноправно повластвовать в кухне. Хотя он и был немного возбужден и вынужден обходиться без помощника, судя по его виду, он хотел, чтобы так оно и оставалось всегда.
  
  — Помните меня, Уилли?
  
  Уилли взглянул на него:
  
  — «Тюремный рокфор»?
  
  Он пожонглировал сковородками, потом принялся резать петрушку. Ребус с удивлением смотрел, как ловко Уилли орудует ножом всего в миллиметрах от пальцев.
  
  — Вы пришли из-за Эдди? Он психованный ублюдок, но повар гениальный.
  
  — Побыть тут главным, наверное, неплохо?
  
  — Было бы, если бы у меня было имя. Но эти дураки, вероятно, думают, что великий Эдуардо сам готовил все блюда. Пэт правильно говорит: если бы они знали, что его здесь нет, то за полцены позавтракали бы в индийском ресторане.
  
  — Все же быть главным…
  
  Уилли перестал нарезать петрушку:
  
  — Что? Думаете, я похитил Эдди и запер его у себя на денек в подвале, чтобы носиться тут как наскипидаренный? — Он показал ножом на дверь. — Пэт мог бы помочь, но он должен быть в зале — ублажать клиентов. Пэт Ублажатель — вот он кто. Если бы я и решил разделаться с кем-то из них, начал бы с того, который сейчас за этой дверью.
  
  — Вы относитесь к нему слишком уж серьезно, Уилли. Эдди нет всего одну ночь. Может быть, отсыпается где-нибудь под забором.
  
  — Пэт так не считает.
  
  — А вы как считаете?
  
  Уилли зачерпнул какого-то варева из кастрюли, откуда поднимался густой пар:
  
  — Я считаю, что положил в суп слишком много сливок.
  
  — Элвису пришлось бы по вкусу, — заметил Ребус.
  
  Бармен, которого звали Тони, налил Ребусу полпинты нефильтрованного пива. «Кондиционированного», как его здесь называли.
  
  — По виду такое же кондиционированное, как моя шевелюра.
  
  — У меня есть хороший парикмахер, если вас это интересует.
  
  Ребус проигнорировал замечание, как решил проигнорировать и пиво. Он дождался, когда Тони с разговорчиками обслужит двух клиентов в другом конце стойки; судя по виду этих двоих, они были студентами.
  
  — Как вчера выглядел Эдди после моего ухода?
  
  — Как называется фильм Скорсезе, ну, вы понимаете?..
  
  — «Таксист»?
  
  Бармен отрицательно покачал головой:
  
  — «Бешеный бык». Вот как он выглядел.
  
  — Весь вечер?
  
  — Я не особо его разглядывал. Когда он выходит из кухни, я обычно уже одной ногой за дверью.
  
  — А не было… чего-то необычного в баре вчера вечером?
  
  — Сюда разные люди заходят. Вас какое именно необычное интересует?
  
  — Ладно, забудьте.
  
  Тони, похоже, сразу все и забыл.
  16
  
  Создавалось впечатление, что круг замкнулся. Эдди сказал Холмсу что-то о трупе в отеле «Сентрал». Холмс попытался узнать больше, отыскав Брюголовых братьев. Потом свою помощь предложил Ребус. Теперь все трое тем или иным способом получили предупреждение. То есть он надеялся, что Эдди еще только получает предупреждение. Не более того. Все знали, что, когда Эдди пьяный, язык у него развязывается, но выходило так, что Эдди пьян всегда. Да, Ребус беспокоился. Его попытались запугать, но это лишь придало ему решимости. Так что, они выкинут теперь еще какой-нибудь фортель? Или же прибегнут к более действенным средствам?
  
  Когда Ребус вернулся на Сент-Леонардс, его лицо было мрачнее тучи, и не успел он появиться, как его вызвали в кабинет Лодердейла. Лодердейл наливал виски в три стакана.
  
  — А, вот и ты.
  
  Отрицать это Ребус не мог.
  
  — Пришел на запах виски, сэр. — Он взял стакан, стараясь не смотреть на сияющее лицо Алистера Флауэра. Все сели.
  
  — Будем здоровы! — сказал Лодердейл.
  
  — За нас! — подхватил Флауэр.
  
  Ребус выпил без слов.
  
  — У тебя там была какая-то заварушка, Джон? — Лодердейл поставил недопитый стакан на стол.
  
  Ребус, услышав, что его назвали по имени, понял, что дело плохо.
  
  — Мне об этом ничего не известно, сэр. Было небольшое затруднение утром, но теперь все улажено.
  
  Лодердейл кивнул, он по-прежнему казался дружелюбным. Флауэр закинул ногу на ногу — ему было уютно в этом мире. Когда Лодердейл заговорил, на каждый пункт своей речи он загибал палец:
  
  — К тебе врываются два школьника. Потом какой-то непонятно откуда взявшийся тип бьет в нос констебля Петри. Разбито окно, разбит нос у Петри. Констебль Кларк пытается убрать стекла и любопытствующих прохожих. — Он оторвал взгляд от загнутых пальцев. — Джон, скажи, есть ли вероятность, что операция «Толстосумы» поставлена под угрозу?
  
  — Такой вероятности нет, сэр. — Ребус поднял палец. — Этот человек будет молчать, потому что, если он заговорит, мы предъявим ему обвинение в нападении на полицейского. — Ребус поднял второй палец. — Мальчишки будут молчать, потому что им прикажет молчать отец. — Он подержал руку с двумя выставленными пальцами, потом опустил ее.
  
  — При всем уважении, сэр, — начал Сорнячок, — мы имеем драку и разбитое окно в здании, которое считается пустым. Люди любопытны, это в человеческой природе. Завтра они будут смотреть на это окно и задавать себе вопросы. Любое движение за окном будет замечено.
  
  Лодердейл повернулся к Ребусу:
  
  — Джон?
  
  — То, что говорит инспектор Флауэр, не лишено смысла, сэр. Но память у людей короткая. Завтра они увидят замененное стекло и обо всем забудут. Из кабинетов таксофирмы никто ничего не видел, а если там и слышали звон стекла, то на Горги-роуд такое часто случается.
  
  — И все равно, Джон…
  
  — И все равно, сэр, это была ошибка. Я уже сказал об этом констеблю Кларк.
  
  Он мог бы сказать им, что во всем виновата женщина из Торговых стандартов, но если ты оправдываешься, то кажешься слабым. Ничего, Ребус умел держать удар. Он был готов даже получить подзатыльник, если это поможет ему поскорее покинуть кабинет. От запахов виски и пота его слегка подташнивало.
  
  — Алистер?
  
  — Сэр, вы знаете, что я об этом думаю.
  
  Лодердейл кивнул.
  
  — Джон, — сказал он, — операция «Толстосумы» долго и тщательно планировалась, на карту поставлено многое. Если ты позволяешь двум мальчишкам войти туда, откуда ведется наблюдение, то, может быть, тебе пора пересмотреть приоритеты. Например, эти дела, что лежат у твоего стола. Им пять лет. Обратись уже к сегодняшнему дню, ясно?
  
  — Да, сэр.
  
  — Мы знаем, на тебя повлияло нападение на констебля Холмса. Я тебя сейчас спрашиваю: ты в настоящий момент в состоянии работать по операции «Толстосумы»?
  
  Ага, вот оно в чем дело. Флауэр сам хотел вести наблюдение. Хотел сам взять Дугари.
  
  — В состоянии, сэр.
  
  — Значит, больше никаких проколов, ясно?
  
  — Ясно, сэр.
  
  Ребус готов был сказать что угодно, лишь бы закончить этот разговор. Но черт его подери, если он хоть что-то отдаст Флауэру, и уж ни в коем случае такое вот дело, пусть он сам и считал операцию «Толстосумы» пустой тратой времени. «Обратись уже к сегодняшнему дню», — сказал ему Лодердейл, но, когда Ребус вышел из кабинета, он точно знал, куда стремятся его мысли: ко дню прошлому.
  
  К вечеру он пришел к выводу, что у него есть только два варианта по отелю «Сентрал» и есть только два человека, которые в состоянии ему помочь. Он позвонил одному из них и, проявив настойчивость, договорился о немедленной встрече.
  
  — Только вас могут прервать, — предупредила секретарь. — Мы сейчас очень загружены.
  
  — Ничего, я могу и с перерывами.
  
  Двадцать минут спустя его провели в небольшой, отделанный деревянными панелями кабинет в ухоженном старом каменном здании. Окна выходили на куда как более уродливое новое сооружение из гофрированного металла и сверкающей стали. Из труб шел дым, но туда, где сейчас находился Ребус, запах пивоварни волшебным образом не проникал.
  
  Дверь открылась, и в комнату неторопливо вошел человек лет тридцати пяти.
  
  — Инспектор Ребус?
  
  Они обменялись рукопожатием.
  
  — Благодарю, что согласились принять меня без предварительной договоренности, сэр.
  
  — Ваш звонок заинтриговал меня. Я все еще люблю интриги.
  
  Вблизи Ребус увидел, что Ангусу Гибсону, вероятно, нет еще и тридцати. Строгий костюм, очки и короткие приглаженные волосы делали его старше. Он подошел к своему столу, снял пиджак, повесил на спинку большого мягкого стула. Потом сел и принялся закатывать рукава рубашки.
  
  — Прошу вас, инспектор, садитесь. Так вы сказали, что ваш визит имеет отношение к отелю «Сентрал»?
  
  На столе были разложены какие-то бумаги, и Гибсон вроде бы просматривал их, пока Ребус говорил. Но Ребус понимал: тот ловит каждое его слово.
  
  — Как вы знаете, мистер Гибсон, «Сентрал» сгорел пять лет назад. Причину пожара так толком и не установили. Но самое неприятное то, что на пожарище было обнаружено тело с огнестрельным ранением в области сердца. Тело не идентифицировали.
  
  Ребус помолчал. Гибсон снял очки и положил их на бумаги:
  
  — Я довольно хорошо знал «Сентрал», инспектор. Уверен, что вас в этот кабинет привела моя репутация.
  
  — Как прошлая, так и нынешняя репутация, сэр.
  
  — Юность у меня была довольно беспутной. А в те дни более беспутную компанию, чем та, что собиралась в отеле «Сентрал», найти было трудно.
  
  — Вам тогда уже было за двадцать, сэр. Вряд ли это можно назвать юностью.
  
  — Одни взрослеют раньше, другие позже.
  
  — Зачем вы встречались там с Мэтью Вандерхайдом?
  
  Гибсон откинулся к спинке стула.
  
  — Понятно, почему вы здесь. Видите ли, я думал, что дядя Мэтью оценит по достоинству злачную славу «Сентрала». Он и сам был беспутным в молодости.
  
  — И еще вы, вероятно, думали, что это может его неприятно поразить.
  
  — Никто не может поразить Мэтью Вандерхайда, инспектор. — Он улыбнулся. — Но, возможно, вы правы. Да, наверняка такой элемент тоже присутствовал. Я прекрасно знал, что мой отец просил его побеседовать со мной. И потому договорился о встрече в наихудшем месте, какое можно придумать.
  
  — Возможно, я мог бы предложить вам несколько мест и похуже, чем «Сентрал».
  
  — Ну, мне такие места тоже были известны. Но «Сентрал», он был… центром.
  
  — И вы с ним говорили.
  
  — Мы говорили. Предполагалось, что я должен слушать. Но когда вы общаетесь со слепым человеком, вам нет нужды притворяться. Нет нужды делать вид, таращить глаза и все такое. Я, помнится, почитал газету, поразгадывал кроссворд, посмотрел телевизор. Ему было все равно. Он оказывал услугу моему отцу — только и всего.
  
  — Но вскоре после этого вы решили оставить Черного Ангуса в прошлом.
  
  — Да, это верно. Может быть, слова дядюшки Мэтью в конечном счете возымели свое действие.
  
  — А после разговора?
  
  — Мы хотели пообедать вместе… но, должен добавить, не в «Сентрале». Гаже кухни, чем в «Сентрале», я в жизни не встречал. Но, кажется, у меня было назначено свидание с молодой дамой. Впрочем, не такой уж и молодой. Замужней, насколько я помню. Иногда я скучаю по тем денькам. В прессе меня называют раскаявшимся грешником. Выдумывать всякие клише просто, жить согласно им куда как труднее.
  
  — Ваше имя не фигурирует в списке посетителей «Сентрала» в тот вечер.
  
  — Проморгали.
  
  — Ну, вы могли легко исправить эту ошибку.
  
  — Чтобы подбросить газетам еще уголька?
  
  — А если они теперь узнают, что вы там были?
  
  — Что ж, инспектор, это будет уже не уголек. — Ангус Гибсон смотрел на него дружеским, ясным взглядом. — Это будет взрывчатка.
  
  — Вы ничего не могли бы рассказать мне про тот вечер, сэр?
  
  — Вы, похоже, все знаете. Я сидел в баре с Мэтью Вандерхайдом. Мы ушли за много часов до начала пожара.
  
  Ребус кивнул:
  
  — И вы ни разу не поднялись на второй этаж отеля, сэр?
  
  — Что за странный вопрос. Это же было пять лет назад.
  
  — Да, давненько.
  
  — И что, теперь дело открыли заново?
  
  — В некотором роде да, сэр. Мы не можем раскрывать слишком много подробностей.
  
  — Я понимаю. Я попрошу отца узнать у главного констебля. Вы ведь знаете, они хорошие друзья.
  
  Ребус промолчал. Никакого дела не было. Он не мог предъявить своему начальству ничего такого, что заставило бы их заново открыть дело. Он знал, что пустился в самостоятельное плавание и не по вполне оправданным причинам. Раздался отрывистый стук в дверь, и в кабинет вошел пожилой человек. Лицом он был очень похож на Ангуса Гибсона, вот только выглядел более поджарым. Аскетичный — такое определение пришло в голову Ребусу. Бродерик Гибсон редко позволял себе ослабить плотно затянутый галстук или расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки. Под пиджаком у него был шерстяной пуловер с треугольным вырезом. Ребус видел церковных старост, похожих на этого человека. Такие лица убеждали делать пожертвования покрупнее.
  
  — Извините за вторжение, — сказал Бродерик Гибсон. — Это необходимо просмотреть до завтрашнего утра. — Он положил папку на стол.
  
  — Отец, это инспектор Ребус. Инспектор, Бродерик Гибсон, мой отец.
  
  Да, человек, который основал пивоварню Гибсона в 1950-годы, начав работать в сарае. Ребус пожал твердую руку.
  
  — Я надеюсь, ничего не случилось, инспектор?
  
  — Ничего, сэр.
  
  Бродерик Гибсон повернулся к сыну:
  
  — Ты не забыл, что сегодня вечером мы в ШОНЖОДе?[38]
  
  — Нет, не забыл, папа. В восемь часов?
  
  — Ну, ты хочешь, чтобы я помнил.
  
  — Кажется, в восемь.
  
  — Вы правы, сэр, — сказал Ребус.
  
  — Да? — Ангус Гибсон удивленно посмотрел на него. — Вы там тоже будете?
  
  Ребус покачал головой:
  
  — Прочел заметку в газете.
  
  Он находился настолько ниже этих людей на социальной лестнице, что сомневался, видят ли они его вообще. С каждым шагом поднимаясь все выше, они спиливали за собой ступеньки. Ребус только и мог задрать голову и смотреть в облака и надеяться, что где-то там, в вышине, мелькнет время от времени далекий силуэт. Но им всем нравилось нравиться полиции. Может быть, именно поэтому Бродерик Гибсон пожелал перед уходом еще раз пожать руку Ребусу.
  
  Когда отец ушел, Ангус Гибсон, казалось, расслабился.
  
  — Извините, должен был спросить раньше — чай или кофе? Я знаю, что вы при исполнении, поэтому пива не предлагаю.
  
  — Вообще-то, сэр, моя работа закончилась пять минут назад, — уточнил Ребус, кинув взгляд на настенные часы.
  
  Ангус Гибсон рассмеялся и подошел к большому шкафу. Когда дверцы открылись, Ребус увидел три пивных крана и целый набор сверкающих стаканов емкостью в пинту и полпинты.
  
  — Темное сегодня очень удалось, — сказал он.
  
  — Темное пойдет. Но только половинку.
  
  — Значит, половинку темного.
  
  На самом деле Ребус осилил еще и половинку светлого. Но, выезжая из чугунных ворот пивоварни, он чувствовал на языке вкус темного. Гибсоновского темного. Гибсоны, отец и сын, были личностями темными, тут сомнений не оставалось. Нужно заглянуть под поверхность, чтобы увидеть это, но это так. Для внешнего мира Ангус Гибсон, может быть, и изменился, но Ребус видел, что Ангус с трудом себя контролирует. Ребус даже подумал, что Гибсон, возможно, принимает какие-то успокоительные средства. Некоторое время Гибсон провел в частной лечебнице — попросту говоря, в психиатрической клинике. По крайней мере, до Ребуса доходили такие слухи. Он решил, что будет полезно покопаться в этом из чистого любопытства. В особенности интересовала его одна маленькая деталь, о которой сам Ангус ему и сказал. Он не только знал, что кухня отеля «Сентрал» гаже некуда, но и видел ее.
  
  Джону Ребусу это показалось очень любопытным.
  
  Он вернулся на Сент-Леонардс и с облегчением обнаружил, что там нет ни Лодердейла, ни Сорнячка. Он забыл навестить Холмса, а потому позвонил в больницу. Он знал, как это делается в больнице: они могли подкатить таксофон к кровати больного.
  
  — Брайан?
  
  — Привет. У меня только что была Нелл. — Голос его звучал радостно. Ребус надеялся, что Брайан не давит на жалость.
  
  — Как она?
  
  — Все в порядке. У вас есть какой-нибудь прогресс?
  
  Ребус окинул мысленным взором прошедшие сутки. Много работы.
  
  — Нет, — сказал он. — Прогресса нет.
  
  Он решил не говорить Холмсу, что Эдди Ринган пропал, — Брайан может разволноваться, и его состояние ухудшится.
  
  — Вы собираетесь бросить это?
  
  — На меня много чего навалили, Брайан, но нет, бросать я не собираюсь.
  
  — Спасибо.
  
  У Ребуса чуть не сорвалось с языка, что это теперь не только из-за Брайана, но и из-за его, Ребуса, брата. Но он вместо этого пожелал Холмсу выздоравливать и пообещал вскоре навестить.
  
  — Тогда постарайтесь очень скоро — меня выписывают завтра-послезавтра.
  
  — Это хорошо.
  
  — Не знаю… тут одна сестричка…
  
  — Ладно, пошел вон! — Ребус вспомнил медсестру, которая перевязывала ему голову и с которой он хорошо подружился. С этого и начались неприятности с Пейшенс. — Ты там осторожнее, — наказал он и повесил трубку.
  
  Следующий звонок был в местную газету. Он поговорил там кое с кем несколько минут, после чего попытался позвонить Шивон Кларк на Горги-роуд. Но там телефон не отвечал. Рабочий день у Дугари явно закончился, а с этим прекратилось и наблюдение. Что ж, инспектору Ребусу тоже пора домой. Выходя, он услышал приближавшийся хвастливый голос Алистера Флауэра, который невозможно было спутать ни с одним другим. Ребус нырнул в какой-то кабинет, дождался, когда пройдет Флауэр со своими подчиненными. Говорили они не о нем, что его удивило. Ему было почти не стыдно за то, что он спрятался. Каждый хороший солдат знает, когда ему лучше прятаться.
  17
  
  Майкл был дома, не спал и довольно похоже изображал из себя теленаркомана. Он держал пульт дистанционного управления так, словно это был кардиостимулятор, и не отрывал глаз от экрана. Ребус даже забеспокоился насчет дозировки. Но в пузырьке вроде бы оставалось довольно много таблеток.
  
  Он вышел из дому и купил рыбу с картошкой навынос. Еда была не самая изысканная, но ехать далеко Ребусу не хотелось. Он вспомнил маленькую закусочную в своем родном квартале: тамошний повар периодически поплевывал на сковороду с маслом и так проверял, насколько она прогрелась. Майкл улыбнулся воспоминаниям брата, но глаз от телевизора не отвел. Не спеша он съел картошку, счистил кляр с рыбы и сначала съел его, а потом принялся за жирное белое рыбье мясо.
  
  — Ничего картошечка, — похвалил Ребус, наливая им обоим «айрн-брю».
  
  Он ждал звонка от Пейшенс, которая обещала назвать время и место встречи. Но звонили только студентам.
  
  После пятого или шестого звонка Ребус снял трубку и сказал:
  
  — Эдинбургская справочная служба.
  
  — Это я, — сказала Шивон Кларк.
  
  — А, привет.
  
  — Не притворяйтесь, что вы мне рады.
  
  — Чем могу помочь, Кларк?
  
  — Я хотела извиниться за сегодняшнее утро.
  
  — Ну, это не только твоя вина.
  
  — Нужно было сразу сказать мальчишкам, кто мы такие. Я все время думаю об этом. О том, как мне следовало поступить.
  
  — Ну, больше не будешь.
  
  — Не буду, сэр. — Она помолчала. — Я слышала, вас вызвали на ковер.
  
  — К старшему инспектору то есть? — Ребус улыбнулся. — Ну, это скорее прикаминный коврик, а не старый добрый уилтон. Что с окном?
  
  — Заложили досками. Стекло к утру заменят.
  
  — Было что-нибудь интересное?
  
  — Самое интересное вы сами видели. К вечеру вернулся Петри.
  
  — Ну и как он?
  
  — Голова в бинтах… Просто Человек-слон[39].
  
  Ребус понимал, что если кто и проговорился об утреннем происшествии (а кто-то определенно проговорился), то это Петри. К этому человеку-слону у Ребуса сочувствия не было.
  
  — Ладно, до завтра.
  
  — До завтра, сэр. Доброй ночи.
  
  — О чем речь? — спросил Майкл.
  
  — Да ни о чем.
  
  — Именно такого ответа я от тебя и ждал. «Айрн-брю» у нас еще есть?
  
  Ребус передал ему бутылку.
  
  Когда к десяти часам Пейшенс так и не позвонила, он сдался и принялся смотреть телевизор, подумывая, не снять ли с телефона трубку. Следующий звонок раздался через десять минут. Он услышал жуткий фоновый шум — звонили из паба или с вечеринки.
  
  — Сделай потише, Мики.
  
  Майкл отключил звук, и политик, вещавший в новостях, онемел.
  
  — Слушаю?
  
  — Это вы, мистер Ребус?
  
  — Я.
  
  — Говорит Чик Мьюир.
  
  Чик был одним из информаторов Ребуса.
  
  — Что случилось, Чик?
  
  Песня закончилась, и Ребус услышал в трубке аплодисменты, смех, свист.
  
  — Тот парень, которого вы хотели увидеть, сидит шагах в двадцати от меня с тройной порцией виски.
  
  — Спасибо, Чик. Сейчас буду.
  
  — Постойте, вы же не знаете, где я.
  
  — Не говори глупостей, Чик. Я знаю, где ты.
  
  Ребус повесил трубку и посмотрел на Мики, который вроде бы уснул за время его разговора. Ребус выключил телевизор и пошел за курткой.
  
  Он знал, что Чик Мьюир звонил из «Бауэри», работающего допоздна дешевого паба в конце Истер-роуд. Еще год назад паб назывался «Финнеган», но новый владелец в порыве вдохновения изменил название, потому что, по его словам, хотел бы видеть в своем заведении побольше молодых лоботрясов.
  
  И лоботрясы потянулись к нему, некоторые были бы вполне на месте в компании настоящих парней из Бауэри[40]. Еще среди его клиентов были студенты и запойные пьяницы, частично это объяснялось местонахождением паба, а частично ночной лицензией. Никогда никаких неприятностей там не случалось. Ну, во всяком случае, серьезных. Половина выпивох в «Бауэри» боялась другой половины, которая была занята тем, что наводила страх на первую половину. И, кроме того, ходили слухи, что круглосуточную «страховку» — конечно, не бесплатную — предоставил Большой Джер.
  
  Чик Мьюир частенько выпивал там, ловко уклоняясь от участия в самом, по его мнению, немузыкальном караоке во всем Эдинбурге. Эдди Ринган умер бы на месте, услышав, как многократно в страшных корчах и муках гибнут «Охотничья собака» и «Сердце из дерева»[41]. Фальшивя, мыча и хрипя, певцы ухитрялись трансформировать какое-нибудь простое словечко, скажем «плач», в многосложного бессмысленного урода. «Пэ-эла-а-уч» — приблизительно такие звуки услышал Ребус, открыв двойные двери и остановившись, чтобы дать глазам привыкнуть к туману сигаретного дыма.
  
  Когда «Плач в часовне»[42] пришел к своему плачевному концу, Ребус почувствовал, как чьи-то пальцы сжали его руку.
  
  — Ага, добрались!
  
  — Привет, Чик. Тебе что взять?
  
  — Двойной «Граус» будет то, что надо, хотя шут его знает, что у них в бутылках из-под «Грауса». — Чик Мьюир ухмыльнулся, показывая два ряда зубов из тускловатого золота. Он был на полтора фута ниже Ребуса и казался в этой толпе маленьким мальчиком, заблудившимся в лесу. — Ну а если и не «Граус», — сказал он, — то все равно двойной.
  
  В его словах была своя логика. И Ребус протолкнулся к стойке и выкрикнул заказ. Со всех сторон раздавались аплодисменты — на сцену поднялся любимый исполнитель. Ребус взглянул вдоль стойки бара и увидел Дика Торренса, который выглядел не пьянее и не трезвее, чем во время их последней встречи. Когда Ребус расплачивался за выпивку (ждать, когда принесут счет, он не любил — его здесь хорошо знали), Торренс увидел его, кивнул и помахал рукой. Ребус показал, что он выпьет и вернется, а Торренс кивнул еще раз.
  
  Музыка заиграла снова. Господи, только не это, подумал Ребус. Только не «Красный петушок»[43]. На видео петушок, казалось, проявлял интерес к светловолосой девушке, пришедшей утром в курятник собирать яйца.
  
  — Держи, Чик. Будь здоров.
  
  — Сланджи.
  
  Чик пригубил виски и покачал головой:
  
  — Не, это точно не «Граус». Видели его?
  
  — Видел.
  
  — И это тот, кто вам нужен?
  
  Ребус протянул сложенную десятку, которую Чик сунул в карман.
  
  — Он самый, не сомневайся.
  
  Дик Торренс сам стал проталкиваться в их сторону через толпу. Но потом внезапно остановился, перегнулся через кого-то и похлопал Ребуса по плечу:
  
  — Джон, я сейчас… — Он мотнул головой в сторону туалетов сбоку от сцены. — Буду через минуту.
  
  Ребус согласно кивнул, и Торренс двинулся сквозь толпу дальше. Чик Мьюир допил виски.
  
  — Я исчезаю, — сказал он.
  
  — До встречи, Чик.
  
  Чик кивнул и, поставив пустой стакан на стол, направился к выходу. Ребус старался не слушать «Красного петушка», а когда из этого ничего не получилось, последовал за Торренсом в туалет. Он видел, как Дик по пути туда перекинулся несколькими словами с диджеем на сцене, потом толкнул дверь туалета. На ходу Ребус злобно посмотрел на певца, но толпа разогревала этого средних лет человека все сильнее и сильнее.
  
  Дик стоял возле общего писсуара и хохотал, разглядывая рисунок на стене перед собой. На нем были изображены два футболиста из «Хартса» в гомосексуальном соитии, а над ними красовалась надпись: «Гол в ворота Джема Тартса!»[44] Чего еще ожидать в пабе на Истер-роуд? Вот в пабе на Горги-роуд ты наверняка увидишь такую же картинку, только с игроками «Хиба». Ребус убедился, что в туалете больше никого нет. Дик, обернувшись, увидел его:
  
  — Джон, мне на минутку показалось, будто тебе нравится разглядывать мужские члены.
  
  Но Ребус пребывал в серьезном настроении:
  
  — Мне кое-что нужно от тебя, Дик.
  
  Торренс крякнул.
  
  — Помнишь, ты сказал, что можешь достать что угодно?
  
  — Что угодно. От группового секса до пистолета, — процитировал себя Дик.
  
  — Мне нужно второе, — просто сказал Ребус.
  
  Дик Торренс посмотрел на него, словно в ожидании каких-то пояснений. Но потом снова крякнул, застегнул ширинку и направился к раковине.
  
  — У тебя могут быть неприятности.
  
  — Могут.
  
  Торренс вытер руки о грязное полотенце на ролике.
  
  — Когда тебе надо?
  
  — Как только, так сразу.
  
  — Что-нибудь конкретное?
  
  Теперь они оба говорили серьезно, тихими, ровными голосами.
  
  — Любой. Сколько?
  
  — До двух сотен. Ты уверен, что тебе это надо?
  
  — Уверен.
  
  — Но ты можешь получить лицензию и купить легальный пистолет.
  
  — Могу.
  
  — Но, вероятно, не хочешь.
  
  — Тебе не нужны подробности, Дик.
  
  Дик опять крякнул. Дверь распахнулась, и вошел молодой человек, улыбаясь одной стороной рта, потому что из другого угла торчала сигарета. Он, не обращая на них внимания, направился к писсуару.
  
  — Дай твой номер. — (Парень полуобернулся на них через плечо.) — Перед собой смотри, сынок! — рявкнул на него Торренс. — Собаки-поводыри нынче ужасно дуроги.
  
  Ребус вырвал листок из записной книжки.
  
  — Два номера: один домашний, другой рабочий, — сказал он.
  
  — Позвоню.
  
  Ребус распахнул дверь:
  
  — Угостить тебя?
  
  Торренс отрицательно покачал головой:
  
  — Мне пора. — Он помолчал. — Ты уверен?
  
  Джон Ребус кивнул.
  
  Когда Дик ушел, Ребус купил себе еще порцию. Его трясло. Сердце колотилось. Хорошенькая женщина пела «Золотую ленту», и пела неплохо. Ей достались в этот вечер самые громкие аплодисменты. К микрофону подошел диджей и повторил имя исполнительницы. Снова захлопали, а ее бойфренд помог ей спуститься со сцены. Рука у него была вся в золотых кольцах. Диджей представлял следующего исполнителя:
  
  — Знаменитый старый хит «Король дороги». Поприветствуем Джона Ребуса!
  
  Последовали хлопки, и люди, которые знали Ребуса, опустили стаканы и повернули голову.
  
  — Сукин ты сын, Дик! — прошипел он.
  
  Диджей оглядывал толпу:
  
  — Джон, ты все еще с нами?
  
  Публика тоже озиралась. Позднее, как понял Ребус, кто-то, вероятно, показал на него, потому что неожиданно диджей сообщил, что Джон стесняется, но он здесь — стоит у бара в черной стеганке, уткнувшись носом в стакан.
  
  — Так что давайте-ка попросим его еще громче.
  
  Аплодисменты, подбадривавшие Джона Ребуса, который повернулся лицом к толпе, зазвучали еще громче. Ему еще здорово повезло: Дик мог снабдить его пистолетом здесь и сейчас. А ведь и одной пули хватило бы.
  
  Дика Торренса переполняла ненависть к самому себе, но он все равно позвонил. Позвонил из телефона-автомата рядом с пустырем. Несмотря на поздний час, ребята еще катались на велосипедах по бугристому асфальту. Из ящика для молока и двух досок они соорудили что-то вроде трамплина и прыгали с него в темноту, тяжело приземляясь на страдальческие шины.
  
  — Это Дик Торренс, — сказал он, когда на другом конце сняли трубку.
  
  Он знал, что ему придется подождать, пока его имя не передадут куда нужно. Он уперся лбом в стенку будки, пластмасса была холодная. «Нам всем приходится взрослеть, — сказал он сам себе. — Печально, но факт. Питеров Пэнов в наши дни не бывает».
  
  Наконец его соединили, на том конце сняли очередную трубку.
  
  — Это Дик Торренс, — повторил он, в чем не было нужды. — У меня есть новостишка…
  18
  
  В среду утром на работу Ребус явился на удивление рано. За ним такого не водилось, и его несвоевременное появление в уголовном отделе заставило более пунктуальных коллег посмотреть на него дважды, чтобы убедиться, что они не лежат еще в теплых постелях и им не снятся сны.
  
  Но близко к нему они подходить не решались — Ребус с утра обычно пребывал в нелучшем настроении. Но сегодня ему нужно было появиться на работе, прежде чем начнется обычная дневная толкотня, а ему не хотелось, чтобы люди знали, какую информацию он извлекает из компьютера.
  
  Впрочем, информации про Ангуса Грэхема Фэрмайла Гибсона было немного. В основном появление в общественных местах в пьяном виде, что обычно сопровождалось всевозможными выходками. Сбить шлем с полицейского, — казалось, у молодого Гибсона и его дружков не было занятия веселее. Было и другое развлечение — ехать еле-еле в машине вдоль тротуара в районе, известном своими проститутками, или забраться в квартиру приятеля через окно (при потерянном ключе) — и оказаться в чужой квартире!..
  
  Но все это прекратилось пять лет назад. С тех пор и до сего времени если Гибсон и преступал закон, то по мелочам — превышение скорости или нарушение правил парковки. По крайней мере, ничего другого в полицейских материалах на него не имелось. Ребус без особых надежд набрал имя Бродерика Гибсона. Сюрприза не случилось. Юношеские проделки старшего Гибсона можно было обнаружить лишь в старых заплесневелых папках, пылящихся где-то в архивах, если предположение, что на него что-то есть, не высосано из пальца. Просто у Ребуса было такое ощущение, что человек, входивший в «Шотландский щит и меч», на протяжении своего жизненного пути наверняка хотя бы раз попадал в каталажку за нарушение закона или общественного порядка. Единственным исключением, возможно, был Мэтью Вандерхайд.
  
  Ребус позвонил по телефону — убедиться, что вчерашняя договоренность о встрече остается в силе, потом выключил компьютер и вышел из здания как раз в тот момент, когда осоловелый старший суперинтендант Уотсон входил в дверь.
  
  Он занял место в помещении для посетителей офиса газеты и в ожидании, пока его не пригласят, принялся перелистывать выпуски за прошлую неделю. Несколько ранних пташек с купонами игры «Найди мяч»[45] или еще какой-то викторины вместе с несколькими охотниками за удачей толпились у стола рекламных объявлений.
  
  — Инспектор Ребус.
  
  Она вышла к нему, обогнув внушительный стол, за которым сидел суровый охранник, не сводивший глаз с Ребуса. На ней уже был дождевик, так что экскурсии по офису не предполагалось, хотя она уже несколько недель обещала ему это.
  
  Звали ее Мейри Хендерсон, и лет ей было немного за двадцать. Ребус познакомился с ней, когда она писала подытоживающую статью по делу Грегора Джека. Ребусу хотелось поскорее забыть эту безобразную историю, но Мейри была настойчива… и убедительна. Она только что закончила колледж, где получала награды за студенческие журналистские работы и заметки, которые писала в ежедневные и еженедельные газеты. Она еще не насытилась, и Ребусу нравился ее азарт.
  
  — Идемте, — сказала она, — умираю с голоду. Угощу вас завтраком.
  
  И они отправились в маленькое кафе-булочную на Саут-Бридж, где им предстояло сделать нелегкий выбор. Что-что, еще рано для пирожков? И для фруктовых булочек рано? Ну, тогда придется есть как все — кровяную колбасу с глазуньей.
  
  — Ни хаггиса[46], ни пышек? — умоляющим голосом спросила Мейри женщину за прилавком, и та отправилась узнать у повара, а Ребус сделал себе заметку на память позвонить сегодня позже Пэту Колдеру.
  
  Но ни хаггиса, ни пышек не было ни за какие деньги. Они понесли свои подносы к кассе, и Мейри настояла на том, что платить будет она.
  
  — Ведь вы в конечном счете поведаете мне историю десятилетия.
  
  — Этого я не могу гарантировать.
  
  — Рано или поздно поведаете, уж вы мне поверьте.
  
  Они уселись в тесной выгородке, и она потянулась за коричневым соусом и кетчупом:
  
  — Никак не могу выбрать между этими двумя. Жаль, что нет жареных пончиков, — они мои любимые.
  
  В ней было пять футов и пять дюймов, а мяса на ее костях — не больше, чем на кролике в витрине мясника. Ребус посмотрел на яичницу, и у него вдруг пропал аппетит. Он отхлебнул слабый кофе.
  
  — Так что вы хотели? — спросила она, но не прежде, чем поглотила изрядную долю еды на столе.
  
  — Это вы мне скажите.
  
  Она отрицательно замахала ножом:
  
  — Но сначала вы должны сказать мне, зачем вам это нужно знать.
  
  — Нет, в эту игру так не играют.
  
  — Тогда мы поменяем правила. — Она подцепила вилкой кусочек жареного белка.
  
  Она сидела, плотно закутавшись в дождевик, хотя в кафе было жарковато. К тому же зачем прятать красивые ноги? Ребус был не прочь посмотреть на ее ноги. Он подул на кофе, отхлебнул еще. Да она хоть целый день будет ждать, чтобы вытянуть из него что-нибудь.
  
  — Помните пожар в отеле «Сентрал»? — спросил он наконец.
  
  — Я тогда еще в школе училась.
  
  — На пожарище было найдено тело. — (Она кивнула, показывая, что готова слушать дальше.) — Так вот, возможно, обнаружились новые свидетельства… нет, не новые свидетельства. Просто стало происходить кое-что, и я думаю, это кое-что связано с тем пожаром и тем убийством.
  
  — Так, значит, это неофициальное расследование?
  
  — Пока да.
  
  — И никакой истории?
  
  Ребус отрицательно покачал головой:
  
  — Ничего такого, за что вас могли бы привлечь к суду за клевету.
  
  — Я бы это пережила, если история достаточно хороша.
  
  — Она недостаточно хороша. Пока.
  
  Она приступила к операции сбора подливки треугольничком хлеба с маслом.
  
  — Позвольте, я спрошу напрямую: вы по собственному почину расследуете пожар пятилетней давности?
  
  Пожар, в результате которого один человек превратился в горького пьяницу, а другой встал на путь исправления. Но он в ответ только кивнул.
  
  — А какое отношение к этому имеет Гибсон?
  
  — Строго между нами: он был там в ту ночь. Но его не включили в список людей, которые находились тем вечером в отеле.
  
  — Папаша Гибсон дергал за веревочки?
  
  — Возможно.
  
  — Ну так это уже история.
  
  — Мне нечем ее подтвердить. — Он солгал: всегда можно было обратиться к Вандерхайду, но он не хотел говорить ей об этом. Не хотел, чтобы у нее возникали всякие мысли. Но судя по тому, как она смотрела на него, всякие мысли ей как раз и приходили в голову. И в немалом количестве.
  
  — Нечем?
  
  — Нечем, — повторил он.
  
  — Не знаю, поможет ли вам это. — Она расстегнула плащ и вытащила из-под него папку, которая была засунута спереди под пояс ее модных джинсов.
  
  Он взял папку, оглядел кафе. Никто, казалось, не обращал на них внимания.
  
  — Мы с вами как в шпионском фильме, — сказал он.
  
  Она пожала плечами:
  
  — Ух, сколько я их видела!
  
  Ребус открыл папку. Названия не было, но внутри обнаружились вырезки из газет и неопубликованные истории про Ангуса Гибсона.
  
  — Это только за последние пять лет. Тут немного. В основном благотворительная деятельность, пожертвования. Немного об улучшении имиджа пивоваренного бизнеса и повышении прибылей.
  
  Он просмотрел материалы — ничего интересного.
  
  — Я надеялся найти что-нибудь относящееся ко времени сразу после пожара.
  
  Мейри кивнула:
  
  — Да, вы сказали об этом по телефону. Поэтому я поговорила с несколькими людьми, включая заместителя главного редактора. Он мне сказал, что Гибсон лег в психиатрическую больницу. «Нервный срыв» — таково было его слово.
  
  — Были его слова, — поправил ее Ребус.
  
  — Ну, это как сказать, — загадочно возразила она. А потом добавила: — Он пролежал там чуть ли не три месяца. Ничего в газеты не просочилось — папаша постарался. Выйдя из больницы, Ангус начал работать в бизнесе и стал творителем блага.
  
  — Разве не благотворителем?
  
  Она улыбнулась:
  
  — Ну, это как сказать. — Потом, имея в виду папку: — Тут всего ничего, да? — (Ребус подтверждающе покачал головой.) — Я тоже так думала. Но это все, что есть.
  
  — А ваш замглавного — он точно знает, когда Гибсон лег в больницу?
  
  — Не знаю. Вреда не будет, если спрошу. Вы этого хотите?
  
  — Да.
  
  — Хорошо. И еще один вопрос.
  
  — Да?
  
  — Вы это собираетесь есть?
  
  Ребус отодвинул к ней тарелку, и она жадно набросилась на еду.
  
  Когда Ребус вернулся на Сент-Леонардс, ему позвонила секретарша старшего суперинтенданта Уотсона. Тот хотел срочно видеть его еще десять минут назад. Ребус проверил, нет ли для него сообщений, потом позвонил Шивон Кларк на Горги-роуд, чтобы убедиться, что окно починили.
  
  — Да, все в порядке, — сказала она. — На нем какая-то белая гадость, жидкость для мытья или что-то еще. Мы ее не стали стирать. Фотографировать можно и через нее, а снаружи выглядит как новое стекло, которое еще не отмыли.
  
  — Отлично, — похвалил Ребус.
  
  Он хотел явиться к начальству, уже владея информацией. Если Уотсон вызывает его на ковер по поводу вчерашнего, то это будет почище прикаминного коврика у Лодердейла.
  
  Но Ребус ошибся.
  
  — Ты это что надумал, черт побери? — Вид у Уотсона был такой, будто он пробежал половину марафонской дистанции и всю дорогу жевал перец чили. Дышал он хрипло, щеки его приобрели вид темной вишни. Войди он в таком виде в больницу, его бы уложили на носилки и двое санитаров потащили бы его в реанимацию.
  
  Нет, лучше четверо.
  
  — Я не очень понимаю, что вы имеете в виду, сэр.
  
  Уотсон шарахнул кулаком по столу. Карандаш со столешницы упал на пол.
  
  — Он не понимает, что я имею в виду!
  
  Ребус хотел было поднять карандаш.
  
  — Оставь его. Сиди и слушай. — (Ребус остался сидеть.) — Нет, ты лучше встань. — (Ребус встал.) — А теперь объясни мне, какого черта! — (Ребус вспомнил учителя по физике в начальной школе — это был злобный тип, — который именно так и говорил Ребусу.) — Объясни мне, какого черта!
  
  — Да, сэр.
  
  — Ну, так продолжай.
  
  — При всем уважении, сэр, что продолжать?
  
  Сквозь сжатые зубы Уотсон проговорил:
  
  — Какого черта ты решил, что тебе дозволено доставать Бродерика Гибсона?
  
  — При всем уважении, сэр…
  
  — Оставь ты эту свою срань — «при всем уважении»! Отвечай по существу.
  
  — Я не достаю Бродерика Гибсона, сэр.
  
  — Что же ты тогда делаешь? Домогаешься его любви? Главный констебль звонил мне сегодня утром. Он просто охренел от твоей наглости! — Уотсон, будучи убежденным христианином, редко прибегал к крепким выражениям. Это ничего хорошего не сулило.
  
  Ребус быстро все понял. Встреча членов ШОНЖОДа. Так. И Бродерик Гибсон прижал в уголок своего дружка — главного констебля. Мол, одна из твоих шестерок заявляется ко мне — что это еще такое? Главный констебль, не зная никакой подоплеки, начинает заикаться и мяться, говорит, что докопается до сути. Назови-ка мне имя этого полицейского…
  
  — Меня интересует его сын, сэр…
  
  — Но сегодня утром ты просматривал на компьютере файлы по ним обоим.
  
  Так, значит, кто-то обратил внимание на его сегодняшний ранний приход.
  
  — Да, просматривал. Но интересовал меня только Ангус.
  
  — Ты так до сих пор и не объяснил почему.
  
  — Да, сэр, пока это сплошная туманность.
  
  Уотсон нахмурился:
  
  — Туманность? Когда у нас выпускной вечер? — Ребус не понял, и Уотсон с удовольствием объяснил: — Тебе полагается степень по астрономии! — Он налил себе кофе из кофеварки на полу, не предложив Ребусу, который не отказался бы от чашечки.
  
  — Просто мне в голову пришло это слово, сэр, — сказал он.
  
  — Мне тоже приходят в голову кое-какие слова, Ребус. И твоей матери они бы не понравились.
  
  «Да, — подумал Ребус, — а твоя помыла бы тебе рот с мылом».
  
  Старший суперинтендант, чавкая, отхлебнул кофе. Недаром же они называли его фермером — у него было много привычек и предпочтений, которых иначе как «сельскохозяйственными» и не назовешь.
  
  — Но прежде чем я произнесу эти слова, — продолжал он, — я хочу проявить великодушие. Я, так тому и быть, готов выслушать твои объяснения. Только в своих же интересах говори убедительней, черт побери!
  
  — Да, сэр, — ответил Ребус. Он не представлял себе, как у него получится говорить убедительно. Но решил, что попытаться стоит.
  
  И он попытался. На половине его рассказа Уотсон даже предложил Ребусу сесть, если он хочет. В конце пятнадцатиминутного монолога Ребус положил руки перед собой ладонями вверх, словно говоря: это все, ребята.
  
  Уотсон налил еще чашку кофе и поставил ее на стол перед Ребусом.
  
  — Спасибо, сэр. — Ребус проглотил кофе, не разбавляя молоком.
  
  — Джон, тебе никогда не казалось, что ты параноик?
  
  — Все время кажется, сэр. Покажите мне двух человек, которые пожимают друг другу руки, и я докажу, что это масонский заговор.
  
  Уотсон почти что улыбнулся, но потом вспомнил, что дело нешуточное.
  
  — Слушай, что я тебе скажу. То, что ты накопал на сегодня… это…
  
  — Туманность, сэр?
  
  — Чистое словоблудие, — поправил его Уотсон. — Кто-то умер пять лет назад. Это было какое-то важное лицо? Явно нет, иначе мы бы уже знали, кто это. Поэтому мы предполагаем, что это был человек, почти неизвестный миру, и мир с радостью его забыл. Ни плачущей вдовы, ни сирот, ни семьи, которая заинтересовалась бы пропажей.
  
  — Вы хотите сказать: умер и бог с ним? И пусть кому-то это убийство сойдет с рук?
  
  Уотсон посмотрел на него раздраженным взглядом:
  
  — Я говорю, что у нас и без того не хватает сил.
  
  — Брайан Холмс задал всего несколько вопросов. И кто-то ударил его по голове. Начинаю проявлять интерес я, в мою квартиру вламываются и чуть не до смерти доводят брата.
  
  — Вот я и говорю, что у тебя тут есть личная заинтересованность. Это непозволительно. Не забывай о других делах, которые на тебе висят. Начать с той же операции «Толстосумы». И я уверен, что есть и другие дела.
  
  — Вы хотите, чтобы я бросил это дело? Позвольте спросить, на вас лично не оказывают давления?
  
  Давление было высокое — кровь ударила в лицо Уотсону, он побагровел:
  
  — Нет, постой, такого рода замечания для меня неприемлемы.
  
  — Я понял, сэр. Прошу прощения. — Но Ребус сказал то, что хотел. Умный солдат знает, когда пригнуть голову. Ребус произвел выстрел и теперь наклонился.
  
  — Ну ладно уж, — сказал Уотсон, ерзая на стуле, словно ему в брюки забрался еж. — Слушай, что я думаю. Если ты принесешь мне что-нибудь конкретное… ну, скажем, установишь личность убитого в течение двадцати четырех часов, то мы откроем это дело заново. В ином случае я требую, чтобы ты оставил это дело, пока не откроются какие-то новые обстоятельства.
  
  — Справедливо, — сказал Ребус. Спорить с этим было бесполезно. Может, он успеет за двадцать четыре часа. А может, у Чарли Чена[47] есть клановый тартан[48]. — Спасибо за кофе. Очень был кстати.
  
  Когда Уотсон начал закручивать какую-то шутку о том, что такое «нести чушь», Ребус извинился и быстренько ретировался.
  19
  
  Ребус с мрачным видом сидел за своим рабочим столом и пытался свести воедино все концы в этом деле, когда его ухо уловило словечко «разборки». В каком-то доме в Бротоне. Он услышал и адрес, но ему понадобилось какое-то время, чтобы вспомнить, откуда он его знает. Через несколько минут Ребус уже сидел в машине и ехал в восточный район города. Машина еле ползла, на всех главных перекрестках, как обычно в это время, были жуткие пробки. Ребус проклинал светофоры. Почему не убрать их, чтобы пешеходы испытывали судьбу? Нет, заторы только увеличатся из-за «скорых», когда придется развозить мертвых и покалеченных.
  
  Да, кстати, почему он торопился? Ему казалось, он знает, что найдет в конце пути. Он ошибся (такая уж выдалась неделя). Рядом с двухэтажным домом миссис Маккензи стояла полицейская машина и «скорая», собралась и кучка соседей, обуянная нескрываемым любопытством. Даже детишкам по другую сторону дороги было интересно. В школе, вероятно, была переменка, и некоторые из них просовывали голову сквозь вертикальные прутья решетки, разглядывая ярко окрашенные машины.
  
  Ребус подумал об этой решетке. Ее назначение состояло в том, чтобы обеспечить безопасность детей, не позволить им выбраться за территорию школы, — вот только могли ли они не пустить внутрь злоумышленника?
  
  Ребус махнул удостоверением перед носом констебля, дежурившего у двери, и вошел в дом миссис Маккензи. Она так громко завывала, что Ребусу пришло на ум убийство. Женщина-полицейский успокаивала ее, пытаясь одновременно что-то выкрикивать в орущую рацию на плече. Тут она увидела Ребуса.
  
  — Приготовьте ей чай. Пожалуйста, — взмолилась она.
  
  — Извини, детка, я всего лишь полицейский инспектор. Чтобы заварить чашку «Брук Бонда», нужен кто-нибудь постарше званием. — Ребус держал руки в карманах и стоял с видом случайного наблюдателя, который дистанцируется от суматохи вокруг.
  
  Он подошел к птичьей клетке. На усыпанном песочком полу среди перьев, скорлупок и помета лежал дохлый волнистый попугайчик.
  
  — Чур меня, — пробормотал Ребус себе под нос и вышел из гостиной.
  
  Врачей он увидел в кухне и двинулся в их направлении. На полу лежало тело с наглухо забинтованными руками и лицом. Но крови нигде не видел. Он чуть было не поскользнулся на влажном линолеуме, но успел ухватиться за угол старой газовой плиты и не упал. Плита была теплая. Возле открытой задней двери стоял констебль, поглядывая то направо, то налево. Ребус прошел мимо врачей и их пациента и направился к констеблю:
  
  — Неплохой денек, да?
  
  — Что?
  
  — Я смотрю, ты наслаждаешься погодкой. — Ребус снова показал удостоверение.
  
  — Да нет. Просто смотрю, каким путем он шел.
  
  Ребус кивнул:
  
  — Ты это о чем?
  
  — Соседи говорят, будто он перебрался через три ограждения, потом побежал по игровой площадке вон там и дальше дал деру. — Констебль показал в ту сторону. — Вон та площадка, за веревкой, на которой белье висит.
  
  — За вешалкой для одежды?
  
  — Да, наверное, там. Три ограждения — первое, второе, третье. Да, это, вероятно, та самая площадка.
  
  — Молодец, сынок. Это ох как много нам дает.
  
  Констебль уставился на него:
  
  — Мой инспектор строго придерживается предписаний. Вы с Сент-Леонардс? Это дело ведь не в вашей юрисдикции, сэр?
  
  — В моей юрисдикции всё, сынок, включая и констеблей. Расскажи-ка, что тут случилось?
  
  — Джентльмен на этом этаже подвергся нападению. Нападавший сбежал.
  
  — Я тебе сразу могу сказать кто и как.
  
  Констебль с сомнением посмотрел на него.
  
  — Нападавшего зовут Алекс Маклин, и почти наверняка именно он избил мистера Макфейла, который лежит там.
  
  Констебль моргнул, потом отрицательно покачал головой.
  
  — Там как раз Маклин и лежит. — (Ребус опустил взгляд и впервые оценил фигуру лежащего: весу в нем было на добрых сорок фунтов больше, чем в Макфейле.) — Только его не избили, на него выплеснули кастрюлю кипятка.
  
  Несколько сконфуженный Ребус выслушал версию случившегося, которую ему рассказал констебль. Макфейл, который какое-то время не появлялся в доме, наконец позвонил и сказал, что зайдет за одеждой и вещами. Он наплел миссис Маккензи какую-то историю, будто работает в супермаркете и у него длинные смены. Он приехал и болтал в кухне с хозяйкой, а та поставила воду, чтобы сварить яйца (по средам на ланч она готовит вареные яйца, а по четвергам — яйца пашот; миссис Маккензи хотела, чтобы в этой части ее показаний не осталось никаких неясностей). Но Маклин наблюдал за домом и видел, как вошел Макфейл, тогда он открыл незапертую переднюю дверь и пробежал в кухню. «Вид был просто ужасающий, — говорила миссис Маккензи. — Даже если до ста лет доживу — никогда не забуду».
  
  Именно в этот момент Макфейл схватил кастрюльку и швырнул ею в Маклина, обдав того кипятком. Потом открыл заднюю дверь и помчался. Через три ограды и детскую площадку. Конец фильма.
  
  Ребус смотрел, как Маклина выносят через заднюю дверь и грузят в карету «скорой». Вскоре все, кого знал Ребус, будут лежать в больнице. Макфейлу на этот раз повезло. Если он понимает, что для него хорошо, а что плохо, то уберется из города и постарается не попадаться на глаза полиции, которая теперь начнет его искать.
  
  Но Ребус не знал, понимает ли Макфейл, что для него хорошо, а что плохо. Ведь в конечном счете тот считал, что для него хороши маленькие девочки. Он размышлял над этим, застряв в глухой обеденной пробке и медленно продвигаясь к Сент-Леонардс. Окольный маршрут, которым он приехал в Бротон, оказался таким медленным, что он теперь решил ехать напрямик, держась крупных магистралей: через Лит-стрит, мосты и Николсон-стрит. Видимо, интуиция подсказала ему выбрать эту дорогу, и он затормозил возле мясного магазина, где недавно Рори Кинтаул рухнул, истекая кровью, у прилавка.
  
  Он почти не удивился, увидев деревянный щит во все окно с прикнопленным к нему листом белой бумаги, на котором от руки было написано: «РАБОТАЕМ КАК ОБЫЧНО». Занятно, подумал Ребус, останавливая машину. Тысячи ног уже затерли красные пятна крови на асфальте.
  
  Мясник мистер Боун нарезал солонину специальной циркульной пилой, которая с шипением вгрызалась в мясо. Он был меньше и худее, чем большинство мясников, с которыми встречался Ребус, скулы торчали, лоб бороздили морщины, волосы поредели и поседели. В торговом зале больше никого не было, но в подсобном помещении кто-то, работая, насвистывал себе под нос. Боун наконец заметил, что у него покупатель:
  
  — Что вам, сэр?
  
  Ребус обратил внимание, что короба на витрине были пусты, явно ждали проверки перед заполнением: нет ли там осколков стекла. Он кивнул на деревянный щит:
  
  — Когда это случилось?
  
  — А-а-а, это… сегодня ночью. — Боун положил на чистую часть витрины кусок говядины и вонзил в него ценник. Вытер руки о белый передник. — Мальчишки или пьяный.
  
  — Чем? Кирпичом?
  
  — Убей бог, не знаю.
  
  — Ну, если на витрине вы ничего не нашли, то это, наверное, сделали кувалдой. Не могу себе представить, чтобы носком ботинка, пусть даже подкованным, можно разбить такое стекло.
  
  Теперь Боун взглянул на него внимательнее и узнал:
  
  — Вы здесь были, когда Рори…
  
  — Именно, мистер Боун. В его случае они использовали не кувалду.
  
  — Я не понимаю, о чем вы говорите.
  
  — Мне, кстати, фунт говяжьих сосисок.
  
  Боун помедлил, потом взял связку сосисок и отрезал несколько штук.
  
  — Конечно, может быть, вы и правы, — продолжил Ребус. — Вполне возможно, что мальчишки или пьяный. Никто ничего не видел?
  
  — Не знаю.
  
  — И в полицию вы не сообщили?
  
  — Из полиции сами мне позвонили в два часа ночи, чтобы сообщить об этом. — Голос его звучал недовольно.
  
  — Это входит в наши обязанности, мистер Боун.
  
  — Немного больше фунта, — сказал Боун, глядя на весы. Он завернул сосиски в белую бумагу и карандашом написал цену.
  
  Ребус протянул пятифунтовую банкноту.
  
  — Надеюсь, страховая компания разберется, — сказал он.
  
  — Надеюсь. Ведь какие деньги дерут за страховой полис!
  
  Ребус взял сдачу и поймал взгляд Боуна:
  
  — Да нет, я же говорю про настоящую страховку, мистер Боун.
  
  В магазин вошла пожилая пара.
  
  — Что случилось, мистер Боун? — спросила женщина. Ее муж тащился следом.
  
  — Мальчишки балуются, миссис Доуи, — сказал Боун голосом, которым он разговаривал с клиентами. С Ребусом он говорил иначе. Он выразительно взглянул на Ребуса, тот подмигнул ему, взял сосиски и вышел.
  
  На улице Ребус с сомнением смотрел на пакет оберточной бумаги, холодивший ладонь. Он ведь вроде собирался есть поменьше мяса? Хотя мяса в этих сосисках считай что и нет. Еще один покупатель остановился перед заколоченной витриной, потом зашел в магазин. Сегодня у Джима Боуна будет хороший бизнес. Все захотят узнать, что случилось. С Ребусом дело обстояло иначе: он знал, что случилось, хотя доказать это и было бы трудно. Шивон Кларк так пока и не удалось поговорить с пострадавшим, который получил удар ножом. Вероятно, стоит ее поторопить, в особенности теперь, когда она может рассказать Рори Кинтаулу о разбитой витрине в магазине его двоюродного брата.
  
  Рядом с его машиной кто-то припарковал «лендровер». Внутри неистовствовала громадная черная собака, вознамерившаяся вырваться на свободу. Пешеходы обходили машину, и на то были основания: внедорожник сотрясался, когда собака бросалась к заднему стеклу. Ребус обратил внимание, что предусмотрительный хозяин оставил окно на дюйм приоткрытым. Может быть, это была ловушка для особо глупого автомобильного воришки.
  
  Ребус остановился перед окном с псиной, развернул сосиски и сунул в щелку окна. Они упали на сиденье; собака понюхала и стала есть.
  
  Когда Ребус открывал свою машину, на улице стояла благодатная тишина.
  
  «Это входит в наши обязанности», — мысленно сказал он себе.
  
  Из отделения он позвонил в «Кафе разбитых сердец» и прослушал сообщение на автоответчике, уведомлявшее, что заведение будет закрыто «до выздоровления». В ящике стола Брайана Холмса он нашел распечатку имен и телефонов, которыми Холмс пользовался чаще всего. Некоторые номера были приписаны внизу синей шариковой ручкой, включая и телефон Эдди Рингана с пометкой «дом.».
  
  Ребус вернулся за свой стол и позвонил. На третий гудок трубку снял Пэт Колдер.
  
  — Мистер Колдер, говорит инспектор Ребус.
  
  — А-а-а. — В голосе Колдера слышалось явное разочарование.
  
  — Так и не появился?
  
  — Нет.
  
  — Хорошо, тогда объявляем официальный розыск. Значит, у нас исчезновение человека. Я вам пришлю кого-нибудь и…
  
  — А сами не могли бы приехать?
  
  Ребус задумался:
  
  — В общем, нет причин, которые мне помешали бы, сэр.
  
  — Приезжайте в любое время. Мы сегодня закрыты.
  
  — Что случилось с замечательным Уилли?
  
  — У нас был напряженный день вчера. Напряженнее обычного.
  
  — Надорвался?
  
  — Выскочил из кухни с криком: «Я — шеф-повар! Я — шеф-повар!» Схватил у какой-то дамы тарелку и давай уплетать. По-моему, он наркоман.
  
  — А по-моему, он неплохо подражает Элвису позднего периода. Я буду через полчаса, если вас устроит.
  
  «Колонии» Стокбриджа были возведены когда-то для работающих бедняков, но теперь стали предметом вожделения молодых профессионалов. Они были построены в виде небольших коттеджей с крутой лестничкой, ведущей на второй этаж. Размеры показались Ребусу никудышными в сравнении с его квартирой в Марчмонте. Здесь не было никаких высоких потолков, никаких громадных комнат с великолепными окнами и оригинальными ставнями.
  
  Но он мог себе представить, что сто лет назад шахтеры и их семьи чувствовали себя здесь вполне комфортно. Его собственный отец родился в шахтерском поселке в Файфе. Ребус подумал, что по крайней мере внешне тот дом имел именно такой вид.
  
  Внутри Пэт Колдер сотворил нечто немыслимое. (Ребус не сомневался, что именно он был тут дизайнером и декоратором.) Ребус увидел здесь деревянные и медные корпуса кораблей, черные настольные лампы. Японские офорты в декоративных рамках, обеденный стол, канделябр на котором напоминал какой-то еврейский семисвечник, и угол с громадным телевизором и стереоаппаратурой. Об Элвисе здесь не напоминало ничего, или почти ничего. Ребус, сев на черный кожаный диван, кивнул на один из громкоговорителей размером с гроб:
  
  — Соседи никогда не жалуются?
  
  — Постоянно, — признался Колдер. — Больше всего Эдди гордится тем случаем, когда сосед за четыре дома от нашего пришел сказать, что не слышит своего телевизора.
  
  — Не очень по-соседски, да?
  
  Колдер улыбнулся:
  
  — Эдди никогда не был «дипломатичным».
  
  — Вы давно знаете друг друга?
  
  Колдер полулежал на полу, устроившись в кресле-мешке, и нервно дымил черной сигаретой «Собрание».
  
  — Если считать шапочно, то два года. Мы съехались, когда решили открыть ресторан.
  
  — Какой он? Я имею в виду за стенами ресторана.
  
  — То блестящий, то через минуту избалованный сукин сын.
  
  — Вы его балуете?
  
  — Я защищаю его от внешнего мира. По крайней мере, защищал.
  
  — Каким он был, когда вы встретились?
  
  — Пил еще больше, чем теперь, если только такое можно представить.
  
  — Не делился с вами — с чего это он запил? — От предложенной сигареты Ребус отказался, но дым разбудил в нем желание покурить. Может быть, он еще передумает, решил Ребус.
  
  — Он сказал, что пил, чтобы забыть. Теперь вы спросите: что забыть? А я отвечу: он мне этого не сказал.
  
  — Даже не намекал?
  
  — Я думаю, Брайану Холмсу он сказал больше, чем мне.
  
  Господи Исусе, неужели тут еще и укол ревности? Ребус вдруг представил себе, как Колдер бьет Холмса по голове… и, может быть даже, потом разделывается с неверным Эдди?..
  
  Колдер рассмеялся:
  
  — Я не мог его убить, инспектор. Я знаю, что вы думаете.
  
  — Наверное, такое выводит из себя. Этот ваш так называемый гений топит свой талант в вине. За такими людьми нужен глаз да глаз.
  
  — Да, вы правы: это выводит из себя.
  
  — В особенности когда человек все время под газом.
  
  Колдер нахмурился, глядя сквозь дым, выходящий через его ноздри:
  
  — Почему вы сказали «под газом»?
  
  — Это такое выражение, сэр. В смысле — «под градусом».
  
  — Я знаю, что оно означает. Как и многие другие выражения. Эдди мучили ночные кошмары, будто его травят газом или он травит других. Ну, вы понимаете, настоящим газом, как в концентрационном лагере.
  
  — Он рассказывал вам об этих кошмарах?
  
  — Нет-нет, просто он кричал во сне. Многие геи кончили жизнь в газовых камерах, инспектор.
  
  — Вы думаете, его именно это мучило?
  
  Колдер загасил сигарету в фарфоровом судне у камина. Он с усилием поднялся на ноги:
  
  — Идемте, я вам покажу кое-что.
  
  Ребус уже видел туалет и кухню и понял, что дверь, к которой направляется Колдер, ведет, вероятно, в спальню. Он даже не предполагал, что увидит там.
  
  — Я знаю, о чем вы подумали, — сказал Колдер, распахивая дверь. — Это все работа Эдди.
  
  И какая же это была работа! Громадная двойная кровать, укрытая чем-то похожим на шкуры зебры. На стенах несколько больших портретов Элвиса в стразах[49] за работой, лицо намеренно размыто розовым и отблесками.
  
  Ребус задрал голову. На потолке было зеркало. Он догадался, что из любого положения на этой кровати можно видеть фигуру в белом костюме с высоко поднятой рукой, держащей микрофон.
  
  — Все то, что вас заводит, — прокомментировал Ребус.
  
  Часа два Ребус провел с Кларк и Петри, демонстрируя желание помочь. Вполне предсказуемо, Джардин заменили молодым человеком по имени Мэдден с запасом каламбуров, которые ушли из жизни вместе с ламповыми приемниками.
  
  — По имени Мэдден, — сказал чиновник из Торговых стандартов, представляясь, — а по характеру псих.
  
  «Уж тогда не с ламповыми, а паровыми», — подумал Ребус. Он начинал думать, что сглупил, позвонив начальнику Джардин, и двадцать минут сочинял самые экзотические ругательства.
  
  — Значит, так, сынок, шучу здесь только я, — предупредил Ребус.
  
  У Ребуса в жизни случались и более приятные дни. (Например, когда отец возил его посмотреть на игру вторых составов Кауденбита — на своем поле — и Данди.) Чтобы хоть как-то разнообразить время, он вышел купить плюшек в ближайшей булочной, хотя это и было запрещено. Булочку с кремом он оставил себе, но глазурь соскреб и хотел выбросить. Мэдден спросил, можно ли ему взять это, и Ребус согласно кивнул.
  
  У Шивон Кларк вид был такой, будто ее облили помоями из окна. Она старалась не демонстрировать этого и улыбалась каждый раз, когда он смотрел в ее сторону, но с ней явно что-то было не так. Ребус не мог заставить себя спросить, в чем дело. Он подумал, что это, может быть, как-то связано с Брайаном… может быть, с Брайаном и Нелл. Он рассказал ей о разбитой витрине у Боуна.
  
  — Найди время поговорить с Кинтаулом, — сказал он. — Если не дома, то в больнице. Он там работает в лаборатории. Договорились?
  
  — Хорошо.
  
  Да, с ней явно что-то произошло.
  
  Воспользовавшись правом начальника, он под каким-то предлогом в конце концов улизнул из квартиры. На Сент-Леонардс его ждало сообщение: Мейри Хендерсон просила позвонить ей на работу. Он набрал номер:
  
  — Мейри?
  
  — Инспектор, я уже готова доложить вам о результатах.
  
  — Вы практически единственная ниточка, какая у меня есть.
  
  — Приятно знать, что от тебя что-то зависит. — У нее был необычный выговор, который позволял ей, ничуть не напрягаясь, говорить саркастически. — Только ни на что особенное не рассчитывайте.
  
  — Ваш заместитель главного ничего не вспомнил?
  
  — Только то, что Ангус лег в больницу в августе, три месяца спустя после того, как сгорел «Сентрал».
  
  — Это может что-то значить. А может не значить ничего.
  
  — Я сделала что могла.
  
  — Да, спасибо вам, Мейри.
  
  — Погодите, не вешайте трубку! — (Ребус и не собирался.) — Кое-что он мне все же сказал. Одна деталь все-таки застряла у него в голове. — Она помолчала.
  
  — Не спешите, Мейри.
  
  — А я и не спешу, инспектор. — Она снова помолчала.
  
  — Вы что, курите?
  
  — Ну и что, если и курю?
  
  — С каких это пор вы курите?
  
  — С тех пор, как перестала грызть кончики карандашей.
  
  — Ну вот, так и не вырастете — останетесь маленькой.
  
  — Вы говорите, как мой папа.
  
  Это вернуло его на землю. Тут он подумал, что они… что? Болтают? Заговаривают друг другу зубы? Эй, Джон Ребус, проснись! Она вовремя напомнила ему о немалой возрастной разнице между ними.
  
  — Вы еще слушаете, инспектор?
  
  — Извините, у меня слуховой аппарат из уха вывалился. Так что сказал ваш замглавного редактора?
  
  — Помните историю о том, как Ангус Гибсон случайно попал в чужую квартиру?
  
  — Помню.
  
  — Так вот, хозяйку той квартиры звали Мо Джонсон. — (Ребус улыбнулся. Но потом улыбка сошла с его лица.) — Что-то мне это напоминает — только не могу вспомнить что.
  
  — Есть такой футболист.
  
  — Я знаю, что есть футболист. Но Мо Джонсон в этом случае женское имя — вот оно-то мне и напоминает… что-то.
  
  Впрочем, воспоминания были туманные, слишком туманные.
  
  — Дайте мне знать, если вам что-нибудь станет известно.
  
  — Непременно, Мейри. И еще… Мейри?
  
  — Что?
  
  — Не задерживайтесь на работе допоздна. — Ребус повесил трубку.
  
  Мо Джонсон. Он решил, что Мо — уменьшительное от Морин. Где он встречал это имя? Он знал, как это можно проверить. Но если это дойдет до Уотсона, то повлечет за собой неприятности. Да ну его к черту, этого Уотсона. Он всего лишь раб кофейных бобов. Ребус подошел к компьютеру и набрал запрос — его интересовала информация по Ангусу Гибсону. История эта в базе присутствовала, но ни о каких обвинениях не упоминалось. Имя женщины не указано, адрес тоже. Но поскольку в происшествии участвовал Гибсон, уголовная полиция проявила к нему интерес. Нельзя рассчитывать, что полицейские невысокого ранга всегда будут вести следствие как полагается.
  
  А кто вел следствие? Сержант уголовной полиции Джек Мортон. Ребус закрыл файл и снова взял телефонную трубку. Она еще не успела остыть.
  
  — Вам повезло — он только-только вернулся из паба.
  
  — Давай-давай отсюда, — услышал Ребус голос Мортона, который схватил трубку. — Слушаю?
  
  Две минуты спустя благодаря тому, что чудом сохранилось в памяти Джека Мортона, у Ребуса был адрес Мо Джонсон.
  
  Это был день контрастов. Из булочной — в мясной магазин, из «Колоний» — на Горги-роуд. А теперь он ехал на окраину Дин-виллидж. Ребус не бывал там со времени дела об уотер-оф-литской утопленнице. Он забыл, как здесь красиво. Деревня, устроившаяся у подножия крутого склона и съезда с моста Дин-Бридж, производила отрадное впечатление, все дышало сельским покоем, а между тем до Уэст-Энда и Принсес-стрит ходу всего пять минут.
  
  Конечно, люди, как могли, портили природу. Застройщики наложили руку на все свободные участки и на ветхие здания. От цен, которые запрашивали здесь за новые квартиры, — цен покруче, чем на Беллс-Бра[50], — у Ребуса глаза на лоб лезли. Но Мо Джонсон жила не в одном из этих новых зданий. Нет, ее квартира находилась в старом доме, построенном у подножия холма, с видом на Уотер-оф-Лит и Дин-Бридж. Но она съехала оттуда, а люди, которые теперь там жили, не желали впускать Ребуса. Нет, ее нового адреса у них, насколько они помнят, нет. После того как она съехала, здесь поселился другой владелец, а потом уже они. Может, адрес этого второго владельца у них где-то и есть, хотя вот уже два года прошло.
  
  А не знают ли они, когда съехала миссис Джонсон?
  
  Четыре года назад, а может, и пять.
  
  Это снова возвращало Ребуса к пожару в отеле «Сентрал». Все, с чем он сталкивался в этом деле, казалось, уходило корнями в то, пятилетней давности, происшествие, когда случилось что-то, изменившее жизни множества людей и унесшее по меньшей мере одну. Он сидел в машине, размышляя, что ему делать дальше. Если он продолжит задавать вопросы Гибсонам, то это закончится для него выволочкой, но он даже подумать боялся о том, чем может закончиться разговор с единственным причастным к этим событиям другим человеком, который мог бы ему помочь.
  
  Помочь? Да какая помощь — смех один. Но Ребус все равно хотел с ним встретиться. Господи Исусе, да у Флауэра будет настоящий праздник, если он только узнает. Уж тогда-то он точно арендует палатки, накупит еды и выпивки и всех пригласит на самую большую гулянку в городе. Всех — начиная от Лодердейла и кончая главным констеблем, и «зажигать» все будут так, что хоть электростанцию запускай.
  
  Да, чем больше Ребус думал, тем яснее понимал, что именно этот ход правильный и он должен его сделать. Правильный? Скорее уж единственный, учитывая, что выбора у него практически не осталось. И у всего есть обратная сторона: даже если его застукают, то празднество по меньшей мере разорит Сорнячка…
  20
  
  Сначала он позвонил — Моррис Кафферти был не из тех людей, к которым можно вот так взять и заехать.
  
  — Мне понадобится мой адвокат? — смешливо проворчал Кафферти. — Ладно, я сам и отвечу, Стромен[51]. Не нужен мне, на хрен, никакой адвокат. Потому что у меня здесь есть кое-что получше — получше, чем какой-нибудь сраный судья, который и так у меня в кармане. У меня есть пес, который сожрет тебя с потрохами, если я только дам ему команду. Приезжай в шесть. — На том конце бросили трубку.
  
  Ребус сидел с пересохшим горлом, снова и снова убеждая себя, что этот заносчивый мерзавец ничуть его не напугал.
  
  Больше его напугала мысль о том, что кто-то где-то из чинов полиции территориального округа Лотиан и Границы прослушивает телефонные разговоры Кафферти. Ребус чувствовал себя так, словно идет по коридору и за ним все время захлопываются двери. Ему представилась газовая камера, его тело пробрала дрожь, и он попытался думать о чем-нибудь другом.
  
  Моррис Джеральд Кафферти жил в особняке в богатом пригороде Даддингстон. А пригородом Даддингстон оказался благодаря тому, что между ним и центром Эдинбурга находились Артуров Трон и Солсбери-Крэгс[52]. Кафферти нравилось жить в Даддингстоне, потому что это выводило из себя его соседей, большинство из которых были адвокатами, врачами и банкирами. А еще потому, что Даддингстон находился неподалеку от физического и духовного места его рождения — Крейгмиллара, одного из самых бандитских кварталов Эдинбурга. Там Кафферти вырос, в соседнем Ниддри попал в первые в своей жизни неприятности. Он повел банду крейгмилларской шпаны в Ниддри, чтобы разобраться с конкурентами. В драке кто-то использовал выломанный металлический прут. Полиция выяснила, что подросток Кафферти уже имел дела с полицией, когда «случайно» ткнул одноклассника шариковой ручкой в глаз.
  
  Таким было неприметное начало долгой карьеры.
  
  Когда Ребус приблизился, кованые металлические ворота открылись автоматически. Он проехал по хорошо ухоженной подъездной дорожке, обсаженной по обе стороны высокими деревьями. С главной дороги дом почти не был виден. Но Ребус бывал здесь и прежде — задавал вопросы, производил арест. Он знал, что за главным домом имеется еще один, поменьше, соединенный с первым крытой галереей. Этот меньший дом служил местом обитания персонала в те дни, когда городской предприниматель, прежний владелец дома, перебирался сюда на житье. Гравийная дорожка разветвлялась к фасаду и задней части дома. Человек показал Ребусу, что тот должен объехать дом сзади — ко входу для слуг. Этот человек был очень крупного сложения, длинные волосы подстрижены по форме мотоциклетного шлема: челка короткая, но уши закрыты. И где только Кафферти откапывает таких динозавров?
  
  Человек пошел следом за машиной. Ребус знал, где припарковаться. Тут было три места, но свободными оставались только два, на третьем стоял солидный «вольво». Ребусу показалось, что он узнал «вольво», хотя автомобиль и не принадлежал Кафферти. Коллекция машин Кафферти хранилась в огромном гараже. Он был владельцем «бентли» и вишнево-красного «ти-берда» выпуска 1963 года — ни на том, ни на другом никогда не ездил. Кроме них, к его услугам был новенький «ягуар». А для выездов за город — надежный «роллс-ройс», который принадлежал ему уже как минимум лет пятнадцать.
  
  Человек открыл Ребусу дверь и указал на маленький дом. Ребус вышел из машины.
  
  — Тут, значит, Видал Сассун[53] обосновался, — сказал он.
  
  — Чего? — Человек повернулся направо, в сторону Ребуса.
  
  — Не бери в голову. — Ребус уже собрался было идти, но остановился. — Тебе никогда не приходилось драться с человеком по имени Дугари?
  
  — Не ваше дело.
  
  Ребус пожал плечами. Здоровяк закрыл дверцу машины и уставился в спину уходящего Ребуса. Проверить, есть ли на стекле «вольво» наклейка об уплате дорожного налога или еще что-нибудь, возможности у Ребуса не было. Единственное, что он мог, — это запомнить номер.
  
  Ребус открыл дверь маленького дома, и его обдало волной тепла и пара. Из домика убрали все внутренние перегородки, чтобы разместить здесь бассейн и тренажеры. Бассейн был в форме почки, а к нему примыкал еще один — круглый, маленький, по-видимому джакузи. Ребус терпеть не мог такие бассейны — в них невозможно развернуться. Хотя сам-то он пловец был никакой.
  
  — А-а-а, Стромен! Смотри-ка, вовремя пришел.
  
  Поначалу он не увидел Кафферти, хотя человек, стоявший над Кафферти, был виден хорошо. Кафферти лежал на массажном столе, голова его покоилась на нескольких полотенцах. Его спину массировал не кто иной, как Железный Трамбовщик, который и был владельцем «вольво». Железный Трамбовщик разумно сделал вид, будто не знает Ребуса, а когда Кафферти отвернулся, Ребус почти незаметно кивнул, подтверждая игру в незнание.
  
  Кафферти перевернулся на спину и слез со стола, проверяя мышцы плеч и спины.
  
  — Вот же настоящий волшебник, — сказал Кафферти. Он снял полотенце с бедер и босиком направился к Ребусу. — Видишь, Стромен, оружия я нигде не прячу. — Его смех был похож на скрежет рашпиля в руках у подмастерья слесаря.
  
  Ребус оглянулся:
  
  — Я не вижу…
  
  Но вдруг она появилась, сразу всем телом выпрыгнув из бассейна. Ребус даже не заметил, что собака там. Она ныряла за косточкой. Но не какой-нибудь из пластика. Черная зверюга положила настоящую огромную кость у ног Кафферти, понюхала Ребуса и потом отряхнулась, обрызгав его с ног до головы.
  
  — Хороший мальчик, Кайзер, — сказал Кафферти.
  
  В этой липкой жаре к ним присоединился парковщик. Ребус неопределенно повел головой:
  
  — Надеюсь, у вас есть разрешение на перепланировку.
  
  — Все как положено, Стромен. Идем, тебе лучше переодеться.
  
  — Для чего переодеться?
  
  Снова смех.
  
  — Не волнуйся, на обед я тебя не приглашаю. У меня пробежка, а значит, и у тебя тоже — если хочешь со мной поговорить.
  
  Пробежка. Боже милостивый! Кафферти развернулся и пошел к загородке — видимо, раздевалке. Проходя мимо, он шлепнул по плечу Железного Трамбовщика:
  
  — Волшебник! На следующей неделе в то же время.
  
  Кафферти был волосат и мускулист, ширине его груди могли бы позавидовать фермеры пограничья. Живот у него, конечно, завязался, но не дошел до таких размеров, какие мог бы предположить Ребус. Сомнений не было: Большой Джер поддерживает хорошую форму. Спина и верхушки бедер у него были испещрены оспинами, но живот остался гладким. Ребус попытался вспомнить, когда он в последний раз видел Кафферти? Вероятно, в суде…
  
  Ребус хотел бы перекинуться словечком с Железным Трамбовщиком, но теперь, когда встретивший его громила ошивался неподалеку, это было невозможно. Кто знает, сколько может услышать одноухий.
  
  — Тут есть кое-что — должно подойти.
  
  «Кое-что» состояло из свитера, беговых шорт, носков и кроссовок… и головной повязки. Ребус ни за что не надел бы на себя головную повязку. Но когда Кафферти вышел из раздевалки, на нем была повязка, а с ней белая майка и безукоризненно белые шорты. Он стал разминаться, а Ребус пошел переодеться.
  
  «Что я делаю, черт побери?» — спросил он себя. Ребус много чего себе мог представить, собираясь к Кафферти, но не это. В жизни случаются вещи мучительные, но то, что ему предстояло, будет настоящей пыткой — в этом у него не было сомнений.
  
  — Куда? — спросил Ребус, когда они вышли из жаркого спортивного зала на холодный сумеречный воздух. Ленту Ребус на голову не повязал. И свитер он надел шиворот-навыворот. Спереди на нем было написано: «Если я остановлюсь, дай мне пинка». Он полагал, что таково было представление Кафферти о шутке.
  
  — Иногда я бегаю на Даддингстон-Лох, иногда на вершину Сита. Выбирай сам. — Большой Джер разминался на месте.
  
  — Озеро.
  
  — Хорошо, — сказал Большой Джер, и они побежали.
  
  Первые несколько минут Ребус пытался понять, может ли его организм выдержать такое испытание, а потому не сразу заметил, что за ними едет машина. Это был «ягуар», за рулем которого сидел парковщик. Машина шла со скоростью полмили в час.
  
  — Помнишь, когда ты в последний раз давал показания против меня? — спросил Большой Джер. Для начала разговора эти слова имели неплохую перспективу. Ребус в ответ только кивнул. Бежали они бок о бок, тротуары были пусты. Он спрашивал себя, не снимает ли их на камеру какой-нибудь работающий под прикрытием полицейский? — Дело было в Глазго.
  
  — Помню.
  
  — Вердикт «невиновен», конечно. — Большой Джер ухмыльнулся. Судя по всему, он и зубам своим уделял внимание. Ребус помнил, что прежде они у него были серо-зеленые. Теперь они имели ослепительно-белый короночный цвет. А его волосы… уж не стали ли они гуще? Может быть, он их наращивает? — Я слышал, ты потом вернулся в Лондон и торчал там какое-то время.
  
  — Можно сказать и так.
  
  Еще минуту они бежали молча. Бежали они не то чтобы в изматывающем темпе, но Ребус был далек от своей лучшей формы. Его легкие уже подавали ему предупреждение: стрелка перевалила в красную зону перегрева двигателя и вскоре грозила оказаться в зоне воспламенения.
  
  — У тебя волосы сзади редеют, — заметил Кафферти. — Я бы тебе посоветовал их нарастить.
  
  Теперь настал черед Ребуса улыбнуться.
  
  — Тебе прекрасно известно, что я обгорел.
  
  — Да, и я знаю, кто тебя подпалил.
  
  Зато, окончательно решил Ребус, у Кафферти, как пить дать, нарощенные волосы.
  
  — Но вообще-то, я хотел с тобой поговорить о другом пожаре.
  
  — Неужели?
  
  — «Сентрал» — помнишь?
  
  — В отеле «Сентрал»? — (Ребус с удовольствием отметил, что теперь слова даются Большому Джеру без прежней легкости.) — Это же доисторические времена.
  
  — Для меня нет.
  
  — Но какое это имеет отношение ко мне?
  
  — Двое из твоих людей были там в тот вечер — играли в покер.
  
  Кафферти отрицательно покачал головой:
  
  — Этого не может быть. На меня не работают люди, играющие в азартные игры. Это против моих правил.
  
  — Все, что ты делаешь с утра до вечера, против чьих-то правил, Кафферти.
  
  — Прошу тебя, Стромен, называй меня мистером Кафферти.
  
  — Я тебя буду называть так, как считаю нужным.
  
  — А я тебя Строменом.
  
  Невольно Ребус раздражался каждый раз, когда Кафферти так обращался к нему. Это случилось на процессе в Глазго, представитель обвинения заглянул не в ту строку и перепутал фамилию Ребуса с фамилией единственного другого свидетеля, владельца паба по фамилии Строуман.
  
  «А теперь — инспектор Строуман…» Как Кафферти смеялся над этой оговоркой со скамьи подсудимых, так хохотал, что судья пригрозил ему штрафом. Глаза Кафферти всверлились тогда в глаза Ребуса, словно жирные мебельные жуки-точильщики, и он беззвучно повторил фамилию так, как ее услышал, — Стромен.
  
  — Как я уже сказал, — продолжал Ребус, — там были двое твоих шестерок. Эк и Тэм Робертсоны.
  
  Они только что пробежали паб «Баранья голова», и Ребус с трудом подавил желание заглянуть внутрь.
  
  — Когда вернемся, нам приготовят травяной чай. Осторожнее!
  
  Это предупреждение избавило Ребуса от маленькой неприятности — он чуть было не наступил на собачью какашку.
  
  — Спасибо, — сквозь зубы проговорил Ребус.
  
  — Меня волновали кроссовки, — ответил Кафферти. — Знаешь, что такое «эдинбургские цветы»?
  
  — Рок-группа?
  
  — Фекалии. Раньше дерьмо выбрасывали из окон прямо на улицу. Его столько было вокруг, что жители называли его «эдинбургские цветочки». Я прочел в книге.
  
  Ребус вспомнил еще об одном цветочке — Алистере Флауэре и улыбнулся.
  
  — Можно порадоваться, что мы живем в цивилизованном обществе.
  
  — Ну да, — сказал Кафферти без всякой иронии. — Эк и Тэм Робертсоны, говоришь? Да, Брюголовые братья. Не буду врать — они работали на меня. Тэм всего несколько недель. Эк побольше.
  
  — Не буду спрашивать, чем они занимались.
  
  Кафферти пожал плечами:
  
  — Я их нанял для работы по общим вопросам.
  
  — Это покрывает многие грехи.
  
  — Слушай, я тебя сюда не звал. Но уж если ты здесь, то я отвечаю на твои вопросы, ясно?
  
  — Я тебе за это благодарен. Ты говоришь, их не было в «Сентрале» тем вечером.
  
  — Не было.
  
  — А что с ними случилось после этого, ты знаешь?
  
  — Они перестали на меня работать. Но не одновременно. Сначала, кажется, ушел Тэм. Сначала Тэм, потом Эк. Тэм был тупицей, Стромен. Лузером. Я не выношу лузеров. Я его нанял только потому, что Эк меня попросил. Эк был хорошим работником. — Он на минуту, казалось, погрузился в свои мысли. — Ты их ищешь?
  
  — Ищу.
  
  — К сожалению, ничем не могу помочь.
  
  Ребус между тем спрашивал себя, неужели у Кафферти щеки не покраснели хотя бы наполовину так, как его собственные, потому что его-то щеки, кажется, пылали огнем. У него уже покалывало в боку, и он не представлял, как сможет вернуться назад.
  
  — Ты думаешь, они имеют какое-то отношение к телу?
  
  Ребус в ответ только кивнул.
  
  — С чего это ты так уверен?
  
  — Я не уверен. Но если они и в самом деле имели к этому отношение, то я готов спорить, что и ты от этого места находился не за сотню миль.
  
  — Я? — Кафферти снова рассмеялся, но смех звучал натянуто. — Насколько мне помнится, я тогда отдыхал на Мальте с друзьями.
  
  — Ты, кажется, всегда окружен друзьями, когда что-то случается.
  
  — Я человек общительный. Что я могу сделать, если пользуюсь популярностью. Знаешь, что я еще прочел о Шотландии? Папа римский называл ее «задница Европы». — Кафферти остановился. Они добежали до Даддингстон-Лоха, внизу под ними лежал город. — Надо же додуматься, правда? Задница Европы. Совсем не похоже.
  
  — Ну, не знаю, — сказал Ребус, который стоял, уперев руки в колени. — Если это задница… — он поднял голову, — то я бы хотел знать, куда сунуть клизму.
  
  Кафферти громко рассмеялся. Он глубоко дышал, пытаясь выровнять дыхание. Заговорил он вполголоса, хотя поблизости никого не было и услышать их никто не мог.
  
  — Но вообще мы народ жестокий, Стромен. Все мы — ты и я. Мы трупоеды, гули, упыри. — Его лицо было совсем рядом с лицом Ребуса, оба они стояли, согнувшись в поясе. Ребус на отрывал глаз от травы внизу. — Когда казнили грабителя могил Бурка[54], из его кожи наделали сувениров. У меня в доме есть один. Я тебе покажу. — Его голос звучал словно в голове Ребуса. — Мы любим смотреть на такое, и это правда. Я готов поспорить, что и у тебя есть вкус к боли, Стромен. У тебя все болит, но ты бежишь со мной и не сдаешься. Почему? Потому что тебе нравится боль? Вот что делает тебя кальвинистом.
  
  — Вот что делает тебя угрозой для общества.
  
  — Меня? Да я простой бизнесмен, который сумел пережить болезнь под названием «рецессия».
  
  — Нет, ты кое-что побольше, — сказал Ребус, выпрямляясь. — Ты и есть болезнь.
  
  Глядя на Кафферти, можно было подумать, что он сейчас ударит Ребуса, но он только дружески хлопнул его по спине:
  
  — Идем. Пора.
  
  Ребус чуть было не запросил еще минуту отдыха, но потом увидел, что Кафферти направляется к «ягуару».
  
  — Что, — усмехнулся Кафферти, — ты думал, я и назад побегу? Садись. Травяной чай ждет.
  
  Травяной чай и в самом деле был готов, его подали к бассейну, после того как Ребус помылся и переоделся. У него было такое чувство, что в его отсутствие кто-то шарил в его бумажнике и записной книжке, но он знал, что ничего существенного они там найти не могли. Во-первых, удостоверение и кредитные карточки он засунул в карман беговых трусов. Что касается наличности, то ее едва хватило бы на покупку вечерней газеты и мятных леденцов.
  
  — Жаль, что ничем не смог тебе помочь, — сказал Кафферти, когда Ребус сел.
  
  — А мог бы, если бы захотел, — ответил Ребус. Он старался унять дрожь в ногах. Таких нагрузок у него не было со времени переезда на его квартиру.
  
  Кафферти только пожал плечами. Теперь на нем были мешковатые брюки и ярко раскрашенные плавки — он только что нырял в воду. Вытираясь полотенцем, он демонстрировал немалую часть анальной ложбины — ни дать ни взять строительный рабочий.
  
  Дьявольская собака сидела у бассейна и вылизывала себе ляжку. От кости, которую она грызла прежде, не осталось и следа. И тут вдруг Ребус ее вспомнил.
  
  — У тебя есть внедорожник? — (Кафферти кивнул.) — Я его видел. Он был припаркован напротив магазина Боуна на Южной Кларк-стрит. Эта псина сидела на заднем сиденье.
  
  Кафферти пожал плечами:
  
  — Это машина моей жены.
  
  — И часто она ездит в город с собакой?
  
  — Она там покупает кости для Кайзера. Он дешевле автомобильной сигнализации. — Кафферти любяще улыбнулся собаке. — Я не знаю никого, кто сумел бы прошмыгнуть мимо него.
  
  — Возможно, я бы рискнул, запасшись сосисками.
  
  Кафферти на это не отреагировал. Ребус решил, что ничего таким образом не добьется. Настало время опробовать последнее средство. Он допил чай. Вкус у него был как у мятной жевательной резинки.
  
  — Один мой коллега попытался найти братьев Робертсон. Так кто-то отправил его в больницу.
  
  — Неужели? И что же с ним случилось?
  
  — На него напали сзади за рестораном, который называется «Кафе разбитых сердец».
  
  — Господи! Так он нашел Тэма и Эка?
  
  — Если бы он их нашел, мне не нужно было бы приезжать сюда.
  
  — А я думал, это просто предлог, чтобы поболтать о добрых старых деньках.
  
  — О каких это добрых старых деньках?
  
  — Что говорить, ты выглядишь ничуть не лучше, чем раньше. Я другое дело. Мои буйные денечки позади. — Он пригубил чая в доказательство сказанного. — Я стал другим человеком.
  
  Ребус чуть не рассмеялся:
  
  — Ты так часто повторял мне эти слова в суде, что, кажется, сам в них поверил.
  
  — Это правда.
  
  — Значит, ты не будешь пытаться меня запугать?
  
  Кафферти отрицательно покачал головой. Он сел на корточки рядом с собакой и почесал ей за ухом.
  
  — Нет, Стромен, те дни, когда я приколотил бы тебя шестидюймовыми гвоздями к полу в каком-нибудь заброшенном доме, давно прошли. Или когда стал бы щекотать тебе миндалины проводками, подсоединенными к генератору. — Он почувствовал вкус к этой теме и теперь, казалось, был готов к прыжку, как и его собака.
  
  Ребус слушал невозмутимо. Ему даже нашлось что добавить к этому перечню:
  
  — Или подвесил бы меня головой вниз на железнодорожном мосту.
  
  За этими словами наступила тишина, только слегка жужжала вода в джакузи и посапывала собака. Потом дверь приоткрылась, и в ней появилось улыбающееся женское лицо.
  
  — Моррис, обед через десять минут.
  
  — Спасибо, Мо.
  
  Дверь снова закрылась, и Кафферти встал. Поднялась и собака.
  
  — Что ж, Стромен, рад был поболтать. Я, пожалуй, приму душ перед едой. Мо всегда сетует, что от меня пахнет хлоркой. Я ей все говорю, что нет нужды сыпать хлорку в бассейн, если в него никто не писает, но она пеняет на Кайзера!
  
  — Она твоя… мм?..
  
  — Моя жена. Мы женаты четыре года и три месяца.
  
  Ребус кивнул. Он, конечно, знал, что Кафферти женился. Только забыл имя счастливой избранницы.
  
  — Если я изменился, то это в первую очередь ее заслуга, — сказал Кафферти. — Она заставляет меня читать.
  
  Насколько Ребус знал, книги читали и нацисты.
  
  — И последнее, Кафферти.
  
  — Мистер Кафферти. Давай, слушаю.
  
  Ребус сглотнул слюну так, что скулы свело.
  
  — Мистер Кафферти, назовите, пожалуйста, девичью фамилию вашей жены.
  
  — Мораг. — Кафферти пожал плечами, озадаченный вопросом. — Мораг Джонсон. — После чего он стянул с себя плавки и потопал к душу, демонстрируя Ребусу голую задницу.
  
  Мораг Джонсон. Да, конечно. Ребус был уверен, что мало кто решился бы назвать ее, как прежде, Мо Джонсон, в присутствии Большого Джера. Но вот, значит, где он слышал это имя. Женщина, в чью квартиру случайно забрался Ангус Гибсон, вскоре вышла замуж за Кафферти. Это случилось почти сразу же после фортеля Гибсона, а значит, Кафферти и Мо, вероятно, уже встречались некоторое время перед этим.
  
  Теперь у Ребуса появилось звено, связывавшее Ангуса Гибсона, Брюголовых братьев и Большого Джера.
  
  Оставалось только понять, что все это значит, черт побери.
  
  Он поднялся со стула, что вызвало хрипловатое рычание чертовой собаки. Медленно и тихо направился он к двери, зная, что Большому Джеру достаточно лишь крикнуть из душа, и Кайзер набросится на Джона быстрее, чем пописает на фонарный столб.
  
  Джон Ребус снова поблагодарил Бога за то, что он без оружия.
  
  Но было что-то еще. То, как вроде бы удивился Большой Джер, когда Ребус сказал про Холмса. Словно он и в самом деле не знал об этом. А кроме того, он проявил неподдельный интерес к поискам Холмса — удалось ли тому найти Тэма и Эка Робертсонов.
  
  Ребус уехал, увозя больше вопросов, чем ответов. Но на один вопрос он точно знал ответ: за похищением Майкла стоит Кафферти. В этом он теперь не сомневался.
  21
  
  — Этого не может быть, — сказала Шивон Кларк.
  
  — Тем не менее это так, — сказал Питер Петри. У него закончилась пленка. Запасных батареек оставалось множество, с ними проблем не было. А пленка закончилась. Это было первое, с чего началось утро четверга, и последнее, что требовалось Кларк. — Короче говоря, тебе лучше пойти и купить.
  
  — Почему мне?
  
  — Потому что у меня все болит.
  
  Он не соврал. Он принимал обезболивающие и весь вчерашний день охал и жаловался. До того разнылся, что обезумевший Мэдден, потеряв всякое чувство хорошего юмора и плохого каламбура, заорал: «Да заткнешься ты уже, в жопу, или мне тебя заткнуть!» Теперь они не разговаривали. Шивон не знала, правильно ли оставлять их вдвоем.
  
  — Это специальная пленка, — предупредил Петри. Он порылся в сумке от камеры и вытащил пустую упаковку от пленки, оторвал от нее клапан и отдал Кларк. — Скажешь, что тебе нужно вот это.
  
  — Это, — вздохнула она, беря клочок картонки, — сущий геморрой.
  
  — Попробуй «Свечи», — посоветовал Мэдден.
  
  Она напустилась на него:
  
  — Тебе не надоело шутить?
  
  — Так называется магазин фототоваров на Моррисон-стрит.
  
  — До него сто миль.
  
  — Возьми машину, — предложил Петри.
  
  Шивон схватила сумочку:
  
  — Ну его. Я найду что-нибудь поближе.
  
  Но уже через десять минут она стала понимать, что на Горги-роуд спрос на специальную пленку для высокоскоростной съемки не очень велик. Никто не испытывал насущной потребности снимать «Хартс» в игре. Шивон Кларк утешилась этой мыслью и пешком направилась на Моррисон-стрит. На обратном пути, решила она, сядет на автобус.
  
  Увидев «Кафе разбитых сердец», Шивон перешла на другую сторону, чтобы посмотреть, что там происходит. Вчера, когда она проезжала мимо, заведение вроде было закрыто, а в окне виднелось объявление. Теперь она прочла: «Закрыто до выздоровления». Но дверь почему-то оказалась приоткрытой дюйма на два. Изнутри исходил странный запах, похожий на запах газа. Шивон открыла дверь и заглянула внутрь:
  
  — Эй.
  
  Да, определенно пахло газом, хотя в ресторане никого не было. На улице остановилась женщина посмотреть, что тут такое:
  
  — Кажется, газом несет, детка?
  
  Шивон Кларк кивнула и вошла внутрь.
  
  При выключенном освещении и почти полном отсутствии дневного света там было совершенно темно. Но Шивон и в голову не пришло щелкать выключателем. Она увидела полосу света под дверью кухни и направилась в ту сторону. Да, в кухне было светло, но запах здесь чувствовался гораздо сильнее. Она услышала хорошо узнаваемое шипение газа. Закрыв нос платком, Шивон направилась к запасному выходу и открыла защелку. Дверь заело, или еще что-то случилось… Шивон налегла на нее изо всех сил, и дверь с трудом подалась на дюйм-другой. Снаружи ее подпирал мусорный бак. Внутрь хлынул свежий воздух, желанный запах автомобильных выхлопов и пивного хмеля.
  
  Теперь нужно было определить, на какой плите включен кран. Лишь повернувшись, Шивон увидела на полу ноги и тело, лежавшее головой в большой духовке. Она подошла, выключила газ. Тело лежало на боку, на нем были брюки в черно-белую клетку и белая поварская куртка. Она не узнала его в лицо, но имя, аккуратно вышитое на левой стороне куртки, не оставляло сомнений.
  
  Это был Эдди Ринган.
  
  В кухне сильно пахло газом, и она снова пошла к двери запасного выхода и снова на нее налегла. Теперь дверь открылась почти полностью, опрокинув бачки, которые с лязгом упали на землю. Именно в этот момент любопытный прохожий открыл дверь из ресторана в кухню. Его рука потянулась к выключателю.
  
  — Не трогайте выклю…
  
  Раздался громкий взрыв, по кухне прокатился огненный шар. Ударная волна выбросила Шивон Кларк на парковку, где ее падение было смягчено мусором, который только что вывалился из опрокинутого ею бака. Она даже не получила ожогов, как злополучный прохожий, которого отбросило назад в зал шаром голубого огня. Телу Эдди Рингана досталось больше. Его словно испекло в духовке.
  
  Когда туда добрался Ребус, у которого все тело болело после вчерашних спортивных подвигов, в ресторане стоял первозданный хаос. Пэт прибыл как раз вовремя, чтобы увидеть, как его любовника выносят в синем пластиковом мешке. Мешок был необходим, потому что иначе куски обугленного лица отваливались бы и падали на пол. За укладкой тела в мешок наблюдал полицейский врач, но Ребус знал, где в конечном счете окажется Эдди, — под всепроникающим скальпелем доктора Курта.
  
  — У тебя все в порядке, Кларк?
  
  Ребус, сунув руки в карманы, изображал свою обычную инспекторскую невозмутимость: я, мол, видал и не такое.
  
  — Кроме копчика, сэр. — И она, поплевав для удачи на ладонь, потерла копчик.
  
  — Что произошло?
  
  Шивон Кларк подробно доложила все, начиная с отсутствия пленки (почему, собственно, не притянуть к этому Петри?) и кончая прохожим, который чуть ее не угробил. Его тоже осмотрел врач: обожженные брови и ресницы, синяки от падения. У Ребуса, когда он выслушивал подробности, пощипывало кожу на затылке. Газом в кухне больше не пахло — теперь здесь стоял запах горелого мяса, который можно было бы назвать аппетитным, если не знать о его происхождении.
  
  Колдер сидел в баре, глядя, как мир двигается мимо, то погружаясь в ту мечту, которую они создали с Эдди Ринганом, то выходя из нее. Ребус сел рядом с ним, радуясь возможности дать отдых ногам.
  
  — Эти его кошмары… — сразу же сказал Колдер, — похоже, они таки воплотились в жизнь, да?
  
  — Вроде бы. Нет предположений, почему он покончил с собой?
  
  Колдер отрицательно покачал головой. Он бодрился, но давалось это ему с трудом.
  
  — Я думаю, все это стало невыносимо для него.
  
  — Что — все?
  
  Колдер снова покачал головой:
  
  — Наверное, мы никогда не узнаем.
  
  — Я бы не стал на это рассчитывать, — сказал Ребус, стараясь, чтобы его слова не прозвучали как угроза. Наверное, ему это не вполне удалось, потому что Колдер неожиданно повернулся к нему:
  
  — Вы что, не можете оставить это в покое? — Его бледные глаза повлажнели.
  
  — Нечестивым нет мира[55], мистер Колдер, — изрек Ребус.
  
  Он соскользнул с табуретки и отправился в кухню. Шивон стояла рядом с полкой, заставленной блокнотами с кулинарными рецептами.
  
  — Большинство шеф-поваров, — заметила она, — скорее умрут, чем будут держать свои секреты на виду.
  
  — Он не был обычным шеф-поваром.
  
  — Взгляните на это.
  
  Она держала в руках школьный блокнот в красную линейку, с широкими полями, которые были сплошь испещрены закорючками и рисунками, изображающими в основном еду и мужчин с огромными детородными органами. Крупным почерком в блокноте были записаны рецепты.
  
  — Его собственные творения. — Шивон перелистала блокнот до конца. — О-о-о, смотрите, здесь ваш «Тюремный рокфор». — Она зачитала вслух: — «С благодарностью за идею инспектору Джону Ребусу». Ну и ну.
  
  Шивон хотела было поставить блокнот на место, но Ребус его перехватил. Весь форзац был исчеркан. Среди рисунков (некоторые карикатурно-похабные) были какие-то записи, замаранные поверху черной ручкой.
  
  — Ты можешь разобрать, что тут?
  
  Они вышли через черный ход и встали на том месте, где совсем недавно напали на Брайана Холмса. Шивон попыталась рассмотреть зачеркнутое:
  
  — Второе слово вроде бы «все».
  
  — А это «ключ», — сказал Ребус, показывая на одно из следующих слов. — Или, может, «люк».
  
  Все остальное не читалось. Ребус сунул блокнот с рецептами в карман.
  
  — Думаете начать новую карьеру, сэр? — спросила Шивон.
  
  Ребус недолго думал над ответной репликой:
  
  — Заткнись, Кларк.
  
  Ребус завез блокнот в управление на Феттс-авеню, где имелись специалисты по восстановлению стертых или поврежденных записей. Их называли «друзья по переписке», и они были специалистами, которые любили разгадывать по-настоящему трудные кроссворды.
  
  — Мы быстро сделаем, — сказал один из них Ребусу. — Просто заведем это в машину.
  
  — Отлично, — сказал Ребус. — Я вернусь через пятнадцать минут.
  
  — Лучше через двадцать.
  
  Двадцать минут тоже устраивали Ребуса. Пока здесь и не у дел, он вполне мог нанести визит инспектору Джилл Темплер.
  
  — Привет, Джилл.
  
  В ее кабинете пахло дорогими духами. Он забыл, какими она пользовалась. Кажется, «Шанелью»? Джилл сняла очки и моргнула, глядя на него:
  
  — Давненько не виделись, Джон. Садись.
  
  Ребус отрицательно покачал головой:
  
  — Не могу — лаборатория через минуту выдаст мне результаты. Просто решил зайти посмотреть, как ты.
  
  Она кивнула в ответ:
  
  — Я прекрасно. А ты?
  
  — Ну, неплохо. Ты же сама знаешь.
  
  — Как твоя докторша?
  
  — В полном порядке, спасибо. — Он переступил с ноги на ногу — даже не ждал, что будет чувствовать себя так неловко.
  
  — Так, значит, это неправда, что она тебя выкинула?
  
  — Ты-то, черт побери, откуда знаешь?
  
  Джилл улыбалась своими напомаженными тонкими губами, словно слепленными для иронии.
  
  — Брось ты, Джон, мы ведь живем в Эдинбурге. Если хочешь сохранить что-то в тайне, то уезжай из деревни в большой город.
  
  — Но кто-то тебе ведь сказал? Кто еще знает?
  
  — Ну, если об этом известно здесь, на Феттс, то на Сент-Леонардс наверняка знают.
  
  Боже милостивый, это означало, что Лодердейл знает, Флауэр знает. И все помалкивают.
  
  — Это временно, — пробормотал он, снова переступая с ноги на ногу. — К Пейшенс приезжали племянницы, так что я пока переехал в свою квартиру. К тому же там теперь Майкл.
  
  Теперь настала очередь удивляться Джилл Темплер.
  
  — И когда это случилось?
  
  — Дней десять назад.
  
  — И что, он насовсем вернулся?
  
  Ребус пожал плечами:
  
  — Кто его знает. Джилл, я бы не хотел, чтобы поползли слухи…
  
  — Конечно! Я тайны хранить умею. — Она снова улыбнулась. — Не забывай: я ведь не эдинбурженка.
  
  — И я тоже, — сказал Ребус. — Меня по недоразумению занесло сюда. — Он посмотрел на часы.
  
  — Мои пять минут закончились?
  
  — Извини.
  
  — Не извиняйся. У меня много работы.
  
  Он повернулся, собираясь уходить.
  
  — Джон? Заглядывай иногда.
  
  Ребус кивнул:
  
  — Фразочка из фильма с Мэй Уэст, да?
  
  — Верно.
  
  — Пока, Джилл.
  
  Пройдя полпути по коридору, Ребус вспомнил, что «мэй уэст» означает еще и спасательный жилет[56]. Он задумался было, но потом тряхнул головой, прогоняя эту мысль. «Моя жизнь и без того слишком сложна».
  
  Он вернулся в лабораторию.
  
  — Вы рановато, — сказали ему.
  
  — «Нетерпеливый» — вот какое слово вы ищи`те.
  
  — Если говорить о словах, которые мы ищем, то идите и посмотрите.
  
  Его подвели к монитору компьютера. Надпись была пропущена через оптический распознаватель символов и заведена в компьютер, а теперь ее вывели на большой цветной монитор. Немалая часть замаранного текста уже была очищена — изначальная запись казалась почти нетронутой. Друг по переписке взял лист бумаги:
  
  — Вот пока мои предложения. — Он стал зачитывать, а Ребус пытался увидеть каждый из вариантов на экране. — «Я его лишил глаз», «Я весь год — ищи ключи, гад…»
  
  Ребус посмотрел на друга по переписке, и тот ухмыльнулся.
  
  — А может, вот так: «Я всего лишь включил газ».
  
  — Что?
  
  — «Я всего лишь включил газ».
  
  Ребус уставился на экран. Да, теперь он и сам видел… по крайней мере бульшую часть этого предложения. Друг по переписке снова заговорил:
  
  — Мне помогли ваши слова о том, что он отравился газом. Начав работать, я держал их в голове и сразу же обнаружил «газ». Может быть, предсмертная записка?
  
  Ребус посмотрел на него недоуменным взглядом:
  
  — Предсмертная записка, которая была зачеркнута и окружена всякими закорючками на внутренней стороне обложки блокнота, засунутого на полку? Нет, гипотезы не ваш конек, ваш конек — расшифровка.
  
  Ребусу было известно, что Эдди по ночам мучили кошмары, во время которых он кричал слово «газ». Может быть, эта запись была сделана под впечатлением от одной из таких ночей? Но зачем тогда замарывать это, чтобы никто не мог прочесть? Ребус взял блокнот с оптического распознавателя. Обложка с внутренней стороны выглядела затертой, надписи там сделаны были год, а то и больше назад. Некоторые из закорючек казались новее, чем затертые слова. Когда бы Эдди ни написал их, это случилось не прошлым вечером. А это означало, вероятно, что запись не имеет прямого отношения к отравлению газом. И что тогда — совпадение? Ребус не верил в совпадения, но верил в интуицию. Он повернулся к другу по переписке, который имел далеко не радостный вид после замечания Ребуса.
  
  — Спасибо, — сказал Ребус.
  
  — Не за что.
  
  Каждый был уверен, что другой далек от искренности.
  
  Брайан Холмс ждал его в отделении на Сент-Леонардс — ждал, что его возвращение на службу будет воспринято с воодушевлением.
  
  — Ты здесь какого черта делаешь?
  
  — Не беспокойтесь, — сказал Холмс. — Я просто зашел посмотреть. Я еще неделю на больничном.
  
  — Как себя чувствуешь? — Ребус нервно оглядывался, не зная, успел ли кто-нибудь уже сказать Холмсу про Эдди. В глубине души он знал, что, конечно, ничего никто не сказал, в противном случае Брайан и вполовину не выглядел бы таким бодрячком.
  
  — У меня случаются пульсирующие головные боли, но в остальном я как огурчик. — Он похлопал себя по карману. — И инспектор Флауэр порадовал меня благотворительными сборами. Почти пятьдесят фунтов.
  
  — Поистине святой человек, — сказал Ребус. — У меня был для тебя подарок — собирался принести.
  
  — Что?
  
  — Кассету. «Роллинг стоунз» — «Пусть кровоточит»[57].
  
  — Вот спасибо.
  
  — Это тебя приободрит после Пэтси Клаксойн[58].
  
  — Ну, она-то хотя бы умеет петь.
  
  Ребус улыбнулся:
  
  — Ты уволен! Все еще у тетушки обитаешь?
  
  Этот вопрос утихомирил Холмса, как на то и рассчитывал Ребус. Сначала спустить его потихоньку с небес на землю, а уж потом преподнести настоящую новость.
  
  — Пока что — да. Нелл… она говорит, что пока еще не готова.
  
  Ребус понимал, что чувствует Брайан, — он и сам спрашивал себя: когда наконец Пейшенс пригласит его посидеть за стаканчиком.
  
  — И тем не менее, — сказал он, — дела между вами, кажется, налаживаются.
  
  — Да-да. — Холмс сел против своего начальника. — Она хочет, чтобы я ушел из полиции.
  
  — Это серьезно.
  
  — Не меньше, чем разрыв.
  
  Ребус выдохнул:
  
  — Да, пожалуй. И все же… И что ты будешь делать?
  
  — Думать — что я еще могу делать? — Холмс поднялся. — Я, пожалуй, пойду. Я только заглянул, чтобы…
  
  — Брайан, сядь. — (Холмс, узнав решительный тон Ребуса, сел.) — У меня для тебя плохие новости про Эдди.
  
  — Про шеф-повара Эдди? — (Ребус в ответ кивнул.) — И что с ним?
  
  — Несчастный случай. Как бы. И Эдди пострадал.
  
  По интонации Ребуса нетрудно было догадаться, о чем идет речь. Он научился произносить такие слова за долгие годы общения с семьями погибших в автокатастрофах, несчастных случаях на работе, убитых…
  
  — Он умер? — тихо спросил Холмс. Ребус, сжав губы, кивнул. — Господи боже. А я собирался заскочить и повидать его. Что случилось?
  
  — Мы пока не уверены. Результаты вскрытия, возможно, будут сегодня днем.
  
  Холмс был неглуп; он снова ухватил суть:
  
  — Несчастный случай, самоубийство, убийство?
  
  — Рассматриваются два последних варианта.
  
  — И вы ставите на убийство?
  
  — Мои денежки останутся у меня в кармане, пока я не поговорю с жучком на ипподроме.
  
  — И этого жучка зовут доктор Курт?
  
  Ребус кивнул:
  
  — А до этого мы мало что можем сделать. Слушай, давай я возьму машину — отвезу тебя домой…
  
  — Нет-нет, со мной все в порядке. — Холмс медленно поднялся, словно проверяя свои кости на прочность. — Правда, в порядке. Просто… бедняга Эдди. Знаете, он был моим другом.
  
  — Знаю.
  
  После ухода Холмса Ребус понял, что Брайан еще легко отделался. Его мозги пока не включились в полную силу — частично он еще не до конца выздоровел, частично был слишком потрясен сообщением Ребуса. Поэтому он и не задал трудных вопросов, например: связана ли смерть Эдди с тем человеком, который чуть не убил меня? Ребус и сам себе задавал этот вопрос. Прошлым вечером Эдди числился пропавшим, а Ребус ездил к Кафферти. Сегодня с утра пораньше выясняется, что Эдди мертв. А это означает, что не стало свидетеля, который мог что-то сказать о том вечере, когда сгорел «Сентрал». Не стало еще одного человека, который был там тогда. Но Ребус нутром чувствовал, что Кафферти удивился, услышав про нападение на Холмса. Так где искать ответ?
  
  — Да что б мне провалиться, если я знаю, — пробормотал Джон Ребус себе под нос. Зазвонил телефон. Он снял трубку, услышал шумы паба, потом голос Флауэра:
  
  — Ну у вас и команда, инспектор. Сначала одному расквашивают физиономию, потом другая отбивает себе задницу. — Сказав это, Флауэр тут же отключился.
  
  — Вот туда я тебя и посылаю, Флауэр, — с чувством напутствовал коллегу Ребус, хотя его никто уже не слушал.
  22
  
  Эдинбургский морг располагался на Каугейт-стрит[59], названной так потому, что этим маршрутом прежде в город гнали скот на продажу. Улица — узкий каньон, почти без заведений и магазинов, а транспорт в основном транзитный. Выше располагались куда как более загруженные улицы, Саут-Бридж например. Они казались такими далекими от Каугейт-стрит, что могло возникнуть впечатление, будто та находится под землей.
  
  Ребус подозревал, что Каугейт всегда служила безрадостным местом сбора беднейших эдинбуржцев, которые сами нередко походили на скот, отупевший от отсутствия солнца и перебивающийся подаяниями прохожих. Каугейт созрела для перестройки, но кто возьмется за убой скота?
  
  Трудно было найти лучшее место для здания морга, где доктор Курт в свободное от лекций в университете время занимался своим ремеслом.
  
  — Во всем нужно видеть хорошую сторону, — сказал он Ребусу. — На Каугейт есть два отличных паба.
  
  — И еще несколько, где можно безбожно обобрать и покойника.
  
  Курт хохотнул:
  
  — Красочно, хотя я не думаю, что навеваемый этим образ и в самом деле что-нибудь значит.
  
  — Я склоняюсь перед вашими непревзойденными знаниями. Так что же у нас есть на мистера Рингана?
  
  — А-а-а, бедный Сиротка Эдди.
  
  Курт любил давать прозвища своим покойникам. Ребусу казалось, что «Сиротка» уже была, и не раз, хотя Эдди Рингану прозвище пришлось как нельзя кстати. У Эдди родственников не было, по крайней мере никто о них не слышал, а потому на опознание пришли Патрик Колдер и Шивон Кларк, которая и нашла тело.
  
  — Да, это тот человек, которого я обнаружила, — сказала она на опознании.
  
  — Да, это Эдвард Ринган, — подтвердил Пэт Колдер, после чего Колдера увел бармен Тони.
  
  Теперь Ребус стоял вместе с Куртом за прозекторским столом, на котором ассистент приводил в порядок то, что осталось от тела. Ассистент напевал себе под нос «Пусть проходит молодость лихая, как сквозь пальцы талая вода», соскребывая месиво со стола в ведро с какими-то потрохами. Ребус перечитывал текст на листе бумаги. Уже в третий раз, пытаясь отстраниться от окружающей обстановки. Курт курил сигарету. В пятьдесят пять лет он решил, что вполне может начать курить, раз уж до этого возраста ничто не смогло его прикончить. Ребус мог бы стрельнуть у него сигарету, но доктор Курт курил «Плеерс» без фильтра — курительный эквивалент жидкости для удаления краски.
  
  Может быть, потому, что Ребус столько раз просмотрел текст, что-то наконец зацепило его глаз.
  
  — Знаете, — вспомнил он, — мы так и не нашли предсмертной записки.
  
  — Самоубийцы не всегда оставляют записки.
  
  — Эдди непременно оставил бы. И он установил бы рядом с духовкой магнитофон с записью «Отель разбитых сердец» Элвиса Пресли.
  
  — Шикарный стиль, — саркастично заметил Курт.
  
  — Далее, — продолжал Ребус, — судя по списку содержимого его карманов, я вижу, что при нем не было никаких ключей.
  
  — Да, никаких ключей. — Курт слишком наслаждался возможностью отдохнуть, чтобы включать мозги. Он знал, что Ребус рано или поздно скажет, что у него на уме.
  
  — Так вот, — снизошел Ребус, — вопрос в том, как он туда вошел? И если он открыл дверь ключами, то где они теперь?
  
  — И в самом деле, где они.
  
  Помощник нахмурился, увидев, как Курт раздавил сигарету подошвой.
  
  Ребус чувствовал, когда интерес к его словам пропадал. Он убрал лист бумаги:
  
  — Так что у вас есть для меня?
  
  — Ну, вы же понимаете, что необходимо провести обычные анализы.
  
  — Конечно. И тем не менее?..
  
  — Тем не менее несколько любопытных замечаний. — Курт повернулся к трупу, вынуждая Ребуса сделать то же самое.
  
  Обугленное лицо было прикрыто, и помощник зашил черной толстой нитью грудину и живот, в которых теперь отсутствовали основные органы. Лицо было сильно обожжено, но в остальном тело осталось неповрежденным. Пухлая плоть была бледной и лоснящейся.
  
  — Итак, — начал Курт, — ожоги поверхностные. Взрыв не затронул внутренние органы. Это облегчило исследование. Я бы сказал, что он отравился, вдыхая газ Северного моря. — Он повернулся к Ребусу. — Насчет Северного моря — это чистое предположение. — Тут он снова ухмыльнулся кривой ухмылкой — одна сторона его рта оставалась закрытой. — Есть свидетельства приема алкоголя. Мы дождемся результатов анализов и тогда скажем, какова была степень опьянения. Но, предположительно, высокая.
  
  — Вам наверняка понравилась его печень. Он ее мучил несколько лет подряд.
  
  На лице Курта появилось выражение сомнения. Он подошел к другому столу и вернулся с названным, хотя уже и рассеченным, органом:
  
  — Вообще-то, она в очень приличной кондиции. Вы говорите, он пил?
  
  Ребус пытался смотреть не видя. При наличии опыта это было нетрудно.
  
  — Бутылку в день легко.
  
  — По его печени не скажешь. — Курт подбросил ее на несколько дюймов, потом она снова шлепнулась ему на ладонь. Он напомнил Ребусу мясника, соблазняющего потенциального покупателя товаром. — Еще была шишка на голове, ссадины и небольшие ожоги рук.
  
  — Да?
  
  — Как я себе представляю, такого рода повреждения шеф-поварб нередко получают, исполняя свои ежедневные обязанности. Мало ли, брызнуло кипящим жиром, со всех сторон кастрюли да сковородки…
  
  — Возможно, — прервал Ребус.
  
  — А теперь мы подошли к тому номеру программы, которого ждет Хамиш. — Курт кивнул в сторону помощника, который выпрямился в предвкушении дальнейшего. — Я называю его Хамиш, — доверительно сообщил Курт, — потому что он с Гебридов[60]. Хамиш заметил одну деталь, которую я пропустил. Я все откладывал разговор об этом на потом, но, если откладывать и дальше, он грозит пойти трупными пятнами. — Курт посмотрел на Ребуса. — Патологоанатом маленько шутит.
  
  — Я не знал, что вас зовут Маленько, — съязвил Ребус.
  
  — Вы должны знать, инспектор, что у Хамиша есть пунктик — зубы. Возможно, потому, что у него в детстве зубы были отвратительные, и с тех пор его преследуют воспоминания о долгих днях, проведенных со сверлом бормашины во рту.
  
  Судя по виду Хамиша, так оно, вероятно, и было.
  
  — И поэтому Хамиш непременно заглядывает людям в рот, вот и на этот раз он сообщил мне о найденном повреждении.
  
  — Какого рода повреждении?
  
  — Ссадины на тканях, выстилающих горло.
  
  — Как если бы он слишком громко пел?
  
  — Или надсадно кричал. Но, вероятнее всего, ему в горло что-то засунули.
  
  У Ребуса ум за разум зашел. Курт, казалось, всегда умел вводить его в такое состояние. Он проглотил слюну, чувствуя, как пересохло его собственное горло.
  
  — Что, например?
  
  Курт пожал плечами:
  
  — Хамиш предположил… Вы должны понять, это только гипотеза — обычно это ваше поле деятельности. Хамиш предположил, что это была какая-то трубка, что-то твердое. Лично я добавил бы, что, возможно, это была резиновая или пластиковая трубка.
  
  Ребус кашлянул:
  
  — Значит, не что-то… мм… органическое?
  
  — Вы имеете в виду кабачок? Банан?
  
  — Вы прекрасно знаете, что я имею в виду.
  
  Курт улыбнулся и склонил голову:
  
  — Конечно знаю. Прошу прощения. — После чего он пожал плечами. — Я бы ничего не исключал. Но если вы имеете в виду хер, то его предварительно обернули в наждачную бумагу.
  
  Ребус услышал, как Хамиш за их спинами тихо давится от смеха.
  
  Ребус позвонил Пэту Колдеру и спросил, не могут ли они встретиться. Колдер немного помедлил с ответом, но согласился.
  
  — В «Колониях»? — предложил Ребус.
  
  — Давайте лучше у нас в ресторане. Я все равно туда собираюсь.
  
  В ресторане так в ресторане. Когда приехал Ребус, объявление о «выздоровлении» было заменено другим: «В связи с невосполнимой утратой заведение прекращает свою деятельность». И подпись — Пэт Колдер.
  
  Когда Ребус вошел, загремел голос Колдера:
  
  — Вали отсюда! — Обращена эта фраза была, однако, не к Ребусу, а к молодой женщине в дождевике.
  
  — Неприятности, мистер Колдер? — спросил Ребус.
  
  Колдер деловито снимал сувениры со стен и упаковывал их в газеты. Ребус заметил три коробки из-под чая на полу между столами.
  
  — Чертовой журналистке подавай крови и скорби для ее паршивой газеты.
  
  — Это так, мисс? — Ребус посмотрел на Мейри Хендерсон неодобрительным, но в то же время и почти отцовским взглядом. Взглядом, который давал Мейри понять, что ей должно быть стыдно.
  
  — Мистер Ринган был популярной личностью в городе, — сказала она Ребусу. — Я уверена, он хотел бы, чтобы читатели знали…
  
  Колдер оборвал ее:
  
  — Он хотел, чтобы они почаще приходили сюда, потуже набивали желудки, оставляли побольше денег и убирались к чертовой матери. Напечатайте это!
  
  — Прямо готовая эпитафия, — заметила Мейри.
  
  Колдер посмотрел на нее так, словно собирался раскроить ей голову часами Элвиса — теми самыми, на которых вместо стрелок были руки короля рок-н-ролла, указывавшие часы и минуты. Но Колдер передумал и снял со стены зеркало Элвиса — одно из многих. Ну нет, он не решится его разбить, иначе последующие семь лет ему предстоит питаться баландой.
  
  — Я думаю, вам лучше уйти, мисс, — спокойно сказал Ребус.
  
  — Хорошо, уже ухожу. — Она перекинула сумочку на плечо и зашагала к двери мимо Ребуса. Сегодня на ней была юбка, и довольно короткая. Но хороший солдат знал, когда отвести взгляд.
  
  Он улыбнулся Пэту Колдеру, который не скрывал злости:
  
  — Не рановато ли подводить черту?
  
  — Вы умеете готовить, инспектор? Без Эдди это заведение… оно ничто.
  
  — Похоже, теперь местные рестораторы могу спать спокойно.
  
  — Вы что хотите сказать?
  
  — Помните, Эдди говорил, что нападение на Брайана, возможно, было предупреждением.
  
  — Да, но какое это имеет отношение… — Колдер замолчал. — Вы думаете, что кто-то?.. Ведь это было самоубийство, да?
  
  — Это определенно было похоже на самоубийство.
  
  — Вы хотите сказать, что не уверены?
  
  — Он казался вам человеком, способным на самоубийство?
  
  Колдер ответил холодно:
  
  — Он каждый день убивал себя алкоголем, инспектор. Может быть, перебрал. Я уже говорил, что Эдди после нападения на Брайана был не в себе. Может быть, даже сильнее, чем он сам сознавал. — Он помолчал немного, продолжая обеими руками сжимать зеркало. — Вы думаете, это было убийство?
  
  — Я этого не говорил, мистер Колдер.
  
  — И кто бы это мог сделать?
  
  — Может быть, вы припозднились с платежами?
  
  — Какими платежами?
  
  — За крышу. Только не говорите мне, что этого больше нет.
  
  Колдер уставился на него немигающим взглядом:
  
  — Вы забываете, что за финансы отвечал я, и все счета всегда оплачивались вовремя. Все.
  
  Ребус намотал это на ус, не вполне понимая, что именно имел в виду Колдер.
  
  — Если вам кажется, что вы знаете, кто мог желать Эдди смерти, то лучше скажите мне. Не нужно делать опрометчивых ходов.
  
  — Например?
  
  «Например, покупать пистолет», — подумал Ребус, но вслух ничего не сказал. Колдер начал заворачивать зеркало.
  
  — Сенсации только для желтых газетенок и хороши, — сказал Колдер.
  
  — Ну, эта девица только делает свою работу. Ведь вы бы не отказались от хвалебного отзыва в прессе.
  
  Колдер улыбнулся:
  
  — У нас их хватало.
  
  — И что будете делать теперь?
  
  — Не думал об этом. Уеду — это все, что я знаю.
  
  Ребус кивнул, показывая на чайные коробки:
  
  — И все это тоже с собой заберете?
  
  — Я не могу это выбросить, инспектор. Больше у меня ничего и нет.
  
  «Ну, — подумал Ребус, — есть еще и спальня». Но он ничего не сказал. Просто смотрел, как Пэт Колдер упаковывает вещи.
  
  Хамиш, настоящее имя которого было Аласдер Макдугал, был, по сути, изгнан со своего родного острова Барра сверстниками: один после вечеринки пытался его утопить во время ночного перехода на лодках с острова Саут-Уист. Две минуты в ледяной воде пролива Барр — и он был бы пригоден разве что на корм рыбам, но его втащили назад в лодку, а все происшествие объяснили случайностью. Случайностью это объяснили бы, даже если бы он и в самом деле утонул.
  
  После этого он уехал в Обан, потом на юг, в Глазго, а оттуда перебрался на восточное побережье. Глазго в некоторых отношениях устраивал его, зато в других — нет. В Эдинбурге он чувствовал себя лучше. Его родители никак не могли поверить, что сын у них гомосексуалист, даже когда он честно им в этом признался. Отец цитировал ему Библию — как цитировал ее в течение предыдущих семнадцати лет, — и в отцовском голосе слышалась праведная дрожь верующего. Когда-то все это звучало для сына мощно и убедительно, но теперь вызывало смех, и только.
  
  — Даже если так написано в Библии, — сказал он отцу, — с чего ты взял, что это истина в последней инстанции?
  
  Но для его отца Библия была непререкаемым авторитетом. С Библией в руке старик и выгнал младшего из дому.
  
  — И чтобы ты не смел порочить наше имя! — крикнул он ему вслед.
  
  Аласдер полагал, что исполнил требования отца, представляясь как Дугал и почти никогда не называя фамилии. В гей-сообществе Глазго он и был известен как Дугал, Дугалом его знали и в Эдинбурге. Ему нравилась жизнь, которой он живет (ни одной ночи не приходилось скучать), а отколотили его всего два раза. У него были свои любимые клубы и пабы, свой круг друзей и еще более широкий круг знакомых. Он даже начал подумывать, не написать ли ему родителям. Ему очень хотелось сказать им: когда мой босс заканчивает работать с телом, Небу почти ничего не остается, уж вы мне поверьте.
  
  Хамиш снова подумал о пухлом парне, который отравился газом, и рассмеялся. Наверное, следовало бы сказать кое-что, пока здесь был полицейский, но он промолчал. Почему? Потому что скрывал свою сексуальную ориентацию, хотел быть и вашим и нашим? Его и прежде обвиняли в этом, когда он, образно выражаясь, отказывался носить розовый треугольник у себя на лацкане[61]. Конечно, он не хотел, чтобы полицейский знал, что он гей. И поди знай, как на это отреагировал бы доктор Курт. Гомофобия процветала, страх перед СПИДом и опасностью заразиться достиг каких-то средневековых масштабов. Конечно, он обошелся бы и без этой работы, но ему она нравилась. Он в свое время на острове видел, как забивали и свежевали скот. Его нынешняя работа мало чем отличалась от тех его детских воспоминаний.
  
  Нет, он будет хранить эту тайну при себе. Не расскажет то, что ему известно об Эдди Рингане. Он вспоминал тот вечер неделю или около того назад. Они пришли на квартиру Дугала, и Эдди приготовил чили из того, что нашлось в шкафу. Очень острый. Такой, что пот прошибал. Но на ночь Эдди не остался — не из таких был. Перед тем как проститься, они страстно поцеловались и договорились, что будут встречаться.
  
  Да, он знал Эдди, знал его достаточно хорошо, чтобы быть уверенным в одном: кто бы ни лежал на столе в морге, это был не тот человек, с которым Дугал у себя в постели ел чили.
  
  До конца дня Шивон Кларк чувствовала необычное спокойствие и полностью владела собой. Ее на день освободили от операции «Толстосумы», чтобы она отошла после шока, пережитого в «Кафе разбитых сердец», но к концу дня у нее просто руки чесались, до того хотелось что-нибудь сделать. И она поехала в дом Рори Кинтаула, ни на что особенно не рассчитывая. Она увидела аккуратный и довольно новый муниципальный двухквартирный дом в тупичке. Садик перед домом был размером с подставку под пивной стакан, но, возможно, немного почище. Она подумала, что могла бы пообедать с подстриженного, без единого сорняка газона, не боясь отравиться. Она не могла сказать того же самого о тарелках в большинстве полицейских столовок. Через калитку она прошла на дорожку, а через другую — к дверям Кинтаула. Дверь была выкрашена в темно-синий цвет. Каждая четвертая дверь на этой улице была темно-синей. Остальные были красные, как рябина, горчично-желтые и сероватые. Не то чтобы буйство цвета, но в некотором роде это неплохо сочеталось с декоративной штукатуркой и гудроном. Дети нарисовали мелом на асфальте сложную решетку для игры в классики и теперь весело прыгали по квадратикам. Она улыбнулась им, но они так и не оторвались от своей игры. В заднем саду одного из домов неподалеку залаяла собака, в остальном улица оставалась спокойной.
  
  Кларк нажала кнопку звонка и принялась ждать. Дома, казалось, никого нет. Позволив себе заглянуть внутрь через переднее окно, она обозвала себя «наглой девицей». Гостиная простиралась до задней стены дома. Собака теперь лаяла громче, и через дальнее окно Кларк увидела очертания чьей-то фигуры. Она открыла калитку садика, пробежала по площадке, отделявшей дом Кинтаула от соседей. Так она попала к садам с тыльной стороны домов. Кинтаул оставил дверь кухни открытой, чтобы не шуметь. Он уже занес одну ногу на соседскую ограду и пытался утихомирить сидевшее на цепи чудовище.
  
  — Мистер Кинтаул! — позвала Шивон. Он повернулся, и она поманила его рукой. — Я смотрю, вы сидите на ограде. Может быть, зайдем в дом на несколько слов?
  
  Она не собиралась щадить его. Он тяжело поплелся к ней по газону с задней стороны дома, а она улыбнулась ему:
  
  — Значит, бегаете от полиции? И что же вы такое пытаетесь скрыть?
  
  — Ничего.
  
  — Вы должны быть осторожны, — предупредила она. — От таких кульбитов у вас швы разойдутся.
  
  — Вы что, хотите, чтобы все слышали? Входите в дом.
  
  Он едва не втолкнул ее внутрь через кухонную дверь. Именно такого приглашения и ждала Шивон.
  
  Ребусу позвонили в четверть седьмого, а встречу он назначил на десять. В восемь ему позвонила Пейшенс. Он знал: его голос звучит неестественно. Она почувствует это и решит, что мыслями он где-то витает (так оно и было на самом деле), но он хотел слышать ее. Он заполнял время до десяти часов, не хотел, чтобы хоть минута осталась пустой, — боялся, что начнет воспринимать это иначе, передумает.
  
  В конечном счете за неимением других тем он рассказал Пейшенс все о Майкле (который спал в кладовке). Наконец они настроились на одну волну. Пейшенс предложила психотерапию и удивилась, узнав, что никто в больнице не рассматривал такой возможности. Она пообещала, что справится почему, и перезвонит Ребусу. А он тем временем должен следить, чтобы Майкл не впал в клиническую депрессию. Беда с этими психотропными препаратами в том, что они не только убивают страхи, но могут намертво заглушить все эмоции.
  
  — Он был такой бодрячок, когда приехал, — сказал Ребус. — Студенты диву даются, что с ним за чертовщина случилась. Я думаю, они переживают не меньше моего.
  
  Самозваная подружка Майкла пыталась разговорить его, завлекала в пабы и клубы. Но Майкл воспротивился, и она не появлялась целый день. Один из парней подошел к Ребусу в кухне и с нескрываемым сочувствием спросил, не поможет ли Мики немного гашиша, на что Ребус отрицательно покачал головой. «Боже милостивый, может, это и неплохая идея», — подумал он.
  
  Но Пейшенс была против:
  
  — Такие препараты в сочетании с коноплей — одному богу известно, какая будет реакция. Паранойя, полный идиотизм — вот первое, что мне приходит в голову.
  
  Она вообще возражала против лекарств, включая и прописанных врачом. Она прекрасно понимала, что врачу проще всего отправить больного в аптеку с рецептом. Валиум, нитразепам — что угодно. Люди по всей Шотландии, а в особенности те, кто остро нуждается в помощи, просто питаются таблетками. А доктора, ссылаясь на большую загруженность, знай себе твердят: «А что еще мы можем сделать?»
  
  — Хочешь, я приеду? — спросила она.
  
  Это был настоящий прорыв. Да, Ребус хотел, чтобы она приехала, но стрелки часов показывали почти девять.
  
  — Нет, но я тебя благодарю за предложение.
  
  — Постарайся не оставлять его надолго одного. Он спит, потому что бежит от того, с чем ему нужно справиться.
  
  — Пока, Пейшенс. — Ребус положил трубку и стал собираться — пора было уходить.
  
  Почему он выбрал для встречи набережную в Южном Куинсферри? Ну разве это не было очевидно? Он стоял около хибарки, куда отнесли снятого с моста Майкла, и его пробирала дрожь. Он приехал заранее, а Дик, естественно, опаздывал. Вообще-то, Ребус не возмущался. У него было время посмотреть на железнодорожный мост, прикинуть, каково это, когда тебя опускают с него посреди ночи. Как ты кричишь заклеенным ртом, когда с твоей головы снимают мешок. Когда ты видишь всю эту бездну внизу. Ребус сейчас был там, наверху, хотя и находился на уровне моря. Он смотрел сверху вниз.
  
  — Холодновато, а? — Дик Торренс потер руки.
  
  — Спасибо, что подставил меня в прошлый раз.
  
  — Что?
  
  — Кореш «на продажу или в аренду».
  
  — А, ну да. — Торренс ухмыльнулся. — «Король дороги»[62]. Но там иначе…
  
  — Так достал?
  
  Дик похлопал себя по карману куртки. Он нервничал. И неспроста. Ведь не каждый день продаешь нелегальное оружие полицейскому.
  
  — Давай посмотрим.
  
  — Что? Здесь?
  
  Ребус оглянулся:
  
  — Тут никого нет.
  
  Дик прикусил губу, потом сдался, вытащил пистолет из кармана и положил на ладонь Джона Ребуса.
  
  Оружие лежало безжизненным грузом, но держать его было удобно. Ребус сунул его во вместительный карман:
  
  — Патроны?
  
  Патроны загремели в коробке, как погремушка. Ребус уложил и их, потом вытащил из заднего кармана деньги:
  
  — Хочешь пересчитать?
  
  Дик отрицательно покачал головой, потом кивнул, показывая на другую сторону дороги:
  
  — Но я тебе поставлю стаканчик, если не возражаешь.
  
  Ребус был не против выпивки:
  
  — Только сначала избавлюсь от этого. — Он отпер машину и засунул пистолет с патронами под водительское сиденье. Выпрямившись, он почувствовал, что его немного трясет и голова кружится. Выпивка будет в самый раз. Да и есть ему хотелось, но при мысли о еде тошнота подступила к горлу. Он снова посмотрел на мост. — Ну, идем, — сказал он Дику Торренсу.
  
  Без пистолета и с деньгами Торренс расслабился и стал словоохотлив. Они зашли выпить в «Хоуз Инн»[63]. Торренс объяснил, как оружие попадает в страну:
  
  — Понимаешь, купить пистолеты во Франции — нет проблем. Продавцы приезжают в город на фургоне и продают прямо с машины. Засовывают тебе каталоги в дверь, чтобы ты знал об их продукции. Я познакомился с этим французом, а он хоть и француз, но ничего себе. Мотается туда-сюда через канал — какой-то у него там бизнес. Он привозит пистолеты, а я покупаю. Он и слезоточивый газ привозит. Тебя это интересует?
  
  — Что ж ты раньше не сказал? — пробормотал Ребус в свою пинту. — Мне бы тогда и пистолет не понадобился.
  
  — Да? — Дик понял, что Ребус шутит, и рассмеялся.
  
  — Так ты мне что привез? — спросил Ребус. — Там было темновато — не разглядел.
  
  — Понимаешь, это все копии. Но не беспокойся. Все номера я срезаю лично. У тебя кольт сорок пятого калибра. В магазине десять патронов.
  
  — Восемь миллиметров?
  
  Дик кивнул:
  
  — В коробке двадцать штук. Это не самое убойное оружие. Если хочешь, достану тебе «узи».
  
  — Господи Исусе. — Ребус допил пинту. Ему вдруг захотелось поскорее убраться отсюда.
  
  — На жизнь-то надо зарабатывать, — сказал Дик Торренс.
  
  — Да, ты прав, на жизнь надо, — согласился Ребус и встал.
  23
  
  На следующее утро Ребус заставил себя повторить ставшие привычными действия. Он проверил, не появилось ли каких-либо следов Эндрю Макфейла. Не появилось. Маклин получил ожоги от кипятка, не очень сильные, так как он все же успел загородиться руками. Никто пока не относился к Макфейлу как к опасному преступнику. Его описание было выдано полицейским, дежурившим на автобусных и железнодорожных вокзалах, в салонах по обслуживанию автомобилей и прочих подобных местах. Если бы у Ребуса были люди, он точно знал бы, куда их направить.
  
  На его стол упала тень. Он поднял глаза — перед ним стоял Сорнячок.
  
  — Итак, — весело начал Флауэр, — твой сержант выбыл из строя в результате удара по голове, а следователь — из-за взрыва газа. Что исполним на бис?
  
  Ребус огляделся. У них была аудитория. Чуть ли не половина отделения ждала, как будет развиваться ссора между двумя инспекторами. Похоже, всем вдруг что-то срочно понадобилось в соседних отсеках рядом с Ребусом.
  
  — Проще будет, если ты сделаешь стойку на руках.
  
  — Что проще?
  
  — Тебе будет проще справиться с собственным словесным поносом.
  
  За перегородками закашлялись.
  
  — У меня тут где-то завалялось несколько ароматизированных свечек. Можешь взять, если хочешь, — сказал Ребус.
  
  Двери секций уже закрывались. Слушатели разбредались по делам.
  
  — А ты у нас большой подарок, да? — взвился Флауэр. — Думаешь, ты — парень что надо?
  
  — Да уж лучше некоторых.
  
  — Но хуже других.
  
  Ребус взял список задержанных за вчерашний день и принялся читать:
  
  — Если ты закончил…
  
  Флауэр улыбнулся:
  
  — Ребус, я думал, такие, как ты, якшаются с динозаврами.
  
  — Да, но только потому, что, когда ты их попросил, они тебе отказали.
  
  Когда Алистер Флауэр оставил поле боя, счет был 2: 0 не в его пользу. Но Ребус знал, что у них еще будет дополнительное время. А потом еще раз дополнительное.
  
  Он снова просмотрел список задержанных, чтобы убедиться, что правильно прочел фамилию, потом вздохнул и отправился к камерам. Возле двери камеры под номером один стояла группка констеблей, которые по очереди заглядывали в глазок.
  
  — Это тот тип с татуировками, — объяснил один из них Ребусу.
  
  — Расписной?
  
  Констебль кивнул. Расписной был в татуировках с головы до ног, свободного места на нем не осталось ни дюйма.
  
  — Его привезли для допроса.
  
  Ребус кивнул. Каждый раз, когда Расписного привозили в отделение, он раздевался догола.
  
  — Хорошее имечко, правда, сэр?
  
  — Что — Расписной? Для него, думаю, оно лучше, чем мое.
  
  — А тут что?
  
  — Еще один идиот, — сказал Ребус, открывая камеру номер два.
  
  Он закрыл за собой дверь. На койке сидел небритый парень с виноватыми глазами.
  
  — Ну и что с тобой случилось?
  
  Энди Стил посмотрел на него, потом отвернулся. В этот его приезд Эдинбург был с ним неласков. Он провел пятерней по растрепанным волосам.
  
  — Вы съездили к тете Ине? — спросил он.
  
  Ребус кивнул:
  
  — Но твоих родителей не видел.
  
  — Ну, хотя бы это мне удалось, да? Найти вас и сообщить о ней.
  
  — И чем ты занимался после этого?
  
  Энди Стил поскреб голову, и на брюки посыпались чешуйки кожи.
  
  — Ну, немного осматривал достопримечательности.
  
  — Теперь за это не арестовывают.
  
  Стил вздохнул и перестал скрести голову:
  
  — Все зависит от достопримечательности. Я поведал одному типу в пабе, что я — частный детектив. И он сказал, что у него есть для меня дело.
  
  — Вот как? — Внимание Ребуса на мгновение привлекла стена камеры, исчерканная игроками в крестики-нолики.
  
  — Его жена изменяла ему. Он сказал мне, где, как ему кажется, я смогу ее найти, и описал, как она выглядит. Дал мне десятку. А потом обещал еще, когда я приду к нему с докладом.
  
  — Продолжай.
  
  Энди Стил задрал голову к потолку камеры. Он понимал, что выставляет себя в нелучшем виде, но думать об этом все равно уже было поздно.
  
  — Это была квартира на цокольном этаже. Я вел наблюдение весь вечер. Женщину видел — она была там, но мужчины не было. Тогда я обошел дом сзади, чтобы разглядеть получше. Кто-то, наверное, увидел меня и позвонил в полицию.
  
  — И ты рассказал им все это?
  
  Стил кивнул:
  
  — Они даже возили меня в бар. Его там, конечно, не было, и никто его не знал. Мне даже имя его неизвестно.
  
  — Но его описание женщины было точным?
  
  — Да.
  
  — Может, бывшая жена или какая-то бывшая пассия. Он хотел ее напугать, и это стоило десяти фунтов.
  
  — Теперь вот женщина выдвигает против меня обвинения. Не очень хорошее начало для карьеры, как вы думаете, инспектор?
  
  — Как сказать, — проговорил Ребус. — Твоя карьера частного детектива, может, и не удалась, но ты можешь специализироваться на заглядывании в чужие окна — тут твоя звезда явно восходит. — Видя несчастное выражение на лице Стила, Ребус подмигнул. — Ладно, не переживай. Посмотрю, что для тебя можно сделать.
  
  Прежде чем он успел что-то сделать, ему позвонила Шивон Кларк с Горги-роуд и рассказала о своем разговоре с Рори Кинтаулом:
  
  — Я спросила, не знает ли он что-нибудь о склонности своего двоюродного брата к азартным играм. Он ничего толком не ответил, но у меня создалось впечатление, что у них теплые родственные отношения. В гостиной на стенах полно фотографий: тетушки и дядюшки, братья и сестры, племянники, двоюродная родня, бабушки…
  
  — Я понял. Про разбитое окно сказали?
  
  — Да. Так взволновался, что пришлось ему вцепиться в подлокотники, иначе он выпрыгнул бы из кресла. Но из него слова не вытянешь. Он сказал: «Наверное, это сделал какой-то пьяница».
  
  — Тот же пьяница, что пырнул его ножом?
  
  — Я это не совсем так сформулировала. И он тоже. Не знаю, имеет ли это отношение к делу, но он сказал, что водил фургон для своего брата — возил мясо.
  
  — Что, полное время там работал?
  
  — Да. Но год назад бросил.
  
  — Я не знал, что у Боуна есть фургон. Это наш следующий объект.
  
  — Что, сэр?
  
  — Фургон. Сначала разбить витрину. А если это не поможет — поджечь фургон.
  
  — Вы хотите сказать, что это месть его крыши?
  
  — Может, и крыши, но, скорее, он проиграл много денег. Что скажешь?
  
  — Ну, я высказала такое предположение Кинтаулу.
  
  — И?..
  
  — Он рассмеялся.
  
  — Для него это, считай, целая взволнованная речь.
  
  — Согласна. Он человек неэмоциональный.
  
  — Значит, это не проигранные деньги. Придется еще подумать.
  
  — Пока мы разговаривали, появился его сын.
  
  — Освежи-ка мою память.
  
  — Семнадцать лет, безработный, зовут Джейсон. Когда Кинтаул сказал ему, что я сержант уголовной полиции, сынок что-то заволновался.
  
  — Естественная реакция парня, который живет на пособие. Они думают, будто мы теперь насильно вербуем в армию.
  
  — Вообще-то, за этим стояло нечто большее.
  
  — Насколько большее?
  
  — Не знаю. Может быть, что и всегда: наркотики и банды.
  
  — Мы здесь посмотрим, есть ли что на него. Как там «Толстосумы»?
  
  — Если откровенно, я бы предпочла шить почтовые мешки.
  
  Ребус улыбнулся.
  
  — Ничего не поделаешь. Такова кривая приобретения квалификации, Кларк, — сказал он и положил трубку.
  
  Вчера он почему-то забыл спросить у Пэта Колдера о фразе на внутренней стороне обложки блокнота с рецептами. Ему не хотелось думать, что это случилось из-за ног Мейри, которые отвлекли его, или из-за всех этих Элвисовых экспонатов. Перед тем как покинуть отделение, Ребус проверил: в полиции никаких материалов на Джейсона Кинтаула не обнаружилось. Пистолет под сиденьем Ребуса каким-то образом обострял его мышление. Поездка до «Колоний» много времени не заняла.
  
  Пэта Колдера вид полицейского, видимо, ошарашил.
  
  — Доброе утро, — сказал Ребус. — Я так и думал, что застану вас дома.
  
  — Входите, инспектор.
  
  Ребус вошел. В гостиной царил больший беспорядок, чем в предыдущий день, и Ребуса заинтересовало: кто из этой пары был аккуратнее? Да, безусловно, Эдди Ринган выглядел и вел себя как настоящий жлоб, но каким он был в личной жизни?..
  
  — Извините за беспорядок.
  
  — Ну, у вас сейчас много забот.
  
  В доме было душно, здесь стоял тяжелый мужской запах, свойственный домам, которые делят между собой мужчины, или раздевалкам при спортивных залах. Обычно такой запах появляется при наличии более чем одного человека. Ребусу пришел в голову стройный молодой бармен, который провожал Колдера в морг…
  
  — Я как раз договаривался о похоронах, — подтвердил Пэт Колдер. — В понедельник. Меня спросили, кто будет: семья, друзья? Мне пришлось сказать, что у Эдди нет семьи.
  
  — Но у него были хорошие друзья.
  
  Колдер улыбнулся:
  
  — Спасибо, инспектор. Спасибо вам за это. Вы хотели о чем-то…
  
  — Мы нашли кое-что в кухне.
  
  — Да?
  
  — Что-то вроде сообщения. В нем сказано: «Я всего лишь включил газ».
  
  Колдер замер:
  
  — Господи, значит, это все же было самоубийство?
  
  Ребус пожал плечами:
  
  — Нет, это не было похоже на предсмертную записку. Мы нашли эту запись в школьном блокноте.
  
  — Куда Эдди записывал рецепты?
  
  — Да.
  
  — А я думал, куда он делся…
  
  — Эти слова были основательно зачеркнуты. Я отвез блокнот в лабораторию.
  
  — Может, это как-то связано с его кошмарами.
  
  — Я тоже об этом думал. Все зависит от того, что ему снилось, верно? Кошмары бывают разные — вас преследуют либо страхи, либо раскаяние в собственных грехах.
  
  — Я не психолог.
  
  — И я тоже, — признался Ребус. — Насколько я понимаю, у Эдди были ключи от ресторана?
  
  — Да.
  
  — При нем никаких ключей не обнаружилось. Вам они не попались, когда вы собирали вещи?
  
  — Вроде нет. Но как он мог войти без ключей?
  
  — Вам нужно поступить в уголовную полицию, мистер Колдер. Именно это и мне пришло в голову. — Ребус поднялся с дивана. — Что ж, извините, что побеспокоил.
  
  — Ничего страшного. Вы сможете передать Брайану о похоронах? Кладбище Уорристон, в два часа.
  
  — В понедельник в два. Я ему передам. Да, и еще одно. У вас есть журнал, куда вы записываете заказы столиков?
  
  Колдер озадаченно посмотрел на него:
  
  — Конечно.
  
  — Мне бы хотелось взглянуть. Там могут быть имена, которые для вас ничего не значат, но могут кое-что сказать полицейскому.
  
  Колдер кивнул:
  
  — Я вас понимаю. Я завезу журнал вам в отделение. Около полудня я еду в «Разбитые сердца». Там я и возьму.
  
  — Все еще продолжаете вывозить вещи?
  
  — Нет, жду потенциального покупателя. Одна из пиццерий собирается расширяться…
  
  Что бы ни скрывал Пэт Колдер, у него это получалось совсем неплохо. Но Ребусу вовсе не хотелось начинать раскопки. У него и так дел было выше крыши. Начиная с пистолета. Он сидел с ним вчера вечером в своей машине, держа палец на спусковом крючке так, как учил его инструктор в армии: наготове, но без напряжения. Это было подобно эрекции, которую ты хотел удержать.
  
  Еще он думал о плохих ребятах и хороших ребятах. Если ты думал о плохом — тебе снились садистские и похотливые сны, — то это еще не делало тебя плохим. Но если у тебя голова полна светлых мыслей, а ты весь день пытаешь людей… Дело было в том, что о тебе судили по твоим поступкам в обществе, а не по мыслям в твоей голове. Поэтому у него не было оснований осуждать себя за жестокие и убийственные мысли до тех пор, пока он не обратит эти мысли в реальность. Но как же ему хотелось выйти за рамки одних только мыслей! Более того, ему казалось, что это было бы правильно.
  
  Ребус остановил машину у первой церкви, которая ему попалась. Он уже несколько месяцев не бывал ни в каких храмах, неизменно находя извинения и обещая себе, что как-нибудь обязательно выкроит время. Воскресные утра были такими хорошими благодаря присутствию Пейшенс, а не посещению церкви.
  
  Кто-то фломастером на деревянной доске в церковном дворе превратил «Богоматерь Вечной Опоры» в «Богоматерь Вечного Запора». Не лучшее из предзнаменований, но Ребус все равно зашел внутрь. Некоторое время он посидел на скамье. В церкви вместе с ним было не так уж много народу. Он по пути прихватил молитвенник и долго разглядывал его безукоризненную черную обложку, не понимая, почему эта книга вызывает у него такое чувство вины. Наконец из исповедальни вышла женщина, повязывая голову шарфиком. Ребус встал и заставил себя войти в маленькое помещение:
  
  — Простите мне мои грехи, отец, я собираюсь согрешить.
  
  — Мы позаботимся об этом, сын мой, — раздался хрипловатый ирландский говорок из-за другой стороны решетки. В голосе слышалась такая уверенность, что Ребус чуть ли не улыбнулся.
  
  Но он только сказал:
  
  — Я ведь даже не католик.
  
  — Уверен, что это так. Но вы христианин?
  
  — Наверное. Прежде я ходил в церковь.
  
  — Вы верующий?
  
  — Я не могу не верить. — Он не сказал ничего о том, сколько усилий он прилагал, чтобы верить.
  
  — Тогда скажите, что вас мучит?
  
  — Некто угрожает мне, моим друзьям и семье.
  
  — И вы ходили в полицию?
  
  — Я сам и есть полиция.
  
  — Понятно. И теперь вы подумываете о том, чтобы самому совершить правосудие, как об этом говорят в кино.
  
  — Как вы догадались?
  
  — Вы не первый полицейский, приходящий ко мне в исповедальню. В полиции осталось еще несколько католиков. — (Теперь Ребус все же улыбнулся.) — И что же вы собираетесь делать?
  
  — У меня есть пистолет.
  
  Послышался глубокий вдох.
  
  — Вот это уже серьезно. О да, серьезно. Но вы должны понимать, что если вы воспользуетесь своим пистолетом, то сами превратитесь в одного из тех, кого презираете. Вы станете одним из них. — Священнику каким-то образом удалось прошипеть последнее слово.
  
  — И что? — спросил Ребус.
  
  — А это уж вы спросите у себя. Сможете вы прожить остаток жизни с этими воспоминаниями и чувством вины? — Голос замолк. — Я знаю, чту думаете вы, кальвинисты. Вы думаете, что обречены с самого начала, так что можно устроить небольшой адок и до попадания в ад. Но я говорю об этой жизни, а не о следующей. Вы перед смертью хотите жить в чистилище?
  
  — Нет.
  
  — Вы были бы последним идиотом, если бы сказали иначе. Привяжите пистолет к камню и бросьте в залив — там его место.
  
  — Спасибо, святой отец.
  
  — Не за что. И еще, сын мой.
  
  — Да, святой отец?
  
  — Приходите снова — поговорим. Я бы хотел знать, какие мысли у вас, у протестантов, бродят в голове. Это даст мне пищу для размышлений, когда нечего смотреть по телевизору.
  
  Ребус недолго оставался на Горги-роуд. Они так никуда и не продвинулись. Отснятые к этому моменту пленки были проявлены, некоторые из мелькавших там лиц опознаны. Опознанные оказались мелкой рыбешкой: уже отсидевшие свое преступники или ребята из молодых да ранних. Вернее, они были даже не рыбешкой — мальками, которые жмутся к уголку пруда. Флауэру повезло не больше, что вполне устраивало Ребуса, который никак не мог дождаться, когда же Флауэр предъявит иск на возмещение расходов. Всех этих бесконечных выпивок…
  
  Разговор со священником придал ему бодрости, правда он только теперь понял, что святой отец так и не узнал его имени. С другой стороны, так ведь и было задумано. Анонимные грешники. Может быть, он даже когда-нибудь откликнется на призыв священника и вернется. А сегодня он поедет на берег и избавится от пистолета. Эта затея с самого начала была безумной. В некотором смысле вполне достаточно было уже одной покупки. Он, так или иначе, все равно никогда бы им не воспользовался, разве нет?
  
  Он припарковался на Сент-Леонардс и вошел внутрь. У дежурного его ждал пакет — журнал заказов из «Кафе разбитых сердец». Колдер вместе с журналом оставил записку: «Что ж, Элвис тоже ел пиццу, верно?»
  
  Так что «Разбитые сердца», похоже, достались итальянцам.
  
  Пока он читал записку, дежурный звонил наверх и о чем-то вполголоса говорил.
  
  — О чем речь? — спросил Ребус. Ему показалось, что он отчетливо услышал слова «он приехал».
  
  — Ни о чем, сэр, — ответил дежурный.
  
  Ребус попытался выдавить из него ответ пристальным взглядом, но потом отвернулся, потому что внутренние двери деловито раскрылись и из них появились две сестрички-горгоны — Лодердейл и Флауэр.
  
  — Позволь твои ключи от машины? — потребовал Лодердейл.
  
  — Что происходит? — Ребус перевел взгляд на Флауэра, который был похож на священника, присутствующего при сожжении.
  
  — Ключи, пожалуйста. — Протянутая рука Лодердейла была так неумолима, что Ребус подумал: уйди он сейчас от этих двоих, рука такой и останется на много часов.
  
  Он протянул ключи:
  
  — Это старое ведро. Если ее не лягнуть куда надо, она даже не заведется.
  
  Ребус последовал за этими двумя на парковку.
  
  — Я никуда не собираюсь на ней ехать, — сказал Лодердейл. Голос его звучал угрожающе, но больше всего беспокоило Ребуса безмятежное молчание Флауэра.
  
  И тут он понял: пистолет! Они знают о пистолете. А пистолет все еще был под водительским сиденьем. Где еще Ребусу было его спрятать — в квартире, где его может найти Майкл? В карман брюк, чтобы вызывать недоуменные взгляды? Нет, он оставил его в машине.
  
  Со стороны той самой дверцы, которую теперь открывал Лодердейл. Тот повернулся к Ребусу и снова протянул руку:
  
  — Пистолет, инспектор Ребус. — А когда Ребус не шелохнулся, произнес еще раз: — Дайте мне пистолет.
  24
  
  Он поднял пистолет и выстрелил из него — один, два, три выстрела. Потом снова опустил. Они все сняли защитные наушники. Криминалист стрелял в нечто похожее на простой деревянный ящик. Затем пули можно было извлечь из него и отправить на экспертизу. У криминалиста на руке была полиэтиленовая перчатка. Он положил пистолет в полиэтиленовый пакет и только тогда снял перчатку.
  
  — Мы дадим вам знать, как только будут результаты, — сказал криминалист старшему суперинтенданту Уотсону, который кивнул, отпуская его.
  
  Когда криминалист вышел, Уотсон повернулся к Лодердейлу:
  
  — Расскажи-ка мне все это еще раз, Фрэнк.
  
  Лодердейл глубоко вздохнул. Он уже в третий раз рассказывал Уотсону эту историю, но ничего не имел против.
  
  — Инспектор Флауэр пришел ко мне сегодня в конце утра и сказал, что получил информацию…
  
  — Каким способом?
  
  — Был телефонный звонок.
  
  — Естественно, анонимный.
  
  — Естественно. — Лодердейл вздохнул еще раз. — Звонивший сказал, что пистолет, из которого пять лет назад стреляли в отеле «Сентрал», лежит в машине инспектора Ребуса. После этого звонивший повесил трубку.
  
  — И мы должны поверить в то, что Ребус пристрелил того типа пять лет назад?
  
  Лодердейл не знал.
  
  — Мы знаем только, что в машине Ребуса оказался пистолет. И он сам говорит, что на нем его отпечатки. Тот это пистолет или нет, мы узнаем сегодня вечером — и игра будет кончена.
  
  — Какого хрена ты так веселишься? Мы оба знаем, что это подстава.
  
  — Мы, сэр, знаем только, — сказал Лодердейл, не обращая внимания на вспышку Уотсона, — что инспектор Ребус проводил собственное маленькое расследование преступления в отеле «Сентрал». Весь архив по этому делу стоит у него в кабинете. И он никому не говорит — почему.
  
  — Значит, он нащупал что-то и теперь кое-кто забеспокоился. Вот почему они подбросили…
  
  — При всем уважении, сэр. — Лодердейл помолчал. — Никто ничего не подбрасывал. Ребус признался, что купил этот пистолет у какого-то человека, которого он называет «неизвестный». И он лично просил этого «неизвестного» достать для него пистолет.
  
  — Для чего?
  
  — Он говорит, что ему угрожали. Конечно, может быть, он лжет.
  
  — Что ты имеешь в виду?
  
  — Может быть, этот пистолет — улика, которую он нашел. Та самая, которая и заставила его заняться делом «Сентрала». А теперь он сочинил эту историю, чтобы мы не обвинили его в сокрытии следственных материалов.
  
  Уотсон задумался:
  
  — И что ты думаешь?
  
  — Если без всякой предвзятости, сэр…
  
  — Хватит, Фрэнк, мы все знаем, что ты Ребуса терпеть не можешь. Когда вы с Флауэром напустились на него, он, наверное, решил, что его сейчас будут линчевать.
  
  Лодердейл изобразил смешок:
  
  — Без всяких личных соображений, сэр, если мы будем придерживаться только фактов, то инспектора Ребуса ждут серьезные неприятности. Допустим, он купил этот пистолет. Но это весьма сомнительное приобретение — за ним тянется история преступлений.
  
  — Теперь, когда его подружка выставила его из дома, характер у него стал еще хуже, — задумчиво сказал Уотсон. — А я возлагал на нее большие надежды.
  
  — Сэр?
  
  — Пока он был с ней, он хоть одеваться стал прилично. Вид стал другой… такого и в звании можно было повысить.
  
  Лодердейл чуть язык не проглотил.
  
  — Вот идиот! — продолжил Уотсон. Лодердейл решил, что это относится к Ребусу. — Пожалуй, нужно мне с ним поговорить.
  
  — Хотите, чтобы я?..
  
  — Я хочу, чтобы ты остался здесь и дождался результатов. Где Флауэр?
  
  — Вернулся на пост наблюдения, сэр.
  
  — То есть в паб? С ним я тоже хочу поговорить. Забавно, что эта анонимная Глубокая Глотка[64] выбирает из всего списка сотрудников на Сент-Леонардс именно того человека, у которого Ребус вызывает такое же страстное обожание, что и у тебя.
  
  — Обожание, сэр?
  
  — Я сказал: «раздражение»…
  
  Но на самом деле, как уже знал Ребус, звонок принял не Флауэр, а констебль, которому было известно о том, как Флауэр относится к Ребусу. Констебль позвонил Флауэру в паб, и Флауэр, словно Джеки Стюарт[65], примчался на Сент-Леонардс, чтобы доложить о звонке Лодердейлу.
  
  Ребус узнал это, потому что у него появилась масса свободного времени, когда все остальные уехали в криминалистическую лабораторию на Феттс-авеню. Он знал, что ему нужно действовать быстро, поскольку Уотсон по возвращении временно освободит его от исполнения обязанностей. Он нашел хозяйственные сумки и затолкал в них дела по отелю «Сентрал», туда же сунул журнал заказов из «Кафе разбитых сердец». Потом он унес все это в свою машину, сунул в багажник… вероятно, именно туда Уотсон и захочет заглянуть в первую очередь.
  
  Господи боже, он собирался избавиться от этого пистолета сегодня вечером.
  
  Лодердейл сказал, что «имеются основания» считать этот пистолет орудием преступления в отеле «Сентрал». Ну, доказать или опровергнуть это будет довольно легко. У них все еще хранилась та пуля. Ребус пожалел, что не рассмотрел пистолет внимательнее. По виду он был как новенький, весь блестел, но, может, из него кто-то и произвел тот один-единственный роковой выстрел.
  
  Он не сомневался, что это был именно тот пистолет. Одного Ребус не мог понять, как им удалось так ловко его подставить. Чтобы найти ответ, нужно было попытаться размотать события назад. Дик передал ему пистолет. Значит, они каким-то образом вышли на Дика. Что ж, ведь Ребус сам запустил информацию о том, что он ищет Дика Торренса. Информация пошла по кругу. Кого-то это заинтересовало настолько, что они тоже нашли Дика. Они спросили у него, каким образом он связан с Джоном Ребусом. А когда после этого Джон Ребус попросил у Дика пистолет, Дик сообщил об этой просьбе тому, кто интересовался.
  
  Да, так оно и было. Ребус сам себя подставил, попросив достать ему пистолет. Потому что, узнав об этом желании Ребуса, они уже точно знали, что им делать. Подсунуть ему этот пистолет — разве это не было слишком уж очевидной подставой? На такое все равно никто не купится. Но расследование так или иначе проводить будут. А такие расследования могут тянуться месяцами. И он пока будет временно освобожден от работы. Они хотели убрать его с дороги, потому что он подобрался слишком близко к их тайнам.
  
  Ребус улыбнулся в глубине души. Он подобрался не ближе, чем к Аляске… разве что наткнулся на что-то такое, даже не поняв этого. Нужно обдумать все заново, до последней детали. Но на это потребуется время — время, которое Уотсон, не мудрствуя лукаво, наверняка предложит ему.
  
  И потому, войдя в кабинет старшего суперинтенданта, Ребус своим независимым видом удивил даже Уотсона.
  
  — Джон, — и Уотсон жестом пригласил Ребуса сесть, — как это получается, что у тебя всегда какая-нибудь гадость в загашнике?
  
  — Просто я знаю волшебное слово, сэр, — объяснил Ребус.
  
  — И что же это за слово?
  
  Ребус удивленно посмотрел на Уотсона: неужели тот не знает?
  
  — Абракадабра, сэр.
  
  — Джон, — сказал Уотсон, — я тебя временно освобождаю от работы.
  
  — Спасибо, сэр, — отозвался Ребус.
  
  Этот вечер он провел в поисках Дика Торренса, даже в Южный Куинсферри съездил — самая заблудшая надежда этого заблудшего вечера. Дику, вероятно, немало заплатили, чтобы он убрался из города. Может быть, он теперь в Западном полушарии. Но, с другой стороны, они могли заткнуть ему рот навсегда каким-нибудь более надежным способом.
  
  «Да, хорошим дружком ты оказался», — не раз бормотал себе под нос Ребус. И чтобы уж завершить круг, он направился в свой любимый массажный салон. Он, казалось, всегда был единственным посетителем, а потому не мог понять, как Железный Трамбовщик зарабатывает деньги. Но теперь Ребус, конечно, знал: Железный Трамбовщик выезжает и на дом. Всегда находились люди достаточно богатые… или имевшие репутацию.
  
  — И давно вы туда ходите? — спросил Ребус.
  
  Распростершись на столе, он чувствовал, что Железный Трамбовщик может с виртуозной легкостью сломать ему шею или спину. Но думал, что тот этого не сделает. Он надеялся, что чутье хотя бы в этом его не подведет.
  
  — Всего месяца два. Кто-то в клубе здоровья сказал его жене обо мне.
  
  — Вы ее знаете?
  
  — Не то чтобы знаю. Она считает, что я грубоват.
  
  — Забавно услышать такое мнение от жены Большого Джера.
  
  — Значит, он мерзавец?
  
  — Как это вы догадались?
  
  — Вы забыли, что я приехал сюда совсем недавно.
  
  Верно, Ребус забыл, что Железный Трамбовщик родом из Северного Лондона. Будучи в настроении, он рассказывал замечательные истории об этом городе.
  
  — Вы мне о нем ничего не хотите рассказать? — отважился Ребус, хотя и чувствовал на своей шее мощные руки.
  
  — Да и рассказывать-то нечего, — ответил Железный Трамбовщик. — Молчание — золото, инспектор.
  
  — Что-то его слишком много стало. Вы кого-нибудь видели в его доме?
  
  — Только его жену и водителя.
  
  — Водителя? Вы имеете в виду этого громилу с хрящевым наростом на левом ухе?
  
  — Этим и объясняется стрижка, — задумчиво произнес Железный Трамбовщик.
  
  — Мало что другое могло бы ее объяснить.
  
  Когда Железный Трамбовщик закончил с ним, Ребус вернулся в свою квартиру. Майкл смотрел какой-то поздний фильм, и мерцание экрана высвечивало его увлеченное лицо. Ребус подошел к телевизору и выключил его. Майкл продолжал не мигая смотреть на экран. В его руке застыла чашка холодного чая. Ребус осторожно высвободил чашку из пальцев.
  
  — Мики, — начал он, — мне нужно с кем-нибудь поговорить.
  
  Мики моргнул и посмотрел на Ребуса.
  
  — Ты всегда можешь поговорить со мной, — сказал Майкл. — Ты это знаешь.
  
  — Знаю, — подтвердил Ребус. — У нас теперь появилось еще кое-что общее.
  
  — И что это?
  
  Ребус сел.
  
  — Нас с тобой обоих подвесили над бездной.
  25
  
  Старший суперинтендант Уотсон боялся этих субботних утр, когда жена тащила его с собой по магазинам. Жуткие часы в универмагах и магазинах одежды, не говоря уже о супермаркетах, где он становился подопытным кроликом, на котором испытывалось то новейшее малайзийское кушанье, разогреваемое в микроволновке, то какой-то невыносимого вида с непроизносимым названием фрукт. Но хуже всего было, конечно, то, что он видел и других мужей, подвергавшихся той же пытке. Удивительно, что еще никто из них не сорвался с поводка и не принялся кричать о тех временах, когда они были свирепыми и гордыми охотниками.
  
  Но в это утро у него был предлог не ехать с женой — работа. Он всегда старался обзавестись благовидным предлогом: то ему надо было срочно ехать на Сент-Леонардс, то у него была с собой куча работы, и он уединялся в кабинете — слушал «Радио Шотландии» и читал газету, и дом вокруг него был погружен в тишину. Раздался раздражающий звонок телефона, и он вдруг вспомнил, что именно этого звонка и ждет. Звонили из управления на Феттс, где делали баллистическую экспертизу. Переговорив, он нашел в своем справочнике нужный номер и позвонил сам.
  
  — Утром в понедельник жду тебя в моем кабинете для официального допроса, — сказал Уотсон Ребусу.
  
  — Из чего я делаю вывод, — рассудил Ребус, — что лафа закончилась.
  
  — Будет тебе лафа с фанфарами.
  
  — Тогда уж лучше «Лавверс»[66], сэр, фанфар не надо. Так, значит, пули совпали?
  
  — Да.
  
  — Вы знали, что совпадут, — сказал Ребус. — Я тоже.
  
  — Все это ставит нас всех в неловкое положение, Джон.
  
  — Так оно и было задумано.
  
  — И тебя и меня.
  
  — При всем уважении, сэр, я думал не о вас…
  
  Проснувшись тем утром, Шивон Кларк бросила взгляд на часы — и мигом вскочила с кровати. Господи боже, было уже почти девять! Она открыла кран в ванной и принялась искать чистое нижнее белье, когда до нее дошло: выходной! Спешить некуда. Наоборот, можно расслабиться. В эти выходные, и только в эти, вместо прежней команды дежурила новая, и в задачу Шивон Кларк входило только проверить, есть ли какие-либо признаки жизни в офисе Дугари. По данным Торговых стандартов, в выходные Дугари не работал. Но нужно было убедиться в этом, а команда операции «Толстосумы» получила сменщиков, которые и приглядывали за офисом. Если ничего не случится, то на следующие выходные наблюдение планировалось снять. Дугари, к счастью, был консервативен в своих привычках, и Шивон редко приходилось задерживаться на посту наблюдения после половины шестого — чаще они уходили даже раньше. Это вполне устраивало Шивон, поскольку ей в рабочее время пару раз даже удалось съездить на игру в Данди.
  
  Еще одну поездку она запланировала на сегодняшнее утро, но еще час или около того могла оставаться в Эдинбурге — времени хватало. И она наверняка успеет вернуться домой до начала игры «Хибов».
  
  Можно было выпить кофе. В гостиной у нее царил кавардак, но ее это не волновало. Для домашней работы она обычно отводила воскресные утра. Вот в чем состояла прелесть жизни в одиночестве: ты была единственной причиной всего этого домашнего хаоса. Никто тебе не делал замечаний, никому это не мешало. Пакеты от чипсов, коробки от пиццы, бутылки с вином, опорожненные на три четверти, старые газеты и журналы, упаковки от компакт-дисков, одежда, распечатанная и нераспечатанная почта, тарелки, столовые приборы, все имеющиеся в доме кружки — все это можно было найти в гостиной размером четырнадцать на двенадцать футов. Где-то под всем этим хламом потерялся диван и беспроводной телефон.
  
  Телефон звенел. Она откинула в сторону коробку из-под пиццы, взяла трубку и вытащила антенну.
  
  — Кларк?
  
  — Да, сэр.
  
  Вот уж кого она никак не ждала услышать, так это Джона Ребуса. Она прошла в ванную.
  
  — Жуткие помехи на линии, — сказал Ребус.
  
  — Я просто выключала воду в ванной.
  
  — Господи, ты в…
  
  — Нет, сэр, пока нет. У меня беспроводной телефон.
  
  — Терпеть не могу эти штучки. Проговоришь с человеком пять минут, потом слышишь, как всхлипывает сливной бачок. Прошу прощения… А который час?
  
  — Начало десятого.
  
  — Правда? — Голос у него был какой-то загнанный.
  
  — Сэр, я слышала о вашем временном отстранении.
  
  — Само собой.
  
  — Я знаю, что это не мое дело, но зачем вам вообще понадобился пистолет?
  
  — Психологическая защита.
  
  — Что-что?
  
  — Так это называет мой брат. Он-то знает, недаром в прежней жизни был гипнотизером.
  
  — Сэр, вы здоровы?
  
  — Я в полном порядке. Ты едешь на игру?
  
  — Если только я не нужна вам для чего-то другого.
  
  — Я вот что подумал: дело Кафферти все еще у нас?
  
  Она вернулась в гостиную. Да, папки с делом все еще были у нее. Их содержимое лежало у нее на кофейном столике, на рабочем столе и занимало половину обеденного.
  
  — У меня, сэр.
  
  — Ты не могла бы завезти их ко мне домой? У меня тут бумаги только по отелю «Сентрал». Где-то там есть зацепка, которую никак не могу уловить.
  
  — Вы хотите сопоставить эти материалы с делом Кафферти? Это большая работа.
  
  — Если работать вдвоем, то не такая уж и большая.
  
  — Когда вы хотите, чтобы я приехала?
  
  Суббота в доме тетушки Брайана Холмса в Барнтоне была немного похожа на воскресенье. С той разницей, что в субботу ему не приходилось отбояриваться от просьб тетушки сходить с ней в местную пресвитерианскую церковь. Что уж тут было удивляться, если он, найдя в «Кафе разбитых сердец» такое очарование, столько времени проводил там? Но те дни прошли. Он пытался смириться с тем фактом, что «Элвис» мертв, но это было нелегко. Больше не будет «Королевы-креолки», или «Синего замшевого суфле», или коктейлей «Голубые Гавайи»[67]. Больше не будет полночных сидений с коктейлем из текилы (естественно, с золотой «Хосе Куэрво») или виски («Джим Бим») на льду.
  
  «Держись за Джима — он не подведет», — говаривал Эдди.
  
  — Успокойся, успокойся, детка.
  
  О господи, тетушка застала его, когда он говорил сам с собой. Принесла ему чашку овалтайна[68].
  
  — Это надо пить перед сном, — сказал он ей. — А сейчас еще даже не полдень.
  
  — Это успокоит тебя, Брайан.
  
  Он пригубил немного. Ну что ж, вкус неплохой. К нему в больницу заезжал Пэт — спрашивал, поможет ли он нести гроб в понедельник.
  
  «Для меня это будет большая честь», — сказал ему Холмс, не кривя душой. Пэт не хотел встречаться с ним глазами. Может быть, он тоже думал о тех вечерах после ухода клиентов, что они просиживали в баре за несвязной болтовней о том о сем. В один из таких вечеров они говорили о великих шотландских катастрофах. И Эдди вдруг заявил о том, что находился в отеле «Сентрал», когда начался пожар:
  
  — Я там подрабатывал — оплачивали наличными, и никаких тебе вопросов. А ноги после целого дня в «Орлином гнезде» как свинцом налитые.
  
  — Я и не знал, что ты работал в «Орлином гнезде».
  
  — Помощником самого главного. Если он не попадет в «Мишлен»[69] в этом году, то может закрываться.
  
  — И что же тогда случилось в «Сентрале»? — Алкоголь еще не окончательно замутил мозги Холмса.
  
  — Кто-то играл в покер в одной из комнат второго этажа. — Эдди, казалось, теряет нить, соскальзывая в сон. — Тэм и Эк искали игроков…
  
  — Тэм и Эк?
  
  — Тэм и Эк Робертсоны…
  
  — Но что случилось?
  
  — Пустое дело, Брайан, — сказал Пэт Колдер. — Ты посмотри на него.
  
  Хотя глаза Эдди были открыты, но голова лежала на руках, вытянутых на стойке бара. Он спал.
  
  — Мой двоюродный брат был на «Айброксе» во время катастрофы[70], — сообщил Пэт, протирая стакан.
  
  — А ты помнишь, где был в тот вечер, когда умер Джок Стайн?[71] — спросил Холмс.
  
  Последовали новые истории. Эдди все их благополучно проспал.
  
  Теперь он уснул навсегда. И Холмс должен был нести его гроб. Он задал Пэту несколько вопросов.
  
  — Забавно, — сказал Пэт, — этот твой Ребус спрашивал у меня то же самое.
  
  Теперь Брайан знал, что дело в надежных руках.
  
  Было время ланча, и Ребус ехал по городу. В субботу, если вы держитесь подальше от Принсес-стрит, город кажется более спокойным, чем обычно. По крайней мере до половины третьего, когда восточная или западная окраина города (в зависимости от того, кто принимает команду гостей) заполняется болельщиками. А в дни, когда между собой играют эдинбургские команды, от центра лучше держаться подальше. Но сегодня местные команды друг с другом не играли, «Хиберниан» осталась дома, а потому в городе было тихо.
  
  — Вы спрашивали про него на прошлой неделе, — сказал Ребусу бармен.
  
  — И спрашиваю опять.
  
  Он снова искал Дика Торренса — операция по поиску и уничтожению противника. Он сомневался, что Дик находится где-то в пределах досягаемости, но иногда деньги и алкоголь делают с человеком жуткие вещи: придают ему самоуверенности, лишают чувства самосохранения и мстительности. Ребус надеялся, что Дик все еще ошивается где-то поблизости, пропивая деньги, полученные от Ребуса за пистолет. Он объезжал один бар за другим, и надежды его таяли. В одном из общественных клубов в Лите Ребус все же натолкнулся на Чика Мьюира и сумел поделиться с ним новостью.
  
  — Просто ужас! — сочувственно сказал Чик. — Постараюсь разнюхать.
  
  Ребус оценил сбивчивые, но доброжелательные слова. В случае с Чиком это не будет затруднительно. Информаторов нередко называли «носами», а нос Чика был побольше, чем у многих.
  
  В половине второго Ребус выходил из какой-то сомнительной букмекерской. В хосписе и то он видел больше надежды и улыбок и меньше слез. Десять минут спустя он сидел за подогретыми в микроволновке хаггисом, репой и картофелем в баре «Сазерленд». Кто-то оставил на его стуле газету, и он стал ее читать. По счастливой случайности газета была раскрыта на странице со статьей Мейри Хендерсон.
  
  — Вы опоздали, — сказал он, когда Мейри села.
  
  После его слов она, разозлившись, чуть не вскочила с места:
  
  — Я пришла полчаса назад! Четверть второго, как мы и договаривались. Прождала пятнадцать минут.
  
  — Я думал, мы договаривались на половину второго, — беспечно произнес он.
  
  — Вас здесь и в половине второго не было. Вам еще повезло, что я вернулась.
  
  — А почему вы вернулись?
  
  Она вырвала у него газету:
  
  — Потому что оставила газету.
  
  — Ну, в ней нет ничего особенного. — Он отправил в рот еще порцию хаггиса.
  
  — Я думала, вы собираетесь угостить меня обедом.
  
  Ребус кивнул в сторону прилавка:
  
  — Прошу. Они добавят к моему счету.
  
  Ей потребовалось несколько секунд, чтобы решить, что в ней сильнее — голод или злость. От прилавка она вернулась с тарелкой — бобовый салат и овощной пирог.
  
  — У них здесь нет счетов, — сказала она, берясь за свой кошелек.
  
  Ребус подмигнул:
  
  — Шутка, — и попытался всучить ей деньги, но она демонстративно развернулась на каблуках.
  
  На ней были забавные башмачки — типичные детские ботиночки от «Доктора Мартенса»[72]. И черные колготки. Ребус усердно жевал. Наконец Мейри села и сняла плащ. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы устроиться.
  
  — Хотите что-нибудь выпить?
  
  — Видимо, теперь моя очередь платить? — резко спросила она.
  
  Он отрицательно покачал головой, и она попросила джина и апельсинового сока. Ребус принес выпивку — для себя половинку «Гиннеса». В «Гиннесе», вероятно, было больше калорий, чем во всем том, что он только что съел.
  
  — Ну, — сказала Мейри, — так что там за великая тайна?
  
  Ребус мизинцем начертал на пене свои инициалы, зная, что они там и останутся, когда он доберется до самого донышка.
  
  — Мне показали красную карточку.
  
  Услышав это, она подняла на него глаза:
  
  — Что? Отстранили от работы? — Больше она на него не сердилась. Она была журналистом, который пришел за историей.
  
  Он кивнул. Она возбужденно нанизала на вилку бобовую почечку и нут. Ребус прошел интенсивный курс обучения по зернобобовым культурам, преподанный ему его постояльцами. Что там говорить о фасоли красной и турецком горохе, он с подветренной стороны и с расстояния в пятьдесят ярдов мог отличить фасоль борлотти от фасоли пинто.
  
  — В моих руках оказался пистолет — кольт сорок пятого калибра. Может, контрафактный, а может, и нет.
  
  — И?.. — Она в спешке чуть не выплюнула на него то, что было у нее во рту.
  
  — И из этого пистолета убили человека во время пожара в отеле «Сентрал».
  
  — Не может быть!
  
  Несколько выпивох оглянулись на ее вопль, прежде чем сделать следующий глоток. Таким уж местом был «Сазерленд». Уличные беспорядки вряд ли вызвали бы здесь что-нибудь большее, чем единственное сдержанное замечание. Ребус видел, как голова Мейри до краев заполняется вопросами.
  
  — Вы все еще пишете для «Санди»? — спросил он. Она кивнула, пытаясь упорядочить возникшие у нее вопросы. — Не окажете мне услугу? Всегда хотел увидеть свое имя на первой полосе…
  
  Нет, ему вовсе не хотелось увидеть собственное имя на газетной полосе. Они досконально все обговорили в офисе газеты. Ребусу, таким образом, удалось наконец совершить экскурсию по зданию. Экскурсия слегка разочаровала его — сплошные лестницы и отсутствие перегородок. А действия никакого. Единственное действие происходило за столом Мейри и на ее современнейшем текстовом процессоре.
  
  Даже редактор «Санди» принял участие в обсуждении. Они должны быть уверены в кое-каких вещах. Это правило всегда действует применительно к материалам из неназванных источников. По шотландскому законодательству неподтвержденные свидетельства не должны публиковаться. Пресса, казалось, соблюдала законодательство. Но у Ребуса имелся неколебимый защитник в лице женщины, чья фамилия должна была появиться под статьей. После переговоров по телефону с хорошо оплачиваемым юристом газеты разрешение было получено, и Мейри принялась молотить по клавиатуре процессора, приводя последний в подчинение.
  
  — Первую полосу я не могу обещать, — предупредил редактор. — Не забудь, что мы должны поместить что-нибудь о текущих событиях. Ты и без того уже сместила внутрь рассказ об автокатастрофе и ее трех жертвах.
  
  Ребус оставался в редакции и наблюдал весь процесс. Несколько команд с процессора Мейри, и текст ушел на верстку — эта операция делалась где-то в другой части здания. Вскоре лазерный принтер выдал черновую копию того, как, возможно, будет выглядеть первая полоса завтрашнего выпуска. По низу, набранный крупным шрифтом, шел заголовок: «ОБНАРУЖЕН ПИСТОЛЕТ, ПРИЧАСТНЫЙ К ТАИНСТВЕННОМУ УБИЙСТВУ ПЯТИЛЕТНЕЙ ДАВНОСТИ».
  
  — Потом это будет выглядеть иначе, — сказала Мейри. — Заместитель главного редактора все перешерстит, когда прочтет статью.
  
  — Почему?
  
  — Ну, во-первых, убийству, похоже, уже лет пять.
  
  Так оно и было. Ребус и не заметил, как они промелькнули. Мейри смотрела на него:
  
  — А у вас из-за этого не будет еще больших неприятностей?
  
  — А кто может узнать, что информацию вам дал я?
  
  Она улыбнулась:
  
  — Ну, начнем со всех работающих в полиции Эдинбурга.
  
  Ребус тоже улыбнулся. Он этим утром купил кофеиновые таблетки, чтобы не быть дохлой мухой. Таблетки действовали великолепно.
  
  — Если кто-нибудь спросит, — сказал он, — мне придется сказать им правду.
  
  — И что же это за правда?
  
  — Что это был не я.
  26
  
  Ребус в тот день отвалил студентам еще денег, чтобы они не появлялись в квартире до полуночи. Интересно было бы узнать, отмечены ли в истории общественных отношений Шотландии другие случаи, когда домовладелец платил своим постояльцам. Теперь их оставалось только двое, другая пара (теперь он точно установил, что у него всего четыре постояльца, в чьих именах он до сих пор путался, а потому просто оставил попытки называть их по именам) отправилась по домам, чтобы получить порцию родительской ласки и подкормиться.
  
  Однако Майкл остался дома. Ребус знал, что с ним не будет хлопот — Майкл либо заляжет в своей кладовке, либо будет смотреть телевизор. Для него, казалось, не имело значения, включен ли звук или выключен: есть картинка, на которую можно смотреть, — и хорошо.
  
  Ребус купил пакет всякой всячины: настоящего кофе, молока, пива, лимонада и еды. Принеся все это, он вспомнил, что Шивон вегетарианка, и выругал себя за покупку чипсов со вкусом копченого бекона. Впрочем, там наверняка был только вкус, а не бекон, так что сойдет. Она приехала в половине шестого.
  
  — Входи-входи. — Ребус провел ее по длинному темному коридору в гостиную. — Это мой брат Майкл.
  
  — Привет, Майкл.
  
  — Мики, это констебль Шивон Кларк.
  
  Майкл кивнул, медленно моргая.
  
  — Так, давай твою куртку. Да, кстати, как прошла игра?
  
  — Всухую.
  
  Шивон поставила две свои сумки и сняла черную курточку, а Ребус отнес ее в коридор и повесил. Вернувшись, он увидел, что она с сомнением разглядывает его гостиную.
  
  — Тут немного не прибрано, — сказал он, хотя перед этим четверть часа наводил порядок.
  
  — Зато просторно.
  
  Она не стала льстить. Окно так давно не мыли, что через него было почти не видно улицу, а ковер выглядел так, будто это линялая шкура бизона. Что касается обоев… Она сразу поняла, почему студенты каждый дюйм пытались укрыть постерами кд лэнг и «Иисуса и Мэри Чейн»[73].
  
  — Хочешь что-нибудь выпить?
  
  Она отказалась:
  
  — Давайте сразу к делу.
  
  Она представляла себе все не совсем так. Не способствовал положительному восприятию и понурый братец с застывшим взглядом. Впрочем, он не требовал никакого внимания. Они принялись за работу.
  
  Час спустя они лишь в первом приближении разобрались с материалами. Шивон устроилась на полу, лежа на боку, сплетя ноги и оперев голову на одну руку. Она заканчивала вторую банку колы. «Дело» лежало перед ней. Ребус сидел рядом на диване, с документами на коленях, папки горкой лежали рядом с ним. За ухом торчал карандаш, как у мясника или букмекера. Шивон держала ручку во рту и покусывала ее, когда задумывалась. На экране закатывалась в безмолвной истерике телевикторина. По выражению лица Майкла можно было предположить, что он смотрит трансляцию военного трибунала.
  
  Майкл выполз из кресла.
  
  — Пойду вздремну, — сообщил он им.
  
  Шивон постаралась скрыть удивление, когда он удалился в кладовку и закрыл за собой дверь.
  
  — Мне бы хотелось получить два результата, — сказал Ребус. — Наверняка установить личность жертвы.
  
  — И личность убийцы? — предположила Шивон.
  
  Но Ребус отрицательно покачал головой:
  
  — Установить причастность к убийству Большого Джера.
  
  — У нас нет никаких данных о том, что он там находился.
  
  — И возможно, никогда и не будет. Тем не менее… Мы так до сих пор и не знаем, кто играл в покер. Не могли же играть только Брюголовые братья.
  
  — Мы могли бы поговорить со всеми, кто был в отеле в ту ночь.
  
  — Да, могли бы, — без особого энтузиазма ответил Ребус.
  
  — Или мы могли бы найти братьев и допросить их. Мы ведь исходим из того, что они живы.
  
  — Их двоюродный брат может знать, где они.
  
  — Кто? Радиатор Маккаллум?
  
  Ребус кивнул.
  
  — Но мы не знаем и где его найти. Там присутствовал Эдди Ринган, но в официальном списке его не было. В списке не было Черного Ангуса и Брюголовых братьев. Удивительно, что у нас вообще есть хоть какие-то имена.
  
  — Мы говорим о делах давно минувших дней.
  
  В отсутствие Майкла Шивон чувствовала себя свободнее.
  
  — Мы говорим о людях, у которых долгая память. Может, мне стоит еще раз потолковать с Черным Ангусом.
  
  — Ради вашего же блага я бы от этого воздержалась. — Шивон могла бы рассказать ему кое-что про Данди, но сначала хотела получить подтверждение. И к тому же ей хотелось, чтобы эта информация стала сюрпризом. В понедельник она будет знать наверняка.
  
  Зазвонил телефон. Ребус снял трубку.
  
  — Джон? Это Пейшенс.
  
  — О, привет!
  
  — Привет. Я подумала, может, договоримся о встрече.
  
  — Хорошо. Посидеть за стаканчиком?
  
  — Только не говори мне, что ты забыл. Нет, я знаю, в чем дело. Изображаешь из себя оскорбленную невинность. Смотри не переиграй, Ребус.
  
  — Нет, дело не в этом. Просто я сейчас занят.
  
  Шивон, казалось, поняла намек и жестом показала, что пойдет в кухню сварить кофе. Ребус кивнул.
  
  — Что ж, извини, что прервала твои занятия…
  
  — Пейшенс, не передергивай! Мне сейчас вообще ни до чего.
  
  — Ну, по крайней мере, не до меня.
  
  Ребус раздраженно крякнул. Из кухни донеслось громкое чихание. Черт, в этих домах на Истер-роуд гуляют сквозняки.
  
  — Джон, — сказала Пейшенс, — у тебя в квартире женщина?
  
  — Да, — ответил он.
  
  — Одна из стажерок?
  
  Он ей редко лгал.
  
  — Нет, коллега. Мы работаем над одним делом.
  
  — Понятно.
  
  Лучше бы он солгал. Его голова была слишком полна отелем «Сентрал», чтобы еще пикироваться с Пейшенс.
  
  — Так, говоришь, у тебя есть время и желание встретиться посидеть за стаканчиком?
  
  Но Пейшенс уже отсоединилась. Ребус посмотрел на трубку, пожал плечами и положил ее на ковер. Он не хотел, чтобы их прервали еще раз.
  
  — Кофе готов, — сказала Шивон.
  
  — Отлично.
  
  — Я что-то не то сказала?
  
  — Что? Нет-нет… ерунда.
  
  Но Шивон была рассудительна:
  
  — Она услышала, как я чихнула, и решила, что у вас здесь другая женщина.
  
  — У меня здесь и в самом деле другая женщина. Просто у Пейшенс так мозги устроены… Она мне не очень доверяет.
  
  — А причин для этого у нее нет никаких.
  
  Ребус вздохнул:
  
  — Расскажи-ка мне еще раз о братьях Робертсон.
  
  Шивон уселась на пол и принялась читать материалы дела. Ребус с дивана смотрел на нее. На затылок, на шею с тонкими волосками, исчезающими под воротником. На маленькие уши с сережками…
  
  — Мы знаем, что они были неразлейвода. Спаянная семья — шесть детей, общая спальня в хибарке.
  
  — Что стало с другими братьями и сестрами?
  
  — Четыре сестры, — прочла Шивон. — Законопослушные жены и матери. Только братья сбились с дорожки. Оба любили азартные игры, в особенности карты и лошадей. Тэм из них двоих лучше играл в карты, а Эку больше везло с лошадьми… Не забывайте, что материалы шестилетней давности, и все это составлено по слухам.
  
  Ребус кивнул. Он помнил того старика в последнем пабе в Лохгелли — того, который клянчил выпивку у строителей и маляров. Он сказал, что один из рисунков ему знаком. Потом кто-то из маляров обронил, что старикан лошадь узнает скорее, чем человека. Значит, старик знал толк в скаковых лошадях, как Эк и Тэм.
  
  — Может, он видел его у букмекера, — сказал вдруг вслух Ребус.
  
  — Что?
  
  Ребус поделился с ней этой историей.
  
  — Стоит попробовать, — решила она. — Что еще у нас есть?
  
  У Ребуса был хороший знакомый в отделении уголовной полиции Данфермлина. Сержант Хендри. Ходили слухи, что Хендри слишком хорош для своей работы, а потому никогда не получит повышения. Пролезали наверх только идиоты, от которых хотели избавиться. Будучи инспектором, Ребус не спешил с этим соглашаться. Но он признавал, что Хендри давно уже должен был стать инспектором, и только удивлялся, кто или что ему препятствует. Характер у него был уживчивый, так что причина не могла крыться в этом. Хендри был одним из самых уравновешенных людей, каких доводилось встречать Ребусу. Его хобби — наблюдение за птицами — отражало его характер. Они как-то раз по случаю обменялись номерами домашних телефонов. Да, попробовать стоило.
  
  — Привет, Хендри, — сказал он. — Это Ребус.
  
  — Ребус, ты наверняка хочешь испортить выходной рабочему человеку.
  
  — Что, наблюдал за птичками?
  
  — Видел пестрого дятла сегодня утром.
  
  — Это что! Я как-то видел пестрый хобот.
  
  — Ну, я по сравнению с тобой человек отсталый. Говори, что нужно.
  
  — Нужно, чтобы ты открыл ваш местный телефонный справочник. Я ищу букмекерские.
  
  — Кого-нибудь конкретно?
  
  — Нет, я непривередливый. Меня интересуют названия и адреса всех контор.
  
  — В каком радиусе?
  
  Ребус задумался.
  
  — Данфермлин, Лохгелли, Карденден, Келти, Баллингри. Для начала хватит.
  
  — На это потребуется время. Тебе можно перезвонить?
  
  — Да, конечно. И поверти в голове два имени — Тэм и Эк Робертсоны. Они братья.
  
  — Хорошо. Понял. Тебе звонить на Арден-стрит?
  
  — Что?
  
  — Тебя же выставила твоя докторша. В чем дело-то? Не умеешь себя вести в постели?
  
  — Кто тебе сказал?
  
  — Ну, слухами земля полнится. Так, значит, правда?
  
  — Неправда. Просто мой брат приехал на… да ладно, забудем об этом.
  
  — Ладно, я перезвоню.
  
  Ребус положил трубку:
  
  — Уму непостижимо! Каждый сукин сын, похоже, знает про меня и Пейшенс. Что, в газете было извещение, откуда?..
  
  Шивон улыбнулась:
  
  — Что теперь?
  
  — Хендри обещал позвонить позже. А мы пока можем выскочить и перекусить.
  
  — А если он позвонит и не застанет нас?
  
  — Перезвонит.
  
  — Автоответчика у вас нет?
  
  — Он у меня не хотел работать, и я его выбросил. А потом, в Файфе букмекерских до черта — Хендри будет искать не один час.
  
  Они пошли на Толлкросс. Шивон настояла на прогулке — ей требовался свежий воздух.
  
  — Я думал, ты надышалась на футболе.
  
  — Смеетесь? Чем? Табачным дымом, запахом пивного перегара и мясного пирога…
  
  — Ты портишь мне аппетит перед карри.
  
  — Вы тоже наверняка любите индийские блюда, чтобы пожар во рту.
  
  — Исключительно мадрасские, — сказал Ребус.
  
  За обедом Ребус сказал Шивон, что теперь она может отправляться домой. Вряд ли сегодня что-то удастся сделать со списком букмекерских. А завтра они будут закрыты. Но Шивон хотела остаться — по крайней мере, дождаться звонка от Хендри.
  
  — Мы еще не просмотрели все материалы, — возразила она.
  
  — Верно, — сказал Ребус.
  
  Они поели, и, пока Шивон пила кофе, Ребус заказал еду для Майкла навынос.
  
  — Как он? — спросила Шивон.
  
  — Выздоравливает, — решительно сказал Ребус. — Он съел уже почти все назначенные ему таблетки. Когда окончательно с них слезет, все наладится.
  
  Словно чтобы подтвердить его слова, Майкл встретил их в кухне, где макал чайный пакетик в кружку с горячим молоком. Судя по его виду, он только что принял душ и побрился.
  
  — Я принес тебе поесть, — сказал Ребус.
  
  — Ты, видать, умеешь читать мысли на расстоянии.
  
  Майкл сунул нос в пакет с едой:
  
  — Роган-джош?
  
  Ребус кивнул и повернулся к Шивон:
  
  — Майкл лучший специалист в городе по роган-джошу.
  
  — Тут звонили, пока вас не было, — сказал Майкл, вытаскивая контейнеры с едой из пакета.
  
  — Хендри?
  
  — Именно так он и назвался.
  
  — Ничего не просил передать?
  
  Майкл открыл оба контейнера — с рисом и мясом.
  
  — Он сказал, чтобы ты заготовил ручку и побольше бумаги.
  
  Ребус улыбнулся Шивон:
  
  — Идем, избавим Хендри от расходов на междугородние звонки.
  
  — Хорошо, что ты перезвонил, — были первые слова Хендри. — Во-первых, я через полчаса ухожу играть в кегли. А во-вторых, список довольно большой.
  
  — Тогда начинай, я готов, — сказал Ребус.
  
  — Я мог бы отправить его факсом тебе в отделение.
  
  — Нет, не получится. Я вне игры.
  
  — Я не знал.
  
  — Забавно. О моей любовной жизни ты неплохо информирован. Я готов.
  
  Хендри зачитывал имена, адреса и телефонные номера, а Ребус надиктовывал их Шивон. Она заявила, что владеет скорописью, а потому и взялась записывать. Но через десять минут у нее устала рука, и они поменялись ролями. В конечном счете список уместился на трех листах писчей бумаги формата А4. Кроме того, Хендри дал и кое-какие собственные наводки: у кого были проблемы с лицензированием, кого подозревали в перепродаже краденого, где собирались всякие бездельники и тому подобное. Ребус был благодарен за все.
  
  — Отличные заведения, эти букмекерские, — сказал он, когда Шивон протянула ему трубку.
  
  — Можешь не сомневаться, — заверил его Хендри. — Ну, я пошел?
  
  — Конечно. Спасибо за все.
  
  — Надеюсь, это поможет тебе вернуться в игру. Нам всегда нужны все надежные полузащитники. Да, кстати, те два имени, что ты назвал, мне ничего не говорят. И еще… Ребус?
  
  — Что?
  
  — Судя по голосу, она высший класс.
  
  Хендри повесил трубку, прежде чем Ребус успел что-либо объяснить. В том, что касается слухов, Хендри мог дать фору кому угодно. Ребусу страшно было подумать о том, какие истории он услышит о себе в течение ближайших недель.
  
  — Что он сказал?
  
  — Ничего.
  
  Она просматривала список.
  
  — Ни одного имени, которое мне что-либо говорило бы, — сказала она.
  
  Ребус взял у нее список:
  
  — Мне тоже.
  
  — Следующая остановка — Файф?
  
  — Для меня-то уж точно. Думаю, в понедельник поеду.
  
  Вот только в понедельник он должен будет явиться с объяснением к старшему суперинтенданту Уотсону и съездить на похороны Эдди Рингана.
  
  — А ты, — сказал он, — в понедельник будешь держать оборону на нашем фланге операции «Толстосумы».
  
  — А я думала отпроситься на похороны. Это дало бы нам возможность пару часов поработать в Файфе.
  
  Ребус отрицательно покачал головой:
  
  — Спасибо, но тебя никто не отстранял от работы. Это у меня масса свободного времени. — (Она посмотрела на него с обидой.) — И это приказ, — сказал ей Ребус.
  
  — Да, сэр, — ответила Шивон.
  27
  
  Мысль еще об одном бесконечном воскресенье так сильно беспокоила Ребуса, что, посетив мессу, он по мосту Форт-Роуд направился в Файф.
  
  Он пришел в церковь Богоматери Неуставной Помощи[74], сел сзади на скамью и стал наблюдать за службой, пытаясь определить для себя, соответствует ли здешний священник его, Ребуса, представлениям о правильном священнике. Говорил тот с ирландско-шотландским акцентом — трудно сказать. Его правильный священник всегда говорил спокойно, тогда как этот горланил на пределе возможностей голосовых связок. Может быть, часть прихожан была туговата на ухо. Но среди присутствующих Ребус увидел изрядное число молодых. Он, кажется, единственный из всех не причастился.
  
  Западно-Центральному Файфу тоже не помешало бы причаститься. А то все норовят вино выпить, а чашу для причастия заложить в ломбард. Ребус решил оставить Данфермлин напоследок. Это был самый большой из городков с несколькими букмекерскими. Начать он решил с маленьких, но не мог вспомнить, как ему быстрее добраться до Баллингри: съехать с шоссе в Кинроссе или нет. У него возникло искушение остановиться на озере Лох-Левен, куда в детстве они столько раз выезжали на пикники и просто попинать мячик. У него до сих пор была шишка под коленкой в том месте, куда его лягнул Майкл. По узким извилистым дорогам в машинах, отполированных, как медали, ехали воскресные водители. Не исключено, что в птичьем заповеднике на Лох-Левене сейчас пребывает Хендри. Но Ребус там не остановился. Вскоре он уже был на мрачной окраине Баллингри. Он не задержался здесь дольше, чем требовалось.
  
  Он сам толком не знал, какого результата ждет от этой поездки. Все букмекерские конторы были закрыты. Может быть, ему удастся найти кого-нибудь поболтать, но он в этом сомневался. Правда, он знал, что делает. Он убивал время, и место здесь для этого было самое подходящее. По крайней мере, здесь у него создавалась иллюзия, что он занят чем-то полезным для расследования. Он припарковался у закрытой букмекерской и поставил против этого адреса полезную галочку в своем трехстраничном списке.
  
  Конечно, была и другая причина, заставившая его рано подняться в это утро и покинуть дом. В машине с ним был воскресный выпуск газеты. Статья про убийство в отеле «Сентрал» удержалась на первой полосе, но под другим заголовком: «ПОЖАР И УБИЙСТВО В «СЕНТРАЛЕ“: найдено оружие». Как только Уотсон и компания это увидят, то начнут перезваниваться между собой и, конечно же, позвонят Джону Ребусу. Но на сей раз от этих звонков придется отбояриваться студентам. Он прочел статью дважды, выучил ее наизусть до последнего слова. Ребус надеялся, что где-то кто-то тоже читает ее и начинает паниковать…
  
  Следующие остановки: Лохор, Лохгелли, Карденден. Ребус родился и вырос в Кардендене. Нет, точнее, в Баухилле, в те времена здесь было четыре прихода: Охтердерран, Баухилл, Карденден и Дандональд. Потом почта положила конец всякой автономии, объединив все четыре муниципалитета в один город — Карденден. Городок не очень изменился со времен его детства. Ребус остановил машину у кладбища и несколько минут провел у могилы отца и матери. Женщина лет сорока пяти положила цветы на надгробие поблизости и улыбнулась Ребусу, проходя мимо него. Когда Ребус вернулся к воротам кладбища, она ждала его там:
  
  — Джонни Ребус?
  
  Это было так неожиданно, что он ухмыльнулся, и эта ухмылка смыла годы взрослости с его лица.
  
  — Мы с тобой учились, — сказала женщина. — Хизер Крэнстон.
  
  — Хизер?.. — Он уставился на нее. — Крэнни?
  
  Она прижала ладонь ко рту, чтобы не рассмеяться:
  
  — Меня так вот уже лет двадцать с лишком никто не называл.
  
  Теперь он вспомнил ее. Она всегда так прикрывала рот рукой, когда смеялась, потому что ее улыбка казалась ей некрасивой. Она кивнула, показывая на кладбище:
  
  — Чуть ли не каждую неделю прохожу мимо твоих родителей.
  
  — Гораздо чаще, чем я.
  
  — Но ты же ведь теперь в Эдинбурге, верно?
  
  — Верно.
  
  — Проездом?
  
  — Да, проезжал мимо.
  
  Они уже вышли с кладбища и спускались по склону холма в Баухилл. Потом поравнялись с машиной Ребуса, но он не остановился — не хотел прерывать разговор. И они пошли дальше.
  
  — Да, — говорила она, — многие заглядывают проездом. Никто не остается. Я прежде всех тут знала, а теперь уже нет…
  
  Слушая ее речь, Ребус понял, сколько местных словечек и акцента он растерял за прошедшие годы.
  
  — Зайди на чашку чая, — пригласила она.
  
  Он поискал глазами на ее пальце обручальное кольцо. Она, как ни посмотреть, была привлекательной женщиной. Статной, хотя в школе была маленькой и робкой. А может быть, просто память изменяла Ребусу. Лицо было без морщин, глаза не накрашены. На ногах туфли с каблучком в полтора дюйма, чайного цвета колготки на сильных ногах. Ребус с утра ничего не ел и теперь почувствовал, что у нее дома полно всякой вкусной выпечки.
  
  — А почему бы и нет?
  
  Она жила в доме на Крейгсайд-роуд. По пути с кладбища они прошли мимо одной букмекерской. Контора была закрыта, как и все остальные.
  
  — Хочешь посмотреть на старый дом? — спросила она, имея в виду тот дом, в котором он вырос. Он пожал плечами, глядя, как она отпирает дверь. В коридоре она подождала секунду-другую, потом крикнула: — Эй, ты здесь? — Ей никто не ответил. — Просто чудо какое-то, — удивилась она. — Встал с постели ни свет ни заря. Видать, уже ушел куда-то. — Она взглянула на лицо Ребуса, и ее рука потянулась ко рту. — Не волнуйся — это не муж, не любовник и никто в таком роде. Хью — мой сын.
  
  — Вот как?
  
  Она сняла плащ.
  
  — Прошу. — Она открыла ему дверь гостиной. Комната была маленькая, заставленная громоздким диваном и двумя креслами, обеденным столом и стульями, мебельной стенкой и телевизором. Камин в доме был заблокирован, вместо него работало центральное отопление.
  
  Ребус уселся на один из стульев перед камином.
  
  — Но ты не замужем?
  
  Она накинула плащ на перила лестницы.
  
  — Никогда не видела в этом смысла, — сказала она, входя в комнату.
  
  Двигаясь, Хизер заполняла собой пространство: сначала к батарее проверить, теплая ли, потом к каминной полке за сигаретами и зажигалкой. Предложила сигарету Ребусу.
  
  — Бросил, — сказал он. — Доктор запретил. — Отчасти это было правдой.
  
  — Я пыталась бросить раз или два, но так стала толстеть, что оно того не стоило. — Она глубоко затянулась.
  
  — А кто отец Хью?..
  
  Она выпустила дым из ноздрей.
  
  — Я его так толком и не знала. — Потом, увидев выражение на лице Ребуса: — Я тебя шокировала, Джонни?
  
  — Немножко, Крэнни. Ты была… ну…
  
  — Тихоней? Это было в другой жизни. Ну, ты что будешь: чай, кофе или меня? — И она рассмеялась за своей дымящей сигаретой.
  
  — Кофе — это хорошо. — Джон Ребус заерзал на стуле.
  
  Она принесла две кружки горького растворимого:
  
  — Извини, никакого печенья — все кончилось. — Она протянула ему кружку. — Сахар я уже положила, надеюсь, тебя это устроит.
  
  — Прекрасно, — сказал Ребус, он терпеть не мог кофе с сахаром.
  
  Кружка была сувенирной — из Блэкпула. Они поговорили об одноклассниках. Она, сидя против него, в какой-то момент решила положить ногу на ногу. Но ее юбка была слишком узка; она сдалась и подтянула юбку за подол вниз.
  
  — Так что тебя сюда привело? Проездом, говоришь?
  
  — Вроде того. Вообще-то, я ищу букмекерскую контору.
  
  — Мы по пути прошли мимо одной…
  
  — Мне нужна не любая контора. Мне нужна та, которая либо появилась пять лет назад, либо у нее появился тогда новый хозяин.
  
  — Значит, «Хатчис», — беззаботно сказала она и затянулась сигаретой.
  
  — «Хатчис»? Но она же была, когда мы учились.
  
  Крэнни кивнула:
  
  — Название идет от Джо Хатчинсона, основателя. Потом он умер, и дело возглавил его сын Хауи. Пытался изменить название, но оно словно прилипло, и Хауи сдался. Лет, может, пять назад — а может, меньше — он продал дело и уехал в Испанию. Ты представь: наш ровесник, а уже накопил денежек и поехал греться на солнышке. А у нас здесь тепло, когда тостер включим.
  
  — И кому же он продал бизнес?
  
  Ей пришлось задуматься.
  
  — Кажется, его фамилия Гринвуд. Но букмекерская по-прежнему называется «Хатчис». И вывеска над дверью старая. Да, Томми Гринвуд его зовут.
  
  — Томми? Ты уверена? Не Том? Не Тэм?
  
  Она решительно замотала головой. Волосы у нее были с химической завивкой и недавно крашенные под седину. Ребус решил, что она таким образом прячет свою седину. Прическа была молодежной. Ребус вернулся назад во времени…
  
  — Томми Гринвуд, — продолжила она. — С ним моя подружка погуливала.
  
  — А он в Кардендене появился задолго до того, как купил букмекерскую?
  
  — Да нет — мы его вообще не знали. А потом он вдруг покупает «Хатчис» и старый дом доктора у реки. Как говорят, он расплатился с Хауи наличными — вытащил из чемодана. И еще говорят, что у него даже счета в банке нет.
  
  — Так откуда же у него деньги?
  
  — Вот это хороший вопрос. — Она задумчиво кивнула. — Тут у нас многие хотели бы знать ответ.
  
  Он задал еще несколько вопросов о Гринвуде, но больше она почти ничего не знала. Он был человеком закрытым. Каждый день пешочком ходил от своего дома к букмекерской. Никаких тебе шикарных авто. Ни жены, ни детей. Ни общение с местными, ни выпивка его особо не интересовали.
  
  — Для некоторых женщин такой мужчина — просто находка, — сказала она, и Ребус по ее тону понял, что и она забрасывала наживку. — Да-да, находка.
  
  Двадцать минут спустя Ребусу удалось уйти, правда предварительно обменявшись адресами и телефонами и обещаниями поддерживать связь. Он медленно прошел мимо «Хатчис» — ничем не примечательное маленькое здание с облупившимся фасадом и затонированными окнами. Потом направился вверх по склону к кладбищу, где увидел, что вплотную к его машине припаркована еще одна. Вишнево-красный «рено» пятой модели. Он прошел мимо своей машины и постучал по стеклу «рено». Шивон Кларк отложила газету и опустила окно.
  
  — Какого черта ты здесь делаешь? — спросил Ребус.
  
  — Иду по следу.
  
  — Я не оставляю следов.
  
  — Не сразу сообразила. Вы начали с Баллингри?
  
  Он кивнул.
  
  — Вот это и сбило меня с толку. Я съехала с шоссе в Келти.
  
  — А я, — сказал Ребус, — нашел претендента.
  
  Ее это, казалось, не заинтересовало.
  
  — Вы видели утреннюю газету?
  
  — Ах это… собирался сказать.
  
  — Нет, не первую полосу. Внутри.
  
  — Внутри?
  
  Она показала пальцем на заголовок и протянула газету в окно. «ТРОЕ РАНЕНЫХ В АВТОКАТАСТРОФЕ НА М8». В заметке говорилось, что «БМВ», направлявшийся в Глазго, вылетел с дороги. Вся семья, ехавшая в машине, оказалась в больнице — жена, сын-подросток и «эдинбургский предприниматель Дэвид Дугари, 41 года».
  
  — Черт! — выругался Ребус. — Я сам согнал это с первой полосы.
  
  — Жаль, что вы не узнали тогда же. Что теперь делать?
  
  Ребус снова перечитал заметку:
  
  — Не знаю. Все будет зависеть от обстоятельств. Если они закроют или перенесут операцию с Горги-роуд, то мы либо прекратим наблюдение, либо будем вести его в другом месте.
  
  — «Мы»? Вы не забыли, что отстранены?
  
  — Или же Кафферти посадит туда кого-нибудь другого, пока Дугари будет выздоравливать.
  
  — Не так-то просто срочно найти замену.
  
  — Значит, кандидатуру ему придется подбирать лично.
  
  — А может, он сам заменит Дугари?
  
  — Сомневаюсь, — сказал Ребус. — Но если так, для нас это просто счастье. Единственный способ узнать, как будут развиваться события, — продолжать наблюдение, пока что-нибудь не произойдет.
  
  — А тем временем?..
  
  — А тем временем нам надо проверить еще кучу букмекерских. — Ребус повернулся и с улыбкой окинул взглядом Баухилл. — Но что-то говорит мне, что тут уже всплыл один янки.
  
  — Что еще за янки? — спросила Шивон, когда Ребус открыл свою машину и сел.
  
  Когда они остановились перекусить и выпить чая в Данфермлине, Ребус рассказал ей историю про «Хатчис» и про человека с полным чемоданом денег. Ее лицо слегка перекосило — то ли чай был слишком горяч, то ли майонез на сэндвиче с яйцом островат.
  
  — Как, вы сказали, его зовут? — спросила она.
  
  — Томми Гринвуд.
  
  — Но он упоминается в деле Кафферти.
  
  — Что? — Теперь перекосило Ребуса.
  
  — Томми Гринвуд — я уверена. Он один из партнеров… был партнером Кафферти много лет назад. Потом вдруг исчез, как и многие другие. То ли не поделили доли, то ли еще что.
  
  — Скорее всего, привязали булыжник к яйцам и сбросили с моста по старой доброй традиции.
  
  — Вы сами говорили — мобильная профессия.
  
  — Буль-буль-буль — и на дно.
  
  Шивон улыбнулась:
  
  — Так это настоящий Томми Гринвуд или нет?
  
  Ребус пожал плечами:
  
  — Если этот сукин сын сделал себе пластическую операцию, то поди знай. Но тем не менее способы выяснить есть. — Он кивнул сам себе. — О да, способы есть.
  
  И первый из способов — визит к благосклонно расположенному налоговику…
  
  В то воскресенье не один человек читал утреннюю газету со смесью тоски, страха, вины и ярости. Звонили телефоны. Словами обменивались, будто пулями. Но по причине воскресного дня никто особо не мог воздействовать на ситуацию, разве что — если было желание — помолиться. Если магазины, торгующие спиртным, были открыты или работали супермаркеты и гастрономы, имеющие лицензию на торговлю алкоголем, то можно было залить свои печали или смягчить злость. На самом же деле злость только возрастала, как и тревога. Кирпич за кирпичом сооружение близилось к завершению. Не хватало только крыши, чтобы сдерживать внутреннее давление и защищаться от наружного буйства природных стихий.
  
  И виной всему этому был Джон Ребус. С этим так или иначе были согласны все. Джон Ребус разгуливал с тараном, и кое-то подумывал о том, чтобы отпереть дверь и впустить его — пусть войдет в их логово. И дверь за ним тут же захлопнется.
  28
  
  Совещание в кабинете Фермера Уотсона было назначено на девять утра. Предположительно, им нужен был Ребус спросонья и в самом вялом своем состоянии. Да, он может громко рычать по утрам, но кусаться раньше полудня обычно не начинает. Все, начиная с Уотсона и кончая персоналом столовки, знали, что Ребус действует, и это ничуть не облегчало ситуации. Расследования убийства в отеле «Сентрал» официально не велось, и Уотсон все еще не был расположен дать ему ход. Так что Ребус в любом случае вел расследование на свой страх и риск. Но нужно отдать должное Фермеру — он опекал свою команду. Они между собой состряпали историю, согласно которой Ребус якобы получил разрешение в свободное от работы время поворошить старые дела.
  
  — С намерением заново открыть дело, если будут добыты свежие улики, — сказал Фермер.
  
  Его секретарь, умная женщина с отвратительным пристрастием к ядовитым краскам для волос, написала заключительную фразу: «Не забыть датировать задним числом — минус две недели назад».
  
  — Да, сэр, — отозвалась она.
  
  Когда она вышла из кабинета, Ребус сказал:
  
  — Спасибо, сэр. — Он все это время стоял. Места в кабинете хватало всего для одного дополнительного стула — того, на котором сидела секретарша. Теперь он осторожно перешагнул через кипу папок и поместил туда свою задницу.
  
  — Я прикрываю не только твою шкуру, Джон, но и свою собственную. И никому ни слова — ты понял?
  
  — Да, сэр. А как насчет инспектора Флауэра — у него не возникнет подозрений? Уж старшему-то инспектору Лодердейлу он наверняка пожалуется.
  
  — Хорошо. Пусть они треплются между собой. Ты должен понять кое-что, Джон. — Уотсон, сцепив руки, положил их на стол, его голова погрузилась в громадные округлые плечи. Он заговорил вполголоса: — Я знаю, что Лодердейл нацелился на мое кресло. Я знаю, что доверять ему можно не больше, чем ирландскому террористу. — Он помолчал. — Хочешь занять мое место, инспектор?
  
  — Я бы на вашем месте этого не опасался.
  
  Уотсон кивнул:
  
  — Вот об этом я и говорю. Так вот, я знаю, что ты следующую неделю-две не будешь сидеть сложа руки, так что прими мой совет. Закон нельзя подгонять под себя, как сиденье в машине. Думай, прежде чем что-то сделать. И помни: такие проделки, как покупка пистолета, могут стоить тебе службы в полиции.
  
  — Но я его не покупал, сэр. — Ребус повторил историю, которую они сочинили. — Он попал ко мне во владение как потенциальная улика.
  
  Уотсон кивнул:
  
  — Да, выговорить нелегко. Но зато твой жирок останется при тебе.
  
  — Я вегетарианец, сэр, — сказал Ребус. Это сообщение вызвало у Уотсона воистину гомерический смех.
  
  Их обоих более чем интересовало то, что происходит на Горги-роуд. Сначала новости не казались многообещающими. В офис никто не пришел — совсем никто. Дополнительный пост был выставлен в больнице, где лежал в гипсе Дугари. Если на Горги-роуд ничего не случится, то они переключатся на больницу, пока Дугари не встанет на ноги. Может быть, он начнет работать, не вставая с кровати. Случались в жизни вещи и более странные.
  
  Но в половине двенадцатого ярко отполированный «ягуар» подъехал к стоянке такси. Водитель, громила с длинными прямыми волосами, вышел, и, когда открыл заднюю дверцу, из нее появился Моррис Джеральд Кафферти.
  
  — Вот ты и попался, сучий потрох! — прошипел сержант Петри, возбужденно делая кадр за кадром, — чуть не всю пленку извел.
  
  Шивон уже звонила на Сент-Леонардс. После разговора со старшим инспектором Лодердейлом она, согласно полученной (не от Лодердейла) инструкции, позвонила на Арден-стрит. Ребус на втором звонке снял трубку.
  
  — Ура! — прокричала она. — Кафферти объявился.
  
  — Проследи, чтобы на фотографиях были проставлены даты и время.
  
  — Да, сэр. Как прошло совещание?
  
  — Я думаю, Фермер меня полюбил.
  
  — Они оба идут туда, — сообщил Петри, отрывая наконец палец от кнопки спуска. Движок камеры остановился.
  
  Мэдден, подойдя к окну посмотреть, спросил, кто это.
  
  В этот же момент Ребус задал похожий вопрос:
  
  — Кто приехал с Большим Джером?
  
  — Его водитель.
  
  — Длинноволосый громила?
  
  — Он самый.
  
  — Тот, которому Дейви Дугари откусил ухо.
  
  — Значит, любовью друг к другу они не пылают?
  
  — Вот только теперь громила работает на Большого Джера. — Он подумал несколько секунд. — Зная Кафферти, я бы сказал, что он взял громилу на работу, только чтобы позлить Дугари.
  
  — А это ему зачем?
  
  — Он так шутит. Дай мне знать, когда они выйдут.
  
  — Хорошо.
  
  Она перезвонила ему через полчаса:
  
  — Кафферти отъехал.
  
  — Недолго пробыл.
  
  — Но тут есть одно «но»: его водитель остался.
  
  — Что?
  
  — Кафферти уехал один.
  
  — Ну и ну! Черт меня раздери. Он отдает громиле счета Дугари!
  
  — Видимо, доверяет ему.
  
  — Скорее всего, да. Только не думаю, что этот тип способен вести бухгалтерские книги. Он типичная сторожевая собака, не больше.
  
  — И что из этого следует?
  
  — Из этого следует, что Большой Джер будет его опекать. Следует, что Большой Джер практически каждый день будет приезжать в офис. Лучше не придумаешь!
  
  — Надо нам тогда запастись пленкой.
  
  — Ты уж проследи, чтобы у этого дурачка Петри пленка снова не закончилась. Как, кстати, у него лицо?
  
  — Зудит, а когда начинает чесать, ему больно. — Петри повернулся, и она объяснила ему: — Инспектор Ребус тобой интересуется.
  
  — Не дождется, — буркнул Ребус. — Чтоб его нос отвалился и шмякнулся в термос.
  
  — Я ему передам ваши пожелания, сэр, — сказала Шивон.
  
  — Будь добра, — ответил Ребус. — И можешь не стесняться. Ладно, я поехал на кладбище.
  
  — Я говорила с Брайаном. Он сказал, что будет нести гроб.
  
  — Отлично. Значит, будет на чьем плече поплакать.
  
  Кладбище Уорристон представляет собой все дальше расползающееся скопление могил, от древних (и иногда оскверненных) до новеньких, с иголочки. Там есть надписи, которые настолько стерло время, что остались лишь нечитаемые выщербины. В солнечный день прогулка по кладбищу может иметь познавательный характер, но по ночам местное отделение «Ангелов ада»[75] устраивает там, как говорят, сборища, воссоздавая сцены, больше напоминающие пляски вудистов из Нового Орлеана, чем шотландские народные танцы.
  
  Ребус чувствовал, что Эдди одобрил бы это. Сама церемония была простой и достойной, если не обращать внимания на венок в форме электрогитары и тот факт, что в гробу лежал конверт одной из пластинок Пресли.
  
  Ребус стоял на некотором расстоянии от процессии и отверг приглашение Колдера посетить после похорон поминальный прием, который планировалось устроить не в «Кафе разбитых сердец», а в верхнем зале небольшой гостиницы по соседству. Ребус поначалу хотел было согласиться — в этом пабе подавали «Гибсон», — но потом покачал головой с тем же чувством, что и пожимал ему руку: с сожалением.
  
  Бедняга Эдди. Пусть Ребус толком и не знал его, пусть шеф-повар и пытался огреть его горячей сковородкой с закусками… Ребус при всем при том испытывал к нему симпатию. Он таких часто встречал — людей, которые многого могли бы достичь в жизни, но не достигли. Он знал, что принадлежит к их компании. Компании лузеров.
  
  «Но я, по крайней мере, жив, — подумал он. — И, даст Бог, никто не отправит меня на тот свет, вставив мне в глотку воронку и залив в нее алкоголь, — перед тем как включить газ». Это снова вызвало у него недоумение: зачем нужно было делать это с помощью воронки? Вполне достаточно было отвезти Эдди в любой паб, и он добровольно до бесчувствия налился бы текилой и бурбоном. Заставлять его не было необходимости. Но в то же время доктор Курт подбросил в воздух его печень и провозгласил, что это отличный образец. Принять это было трудно, если бы он не видел тела своими глазами.
  
  Вот только видел ли?
  
  Он посмотрел туда, где чуть подальше Пэт Колдер проверял прочность веревочной ручки номер один. Брайан стоял у четвертой ручки, то есть по другую сторону от Колдера и между двумя незнакомыми Ребусу людьми. Бармен Тони стоял у ручки номер шесть. Но глаза Ребуса были прикованы к Колдеру. «Господи Исусе, — подумал он, — ну ты и сукин сын! Ведь это не твоих рук дело, верно? А с другой стороны, может, и твоих».
  
  Он развернулся и побежал к своей машине, припаркованной на дороге рядом с кладбищем. Он спешил на Арден-стрит.
  
  На Арден-стрит и к журналу заказов «Кафе разбитых сердец».
  
  У Ребуса, как он считал, имелось два варианта. Он мог вышибить дверь, а мог попытаться тихонько открыть ее. Там была дверная ручка с замком-задвижкой — такие можно иногда открыть куском пластмассы. Там, конечно, был и врезной замок, но, возможно, его не закрыли. Когда он толкнул, а потом потянул дверь на себя, люфт оказался достаточно большой, и он решил, что врезной замок и в самом деле не закрыт. Тогда ему оставалось отпереть защелку. Но щель между дверью и косяком была заделана декоративной деревянной панелью. Взломщика это не остановило бы: он взял бы ломик и мигом решил проблему с панелью.
  
  Но Ребус забыл взять с собой ломик.
  
  Если постучать дверным кольцом, то ответа не последует, верно? Но он не очень высоко расценивал свои шансы выбить дверь плечом или ногой, пусть она и закрыта всего на защелку. Поэтому он присел, открыл почтовый ящик одной рукой, заглянул внутрь, а другой рукой дотянулся до чугунного кольца и ударил четыре раза в ритме «собачьего вальса», как некоторые это называли. Это означало: пришел друг, — по крайней мере, Ребус надеялся, что именно так его стук и будет понят. Ни звука, ни движения внутри дома. В «Колониях» стояла тишина, как обычно в дневное время. Возможно, ему удалось бы взломать дверь и никто бы этого не заметил. Но вместо этого он еще раз взялся за кольцо. В дверях был глазок, и он надеялся, что кое-кто заинтересуется, подкрадется к двери и посмотрит, кто там пришел.
  
  Движение, тень, медленно двигающаяся из жилой части в коридор. Двигается осторожно. А потом дверь открывается — и из-за нее появляется голова. Ребусу ничего другого и не нужно было.
  
  — Привет, Эдди, — сказал он. — Я тут вам венок привез.
  
  Эдди Ринган впустил его.
  
  Он был одет в красный шелковый халат в стиле кимоно, на спине распластался свирепый дракон, на рукавах — непонятные Ребусу символы. Но это беспокоило его меньше всего. Эдди плюхнулся на диван, который в прежние разы служил седалищем Ребуса, и теперь ему пришлось стоять.
  
  — Насчет венка я соврал, — развел он руками.
  
  — Ну, тут важно желание. И костюмчик ничего.
  
  — Галстук мне пришлось одолжить.
  
  — Черные галстуки — высокий класс. — Эдди был похож на ожившего покойника. Вокруг налитых кровью глаз темные синяки, лицо, как у заключенного, — серое от недостатка солнца и надежды. Он поскреб себя под мышкой. — Ну и как оно прошло?
  
  — Я уехал, когда вас опускали в могилу.
  
  — Значит, теперь они на поминальном приеме. Жаль, что я не мог поставить туда еду, но вы же понимаете.
  
  Ребус кивнул:
  
  — Нелегко быть трупом. Вам сначала нужно было бы выяснить, какие это влечет за собой трудности.
  
  — У некоторых в прошлом это неплохо получалось.
  
  — Вы имеете в виду Радиатора Маккаллума и братьев Робертсон?
  
  Эдди улыбнулся мрачной улыбкой:
  
  — Одного из них — да.
  
  — Ситуация, должно быть, была отчаянная, если вы решились имитировать собственную смерть.
  
  — Я ничего не говорю.
  
  — Бога ради.
  
  Последовало минутное молчание, затем Эдди нарушил его:
  
  — И как же вы узнали?
  
  Ребус рассеянно вытащил сигарету из пачки на каминной полке.
  
  — Скажите спасибо Пэту. Он сочинил слишком уж сложную историю — в этом не было никакой нужды.
  
  — В этом весь Пэт. Сплошная любительщина — театрализованные представления.
  
  — Он сказал, что Уилли выбежал из ресторана, макнув физиономию в тарелку какого-то клиента. Я побеседовал с несколькими людьми, которые были там в тот вечер. Звонка по телефону было достаточно. Никто ничего подобного не видел. Потом была еще печень покойника. На удивление в хорошей форме — она никак не могла принадлежать вам.
  
  — Абсолютно с вами согласен.
  
  Ребус готов был вспыхнуть, но сдержался, вытащил сигарету изо рта и положил рядом с пачкой.
  
  — Потом я проверил список исчезнувших. Уилли, судя по всему, несколько дней не ночевал дома. Все это сплошная любительщина. Если бы лицо бедняги не спеклось во время взрыва, мы бы сразу узнали, что это не вы.
  
  — Так ли? Мы думали об этом и решили, что Брайан в больнице, а Хеймаркет — не ваша территория. Так что все могло и сойти.
  
  Ребус отрицательно покачал головой:
  
  — Прежде всего мы делаем фотографии, и я рано или поздно увидел бы их. Я всегда просматриваю фотографии. — Он помолчал. — Так почему вы его убили?
  
  — Это был несчастный случай.
  
  — Позвольте мне высказать предположение. Вы поздно пришли в ресторан после сильной попойки и разозлились дальше некуда, когда увидели, что Уилли неплохо справился. Вы подрались, он ударился головой. И тут вам в голову пришла одна идея.
  
  — Может быть.
  
  — Но в этой истории есть одно слабое звено, — сказал Ребус.
  
  Эдди заерзал на диване. Вид в кимоно у него был довольно нелепый, и он вызывающе сложил руки на груди. Он смотрел на камин, избегая взгляда Ребуса.
  
  — Какое? — спросил он наконец.
  
  — Пэт сказал, что Уилли выбежал из кафе вечером во вторник. Тело его было найдено только в четверг утром. Если бы он умер во вторник во время драки, то патологоанатом по синюшности и трупному окоченению определил бы время смерти. Но ничего этого не было. Труп был свеженький. А это означает, что вы его напоили и отравили газом только рано утром в четверг. Вы, вероятно, продержали его живым всю среду, прекрасно зная, что собираетесь с ним сделать.
  
  — Я ничего не говорю.
  
  — Да-да, вы не говорите. Говорю я. Как я сказал, вы прибегли к отчаянному средству, Эдди. Отчаяннее не бывает. А теперь собирайтесь.
  
  — Зачем?
  
  — Мы прокатимся.
  
  — Куда?
  
  — В отделение, конечно. Одевайтесь. — Ребус смотрел, как тот пытается встать.
  
  Ноги Эдди не сразу распрямились под грузом тела. Да, убийство может так воздействовать на людей. Это нечто противоположное трупному окоченению. Разжижение, эффект студня. Одевался он долго, и Ребус не спускал с него глаз. Когда Эдди закончил, в его глазах стояли слезы, а губы были влажны от слюны.
  
  Ребус кивнул.
  
  — Пойдет, — сказал он, исполненный решимости доставить Эдди на Сент-Леонардс.
  
  Вот только поехали они живописным маршрутом.
  
  — Куда мы едем?
  
  — Прокатиться немного. Хороший денек.
  
  Эдди смотрел на ветровое стекло — все вокруг было серо: здания и небо, чреватое дождем. Ветер набирал силу. Он начал понимать, что к чему, когда они свернули на Холируд-парк-роуд и направились к Артурову Трону. А когда Ребус сделал правый поворот с Холируд в направлении к Даддингстону, Эдди заволновался всерьез.
  
  — Вы знаете, куда мы едем? — спросил Ребус.
  
  — Нет.
  
  — Ну-ну.
  
  Он поехал дальше — до самых ворот дома, где включил поворотник, показывая, что ему нужно на подъездную дорожку.
  
  — Господи боже, нет! — завопил Эдди Ринган. Он уперся коленями в «торпеду» перед собой так, словно боялся, что они сейчас куда-нибудь врежутся.
  
  Ребус не стал задерживаться у ворот — проехал вперед и остановился у края дороги. С этого места был виден особняк Кафферти, и если кто-нибудь смотрел оттуда из окна, то наверняка видел машину.
  
  — Нет, нет! — зарыдал Эдди.
  
  — Так вы все-таки знаете, где мы находимся, — сказал Ребус удивленным голосом. — Вы знакомы с Большим Джером? — Он дождался кивка Эдди, который принял положение плода: поднял ноги на сиденье, головой уткнулся в колени. — Вы его боитесь? — (Эдди снова кивнул.) — Почему? — (Эдди отрицательно покачал головой.) — Это из-за дел с отелем «Сентрал»?
  
  — И зачем я только ляпнул Брайану? — Это был громкий вопль — тем громче, что он прозвучал в замкнутом пространстве салона. — Ну почему я такой мудак?
  
  — Обнаружился пистолет. Вы это знаете.
  
  — Я об этом ничего не знаю.
  
  — Вы никогда не видели этот пистолет?
  
  Эдди отрицательно покачал головой. Черт! Ребус ждал большего.
  
  — Что же вы видели?
  
  — Я был в кухне.
  
  — Да?
  
  — Прибежал этот тип с криком, чтобы я включил газ. Вид у него был сумасшедший, на лице пятна крови… кровь на ресницах. — Эдди успокаивался по мере того, как эта исповедь оказывала на него исцеляющее воздействие. — Он начал включать все газовые краны, не зажигая газа. Вид у него был такой сумасшедший, что я стал ему помогать. Я включил газ, как он велел.
  
  — А потом?
  
  — Потом убежал. Не стал ждать. Я думал то же, что и все остальные: это все из-за неуплаты страховых. Пока не обнаружилось тело. Неделю спустя меня посетил Большой Джер. Страшно вспомнить. Велел, чтобы я никому никогда ни слова о том, что случилось.
  
  — А Большой Джер был там в тот вечер?
  
  Эдди пожал плечами. Черт его побери еще раз.
  
  — Я был в кухне — видел только того психа.
  
  Ребус знал, кто прибежал в кухню, — тот, кому было известно, как выглядит кухня в отеле «Сентрал».
  
  — Черный Ангус? — спросил он.
  
  Несколько минут Эдди молчал, тупо глядя перед собой в ветровое стекло. Потом сказал:
  
  — Большой Джер непременно узнает, что я проговорился. Он время от времени посылает предупреждения. Нет, не письменные… по крайней мере, не мне. Просто дает мне знать, что помнит. Он меня убьет. А я всего лишь включил газ.
  
  — Тот тип в крови — это был Ангус Гибсон, верно?
  
  Эдди задумчиво кивнул, закрыл глаза, и из-под век выкатились слезы. Ребус завел машину. Отъезжая, он увидел, что с противоположного направления едет внедорожник с включенным поворотником, показывающим, что он собирается свернуть в ворота, которые сами покорно стали открываться. За рулем сидел головорез, чье лицо было незнакомо Ребусу. На заднем сиденье расположилась Мо Кафферти.
  
  Это не давало Ребусу покоя всю короткую дорогу до Сент-Леонардс, пока Эдди всхлипывал, ссутулившись на пассажирском сиденье. Умела ли Мо Кафферти водить машину? Проверить это будет легко. Но если прав нет, ей требуется шофер. И кто сидел за рулем внедорожника, когда тот стоял у магазина Боуна? И вообще, не странное ли это совпадение? Джон Ребус не верил в совпадения.
  
  — Где «Кафе разбитых сердец» заказывало мясо? Не у Боуна? — спросил он у Эдди. — Я имею в виду мясника Боуна.
  
  Эдди отрицательно покачал головой.
  
  — Ладно, не берите в голову, — сказал Ребус.
  
  На Сент-Леонардс его ждал именно тот человек, которого он хотел видеть.
  
  — Ты почему не на Горги-роуд? — спросил он.
  
  — А вы почему здесь — вас ведь отстранили? — ответила вопросом на вопрос Шивон Кларк.
  
  — Удар ниже пояса. И потом, я первый спросил.
  
  — Мне пришлось заехать за этим. — Она помахала перед ним большим пакетом из оберточной бумаги.
  
  — Слушай сюда. У меня есть для тебя задание. Даже несколько. Во-первых, нужно выкопать гроб с телом Эдди Рингана.
  
  — Что?
  
  — Там лежит вовсе не Эдди. Эдди я только что отправил в камеру. Тебе нужно допросить его и оформить задержание. Я объясню, в чем дело.
  
  — Мне нужно записать.
  
  — Не нужно. У тебя хорошая память.
  
  — Это пока крыша не едет. Хотите сказать, что погиб не Эдди?
  
  — Именно это я и хочу сказать. Потом выясни, есть ли водительские права у Мо Кафферти.
  
  — Зачем?
  
  — Делай, что тебе говорят. Ты же сама сказала мне, что, когда Боун выиграл «мерседес», он заложил свою часть бизнеса для покрытия ставки. Это твои слова: «свою часть».
  
  — Помню. Так его жена сказала.
  
  Ребус кивнул:
  
  — Я хочу знать, кому принадлежит другая часть.
  
  — Это все, сэр?
  
  Ребус задумался:
  
  — Нет, не совсем. Проверь «мерседес» Боуна. Узнай, владел ли им кто-нибудь до Боуна. Так мы выясним, у кого он его отспорил. — Он, не мигая, посмотрел на нее. — И как можно скорее.
  
  — Ясно, сэр. И вы не хотите узнать, что в этом конверте? Это для человека, у которого есть все.
  
  — Ладно, давай, удиви меня.
  
  И она его удивила.
  
  Ребус до того удивился, что купил ей кофе и пончик в столовке. Рентгеновские снимки лежали на столике между ними.
  
  — Я не верю, — без конца повторял он. — Нет, я просто не могу в это поверить. Я начал их искать сто лет назад.
  
  — Они лежали в архиве больницы в Найнуэллсе.
  
  — Но я их запрашивал!
  
  — А вы их вежливо просили?
  
  Шивон Кларк рассказала, что несколько раз съездила в Данди, поговорила со всеми, кто мог помочь, а в особенности в архиве, где царит кавардак. Архив переехал и был реорганизован несколько лет назад, и старые документы там валялись грудами. На это ушло какое-то время. Более того, она обещала прийти на свидание к молодому человеку, который в конечном счете нашел ей нужные снимки.
  
  Ребус поднял один из снимков.
  
  — Перелом правой руки, — подтвердила Шивон. — Двенадцать лет назад. Когда он жил и работал в Данди.
  
  — Тэм Робертсон, — просто сказал Ребус. Значит, вот кто это был, мертвец с пулевым ранением в сердце, с пулей, выпущенной из Ребусова кольта сорок пятого калибра. — Тэм Робертсон.
  
  — Трудно будет доказать в суде, — покачала головой Шивон. — Да, чтобы жюри присяжных приняло идентификацию, нужно кое-что побольше, чем слухи да рентгеновский снимок.
  
  — Есть разные способы, — успокоил ее Ребус. — Можно посмотреть снимки челюсти у дантиста. Но теперь мы знаем, кто убитый. Кроме того, есть метод совмещения снимков. Но самое важное — я об этом знаю. — Он кивнул. — Молодец, Кларк. — Ребус начал вставать.
  
  — Сэр?
  
  — Да?
  
  Она улыбалась:
  
  — Счастливого Рождества, сэр!
  29
  
  Ребус позвонил в пивоварню Гибсона, но там ему сказали, что мистер Ангус находится в Ньюкасле на конкурсе эля и вернется только к вечеру. Тогда он позвонил в налоговую и некоторое время говорил с инспектором, который вел его, Ребуса, дело. Если он хочет дать бой Томми Гринвуду, то должен быть во всеоружии… с учетом всех его обстоятельств — метафора неудачная, но тем не менее правильная. Он оставил машину у Сент-Леонардса и пошел пройтись, чтобы немного собраться с мыслями. Все начинало складываться. Ангус Гибсон играл в карты с Тэмом Робертсоном и застрелил его. Потом он поджег отель, чтобы скрыть убийство. Все это нужно было связать воедино, но мозг Ребуса выдавал больше вопросов, чем ответов. Неужели Ангус носил с собой оружие в свои бесшабашные деньки? Почему Эк, который тоже присутствовал, не попытался отомстить за брата? Наверное, Ангус вынужден был каким-то образом заткнуть ему рот? Насколько вероятно, чтобы только они втроем играли в покер? И кто дал пистолет Дику Торренсу? Столько вопросов…
  
  Он дошел до Южной Кларк-стрит и увидел фургон, припаркованный рядом с мясным магазинчиком Боуна. Там как раз меняли в витрине стекло, и задняя дверь фургона была распахнута. Ребус подошел к фургону, заглянул в открытую дверь. В свое время это был неплохой мясницкий фургон, и никому не пришло в голову его переделывать. Ты заходил в него сзади и оказывался среди разделочных столов и ящиков. Здесь же была и небольшая морозилка. В таких фургонах мясо развозили по городу, и домохозяйки и пенсионеры предпочитали покупать с колес, а не тащиться за покупкой. Из магазина вышел человек в белом переднике со свиной тушей на плече.
  
  — Позвольте, — сказал он, занося тушу в фургон.
  
  — Вы в этом фургоне развозите заказы? — спросил Ребус.
  
  Человек кивнул:
  
  — В рестораны.
  
  — Были времена, когда фургон мясника подъезжал к нашему дому, — сказал Ребус, припоминая прошлое.
  
  — Да, но теперь это неэкономично.
  
  — Все меняется, — заметил Ребус.
  
  Человек согласно кивнул. Ребус снова заглянул внутрь. Чтобы попасть за разделочный стол, нужно было войти в фургон, поднять часть стола, закрепленную на петлях, и распахнуть небольшую узкую дверь. Узким — вот каким было пространство в задней части машины. Ребус вспомнил рассказ Майкла о фургоне, в котором его возили. Узкий отсек, пропитавшийся едкими запахами. Выходя из фургона, человек поддел что-то ногой. Это оказался клок соломы. Солома в мясницком фургоне. Животным, которых сюда вносили, солома была давно уже не нужна.
  
  Ребус заглянул в магазин. Молодой подручный смотрел, как устанавливают стекло.
  
  — Мы работаем, сэр, — весело сообщил он Ребусу.
  
  — Я ищу мистера Боуна.
  
  — Его сегодня не будет.
  
  Ребус кивнул в сторону фургона:
  
  — Развозите мясо клиентам?
  
  — Имеете в виду по домам? — Молодой человек отрицательно покачал головой. — Нет, только оптовым покупателям. Крупные партии.
  
  Да, с этим Ребус готов был согласиться.
  
  Он вернулся на Сент-Леонардс, где ему снова попалась Шивон.
  
  — Забыл сказать…
  
  — Что, новое задание?
  
  — Небольшое. Привези мне для допроса Пэта Колдера. Он уже должен вернуться домой и наверняка теперь сходит с ума — не может понять, куда делся Эдди. Жаль, что я не смогу присутствовать при их воссоединении. Впрочем, я успею наверстать упущенное в суде…
  
  День выдался богатый событиями, а еще не было и шести. Когда Ребус вернулся к себе в квартиру, студенты готовили карри из чечевицы, а Майкл сидел в гостиной и читал очередную книгу по гипнотерапии. Жизнь в квартире наладилась, здесь стало очень… ему почему-то пришло в голову слово «по-домашнему». Странное слово применительно к группке студентов, полицейскому и бывшему заключенному, но Ребусу казалось, что это определение вполне отражает ситуацию.
  
  Майкл закончил курс приема таблеток и теперь выглядел лучше. Он должен был пройти обследование, но тут Ребуса одолевали сомнения: небось пропишут ему еще таблеток. Шрамы затянутся сами по себе. Нужно только время. У Майкла явно восстановился аппетит: две порции чечевичного карри.
  
  После еды все уселись в гостиной. Студенты попивали вино. Майкл пить отказался, а Ребус прикладывался к банке пива. Играла музыка — та, которая никогда не умирает: «Роллинг стоунз», «Дорз», Дженис Джоплин, ранние «Пинк Флойд». Это был один из тех вечеров, когда Ребус чувствовал себя абсолютно разбитым. Винил он в этом кофеиновые таблетки. Он беспокоился за Майкла, а сам все это время глотал свое лекарство. Они помогли ему пережить выходные, с их невозможностью выспаться и прочими перегрузками. Но вечно так продолжаться не может. Под музыку, пиво и неторопливый разговор он почти наверняка уснет на диване…
  
  — Что это было?
  
  — Вроде как кто-то бутылку разбил или что-то такое.
  
  Студенты подбежали к окну посмотреть.
  
  — Ничего не видно.
  
  — Нет, смотрите, стекло на дороге. — Они повернулись к Ребусу. — Кто-то разбил вам лобовое стекло.
  
  Кто-то и в самом деле разбил в его машине лобовое стекло. Он увидел это, когда спустился по лестнице и вышел на улицу. У дверей и окон собрались другие соседи — посмотреть, что случилось. Но большинство из них уже расходились. На пассажирском сиденье лежал здоровенный булыжник в россыпи бриллиантовых брызг разбитого стекла. Припаркованная неподалеку машина стала неторопливо сдавать назад и остановилась рядом с ним. Стекло пассажирского окна опустилось.
  
  — Что случилось?
  
  — Ничего. Просто булыжник попал в ветровое стекло.
  
  — Что? — Пассажир повернулся к своему водителю. — Подожди здесь секунду. — Он вышел из машины посмотреть, что случилось. — Кому это могло понадобиться, черт возьми?!
  
  — Сколько вам имен назвать?
  
  Ребус полез в машину, чтобы вытащить камень, и в этот момент почувствовал удар чем-то тяжелым по голове. Несколько мгновений он не мог понять, что происходит, но потом почувствовал, как его тащат на дорогу. Он услышал, как машина сдала назад и остановилась. Он пытался сопротивляться, вцеплялся ногтями в асфальт под ним. Господи, он понимал, что сейчас потеряет сознание. Его мозг пытался перекрыть все каналы. Каждый удар сердца болью отдавался в его голове. Кто-то открыл окно и кричал — то ли остерегал, то ли возмущался. Теперь он один лежал посреди дороги. Пассажир бросился к своей машине, сел и захлопнул дверцу. Ребус встал на четвереньки: младенец, впервые бросающий вызов закону всемирного тяготения. Он моргнул, пытаясь прогнать муть из глаз. Увидел свет фар и понял, чту они собираются сделать.
  
  Они собирались переехать его.
  
  Купился на такую дешевку. Предложение помощи от того, кто собирается на тебя напасть, — старо как мир. Старше, чем Артуров Трон. Взревел движок автомобиля, покрышки заскрежетали по асфальту, срываясь в его сторону вместе со всей массой машины. Ребус подумал, успеет ли он разглядеть номер перед смертью.
  
  Чья-то рука ухватила его за ворот и сдернула с дороги. Машина задела его ноги — сорвала одну туфлю и подбросила ее в воздух. Не остановилась, даже не замедлила хода — помчалась до вершины склона, где свернула направо и исчезла из виду.
  
  — Ты жив, Джон?
  
  Это был Майкл.
  
  — Ты спас мне жизнь, Мики. — Адреналин в теле Ребуса смешивался с болью, вызывая тошноту. Его вырвало на асфальт непереваренной чечевицей.
  
  — Постарайся подняться, — сказал Майкл.
  
  Ребус попытался — и у него это не получилось.
  
  — Ногам больно, — простонал он. — Боже, как ногам больно!
  
  Рентген показал, что ни переломов, ни трещин нет, все косточки целы.
  
  — Просто сильный ушиб, инспектор, — резюмировала женщина-доктор в больнице. — Вам повезло. Такой удар мог привести куда как к более серьезным повреждениям.
  
  Ребус кивнул:
  
  — Да, наверное, я должен был это предвидеть. Мне давно уже было пора посетить больницу в качестве пациента. Один Господь знает, сколько раз я в последнее время бывал здесь навещающим.
  
  — Сейчас принесу вам кое-что, — пообещала доктор.
  
  — Погодите секунду. Ваши лаборатории работают по вечерам? — спросил Ребус.
  
  Она отрицательно покачала головой:
  
  — Почему вы спрашиваете?
  
  — Да так.
  
  Она вышла, и Майкл приблизился к нему:
  
  — Как ты себя чувствуешь?
  
  — Не знаю, что болит сильнее — голова или нога.
  
  — Невелика потеря для футбольной ассоциации.
  
  Ребус чуть было не улыбнулся, но у него получилась гримаса. Любое движение лицевых мышц посылало электрические взрывы в его мозг. Вернулась доктор:
  
  — Ну вот. Это должно вам помочь.
  
  Ребус ждал анальгетика, но она принесла ему клюку.
  
  Клюка была алюминиевая, полая и потому легкая. С большой обрезиненной ручкой и регулируемой высотой: регулировка осуществлялась с помощью ряда отверстий и шпильки. Клюка напоминала какой-то странный духовой инструмент, но Ребус, выходя из больницы, был доволен, что она у него есть.
  
  А когда они вернулись домой, один из заботливых студентов сказал, что у него имеется кое-что получше, и вернулся из спальни с черной деревянной тростью с набалдашником из серебра и кости. Ребус взял трость. По высоте она ему подходила.
  
  — Я купил ее в лавке старьевщика, — сказал студент. — Не спрашивайте зачем.
  
  — Похоже, в ней должен быть спрятан нож, — предположил Ребус. Он попытался открутить или стянуть набалдашник, но ему это не удалось. — Ну, хватит об этом.
  
  Полицейский, который говорил с Ребусом в больнице, перед этим успел пообщаться и со студентами.
  
  — Этот констебль, — сообщил владелец трости, которого, как помнилось Ребусу, почти наверняка звали Эд, — он смотрел на нас как на сквоттеров и спрашивал, действительно ли здесь с нами живет инспектор Ребус. И мы отвечали, да, живет. А констебль все никак не мог поверить.
  
  Студент начал смеяться. Даже Майкл улыбнулся. Кто-то заварил травяного чая.
  
  Отлично, подумал Ребус. Теперь будут рассказывать еще одну историю: Ребус приглашает в свою квартиру студентов и сидит с ними вечерами за вином и пивом. В больнице его спросили, сможет ли он узнать кого-либо из нападавших. Он ответил, что не сможет. Недаром у них профессия такая… мобильная. Один из соседей запомнил номер машины. Это был «форд-эскорт», украденный за час до нападения с парковки около «Шератона» на Лотиан-роуд. Вскоре машину найдут брошенной и, возможно, неподалеку от Марчмонта. Никаких отпечатков пальцев наверняка не обнаружится.
  
  — Они, видать, совсем свихнулись, — сказал Майкл по пути домой. Они сидели на заднем сиденье патрульной машины. — Думают, что им такой фортель сойдет с рук.
  
  — Это не фортель, Майкл. Кто-то сильно паникует. Статья во вчерашней газете совсем выбила их из колеи.
  
  В конечном счете ведь именно этого и добивался Ребус. Он провоцировал их — и дождался реакции. Из дому Ребус позвонил в фирму, которая специализировалась на срочной замене ветровых стекол. Это стоило кучу денег, но машина ему нужна была с утра. Он молился, чтобы нога не распухла за ночь.
  30
  
  Нога, конечно же, распухла. Он проснулся в пять часов, встал, прошелся по комнате, чтобы размять суставы. Посмотрел на левую ногу. По голени растекся здоровенный синяк. Если бы удар пришел не на икру, а на кость, то по меньшей мере чистый перелом был бы ему обеспечен. Ребус проглотил две таблетки парацетамола (парацетамол ему рекомендовал больничный врач как болеутоляющее средство) и стал дожидаться, когда утро наступит по-настоящему. Ему нужно было выспаться, но не удалось. А сегодня придется поработать мозгами. Оставалось только надеяться, что мозги не подведут.
  
  В шесть тридцать он кое-как спустился по лестнице и поковылял к машине, сверкавшей новым стеклом, которое обошлось ему во столько, сколько, пожалуй, стоила вся остальная колымага. Движение на въезде в город было еще нормальное, а желающих выехать из города вообще практически не было, а потому поездка, слава богу, не заняла у него много времени. Выжимая педаль сцепления, Ребус чувствовал острую боль. Он направился по прибрежной дороге в Норт-Берик, стараясь как можно реже переключать передачи, что явно не нравилось двигателю. На другой стороне городка он нашел дом, который искал. Это был особняк, стоявший на участке в тридцать или сорок акров, откуда открывался вид на залив Форт и черную глыбу острова Басс-Рок. Ребус плохо разбирался в архитектуре — пожалуй, георгианский стиль, решил он. В таком стиле построены многие дома Нового города в Эдинбурге: с каннелюрами на колоннах по обе стороны от входа, большими створчатыми окнами — по девять на каждую половину.
  
  Бродерик Гибсон проделал в жизни большой путь, начав его от пивоварни в садовом сарае, где он опробовал домашние рецепты. Ребус припарковался у парадного входа и нажал кнопку звонка. Дверь открыла миссис Гибсон. Ребус представился.
  
  — Рановато, инспектор. Что-то случилось?
  
  — Я бы хотел поговорить с вашим сыном, если позволите.
  
  — Он завтракает. Подождите, пожалуйста, в гостиной, а я вам принесу…
  
  — Все в порядке, мама. — Ангус Гибсон что-то дожевывал, вытирая подбородок салфеткой. Он стоял в дверях столовой. — Входите, инспектор.
  
  Ребус улыбнулся потерпевшей поражение миссис Гибсон, проходя мимо нее.
  
  — Что случилось с вашей ногой? — спросил Гибсон.
  
  — Я думал, вам это, возможно, известно, сэр.
  
  — Да? Это почему?
  
  Ангус сел за стол. Ребус предполагал увидеть столовое серебро, соусницы, тарелки с подогревом, кеджери[76] или иваси, веджвудский фарфор и слугу, разливающего чай. Но на столе стояла обычная белая тарелка с яичницей и жирной колбасой. Рядом лежал тост, намазанный маслом, и стояла кружка кофе. Перед Ангусом лежали две сложенные газеты — «Файненшл таймс» и та, в которой работала Мейри. Скатерть была в крошках, из чего Ребус сделал вывод, что родители уже поели.
  
  Миссис Гибсон просунула голову в дверь:
  
  — Кофе, инспектор?
  
  — Нет, благодарю вас, миссис Гибсон.
  
  Она с улыбкой ретировалась.
  
  — Я подумал, что это вы организовали.
  
  — Не понимаю.
  
  — Пытались заткнуть мне рот, прежде чем я задам несколько неудобных вопросов об отеле «Сентрал».
  
  — Опять вы об этом! — Ангус вонзил зубы в тост.
  
  — Да, опять об этом. — Ребус сел за стол, вытянув перед собой левую ногу. — Видите ли, я знаю, что после ухода мистера Вандерхайда вы еще долго оставались в отеле. Знаю, что вы играли в покер с участием двух гангстеров — Тэма и Эка Робертсонов. Знаю, что кто-то пристрелил Тэма, и знаю, что вы, весь в крови, прибежали в кухню требовать, чтобы открыли все газовые краны. Вот что я знаю, мистер Гибсон.
  
  У Гибсона, похоже, пережеванный тост застрял в горле. Он глотнул кофе и вытер рот.
  
  — Что ж, инспектор, — наконец проговорил он, — если это все, что вы знаете, то, полагаю, знаете вы маловато.
  
  — Может быть, расскажете мне остальное, сэр?
  
  Наступило молчание. Ангус вертел в руках пустую кружку. Ребус ждал, когда он заговорит. В этот момент дверь распахнулась.
  
  — Вон отсюда! — взревел Бродерик Гибсон. На нем были брюки и рубашка с открытой шеей, рукава без запонок в манжетах свободно болтались. По-видимому, его жена вошла к нему, когда он еще не закончил одеваться. — Я мог бы сейчас же вызвать полицию! — сказал он. — Главный констебль сказал мне, что вы отстранены от работы.
  
  Ребус медленно поднялся, оберегая больную ногу. Но Бродерик Гибсон был начисто лишен сострадания:
  
  — Держитесь от нас подальше, если у вас нет полномочий! Я немедленно поговорю с моим адвокатом.
  
  Ребус дошел до двери, повернулся и посмотрел в глаза Бродерика Гибсона:
  
  — Очень вам советую сделать это, сэр. И может быть, вам стоит сказать ему, где вы были в ночь пожара в отеле «Сентрал». Вашему сыну грозят серьезные неприятности, мистер Гибсон. Вы не можете вечно его покрывать.
  
  — Вон отсюда! — прошипел Гибсон.
  
  — Вы не спросили, что у меня с ногой.
  
  — Что?
  
  — Ничего, сэр, просто мысли вслух…
  
  Ребус шел назад по просторному коридору, с картинами и люстрами, с великолепной резной лестницей, и чувствовал, какой холод стоит в этом доме. Дело было не в возрасте и не в плитке на полу: у дома было ледяное сердце.
  
  Ребус приехал на Горги-роуд, когда Шивон наливала свою первую чашку декафеинизированного.
  
  — Что у вас с ногой? — спросила она.
  
  Ребус указал тростью на человека за камерой:
  
  — Ты какого черта здесь делаешь?
  
  — Подменяю Петри, — отрапортовал Брайан Холмс.
  
  — Не могу понять, что все мы здесь делаем, — сказала Шивон.
  
  Ребус проигнорировал ее:
  
  — Ты на больничном.
  
  — Мне надоело дома, я вышел раньше. Я вчера поговорил со старшим суперинтендантом, он сказал, что не возражает. — Вид у Холмса был вполне здоровый, но голос звучал угрюмо. — Правда, был еще и скрытый мотив, — признался он. — Я хотел услышать от Шивон историю Эдди и Пэта. Все это кажется… невероятным. Я хочу сказать: я плакал вчера на кладбище, а ублюдок, которого я оплакивал, сидел дома и потешался.
  
  — Скоро он натешится в тюрьме, — пообещал Ребус. Потом повернулся к Шивон. — Дай мне немного твоего кофе. — Он сделал два обжигающих глотка и вернул пластиковую чашку. — Спасибо. Есть какое-то движение?
  
  — Пока никто не появлялся. Даже наш коллега из Торговых стандартов.
  
  — Я имел в виду тех, других.
  
  — Так что с вашей ногой? — спросил Холмс.
  
  И Ребус рассказал.
  
  — Это из-за меня, — сказал Холмс. — Я втравил вас в это дело.
  
  — Ты прав, из-за тебя, и в качестве наказания не своди глаз с этого окна. — Он повернулся к Шивон. — Ну?..
  
  Она набрала в легкие побольше воздуху:
  
  — Я вчера днем допросила Рингана и Колдера. Им обоим предъявлены обвинения. Еще я проверила: у миссис Кафферти нет водительских прав. Ни по девичьей фамилии, ни по фамилии мужа. «Мерседес» Боуна принадлежал…
  
  — Большому Джеру Кафферти.
  
  — Вы знали?
  
  — Догадался, — сказал Ребус. — А что насчет другой доли бизнеса Боуна?
  
  — Принадлежит компании, которая называется «Джеронимо холдинг».
  
  — Которая, в свою очередь, принадлежит Большому Джеру?
  
  — И очень милым образом словечко «Джеронимо» составлено из его имени и имени его жены. Что вы об этом думаете?
  
  — Мне представляется, что Джер, вероятно, выиграл на пари половину бизнеса Боуна.
  
  — Либо так, — сказал Холмс, — либо забрал его в качестве компенсации за неоплату крышевания.
  
  — Может быть, — согласился Ребус. — Но пари вероятнее.
  
  — Ведь Боун выиграл на спор «мерседес» у Кафферти. Они и раньше спорили.
  
  Ребус кивнул:
  
  — В конечном счете это только делает связь между ними прочнее. Но есть и еще более тесные связи, хотя я этого доказать пока не могу.
  
  — Постойте, — сказала Шивон, — если за ударом ножом и разбитой витриной стоит крышевание и азартные игры, то это имеет отношение к Кафферти. А это означает, что Кафферти, будучи совладельцем бизнеса, разбил собственную витрину.
  
  Ребус отрицательно покачал головой:
  
  — Я не сказал, что это связано с крышеванием или азартными играми.
  
  — И с какого боку тут приплелся двоюродный брат? — вмешался Холмс.
  
  — Ой-ой, — проговорил Ребус. — Ты хочешь начать с самого начала, да? Я не знаю точно, при чем тут Кинтаул, но я имею довольно ясное представление об этом.
  
  — Погодите, — остановил его Холмс, — у нас работа.
  
  Они увидели, как побитая лиловая «мини» подъехала к офису таксофирмы. Когда дверца открылась, из машины с трудом выполз громила.
  
  — Как зубная паста из тюбика, — проговорил себе под нос Ребус.
  
  — Надо же, — добавил Холмс, — ему, наверное, пришлось вынимать переднее сиденье.
  
  — Сегодня в одиночестве, — заметила Шивон.
  
  — Но я уверен, что Кафферти найдет время заглянуть сюда, — сказал Ребус. — Проверить. Его, случалось, обдирали как липку в прошлом, и он не хочет повторения.
  
  — Обдирали как липку? — повторила за ним Шивон. — Откуда вы знаете?
  
  Ребус подмигнул ей:
  
  — Могу поспорить, но только знаю заранее, что результат будет в мою пользу.
  
  Информации, которая была ему нужна, Ребусу пришлось ждать до обеда. Ему прислали ее по факсу в местное новостное агентство. Во время долгого ожидания на Горги-роуд он обсуждал дело с Шивон и Холмсом. Они оба сходились в одном: никто не будет давать показаний против Кафферти. Схожи были их позиции и в другом: они не могут даже быть уверены, что Кафферти каким-то образом связан с этим.
  
  — Сегодня днем я это выясню, — сказал Ребус, направляясь за факсом.
  
  Он начал привыкать к ходьбе с тростью, и, пока он находился в движении, нога у него не затекала. Но он знал, что поездка в Карденден не пойдет ему на пользу. Он подумал было, не поехать ли ему на поезде, но тут же отмел эту мысль. Ему, возможно, придется спешно покидать Файф, а расписание поездов Шотландской железной дороги вряд ли позволит ему сделать это.
  
  Дверь букмекерской «Хатчис» он открыл в половине третьего. Здесь стоял спертый воздух, пахло затхлостью и пылью. Окурки с пола не убирались, наверное, с прошлой недели. Очередные скачки были в два тридцать пять, и несколько клиентов подпирали стены в ожидании результатов. Ребус не позволил виду этого заведения сбить его с панталыку. Никто не хочет делать ставки в роскошных хоромах, которые наводят на мысль, что букмекер зарабатывает слишком много. Убогость здесь имела смысл чисто психологический. Букмекер этим самым говорил клиенту: может быть, ты и не выигрываешь, но посмотри на меня — я тоже перебиваюсь кое-как.
  
  Только на самом деле он вовсе не перебивался.
  
  Ребус обратил внимание на полузнакомое лицо, изучающее таблицу в одной из газет, прикнопленных к стене, но, с другой стороны, этот город для него был полон полузнакомых лиц. Он приблизился к женщине за стеклянной перегородкой:
  
  — Будьте добры, я бы хотел увидеть мистера Гринвуда.
  
  — У вас назначено?
  
  Но Ребус уже разговаривал не с ней — он переключил внимание на человека, который поднял на него взгляд из-за стола позади нее.
  
  — Мистер Гринвуд, я полицейский. Могли бы мы поговорить?
  
  Гринвуд задумался на секунду, потом встал, отпер дверь загородки и вышел.
  
  — Прошу вас сюда, — сказал он и повел Ребуса в заднюю часть помещения. Здесь он открыл еще одну дверь и впустил его в личный кабинет, имевший гораздо более презентабельный вид. — Что-то случилось? — сразу же спросил он, сев и вытащив бутылку виски из ящика стола.
  
  — Нет, сэр, мне не надо, — сказал Ребус. Он сел напротив Гринвуда и уставился на него. Да, по прошествии стольких лет узнавание давалось непросто. Но портрет, нарисованный Миджи, был не так уж далек от истины. Игрок в шахматы сделал бы ход пешкой, но Ребус решил пожертвовать ферзем. Он устроился поудобнее и сказал: — Ну, Эк, как делишки?
  
  Гринвуд оглянулся:
  
  — Вы это мне говорите?
  
  — Видимо, да. Ведь меня же точно не Эк зовут. Хочешь и дальше продолжать играть в эту игру? Ну что ж, давай поиграем. — (Гринвуд налил себе большую порцию виски.) — Тебя зовут Эк Робертсон. Ты убежал от банды Кафферти, прихватив с собой немало деньжат Большого Джера. Еще ты взял себе чужое имя — Томас Гринвуд. Ты знал, что Томми не будет в обиде, потому что он мертв. Еще одна жертва невероятных исчезновений, в которых так поднаторел Большой Джер. Ты взял его имя и его лицо и обосновался в файфской глубинке, живя на денежки из битком набитого чемодана, а потом нашел это место, где стал получать доход. — Ребус помолчал. — Ну, как тебе эта история?
  
  Гринвуд, он же Эк Робертсон, громко сглотнул и снова налил виски.
  
  — Но ты перестарался, вживаясь в образ Гринвуда. Когда ты здесь осел, налоговая инспекция тебя вычислила и востребовала с тебя неуплаченные налоги. Ты написал им и в конечном счете оплатил долг. — Ребус извлек листочки факса из кармана. — Вот здесь копия твоего письма и некоторые документы настоящего Томаса Гринвуда. Подождем заключения почерковедческой экспертизы в суде. Ты когда-нибудь видел, как воздействуют эксперты на присяжных? Ну, чистые Перри Мейсоны[77]. Даже я вижу, что подписи разные.
  
  — У меня изменился почерк.
  
  Ребус улыбнулся:
  
  — И лицо тоже. Покрасил волосы, сбрил усы, контактные линзы… тонированные. У тебя ведь были карие глаза, верно, Эк?
  
  — Я еще раз вам говорю, мое имя…
  
  Ребус встал:
  
  — Что бы ты ни говорил, я уверен, что Большой Джер тебя вмиг узнает.
  
  — Погодите. Сядьте.
  
  Ребус сел и стал ждать. Эк Робертсон попытался улыбнуться. Он включил на минуту радио — прослушал результаты скачек. Первой пришла лошадь, ставки на которую составляли шесть к одному.
  
  — Еще одно пополнение кармана букмекера, — сказал Ребус. — Ты ведь всегда любил лошадей, верно? Но Тэм любил их больше. Тэм вообще любил азартные игры. Он поспорил с тобой, что сможет воровать денежки у Большого Джера и тот ничего не заметит. Снимать понемногу каждый день, но в сумме получилось немало. Вот. — Ребус положил на стол состаренный портрет Тэма Робертсона. — Вот так он мог бы выглядеть сегодня, если бы Большой Джер не узнал, что происходит.
  
  Эк Робертсон уставился на рисунок, провел по нему пальцем.
  
  — Тебе пришлось делать ноги, прежде чем Большой Джер доберется и до тебя, и ты смылся с деньгами. Потом убежал и Радиатор. Ведь это он привел вас в банду, и его тоже ожидало наказание. — Ребус помолчал. — Или Большой Джер успел его перехватить?
  
  Робертсон, не сводя глаз с рисунка, пожал плечами.
  
  — Ну, это не имеет значения, — сказал Ребус. — Я теперь, пожалуй, выпью виски. — Нога у него болела так, что он едва сидел, костяшки пальцев, которыми он сжимал рукоятку трости, побелели. Робертсону понадобилось некоторое время, чтобы налить виски Ребусу. — Ну, ничего не хочешь добавить?
  
  — Как вы меня нашли?
  
  — Кое-кто тебя увидел.
  
  Робертсон кивнул:
  
  — Этот шеф-повар. Как его зовут? Ринган? Я видел его в пабе в Кауденбите. Он, похоже, был здорово пьян, но я там все равно не задержался. Я не думал, что он меня заметил, а если и заметил, то не узнал. Значит, я ошибся?
  
  — Ошибся. — Ребус прихлебывал виски, как лекарство из ложки.
  
  — Это сделал Ангус Гибсон, — заявил вдруг Робертсон. — У него был пистолет.
  
  А потом он рассказал, как все произошло. Тэм, как обычно, мошенничал, играя в покер. Но тут Ангус напустился на него и вытащил пистолет. Выстрелил — и убил Тэма.
  
  — Мы драпанули.
  
  — Что? — Ребус не мог в это поверить. — И никаких мыслей о мести? Ведь этот молодой алкаш убил твоего брата!
  
  — Никто не мог тронуть Черного Ангуса. Он был дружком Большого Джера. Они подружились, выяснив отношения, после того как Ангус вломился в квартиру Мо. У Большого Джера были на него виды.
  
  — Какие виды?
  
  Робертсон пожал плечами:
  
  — Просто виды. Вы правы насчет денег. Я знал, что должен уносить ноги, пока есть возможность.
  
  — Но почему сюда?
  
  Робертсон моргнул:
  
  — Это была последняя остановка поезда на ветке. Большой Джер никогда не проявлял интереса к Файфу. Тут заправляют итальянцы и оранжисты.
  
  Ребус ненадолго задумался.
  
  — И что же сделал Большой Джер, когда Ангус застрелил Тэма?
  
  — Что вы имеете в виду?
  
  — Эк, я знаю, что Большой Джер участвовал в игре в покер. Так что же он сделал?
  
  — Он, как и все мы, сделал ноги.
  
  Значит, Большой Джер все же был там! Робертсон снова разглядывал портрет брата. У Ребуса были ясные представления о том, какие «виды» могли быть у Кафферти на Ангуса. Представить себе только: иметь в кармане человека, который в один прекрасный день станет полноправным владельцем пивоварни Гибсона. Иметь его в кармане все эти годы…
  
  — Кто унес пистолет, Эк?
  
  Эк пожал плечами. Ребусу показалось, что Эк перестал его слушать. Он постучал по столу своей тростью:
  
  — Тебе пришлось немало потрудиться. Эдди Ринган оценил это. Он на твоем примере понял, что можно взять и исчезнуть. Полезный урок, когда Большой Джер имеет к тебе претензии. Уж если Большой Джер берется за дело, то человек исчезает навсегда, верно? Сбрасывает трупы в море — вот что он делает, да?
  
  — По прошествии какого-то времени — да.
  
  Ребус нахмурился, услышав это. Но следующие слова Робертсона поразили его.
  
  — Никто не обращает внимания на фургон мясника.
  
  Ребус кивнул, улыбнувшись:
  
  — Ты прав. — Он отер губы. — Эк, ты дашь против него показания? На закрытом судебном заседании. Тебя не раскроют. Согласен?
  
  Но Эк Робертсон отрицательно покачал головой. Он качал головой, когда дверь распахнулась. Ага, полузабытое лицо, читавшее листки на стенде. Бильярдист из «Миддена».
  
  — Все в порядке, Томми?
  
  — В полном, Шарки, в полном. — Однако вид Томми Гринвуда свидетельствовал об обратном.
  
  — Давай отсюда, сынок, — сказал Ребус. — У нас с мистером Гринвудом важный разговор.
  
  Шарки проигнорировал его:
  
  — Хочешь, я его вышвырну отсюда, Томми?
  
  У Томми Гринвуда не было ни малейшей возможности ответить. Ребус с силой ударил Шарки рукоятью трости ниже носа, а потом еще сильнее — по коленям. Парень рухнул на пол. Ребус поднялся, собираясь уходить.
  
  — Полезная штука, — сказал он, показав тростью на Эка Робертсона. — Можешь оставить эту картинку с братом себе на память, Эк. Я еще вернусь. Я хочу, чтобы ты дал показания против Кафферти. Не сейчас. Пока еще рано. Когда я смогу выдвинуть против него обвинение. Если же ты не захочешь давать показания, то я всегда смогу воскресить Эка Робертсона. Подумай об этом. Так или иначе Большой Джер узнает.
  
  Он ехал по мосту Форт-Роуд, когда по радио передали эту новость.
  
  — О черт! — воскликнул он, нажимая на акселератор.
  31
  
  Ребус предъявил удостоверение, и ему открыли ворота пивоварни. На месте оставалась одна-единственная полицейская машина, «скорая» уже уехала. Рабочие стояли вокруг группками, шептались, болтали, угощали друг друга сигаретами.
  
  Ребус знал этого сержанта уголовной полиции. Тот работал в Западном округе Эдинбурга и имел несчастье зваться Робертом Бернсом. Этот Бернс был высок, нескладен, рыжеволос. Лицо усеивали веснушки. По воскресеньям ближе к вечеру его иногда можно было видеть у подножия Маунда, где он бранил прогуливающихся язычников. Ребус был рад видеть Бернса. Пусть он иногда и извергал огонь и серу, но зато вздора никогда не нес.
  
  Бернс показал на громадную алюминиевую емкость:
  
  — Он забрался на самый верх.
  
  Да. Ребус видел все совершенно четко — металлическую лестницу, которая вела наверх, мостки, опоясывающие емкость приблизительно через каждые тридцать футов.
  
  — А когда забрался — прыгнул. Его видели многие рабочие, и все показывали одно и то же. Он поднимался медленно, а когда подниматься было уже некуда, он бросился вниз, выставив вперед руки. Один из рабочих сказал, что нырок был получше, чем на Олимпийских играх.
  
  — Так красиво, да?
  
  На емкость смотрели не одни полицейские. Некоторые из рабочих тоже поднимали голову, воображая себе траекторию полета Ангуса Гибсона. Он ударился об асфальт и сложился гармошкой. На земле, в месте, где он упал, осталось углубление, словно оттуда вынули булыжник.
  
  — Отец пытался его догнать, — сказал Бернс. — Но не успел. В его-то возрасте. Удивительно, как у него только сердце выдержало. Пришлось его спускать с третьего круга.
  
  Ребус отсчитал третьи мостки.
  
  — Сущий Данте, да? — сказал он, подмигнув Бернсу.
  
  — Старик говорит, это был несчастный случай.
  
  — Конечно несчастный. Но на самом деле это не так.
  
  — У меня десяток свидетелей, которые говорят, что он прыгнул.
  
  — Десяток свидетелей, которые изменят показания, если их работа окажется под угрозой, — уточнил Ребус.
  
  — Тоже верно.
  
  Ребус глубоко вздохнул. Ему всегда нравился запах хмеля, но он знал, что с этого дня хмель будет пахнуть для него иначе. Запах соединится с этой минутой, которая будет прокручиваться снова и снова.
  
  — Бог дал, Бог взял, — сказал Бернс. — Кстати, что с вашей ногой?
  
  — Ноготь врос, — сказал Ребус. — Бог дал, а врач удалил.
  
  Бернс покачал головой, услышав это мелкое богохульство, и тут в здании у них за спиной открылось окно.
  
  — Ты! — закричал Бродерик Гибсон. — Это ты его убил! Ты! — Его скрюченный палец, который он, кажется, был не в силах распрямить, указывал преимущественно на Ребуса. Глаза были похожи на влажное стекло, дышал он с трудом. Кто-то осторожно попытался увести его в глубину кабинета, чьи-то руки были видны на его плечах. — Возмездие грядет! — крикнул он Ребусу. — Помяни мои слова: непременно грядет!
  
  Старика наконец увели, окно закрылось. Рабочие поглядывали на двух полицейских.
  
  — Он, видать, из таких, как ты, — сказал Ребус, направляясь к своей машине.
  
  Значит, вот как оно легло. Ангус Гибсон застрелил Тэма Робертсона, а теперь и сам был мертв. Конец истории. Ребусу на ум приходил лишь один человек не из семьи Гибсона, кого очень опечалит эта смерть: Большой Джер Кафферти. Кафферти защищал Черного Ангуса, может быть, даже шантажировал его, все это время дожидаясь, когда молодой человек возглавит пивоварню.
  
  Теперь, когда Ангус был мертв, вся конструкция рухнула. И слава богу.
  
  Но Кафферти ничего не мог с этим поделать, никого не мог наказать.
  
  Дома Ребуса ждал Майкл с новостями:
  
  — С тобой доктор хочет поговорить.
  
  — Какой еще доктор? Я в последнее время столько докторов повидал…
  
  — Доктор Пейшенс Эйткен. Она, похоже, думает, что ты ее избегаешь. Похоже, твоя уловка действует.
  
  — Никакая это не уловка. У меня дел невпроворот.
  
  — И если ты их сейчас же не закончишь, никакого «после» уже не будет. — Майкл улыбнулся. — Кстати, голос у нее приятный.
  
  — Она и сама миленькая. Это я говно.
  
  — Ну так повидайся с ней.
  
  Ребус плюхнулся на диван:
  
  — Может, так и сделаю. Ты что читаешь? — (Майкл показал ему обложку.) — Опять про гипнотерапию. Ты, наверное, уже исчерпал тему.
  
  — Я только-только начал. — Майкл помолчал. — Хочу поступить на курсы.
  
  — Да?
  
  — Хочу стать гипнотерапевтом. То есть, понимаешь, я знаю, что могу гипнотизировать людей.
  
  — Да, ты, конечно, можешь заставить их снять брюки и лаять, как собака.
  
  — Именно. И вот теперь пришло время употребить мои способности с большей пользой.
  
  — Говорят, смех лучшее лекарство.
  
  — Помолчи, Джон, я серьезно. И я возвращаюсь к Крисси и детям.
  
  — Да?
  
  — Я говорил с ней. Мы решили попробовать еще раз.
  
  — Очень романтично.
  
  — Ну, кто-то же из нас должен быть романтиком.
  
  Майкл взял в руки телефонный аппарат и подал Ребусу:
  
  — Звони своему доктору.
  
  — Слушаюсь, сэр.
  
  Бродерик Гибсон получил страшный удар, это было понятно. В среду утром газеты сообщили о «трагическом происшествии» на пивоварне Гибсона в Эдинбурге, близ Фаунтинбриджа. Там же были напечатаны фотографии Ангуса — на некоторых он был запечатлен в те времена, когда его звали Черным Ангусом, на других — позднее, на благотворительных мероприятиях. Слухов о самоубийстве в прессу не просочилось. Это была еще одна операция прикрытия, организованная отцом Ангуса, еще одно искажение истины. Ложь вошла у Бродерика Гибсона в привычку, стала повседневностью.
  
  В десять пятнадцать в квартире у Ребуса зазвонил телефон.
  
  В трубке раздался голос старшего суперинтенданта Уотсона:
  
  — Тут кое-кто хочет тебя видеть. Я сказал ему, что ты отстранен, но он чертовски настойчив.
  
  — И кто это?
  
  — Старый слепой козел по фамилии Вандерхайд.
  
  Когда Ребус приехал, Вандерхайд еще ждал его. Судя по его виду, чувствовал он себя вполне спокойно, вслушивался в окружавшие его звуки — разговоры, звонки телефонов, стук компьютерных клавиш. Он сидел на стуле лицом к столу Ребуса. Ребус на цыпочках обошел его и сел. Минуты две-три он наблюдал за Мэтью Вандерхайдом. Одет тот был, как и подобает человеку в трауре, — темный костюм, белая рубашка, черный галстук. При нем была синяя картонная папка, которую он держал на коленях. Палка стояла рядом, прислоненная сбоку к стулу.
  
  — Ну, инспектор, — сказал вдруг Вандерхайд, — достаточно насмотрелись?
  
  Ребус криво ухмыльнулся:
  
  — Доброе утро, мистер Вандерхайд. Что же меня выдало?
  
  — У вас в руках что-то вроде трости. Вы задели угол стола.
  
  Ребус кивнул:
  
  — С сожалением узнал…
  
  — Вот кто сожалеет, так это его родители. Они долгие годы упорно работали с Ангусом. Он был трудный. Временами дьявольски трудный. Теперь все коту под хвост. — Вандерхайд подался вперед на стуле. Будь он зрячим, его глаза сверлили бы Ребуса. Но Вандерхайд был слеп, и в его зеленых очках Ребус видел лишь собственное отражение. — Неужели он заслуживал смерти, инспектор?
  
  — У него был выбор.
  
  — Был ли?
  
  Ребус вспомнил слова священника: «Сможете вы прожить остаток жизни с этими воспоминаниями и чувством вины?» Вандерхайд знал, что Ребус не собирается отвечать. Он задумчиво кивнул и немного откинулся к спинке стула.
  
  — В тот вечер вы ведь тоже участвовали?.. — спросил Ребус.
  
  — В чем?
  
  — В карточной игре.
  
  — Слепые — неважные игроки, инспектор.
  
  — Но им могут помогать зрячие.
  
  Ребус ждал. Вандерхайд сидел напряженно и прямо, словно восковая фигура Викторианской эпохи.
  
  — Кто-нибудь вроде Бродерика Гибсона, например.
  
  Пальцы Вандерхайда, словно по клавишам рояля, прошлись по синей папке, сжали ее и положили на стол:
  
  — Бродерик просил передать вам это.
  
  — Что это?
  
  — Он не сказал. Он сказал только, что надеется, вам это будет интересно, хотя он в этом и сомневается. — Вандерхайд помолчал. — Я, конечно, проявил любопытство и исследовал посылку на свой манер. Здесь какая-то книга. — Ребус взял у него тяжелую папку, и Вандерхайд убрал руку, нащупал трость и замер. — При Ангусе были найдены ключи. Они не подходили ни к одному замку. Вчера вечером Бродерик нашел банковские выписки с ежемесячными перечислениями в одно из агентств недвижимости. Бродерик знаком с главой агентства. Он позвонил ему. Как выяснилось, Ангус, видимо, снимал квартиру на Блэр-стрит.
  
  Ребус знал это место — узкий проезд между Хай-стрит и Каугейт, опасно соседствующий с респектабельностью и бедностью.
  
  — Никто об этом не знал?
  
  Вандерхайд отрицательно покачал головой:
  
  — Это было его маленькое убежище, инспектор. Крысиная нора, как выражается Бродерик. Заплесневелые объедки и пустые бутылки, порновидео…
  
  — Типичное логово холостяка.
  
  Вандерхайд проигнорировал его легкомысленность:
  
  — Эту книгу там и нашли.
  
  Ребус открыл папку. Внутри лежал большой блокнот на спиральном переплете. Названия не было, но страницы в линейку были исписаны полностью. Прочтя несколько фраз, Ребус понял, что перед ним дневник Ангуса Гибсона.
  32
  
  Ребус сидел за столом, погрузившись в чтение. Никто его не трогал, хотя он и считался отстраненным. Начало смеркаться, и отделение понемногу пустело. Чтение настолько захватило Ребуса, что он ничего вокруг не замечал, будто ничего и не было, все равно как если бы он сидел один в одиночной камере. Трубку он с телефона снял и сидел, склонившись над дневником и подпирая руками голову, — верный признак того, что он занят и не хочет, чтобы его тревожили.
  
  Сначала он быстро прочел дневник от начала до конца. Как оказалось, к делу имели отношение только несколько страниц. Вначале описывались оргии или тайные встречи в загородных особняках с замужними женщинами, чьи имена до сих пор были на слуху, а еще чаще с их дочерьми. Ссоры с родителями из-за денег. Деньги. В первых записях речь шла о немалых деньгах — деньгах, потраченных на путешествия, машины, шампанское, одежду. Но открывался дневник довольно странной записью:
  
   Иногда, в основном когда я один, а то и в компании, я краем глаза вижу какого-то человека. Или думаю, что вижу. Когда я поворачиваюсь, его нет. Только тень или любопытные, случайные очертания в проеме открытой двери или оконной рамы — очертания, отдаленно напоминающие человеческую фигуру. Я пишу о двери и окне, потому что недавно именно так и было.
  
   Но я все больше и больше убеждаюсь, что у меня галлюцинации. И то, что я вижу, точнее сказать, то, что мне показывают, — это я сам. Мое другое «я». Ребенком я ходил в церковь и верил в призраков. Я до сих пор верю в призраков…
  
  Ребус перешел к началу следующей записи:
  
   Я могу вести этот дневник в уверенности, что кто бы его ни прочел — да-да, я о тебе, дорогой читатель, — сделает это после моей смерти. Никто не знает, что он здесь, а поскольку у меня нет ни друзей, ни наперсников, ни подружек, маловероятно, чтобы кто-то увидел эти страницы. Конечно, его может унести грабитель. Если так, то стыд тебе и срам, — это наименее ценная вещь из тех, что есть в квартире. Хотя она и может стать более ценной, по мере того как я пишу…
  
  Из записей выпадали большие временные периоды. На целый год могло приходиться не больше полудюжины датированных записей. Беспорядочность дневника, казалось, отвечала беспорядочному образу жизни Черного Ангуса. Но пять лет назад все изменилось. Случайный «визит» в квартиру Мо Джонсон, возникшая дружба между Ангусом и Мо, его знакомство с неким Моррисом Кафферти. Они часто встречаются в пабах, на вечеринках и в клубах, и вскоре Моррис Кафферти превращается просто в Большого Джера.
  
  Запись, которая была намного длиннее других, относилась к тому самому дню, который более всего и интересовал Ребуса:
  
   Место вовсе не такое уж плохое. Персонал понимающий, готовый пошутить и рассказать какую-нибудь историю. Когда я забредаю куда-нибудь из своего номера, они возвращают меня назад. Коридоры длинные и путаные. Один раз мне показалось, будто я увидел в коридоре дерево, но выяснилось, что это рисунок на окне. Медсестра положила мою руку на холодное стекло, чтобы я убедился.
  
   Как и все остальные, она отказалась принести мне тайком водки.
  
   Из своего окна я вижу белку — кажется, это обыкновенная красная белка: она прыгает с дерева на дерево, — а дальше видны холмы с чахлой растительностью, напоминающей плохую школьную стрижку.
  
   Но эта пасторальная сцена — галлюцинация. Я смотрю в комнату — комнату, где я, видимо, буду проводить немалую часть своего времени, даже когда выйду из больницы.
  
   Зачем я пытался уговорить отца поиграть в покер? Теперь я знаю ответ. Кафферти было нужно его присутствие там. А отец оказался достаточно проницательным: в нем еще не погасла искра — искра неистовства, которая передалась по наследству мне. Но он не смог прийти. Будь он там, не знаю, как развернулись бы события.
  
   Я встретил в баре дядю Мэтью. Господи, вот зануда! Он считает, что если в нем обитают демоны и бесы национализма, то он имеет какое-то влияние в этом мире. Я мог бы сказать ему, что влияние имеют такие люди, как Кафферти. Это они стоят за кулисами событий, происшествий и сделок. Проще говоря, они вершат дела. И, черт возьми, какие дела!
  
   Тэм Робертсон предложил мне поиграть в покер — игра шла этажом выше. Ставки были невысокие, и я знал, что всегда могу слетать на Блэр-стрит, если мне не хватит денег. Я, конечно, знал репутацию Тэма Робертсона. Карты он сдавал довольно странным образом — локоть у него все время двигался то вверх, то в сторону. Хотя я и не понимал, как это возможно, некоторые говорили, что он видит карты во время сдачи. Его брат Эк объяснил, что Тэм мальчишкой сломал руку, отсюда и эти странные движения. Ну, я не большой картежник и был готов проиграть несколько фунтов, но я не сомневался, что замечу, если кто-то попытается меня облапошить.
  
   Но тут появились два других игрока, и я понял, что никто меня облапошивать не будет. Один из них был Кафферти, а с ним — человек, которого звали Джимми Боун, по профессии мясник. Он и по внешнему виду был мясник — круглолицый, краснощекий, с пальцами толстыми, как сардельки. И вид у него был свежевымытый. У мясников, хирургов и рабочих на бойнях часто бывает такой вид. Им хочется выглядеть чище, чем чистые.
  
   Теперь, когда я думаю об этом, мне вспоминается, что и у Кафферти был такой же вид. И у Эка. И у Тэма, который постоянно мыл руки, и от него несло лимонным мылом. Или же он разглядывал ногти и выковыривал из-под них грязь. По его одежде этого ни за что не скажешь, но он патологический чистюля. Теперь я понимаю — хорошо быть умным задним умом! — что братья Робертсон были недовольны Кафферти. Да и мясник не выглядел счастливым — ему явно не хотелось играть. Он все время сетовал, что у него и так большие долги, но Кафферти и слышать ничего не хотел.
  
   Мясник был паршивым игроком. Если ему приходила плохая карта, на лице его появлялась гримаса, а если карта была хорошая, он нервничал и шаркал под столом ногами. По мере того как игра продолжалась, становилось очевидно, что между Робертсонами и Кафферти существует какая-то взаимная неприязнь. Кафферти все время жаловался, что бизнес идет плохо: все делается медленно, затраты себя не оправдывают. Вдруг он резко повернулся ко мне и хлопнул меня рукой по тыльной стороне ладони:
  
   — Ты сколько покойников видел?
  
   В обществе Кафферти я старался выглядеть еще большей сорвиголовой, чем обычно, что достигалось главным образом напускным спокойствием.
  
   — Не очень много, — сказал я (или, может, что-то в этом роде, но с изрядной долей небрежности).
  
   — Да хоть одного-то видел? — не отставал он. Ответа он не стал ждать. — Я вот видел десятки. Да, десятки. Но и это еще не все, Черный Ангус. Многих из них я убил собственными руками.
  
   Он убрал руку, откинулся к спинке стула и замолчал. Следующая сдача прошла в тишине. Жаль, что здесь нет Мо, подумал я. Она умела его успокаивать. Он пил виски из бутылки, прополаскивал рот, прежде чем громко проглотить. В трезвом виде он был непредсказуемым. В пьяном — опасным. Потому-то он мне и нравится. Я даже почти им восхищаюсь. Он получает то, что ему нужно, не чураясь никаких способов. В такой целеустремленности есть что-то притягательное. И конечно, я в его обществе становлюсь уважаемым человеком — уважаемым теми людьми, которые в иной ситуации назвали бы меня самодовольным снобом и, как говорил обо мне один человек, «взбесившимся куском дерьма». Кафферти не понравилось, когда я сказал ему, как меня называют. Он нанес этому человеку визит.
  
   Что заставляет его проводить со мной время? До этого вечера я считал, что он увидел огонь в моих глазах. Но теперь я знаю, что это не так. Я был еще одним средством достижения цели. Окончательной, горькой цели.
  
   Я пил водку. Поначалу с апельсиновым соком, потом чистую, но всегда из стакана и всегда со льдом. Робертсоны пили пиво. Между ними на полу стоял ящик с бутылками. Мясник пил виски, когда Кафферти снисходил до того, чтобы налить ему, и несчастному мяснику этой милостыни не всегда хватало. За несколько минут я проиграл двадцать фунтов, а через четверть часа — шестьдесят. Кафферти снова положил свою руку на мою.
  
   — Если бы я не появился, — сказал он, — они раздели бы тебя догола.
  
   — Я не мошенничаю, — сказал Тэм Робертсон.
  
   У меня было такое чувство, будто Кафферти давно ждет от него каких-то слов. Но Кафферти ухмыльнулся Тэму Робертсону и взял свои карты. Несколько минут спустя он снова затянул прежнюю песню.
  
   — Я много кого убил, — сказал он, вперяясь в меня взглядом, но голосом обращаясь к Робертсонам. — И все эти убийства были оправданны. Это были люди, не отдававшие мне долги, причинявшие мне зло, картежные шулера. Я смотрю на это так: каждый понимает, на что идет. Разве нет?
  
   Поскольку другого ответа у меня не было, я согласился.
  
   — А если ты пошел на что-то, то нужно думать о последствиях, верно я говорю? — (Я снова кивнул.) — Черный Ангус, — сказал он, — тебе когда-нибудь хотелось убить человека?
  
   — Не раз.
  
   Это было правдой, хотя теперь я жалею, что не удержал язык за зубами. Я хотел убивать людей, которые были богаче, чем я, красивее, чем я, тех, у кого были красивые женщины, и женщин, которые отвергали мои ухаживания. Я хотел убивать тех, кто отказывался обслуживать меня, когда я напивался; людей, которые не улыбались мне в ответ, когда им улыбался я; людей, фамилии которых громко называли, когда они заходили в отели; людей, которые снимали фильмы в Голливуде, которые владели ранчо, замками и собственными частными армиями. Так что мой ответ был точен.
  
   — И не раз.
  
   Кафферти закивал. Он почти допил виски. Я предчувствовал: что-то должно случиться, должно произойти какое-то насилие, и я был готов к этому или думал, что готов. Робертсоны, казалось, вот-вот то ли взорвутся, то ли схлопнутся. Руки Тэма лежали на кромке стола — он был готов в любую секунду вскочить. И тут дверь открылась. Кто-то с кухни принес нам сэндвичи, что мы заказывали раньше. Копченая лососина и ростбиф. Человек стоял и ждал, когда ему заплатят.
  
   — Ну, давай, Тэм, — спокойно проговорил Кафферти. — Ты сегодня в выигрыше. Заплати ему.
  
   Тэм неохотно отсчитал несколько бумажек и отдал их.
  
   — И чаевые, — сказал Кафферти. Еще одна бумажка перешла в руки официанта, и тот вышел из комнаты. Очень красивый жест. Настала очередь Кафферти сдавать. — Ты сколько проиграл, Черный Ангус?
  
   — Да ерунду, — ответил я.
  
   — Я спросил — сколько.
  
   — Около сорока.
  
   В какой-то момент мой проигрыш доходил до сотни, но две неплохие сдачи, и я немного отыгрался. Кроме того, — в этом не было ни малейших сомнений — лучшие игроки за столом (а под лучшими я имею в виду братьев Робертсон) никак не могли сосредоточиться. В комнате было не жарко, но по бакам у Эка сочился пот, и он постоянно отирал его.
  
   — И ты позволишь им облапошить тебя на сороковку? — словно невзначай спросил Кафферти.
  
   Тэм Робертсон вскочил, при этом стул его перевернулся.
  
   — Ну, хватит, я уже наслушался!
  
   Но Эк поднял стул и усадил брата. Кафферти кончил сдавать и теперь разглядывал свои карты, словно ничего и не произошло. Мясник внезапно поднялся и заявил, что его сейчас вырвет. Он тихонько вышел из комнаты.
  
   — Он не вернется, — сообщил Кафферти.
  
   Я что-то неубедительно промычал о том, что тоже не собираюсь поздно задерживаться. И тут Кафферти обратился ко мне. Я знал, что он многолик, но таким я его еще не видел и не слышал.
  
   — Ты забудешь, что такое рано и что такое поздно, если получишь по яйцам. — Он начал собирать карты, чтобы сдать заново.
  
   Я почувствовал, как кровь хлынула мне в лицо. Он говорил с чувством, близким к отвращению. Я сказал себе, что он просто слишком много выпил. Пьяные часто говорят подобные вещи… ну и в таком роде. Да я и сам не лучше — уж кому-кому, только не мне, обижаться на слова пьяного!
  
   Он сдал заново. Когда настал его черед делать первоначальную ставку, он бросил в банк бумажку, положил карты на стол рубашкой вверх и полез под пояс брюк. Он неизменно носит костюм и всегда выглядит щеголевато. Он говорит, что полиция опасается трогать хорошо одетых людей и, уж конечно, не посмеет избить.
  
   — Им не по себе, когда губится хорошая материя, — сказал он мне. — Скуповатые шотландцы, понимаешь.
  
   Когда он вытащил руку из-за пояса, в ней оказался пистолет. Робертсоны принялись возмущаться, а я просто уставился на оружие. Я и прежде видел пистолеты, но никогда так близко и никогда в подобных ситуациях. И тут водка, которая весь вечер не оказывала — или почти не оказывала — на меня никакого действия, вдруг ударила мне в голову, будто воду в унитазе спустили. Тошнота подступила мне к горлу, но я проглотил ее. Я даже подумал, что вот сейчас вырублюсь. А Кафферти все это время спокойнейшим тоном говорил, что Тэм его надувает, и спрашивал, где его деньги.
  
   — И Черного Ангуса ты тоже надул, — сказал он.
  
   Я хотел было возразить, сказать, что это не так, но боялся, что меня вырвет, если я открою рот, поэтому я просто покачал головой, отчего она закружилась еще сильнее. Вам не понять боли и разочарования, какие я испытываю, когда пытаюсь записать все это искренне и точно. С того вечера прошло четырнадцать недель, но каждую ночь я переживаю случившееся заново, сплю я или бодрствую. Мне здесь дают лекарства и категорически ни глотка алкоголя. Днем я могу гулять по территории. Здесь проводятся сеансы групповой психотерапии, предполагается, что на них я должен выговориться, чтобы избавиться от моей проблемы. Господи, если бы все было так просто! Первое, что сделал мой отец, — это убрал меня с дороги. Меня подмывает сказать: «с его дороги». Он отправил меня отдохнуть — такова была его реакция. В путешествии по Новой Англии[78] меня сопровождала матушка. В Новой Англии, в Бар-Харборе, живет моя тетушка. Я пытался поговорить с матерью, но, похоже, объяснялся слишком сбивчиво. Когда я говорил, на ее лице появлялась глуповатая, сочувственная улыбка.
  
   Я отклоняюсь от главного, хотя это и не имеет значения. Возвращаюсь к игре в покер. Вы уже, вероятно, догадались, что произошло потом. Я почувствовал руку Кафферти на моей. Только на сей раз он своей рукой поднял мою. Потом он втиснул в мои пальцы пистолет. Я его чувствую и сейчас, холодный и твердый. Половина моего мозга считала, что это не настоящий пистолет и Кафферти просто хочет напугать Робертсонов. Но другая половина знала, что пистолет настоящий, только не думала, что Кафферти им воспользуется.
  
   Потом я почувствовал, как его пальцы сжимают мои, мой указательный палец оказывается на спусковом крючке. Его рука теперь полностью обхватила мою и нацелила пистолет. Он нажал своим пальцем на мой — и прогремел выстрел, запах едкого порохового дыма ударил мне в нос. Кровь окропила нас всех. Несколько мгновений было тепло, потом мою кожу обжег холод. Эк склонился над братом, заговорил с ним. Пистолет с грохотом упал на стол. Хотя в тот момент я не отдавал себе в этом отчета, но Кафферти принялся укладывать пистолет в полиэтиленовый мешок. Я знаю, что все отпечатки пальцев на нем мои.
  
   Я в панике вскочил из-за стола. Кафферти спокойно сидел на своем месте, вид у него был умиротворенный. Его хладнокровие оказало на меня противоположное воздействие. Я швырнул бутылку с водкой об стену — бутылка разбилась, и алкоголь залил обои с портьерами. И тут мне в голову пришла одна мысль: я схватил зажигалку со стола и поджег впитавшую водку портьеру. Кафферти встал только теперь. Он клял меня на чем свет стоит, пытаясь погасить пламя, но оно уже лизало портьеры в недосягаемых местах, стремительно распространялось по матерчатому подвесному потолку. Он понял, что пламя резвее нас. Я думаю, Эк к тому времени уже бросил брата и бежал раньше, чем я выскочил из комнаты. Я, перепрыгивая через три ступеньки, бросился в кухню, где стал требовать, чтобы открыли газовые краны. Если уж «Сентрал» сгорит, то пусть унесет с собой улики.
  
   Я, наверное, выглядел сумасшедшим, а потому повар подчинился мне. Я думаю, это был тот же человек, который приносил нам сэндвичи, только сейчас на нем была поварская одежда. Было поздно, и он уже остался в кухне один, записывал что-то в блокнот. Я сказал ему, чтобы он уносил ноги. Он вышел через черный выход, я следом. И пошагал на Блэр-стрит, опустив пониже голову.
  
   Пожалуй, больше и сказать нечего. Вот я написал все это, а легче мне не стало. Ни освобождения, ни катарсиса не случилось. И может быть, никогда и не случится. Понимаете, они нашли тело. Более того, они знают, что человек был убит. Не знаю, как они до этого докопались, черт их побери, но вот ведь докопались. Может, им кто-то сказал. Основания сделать это были у Эка Робертсона. Кроме него, некому. Все это моя вина. Я знаю: Кафферти начал на меня орать, потому что я разрушил его планы, устроив пожар. Если бы я этого не сделал, то он позаботился бы о том, чтобы тело исчезло на обычный манер. И тогда никто ничего бы и не узнал. Нам бы это убийство сошло с рук.
  
   Но «сойти с рук» не всегда означает «сойти с рук». Покойник преследует меня. Вчера ночью мне приснилось, что он заявился ко мне, обугленный, обожженный. Он показывал на меня пальцем, нажимал на спусковой крючок. Боже мой, как это мучительно! А местный персонал думает, что я лечусь здесь от алкоголизма. Я еще не рассказал отцу всего. Пока не рассказал. Но он все равно знает. Знает, что я был там. Иногда я жалею, что он мало колотил меня в детстве, когда я проказничал. Ему нравилось, когда я проказничал! «Мы сделаем из тебя мужчину», — говаривал он. Вот и сделали, отец.
  
  Вот оно как было. Ребус сидел, откинувшись к спинке стула и уставившись в потолок. Эдди Ринган знал чуть больше, чем говорил. Он видел карточную игру и мог сообщить, что в ней участвовал Кафферти. Неудивительно, что он с испугу бежал из отеля. Кафферти, вероятно, не знал его тогда, не обратил внимания на официанта, который не состоял в штате, а приходил подрабатывать.
  
  Ребус протер глаза и вернулся к дневнику. Там был кусок о поездке, потом опять о больнице. А потом, несколько месяцев спустя:
  
   Я сегодня (в воскресенье) видел Кафферти. Не по моей инициативе. Вероятно, он следил за мной. Он догнал меня на Блэкфорд-хилле. Я прошел через Хермитидж-оф-Брейд[79], поднялся по крутому склона холма. Он, вероятно, думал, что я пытаюсь уйти от него, и потому схватил меня за руку, развернул лицом к себе. У меня душа ушла в пятки.
  
   Он сказал мне, чтобы я не совал нос в чужие дела. Сказал, что я правильно сделал, когда лег в больницу. Я думаю, он пытался дать мне понять: он знает все, что у меня на уме. Мне кажется, я знаю, что он делает. Выжидает. Следит, как я учусь бизнесу. Ждет того дня, когда я возглавлю дело отца. Я думаю, он хочет завладеть пивоварней целиком и полностью.
  
   Да, целиком и полностью.
  
  В дневнике было много еще чего. Стиль и содержание записей менялись, по мере того как пытался меняться и Ангус. Для него это была нелегкая работа. Публичное лицо — лицо благотворителя, за которым скрывалась тоска по его буйной молодости. Ребус перешел к последней записи. Она не была датирована.
  
   Дорогой друг или враг, знаешь, мне понравилось это ощущение пистолета в руке. И когда Кафферти переместил мой палец на спуск… это он нажал крючок. Я в этом уверен. Но если бы он не сделал этого? Выстрелил бы я сам, чувствуя на своей руке его сильную, уверенную руку? И вот теперь, по прошествии всех этих лет, после всех дурных снов, холодного пота и страхов, случилось кое-что. Дело открыли заново. Я поговорил с Кафферти, который сказал, что мне не о чем беспокоиться. Он говорит, что я должен направить всю свою энергию на пивоварню. Похоже, он знает о нашем финансовом состоянии больше, чем я. Отец собирается на следующий год уйти на покой. Бизнес будет целиком принадлежать мне. Бизнес будет целиком принадлежать Кафферти. Я видел его на различных общественных и благотворительных мероприятиях в сопровождении Мо. Мы разговаривали. Но никогда после того вечера нам не было хорошо в компании друг друга. В тот вечер я показал, что от меня не будет пользы. Вероятно, я продемонстрировал собственную слабость, разбив эту бутылку с водкой. А может быть, таким изначально и был его план. Увидев меня, он неизменно подмигивает. Правда, он почти всем подмигивает. Но когда он подмигивает мне, то он словно прицеливается, берет меня на мушку. Господи, неужели я вечно буду у него на мушке? Если бы мне не было так страшно, я бы молился о том, чтобы полиция все узнала про меня. Но Кафферти им не позволит. Никогда не позволит. Никогда.
  
  Ребус закрыл дневник. Сердце его учащенно билось. Несчастный ты сукин сын, Ангус. Прочтя о том, что у нас оказался пистолет, ты решил, что мы нашли на нем твои отпечатки и занялись тобой.
  
  Но вместо этого Кафферти пустился во все тяжкие — попытался подвести под статью Ребуса, чтобы на какое-то время исключить его из расследования. И по иронии судьбы, поскольку прежние отпечатки с пистолета были стерты, Ангус мог не опасаться обвинения в убийстве, которого на самом деле не совершал.
  
  Но опять же все это оставалось неподтвержденным. Ребус представил себе, как будет торжествовать защита, если он придет в здание суда на Королевской Миле с одним только дневником выздоравливающего алкоголика в качестве доказательства. Эдинбургские суды в лучшем случае проявляли свою известную твердость. При наличии адвоката, которого может позволить себе Кафферти, такое дело с самого начала обречено на провал.
  
  Но Ребус знал: он должен что-то сделать с Кафферти. Этот тип заслужил наказание. Миллион наказаний. Пусть наказание соответствует преступлению, подумал он. Но потом отринул эту мысль. Нет уж, хватит.
  
  Он не поехал домой. Во всяком случае, не сразу. Вышел из опустевшего кабинета, сел в машину и некоторое время сидел на парковке. Ключ был в замке зажигания, но Ребус не прикасался к нему. Его руки свободно лежали на рулевом колесе. Прошел почти час. Наконец он завел двигатель. Главным образом потому, что стало холодно. Он никуда не поехал, если не считать тех поездок, что совершались в его голове, и, медленно, но уверенно возвращаясь и выбирая новые маршруты, он набрел на идею. Пусть наказание соответствует преступлению. Но речь не о Кафферти. Нет, не о Кафферти.
  
  Об Эндрю Макфейле.
  33
  
  Ребус два дня не появлялся на Сент-Леонардс, хотя и получил сообщение от Фермера Уотсона, что Бродерик Гибсон собирается возбудить против него дело за преследование сына.
  
  — Его сын много лет сам преследовал себя, — таким было единственное замечание Ребуса.
  
  Но теперь он дождался в машине, когда выпустят Энди Стила. Рыбак и неудачливый частный детектив моргал на ярком солнце. Ребус гуднул, и Стил осторожно приблизился. Ребус опустил стекло.
  
  — А, это вы, — сказал Стил. В его голосе слышалось разочарование: ведь Ребус обещал сделать для парня что-нибудь, а потом предоставил его самому себе, так ни разу и не вспомнив о нем.
  
  — Значит, тебя выпустили.
  
  — Да, под залог.
  
  — Потому что кто-то внес за тебя деньги.
  
  Стил кивнул, потом его осенило.
  
  — Вы?
  
  — Я, — подтвердил Ребус. — Давай садись. У меня есть для тебя работа.
  
  — Какая работа?
  
  — Садись, расскажу.
  
  Стил выглядел чуть живее, когда, обойдя машину, направился к пассажирской дверце и открыл ее.
  
  — Ты хочешь быть частным детективом. Твое право. У меня есть для тебя работа.
  
  Несколько секунд Стил, казалось, не понимает, что ему говорят, потом он резко тряхнул головой, словно прогоняя наваждение.
  
  — Хорошо, — согласился он. — Если только это будет не против закона.
  
  — Ничего противозаконного. Я только хочу, чтобы ты поговорил с несколькими людьми. Они умеют хорошо слушать, так что проблем не будет.
  
  — И что я должен им говорить?
  
  Ребус завел машину.
  
  — Что на одного человека заключен контракт.
  
  — Контракт?
  
  — Да брось ты, Энди, ты же видел фильмы. Контракт.
  
  — Контракт, — произнес Энди, а Ребус тронулся с места и влился в общий поток машин.
  
  Никаких следов Эндрю Макфейла так пока и не обнаружилось. Алекс Маклин, как выяснил Ребус, выписался из больницы, но на работу пока не вернулся. Когда Ребус заехал к миссис Маккензи, она сказала ему, что сама она нигде у дома не видела человека с забинтованными руками и лицом, но кто-то из соседей видел. Ну, это не имело значения. Макфейл сюда больше не вернется. Может быть, напишет или позвонит, назовет адрес, куда попросит домохозяйку отправить его вещи. Ребус, возвращаясь в машину, кинул взгляд в сторону школы. Дети жили в своем маленьком и безопасном мире.
  
  Он много поездил, посещал школы, парки аттракционов. Он знал, что Макфейл, скорее всего, спит под открытым небом. Может быть, его уже и в Эдинбурге нет. Ребус представлял себе, как Макфейл садится в поезд, медленно везущий на юг уголь. Как появляется рука, которая помогает Макфейлу забраться в вагон. Рука Дика Торренса. Перед его мысленным взором начали разворачиваться открывающиеся возможности…
  
  Если он не найдет Макфейла, то и бог с ним; просто ему казалось, что это был бы элегантный штрих. Элегантно жестокий штрих.
  
  Уэстер-Хейлс[80] — хорошее место, если хочешь потеряться, иными словами, потеряться там легко. Расположенный на дальнем западе города, видимый с обводного канала, который давал Эдинбургу такую ширь, Уэстер-Хейлс — то место, куда город убирает людей, чтобы о них легко было забыть. Архитектура здесь отличается унылостью, стены многоквартирных домов отсырели и покрылись трещинами.
  
  Кто-то покидал Уэстер-Хейлс, а кто-то жил здесь безвыездно всю жизнь в окружении дорог, промышленных предприятий и зеленых пятен. Ребусу никогда прежде не приходило в голову, что это превосходное место для человека, который хочет скрыться. Можно пройти по улицам, или по гольф-полю Кингсноу, или по дорогам вокруг Сайтхилла, и если ты ничем не выделяешься из толпы, то ты в безопасности. Тут нетрудно найти место, где можно переночевать незамеченным. А если ты предрасположен к кое-каким вещам, то здесь имеется школа. Школа и несколько игровых площадок.
  
  Именно здесь на второй день он и нашел Эндрю Макфейла. Ребус не вел наблюдения за автобусными и железнодорожными станциями — он знал, где искать. Он преследовал Макфейла три четверти часа: сначала на машине, а потом, когда Макфейл решил сократить путь, Ребус на своих двоих похромал за ним. Макфейл двигался быстрой походкой. Человек вышел прогуляться — только и всего. Вид, может, затрапезный, но нынче, оказавшись без работы, ты быстро терял желание бриться каждый день, разве нет?
  
  Макфейл старался не привлекать к себе внимания. Он не останавливался и не глазел на детей, он просто улыбался им и шел дальше. Когда Ребус решил, что увидел достаточно, он прибавил шагу, догнал Макфейла и похлопал его по плечу. Он с таким же результатом мог воспользоваться пастушеским хлыстом.
  
  — Господи, это вы! — Макфейл приложил руку к сердцу. — У меня чуть инфаркт не случился.
  
  — Это избавило бы Алекса Маклина от лишних хлопот.
  
  — Как он?
  
  — Небольшие ожоги. Он жив-здоров и вышел на тропу войны.
  
  — Господи боже, да ведь после того случая сто лет прошло!
  
  — И больше никогда не повторится?
  
  — Никогда.
  
  — И ты совершенно случайно поселился напротив начальной школы?
  
  — Случайно.
  
  — И я ошибался, когда думал, что найду тебя где-нибудь близ школы или детской площадки?..
  
  Макфейл открыл, потом закрыл рот. Потом отрицательно покачал головой:
  
  — Нет, не ошибались. Я по-прежнему люблю малышей. Но я никогда… никогда не сделаю им ничего дурного. Я теперь даже не разговариваю с ними. — Он посмотрел на Ребуса. — Я стараюсь, инспектор.
  
  Все они хотели начать жизнь снова — Майкл, Макфейл, даже Черный Ангус. Ребус мог быть в этом отношении полезен для них.
  
  — Вот что я тебе скажу, — обратился к нему Ребус. — Существуют программы реабилитации для исправившихся преступников. Ты мог бы записаться на одну из них, но не в Эдинбурге — в другом месте. Смог бы подать заявление на соцобеспечение и начать искать работу. — (Макфейл, казалось, собирался что-то сказать.) — Я знаю, на это нужны деньги. Немного денег, чтобы встать на ноги. Но я тебе могу и тут помочь.
  
  Макфейл моргнул, один его глаз остался полузакрытым.
  
  — С какой стати?
  
  — Потому что я так хочу. А после этого тебя никто не будет трогать. Обещаю. Я никому не скажу ни где ты, ни что с тобой случилось. Договорились?
  
  Макфейл подумал об этом секунды две.
  
  — Договорились, — сказал он.
  
  — Отлично. — Ребус положил руку на плечо Макфейла, чуть подтянул к себе. — Но сначала ты должен будешь выполнить одну мою маленькую просьбу…
  
  В клубе было тихо, и Чик Мьюир уже собирался домой, когда один молодой парень у бара предложил поставить ему стаканчик. Чик сразу же согласился.
  
  — Не люблю выпивать в одиночестве, — объяснил молодой человек.
  
  — Это так понятно, — согласился с ним Чик, протягивая свой пустой стакан бармену. — Ты, что ли, не местный?
  
  — Из Абердина, — сказал молодой человек.
  
  — Далеко от дома тебя занесло. А там все еще Даллас?
  
  Чик имел в виду нефтяной бум, который, вообще-то, завершился почти так же неожиданно, как и начался, оставшись только в мифологии тех, кто не живет в Абердине.
  
  — Может, и Даллас, — сказал молодой человек, — но это не помешало им уволить меня.
  
  — Сочувствую. — Чик и в самом деле сочувствовал парню. Он-то рассчитывал, что тот работает на какой-нибудь нефтяной платформе и денег не считает. Он хотел было выпросить у парня десятку, но теперь отказался от этой идеи.
  
  — Да, кстати, меня зовут Энди Стил.
  
  — Чик Мьюир. — Чик засунул сигарету в рот, чтобы пожать руку Энди Стилу. Ручища у того оказалась как камнедробилка.
  
  — Знаешь, деньги не принесли Абердину счастья, — погрузился в воспоминания Стил. — Только понаехали всякие акулы да гангстеры.
  
  — В это легко верится. — Мьюир уже выпил половину своей порции. Он бы предпочел выпить виски вместо полупинты пива, но тут Стил предложил ему еще, и он подумал, что не стоит менять полпинты на глоток виски, а потому согласился на половинку.
  
  — В общем-то, поэтому я здесь и оказался.
  
  — Что, гангстеры? — В голосе Мьюира слышалось удивление.
  
  — В некотором роде. Я, помимо всего прочего, приехал сюда к другу, но решил заработать немного, пока здесь.
  
  — Это как? — Чик начал испытывать какое-то беспокойство, но любопытство было явно сильнее.
  
  Стил понизил голос, хотя, кроме них, у стойки никого не было:
  
  — По Абердину ходят слухи, что кое-кто отправился в Эдинбург, чтобы прижать тут одного типа.
  
  Бармен включил магнитофон за стойкой, и под низким потолком зала зазвучал самодеятельный дуэт. Они пели в клубе на прошлой неделе, и бармен их записал. Сейчас музыка звучала хуже, чем вживую.
  
  — Христом Богом прошу, выключи ты это! — Голос у Чика был негромкий, но никто бы не сказал, что совсем уж лишенный вескости. Бармен чуть убавил звук, но, когда Чик уставился на него недовольным взглядом, убавил еще. — Это ты о чем? — спросил он Энди Стила, и тот, с удовольствием сделав глоток, поставил стакан и повторил Чику, что нужно. А немного спустя он купил Чику еще полпинты и покинул заведение.
  
  Чик Мьюир не прикоснулся к новой полупинте. Он смотрел мимо нее на свое отражение в зеркале за рядами дозаторов. Потом он сделал несколько телефонных звонков, снова потребовав, чтобы бармен «выключил это говно». Третий звонок он сделал в отделение полиции на Сент-Леонардс, где ему сообщили (слишком уж, как ему показалось, беззаботно), что инспектор Ребус отстранен от исполнения обязанностей вплоть до окончания расследования. Он попытался найти Ребуса в его квартире, но и там ему не повезло. Ну и бог с ним, не так уж это и важно. Главное, что с большим человеком он поговорил. И теперь большой человек в долгу перед ним, а этого нищему Чику Мьюиру вполне достаточно, чтобы с надеждой смотреть в будущее.
  
  Такое же представление Энди Стил устроил в плохо освещенном пабе и букмекерской — в этот вечер на «Паудерхолле»[81] должны были состояться собачьи бега. Он повторил про себя описание человека, которое дал ему Ребус, и наконец увидел его — тот жадно поглощал чипсы за столиком у окна.
  
  — Тебя Шагги Олифант зовут?
  
  — Ну, — ответил громадный человек лет тридцати пяти. Он засунул палец в самый дальний уголок пакета — не осталось ли там кусочка.
  
  — Мне тут кое-кто сказал, что тебя, может, заинтересует информация, которую я получил.
  
  Олифант так пока ни разу и не взглянул на него. Опустошив пакет, он свернул его в тонкую полоску, которую завязал узлом и положил на стол. На столе теперь в ряд лежали четыре таких узелка.
  
  — Но денег ты не получишь, пока не получу я, — сообщил ему Олифант, облизывая жирный палец, а за ним и губы.
  
  Энди Стил уселся напротив него.
  
  — Меня это устраивает, — сказал он.
  
  В воскресенье утром Ребус ждал на вершине Колтон-хилла[82], где сегодня гуляли ветры. Он обошел обсерваторию, как это делали и другие, пришедшие сюда подышать свежим воздухом в воскресенье. Ноги у него определенно шли на поправку. Люди показывали на всякие достопримечательности, видимые вдали. По голубому небу мчались рваные облака. Он подумал, что больше нигде в мире нет таких выступов, где, как здесь, горушки перемежались бы с долинами и скальными обнажениями. Начало всему этому положила вулканическая пробка под Эдинбургским замком. Место слишком хорошее, чтобы не построить тут крепость. А вокруг нее вырос город. Вырос до самого Уэстер-Хейлса и еще дальше.
  
  Обсерватория была необычным зданием и ничуть не отвечала своему назначению. На самом деле обсерватория просто не была достроена и никогда по назначению не использовалась, став просто местом, где можно полазить и где можно спрей-краской оставить свое имя. Обсерватория одной стороной примыкала к запроектированному греческому храму (недаром же Эдинбург называют Северными Афинами). Чересчур эксцентричный ум, придумавший все это, не рассчитал свои ресурсы — деньги кончились по завершении первой половины работ. Так он и стоял там — ряд колонн на цоколе, таком высоком, что ребятишкам приходилось залезать друг другу на плечи, чтобы забраться туда.
  
  Посмотрев в ту сторону, Ребус увидел женщину, которая сидела, свесив ноги с цоколя, и махала ему. Это была Шивон Кларк. Он направился к ней.
  
  — Ты давно здесь? — спросил он, глядя на нее снизу вверх.
  
  — Недавно. А где ваша палка?
  
  — Я могу прекрасно обходиться и без нее. — Так оно и было, правда под «прекрасно» он имел в виду, что может хромать без особой спешки. — Я смотрю, «Хиб» вчера неплохо сыграл.
  
  — Пора уже.
  
  — Сам не появлялся?
  
  И тут Шивон показала на парковку:
  
  — А вот и он собственной персоной.
  
  «Мини-метро» забрался на самую вершину холма и теперь затискивался между двумя более шикарными и большими машинами.
  
  — Помогите мне спуститься, — попросила Шивон.
  
  — Смотри только ногу мне не отдави, — проворчал Ребус. Он взял ее за талию и опустил на землю — Шивон оказалась почти невесомой.
  
  — Спасибо, — сказала она.
  
  Брайан Холмс замер, наблюдая за этим представлением, потом закрыл машину и направился к ним.
  
  — Барышников отдыхает, — прокомментировал он.
  
  — Будь здоров, расти большой, — сказал Ребус.
  
  — Так что это все значит, сэр? — спросила Шивон. — Почему такая таинственность?
  
  — Никакой таинственности, — сказал Ребус, трогаясь с места, — в том, что инспектор полиции хочет поговорить с двумя своими младшими коллегами. Младшими коллегами, которым он доверяет.
  
  Шивон перехватила взгляд Холмса, тот покачал головой: что-то ему от нас нужно. Будто она этого не понимала.
  
  Они, облокотясь о перила, наслаждались видом. Говорил в основном Ребус. Шивон и Холмс изредка задавали вопросы, главным образом риторические.
  
  — Так это, значит, на свой страх и риск?
  
  — Конечно, — отвечал Ребус. — Двое энергичных, инициативных полицейских. — У него тоже был к ним вопрос: — С освещением будут трудности?
  
  Холмс пожал плечами:
  
  — Я спрошу Джимми Хаттона. Он профессиональный фотограф. Делает календари и всякое такое.
  
  — Только это будут не котятки и не хайлендские лощины, — заметил Ребус.
  
  — Понятно, сэр, — сказал Холмс.
  
  — И вы думаете, это сработает?
  
  Ребус пожал плечами:
  
  — Поживем — увидим.
  
  — Но мы еще не сказали «да», сэр.
  
  — Не сказали, — проговорил Ребус, отворачиваясь. — Но скажете.
  34
  
  Холмс и Шивон Кларк по своей собственной инициативе решили отдежурить вечернюю смену на операции «Толстосумы». Без отопления комната, в которой они стучали зубами, была сырой и холодной. К тому же настолько темной, что это привлекало блудных мышей. Холмс настроил камеру по совету профессионала по календарям. Он даже для такого случая позаимствовал специальные линзы, телеобъектив и прибор ночного видения. Но своего портативного магнитофона и записей Пэтси Клайн он не взял: в прошлом у них с Шивон Кларк всегда находилось более чем достаточно тем для разговора. Правда, сегодня она, казалось, была не в настроении. Она постоянно кусала то нижнюю, то верхнюю губу, все время вставала с места, чтобы не дать занеметь мышцам.
  
  — У тебя тело не немеет?
  
  — У меня — нет, — спокойно ответил Холмс. — Я проходил специальную подготовку — несколько лет сиднем сидел.
  
  — Мне казалось, что ты в хорошей форме.
  
  Он смотрел на нее: она согнулась пополам и вытянула руки вдоль ноги.
  
  — А ты, видать, гуттаперчевая.
  
  — Не совсем. Видел бы ты меня девчонкой.
  
  Улыбку Холмса освещало рассеянное оранжевое сияние уличного фонаря.
  
  — Тихо, начальник, — сказала Шивон.
  
  Наверху что-то заскреблось.
  
  — Крыса, — задумчиво произнес Холмс. — Никогда не приходилось загонять крысу в угол? — (Шивон Кларк отрицательно покачала головой.) — Они могут прыгать, как лосось в Таммель-ривер.
  
  — Как-то раз, когда я была маленькой, родители возили меня на плотину.
  
  — В Питлохри? — (Она кивнула.) — Так ты видела, как прыгает лосось? — (Она еще раз кивнула.) — Так вот, представь себе такую рыбину, только с шерстью, клыками и длинным толстым хвостом.
  
  — Лучше я не буду это делать. — Шивон посмотрела на улицу. — Ты думаешь, он появится?
  
  — Не знаю. Но Джон Ребус ошибается редко.
  
  — Его поэтому все ненавидят?
  
  Холмс посмотрел на нее удивленным взглядом:
  
  — Кто его ненавидит?
  
  Она пожала плечами:
  
  — Люди, с которыми я говорила на Сент-Леонардс… и в других местах. Они ему не доверяют.
  
  — С ним иначе и быть не может.
  
  — Это почему?
  
  — Потому что он весь шиворот-навыворот. — Он вспомнил, как Ребус в первый раз использовал его в деле. Он проторчал весь стылый вечер в ожидании собачьих боев, которые тогда так и не состоялись. Он надеялся, что сегодняшний вечер будет удачнее.
  
  Крыса опять заскреблась. Теперь в заднем углу комнаты — над дверью.
  
  — Ты думаешь, он появится? — снова спросила Шивон.
  
  — Он появится, девочка.
  
  Они оба повернулись к тому, кто в этот миг возник в дверях. Это был Ребус.
  
  — Вы двое, — сказал он, — треплетесь, как две кумушки. Я мог бы подняться по лестнице в шахтерских сапогах, и вы бы все равно не услышали. — Он подошел к окну. — Было что-нибудь?
  
  — Ничего, сэр.
  
  Ребус выгнул руку, чтобы свет падал на часы:
  
  — Насколько я понимаю, сейчас без пяти…
  
  — Без десяти, сэр, — сказала Шивон, у которой часы были с подсветкой.
  
  — Чертовы часы! — проворчал Ребус. — Уже недолго осталось. Минут через десять начнется движуха. Если этот тупой абердинец ничего не напутал.
  
  Но «тупой абердинец» вовсе не был так уж туп. Большой Джер Кафферти платил за информацию. Даже если эта информация уже дошла до него из других источников, он все равно был склонен платить. Таким образом он задешево знал обо всем. Например, если два источника уже сообщили ему, что хайлендеры собираются оттяпать его бизнес, он платил обоим. Вот и Шагги Олифанту перепало несколько бумажек за усердие. И Олифант, который хотел сохранять собственные источники, отдал десятку (две пятых от денег, полученных самим Олифантом) Энди Стилу.
  
  — Держи, — сказал Олифант.
  
  — Ура-ура, — искренне обрадовался Энди.
  
  — Ну, нашел что-нибудь по себе?
  
  Олифант имел в виду видеокассеты в принадлежащем ему ателье видеопроката. Пространства за узеньким прилавком было очень мало, Олифант едва там помещался. Казалось, стоит ему пошевелиться, как что-нибудь упадет со стеллажа на пол, где и останется, потому что теснота не позволяла ему нагнуться.
  
  — У меня тут под прилавком найдется кой-чего, если тебе интересно, — продолжил Олифант.
  
  — Нет, видео меня не интересует.
  
  На лице Олифанта появилась недовольная ухмылка.
  
  — Вообще-то, я не уверен, что тот джентльмен поверил в твою историю, — сказал он Энди. — Но до меня после того несколько раз доходили слухи о том же, так что, может, в этом что и есть.
  
  — Есть-есть, — подтвердил Энди Стил. Ребус был прав: стоит тебе сказать что-нибудь глухому в понедельник, как во вторник это появится в вечерней газете. — Они ведут наблюдение за его малинами, включая и офис на Горги-роуд.
  
  Олифант посмотрел на него, не скрывая недоверия.
  
  — На самом деле мне просто повезло. Я случайно встретил одного из них. Знал его еще в Абердине. Он сказал мне, чтобы я уматывал, если не хочу, чтобы и меня прихватили.
  
  — Но ты все еще здесь.
  
  — Завтра утром сажусь на почтовый поезд.
  
  — Значит, что-то запланировано на сегодня? — Голос Олифанта по-прежнему звучал скептически, правда у него вообще были такие манеры.
  
  Стил пожал плечами:
  
  — Я знаю только, что они ведут наблюдение. Я думаю, может, они просто поговорить хотят.
  
  Олифант задумался, постукивая пальцами по видеомагнитофону:
  
  — Вчера вечером в двух пабах разбили окна. — (Стил и глазом не моргнул.) — В тех пабах, где как раз выпивал этот джентльмен. Тут не может быть никакой связи?
  
  Стил пожал плечами:
  
  — Может, тут и есть какая связь.
  
  Если бы он говорил честно, то должен был бы сказать, что был водилой на подхвате у Ребуса, который, собственной персоной, швырял здоровенные булыжники в окна этих пабов. Один из них «Ферт» на Толлкроссе, другой — «Бауэри» в конце Истер-роуд.
  
  Но он вместо этого сказал:
  
  — Лун назвал Макфейла — это он ведет наблюдение за Горги-роуд. Он там главный.
  
  Олифант кивнул:
  
  — Ну, ты знаешь, как это работает, — приходи через день-другой. Будут денежки, если тот джентльмен расплатится сразу же.
  
  Но Стил отрицательно покачал головой:
  
  — Я уезжаю в Абердин.
  
  — Ах да, — спохватился Олифант. — Вот что я тебе скажу. — Он вырвал лист бумаги из блокнота. — Запиши мне свой адрес, и денежки я тебе вышлю.
  
  Энди Стил с удовольствием выдумал адрес.
  
  Когда пришло это сообщение, Кафферти играл в бильярд. Он владел четвертной долей в элитном бильярдном зале и комплексе развлечений в Лите. Целевой группой были молодые профессионалы, парни из рабочих, пытающиеся подняться в жизни по смазанному жиром шесту. Но молодые профессионалы исчезли, оставив после себя один пшик, и теперь комплекс неумолимо терял свою элитарность, обретая телевизионные бинго-шоу, счастливый час, галерею, напичканную игровыми автоматами, и планы построить кегельбан. У тинейджеров всегда, казалось, водятся какие-то деньги. Они с удовольствием поменяют непопулярный спортивный зал на кегельбан, примыкающий к нему ресторан и расположенный рядом зал для занятия аэробикой.
  
  Кафферти обнаружил, что если хочешь оставаться в бизнесе, то ты должен проявлять гибкость. Если ветер переменился, то ты не должен пытаться упрямо двигаться в противоположном направлении. Обсуждались планы создания клуба родственных душ и бального зала, стилизованного под 1940-е, в зале собирались подавать чай и устраивать «вечера затемнений». «Танцы-обжиманцы» — так называл их Кафферти.
  
  Он знал, что бильярдист из него хреновый, но играть ему нравилось. Теоретически он был подкован, вот только практики ему не хватало. Тщеславие не позволяло ему брать уроки, а его ставшая притчей во языцех нетерпеливость отпугнула бы всех, кроме самых отчаянных учителей. По совету Мо он пробовал заниматься другими видами спорта — теннисом, сквошем, а одно время даже лыжами. Но по душе ему пришелся один только гольф. Ему нравилось лупить по мячику, гонять его по полю. Беда была только в том, что ему не удавалось себя сдержать, и мячик неизменно пролетал дальше цели. После девяти промахов по лункам он непременно должен был располосовать два-три мяча, иначе душа его не находила покоя.
  
  Бильярд его устраивал. Тут было все: тактика, сигареты, выпивка и пари с большим числом участников. И вот он опять был в этом зале, свет сверху затоплял зеленую материю стола, тогда как в других местах стоял полумрак. К тому же здесь было тихо, а это оказывало на него целебное воздействие. Только стук шаров, время от времени шутка или замечание, постукивание кием по полу после хорошего удара. Но тут к нему подошел Джимми Ухо.
  
  — Звонок из дома, — сказал он Кафферти, а потом передал сообщение от Олифанта.
  
  Эндрю Макфейл понимал, что связываться с Ребусом — все равно что кидать швырок против штормового ветра[83]. Он знал, что должен бежать и спрятаться где-нибудь, а швырок пусть приземлится, где приземлится. Возможно, Ребус планирует подстроить встречу Макфейла с Маклином. Что ж, Макфейл к этому подготовится. А может, Ребус готовит какую-нибудь другую пакость, которая закончится избиением Макфейла и ясным предупреждением: уноси-ка ты ноги из города, пока не поздно.
  
  А может, тут все без обмана. Да, его дух сломлен. Ребус попросил Макфейла доставить послание — письмо. Он даже вручил ему конверт. Это было послание человеку по имени Кафферти, который будет выезжать из офиса таксофирмы на Горги-роуд около десяти часов.
  
  — А что в послании?
  
  — Пусть это тебя не волнует, — ответил ему Ребус.
  
  — А почему я?
  
  — Это послание не может быть доставлено от моего имени — вот все, что тебе нужно знать. Ты только убедись, что это он, и передай ему конверт.
  
  — Дерьмо это.
  
  — Ну, ничего проще у меня для тебя нет. После этого мы встретимся и устроим твое ближайшее будущее. И все — шар уже катится.
  
  — Ну конечно, — сказал Макфейл. — А луза в заднице, да?
  
  И тем не менее он шел по Горги-роуд. Было холодновато, собирался дождь. Ребус сегодня возил его на Сент-Леонардс, дал ему возможность принять душ, побриться, даже чистую одежду для него привез — взял из его вещей у миссис Маккензи.
  
  — Не хочу, чтобы мое послание приносил бездомный бродяга, — объяснил Ребус.
  
  Да, письмо. Макфейл был не такой уж простачок. Он этим вечером, чуть раньше, вскрыл конверт. Внутри оказался меньший конверт оберточной бумаги, на нем было написано: «ДАЛЬШЕ НЕЛЬЗЯ, МАКФЕЙЛ!»
  
  Он все равно собирался его вскрыть. Ему казалось, что там внутри нет ничего особенного — какая-то бумажка. Но что-то остановило его, бледная искорка надежды — надежды, что все кончится благополучно.
  
  Часов у него не было, но он умел хорошо определять время. Он чувствовал, что сейчас около десяти. И уже стоял перед входом в офис таксофирмы. Внутри горел свет, а снаружи стояли такси в ожидании вызова. Скоро начнется их самое горячее время — возвращение домой после закрытия заведений. В вечернем воздухе пахло десятью часами. По железнодорожным путям прошел тепловоз, собирался дождь. Эндрю Макфейл ждал.
  
  Потом он увидел свет фар, а когда машина — «ягуар» — вильнула и выехала на тротуар, первая его мысль была: пьяный водитель. Но машина аккуратно затормозила и остановилась рядом с ним, чуть не припечатав его к сеточному ограждению. Из машины вышел водитель — настоящий громила. Порыв ветра растрепал его длинные волосы, и Макфейл увидел, что у человека нет уха.
  
  — Ты Макфейл? — спросил он.
  
  Задняя дверца «ягуара» начала медленно открываться, из салона вышел еще один человек. Он размерами уступал водителю, но почему-то казался крупнее. На его лице появилась недобрая улыбка.
  
  Письмо лежало в кармане Макфейла.
  
  — Кафферти? — спросил он, выдавливая это слово из легких.
  
  Улыбающийся человек лениво моргнул, давая этим самым положительный ответ на вопрос. В другом кармане Макфейла лежало отбитое бутылочное горлышко бутылки из-под виски, которую он нашел рядом с переполненным бачком для бутылок. Оружие было не ахти какое, но другого он себе позволить не мог. Но и при этом шансы свои он оценивал не очень высоко. Макфейл ощутил боль в мочевом пузыре. Полез в карман за письмом.
  
  Водитель прижал его руки к бокам и развернул так, что он оказался лицом к Кафферти, который ударил его ногой в пах. Из рукава плаща Кафферти ловко извлек обломок трехсекционного кия. Когда Макфейл согнулся пополам, кий ударил его по скуле, разломал кость, выбил зубы. Он упал лицом вперед и получил удар кием по затылку. Все его тело онемело. Теперь водитель приподнял его голову за волосы, и Кафферти впихнул кий ему в рот, проталкивая в горло.
  
  — Стоять! — Двое человек бежали к ним с другой стороны улицы, держа в руках удостоверения. — Полиция!
  
  Кафферти поднял руки на высоту головы. Кий он оставил во рту Макфейла. Водитель отпустил избитого, который остался стоять на коленях. Дрожащими руками Макфейл принялся извлекать кий изо рта. Послышался вой сирен — приближались полицейские машины.
  
  — Ничего не случилось, — сказал Кафферти полицейским. — Просто небольшое недоразумение.
  
  — Небольшое недоразумение, — повторил полицейский.
  
  Его помощница сунула руку в карман Макфейла, нащупала там бутылочное горлышко. Не тот карман. Из другого кармана она извлекла письмо — оно теперь смялось — и протянула его Кафферти.
  
  — Откройте это, пожалуйста, сэр, — сказала она.
  
  Кафферти уставился на письмо:
  
  — Это что, подстава? — Тем не менее он открыл письмо. Внутри оказался клочок бумаги, и Кафферти развернул его. Бумага была не подписана. Но он все равно знал, от кого она. — Ребус! — выкрикнул он. — Вот ублюдок!
  
  Несколько минут спустя, когда Кафферти и его шофера уводили полицейские, а за Макфейлом приехала «скорая», Шивон подобрала бумажку, которую бросил Кафферти. Всего несколько слов: «Надеюсь, твою шкуру продадут на сувениры». Она нахмурилась и подняла голову к окну, из которого велось наблюдение, но никого за ним не увидела.
  
  А если бы увидела, то это были бы очертания человека, который сложил пальцы в воображаемый пистолет, навел его на Кафферти и нажал на воображаемый спусковой крючок:
  
  — Бабах!
  35
  
  Никто на Сент-Леонардс не поверил, что Холмс и Шивон оказались там в тот вечер из преувеличенного чувства долга. Согласно более достоверной версии они поехали на тайное свидание и случайно увидели избиение. Хорошо еще, что в фотокамере оказалась пленка. Но фотографии получились неплохие.
  
  Когда Кафферти задержали, у них появилась возможность изъять его личные вещи и внимательно их рассмотреть… среди этих вещей оказался и знаменитый шифрованный дневник. Уотсон и Лодердейл просматривали скопированные на ксероксе страницы из него, когда в дверь кабинета старшего суперинтенданта постучали.
  
  — Входите! — сказал Уотсон.
  
  Джон Ребус вошел и восхищенно обозрел нежданно-негаданно изменившийся интерьер:
  
  — Я смотрю, вам привезли ваши шкафы, сэр.
  
  Лодердейл распрямил плечи:
  
  — Какого дьявола ты здесь делаешь? Ты отстранен.
  
  — Все в порядке, Фрэнк, — сказал Уотсон. — Это я попросил инспектора Ребуса прийти. — Он повернул к нему отксерокопированные страницы. — Посмотри-ка.
  
  Расшифровка не заняла много времени. Шифр в прошлом не поддавался прочтению, поскольку они не знали, что искать. Но теперь Ребус имел довольно четкое представление. Он ткнул пальцем в одну из записей.
  
  — Вот, — сказал он. — «3СЯМ ЮКС».
  
  — И что?
  
  — Это означает, что мясник с Южной Кларк-стрит должен ему три тысячи. Слово «мясник» он сократил до трех букв и написал задом наперед.
  
  Лодердейл посмотрел на него недоверчивым взглядом:
  
  — Ты откуда знаешь?
  
  — Привлеките экспертов с Феттс. Им наверняка удастся обнаружить нескольких недавних должников.
  
  — Спасибо, Джон, — сказал Уотсон.
  
  Ребус изящно развернулся и вышел из комнаты. Лодердейл уставился на своего начальника:
  
  — У меня такое ощущение, будто здесь происходит что-то такое, о чем мне не известно.
  
  — Видишь ли, Фрэнк, — ответил Уотсон, — я не думаю, что нынешний день должен чем-то отличаться от других.
  
  По слухам, после этих слов старший инспектор Лодердейл сдулся как воздушный шарик.
  
  Самый важный фрагмент информации для всего этого дела принесла Шивон Кларк.
  
  Теперь это уже называлось «делом». Ребус не возражал — пусть машина работает без него. В конце каждого дня Холмс и Кларк докладывали ему о развитии событий. Дешифровальщики трудились не покладая рук, и в результате их трудов детективы предъявляли Кафферти все новых жертв из его «черной книги». Достаточно будет привести одного-другого из них в суд, и Кафферти будет закрыт надолго. Но пока никто из них не желал говорить. Правда, у Ребуса была мыслишка — знал он одного человека, который, если его хорошенько поубеждать, может оказаться разговорчивее других.
  
  И тут Шивон упомянула компанию Кафферти «Джеронимо холдинг», которой принадлежало семьдесят девять процентов большой фермы на юго-западе области Границы, не очень далеко от побережья, куда до недавнего времени прибой приносил мертвые тела. На ферму отправили группу. И они нашли там много работы для криминалистов… в особенности в свинарниках. Сами свинарники не вызывали никаких подозрений, но над ними обнаружились чердачные складские помещения. Бульшая часть фермы была оборудована по последнему слову техники, но свинарники оставались исключением. Именно это и насторожило полицию. На чердаках в темных закутках, заполненных сырой соломой, стоял явственный запах чего-то зловредного, какой-то гнили. Здесь были обнаружены клочья одежды; в одном углу лежал брючный пояс. Помещение сфотографировали, взяли образцы материалов, которые представлялись здесь менее всего уместными. А тем временем в фермерском доме наверху обнаружился человек, который поначалу представился рабочим с фермы, но впоследствии признался, что его зовут Дерек Торренс, но больше он известен как Дик.
  
  В это же время Ребус ехал в Далкит, точнее, на Данктон-террас. Стоял ранний вечер, и семейство Кинтаул было в сборе. Мать, отец и сын занимали три стороны складного стола. Сковорода, в которой обжаривались чипсы, все еще дымила и брызгала жиром на газовой горелке. Виниловые обои были покрыты жирным конденсатом. Бульшая часть еды на тарелках была скрыта под коричневым соусом. Ребус ощутил запах уксуса и жидкости для мытья посуды. Рори Кинтаул извинился и вышел с Ребусом в гостиную. Гостиная и кухня были соединены раздаточным окошком. Ребус подумал, что сын с женой могут услышать их разговор через окно.
  
  Он сел в кресло у камина, Кинтаул — напротив.
  
  — Извините, что не вовремя, — начал Ребус. В конечном счете, ритуалы никто не отменял.
  
  — Так в чем дело, инспектор?
  
  — Вы уже знаете, мистер Кинтаул, что мы арестовали Морриса Кафферти. Его не будет с нами некоторое время. — Ребус посмотрел на фотографии на каминной полке — снимки щербатых подростков, племянников и племянниц. Он улыбнулся, глядя на них. — Я просто подумал, что, может, для вас пришло время снять камень с души.
  
  Он замолчал на несколько секунд, продолжая разглядывать снимки в рамочках. Кинтаул ничего не ответил.
  
  — Понимаете, — продолжил Ребус, — я знаю, что вы хороший человек. Я имею в виду, по-настоящему хороший. Ведь для вас прежде всего семья? — (Кинтаул неуверенно кивнул.) — Ваша жена и сын — вы для них на все готовы. И это же распространяется и на остальную вашу родню — родителей, сестер, братьев, двоюродных… — Голос Ребуса затих.
  
  — Я знаю, что Кафферти не будет, — сказал Кинтаул.
  
  — И?..
  
  Кинтаул пожал плечами.
  
  — Дела обстоят так, — продолжил Ребус. — Нам известно про него практически все. Нам нужно только немного сотрудничества.
  
  — Это означает показания в суде.
  
  Ребус кивнул. Эдди Ринган тоже обещал дать показания — сообщить все, что ему известно об отеле «Сентрал», в обмен на обещание полиции замолвить за него словечко в суде.
  
  — Мистер Кинтаул, вы должны понять кое-что. Вы должны понять, что вы изменились, вы уже не тот человек, каким были год или два назад. Почему вы это сделали? — Таким тоном задает вопрос небезразличный друг.
  
  Кинтаул отер капельку соуса с подбородка.
  
  — Это была услуга. Джиму всегда нужны услуги.
  
  — И вы сели за руль фургона?
  
  — Да, развозил его товар.
  
  — Но вы работали в лаборатории!
  
  Кинтаул улыбнулся:
  
  — И мог подработать еще на развозке. — Он пожал плечами. — Вы же сами сказали, инспектор, у меня на первом месте семья, в особенности в том, что касается денег.
  
  — Продолжайте.
  
  — И что вам известно?
  
  — Известно, что фургон использовался для перевозки трупов.
  
  — Никто не обращает внимания на фургон мясника.
  
  — Кроме несчастного констебля в Северо-Восточном Файфе. Ему проломили череп.
  
  — Это было после меня. Я тогда уже вышел из игры. — Он дождался согласного кивка Ребуса, потом продолжил: — Только когда я захотел выйти из игры, оказалось, что этого не хочет Кафферти. Он стал оказывать на меня давление.
  
  — И поэтому вас пырнули ножом?
  
  — Это сделал его телохранитель — Джимми Ухо. Совсем голову потерял. Пырнул меня, когда я выходил из машины. Психованный ублюдок. — Кинтаул посмотрел в сторону раздаточного окна. — Знаете, что сделал Кафферти, когда я сказал, что больше не хочу водить фургон? Он предложил Джейсону поработать на него водилой. Джейсон — это мой сын.
  
  Ребус кивнул:
  
  — А что он так засуетился? Кафферти может найти хоть сотню парней, которые с удовольствием будут на него работать.
  
  — Я думал, вы его знаете, инспектор. Кафферти — он такой. Очень… разборчивый в том, что касается его персоны.
  
  — У него совсем крыша съехала, — заметил Ребус. — А как вы вообще попали в эту историю?
  
  — Я все еще возил за полную ставку, когда Кафферти выиграл половину бизнеса у Джимми. Как-то вечером заявился один из людей Кафферти — весь из себя такой вкрадчивый. И говорит это мне, что завтра утром мы едем на побережье. Через какую-то ферму в Границах.
  
  — И вы поехали на ферму? — Вот, значит, почему в фургоне была солома.
  
  Кровь отхлынула от лица Кинтаула, как из мясного окорока.
  
  — Там в свинарнике было что-то завернутое в мешок из-под удобрений. Воняло так, что хоть всех святых выноси. Я немало проработал в мясницкой и понимал: то, что там разлагается, разлагается уже несколько недель, а то и месяцев.
  
  — Труп?
  
  — Определить нетрудно, да? Меня вырвало. Человек от Кафферти сказал: мол, какой бесполезный расход продуктов. — Кинтаул помолчал. Он все еще протирал подбородок, хотя там давно уже не осталось никак соусных подтеков. — Кафферти любил, чтобы трупы подгнивали, — тем меньше вероятность, что их выбросит на берег в опознаваемом состоянии.
  
  — Господи боже.
  
  — Я еще не дошел до самого главного.
  
  В соседней комнате вполголоса разговаривали жена и сын Кинтаула. Ребус не спешил — он проводил взглядом Рори, который встал и подошел к заднему окну. Там был клочок сада, и Кинтаул мог назвать его своей собственностью. Хоть и небольшой, но своей. Он вернулся и замер перед газовым огоньком, не глядя на Ребуса.
  
  — Я как-то раз был там, когда он убил кого-то, — сказал Кинтаул, а потом зажмурил глаза.
  
  Ребус пытался контролировать собственное дыхание. Этот парень не свидетель, а настоящее сокровище.
  
  — Как убил? — По-прежнему без нажима — вопрос друга.
  
  Кинтаул откинул назад голову, чтобы сдержать просящиеся из глаз слезы:
  
  — Как? Голыми руками. Мы приехали поздно. Фургон сломался неизвестно где. Было около десяти утра. Вокруг фермы сплошной туман — едешь, словно в молоке. Они оба были одеты, как бизнесмены, — это-то и достало меня больше всего. И они были по колени в навозе.
  
  Ребус нахмурился — ему было непонятно.
  
  — Вы их увидели в свинарнике?
  
  Кинтаул кивнул:
  
  — Там есть огороженный участок, Кафферти с этим человеком и был там. Другие смотрели из-за забора. — Он проглотил слюну. — Вид у Кафферти был, клянусь, такой, словно он наслаждался происходящим. В него летели комья грязи, свиньи хрюкали в своих загородках, не в силах понять, какого черта тут делают эти люди и все безмолвные наблюдатели. — Кинтаул попытался стряхнуть с себя эти воспоминания. Возможно, он делал это каждый день.
  
  — Они дрались?
  
  — У того, второго, вид был такой, будто его предварительно избили. Никто не назвал бы это справедливой дракой. И Кафферти в конечном счете прикончил его. Схватил за шею и затолкал лицом в навоз. А потом забрался ему на спину, покачнулся туда-сюда и обеими руками принялся вдавливать его голову в навозную жижу. Судя по его виду, такое было ему не в новинку. Потом тот человек прекратил сопротивление…
  
  Ребус и Кинтаул помолчали, кровь стучала в висках, оба они пытались совладать с этим видением — сцена убийства ранним утром на свиноферме…
  
  — После этого, — сказал Кинтаул, еще больше понизив голос, — он сиял так, словно его только что короновали.
  
  А потом в полной тишине, с перекошенным лицом Кинтаул начал плакать.
  
  Ребус так часто посещал больницу, что подумывал, не приобрести ли ему сюда сезонный билет. Но вот чего он не ожидал, так это увидеть здесь Флауэра.
  
  — Тебе на прием? Психиатрическое отделение дальше по коридору.
  
  — Ха-ха, — сказал Флауэр.
  
  — Что ты вообще здесь делаешь?
  
  — Этот же вопрос я мог бы задать и тебе.
  
  — Я здесь живу. А ты?
  
  — Пришел задать несколько вопросов.
  
  — Эндрю Макфейлу? — (Флауэр кивнул.) — Тебе никто не говорил, что челюсть у него скреплена проволокой?
  
  На лице у Флауэра появилась такая гримаса, что Ребус невольно улыбнулся:
  
  — Зачем он тебе понадобился?
  
  — По делу Кафферти.
  
  — Ах да, конечно. Я забыл.
  
  — Похоже, на сей раз мы его закроем.
  
  — Похоже. Только с Кафферти ни в чем нельзя быть уверенным. — Ребус говорил, глядя на Флауэра немигающими глазами. — Он продержался так долго, потому что умен. Он умен и может себе позволить лучших адвокатов. Кроме того, его боятся и многие просто сидят у него в кармане… там, может, даже и полицейский какой обнаружится. А то и три.
  
  До этого момента Флауэр выдерживал взгляд Ребуса, но теперь моргнул.
  
  — По-твоему, я был в кармане у Кафферти?
  
  Ребус задумался. Он был уверен, что похищение Майкла и подставу с пистолетом организовал Кафферти. Что касается топорного нападения на самого Ребуса, то это была чистой воды любительщина, за которой, скорее всего, стоял Бродерик Гибсон. Просто Кафферти нашел бы исполнителей получше.
  
  Он довольно долго молчал и наконец мотнул головой:
  
  — Не думаю, что у тебя хватило бы на это ума. Кафферти любит умных. Но я не сомневаюсь, что ты стучал на меня в налоговую инспекцию.
  
  — Не понимаю, о чем это ты.
  
  Ребус ухмыльнулся:
  
  — Люблю избитые фразы. — Сказав это, он двинулся по коридору.
  
  Найти Эндрю Макфейла было нетрудно. Нужно было только поискать разбитое лицо. Обмотан проводами он был так, словно с ним поработал начинающий электрик, смонтировавший свой первый кабельный щит. Ребусу показалось, что там, где они использовали два провода, вполне хватило бы и одного. Хотя он не врач, не ему судить. Макфейл лежал с закрытыми глазами.
  
  — Привет, — сказал Ребус.
  
  Глаза сразу открылись. В них была злость, но Ребуса это не испугало. Он поднял руку:
  
  — Нет, можешь меня не благодарить. — Он улыбнулся. — Все в порядке. Осталось только дождаться, когда тебя выпишут. Поедешь на север, в реабилитационный центр. Там легкая работа, освежающие прогулки по берегу. Слушай, я тебе завидую.
  
  Он оглядел палату. Все койки были заняты. Сестрам, судя по их виду, тоже не помешал бы отпуск. Или, по меньшей мере, стаканчик джина с лаймом и немного жареного арахиса.
  
  — Я сказал, что оставлю тебя в покое, — продолжал Ребус, — и я сдержу обещание. Но дам тебе один совет. — Он положил руки на край кровати и наклонился к Макфейлу. — Кафферти — самый закоренелый преступник в городе. Ты, вероятно, единственный простак, который не знал об этом. Теперь его ребятам известно, что человек по имени Макфейл подставил их босса. Так что оставь всякие мысли о возвращении сюда. Понял?
  
  Макфейл продолжал сердито смотреть на него.
  
  — Ладно, — сказал Ребус. Он выпрямился, развернулся и пошел прочь, потом остановился и снова повернулся к Макфейлу. — Да, — проговорил он, — хотел тебе еще кое-что сказать.
  
  Он встал в изножье кровати, где висела таблица с показаниями температуры Макфейла и названиями прописанных ему лекарств. Ребус дождался, когда взгляд Макфейла встретится с его глазами, и снова сочувственно улыбнулся.
  
  — Прости, — сказал он и, развернувшись, теперь уже без остановок вышел из палаты.
  
  Энди Стил стал необходимым посредником. Для Ребуса было бы слишком опасно выкладывать всю историю от своего лица. О ее источнике вполне могли сообщить Кафферти, а это погубило бы все. Макфейл ему больше не нужен, но он сыграл полезную роль. Ребус дважды объяснил Энди, что от него требуется, но даже после этого молодой рыбак, похоже, так и не понял всего. На его лице застыло выражение человека, мучимого десятками вопросов, которые невозможно сформулировать.
  
  — Ну и что ты собираешься делать? — спросил Ребус. Вообще-то, он надеялся, что Стил уже уехал домой.
  
  — Подаю заявку на получение гранта, — сказал Стил.
  
  — Ты имеешь в виду, для учебы в университете?
  
  Стил только хохотнул в ответ:
  
  — Вот еще! Это одна из схем для безработного, чтобы открыть свой бизнес.
  
  — Вот как?
  
  Стил кивнул:
  
  — Я подхожу по всем параметрам.
  
  — И какой же бизнес?
  
  — Детективное агентство, конечно.
  
  — А где?
  
  — В Эдинбурге. Я здесь заработал больше денег, чем за прошлые полгода в Абердине.
  
  — Ты шутишь, — сказал Ребус.
  
  Но Энди Стил говорил вполне серьезно.
  36
  
  У него оставалась еще одна запланированная встреча, но он вовсе не стремился на нее. Из отделения на Сент-Леонардс он пешком отправился в университетскую библиотеку на Джордж-сквер. Безразличный охранник у входа скользнул взглядом по его удостоверению и кивнул на стойку регистрации, за которой Нелл Стэплтон, высокая и широкоплечая, принимала книги у студентов в спортивной одежде. Она поймала на себе его взгляд, и на лице у нее появилось удивленное выражение. Сначала она обрадовалась, но Ребус увидел, что, хотя она и продолжает принимать книги, мысли ее витают далеко. Наконец она подошла к нему:
  
  — Привет, Джон.
  
  — Нелл.
  
  — Что вас сюда привело?
  
  — Мы можем поговорить?
  
  Она попросила другую библиотекаршу подменить ее на пять минут, и они с Ребусом отошли к стеллажам.
  
  — Брайан говорит, вы закрыли дело — то, которое его тревожило.
  
  Ребус кивнул.
  
  — Замечательная новость. Спасибо вам за помощь.
  
  Ребус пожал плечами.
  
  Она чуть наклонила голову:
  
  — Что-то случилось?
  
  — Не уверен, — ответил Ребус. — А ты ничего не хочешь мне рассказать?
  
  — Я?
  
  Ребус еще раз кивнул.
  
  — Не понимаю.
  
  — Ты жила с полицейским, Нелл. Ты знаешь, что мы всегда ищем мотив. Иногда поначалу у нас просто ничего больше нет. Я вот недавно думал о мотивах.
  
  Он замолчал, увидев студентку, которая вошла в дверь, мельком улыбнулась Нелл и пошла дальше. Нелл проводила ее взглядом. Ребус подумал, что Нелл была бы не прочь на несколько минут поменяться с этой девицей фигурами.
  
  — О мотивах? — переспросила она, прислонившись к стене, но Ребус видел, что спокойствия в ней нет.
  
  — Ты помнишь ту ночь в больнице, когда на Брайана напали? Ты рассказала о ссоре и о том, что он отправился в «Кафе разбитых сердец».
  
  Она кивнула:
  
  — Верно. Мы тем вечером встретились, чтобы поговорить. Но потом поссорились. Я не понимаю…
  
  — Я думал о мотиве этого нападения. Поначалу гипотез было слишком много, но потом число сократилось. Все мотивы указывали на тебя, Нелл.
  
  — Что?
  
  — Ты сказала, как ты боишься за него, потому что он сам боится. А боится он потому, что влез во что-то такое, в результате чего Большой Джер Кафферти может сесть на скамью подсудимых. Так не лучше ли будет, если в деле появится еще одно лицо, которое отвлечет огонь на себя? Иными словами — я. Так ты втянула меня.
  
  — Нет, постойте…
  
  Но Ребус поднял руку и закрыл глаза, прося ее помолчать.
  
  — Кроме того, — продолжил он, — была еще и констебль Кларк. Они так прекрасно ладили! Может быть, это была ревность? Ревность всегда хороший мотив.
  
  — Чушь полная.
  
  Ребус проигнорировал ее:
  
  — И конечно, простейший мотив. Вы постоянно ссорились из-за детей — иметь вам детей или не иметь. К тому же он слишком много работал, уделял тебе недостаточно внимания.
  
  — Он вам так сказал?
  
  Ребус говорил почти мягко:
  
  — Ты сама мне сказала, что вы в тот вечер поссорились. Ты знала, куда он отправился, — в то же место, что и всегда. Так почему не дождаться его у машины и не шарахнуть по голове, когда он выйдет? Простая обыкновенная месть. — Ребус помолчал. — Сколько я насчитал мотивов? Сбился. Достаточно, чтобы было за что зацепиться, а?
  
  — Чушь полная.
  
  В глазах у нее стояли слезы. Она моргнула, и слезы потекли. Она вытерла рукой нос, шумно вдохнула.
  
  — Что вы собираетесь делать? — спросила она наконец.
  
  — Собираюсь одолжить тебе носовой платок, — сказал он.
  
  — Засуньте свой носовой платок себе…
  
  Ребус приложил палец к губам:
  
  — Не забывай: ты же в библиотеке.
  
  Она шмыгнула носом, вытерла слезы.
  
  — Нелл, — тихо сказал он, — я не прошу тебя говорить ничего такого, чего я не хочу знать. Я просто хочу, чтобы знала ты. Ясно?
  
  — Думаете, вы такой умный, да?
  
  Он пожал плечами:
  
  — Предложение платка все еще остается в силе.
  
  — Отвяжитесь от меня!
  
  — Ты и в самом деле хочешь, чтобы Брайан ушел из полиции?
  
  Но она уже шла прочь, высоко держа голову, а плечи раскачивались чуть больше обычного. Он наблюдал, как она встала за стойку, где ее коллега заметила, что у Нелл глаза на мокром месте, и обняла за плечи, утешая. Ребус посмотрел на книжный стеллаж, на шкаф перед ним, но не увидел ничего такого, что привлекло бы его внимание.
  
  Ребус сидел на скамейке в парке Медоуз, возле библиотеки, возвышавшейся у него за спиной. Сидел, сунув руки в карманы, и наблюдал за наспех организованным футбольным матчем. Восемь против семерых. Они подошли к нему, спросили, не поучаствует ли он.
  
  — Вы, видать, заядлые футболисты, — сказал он, отрицательно покачав головой.
  
  Одни ворота они соорудили из оранжево-белого конуса дорожного ограждения и сваленных в кучу курток, а другие — из стопки книг и папок и ветки, воткнутой в землю. Ребус поглядывал на часы чаще, чем это требовалось. Игроков не волновало, сколько времени у них длился первый тайм. Двое из них, видимо, были братьями, хотя играли за разные команды. Мики утром этого дня съехал с квартиры, забрав фотографию отца и дядюшки Джимми.
  
  — Чтобы помнить, — сказал он.
  
  На скамейку рядом с Ребусом села женщина в непромокаемом плаще:
  
  — И хорошо они играют?
  
  — «Хиб» им в подметки не годится.
  
  — И насколько это хорошо? — спросила она.
  
  Ребус повернул голову к доктору Пейшенс Эйткен и улыбнулся. Протянул руку и взял ее пальцы в свои.
  
  — Где ты была так долго? — спросил он.
  
  — Как обычно, — ответила она. — Работала.
  
  — Я столько раз пытался до тебя дозвониться.
  
  — Тогда успокой меня наконец, — сказала она.
  
  — Как?
  
  Она придвинулась поближе к нему:
  
  — Скажи, что я не просто номер в твоей маленькой черной книжке…
  Примечания
  1
  
  Fart (англ.) — пердун.
  (обратно)
  2
  
  Имеется в виду персонаж повести Чарльза Диккенса «Рождественская песнь в прозе: Святочный рассказ с привидениями». Главному герою повести, скряге и мизантропу Скруджу, начинают являться духи, которые в конечном счете изменяют его к лучшему.
  (обратно)
  3
  
  Жители шотландского города Абердин, как и болгарского Габрово, стали притчей во языцех за свою скупость.
  (обратно)
  4
  
  Намек на песню Элвиса Пресли «Отель разбитых сердец».
  (обратно)
  5
  
  Институт торговых стандартов защищает права потребителей и честных предпринимателей.
  (обратно)
  6
  
  Одна из достопримечательностей Эдинбурга, насыпной холм, разделяющий Старый город и Новый.
  (обратно)
  7
  
  Названия блюд в кафе вызывают ассоциации с песнями в исполнении Элвиса Пресли, в данном случае — с песней «Blue Suede Shoes» («Синие замшевые туфли»).
  (обратно)
  8
  
  Вновь шутливые ассоциации с песнями из репертуара Пресли: «Король-креол» и «Люби меня нежно».
  (обратно)
  9
  
  Название одной из песен Элвиса Пресли — «Тюремный рок».
  (обратно)
  10
  
  Морк — герой американского научно-фантастического ситкома «Морк и Майнди» (1978–1982).
  (обратно)
  11
  
  Будем здоровы! (гэльск.)
  (обратно)
  12
  
  По-английски это слово — patience — звучит как «пейшенс».
  (обратно)
  13
  
  Название тюрьмы, находящейся в одноименном городе на северо-востоке Шотландии.
  (обратно)
  14
  
  Имеется в виду футбольный клуб «Хиберниан» — один из клубов Шотландской футбольной лиги.
  (обратно)
  15
  
  В 1960-е годы, когда в Северном море у берегов Шотландии обнаружились большие запасы нефти, поднялась волна протестов: шотландские националисты считали, что распределение доходов от добычи нефти ущемляет интересы шотландцев.
  (обратно)
  16
  
  То есть Черный Бык. Ангус, или абердин-ангус, — элитная шотландская порода крупного рогатого скота; название получила по исторической области Шотландии.
  (обратно)
  17
  
  Дал-Риада — раннесредневековое гэльское королевство на западном побережье Шотландии и севере Ирландии.
  (обратно)
  18
  
  Касл-Рок — скала вулканического происхождения в центре Эдинбурга, на которой построен Эдинбургский замок.
  (обратно)
  19
  
  Уотер-оф-Лит — река, протекающая по Эдинбургу.
  (обратно)
  20
  
  Ларн — город в Северной Ирландии. Между Ларном и городками в Западной Шотландии курсируют паромы.
  (обратно)
  21
  
  Дамфрис и Галлоуэй — одна из областей Шотландии на западном побережье.
  (обратно)
  22
  
  Хайленд — область на севере Шотландии, расположенная в гористой местности (Северо-Шотландское нагорье).
  (обратно)
  23
  
  «Айрн-брю» — популярный в Шотландии безалкогольный напиток, изготовляется в Глазго.
  (обратно)
  24
  
  Имеется в виду патологическое психомоторное возбуждение (один из симптомов шизофрении).
  (обратно)
  25
  
  Стихотворная молитва Роберта Бернса. Перевод Юрия Князева.
  (обратно)
  26
  
  Фильм режиссера Билли Уайлдера, построенный как рассказ героя, который шаг за шагом идет к неминуемой гибели.
  (обратно)
  27
  
  Бертон Леон Рейнольдс (р. 1936) — американский актер и режиссер.
  (обратно)
  28
  
  Белый и зеленый — цвета футбольного клуба «Хиберниан». На Горги-роуд базируется футбольный клуб «Харт оф Мидлотиан» (сокр. «Хартс»), постоянный соперник клуба «Хиберниан».
  (обратно)
  29
  
  Пэтси Клайн (1932–1963) — американская певица в стиле кантри.
  (обратно)
  30
  
  «Охотничья собака» — песня из репертуара Элвиса Пресли.
  (обратно)
  31
  
  Аллюзия на песню Элвиса Пресли «Мама любила розы». Rosй — розовое вино (фр.).
  (обратно)
  32
  
  Фирма звукозаписи «Сан Рекордс» известна открытием многих молодых талантов, в том числе и Элвиса Пресли.
  (обратно)
  33
  
  Майлс Дэвис (1926–1991) — влиятельный американский джазовый музыкант, трубач.
  (обратно)
  34
  
  Бутч Кэссиди и Санденс Кид — гангстеры, герои одноименного американского кинофильма (1969), в котором главные роли сыграли обаятельные актеры Пол Ньюмен и Роберт Редфорд.
  (обратно)
  35
  
  Розит — небольшой город на побережье залива Ферт-оф-Форт, в прошлом известен своими судостроительными верфями, в настоящее время — база ВМФ Великобритании.
  (обратно)
  36
  
  «Стептоу и сын» — английский ситком о двух лондонских старьевщиках (1962–1965).
  (обратно)
  37
  
  Сквоттер — бездомный, самовольно поселившийся в пустующем доме.
  (обратно)
  38
  
  ШОНЖОД — Шотландское общество по недопущению жестокости в отношении детей.
  (обратно)
  39
  
  Прозвище Джозефа Меррика (1862–1890), получившего известность из-за болезни, которая привела к страшной деформации его тела. Истории его жизни посвящен одноименный кинофильм режиссера Д. Линча (1980).
  (обратно)
  40
  
  «Парни из Бауэри» — одна из банд, орудовавших в Нью-Йорке середины XIX века; впоследствии стали персонажами многосерийного фильма, выпускавшегося с 1946 по 1958 год.
  (обратно)
  41
  
  Популярная песня из репертуара Элвиса Пресли.
  (обратно)
  42
  
  Еще одна песня Элвиса Пресли.
  (обратно)
  43
  
  «Красный петушок» считается классикой блюза, среди его исполнителей «Дорс», «Роллинг стоунз» и др.
  (обратно)
  44
  
  Джем Тартс — прозвище футбольного клуба «Хартс» («Харт оф Мидлотиан»), базирующегося на Горги-роуд в Эдинбурге.
  (обратно)
  45
  
  Газетная игра, предлагающая читателям угадать местонахождение мяча на фотографии с футбольного матча (мяч с фотографии предварительно удаляется). Местонахождение мяча можно установить по расположению на поле спортсменов и другим признакам. Подобные игры печатаются в рекламных приложениях к газетам.
  (обратно)
  46
  
  Хаггис — шотландское блюдо: бараний рубец, начиненный потрохами с толокном, луком, салом и пряностями.
  (обратно)
  47
  
  Чарли Чен — вымышленный полицейский детектив китайского происхождения, проживающий в Гонолулу, персонаж романов писателя Эрла Биггерса и множества поставленных по ним кинофильмов.
  (обратно)
  48
  
  Тартан — клетчатый узор, образованный переплетением разноцветных нитей. До середины XIX века различные по цвету клетки были символами шотландских кланов.
  (обратно)
  49
  
  Имеется в виду известный костюм Элвиса Пресли, отделанный стразами.
  (обратно)
  50
  
  Одна из улиц Эдинбурга в модном районе Стокбридж, расположенная на склоне крутого холма (шотл. brae — склон).
  (обратно)
  51
  
  Strawman (англ.) — пугало; подставное лицо.
  (обратно)
  52
  
  Артуров Трон (Артурс-Сит) — главная вершина в группе холмов, на которой расположена большая часть Холируд-парка; Солсбери-Крэгс — гряда холмов высотой около 46 м, проходящих посредине Холируд-парка.
  (обратно)
  53
  
  Видал Сассун (1928–2012) — британский парикмахер-модельер, предприниматель и общественный деятель. Ребус намекает на то, что стрижка у встретившего его человека сделана на манер одной из стрижек, придуманных Сассуном.
  (обратно)
  54
  
  Уильям Бурк, ирландец, проживавший в Эдинбурге, был казнен по приговору суда в 1828 году за многочисленные убийства. По приговору того же суда его тело было публично препарировано в анатомическом театре. Его посмертная маска и сувениры, изготовленные из его кожи, были выставлены на обозрение в музее Королевского медицинского колледжа в Эдинбурге.
  (обратно)
  55
  
  Цитата из ветхозаветной Книги пророка Исаии (48: 22): «Нечестивым же нет мира, говорит Господь».
  (обратно)
  56
  
  Mae west (англ.) — «спасательный жилет», по имени знаменитой американской актрисы Мэй Уэст (1893–1980): название родилось, когда кому-то показалось, что формы человека в надувном спасательном жилете напоминают пышные формы актрисы, которая была секс-символом в предвоенные годы в Америке. Фразу «Заглядывай иногда» произносит героиня Мэй Уэст в фильме «Она обошлась с ним нечестно» (1933).
  (обратно)
  57
  
  Оригинальное название альбома и песни «Let It Bleed»; перекликается с песней «Битлз» «Let it be».
  (обратно)
  58
  
  Ребус, шутя, преобразует имя певицы Пэтси Клайн.
  (обратно)
  59
  
  Cowgate (англ.) — букв.: «коровьи ворота».
  (обратно)
  60
  
  Хамиш — распространенное на Гебридских островах шотландское имя.
  (обратно)
  61
  
  Нацисты заставляли носить розовый треугольник заключенных, отправленных в концлагерь за гомосексуализм.
  (обратно)
  62
  
  Песня «Король дороги» начинается словами «Trailer for trade or rent» — «трейлер на продажу или в аренду».
  (обратно)
  63
  
  Историческая таверна и постоялый двор в Южном Куинсферри, где любил останавливаться Р. Л. Стивенсон и где, по слухам, он писал роман «Похищенный» (1866).
  (обратно)
  64
  
  Глубокая Глотка — псевдоним Марка Фелта, заместителя директора ФБР; под этим псевдонимом Марк Фелт давал информацию прессе о ходе Уотергейтского дела. Настоящее имя Глубокой Глотки было раскрыто только в 2005 году.
  (обратно)
  65
  
  Джеки Стюарт — британский гонщик «Формулы-1», шотландец по происхождению.
  (обратно)
  66
  
  «Luvvers» — шотландская рок-группа.
  (обратно)
  67
  
  «Голубые Гавайи» — популярная песня из репертуара Элвиса Пресли.
  (обратно)
  68
  
  Овалтайн — молочный напиток с экстрактом солода.
  (обратно)
  69
  
  «Красный гид Мишлен» — наиболее известный и влиятельный из ресторанных рейтингов, выпускается с 1900 года.
  (обратно)
  70
  
  Катастрофа на стадионе «Айброкс» в Глазго случилась в 1971 году, когда после футбольного матча возникла давка, в которой погибло 66 человек и более 200 получили повреждения.
  (обратно)
  71
  
  Джок Стайн (1922–1985) — известный шотландский футболист и тренер.
  (обратно)
  72
  
  «Доктор Мартенс» — название знаменитой обувной серии фирмы AirWair Ltd.
  (обратно)
  73
  
  Кд лэнг — сценический псевдоним Кэтрин Дон Лэнг (1961), канадской певицы в стиле поп и кантри. «Иисус и Мэри Чейн» — шотландская группа, играющая альтернативный рок.
  (обратно)
  74
  
  Здесь обыгрывается название находящейся в Файфе католической церкви Богоматери Неустанной Помощи.
  (обратно)
  75
  
  «Ангелы ада» — один из крупнейших байкерских мотоклубов.
  (обратно)
  76
  
  Индийско-шотландское блюдо из копченой трески (пикши), риса, яиц, йогурта и пряностей. Как и копченая сельдь иваси, кеджери ассоциируется с традиционным английским и шотландским завтраком.
  (обратно)
  77
  
  Перри Мейсон — лос-анджелесский судебный адвокат, персонаж детективных романов Эрла Гарднера. В отличие от обычных адвокатов Перри Мейсон проводит собственные расследования, помогая изобличать преступников.
  (обратно)
  78
  
  Новая Англия — территория на северо-востоке США, включающая в себя несколько штатов, в том числе и Мэн, где находится городок Бар-Харбор.
  (обратно)
  79
  
  Хермитидж-оф-Брейд — природный заповедник на территории Эдинбурга.
  (обратно)
  80
  
  Уэстер-Хейлс — район на юго-западе Эдинбурга.
  (обратно)
  81
  
  «Паудерхолл» — стадион для собачьих бегов в Эдинбурге.
  (обратно)
  82
  
  Колтон-хилл — холм в центре Эдинбурга к востоку от Принсес-стрит. Виды, открывающиеся с холма, часто можно увидеть на открытках, фотографиях и рисунках города.
  (обратно)
  83
  
  Швырок — тяжелая часть спиленного древесного ствола. Популярная игра в высокогорной Шотландии — кидание швырка как можно дальше и так, чтобы он приземлился на тяжелый конец.
  (обратно)
  Оглавление
  Пролог
  1
  2
  3
  4
  5
  6
  7
  8
  9
  10
  11
  12
  13
  14
  15
  16
  17
  18
  19
  20
  21
  22
  23
  24
  25
  26
  27
  28
  29
  30
  31
  32
  33
  34
  35
  36
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"