Сигел Джеймс : другие произведения.

Кружным путем

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  Джеймс Сигел
  Кружным путем
  Страховой актуарий определяет баланс между риском и вероятностью и таким образом стремится свести к минимуму возможность нежелательных случаев.
  Справочник актуариев
  Возможно, это вполне возможно.
  Джонни Мэттис (р. 1930 г., – певец, исполнитель лирических баллад. Пик его популярности пришелся на конец 1950-х годов. Наиболее известны: «Мне трудно сказать», «Вполне возможно» и романтическая «Мисти».)
  Посвящается Саре Энн Фрид – замечательному редактору и еще более замечательному человеку, которая поверила в меня, за что я ей очень признателен.
  С благодарностью – выдающемуся агенту Ричарду Пайну, Рику Хоргану за его редакторскую мудрость и Лари Киршбауму за то, что он постоянно подставлял мне плечо. И еще – моим колумбийским друзьям, которым хватало терпения объяснять мне, где я напортачил.
  Пролог
  Это старая присказка. Поговорка. Ободряющее мудрое слово. Точнее – помощь напуганному. Эта присказка призвана успокоить, утешить, внести умиротворение в мысли.
  Так говорят, когда человек боится что-то сделать.
  Например, пуститься в путь.
  Ехать по рельсам. Сесть в самолет. Или путешествовать морем.
  Заняться дайвингом. Горными лыжами. Встать на ролики. Полететь на воздушном шаре.
  Люди часто опасаются, что с ними приключится нечто ужасное и, вместо того чтобы наслаждаться приятным днем, отпуском, самой жизнью, они окажутся на том свете.
  Что им на это сказать?
  Вероятность того, что их собьет автобус, гораздо выше, когда они переходят улицу.
  Ведь это так часто происходит, не правда ли?
  Человек открывает нижний ящик стола, достает погребенную под грудой бумажек секретную папку и стряхивает с нее пыль. Она специально хранится там как напоминание для подобных случаев.
  * * *
  Джей Бокси, тридцати восьми лет, готовился к помолвке. Выходил из ювелирного магазина и любовался сверкающим овальным камнем весом два карата в филигранной оправе из белого золота.
  * * *
  С. Льюис, двадцати двух лет, только что получила магистерскую степень Бакнельского университета в области делового управления. Выходила после первого собеседования по поводу предстоящей работы и удивленно разглядывала огромное административное здание – ничего подобного ей раньше не приходилось видеть.
  * * *
  Т. Нунан, семидесяти лет, любящий дед. Гулял с четырехлетним внуком и объяснял ему, почему Бэтмен не сможет победить Супермена в честном бою. Ни за что не сможет, никогда в жизни.
  * * *
  Р. Рискин, шестидесяти лет.
  С. Мейсмер, семидесяти восьми.
  Р. Вэз, тридцати трех.
  Л. Паркинс, одиннадцати.
  Джей Барбагалло, тридцати пяти.
  Р. и С. Парксы, восемнадцати лет, близнецы.
  * * *
  Их всех сбил автобус, когда они переходили улицу.
  Всех до одного.
  И все они умерли.
  Папка напоминала ему: как бы это ни казалось им невероятным, такое вполне возможно.
  Это вполне может случиться.
  С каждым.
  Глава 1
  Buenas tardes. 1
  Первое, что увидели Пол и Джоанна, добравшись до Боготы, был мужчина без головы.
  Фотография этого человека, который некогда был вице-мэром Медельина, красовалась поперек расклеенных на стенах аэропорта «Эльдорадо» плакатов, рекламировавших столичные газеты. Мужчина беспечно разлегся посреди улицы, словно ему вдруг вздумалось отдохнуть. Вот только рубашку запятнала запекшаяся кровь, и фигуре явно не хватало чего-то очень важного. Его разорвало бомбой в машине, а подложила взрывное устройство либо левацкая ФАРК, 2либо ультраправые – любая версия подойдет, выбирайте по вкусу.
  Чертовски негостеприимно, решил Пол, однако почувствовал облегчение от того, что путешествие наконец завершилось.
  Он рад был оказаться на месте.
  Рейс № 31 из международного аэропорта Кеннеди до Боготы длился восемнадцать часов – на одиннадцать часов дольше, чем было положено по расписанию. На пять часов задержались в самом аэропорту, а потом еще совершили незапланированную посадку в Вашингтоне, округ Колумбия, где взяли багаж оставшегося инкогнито колумбийского дипломата.
  Несколько часов пришлось провести на прожаренной насквозь стоянке аэропорта в Вашингтоне, где не подавали ни «Кровавую Мэри», ни джин с тоником, чтобы помочь пассажирам побороть скуку и спастись от жары. Федеральное управление гражданской авиации запрещало разносить алкогольные напитки во время задержек на земле. И надо думать, не без оснований. Люди на борту начинали закипать. Почти все громко проявляли недовольство, кроме Джоанны и пассажира справа от Пола, которые спокойно смотрели перед собой.
  Этот пассажир представился сам – он был орнитологом. Привык ждать. Теперь он направлялся в джунгли северной Колумбии охотиться на желтогрудого тукана.
  Пол не сводил глаз со своих наручных часов и не мог понять, почему стрелки совершенно не двигаются.
  Джоанна, как всегда бастион спокойствия, напомнила ему, что они ждали пять лет, так что десятью часами больше, десятью часами меньше – это уже не смертельно.
  Она, разумеется, была права.
  Задержка в Нью-Йорке, незапланированный восьмичасовой простой в Вашингтоне и зловонный салон самолета его, конечно, не убьют. Пол знал, что может убить человека, а что – нет. Ведь он занимался актуарными расчетами в страховой компании, чей логотип – баюкающие отеческие ладони – двадцать раз в день появлялся на телеэкране в тошнотворно-приторных рекламных роликах. Мог прокрутить в голове вероятность риска в любом виде человеческой деятельности и привести точную статистику несчастных случаев и смертей.
  Он знал, например, что вероятность гибели в авиакатастрофе составляет 1 к 354 319, несмотря на все старания людей по имени Аль и по фамилии Каида. Так что в смысле страховых рисков их задержку на земле следовало считать несущественным фактором.
  Задержка рейса убить не может.
  А подложенная в машину бомба – может.
  Вот об этом и речь.
  Вид безголового мужчины немного ошарашивал. По дороге из терминала к багажной стойке Джоанна заметила отвратительный плакат и поспешно отвернулась, и Пол ощутил неясный укол страха.
  Они долго-долго возились на таможне, и проход сквозь строй солдат, вооруженных автоматами Калашникова и мрачно взиравших на пассажиров, тоже не улучшил настроения. А когда наконец разобрались с чемоданами, к ним подошел седой человек с табличкой, на которой коряво от руки было выведено: «Брейдбарт Пол», – фамилия оказалась написанной неверно.
  – А меня он принимает за багаж? – проворчала Джоанна.
  – Пабло, – назвался встречающий, застенчиво пожал Полу руку и быстрым движением схватил все три чемодана. А когда Пол попытался отнять у него хотя бы один – как-никак колумбиец был лет на тридцать старше его, – вежливо отказал и улыбнулся. – Все в порядке… Следуйте за мной.
  Пабло наняли через местный сиротский приют Святой Регины. «Я буду вашим человеком в Боготе», – объяснил он. Он взялся их возить, совершать покупки и помогать на всех этапах оформления документов. И заверил, что постоянно будет рядом.
  Это успокаивало.
  Пабло провел их сквозь буйную, неуправляемую толпу. Любой аэропорт мира – это своего рода эксперимент в области слабо организованного хаоса, но «Эльдорадо» оказался хуже всех остальных. Пассажиры напоминали возбужденных футбольных фанатов – шумные, толкающиеся, агрессивные. В свое время Пол не слишком преуспел в испанском и теперь забыл, как сказать «извините» и «позвольте пройти»; вместо этого он прибегал к примитивному языку жестов. Большинство не обращали на него внимания, другие смотрели так, словно он повредился в уме. В конце концов пришлось просто расталкивать людей направо и налево.
  Но продраться сквозь толпу оказалось не самым сложным.
  Труднее оказалось угнаться за Скороходом Гонзалесом, который до этого назвался Пабло.
  Для человека, которому стукнуло семьдесят, он обладал необыкновенной прытью. А ведь он еще тащил на себе три раздутых от вещей чемодана.
  – Может, он жует коку или еще что-нибудь? – предположила Джоанна. Три дня в неделю жена совершала пробежки и могла выдержать полтора часа на тренажере, но и она едва поспевала.
  – Пабло! – Пол раз, другой, третий выкрикнул его имя, прежде чем человек, которому надлежало находиться рядом с ними, как приклеенному, наконец обернулся и заметил, что вверенная ему парочка совершенно запыхалась и опасно отстала.
  – Извините, – почти застенчиво проговорил он. – Я привык, как это вы говорите… поторапливаться.
  – Ничего, – отозвался Пол. – Мы просто боялись вас потерять.
  Они выскользнули из боковой двери и оказались на задворках примыкающей к терминалу стоянки. Море машин, испещренное фигурками медленно бредущих людей, казалось бескрайним.
  – Что это за запах? – спросила Джоанна.
  Пол потянул воздух и чуть не ответил: «Бензин и дизельное топливо». Но Джоанна обладала невероятно острым обонянием, и он промолчал.
  – Ну вот… Подождите здесь… – Пабло поставил чемоданы на растрескавшийся асфальт и отошел ярдов на двадцать – к какой-то будочке, которая отсюда казалась чем-то вроде билетной кассы. Но это была не касса.
  Пабло вернулся с двумя плотно упакованными свертками, из которых исходили тонкие струйки пара.
  – Empanadas, 3 – сказал он, передавая свертки Полу и Джоанне. – Polio. 4
  – Цыплята, – шепнул Пол на ухо Джоанне.
  – Спасибо за подсказку, – поблагодарила она. – Я такие ела в «Тако Белл». 5 – И, повернувшись к Пабло, спросила: – Сколько мы вам должны?
  – Nada, 6 – мотнул головой тот.
  – Благодарю вас, вы очень щедры. – Она откусила кусок и слизнула потекший по губе сок. – М-м-м… очень вкусно.
  Пабло улыбнулся, и Пол решил, что лицо у него одновременно и мягкое, и грубое. Во всяком случае, обветренное.
  – Ждите здесь, я схожу за машиной. – Провожатый явно отдавал должное их слабому телосложению.
  – Приятный человек, – проговорила Джоанна, когда Пабло скрылся за шеренгами «фольксвагенов», «рено» и «мини-куперов».
  – Может, его и усыновим? – Пол взял жену за руку и почувствовал, что ее ладонь мокрая от пота. – Волнуешься?
  – Да, – кивнула она.
  – В масштабе один к десяти?
  – К шестьсот одиннадцати.
  – Всего-то?
  Через несколько мгновений появился Пабло за рулем допотопного синего «пежо».
  Глава 2
  Их адвокат заказал им гостиницу в лучшем районе Боготы, с французским названием и американскими удобствами. Место именовалось Калле-93 и было набито модными бутиками, первоклассными отелями и хипповыми ресторанами с затемненными стеклами, отливающими синевой.
  Гостиница называлась «Эспланада». Слово отдавало французским шиком, но в меню закусочной при входе значились техасские бургеры и филадельфийское жаркое.
  Из окна номера на десятом этаже открывался вольный вид на окрестные зеленые горы. Когда Джоанна открыла жалюзи и показала их Полу, тот не мог отделаться от чувства, что с вершин на него смотрят партизаны. Но он решил не делиться своими ощущениями с женой.
  Их, разумеется, предостерегали против поездки в Колумбию.
  Их личный адвокат советовал попытать счастья где-нибудь еще.
  Где угодно.
  Например, в Корее, предложил он. Или в Венгрии. «А что скажете насчет Китая?» Колумбия – слишком нестабильная страна, уверял юрист и добавил: «Самая перспективная отрасль промышленности там – производство пуленепробиваемого стекла».
  Но в Корее, Венгрии или Китае это может занять до четырех лет.
  В Колумбии на все уходит два месяца. Самое большее.
  Прождав пять долгих изнурительных лет, они считали, что еще четыре года им не вынести. Отчаяние взяло верх и положило благоразумие на лопатки.
  Их немедленно отправили к другому адвокату, который занимался Латинской Америкой.
  Его звали Майлз Гольдштейн, и, судя по всему, он оказался настоящим энтузиастом. Был страстным, импульсивным, абсолютно неутомимым и беззаветно преданным своему делу. Он стремился свести две разъединенные страдающие стороны. Были дети, которым требовался дом, и были супружеские пары, которые хотели детей. Его миссия заключалась в том, чтобы сделать и тех и других счастливыми. И прямо над его головой висело вытканное от руки изречение: «Тот, кто спас одного ребенка, спас целый мир».
  Трудно не симпатизировать адвокату, который подписывается под высказываниями такого рода.
  Майлз уверил их, что, хотя Колумбию нельзя назвать оазисом спокойствия, в столице нет каких-либо особых проблем. Борьба между левыми и правыми идет уже тридцать лет – она превратилась в одну из деталей пейзажа. Но этот пейзаж раскинулся где-то на севере, в горах, вдали от Боготы. Более того, исследование, проведенное журналом «Дестинейшнз», ксерокопию которого Майлз немедленно извлек из ящика стола, доказывало, что обстановка в Боготе не опаснее, чем в Швейцарии.
  – Вот в Швейцарии-то как раз и надо опасаться за свою спину, – заметил Майлз.
  * * *
  Пабло держал слово.
  Довез их до самых дверей, впорхнул внутрь с чемоданами и отказался от предложенной помощи явно разъяренного коридорного. Когда Пол и Джоанна вошли за ним в вестибюль, отделанный в стиле арт-деко, их встретила льстивая консьержка с выцветшими светлыми волосами и, слегка шепелявя, вызвалась проводить в номер.
  Пабло пообещал вернуться за ними через три часа и отвезти в сиротский дом. После его ухода Пол развалился на кровати изрядных размеров и проговорил:
  – Хорошо бы заснуть, но не могу. – А проснувшись через два часа, спросил: – Сколько времени?
  Джоанна сидела поодаль у окна и читала номер журнала «Мать и дитя». Пол невольно вспомнил, что она начала подписываться на это издание четыре года назад.
  – Сочувствую, что тебе никак не удается заснуть, – съязвила жена.
  – Кажется, все-таки сморило.
  – Вроде того.
  – А ты так и не вздремнула?
  – Не получается. Слишком взбудоражена.
  – Так сколько сейчас времени?
  – Час до возвращения Пабло.
  – Час… Так-так…
  Джоанна положила журнал разворотом вниз и улыбнулась. На обложке была поразительно крупная фотография детских глаз: младенчески-голубых.
  – Все как-то очень нереально, – сказала она.
  – «Нереально» – хорошее слово.
  – Только подумай, через час мы ее увидим.
  – Да… Может, пуститься в пляс или выкинуть еще что-нибудь?
  – Лучше «еще что-нибудь».
  – Я бы сплясал, но здесь маловато места. Так что считай, что я пляшу мысленно.
  – Пол…
  – Что?
  – Я так счастлива. Мне кажется, счастлива.
  – Почему «кажется»?
  – Потому что я боюсь.
  Бояться было не в духе Джоанны – бояться всегда было его прерогативой. И одного этого хватило, чтобы поднять его с кровати. Пол подошел к жене, слегка размял ноги, чтобы избавиться от онемения и колотья, и наклонился обнять ее. Джоанна положила голову ему на плечо, и он различил смесь запахов: аромат шампуня, «Шанели» № 5 и, что греха таить, легкий, но острый запах страха.
  – Ты прекрасно со всем справишься, – успокоил он ее. – Великолепно.
  – Откуда ты знаешь?
  – Знаю, потому что ты десять лет нянчила меня и у меня нет на тебя никаких жалоб.
  – Ну, раз ты знаешь…
  Джоанна подняла голову, и Пол поцеловал ее в губы. Милые губы. Красивые губы, подумал он. Джоанна была из тех женщин, которые хорошо выглядят, только что поднявшись с постели, – наверное, даже лучше, чем в остальное время, поскольку косметика скорее скрывала, чем подчеркивала ее черты. Бледную, слегка веснушчатую кожу и зеленовато-голубые глаза, какие обычно рисуют у хрупких фарфоровых кукол. Хотя определение «хрупкая» вовсе не подходило жене. Пол назвал бы ее сильной, умной и целенаправленной. А иногда ему хотелось окрестить ее Зеной, королевой воинов, но, разумеется, про себя. Через две недели Джоанне исполнялось тридцать семь, но она все еще выглядела на двадцать семь. Пол иногда задумывался: может, она навсегда останется для него такой? Может быть, счастливые пары видят супругов такими, какими они были раньше, пока однажды не просыпаются лет в шестьдесят и не спрашивают удивленно: «Кто этот пожилой человек, что спит со мной рядом?»
  – А если я не справлюсь? – заволновалась Джоанна. – Я же этому никогда не училась.
  – Я слышал, что это приходит естественным образом.
  – Сразу видно, ты не читал «Мать и дитя».
  – Зато ты читала.
  – Все… Сейчас соберусь и перестану паниковать.
  – Вот и отлично.
  – Успокаивай меня, когда я в следующий раз начну мандражировать.
  – Договорились.
  – Пойду приму душ. Мне кажется, я двое суток провела в самолете.
  – Именно столько ты в нем и провела.
  – Но понимаешь, я уверена, что игра стоила свеч.
  * * *
  Пабло явился на двадцать минут раньше. Для него-то во всей этой истории не было ничего необычного.
  Он постучал и вежливо остался за дверью даже после того, как Джоанна пригласила его войти и присесть.
  Пол не успел до конца одеться и поспешно натянул на себя недостающее: черные полотняные брюки и слегка помятую белую рубашку, которую он так и не удосужился заранее вынуть из чемодана. Бросил быстрый взгляд на свое отражение в зеркале и увидел именно то, что ожидал: лицо застряло где-то между мальчишеством и подбирающимся средним возрастом, а сам он представлял собой некую сумму отдельных составляющих, каждая из которых нисколько не выделяла его из толпы. Что ж, мужчину делает одежда. Пол дополнил свой наряд эффектным красным галстуком. В конце концов, он готовился к главной встрече в своей жизни.
  «Пежо» приткнулся перед входом в отель.
  Пол заметил: когда Пабло наклонился, чтобы усадить их на заднее сиденье, швейцар что-то шепнул ему на ухо. По радио звучала похожая на румбу мелодия.
  – Что он сказал? – спросил Пол у их провожатого, когда машина отъехала от тротуара.
  – Пожелал вам счастья.
  – О, так вы сообщили ему, куда мы едем?
  – Да.
  – Вам часто приходилось делать подобные вещи? – спросила Джоанна. – Со многими парами?
  Пабло кивнул: «Счастливая работа, да?»
  – Конечно, – согласилась она. – Разумеется.
  Они разминулись с группой солдат, которые, сгорбившись, сидели плечом к плечу в открытом джипе, произведенном в Детройте. И Пол невольно вспомнил фалангу вооруженных часовых в аэропорту.
  – У вас тут много солдат.
  – Солдат? Si.
  – И как обстоят дела? – Пол колебался, прежде чем задать этот вопрос, потому что боялся услышать неприятный ответ.
  – Дела?
  – Ну да, с повстанцами. С ФАРК. – Пол подумал, что аббревиатура прозвучала как ругательство, но он считал, что именно так ее воспринимает большинство колумбийцев. Революционные вооруженные силы Колумбии. Левые партизаны уже захватили большую часть севера страны. И, скорее всего, именно они взорвали вице-мэра Медельина ради своего грядущего царствия.
  Хотя, разумеется, могло быть и наоборот: бомбу вице-мэру подсунули правые. ФАРК уже много лет вела долгую, беспощадную войну с Объединенными силами самообороны, или USDF, – правой полувоенной организацией, которая отличалась необыкновенной жестокостью.
  По дороге из аэропорта они проезжали разукрашенную красными граффити стену. Казалось, на нее брызнули свежей кровью из артерии и вывели буквы.
  «Libre Manuel Riojas!» 7– вопили слова. Мануэль Риохас был известным командиром USDF и отсиживал срок в американской тюрьме за контрабанду наркотиков.
  – Я не знаю, – мотнул головой Пабло. – Не интересуюсь политикой.
  – Что ж, может быть, это и мудро.
  – Si.
  – Но все-таки иногда бывает страшно?
  – Страшно? – Шофер пренебрежительно отмахнулся. – Я занимаюсь своим делом. Не читаю газет. Это очень плохо.
  Перед отъездом Пол заказал видеофильм под названием «Колумбийский образ жизни». Но не посмотрел и пяти минут, как понял, что он был рассчитан на школьников до двенадцати лет. Камера следовала за двумя подростками – Маурицио и Паулой – по улицам солнечной Боготы, и весь замысел сводился к тому, чтобы показать, что «этот современный латиноамериканский город – не только кофе, кокаин и насилие», – так по крайней мере утверждала реклама на задней стороне видеокассеты.
  Пабло провез их по улице широко раскинувшихся усадеб. Пол догадался, что сами дома стояли где-то в глубине, поскольку их не было видно с дороги. По сторонам бежали бесконечные оштукатуренные стены высотой десять футов. И только очередные электронные ворота указывали на начало территории нового владельца, имя которого было выложено мозаикой на стене.
  Каса де Флора.
  Каса де Плайа.
  Они проехали мимо пятнистого пса с выпирающими ребрами, который мочился на ярко-оранжевый забор Каса де Фуэго.
  Что-то в этой картине настораживало. Пол не сразу сообразил, что именно.
  Отсутствие людей.
  Кроме нескольких нищих и изнуренных женщин, безучастно качающих на коленях детей, им никто не попался на глаза.
  Ни одного человека в этой округе. Все скрылись из виду, спрятались за высокими стенами нового Иерихона.
  – Ла Калера, – ответил Пабло, когда Пол спросил, как назывался этот район.
  Но затем, слава Богу, окрестности стали меняться.
  Сначала попалось несколько разбросанных магазинов электроники и бытовых электроприборов. Затем замелькали кафе, где предлагали цыплят, patatas 8 и huevos, 9скопища новых лавочек, лотерейные магазинчики, супермаркеты – целые улицы шумных очагов торговли. Сквозь приспущенные стекла машины просочилась мешанина запахов: выхлоп автобусов, аромат цветов, вонь сырой рыбы, газетной краски. Пола так и подмывало попросить Джоанну, чтобы та открыла ему остальные составляющие запаха. Как и обещал Майлз, они оказались в центре нормальной столичной жизни. И Пол задумался, является ли эта отстраненность сознательной, или в стране, где заместителям мэров регулярно отрывают головы, обязательно должна существовать «страусиная» ментальность. Чтобы колумбийцы могли отгородиться от продолжающейся войны, как высшие классы в районе Ла Калера старательно отгородились от бедности.
  Но все размышления сразу вылетели из головы, как только он увидел спрятанную в рощице вывеску.
  «Сиротский дом Святой Регины».
  – Здесь, – шепнул Пабло, свернул на неприметную дорожку и остановил машину. Закрытые ворота, обрамленный медью черный звонок.
  Он выключил зажигание, вылез из «пежо» и нажал на кнопку звонка.
  – Пабло, – сказал он в микрофон. – Сеньор и сеньора Брейдбарт.
  Секунд через десять ворота открылись. Пабло вернулся в машину, запустил мотор и въехал в тенистый внутренний двор под высокими веретенообразными соснами.
  «Ну что ж, – сказал про себя сеньор Брейдбарт, когда машина остановилась, – пошли знакомиться с нашей дочкой».
  Глава 3
  Пол не чувствовал ног.
  Знал, что они у него есть, – определенно и без всяких сомнений: он на них стоял, – но никаких ощущений от этого не испытывал.
  Секундой раньше в комнату, шаркая ногами, вошла низенькая метиска в белой накрахмаленной одежде. Она прижимала к груди красное детское одеяльце.
  В одеяльце был завернут ребенок.
  И не просто ребенок.
  Их ребенок.
  * * *
  В стерильной приемной они добрых двадцать минут ждали Марию Консуэло, директрису сиротского дома Святой Регины. И это время тянулось для них дольше, чем полет на самолете. Пол вскакивал, садился, прохаживался по комнате, выглядывал в окно, опять садился. Считал черные плитки в узоре на полу – пытался привычно развеяться, играя в цифры (плиток оказалось двадцать восемь). Время от времени стискивал Джоанне руку и из последних сил ободряюще улыбался. Наконец появилась Мария – строгого вида женщина со стянутыми в пучок иссиня-черными волосами. Она пришла в сопровождении небольшой, но шумной свиты.
  Директриса поздоровалась с Джоанной и Полом, назвав их по именам, словно те были ее старыми друзьями и приехали в гости, а не обращались с просьбой об удочерении девочки. Затем церемонно представила своих коллег – старшую воспитательницу, двух учительниц и свою личную помощницу. И каждая, прежде чем удалиться, пожала им руки. Мария проводила их в свой кабинет; они устроились за маленьким столом, на котором лежали аккуратные стопки журналов, и провели еще двадцать минут: распивали горький кофе, который принесла им чернокожая девочка-подросток, и говорили о пустяках.
  А может быть, и не совсем о пустяках.
  Полу все больше начинало казаться, что он попал на устный экзамен. Письменная часть была уже сдана: справки о наличии работы, справки из банка, справки о собственности и о том, что она не в закладе, рекомендации от родных и друзей, которые подтверждали, что у них хороший характер и вообще они приличные люди. И еще письмо, которое Пол сочинял целую неделю, рвал наброски, переписывал, старательно редактировал и наконец отослал.
  «Моя жена и я намереваемся Вам рассказать, кто мы такие. И кем хотим стать. Родителями».
  Мария начала с того, что поблагодарила за посылку, которую они направили сиротскому дому: пеленки, бутылочки, детские смеси, игрушки – нечто вроде узаконенной взятки. Майлз сказал, что так принято, когда берут на воспитание ребенка в Латинской Америке.
  Затем они перешли к делу.
  Директриса задала вопрос о работе: «Занимаетесь страхованием, да, Пол?» Да, согласился он, но не сказал, что его занятия сводятся к тому, чтобы, запершись в крохотном кабинетике, обсчитывать статистику случаев, с которыми сталкивались настоящие страховщики. Что его работа заключается в определении вероятности рисков во всех возможных видах человеческой деятельности и он барахтается в потоке необработанных данных, пытаясь свести всю многогранную жизнь к полууправляемому путешествию по минному полю. Таково уж определение рода его занятий: актуарий – это тот, кто хочет обслуживать клиентов, но у него не хватает характера.
  – Вы давно там работаете? – спросила она.
  – Одиннадцать лет.
  «Как это меня характеризует?» – подумал Пол. Как надежного кормильца семьи? Или как работника, который недолго держится на одном месте? Но независимо от ответа Пол понимал, что директриса заранее имела эти сведения. Может быть, теперь она проверяла его искренность?
  Дальше пошли вопросы позаковыристее.
  Мария спросила Джоанну о ее работе. Ответственная за персонал одной фармацевтической фирмы. Однако было очевидно, что директрису интересовал не характер ее работы, а то, собирается ли она увольняться теперь, когда придется ухаживать за ребенком.
  Интересный вопрос.
  Пол и Джоанна сами бились над ним несколько выходных, но так и не пришли к определенному решению. По тону Марии Пол заключил: она считает, что жене лучше с работы уйти.
  Несколько секунд Джоанна молчала, и Пол слышал только шелест лопастей вентилятора, электрическое гудение люминесцентного светильника и собственный внутренний голос, который кричал жене, чтобы она солгала.
  Хотя бы раз.
  Но беда была в том, что ложь – совсем не ее МО. 10Джоанна мастерски обнаруживала вранье, полуправду и подтасовки фактов, но себе не позволяла солгать.
  – Я возьму отпуск, – наконец выдавила она.
  Недурно, подумал Пол. Вполне правдоподобно.
  – Надолго? – поинтересовалась Мария.
  Пол уставился на выставку фотографий, которая занимала полстены в кабинете Марии: ребячьи мордашки всех оттенков кожи смотрели с террасок, из плавательных бассейнов, игровых комнат, со спортивных полей «малой лиги», 11улыбались из-под выпускных шапочек колледжей. «Интересно, – подумал он, – удостоится ли снимок нашей дочери места в этой галерее?»
  – Пока не знаю, – пробормотала Джоанна.
  Пол повернулся к директрисе и улыбнулся. Теперь он был похож на малыша, который рассчитывает получить леденец.
  – В конце концов, я поступлю так, как будет лучше девочке и мне. Я буду хорошей матерью, – добавила жена.
  Мария вздохнула и потянулась к руке Джоанны. Пол подумал, что таким жестом ободряют собеседника врачи и священники, прежде чем сообщить печальные новости. Вот так его похлопал по руке и сжал плечо священник, когда ему было одиннадцать лет. В тот день умерла его мама.
  – Джоанна, – улыбнулась Мария, – я тоже не сомневаюсь, что вы будете хорошей матерью.
  Пол не сразу осознал, что они выдержали экзамен.
  Испытание позади.
  Пол почувствовал, как у него отлегло от сердца, но расслабиться не удалось, потому что Мария произнесла:
  – Думаю, настала вам пора познакомиться с дочерью.
  Она говорила что-то еще, но Пол больше не слушал.
  Голос директрисы растворился в биении его сердца – гулком и тревожно-непостоянном. И еще к нему примешался новый звук: тяжелые шаги, которые медленно, но неукротимо приближались по коридору. Пол ясно ощутил, как по рукам хлынули потоки пота.
  Это она?
  Шаги стихли, и наступила тишина.
  А через мгновение он засек на своем внутреннем радаре другие шаги – они становились громче, яснее и отчетливее и вдруг замерли как будто за самой дверью.
  – Понимаю, как вы страшитесь этой первой встречи, – сказала Мария. – Но не стоит тревожиться: она красивая.
  До этого Джоанна и Пол получили только черно-белые снимки небольшого размера, очень темные и неприятно размытые.
  Дверь медленно отворилась. Потолочный вентилятор не переставал вращаться, но Пол готов был поклясться, что воздух застыл.
  В кабинет вошла чернокожая няня, которая прижимала к груди детское ворсистое одеяло. Пол и Джоанна вскочили, но Пол так и не почувствовал под собой ног и стоял, раскачиваясь, словно на ходулях.
  Няня медленно потянула верхнюю часть одеяла, обнажив ершик темных волосиков и бездонные черные глаза. Перед Полом предстало существо, похожее на крохотного панка, притягивающая смесь невинности и враждебности.
  И он моментально и окончательно влюбился в этого ребенка.
  Вспомнил, как впервые увидел Джоанну в набитом усталыми и раздраженными людьми зале аэропорта: поднял скучающие глаза и перед ним возникло видение белокожей и голубоглазой прелестницы, которая о чем-то допытывалась у пытавшегося улизнуть представителя авиакомпании. В ней в равной мере соединялись женственность и бесшабашность, и в груди Пола всколыхнулось чувство, похожее на то, что несколько раз возникало в студенческие годы, когда он пробовал кокаин. Восхитительный, но опасный взрыв неподдельного восторга, грозивший вознести сердце на вершину экстаза или разорвать его.
  А может быть, и то и другое сразу.
  Няня подала им дочь, и Пол первым протянул к ней руки. И в тот миг, когда прижал девочку к груди, ему показалось, что так было вечно.
  Джоанна наклонилась и погладила ее лобик пальцем с безукоризненным маникюром. Девочка растянула крохотный ротик.
  – Смотрите, – произнес, ни к кому не обращаясь, Пол, – она нам улыбается.
  – Изумительно! – рассмеялась Мария. – Правда, красивая?
  – О да! – с готовностью согласился Пол. – Очень красивая.
  Кожа дочери отливала бледно-оливковым оттенком. А в темных глазах отражалось полное понимание. Понимание того, что она наконец оказалась дома. Пол посмотрел на Джоанну. Слезы превратили ее глаза в два бледно-голубых озерца.
  Мария Консуэло сияла:
  – Так и знала, что эта девочка предназначена именно вам. Всегда знала. Вы уже выбрали имя?
  – Да, – кивнул Пол. – Джоэль.
  Это был сплав имен: Джозеф – дедушка Джоанны с отцовской стороны и Элен – его мать. Оба давно умерли, и по обоим они сильно тосковали, особенно теперь.
  – Джоэль, – попробовала Мария звучание на слух и одобрительно кивнула. Имя тоже выдержало испытание.
  – Можно мне, дорогой? – Джоанна протянула руки, и Пол осторожно отдал ей ребенка. Девочка была такой трогательно-невесомой и немыслимо хрупкой. Ему стало страшно: вдруг она в любую минуту исчезнет?
  Но ничего подобного не случилось.
  Джоанна приняла девочку и пустилась ворковать:
  – Хорошая Джоэль… Хорошая малышка… Вот твоя мамочка! – Она вложила мизинец ей в ладошку, и девочка вцепилась в ее палец. Образовался маленький круг: Джоанна, Джоэль и Пол. «Ни от кого не зависимый и совершенно самодостаточный», – подумал он.
  У этого круга не было ни начала, ни конца. Он был вечен.
  Глава 4
  На пути из сиротского дома Святой Регины они миновали поле человеческих голов.
  Видимо, не стоило воспринимать это как какой-то знак. Но вся беда в том, что любое предзнаменование мы понимаем только после того, как произойдут некоторые последующие события.
  Вот Джоанна, прижимающая к груди сонную Джоэль.
  Вот Пол, который мысленно бродил по только что открытой земле отцовства.
  И вот эти два десятка голов, торчавших из земли.
  Головы оказались явно и недвусмысленно живыми: они моргали, разевали рты и поводили глазами сверху вниз и справа налево.
  – Hambre, – вздохнул Пабло.
  – Что? – переспросил Пол. – Hambre? Что такое hambre? Голод?
  Джоанна их тоже заметила и, словно защищая, крепче прижала к груди Джоэль – в одно мгновение в ней проснулся материнский инстинкт.
  – Они протестуют, – объяснил Пабло.
  Голодная забастовка.
  Люди закопали себя на участке боковой незамощенной дороги. То ли двадцать, то ли тридцать человек, молодые мужчины и женщины. Казалось, они сошли с полотна Иеронима Босха 12– кающиеся грешники, обреченные на вечные муки в третьем круге ада.
  – Против чего они протестуют? – спросила Джоанна.
  – Против условий, – пожал плечами их провожатый.
  – И как долго?.. – начала она.
  – Давно, – ответил Пабло. – Пять-шесть недель.
  Пожалуй, дольше и не выдержать.
  Затем раздался вой сирены.
  «Скорая помощь», догадался Пол и тут же увидел фургон с надписью «Ambulancia». Машина свернула на боковую дорогу, но ее проблесковые маячки оставались непроглядно темными. Значит, сирена доносилась откуда-то еще.
  Две полицейские машины. «Городская гвардия». Одна подрезала их справа так, что Пабо пришлось резко нажать на тормоза и круто вильнуть в противоположную сторону. Автомобиль замер, чуть не стукнувшись бампером о каменную стену.
  Джоэль расплакалась.
  И не одна она.
  Полицейские пользовались тяжелыми дубинками.
  Это походило на игровой автомат в баре, где пластмассовые сурки высовываются из норок, а играющий набирает очки, стукая их по головам. Только в игре зверьки имеют возможность уворачиваться и нырять обратно в ямку.
  А здесь – нет.
  За те короткие секунды, пока Пабло пытался вывернуть обратно на дорогу, а Джоэль все сильнее кричала, земля окрасилась красным. Вот почему поблизости оказалась «скорая помощь». Образец отличного муниципального планирования.
  Наконец Пабло удалось поставить машину носом в другую сторону, и он поехал по нелепо широкой боковой улице, шарахаясь от бегущих поглазеть на происходящее людей.
  Поле окровавленных голов скрылось вдали, но Полу все не удавалось выкинуть эту картину из головы.
  Джоанна тряслась. Или это он сам так дрожал? Когда Пол обнял жену, это невозможно было понять. Они здесь всего лишь день, даже меньше дня, однако становилось все яснее, что Богота – это не столько третий мир, сколько четвертое измерение.
  Locombia – так кто-то в самолете отозвался о Колумбии: сумасшедшая страна.
  Теперь он ясно понимал, что имел в виду тот человек.
  Пол порадовался, что они увозят отсюда Джоэль. Они приехали в Колумбию, спасаясь от одиночества, депрессии и бездетного существования. Но в то же время они спасают и ее. От всего этого. Джоэль вырастет в обстановке относительной безопасности и спокойствия. Ей не придется смотреть на закопанных по шею на городской улице людей. Но если даже кому-нибудь приспичит себя закопать, полицейские не станут избивать его до полусмерти.
  Пабло спросил, как они себя чувствуют.
  – Нормально, – ответил Пол, заметив, что их водителя инцидент с головами нисколько не взволновал. Видимо, для тех, кто живет в Колумбии, такое вполне в порядке вещей.
  Войдя в гостинице в лифт, Джоанна и Пол улыбнулись поспешившей вслед за ними в кабину колумбийской паре среднего возраста. Пол ожидал, что им улыбнутся в ответ, как повсюду улыбаются родителям с маленькими детьми. Ничего подобного. С ними поздоровались с явной холодностью и враждебностью.
  Сначала Пол решил, что дело в их национальности. Он знал, что в последнее время американцы повсеместно сталкиваются с недоброжелательностью. Но мужчина что-то шепнул своей жене, и среди прочего Пол уловил слово, которое запомнил из школьного курса испанского – nina. 13
  Дело оказалось не в том, кто они такие, а в том, что они брали на воспитание ребенка. Колумбийского ребенка.
  Они были очередными американцами, которые делали то, чем всегда занимались их соотечественники в чужих странах, – захватывали природные богатства. Сначала золото и нефть, уголь и газ, а теперь – дети. Раньше такая мысль Полу не приходила в голову. И теперь, в этом хлипком лифте, он внезапно почувствовал себя не спасателем, а мародером. К счастью, им пришлось выходить раньше. Он увлек жену вперед по коридору.
  – Видела? – спросил он ее.
  – Что? – не поняла Джоанна.
  – Тех людей в лифте. – Пол сунул ключ в скважину и открыл замок.
  – Говори тише, – предупредила его жена. – Джоэль заснула.
  – Семейную пару, – продолжал он шепотом. – Такое впечатление, что они бы нас с удовольствием выслали или расстреляли.
  – За что?
  Возможно, Джоанна старалась забыть все, что видела на улице, и поэтому ничего не заметила.
  – Они нас ненавидят.
  – Не выдумывай. Они нас совершенно не знают. – Джоанна медленно опустилась в кресло. Она чуть не падала в обморок.
  – Им и не надо нас знать. Они не одобряют того, что мы делаем. А мы отнимаем у них детей.
  – Их детей? Ты о чем?
  – Детей их страны. Колумбийских детей. Они смотрели на нас так, будто хотели, чтобы мы вернули Джоэль.
  – Ну и пусть себе. Все остальные были с нами милы.
  – Все остальные брали у нас деньги. И это подслащало пилюлю.
  Но Джоанна больше не слушала.
  Она смотрела на своего ребенка. И наслаждалась единением с ним, которое не в силах нарушить даже отец.
  Глава 5
  Вот так они и познакомились с Галиной.
  Оба впали в какое-то оцепенение подле кресла и очнулись от пронзительного, оглушающего воя сирены. Оказалось, что это кричит их дочь. Они моментально поняли, что у них начались трудности.
  Они забыли заранее простерилизовать бутылочки, которые захватили с собой из Нью-Йорка.
  Забыли простерилизовать соски.
  И сделать все остальное, чему сестра в Фане их поучала ad nauseam. 14
  К гостиной примыкала небольшая кухонька. Пол плюхнул на плитку кастрюлю с водой и лихорадочно принялся искать, чем бы открыть консервы с детской смесью. Крики Джоэль долетали сюда на неслыханных децибелах.
  Он опустил в едва закипавшую воду две бутылочки и соски, но открывалка никак не находилась. Оба выдвижных кухонных ящика были девственно пусты.
  Джоанна качала Джоэль, бегая от кровати на кухню, но от этого девочка кричала все сильнее, хотя это, казалось, не в человеческих силах.
  И бесстрашная, неукротимая Джоанна, четырехлетняя подписчица журнала «Мать и дитя», внезапно безумно испугалась. Раздался стук в дверь.
  Пол поспешил открыть, по дороге прикидывая в голове, как станет извиняться: «Понимаете, маленький ребенок… девочка проголодалась… вы уж нас простите…»
  Но это оказался Пабло. Он привел с собой женщину.
  – Галина, – сказал он. Это явно было ее имя. – Ваша няня.
  * * *
  Однако эта характеристика оказалась чересчур скромной.
  Формально Галина в самом деле именовалась няней, но оказалась просто волшебницей.
  И Джоанна, еще не порвавшая тех не слишком крепких уз, что связывали ее в юности с католической церковью, готова была причислить ее к лику святых.
  – Учись, – шепнула она мужу.
  Галина умудрилась успокоить Джоэль, выловить из кастрюли бутылочки и соски и обнаружить открывалку – и все это меньше чем за две минуты. Она одинаково ловко владела обеими руками: кормила Джоэль на локте левой, а правой устраивала импровизированный стол, чтобы потом ее перепеленать.
  Она была именно такой, какой, по мнению Пола, должна быть всякая няня: что-то между пятьюдесятью пятью и семьюдесятью пятью, с добрым лицом, изборожденным смешливыми морщинками, и лучистыми серыми глазами. Казалось, эта женщина излучала терпение… святой.
  – Можно я? – попросила Джоанна, но ее мягко отстранили.
  – Придется еще не раз, когда привезете ребенка домой, – сказала ей Галина. Ее английский был безукоризненным. – А пока наблюдайте, как это делаю я.
  И Джоанна наблюдала. И Пол тоже. Он поклялся, что будет во всем помогать, и искренне этого хотел.
  Галина закончила кормление и эффектно продемонстрировала, как избежать срыгивания. Всего раз крепко шлепнула Джоэль по спинке, и та издала звук, словно открыли бутылку с газированной водой «Эвиан». Затем на преображенном кухонном столе она освободила девочку от мокрых пеленок, а Пол при этом действовал как ее первый помощник.
  И с радостью понял, что все неприятности, связанные с этим процессом, перевешивает сознание того, что ребенок – ваш.
  В углу спальни гостиница установила маленькую белую детскую кроватку. Галина уложила девочку животиком на свежевыстиранную простыню и укрыла по шею красным одеялом.
  – М-м… – забеспокоилась Джоанна.
  – Слушаю вас, миссис Брейдбарт.
  – Зовите меня просто Джоанной.
  – Вы что-то хотели спросить, Джоанна?
  – А разве… Я считала, что детей надо укладывать на спину. Когда они спят. Чтобы не задохнулись и чтобы избежать синдрома внезапной смерти внешне здорового младенца.
  – Не стоит тревожиться. – Няня покачала головой и улыбнулась. – На животике ей будет лучше.
  – Да, но… Я кое-что читала на этот счет. Пять лет назад проводились исследования, и они свидетельствуют…
  – На животике лучше, – повторила Галина и потрепала Джоанну по плечу.
  На этот раз Джоанна пожалела, что разрешила называть себя по имени.
  В комнате повисла неловкая тишина.
  Пол чувствовал, что кто-то из женщин перешел известную грань, но он не мог разобраться, кто именно. Все правильно: Джоанна – мать Джоэль. Но Галина – ее няня, притом опытная и высококвалифицированная. Любой присяжный сломал бы над этой задачкой голову.
  Галина первой прервала молчание:
  – Если вам так будет спокойнее, Джоанна… – Она наклонилась над кроваткой и осторожно перевернула девочку на спину.
  Все время, пока боролись две женские воли, мужчина стоял и хлопал глазами.
  Глава 6
  – Ты ничего не сказал, – упрекнула его Джоанна.
  Она не спала. Пол тоже, но только потому, что она его разбудила.
  –  Когдане сказал? – Ему снились его институтская подружка и жаркое тропическое побережье, так что несколько мгновений он никак не мог взять в толк, почему он лежит в кровати в каком-то гостиничном номере.
  Ах да, в Боготе.
  Сознание продолжало проявляться, словно снимок «Поляроида», которым помахивают на свету. Он находился в отеле, в Боготе. С женой.
  И с их новой маленькой дочерью.
  Но Галины с ними не было. Она отправилась домой после того, как позволила им спуститься поужинать в ресторан, где в меню нашлось всего одно колумбийское блюдо.
  И теперь Джоанна говорила об этой Галине. Он не вмешался, когда жена сделала няне замечание, что та неправильно укладывала девочку спать.
  – Полагал, что лучше не рисковать, – отшутился он.
  – Понятно. Но видишь ли, я читала, что дети должны спать на спинке.
  – Не исключено, что Галина не читала именно этой статьи.
  – Книг.
  – Хорошо, именно этих книг.
  – Ты должен был принять мою сторону.
  Пол задумался. Возможно, ему следовало поддержать ее. Пола подмывало заметить, что они в этом деле пока новички, и теперь, учитывая все обстоятельства, он собирался поднабраться эмпирических знаний из брошюр и журнала «Мать и ребенок». Но с другой стороны, если просто согласиться с ней, можно будет повернуться на другой бок и еще немного соснуть.
  – Извини, – проговорил он. – Наверное, я должен был принять твою сторону.
  – Что значит «наверное?» – возмутилась Джоанна. – Мы теперь родители и должны друг друга поддерживать.
  – А разве раньше мы не должны были друг друга поддерживать?
  Джоанна вздохнула и отвернулась.
  – Ладно, забудем.
  Но было ясно: ей вовсе не хотелось, чтобы он забывал.
  – Слушай, – примирительно сказал Пол, – я не очень понимаю, кто из вас был прав. У нас появился ребенок, и мы за него в ответе. Галина, судя по всему, понимает, что делает. Я хочу сказать, что это ее работа.
  Полу пришло в голову, что процесс создания семейного круга может оказаться не таким простым. А ведь сколько уже было огорчений, пока они старались завести ребенка.
  Например, занятия любовью.
  Они явно деградировали с тех пор, как Пол и Джоанна решили обзавестись семьей.
  Пол хорошо помнил тот момент. Они лежали, напившись калифорнийского каберне, на роскошной кровати под балдахином. Это было в Амагансетте на Лонг-Айленде. Джоанна сказала: «Я не вставила спиральку», а он не ответил: «Хорошо, я подожду». И она не встала и никуда не ушла.
  Они были женаты шесть лет. Им исполнилось по тридцать два года. Оба подвыпили, были возбуждены и влюблены друг в друга.
  Это был их последний непринужденный акт зачатия.
  Через месяц у Джоанны наступили месячные, и они немедленно решили попробовать еще.
  На этот раз не было ни калифорнийского каберне, ни амагансеттского прибоя. Но результат оказался тем же самым.
  Старая «подружка» явилась строго по расписанию. Опять. Только теперь она перестала быть «подружкой». Было такое ощущение, что родственницу выставили вон из дома, но вот отворили дверь, а она сидит себе на крыльце.
  В семье Брейдбартов менструальное напряжение переродилось в постменструальное.
  Вскоре начались изнурительные хождения по врачам, их вечные уклончивые ответы, и секс начал медленно, болезненно превращаться из акта любви в производство ребенка.
  Настал момент, когда за час до сношения нужно было пичкать жену всякими лекарствами, и оно сделалось обязательным упражнением, которое требовалось выполнять в различные периоды дня и ночи. Время определялось всевозможными физиологическими факторами, и ни один из них не имел ничего общего с подлинной страстью.
  В результате началась тонкая игра в обвинения.
  Когда анализ спермы Пола подтвердил, что его показатели хуже среднего – число сперматозоидов и их активность были ниже нормы, – он почувствовал некоторое изменение атмосферы. В речи Джоанны как будто чаще стало появляться местоимение «ты». И она произносила его с каким-то новым оттенком, в котором Пол улавливал укоризненные интонации.
  Но он наверстал свое, когда тщательное исследование яичников Джоанны выявило небольшое отклонение, которое при определенных обстоятельствах могло воспрепятствовать зачатию. Все это было жестоко и непростительно.
  Однако и остановиться они не могли. Ни Пол, ни Джоанна.
  Но не только они сами действовали друг другу на нервы – другие тоже. Например, подруги Джоанны, чье преступление заключалось только в одном: они способны были забеременеть. В том числе ее лучшая подруга Лиза, которая жила напротив и имела двух светлоголовых близняшек. Сводили с ума и совершенно посторонние люди. Через три секунды после знакомства они неизменно задавали сакраментальный вопрос: «У вас есть дети?» Пол недоумевал, почему это не считается недопустимым. Ведь не выпытывают же у незнакомых людей, есть ли у них машина, или пристойный счет в банке, или бассейн в подвале?
  Долгий путь их тщетных усилий, естественно, привел к новой величайшей надежде всех бездетных пар. Оплодотворение в пробирке, иначе известное как «последний шанс». Это была своеобразная рулетка для игроков, не скупившихся на высокую ставку (между прочим, десять тысяч долларов за одно вращение). Пол наизусть помнил актуарный расчет своих возможностей – 28,5 %. И с каждой новой попыткой этот шанс становился все меньше.
  У Пола взяли сперму, у Джоанны яйцеклетку. Их формально представили друг другу. Надеялись, что из этого получится любовь. Но любви не получилось.
  Они попробовали раз.
  Они попробовали два.
  Они попробовали три.
  Потратили почти сорок тысяч и прикидывали, на сколько еще хватит, когда произошла удивительная вещь.
  Это случилось после особенно отвратительного вечера.
  Их скрытые упреки друг другу стали желчными и взрывоопасными. Видимо, это закономерно: всякое дыхание несет в себе окись углерода, поэтому только и ждет спички. В данном случае роль спички сыграл крик – настоящий ор, – а о чем они орали, лучше умолчать. Джоанна залилась слезами, а Пол мрачно удалился смотреть бейсбол, но команда «Нью-Йорк никс» в последнее время играла так скверно, что его настроение нисколько не улучшилось.
  На следующее утро они отправились прогуляться в Центральный парк и шли, почти не разговаривая, пока не поравнялись с игровой площадкой у 66-й улицы. Детский смех особенно ранил в то утро, надрывая душу и напоминая о том, чего они сами лишены.
  Пол готов был повернуться и пойти в обратную сторону, когда мимо них пробежала маленькая девчушка с розовым шариком. Это была невероятно миловидная смугленькая латиноамериканка.
  – Где твоя мама? – спросила Джоанна.
  Но ее больше интересовал другой вопрос: «Кто твоя мама?» Запыхавшаяся женщина, которая через несколько секунд догнала беглянку, мягко пожурила ее за то, что та от нее удрала. Женщина оказалась светлокожей блондинкой примерно их возраста. Она подхватила дочь на руки, прижалась губами к ее шее, улыбнулась Джоанне и Полу и удалилась обратно к качелям.
  До этого момента они ни о чем подобном не задумывались.
  Не задумывались о том, чтобы взять на воспитание ребенка.
  Наверное, требовалось воочию увидеть эту картину.
  Когда они вернулись домой, Джоанна попросила Пола вынести мусор. И тот с удивлением увидел в ведре шприцы, термометры, препараты, стимулирующие зачатие, аккуратно заполненные дневники и все прочее, что накопилось в их доме, пока они старались родить ребенка. Пол с удовольствием вывалил все это в бак. А когда возвратился в квартиру, они занялись любовью, как прежде, и это было просто потрясающе после недавнего кошмара.
  На следующий день они обратились к адвокату.
  И вот теперь он слышал подле себя в темноте Джоанну и тихое дыхание Джоэль.
  Он повернулся и поцеловал жену в губы.
  – В следующий раз обязательно тебя поддержу. Договорились? – И почувствовал, как она улыбнулась.
  Все шло к тому, чтобы вернуться в царство сна.
  Кроме одного – проснулась Джоэль.
  И заплакала.
  Глава 7
  Все началось на следующий день.
  Галина уложила Джоэль, чтобы та днем поспала. И мурлыкала над кроваткой мелодичную колыбельную. Пол высунулся из ванной и слушал ее красивый голос. А когда вышел, свежевыбритый и лишь отчасти проснувшийся, няня предложила им прогуляться на свежем воздухе. Ребенок пока поспит, и она несколько часов побудет с девочкой.
  Хотя стояла календарная зима, даже расположенная на высоте Богота была настолько близко к экватору, что здесь стояла умопомрачительная теплынь. Поэтому прогулка казалась именно тем, что доктор прописал.
  Они вышли из вестибюля гостиницы и вскоре оказались среди магазинов, покупки в которых были по карману только туристам и в лучшем случае одному проценту колумбийцев.
  «Гермес».
  «Вюиттон».
  «Оскар де ла Рента».
  Они гуляли рука об руку, и Пол поздравил себя с успешным тактическим маневром, который ему удался прошлой ночью в постели. Отношения между ними явно налаживались.
  Утром, пока он занимался порученными ему пеленками, Джоанна покормила девочку. Потом они попеременно сюсюкали с Джоэль и все время обменивались друг с другом впечатлениями: какая она замечательная, потрясающая, какое у нее невероятно выразительное личико и как мило она сложена. В действие вступили некие естественные законы, превратившие двух относительно умных людей в слюнявых идиотов.
  Но Полу нравился такой идиотизм.
  Он взял Джоанну за руку и, когда они задержались у витрины художественной галереи, поцеловал в шею. В галерее выставлялся Ботеро, латиноамериканский художник, который изображал всех раздутыми, толстыми и разъевшимися, словно воздушные шары на День благодарения. 15
  Через несколько кварталов Пол почувствовал, что скучает по дочери. Это было совершенно новое ощущение: идти куда-то и сознавать, что оставил дома частицу себя. Он был словно нецельным.Семейный круг требовал замкнутости.
  – Хочешь вернуться? – спросил он Джоанну.
  – Я только что собиралась предложить тебе то же самое, – ответила жена.
  – Я буду звать ее Джо, – заметил Пол, когда они перешли улицу и повернули обратно к «Эспланаде». Две парочки на мопедах поддали газу и пронеслись мимо, окатив их синим облаком дыма.
  – Ух! – сморщилась Джоанна, но явно не на клубы ядовитого газа.
  – Тебе не нравится Джо?
  – Когда ты пытался называть меня Джо, я грозила тебе членовредительством. И помнится, выполнила свою угрозу.
  – Да. А теперь что не так?
  – Если ты помнишь, я встречалась с человеком по имени Джо. Он был безработным и психом – хотя и не в таком порядке. И то и другое проявлялось в нем в равной степени. Поэтому я не хочу, чтобы ты называл ее Джо.
  – А что скажешь насчет Джои?
  – Как у Буттафуко?
  – Как у Брейдбартов.
  – Может, для начала остановимся на Джоэль, чтобы несчастная кроха выучила свое имя?
  Они проходили мимо магазина игрушек, витрины которого были завалены куклами, грузовичками, видеоиграми, мягкими зверюшками и еще какими-то штуковинами, назначение которых Пол так и не сумел определить.
  – Зайдем? – кивнул он.
  – Конечно, – отозвалась Джоанна. – Давай купим какие-нибудь игрушки.
  * * *
  В вестибюле гостиницы им пришлось призвать на помощь швейцара, чтобы погрузить все покупки в лифт. В магазине они, пожалуй, немного увлеклись – вели себя так, словно сами были детьми.
  В ту пору, когда они сами были маленькими, столько всего оставалось некупленного: солдатики, Барби, Слинки. Теперь открылись совершенно иные возможности – появилось множество новых видов и подвидов удивительных игрушек. Они разговаривали, ходили, бибикали, моргали, толкались, танцевали и пели.
  И на всех словно стояло имя Джоэль.
  Швейцар умудрился засунуть их в лифт без особых потерь.
  Но когда они открыли дверь в номер, Галины там не оказалось.
  – Наверное, она в ванной, – предположила Джоанна.
  Пол, не выпуская из рук мягкого жирафа, толкнул створку, однако Галины не было и там.
  Он так и обернулся с поднятыми руками. Жена смертельно побледнела и превратилась в страшную тень.
  В номере не хватало не только Галины.
  Дочери тоже не было.
  * * *
  – Нет, мистер Брейдбарт, я не разговаривал с работающей у вас няней, – ответил консьерж. Он сохранял на лице выражение сочувственной озабоченности, но по сравнению с охватившей Пола откровенной паникой его сопереживание казалось катастрофически недостаточным.
  – Их нет в номере! – повторил Пол. – Вы меня понимаете?
  – Прекрасно понимаю, сэр.
  Пол спустился в вестибюль только после того, как проверил бассейн на крыше, ресторан, парикмахерскую и игровую комнату. А Джоанна осталась в номере на случай, если вернется Галина.
  – Может быть, пошла за покупками? – предположил консьерж.
  – Вы заметили, как они выходили из гостиницы?
  – Нет, я занимался постояльцами.
  – А другие?
  – Не знаю, мистер Брейдбарт. Давайте спросим.
  Консьерж подвел его к выходу, где другой гостиничный служащий регистрировал приезжих. Прервал его работу, что-то сказал по-испански и показал на Пола. Пол разобрал имя Галины и еще слово nina. Служащий за конторкой поднял голову, посмотрел на Пола, затем перевел взгляд на консьержа и помотал головой.
  – Он их не видел, – перевел консьерж и добавил: – Пойдемте со мной.
  Они вышли на улицу, где стоял швейцар – тот самый, что помогал им с вещами в лифте. Он заигрывал с эффектной женщиной в крохотном топике, выставлявшей напоказ голый живот. При виде начальства швейцар подтянулся и отвернулся от подружки. После того, как консьерж объяснил ему, в чем дело, швейцар повернулся к Полу и солидно кивнул:
  – Si. – Значит, швейцар видел, как Галина выходила с Джоэль из гостиницы. – Насе una hora…
  Полтора часа назад. Следовательно, сразу после того, как они с Джоанной ушли.
  – Ну вот, – глупо улыбнулся консьерж, – загадка решена. Няня взяла вашего ребенка на прогулку.
  Их ребенок спал.
  С какой стати Галине выносить спящую девочку на прогулку?
  У Пола закружилась голова. Земля, казалось, уходила из-под ног. Консьерж что-то еще говорил, но он не разбирал слов. В воздухе стоял непрерывный гул.
  – Она забрала моего ребенка, – проговорил он.
  Консьерж и швейцар как-то странно покосились на него.
  – Вы слышали, что я сказал? Она забрала моего ребенка.
  – Да, мистер Брейдбарт, – после долгой паузы отозвался консьерж. – На прогулку.
  – Я требую, чтобы вы позвонили в полицию!
  – В полицию?
  – Да. Вызовите сюда полицию!
  – Мне кажется, вы слишком взволнованы.
  Почва под ногами ходила ходуном. Солнце внезапно стало холодным как лед.
  – Да, я волнуюсь, потому что украли моего ребенка. Вызовите полицию.
  – Мне кажется, нет необходимости…
  – Вызовите полицию!
  – Вы обвиняете вашу няню в том, что она украла у вас ребенка? – Вопрос прозвучал скорее как утверждение, и Полу почудилось, что тон консьержа переменился: превратился из теплого и сочувствующего в холодный и безразличный.
  – Моя девочка спала. Няня посоветовала нам подышать свежим воздухом. Но через две минуты после нашего ухода сама убежала из гостиницы и до сих пор не вернулась.
  – Вероятно, ваша дочь проснулась.
  – Возможно. И тем не менее я настаиваю, чтобы вы вызвали полицию.
  – А не лучше ли немного подождать?
  – Нет!
  – Ее много раз нанимали сюда в няни, мистер Брейдбарт. – Да, тон консьержа, несомненно, изменился.
  Пол осмелился обвинить колумбийку в преступлении.
  Добродушную колумбийку со смешливыми морщинками и терпеливыми серыми глазами, которая согласилась ухаживать за девочкой-колумбийкой. Девочкой, которую эти американцы хотели умыкнуть из страны, потому что у них на родине явно не хватает детей.
  – Мне нет дела, сколько раз ее нанимали. Она без разрешения забрала моего ребенка. И ничего нам не сказала. Мне необходимо переговорить с полицией.
  Консьерж мог с ним не соглашаться, он даже мог испытывать к нему неприязнь, но он все-таки оставался консьержем.
  – Как вам угодно, сэр, – сдался он.
  Вернулся в вестибюль к своей конторке и с явной неохотой набрал номер. Пол молча ждал, пока он сказал в микрофон несколько слов по-испански. И с силой швырнул трубку на рычаг. Звук эхом отозвался в стерильно чистом вестибюле, и несколько человек удивленно и встревоженно подняли головы, стараясь понять, что происходит.
  * * *
  На полицейских были толстые черные кожаные сапоги, к бедрам пристегнуто оружие, напоминающее автоматы «узи».
  Но Пол не заметил никаких черных дубинок.
  Консьерж разговаривал с ними по-испански, а он терпеливо ждал. Между звонком консьержа в полицию и появлением полицейских Пол еще раз заглянул к Джоанне.
  Никаких новостей.
  Один из полицейских довольно прилично говорил по-английски. Но даже если бы это было не так, Пол вполне бы понял, что он хотел сказать.
  – Почему вы считаете, что няня укралавашего ребенка? – поинтересовался он, хотя по нему никто бы не сказал, что он ждет ответа.
  Пол объяснил убедительно, как мог. Джоэль спала, няня предложила им прогуляться и вдруг пропала сама. Она не спросила разрешения и не оставила записки. И теперь никто не знает, где она находится.
  – Он сказал, что эта женщина хорошая. – Говоря «он», полицейский имел в виду консьержа, который стоял рядом и хмурился. Если бы речь шла об игре в хорошего и плохого полицейского, Пол не взялся бы определить, кто есть кто.
  – Вы, наверное, меня не поняли, – предпринял он новую попытку и заметил, что полицейский скривился. Пол вспомнил торчащие из земли окровавленные головы и на секунду представил, что, не будь он американцем, его бы самого уже избили по голове и потащили в тюрьму за ложное обвинение, отвлекающее от работы.
  Пол как раз доказывал свою правоту, излагал имеющиеся причины для паники, повторял, что у няни не было никаких оснований уносить их ребенка, если у нее не было ничего нехорошего на уме, когда в вестибюль вошла Галина с Джоэль на руках.
  Глава 8
  Через несколько часов после того, как он извинился перед полицией, консьержем и Галиной – именно в такой последовательности, – а потом снова перед Галиной, чтобы она осознала, насколько ему неудобно, Пол лежал в кровати с Джоанной и вслух размышлял, не является ли паранойя неотъемлемой составляющей его нового состояния отцовства.
  – Мы на чужой территории, – проговорила жена, и Пол не мог не согласиться, что она права, в том числе фигурально. – Мы возвращаемся к себе в номер и не находим своего ребенка. А она даже не удосужилась сообщить нам, что взяла девочку.
  По правде говоря, Галина все-таки сообщила им, что берет с собой Джоэль, – она подсунула записку под кремовый поднос в ванной. И когда они поднялись в номер, достала ее оттуда. Не ударься они в панику, наверное, нашли бы ее сами. И узнали бы, что Джоэль проснулась через две секунды после того, как они закрыли за собой дверь. Галина пощупала лоб ребенка и обнаружила, что он горячее, чем следовало. Нет, жар был отнюдь не угрожающим – но она не из тех, кто пренебрегает мелочами. И еще они узнали бы, что забыли захватить из Нью-Йорка градусник. Вот за ним-то и отправилась Галина с Джоэль – в ближайшую аптеку купить термометр за собственные деньги.
  Оказалось, что температура у Джоэль поднялась до тридцати восьми градусов. Ничего серьезного, успокоила их Галина, у детей такое случается, но все-таки обязательно следовало проверить, что к чему.
  Галина их простила, но Пол не мог не заметить, что в ее серых мягких глазах тускло замерцала обида. Даже злость. Значит, и терпению святых положен предел.
  * * *
  На следующий день Пабло повел их в американское посольство.
  При входе, где следовало пройти не один, а целых два металлодетектора, им попался навстречу знакомый человек.
  Тот самый орнитолог. Сомнамбулического вида мужчина, который терпеливо просидел с ними восемнадцать часов в самолете.
  – Привет, – поздоровался он.
  На нем уже был костюм, чтобы бродить по дебрям, – рубашка-сафари с заложенными в складки карманами, шорты до колен цвета хаки и тяжелые коричневые походные сапоги.
  – Ах! – воскликнул он, поправляя очки и всматриваясь в Джоэль так, словно обнаружил новый вид колумбийской пернатой фауны. – Ваша?
  – Да. Ее зовут Джоэль.
  – Поздравляю.
  – Спасибо, – поблагодарил Пол. Ему было приятно встретить соотечественника, хотя он был знаком с ним всего восемнадцать часов. – Вот, надо оформить кое-какие бумаги, чтобы забрать ее к себе. А вы что?
  – В каком смысле «я что»?
  – Как вы попали в посольство?
  – О, чтобы отправиться в джунгли, необходимо оставить расписку. Иначе родственники в случае чего могут обвинить посольство: мол, за вами недоглядели и надлежащим образом не предупредили. А посольские не хотят, чтобы на них подали в суд.
  – Что ж, желаю удачи, – напутствовал орнитолога Пол.
  – И вам тоже.
  В просторной приемной они оказались перед ликом улыбающегося с портрета Джорджа Буша. Помещение меньше всего напоминало посольство, а больше всего – детские ясли в час кормления. Приемная была переполнена парами, которые держали на руках целое скопище колумбийской малышни – качали, баюкали, меняли пеленки. Если встреча с орнитологом только напомнила о доме, то здесь они словно в самом деле попали к себе домой. Все новоиспеченные родители были, разумеется, американцами. Джоанна и Пол сумели найти два свободных стула рядом с супругами лет тридцати из Техаса. Пол предположил, что они оттуда, потому что на мужчине была майка с надписью «Господи, благослови Техас!». А когда мужчина заговорил, догадка более или менее подтвердилась. Его жена держала на руках мальчика с заметно выраженной заячьей губой. Пол немедленно одернул себя, устыдившись, что обратил внимание не на рост карапуза, не на его дружелюбие и сообразительность, а в первую очередь на его физический недостаток.
  Он остался собой недоволен. Но, обведя взглядом приемную, понял, что подобным сравнением своих приобретений с чужими занимался не он один. Каждый родитель, казалось, делал в уме заметки. Наверное, такова была особенность получения детей в готовом виде.
  Их пригласили в освещенную люминесцентными лампами комнату, где суровая на вид колумбийка попросила показать свидетельство о рождении Джоэль. В нем, конечно, не говорилось, что девочку зовут именно так. А что в нем говорилось, Пол понятия не имел, поскольку весь текст был написан по-испански. Хотя среди испанских слов наверняка было и имя ребенка – то, которое дала своей дочери при рождении мать.
  – Марти, – проговорила колумбийка, делая какие-то записи.
  Пол и Джоанна ничего не знали о биологической матери Джоэль. Мария Консуэло хотела предоставить им какие-то сведения о ней, но они тут же вежливо отказались. Сработал некий механизм отчуждения, нечто вроде отрицания очевидного – раз мы ее не знаем, значит, ее не было вовсе. А если ее не существует, следовательно, Джоэль целиком и полностью наша дочь.
  Женщина задала им несколько вопросов. Она держалась вежливо, но холодно. Пол, хоть и ждал проявления неприязни со стороны колумбийцев, не углядел в них ничего каверзного. И все-таки, когда допрос завершился, он испытал облегчение.
  * * *
  – Ваш ребенок абсолютно здоров, – констатировал врач.
  Это был их второй визит за этот день.
  Взятых на воспитание детей следовало подвергнуть медицинскому осмотру, и только после этого позволялось вывозить их из страны. Пабло отвез их к детскому врачу, который работал неподалеку от гостиницы.
  Доктор Дальего, лысеющий мужчина среднего возраста, вел себя сдержанно и по-деловому. Он взвешивал, осматривал и ощупывал Джоэль с отрешенностью автомата, а Пол и Джоанна стояли поблизости и наблюдали за его действиями с немым беспокойством. А вдруг врач обнаружит какую-нибудь болезнь? Утренняя температура упала так же быстро, как и поднялась, но не могли ли в сиротском доме проглядеть скрытый недуг? Нечто такое, отчего им придется расстаться с девочкой и уехать из Колумбии с пустыми руками и разбитым сердцем.
  В какой-то момент врача прервала сестра и позвала к телефону. Он передал ребенка Джоанне, а сам терпеливо слушал, как то ли отец, то ли мать другого крохи изливали в трубку свои страхи. Затем произнес несколько слов по-испански, кивнул как бы в подтверждение собственной мудрости и возвратил телефон сестре.
  И снова занялся их ребенком.
  Через некоторое время Пол устал искать на его лице ответы на волнующие его вопросы. И решил просто ждать окончательного вердикта.
  Вердикт оказался просто превосходным.
  – Все в порядке, – повторил врач. – Она вполне здорова.
  Это было самое лучшее, что мог услышать отец.
  Пол наконец позволил себе вздохнуть с облегчением.
  Глава 9
  Они вернулись в свой гостиничный номер.
  В этот день Галина не приходила. Джоэль спала в своей кроватке. Полоски угасающего света падали по наклонной сквозь жалюзи окна.
  Он надолго запомнил этот момент. Наверное, навсегда. Запомнил, как все выглядело, – как лучики скрещивались на покрывале и будто расщепляли обнаженную ногу Джоанны надвое. Будто сфотографировал этот миг и прилепил снимок в альбом самых плохих событий.
  Джоанна лежала, наполовину укрытая простыней. И пребывала в глубокой мрачности.
  Когда-то в прошлом Пол удержался бы от вопроса, чем она недовольна, потому что знал ответ на него, и этот ответ всегда подразумевал его вину. Но теперь он надеялся, что положение переменилось и они оба переполнены счастьем. Поэтому решился спросить:
  – Что случилось?
  – Ты решишь, что я свихнулась, – ответила жена.
  – Не решу.
  – Решишь. Ты же не знаешь, что у меня в голове.
  – Знаю. У тебя в голове мысль, будто я могу решить, что ты свихнулась.
  – Есть еще кое-что.
  – Расскажи, Джоанна.
  – Это бред.
  – Хорошо. Пусть будет бред. Выкладывай.
  – Она по-другому пахнет.
  – Что? Кто?
  – Джоэль пахнет по-другому.
  – Как так «по-другому»?
  – По-другому, чем раньше.
  Пол толком не знал, что ответить.
  – И что из того?
  – Как это что из того?
  – Пусть по-другому. Я не совсем понимаю…
  – Не понимаешь, что я хочу сказать?
  – Нет.
  Джоанна перекатилась на бок и посмотрела на него в упор.
  – Мне кажется, это не она.
  – Что?!
  – Я думаю, что это не она. – На этот раз Джоанна медленно и четко выговорила каждое слово, чтобы до него дошел смысл сказанного. И это сказанное было явным и совершенным бредом.
  – Джоанна, разумеется, это она, – возразил Пол. – Сегодня мы носили ее к врачу. Ты с ней была целый день. Ты…
  – …сумасшедшая?
  – Я не это хотел сказать, – возразил Пол, хотя именно это напрашивалось ему на язык. – Просто… как же так… это же Джоэль.
  – Откуда ты знаешь?
  – Что значит: откуда я знаю?
  – Очень простой вопрос: откуда ты знаешь, что это Джоэль?
  – Потому что я был с ней рядом все эти два дня. Потому что она похожа на Джоэль.
  – Ей всего один месяц. Сколько похожих на нее младенцев ты здесь видел?
  – Ни одного.
  – А я видела.
  – Послушай, Джоанна, и это все оттого, что тебе почудилось, что она по-другому пахнет? Тебе не кажется, что это что-то вроде паранойи?
  – Как тогда, когда мы решили, что ее украла Галина?
  – Да.
  – А если это не была паранойя? Если Галина ее в самом деле украла?
  – Ты сама-то понимаешь, что несешь? Это же смешно!
  – Вчера ты считал по-другому.
  – Да. Вчера я считал по-другому. До того момента, как Галина вернулась с Джоэль. У девочки поднялась температура, и Галина пошла с ней в аптеку купить термометр. Припоминаешь?
  – У Джоэль не было температуры, когда мы уходили.
  – Откуда ты знаешь?
  – Оттуда, что я ее мать. И до того, как мы отправились на прогулку, держала ее на руках. Девочка прекрасно себя чувствовала.
  – Дорогая, случается, что у младенцев поднимается температура.
  Джоанна села на постели и заключила руку Пола между своих ладоней. Они были холодными и липкими от пота.
  – Понимаешь, у Джоэль было родимое пятно вот здесь. – Она дотронулась до его ноги под коленом, и он вздрогнул от щекотки. – Я разглядела его. И потрогала. В первую ночь, когда ты заснул, я подошла к ее кроватке и просто смотрела. Никак не могла поверить, что она – наша. Бодрствовала, но мне все казалось, что вижу сон. И не решалась отвернуться, чтобы реальность не рассыпалась. Понимаешь?
  Пол кивнул.
  – Ну вот… А сегодня, когда ее осматривал врач, я не заметила этого пятна. Убеждала себя: «Может быть, ты ошиблась – его и раньше там не было?» В комнате стояла темнота. Может быть, просто пристал кусочек грязи? Но меня целый день не покидает мысль, что она по-другому пахнет.
  – Дорогая…
  – Пожалуйста, выслушай меня! – Джоанна сжала его руку, словно этим жестом старалась физически вложить в мужа свое убеждение. Словно ее убеждение было чем-то вроде болезни, которой можно заразиться. Вот только Пол заражаться никак не хотел. А хотел, чтобы она прекратила мучиться и вновь превратилась в счастливую мать, которая поднимается посреди ночи, чтобы полюбоваться своим ребенком. – У Джоэль был… как бы тебе объяснить… такой мускусный запах. Она так пахла, когда мы ее брали в сиротском приюте. И так же пахла здесь. Но когда Галина ее вернула, она больше так не пахла.
  – Хорошо. Но почему ты тогда ничего не сказала?
  – Понимала, что ты решишь, будто я свихнулась. Вот как сейчас. Твердила себе, что сошла с ума. Но сегодня так и не нашла родимого пятна. Поэтому, может быть, я не так уж и не в себе?
  – Зачем ей подменять детей, Джоанна? Зачем? С какой стати? – Пол изо всех сил старался показать жене, насколько она нелогична. Но вера не подчиняется логике, она действует по собственным законам. Пола пугало, что какая-то крохотная его часть все-таки начинала прислушиваться к жене. Факт оставался фактом: Джоэль немного пахла мускусом. Теперь, когда Джоанна об этом сказала, он тоже это вспомнил.
  – Не знаю, зачем ей подменять детей, – продолжала Джоанна. – Может быть, потому, что мы с ней поцапались?
  – Из-за того, как следует спать младенцам?
  Джоанна кивнула.
  – Это просто смехотворно.
  – Ну и пусть. Можешь смеяться надо мной. Но мне кажется, через два дня мы уедем из этой страны не с тем ребенком. И тогда будет слишком поздно.
  – Что ты хочешь, чтобы я сделал, Джоанна? Даже если я тебе поверю. Что мне сказать полиции? Что? Мы, конечно, извинились перед вами за то, что заподозрили, будто нашу ночь украли, но теперь на нас накатило, и мы считаем, что ее подменили?
  – Можно вернуться в Святую Регину, – предложила Джоанна. – Пусть все проверят.
  – И что подумает о нас Мария? О нашем душевном состоянии? Захочет ли, чтобы ребенок из ее приюта остался у нас? Ведь дело еще не кончилось. У нас могут отобрать Джоэль.
  – Этот ребенок – не Джоэль.
  – Позволь мне с тобой не согласиться. Ладно? Позволь считать, что она – это она. Потому что обратное не имеет смысла. Никакого. Ты только послушай себя. Господи, вся твоя история построена на запахе! На том, что тебе привиделось ночью!
  – Можно тебя кое о чем спросить? – проговорила Джоанна.
  Полу очень хотелось ответить «нет».
  – Представь себе, что есть хотя бы один процент вероятности того, что я права.
  – И что из того?
  – Один процент – согласись, это справедливо.
  – Да, но…
  – Задаю тебе очень простой вопрос. Ты намерен побить меня логикой. Отлично. Тогда выслушай и мой логический вопрос. Ты же любишь всякие проценты? Ты актуарий. Представь, что это страховой договор. Ты согласен, что я права на один процент?
  – Ты хочешь, чтобы я вычислил процент вероятности того, что считаю абсолютно смехотворным?
  – Именно так: хочу, чтобы ты вычислил процент вероятности того, что считаешь абсолютно смехотворным.
  – Хорошо. Согласен. Существует один процент вероятности, что это не Джоэль.
  – И ты решишься уехать из Колумбии, сознавая, что хотя бы один процент за то, что Джоэль – не наша дочь?
  Какое-то мгновение Пол собирался возразить – сказать, что в буквальном смысле слова Джоэль в самом деле не их дочь. Но не сумел выговорить ни слова. Потому что это было не так. С той секунды, как он прижал ее к груди, девочка принадлежала им.
  Стала их дочерью.
  И что теперь делать?
  Глава 10
  Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Галина отворила дверь.
  Пол не больше прежнего знал, что ей сказать, и стоял, лихорадочно подыскивая слова. Вдобавок он надеялся, что няни не окажется дома и никто не откроет на стук Пабло.
  Пабло привез их всех троих в рабочий район Чапинеро, где стояли сероватые унылые многоквартирные дома и скромные частные коттеджи. Когда они устроились на заднем сиденье, Джоанна не взяла Джоэль на руки, как обычно поступала два предыдущих дня, а оставила девочку у мужа.
  Красноречивый поступок.
  «Это не моя дочь. Держи ее ты».
  «Что ж, посмотрим, что будет дальше», – подумал он.
  – Привет. – Дверь наконец открылась, и он поздоровался с няней.
  Увидев их, Галина удивилась, но отнюдь не встревожилась, как он воображал. Даже улыбнулась, а затем наклонилась и что-то шепнула своей любимой крошке. Пола так и подмывало повернуться к жене и сказать: «Ну что, ты довольна?» Но Джоанна оставалась такой же мрачной и несчастной, как во время поездки.
  Галина пригласила их войти.
  Отворилась дверь в небольшую гостиную. Там стояли кожаный диван и два потертых, но удобных кресла перед телевизором. На полу вольготно растянулась рыжая собака, которая, завидев вошедших, едва пошевелилась. Галина смотрела «мыльную оперу» – по крайней мере Пол так решил. На экране идеально красивый юноша целовал идеально красивую девушку.
  – Пожалуйста, присаживайтесь, – пригласила няня и показала на диван. «Вот видишь, – продолжал Пол молчаливо комментировать происходящее Джоанне, – она нас приглашает. Предлагает сесть на диван».
  Галина принесла печенье и четыре чашечки ужасающе крепкого колумбийского кофе. Эти чашечки, наверное, считались ее лучшим фарфором. Уменьшила звук телевизора.
  Они немного поговорили о том о сем.
  – Как девочка спала прошлой ночью? – спросила няня.
  – Прекрасно, – ответил Пол. – Просыпалась, кажется, раз или два и тут же опять засыпала.
  – Вам повезло. Она замечательная соня.
  – Да, – согласился Пол.
  Джоанна демонстративно молчала.
  – У вас симпатичный домик, Галина. – Пол продолжал подыскивать какие угодно темы для разговора, только бы не касаться того, ради чего они пожаловали к няне.
  – Спасибо.
  – Как зовут вашу собачку?
  – Ока.
  При звуке своего имени собака подняла голову и принюхалась.
  – Пабло возил вас вчера к врачу? – спросила Галина.
  – Да.
  – И что сказал доктор?
  – Все в порядке.
  – Прекрасно, – улыбнулась няня, и ее морщинки будто рассмеялись от удовольствия.
  Тогда заговорила Джоанна:
  – Ее жар совершенно прошел.
  – Это хорошо, – кивнула Галина.
  – Интересно, что это было?
  – Кто знает? – Няня вскинула руку; этим жестом люди повсеместно подчеркивают, как мало человеку известно о тайнах мироздания.
  Однако Джоанна пыталась понять свою собственную тайну.
  Пол понимал, чего она ждет от него.
  Если он самоустранится и ничего не скажет, Джоанна обвинит его в том, что он не поддержал ее, а вместо этого переметнулся на сторону врага. Хотя этот враг принимал их в своем доме и угощал кофе с печеньем. И бегал в аптеку купить градусник, когда заболела Джоэль. Но жена ждала, чтобы он поступил определенным образом. Он не сделал этого, когда Джоанна сказала, что Джоэль – та, которую она считала настоящей Джоэль, – должна спать не на животике, а на спинке. Теперь от него определенно и недвусмысленно требовали поддержки.
  – М-м… Галина… вот что мы хотели узнать, – начал он.
  – Слушаю вас.
  – Может быть, это покажется немного глупым. О'кей?
  – О'кей! – Галина с явным удовольствием повторила американское словцо.
  – Моя жена… мы оба… заметили некоторую разницу. Речь идет о Джоэль.
  – Разницу? Что вы имеете в виду?
  – Я предупреждал, это может прозвучать глупо… но она как-то иначе пахнет. Иначе, чем раньше.
  – Пахнет? – Галина повернулась к Пабло, словно желая, чтобы тот подтвердил, что она правильно расслышала. И убедилась, что не ошиблась, потому что Пабло выглядел не менее смущенным.
  – У нее был этакий мускусный запах, – бормотал Пол. – А теперь его нет. Запах изменился после того… как вы ходили с ней за термометром.
  – И что?
  – Мы просто заинтересовались. Вот и все.
  – Прекрасно.
  Галина явно не понимала, к чему он клонит.
  – Мы рассчитывали, что вы сможете нам объяснить.
  – Что объяснить?
  – Почему… почему она кажется другой?
  Галина опустила чашечку с кофе на фарфоровое блюдце, и стук от ее донышка разнесся необыкновенно громким эхо. Может быть, оттого, что в гостиной внезапно повисла неловкая тишина, только из приглушенного телевизора доносился неясный гул голосов. «Если бы мы пятеро были героями „мыльной оперы“, – подумал Пол, – то теперь наверняка прозвучал бы тревожный органный аккорд: он всегда предвещает наступление драматической развязки. В данном случае – прозрения Галины, что ее как-то неловко, но все же обвиняют, хотя она пока никак не может понять, в чем именно».
  – Вы о чем? – спросила она. – Вы что, подозреваете…
  – Нет-нет… – слишком поспешно возразил Пол. – Просто интересуемся.
  – Чем интересуетесь?
  – Почему она по-другому пахнет?
  – Не понимаю. О чем вы меня спрашиваете?
  «Мы спрашиваем, не украли ли вы нашу дочь? Не подменили ли ребенка?»
  – Ни о чем.
  – Тогда зачем вы пришли?
  Пол предпочел бы, чтобы на этот вопрос отвечала Джоанна.
  – Мы бы хотели узнать… – начал он и внезапно замолчал.
  – Сначала у Джоэль было родимое пятно, – наконец вмешалась жена. – А теперь его нет.
  – Родимое пятно?
  – У моей дочери на левой ножке было родимое пятно. И она пахла… собой. Родимое пятно исчезло, и сейчас она пахнет по-другому. Я хотела бы знать: это тот же самый ребенок?
  «Ну вот, – подумал Пол, – Зена, королева воинов, в полном блеске. Кот извлечен из мешка. Да нет, скорее, не кот, а тасманский дьявол – нечто огромное, хищное и омерзительное на вид». Наверное, в этот момент они казались Галине именно такими. Она окостенела – штамп, который как нельзя лучше подходил данной ситуации. А ее мягкие серые глаза были теперь холодными, как стекляшки.
  Пол старался смотреть куда угодно, только не на нее, и мечтал забиться в какую-нибудь щель.
  На камине стояла коробка с сигарами.
  И еще фотография мужчины в белой панаме.
  Пол заинтересовался: неужели Галина курит сигары? На коврике у входа, словно котята, устроились коричневые тапочки. Собака вышла из своего оцепенения, взяла один в пасть, принесла Пабло и с неприятным стуком шлепнула перед ним.
  Пол заставил себя повернуться к Галине. Она все еще ничего не ответила Джоанне – онемела от ее обвинений. И выглядела потрясенной.
  Позже, гораздо позже, Пол размышлял: есть ли такая штука – периферический слух? Когда нечто попадает в ухо, но заявляет о себе только через некоторое время.
  Он отводил глаза, стараясь не замечать страдальческого выражения на лице колумбийки. Думал, не лучше ли извиниться и уйти. И не расслышал приглушенного звука в глубине дома.
  А Галина расслышала. Этим и объяснялось выражение ее лица!
  И Джоанна тоже расслышала.
  Она потянулась к нему и впилась ногтями ему в руку.
  Пол чуть не вскрикнул. Тогда бы в этом доме кричали двое.
  Он и ребенок.
  Потому что в доме плакал ребенок.
  Наконец он это услышал.
  И наконец осознал – обернулся к Джоэль и убедился, что девочка крепко спит. Это означало, что тот ребенок, который плакал, был не их ребенком.
  – Кто это? – Спрашивать было глупо, но в этот день Пол вообще не отличался сообразительностью.
  Галина не ответила.
  – Чей это ребенок? – повторил свой вопрос Пол, хотя до него уже стало доходить, чей это ребенок. – Пабло, сходите посмотрите, кто там.
  Пабло не двинулся.
  – Галина?
  Выражение ее лица не изменилось. Или изменилось? Дерзость в глазах не исчезла, но в них появилось нечто новое: пугающая сосредоточенность и сила духа.
  – Галина, это наша дочь? Это Джоэль?
  Пол не сразу осознал, что Пабло все еще не двигался, а Галина не отвечала.
  Он встал с ребенком на руках – с чьим ребенком? Голова кружилась.
  – Хорошо, я сам посмотрю, – объявил он о своих намерениях так, словно искал поддержки.
  Хотел отдать Джоэль Галине, но одернул себя. Галина больше не работала у них няней. А эта девочка была, возможно, не Джоэль. Пол ощущал себя так, словно и физически, и эмоционально балансировал на краю глубокого, опасного ущелья, рискуя свалиться в пропасть. Ему чудилось, что комната кренится.
  Все пришло в движение.
  – Я пойду! – Джоанна встала и, не раздумывая, направилась в сторону детского плача.
  Пабло вскочил со стула.
  Пол хотел отдать ему ребенка, чтобы присоединиться к жене. Но поднять девочку отчего-то было так трудно.
  – Сядьте, Пол, – мягко предложил Пабло.
  Сказал, что посмотрит сам, а Пол пусть отдыхает и смотрит за ребенком. Пабло – он и был Пабло.
  Пол с благодарностью вернулся в кресло, а Пабло шагнул за Джоанной в коридор. Ребенок заплакал громче, пронзительнее. И Пол окончательно и бесповоротно признал, что то, чего опасалась Джоанна, было сущей правдой.
  Он узнал этот плач.
  Помнил его с того первого дня, когда их дочь непрестанно ревела в гостинице и просила есть. Пока не появилась Галина и все не устроила.
  Галина по-прежнему скованно сидела в кресле, только теперь она казалась ему физически ближе, чем раньше. Как это могло быть?
  Несколько минут ничего не происходило.
  Ребенок продолжал плакать откуда-то из глубины дома; Галина все так же смотрела на него со странным, тревожащим спокойствием.
  Затем в гостиную возвратился Пабло; сильной рукой он поддерживал Джоанну, которая опиралась на него, словно готовая упасть в обморок. Но где же ребенок?
  Казалось, что Джоанна не в себе, а Пабло стремится помочь. Связь между двумя этими явлениями определенно была случайной, хотя Пол совсем не был в этом уверен.
  Что-то было не так.
  Присмотреться внимательнее.
  Голова жены на плече Пабло. Полу потребовалось несколько секунд, чтобы понять окончательно, почему ее голова так лежала у него на плече, – потому что Пабло крепко держал в кулаке пышные черные волосы Джоанны.
  И втаскивал ее за волосы в гостиную.
  Рот Джоанны был открыт в полузадушенном крике.
  Пабло швырнул ее на диван – бросил, как чемодан, который он грузил в машину в аэропорту «Эльдорадо».
  – Сиди! – прорычал он. Так отдают команду собаке. Глупой, упрямой собаке, которую следует проучить.
  Пол прирос к стулу и безмолвным зрителем наблюдал разворачивающуюся перед ним драму, которая необъяснимым образом превратилась в реальность. Он ждал антракта, чтобы размять ноги, проветриться и похлопать исполнителям – поблагодарить их за поразительно правдоподобное представление. Но пьеса продолжалась.
  Галина поднялась на ноги.
  Она методично закрывала в комнате ставни и в то же время изливала на Пабло непрерывный поток испанской речи. Словно их с Джоанной тут и не было. Кажется, выговаривала ему. Знание испанского, так долго хранившееся под спудом памяти, постепенно возвращалось к Полу, и теперь он понимал примерно каждое пятое слово. «Ты. Кричал. Не здесь». На какой-то глупый миг он решил, что она упрекает Пабло за то, что он так грубо обошелся с Джоанной.
  За то, что не принес их ребенка.
  И нагрубил им.
  Это было все равно что твердить себе: «Это сон», когда вокруг – пугающая явь.
  Пол протянул Джоанне ребенка – ту девочку, которую считал своей дочерью, но которая оказалась совсем другой, – и встал: сказать Пабло, что его поведение недопустимо. Пусть принесет Джоэль и отвезет их обратно в гостиницу.
  – Пол, я же просил вас посидеть, – сказал Пабло.
  Он обращался к распростертому телу Пола. Потому что тот внезапно обнаружил, что не стоит, а лежит на деревянном полу, пахнущем шерстью и кремом для обуви. «Как это произошло?» Он услышал, как Джоанна судорожно вздохнула.
  – Дорогая, со мной все в порядке… – Странно, он не слышал собственных слов. Язык сделался неповоротливым. Да и все тело казалось невероятно тяжелым. Во рту ощущался странный металлический привкус.
  Он попытался подняться с пола. Не вышло. Половицы закачались, будто центр тяжести куда-то переместился. Пол услышал тяжелое шарканье ног и почувствовал движение воздуха.
  Они были похожи на матросов.
  Пять человек в пестрых зеленых формах, которые вплыли в комнату, словно сокрушившая берега солоноватая река. Молодые лица, выражение немой решительности. Каждый нес винтовку.
  – Пожалуйста, – выдавил из себя Пол.
  В гостиной сделалось пугающе темно. Галина закрыла ставни на всех окнах, кроме одного. Похоже, наступает момент, когда все должны закричать: «Сюрприз!»
  «Нам преподнесли сюрприз», – подумал Пол.
  И в следующую секунду потерял сознание.
  Глава 11
  Темнота.
  Но не полная. Сквозь черноту мелькали бесконечные видения и сны. Словно очень долго сидишь в кинотеатре.
  Ему было одиннадцать лет, и он внезапно испугался темноты. До этого не боялся, а вот сейчас перетрусил. Может быть, оттого, что так темно было на верхней площадке лестницы, где его мать до недавнего времени снимала квартиру. И не просто темно – плотная темнота душила, как наброшенное на голову шерстяное одеяло. «Мама отдыхает, – сказал отец. – Она спит. Не беспокой ее».
  Он пробрался вверх по лестнице, где неприятно пахло лекарствами. Прислушался из-за двери и различил звуки телеигры – звонок, голос, фальшивый смех зрителей.
  На самом деле его мать не спала. Было бы здорово открыть дверь и оказаться в ее объятиях. Но в комнате чернота была еще мрачнее, чем в коридоре. Только мягко мерцал экран портативного телевизора со скошенными заячьими ушами антенн.
  Он не сразу понял, что на кровати лежало чудовище.
  На последний Хэллоуин он наряжался скелетом – во все черное, только на руках и ногах были нарисованы белые кости.
  Это был такой же скелет. Во сне он поднял костлявую руку и поманил его к себе.
  В этот миг он проснулся. Кино кончилось.
  * * *
  – Утро, – проговорил парень.
  Так он здоровался с ними каждый день, с тех пор как они его научили. Это вышло случайно. Просто он присутствовал в комнате и слышал, как Пол, очнувшись после того, как потерял сознание на полу у Галины, спросил у Джоанны, который час: «Что сейчас – утро?»
  Парень повторил слово несколько раз, словно пробуя на вкус. И теперь так здоровался с ними.
  В это утро, которое стало их третьим или четвертым в этом месте, парень ждал ответа.
  – Доброе утро, – отозвалась Джоанна.
  Парень поставил на пол завтрак – колбасу с кукурузными лепешками – и ушел.
  Они находились в каком-то доме в Колумбии.
  Но где именно в Колумбии, невозможно было узнать, поскольку их наружу не выпускали. Окна были забиты. И не доносилось почти никаких звуков – только отдаленный шум проезжающих машин да долетающие бог знает откуда мелодии и крики попугая. Они понимали одно: это не был дом Галины.
  Их куда-то перевезли.
  Вызывающая чувство клаустрофобии комната с засаленными матрацами на полу и двумя пластмассовыми стульями. В углу ведро.
  Вот и все.
  В то утро Джоанна очнулась первой. Ей не удалось привести его в чувство, хотя она перепробовала все – разве что не прыгала на нем. Тогда она попыталась открыть дверь. Не получилось. Зато смогла приоткрыть ставень, но только для того, чтобы убедиться, что окно за ним накрепко забито досками.
  Когда Пол пришел в сознание и пьяно огляделся, то увидел, что Джоанна сидит на полу, раскачивается и причитает:
  – О Боже… О Боже…
  Он, конечно, попытался ее успокоить, а сам старался разобраться в том, что произошло, и сбросить отупение, пеленой обволакивавшее голову. Джоанна казалась удивительно далекой, даже когда он обнимал ее, словно куда-то упрямо отодвигалась. И Пол понимал почему.
  – Извини, Джоанна, – проговорил он. – Извини за то, что тебе не поверил.
  – Ничего. О'кей. Все в порядке.
  – Понимаешь, подменить ребенка… Это казалось настолько смехотворным! Я не мог себе представить…
  – Где она, Пол? – прервала его жена. – Чего они хотят?
  На этот вопрос было непросто ответить.
  В первый день они никого не видели, кроме того парня. Он, как и остальные, был одет в пятнистый камуфляж. Держал винтовку, которая казалась слишком велика для него. Ему было не больше четырнадцати лет. И он ничего не говорил, кроме своих «добрых утр».
  На следующий день появился некто более важный: мужчина лет тридцати. Пол, кажется, узнал его лицо – успел увидеть в последний момент, прежде чем выяснилось, что он лежит на полу и пялится в потолок.
  – Мы не занимаемся политикой, – начал Пол, как только этот человек вошел и закрыл за собой дверь. – Я работаю в области страхования. – Это напомнило ему кое о чем еще. – Мы не богаты.
  – Вы полагаете, мы бандиты? – повернулся к нему незнакомец. Он говорил на сносном английском. На плече у него висела штуковина вроде «Калашникова», но агрессивности он не проявлял, наоборот, вроде бы даже сочувствовал.
  – Где мой ребенок? – спросила Джоанна. – Верните моего ребенка. Пожалуйста.
  – Вопросы здесь задаю я, – ответил колумбиец. Отнюдь не грубо – просто констатируя факт. – Вас захватила ФАРК. – Он расшифровал аббревиатуру на случай, если его пленники не поняли. – Революционные вооруженные силы Колумбии. Мы – законный глас колумбийского народа. – Пол решил, что эту речь их тюремщик произносил уже сотни раз. – Вы – наши политические заключенные. Ясно?
  – Мы ничем вам не можем помочь, – возразил Пол. – Мы не занимаемся политикой. И у нас нет денег…
  Его прервал удар прикладом в живот – достаточно сильный и точный, чтобы он согнулся и рухнул на колени.
  – Пол! – в ужасе вскрикнула Джоанна. Естественная реакция жены, если на ее глазах избивают мужа.
  – Зарубите себе на носу, – как ни в чем не бывало продолжал колумбиец, – если я задаю вопросы, на них надо отвечать. Итак, вы – политические заключенные Революционных вооруженных сил Колумбии. Ясно?
  – Да. – Пол все еще стоял на коленях и разевал рот, не в силах восстановить дыхание после удара в солнечное сплетение.
  – Вы не будете пытаться бежать. Ясно?
  – Да. – Пол вновь постарался преодолеть сплошную стену боли и почти сумел разогнуться.
  – Вы будете удаляться от двери, когда мы входим. Вы будете удаляться от двери, когда мы выходим. Вы не будете подходить к окнам. Так?
  – Так. Мы поняли.
  – Как вы себя чувствуете? – Этот вопрос он задал Джоанне.
  – Тошнит. – Ее голос был абсолютно бесцветным, словно она отчаянно пыталась сохранить хоть какое-то самообладание, но это плохо удавалось. – Кажется, сейчас вырвет.
  Колумбиец кивнул, словно именно этого ожидал.
  – Escopolamina.
  – Что? – Джоанна решилась нарушить правило, запрещающее задавать вопросы, но на этот раз без последствий.
  – Уличный наркотик. Им пользуются, когда хотят украсть туристов. – Колумбиец недовольно вздохнул, словно был выше такого занятия, как похищение людей. – Мы опоздали. Она испугалась.
  «Галина, – подумал Пол. – Он говорит о Галине».
  – Она что-то подсыпала нам в кофе, – безучастно проговорила Джоанна.
  Колумбиец пожал плечами:
  – Завтра почувствуете себя лучше. Намного лучше. – Он повернулся и пошел к выходу. Но на пороге остановился, словно ждал, чтобы ему открыли дверь. Обернулся и выжидательно посмотрел на них.
  Чего он хотел?
  – Ах да, – пробормотал Пол, взял Джоанну за руку и отвел к противоположной стене.
  – Хорошо, – одобрил колумбиец, словно обращался к детям, которые прибрались в комнате, как их учили.
  Вышел и закрыл за собой дверь.
  * * *
  Большую часть времени они проводили одни со своими воспоминаниями. По очереди говорили о том, что им нравилось в Нью-Йорке. И, как ни странно, даже о том, что их раздражало. Толпы людей на праздники. Массы приезжих на День благодарения и Рождество, которые делали город чужим и заполняли все пространство от Таймс-сквер до Хьюстон-стрит. Пола всегда раздражала людская толкучка, но теперь он тепло вспоминал веселую давку на улицах. Всепроникающий запах неубранного мусора сейчас казался недостающим ароматом, по которому стоило скучать. А мешающие проходу строительные краны, перерытые улицы и приземистые фургоны «Консолидейтед Эдисон» 16 по всему городу, которые таксистам приходилось объезжать, вспоминались словно своеобразные аттракционы городских развлечений.
  Все дело в широте кругозора. Теперь их кругозор оказался ограничен крысиной дырой в Колумбии.
  Они вспоминали и разные места за городом. Мысленно вернулись во все свои отпуска.
  Грубо срубленный домик в Йосемитском национальном парке, куда они отправились, когда еще просто встречались, но уже «положили друг на друга глаз». Мотель на побережье, окна которого выходили на самый белый в мире песок. До ужаса дорогой, но такой милый экстравагантный «Георг V» в Париже: в этот отель они вознеслись, как на небеса, в свой медовый месяц.
  Попытались воспроизвести в памяти самые яркие застолья – разнообразие закусок, обилие порций, сладость десерта.
  Вспомнили свое знакомство – как судьба свела двух усталых командированных у одного выхода в аэропорту. Рассуждали, каковы были их шансы вот так столкнуться, а затем влюбиться и вступить в брак.
  Они делали все, чтобы скоротать время.
  Говорили о прошлом, чтобы не думать о будущем. Во всем происходящем было что-то абсолютно нереальное. Какой абсурд! Неужели это правда? Их похитили? Сейчас кто-нибудь крикнет «Стоп!», и все прекратится. Это должно произойти, потому что иначе быть не может.
  Поэтому лучше всего говорить о прошлом.
  * * *
  Кажется, на четвертый день плена – точнее сосчитать было трудно – Джоанна сказала:
  – Как ты считаешь, почему нам приказали не подходить к окнам?
  Пол постепенно скатывался к полному равнодушию и в ответ едва пожал плечами.
  – Потому что мы в таком месте, где нас могут увидеть, – ответила на собственный вопрос жена. – Значит, мы все еще в Боготе.
  – Отлично.
  – И окна выходят прямо на улицу.
  Пол боялся, что такие разговоры могут завести не туда, куда следует. Он заметил, какой у Джоанны вид, – вид «меня-так-просто-не-возьмешь». Такой решительный вид она имеет, когда намерена выступить против превосходящих сил противника, который не признает нормальных человеческих отношений. Такой вид был у нее, когда – хоть пожар, хоть потоп! – она во что бы то ни стало решила заиметь ребенка.
  – На окнах всего лишь доски, – продолжала Джоанна. – Мы можем их оторвать.
  – Чем?
  – Не знаю. Руками.
  – Не уверен, что мы должны это делать.
  – Вот как? А что мы должны делать? Сидеть на заднице и ждать?
  Да, именно так он и думал. До сих пор им ничего не сообщили – почему они здесь, что им уготовано. Сказано было только одно – не приближаться к окнам.
  – Стой у двери и слушай, – попросила Джоанна. – Если услышишь, что они идут, я тут же все брошу.
  Настал момент, когда ему следовало вызваться самому заняться досками либо сказать «нет», мол, это слишком опасно – будем тихо сидеть и ждать, чем все кончится.
  Ладно, можно попробовать. Доски, судя по всему, неплохо прибиты. Он тряхнет посильнее, и, если ничего не получится, это охладит Джоанну. Она вернется на свой матрац, и можно будет продолжить вспоминать былые времена.
  – Дай-ка я, – предложил он.
  Жена заняла пост у двери. Пол потянул на себя ставни и обнаружил за ними две толстые доски. Ему показалось, что из-за них доносится слабый шум транспорта.
  Одну из досок удалось ухватить за край. Пол поднажал.
  Дерево слегка подалось.
  Поколебалось, прежде чем вернуться на прежнее место. Джоанна это тоже заметила.
  – Я тебе говорила, – прошептала она.
  Пол сделал новый, более мощный рывок. Доска подалась сильнее. Он оттянул ее на добрые полдюйма.
  Да, снаружи определенно слышался шум машин. И достаточно постоянный. Они, должно быть, находились неподалеку от оживленной улицы. Где-то рядом люди жили совершенно обычной жизнью – ходили за покупками, ели, отправлялись на работу, – и все это в пределах слышимости двух похищенных американцев.
  Пол вдохнул струйку сладко пахнущего воздуха и с удвоенной энергией возобновил усилия. Он выработал определенный ритм: тянул, отдыхал, тянул, отдыхал. И мало-помалу дерево подалось; теперь он мог видеть серо-голубую плитку – что это, двор?
  Джоанна скрючилась у двери – сплошной сгусток нервов – и взглядом подбадривала его.
  Внезапно доска треснула и переломилась пополам. Звук был точно ружейный выстрел, даже громче. Пол остался с обломком доски в руках и ждал, что в комнату ворвется вооруженный охранник.
  Джоанна замерла, но не оторвала уха от двери. Пол затаил дыхание и ждал.
  Прошла целая вечность. Жена помотала головой – ничего.
  Только теперь Пол вобрал в себя воздух.
  И впервые по-настоящему выглянул из окна.
  Да, это точно был двор, окруженный стеной, на которой стояли кривобокие горшки с кактусами. В центре двора находился деревянный стол, без единого стула. Было и еще кое-что – выход;простые деревянные ворота, которые вели наружу. Пол уставился на них. От ворот на него смотрела девочка в школьной форме.
  Он едва сдержался, чтобы не крикнуть: «На помощь!»
  Не стоило. Они находились в обыкновенной комнате; окно два на два, доска оторвана. Кому придет в голову, что их держат тут взаперти?
  Пол заговорил, не оборачиваясь, – он боялся, что если отведет от девочки взгляд, та исчезнет. Как мираж или приятное сновидение.
  – Тут кое-кто есть.
  Джоанна немедленно покинула свой пост и подбежала к окну.
  Несколько мгновений все трое смотрели друг на друга, словно играли в гляделки «кто первый моргнет». Девочке было лет одиннадцать-двенадцать. Она прижимала к себе явно тяжелые для нее учебники и не сводила взгляда с двух доведенных до отчаяния американцев.
  – Hola, – сказала ей Джоанна полушепотом.
  Девочка не ответила.
  – Hola, – повторила Джоанна, просунула руку в окно и махнула, словно не приглашенная на танец девушка, которая в отчаянии хочет привлечь к себе внимание кавалеров, но так и продолжает подпирать стенку танцзала. А девочка продолжала таращиться на них без всякой реакции.
  Это необыкновенно нервировало. В ее лице они могли обрести спасение, вот только на этом лице полностью отсутствовало всякое выражение.
  Пол старательно копался в мозгу, пытаясь вспомнить, как будет по-испански «помоги». Может быть, «помоги» понятно на всех языках? Может быть, девочка изучает в школе английский? Чем черт не шутит.
  – Помоги!
  Пол не узнал собственного голоса. Он звучал визгливо и безнадежно.
  – Помоги! – снова сказал он. – Пожалуйста… помоги нам.
  Девочка подняла голову и отступила на шаг.
  Пол высунул из окна руки и, изображая примитивную пантомиму, свел вместе запястья, словно они были связаны.
  На лице девочки мелькнуло нечто вроде понимания. Но в этот момент она повернулась влево, как будто ее кто-то окликнул, мило улыбнулась и пошла прочь.
  – Нет! – закричал Пол.
  Он совершенно позабыл, где находится.
  В запертой комнате. Под охраной вооруженных людей.
  Вопрос был только во времени.
  И через секунду услышал топот шагов по плиткам, скрежет ключа в замке и злой, раздраженный говор.
  Пол тщетно пытался приладить доску в окно, воткнуть ее на старое место, чтобы никто не заметил. Вел себя, как карапуз, который разбил вазу и старается склеить ее до прихода родителей. Все было бесполезно.
  Первым появился тот самый человек, который учил их правилам. Он сразу заметил, что арестанты нарушили по крайней мере два из них. Не подходить к окнам. Не пытаться убежать. Секунду он стоял и просто смотрел на Пола, а тот сжимал в руке кусок доски и прикрывался им, как щитом. Но проку от него было мало. Колумбиец в три прыжка подскочил к нему и ударил прикладом по лицу. Голова Пола дернулась назад, он почувствовал на губах привкус крови. Доска со стуком упала на пол.
  Пол заметил, как посерело лицо Джоанны. Колумбиец снова размахнулся и ударил его под подбородок. Пол прикусил язык и ощутил во рту осколок зуба. Отступил к стене и закрыл лицо руками.
  – Опустить руки! – потребовал колумбиец.
  Пол почувствовал в нем власть. Ему не требовалось силой отводить пленнику руки от лица силой. Он мог ему просто приказать.
  – Нет! – взмолилась Джоанна. – Он не виноват. Это я его заставила. Оставьте его в покое. Пожалуйста.
  Колумбиец вздохнул, сжал в кулаке ворот ее платья и приподнял Джоанну над полом.
  – Если не уберешь руки, я ударю ее. Если снова закроешься, ударю сильнее.
  Пол опустил руки.
  Глава 12
  Иногда им приносили газеты.
  Позволяли такую роскошь. Роскошь бесконечно малую, поскольку они оба не говорили по-испански. Но кое-что Полу стало вспоминаться – сначала самые крохи, затем слова и выражения и наконец целые предложения.
  Газеты давали возможность чем-то заняться. А Пол обнаружил, что заниматься хоть чем-нибудь было необходимо, чтобы все время не повторять про себя главный вопрос: «Что с нами будет?»
  Парень оставлял им все газеты, которые выбрасывали охранники, – главным образом разнообразные таблоиды.
  Последние страницы занимали местные разборки и, как вскоре догадался Пол, первые – тоже. Словно вся Колумбия представляла собой одно большое футбольное поле, и игроки, сражаясь не на жизнь, а на смерть, забивали друг другу голы. Левые ворота защищали их похитители – ФАРК; правые – USDF. А правительство беспомощно пыталось выступать в роли судьи.
  Похищения, взрывы, убийства людей – так команды набирали очки.
  Сообщения о похищениях не сходили с первых страниц газет. Их сопровождали архивные фотографии украденных людей: сенатор, сотрудник радио, бизнесмен (однако в этой галерее не было лиц Брейдбартов). Обычно сюда же добавляли снимки рыдающих жен, плачущих детей и мрачных семейных адвокатов.
  По-испански похищение было «secuestro».
  Взрывы случались почти с такой же регулярностью. Например, в городе Фортул десятилетнего Орландо Роперо, который любил футбол и музыку вентелло, какой-то подросток попросил доставить по адресу велосипед и дал за труды сумму, равную тридцати пяти центам. Но когда велосипед вместе с радостным и благодарным Орландо докатился до перекрестка, где дежурили два солдата, он просто-напросто взорвался. Дистанционный взрыв, как объяснили газеты.
  Ответственность за него возложили на тех, кто находился прямо за этой дверью. На ФАРК. Эту статью Пол решил сохранить.
  На такие взрывы неизменно следовал ответ справа – со стороны полувоенных подразделений Объединенных сил самообороны. Самооборону они понимали исключительно как уничтожение максимального количества людей, независимо от того, виноваты те в чем-то или нет. А генералиссимус этой внушающей священный трепет организации, этого объединения стражей закона и порядка, был препровожден в американскую тюрьму за контрабанду наркотиков.
  В Штатах Пол, конечно, читал о Мануэле Риохасе.
  Но как понять, кто он был такой – заправила наркобизнеса, законопослушный политический деятель, главарь USDF или сочинитель песен? И одно, и другое, и третье, а может быть, все, вместе взятое. Но сочинитель песен – это точно. Ему принадлежал хит номер один, который он написал для колумбийской певички Эви; иногда его крутили и в Штатах. Любовный мотивчик под названием «Я пою только для тебя». Ироническое название, если учесть, что эту самую Эви нашли в ее же пентхаусе с вырезанными голосовыми связками. Похоже, любовники поцапались. В итоге Эви решила не выдвигать обвинений и, когда ее попросили объяснить, кто это сделал, нацарапала в блокноте: «Ничего не помню».
  Говорили, что убийства и пытки были подлинным призванием Мануэля Риохаса.
  Он был из тех людей, чья фамилия постоянно сопровождается словом «подозревается». Например, подозревали, что на одной из своих многочисленных гасиенд он завел зоопарк, где, как говорили, скармливал своих недругов тиграм. Еще подозревали, что ему нравилось сбрасывать людей с вертолета «Черный ястреб» в бассейн с пираньями. И что он приносил человеческие жертвы на странных, кровавых обрядах сантерии 17– тоже подозревали. Он явно был любимой темой бульварных газет, и те ненасытно выжимали из него все возможное.
  Джоанна и Пол мусолили газеты до тех пор, пока их пальцы не темнели от краски, а глаза не начинали слезиться.
  * * *
  Как-то ночью Джоанна разбудила Пола и попросила присмотреть за ребенком.
  Пол не сразу разобрался, что жена забылась.
  И не понимает, что они не в гостиничном номере рядом с Джоэль, а в душной, запертой комнате, почти лишенной кислорода.
  После второго мордобоя, когда колумбиец бил Пола прикладом, все его лицо саднило. Сама расправа продолжалась минут пять, но боль осталась надолго. Он лишился как минимум одного зуба, губа была расплющена, и ее до сих пор покрывала корка запекшейся крови. А потом они с середины комнаты сокрушенно наблюдали, как два охранника прилаживали на место новые доски и при этом все время на них ворчали.
  – Тсс… – прошептал Пол Джоанне. – Ты спишь.
  Жена открыла глаза.
  – Мне показалось, что я услышала… – И она расплакалась. Тихие, приглушенные рыдания казались еще жалобнее оттого, что их не заглушали никакие звуки вокруг.
  Пол обнял жену.
  – Успокойся, Джоанна. Мы выберемся отсюда. Они не собираются нас убивать. Если бы хотели, давно бы это сделали – еще когда застали нас у окна. Обязательно выберемся, обещаю тебе. И вернем Джоэль.
  Пол не был уверен, стоит ли давать жене такие обещания, но надежда была тем единственным, что у них не отобрали. Пока не отобрали.
  А потом она сделала странную вещь: высвободилась из его объятий и дотронулась пальцем до его губ.
  – Послушай.
  – Что? Я ничего не слышу, – отозвался Пол. Он не различал никаких звуков, кроме их собственного дыхания – ритмичного и удивительно синхронного.
  – Послушай, – повторила она.
  И тут он услышал.
  – Где-то работает телевизор.
  – А может, живой голос?
  – Скорее всего нет. Да нет же.
  – Пол, это она.
  Где-то плакал ребенок – как в доме Галины, только теперь было все по-другому, чем там.
  – Я чувствую. Я это знаю.
  В доме Галины детский плач их напугал. Здесь же он произвел обратный эффект.
  Джоанна прижалась к Полу в темноте, положила голову ему на грудь, и они оба прислушивались к плачу, словно это была прекраснейшая рапсодия. Словно это была ихпесня.
  * * *
  Утром к ним пришел колумбиец.
  На этот раз он был не один.
  С ним появился некто важный. Пол это понял по тому почтению, с каким обращался к новому лицу его мучитель: теперь он служил переводчиком.
  Новый гость взглянул на Пола и Джоанну и что-то сказал по-испански.
  – Он просит вас сесть, – перевел их прежний знакомый. Пол понял, что от них хотят. Но он испытывал жгучую боль после последней трепки и пришел к выводу: прежде чем совершить даже самое простое действие, надо как следует подумать. Человек хотел, чтобы они сели, – хорошо, но лучше убедиться, что он имел в виду именно это. Джоанна осталась стоять по другой причине – из-за чистого упрямства и отважной решимости встретить огонь грудью.
  Человек указал им на два пластмассовых стула. Когда-то они, наверное, стояли во дворе. На секунду открывшуюся Полу перспективу на этот двор теперь загораживала вновь прибитая к окну дубовая доска. Грязь въелась в белый пластик – так бывает, когда мебель проводит на улице несколько зим. Они сели.
  Человек заговорил с ними медленным, размеренным тоном. Он смотрел в основном на Пола и между затяжками ароматной сигарой, послав к потолку очередной клуб дыма, старался встретиться с ним глазами. Пол узнал сорт табака – та самая коробка, что стояла на каминной полке в доме Галины. У человека было худое лицо с отметинами от юношеских угрей. Он говорил только по-испански и достаточно медленно, чтобы его лейтенант (так Пол теперь называл про себя своего тюремщика) успевал переводить его слова.
  – Вот что вы должны для нас сделать, – сказал человек. Наконец они узнали, почему оказались в этой комнате.
  Глава 13
  На столе стояли три коробки презервативов.
  Французская марка. «Cheval» – написано было на пачке с изображением белого жеребца с огненными глазами и развевающейся на ветру гривой.
  Над столом склонилась индейская женщина в бифокальных очках, выглядевших нелепо на ее лице, и один за другим расправляла презервативы. На ней не было блузки, только серый спортивный бюстгальтер с черным значком фирмы «Найк».
  На противоположном конце стола другая женщина в черных латексных перчатках и таком же бюстгальтере методично нарезала порции спрессованного белого порошка сверкающим хирургическим скальпелем. Лейтенант прислонился к двери и смотрел на полуголых женщин глазами влюбленного.
  Пол сидел у стены и ждал.
  Его заставили поставить себе две слабительные клизмы. Он ждал, когда подействует вторая, и, глядя на середину стола, где были собраны тридцать два раздутых презерватива, старался побороть тошноту.
  В памяти всплыло одно реалити-телешоу, которое недавно прокатилось по стране. «Фактор страха». Там тоже было нечто подобное: сырые свиные мозги, кровавая требуха, бычьи яйца, и все это разложено на столе перед тремя или четырьмя алчными претендентами на победу. «Начали, – елейно командовал ведущий. – Победит тот, кто проглотит больше других».
  И участники телеигры глотали все это с неослабевающим аппетитом. Уминали до последней крошки, предвкушая будущий выигрыш. Мысли о них поддерживали Пола, служили примером: если могли они, значит, и он сможет.
  К тому же он боролся не за деньги. Наградой ему станут две жизни.
  Жены и дочери.
  К тридцати двум презервативам прибавился тридцать третий. Женщина на краю стола подвинула к кучке еще один.
  Пол почувствовал знакомый спазм в кишечнике и спросил Ариаса – так звали лейтенанта-колумбийца, – можно ли сходить в туалет.
  Тот кивнул и поманил его к себе. Женщины продолжали без устали трудиться, как работницы на конвейере в ожидании свистка на обед.
  Ариас открыл дверь и вытолкнул Пола в коридор. Там, в конце, располагалась ванная. Колумбиец проследил, как он вошел и попытался захлопнуть за собой створку. Но дверь не закрылась.
  Потому что Ариас, как и в первый раз, вставил в щель ногу.
  Наоборот, дверь еще приоткрылась. Пол опустился на грязное сиденье унитаза, стараясь не замечать, что за ним наблюдают. Это оказалось непросто. Он вспомнил свою ванную дома, где справа от унитаза лежал выпуск «Спортивных новостей бейсбольной статистики» с закладками внутри. Не потому, что он так уж любил бейсбол, – отнюдь. Он любил статистику. Так и видел страницу: Дерек Джетер – средние очки в бэттинге, 18круговые пробежки, 19засчитанные пробежки, удары на базу. 20Цифры всегда о чем-то сообщали – разве не так? И теперь мысли о цифрах поддерживали Пола. Цифры придавали миру упорядоченность, на них можно было положиться. Они ободряли. И никогда не подводили.
  Второй раз за этот час Полу показалось, что из него вылилось все содержимое. Он встал и на глазах у Ариаса подтерся.
  Пока он отсутствовал, на столе прибавилось еще три презерватива.
  – Si. – Не сводя с Пола глаз, Ариас остановил женщин. – Начинай глотать.
  * * *
  «Мы – революционная армия. Участвуем в долгой борьбе против угнетения. Эта борьба требует денег, поэтому нам приходится добывать их всеми возможными способами», – сказал им командир ФАРК.
  «Все возможные способы» оказались доставкой чистого колумбийского кокаина на восточное побережье США.
  Так это началось. Казалось, он искал у них поддержки. Пытался оправдать неприглядную сущность наркоторговли, объявляя ее необходимым злом и последним средством.
  Когда человек прервался, Пол кивнул и даже нервно улыбнулся, будто отпуская ему грехи. А тому, вероятно, только этого и надо было.
  – Да, – продолжал он, – мы занимаемся наркоторговлей, но только ради того, чтобы продолжать наше дело.
  Полная чушь. Стоило ли их красть только для того, чтобы принести извинения? Но Пол все-таки на что-то надеялся. До той минуты, пока не узнал, что ему предстоит проглотить тридцать шесть презервативов, набитых кокаином на общую сумму два миллиона долларов, и переправить в некий дом в Джерси-Сити.
  Это придется сделать, если он хочет увидеть живыми жену и недавно обретенную дочь.
  Только тогда Пол понял, в какую передрягу они угодили.
  Но кое-чего до конца пока не сознавал.
  Колумбиец спросил, кто знал, что Пол и Джоанна находятся в его стране, – не все подряд, только близкие люди. Кто мог ожидать их возвращения к определенному сроку? Пол назвал своего босса Рона Сэмюэлса, главу актуарной службы их фирмы, в чей дом он был вхож последние одиннадцать лет. Разумеется, упомянул Мэтта и Барбару, тестя и тещу, которые жили в Миннесоте и собирались приехать с подарками посмотреть на свою первую внучку. И наконец их соседей и лучших друзей Джона и Лизу.
  Пола заставили написать всем примерно одно и то же.
  «Процедура заняла немного больше времени, чем мы предполагали. Сумеем вернуться с нашей приемной дочерью только через несколько недель».
  Таково было содержание всех трех посланий. И еще приписка, что звонить не надо, поскольку они все время переезжают с место на место и времени на телефонные разговоры совершенно не остается.
  Неужели их тюремщики ничего не упустили из виду?
  – Из «Эспланады» Пабло вас выписал, – сообщил Полу Ариас. – Там считают, что вы переехали в другой отель. Вот и все.
  Значит, не упустили. Ни один человек не заподозрит, что они пропали.
  По крайней мере в течение нескольких недель.
  Полу дали три листа бумаги и синюю шариковую ручку, у которой кто-то отгрыз кончик. Он писал, а Ариас заглядывал через плечо и следил, чтобы в письма не попал скрытый крик о помощи.
  Когда Пол закончил, колумбиец прочитал тексты вслух.
  Позже, когда они с Джоанной сидели на матраце, прижавшись спинами к стене, Пол сказал:
  – Кажется, я знаю, почему они ее подменили.
  – Что?
  Он все обдумал. И, судя по всему, теперь все понял.
  – Почему подменили детей. Почему не дождались удобного случая и не сцапали всех троих.
  – И почему же?
  – Помнишь, как вернулась Галина с градусником? Ты тогда сказала, что у нас совсем не паранойя, просто мы в чужой стране. Чужая страна и есть паранойя.
  – Не понимаю.
  – Галина специально унесла Джоэль, чтобы мы вернулись, не нашли ее в номере и вызвали полицию. Мы вызвали полицию. Никакой записки не было, но Галина пошла в ванную и принесла ее оттуда.
  – Почему они хотели, чтобы мы вызвали полицию?
  – Чтобы полиция оказалась рядом, когда вернулась Галина.
  – Не вижу в этом никакого смысла.
  – А между тем он есть. Не забывай – мы в стране паранойи. Взгляни на вещи глазами ее жителя. От нас хотели, чтобы мы проявили себя как сумасшедшие.
  – Зачем?
  – Затем, что к психам нет никакого доверия. А к спятившим иностранцам и подавно.
  – Я все равно не понимаю…
  – Мы вызываем полицию и заявляем, что нашу дочь украли. Но оказывается, что ее вовсе не украли. Затем утверждаем, что нашу девочку подменили, что и случилось на самом деле. Во второй раз мы выглядим еще глупее, чем в первый. Они хотели, чтобы мы заметили подмену.
  – Хорошо. А что было бы, если бы не заметили? Ведь заметила я, а ты – нет.
  Пол пожал плечами:
  – Как-нибудь сообщили бы. Просто позвонили и сказали: «Ваша дочь у нас, приходите и забирайте». Или как-нибудь иначе. В любом случае в полиции на нас посмотрели бы, как на полных придурков. Вероятно, у них это что-то вроде подстраховки: если кто-то из нас удерет, если что-нибудь не заладится с похищением… или если бы я тогда отказался выпить кофе и не вырубился. Да мало ли что. Не исключено, что они так или иначе собирались звонить. Помнишь, наш охранник сказал, что мы приехали слишком рано? И Галина ругала Пабло – не оттого ли, что он привез нас раньше, чем она успела подготовиться?
  – О'кей, – кивнула Джоанна. – Но почему мы?
  – А почему бы и не мы? Они выбирают людей, у которых, по их понятиям, не возникнет на таможне проблем. Последний раз, когда я еще хоть как-то выглядел, я мог показаться кем угодно, только не контрабандистом наркотиков.
  – Ты не контрабандист, – заметила жена.
  – Пока.
  Джоанна повернулась к нему, стараясь понять по выражению лица, насколько серьезно он говорит.
  – Ты в самом деле собираешься это сделать? – Ее вопрос прозвучал скорее как утверждение.
  Пол выдержал ее взгляд. «Как она переменилась», – подумал он. За четыре дня почти без еды и без сна у жены заострились скулы и ввалились глаза. Но из-под маски страха проступала иная печать – словно в последние дни с Джоанны слетело все лишнее и неважное и осталось только самое главное. Пол надеялся, что этим главным была любовь.
  – Да, – ответил он.
  – Тебя арестуют. Посадят на двадцать лет за контрабанду наркотиков. Ты же не преступник, тебя в момент расколют.
  Да, подумал Пол, все, что она говорит, совершенно справедливо.
  – А что еще я могу предпринять?
  Джоанна не ответила. Или ответила: склонила голову ему на грудь, рядом с сердцем.
  Тук. Тук. Тук.
  – А если они лгут? Лгут, что потом нас отпустят?
  Пол, конечно, ждал этого вопроса. На него был лишь один возможный ответ:
  – А если не лгут?
  Глава 14
  У него будет восемнадцать часов.
  Три четверти одних-единственных суток. Тысяча восемьдесят минут.
  За эти восемнадцать часов ему придется проглотить тридцать шесть презервативов, набитых чистым кокаином на два миллиона долларов, сесть в самолет, долететь до аэропорта Кеннеди, добраться до указанного дома в Джерси-сити и там освободиться от груза на какую-нибудь грязную газетку вроде «Ньюарк леджер».
  Если сверх восемнадцати часов он опоздает хотя бы на минуту, Джоанну и Джоэль убьют.
  Если он вовремя не извергнет презервативы или один из них растворится у него в желудке, он умрет.
  Сердце сожмет спазм, весь организм охватит токсический шок.
  Изо рта потечет слюна, тело начнут сотрясать бесконтрольные конвульсии. Он скончается прежде, чем окружающие поймут, что с ним происходит.
  Все это подробно, во всех деталях изложил ему Ариас: чтобы Пол был внимателен и не терял бдительности.
  В общем, получился увлекательный разговор.
  Но если в течение восемнадцати часов он доставит в названный ему дом все тридцать шесть презервативов, Ариасу позвонят.
  Джоанну и Джоэль отпустят, и они приедут к нему в Нью-Йорк.
  Ариас дает ему слово – слово выдающегося революционера ФАРК.
  * * *
  В ночь накануне дня, когда его привели в фасовочную, где метиски в спортивных бюстгальтерах исправно трудились над увеличением объема основного колумбийского экспорта, прямо за их дверью кто-то запел заунывную колыбельную.
  Джоанна изо всех сил старалась заснуть на грязном, разодранном матраце, но тут моментально открыла глаза. Мотив просачивался сквозь дверь: так аромат еды дразнит изголодавшегося человека.
  Дверь открылась.
  Джоанна прикусила костяшки пальцев, стараясь подавить рыдания, но это ей не вполне удалось.
  – Пожалуйста… – прохрипела она. – Ну пожалуйста…
  Это была Галина. Она стояла на пороге и прижимала к груди Джоэль.
  – Галина… пожалуйста…
  Няня вошла в комнату, и кто-то запер за ней замок.
  Посреди комнаты она передала девочку в распростертые руки Джоанны. И сделала это с такой нежностью, какую невозможно подделать. Пол понял, что эта женщина по-настоящему любила детей, хотя не брезговала красть их родителей. Понять, как одно может сочетаться с другим, ему было не под силу.
  Джоанна не задумывалась об этой двойственности. Она укрыла дочь на груди и безмолвно заплакала.
  Пол встал рядом, обнял жену за плечи, и у них опять образовался прежний семейный круг. Но он не мог удержаться и бросал взгляды за его пределы – на Галину. Ему казалось, что она не выдержит и опустит глаза. Но он ошибся.
  Галина выдержала его взгляд с большим хладнокровием. Даже улыбнулась, словно опять превратилась в суперняню и готовилась прогуляться с Джоэль вокруг квартала.
  – Видишь? – Джоанна закатала на левой ноге девочки голубые ползунки и показала пальцем: темное родимое пятно оказалось именно там, где она говорила, – под коленом. – Джоэль, – прошептала она и поцеловала дочь в личико. – Можно, мы побудем с ней этой ночью? – спросила она у Галины.
  Няня кивнула.
  – Спасибо, – поблагодарила Джоанна.
  А Пол подумал, как быстро пленники начинают испытывать признательность к своим тюремщикам за малейшее проявление доброты. «Пожалуйста», «спасибо» – и эти слова они говорят людям, которые отлучили их от мира, заперли в этой душной комнате!
  Галина полезла в карман черного свободного платья без пояса и извлекла оттуда бутылочку, уже заполненную желтоватой детской смесью, и две соски.
  Пол невольно вспомнил, что когда в прошлый раз принимал из ее рук напиток, тот был напичкан этим самым escopolamina.
  Галина повернулась и собралась уходить.
  Но Пол не собирался ее отпускать, не сказав ни слова о том, что она с ними сделала. Пусть это прозвучит жестко и неприятно.
  – Скольких человек вы вот так же похитили? – спросил он.
  – Это не ваша страна. Вам здесь ничего не понять, – ответила Галина.
  И прежде чем Пол успел ответить, что «понимание» и «похищение людей» – совершенно разные вещи, в том числе и с точки зрения уголовной ответственности, дважды стукнула в дверь.
  Молодой парень выпустил ее в коридор.
  * * *
  Джоанна раздела Джоэль.
  Осмотрела каждый дюйм ее тельца – нет ли синяков, ссадин и подозрительных пятен, которые могли бы свидетельствовать о том, что с ее дочерью жестоко обращались. Но ничего подобного не нашла. Пол чувствовал, какую радость испытывает жена, дотрагиваясь до ребенка, ощущая биение крохотного сердца, гладя по волосам.
  – Они должны выпасть, – сказала она.
  – Что? – не понял Пол.
  – Дети рождаются вот с такими волосиками, а потом их теряют. – Волосы Джоэль были чернильно-черными и мягкими, как ангора.
  – А когда опять отрастают? – спросил он, хотя ничуть не был уверен, что им доведется это увидеть. И понимал, что Джоанна чувствует то же самое.
  – Месяцев в шесть. Приблизительно.
  В их разговоре было нечто сюрреалистическое. Словно они были у себя дома и, как все молодые родители, вслух восхищались только что обретенным чадом. Словно перед ними расстилалось бесконечное будущее: ясли, детский сад, школа, выпускной бал, конфирмация, дни рождения. Подружки, друзья. Дневники и уроки танцев.
  Пол понял. У них есть всего одна ночь перед тем, как он отсюда уедет. И нужно провести ее как можно более нормально.
  * * *
  Пол и Джоанна понятия не имели, сколько времени, но почувствовали, что наступает утро. Часы у них забрали, окна накрепко забили досками. Однако их тела ощущали время суток: так у слепых потеря зрения компенсируется обострением остальных чувств. Утро они воспринимали не так, как ночь.
  А это утро было не таким, как все остальные.
  Вскоре Пол покинет Джоанну, уедет из Колумбии, а она останется здесь.
  Она уснула, обняв Джоэль, а через некоторое время уснул и он, обняв жену. А когда открыл глаза, понял, что Джоанна уже не спит, – понял по тому, как она дышала. Но ни один из них не решался посмотреть на другого.
  Пока не решался.
  – С добрым утром, – наконец проговорила она.
  – И тебя тоже.
  Руки Пола затекли от того, что он всю ночь держал в объятиях Джоанну, но он не осмеливался их разомкнуть. Не исключено, что они вместе в последний раз.
  – Хорошо, что нам хотя бы принесли Джоэль, – прошептала жена. – Может быть, они не такие уж плохие? Могли бы этого не делать.
  – Нет, Джоанна, это не от доброты, – прошептал Пол в ответ.
  – А зачем тогда они это сделали?
  – Наверное, в качестве напоминания мне.
  – Напоминания о чем?
  – Какова ставка. Что я потеряю, если не доставлю наркотики куда надо. Если вздумаю их кинуть. Чтобы я живо представил себе последствия. Вот и все.
  Джоанна прижалась спиной к мужу, словно хотела целиком в него зарыться.
  – Пол, – медленно проговорила она, – если ты туда доберешься и решишь кому-нибудь сообщить, делай так, как считаешь нужным. Я все пойму. Не исключено, что с ними можно договориться. Что-то предложить взамен.
  – Вспомни фотографию, которую мы видели в аэропорту. Вице-мэра Медельина. Его голову нашли в двух кварталах от места взрыва. Вот так они ведут переговоры. Доставлю наркотики, сюда позвонят, и тебя и Джоэль отпустят.
  Они немного полежали молча.
  Затем Джоанна продолжала:
  – Иногда мне кажется, что мы были несчастливы. А иногда – наоборот. Мы не могли иметь детей – это самое трудное, через что мне пришлось пройти. Разумеется, кроме того, что случилось с нами сейчас. Надо же такому произойти – именно мы попали в историю, о каких только читали в газетах. Но зато я тебя любила. Все это время. И думаю, ты тоже меня любил – несмотря на все, что я вытворяла. Это ли не счастье?
  Так она с ним прощалась.
  На всякий случай.
  Пол думал, как ей ответить. Старался связать вместе какие-то слова, чтобы выразить свою всепожирающую боль. Облечь во фразы надежду. Собраться, сказать «до свидания» и не сломаться. Но в это время в коридоре послышались шаги.
  Дверь отворилась. На пороге стоял Ариас.
  Глава 15
  Retardo.
  Одно из восьми миллионов испанских слов, которых он не знал. Иногда испанские слова звучали, как английские, – надо было только разобраться в контексте.
  В данном случае контекстом служило большое черное табло вылетов аэропорта «Эльдорадо». И все слова и символы, которые предшествовали незнакомому слову: рейс 345, международный аэропорт Кеннеди, Nueva York.
  Это дало ему ценный, убедительный ключ.
  Одна беда – у Пола не было ни малейшего желания им воспользоваться. Он сознательно отгораживался от информации, он, словно продажный детектив, даже не собирался сопоставлять факты.
  Два часа назад в доме в предместьях Боготы он проглотил тридцать шесть презервативов.
  Затем Пабло отвез его в аэропорт – тот самый человек, который больше недели назад встречал его здесь.
  Пол прошел контроль безопасности и таможню.
  И вот табло утверждало, что рейс retardo.
  «Ну хорошо, мальчики и девочки, как говаривал его учитель испанского господин Шульман, может кто-нибудь догадаться?»
  Был и другой ключ, и его уже практически невозможно было не заметить: будущие попутчики, которые ждали посадки у того же выхода. Они тяжело вздыхали, ворчали и качали головами с одинаковым выражением покорности.
  Пол поднялся со стула и подошел к справочному бюро. И при каждом шаге ощущал набитые в живот презервативы. У него было такое ощущение, словно он проглотил баскетбольный мяч. Убийственный прыжок Кобе. 21Вот сейчас мяч провалится в корзину, и его путешествие накроется, даже не начавшись.
  – Простите, пожалуйста, – обратился он к колумбийке приятной наружности, сидевшей за конторкой.
  – Да, сэр? – У нее был вид, будто она сидела за прилавком возврата товаров на следующий день после Рождества. На лице застыло выражение настороженной готовности отразить любую, даже самую бешеную атаку.
  – С моим рейсом все в порядке?
  Пол прекрасно понимал, что с его рейсом ничего не может быть в порядке, иначе на табло вылетов не засветилось бы слово «retardo». И попутчики не устраивали бы коллективных недовольных стенаний. Но пока эта женщина не подтвердит его опасений, он может считать, что все идет как надо. И придерживаться отпечатавшегося в голове расписания, согласно которому он примерно через четыре с половиной часа должен прилететь в международный аэропорт имени Джона Кеннеди, а еще через два часа – добраться до нужного дома в Джерси-Сити.
  – Рейс задерживается, сэр.
  Внезапно Пол почувствовал, что его сердце стало тяжелее желудка, – оно как камень провалилось куда-то в самую глубь. Осталось задать еще один вопрос:
  – Надолго?
  – Мы не знаем. Как только что-то выяснится, мы тотчас сделаем объявление.
  Полу самому очень захотелось сделать объявление: у меня в животе тридцать шесть набитых кокаином презервативов, и, если я в ближайшее время от них не освобожусь, они растворятся и убьют меня!
  А затем Ариас убьет его жену и дочь.
  Между двумя выходами на посадку стоял колумбийский полицейский. Он курил и косился на ноги и задницы проходивших мимо женщин – не пропускал ни одной.
  «Если надумаешь кому-нибудь рассказать, действуй, – сказала Джоанна. – Я пойму».
  Как это было бы просто. Признаться. Рассказать.
  Он открыл бы душу полицейскому, тот перестал бы таращиться на женщин и отвез бы его в ближайшую больницу. Там из него быстренько вымыли бы наркотик. Полицейские выслушали бы его рассказ, в том числе подробное описание похитителей. И Галину с Пабло немедленно арестовали бы.
  Все просто, не правда ли?
  Вот только дело происходило в латиноамериканской стране с инфляционной экономикой. Где номинально все дорого, а на самом деле – дешевле некуда. Включая человеческую жизнь. Жизнь здесь вообще ничего не стоит. А уж жизнь Джоанны – дешевле грязи. Стоит ему открыть рот, и, нет сомнений, она замолчит навсегда.
  Полицейский бросил тлеющий окурок на пол и растер подошвой внушительного черного сапога.
  А затем ушел.
  Пол сел на место.
  Но каждые пятнадцать минут поднимался и подходил к справочному бюро, где надежно забаррикадировалась уже знакомая колумбийка. Каждый раз она была чем-то сильно занята: то сверялась с грузовыми накладными, то укладывала билеты в ровную стопку. А он действовал ей на нервы – непонятливый проситель, который никак не хотел смириться с простым ответом «нет».
  – Пока ничего не знаем, – сообщила она, когда Пол во второй раз подошел спросить, когда отправят его рейс. Он заметил, что теперь она не прибавила «сэр».
  – Я спешу в Нью-Йорк на очень важное совещание. Никак не могу опоздать. Вы понимаете?
  Она понимала, но тем не менее ничего не знала. Поэтому просила сесть и слушать объявления.
  Через пятнадцать минут, не дождавшись объявления, Пол снова был у справочного бюро. Потом еще через пятнадцать минут. И еще через пятнадцать.
  – Послушайте, – мотнула головой колумбийка, – я же вам объяснила, у нас нет никакой информации.
  – Но самолет здесь или нет? Это вы мне можете сообщить?
  – Пожалуйста, сядьте. Я немедленно сделаю объявление, как только нам что-нибудь скажут.
  Пол не хотел сидеть. Он хотел получить ответ.
  – Кто?
  – Простите, не поняла?
  – Кто эти таинственные люди, которые должны вам что-то сказать?
  – Еще раз прошу вас – сядьте.
  – Я всего лишь задал вам вопрос. Пытаюсь выяснить, сколько времени мне еще ждать. Намекните, дайте понять, все, что угодно. Неужели я прошу непомерно многого?
  Пол решил, что говорит громче, чем нужно. Понял это по тому, что несколько пассажиров в зале ожидания оторвались от кроссвордов, газет и журналов и взглянули в его сторону. Они смотрели обеспокоенно и в то же время поощряюще. Возможно, он один поступал сейчас так, как хотелось каждому: выпускал пар растущего гнева, хотя при этом и нарушал благопристойность. К нему не спешили на помощь, но молчаливо поддерживали. Он вспомнил другую пассажирку, которая давным-давно и совсем в другом месте упорно приставала к представителю авиакомпании, пытаясь получить сведения о нужном ей самолете.
  В отличие от того служащего Роза – это имя Пол прочитал на ее нагрудной карточке – оказалась непробиваемой.
  – Я же вам сказала – как только нам что-то сообщат, я сделаю объявление. А теперь я должна вас просить…
  – Хорошо, хорошо, я сяду. Только скажите мне, кто эти люди, которые должны вам все сообщить?
  Роза решила не обращать на него внимания и занялась своими делами, словно он уже вернулся на место.
  Пол почувствовал, как что-то поднимается у него по пищеводу. Сначала он решил, что внутри разорвался презерватив и через секунду он рухнет на пол и захлебнется в собственной блевотине. Но это был не кокаин. Это была ярость – весь яд, который в нем скопился за пять дней заключения. Злость на Галину, Пабло, Ариаса и того человека с сигарой – и вся она сфокусировалась на женщине, которая не желала ему сказать, сумеет ли он выбраться из Колумбии вовремя, чтобы спасти свою жену и дочь.
  – Я задал вам один-единственный долбаный вопрос! – почти выкрикнул он. – И желаю, черт вас побери, получить на него ответ!
  Сочувствующих лиц вокруг стало намного меньше. Теперь пассажиры смотрели на Пола с нескрываемой тревогой. Особенно Роза. Колумбийка отпрянула, словно ждала, что он вот-вот на нее нападет.
  – Прекратите разговаривать со мной таким тоном! – потребовала она. – Вы меня оскорбляете! Если не перестанете, я вызову начальство…
  Пол ее больше не слушал. Главным образом потому, что заметил нескольких человек в синей форме, которые спешили к месту перепалки. Он не был уверен, кто они такие – служащие аэропорта или колумбийская команда SWAT. 22
  «Если полиция меня арестует, я не смогу улететь. – Вот первое, что пришло ему в голову. – Да, рейс задерживается, и неизвестно насколько, но если меня сцапают, я точно на него не попаду».
  – Извините, – пробормотал он. – Прошу прошения. Я очень нервничаю из-за своего совещания. Поверьте, я не хотел вас обидеть.
  Люди в синей форме оказались служащими авиакомпании. Три мужчины и женщина встали стеной у справочного бюро, проявляя солидарность со своей коллегой. В наши дни авиаторы работают, можно сказать, на передовой и готовы поддерживать друг друга.
  – Какие-нибудь проблемы? – спросил мужчина у Розы.
  Она немного поколебалась и покачала головой:
  – Нет, все в порядке. Мистер Брейдбарт сейчас вернется на свое место.
  Мистер Брейдбарт возвратился на свое место.
  Самолет опаздывал с вылетом уже на час.
  В его распоряжении оставалось семнадцать часов.
  Глава 16
  Показывали комедию с Ризом Уизерспуном. Пол понял, что это комедия, потому что несколько пассажиров рассмеялись.
  Он тоже смотрел на экран, но понятия не имел, о чем кино.
  Что-то неладное творилось с его желудком – в этом не оставалось никаких сомнений. Живот раздулся, как барабан, – хоть выстукивай боевой марш. К горлу все сильнее подступала тошнота.
  «Никак нельзя, чтобы меня вырвало», – твердил себе Пол.
  Если это случится, придется по новой глотать презервативы. А протолкнуть их внутрь и в первый раз оказалось совсем не просто. Каждое глотательное усилие вызывало рвотную реакцию. Пол сам не понимал, как ему удалось запихнуть весь груз в желудок. Он прибегал ко всяким уловкам, вызывая в голове различные картины.
  Сначала представил сидящих в комнате Джоанну и Джоэль – им требовалась помощь. Но это действовало до поры до времени. Пришлось изменить тактику: представить, что каждый презерватив – это деликатес местной кухни. Странный на вкус, даже противный, но он, как политкорректный турист, обязан попробовать все.
  Когда и это перестало помогать и Пол начал давиться и чуть ли не отрыгивать все обратно, он вообразил, что глотает прописанное ему лекарство. Лекарство, которое спасет жизнь и ему, и родным.
  И в конце концов умудрился пропихнуть в себя все тридцать шесть презервативов.
  Труднее оказалось удержать их в себе.
  Самолет вылетел с опозданием на два часа. Чтобы избежать возможной турбулентности над Карибским морем, пилот поднялся на тридцать тысяч футов. «Это еще добавит полетного времени, – объяснил он. – Но лучше прибыть позднее, чем всю дорогу трястись». У него был среднезападный выговор, которым, как правило, отличались все пилоты. Командир корабля заботился об удобстве своих пассажиров.
  Но удобство Пола было теперь величиной отрицательной.
  Его всегда завораживали отрицательные числа. Они казались обратной стороной Луны, антимиром по отношению к той вселенной цифр, которую он считал своим домом. И вот теперь он сам путешествовал по этому антимиру.
  – С вами все в порядке? – спросил его сосед. Он тоже не смотрел комедию с Ризом Уизерспуном. Потому что смотрел на Пола. Тот выглядел неважнецки.
  – Немного подташнивает, – ответил Пол.
  Сосед невольно подался назад. На первый взгляд он остался на месте, но как бы увеличил между ними физическое расстояние. Пол его понял: во время длительного перелета меньше всего хочется услышать слово «рвота». Неприятнее этого слова только слово «бомба».
  Одна из профессиональных шуток в их отрасли гласила: «Актуарий взял на борт самолета фальшивую бомбу. Зачем? Чтобы уменьшить шансы, что в этот же самолет пронесут еще одну бомбу».
  Ха-ха.
  – Хотите, вызову стюардессу? – забеспокоился сосед.
  – Ничего, справлюсь. – Пол чувствовал, как у него на лбу выступают капли пота. Желудок ворчал, как гром перед ливнем.
  – Что ж, ладно, – согласился сосед, хотя явно сомневался, что Полу удастся справиться.
  А тот постарался забыться, глядя на экран. Риз играл адвоката или что-то в этом роде. Все время острил и много улыбался.
  А Пола тошнило.
  Он поднялся и направился в туалет салона бизнес-класса. Но туалет был занят, и перед ним уже стояла маленькая очередь. Мать держала за руку своего четырехлетнего сына. Мальчуган шаркал ножками и время от времени хватался за ширинку штанишек. «Ему очень надо», – извиняющимся тоном объяснила женщина. Пол выглянул из-за полураздвинутой шторы в салон первого класса. Там около туалета никого не оказалось. Он отодвинул шторку и прошел к кабине пилотов.
  – Простите, сэр. – Словно из ниоткуда материализовался стюард. Он был молод, но имел решительный вид. И в данную минуту был полон решимости не пропустить пассажира бизнес-класса в туалет первого. – Мы бы предпочли, чтобы вы воспользовались туалетом в своем отсеке.
  – Так я и намеревался, но туалет занят. А я…
  – Значит, придется подождать, – перебил его стюард.
  – Не могу, – прохрипел Пол. – Плохо себя чувствую.
  Пассажиры первого класса как один уставились на него. Пол спиной чувствовал их взгляды. В иерархии полета они принадлежали к высшей касте, а он – к неприкасаемым. В прошлой жизни это могло бы его смутить. Но теперь он стал контрабандистом наркотиков и мог вот-вот выблевать свой незаконный груз прямо в проход. Поэтому на остальное ему было наплевать – только бы прорваться в туалет.
  Стюард, которого звали Роланд, оглядел его с ног до головы, словно мог таким образом установить, обманывает его Пол или говорит правду. Действительно ли болен или обманным путем старается примазаться к пассажирам высшего сорта.
  Пол не стал дожидаться, пока стюард придет к определенному мнению. Решительно двинулся вперед – пусть этот парень сколько угодно строит недовольную мину проигравшего – и закрыл за собой дверь.
  Тошнота достигла невыносимой силы.
  Он посмотрел на себя в зеркало. Лицо сделалось одутловатым и покрылось испариной.
  Пол закрыл глаза.
  Представил Джоанну в душной комнате. Сидящую на матраце. Одну. Решил, что она сейчас молится за него, вспоминая веру своего детства, когда каждое воскресенье добросовестно ходила на исповедь и десяти лет от роду каялась в своих девичьих грехах. Он на это надеялся.
  «Нет, меня не вырвет, – проговорил Пол, обращаясь скорее не к себе, а к Всевышнему. Правда, они с Господом были не совсем в ладах, но он решил попросить. А кто старое помянет – тому глаз вон. – Не позволь, чтобы меня вырвало».
  Теперь он ощущал себя молящимся: человеком, которому в его нужде требовалось малое вмешательство Создателя.
  Пол сделал несколько глубоких вдохов. Плеснул на лицо холодной водой и сжал кулаки. Он сознательно не смотрел на унитаз, который словно приглашал освободиться от наркотика.
  Это подействовало.
  Пол почувствовал, что тошнить стало меньше. Все еще сильно мутило, но теперь он мог попытаться вернуться в свое кресло, сохранив в себе презервативы. Может быть, дело было все-таки в его вере, и пресыщенный Бог решил сжалиться над ним?
  В дверь постучали.
  – Что там происходит?
  Роланд. Его голос снова звучал возмущенно.
  – Выхожу, – отозвался Пол.
  – Вот и давайте.
  Через минуту он открыл дверь и, обойдя пахнущего лавандой стюарда, вернулся в свой салон, где натолкнулся на подозрительный взгляд соседа.
  – Все в порядке? – спросил тот.
  Пол кивнул и сел на свое место. Спать он не мог, но решил притвориться.
  До прохождения таможни оставалось два часа.
  * * *
  У подножия эскалатора дежурила собака.
  Немецкая овчарка в крепкой черной упряжи. Пол не видел того, кто держал поводок, потому что ближе к потолку эскалатор переламывался и это мешало смотреть.
  «Может быть, слепой?» – подумал Пол. Попрошайка с белой кружкой и табличкой: «Я слеп. Помогите!»
  А если это кто-то другой – из тех, кто в международных аэропортах специально выходит с собаками встречать рейсы из Колумбии?
  Пол подумал, не повернуться ли, не побежать ли против движения ленты. Но эскалатор был забит людьми – у него все равно ничего не получилось бы.
  Эскалатор двигался, как в замедленной киносъемке. Кинолог открывался малыми частями, словно его рисовал художник в парке Вашингтон-сквер.
  Сначала ботинки.
  Крепкие черные толстые подошвы. Не обязательная принадлежность слепого. Но почему бы и нет?
  Затем ноги.
  Затянутые в темно-синюю ткань.
  Джинсовка? Или милая сердцу государственных служб полиэстровая ткань? Трудно сказать. Но вот показался ремень с пряжкой – нечто очень солидное, служащее не только для того, чтобы поддерживать брюки. Вещь, которая словно бы говорила сама за себя.
  Дальше следовала рубашка.
  Пол молился, чтобы она оказалась майкой.
  С надписью вроде: «Я люблю Нью-Йорк».
  Или: «Мой зятек отвалил во Флориду, а это все, что у меня осталось». Он молился по-настоящему, как тогда, в туалете первого класса.
  Рубашка была белой, на пуговицах. И с какой-то бляхой.
  Полицейский. Таможенник.
  Когда Пол очутился на верху самого медленного на земле эскалатора, он понял, что был и прав и не прав. Человек оказался таможенником, но это была женщина. Ее обесцвеченные волосы были собраны в тугой хвостик: явно, чтобы не лезли во внимательно-стальные глаза.
  Но ее пол не имел ровно никакого значения. Важнее всего здесь была собака.
  Ищейка – так их, кажется, называют?
  Таможенница и собака находились слева от эскалатора. Поэтому Пол постарался как можно теснее прижаться к правому поручню. Собака сидела на задних лапах и черным подрагивающим носом принюхивалась к воздуху.
  Пол заволновался. Он слышал, что такие псы способны разнюхать наркотики в газовых баллонах, пластмассовых куклах и даже в полостях в цементе. А как насчет людей? Могут они учуять кокаин сквозь стенки кишок, слой жира, презервативы и кожу?
  Кожу, изрядно потеющую. Настолько потеющую, что он того гляди превратится в ходячее кухонное полотенце.
  Пол ступил с эскалатора и почувствовал, что таможенница смотрит прямо на него. Он это только ощущал, потому что сам старался не смотреть в ее сторону. Старался выглядеть уставшим, пресыщенным, безразличным – и с таким видом бросать взгляды куда-нибудь подальше от нее.
  А она, наверное, удивилась, почему это с пассажира из Колумбии пот течет ручьем. Нет, даже не ручьем, а настоящим водопадом.
  Теперь Пол слышал, как сопела собака. Словно дышал подхвативший сильную простуду больной. Грудь скрутило в один болезненный узел. Существовало три вероятных признака сердечного приступа – избыточное потоотделение, боль в груди и оцепенение. Так вот, у Пола присутствовали все. Только оцепенение, скорее, затронуло мозг – он настолько боялся, что не в состоянии был думать.
  А затем совершил очень странный поступок.
  Потрепал по загривку собаку.
  Овчарка нервно взвизгнула, а Пол нисколько не сомневался, что через секунду таможенница попросит его выйти из толпы и отведет в специальное помещение, где его просветят рентгеновскими лучами, а затем арестуют за контрабанду наркотиков.
  Но он посмотрел страху в глаза. Так однажды научил его отец, когда в Херши-парке семилетний Пол испугался «американских горок», и тогда отец посадил его на самый крутой аттракцион, где мальчишку буквально вывернуло наизнанку.
  Видимо, такая вопиющая наглость сработала и на этот раз.
  Собака замерла и, прижав уши к голове, с мрачной сосредоточенностью уставилась на него. Ее умный нос продолжал подрагивать. А рявкнула на него не псина, а сама таможенница:
  – Сэр!
  Все вокруг застыло. Люди повернули к Полу головы. Подросток с рюкзаком, семья из четырех человек, тащившая добычу из Диснейленда, и пожилая пара, старавшаяся догнать свою группу. Второй таможенник направился в их сторону из другого конца терминала.
  – Сэр! – повторила женщина-таможенница.
  – Да? – ответил Пол. Ему казалось, что он покинул собственное тело и наблюдает со стороны за перепалкой, итог которой может быть один – наручники и бесчестье.
  – Сэр, прекратите гладить собаку.
  – Что?
  – Это служебное животное, а не домашняя зверюшка.
  – Да-да, разумеется. – Он поспешно отдернул заметно трясущуюся руку.
  Повернулся и пошел в направлении, которое указывала стрелка «Багаж». А про себя считал шаги, решив, что если дойдет до десяти, значит, на этот раз пронесло.
  Досчитал до одиннадцати.
  Двенадцати.
  Тринадцати.
  Собака не почувствовала кокаин.
  Глава 17
  Он взял такси.
  Водитель оказался индейцем и говорил на ломаном английском, но языковой барьер не помешал ему выразить радость от того, что эта поездка составит его дневную выручку. До самого Нью-Джерси он собирался брать по двойному тарифу.
  Таксист направился по Гранд-сентрал-авеню к мосту Трайборо, а Пол, как участник нью-йоркского марафона, чуть не каждые десять минут смотрел на часы – сколько еще предстоит миновать улиц и сколько еще бежать!
  Но пока он укладывался во время.
  «Прекрасно справляешься, – подбадривал его внутренний голос. – У тебя все прекрасно получается».
  Он пытался сосредоточиться на финишной ленточке. Связники ФАРК похлопают его по спине, хваля за прекрасно выполненную работу, и позвонят в Колумбию. А на следующий день он будет ждать Джоанну и Джоэль у выхода из терминала международного аэропорта имени Джона Кеннеди. И они вместе начнут новую жизнь.
  От завершения миссии Пола отделял всего один час.
  Но вдруг такси замедлило бег, поползло и встало.
  Впереди, насколько хватало глаз, машины бампер в бампер стояли в неподвижной пробке.
  Полу хотелось в туалет.
  Это чувство все время нарастало с тех пор, как он сошел с самолета. Сначала ощущение переполненности стало немного сильнее, чем целый день до этого, – а чего еще ожидать, если внутри у человека тридцать шесть набитых черт-те чем презервативов? Но затем возникла потребность облегчиться, и не менее яростная, чем тошнота до этого.
  Во второй раз за несколько часов Пол попытался приструнить свое тело, принудить подчиниться воле. Но не тут-то было – теперь оно не желало слушаться. У тела были свои желания, и оно намеревалось заставить их уважать.
  За пять минут они не продвинулись ни на дюйм.
  Таксист качал головой и, словно серфингист, носился по волнам звучащих по-иностранному радиостанций. Какофония звуков била по ушам и физически изводила. А Полу на заднем сиденье она мешала сопротивляться желанию пойти в туалет.
  – Вы можете прекратить? – спросил он.
  – Э-э?..
  – Радио. Вы не могли бы остановиться на какой-нибудь одной радиостанции?
  Таксист даже обернулся, словно вопрос поразил его до самых глубин души. Глаза под тяжелыми веками поблескивали из угольных провалов недоумения.
  – Что вы такое говорите?
  – Раздражает, – пояснил Пол. Его желудок демонстрировал отчаянный норов и все настойчивее требовал: «Ищи туалет! Ищи туалет!»
  – Это мое радио! – заявил таксист.
  – Да, но…
  – Мое радио, – повторил с нажимом шофер. – Играю что хочу. Вот так.
  Вот так. Между таксистом и пассажиром существует некая граница, и Пол явно ее перешел.
  Желудок мучили бесконечные спазмы. Его содержимое отчаянно рвалось наружу.
  Держись!
  Водитель нажал на сигнал. Это было актом протеста, а отнюдь не способом разрешить ситуацию. Ведь впереди ничего не могли поделать – они сами оказались точно в такой же ловушке. Таксист загудел опять: навалился на сигнал всем телом, и в воздухе понесся вопль ярости и крушения надежд.
  Он обрадовался, что удалось выпустить пар, и расцвел, словно развеселившись от собственной удачной шутки. Пока из впереди стоявшей машины не вылез человек. Автомобиль был «линкольном», на номерной табличке которого красовались буквы: BGCHEZE. Тот, кто приблизился к водительскому окошку такси, казалось, был стиснут путами собственной одежды – на нем были тесные, цвета каштана, хлопчатобумажные брюки и тенниска, больше напоминающая облегающий китель.
  Подошедший сделал знак рукой, чтобы таксист опустил стекло.
  У того не возникло ни малейшего желания послушаться. Но улыбка исчезла, он что-то бормотал по-индейски.
  Раз жест не помог, незнакомцу пришлось перейти к словам:
  – Ну-ка открывай свое долбаное окно!
  Таксист сам помахал рукой – мол, вали отсюда – и отвернулся.
  Подошедшему это не понравилось.
  – Ты что, придурок, машешь у меня перед носом? Гудишь людям в уши? Открывай окно, я тебе покажу, сучий потрох!
  Таксист не собирался подчиняться. Ни в какую. Он снова махнул рукой: давай-давай, уходи!
  – Эй, краснорожий, – вконец разозлился незнакомец, – ты что, не понимаешь по-английски? Не сечешь, что тебе говорят? Хорошо, я повторю тебе попроще. Открывай. Свое. Чертово. Окно! – Произнося слова, он бил по стеклу ладонью шириной с Нижний Манхэттен.
  Таксист запер замки. Пол это понял, потому что незнакомец принялся дергать за ручки, но дверцы не открывались. И от этого он пришел в еще большую ярость.
  Начал колотить в водительскую дверцу. Пол так и не понял, заметил незнакомец или нет, что на заднем сиденье такси есть пассажир. «Но даже если заметил, – подумал он, – это вряд ли его остановит».
  – Что, навалил в штаны? Давай открывай! – кричал незнакомец на заметно перетрусившего водителя. Таксист озирался, ища поддержки: сначала налево, потом направо и наконец назад.
  – Может, покричит и перестанет? – предположил Пол, глядя в его испуганные глаза.
  – Да он же ненормальный! – ответил шофер.
  Пол вынужден был согласиться. Две мысли пронеслись в его мозгу. Первая: ему не удержать в себе презервативы. И вторая: если этот сумасшедший ворвется в машину, то убьет таксиста, и тогда ему не добраться до Джерси-Сити. Даже если все-таки удастся сохранить в себе наркотик.
  Пол опустил стекло.
  – Послушайте, может быть, вам лучше успокоиться? – предложил он нападавшему, но сам почувствовал, как мучительно жалко прозвучал его голос.
  Однако его тон моментально образумил незнакомца. Он покосился на Пола, словно тот был достойным внимания артефактом.
  – Скажи, чтобы он открыл дверь.
  – Видите ли, – начал Пол, – я уверен, что он гудел не нарочно. Человек нервничает. Эта пробка… Не обращайте внимания.
  – Ну, разумеется, – улыбнулся подошедший, а затем быстро просунул руку в открытое окно Пола и выдернул кнопку замка – все это заняло не больше секунды. Прежде чем Пол успел отреагировать, его уже вытащили из машины за руку.
  Он споткнулся, чуть не упал.
  – Да прекратите же!
  Где-то между «прекратите» и «же» кулак незнакомца угодил ему в подбородок.
  Пол навзничь рухнул на мостовую. Плюх! Но это оказалось не самым худшим. Отнюдь!
  Он столько часов боролся с собственным телом, которое сопротивлялось непрошеному и неестественному вторжению.
  И вот в одну несчастную секунду проиграл битву.
  Глава 18
  На бензоколонку «Экссон» они завернули уже где-то в Бронксе.
  Когда Пол спросил, где здесь туалет, заправщик, типичный человек со Среднего Востока, кивнул на заднюю часть строения.
  Посередине моста Трайборо ему удалось снова забраться в такси при помощи немолодой уже женщины, которая словно по волшебству материализовалась из белого мини-вэна. Он отказался от ее предложения вызвать врача. И сказал таксисту, который предусмотрительно не покинул своего места, что не намерен обращаться в полицию. Потому что ему во что бы то ни стало надо добраться в Джерси-сити, на улицу Ганет, номер 1346.
  Но сначала – в туалет.
  Таксист закрыл пластиковую перегородку между задним сиденьем и водительским местом, а Пол весь путь проехал на одной ягодице.
  В ужасающем санузле на бензоколонке – настоящей дыре с сортиром – Пол убедился: все именно так, как он и предполагал.
  Все, что он проглотил в Боготе, из него уже вышло. Хорошо, что ни один из презервативов не пострадал.
  Пол уложил их в осклизлую раковину и вымыл тепловатой ржавой водой. Потом снял брюки и, обильно смочив желтой субстанцией, которая вытекла из флакона с жидким мылом, выстирал под краном. Вымыл себя, как мог.
  Он не собирался снова глотать презервативы. Был не в состоянии. Приедет в тот дом в Джерси-сити и расскажет о том, что случилось: почему груз вырвался на волю за несколько миль до пункта назначения.
  Пол аккуратно сложил наркотик в пакет, который предусмотрительно захватил с собой в туалет. Вернулся в такси и забрался на заднее сиденье. Пока он отлучался, водитель проветривал салон: обе дверцы были широко распахнуты, оба стекла опущены.
  И все же таксист ничего не сказал. Как-никак, Пол получил по зубам вместо него.
  Благодарность перевесила отвращение.
  * * *
  Через полчаса они въехали в Джерси-Сити.
  Пол старался думать о хорошем. А хорошее было: пока он со всем справлялся. За исключением каких-то мелочей.
  Он находился в нескольких кварталах от пункта сдачи груза. На этом заканчивалась его часть соглашения.
  Таксист свернул в украшенный арабскими надписями район. Машина миновала желтую мечеть с возвышающимся над ней сияющим минаретом и сверкающий экзотическими овощами и фруктами открытый рынок. Обогнала скользящих по улице, словно тени, закутанных с головы до пят в черное женщин.
  «Меня зовут Пол Брейдбарт. Я привез вам то, чего вы ждете».
  Он представил лицо Джоанны в тот момент, когда она будет выходить из самолета. Все еще изнуренное, с ввалившимися глазами, но уже порозовевшее от того, что все осталось позади, и от благодарности к нему. Она будет прижимать к груди Джоэль. Потом они поедут домой, где их лучшие друзья Лиза и Джон уже прикрепили красные шарики к дверной ручке их квартиры.
  «Меня зовут Пол Брейдбарт. У меня для вас кое-что есть».
  Такси остановилось. Шофер вытянул шею и выглядывал из окна.
  – Приехали? – поинтересовался Пол.
  – Тринадцать сорок шесть по Ганет-стрит? – переспросил таксист.
  – Да. Это здесь?
  – Это Ганет-стрит, – ответил водитель.
  – Отлично!
  Они оказались посреди квартала. Бакалея, аптека и два магазина, где работала система получения наличных по чеку. Все это сосредоточилось на одной стороне улицы. По другую сторону, судя по виду, стояли жилые дома. Туда-то ему и надо.
  Вот только что-то оказалось не так. Таксист качал головой и вздыхал.
  – Тринадцать сорок шесть? – повторил он.
  – Да.
  – Здесь нет такого.
  – Что?
  – Куда-то делось.
  – Не понимаю.
  – Смотрите сами.
  Глава 19
  Утро.
  До Джоанны доносился запах жареных бананов и дыма. И знакомый мускусный запах ее ребенка. Девочка упиралась ей в подбородок мягкой головкой и сосала принесенную Галиной желтую смесь.
  Пол уехал несколько часов назад. Или с тех пор прошло уже несколько дней?
  Джоанна старалась бодриться. Пыталась казаться сильной ради мужа – ему это очень требовалось. Но когда осталась одна, когда его не стало в комнате рядом, почувствовала, как уходит надежда. «Вот что такое полное одиночество», – подумала она.
  Но с ней была Джоэль.
  И значит, она была не совсем одинока.
  Вскоре после отъезда Пола появилась Галина, и Джоанна вцепилась в девочку, как хваталась за бумажник, опасаясь грабителей на 83-й улице.
  «Попробуйте отнимите!»
  Но Галина не собиралась отнимать у нее Джоэль.
  – Хотите покормить ее со мной? – спросила она.
  – Да.
  И они стали кормить вместе. Бок о бок, как молодые мамы и их няни-иностранки, которые каждое утро собирались на скамейках Центрального парка. Только не было рядом ни горок, ни качелей.
  И конечно, было еще одно отличие. Эта няня похитила их.
  Но Джоанна не стала об этом упоминать. Она хотела задержать мгновение. «Не буди лихо», – говаривала ей мать, когда Джоанна начинала на что-то жаловаться. Это значило – будь довольна тем, что имеешь. Почему? Чтобы не стало хуже.
  «Если ты разрешишь мне держать ее на руках, кормить и быть с ней, я не стану вспоминать, что ты с нами сотворила».
  Это определенно противоречило ее характеру. Джоанна привыкла открыто высказывать все, что было у нее на уме. Но теперь она не могла рисковать, боясь, что у нее во второй раз отнимут Джоэль.
  Галина спросила, как спала девочка. И Джоанна ответила, что у Джоэль прекрасный сон. Няня показала, как правильно держать ребенка при срыгивании. Они разговаривали так, словно опять очутились в гостиничном номере в Боготе.
  Джоанна кивала, отвечала и даже поддерживала беседу.
  – Где вы родились, Галина? – спросила она, когда Джоэль наелась и ее вроде бы даже удалось укачать.
  – Во Фронтино, – отозвалась няня, – в Антиокии. – И, поняв, что Джоанна не знает названий колумбийских провинций, добавила: – На севере. На фруктовой ферме. Очень давно.
  Джоанна кивнула.
  – И как там?
  Галина пожала плечами.
  – Мы были очень бедны. Кампесинос. 23В школу меня определили святые отцы.
  При упоминании о религии Джоанна вспомнила черную сутану и белый воротник, который мелькал сквозь перегородку в исповедальне. Запах нафталиновых шариков, ладана и детской присыпки.
  Она хотела, чтобы разговор продолжался. Джоэль спала, и Галина в любой момент могла встать и потребовать: «Ну, давай ее сюда». К тому же было, безусловно, приятно общаться хоть с каким-нибудь человеческим существом.
  Существовала еще и другая причина: пока разговариваешь, можно не думать.
  «Восемнадцать часов» – так было сказано Полу.
  Галина протянула руку и нежно, но игриво погладила ершистые волосики Джоэль.
  «Невозможно, чтобы вот такая Галина кому-то не понравилась», – подумала Джоанна. Должно быть, она не одна – их две. И вот этой любая мать доверила бы своего ребенка.
  – А когда вы приехали в Боготу?
  – Во время событий, – ответила няня. – Когда убили Гайтана.
  Она объяснила, что происходило в Колумбии в сороковых годах. Хорхе Гайтан был человеком из народа. Не лилейно-белым, как остальные политики, а наполовину индейцем. Надежда таких кампесинос, как ее отец. А потом его застрелил ненормальный. Вся страна сошла с ума и погрузилась в пучину насилия, которое не прекращается до сих пор.
  Джоанна слушала, кивала и задавала вопросы. Оказалось, что ей не просто хочется продлить разговор, но даже интересно, что говорит Галина. Может быть, таким образом удастся получить ключик.
  «Вы ничего не понимаете, – заявила колумбийка Полу, когда он спросил, почему их украли. – Это не ваша страна».
  И теперь Джоанна пыталась понять.
  Она обратилась к голливудским аналогиям: получалось, что Колумбия – это нечто вроде «Вестсайдской истории», 24над которой Джоанна обливалась слезами, когда в одиннадцать лет смотрела по телевизору. «Ракеты» против «Акул», а между ними полицейский Крупке. Здесь происходило нечто похожее: правые противостояли левым, а в середине стояло правительство.
  С той лишь разницей, что в финале не состоялось соединение наперекор смерти.
  Оставалась одна только смерть.
  Джоанна крепче прижала девочку к груди и вдруг вспомнив песенку Дамбо, 25стала тихо напевать:
  – «Моя родная, моя малышка. Хорошо было слоненку – он мог взмахнуть ушами и улететь».
  Если бы слоны умели летать…
  Она попыталась представить Пола в самолете где-то над Атлантикой. Или он уже добрался до места? Сколько времени прошло с тех пор, как он уехал?
  Джоанна повернулась к Галине, собираясь задать этот вопрос. Но та потупилась и смотрела на девочку, погруженная в мысли. Или в воспоминания?
  – У меня была дочь, – проговорила колумбийка.
  Джоанна чуть не спросила, как она выглядит, как ее зовут и где она теперь, но вовремя сообразила, что это было сказано в прошедшем времени.
  – Что с ней случилось?
  Галина встала и потянулась за Джоэль. Но, заметив, что Джоанна не хочет отдавать девочку, пообещала:
  – Я ее еще принесу.
  У Джоанны не оставалось выбора – она уступила свою дочь той самой женщине, которая ее украла.
  * * *
  Проснувшись на следующее утро, Джоанна прижала ухо к доскам, которыми было забито одно из окон. Она стремилась расширить свой мир хоть на фут, хоть на несколько дюймов.
  Из-за окна послышался шум стройки – нестройный перестук молотков и ритмичные удары. Она представила копер для забивки свай и паровой экскаватор. Залаяли две собаки. Над головой пролетел самолет. Где-то играли в баскетбол.
  Затем в комнате появилась Галина. Ребенка с ней не было.
  Новости.
  – Ваш муж, – начала она ровным, бесстрастным голосом, – не доставил кокаин.
  Глава 20
  Почти во всю треть левой стороны Ганет-стрит зияла черная, обугленная, все еще дымящаяся дыра.
  Пол в конце концов сообразил, что это некогда и был дом 1346.
  – Сгорел, – объяснил им местный житель в маленькой белой шапочке на темени.
  – Когда? – спросил Пол.
  – Вчера.
  Пол ощутил в животе неприятное чувство – прямо противоположное тому, что ощущал раньше: вместо мучительной переполненности теперь появилась такая же мучительная пустота.
  Словно черная дыра, которая всасывала в себя малейшие крупицы надежды.
  – А люди, которые здесь жили? – спросил он. – Вы не знаете, куда они делись?
  Человек пожал плечами.
  Оказалось, что никто не знает, куда они подевались. Более того, никто не знал, кто они были такие.
  – Цветные уроды, – проговорил белый, держащий банку с пивом, наполовину спрятанную в коричневый пакет.
  – Иностранцы, – добавил едва говоривший по-английски мужчина, явно из Восточной Европы.
  Эти иностранцы держались особняком. Жили здесь около полугода. Ни с кем особенно не общались. Их было двое или трое – одни говорили так, другие эдак. Все – мужчины.
  – Никто не погиб во время пожара?
  – Судя по всему, нет. Во всяком случае, пожарные не обнаружили никаких тел.
  Таксист начинал проявлять нетерпение. Он заработал свой двойной тариф и теперь хотел вернуться назад.
  – Пусть счетчик крутится, – сказал ему Пол.
  – С вами все в порядке? – спросил водитель. Он видел в зеркальце заднего вида, что его пассажир выглядит не краше привидения.
  Они тихонько проехали по Ганет-стрит и обнаружили закусочную. В глубине крохотного зальчика Пол разглядел телефонную будку. Свой сотовый, отправляясь в Колумбию, он не взял.
  Ему дали номер. На всякий случай.
  Сейчас он объяснит: «Я привез ваш наркотик, все тридцать шесть презервативов. Только не знаю, кому его отдать».
  Пол попросил шофера подождать.
  – Конечно. Только дайте мне деньги, которые вы мне должны.
  Пол просунул сквозь перегородку сто шестьдесят пять долларов. Партизаны ФАРК отдали ему наличность и дорожные чеки почти в полной сохранности.
  «Вы же не считаете нас бандитами?»
  Ни в коем случае. Только похитителями и убийцами.
  На пороге забегаловки Пол услышал звук, который ни с чем невозможно спутать, – скрип лысых покрышек. Резко обернулся и на месте, где только что стояло такси, увидел жидкий след сизого дыма.
  Он воспользовался своей телефонной картой. После нескольких глухих щелчков соединения послышались гудки, но трубку никто не брал. Один, второй, третий, четвертый. Пол звонил минут пять. Ужасные минуты, каждая по эмоциональному напряжению тяжелее недели.
  Он повесил трубку и попытался во второй раз.
  Снова никакого ответа.
  Пол совсем разнервничался.
  Вернулся к тому месту, где когда-то стоял дом номер 1346, жадно вглядывался в лица прохожих, но те спешили пройти мимо.
  Тогда он устроился перед сгоревшим домом, где в плотном и влажном воздухе все еще плавали тонкие, похожие на иголочки частицы сажи.
  Его же должны ждать! Кто-нибудь вернется сюда за наркотиками.
  Прошла, казалось, целая вечность. Люди спешили мимо – вправо и влево, перед глазами и за спиной. Но ни один не остановился, ни один не заговорил. Никто не спросил, что у него в пакете.
  Наконец один все-таки нашелся.
  Подросток, хотя и выглядел очень по-взрослому.
  Когда он мелкими, шаркающими шажками перешел через улицу, его лицо показалось Полу знакомым – наверное, этот парень уже давно стоял на другой стороне.
  – Эй? – окликнул он.
  – Слушаю! – В душе Пола вспыхнул проблеск надежды.
  – Шеф, я знаю, зачем ты здесь. – Парень был вроде бы нужной национальности: по крайней мере латиноамериканец.
  – Неужели?
  – Точно-точно, Холмс. – Парень посмотрел налево и направо и поманил Пола за собой. – Хочешь очиститься?
  – Я увидел, что дом сгорел, и не знал, что делать, – прошептал Пол, следуя за ним на полшага позади. Провожатый свернул в боковой переулок, и они оказались среди ободранных домов, покрашенных во всевозможные невеселые оттенки коричневого цвета.
  – Угу, – буркнул парень.
  – Тогда я решил, что надо ждать, пока на меня не выйдут.
  – Соображаешь, шеф.
  В середине переулка парень юркнул в проход между домами. Они очутились на заднем дворе, вымощенном треснутым, забрызганным краской асфальтом. На них уставились два пустых, без навесов, окна.
  – Ну, давай посмотрим, что у тебя в пакете, – потребовал парень.
  Его все-таки нашли. Он все-таки справился.
  Но после того, как Пол открыл пакет, потребовалось всего две секунды, чтобы понять, насколько ужасно он ошибся.
  Об этом свидетельствовало выражение лица его провожатого. Парень заглянул в пакет и, судя по всему, испытал… разочарование.
  – Это что за дерьмо? – спросил он.
  – Это… – начал было объяснять Пол, но запнулся.
  – Деньги, Холмс, – начал заводиться парень. – Ты загнал товар или как?
  Или как… До Пола стало доходить, что на той же улице, где жили колумбийцы, ждавшие, когда поступит наркотик, могли жить другие люди – те, кто ждал, когда наркотик продадут. И он напоролся на одного из таких.
  – Нет, – ответил он и начал закрывать на пакете молнию. Но не успел – парень схватил его за руку.
  – Минуточку, Холмс.
  Пол словно показал собаке кусок мяса. Парень больше не казался разочарованным – он сообразил, что углядел в пакете.
  – Давай-ка не гони.
  – Мне надо идти. Я принял тебя за другого.
  – А я чем не подхожу?
  – Послушай, это все не мое. – Пол потянул пакет на себя, но тот не поддавался. – Мне надо это кое-кому отдать.
  – Вот, шеф, я и есть этот кое-кто.
  – Послушай, все это принадлежит очень серьезным людям. Ты понял? Они будут очень недовольны, если не получат свое.
  Но оказывается, на этой улице жили другие, не менее серьезные люди. У парня пропала прежняя повадка торговца. Глаза сделались каменно-холодными, он крепче ухватил пакет.
  – Дай сюда!
  – Нет, – Пол удивился самому себе. Прежний Пол, тот, что высчитывал проценты рисков, поступил бы именно так – отдал.
  Но сегодняшний – нет.
  Если он лишится пакета, все будет потеряно.
  Парень полез за чем-то в карман, и Пол увидел, как тускло блеснул металл.
  – Послушай, босс, лучше отдай добром. Иначе…
  – Не могу, – ответил он.
  – Не отдашь – заберу сам.
  Пол не отпускал. Он едва успел заметить движение руки. В одно мгновение парень развернулся, ударил его в челюсть и тут же опустил кулак. Полу показалось, что ему в лицо влепили бейсбольным мячом: такое и вправду дважды случалось, когда он играл в малой лиге, и с тех пор у него осталась видимая на рентгене крохотная трещинка в кости возле глаза.
  Самое удивительное, что он не упал. Дернулся, покачнулся, чуть не потерял равновесие. А потом совершил еще более поразительную вещь.
  Ответил ударом.
  Парень ослабил хватку – видимо, не так легко одной рукой кого-то лупить, а другой удерживать предмет. Пол выхватил пакет с наркотиками и выбросил руку в сторону его головы.
  Есть!
  Кулак достиг цели.
  Парень шлепнулся на землю. И совсем неслабо. Достаточно здорово, чтобы садануться щекой об асфальт и недоверчиво даже с неприкрытым страхом, посмотреть на своего противника.
  Пол выдержал этот взгляд.
  Видимо, дело было в выражении его лица. Выражении, которое говорило: «Только сунься еще. Только попробуй!» А скорее всего причина была в медленно двигающейся полицейской патрульной машине, которая показалась между домами.
  Но как бы там ни было, парень вскочил на ноги и бросился прочь.
  Глава 21
  Майлз ответил после третьего звонка:
  – Слушаю.
  – Это Майлз?
  – Да.
  – Говорит Пол. Пол Брейдбарт.
  Он вернулся в закусочную. Пытался набрать номер в Колумбии. Шесть раз. Никто не ответил. И тогда ему пришел на память еще один абонент.
  – Пол? – Было похоже, что адвокату потребовалась уйма времени, чтобы включить в голове компьютер и вспомнить, кто он такой. – Черт возьми, как поживаете? Возвратились вместе с… м-м… Джоанной?
  Уж не пришлось ли ему залезть в настоящий компьютер, чтобы извлечь оттуда имя жены клиента? Пол решил, что так оно и было.
  – Да. То есть нет. Вернулся я один.
  – Вот как?
  – У меня неприятности, Майлз.
  – В чем проблема? Надеюсь, с ребенком все в порядке?
  – Могу я подъехать повидаться с вами?
  – Разумеется. Позвоните завтра в контору и назначьте время с…
  – Мне необходимо переговорить с вами немедленно, – перебил его Пол.
  – Немедленно? Я сейчас на пути домой.
  – Это очень срочно.
  – А нельзя подождать до обычного рабочего времени?
  – Не могу.
  – Что ж… о'кей, – согласился Майлз после секундного колебания. – Значит, дело настолько неотложное?
  – Совершенно неотложное.
  – Хорошо. Приезжайте ко мне домой. Есть под рукой чем записать?
  – Я запомню.
  Майлз назвал адрес. Улица находилась где-то в районе Бруклина.
  * * *
  Пол воспользовался местной таксомоторной службой, телефон которой нашел на доске объявлений в вонючем вестибюле закусочной.
  «Лимузины Джерси Джоза».
  Рекламу втиснули между «Психотерапевтическими услугами Стэнли Фрэнкса» и «Кузовными работами Уэнди Вуперса – обслуживание в мастерской и с выездом».
  Сейчас Пол не отказался бы от помощи и того и другого.
  Но лимузины были нужнее.
  Хотя, как оказалось, у Джерси Джоза не было никаких лимузинов. Через десять минут после звонка к забегаловке подкатил лиственно-зеленый «сейбл» и два раза посигналил.
  Неповоротливый, не в меру тучный шофер предложил Полу положить пакет в багажник, но он отказался и еще крепче вцепился в ручки.
  В голове крутилась неотвязная мысль: сколько же времени осталось в его распоряжении? И будет ли ему предоставлена отсрочка или что-то в этом роде? Ариас позвонит в тот дом в Джерси-Сити, но ему никто не ответит, потому что не раздастся никаких сигналов, – ведь телефон сгорел. Может быть, тогда они поймут, что у них что-то не так. Примут это во внимание и повременят с приведением угрозы в исполнение.
  Машина съезжала с пандуса Уильямсбургского моста, когда на глаза Полу попались очень странные люди. Во всяком случае, странно одетые. Стояло лето, но на мужчинах были огромные меховые шляпы и длинные черные сюртуки. А женщины вырядились еще нелепее.
  До этого Пол не связывал адрес Майлза с Уильямсбургом – бастионом ортодоксального иудаизма. Но теперь понял, где оказался.
  На каждом светофоре в окна такси заглядывали потные, бородатые лица.
  Майлз жил в красивом доме из темно-коричневого кирпича, фасад которого был украшен горшками с красной геранью.
  Пол расплатился с шофером, вытащил из машины пакет и, будто местный наркоторговец с товаром, поднялся по темно-коричневым ступеням и нажал на кнопку звонка.
  Дверь открыла крепко сложенная, улыбающаяся женщина, которую можно было бы назвать симпатичной, если бы не пышный черный парик, который она нахлобучила на голову, словно шлем.
  – Мистер Брейдбарт? – поинтересовалась женщина.
  – Да.
  Она представилась как миссис Гольдштейн и провела его в отделанный деревянными панелями кабинет.
  – Подождите минутку. Присаживайтесь.
  Пол выбрал кожаный стул напротив непомерно заваленного бумагами стола.
  После ухода миссис Гольдштейн он задумался о ее парике.
  Рак?
  Неожиданно вспомнилась мать, старательно пристраивавшая себе на голову чужие волосы перед зеркалом на туалетном столике.
  Пол обвел глазами ряды книжных полок, занимавших две стены. Переплеты соперничали за место с фотографиями. Большинство снимков изображали самого Майлза. Пожимающего руки, позировавшего с латиноамериканскими детьми. Попалась на глаза фотография Майлза с Марией Консуэло перед фасадом сиротского дома Святой Регины. Там и сям висели заключенные в рамки благодарности. «Человек года Латиноамериканской ассоциации родителей». Эта рамка располагалась прямо под дипломом о присвоении почетной степени юридического университета и отзывом из местной больницы.
  Когда в кабинет вошел незнакомец и повернулся, чтобы закрыть за собой дверь, Пол чуть не спросил, когда придет изображенный на фотографиях адвокат.
  Но им и оказался изображенный на фотографиях человек.
  Только замаскированный.
  На Майлзе была фетровая кипа, а с обнаженной руки он отцеплял напоминавший коробочку предмет – распутывал перекрещенные кожаные ремешки. Угольно-черный сюртук спускался до самых колен, и от этого Майлз напоминал героев из «Матрицы».
  – Это называется филлин, – объяснил адвокат, пожав Полу руку и усаживаясь за стол. Предмет остался лежать среди прочего развала, распластав ремешки, словно экзотическое существо, – как чернильный осьминог, только, скорее всего, уже мертвый. – Вещь, необходимая для утренней молитвы.
  – Но сейчас уже давно день.
  – Стараюсь наверстать упущенное.
  – Так вы ортодоксальный еврей?
  – Именно, – улыбнулся Майлз.
  – Но на работу вы так не одеваетесь. Никогда не видел вас в подобном костюме.
  – Разумеется, не видели, – согласился адвокат. – Я современный ортодокс. И не слишком ортодоксальный в своей ортодоксальности. Нерелигиозный костюм – залог моей карьеры. Иначе я рискую распугать клиентов. Зато дома ермолка – обязательное условие моей религиозности. Если я не стану ее носить, Бог может на меня рассердиться. Вам понятно?
  Полу было понятно.
  Ему не терпелось оставить тему иудаизма и перейти к теме похищения его жены и дочери.
  – Итак, – продолжал Майлз, – с чем пожаловали? Вернемся к насущным вопросам. Какие у вас проблемы?
  – Проблемы? – машинально повторил за ним Пол. Наверное, от того, что в этом слове содержалась надежда. Ведь с проблемами можно бороться и в конце концов справиться. – Проблемы в Боготе, – произнес он без всякого выражения. – Как выяснилось, там все-таки не безопаснее, чем в Цюрихе.
  – Что?
  – Я в беде. Помогите мне.
  * * *
  Пол потягивал зеленый чай из трав, который великодушно предложила ему миссис Гольдштейн.
  – Успокаивает нервы, – посоветовал адвокат.
  У самого Майлза нервы были явно в порядке. Он отказался от предложенной чашки и сидел за столом, обхватив ладонями лоб.
  Майлз реагировал вполне живо, как и полагается заинтересованному адвокату, клиентов которого похитили, причем одного до сих пор держали в плену, а другого принудили незаконно провезти через таможню США запрещенный наркотик. Может быть, даже слишком живо. Его лицо то меркло, то выражало острое сочувствие, сострадание и гнев.
  Он вышел из-за стола и обнял Пола за плечи.
  – Боже мой, как я вам сочувствую!
  Пол позволял себя успокаивать, он впитывал сочувствие, словно губка. До этого ему сочувствовал всего один человек – он сам. Майлз захотел узнать детали.
  – Расскажите мне точно, как все произошло.
  Пол рассказал, как в тот день они вернулись в гостиницу и обнаружили, что их ребенок исчез. И о следующем дне, когда Джоанна уверенно заявила, что спящая рядом с ними девочка – не Джоэль. Об их поездке к Галине, о плаче из глубины дома и последовавшей затем неожиданной жестокости Пабло.
  Комната с забитыми окнами. Ариас. Человек с сигарой. Пол дошел до того момента, когда такси бросило его одного в Джерси-Сити.
  Майлз внимательно слушал и делал пометки в желтом блокноте, который волшебным образом возник из разгрома на его столе.
  – Вы сказали, Пабло? Так звали вашего шофера?
  – Да.
  – Так-так. И он как-то связан со Святой Региной?
  – Да. А что? Вы подозреваете, что приют может быть замешан в контрабанде наркотиков?
  – Ни в коем случае. Я много лет знаю Марию Консуэло. Святая женщина.
  Пол взглянул на часы.
  – Мне дали восемнадцать часов. Из них осталось два.
  – Хорошо, – проговорил адвокат, – давайте рассуждать логически.
  Пол чуть не брякнул, что это легче сказать, чем сделать. Что в опасности его жена и ребенок, а не семья Майлза. Что время катастрофически тает. Но промолчал.
  – Пусть на первый взгляд это звучит не очень обнадеживающе, но у нас есть то, что им нужно. – Майлз покосился на лежащий на коленях Пола черный пакет. – Это он?
  Пол кивнул.
  – Не разумнее ли запереть ко мне в сейф? Сюда забегают дети.
  – Хорошо.
  Адвокат обошел стол, раскрыл на пакете молнию, заглянул внутрь и присвистнул.
  – Я не специалист в этом деле, но мне кажется, здесь его очень много.
  – На два миллиона.
  Майлз снова присвистнул.
  – Ничего себе. – Задернул на пакете молнию, осторожно поднял и понес на вытянутой руке. Так владельцы собак носят в мусорный бак экскременты своих любимцев. Он открыл полированный шкаф, который внутри оказался сейфом из нержавеющей стали. И, заперев наркотик, снова уселся за стол. – Не возражаете, если я спрошу, как вам удалось это все проглотить?
  Пол хотел ответить, что человек вообще не представляет, сколько всего он может проглотить: и тридцать шесть презервативов, и собственный страх. Но вместо этого сказал:
  – Не знаю. Пришлось.
  – Н-да… – пробормотал адвокат. – Так на чем мы остановились?
  – На наркотиках.
  – На наркотиках… Совершенно верно. С вашей женой ничего не сделают, пока доподлинно не узнают, где их товар. Разумно?
  Пол кивнул.
  – Конечно, разумно, – продолжал Майлз. – Как-никак это два миллиона долларов. И еще: ФАРК как будто славится тем, что подолгу держит заложников. Годами.
  Адвокат старался успокоить. Но его слова произвели обратный эффект: у Пола засосало под ложечкой.
  Годами!
  Майлз, видимо, заметил это.
  – Я просто рассуждаю, – сказал он. – Вам дали восемнадцать часов, но это еще ничего не значит.
  – Откуда вы можете знать?
  – Считайте, что это квалифицированная догадка.
  Прекрасно. Майлз думает, что у них больше времени. Что его просто напугали и угроза восемнадцати часов – это что-то вроде строгих предупреждений, которые присылают по почте насчет просроченных счетов.
  Но в желудке все равно тянуло. И вдобавок Пол чувствовал, как сильно вспотел, какой он грязный и насколько физически истощен. Он закрыл глаза и потер ладонью, все еще пахнувшей мылом с бензоколонки, пульсирующий болью лоб.
  – Вы хорошо себя чувствуете? – с явной озабоченностью поинтересовался Майлз. – То есть я хотел спросить: относительно хорошо? Понимаете, вы мне нужны. Мы будем работать над вашей проблемой. Найдем какой-нибудь выход, но для этого вы должны мне помогать. – Он опустил глаза к своим записям. – Давайте посмотрим, какой у нас выбор.
  Пол и не догадывался, что имел возможность выбирать.
  – Первое: мы обращаемся к властям. – Несколько мгновений Майлз словно размышлял над своим предложением, затем покачал головой. – Н-да… Первый импульс… Но этот путь скорее тупиковый. Куда обращаться: в полицейское управление Нью-Йорка? В Госдепартамент? К колумбийскому правительству? Оно не может освободить собственных граждан, не говоря уже об иностранцах. Кроме того, если ФАРК обнаружит, что Джоанну и ребенка ищут, то может постараться избавиться от них. И еще: как-никак вы незаконно провезли в США наркотики. Немало наркотиков. Пусть по принуждению, под грубым давлением, но факт остается фактом: контрабанда наркотиков – это государственное преступление. О'кей, к властям мы не идем. Согласны?
  Пол ответил «да». Его тронуло, что адвокат употреблял местоимение «мы». Теперь он не чувствовал себя таким одиноким в этой вселенной.
  Майлз поднял еще один палец.
  – Второе: мы вообще ничего не делаем. Сидим и ждем, пока с вами свяжутся. – Он опять покачал головой. – Не пойдет. Откуда нам знать, что они знают, как с вами связаться? Скорее всего, не знают. И не факт, что ваша жена им объяснит. Значит, отметаем. Мы не можем сидеть сложа руки. Следовательно… – Майлз поднял третий палец. – Третье: мы должны с ними сами связаться. Объявить, что их наркотики все еще у нас. И мы ищем человека, которому надо передать товар. Мы вам наркотики – вы нам Джоанну и ребенка. Не будет Джоанны и ребенка – не будет наркотиков. А наркотики – это деньги. Много денег. Деньги им нужны.
  «Что ж, – подумал Пол, – это похоже на план».
  Отменно логичный, простой и даже вселяет надежду. Вот только…
  – А как вы намерены с ними связаться? Они не отвечают по этому номеру. Я пробовал.
  – Шофер, – щелкнул пальцами Майлз. – Пабло. Я позвоню в «Святую Регину». У Марии же должен быть его номер. – Адвокат открыл ящик стола и достал небольшую телефонную книжку. – Так, посмотрим… – Он перевернул страницу и остановился на следующей. – Консуэло… Консуэло… Вот она. – Поднял трубку и набрал на кнопках номер.
  Есть люди, которые говорят по телефону так, словно их собеседник находится рядом в комнате. Майлз был именно таким.
  Поздоровавшись с Марией, он улыбался, смеялся, тряс головой, словно она сидела прямо перед ним.
  – Отлично, – говорил он в трубку. – А как вы? Растут. А ваши? Прекрасно. С удовольствием посмотрю фотографию.
  Они продолжали в том же духе минуту или две: обменивались любезностями, задавали вежливые вопросы, перебрасывались ничего не значащими фразами.
  – Мария, – наконец перешел к делу адвокат, – вы не могли бы мне дать номер телефона шофера такси – Пабло… совершенно забыл, как его фамилия. Так… так… Подумываю воспользоваться его услугами для следующей пары. В самом деле? Прекрасно! – Майлз показал Полу большой палец. Катая на ладони ручку, еще немного послушал телефон, затем что-то нацарапал на бумаге. – Спасибо, Мария.
  Он повесил трубку и посмотрел на Пола.
  – Ну вот, номер у нас есть. А теперь… – Адвокат посмотрел на листок и снова принялся набирать.
  На этот раз не было ни приветствий, ни любезностей, ни общих фраз. Потому что разговор не состоялся. Майлз ждал, катал на ладони ручку, поглядывал на часы, озирался. Потом пожал плечами, повесил трубку и попытался снова. С тем же результатом.
  – Никого нет дома. Что ж, попробую позже.
  Пол кивнул. Вопрос заключался в том, сколько этого «позже» у них осталось.
  – Вот что я думаю, – продолжал адвокат. – Домой вам нельзя. Пока нельзя. Им не понравится, если ваши знакомые узнают, что вы вернулись.
  – Пожалуй. – Зараженный оптимизмом Майлза, Пол на какое-то время взбодрился, но когда адвокату ни с кем не удалось связаться, снова пал духом.
  – Будем продолжать в том же направлении. Во всяком случае, сейчас. А до тех пор, пока кого-нибудь не найдем, вы можете оставаться у меня.
  Пол снова кивнул. Ему хотелось одного: по-детски подчиняться. Если Майлз советует остаться у него, он останется. Слушаюсь, сэр. Он был измотан, устал как собака и хотел одного – уронить голову на подушку.
  Майлз объяснил жене. Пол слышал, как он шептался с ней в соседней комнате. Затем адвокат провел его наверх, мимо детской, где два его сына с пультами в руках едва оторвались от компьютерных игр.
  В конце коридора оказалась небольшая гостевая спальня.
  Адвокат щелкнул выключателем.
  – Располагайтесь как дома. Если захотите принять душ, ванная в коридоре. Подушки в шкафу.
  – Спасибо, – поблагодарил его Пол. Если вспомнить, что произошло на мосту Трайборо, ему в самом деле остро требовался душ. Но сил не осталось.
  Майлз уже собрался уходить, сделал несколько шагов к двери, но вдруг обернулся.
  – Я все время буду набирать тот номер. Не застанем его сегодня – застанем завтра. И не тревожьтесь, мы их спасем. И Джоанну, и девочку. Сделаем все возможное.
  Отличная молитва на сон грядущий. Пол на это сильно надеялся.
  Он снял ботинки, носки и, не потрудившись достать подушку, лег на кровать.
  Он проснулся в середине ночи. Часы показывали четырнадцать минут четвертого.
  Какое-то время он не мог сообразить, где находится и что с ним произошло. Даже решил, что рядом лежит Джоанна, а в соседней комнате мирно посасывает пустышку Джоэль.
  Но вот вернулась действительность. Пол понял, куда попал. И почему. Восемнадцать часов наступили и истекли, и теперь неизвестно, жива ли его жена. Он закрыл глаза, стараясь снова заснуть.
  Но не сумел.
  Наоборот, возбужденный, на грани отчаяния и паники, он совершенно проснулся. Перевернулся на бок, затем на другой. Достал из шкафа подушку, снова лег и закрыл глаза. Никакого эффекта. Мысли безостановочно проносились в голове.
  «Привет, Ариас, рад тебя видеть».
  «Буэнас ночес, 26Пабло».
  «Галина, привет».
  Пол представил, как Джоанну выводят из комнаты. Его жену, его королеву воинов.
  Через час он поднялся.
  Стояла гробовая тишина. В такое время человеку кажется, что он на планете один.
  «Не будь дурачком, – говаривал ему отец, когда он начинал дрожать под одеялом. – Темнота ничего тебе плохого не сделает».
  В это трудно поверить. Ведь ему постоянно твердили, что и многие другие вещи ничего плохого ему не сделают. Например, рак. Но он истощил его мать, превратил ее в скелет, и она умерла за три дня до одиннадцатилетия сына. Отец держался отстраненно и не часто появлялся дома. Кормилицей семьи была мама. Пол много и истово молился о ней. И когда она все-таки угасла, когда их семейный священник взял его за руку, а маму – да нет, не маму, а всего лишь ее тело – понесли вниз по лестнице, завернув в простыни, он втайне отрекся от веры в высшие силы. И нашел утешение в холодной логике цифр. Он построил вселенную порядка и согласованности, где царили строго просчитанные вероятности и процентные соотношения. Где всегда можно определить вероятность нежелательных событий и этим себя успокоить.
  Пола не случайно потянуло к профессии, единственная цель которой – держать под контролем риски.
  Выражаясь языком актуариев, уменьшать вероятность нежелательных событий.
  Но в эти дни умение принимать в расчет риски его как будто оставило.
  Пол скатился с кровати и встал босиком на доски. Они показались ему холодными и какими-то древними. В комнате не оказалось ни телевизора, ни радио.
  А ему требовалось какое-нибудь занятие, чтобы отвлечься. Что-нибудь почитать.
  Он на цыпочках спустился по лестнице, но ступени все равно скрипели и стонали. Пол понятия не имел, где включается свет в коридоре, и от перил пробирался к стене на ощупь.
  Наконец он оказался в кабинете Майлза и, пошарив рукой, обнаружил выключатель.
  Щелк.
  Подошел к книжным полкам. Хорошо бы нашлось какое-нибудь легкое чтиво. Но ему не повезло. В кабинете стояли книги, наличие которых и следовало ожидать у юриста. Тома, посвященные праву, – целые скопища. Толстые, в кожаных переплетах и нисколько не привлекательные. А кроме них, еще несколько изданий, но ничего интересного. Еврейская библия в треснутой, облупившейся обложке, «Каббала» и вафельно-тоненькая книжица под названием «Книга Руфь».
  На худой конец хотя бы это.
  Пусть будет Руфь. Хоть какой-никакой сюжет.Пол не без труда вытащил томик, поскольку он был зажат между «Статутным правом нью-йоркской недвижимости» и «Принципами судебного законодательства». Но тут из него посыпалась кипа листков.
  Пол наклонился, чтобы их подобрать.
  Судя по виду, это были старые письма. От совершенно пожелтевших до относительно белых, с желтоватым оттенком. Они начинались с обращения:
  «Дорогой папа, папочка, папуля… отец!»
  Наверное, это один из тех парнишек, что так увлеченно мучили видеоигру наверху, присылал их из летнего лагеря.
  Пол почувствовал себя соглядатаем, шпионящим за семейством Гольдштейнов. И вдруг вспомнил собственную семью, которой сейчас с ним не было.
  Его охватила внезапная сильная тоска с примесью чего-то еще, что он определил, как ревность. Майлзу повезло: его жена не сидела под стражей, а два его юных отпрыска аккуратно писали из летнего лагеря, перебирая всевозможные обращения к отцу.
  Полу для счастья хватило бы одного.
  «Дорогой папа, папочка, папуля, отец! Помнишь, как ты отвел меня в зоопарк и там оставил?»
  Майлз водил своих сыновей в зоопарк, и один из них вспоминал, что с ним приключилось. Как отец взял его с собой и потерял. Мальчик вдруг оказался один в толпе разглядывающих обезьян зевак, пока папа пошел купить сахарную вату. Пол сочинял собственную историю семьи Гольдштейнов, как иногда поступают бездетные люди, чтобы развеяться.
  Он бы и дальше раскручивал сюжет, но в коридоре послышался резкий звук. Один из сыновей Майлза стоял на пороге в голубой пижаме и тер морщившиеся от света полуоткрытые глаза. Что-то около четырнадцати лет, решил Пол. Голенастый, мучительный возраст между детством и отрочеством. Ноги паренька казались слишком длинными для его фигуры. Над верхней губой, как мазок помады, темнел легкий пушок.
  – Мне послышалось что-то на лестнице, – сказал он.
  Пол и раньше чувствовал себя подглядывающим в замочную скважину, а теперь и вовсе смутился. Попался с поличным на чтении его писем к отцу, словно имел на это право.
  – Вот… потянул книжку, а это выпало, – сбивчиво объяснил он.
  Мальчишка пожал плечами.
  Пол запихнул письма в томик и поставил все на место.
  – Теперь снова спать.
  Мальчик кивнул и пошел к лестнице. Пол выключил свет и последовал за ним. Так вместе они и потащились наверх.
  – Ты был в лагере? – спросил парнишку Пол.
  – Что? – не понял Гольдштейн-младший.
  – Отдыхал в летнем лагере, когда был моложе?
  – Угу, – сонно ответил мальчик. – В лагере Бет-Шемель в горах Катскилл. Тоска зеленая.
  – Да. Я тоже не любил эти сонные лагеря. – Пола отправили в летний лагерь в тот год, когда умерла его мать.
  На верхней площадке лестницы он простился с мальчиком и вернулся в свою спальню, где еще два часа не мог заснуть.
  * * *
  Когда Пол проснулся, утро давно наступило и Майлза дома не было.
  – Отправился на работу несколько часов назад, – объяснила его жена. – Сказал, пусть уж, пожалуйста, устраивается. Так что будьте любезны, – добавила она с застенчивой улыбкой.
  Пол нашел миссис Гольдштейн на кухне после того, как надел носки и ботинки и рискнул спуститься вниз. За столом сидел сын Майлза и читал юмористическую книгу «Человек-паук вершит возмездие». Это был второй его сын – года на два моложе своего брата.
  – Привет, я Пол, – поздоровался с ним Пол.
  Мальчик что-то буркнул, не поднимая глаз. Миссис Гольдштейн вздохнула.
  – Назови свое имя. Когда с тобой знакомятся, ты должен представиться в ответ.
  Паренек вскинул голову, закатил глаза, сказал: «Дэвид» – и тут же снова окунулся в приключения героя, который подвешивал своих врагов вниз головой в липкой сети.
  Миссис Гольдштейн снова была в парике, но на этот раз Пол заметил, что с одной стороны из-под него выбивалась ее собственная прядка. Она была густой и черной, и Пол понял, что не рак, а вера заставляла женщину скрывать свои волосы.
  – Хотите кофе, мистер Брейдбарт?
  – Пожалуйста, называйте меня Пол.
  – «Пожалуйста» – в том смысле, что хотите кофе, или «пожалуйста» – в том смысле, чтобы я называла вас Полом?
  – Пожалуйста – и в том и в другом смысле.
  – Хорошо. Но в таком случае называйте меня Рейчел. – Она произнесла свое имя, как немцы, с гортанным «ч».
  – Согласен. Спасибо.
  – Садитесь. Он не кусается.
  Пол сел рядом с мальчиком, который, как видно, не слишком удивился, что за завтраком возле него за столом оказался какой-то незнакомец.
  Влажность в этот день стала не такой заметной. В оконный проем меж горшков с геранью проникал масляно-желтый солнечный свет. И Пол подумал, что если бы Джоанна и Джоэль возвратились вместе с ним, они пошли бы сегодня в Центральный парк, расстелили одеяло для пикников на Овечьей лужайке и стали бы наслаждаться только что обретенной атмосферой семьи.
  Потом он принял душ, надел отглаженную до хруста рубашку Майлза, которую щедро предоставила ему миссис Гольдштейн, прочитал две газеты, причем одну из них еврейскую, которую честно пролистал, не поняв ни слова. Словом, делал все, лишь бы не выскочить из собственной кожи. Только после этого позвонил адвокат.
  – Держитесь, – сказал он. – Мне наконец удалось.
  – Что?
  – Вчера вечером я звонил еще несколько раз. С нулевым результатом. Десять раз утром – и тоже ничего. И наконец достал его днем. Нашего приятеля Пабло.
  – И что? – В Поле шевельнулась слабая надежда.
  – Он, конечно, отнесся ко мне с подозрением. Мягко говоря. Не хотел признаваться, что знает вас. Даже после того, как я назвался и сказал, что в курсе всего, что там произошло. Потом заявил: да, мол, он вас припоминает, но понятия не имеет, о чем я толкую. Возил вас туда-сюда, что было, то было, но это все. Я сказал, чтобы он успокоился, – никто не собирается обращаться в полицию. Тут память вроде бы к нему вернулась. Я упомянул, что названный вам дом сгорел, сообщил, что наркотик по-прежнему у нас. Думаю, все будет хорошо. Он обещал перезвонить и сказать, как передать пакет. Куда и когда.
  – А Джоанна? А моя дочь? Они…
  – Они в порядке.
  Пол почувствовал, что скрученный в животе узел стал распускаться. По крайней мере немного.
  – Я спросил у Пабло, насколько он в этом уверен, – продолжал Майлз. – Сказал прямо, чтобы он понял: не будет Джоанны и Джоэль – не будет наркотика. Мне кажется, он усвоил. Это как судебная тяжба. Надо делать вид, что последнее слово за тобой, даже если на самом деле нет ничего подобного. А что мы теряем? Ведь наркотик в конце концов у нас. Так?
  – Так.
  – Так? И только-то? И вы не скажете: «Что за молодец этот Майлз. Потрясающе. Я в восторге от таких новостей»?
  – Я в восторге от таких новостей.
  – Не похоже.
  – Просто я волнуюсь.
  – Волнуетесь? Конечно. А кто бы не волновался на вашем месте? Но сохраняйте веру! Хотите – позаимствуйте у меня, дарю бесплатно. Говорю вам, мы все преодолеем. Он мне перезвонит. Мы сплавим им кокаин и выберемся из этой передряги.
  – Все так. Но есть кое-что еще.
  – Что такое это «кое-что еще»?
  – Что, если мы отдадим им наркотик…
  – И?
  – …а они не отпустят Джоанну и Джоэль?
  Законный вопрос. Об этом спрашивала его Джоанна в той комнате. Вопрос, о котором он не хотел слишком глубоко задумываться и слишком часто вспоминать. И пока он прорывался через таможню и удирал от торговца наркотиками, это ему удавалось.
  Но теперь – нет. Теперь, когда он вот-вот отдаст в нужные руки наркотик стоимостью два миллиона долларов.
  Майлз пожал плечами:
  – Не знаю, как на это ответить. Наверное, верить им – это и есть плата за вход. Извините, но, наверное, так оно и есть.
  Глава 22
  Ее перевели в другое место без предупреждения.
  Когда это было? В полночь? Или в полдень? Она не знала. Сознавала одно – что провалилась в бездонную дрему и теперь сладко спала. Ей грезилось, что она дома с Полом и сейчас летний день, когда можно немного побездельничать. Скорее всего воскресенье. По воскресеньям они выбирались из постели не раньше десяти, чтобы безмятежно полистать «Санди таймс», прихлебывая холодную воду «Старбакс».
  Сон передавал это воскресное ощущение.
  Затем дверь с треском отворилась. Ей почудилось, что она в своей квартире на 84-й улице услышала удар грома. За ним последовал ливень.
  Но на самом деле последовало совершенно иное. Кто-то стащил ее с матраца и грубо вырвал из сна. Остро пахло сердитыми, разгоряченными мужчинами. Раздались команды на исковерканном английском. Видимо, эти мужчины – нет, скорее подростки – слышали такие слова в фильмах про кунг-фу.
  – Чоп-чоп. Vamos. 27
  На голову натянули маску из чулка, только задом наперед. Прорези для глаз оказались где-то на затылке, и она видела одну только черноту.
  «Что это? – думала она. – Конец. Первый шаг на пути к безвестной могилке. К тому, чтобы оказаться на одной из этих отвратительных фотографий в газетах». Она ощутила собственный страх – неприятный привкус на языке.
  В последнее время Джоанна много размышляла о своей смерти. С тех самых пор, как Галина коротко сообщила ей, что Пол не сумел выполнить задание. В словах колумбийки были сила и торжественность смертного приговора, который судья зачитывает перед виселицей.
  Да и мальчишка, регулярно приносивший Джоанне завтрак, больше не держался как официант, рассчитывающий на чаевые. Исчезло его улыбчивое «С добрым утром». Кто-то сообщил и ему: эта женщина больше не дойная корова, а жертвенный ягненок.
  И другие охранники тоже изменились – стали мрачными, недовольными, раздражительными. Разговаривали с ней с едва сдерживаемым гневом и плохо скрываемым презрением. В воздухе носилась угроза.
  И вот настало время: ее выволокли из двери, потащили по коридору, заставили спускаться вниз по ступеням. Одна, вторая… Джоанна споткнулась и чуть не упала. Ей связали руки, и грубая веревка впилась в запястья.
  – Я ничего не вижу, – проговорила она и была неприятно поражена, услышав в своем голосе беспомощность и страх.
  Джоанна была ветераном работы с кадрами. Она давно привыкла к тому, что перед ее столом нескончаемой чередой проходят девочки-недотроги. Почему-то это всегда были одни девчонки: они всхлипывали и жаловались, что их по-всякому обидели. Она их выслушивала, кивала, улыбалась, сочувствовала, но в душе всегда хотела спросить: «А что же вы сами за себя не постояли?»
  Сейчас она оказалась на их месте и тоже могла только хныкать и умолять. Запястья уже горели, а она по-прежнему находилась в доме. В нос ударили запахи подгоревшего жира, масла и ананаса. Видимо, она проходила через кухню. Вернее, не проходила, а ковыляла, спотыкаясь и чуть не падая.
  Джоанне никто не ответил. Или ответили по-своему. Когда она сказала: «Я ничего не вижу», ее сильнее дернули за веревку, так что она ударилась плечом о стену.
  Вот такой был их ответ – заткнись.
  Потом они оказались на улице. Джоанна ощутила терпкий аромат сосны, сладкий привкус розы и знакомую тошнотворную вонь бензина. Воздух был особенный – не ночной, но предрассветный, уже насыщенный утренней росой. Было до боли прекрасно вновь оказаться на улице и вдохнуть прохладу тихого ветерка. Вот только ее уводили от уже знакомого к совершенно неведомому.
  Прочь и от Джоэль.
  Открылась дверца машины.
  Нет, оказалось, что это не дверца – ее затолкали в багажник. Не нашлось добрых рук, чтобы поддержать, и Джоанна, ударившись щекой о пол багажника, вскрикнула.
  – Silencio, 28 – приказали ей.
  Крышка захлопнулась. Страх скрутил сильнее, чем веревка на запястьях. В багажнике не так уж много воздуха. Рано или поздно он кончится, как бы редко она ни старалась дышать. Грудь Джоанны вздымалась, словно она только что вернулась после интенсивной утренней пробежки.
  «Успокойся, – твердила она себе. – Прекрати панику».
  Мотор с урчанием завелся, затем открылись и закрылись дверцы. Машина тронулась с места. Сначала медленно, переваливаясь, как лодка, с боку на бок. Плавно повернула направо, налево и набрала скорость.
  Шоссе?
  Куда? Или откуда?
  По крайней мере, она не задохнется в дороге. Как только машина устремилась вперед, в лицо Джоанне ударила струя холодного воздуха. Чтобы пленница могла дышать, из-под багажника выдрали часть обшивки.
  Это ее немного обнадежило. Если тюремщики позаботились о том, чтобы куда-то доставить ее живой, может быть, не убьют и в конце поездки. Надо надеяться.
  Надо держаться.
  Они ехали час. А может быть, два.
  Тяжелее всего было переносить скрюченную позу. Связанные руки, зажатые между туловищем и полом, вскоре онемели. Хуже всего приходилось плечам. Как только машина попадала в очередную выбоину, плечи и грудь пронзала режущая боль. Автомобилю срочно требовались новые амортизаторы, а дороге – ремонт покрытия. Несколько раз Джоанне казалось, что они проваливаются в какую-то дыру.
  Мужчины в машине включили радио. Шел репортаж о какой-то игре с мячом, наверное, о футболе.
  Но что бы там ни было, передача приковала внимание ее тюремщиков. Они смеялись, шумно спорили, ругались. Их оказалось трое – Джоанна различала три разных голоса.
  Но чем дольше она находилась в темноте багажника, тем сильнее становилось ощущение, что рядом с ней есть еще кто-то.
  Джоэль.
  Она пять лет мечтала завести ребенка. И вот вошла в сиротский приют Святой Регины и приняла на руки необыкновенную маленькую девочку. Сила любви к ребенку была сейчас ее слабостью. Джоанна поняла, что связь между ними прочнее, чем пуповина, – она на всю жизнь.
  «Я принесу ее опять», – пообещала Галина.
  Но чего стоит обещание похитительницы людей? Особенно теперь, когда Джоанну куда-то везли. Из глаз хлынули слезы и промочили маску. Шерсть сильнее запахла пылью.
  «Прекрати!»
  Через некоторое время она, наверное, задремала.
  Потому что внезапно поняла, что машина не движется. Струя воздуха больше не била в лицо, ухабистая дорога не выворачивала наизнанку желудок. Радио в салоне не работало.
  Джоанна услышала, как где-то неподалеку громко и чисто пропел петух.
  Крышка багажника открылась, и сквозь переплетение шерстяных нитей маски просочился серый свет. Ее вытащили за ноги. Джоанна ударилась губой о металлическую кромку и ощутила вкус крови.
  Теперь она стояла на ногах. Мужчина, который так грубо с ней обошелся, не упустил возможности провести ладонью по ее грудям, рассмеялся и проговорил нараспев:
  – Bueno. 29
  По спине Джоанны пробежал холодок страха: среди всех возможных концов, среди различных унижений и насилий, которые она мысленно перебирала в самые жуткие минуты, такое даже не представлялось.
  Хотя – почему нет?
  Мужчина перестал ее лапать и куда-то повел. Под шерстью маски Джоанна различала неясные тени. Они оказались в доме.
  В дверь вела высокая ступенька, о которой ее никто не предупредил. Джоанна споткнулась и стукнулась коленом о твердый камень. Ее тут же снова вздернули на ноги и ввели в помещение, которое, должно быть, служило коридором. Она смутно ощущала стены по обе стороны.
  «Пахнет фермой», – подумала она.
  Овцы, коровы, курицы. Неотделанные деревянные балки. Свежевыпеченный хлеб.
  Внезапно они остановились, и с головы Джоанны стянули маску-чулок.
  Она оказалась в небольшой комнате, ненамного отличавшейся от той, которую недавно покинула. Окна были тоже забиты. На полу валялся грязный матрац – близнец того, на котором она проспала восемь ночей. Но была одна существенная разница: здесь находились люди.
  Две женщины.
  Когда охранники удалились, они подошли прикоснуться к Джоанне, словно не доверяли глазам и хотели убедиться, что она в самом деле существует.
  – Hola, – поздоровалась одна из них, на вид лет сорока пяти.
  – Я американка, – ответила Джоанна. – Вы говорите по-английски?
  – Не часто. Да и тебе теперь тоже нельзя, – улыбнулась другая.
  * * *
  Их звали Маруха и Беатрис.
  Маруха была журналисткой – ровно до тех пор, пока ее не вытащили из машины прямо на площади Боливара. А Беатрис занимала ответственный пост в правительстве и предложила применять к бандитам более строгие меры. Она поплатилась тем, что ее похитили на улице средь бела дня, на ее глазах убив телохранителя.
  Через несколько минут после того, как привели Джоанну, в комнате появился мрачного вида человек, который назвался доктором. Он объявил, что всякие разговоры между ними запрещены. И при этом погрозил пальцем, словно рассерженная наставница в монастырской школе для девочек.
  Другие охранники более снисходительны, сказала Маруха. Или, по крайней мере, обращают на своих пленниц меньше внимания. По вечерам они главным образом слушают репортажи с футбольных матчей по радио в коридоре или смотрят по телевизору «мыльные оперы».
  Джоанна потеряла Пола, затем Джоэль. Теперь ее окружали люди, которые прошли те же испытания, что и она. У них были семьи, дети, родители. И они ее понимали.
  Женщины шептались и переговаривались жестами. Маруха и Беатрис поведали Джоанне свои истории, показали фотографии своих супругов, детей и даже домов. Одна из них жила в фешенебельном районе Боготы Ла Калера, другая обосновалась на холмах над городом.
  Когда они спросили, есть ли у Джоанны дети, она ответила: «Да. Девочка». Но никаких фотографий у нее нет. Только образ, который она хранит в мыслях. Джоанна рассказала, что произошло с ней и Полом. Маруха и Беатрис вздыхали и сочувственно качали головами.
  Все трое спали на одном матраце – валетом. Маруха, в той, прошлой, жизни бывшая неисправимой курильщицей, ужасно храпела. Беатрис, пытаясь ее утихомирить, толкала под ребра. Разумеется, с любовью, по-сестрински.
  Они, должно быть, находились в горах, решила Джоанна. Ночью стало безумно холодно, при дыхании изо рта вырывался пар, и они, пытаясь согреться, прижимались друг к другу. А утром доски на окнах покрылись пятнышками инея.
  На второй день у Джоанны возникло ощущение, что все это – какая-то нескончаемая вечеринка в пижамах. Они заплетали друг другу волосы. Кто-то из охранников дал Марухе пузырек дешевого лака для ногтей «Алая страсть». И они по очереди делали друг другу маникюр и педикюр.
  Мужчина, который щупал груди Джоанны, больше не приближался, и ее страх перед насилием постепенно померк, уступая место другим страхам. Разумеется, страху перед смертью.
  И другому, грызущему изнутри, который был едва ли не страшнее: удастся ли когда-нибудь отсюда выйти?
  Маруха и Беатрис были похожи на давно сидящих в тюрьме и уже угасающих узниц; их лица посерели. И Джоанна спрашивала себя, как скоро и ее кожа приобретет такой же оттенок.
  Иногда, сообщила Беатрис, охранники позволяли им смотреть вместе с ними телевизор. И они с нетерпением ждали выпусков новостей. В этих выпусках время от времени появлялись их мужья и дарили крупицу надежды.
  «Мы ведем переговоры. Мы пытаемся вас вытащить. Бодритесь».
  Джоанна понимала, что у нее такого утешения не будет. Пол уехал и растворился в эфире так же мгновенно и бесследно, как ее прошлая жизнь.
  На третье утро раздался стук в дверь. Это само по себе было необычно: охранники привыкли вваливаться в комнату, когда им заблагорассудится, не обращая внимания на то, что их пленницы могли лежать, шептаться или даже, полураздевшись, протирать себя губкой из ведра с чуть теплой водой. «Купание шлюхи» – кажется, это так называлось?
  Но на этот раз все трое сидели одетые в центре комнаты и коротали время, составляя список своих любимых городов. Беатрис выбрала Рим, Рио и Лас-Вегас. Маруха – Сан-Франциско, Буэнос-Айрес и Акапулько. Настала очередь Джоанны. Но она не могла придумать ничего, кроме Нью-Йорка. Города, в котором жила и в который изо всех сил желала вернуться.
  Дверь открылась. В комнату вошла Галина.
  До какой же степени отчаяния дошла Джоанна, если вид ее похитительницы вызвал у нее прилив… чего же именно? Радости? Облегчения? Или просто удовольствия от вида знакомого лица?
  Может быть, такое чувство возникло от того, что Галина выглядела по-другому, чем в прошлый раз, когда мрачно объявила Джоанне, что Полу не удалось выполнить задание. Теперь она была больше похожа на другую Галину – ту, с которой каждый с удовольствием посидел бы на солнышке на скамейке в парке.
  Она поманила к себе Джоанну – хотела ей что-то сказать.
  – У нас есть вести от вашего мужа. – Галина сжала ей руку. – Подождите, все еще образуется.
  Сердце Джоанны, или ее дух, – словом, то, что способно вознести человека на седьмое небо, всколыхнулось в груди. И не потому, что она услышала радостную новость. Нет.
  Галина приехала в горы не одна. Следом за ней вошел один из охранников – тот застенчивый паренек, что выглядел лет на тринадцать.
  Он нес на руках Джоэль.
  Глава 23
  Они переехали Уильямсбургский мост, нырнули в тоннель Линкольна и направились куда-то за пределы Джерси-Сити. Было пять часов вечера. Безлюдную дорогу обрамляли поля колышущейся тимофеевки. «Высокой, до глаза слону». Строка была из любимого мюзикла Джоанны – «Оклахомы». Пол сказал Майлзу, что на их последнюю годовщину они с Джоанной ходили на возобновленную постановку спектакля.
  Слово «последняя» застряло у него в горле.
  Прошло три дня и восемнадцать часов с тех пор, как он оставил жену и дочь.
  Болото вибрировало от непрерывного гудения насекомых. Но счет в бейсбольном матче «Большой лиги» был превосходно слышен. Майлз слушал с жадным вниманием.
  – Бейсбол – такой спорт, в котором очень трудно выверить шансы на успех. Жестокий.
  – Вы имеете в виду тотализатор?
  – Да. Тут все дело в пробежках – одной, другой, третьей, и все в конечном итоге зависит от питчера. Худшая на свете команда может выиграть шестьдесят раз в год. Вот и думай тут, на кого ставить.
  – Не знал, что вы делаете ставки.
  – По крохам. По двадцать, тридцать долларов, чтобы поднять настроение. Знаете, это мой маленький бунт против предписанного традициями образа жизни. У ортодоксального иудея на все есть свои скрупулезные правила. Может вывести из себя.
  Пол предположил, что и присутствие Майлза на работе без кипы – тоже маленький бунт против предписываемого образа жизни.
  – А вам не приходило когда-нибудь в голову отказаться от своей ортодоксальности?
  – Еще как приходило. Но кем я буду в таком случае? Задавать мне подобный вопрос – все равно что спрашивать черного, не желает ли он перестать быть черным. Можно размышлять как угодно, но вы тот, кто вы есть.
  – И что, существуют правила по поводу ставок на бейсбольные матчи?
  – Безусловно. Правила предписывают сторониться подобных занятий. – Майлз выключил радио.
  Пол чуть не сказал, сколько часов во время обеда они с коллегами провели, устанавливая актуарные вероятности выигрышей в бейсболе с разными питчерами и разными бэттерами на разных полях. Он мог бы сообщить Майлзу, что, когда на третьей площадке Комо-парка появляется Барри Бондз, вероятность выигрыша три к одному. Два раза из трех он запускает мяч в стратосферу.
  Но промолчал.
  Пол понимал: адвокат говорит о спорте, чтобы не говорить о другом. О том, что они делали в данный момент. А в данный момент они предполагали встретиться с наркодельцами на болотах за Джерси-Сити. Если бы они говорили об этом, то вынуждены были бы признать, что безнадежно преступили закон.
  – Спасибо, – сказал он.
  – За что?
  – За то, что вы для меня делаете.
  Майлз немного помолчал.
  – Это я отправил вас в Боготу. Сказал, что там совершенно безопасно. И теперь чувствую определенную ответственность.
  – Грандиозно! Может, я вас найму, чтобы вы предъявили иск самому себе?
  – Я не занимаюсь исками.
  – Вы давно работаете адвокатом? – спросил Пол.
  – Давно? – повторил за ним Майлз, словно никогда не задавался этим вопросом. – Слишком давно. И недостаточно давно. Зависит от настроения.
  – А почему вы захотели стать юристом?
  – Я не хотел. Мечтал стать Сэнди Куфаксом. 30Но Бог был не на моей стороне. И раз не получилось стать вторым Сэнди, оставалось идти в юристы или врачи. Сделаться вождем краснокожих мне не светило, хотя мы – тоже своего рода племя. Но раз нельзя, так нельзя, и я и пошел в адвокаты. Правда, я стал не тем, чего от меня ожидали.
  – Кто?
  – Старейшины нашего племени – те, кто занимается недвижимостью, налогами и фирмами. Вот так я попал в юридическую помощь. Молодежный отдел.
  – И как вам там понравилось?
  – Сумасшествие. У меня на руках было по сто пятьдесят дел – десять минут на каждого подростка, мельком взглянуть в бумаги и бегом к судье. Вот что это было такое. И никаких предварительных ходатайств.
  – Почему?
  – Обвинители не боялись долгих судебных процессов с присяжными, потому что в делах с несовершеннолетними присяжных нет. К тому же подростки, как правило, не располагают никакой ценной информацией, которую можно было бы использовать. Максимум, что я мог для них сделать, – это поместить в больницу в Бронксе.
  – Больницу?
  – Для душевнобольных. Поверьте, это намного лучше, чем детское исправительное заведение! Пусть уж лучше подростков заставляют глотать лекарства, чем насилуют целой толпой. Больница – рай по сравнению с тюрьмой для несовершеннолетних. Для них она – самое безопасное место на земле. Потом я начал путать в суде Джулио с Хуаном, Марию с Мэгги и понял, что зашиваюсь. Обратился к начальнику, попросил уменьшить количество дел, сказал, что стал халтурить. Начальник ответил: «Размечтался». И я ушел.
  – Значит, от малолетних преступников вы обратились к колумбийским младенцам?
  – Да. Решил, дай-ка спущусь на более раннюю ступень развития. Она лучше оплачивается. А вы?
  – Я?
  – Неужели всю жизнь мечтали работать в страховании? Или случайно вляпались в эту профессию?
  «Совсем не случайно», – подумал Пол. Он хотел рассказать, как умерла его мама. Как умерла мама и как он испугался. Объяснить Майлзу, что он, подобно Эйнштейну, пытался ввести холодную вселенную в рамки порядка и определенности. Но ответил просто:
  – Примерно так.
  С правой стороны показался проселок – не дорога, а пробитая в грязи колея. След в никуда.
  Майлз снизил скорость, затем прижался к обочине.
  – Они сказали: проселочная дорога, и по ней три мили. – Он вгляделся в теряющийся след и свернул с шоссе. Машина подпрыгнула на небольшой кочке.
  Трава внезапно сомкнулась по сторонам «бьюика», и им показалось, что машина попала внутрь автомойки. Пол, не любивший в детстве всякие аттракционы, не жаловал и автомобильные мойки. В движениях их жестких щеток, поглаживающих губок и упругих струй воды ему чудилось что-то зловещее.
  Теперь он испытывал такое же чувство беззащитности. Салон машины – их островок безопасности. А что там, снаружи, на болотах? Кто знает…
  Он вглядывался в даль сквозь ветровое стекло, которое быстро превратилось в братскую могилу мелкой болотной мошки. Майлз попытался его очистить и включил «дворники», но это было все равно что пытаться преодолеть муссон.
  Дорога кончилась, и они в полном одиночестве очутились на прогалине в траве. Майлз остановил машину.
  – Как будто здесь, – сказал он. Стукнул по рулю раз, другой. Нервно оглянулся. Пусть адвокат и чувствовал себя в какой-то мере ответственным за Пола, но сопровождать человека на такие дела мало кому понравится. – Каков протокол поведения во время сделок с наркотиками? Ждать полчаса? – Он посмотрел на часы. – Мы приехали на пять минут раньше.
  – Вы уверены, что протокол именно таков? – спросил Пол.
  – Нет.
  – Отлично. Заодно и проверим.
  Прошло десять минут. Адвокат сказал что-то о погоде, бекнул, мекнул и замолчал. Пол его понимал. Поддержание разговора, когда трясутся поджилки, требует больших усилий. Он потер ладони и попытался проглотить застрявший в горле ком.
  И первый услышал машину.
  – Кто-то едет.
  Минутой позже из зарослей травы вынырнул синий «мерседес-бенц» и замер в двадцати футах.
  Обе машины стояли друг к другу носом.
  – Так, – проговорил адвокат после изрядной паузы. – Судя по всему, вылезать нам. Он дернул ручку замка багажника, открыл дверцу и осторожно выбрался из «бьюика». Пол последовал его примеру.
  Они встретились у заднего бампера.
  – Кто понесет? – спросил Майлз. – Вы или я? – Успевший попутешествовать черный пакет выглядывал из-под старого брезента.
  – Я возьму, – ответил Пол. – Ведь это я должен был доставить наркотики.
  Он вытащил пакет. Из другой машины никто не показывался. Она замерла там, где остановилась, хотя мотор продолжал работать на холостых оборотах. Внутри не ощущалось никакого движения.
  – Слышали анекдот, как юрист и страховщик пошли на встречу с торговцами дурью?
  – Нет.
  – Вот и я тоже.
  Они рука об руку приблизились к «мерседесу». Это напомнило Полу вестерн – практически любой когда-либо снятый вестерн: в финале два представителя закона плечом к плечу идут на вооруженных бандитов. Как добросовестный актуарий, он не мог не прикинуть, каковы были шансы на успех. Получалось, пятьдесят на пятьдесят – половине храбрецов на экране обычно отрывали головы.
  У «мерседеса» открылась водительская дверца. Из машины вылезли два человека. Они вполне могли сойти за торговцев автомобилями: никаких зеркальных очков, тяжелых золотых цепей и кричащих татуировок. Вместо этого хорошо отглаженные комбинезоны и рубашки для гольфа. Один – в зеленовато-голубой, другой – в полосатой поло.
  Водитель – тот, что был в рубашке поло, – кивнул.
  – Что-то вы, ребята, слишком дергаетесь.
  «Пять баллов за сообразительность», – подумал Пол.
  – Кто из вас Пол? – спросил приехавший. Он говорил с заметным акцентом. Колумбийским, решил Пол. И настолько пискляво, что его голос можно было принять за женский.
  Пол едва сдержался, чтобы не поднять руку.
  – Я, – ответил он. – Пол – это я. – Они остановились в пяти футах друг от друга. Черный пакет мгновенно потяжелел.
  Колумбиец нагнулся и хлопнул себя по загривку.
  – Долбаные москиты! Так и лихорадку недолго заполучить! – Когда он отнял руку, на шее алело яркое кровавое пятно. Он покосился на Майлза. – А ты кто такой, дружок?
  – Я его адвокат, – проговорил тот.
  – Его адвокат! – рассмеялся колумбиец и повернулся к товарищу. – Мать твою за ногу! А я явился без адвоката. Вы что, – он снова повернулся к американцам, – собрались подписывать бумаги или как?
  – Никаких бумаг, – отозвался Майлз. – Просто мы хотим убедиться, что ему вернут его жену и дочь.
  – Понятия не имею, о чем ты толкуешь. Не мое это дело. – Колумбиец нарочно, для смеха, начал утрировать акцент, но это никого не развеселило. – Я здесь, милок, чтобы взять порошок. Ясно?
  – Ясно, – согласился адвокат.
  Пол не проронил ни звука. Вот это да! Да он до такой степени перетрусил, что потерял дар речи!
  – Ну так что, босс? – продолжал водитель. – Отдашь мне пакет или предложишь сперва поплясать?
  Его товарищ расхохотался.
  Пол держал пакет на вытянутой руке.
  – Открывай! – приказал колумбиец. – Хочу сначала увидеть, что там внутри.
  Пол положил пакет на грязную землю и расстегнул молнию. На болотах что-то надсадно загудело, словно запело самое крупное в здешних краях насекомое.
  Водитель сделал шаг вперед и заглянул в пакет.
  – Ба, да тут у него резинки!
  – Они набиты… – начал объяснять Пол.
  – Да пошел ты! Сам знаю, чем они набиты. Я тебя подкалываю. Достань-ка штучку. – Пол колебался, и колумбиец поторопил: – Без обид, брат. Сам понимаешь, он был у тебя в заду. Как говорится, с тыла! – Он повернулся товарищу.
  Гудение насекомого еще более усилилось – у Пола звенело в ушах. Он полез в пакет, вынул аккуратно завязанный колумбийкой презерватив и положил его на вспотевшую ладонь. Шофер что-то достал из кармана.
  Щелк! На волнисто сияющем лезвии сверкнул лучик света. Пол напрягся. Майлз сделал шаг назад.
  – Расслабьтесь, muchachos. 31 – Колумбиец направил острие ножа вниз, и Пол спросил себя, не заметил ли тот, как дрожат его руки.
  Оказывается, заметил.
  – Не бойся, – сказал он Полу, – за свою жизнь я промазал всего пару раз! – И дотронулся лезвием до его ладони. Раз, другой. Пол дернулся. Товарищ шофера – тот, что был в зеленовато-голубой рубашке с вышитым крокодильчиком, – что-то сказал по-испански. Он говорил тихо, почти шепотом.
  Шофер сделал в презервативе небольшой надрез и высыпал на палец немного белого порошка. И в этот момент что-то произошло.
  Дело было в гудении того гигантского насекомого.
  Оно стало невыносимо громким, словно вибрировала сама земля. Так и хотелось крикнуть: «Заткнись!», прихлопнуть нарушителя спокойствия газетой и растереть подошвой.
  Нет, ботинком с ним было бы не справиться.
  Из зарослей травы одновременно выскочили два автомобиля.
  Джипы. Из тех, что снабжены широкими шинами с глубоким протектором и форсированными моторами. Движки изрыгали черный дымок, и машины быстро приближались.
  Колумбиец дернул головой и снова шлепнул себя по шее. И опять, как и в первый раз, на ладони осталась кровь.
  – Меня задели! – Он выхватил пакет и побежал. Товарищ последовал его примеру. Оба скрылись в тимофеевке. Зеленовато-голубая рубашка и полосатая рубашка.
  Пол окаменел. А потом сорвался с места только потому, что услышал, как что-то просвистело у его левого уха и ударило в землю в футе от левой ноги. И еще потому, что Майлз схватил его за правую руку и крикнул:
  – Бежим!
  Он бросился следом за адвокатом в заросли.
  Позади послышались звуки: ворчащие двигатели заглушили, хлопнули дверцы, раздались возгласы, крики, боевой клич. Пол снова вспомнил вестерн: в субботу вечером бандиты налетели на городок – решили выпустить пар и немного пострелять в воздух из своих шестизарядников. «Джиперы в небе».
  Только эти стреляли из полуавтоматических пистолетов, и при этом в сторону беглецов.
  Пол бежал, не разбирая дороги, и тонкие, сухие стебли били его по рукам и лицу. Он старался не отставать от удаляющегося Майлза. Почва под ногами оказалась не самой удобной для пробежек – грязная, топкая, засасывающая. Не прошло и десяти секунд, как его носки промокли насквозь.
  Крики сзади не прекращались. И пальба тоже. Головки тимофеевки сносило, как пушинки одуванчиков. И еще было ясно – стрелки пустились в погоню.
  Теперь Пол с благодарностью думал о траве высотой «до слоновьева глаза». Замечательно, великолепно высокой траве. Достаточно высокой, чтобы полностью скрыть их. Он едва различал мечущиеся над головой лоскутки голубого неба. Наркоторговцы выбрали место, которое ниоткуда не разглядишь.
  И это был их шанс.
  Пол вспомнил, как в детстве они играли в «Камень-ножницы-бумагу». И бумага, самый непрочный на свете материал, постоянно выигрывала. Почему?
  Потому что бумага может спрятать камень.
  Но эта мысль его почему-то не успокоила.
  Пол бежал, запыхавшись, за Майлзом, как верная гончая на утиной охоте. И старался не думать о том, что утки – именно они. Из-под ног летели комья грязи, кровь молотками стучала в ушах.
  Преследователи бежали за ними и настигали.
  Пол не мог сказать, кому из них первому пришло в голову остановиться, но застыли они почти одновременно. Переглянулись и бросились плашмя на землю.
  Если они слышали своих преследователей, то и те могли их слышать.
  «Лежи и не шевелись!»
  Пол попытался произвести расчеты. Представить ситуацию как актуарную проблему, словно сидел у себя за столом. Площадь двух тел разделить на площадь болота и на шесть или семь преследователей. Если тимофеевку считать сеном, то они с Майлзом – пресловутые иголки из поговорки.
  Оба приникли к земле.
  Вскоре стало очевидно, что у зеленовато-голубой и полосатой рубашек были другие соображения. Они продолжали бежать где-то слева, потому что оттуда слышалось, как два не очень сильных урагана пронизывали гущу травы.
  А следом неслось нечто вроде торнадо.
  «Бежать, – думал Пол. – Бежать, скорее бежать».
  Судьба Джоанны в их руках. Надо спасать ее из этого болота.
  Топот множества ног превратился в единый гром. Затем внезапно раздался крик, и все замерло. Казалось, даже мошки затихли.
  Но прошло не больше минуты и топот возобновился, словно игла на пластинке соскользнула со звуковой дорожки и ее опять водрузили на место.
  Что случилось?
  Ответ на этот вопрос прозвучал почти сразу.
  – Эй! – крикнул кто-то. – Твой партнер по танцам у нас. Ему без тебя одиноко!
  Значит, они поймали одного из этих, в рубашках. Но только одного. А другой был пока на свободе. Наверное, как и они, лежал и притворялся иголкой.
  Звуки погони то усиливались, то затихали, как нестойкая радиоволна. Был момент, когда в десяти футах от головы Пола мелькнула красная кроссовка «пума». Ожидая пули в спину, он закрыл глаза. А когда открыл, кроссовка исчезла.
  И Пол вернулся к вопросам, которые обычно решал за своим письменным столом. Процент риска следовало сформулировать, категоризировать и выделить в применении к определенному потенциально опасному действию.
  Полет на самолете. Путешествие.
  Управление автомобилем.
  Строительные работы.
  Лежание в траве, в то время как за тобой гонятся убийцы.
  – Слушай, bollo! – крикнул один из преследователей. – Мы можем договориться! Если вылезешь сейчас, мы тебя не убьем.
  Bollo. Слово, которому старшеклассники учили друг друга на переменках.
  Хорошо, думал Пол. Но почему они обращаются только к удравшему в траву торговцу наркотиками? Может быть, тогда, на поляне, их с Майлзом вообще не заметили? Возможно такое или нет?
  За Пола на этот вопрос ответил Майлз:
  – Пакет у него. Им нужен кокаин.
  Человек в полосатой рубашке с ленивым взглядом. Это он выхватил у Пола пакет перед тем, как началась стрельба.
  Преследователь требовал, чтобы он вышел, обзывая bollo, abadesa, culo и другими непристойными словами. Повторял свое требование: выйди, отдай наркотик и можешь уносить с болота ноги подобру-поздорову. Честное слово!
  Однако ответа не было.
  Пол понял, что человек в полосатой рубашке не верил ни единому слову.
  Его уже подстрелили в шею. И если ему не выпала судьба скопытиться от лихорадки, он мог запросто погибнуть от пули.
  – Ну хорошо! – крикнул один из преследователей. – Давай не дергайся. Подумай хорошенько, а пока послушай музыку. Тебе понравится. – Он вернулся к джипу и включил си-ди-проигрыватель. Или, может быть, это было обыкновенное радио? Над зарослями тимофеевки вспорхнула латиноамериканская самба. Пронзительно взвизгнула труба, ударник отбил ритм. Музыка – это, конечно, хорошо. Только с этой музыкой было что-то не так. Что-то в ней слишком сильно выбивалось из общей тональности.
  Пол не сразу понял, в чем дело.
  Оказалось, визжал товарищ того, кому предлагали отдать пакет. Сначала Пол решил, что ему мерещится, что густые заросли травы и сгустившаяся жара обманывают слух. Но тут же отказался от этой мысли.
  Стрелки пытали пленника в такт мелодии.
  Чтобы заглушить крик. Ради смеха. Или потому, что просто любили самбу.
  Раз, два, три… визг.
  Так продолжалось, пока не кончилась песня – самая долгая в мире.
  «Американский пирог» длится девятнадцать с половиной минут. А эта оказалась еще длиннее.
  Наконец все стихло.
  – Понравилось? – крикнул стрелок. – Селия Круз. Mi Mami. 32Скажи, неплохо подтягивает?
  Пол повернулся к Майлзу.
  – Кто они такие?
  Когда джипы ворвались в заросли травы, из них выскочили вооруженные люди и открыли огонь, он решил, что это полиция. Отдел по борьбе с наркотиками.
  Но теперь ясно было: это не так.
  Майлз не ответил. Может быть, потому, что заткнул ладонями уши и закрыл глаза, словно не хотел видеть ничего вокруг. Его лоб пересекала кровавая ссадина. Он оказал Полу услугу сверх всякого долга и теперь рисковал погибнуть.
  – Хулио! – раздался чей-то тонкий, шепелявый голос. – Хулио-о-о…
  В нем чувствовалось нечто очень жалостливое.
  – Хулио, мне сломали пальцы! Хулио, мне сломали всю руку… Мою руку. Ты меня слышишь? Я не выдержу. Выходи! Им нужен порошок, вот и все. Выходи, мать твою!
  Но товарищ пытаемого оказался глух к его мольбам, и зеленовато-голубая рубашка продолжала вести свою партию.
  – У меня все пальцы сломаны. Все до единого. Хулио, отдай им дурь! Иначе они меня убьют!
  Товарищ не отвечал.
  Стрелки опять завели музыку.
  Зазвучала другая самба, но на этот раз звук приглушили, чтобы человеческие крики перекрывали буханье ударников и вопли труб.
  Иногда пытаемый выкрикивал членораздельные слова:
  – Ayudi a mi madre! Помоги мне, Матерь Божья!
  Затем раздались сопение и отвратительный мяукающий звук.
  – Хулио-о! Мое ухо… Они отрезали мне ухо! Мне больно! Хулио, выходи! Пожалуйста, выходи. Ты должен! Понимаешь, они отрезали мне ухо!
  Хулио, наверное, понимал. Чтобы не понять, надо было оглохнуть, вконец отупеть или умереть. Но он все равно не вышел.
  Пол ткнулся лицом в землю – она воняла, как загнившие овощи. Был бы страусом, вообще бы закопался в нее головой и ни на что бы не смотрел.
  Невыносимо было слушать, как пытали человека. Пусть даже незнакомого. Пол достаточно его знал, чтобы живо представить: тщательно отглаженные брюки комбинезона и покрасневшая от крови зеленовато-голубая рубашка. А на месте, где у людей обычно бывает ухо, черная дыра.
  – Нет! Пожалуйста, не надо! Не надо! Только не яйца! Нет! Хулио, не дай им это сделать! Не-е-ет!
  Душераздирающий вопль.
  Настолько громкий, что палач приказал ему заткнуться. Жертве, которой только что отрезал яйца.
  И человек в самом деле заткнулся. Несколько мгновений Пол слышал только насекомых да легкий шелест ветерка в траве.
  – Можно мне воды? – Это снова был он. – Пожалуйста, я хотел бы воды… Немного воды…
  Он просил вежливо и тихо, словно обращался к официанту в ресторане.
  Словно ждал, что у него так же вежливо поинтересуются: «Простой или газированной?»
  И вдруг перестал говорить. Во всяком случае, членораздельные слова. Теперь вместо человеческой речи слышалось мычание.
  «Его язык!»
  Пол больше не мог слушать.
  Надо было как-то отвлечься.
  Шансы погибнуть от случайного удара молнии в течение средней продолжительности жизни равняются 1 к 71 601. Шансы умереть от укуса неядовитого насекомого – 1 к 397 000.
  Шансы утонуть в домашней ванне – 1 к 10 499. Шансы…
  – Видишь, придурок, что ты нас заставил сделать? Кровь из твоего приятеля хлещет, как из хорошего борова. Измазал мне все ботинки. Ну, мать твою, пеняй на себя, дурак, – мы дали тебе шанс!
  Их пленник умер.
  Кто-то из стрелков вернулся к джипам. Пол слышал, как открылись, затем захлопнулись дверцы.
  – Что они собираются делать? – прошептал Пол Майлзу, но тот по-прежнему затыкал уши. Его кожа была бледной, словно молоко.
  Стрелки двинулись прочь от машин – то ли один, то ли двое осторожно шли через поле.
  Пол первым различил запах.
  Если бы здесь была Джоанна, она почувствовала бы его на несколько минут раньше. Поводила бы носом и сказала: «Как странно, ты чувствуешь?»
  Запах разносился над полем травы. Пол поднял голову, стараясь понять, что происходит, и услышал плеск жидкости.
  – Формируют линию, – прошептал Майлз первые слова за полчаса. Он наконец отнял ладони от ушей и теперь весь превратился в слух.
  Линию? Что он имел в виду? Какую линию?
  – Ветер дует в том направлении.
  Сначала загадочная реплика про какую-то линию. Теперь – прогноз погоды.
  – Собираются его выкурить, – продолжал адвокат до странности безразличным тоном. – Хотят заставить выбежать на них.
  Так вот что это за запах.
  Керосин.
  Пол наконец понял. Хотя предпочел бы оставаться в неведении и ничего не знать. Стрелки поливали траву керосином, образуя линию с подветренной стороны. Ветер дул как раз от них в сторону керосиновой дорожки. Пол ярко представил мощную стену огня. И еще тот дом в Джерси-Сити. Вернее, то, что некогда было домом в Джерси-Сити. Где он должен был встретиться с двумя парнями из синего «мерседеса». Зеленовато-голубой рубашкой и полосатой. Но не встретился, потому что кто-то спалил дом – превратил его в черный мертвый провал.
  Кто?
  Те же самые люди, которые теперь замыкали их в керосиновый круг? Это был логичный вывод, и его подтверждали эмпирические наблюдения.
  Пол дважды пытался передать наркотики, и дважды этому препятствовала банда поджигателей.
  Пол повернулся к Майлзу, собираясь его о чем-то спросить, но при виде адвоката вопрос вылетел из головы. Майлз опирался на локти и колени и выглядел… очень странно. Как белый, который пытается подражать танцам черных. Или как червяк. Но полз он с удвоенной скоростью – его подгоняла паника.
  И Пол понимал почему.
  Шансы задохнуться от дыма при пожаре составляли 1 к 13 561.
  Пламя взметнулось в воздух примерно в пятидесяти футах справа от них. Оно выглядело по-библейски – огромным столпом огня. Стебли вспыхнули, как фитиль, пропитанный воспламеняющейся жидкостью. А затем, подгоняемый ветром, пожар понесся по полю. Вздумай они убегать от огня, попали бы под другой огонь – из полуавтоматических пистолетов. И Майлз, который любил делать ставки на бейсболе, решил сыграть и тут – повернуть на пламя и попробовать проскочить, пока не загорелась вся линия. Обогнать пожар и сорвать куш.
  Не успел Пол подобраться к нему, как адвокат перевернулся и рванул в другую сторону. Они ползли на животах в нескольких футах друг от друга, уткнувшись носами в едкую болотную жижу, но ее запах был все-таки лучше другого.
  Сожженной плоти. Пол не мог не чувствовать этого навязчивого сладковатого привкуса.
  Стрелки просчитались: поджигая тимофеевку, они рассчитывали выгнать из травы человека, который к тому времени уже не мог никуда двинуться. Пуля в шее, вспомнил Пол. Человек в полосатой рубашке был уже мертв.
  Они продолжали ползти.
  Это походило на иллюстрацию к книге об эпохе плейстоцена: в надежде обрести лучшее будущее полурыбы-полуживотные выбираются из моря на сушу. «Знали бы эти рыбы, что их ждет впереди, – думал Пол, – бежали бы без оглядки обратно в воду».
  Сейчас он чувствовал себя получеловеком. Кожа, покрытая грязью и слизью, кровоточила от порезов острых, словно бритва, стеблей травы и укусов насекомых. Легкие саднило – жгутики удушающего черного дыма уже змеились по самой земле.
  Пол полз на ощупь. Из глаз немилосердно струились слезы: частью от дыма, частью от осознания проигрыша.
  Пожар подступал слева. Но как близко подобрался к ним огонь? На двадцать ярдов? Достаточно близко, чтобы ощущать жар, – словно волна опрокинула в прибой и не отпускает. На руке начали вздуваться небольшие волдыри.
  Быстрее! Быстрее! Быстрее!
  Какие у них теперь шансы? Пол-актуарий ясно понимал: никаких. Нулевая вероятность. Отсутствующая.
  Можно бросать это дело.
  Но он не бросил. Инстинкт самосохранения преодолел жалость к себе. Если его жена и ребенок могут справиться с испытаниями там, в Колумбии, то он должен справиться здесь, на болоте.
  Сквозь стебли тимофеевки стали видны первые язычки огня. Трава хрустела, трещала и буквально распадалась перед полуослепшими глазами. Казалось, отсюда высосало весь воздух. Перекрывая оглушающий рев пламени, как студенты у костра перед игрой, вопили стрелки.
  Справа обессилевший Майлз упал на живот, хрипел и силился вздохнуть.
  – Давай, Майлз. Еще немного. – Полу стоило больших усилий произнести эти слова – они буквально застряли в горле, невнятные, скомканные, словно у него заплетался язык. И не возымели никакого эффекта. Неподвижного Майлза было не сдвинуть с места.
  – Я… не могу… – прошептал адвокат между двумя судорожными вдохами. – Я…
  Пол схватил его за ворот рубашки. Ткань была горячая и дышала паром, словно рубашку только что извлекли из сушилки в прачечной.
  Потянул.
  Бесполезно. Это было символическое действие, поскольку вытащить из огня Майлза было ничуть не реальнее, чем подняться и расквитаться с подпалившими поле убийцами.
  Но внезапно Майлз собрал остатки сил. Передвинулся на фут. Потом еще на фут. Выплюнул черную мокроту. И снова переместился на фут.
  Слишком поздно.
  Впереди зияло огненное жерло. Оно разинуло пасть им навстречу, и они вступали в ее зев.
  «И прошествую я долиной тени смерти, мой род и… Род и…» Куда деваются слова, когда они так необходимы? Пол полз, расцарапав в кровь ладони и колени. И поступал, как все оказавшиеся в настоящей опасности атеисты: бормотал магические фразы, которые не вспоминал с тех пор, как несчастным одиноким мальчишкой отрекся от них.
  Майлз был рядом. Пламя озаряло его, словно фотовспышка. Пол начал подгорать – он в буквальном смысле обугливался. Он сделал последний бросок и прикрыл лицо, надеясь, что оно не пострадает.
  На этом все кончилось.
  Глава 24
  Ей ничего не сказали. Но она все поняла сама.
  Сколько бы Галина ни обещала, что все будет хорошо, ничего хорошего не происходило.
  Все было так монотонно, мертво и бесконечно.
  Каждое из тех мгновений, когда она не держала на руках Джоэль. Зато минуты с дочерью, напротив, казались ослепительно яркими.
  Джоанна виделась с девочкой дважды в день, во время утреннего и вечернего кормлений. Галина приносила девочку в другую комнату фермерского дома. Джоанна не сомневалась, что находится именно на ферме, поскольку слышала пение петухов, кудахтанье кур, мычание коров и блеяние овец. И чуяла весь этот зверинец носом – запах свежего навоза ни с чем не спутаешь. Джоанна родилась в Миннесоте – фермерском краю, и ее органы обоняния с детства были настроены на ароматы земли.
  Когда она спросила Галину, удалось ли Полу передать наркотик, колумбийка пожала плечами и ничего не ответила.
  Никакого ответа и не требовалось. Джоанна прекрасно понимала: удалось или не удалось, а ей еще рано собирать чемоданы.
  Ее спасала рутина – эти утренние и вечерние кормления, которых она ожидала с зудящим нетерпением. И та же рутина ее убивала – капля за каплей. Однообразие происходящего, оцепенение, ощущение вечной, непробиваемой осады.
  После тех слов, что сказала ей шепотом Галина, Джоанна от радости готова была взлететь до небес, но вдруг оказалось, что это еще один тупик.
  Она стала терять вес и теперь могла нащупать на руках и на груди косточки, о существовании которых раньше не подозревала.
  Как-то ночью она услышала из-за стены бешеные шлепки. За ними последовали стоны. Голос был мужской.
  Джоанна поняла, что Маруха и Беатрис не спят, лежат подле нее на матраце и тоже слушают.
  – Кто это? – тихо спросила она.
  – Роландо, – прошептала в ответ Маруха.
  – Роландо? – повторила Джоанна незнакомое имя. – Он тоже узник?
  – Это журналист, которого все теперь знают, – объяснила Маруха.
  – Как и тебя?
  – Нет. Гораздо лучше. Из-за сына… – Ее голос угас, словно она снова погрузилась в сон.
  – Из-за сына? При чем здесь его сын?
  – Ни при чем. Спи.
  – Маруха, что с ним случилось?
  – У него был сын. Вот и все… Тсс…
  – Расскажи мне, что произошло.
  – Мальчик заболел.
  – Заболел?
  – Рак. Кажется, это была лейкемия. И перед тем как умереть, он хотел в последний раз повидаться со своим отцом.
  – И что?
  – Все это было в газетах. И по телевизору, – шепотом объяснила Маруха. – Нечто вроде национальной «мыльной оперы». Роландо позволяли смотреть эти ток-шоу. Он видел сына, который умолял, чтобы отца отпустили.
  Джоанна попыталась представить, что значило для отца наблюдать по телевизору, как умирает его сын, но ей сделалось слишком больно.
  – Люди стали предлагать себя. Как это вы говорите… los famosos. 33Политики, актеры, футболисты. Просили: возьмите нас, а Роландо пусть побудет с сыном. Мальчику оставалось жить несколько месяцев.
  – И что?
  Маруха покачала головой. Глаза Джоанны привыкли к темноте, и она различила движение ее острого подбородка.
  – Ничего.
  – А мальчик?
  – Умер.
  – Ох!
  – Роландо следил за его похоронами по телевизору.
  Джоанна поняла, что плачет, только когда почувствовала, что матрац намок под ее щекой. Обычно она не давала воли слезам – может быть, оттого, что большую часть рабочего дня успокаивала других и втайне возмущалась публичными проявлениями слабости. А вот теперь подумала, насколько это ужасно и одновременно прекрасно – плакать. Она вдруг почувствовала себя человеком, потому что, как оказалось, не потеряла способности сочувствовать чужой трагедии, в то время как переживала свою собственную.
  – И как долго находится здесь этот Роландо? – спросила она.
  – Пять лет.
  – Пять лет?
  Это казалось чем-то совершенно невозможным, вроде рассказов о людях, которые десятилетиями живут в коме, в состоянии приостановленного существования.
  – Когда сын умер, Роландо совершенно обозлился. Больше никого не слушал. Только огрызался. – Маруха говорила, как ребенок, ябедничающий на сверстника, и Джоанна подумала, что из-за непослушания Роландо им с Беатрис здорово досталось. – Он убегал, – шептала Маруха, – но его, конечно, поймали.
  «Убегал». При этом слове сердце Джоанны подпрыгнуло. Какое загадочное, необычное понятие!
  Убежать! Неужели это возможно?
  Послышались новые удары и крики, словно кто-то колотился в стену. Джоанна закрыла глаза, стараясь не думать о том, что происходило по соседству.
  «Роландо привязывают к кровати», – объяснила Маруха.
  А Джоанна в это время воображала, каково это – убежать: ощущать ветер в спину, аромат земли и цветов и счастливое головокружение от того, что с каждым шагом ты оказываешься все дальше и дальше отсюда. И такой это был волшебный сон, что она совершенно забыла, что здесь оставался еще кое-кто.
  Джоэль.
  Ее дочь по-прежнему оставалась у них.
  Фантазия улетучилась – пууф! Остались одна только боль в груди и пустота, как всегда бывает, когда рассыпаются надежды.
  Постепенно шлепки стихли, хлопнула дверь.
  Но Джоанна никак не могла уснуть. Маруха и Беатрис засопели, а она так и лежала с открытыми глазами. Через несколько часов наступит утро, Галина принесет Джоэль, и они вместе станут ее кормить и перепеленывать.
  Вот за это стоило держаться. Даже в таком месте, как эта комната на ферме, где они спят втроем на одном матраце, а за стеной лежит связанный, словно скотина, человек.
  В конце концов Джоанна задремала. А проснулась, как ей показалось, всего через минуту, разбуженная кукареканьем ненормального петуха, который вопил и днем и ночью.
  * * *
  Джоэль стала кашлять.
  Когда Джоанна приняла ее на руки, маленькое тельце содрогалось от спазмов.
  – Обыкновенная простуда, – успокоила Джоанну Галина.
  Но когда Джоанна попыталась накормить девочку, та оттолкнула резиновую соску. Через несколько минут Джоанна сделала новую попытку. Джоэль опять отказалась есть. И сильнее закашлялась. При каждом спазме ее бездонные черные глаза широко распахивались, словно болезнь ее сильно удивляла и раздражала. Джоанна прижалась губами к лобику дочери – она видела, что ее подруги поступали так со своими детьми.
  – Галина, она горячая.
  Няня просунула руку под майку пощупать грудку, затем приложила щеку ко лбу.
  – Да, лихорадка, – подтвердила она.
  У Джоанны сжалось сердце. «Самое страшное, – подумала она, – бояться не за себя, а за ребенка».
  – Что же делать?
  Они находились в крохотной комнатушке, куда Галина приводила Джоанну на время кормления. Четыре белые стены и едва заметный след от распятия, которое некогда висело над дверью. Джоанна ходила без маски. Это устраивало обеих женщин, но поначалу сильно испугало Джоанну, как знак того, что она здесь надолго и нет необходимости играть с ней в прятки.
  Галина дотронулась до лба Джоэль и, словно что-то на нем прочитав, поднялась и вышла.
  – Подожди.
  Она вернулась с каким-то предметом в руке. Волшебная палочка?
  Нет, термометр, тот самый, который она купила для Джоэль в Боготе. Джоанна наблюдала, как Галина распеленала девочку, сняла с нее потертые красные рейтузики, положила ее животом на колени матери и велела не шевелиться. Когда няня ввела градусник и столбик ртути пополз вверх, Джоанну невольно охватил страх. Термометр показал сто четыре градуса.
  – Заболела, – произнесла она. Температура оказалась слишком высокой для обычной детской лихорадки.
  – Ее надо протереть чем-то влажным, – предложила няня.
  – Аспирин, – заволновалась Джоанна. – У вас есть детский аспирин?
  Галина посмотрела на нее так, будто она спросила, нет ли у них ди-ви-ди или массажного салона. В этой Богом забытой сельской местности охранники расслаблялись, смотрели телевизор и не слишком усердствовали, пресекая разговоры узниц. Потому что отсюда было очень далеко до ближайшей аптеки. И до патрулей из USDF – тоже.
  И то, что у ее дочери такая высокая температура, не имело никакого значения. Потому что здесь они отрезаны от мира.
  – Пожалуйста, – попросила Джоанна и на этот раз не рассердилась на себя, различив в своем голосе молящие нотки. Ради ребенка она готова была упрашивать тюремщиков на коленях. Отдать правую и левую руки. А если понадобится, то и жизнь.
  – Я протру ее, и температура спадет, – сказала няня, хотя и не очень убежденно. Ее морщинистое лицо из озабоченного стало по-настоящему обеспокоенным, и это испугало Джоанну больше, чем показания градусника.
  Галина пошла за мокрой тряпочкой.
  А Джоанна подумала: как странно – эта женщина способна молниеносно превращаться из похитительницы людей в добрейшую няню и обратно.
  Колумбийка возвратилась с оловянным кувшином, в котором плескалась мутноватая вода. Она где-то раздобыла полотенце для рук и, встревоженно косясь на тихо плачущую Джоэль, обильно намочила ткань. А когда начала протирать девочку, та принялась вертеться и извиваться на коленях Джоанны, словно любое прикосновение полотенца причиняло ей боль.
  Она плакала так, что надрывалось сердце, и все ее крошечное тельце дрожало.
  – Это не помогает. Становится только хуже. – Джоанна схватила Галину за руку. Полотенце безжизненно повисло в воздухе, капли с равномерным стуком продолжали падать на пол: кап-кап-кап. – Ради Бога, посмотрите же на нее!
  – Я собью ей жар, – проговорила няня. – Отпустите, – но не сделала попытки освободиться. Что подумают охранники, если заметят руку пленницы на ее сухом запястье?
  Джоанна разжала пальцы.
  Галина закончила работу и снова дотронулась до лба девочки.
  – Кажется, немного холоднее?
  Джоанна поднесла ладонь к головке дочери – Джоэль горела огнем.
  Галина снова запеленала ее, взяла с коленей у Джоанны и закутала в грубое шерстяное одеяло. Девочка не переставала плакать – красное личико сжалось в кулачок. Джоанна прижала дочь к груди, носила в узком пространстве между стен, качала и шепотом напевала колыбельную:
  
  Тише, детонька, не плачь,
  Мама купит тебе птичку,
  Желтогрудую синичку…
  
  Эту песенку пела ей мать. Затем ставила в гостиной на проигрыватель дуэт Джеймса Тейлора и Карли Симон и танцевала с Джоанной на руках вокруг диван-кровати. Джоанна понимала, что ее любят, и ей делалось спокойно.
  Но с Джоэль этот номер не прошел.
  Плакать она перестала, но скорее всего потому, что совершенно обессилела: раскрывала рот, но не могла издать ни звука.
  – Пора, – сказала Галина и протянула к ребенку руки.
  – Нет!
  – Они рассердятся, если я ее не унесу.
  В тот момент Джоанна была слишком напугана, чтобы обратить внимание на эти слова, но потом они снова и снова всплывали в ее голове.
  «Они рассердятся, если я ее не унесу».
  Первое мимолетное признание, что в здешнем противостоянии «мы – они», то есть противостоянии Марухи, Беатрис и самой Джоанны охранникам, возможны иные стороны.
  Галина не стала бы уносить Джоэль, если бы не сердились «они».
  В мире, лишенном всяческих надежд, человек хватается за любое слово-соломинку.
  Джоанна отдала ребенка Галине. И ее отвели обратно в камеру, которую они называли «комнатой». Маруха и Беатрис, заметив выражение ее лица, спросили, что случилось.
  * * *
  Когда подошло время вечернего кормления, в дверь заглянула смертельно бледная Галина.
  Но испугало Джоанну не это. Няня была без Джоэль.
  – Что случилось? Где она? – спросила Джоанна.
  – В кроватке. Наплакалась до изнеможения и уснула. Я не стала ее будить.
  Тем не менее, она проводила Джоанну в комнату для кормления. В коридоре сидели два метиса-охранника, одним из которых оказалась девушка с каштановой кожей и ниспадающими до пояса черными блестящими волосами. Галина закрыла за собой дверь.
  – У нее пневмония.
  – Пневмония?! – Слово ударило, как пощечина. – Откуда вы знаете? У вас здесь нет врача. Почему вы так решили?
  – Слышу в груди.
  – Может быть, просто вирус? Грипп?
  – Нет. Болезнь – в легких. Я различаю, как там булькает.
  Страх сковал Джоанну и больше не отпускал.
  – Галина, ее необходимо отправить в больницу. Немедленно!
  Няня посмотрела на нее со странным выражением, которое при других обстоятельствах можно было бы принять за нежность.
  Нежность к безнадежно наивному человеку.
  – Здесь нет никаких больниц, – объявила она.
  * * *
  В ту ночь Джоанна слышала, как плачет ее дочь.
  Охранники были недовольны. Плач действовал им на нервы. Среди ночи один из них стащил Джоанну с матраца, где она сжимала руку Беатрис, только чтобы не бежать к двери и не кричать.
  – Vamos, 34 – приказал он и кивнул в сторону коридора.
  Беатрис поднялась, пытаясь возражать.
  – Para eso… 35– Обычно сговорчивый и доброжелательный охранник Пуэнто отшвырнул ее к стене.
  «Детский плач – серьезное испытание для терпения молодых родителей», – утверждал журнал «Мать и дитя».
  Куда повел ее Пуэнто?
  Когда охранник запер дверь в комнату, к ним подошел другой боевик ФАРК. Он нес на вытянутых руках Джоэль. Позже Маруха объяснила Джоанне, что все партизаны очень боятся заразиться, поскольку врачей у них нет и медицинской помощи ждать неоткуда.
  Трясущийся парень швырнул ребенка ей на руки и ткнул рукой в сторону комнаты для кормления. Он держался на безопасном расстоянии и только подталкивал в спину прикладом. Дверь за ними захлопнулась.
  Джоэль плавала в собственном поту.
  Каждый вдох давался ей с трудом и сопровождался хриплым бульканьем. Когда Джоанна приложила ухо к детской груди, ей показалось, что девочка умирает от эмфиземы.
  «Где Галина?»
  Джоанна стукнула в дверь – раз, другой, третий. Через некоторое время появился Пуэнто. У него был такой вид, словно он тоже с радостью что-нибудь грохнул бы.
  Джоанна потребовала сейчас же, немедленно, сию же секунду привести к ней няню.
  Никакого ответа.
  Тогда она попросила принести влажную тряпку. Изображала пантомимой, как протирает кожу ребенка. Но так и не могла решить, понял ее Пуэнто или нет. А если понял, есть ли ему до нее дело.
  Судя по тому, как охранник захлопнул дверь перед ее носом, он не собирался ей помогать.
  Однако через несколько минут Пуэнто вернулся. Он принес с собой грязную тряпку и швырнул ее в сторону Джоанны.
  Она совершено забыла спросить agua, 36но, к счастью, тряпка оказалась влажной. И Джоанна, стараясь не замечать, какая у дочери синюшная кожа и как она мелко подрагивает, совершила знакомый ритуал раскутывания, распеленовывания и протирания ребенка с головы до пят мокрой тканью. Точь-в-точь как это делала Галина.
  – Все будет хорошо, – шептала Джоанна девочке. – Мы поедем домой, и ты увидишь папу. Тебе понравится Нью-Йорк. Там есть карусели, и зимой можно кататься на коньках. В зоопарке живут белые медведи, обезьяны и пингвины. Тебе понравятся пингвины – они очень смешно переваливаются.
  Она качала дочь всю ночь напролет. Джоэль почти постоянно плакала, кричала и хрипела. И все же это были чудесные минуты общения с дочерью. Хотя и пугающие, когда девочка успокаивалась и ее дыхание становилось почти неслышным.
  В какой-то момент, когда Джоэль была явно жива и чуть не разрывалась от крика, дверь отворилась и в комнату заглянул Пуэнто. Его лицо скривилось в угрожающей гримасе. Он держал неразлучный «Калашников» – Пол сказал, что так называется этот допотопный и ненадежный русский автомат. 37И теперь направил дуло в голову Джоэль.
  – Я ее заткну! Говоришь, что она больна? Так я обещаю, что заткну ее.
  Он опустил оружие и захлопнул дверь.
  Джоанне не следовало засыпать.
  Она проснулась от того, что кто-то тряс ее за плечо.
  Это была Галина.
  Прежде всего Джоанна заметила отсутствие плача – стояла абсолютная, пугающая тишина. Джоэль больше не было с ней. Какое-то ужасное мгновение Джоанна думала, что девочка не пережила этой ночи. И Галина пришла сообщить, что ее тело унесли и похоронили в поле.
  Она уже собиралась заплакать, когда увидела Джоэль.
  Дочка мирно спала на руках Галины.
  Она дышала лучше, правда, еще не свободно, но безусловно спокойнее.
  – Я достала ей лекарство, – сказала колумбийка. – Капли. Antibioticos. Она должна поправиться.
  Позже Джоанна поняла, что Галине пришлось проделать путь больше чем в сотню миль. Она зашла к знакомому врачу и подняла с постели аптекаря, чтобы тот дал ей лекарство.
  «Она должна поправиться».
  Эта фраза стала новой мантрой Джоанны.
  Жар у Джоэль заметно спал, кашель стало легче сдерживать, и она перестала дрожать.
  Галина смотрела, как Джоанна кормила девочку. И казалась какой-то странно оцепеневшей. Сначала Джоанна решила, что это из-за бессонной ночи. Но нет, здесь было нечто другое: она словно погрузилась в воспоминания.
  «У меня была дочь», – сказала тогда няня.
  – Галина, – позвала Джоанна.
  Прошло не меньше минуты, прежде чем колумбийка вышла из забытья.
  – Что?
  – Ваша дочь… Что с ней случилось?
  Галина повернулась и странно склонила голову, словно пытаясь расслышать что-то в соседней комнате. Или где-то далеко-далеко отсюда. И ответила:
  – Ее убили.
  – Убили? – Джоанна никак не ожидала такого слова. Умерла… это еще туда-сюда. Но убита?! – Извините. Это ужасно. Как это произошло?
  Галина вздохнула, посмотрела на сохранившийся на стене след распятия и перекрестилась слегка дрожащей рукой.
  – Риохас, – прошептала она. – Вы слышали о Мануэле Риохасе?
  Глава 25
  Галина наблюдала за матерью и ребенком.
  Она думала:
  «Пресвятая Мария, Матерь Божья!
  На мгновение эта сцена стала похожа на фотографию на моем бюро. Выцветшую от времени, почти черно-белую, но внезапно ожившую. Да.
  Это я. И она. Моя девочка.
  Снова у меня на руках. И снова такая же маленькая.
  Крошечка.
  А была ли она такой крохотулькой? Была или нет?
  Неужели я забыла?»
  * * *
  Клаудия.
  Клау-ди-я.
  Ее имя было похоже на песню. Крикни перед ужином на улицах Чапинеро или на лестнице их дома, когда она возвращалась с уроков, и в голосе сами собой появлялись распевные ритмы. И это не зависело от того, была ли Галина в тот момент благодушной или притворялась, что сердится на дочь, потому что та не сделала домашнее задание или опоздала на обед.
  Хотя по-настоящему сердиться на нее было невозможно. Таким уж она уродилась ребенком. Даром Божьим. Случалось, она отлынивала от уроков, но училась на пятерки.
  И к ужину иногда опаздывала. Но прибегала, запыхавшись, в меру раскаявшаяся, и начинала фонтанировать, рассказывая, какие потрясающие события случились с ней за день.
  «Закрой свое радио и ешь», – говорила ей Галина.
  А сама больше радовалась, слушая это «радио», чем просто наблюдая, как ест ее долговязая дочка.
  Клаудия была из тех до странности понимающихдетей, которые отличаются необыкновенной отзывчивостью к миру и его обитателям. Она не раздумывая делилась игрушками, даже после того, как соседка-сверстница оторвала ногу ее любимой кукле – тореадору Маноло.
  Она затрепала до дыр слово «почему».
  Почему то, почему это?
  А Галина всегда считала, что в такой стране, как Колумбия, вопроса «почему» лучше избегать.
  Но от судьбы не убежишь: Клаудия поступила в Национальный университет – разумеется, с отличием – и оказалась среди людей определенного круга. И там начала получать ответы на свои настойчиво-возмущенные вопросы: почему один процент населения Колумбии контролирует девяносто восемь процентов национальных богатств? Или почему все попытки борьбы с голодом и нищетой неизменно терпят крах? Или почему одни и те же люди занимают одни и те же посты в правительстве и постоянно разглагольствуют об одном и том же? Одним этим она поставила себя в ряд с теми, кто хотел изменить существующее в стране положение.
  Или, по крайней мере, порассуждать о том, как его изменить.
  Поначалу были просто политические клубы. Безобидные объединения спорщиков.
  «Не тревожься, мама, – успокаивала Клаудия Галину и отца. – Мы пьем кофе, обсуждаем, кому платить по счету, и только после этого – как преобразовать мир».
  Но Галина тревожилась.
  Ее собственный достаточно широкий политический кругозор не дал ей ничего хорошего. Галина не забыла демонстрации в поддержку Гайтана – политика-полуиндейца, который вознамерился демократизировать Колумбию, и то острое чувство наивного оптимизма, которое витало тогда на улицах, словно весенний ветерок среди мертвой зимы. «Я не индивидуум, я – народ». Она помнила фотографию изрешеченного пулями тела на первой странице отцовской газеты. После этого в обществе стало сгущаться настроение фатализма, словно с возрастом деревенели кости. Но у молодых была прививка от этого недуга. Потребовались годы невзгод, чтобы идеализм ушел в прошлое.
  Теперь Клаудия все меньше бывала дома.
  Задерживалась допоздна – объясняла, что проводила время то с одним, то с другим приятелем.
  Однако Галина понимала, в чем дело.
  Дочь пылала любовью. Но не к мужчине. Причиной ее душевного волнения и горящих глаз было общее дело. Клаудия здорово зациклилась на идеалах.
  Галина предупреждала, чтобы она сторонилась политики, но каждый раз натыкалась на холодное молчание или еще того хуже: дочь качала головой, мол, старики в таких вещах не разбираются. Не понимают, что в их стране что-то не так и требует перемен. Словно Галина была идиоткой – не видела и не слышала, что творилось в мире.
  Все обстояло как раз наоборот: Галина прекрасно понимала мир и видела, как действует колумбийское общество, – вернее, как оно не действует, поскольку, если разобраться, в их стране не действовало вообще ничего. И это с болью приобретенное знание вынуждало бояться за дочь.
  Когда Клаудия связалась с левыми?
  Не исключено, что в тот раз, когда сказала, что едет с подружками на экскурсию. В Картахену. А когда через десять дней возвратилась, Галина заметила, что дочь нисколько не загорела, выглядела еще бледнее, чем до отъезда. «Погода была ужасная», – объяснила она. Встревоженная Галина хотела заглянуть в газеты, чтобы убедиться, что дочь не солгала. Но не собралась.
  Картахена расположена на севере. И там же накапливали силы боевики ФАРК.
  Короткие отлучки стали регулярными.
  «На университетский семинар», – отговаривалась Клаудия.
  «Навестить подругу».
  «В поход».
  Одна ложь следовала за другой.
  Что оставалось делать Галине? Дочь выросла и стала взрослой. Клаудия влюбилась. И Галина тешилась надеждой, что и эта любовь, как всякая первая, пройдет. Дочь ткала хитросплетения лжи, а мать этой тканью утирала слезы.
  Клаудия стала хуже одеваться. Это случается с молодыми. Но дочь Галины отдавала дань не моде, а солидарности.Обходилась без косметики и старалась не заглядывать в зеркало.
  Девушка не сознавала, что от этого становилась только привлекательнее.
  Я же еще не рассказывала, насколько она была обворожительной, спохватилась Галина. Изысканно грациозной. Почти по-кошачьи гибкой, изящной. Глаза – черные, как уголь, удлиненные. Кожа, как говаривала мать Галины, «кофе с молоком». Должно быть, она унаследовала внешность не от нашей ветви. Наверное, от бабушки со стороны отца – певички вентелло, которая разбивала сердца от Боготы до Кали.
  Но вот наступил день, когда Клаудия ушла и не вернулась.
  Опять поехала на экскурсию – развеяться с друзьями на побережье. Но когда через два дня после того, как Клаудия не вернулась в срок, обезумевшая Галина принялась названивать ее друзьям, те выражали полное недоумение.
  «Какая поездка?»
  Странно, но она не удивилась. Просто получила подтверждение своим догадкам. Галина сидела у телефона и молила, чтобы он зазвонил. И сдерживалась, чтобы не поднять трубку и не набрать номер полиции. Она понимала, где была Клаудия. Впутывать в это дело полицию было еще хуже, чем вообще ничего не предпринимать.
  Прошло какое-то время, и Клаудия позвонила.
  Галина выговаривала ей, бушевала, плакала. Бранила, как ребенка. Как она могла ей не позвонить?
  Но Клаудия была уже не опоздавшая к обеду девчонка.
  «Я с ними, потому что те, кто не с ними, те против них», – заявила она.
  Клавдия говорила убежденно. Логично. Даже страстно. Видимо, она унаследовала и развила в себе эту черту Галины, которая тоже когда-то ходила на демонстрации вместе с отцом и восхищалась Гайтаном.
  В конце концов она сказала дочери все, что в таких случаях говорят матери. Даже дочерям-революционеркам, которые уходят в горы.
  «Тебя убьют, Клаудия. А меня пригласят забрать твое тело. Пожалуйста, возвращайся».
  Но Клаудия не послушалась, как в детстве, когда, раскапризничавшись, не хотела надевать во время дождя резиновые ботики: «Мама, мне тогда не почувствовать луж!»
  Клаудия хотела прочувствовать все лужи на свете.
  Отец бушевал. Грозил позвонить в полицию и потребовать, чтобы ему вернули дочь. Обвинял Галину: «Ты должна была почувствовать, что назревает». Галина понимала, что он говорил так от отчаяния и раненой любви. Муж знал, как опасно обращаться в полицию. А разыскивать Клаудию было бесполезно, поскольку он понятия не имел, где она находится.
  Они спрятались в кокон своей личной боли и ждали весны, которая то ли придет, то ли нет.
  Время от времени им передавали весточки. Какой-то молодой человек с эспаньолкой дюйма в четыре и в черном, как у Че, берете, объяснил, что будет лучше, если дочь не станет звонить. Он назвался ее университетским товарищем по походам и экскурсиям. Успокоил, сказав, что с Клаудией все в порядке. И добавил, что она преданный идее, целеустремленный человек.
  Галина была тоже целеустремленным человеком. Но все ее устремления сводились к тому, чтобы снова увидеть лицо своей дочери. Она хотела коснуться ее руки. Когда Клаудия была маленькой, она укрывала ее от невзгод, как наседка. Шепотом твердила: «Я кенгуру. Прячься в моей сумке».
  И вот сумка опустела.
  Потом тот же молодой человек передал просьбу.
  В восемь вечера прийти в такой-то бар.
  Она снова ни о чем не спросила.
  Они оделись, как в церковь. Ведь именно об этом они и молились. Пришли намного раньше. Бар оказался неуютным – слишком темным и облупленным. В нем сидели в основном проститутки и трансвеститы.
  Они прождали час, два, три. Хотя Галина согласилась бы ждать много суток подряд.
  Затем кто-то слегка похлопал ее по плечу – просто коснулся легкой, словно бабочка, ладонью. Галина узнала прикосновение. Матери не ошибаются. Они чувствуют кровью.
  Как выглядела их дочь? В лохмотьях, больной, исхудавшей?
  Если бы так, они попытались бы ее уговорить вернуться или просто схватили бы и отнесли домой.
  Но Клаудия была не в лохмотьях. Она не показалась им ни исхудавшей, ни тем более больной.
  Она выглядела счастливой.
  Чего вы сильнее всего желаете своим детям?
  Чем каждый вечер заканчиваете молитву на сон грядущий?
  Что шепчете, когда вас просят задуть свечи на очередной день рождения, который вы предпочли бы не праздновать?
  Чтобы ваши дети были счастливыми.
  Это и только это.
  Клаудия казалась ослепительно счастливой.
  Светящейся от счастья – вот, пожалуй, подходящее слово.
  Если раньше она испытывала первую влюбленность, то теперь это было глубокое чувство. Один взгляд, и Галина поняла, что они уйдут домой без дочери.
  Клаудия поцеловала мать, затем отца.
  Все трое взялись за руки, как в детстве, когда дочь упрашивала их поиграть в собаку и кошку. Кошкой всегда была Клаудия. И каждый раз попадалась.
  Галина спросила, как у нее дела.
  Но родители заранее знали ответ.
  – Хорошо, мамочка.
  – Ну, давай рассказывай, – попросила Галина и принялась делать то, что обещала себе ни в коем случае не делать. Плакать и разваливаться на куски.
  – Тсс… – шептала ей Клаудия, которая как-то сразу превратилась из дочери в мать. – Перестань. Со мной все в порядке. Но ты же понимаешь, я не имею права рассказывать.
  Галина ничего не понимала. Она знала лишь одно: Клаудия – частичка ее сердца. И впредь вся жизнь будет состоять из мимолетных свиданий в барах трансвеститов и из тайных весточек от знакомых.
  Клаудия не выдала никаких деталей. Ни где она скрывалась. Ни с кем. В основном спрашивала о доме. Как поживает кот Туло? А ее подруги Тани и Селин?
  Все время, пока они оставались вместе, Галина так и не выпустила руку дочери. Какая-то часть разума твердила: если держать крепче, Клаудия не уйдет. И пока они дотрагиваются друг до друга, их невозможно разлучить.
  Она, разумеется, ошибалась: часы пролетели быстро – в отличие от тех дней, когда она ждала дочь и время стояло на месте.
  Клаудия объявила, что ей пора.
  У Галины остался последний вопль, страстная невысказанная мольба. Она формировалась, пока дочь спрашивала о доме, о родных, о школьных приятелях и они, словно связанные на всю жизнь, держались за руки.
  – Клаудия, я прошу, чтобы ты меня выслушала, – начала она. – Спокойно посидела и выслушала все, что я скажу. Хорошо?
  Дочь кивнула:
  – Я понимаю твои чувства.
  Да, она понимала, но это не имело никакого значения.
  – Ты считаешь меня старой. Неспособной к таким порывам, которые кипят в твоей душе. Но и я когда-то была молода. Была такой же, как ты. И я знаю то, что я знаю. ФАРК ли, USDF ли – не важно. Виновны обе стороны. Обе стороны не безгрешны. В конечном счете они – одно и то же. И не виноваты. И преступны. Но погибнут все. И я как твоя единственная на свете мать прошу: не возвращайся к ним!
  С тем же успехом она могла бы говорить на китайском.
  Или не говорить вообще.
  Клаудия ее не слышала, а если бы и слышала, то не поняла бы ни слова.
  Она похлопала Галину по руке и улыбнулась, как улыбаются очень старым людям. Встала и обняла отца и мать, которая словно приросла к стулу. Наклонилась и прижалась головой к ее плечу.
  – Я люблю тебя, мама.
  И все.
  По дороге домой оба старика ошеломленно молчали. Они собирались на встречу, как в церковь. А возвращались, словно с похорон.
  После этого от Клаудии пришло еще несколько весточек.
  Время от времени парень из университета забегал с новостями. Но каждый раз, когда Галина разворачивала газету, у нее замирало в груди…
  * * *
  Дверь со скрипом отворилась. Галина прервала рассказ.
  Один из охранников, Томас, кивнул и дал знак выходить.
  Джоэль была вне опасности. Джоанне предстояло отдать девочку и возвратиться в свою комнату.
  – Так что с ней случилось? – спросила она Галину, передавая ей дочь. – Вы так и не досказали.
  Няня покачала головой, прижала Джоэль к груди. И направилась к двери.
  Глава 26
  Он еще не осознал, что остался жив, и не сразу понял, что же делает. Брыкается. Изо всех сил колотит ногами, стараясь выбраться из огня, который уже полз по его коже.
  Видимо, на какое-то время он потерял сознание от дыма. Запомнил только стену огня, которая обрушилась на них, точно Божья кара. А может быть, и не Божья, поскольку он молился Господу, до того как все погрузилось во тьму. И остался жив.
  Так что это их общая удача – его и Всевышнего. Бог, наверное, решил: довольно цифр, уравнений и процентов риска – испытаем для разнообразия слепую судьбу.
  Пол не сгорел по-настоящему. Брюки, или то, что от них осталось, дымились. Просвечивающая сквозь дыры кожа покраснела – признак ожога первой степени.
  Но они каким-то образом перебрались через рубеж керосина.
  Слева от него все почернело и курилось темным дымом. Ветер погнал огонь в одном направлении. Значит, Майлз оказался прав: они повернули в сторону пожара и оказались победителями.
  Или победил только он один?
  Майлз пропал без вести.
  А где теперь те люди?
  Пол осторожно поднял голову и осмотрелся. Картина напомнила ему извержение вулкана, которое показывал как-то канал «Дискавери»: когда острова с пышной растительностью в один миг превращаются в месиво дыма и огня. Там и сям еще сохранились очаги пожара и пламя выстреливало свои языки высоко в небо.
  Пейзаж был пустынен.
  Стрелки исчезли.
  Но с этим радостным открытием пришло и другое – пугающее: вместе со стрелками исчезли наркотики. Превратились в черную золу. И он лишился единственного шанса спасти Джоанну. «Когда Бог закрывает перед тобой дверь, Он открывает окно», – говорила его давно покойная мать. Но если следовать вновь обретенной Полом доктрине веры, можно сказать, что все обстоит как раз наоборот: когда Бог открывает тебе окно, Он захлопывает дверь.
  Пол жив, но Джоанна и Джоэль умрут.
  В самом скором времени.
  Он, как подкошенный, рухнул на все еще дымящуюся землю. Его кто-то окликнул.
  Существо, абсолютно черное (кроме глаз) и седое, как лунь. Фигуру окутывали завитки дыма.
  Ангел? Сошел на землю, чтобы сообщить Полу: мол, извини, парень, ты не выдержал испытания огнем. Но разве, памятуя о судьбе Джоэль и Джоанны, он испугается этой новости?
  Однако это оказался не ангел.
  Это был Майлз.
  * * *
  Они нашли автомобиль адвоката там, где оставили.
  Обе дверцы были сорваны с петель, ветровое стекло разбито. Но Майлза расстроило не то, что его машину искалечили, а то, что ее видели.Записали номер или сверились с регистрационной карточкой, которая валялась где-то в бардачке. Эйфория от спасения улетучилась, и он начал сознавать, что избавление не надолго.
  Это касалось их обоих.
  По дороге к машине Пол попросил прощения: мол, извините, что из-за меня вас чуть не угрохали. Майлз снова возразил, что это он отправил его и Джоанну в Колумбию. Но на этот раз его голос звучал не так убедительно.
  Они замолчали.
  Паутина трещин на ветровом стекле превращала движение в череду загадок. Есть или нет перед ними машины? Красный или зеленый сигнал на светофоре? А о дорожных знаках и говорить не приходилось. Когда они выбрались из болота, им навстречу на шоссе попались четыре ревущие сиренами пожарные машины.
  Пол высунул из окошка голову и давал указания водителю. А где-то между Джерси-Сити и туннелем Линкольна спросил:
  – Кто они были?
  Адвокат не ответил, и он предположил:
  – Скорее всего те, кто сжег дом. Больше некому.
  – Логично, – кивнул Майлз.
  – И что дальше?
  Майлз или сбился с мысли, или был слишком подавлен, чтобы разговаривать. Перед ними заструилось флуоресцентное мерцание туннеля Линкольна, это поразительное детище высоких технологий.
  – Я не знаю, кто они такие, – наконец произнес адвокат. – Противоположная сторона.
  – Но что за противоположная сторона? Колумбийское правительство?
  – Колумбийское правительство не стало бы расстреливать людей на территории США.
  – Тогда кто?
  – Те самые правые полувоенные придурки. Мануэль Риохас. – Майлз был вовсе не в восторге от собственной догадки.
  – Риохас? Я считал, что он в тюрьме. Его же выдали Штатам. И привезли во Флориду.
  – Он-то в тюрьме. Зато другие нет.
  – Кто это «другие»?
  – Его люди. Его банда. Его пехотинцы. Вы задумывались когда-нибудь, как много колумбийцев в Нью-Йорке? – Майлз попытался очистить руки о подушку между сиденьями, но ладоней не оттер, только испачкал обивку.
  – Вы считаете, что они охотятся за наркоторговцами ФАРК? – задавая вопрос, Пол не переставал размышлять. – Сначала сожгли дом в Джерси-Сити, а затем пошли по следу его обитателей?
  – Возможно. Почему бы и нет? Они по разные стороны фронта, но расплачиваются одинаковыми деньгами. Наркотики – это деньги. А деньги – это оружие.
  «О'кей, – думал Пол. – Но неужели не бывает так, что деньги – это всего лишь деньги?»
  – Убили сразу двух зайцев. Завалили несколько ребяток из ФАРК и прикарманили их кокаин. Считайте, что это всего лишь моя теория.
  Не слишком обнадеживающая теория, если вспомнить, что писали об этом Риохасе газеты, расстроился Пол.
  – И что вы предлагаете делать?
  – Если я скажу, что у меня возникла грандиозная идея, вы же мне не поверите…
  * * *
  Майлз решил заехать к себе в контору.
  – Будет нелегко объяснить жене, почему у нас такой вид, словно мы только что вернулись из Багдада. А здесь есть душ. И какая-никакая одежда.
  Контора Майлза располагалась в темном кирпичном доме в Вест-Сайде. Три месяца назад Пол и Джоанна явились сюда и услышали, что через два месяца у них появится дочь.
  Майлз поставил машину в личный бокс в подвале.
  Здесь повсюду ощущался запах гаража – плесени, пыли и моторного масла. «А Джоанна, – с болью подумал Пол, – назвала бы еще несколько составляющих».
  Они попали в помещение через боковую дверь, которая вела в коридор с поблескивающими испариной цементными стенами. Единственная лампочка без плафона давала тусклый свет.
  Пол и Майлз поднялись по лестнице на первый этаж, где находилась скромная приемная с наваленными на стол старыми журналами. Пол не забыл, как сидел там с Джоанной и листал «Тайм». «Бесплодие – бич нашего времени».
  – Ванная наверху, – сказал Майлз. – Хотите пойти первым?
  – Спасибо, – ответил Пол. – Но мне нечего надеть.
  – Одолжу вам джинсы.
  Когда Пол включил душ, к ногам потекла абсолютно черная вода. Кожу на руках и ногах словно ободрали щеткой, и он подумал, не нужно ли обратиться к врачу.
  Выйдя из-под душа, он изучил себя в зеркале. Лицо как будто было в порядке – лишь немного краснее, чем обычно, и, разумеется, кислое, но с этим не справился бы никакой доктор.
  Майлз оставил у ванны на стуле синие джинсы и белую рубашку на пуговицах. И то и другое оказалось примерно на два размера меньше, чем надо. Пол вышел в коридор, где его терпеливо поджидал адвокат.
  И тот, не говоря ни слова, сам отправился под душ.
  А когда вышел из ванной, его кожа приобрела более или менее нормальный цвет.
  – Пошли ко мне в кабинет, – произнес он без особого энтузиазма.
  Они оказались в том месте, откуда Майлз дергал за веревочки и, словно фокусник, добывал клиентам детей. Но это нисколько не улучшило его расположение духа. Майлз сел за стол и растерянно оглянулся, как будто забыл, чем зарабатывал на жизнь.
  Пол тоже поднял глаза и в который раз прочитал надпись за его спиной: «Тот, кто спас одного ребенка, спас целый мир».
  «Очень верно, господин адвокат, сейчас как раз необходимо спасти одного ребенка. Кстати, и его мать тоже».
  Пол обвел глазами кабинет, а Майлз так и сидел, насупившись, и молчал. Между почетным дипломом юридической школы Баруха и благодарностью из больницы Бронкса висел плакат, который Пол раньше не замечал: «Нацистская сборная по бейсболу». На площадке расположились игроки, каждый под своим именем. На питчерской горке стоял Йозеф Геббельс. «Всегда навешивает по кривой», – гласила его характеристика. Герман Геринг – на основной базе: «Великий защитник». Справа – Йозеф Менгеле: «Смертоносная рука». На третьей базе – Альберт Шпеер: «Невероятная сила». Мячи подавали девушки – Ева Браун и Лени Рифеншталь. А менеджер? Конечно, Гитлер: «Великий заводила». Но не такой уж на самом деле великий, поскольку плакат напоминал, что чемпионат мира 1945 года эта команда проиграла.
  Ха-ха.
  «Интересно, – подумал Пол, – другие евреи, кроме Майлза, тоже находят эту картинку забавной?»
  – Полагаю, у вас недостаточно денег, чтобы предложить им выкуп? – Майлз так и не оторвал глаз от сложенных на столе рук. Ногти даже после душа остались черными.
  – Два миллиона? – повторил за ним Пол. – Для меня что два миллиона, что два миллиарда…
  – Я так, на всякий случай спросил, – пожал плечами адвокат.
  Пол принял решение. Оно показалось ему непростым, но было единственным. Теперь не имело значения, что он незаконно провез в страну наркотики. Они сгорели – шкафчик пуст, там ничего нет. А судьба его семьи висела на волоске.
  – Я собираюсь обратиться к властям.
  – К властям? – Майлз произнес это слово так, словно в нем заключалось странное, доселе неведомое понятие. – К каким властям?
  – В полицию, к правительству – куда угодно. В Госдепартамент, к колумбийцам. Ко всем властям, какие только есть. Расскажу всю правду и отдамся на милость суда. Так, кажется, говорят.
  – На милость суда? Да, есть такое выражение. Именно. В точку. Только учтите, что милость не пропускают через металлодетекторы. Вы не хотите передумать?
  – Передумать? Что вы предлагаете? Пойти к Пабло и сказать: я потерял наркотиков на два миллиона долларов, но вы, будьте так любезны, отдайте мне жену и дочь? Мне необходимо что-то предпринять. Это единственное, что осталось.
  – Не скажите, – возразил адвокат.
  – Вы о чем?
  Майлз встал, окинул взглядом стены и принялся вышагивать вокруг стола. И прямо на глазах благодарного Пола начал капля за каплей обретать прежнюю уверенность: вот ведь я какой – все умею, все могу. Наконец он поднял голову и щелкнул пальцами.
  – Есть еще план «Б».
  Глава 27
  Его звали Моше Школьник.
  Он, как сказал Майлз, был российским бизнесменом.
  – Каким бизнесом он занимается? – спросил Пол.
  – Понятия не имею, – отозвался адвокат. – Но в своем деле он явно преуспевает.
  Чем бы ни занимался этот Моше, он имел дело с колумбийцами.
  – У него там надежные контакты, – заверил Пола Майлз. – Он по крайней мере трижды в год летает в Боготу.
  План «Б», который предусматривал привлечение Моше, был предпочтительнее плана «В», то есть обращения к властям. Потому что, как утверждал Майлз, Полу требовался человек, который знал бы на месте правильных людей. Или, точнее сказать, совершенно неправильных людей.
  – Тех, кто пользуется доверием у той и у другой стороны.
  Пол согласился сделать еще одну попытку. Если им двигала обыкновенная паника, то Майлзом – дикое упрямство, словно отказ от дела он считал личным оскорблением. Некогда он пообещал Полу и его жене ребенка, но выполнил работу только наполовину. И вот теперь вбил себе в голову, что должен довести дело до конца.
  Они ехали в Малую Одессу.
  – Как вы с ним познакомились?
  – Это специфика моей работы. Приходится встречаться с разными людьми, которых иначе никогда не узнал бы.
  – Он был вашим клиентом?
  – Скорее, клиентом клиента.
  – А не приятелем?
  – Такого человека мало кто захочет иметь в приятелях. Но и в недругах тоже. Он мне кое-чем обязан.
  Но прежде адвокат завез Пола домой. Требовалось переодеться. Похоже, что брюки Майлза окончательно нарушили его кровообращение. И еще он хотел очутиться в знакомом окружении, в знакомой жизни. Перспектива откровенной лжи больше не пугала. Они с Майлзом решили, что если Пол наткнется на Джона и Лизу, то свалит задержку жены на неразбериху с визами. Скажет, что теперь придется утрясать этот вопрос отсюда. Но если повезет, он вообще не встретится с ними.
  Чтобы уменьшить возможность столкнуться нос к носу со знакомыми, Пол не стал пользоваться лифтом и благополучно, никого не встретив, поднялся в свою квартиру по лестнице.
  Осторожно закрыл за собой дверь – чтобы Джон или Лиза не услышали – и наткнулся взглядом на стоявшую в гостиной колыбельку. У нее было ограждение из красных планок и украшенная оборками постелька с вышитыми на ней медвежатами. Прицепленный к ней красный бант непомерной величины казался оранжерейным цветком. Кроватка зияла пустотой.
  Пол подошел и снял открытку, прилепленную скотчем к изголовью:
  «Поздравляем с нашей новорожденной внучкой. Мы подумали, что вам это пригодится. Мэтт и Барбара».
  Родители Джоанны внесли первый вклад в воспитание внучки.
  Заныло под сердцем. Если это просто так говорится, а чувство на самом деле гнездится не там, а где-то в мозгу, то почему же болит именно в груди?
  К этому времени они должны были приехать домой. Все трое.
  К ним заглядывали бы друзья, приносили бы сладости, бутылки шампанского и крохотную розовую детскую одежду. В гостевой комнате на целую неделю поселились бы родители Джоанны. Квартира пульсировала бы жизнью.
  А теперешняя ее пустота словно укоряла. И Пол понимал в чем.
  Ему стоило только взглянуть на часы, стоявшие в гостиной на телевизоре, – цифры цвета крови на их дисплее показывали сегодняшнее число.
  Майлз обещал вернуться за ним через пятнадцать минут. Пол надел хлопчатобумажные брюки и майку, сунул в карман сотовый телефон. Он уже повернулся к двери, когда заметил, что на автоответчике мигает зеленая лампочка.
  Ну хорошо, хорошо.
  И нажал на кнопку прослушивания.
  «Здравствуйте, мистер Брейдбарт. Звоню вам от имени „Хоум Эквити плюс“. Предлагаем вам специальную скидку, которая действует только в этом месяце…»
  «Привет, Пол. Это Ральф. Как приедешь, позвони. Хорошо? Не могу найти твоих таблиц по Маккензи. Кстати, поздравляю с ребенком. Сигары за мной».
  «Здравствуй, дорогая. Это мама. Получили твое письмо, но не поняли, когда вы вернетесь назад. В отеле ответили, что вы выписались и переехали в другую гостиницу. Пожалуйста, позвони. Кроватка понравилась?»
  «Здравствуйте, мистер и миссис Брейдбарт. Это Мария. Звоню, чтобы убедиться, что все в порядке».
  Мария Консуэло позвонила, как и обещала. За этим последовали еще два ее звонка. Потом уникальное предложение от магазина ковров. Автоматический текст с призывом поддержать члена ассамблеи на перевыборах. И снова звонок от Консуэло.
  В четвертый раз ее голос звучал явно раздраженно. Она звонила им четыре раза – целых четыре! – и не дождалась ответа. Мария говорила, что будет весьма признательна, если ей окажут честь и в конце концов позвонят и сообщат, как дела.
  «Привет, Мария. Сказать по правде, дела не очень. Ребенка, которого вы нам дали, похитили няня и шофер. Чтобы вызволить девочку и жену, я согласился незаконно провезти в США наркотики. Но на нас напали и чуть не сожгли. В общем и целом вот так. Спасибо, что интересуетесь».
  
  Малая Одесса полностью соответствовала своему имени. Они словно оказались в другой стране.
  К вечеру небо нахмурилось и посерело, с океана дул сильный ветер. На волнах появились белые гребешки пены, и у воды плясали крохотные смерчики песка.
  Половина вывесок здесь была на русском языке. Улица на набережной изобиловала ночными клубами, большинство из которых были названы как российские города: «Киев», «Санкт-Петербург», «Москва».
  Недосыпание наконец дало о себе знать – на Уильямбургском мосту Пол уронил голову на грудь и задремал. И только благодаря металлическим решеткам на дороге и изношенным амортизаторам машины вернулся к черно-белой, без прикрас, действительности. Краткий сон показался сладостным. Но вот он открыл глаза, и прежний страх тут же вернулся.
  Моше работал в каком-то неказисто-длинном складе.
  Майлз завернул на стоянку позади здания. Там стояла единственная машина – коричневый «бьюик». Двое мужчин облокотились на него, курили и что-то говорили по-русски. Майлз помахал им рукой, но они не ответили.
  – Дружелюбные ребята, – проворчал адвокат. – А меня просто обожают.
  На эту же стоянку выходили полуоткрытые погрузочные ворота, и Майлз с Полом поднырнули под полуопущенную створку. Внутреннее помещение оказалось на удивление большим – что-то вроде ангара «Хоум дипоу» 38– и вмещало почти столько же товаров.
  Перед ними стояли ряды стиральных машин, сушилок, холодильников, телевизоров, компьютеров, стереосистем. Здесь же находились велосипеды, баскетбольные мячи, клюшки для гольфа, одежда и покрышки. Видеоигры, мебель для дачи, книги и газовые грили.
  Несколько мужчин собрались у секции с домашней утварью. Один из них обернулся и помахал рукой.
  – Это и есть Моше, – объявил Майлз.
  А Пол подумал, что для складского работника он шикарно одет. На нем был костюм ценой в тысячу долларов, синий шелковый галстук и отлично начищенные ботинки. Это что-то да значило. Он носил эспаньолку, а густые брови придавали его лицу выражение постоянного удивления.
  Моше подошел к Майлзу, сгреб его в медвежьи объятия и расцеловал в обе щеки.
  – Привет, Майлз, мой самый любимый еврейский адвокат! – У него был хриплый, басовитый голос курильщика, сдобренный русским акцентом.
  Моше вернул Майлза на землю – в своем воодушевлении он оторвал его от настила на добрый дюйм – и повернулся к Полу.
  – А вы и есть Пол?
  Тот кивнул.
  – Здравствуйте. Рад познакомиться.
  – Какая уж тут радость, – покачал головой Моше. – Майлз обрисовал мне вашу ситуацию. Просто катастрофа! Сочувствую. Жена и дочь? Ох уж эти партизаны… – Он произнес какую-то фразу, наверное, русское ругательство. – Знаете, как мы поступаем с такими ублюдками в России? Помните театр в Москве, который захватили чеченцы? Бум-бум! Пустили газ – и всех к такой-то матери!
  Насколько помнил Пол, русские власти вместе с террористами отравили «к такой-то матери» две сотни ни в чем не повинных заложников. Но счел за лучшее об этом при Моше не упоминать. А только спросил, может ли тот помочь.
  Моше обнял его своей огромной лапой.
  – Я знаю кое-кого из этих негодяев. Посмотрим, что можно сделать. Иногда удается вести с ними переговоры. Они примерно такие же марксисты, какими недавно были мы, – исключительно ради своей выгоды. Успокойтесь, они ваших не убьют. Не похоже. А я пока сделаю несколько звоночков.
  – Спасибо. Очень вам благодарен.
  – Пока не за что. Я еще ни хрена не сделал! – Моше улыбнулся. Затем выглянул в полуоткрытые ворота и покачал головой. – Ай-ай-ай, Майлз, мой гениальный юрист, сколько раз я говорил, чтобы ты не ставил здесь машину? Ты загородил мне весь подъезд.
  – Извините, – всполошился адвокат. – Сейчас передвину.
  – Зачем же самому? Дай ключи одному из моих парней. А мы пойдем поговорим ко мне в кабинет.
  – Нет уж, спасибо, в прошлый раз ваши парни помяли мне бампер, когда переставляли машину.
  Мимо, кряхтя под весом стоявшего на плече огромного ящика, прошел человек. Ящик качался, грозя свалиться и расколоться на куски. На руке у человека красовалась татуировка «СССР». Аббревиатура бывшей советской федерации спорта. 39
  – Идите, – повернулся Майлз к Полу. – Я через минуту догоню.
  – Паркуйтесь у «Ростова», – посоветовал Моше. – Если поставите у «Океана», обязательно оштрафуют.
  – Хорошо. – Майлз нырнул под створку ворот.
  – Пойдемте, Пол, – пригласил Моше.
  Они прошли через боковую дверь и попали в коридор, стены которого были обиты дешевой подделкой под дерево. Кабинет Моше располагался в самом конце. На табличке рифленого стекла значилось: «El Presidente». 40Пол решил, что это шутка.
  – Подождем Майлза, хорошо? – предложил хозяин. Перед кабинетом находилась небольшая приемная с двумя диванами. – Прошу вас. – Он указал на один из диванов, а сам прошел в кабинет.
  Пол опустился на диван.
  * * *
  Бип.
  Бип.
  Он задремал и, как от толчка, проснулся от звонка своего сотового.
  На сколько он вырубился?
  Телефон перестал звонить, но сигнал продолжал эхом звучать в его голове. Пол достал его из кармана брюк, открыл крышку и посмотрел на дисплей. Региональный код был ему незнаком.
  Куда подевался Майлз?
  Дверь кабинета открылась. На пороге стоял улыбающийся Моше. Он опустил глаза на часы – настоящий калейдоскоп из бриллиантов и золота.
  – Что за черт? Пора начинать. – Он вернулся к себе за стол.
  Снова зазвонил сотовый телефон Пола.
  – Мистер Брейдбарт?
  – Да.
  – Это Мария Консуэло.
  – Здравствуйте, Мария.
  – Я звоню вам третий день. Вы знаете?
  – Да. Мы были…
  – Я всегда стараюсь узнать, как дела у новых родителей. Вы же с миссис Брейдбарт в курсе.
  – Мы… останавливались у родственников.
  – Я начала беспокоиться. Мы должны убедиться, что дети нормально устроились в новых семьях. Все в порядке? Как девочка?
  – С ней все хорошо.
  Через полуоткрытую дверь был виден Моше. Он показывал пальцем на циферблат часов.
  – Минутку, – попросил Пол, но хозяин кабинета не слышал. Он скособочил голову и, как развлекающий публику клоун, оттопырил ладонью левое ухо.
  – Что? – не поняла Мария.
  – Это я не вам. Поверьте, девочка хорошо себя чувствует. А теперь извините, мне, правда, надо бежать.
  – Могу я поговорить с миссис Брейдбарт?
  Несколько секунд Пол никак не мог себя заставить ответить.
  – Ее нет.
  – Вот как… Она здорова?
  – Да. Только в данный момент жены нет рядом.
  – Пожалуйста, передайте, чтобы она мне позвонила. Мне необходимо с ней поговорить.
  – Обязательно. Она вам позвонит.
  – Так вы уверены, что все в порядке?
  – Абсолютно. Лучше быть не может.
  – Ну, тогда отлично.
  Пол уже собирался разъединиться, но не смог удержаться, чтобы не задать со своей стороны вопроса:
  – Мария?..
  – Слушаю.
  – Мне просто любопытно: как давно вы пользуетесь услугами Пабло? Вы хорошо его знаете?
  – Пабло?
  – Шофера, которого вы нам дали. Вы давно с ним сотрудничаете?
  – Я не давала вам никакого шофера.
  – Как же так? Я говорю о Пабло, которого вы наняли, чтобы он возил нас в Боготе.
  – Я его не нанимала.
  – Хорошо, не вы. Кто-то из ваших сотрудников, кто занимается этим вопросом.
  – Условия договора ясно определяют: размещением и транспортом наших клиентов мы не занимаемся.
  – Тогда кто же этим занимается?
  – Как кто? Ваш адвокат. Мистер Гольдштейн. Ведь так его фамилия?
  «Ваш адвокат мистер Гольдштейн».
  – Да. Майлз.
  – Вот именно, Майлз. Это его обязанность – обеспечивать вас жильем…
  – И транспортом.
  – Совершенно верно.
  Моше все еще сидел в кабинете, все еще улыбался и ждал.
  – Мария, мистер Гольдштейн звонил вам два дня назад. – Пол понизил голос: – Спрашивал номер телефона Пабло.
  – Почему вы говорите, что он мне звонил? Нет, он мне не звонил.
  – Не звонил? Не спрашивал номер? Два дня назад – в среду вечером?
  – Нет.
  Перед глазами Пола снова возникла картина: Майлз говорит по телефону, улыбается, кивает – играет перед кем-то, кого перед ним нет. Но человек, для которого он играл, как раз находился перед ним.
  Этим человеком был он – Пол.
  – О'кей, спасибо.
  – А что, с шофером возникли какие-то проблемы?
  – Нет, никаких проблем.
  – Не забудьте передать миссис Брейдбарт, чтобы она мне позвонила.
  – Непременно передам. До свидания.
  Пол действовал механически. Так ведут машину на автопилоте: поворачивают направо, налево, останавливаются на красный свет, в то время как мысли витают где-то далеко. Вот и его мысли были очень-очень далеко, в некоей точке между страхом и отчаянием.
  – Так вы идете? – Моше неожиданно появился прямо перед ним.
  Он по-прежнему улыбался, но Пол видел, что у него точно такая же улыбка, какая была у Галины, когда она открыла им дверь и пригласила войти в дом.
  – У вас есть туалет? – спросил он. – Мне необходимо в туалет.
  Удивительно, как инстинкт выживания берет свое.
  Человек буквально оцепенел, онемел от страха и вот надо же – открывает рот и спрашивает, где здесь туалет, готов спросить о чем угодно, только бы не переступать порога этого кабинета. Потому что с предельной ясностью понимает: стоит туда войти, и обратно уже не выйдешь.
  Моше несколько секунд обдумывал просьбу. Затем ткнул большим пальцем за спину.
  – Выйдете из двери – и сразу налево.
  Пол встал. Его ноги подкашивались, как в кабинете у Марии. Он старался не показать, что разгадал страшную тайну, понял, что в этом действе он – всего лишь бессловесный статист.
  – Дальше по коридору, – продолжал Моше, но Пол заметил, что он больше не улыбался.
  – Сейчас вернусь, – пообещал он.
  Моше положил руку ему на плечо, и Пол почувствовал, как впиваются в кожу его острые ногти.
  – Поспешите. – На расстоянии Пол не разобрал, какие у него желтые и уродливые зубы. А теперь разглядел и решил, что это физическое наследие бедного российского детства.
  – Конечно. Мне только в туалет. Туда и сразу назад. – Зря он так. Не надо слишком много говорить.
  – Ладно, – не обратил внимания Моше. – Нам предстоит большая работа. Так?
  – Да, большая работа.
  Пол, всеми силами сдерживаясь, чтобы не броситься бежать, переступил порог. Вот что происходит, когда человек сталкивается со смертельной опасностью, – все переплетается в единый узел: вроде не можешь ног оторвать от земли, но готов улепетывать, точно за тобой черти гонятся.
  Он слышал, что Моше вышел в коридор, – наверняка чтобы убедиться, что он отправился туда, куда сказал.
  Туалет располагался примерно в десяти ярдах. На двери висела табличка: «Hombres». Видимо, она и «El Presidente» были позаимствованы из спагетти-вестернов. 41
  Когда Пол говорил, что ему необходимо в туалет, у него не было никакого плана. Не созрел план и по дороге.
  Существовала только цель – выбраться отсюда живым.
  Пол ощущал присутствие Моше. Тот стоял в коридоре и наблюдал за ним.
  Пол вошел в туалет. Там были раковина, грязный писсуар и две узенькие кабинки.
  И что дальше?
  Телефон.
  Можно позвонить в полицию и сообщить, что ему угрожают физической расправой.
  Пол вошел в ближайшую кабинку, закрыл за собой дверь и сел на сиденье.
  Достал телефон и набрал 911 – номер, который теперь у всех навечно ассоциировался с роковой датой: девятый месяц, одиннадцатый день. Писклявый сигнал в три ноты оповестил, что что-то не так. Хозяин перепутал цифры.
  Пол взглянул на экранчик дисплея – 811.
  Понятно… нервы. Он повторил набор, а сам пытался вспомнить, какой включен звонок, обычный или вибрационный, – так сильно тряслась его рука. Но, даже задавая себе вопрос, он сознавал, что дрожал не аппарат, а он сам.
  На этот раз он попал куда нужно.
  – Служба спасения. Чем мы можем вам помочь? – Женский голос прозвучал отстраненно, механически.
  – Я в опасности, – прошептал Пол. – Пожалуйста, пришлите полицейских.
  – Какие проблемы, сэр?
  Разве он только что не сказал ей, какие у него проблемы?
  – Эти люди… меня хотят убить.
  – К вам пытаются ворваться?
  – Нет… я в какой-то конторе. Точнее, не в конторе… на складе.
  – На вас напали?
  – Нет, собираются напасть.
  – Где вы находитесь?
  – М-м… в Малой Одессе.
  – Малая Одесса… Это в Бруклине, сэр?
  – Да, в Бруклине.
  – Назовите точный адрес.
  – Я не знаю. Где-то… – В коридоре послышались шаги, и Пол замолчал.
  – Как ваша фамилия, сэр?
  Шаги замерли напротив туалета. Дверь отворилась. Вошли двое мужчин, один из них насвистывал «Вечернюю лихорадку». Из крана потекла вода – кто-то принялся мыть руки.
  – Сэр? Назовите свою фамилию, сэр!
  За дверью откашлялись и сплюнули в раковину. Мужчины заговорили; они употребляли невероятную смесь русского и английского, то и дело перескакивая с одного языка на другой.
  Тот, что мыл руки, что-то сказал по-русски, а потом спросил про какого-то Венцеля.
  – Что? – переспросил свистун.
  – Заплатил он долг или нет?
  – Как миленький!
  – А ведь сумма была не меньше хренова ВНП Словакии.
  Другой ответил по-русски, и оба рассмеялись.
  Последовали несколько фраз:
  – Ты видел Юрия в последнее время? Передай этому мудаку, что он меня достал. – И звуки струи в писсуар.
  – Сэр, вы на проводе?
  Пол выключил телефон. Он внезапно понял, что с тех пор, как в туалет вошли люди, он перестал дышать. И теперь выдохнул с такой силой, что показалось, будто запустили кондиционер.
  Оба мужчины повернулись и уставились на кабинку. Наступил тот самый неудобный момент, когда до человека доходит, что все то время, пока он говорил с другим, кто-то находился рядом и все слышал.
  Пол видел под дверью только их кроссовки, отделанные яркими спортивными полосками.
  Один из мужчин что-то спросил по-русски и, когда Пол не ответил, перешел на другой язык:
  – Кто это там дрочит? Ты, что ли, Сэмми?
  – Нет.
  Наступила тишина – они не узнали голоса.
  – Ну и ладно, – проговорил один. – Обычная проверка: мы спецпатруль – надзор за суходрочкой.
  Мужчины рассмеялись и пошли к выходу.
  Пол уже собирался снова нажать кнопку соединения на телефоне, но в этот миг услышал, как с ними кто-то заговорил. Моше?
  Спрашивал, там ли Пол.
  Они, естественно, ответили «да». Какой-то тип засел в кабинке и оттягивается на полную катушку.
  В таком случае у него есть минут пять. Может быть, меньше, пока Моше не решит, что пора проверить самому, или не пошлет кого-нибудь еще. Зачем?
  Вытащить Пола из кабинки и прикончить.
  Оператор Службы спасения спросил адрес, а он не знал. Им следует организовывать семинары на эту тему: если вас готовятся убить, обратите особое внимание на адрес. И на название тоже. А он забыл название, которое было на крыше склада.
  Пол поднялся и толкнул дверь кабинки. В туалете имелось одно-единственное небольшое окно. Он поднял раму. Почти поднял. Потому что на полдороге она застряла. Похоже, ее много лет не открывали, по крайней мере изнутри – между окном и ржавой сеткой от насекомых валялась куча дохлых пауков.
  Но один был живой. Черный, жирный, он крепко цеплялся за утыканную мухами паутину. В списке множества всяких гадостей, которые вызывали у Пола страх, пауки стояли в одном ряду с клещами и возвратными вирусами.
  Чтобы заглушить звук, Пол включил в писсуаре воду и изо всей силы толкнул раму. Она подалась.
  Но прежде всего следовало сделать самое главное. Пол попытался раздавить паука о сетку рулоном туалетной бумаги, но сетка оказалась настолько ржавой, что немедленно разорвалась.
  Тем лучше. И паук исчез, и проход открыт.
  Пол встал на раковину и, используя ее в качестве опоры, начал пропихивать себя через окно. Оно выходило на заднюю стоянку. Майлза давно и след простыл. На стоянке остался один коричневый «бьюик». Человек с татуировкой «СССР» на руке прислонился к водительской дверце и курил сигарету.
  Стоило ему чуть повернуться вправо – почесать локоть, сплюнуть или просто размять шею, – и он увидел бы перепуганного мужика, который изо всех сил старался протиснуться в окно.
  Но это не имело значения. Обратной дороги все равно не было.
  Однако задачка оказалась не из легких: отверстие было не больше того, в Боготе, через которое он тянул руки, пытаясь дать понять перепуганной школьнице, что им требуется помощь. Помощь требовалась ему и теперь. Но если курильщик его застукает, Пол вряд ли ее получит.
  «Старайся, ползи!»
  Казалось, что оконная рама слоями сдирала с него кожу. Полу чудилось, что он весь кровоточит. Вспомнилась удивительнейшая сцена из передачи на канале Animal Planet: огромный питон буквально выскакивает из собственной шкуры. Вот если бы и ему так – сбросить обожженное, побитое «я» и обрести новое, цветущее.
  Курильщик бросил бычок на землю и несколько секунд не сводил с него глаз, завороженный поднимающимися вверх завитками дыма.
  А Пол тем временем долез до половины, но зато лишился опоры, и весь вес его тела теперь приходился на бедра. Он буквально переламывался пополам.
  Вдруг он почувствовал щекочущее прикосновение к пояснице. С трудом повернул голову назад и увидел…
  Паук!
  Черный, волосатый, матерый. Обосновался у него на спине, как у себя дома, там, где задралась рубашка, и бежал себе, куда ему вздумается.
  Пол дернулся сильнее, не сводя с паука сумасшедших глаз. Но смотреть-то ему следовало совсем в другую сторону.
  Когда он повернулся проверить, как там человек с татуировкой, тот смотрел прямо на него.
  Отлепился от машины и пошел получше разглядеть, что за невидаль происходит: взрослый верзила пытается пролезть через крохотное окно.
  Хотя пролезть – слишком сильно сказано. Пол основательно застрял. И в то же время кожей ощущал каждую колючую щетинку на всех восьми лапках паука.
  – Что это, черт побери, ты вытворяешь? – Русский остановился футах в десяти. Он поигрывал жгутами мышц на бугристых бицепсах, и от этого буквы татуировки на его руке весело подпрыгивали. Он был похож на стероидного качка с плаката.
  – На мне паук, – проговорил Пол. Это первое, что пришло ему в голову. Если не считать того, что перед ним стоит такой огромный детина.
  – Паук?
  – Да.
  – Надо же…
  – Я страшно испугался и прыгнул в окно.
  – От паука? – Детина залился смехом, только что по земле не катался. Так хохочут на фонограммах к юмористическим телепередачам. Вот-вот слезы брызнут из глаз и потекут по щекам. – Испугался паука? Ха-ха-ха!
  Он хотя бы поверил.
  – Вы можете меня отсюда вытащить? – спросил Пол.
  Русский вразвалку подошел и взял его за руки.
  Пол ощутил, какая огромная сила была в его мышцах – нечто нечеловеческое, сходное с машиной. А когда гигант потянул, подумал, что либо сейчас вылетит из окна, как пробка из бутылки, либо его руки окажутся выдернутыми из суставов. Пятьдесят на пятьдесят.
  Однако внезапно очутился на земле с целыми руками.
  Но так ли уж ему повезло? Его спаситель обошел его слева и подобрал с земли здоровенный кусок цемента, отвалившийся от основания парковочного счетчика и оставшийся лежать рядом. Взвесил на ладони и очень странно посмотрел на Пола.
  Тот отступил на шаг.
  Русский замахнулся угловатым булыжником и начал приближаться.
  – Постойте!..
  Но гигант не собирался ждать.
  Изо всех сил швырнул цемент на землю – в шести дюймах от правой ноги Пола.
  – Вот и все… – Он поднял кусок цемента и с удовольствием оглядел отвратительные брызги бурой крови. Несколько оторванных паучьих лапок все еще продолжали дрыгаться.
  Но прежде, чем Пол сумел пошевелиться, из окна туалета выглянул Моше.
  Никто не произнес ни слова.
  Моше был явно смущен. Судя по всему, Пол вылез из окна туалета – иначе как он оказался за стенами склада? Но зачем: неужели догадался? Он никак не мог решить, какого Моше ему теперь играть? Заботливого друга, который взялся помочь Полу спасти попавших в беду женщину и ребенка? Или человека, которого попросили этого самого Пола ухлопать?
  – Он испугался паука, – объяснил спаситель Пола, забавляясь происходящим.
  Но Моше не разделял его веселья.
  – Какого паука? – спросил он.
  – На спине, – пробормотал Пол. – Я стоял у окна, и мне на спину упал паук. У меня что-то вроде фобии. Вот я и запаниковал.
  – Фобии? – Этого слова Моше, наверное, не знал, зато прекрасно умел отличить ложь от правды. Так опытные игроки в покер впиваются взглядом в лица противников, чтобы распознать, блефуют те или нет. И физически ощущают брехню.
  Моше что-то процедил по-русски.
  Только вот что?
  Пол решил не дожидаться, пока до него дойдут все нюансы сказанного.
  Обладатель татуировки «СССР» мог его схватить и расплющить одним пальцем. Или выбить из рук кусок цемента, который сам швырнул на землю, а Пол подобрал. Никто не ожидал, что человек, боящийся пауков, способен напасть первым, и это вызвало у противников настоящий шок. Русский даже не попытался двинуться с места. Цемент угодил ему в голову, и он с тошнотворным стуком грохнулся на землю.
  Пол побежал.
  – Пол! – крикнул ему вслед Моше.
  Пол понимал, что ему вряд ли удастся вырваться со двора.
  Да, он избавился от одного стероидного качка, но через минуту появятся другие. Много других.
  Он слышал крики, скрип створок погрузочных ворот.
  Фора у него совсем небольшая, так что дело представлялось безнадежным.
  Но иногда случается так, что людям везет.
  Это вам скажет любой хороший актуарий. Иногда все складывается так, что шансы остаются шансами и цифры уже не имеют никакого значения. Можете не сомневаться: если прожить достаточно долго, настанет день, когда судьба ухватит вас за зад.
  Или поцелует в губы.
  Дорожка Пола к воротам со стоянки вела мимо припаркованного «бьюика». Даже на полном бегу – пусть не по меркам спринтера Карла Льюиса, а по меркам собственных достижений во время обычных воскресных пробежек – он ухитрился бросить взгляд внутрь.
  Ключи болтались в замке зажигания.
  Пол остановился, как вкопанный, открыл дверцу и скользнул внутрь. Завел мотор и вдавил педаль в пол.
  Он вылетал из ворот, когда за ним кинулись трое. Но их машин не было на стоянке.
  Чтобы не загораживать грузовые ворота, они парковались у «Океана» или у «Ростова».
  Глава 28
  В раннем утреннем свете темный дом Майлза выглядел еще более темным и даже пугающим.
  Словно черная башня из сказок.
  Пол провел ночь в машине на пустынной стоянке под мостом Верразано. 42Домой он ехать не захотел – побоялся, что там его уже ждут. Он проснулся от того, что в окошко легонько постучал уличный бродяга, – остановился и тупо смотрел на лицо в салоне, которое ему, наверное, показалось собственным отражением.
  Пол заглянул в зеркальце заднего вида. Да, и впрямь, просто кандидат в бродяги: физиономия одутловатая, глаза покраснели и слезятся. На голове рана.
  Он продолжал задавать себе вопрос: почему?
  Ему казалось, что он очутился в причудливом мире комиксов про Супермена, которые читал в детстве. Где все было поставлено с ног на голову и вывернуто наизнанку. Где друзья на поверку оказывались врагами. И не существовало никаких зацепок, чтобы понять, кто есть кто.
  Какая-то часть рассудка продолжала сомневаться: а не ошибался ли он? Во всем. Может быть, неправильно понял по телефону Марию? Сложил два и два и получил пять?
  Может быть, Майлз в самом деле нанял Пабло? А его звонок в среду вечером просто вылетел у Марии из головы?
  А Моше? Кто знает, вдруг то, что он шептал на ухо стероидному качку, всего лишь невинная шутка? О пауке и актуариях с идиотскими фобиями…
  Тогда почему за ним погнались? А как не погнаться, если он огрел по голове и напрочь вырубил одного из их товарищей?
  Не исключено, что и так.
  Только Пол никак не мог забыть, как смотрел из дверей своего кабинета этот Моше: улыбка так и отдавала леденящей неискренностью. И в коридоре, когда Пол шел в туалет, – он словно следил за добычей.
  И еще одно: Майлз пошел переставить машину, но обратно не вернулся.
  Район начинал просыпаться.
  Из домов стали появляться люди – молодые, старые и даже древние. В отличие от Майлза, они не решались прогневить Бога, пусть даже рискуя отпугнуть клиента-другого. Курчавые пейсы, словно викторианские кудри, достигали плеч. На всех были черные ермолки. Люди шли на молитву, и Пол неожиданно вспомнил, что началась суббота.
  Восемнадцать часов и четыре дня.
  Дом Майлза оставался тихим.
  Пол подождал еще двадцать минут – до восьми часов, когда по всем понятиям наступает пора просыпаться и приниматься за дела.
  Потом вылез из машины и направился к темным каменным ступеням.
  Ему почудилось движение в окне гостиной – легкое и невесомое, как тень от порхающей бабочки.
  Пол постучал; не прошло и десяти секунд, как ему открыла Рейчел. Она была в своем лучшем субботнем парике, крепко сидевшем на голове под черной широкополой шляпой. Женщина была явно готова присоединиться к общине на молитве. Она удивленно посмотрела на гостя, затем покосилась на запястье, где не было никаких часов.
  Да, Пол не мог не согласиться: для визитов, пожалуй, рановато.
  – Привет, – сказал он как можно естественнее. – Майлз дома?
  Странный вопрос. Рейчел состроила недоуменную гримасу. Где же ему еще быть в восемь часов утра в субботу, как не дома?
  – Он неважно себя чувствует. А я как раз собиралась вести детей в синагогу. Он вас ждет?
  Пол и сам хотел бы это узнать.
  – Кто там пришел? – окликнул жену адвокат и, не дожидаясь ответа, покачиваясь, вышел в прихожую.
  И Пол сразу понял: нет, он его не ждал.
  Майлз удивился, даже испугался. Как это обычно говорят – «словно с привидением столкнулся». Наверное, он и до этого чувствовал себя неважно, а при виде Пола ему совсем поплохело.
  Майлз пришел в себя. Наверное, сказалась адвокатская выдержка: ведь могло же такое случиться, что его клиент взял и признался на месте для дачи свидетельских показаний, что совершил убийство. Хотя Майлз в суде не практиковал – все больше работал по иностранным приютам. И занимался кое-чем другим, на что вообще не требуется никакой лицензии.
  – Пол! – На лице Майлза играла фальшивая улыбка. – Мы договорились, что я в вашем распоряжении в любую минуту, но это уже становится смешным.
  «О'кей, – подумал Пол, – надо отдать ему должное за храбрость под огнем».
  Но что-то продолжало его тревожить – кроме очевидного. «Думай!»
  Майлз завез его в Малую Одессу, чтобы его там прикончили. А Пол оглушил человека, увел машину и сбежал. Моше обязательно позвонил бы Майлзу и сообщил бы ему эту новость.
  Так почему Майлз настолько удивлен, узрев Пола живым и невредимым?
  – У меня небольшие неприятности.
  Рейчел встала между ними, словно рефери, который не отдает себе отчета, что схватка уже началась.
  – Иди-ка ты наверх, отдохни, – сказала она очень по-супружески авторитетно, чтобы дать понять: дело есть дело, но сегодня все-таки выходной.
  – Неприятности? – не обратил внимания на жену адвокат. – Какие? Кстати, извините, меня вчера срочно вызвали. Моше вам передал?
  «Вот это в самом деле интересно, – подумал Пол. – Передал или нет? А если не передал, то почему?» Он в пятидесятый раз за сегодняшнее утро спрашивал себя, не ошибался ли он. И готов был отдать что угодно, только бы так оно и было.
  Рейчел прокашлялась.
  – Все в порядке, дорогая. Обещаю: как только мы переговорим с Полом, пойду и буду долго-долго отдыхать.
  Ему в самом деле требовался хороший отдых: он выглядел больным и измотанным, словно не спал несколько ночей.
  Но это касалось их двоих.
  Рейчел выглядела явно недовольной вторжением непрошеного гостя, однако молча смирилась.
  И окликнула сыновей. Те появились из дома и явно без особого энтузиазма последовали за матушкой по каменным ступеням.
  Теперь они остались вдвоем.
  – Заходите, – пригласил Майлз и провел Пола в знакомый беспорядок кабинета. – Так что сказал вам Моше? Он сумел вам помочь?
  Пол все еще отчаянно хотел поверить Майлзу.
  И извиниться за то, что ударил незнакомца обломком цемента и угнал автомобиль.
  Он хотел сохранить в душе образ Майлза, каким тот был в болотах Джерси-Сити, – готовым прийти на помощь и презирающим смерть.
  Однако не мог выбросить из головы другой образ: каким тот встретил его на крыльце, удивляясь, что его клиент жив. Майлз знал, что должно было случиться на складе. Пол мог ошибаться насчет всего остального, но в этом был уверен.
  – Так в чем дело? – Майлз снова разыгрывал дружески настроенного, готового помочь адвоката. – Вы упомянули, что у вас неприятности? Что случилось?
  – Мне позвонила Мария. – Пол не продолжал, и это простое утверждение повисло в воздухе.
  – Мария? – откликнулся юрист.
  Пол заметил, что телефон, по которому Майлз звонил – или не звонил – Консуэло, был выключен из розетки. И кое-что вспомнил.
  Ортодоксальные иудеи не пользуются телефоном с захода солнца в пятницу до захода солнца в субботу.
  Таковы правила истинной веры.
  Майлз был уверен, что Пола успели убить и закопать, и выключил телефон. Поэтому Моше не мог ему дозвониться и сообщить, как на самом деле обстояли дела.
  – В тот вечер вы взяли трубку и позвонили Марии. Но на самом деле вовсе не звонили, а только притворились.
  Пол специально говорил медленно, чтобы Майлз понял, о чем идет речь, но еще и потому, что слова давались ему с трудом.
  – Если бы Мария не позвонила и не сказала мне об этом, уверен, я вошел бы на склад, но обратно бы не вышел.
  Кровь разом отхлынула от лица адвоката. Пол запомнил с детства, что вот так на День благодарения протыкали воздушный шарик и карикатурное лицо шерифа падало на фонарь и превращалось в нечто сморщенное и нематериальное.
  – Вы ведь актуарий страховой компании. Так? – спросил Майлз.
  – Да.
  – В таком случае ответьте, каковы ваши шансы выйти отсюда живым? – Он направил Полу в голову пистолет.
  Оружие каким-то образом материализовалось из стола. Видимо, хранилось в ящике.
  – Позвольте привести вам факты, – продолжал Майлз. – Ведь именно в них заключается смысл работы актуария. В фактах и цифрах. Это «Аграм-2000» хорватского производства, автоматического действия. Им пользуются честные убийцы из КГБ – так по крайней мере сообщил мне Моше. Они любят его за небольшие размеры – пистолет свободно умещается в кармане – и большую прицельную точность до двадцати футов. Еще факты: мы одни. Жена и сыновья молятся справедливому и милосердному Богу. А вот еще: забавная штучка на конце ствола. Называется глушитель. Никто не услышит, как я вас убью. Ну так что скажете насчет своих шансов?
  – Они невелики, – ответил Пол, а сам подумал, что с каждой минутой положение становится все хуже и хуже. У Майлза сильно дрожала рука – та, что сжимала «Агран-2000». – За что? – спросил Пол.
  Сначала он решил, что Майлз его не услышал, потому что прислушивался к чему-то еще. Адвокат встал, подошел к окну и выглянул из-за шторы, не забывая при этом держать его на мушке.
  – Вы видели кого-нибудь на улице?
  – Что значит «кого-нибудь»?
  – То самое и значит… Видели кого-нибудь без кипы? Хотя не важно… не имеет значения.
  Майлз вернулся на место и сел за стол.
  – Так за что? – повторил свой вопрос Пол.
  – За что? Вы спрашиваете, как ребенок, который задает свои четыре вопроса за пасхальным столом. 43Сами-то как считаете?
  – За деньги.
  – За деньги… Это часть проблемы. Вы когда-нибудь на что-нибудь ставили?
  – Не понял.
  – Когда-нибудь играли? Подозреваю, что нет. Глупо было спрашивать. Игра – это, видимо, против кодекса актуария. Помните несгибаемых «Буффало Биллз» 44 1990 года?
  Пол чувствовал, с каким трудом шевелились его мозги под прицелом пистолета.
  – Мой первый грандиозный прокол. Ставки делаешь, если хватает духу. Если просто знаешь.И никаких надоедливых очков. Но чтобы выиграть однажды, приходится ставить три раза. Тогда я был уверен. Я знал.Моя религия предписывает одно ритуальное омовение в году. Это оно как раз и было.
  – И вы проиграли.
  – Н-да… Так вы уверены, что никого не видели, Пол? Может быть, кто-нибудь проезжал мимо дома?
  – Нет.
  – Это хорошо.
  – Значит, вы утверждаете, что ставите по тридцаточке. Просто ради интереса?
  – Признаюсь, слукавил. Ставить по тридцать тысяч гораздо интереснее. Хотите расскажу, как я начал? Как-то днем сидел у телефона и ждал. Знаете чего?
  – Нет.
  – Вот и я не знал. Так… чего-нибудь. Раздался звонок. Мне сказали: мистер Гольдштейн, сегодня ваш день. Это была рекламная служба Дельфийского оракула поколения И-эс-пи-эн. 45Человеку звонят по выборке, и в первый раз абсолютно бесплатно, чтобы он убедился, какие они замечательные предсказатели. Что ж, тогда они попали. Я выиграл. И во второй раз тоже. В этом-то и вся беда! Начинаешь ощущать себя всемогущим. Забываешь, что это не твоя прерогатива, а Того, Кто на небесах. Пришлось наладить подпольную экономику – я тратил больше, чем имел.
  На улице завели машину. Майлз резко повернул голову в сторону окна. Сжимавшие пистолет пальцы сразу побелели.
  – Это всего лишь автомобиль, – успокоил его Пол.
  – «Всего лишь автомобиль», – эхом отозвался адвокат. – Но на субботнюю службу все ходят пешком. – Одним глазом он смотрел на Пола, а другой не сводил с окна, пока шум мотора не замер в конце улицы.
  – Вы кого-нибудь ждете?
  – Да. Кое-кого жду, правда, не знаю когда. Должно быть, скоро.
  Майлз закрыл глаза и вытер лоб.
  – Мой букмекер не слишком охотно шел навстречу, если не получал денег. Как вы считаете, каковы были мои шансы на то, что он скажет: «Нет проблем, парень», и простит мне долг? Ну-ка прикиньте цифры.
  – Я не знаю. – Пол продолжал отвечать, словно они сидели в машине в Нью-Джерси и трепались по пустякам. Словно ему в голову не целились из миниатюрного пистолета русских кагэбэшников. И все ждал, когда ему в голову придет что-нибудь гениальное.
  – Не знаете? Ай-ай-ай… Вы же с ним знакомы. Это Моше, российский бизнесмен. Кстати, с колумбийцами он ведет не так уж много дел. Они ему ни к чему. Моше и так неплохо живет, принимая от меня ставки.
  Пол вспомнил подслушанный в туалете разговор: про Венцеля, долг и ВНП Словакии. И как рассмеялись за дверью кабинки те двое.
  – Кстати, знаете, как русские называют колумбийцев?
  Пол мотнул головой.
  – Любителями. – Майлз улыбнулся и снова вытер лоб. – Помните, на складе Моше назвал меня любимым еврейским адвокатом?
  – Да.
  – Это потому, что другие адвокаты-евреи беруту него деньги. А я составляю исключение. Можно сказать, я – его любимая дойная коровка. Беда в том, что у меня не было той суммы, которую я задолжал. Так каковы были мои шансы выкрутиться?
  Пол подсчитывал совсем иные шансы: каково расстояние до двери и сколько времени потребуется на то, чтобы преодолеть коридор, если все-таки удастся выскочить из кабинета.
  – Но вы же до сих пор в порядке.
  – Да, я до сих пор в порядке. Человека посещают то горести, то удачи. Мне требовалось и то и другое. Я воздел руки и ждал манны небесной. И она была мне дана.
  – Как это?
  – А вот так. Именно это я пытаюсь вам втолковать. – Ствол пистолета продолжал ходить ходуном. И каждый раз, когда он уклонялся от цели, адвокат застенчиво улыбался и пытался снова навести его на Пола.
  – Вы не хотите меня убивать, – сказал Пол.
  – Не хочу? Очень странно. В самом деле странно. Я снова угодил головой в петлю. Но я боюсь не вас. Вы – всего лишь досадное недоразумение. Но те негодяи с «узи» и керосином… Вот что меня тревожит. Они обыскали мою машину и знают, где меня найти. Чуют кровь. Начинают связывать одно с другим. И они все ближе.
  – Что связывать?
  – Быть может, по сравнению с русскими они в самом деле любители. Но не настолько. Назовем их следующим по уровню подразделением. Так что я спекся.
  Майлз в самом деле выглядел так, будто его поджарили. Лицо его было покрыто испариной, и Пол невольно подумал: а его палец на спусковом крючке – такой же липкий? Не соскользнет?
  – Не понимаю, – проговорил он.
  – Еще бы.
  – Те бандиты на болоте… Вы говорили, что это люди Мануэля Риохаса. Что они имеют против вас?
  – Как вы считаете, есть шансы, что малютка Пол когда-нибудь это вычислит? Скажем так: ни одно хорошее дело не остается безнаказанным.
  – Хорошее?..
  – О'кей, пусть будет плохое.
  – Не понимаю…
  – «Тот, кто спасает одного ребенка, спасает собственную задницу».
  Майлз изъяснялся какими-то обрывками. Пол не успевал за его мыслью и отчаянно пытался соединить и склеить эти путаные реплики воедино.
  – Так вы сказали, что Джоанна и Джоэль в порядке? – Адвокат солгал, что звонил Марии. Он мог обмануть и в другом. – В самом деле в порядке?
  Майлзу понадобилось несколько мгновений, чтобы сосредоточиться и понять, какой вопрос ему задали.
  – Конечно, – ответил он. – При данных обстоятельствах – да. Извините за жену и девочку. Не моя вина, что так вышло. Этого не должно было произойти. Ничем не могу вам помочь. Хотел бы, но не могу.
  – Майлз…
  – Стоп! – Адвокат помахал пистолетом. – Моя очередь спрашивать. У меня последний вопрос. Честно, последний. И даже не актуарный. Приготовили ручку?
  Пол готовился броситься к двери. Или к столу. Надо выбирать одно направление из двух. Терять было нечего.
  – Знаете, какой грех считается в ортодоксальном иудаизме самым страшным? Разумеется, если не считать женитьбы на шиксе. 46
  – Нет.
  – Конечно, откуда вам.
  Пол сумел преодолеть всего лишь полпути до стола, когда пуля вылетела из дула, пробила свод черепа, под которым гнездились память и общественное сознание, вышла из шеи и угодила в «Статутное право нью-йоркской недвижимости». Пол рванулся в сторону Майлза, решив, что в этом будет элемент неожиданности.
  Но ничего подобного от Майлза он не ожидал.
  Так какой самый страшный грех в ортодоксальном иудаизме?
  Явно не убийство.
  Нет.
  Майлз пообещал жене, что, поговорив с Полом, он подольше и как следует отдохнет.
  И сдержал свое слово.
  Глава 29
  В тот день Джоанне предоставили редкую возможность: покормив Джоэль, укачать ее, а потом сидеть и любоваться ребенком.
  Когда она вернулась в свою комнату, Маруха и Беатрис исчезли.
  До этого ей приходилось слышать всякие разговоры: что-то носилось в воздухе. Говорили то ли об обмене пленными, то ли о прямом денежном выкупе. Когда в последний раз Маруха видела по телевизору своего мужа, он намекал на ее скорое освобождение.
  Джоанна застала Маруху, когда та молилась, перебирая четки. Их вырезал из пробки Томас – партизан с печальными глазами, тайно верующий в Бога. Он подарил их Марухе после того, как она попросила у него Библию.
  А тот, кого называли el doctor и который, словно добросовестный консьерж, совершающий обходы, регулярно посещал их комнату, подмигнул Марухе и Беатрис и сказал, что им в скором времени придется совершить небольшое путешествие.
  Джоанна испытывала двойственные чувства. С одной стороны, радовалась за Маруху и Беатрис, которые стали ей как сестры. Она чувствовала боль людей, которых надолго разлучили с родными.
  Но другая ее часть приходила в отчаяние, ревновала и испытывала все возрастающее чувство одиночества.
  И вот Маруха и Беатрис исчезли.
  После того, как ее обитательницы собрались и уехали, комната опустела. Остались только грустные воспоминания. Комната была недавно прибрана – матрац взбит и перевернут, пол подметен. Убогая одежда, которую за время заключения накопили Маруха и Беатрис – подачки от детей,как Беатрис называла своих тюремщиков (они ведь и в самом деле были детьми), – куда-то исчезла. Из двух картонок из-под молока Беатрис соорудила нечто вроде гардероба. Но когда Джоанна заглянула внутрь, то обнаружила там лишь одну майку с эмблемой национальной футбольной команды, которую ей великодушно подарила Маруха.
  Она села в уголок и заплакала.
  Примерно через час она постучала в дверь и сказала, что хочет поговорить с доктором. Ей открыл Томас, который на этот раз выглядел еще более меланхолично, чем обычно. Охранник никак не ответил на ее просьбу, но через несколько часов к ней постучал и вошел доктор.
  – Слушаю. – Он сиял великодушной улыбкой, так не вязавшейся с его ролью тюремщика.
  – Где Маруха и Беатрис? – спросила она.
  – Хорошие новости. Их отпустили. – Доктор произнес это так, словно все время хлопотал за своих пленниц.
  – Ах вот как! Замечательно! – воскликнула Джоанна.
  – Да. Теперь очередь за вами. – Улыбка доктора стала еще ослепительнее.
  Джоанна заставила себя поверить его словам.
  – А ребенок?
  – Разумеется. Дети принадлежат своим матерям.
  – А как насчет Роландо?
  Доктор сделал вид, что не слышал ее вопроса. И обвел взглядом убогую обстановку.
  – Вам стало просторнее?
  Джоанна кивнула.
  – Вот и хорошо.
  * * *
  В первую ночь своей новой эры – без подруг – Джоанне никак не удавалось уснуть. Матрац, который раньше был тесным и успокаивающе теплым, теперь казался неуютно пустым и ледяным. В воздухе витал непонятный тошнотворный запах. Джоанна чувствовала жажду общения, которая вскоре обернулась самой обычной жаждой.
  Она постучала в дверь и попросила воды.
  Ей открыла охранница с длинными темными волосами. Она смотрела телевизор – передавали последние известия: смуглая ведущая зачитывала новости по бумажке.
  Отлучившись за водой, охранница не забыла выключить телевизор.
  Теплая вода с кисловатым привкусом не принесла облегчения. Джоанна так и не сумела заснуть, лежала с открытыми глазами и смотрела в потолок. Там, на штукатурке, Беатрис нарисовала фломастером множество звезд. Таким образом она хотела раздвинуть стены тюрьмы и создать трогательную иллюзию свободы.
  Джоанна зарылась головой в матрац, эгоистично желая, чтобы ее бывшая сокамерница снова оказалась рядом.
  Этот запах… Что же это такое?
  Теперь он показался сильнее. Джоанна решила, что запах исходил от матраца, на котором она спала или, вернее, пыталась уснуть. В своей неуклюжей попытке навести чистоту ее тюремщики перевернули матрац, и теперь она лежала на той стороне, которая все время находилась на грязном полу. И еще ощущалось отсутствиезапаха – знакомого запаха недостающих подруг.
  Джоанна встала и перевернула матрац на прежнюю сторону.
  Сначала она ничего не заметила.
  В комнате было слишком темно. Надо было, чтобы глаза привыкли к черноте. И еще сообразить, что запах не пропал, а многократно усилился.
  Она повернулась на левый бок, на правый. Перевернулась. Уткнулась лицом в скользкую пену, и ее чуть не стошнило.
  Джоанна резко села и посмотрела на матрац. То, что она увидела, напоминало цветной тест Роршака: 47из света и тени проступал пугающий образ.
  Кровь. Большое, расплывшееся пятно.
  Совсем не такое, какое остается, когда немного порежешься или разобьешь нос. Отнюдь. Это пятно было размером чуть ли не с голову.
  Джоанна закрыла глаза и дотронулась пальцем до середины ржавого, бурого пятна. Оно оказалось влажным на ощупь, как земля в погребе. Джоанна посмотрела на кончик пальца – он побурел.
  Она с трудом встала и, обуреваемая растущей паникой, поплелась по комнате.
  Яростно постучала в дверь.
  Открыл снова Томас. Джоанна хотела назвать их по именам, бросить обвинение в лицо тюремщику.
  И вдруг заметила предмет, который свешивался у него из кармана.
  Это были четки – те самые, пробковые, подаренные Марухе. Она поклялась хранить их вечно, как символ веры, надежды и жизни взаперти.
  Джоанна дождалась, пока он захлопнет дверь, а затем рухнула на пол, закрыла лицо ладонями и горько разрыдалась.
  * * *
  Они поняли, что она все знает.
  О Марухе и Беатрис.
  Наверное, догадались по тому, как она вскакивала, когда они отпирали дверь, или отпрыгивала, если приближались хоть на фут. А Джоанна невольно гадала, кто из них спустил курок или всадил нож. Томас, который в эти дни хандрил сильнее обычного? Или Пуэнто, наставивший автомат на Джоэль, когда девочка болела воспалением легких и плакала? Или оба?
  Джоанна окончательно убедилась, что ее тюремщики догадались, когда к ней пришел доктор и извинился за то, что ее придется приковать к стене.
  Он очень сожалеет, объяснил он, но это для ее же собственного блага.
  – Если начнет стрелять патруль USDF, вы будете в большей безопасности.
  Джоанна только раз попросила этого не делать. Доктор пожал плечами и сказал, что такие решения не в его власти. И вообще это только на ночь.
  Один конец цепи они приковали к давно не работающему радиатору, а другой – к ее ноге.
  Это доставляло ей физические неудобства и моральную боль. И расставило все точки над i в ее существовании – теперь она была буквально заперта на замок.
  По утрам один из охранников заходил в комнату и освобождал ее от цепи, и Джоанна почти не дышала, пока этот ритуал не завершался. Только тогда она могла быть уверена, что проживет хотя бы до обеда. И начинала ждать времени кормления. Эта жизнь от часа до часа ее совершенно измучила. Джоанна постоянно нервничала, часто плакала и, случалось, подолгу не могла унять дрожь.
  Когда она сказала Галине, что не сомневается – Маруху и Беатрис убили, та покачала головой и ответила:
  – Нет, их отпустили.
  – Неправда, – возразила Джоанна. – Я видела у Томаса четки Марухи. Она никогда с ними не расставалась. В тот вечер, когда они исчезли, охранница выключила новости. А на матраце появилось кровавое пятно.
  Но Галина больше ничего не хотела слушать. Она была глуха к ее словам.
  Это сводило с ума. Джоанне становилось дурно.
  Но она поняла: пытаться говорить с Галиной о некоторых вещах – все равно что обращаться к стене. А она прекрасно знала, что это такое, потому что теперь, когда рядом не было подруг, разговаривала со стенами. Ей казалось, что это менее безумно, чем говорить сама с собой.
  Иногда стена превращалась в знакомого человека. Пола. Джоанна пыталась представить, где он теперь. В тюрьме за контрабанду наркотиков? Мертв? Когда она совсем задыхалась от страха, то сажала его перед собой и рассказывала, что произошло с ней за день.
  Иногда Пол задавал ей вопросы.
  «У тебя что-то случилось?»
  Да, убили моих подруг.
  «Может, ты ошибаешься?»
  Нет, в тот день, когда они исчезли, я обнаружила на матраце кровь.
  «Наверное, одна из твоих подруг порезалась».
  Крови слишком много. И еще – Маруха оставила здесь одну вещь.
  «И тем не менее…»
  Ты должен мне верить. Иногда мне кажется, что я схожу с ума. Но я абсолютно нормальна.
  «Я тебе верю».
  Я боюсь. Боюсь каждый день.
  «Мужайся. Ты же Зена, моя королева воинов. Помнишь? И еще: я за тобой приду».
  Когда? Я хочу домой.
  «Скоро, моя дорогая».
  Когда же?
  «Скоро».
  * * *
  Она спросила Томаса о четках.
  – Маруха отдала их вам, когда вы ее освободили?
  Томас не ответил и подал ей четки.
  Джоанна стала присматриваться, как запирается дверь: ключ поворачивался снаружи и приводил в движение небольшой язычок замка. Старый деревянный косяк был изъеден жучками. Вот и все запоры.
  Она сняла с нитки одну пробковую четку – бусинка была податливой, как полузастывшая глина.
  И когда Галина выводила ее на кормление Джоэль, засунула кусочек пробки в замочную скважину и вдавила большим пальцем.
  Вечером охранница закрыла за ней дверь и исправно повернула ключ в замке. Джоанна прислушивалась, ожидая предательского щелчка. И не услышала.
  Ее охватило возбуждение. Обдало жаром, как после глотка старого коньяка в холодный день.
  Чтобы вырваться из тюрьмы, Беатрис нарисовала на потолке звезды, но ее убили в постели.
  Беатрис было легче.
  А она прикована к стене и не может уйти без ребенка.
  Возник вопрос – что делать? Утро приходило за утром, Джоанна просыпалась, однако у нее не возникало ни единой мысли, как совершить побег. Она не стала обсуждать стратегию со стенами. Решила так: сделает первый шаг; если получится, пойдет дальше.
  Но выход наметился сам собой. Случилось нечто такое, что устраняло два самых серьезных препятствия.
  Снова заболела Джоэль.
  На этот раз она довольно сильно простудилась – рассопливилась, стала капризничать, у нее слегка поднялась температура.
  Джоанна попросила Галину, чтобы девочку оставили с ней. Не на час или на два, а на всю ночь, как в тот раз, когда Джоэль подхватила воспаление легких и Джоанна всю ночь ходила по комнате с дочерью на руках.
  Галина согласилась.
  Тогда она попросила еще об одном. Нельзя ли снять с нее цепь? На случай если девочку придется убаюкивать? Надо будет носить ее по всей комнате. А перемещаться гораздо удобнее, если человек не прикован к радиатору.
  Галина заколебалась.
  Джоанна продолжала упрашивать, и няня пообещала поговорить с охраной.
  В тот вечер дежурил Томас. Возможно, после того, как Джоанна проявила религиозность и взяла у него четки, он стал относиться к ней лучше. А может быть, хотел загладить вину за убийство ее подруг? «Хорошо, – согласился он. – В эту ночь никаких цепей».
  Когда Томас закрывал за собой дверь и поворачивал ключ в замке, Джоанна затаила дыхание.
  Щелчка не последовало.
  Вот оно. Она сделала первый шаг. Затем последовали второй и третий. Джоанна подошла к двери. Она так мучительно манила к себе.
  Несколько мгновений Джоанна размышляла, хватит ли у нее духу переступить порог.
  Кровавое пятно на матраце и удерживало, и подталкивало. Если ее поймают, то убьют за попытку побега. Но если она не решится, ее все равно когда-нибудь убьют.
  Надо набраться мужества.
  Джоанна ждала, пока ее внутренние часы не сообщили, что времени примерно два часа ночи. Были все основания полагать, что в коридоре никого нет: в тот раз, когда ей понадобилась ткань, чтобы обтереть Джоэль, пришлось колотить в дверь не меньше пяти минут, прежде чем отозвался Пуэнто.
  Она на цыпочках подошла к двери и приложила ухо к деревянной створке.
  Тишина.
  Тогда Джоанна взялась за ручку и попробовала повернуть. Ручка не поддалась. «Я ошиблась, – сказала она себе. – Значит, пробка не сработала, замок действует, и я по-прежнему взаперти». Но решила попробовать еще. Нажала на ручку сильнее.
  На этот раз ручка повернулась.
  И дверь открылась.
  Это было как в страшном кино, когда в заколдованном доме нельзя открывать какую-нибудь дверь, но она все равно открывается. Дверь, за которой таится нечто ужасное.
  Но за дверью ничего страшного не оказалось.
  Пустой коридор.
  Поскольку на свидания с Джоэль Джоанну водили без маски, она стала разбираться в расположении комнат. Направо были кухня, комната для кормлений и помещение, где содержали Роландо (если, конечно, он все еще был там).
  Налево – свобода.
  Джоэль беспокойно дремала у нее на руках. Джоанна представила, что сейчас ребенок проснется и закричит – лучшей охранной сигнализации боевики ФАРК не могли бы пожелать. Придется двигаться медленно и очень осторожно – по дюйму за шаг.
  В коридоре Джоанне показалось, что она движется сквозь некую физическую субстанцию – силовое поле из научной фантастики. Она остановилась и сделала глубокий вдох. Затем пошла вперед, едва переступая ногами. И через некоторое время оказалась перед дверью на улицу. Той, через которую ее ввели в этот дом, ослепшую и напуганную.
  Она и теперь была напугана.
  Но собрала всю свою волю и толкнула дверь.
  Глава 30
  Траектория. Она есть у атомов. У нейтронов и электронов. И у жизни тоже.
  Была траектория и у той пули, которая убила Майлза. Он ткнулся головой в стол, и к его ладони прилип пистолет «Аграм-2000», теперь совершенно безобидный. Пуля пробила шею, затем стоявший первым на полке пыльный том «Статутного права нью-йоркской недвижимости», и еще у нее хватило сил разворошить несколько юридических книг, так что их страницы разлетелись, словно конфетти.
  Но в тот момент Пол не думал о траектории пули.
  Его больше волновала его собственная траектория. Он отскочил от враз запятнанного кровью стола и, как боксер после сильного удара, пошел ковылять по кругу, не зная, сможет ли устоять на ногах или рухнет на пол.
  И все-таки устоял.
  «Ключ», – вот что билось в его мозгу.
  Майлз был последней ниточкой, которая связывала его с тем, что произошло в Колумбии.
  Ключ.
  Насчет глушителя Майлз оказался прав.
  Выстрела никто не услышал. Звук был не громче хлопка, который производит палец, если резко оттянуть и отпустить щеку. Мультяшный эффект.
  Зато крови оказалось предостаточно. Ею пропахла вся комната.
  Пол обошел стол и заглянул с той стороны, где все еще сидел Майлз, – вернее, его тело. Он старался не обращать внимания на эту груду плоти, которая еще недавно имела имя, голос, семью.
  «Знаете, какой самый тяжкий грех в ортодоксальном иудаизме?»
  Пол открыл ящик стола. Бумага, степлер, карандаши, две полупустые упаковки жвачки. «Риглиз», мятная. Калькулятор, корешки чеков, скрепки для бумаги, конверты. Пол понятия не имел, что же он ищет.
  Какой-нибудь ключ.
  Вопрос был в том, что такое этот ключ? Как отличить его от канцелярских принадлежностей и просто предметов повседневной жизни?
  «Они начинают связывать одно с другим. Я точно знаю».
  Пол просмотрел бумаги в ящике стола. Налоговая форма W-2. Напоминание о необходимости продления подписки на юридический журнал. Обведенный красными чернилами купон из «Тойз-эр-ас». 48Болтушка Кэти. Расписание игр «Нью-Йорк джайентс» 49 на 1999 год.
  Телефонная книжка.
  Та самая, которую Майлз держал, разыгрывая звонок Марии. Тогда он щелкнул пальцами и сказал: «У нее должен быть номер этого шофера. Пабло».
  Номер Марии был, естественно, записан.
  Должен быть записан и номер Пабло.
  Пол не знал его фамилии. Для него он был просто шофером Пабло. Пабло, наемным помощником.
  А затем Пабло – похитителем людей.
  Пришлось пролистать десять букв алфавита, прежде чем он наткнулся на Пабло Лорайсо.
  Странно, но фамилия показалась знакомой.
  Пол вырвал страничку и сунул в карман.
  Он искал ключ, но не нашел его. И не представлял, что делать дальше. Звонить в полицию? Найти местного раввина и попросить передать Рейчел и ее сыновьям, что их муж и отец только что вышиб себе мозги?
  Надо сматываться.
  Вот самая правильная мысль. Когда с ним захотят побеседовать полицейские, он ответит, что они с Майлзом поболтали, а затем он ушел. Самоубийство? Какой ужас! Или рассказать им все, как было? Что Майлз отправил его с женой в Колумбию, чтобы там их похитили и потребовали выкуп. Какой выкуп? А такой: провезти в США чистый кокаин на два миллиона долларов. Или эту часть лучше опустить?
  Пол чувствовал пустоту в голове, как тогда в доме Галины, когда встал перед Пабло, но внезапно оказался на полу. Мысли разлетались в разные стороны – не то что пуля, которая целеустремленно пробила голову Майлзу.
  Вот теперь он обратил внимание на ее траекторию.
  Она устроила настоящий беспорядок. Книжные страницы упали на пол. Хотя нет, это были не книжные страницы. Приглядевшись, Пол понял, что листы исписаны от руки.
  Письма.
  Пол начал вспоминать.
  В ту ночь, когда он не смог уснуть и пошел поискать что-нибудь почитать, он наткнулся на письма из лагеря. «Дорогой папа, папочка, папуля! Помнишь, как ты отвел меня в зоопарк и там оставил?» Пол тогда лечил свое одиночество чужими семейными заботами. Он переступил через письма, собираясь покинуть кабинет. И в этот момент увидел кое-что еще.
  Сначала читал стоя, затем наклонился и наконец опустился на корточки.
  «Траектория пули определяется физическими законами», – думал он.
  Начальной скоростью, сопротивлением воздуха, силой притяжения. И положением руки перед выстрелом. Это очень важно – куда указывала рука.
  Может быть, перед тем, как принять решение пустить пулю в голову, Майлз думал, насколько малы шансы бедняги Пола разобраться в ситуации, и захотел их немножко увеличить?
  И указал вот сюда.
  На нужный путь.
  Глава 31
  Пол окунулся в привычный уют своего дома – ничего лучшего он придумать не сумел.
  Только теперь дома было вовсе не уютно. Слишком многое напоминало о том, что случилось.
  Он провез кроватку через всю квартиру и наполовину задвинул в кладовую, только чтобы не видеть. И пока тащил, розовые вышитые мишки улыбались ему с одеяльца, будто наивно, по-детски пытались ободрить в его безнадежной ситуации.
  Лиза, должно быть, услышала, как колесики катились по полу, потому что в следующую секунду раздался стук в дверь. Пол на цыпочках вышел в прихожую и заглянул в глазок. Лучшая подруга Джоанны от удивления скосила глаза, а рот свернула чуть на сторону – это ее выражение лица Пол всегда находил довольно сексуальным. Всегда, но только не теперь. Соседка, наверное, решила, что либо Джоанна и Пол внезапно вернулись, либо в их квартиру забрался грабитель.
  Пол и сам чувствовал, будто без спроса забрался в собственную жизнь.
  Он стал ждать, пока Лиза уйдет. История про визу была наготове, но он чувствовал, что не в настроении лгать.
  Соседка стукнула в дверь еще раз, пожала плечами и удалилась. А Пол взялся за пачку писем, которые принес из кабинета Майлза. Стоило получше принюхаться к ним, и можно было ощутить запах крови адвоката.
  Он закрыл жалюзи и выключил телефон. Рейчел потребуется некоторое время, чтобы вычислить его адрес. Пол не мог вспомнить, называл ли ей свою фамилию. Возможно, и нет. Хотя не имеет значения. Настанет момент, когда вместе с заглядывающим через ее плечо полицейским Рейчел откроет записную книжку мужа и выпишет всех Полов. Так что ему непременно позвонят.
  «Я приходил к Майлзу обсудить свои проблемы с удочерением девочки. Когда покидал его кабинет, он был жив. Находился ли он в подавленном состоянии? Да, немного. Упоминал что-то насчет своих игорных долгов. Мне очень жаль слышать, что он умер».
  На письмах не стояло дат.
  Но Пол сумел хронологически разложить их по цвету: от совершенно пожелтевших до слегка выцветших.
  Самым последним оказалось то письмо, которое Майлз читал бессонной ночью, – от сына из лагеря. Но его заинтересовали другие письма. Те, что вываливались из «Книги Руфь». Это были письма не от детей, а про детей.
  «Дорогой мистер Гольдштейн! – начиналось одно из них. – У меня есть ребенок, которого срочно необходимо пристроить…»
  Большинство писем содержало просьбы, мольбы, уговоры найти писавшему ребенка. А это оказалось иным. В нем ребенка предлагали.
  «Считайте это особым обстоятельством, – продолжал автор. – Все необходимо проделать очень срочно. И времени на обычную бумажную процедуру не остается. Поэтому я обращаюсь непосредственно к вам. И прошу вашей помощи. Пожалуйста, ответьте немедленно – сегодня, завтра. Как только физически появится возможность».
  Пол перешел ко второму письму. Затем к третьему.
  Он читал медленно, внимательно. Иногда возвращался назад, перечитывал и не спешил продвигаться дальше во времени. Вся корреспонденция была отправлена Майлзу. Среди писем не оказалось ни одного его ответа. Складывалось впечатление, что Пол подслушивал телефонную беседу, но слышал только то, что говорилось на одном конце провода. А заполнять паузы и домысливать реплики второго собеседника приходилось самому.
  Дальше в письме объяснялось, что это за ребенок, – трехлетняя девочка. Автор утверждал, что ребенку необходимо срочно покинуть Колумбию. И объяснял почему. За девочкой охотится отец. Затем открыто и подробно рассказывалось, как все должно произойти.
  Прочитав все письма, Пол возвратился к первому и начал сначала. Он вспомнил, как сумбурно изъяснялся Майлз в последние минуты жизни, и теперь попытался соединить осколки и склеить из них общую картину.
  «Как вы считаете, есть шансы, что малютка Пол во всем разберется?»
  Шансов мало, Майлз, я бы сказал, отвратительно мало. Но кажется, положение становится более благоприятным.
  Полное имя отца девочки ни разу не упоминалось – стоял только инициал: «Р». Автор шепнул имя Майлзу на ухо и больше его не называл.
  Зато сами письма в конце каждого листа были подписаны. Именно это заметил Пол, когда собирался уйти из кабинета, где в нос бил терпкий запах крови. И подпись его остановила. Заставила присмотреться к тексту внимательнее и начать читать. Подпись в конце страниц.
  Изящный наклон букв, особенно «Г».
  С этой буквы начиналось имя «Галина».
  Глава 32
  Сначала Пол решил, что звук у двери ему приснился.
  Ведь он сидел и грезил – полуспал, полубодрствовал.
  Представлял свою жену и дочь.
  И ту маленькую девочку.
  Вспоминал слова, висевшие у Майлза над столом:
  «Тот, кто спас одного ребенка, спас целый мир».
  Кто она была – та девочка? Внучка Галины.
  Это стало абсолютно ясно из ее второго письма Майлзу. Еще она писала в нем об отце ребенка. И о нем тоже.
  «Был момент, когда я решила, что дочь в безопасности и он ее не достанет. Но я ошиблась».
  Галина умоляла Майлза помочь. Уверяла, что внучку следовало срочно вывезти из страны.
  «Отец ее ищет и не успокоится до тех пор, пока не найдет. А вы знаете, что у Р. достаточно власти и средств, чтобы это выполнить».
  Нужно, чтобы кто-нибудь удочерил ее в Америке. И сделал это как можно быстрее.
  Далее в письме подробнее рассказывалось о самой девочке.
  «Она видела такие вещи, которые не должны видеть дети. Да и не только дети. И у нее начались кошмары».
  Из четвертого письма стало ясно, что Майлз согласился. Да, он поможет. И более того, адвокат сделал поразительно щедрое и самоотверженное предложение. Он сам решил удочерить внучку Галины.
  «Вы абсолютно уверены?
  – спрашивала его колумбийка. –
  Я чрезвычайно обрадована, но должна вам напомнить, что взять ребенка – это не на время. Это на всю жизнь. Вы станете не только ее отцом. Но ее защитником. Ее покровителем. Ее единственной надеждой».
  Видимо, Майлз ответил «да» – он абсолютно уверен.
  Но попросил кое-что взамен.
  Только что именно?
  Трудно было судить.
  После этого восторги Галины поубавились. Письма стали суше и приобрели характер деловых переговоров.
  «Поймите: то, что вы просите, может быть невозможно,
  – предостерегала она. –
  Я их не знаю. Не берусь за них отвечать. Могу только спросить».
  Их!
  Пол, словно двухлетний ребенок, начинал понимать, что за внешне бессмысленными словами прячутся наполненные глубоким смыслом понятия.
  Ониответили «да».
  Это явствовало из следующего письма Галины. Она отчаянно умоляла Майлза заботиться о девочке.
  «Очень прошу вас о нескольких вещах,
  – писала Галина. –
  Успокаивайте ее, если она в страхе проснется среди ночи. Читайте книжки: она любит слушать о поездах, клоунах и кроликах. Учите всему, что нужно, чтобы понять новую страну. Защищайте. И пожалуйста, иногда сообщайте мне, как у нее дела. Разумеется, не каждую неделю и не каждый месяц. Время от времени. Пишу вам в последний раз. Чем меньше мы общаемся, тем будет безопаснее. Прошу вас только об одном. Но это очень важно. Вы и ваша жена – любите ее!»
  За дверью кто-то был.
  Пол разом окончательно очнулся и широко открытыми глазами уставился в потолок спальни.
  Он снова услышал звук – словно тихонько скреблись в дверь.
  Как будто кошка просила впустить ее в дом.
  Но у них не было никакой кошки.
  Пол лежал на кровати и гадал, в какую дверь скреблись: в закрытую дверь спальни или во входную дверь квартиры. Это было очень важно. Если в дверь квартиры, у него был еще шанс. Но если в дверь спальни – можно было не сомневаться, что он покойник.
  Пол сосредоточился, напряг слух. В ушах стучала кровь; дыхание сделалось затрудненным, поверхностным и шумным.
  Скребущий звук был тихим и неотчетливым.
  «Хорошо, – подумал Пол, – значит, в дверь квартиры».
  Он соскользнул с кровати, всеми силами сопротивляясь желанию спрятаться под матрац. Входная дверь была на замке. Он по-прежнему оставался на своей территории и мог себя защитить.
  Пол был одет в одни «боксеры»; когда он посмотрел в висящее на стене зеркало в полный рост, собственное отражение показалось ему до смешного уязвимым. Он замер, вытянул шею и прислушался.
  Скреб-скреб…
  «Это те негодяи с „узи“ и керосином, которых я и боялся. Люди с болота», – решил Пол.
  Или…
  Тот тип с татуировкой «СССР» на руке.
  Этот некто стоял за входной дверью. Той, из-за которой на Пола косила глазами Лиза. Если память не изменяла, он ее надежно запер. Даже на два оборота.
  Пол осторожно вышел из спальни и глянул на дверь квартиры, словно видел ее впервые. Присмотрелся. Она показалась ему достаточно надежной. Правда, облупилась и требовала покраски. Но была твердой, как сталь. Сравнение обнадеживало.
  Теперь Пол не сомневался, что запер ее на два оборота, но забыл, как должна стоять продолговатая ручка – горизонтально или вертикально.
  До него внезапно дошло: как только он вышел из спальни, звуки прекратились. Дошло потому, что теперь они возникли снова.
  Но на этот раз ближе, грубее и громче. «Туман крадется на кошачьих лапках». Этот стишок он запомнил с детства. Только сейчас к нему подбиралась не кошка, и детство давно кончилось.
  Оружие.
  Взгляд метнулся по квартире и нервно, словно попавшаяся между рамами муха, стал дергаться от стены к стене.
  Металлическое пресс-папье от «Шарпер имидж»? Что ж, не исключено.
  Полированная африканская трость, которую родители Джоанны привезли из Кении? Может быть.
  Лежащее посреди обеденного стола никчемное стеклянное яйцо? Не пойдет.
  А сам обеденный стол?
  Ножи!
  Пол повернул в сторону кухни, стараясь припомнить, где Джоанна держит ножи для разделки мяса.
  И еле удержался, чтобы не броситься туда бегом.
  Ни в коем случае. Иди тихонько. Порхай, как Мохаммед Али на ринге. Они не знают, что ты здесь. Могут только догадываться. Им может надоесть копаться с замком. Тогда они все бросят и уйдут.
  Но если они знают, что он в квартире, – тогда ни за что.
  Пол вплыл в кухню, надеясь, что передвигается легко и бесшумно, хотя чувствовал себя тяжелее свинца. Он слышал, что звуки у двери становятся громче и настойчивее.
  С той стороны старались что-то подобрать к замку – вот как это воспринималось из квартиры. Пола охватило отчаяние.
  События развивались, как во время изнасилования на свидании: сначала все было вежливо и пристойно, но чем дальше, тем грубее и настойчивее. Замок отчаянно сопротивлялся. Но и взломщик не сдавался.
  Пол выдвинул ящик кухонного шкафа. Он скрипнул.
  Звуки за дверью разом прекратились.
  И наступила мертвая тишина.
  «Пол, надо что-то делать с этими ящиками». Джоанна говорила ему об этом не раз, а целую тысячу. И он тысячу раз отвечал, чтобы она наняла ребят из «Пенни сейвера».
  Но рабочих так и не вызвали, и ящики продолжали вопить каждый раз, когда их пытались открыть.
  Люди за дверью знали, что он в квартире.
  В выдвинутом ящике оказались записная книжка Джоанны, несколько карандашей, скрепки для бумаг, меню из ресторана навынос «Хьюман Флауэрз».
  И никаких ножей.
  Поскребывание возобновилось. На этот раз сильнее.
  Пол выдвинул следующий ящик. Вот они. Целый набор ножей «Гинзу», за которые они в пять необременительных месячных взносов заплатили 49,95 долларов. Знаменитые ножи, выкованные настоящими самурайскими мастерами в Йокогаме. В рекламных роликах такими разрубают папиросную бумагу. Пол сомкнул пальцы на пластмассовой рукояти.
  И повернулся к двери.
  Которая была от него не дальше десяти футов. А за дверью – они. Казалось неправдоподобным и смешным, что эта дверь способна его спасти. Пол носом ощущал их присутствие. И Джоанна бы тоже почувствовала.
  Надо позвонить 911.
  На этот раз он может назвать адрес.
  Если вызвать патрульную машину, взломщики решат, что полицейские прибудут с минуты на минуту, и это их спугнет.
  Телефон находился в другом конце квартиры. Расстояние казалось непреодолимым, как Сахара.
  Подожди. Не надо звонить. Достаточно сделать вид.
  – Это полиция? – закричал он. – Звоню вам с Западной 84-й улицы, номер 341, квартира 9Г. Кто-то пытается ко мне влезть. Да-да, совершенно верно… Будете через две минуты? Слава Богу!
  Как ни странно, его уловка не сработала. Человек или люди за дверью не прекратили своего занятия.
  Пол должен был бы спросить себя – почему?
  Если бы на часах было не пять утра и он бы немного лучше соображал, ответ бы нашелся.
  Пол бы понял, что телефонная фальшивка не сработала и не отпугнула незнакомцев по одной-единственной причине: они знали, что звонок – притворство.
  А знали потому, что были уверены: у него нет никакого телефона.
  Значит, приняли меры, чтобы он не смог никому позвонить.
  Глава 33
  Сначала он ощутил несокрушимую силу.
  Ее слепое присутствие.
  Сгусток мышц. Словно из стали была сделана не дверь, а человек, который ворвался в квартиру. «СССР», – подумал Пол.
  Он стоял в десяти футах от двери с ножом «Гинзу» в руке. И тотчас же на него налетела бесформенная черная масса.
  Пол попытался ударить в нее острием, но человек отбросил оружие со смехотворной легкостью.
  Нож звякнул по полу.
  Однако ворвавшийся не успел убить Пола: тот нырнул под его железное плечо и бросился на кухню, где на бегу попытался запустить руку во второй ящик кухонного шкафа. Но только порезался – кажется, ножом для удаления сердцевины из яблок, который им прислали бесплатно в рамках рекламной акции. Теперь его ладонь кровоточила, а главное – он остался без оружия.
  Ворвавшийся гнался за ним по пятам. Пол слышал за спиной его тяжелое дыхание, словно человек устал, изрядно намучившись с дверью.
  Но не настолько, чтобы бросить свое занятие и отстать.
  Пол, как филдер 50 на поле, вильнул в спальню и попытался закрыть за собой дверь.
  Не тут-то было.
  Преследователь навалился на створку с другой стороны.
  Пол сопротивлялся изо всех сил.
  «Адреналин – тот же наркотик», – подумал он. Все мышцы звенели от наполнявшей их энергии. Он почувствовал себя могучим, безжалостным, даже неукротимым.
  Но верх не взял.
  Адреналин сделал свое дело. Однако противник казался не человеком, а буйной природной стихией. Дверь стала поддаваться.
  На дюйм.
  На два.
  Окровавленная ладонь скользила.
  – Черт! – прохрипел Пол. – Черт! – Он попытался собрать последние силы.
  Но он мог кричать, сколько заблагорассудится. Толкать дверь, царапаться, сопротивляться, молить. Напрасно.
  Все кончилось сокрушительным грохотом и визгом. Дверь врезалась в стену, а Пол отлетел назад, словно выпущенный из катапульты. Увернулся от кровати и схватил телефонную трубку. Аппарат был мертв.
  Человек был уже в спальне.
  Пол закрылся руками. Он закричал. Но из горла не вылетело ни звука.
  Нападавший закрыл ему рот ладонью, а другой рукой сдавил шею.
  Пол почувствовал себя тряпичной куклой, которой вот-вот оторвут голову.
  Однако незнакомец не раскроил ему череп.
  Он с ним заговорил.
  Шепотом.
  – Дыши, – приказал он. – Легко и свободно. Вот так.
  В его речи не было ни малейшего русского акцента. И колумбийского тоже. Это стало первой неожиданностью.
  Но была и другая.
  * * *
  Потом, когда Пол перестал дрожать, они вспомнили старые времена.
  На самом деле это было совсем недавно. Но те события казались такими далекими, словно превратились в древнейшую историю.
  Задержка в аэропорту Джона Кеннеди. Посадка в Вашингтоне, округ Колумбия. И восемнадцать мучительных часов в самолетном кресле.
  Только его гостю они тогда вовсе не казались мучительными. Он сидел и спокойно смотрел в спинку переднего кресла.
  Этот человек привык ждать.
  – Помнишь? – спросил он Пола.
  Это был натуралист-орнитолог.
  Глава 34
  «Гимнастика джунглей».
  «Книга джунглей».
  «В джунглях, могучих джунглях, лев решил немного поспать».
  «Буги джунглей».
  Джоанна перечисляла весь список того, что могла вспомнить о джунглях. Она была сама себе google.com. 51Некоторые из ее джунглей оказались явно приукрашенными и дружелюбными. Под такие слова можно спокойно петь и плясать с наивными четырехлетками.
  Вспоминались и другие, более пугающие.
  Каменные джунгли.
  Джунгли за окном.
  Но Джоанна не думала ни о тех, ни о других. Вокруг были настоящие джунгли – сырые, наполненные гудением невидимых насекомых, пронзительными криками неизвестных тварей и перепутанными гниющими растениями. Все это сильно пугало.
  Хотя бы потому, что было темно.
  Темнее темного.
  Удушающее покрывало из ветвей не пропускало ни единого лунного лучика. Бродить по этому месту – все равно что забраться в шкаф, где, как верят дети, обитают монстры.
  По ночам здесь творилось что-то нехорошее. Джоанна слышала, как над головой трещали ветки и кто-то кричал. Обезьяны? Или кто-нибудь похуже?
  Ягуары, оцелоты, удавы?
  Джоэль проснулась вскоре после того, как они оставили позади просеку и углубились в чащу. Девочка захотела есть и заревела. Или она заплакала оттого, что замерзла? Или, может быть, потому, что была больна? Этого Джоанна не знала. Она еще только изучала язык младенчества, на котором Галина общалась свободно. Но сейчас это не имело никакого значения. Все равно у нее с собой не было детской смеси. И она ничего не могла поделать с холодом, от которого не спасало детское одеяльце.
  – Мы идем домой, – шептала она дочери, скорее, стремясь успокоить себя. Произносила слова вслух, чтобы побороть страх темноты и убедить себя, что все еще существует и сопротивляется. Не только темноте, но всем тем людям и нелюдям, которые таились в ветвях.
  Кто-то пролетел мимо и задел ее по лицу. Джоанна чуть не проглотила огромное насекомое и едва сумела его выплюнуть. А затем, сообразив, какая мерзкая тварь побывала у нее во рту, согнулась пополам в рвотном спазме.
  Она понятия не имела, где очутилась.
  И решила идти напрямик от дома. Пусть неизвестно, что ее ждет впереди, зато она знала, откуда удаляется. Но проблема все-таки возникла – так всегда бывает, когда речь идет о продуманных, спланированных операциях. Противник не дремал.
  Все вокруг было против нее: на пути попадались огромные поваленные стволы деревьев, и раза три она едва не упала. Встречались крутые спуски, черные ручьи где-то обрывались водопадами, которые звучали обманчиво мирно, как телевизионные помехи.
  Джоанна постоянно что-то обходила и в итоге почувствовала себя заплутавшей и слепой – она столько кружила, что потеряла всякое ощущение направления. Отчаянно хотелось, чтобы кто-нибудь ей подсказал, куда идти; как говорили в детстве, «в какой стороне теплее».
  Хотелось есть, было холодно и очень страшно.
  Она непрерывно шла; движение укачало Джоэль, и она заснула. У Джоанны появился большой соблазн присоединиться к дочери. Утром она, по крайней мере, сможет рассмотреть, что ее окружает, и хотя бы представить, куда ее занесло.
  Но она боялась, что один из охранников – Томас или Пуэнто – заглянет к ней в комнату и тут же пошлет погоню, которая знает эти джунгли как свои пять пальцев и, что еще опаснее, умеет найти след. И продолжала двигаться вперед.
  Внезапно она оказалась на большой прогалине.
  И от неожиданности споткнулась – было впечатление, словно в темной комнате внезапно зажгли свет. Джоанна рассмотрела собственные ноги, личико спящей Джоэль и небо. Небо, которое она не видела с тех самых пор… она даже не могла припомнить, с каких. Джоанна замерла под ковром сияющих звезд. Их было так много, что они казались искусственными, как на праздничной дискотеке. У нее перехватило дыхание.
  Странно. Она находилась посреди джунглей – и стояла на краю поля. Эту землю обрабатывали, за ней постоянно ухаживали. В воздухе витал отчетливый влажный запах. Чего?
  Джоанна подошла к самой меже.
  Ну разумеется.
  Кокаин. Она набрела на тайную плантацию коки, которую скрывали от правительственных патрулей глубоко в чаще.
  Джоанну что-то кольнуло. Надежда?
  Да, она вступила в опасную зону. Но в эту зону хотя бы заходили люди.
  Надо дождаться утра. Кто-нибудь сюда придет – например, фермер, который выращивает урожай. Только вдруг он – не просто рассчитывающий на скромное побочное вознаграждение мелкий частник, а один из них? Вдруг это онивозделывают такие поля, и тот, кто появится, тоже окажется врагом? Джоанну разрывали на части противоречивые порывы. Она все бы отдала, только бы снова не возвращаться в джунгли. Но если затаиться рядом с полем, заснуть и дождаться утра, можно нарваться на нехороших людей.
  Так идти или остаться?
  Но решать не пришлось.
  Поле лежало под покрывалом самой черной черноты. Даже когда ее глаза привыкли к лунному свету, оно не изменило оттенка. Осталось таким же, каким было. Черным.
  А запах имел почти осязаемую плотность – влажный, вязкий, горьковатый.
  Джоанна поняла.
  Поле казалось черным, потому что и в самом деле было черным.
  Черным, как зола.
  Его сожгли дотла. И на месте зарослей высотой пять футов остались лишь короткие перекрученные огрызки.
  Поле обнаружил правительственный патруль и сжег. Или люди USDF. Или фермер, который его засеял. Кто знает, может быть, здесь в ходу подсечно-огневые методы земледелия?
  Так или иначе, поле заброшено. И никто не явится сюда утром.
  Придется двигаться дальше.
  Но куда?
  Похоже, надо определяться по звездам. Но как? Это Пол знал, как делаются такие вещи. Она даже подарила ему на тридцатипятилетие телескоп, который, кстати, оказался совершенно бесполезным на их городской крыше. Яркие огни Нью-Йорка ослепляли не столько восторженных приезжих, сколько астрономов-любителей. Тем не менее, время от времени он пытался показать ей то одно, то другое созвездие. Теперь Джоанна пожалела, что совсем не слушала мужа.
  Так куда же идти?
  Джоанна повела рукой над горизонтом и решила, что остановит движение, когда почувствует правильное направление. Так вслепую бросают дротики.
  Когда рука замерла, она указывала влево.
  Джоанна поцеловала Джоэль в макушку и вновь вошла в джунгли.
  * * *
  Быстро рассветало.
  Из непроглядно-черного мир стал угольно-серым. И Джоанна перестала опасаться, что при следующем шаге окажется в зыбучем песке, или угодит в яму, или наступит на голову хищнику.
  Это было хорошо.
  Куда хуже было то, что теперь она видела всех орущих, рычащих и ползающих тварей, которых до этого только слышала. «Воображение страшнее действительности, – заключила Джоанна. – Но ненамного».
  Кто-то, по виду бабуин, пронесся в нескольких дюймах от нее, издал раздирающий барабанные перепонки крик, уселся на изгибе ветки в четырех футах над головой и тряхнул в ее сторону лианой. А затем оскалился, и его длинные клыки показались пугающе острыми.
  Джоанна свернула направо и спряталась под кустом, надеясь, что обезьяна за ней не погонится.
  Но бабуин больше не обращал на нее внимания.
  Она пошла дальше. Вдруг древесная ветка прямо перед ней шевельнулась и, роняя ажурный покров зеленого мха, стала отлепляться от огромного ствола.
  Разумеется, это была не ветка, а змея. Большущая и, что самое неприятное, встревоженная ее присутствием. Толщиной с руку, с мертвыми желтыми глазами и черным подрагивающим языком. Джоанна застыла от страха и несколько минут следила за тем, как рептилия разворачивала свои кольца.
  Затем змея скользнула под развесистый папоротник.
  С утренним светом пришла жара. Она накрыла джунгли, словно влажное полотенце, и Джоанна начала исходить потом. Этот запах привлек насекомых, и на нее со всех сторон ринулись тучи белой мошкары. Джоанна попыталась отмахнуться от них, но мошки оказались такими же настырными, как нью-йоркские голуби, – хоть стреляй, не отстанут.
  Следующими налетели москиты или их очень крупные собратья. Им здорово повезло – попалась ходячая закуска. Руки Джоанны быстро покрылись кровавыми волдырями, очень похожими на оспу.
  Джоэль опять заплакала и, судя по ее настроению, не собиралась успокаиваться. Даже небольшой знаток языка младенцев сразу понял бы, что дело не только в жаре и всяческих неудобствах: девочка явно захотела есть. И Джоанна впервые усомнилась, правильно ли она поступила. Надо было обо всем подумать заранее и запастись детской смесью. Она корила себя за преступное легкомыслие.
  Дочь ничто не могло успокоить. А вскоре утешение понадобилось и самой Джоанне. Страх поднимался откуда-то из самых глубин ее нутра и физически сковывал, словно стягивая ноги резиновыми жгутами. Она наяву переживала кошмарный сон, когда надо бежать, спасать свою жизнь, но не можешь двинуться с места.
  Они потерялись, как только могут потеряться люди.
  Джунгли поглотили их – сожрали заживо. Им отсюда не выйти.
  Однако Джоанна продолжала двигаться вперед. Что-то, – наверное, чистое упрямство – заставляло ее переставлять ноги.
  Маршевые песни – правой, левой.
  Марширую и песенку пою.
  Сапоги для того, чтобы маршировать.
  Маршируй, как солдат.
  Джоанна решила, что будет идти до тех пор, пока способна двигаться. Это было красиво: шагать и шагать вперед, а потом упасть. Бороться до конца.
  Наступило раннее утро. За исключением краткой задержки у сожженного кокаинового поля, она шла без остановки шесть часов подряд.
  И вдруг почувствовала запах.
  Замерла как вкопанная, закрыла глаза и скрестила пальцы.
  «Принюхайся еще».
  Она повела носом.
  Колбаса.
  Неужели это возможно?
  Горячая, обжигающая, ароматная колбаса.
  Может быть, так пахнет какое-нибудь растение? Или животное? Может быть, это запах джунглей, с которым она не знакома?
  Джоанна снова принюхалась к воздуху, повременила. Да нет, все ясно как день. Кто-то готовит завтрак.
  Ее сердце екнуло, заныло, перевернулось в груди. Она перестала укачивать Джоэль, поднесла к лицу и прошептала:
  – Мы справились. Мы идем домой. Мы свободны.
  Перед глазами не возникло ничего нового – те же деревья, пни и папоротники. Большая, покрытая росой паутина преломляла солнечные лучи множеством сверкающих огней.
  Джоанна шла на запах. Налево, направо, затем прямо.
  Ну, нос, только не подведи!
  Джунгли как будто бы поредели – не вдруг, постепенно, но явно стало светлее. Воздух сделался не таким тяжелым – отпустило легкие, затем отстала мошкара.
  Запах усилился, он щекотал ноздри, окутывал ее всю.
  Джоанна уже видела просвет между деревьями.
  Она ускорила шаг. Если бы на ней были кроссовки, а не туфли на полудюймовых каблуках, бросилась бы бежать.
  Даже Джоэль почувствовала перемену в настроении матери – стала плакать тише, а затем прекратила вовсе. Несколько раз икнула и хрипло фыркнула.
  Джоанна поняла, что идет по земле, по которой ходили люди. Кто-то рвал здесь стебельки и втоптал в грязь широкий зеленый лист папоротника. Ей даже показалось, что она различила след ноги.
  Запах кружил голову. Джоанна чувствовала себя словно пьяная. Она обогнула большое баньяновое дерево и внезапно оказалась на открытом пространстве.
  Перед ней маячила одинокая фигура, освещенная со спины солнцем цвета мармелада.
  Ей что-то сказали.
  Не выпуская из рук ребенка, Джоанна опустилась на землю. Уронила голову на грудь и, раскачиваясь из стороны в сторону, расплакалась.
  – Нет, – шептала она себе, Джоэль и стоявшей перед ней на прогалине женщине. А может быть, и самому Всевышнему. – Нет…
  Прогалина полого поднималась к гребню холма, на котором расположилась скромная ферма.
  Труба курилась дымком, ставни были выкрашены в лиственно-зеленый цвет. Сзади в покосившемся загоне обитали петухи, козы и коровы.
  Джоанна впервые увидела это место снаружи.
  – Быстрее, – сказала Галина. – Скорее назад в комнату, пока никто не заметил.
  Глава 35
  Галина ввела ее в дом через заднее крыльцо. Но остаться незамеченными им не удалось. Женщины наткнулись на индейскую девочку с длинными черными волосами, которая выходила из туалета.
  – Ей стало плохо, – объяснила девочке по-испански Галина. – Пришлось вывести на свежий воздух.
  Та не проявила никакого интереса, только кивнула.
  Галина ввела Джоанну в комнату, закрыла дверь, села и сказала:
  – Это было очень глупо. Вы же не знаете джунглей. – Она приняла Джоэль из уставших рук матери, перепеленала и накормила. – Вы бы там погибли.
  – Так и так погибать, – ответила Джоанна. Она впервые позволила себе сказать это вслух. Словно до этого боялась, что стоит произнести и страшная мысль обернется реальностью.
  – Не надо так говорить, – покачала головой Галина.
  – Почему? Это же правда. Меня убьют, как убили Маруху и Беатрис. Вы не хотите об этом упоминать. Но их убили здесь, в этой комнате. Я могу показать вам их кровь.
  – Ее простуда усилилась, – Галина имела в виду Джоэль. Она предпочитала не тревожить двух призраков, которые все еще витали в этой комнате.
  – Да, усилилась, – согласилась Джоанна. – Ее мать по-прежнему прикована к стене. И не будем вспоминать двух убитых женщин. – Собственный голос показался Джоанне чужим – невыразительным, бесстрастным. «Это оттого, – подумала она, – что я потеряла в джунглях надежду».
  – Я собираюсь положить ее спать, – сказала Галина.
  – Хорошо. Замечательная мысль. А заодно уложите меня.
  Колумбийка моргнула и погладила ее по руке.
  Няня. Похитительница. Подруга. Тюремщица.
  – Я вас не понимаю, – сказала Джоанна.
  – Что?
  – Не понимаю. Вас. Почему вы здесь? С этими людьми – убийцами, преступниками? Вы ведь мать.
  Галина собиралась уходить, но остановилась и обернулась к ней. «Слово найдено», – решила Джоанна. В этом все дело. Мать.
  – Вы так и не досказали свою историю. Расскажите. Я хочу послушать на ночь хорошую историю. Хочу понять, почему вы здесь.
  Глава 36
  «Я хочу послушать на ночь хорошую историю…»
  Именно так говорила Клаудия, чтобы подольше не отправляться в постель.
  «Расскажи, мама, – упрашивала она, – историю…»
  Что ж, хорошо.
  Вот такая история.
  * * *
  Уйдя из бара в тот день, Галина с мужем больше ни разу не говорили с Клаудией.
  Иногда им звонил парень из университета.
  В горах произошел бой с участием вертолетно-десантных войск. Новая инициатива только что пришедшего к власти президента, который поклялся проводить в отношении партизан жесткую политику. Клаудия тоже была там. Армейские офицеры упоминали о красивой девушке в камуфляже. «Не беспокойтесь, – обнадежил их парень, – ее не задело».
  Правительственные вылазки случались не часто и устраивались больше для показухи. Все понимали, что жесткая политика по отношению к партизанам – это пустые заявления. В Колумбии были две жесткие группировки, но правительство не входило в их число.
  Левой группировкой была ФАРК – Революционные вооруженные силы Колумбии.
  Правой – Объединенные силы самообороны.
  Все названия в подобных игрищах – не что иное, как чистейшая ирония. Что значит «силы самообороны»? Будто на бейсбольном поле получил по носу от задиры и должен защищаться… Не исключено, что многие искренне полагали, что именно так и происходит в реальной жизни.
  Но только не тот, кто заварил эту кашу.
  Чтобы понять, что произошло с Клаудией, надо знать и его тоже. Представьте, как она, хрупкая восьмилетка, бегает по улочкам Чапениро и как легко на ее нежной коже появляются синяки. А он в это время растет в Медельине и сам щедро сажает синяки другим. Они были полными противоположностями. Клаудия – светлой стороной, а он – темной.
  И им суждено было столкнуться.
  Как объяснить, что такое Мануэль Риохас?
  Чудовища не рождаются, они просто существуют. Они вечно таятся в болоте человеческого страха и страдания. У них нет начала, есть только конец. Но даже тогда они не успокаиваются, пока не оставят за собой безлюдные пустоши выжженной земли.
  Но в действительности у чудовищ все же есть начало. Есть день рождения, дата конфирмации и получения школьного аттестата. Они живут по соседству, а не на болоте. Вот и Мануэль Риохас вырос рядом с Медельином, в грязном местечке Иисус де Наварона.
  Галина однажды ездила туда навещать родных и помнила, как не прекращавшийся ни на минуту ливень гнал мусор по наклонным улочкам. Тогда на нее мог бы напасть сам Риохас. Позже Галина размышляла об этом. Ведь к тому времени он уже как будто начал воровать автомобили. И мог бы остановить свой выбор на их машине – просунуть в окошко пистолет, и все закончилось бы раньше, чем началось.
  Поговаривали, что он воспитывался на бандитских историях.
  Легендах о колумбийских bandidos: рассказах про Деските, Тирофихо и Сангренегра – Месть, Меткий Выстрел и Черную Кровь.
  Галина не сомневалась, что в странах, где большинство населения живет в бедности и угнетении, люди неизбежно начинают поклоняться не тем идеалам. Грабителям, которые крадут у богатых и никогда не делятся с бедными. Но это уже не важно. Важно, что они бедняки. Или когда-то были бедняками. И пусть эти люди порочны, преступны и попросту безумны. Зато они терроризируют тех, кто терроризирует всех остальных. И этого достаточно, чтобы сделать их народными героями. Достаточно, чтобы растущие дети мечтали сделаться такими же, как они.
  Начало криминальной жизни Риохаса таится в потемках. Судачат, что он вернулся в свой город и заставил переписать полицейские протоколы и архивы суда, а его знакомые той поры куда-то исчезли. Известно, что к четырнадцати годам его арестовывали не раз. Скорее всего, за какое-то не слишком серьезное преступление – возможно, за мелкую кражу. Ходили слухи, что он продавал фальшивые лотерейные билеты, воровал сигареты и угонял машины. И только потом принялся за гораздо более прибыльные дела. Познакомился с подлинным бичом этой Богом забытой страны – торговлей наркотиками, главным образом кокаином. Риохас начинал как курьер и мелкий продавец. Стал любимчиком у местного контрабандиста, который совершил роковую ошибку – поверил ему и начал продвигать парня. Затем голова контрабандиста неожиданно обнаружилась на шесте рядом с горной дорогой недалеко от Медельина. А сам Риохас каким-то образом возглавил в городе кокаиновый бизнес. Тогда впервые проявился его деловой принцип: он не конкурировал с соперниками – он их убирал. Причем так, чтобы устрашить других. Детей убивали на глазах родителей. Жен насиловали на глазах мужей. Врагов мучили и истязали, их только что искромсанные тела выставляли на всеобщее обозрение. Новая пища для газет.
  Ни для кого не делали исключений. Склады, фабрики и кокаиновые поля конкурентов грабились и уничтожались.
  Историй становилось все больше, легенды обретали плоть и кровь.
  Он вознесся на невероятные высоты.
  Это необходимо для чудовищ – возвышаться над низкопоклонствующими. А перед ним в самом деле раболепствовали. Не только конкурирующие банды, всякие Очоа и Эскобары, сгинувшие в долгих, жестоких и продолжительных кровавых бойнях. Но даже семьи, которые обычно решались показать жало, – они тоже склоняли головы перед Риохасом. Он съедал сердца своих врагов, чтобы воплотить их в себе. Его избрали сенатором. Говорили, что он обещал это своей матери. Для респектабельности. Ходили слухи, что об этом он молился идолам, которых держал в тайной часовне на одной из своих гасиенд. «Сантерия», – перешептывались люди. Незаконный религиозный культ, который отправлялся в большинстве мест за пределами Боготы.
  Но для того чтобы править, требуется не только чужое послушание. Еще нужна армия. Правительственные войска были беззубыми. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: единственное в стране боеспособное войско располагалось в горах к северу от столицы и называлось ФАРК. Там твердили марксистские заклинания, кричали, что нужно свергнуть верхи, и разглагольствовали о народе, словно народ что-то для них значил. Когда-то Риохас симпатизировал им, порой даже поддерживал – в конце концов, и сам вышел из неимущего класса. Но теперь он стал еще одним процветающим капиталистом и стремился защитить свои инвестиции. Поэтому они сделались врагами.
  Он вооружил собственную милицию. Наиболее доверенным палачам присвоил звания: капитан, генерал, майор. Это создавало впечатление регулярной армии. На ее финансирование он требовал деньги с пяти семей.
  Теперь настала пора развязать настоящую войну.
  И Риохас вел ее так, как считал нужным. USDF не хотело, чтобы крестьяне привечали у себя партизан ФАРК, – не то чтобы такое случалось, не то чтобы крестьяне могли об этом помыслить, но ведь в принципе такие безобразия были возможны. И подручные Риохаса хватали без разбора человек двадцать: ты, ты и ты! Заставляли копать себе могилы. Затем силой приводили их отцов, братьев или дядьев и велели убивать. Тот, кто противился, сам оказывался в яме. Ведь крестьяне способны усваивать только такие жестокие уроки.
  Клаудию USDF захватило через два года после ее встречи с родителями в баре.
  Парень из университета позвонил и сообщил об этом Галине и ее мужу.
  Галина уронила телефонную трубку, долго отрешенно смотрела на нее, как на что-то совершенно незнакомое, затем подобрала и, когда вновь обрела голос, спросила, убита ли ее дочь. Только голос был не ее. Он звучал так, словно она разом постарела на много лет.
  – Нет, – ответил парень. – Ее взяли в плен живой. – Он не добавил, что живой она останется недолго.
  Это было ни к чему.
  Целый год Галина считала Клаудию мертвой. И подумывала о собственных похоронах, но каждый раз ее что-то отвлекало. Иногда это были разные вещицы, которые она находила во время домашней уборки. А убиралась она теперь постоянно. Тщательно, без устали, истово. Она приходила с работы, где ухаживала за чужими детьми, и тут же хваталась за тряпку, губку и мусорную корзину, в отчаянии окунаясь в рутину, только бы отогнать мысли о самоубийстве. Однажды, пылесося под столом дочери, Галина обнаружила открытку, которую восьмилетняя Клаудия нарисовала для нее в школе. Непропорционально долговязая мама держала на руках длиннющего ребенка, и тот ей шептал: «Те adoro». 52
  «Не сейчас», – подумала Галина и отложила свои похороны.
  Иногда память подхлестывало что-нибудь совершенно обыденное. Она загружала простыни в стиральную машину и вдруг вспомнила первые месячные Клаудии. Как стояла в волнении и смятении у ее запачканной постели. А дочь собиралась в школу и оставалась удивительно спокойной и даже сама утешала ее: «Я знаю, что это такое, мама. Это значит, что я могу подарить тебе внуков».
  Галина снова отложила похороны.
  Все, что последовало за пленением дочери, она узнала позже.
  Клаудию захватили в городке Чиппа, куда ее послали за продовольствием. Там ее и засекли. Слухи об обуреваемой революционным горением студентке университета ходили несколько месяцев. И ее поджидали. Человек пошел за ней следом и вызвал подкрепление. Когда Клаудия вернулась к овражку, где оставила товарищей, таких же борцов с капитализмом, ловушка захлопнулась – их окружили люди USDF.
  Она откинула полог самодельной палатки – ребята связали несколько рубашек, чтобы схорониться под ними от дождя, – но на них вместо капель воды посыпались пули.
  Три партизана были убиты на месте, двое рванули обратно в горы, причем один из них волочил простреленную правую ногу, которую потом пришлось ампутировать.
  Почему же Клаудию не убили, как остальных?
  Наверное, таков был приказ.
  Риохас тоже слышал рассказы о молодой студентке, и ему стало любопытно увидеть ее своими глазами. И не просто любопытно – он об этом мечтал.
  В тот вечер он оставил государственный прием. Ему шепнули на ухо словечко, и он вылетел на вертолете в свою гасиенду на севере страны. И когда вошел в комнату, где Клаудия стояла на коленях со связанными за спиной руками, все еще был в смокинге.
  Риохас не спешил – рассматривал ее, как скаковую лошадь или породистую собаку. И тех и других у него хватало.
  И то, что он увидел, ему понравилось.
  Что происходило в течение следующих двух дней, можно только вообразить. Для этого надо закрыть глаза, прочитать молитву и все себе представить. Риохас лично руководил допросом. Клаудия умоляла о смерти, просила Бога, чтобы Он не дал ей очнуться, когда в следующий раз она потеряет сознание от побоев. Клаудия воевала на стороне безбожников, но не потеряла веры. В глубине души она оставалась католичкой. И теперь обращалась к Всевышнему.
  Она слышала, что происходило с пленными. Их сбрасывали с вертолета. Скармливали тиграм. Все это могло случиться и с ней.
  Но прошли два дня, наступил третий.
  Затем четвертый.
  Никто не являлся, чтобы тащить ее в вертолет. Или к тиграм в клетку. А тигры там в самом деле были. Клаудия дотянулась до окна и разглядела их своими почти выбитыми глазами. Животные прохаживались туда и сюда, словно часовые. В обед им швырнули живого пони, и хищники перегрызли ему горло.
  А потом случилось нечто странное.
  К ней заглянул Риохас, но не стал ее бить. А вместо этого кое о чем попросил.
  Раздвинуть перед ним ноги. Попросил очень вежливо. Клаудия ответила «нет» и, ожидая новых мучений, закрыла глаза.
  Риохас ушел.
  В следующий раз он вернулся с подарком.
  Французским бельем.
  Попросил примерить. Клаудия ответила «нет».
  Он снова ее не тронул.
  На третий раз Клаудия начала кое-что понимать.
  Она не могла похвастать богатым опытом общения с мужчинами – так, один-два случайных приятеля из университета.
  Но она всегда чувствовала, когда в нее влюбляются.
  Такое случалось и в школе, и потом, когда она стала студенткой. Парни начинали вести себя по-идиотски, совсем не так, как обычно.
  Постепенно до нее стало доходить, что Риохас не собирается ее убивать.
  Он собирается за ней ухаживать.
  Почему?
  Наверное, потому что Клаудия – это Клаудия.
  И потому что Риохас изо всех сил стремился к тому, что не в силах был уничтожить. «Любовь – странная штука». Ведь так поется в песнях?
  В какой-то момент Клаудия поняла, что это обожание способно ее спасти. Может, не навсегда, на какое-то время. Но теперь желание умереть отступило – загорелось желание жить.
  И когда Риохас в четвертый раз попросил ее надеть французское белье и встать на кровати на колени, она согласилась. Поняла – нельзя его вечно отвергать. В конце концов, он устанет от этого и устанет от нее.
  Было нечто поистине трогательное в том, что тюремщик влюбился в свою заключенную. Клаудия должна была использовать эту ситуацию. Получить что-нибудь взамен. Она сдалась, но отказала ему в том, чего он желал больше всего. Во взаимности.
  Как говорят поэты, не отдала ему свое сердце.
  Теперь она обедала с ним. За настоящим столом, сервированным серебром и тончайшим фарфором. Одетая в платье за пятьсот долларов, которое он ей привез. Хотя иногда специально надевала что-нибудь другое. Риохас взрывался, но к концу трапезы его раздражение проходило, и они вновь оказывались на полу.
  Риохасу нравилось рассказывать, как он наказывал других женщин, которые осмеливались ему перечить. Например, ту певичку Эви, которая решила, что после свиданий с ним может встречаться с каким-то музыкантишкой.
  «Я пришел к ней со своим личным врачом. И держал ее, пока он вырезал ей голосовые связки. А потом сидел и смотрел, как врач ее зашивал. После этого она уже не могла петь так хорошо, как раньше».
  Риохас старался вызвать у Клаудии страх и добиться послушания. Она напускала на себя скучающий вид. Клаудия понимала, что, если будет сопротивляться, проживет лишний день.
  Риохас слегка ослабил поводок.
  Клаудии позволили выходить из дома – но всегда в сопровождении одного из его головорезов. Она прислушивалась. Она присматривалась. Запоминала окружающее.
  Где они находились? Клаудия чувствовала в воздухе солоноватый привкус. Не всегда, только когда с севера дул сильный ветер. Значит, где-то на побережье. Но в любом случае это место было безнадежно изолированным. Она не видела ни одной крыши – только пышные пальмы, разросшиеся папоротники и райские птицы. Ее прогулки по гасиенде сопровождали лишь серенады попугаев.
  А затем случилось кое-что еще.
  Нечто страшное.
  Обычно Риохас предохранялся, а тут потерял бдительность. Он вечно был пьян или под кокаином.
  Клаудия пропустила месячные, затем следующие. А однажды утром ее так скрутила дурнота, что она полчаса пролежала на мраморном полу в ванной, глядя на свое искаженное отражение в позолоченных кранах.
  Она решила покончить с собой.
  Эта мысль пришла постепенно и сознательно.
  Клаудия знала, что на кухне хранились ножи.
  А над камином в кабинете висели два меча. Она проткнет себя, свою мерзкую плоть, прежде чем ее успеют остановить.
  Риохас был в отъезде. Утром она умылась, тщательно наложила на лицо французскую косметику, которую он ей привез, и надела брючный костюм – ей казалось, что он лучше всего подойдет для похорон.
  Вооруженная охрана стояла вокруг дома, внутри никого не было.
  Мечи, наверное, были ритуальными. Японскими, как догадалась Клаудия. Изящно изогнутая сталь и расписанные вручную эфесы. Они крест-накрест висели на гвоздях.
  Клаудия потянулась к мечу и в этот миг ощутила толчок в животе. А может быть, только вообразила его?
  И, коснувшись орудия собственной смерти, опустилась на пол.
  Почувствовала нечто у себя внутри и поняла, что не решится.
  Ведь это нечто было ее половиной.
  «Это значит, я могу подарить тебе внука» – так давным-давно она прошептала матери. Может быть, в то утро Клаудия вспомнила свои слова. Или, ощутив движение в животе, обрела смысл существования в этом мире.
  Она оказалась между отчаянием и чем-то еще худшим.
  Выбрала жизнь, но жить с этим решением не могла. И приняла другое.
  Когда Риохас вернулся, Клаудия изобразила счастье и приложила его руку к своему животу, словно приглашая осваивать новую территорию. Еще один кусок мира, к которому он мог цеплять свои мультяшные «Р», которые красовались на всех его платках, салфетках, белье – словом, на всем, что могло удержать хоть нитку.
  Риохас начал ее баловать. Разумеется, в определенных пределах. Клаудия не была его женой. В Боготе уже были жена и в придачу к ней трое раскормленных до неприличия отпрысков.
  Риохас не мог водить ее по городу, но проявлял к ней то, что можно было бы назвать почтительным отношением. Поводок стал длиннее. Пленная революционерка, пусть даже в норковых пальто и туфлях за пятьсот долларов, еще могла сбежать. Но женщина, носившая под сердцем ребенка… Нет!
  Он перестал рассказывать о женщинах, которые вывели его из себя.
  За исключением того дня, когда Клаудия призналась, что беременна.
  Риохас захотел секса, но она отказала, решив, что вместе с остальными причинами беременность – достаточно веский предлог для этого.
  – Разумеется, – ответил он, – я все понимаю. – Но прежде чем уйти, повернулся и добавил: – Если ты посмеешь сбежать с моим ребенком, я найду тебя и убью. И тебя, и ребенка. Сколько бы ни потребовалось на это времени и куда бы ты ни спряталась.
  Клаудия кивнула и заставила себя улыбнуться, словно выслушала достойное восхищения признание.
  Признание в любви от настоящего мачо.
  «Отлично», – проговорил Риохас.
  С этого момента она стала уходить дальше. За клетки с тиграми. Вниз по петляющей тропинке к джунглям. Теперь она могла вдыхать соленый воздух. Территория гасиенды кончалась на отвесном утесе, смотрящем в Карибское море, а внизу, прямо под скалой, приютилась маленькая рыбацкая деревня. Там, наполовину вытащенные на песок, отдыхали ялики, рядом сохли на солнце паутинки сетей.
  Охранник все еще ходил за ней следом, но расстояние между ними возрастало пропорционально увеличению ее живота. Он частенько оставлял ее одну – можно было почитать книгу или вздремнуть в гамаке над водой.
  Затем Клаудия познакомилась со смотрителем зверинца. Оказывается, на гасиенде были не только тигры, но и страусы, ламы, шимпанзе. Смотрителя звали Бенито, и в отличие от других наемников Риохаса в нем, кажется, отсутствовал шизоидный ген. Он изучал зоологию и поведал Клаудии, что скармливать хищникам живых лошадок – не его идея. И двуногих жертв – тоже. Но работа есть работа.
  Он показал, как кормил зверей только что нарубленными кусками баранины и говядины, опуская дневную порцию в клетку на шесте с крюком.
  Клаудия дождалась, пока Риохас отправится в одну из своих многочисленных поездок.
  Выскользнула из постели в три часа утра, выдвинула верхний ящик комода, достала оттуда смену одежды, завернула в нее кухонный нож и засунула за пояс. Открыла эркерное окно. Достаточно широко, чтобы выбраться наружу, – недюжинный подвиг, учитывая размер ее живота. Затем ступила на траву.
  Она репетировала это не меньше дюжины раз.
  Могла пройти весь путь с закрытыми глазами.
  Миновала клетки с тиграми и приблизилась к лачуге смотрителя зверей. Сняла ключ с кривого гвоздя. Закатала до локтя рукав рубашки. Достала из-за пояса сверток с одеждой, вынула из него нож и сделала надрез на коже.
  Затем пропитала кровью захваченную из комода одежду, вернулась к клеткам с тиграми и просунула ткань между прутьев.
  А ключи вставила в замок дверцы и оставила в нем.
  Затем повернула на ведущую к деревне тропинку.
  Она выигрывала время.
  Утром ее отсутствие обнаружат. Найдут ключи, торчащие из замочной скважины. Как если бы человек проник в клетку с тиграми и, чтобы отрезать себе путь к отступлению, запер себя на замок. На случай, если вдруг передумает. Затем увидят растерзанную на куски окровавленную одежду.
  Позвонят Риохасу в Боготу. Тот вспомнит их последнюю ночь, проведенную вместе. Снова прокрутит все в голове. Вспомнит ее улыбки, и смех, и притворную застенчивость и поймет, что все это было ложью. Она убила себя? Это правда?
  В конце концов Риохас поймет, в чем дело. В клетке не обнаружат обглоданных костей. Они разгадают оставленную ею загадку. И тогда Риохас начнет выполнять свое обещание.
  «Если ты посмеешь сбежать с моим ребенком, я найду тебя и убью. И тебя, и ребенка. Сколько бы ни потребовалось на это времени и куда бы ты ни спряталась».
  Наверное, Клаудия снова слышала эти слова, когда спускалась ночью среди джунглей к морю. А потом свернулась в ялике и стала дожидаться, когда из утреннего света, словно привидения, возникнут рыбаки.
  * * *
  Плач ребенка. Он вернул Джоанну к действительности. Из гасиенды, от клетки с тиграми, из джунглей.
  Проснулась Джоэль.
  Это все из-за простуды. Галина протянула руку и вытерла девочке нос, затем платком вынула из глаза соринку. Джоанна взяла бутылочку, засунула соску ребенку в рот и стала тихонько укачивать. Вскоре веки Джоэль затрепетали, глаза стали сонными и превратились в две крохотные щелочки.
  Галина обхватила себя руками, точно сразу замерзла.
  – Так что же произошло дальше? – спросила Джоанна. – Что случилось с Клаудией?
  * * *
  Галина коротала пустые дни, кормя, купая и пеленая чужих дочерей.
  Продолжала частые ритуальные уборки в доме.
  Находила осколки жизни Клаудии и создавала из них нечто вроде святилища. Старые поздравления с днем рождения. Фотографии. Письма. Полусгоревшие ароматические свечи. Крохотные украшения из самых дешевых. И занималась в этом святилище тем, чем люди занимаются в храмах, – молила о чуде.
  А чудеса иногда в самом деле случаются.
  Вот женщина просыпается утром. Надевает ту же немодную рубашку, что накануне, садится за кухонный стол и без всякой охоты съедает завтрак – черствую кукурузную лепешку с фруктами: не потому что голодна, а потому что так положено. Пылесосит ковер, который чистила столько раз, что ворс на нем почти весь вылез. Вытирает пыль со всей мебели в доме, перемывает посуду и натирает полы. Потом снова садится за кухонный стол, потому что наступила пора обедать.
  И вдруг раздается стук в парадную дверь. Женщина тяжело поднимается, но не сразу, потому что надеется, что посетитель уйдет и оставит ее в покое. Но гость не уходит. Приходится встать, доковылять до двери и спросить, кто там.
  Из-за двери что-то бормочут. Какое-то слово на букву «м». Женщина не узнает голоса, но он что-то затрагивает в ее душе. Приходится снова спрашивать: «Кто там?»
  Теперь, кроме «м», слышны и другие буквы, «м» больше не сирота. Женщина внезапно понимает, что тот, кто стоит за дверью, не называет своего имени. Обращаются к ней. Но так к ней может обращаться всего один человек на свете.
  Ее сердце замирает, как короткое замыкание в электрической сети. Женщина открывает замок, распахивает дверь. А гостья шепчет снова и снова: «Мама! Мама! Мама!» И падает ей в объятия.
  * * *
  Они нашли ей убежище.
  Колумбия – большая страна.
  Тетя Сальма приходилась Клаудии теткой не по крови, а по старой дружбе. Старая дева с давних пор стала в семье Галины почти своей и неизменно присутствовала на всех праздниках, конфирмациях и похоронах. Они отправились к ней в Фортул, где когда-то родилась Галина.
  Выехали на следующий день.
  Клаудия уверяла родителей, что Риохас не знает ее фамилии. Все новообращенные в веру ФАРК меняли имена, чтобы не допустить расправы над семьями.
  Но Галина понимала, что это не слишком защитит ее дочь.
  Беременность Клаудии бросалась в глаза. А Риохас теперь начнет прочесывать провинции.
  Это только Галина, ослепленная радостью, не разглядела сразу. Ни у двери, где смотрела на дочь полными слез глазами, ни у кухонного стола, где они обнимались, словно путешественники, выжившие после кораблекрушения. И только после того, как они оторвались друг от друга и она окинула Клаудию взглядом, желая убедиться, что с ней все в порядке, – только тогда заметила изменения.
  – Да ты беременна!
  Два года назад Клаудия не преминула бы съязвить по поводу утраченной матерью наблюдательности. Но теперь только кивнула.
  – От кого?
  Дочь рассказала. Она не собиралась снова возвращаться к этой теме – хотела покончить с ней разом. Взяла Галину за обе руки и говорила, тихо, медленно, спокойно. И хорошо, что она держала мать за руки. Та очень хотела дать им волю: броситься кого-то бить, зажать себе уши. Заткнуть рот, чтобы не закричать. Каково матери слушать подобное о собственной дочери?
  Ни одна из них не упомянула об аборте.
  Возможно, было уже поздно. А возможно, дело не в этом. Просто они были по-другому воспитаны.
  Тетя Сальма жила на чистенькой молочной ферме за городом, и это позволяло Клаудии оставаться в относительном уединении и безвестности. По крайней мере, на некоторое время. По крайней мере, до рождения ребенка.
  Сальме рассказали достаточно, чтобы она поняла, насколько серьезно положение Клаудии. Все вместе сочинили историю для не в меру любопытных: несчастливая любовь, нежданная беременность. Девушка не хочет, чтобы знакомые видели ее в такой неприглядной ситуации.
  Галина с мужем навещали дочь каждые две недели. Выезжали поздно вечером и несколько раз останавливались по дороге, чтобы убедиться, что за ними не следуют подозрительные машины. Чаще видеться было рискованно. Реже – невыносимо.
  С помощью местной индейской повитухи Клаудия родила девочку.
  Галина сомневалась, сумеет ли отнестись к новорожденной, как к своей внучке. Но когда девочка появилась на свет Божий, в каждой ее черточке она узнала свою дочь. И перенеслась в прошлое. На больничную койку в Боготе, где царили запахи крови, спирта и талька, а плачущий ребенок уже тогда старался ухватить ручонками что-то недосягаемое.
  Новорожденную нарекли по имени бабушки Клаудии со стороны отца – певички Софи. Девочку запеленали, окрестили, и те, кому дано было знать о ее существовании, окружили любовью.
  На какое-то краткое, мимолетное время Галина оттаяла и наслаждалась особым счастьем быть abuela. 53Приезжая с игрушками в Фортул, она ничем не отличалась от всех остальных людей, навещающих внуков. Всем говорила, что Клаудия живет там, потому что ее муж работает на рафинадном заводе. А сама не наведывается в Боготу, поскольку ребенок еще слишком мал для путешествий. Что дочери приходится постоянно сидеть дома из-за плохой погоды или потому, что у Софии аллергия на солнце.
  Но вот наступило время, когда притворяться стало больше невозможно.
  Как-то раз Сальма возвратилась с рынка чуть не в обмороке. И сообщила Клаудии, что какие-то люди задают всем вопросы. И показывают фотографию. Клаудия вспомнила, что в первый день плена, на допросе у Риохаса, ее, стараясь сильнее унизить, фотографировали голой в различных позах. Даже заплывшими от побоев глазами она видела сполохи фотовспышек, сверкавшие, словно римские свечи.
  Пришлось переезжать.
  Возлагать тяжкую ношу на других знакомых семьи.
  А ноша и вправду была нелегкой: люди прекрасно понимали, что, привечая Клаудию, подвергают себя опасности. На ходу организовали новую систему. Теперь ей приходилось все время мотаться: туда, сюда, снова туда. По друзьям и родственникам, которые, подавив страх, на время предоставляли ей убежище.
  Клаудии нелегко было ощущать себя нежеланной родственницей. Обузой, альбатросом. Альбатросы – предвестники смерти. И она так же могла накликать на людей гибель. Клаудия проводила в доме или квартире от нескольких недель до нескольких месяцев, а затем уезжала. Обычно среди ночи. Она научилась собираться очень быстро и брала с собой только самое необходимое, чтобы в очередном прибежище ощутить себя хотя бы немного дома.
  Постепенно напряжение стало спадать. Слухи о полувоенныхлюдях, которые спрашивали о молодой женщине с ребенком, начали стихать, затем вовсе заглохли. Страх сменил заведенный порядок: остановки Клаудии в одном и том же доме сделались продолжительнее. София из грудничка превратилась в девчушку – как-то внезапно, как показалось Галине, которая каждый раз, наведываясь к дочери, отмечала, как выросла внучка. Клаудия тоже поправилась, ожила. Теперь она решалась выходить с дочерью на улицу, правда, прятала лицо под солнечными очками и широкополой соломенной шляпой.
  Иногда во время таких прогулок ее сопровождала Галина. Она даже позволяла себе мечтать, что жизнь может наладиться. Прошло уже четыре года. Стоило вчитаться в газеты, и становилось ясно, что у Риохаса появилось множество других забот. Его грозили выдать Соединенным Штатам по обвинению в контрабанде наркотиков. Может, он уже забыл о Клаудии? О них обоих? Может, теперь ему на них наплевать?
  Когда они гуляли втроем и, взяв Софию за обе ручки, переносили через парапет, в это можно было поверить. Позже Галина поняла, что Риохас хотел именно этого. Чтобы они решили, что все позади. Немного расслабились – стали беззаботнее, даже беспечнее. Перестали заглядывать за все углы.
  Галина так и не узнала, как это случилось.
  Как точноэто случилось. Ей не суждено об этом узнать. Она может только догадываться, а от этого ей еще тяжелее. Потому что воображение преподносит такие кошмары, которые раньше и не снились.
  Кто-то вычислил Клаудию. Это единственное, что ей было известно.
  Дочь в панике позвонила матери, но наткнулась на автоответчик. Галина до конца дней будет винить себя за то, что в тот день пошла в магазин. Открыла холодильник и увидела, что надо купить кое-что из еды. Будет часами, днями, неделями и годами представлять, что произошло с ее дочерью, пока она занималась повседневными заботами. Терзаться единственным вопросом: если бы она тогда осталась дома, сумела бы спасти Клаудию?
  Когда Галина возвратилась домой, случайно нажала на клавишу автоответчика и услышала явно испуганный голос дочери, она поняла: делать что-либо уже поздно.
  Обуздала панику и поступила так, как обычно поступают люди, если им звонили: перезвонила сама. Ответил дядя Клаудии, у которого она жила последние полтора месяца. Он сказал, что не знает, где Клаудия. Ни она, ни ее дочь. Наверное, пошли погулять.
  «Кто-то заметил меня на рынке». Вот что прошептала Клаудия в телефон.
  Она не стала ждать, когда дядя вернется домой, – то ли из чувства самосохранения, то ли желая оградить его от неприятностей. Собрала Софию и убежала. Позже заметили, что пропали ее вещи, но не все: кое-что из одежды Софии и маленькая фотография, где были сняты вместе бабушка, дочь и внучка. Эту карточку Клаудия каждый раз умудрялась перевозить из одного потайного места в другое.
  Клаудию засекли на рынке, и она позвонила человеку, которому доверяла больше всех в жизни. Но Галины дома не оказалось – она ушла за покупками.
  И тогда Клаудия решила, что ей необходимо немедленно бежать.
  А дальше – кто знает?
  Дальше были только медицинские протоколы и показания свидетелей, которые то ли что-то видели, то ли нет.
  И тело.
  Ее нашли на самой окраине города.
  Поначалу никто даже не понял, что это женщина. Какое-то месиво из плоти и костей, головоломка, которую два полицейских патологоанатома разгадывали целую неделю, прежде чем пришли к выводу, что жертва – женского пола. Больше они ничего сказать не могли. То, что сделали с Клаудией, требовало времени и терпения. На шее остались следы веревки. Вернее, на том, что некогда было шеей. Повсюду виднелись ожоги от кислоты. На каждом дюйме кожи. Так свидетельствовал полицейский рапорт. Предполагалось, что эти сведения получат только родные. Но произошла утечка информации, и газеты опубликовали небольшие сообщения рядом с прогнозом погоды. Клаудию изуродовали и сожгли. Но рапорт не уточнял, была ли она в сознании, когда над ней так издевались.
  Галине также не сказали, кто совершил преступление.
  Очередное нераскрытое убийство. Еще одно в череде тысяч других в Колумбии.
  Присутствовал ли при этом Риохас?
  Получил ли во время обеда информацию по телефону, после чего хладнокровно сообщил жене, что ему срочно требуется отлучиться по делам? Улыбнулся ли, закатывая рукава, как четыре года назад, когда увидел связанную и испуганную Клаудию? Трудно сказать…
  Но Галина виделаего там.
  Каждый раз, одурманенная спиртным или лекарствами, прописанными очередным врачом, она снова и снова представляла себе: именно Риохас орудовал ножом, брызгал кислотой и душил ее дочь до смерти.
  Всегда присутствовал там.
  * * *
  Когда Галина закончила, Джоанна не нашлась, что сказать. Сидела и оторопело молчала.
  И только когда колумбийка поднялась, попрощалась и собралась уходить, сообразила, что в ее рассказе чего-то недоставало.
  – А как же София? – поколебавшись, спросила она, потому что боялась услышать ответ. – Что произошло с вашей внучкой?
  Галина остановилась на пороге.
  – Умерла. Как и ее мать.
  Был и еще вопрос: каким образом смерть Клаудии привела Галину в ФАРК? Но Джоанна не спросила. Надо как следует подумать, и она сама сумеет догадаться.
  Когда Галина ушла, она свернулась на полу, закрывая своим телом Джоэль, чтобы с той не случилось ничего непоправимого.
  Глава 37
  Снаружи это было похоже на гараж. Большие желтые буквы призывали: «Вызови такси».
  Только это был не гараж.
  Не было здесь никаких такси.
  И никаких шоферов.
  Были темные коридоры, которые, казалось, вели в никуда. И большое помещение с едва заметными масляными пятнами на полу. Может быть, когда-то здесь действительно был гараж такси, но только не сейчас.
  Сюда и привел Пола натуралист-орнитолог.
  Он препроводил его вниз по лестнице, крепко держа за руку, запихнул в машину с полированными стеклами, и безликий водитель вывез его из центра. «Куинс», – подумал Пол. Бескрайний, неизведанный район, который манхэттенцы, направляясь в Ист-Энд, как правило, пересекают без остановки, если только не задерживаются на бензозаправке.
  – А вы наблюдаете не за птичками, – заметил по дороге Пол.
  – Да, – согласился орнитолог. – За другими объектами.
  Полу потребовалось некоторое время, чтобы понять, что его подвергают допросу.
  Его спрашивали, а он почему-то отвечал. Допрашивающих было двое. Через некоторое время Пол заметил, что один из них все время держался вне поля зрения, прямо за его спиной, а вопросы они задавали попеременно, подменяя друг друга, как волейболисты на площадке, играющие то у сетки, то на подаче. Пол решил, что такая тактика рассчитана на то, чтобы его запугать. Ведь тот, кто прятался сзади, мог сделать все, что угодно. И ему захотелось сказать им, что незачем так стараться, – он и без того основательно напуган.
  Когда они вошли в гараж, орнитолог накинул на себя синюю виниловую куртку. Нет, «накинул» – это не то слово. Он покрыл себя ею, словно чемпион «Мастерз», демонстрирующий победный зеленый цвет. На куртке красовались буквы АКН, каждая величиной с полфута. Пол подумал, что таким он врывался в двери где-нибудь в испанском Гарлеме. Но, вламываясь в дверь его кооперативной квартиры в Верхнем Вест-Сайде, орнитологу было вовсе ни к чему афишировать принадлежность к данной организации.
  – Ну, Пол, знаешь, что это значит? – спросил агент.
  – Да… Администрация по контролю за соблюдением закона о наркотиках… 54
  – Неверно.
  – Так ведь… А… К…
  – Неверно.
  – Я думал, АКН…
  – Неверно. Здесь сказано: «Пол спекся».
  «Сущая правда», – подумал Пол.
  – Могу я позвонить?..
  – А почему спекся? – перебил его орнитолог. – Способен догадаться?
  – Нет… Да…
  – Так нет или да?
  – Извините, могу я позвонить своему адвокату?
  – Адвокату? Конечно. Например, Майлзу Гольдштейну. Майлз ведь адвокат? – Он снял очки и вместе с ними отбросил всякую схожесть с мягким ученым-орнитологом.
  «Я наблюдаю за другими объектами». Точнее не скажешь.
  – Пол, я задал тебе вопрос. Может быть, ты не знаком с порядком допроса в АКН? Так я тебе объясню: мы спрашиваем, ты отвечаешь. Все очень просто. Я ясно выразился?
  Пол кивнул.
  – Грандиозно! Великолепно! Эй, Том, помнишь, о чем я спросил Пола? – Он обращался к человеку, который маячил где-то за стулом. Пол повернулся, чтобы посмотреть на него, но тут же почувствовал тяжелую руку – стоявший за спиной нажал ему на плечо и принудил сесть прямо.
  – Ты спросил его, был ли Майлз адвокатом.
  – Да, он адвокат…
  – Неверно! – перебил Пола орнитолог.
  – По делам усыновления…
  – Неверно!
  – Мы обратились к нему, потому что…
  – Неверно! Майлз Гольдштейн не адвокат.
  Пол пожал плечами и что-то сбивчиво пробормотал. Он чувствовал себя студентом, который никак не может угадать правильный ответ.
  – Майлз Гольдштейн быладвокатом. Был.А теперь его мозгами забрызган его кабинет. Но ты же это знаешь, Пол. Тебе напомнить порядок ведения допроса в АКН?
  – Не надо.
  – Не надо? Отлично. Итак, Майлз Гольдштейн был адвокатом. А кем еще был Майлз Гольдштейн? Помимо того, что он был вонючим еврейским козлом. Ты, я вижу, придерживаешься того мнения, что в нашей стране евреи проникли во все коридоры власти? Захватили банки, коррумпировали корпорации, загрязняли нашу кровь? Ты так ведь считаешь, Пол?
  – Нет.
  – Нет? О'кей. Не бери в голову, это мы так – просто ковыряемся в говне. Так ты утверждаешь, что евреи – твои лучшие друзья? Пархатенькие, приятненькие. И ты никого не ругаешь жидами каждый раз, когда разворачиваешь газету? И искренне считаешь, что Усама выбрал для атаки Нью-Йорк только потому, что ненавидит янки?
  – Не знаю.
  – Само собой, не знаешь. Но давай пошевели мозгами. Поднатужься, прикинь. Евреи – они как: ничего себе или вовсе дерьмо?
  – Дерьмо, – сдался под нажимом Пол. Ему хотелось, чтобы орнитолог улыбнулся, похлопал его по спине, по-товарищески ободрил. Не терпелось выйти из этого гаража и бежать спасать свою семью.
  Удар по шее швырнул его вперед, он врезался лицом в стол, приподнялся и сплюнул кровь.
  – Ах ты, Пол, Пол… – укоризненно покачал головой орнитолог, но Пол видел его, как в тумане, потому что у него из глаз текли слезы. – Я тебя удивлю, Пол. Том – он ведь тоже еврей. Ты его сильно обидел. Зачем тебе понадобилось его обижать?
  Пол хотел сказать, что не намеревался никого обижать, только старался понравиться. Прежнее ощущение уступило место иссушающей, обжигающей агонии. Он слышал, как тяжелые капли крови падали на стол.
  – Постарайся больше никого из нас не обижать. Это мой тебе совет. Как другу. Я-то ладно, спокойный парень. А вот Том… На него вешают больше обвинений в жестоком обращении, чем на всю лос-анджелесскую полицию. Так на чем мы остановились? Кем еще был Майлз Гольдштейн?
  Он подал Полу платок и терпеливо ждал, пока тот вытрет с губ кровь.
  – Не знаю, – прошептал Пол. – Думаю, что-то вроде наркоторговца.
  – Ты ду-ума-аешь? – улыбнулся орнитолог, но совсем не такой улыбкой, какой ждал от него Пол. – И ты совершенно прав. А кто делал для него всю грязную работу? Какие люди служили у него курьерами?
  «Я», – подумал Пол, а вслух произнес:
  – Позвольте мне позвонить моему адвокату.
  – Вот как? Тебе позволить?
  – Да.
  – Ничего не выйдет.
  – Вы так не смеете… Я имею право на звонок. Вы не зачитали мне моих прав.
  – На это есть свои причины, Пол.
  – Какие?
  – У тебя нет никаких прав.
  – Что?
  – Видишь ли, мы могли бы зачитать тебе твои права, но их у тебя нет. Где ты был во времена Джулиани? 55
  – Я не террорист.
  – Нет, Пол, не террорист. Ты контрабандист наркотиков, ходячая утроба, бандероль в жопе. А Гольдштейн просто пасовал мячиком на левом фланге стадиона Че. Ты когда-нибудь слышал, что ФАРК на федеральном уровне признана террористической группировкой? Да-да, так что ты в одном списке с Усамой и Хезболлой. Вот почему мы посылаем в Колумбию крутых спецназовцев и отличную технику. Так что если Гольдштейн работал на террористов, а ты – на Гольдштейна, значит, ты… Постой-ка, Том, кто он в таком случае?
  – Объект применения только что изданных законов о национальной безопасности. Или, как мы выражаемся, долбаный бесправный ублюдок.
  – Похоже на то, Пол, – поддакнул орнитолог. – Так что звонить тебе не придется. И адвоката звать – тоже. И трехкратного горячего питания не видать. Тебе отсюда не выбраться, пока мы этого не захотим. Кстати, по поводу твоей дрянной ситуации: как это так получилось, что в кабинет Майлза в Уильямсбурге вы вошли вдвоем, а вышел ты один?
  * * *
  Его поместили в камеру, которую и камерой-то назвать было нельзя.
  В ней не было ни туалета, ни раковины. И в отличие от комнаты в Колумбии никакой кровати. Лишь окруженное голыми стенами пустое пространство и нечто похожее на только что установленную металлическую дверь.
  Когда он вздумал прилечь – а спать хотелось отчаянно, – пришлось устраиваться прямо на цементном полу.
  Он перевернулся на спину и уставился на единственную зарешеченную лампочку, которую, похоже, не собирались выключать. Она была забрана металлической сеткой, чтобы никто не разбил колбу и не использовал осколок в качестве оружия. Даже против самого себя. Под здешним надзором не могло случиться никаких самоубийств.
  Прежде чем привести сюда, Пола засыпали вопросами. На большинство из них он постарался ответить. В основном объяснял, что произошло. В каком безвыходном положении он оказался, когда пришлось выбирать: либо бросить семью на произвол судьбы, либо нарушить шесть федеральных законов о наркотиках.
  Он так и не понял, поверили ему или нет.
  Много спрашивали о Майлзе и время от времени сбивали с толку не относящимися к делу вопросами: «В какую школу ты ходил? Чем занимается актуарий? Где работает Джоанна?»
  Каждый раз, когда Пол произносил имя жены, он ощущал в груди тупую боль. Все, что он делал, было сделано ради того, чтобы спасти семью. Двух самых любимых людей. Но он нисколько не приблизился к цели. Наоборот, отдалился. Словно тащил Джоанну и Джоэль вверх по обрыву, а веревка скользила в ладонях, и они опускались все ниже и ниже.
  * * *
  Через несколько часов орнитолог снова пришел за ним в камеру.
  А Том куда-то делся.
  – Знаешь, что меня по-настоящему расстраивает? – начал допрос орнитолог и затянулся «Винстоном». Он втягивал дым, пока на лбу не стала подрагивать жилка, и только после этого выдохнул сизые клубы никотина.
  – Нет, – отозвался Пол.
  – И не ломай голову. Это был риторический вопрос. Я проверял, как ты усвоил правила допроса в АКН. Твой ответ мне не нужен. Меня расстраивает вот что – можно сказать, удар под самый дых: я целых полтора года разрабатывал этого козла, а он возьми и подохни. Тяжелый случай прерванного коитуса. У меня яйца посинели и стали размером с грейпфруты. Представляешь, какие ощущения?
  На этот раз Пол промолчал.
  – Не из лучших. Уверяю тебя, совершенно хреновые. Чего я, в самом деле, добился? Налетался на халяву в самолетах, а ведь мне необходимо чем-то отчитаться в конторе. Веришь? Все эти утомительные перелеты в Боготу, на экране вечно «Брюс Всемогущий», а рядом такие мешки с дерьмом, как ты. Если подфартит, на Рождество придется тащиться в Сан-Хосе. А я так и чувствую, что подфартит. Такой уж я везучий – полтора года работы, и с чем я остался? С тобой! Последним вагончиком в экспрессе Майлза.
  Полу объяснили, что он оказался последним из череды многих наркокурьеров. Орнитолог терпеливо следил за денежными потоками. От Гольдштейна в Колумбию и обратно. Трудился, трудился, и вдруг…
  – Так что произошло в его доме, Пол? Не поделили деньги? Не договорились об условиях?
  – Я же вам рассказывал, – ответил Пол. – Он застрелился.
  – Что ж, может быть. Только я почему-то не склонен тебе верить. Тебе не повезло – ты оказался крайним. Скажи, хреново? Пойми, я ведь тоже должен получить свою законную долю. И эта доля, дружок, – ты. Так говоришь, застрелился? Может быть. А может быть, и нет. Честно говоря, мне наплевать.
  – Я вам много раз повторял, что нас похитили. Майлз сговорился с шофером и няней… Галиной. Она подменила детей, и когда мы приехали к ней…
  Пол запнулся. Его рассказ даже ему самому показался неправдоподобным. И орнитолог тоже не спешил верить во всякие россказни, которые выставляли подозреваемого невинной жертвой, – закуривал очередную сигарету и смотрел в пространство.
  Но Пол замолчал не только поэтому.
  Стол перед ним был изрезан перочинным ножом. Всякая ерунда – несколько ругательств, скабрезные рисунки и рассеченное надвое сердце.
  Пол пригляделся к букве, которая стояла в большей части неровно раскроенного органа.
  Это была буква «Р».
  И он кое-что вспомнил.
  Письма от Галины. Ее внучка, которую она намеревалась защищать всеми силами.
  * * *
  «Ее отец охотится за ней. И не остановится, пока ее не найдет. А как вы знаете, Р. обладает властью и средствами, чтобы это осуществить».
  «Р».
  Пол наконец все понял.
  Глава 38
  Эту штуку называли «деревом причин». Так ее окрестили сонные ребята из отдела корректировок.
  Когда случалась какая-нибудь трагедия – кто-нибудь погибал, сгорало дотла здание, самолет падал с небес или мост обрушивался в реку, требовалось соразмерно распределить ответственность.
  Тогда возвращались к истокам.
  И создавали «дерево причин».
  Начинали с «веточек» – самых малых фактов, которые были известны. Далее старались установить, какие из них вели к «ветвям». А потом к стволу. При некотором везении, честно выполняя свое задание, можно было добраться до самых «корней».
  Чем еще было убивать время в камере, как не «обдирать кору»?
  Пол этим и занимался.
  «Рубил», «пилил», «подрезал», «отщипывал». И, в конце концов, воссоздал дерево.
  Все началось с няни-колумбийки.
  Она помогала американским парам, которые спешили в ее страну, сгорая от желания как можно скорее обзавестись детьми. Кто бы сомневался – добрая женщина: она не понаслышке знала, что значит хотеть детей, поскольку сама некогда имела по крайней мере одну дочь. Скорее всего, ее дочь была похожа на Джоэль.
  Няня-колумбийка работала на американского адвоката. Может быть, не постоянно, может быть, не очень долго. Адвокат по делам усыновления направлял бездетные пары в страну, где первой статьей экспорта был кокаин, второй – кофе, а третьей – живой товар. В страну, где детей воруют так же часто, как и бросают.
  Этот адвокат не стал заниматься налогами или корпорациями – отчаяние ближнего толкнуло его в иную область: он стал специалистом по усыновлению за рубежом. Соединял детей, у которых не было родителей, и бездетных взрослых. Подбадривал сам себя: мол, гордись, парень, ты делаешь полезное дело. И в то же время зарабатывал на жизнь.
  Но, как оказалось, зарабатывал недостаточно.
  Однажды он поднял телефонную трубку и услышал в ней навязчивый шепот. С этого момента он ввязался в гонку. Его несло то на стадион, то под купол спортивного зала, то на бейсбольную площадку, то на хоккейное поле – повсюду, где люди в спортивных формах сражались друг с другом за деньги на радость оголтелым болельщикам, а больше для того, чтобы пощекотать нервы тем, кто делает на них ставки.
  Нервы у адвоката сдали.
  Он, уважаемый человек, обзавелся дурной привычкой. Долги росли, как снежный ком. Он задолжал деньги нехорошим парням.
  Теперь вернемся в Боготу.
  У Галины была дочь, а у той, в свою очередь, тоже дочь от какого-то человека.
  Назовем его «Р».
  Теперь представим, что этот «Р» – вовсе не тот мужчина, которого родители девушки принимают в своем доме с распростертыми объятиями. Наоборот – некто опасный, наделенный большой властью. Даже преступный.
  Определенно преступный.
  «Был момент, когда я считала, что дочь в безопасности. Но я ошибалась».
  С дочерью няни что-то приключилось. Ее убили, похитили или сделали еще что-то нехорошее. Потому что няня вдруг осталась одна со своей внучкой. Дочь исчезла, а малышка, выходит, осталась жива.
  Но возникла проблема.
  «Отец ее ищет. Он не остановится, пока ее не найдет. А вы знаете, у Р. для этого имеются и власть, и средства».
  Няне нужно было действовать. Быстро.
  Спрятать внучку от Р. Единственный способ сделать это надежно – вывезти девочку из страны.
  Но каким образом?
  Найти человека, который способен ей помочь. Такого человека, который знает, как это делается, потому что зарабатывает этим на жизнь. И Галина обратилась к адвокату по делам усыновления. Предложила, чтобы тот переправил еще одного ребенка el norte. 56
  Только этот ребенок оказался не как все. За голову этого ребенка была назначена цена. Так совпало, что мысли юриста тоже вертелись вокруг некоей суммы. Той, что он задолжал нехорошим парням, – русским с желтыми зубами и татуировками «СССР» на руках.
  Он, естественно, написал, что поможет. Мол, вы обратились по адресу. Никаких проблем.
  Только одна маленькая заминка.
  Деньги.
  Не обычные законные взносы.
  Отнюдь.
  Сумма, которая позволила бы развязаться с москвичами и продолжать общаться с профессиональными предсказателями спортивных результатов. Много, очень много денег. И Майлз придумал, как их добыть.
  Договоримся так, предложил он няне: я, как и раньше, посылаю вам пары, которые хотят обзавестись детьми. Некоторым из этих людей, отнюдь не всем и не каждый раз – хорошенько это запомните – не посчастливится, и их похитят. Это же свойственно вашей стране. Адвокат тут ни при чем.
  И кто же их похитит?
  Да те самые марксисты, что скрываются в горах. Для них кража людей – национальная игра, популярнее футбола.
  И что ФАРК будет делать с похищенными парами? О, это очень просто. Всем известно, что ФАРК добывает деньги по старинке. Эта организация их зарабатывает.И вот каким путем – продает и контрабандно переправляет в США чистый, непереработанный колумбийский кокаин.
  Их метод – транспортировка наркотика в утробе курьера. Но все их курьеры, все до одного, принадлежат именно к тому типу, который представлен в любом учебном ролике для таможенников. Бедные колумбийцы, пользующиеся дурной репутацией. Каждого второго из них ловят на границе, промывают и высылают на родину.
  А что, если такими курьерами сделать уважаемых американцев среднего класса? Что тогда? Что, если набивать наркотиком на миллионы долларов незадачливых мужчин и посылать через границу, чтобы они таким образом спасали своих жен и детей?
  Няне оставалось лишь донести эту блестящую идею до ФАРК. Ну и конечно, время от времени помогать организовывать похищения. Вот и все.
  И тогда осуществится заветное желание каждого. Галина пристроит внучку в безопасное место, ФАРК обеспечит себя надежным каналом переправки кокаина. А что остается юристу? Он развяжется с русскими и снова будет ставить на победу и на счет. Он спасет одного ребенка и спасет свою задницу.
  Некоторое время все шло гладко. Судя по письмам, достаточно долгое время.
  А потом случилось вот это.
  Появился Пол. Человек, привыкший просчитывать шансы, но совершенно не предполагавший, что няня способна уйти из гостиницы с одним ребенком, а вернуться с другим. Последний вагончик в экспрессе Гольдштейна.
  Сначала, напичканный наркотиками, он тупо и очумело стоял перед сгоревшим домом. А потом его чуть не поджарили на медленном огне в болотах.
  Как это могло произойти?
  Надо вспомнить, что сказал адвокат, прежде чем вышибить себе мозги.
  «Это те негодяи с „узи“ и керосином. Вот кого я боюсь. Они начинают сопоставлять одно с другим. И подбираются все ближе и ближе».
  А еще раньше, когда они возвращались с болота, Пол спросил: кто они, их несостоявшиеся убийцы?
  «Правые, полувоенные головорезы, – ответил адвокат. – Мануэль Риохас в тюрьме. Но его люди на свободе».
  Теперь остается восстановить в памяти, что Галина написала в письме:
  «Он не остановится, пока ее не найдет. Р. обладает властью и средствами это сделать».
  Сначала казалось, что они говорили о разных людях.
  Но если предположить, что это не так?
  Майлз был настолько напуган, что приставил к голове пистолет и нажал на курок.
  Галина была настолько напугана, что отправила внучку в чужую страну, хотя знала, что больше никогда ее не увидит.
  Одна боялась «Р». Другой боялся Риохаса.
  Стоит представить, что буква «Р» вырезана не в половинке сердца на столе в бывшем таксомоторном гараже, а на стволе «дерева причин». И тогда все становится на свои места.
  «Р» – это Риохас.
  Он имел власть и средства найти девочку и настойчиво, упорно этим занимался. Те люди на болоте хотели не денег и наркотиков – вернее, не только денег и наркотиков. Они искали чью-то дочь. Сопоставляли одно с другим и были близки к решению.
  Вот теперь «дерево причин» распустилось во всем своем великолепии.
  Созерцая его, Пол подумал, что может укрыться за его «стволом» от бури. И спрятать Джоанну и Джоэль.
  Оставался лишь один вопрос.
  Та девочка, которую адвокат обещал приютить у себя… внучка Галины…
  Где она?
  Глава 39
  Орнитолог заглотнул наживку. Пол пообещал привести его к редкой птице. Во всяком случае, к ее надежно спрятанному потомству. Показать гнездо.
  – Забавная история, – буркнул агент. – В какой раздел ее поместить: художественной прозы, научной литературы или, может быть, фантастики?
  Но Пол заметил, что он был более заинтересован, чем хотел показать. Уже хотя бы потому, что засунул в смятую пачку сигарету, которую только что оттуда достал и не стал закуривать. Распрямился и воззрился на него так, будто впервые решил, что он того достоин.
  – Готов признать, ты сформировал во мне стойкий предрассудок недоверия. Но вот в чем загвоздка: Мануэль Риохас – не мое дело. Он – закрытое дело. Сидит в федеральной тюрьме и не пикнет – за ним присматривают двадцать четыре часа в сутки. Так скажи на милость, на кой хрен он мне?
  – На тот, что Мануэль Риохас в тюрьме, но его люди на свободе. – Пол говорил словами одного ныне покойного юриста. – Они убили двух человек в Нью-Джерси.
  – Таких же колумбийских говнюков, как они сами. Так я еще раз спрашиваю: на кой они мне?
  – Если Риохас до сих пор подсылает наемных убийц, значит, он все еще занимается контрабандой наркотиков. Его люди этим занимаются. Разве ваша работа заключается не в том, чтобы их остановить? – Пол решился на опасную перемену ролей: он поучал своего тюремщика, что и как тот обязан делать. И каждую минуту ждал, что его лицо снова вмажется в стол. Только Том и на этот раз отсутствовал, и за спиной у Пола никто не стоял.
  – Что такое моя работа, Пол, – спорный вопрос, – ответил орнитолог. – Обычно это определяет правительство США. И сейчас оно вменяет мне в обязанность заниматься делом Майлза – то есть тобой. А никаким не Мануэлем Риохасом. Хотя, согласен, он намного сексуальнее тебя. Но это не значит, что я волен бросить одного ковбоя и закрутить с другим. Подумай, что будет с порядком, если каждый станет решать, что ему делать. И еще вспомни, сколько понадобится всякой писанины.
  – Риохас все еще ожидает суда. И его дочь будет вам полезной.
  – Возможно. Если эта дочь существует. Давай-ка посмотрим правде в глаза: это очень сомнительно. Признаю, я заинтригован. Бандиты Риохаса – область не моего расследования. Но если ты говоришь правду, то эти говнюки вторгаются в мою вотчину – денежный трафик. Поэтому можно считать, что они – мои люди. И я имею право раскинуть сеть пошире, хотя не вижу, как это отразится на твоем положении.
  – Я могу вам помочь.
  – Это ты так считаешь. Каким образом?
  – Я – последний человек, который видел Майлза живым.
  – Поздравляю. И что из того?
  – Рейчел. Она производит впечатление очень достойной женщины. Думаю, она не знает.
  – Чего не знает?
  – Что он делал. О его сговоре с Галиной. О наркотиках. О похищении людей. О девочке.
  – Хорошо, пусть не знает. Что дальше?
  – В таком случае она в курсе чего-то другого. Может быть, сама не понимает смысла того, что знает. Но она не откажется со мной поговорить. Захочет выслушать, что сказал мне Майлз перед смертью.
  – Кстати, раз мы об этом заговорили: что сказал тебе Майлз перед смертью?
  – Что я придумаю, то и сказал. Все, что угодно, если это заставит Рейчел направить меня в нужную сторону. К девочке. И к деньгам, которые припрятал Майлз.
  – Пол, да у тебя вероломное сердце агента АКН, как я посмотрю! Кто бы подумал! Что ж, давай посмотрим, к чему мы пришли. Ты хочешь, чтобы я тебя отпустил вытрясти информацию из несчастной вдовы? И чего ты хочешь от правительства в обмен на твою невероятную щедрость?
  – Ничего. Помоги мне вызволить жену и ребенка. – Это был его шанс, его последняя надежда.
  – Извини. Мне кажется, ты забыл о своем нынешнем положении личности без гражданских прав. Тем не менее всякая, скажем так, помощь со стороны обвиняемого будет учтена согласно закону о патриотизме. И будут предприняты законные меры, чтобы разрешить проблему с твоей женой и ребенком.
  Это было лучшее, что мог выторговать Пол.
  Он ответил «да».
  * * *
  Шива.
  Еврейский аналог поминок.
  Члены общины спешили в дом Майлза темным потоком, словно муравьи, которые тащат матке крошки пищи. Крошки уважения, крошки соболезнования и кофейного пирога.
  Орнитолог, обшарив шкафы Пола, нашел приличествующий случаю достаточно темный костюм. И Пол принял вид одного из скорбящих.
  Первое, что он отметил, когда переступил порог, – запах. Запах большого количества людей, сгрудившихся в слишком тесной комнате. Кондиционер не включали – возможно, это считалось непочтительным по отношению к усопшему. А непочтительности и без того хватало. В доме сгущалась неловкость, такая же ощутимая, как жара.
  «Знаете, Пол, какой самый большой грех в ортодоксальном иудаизме?»
  Да, Майлз, теперь знаю.
  Пола увлекли вперед, и вскоре его засосала чернота. Он оказался перед тремя черными стульями. На них – все оставшиеся члены семьи адвоката. Два его сына в черных костюмах и еще более черных кипах напрягали спины и поджимали губы, будто мечтали только об одном – оказаться где угодно, лишь бы не здесь. А Рейчел выслушивала соболезнующий шепот с таким видом, словно это была неприятная лесть.
  Старший мальчик внимал Полу, бормотавшему «я сочувствую вашей потере», с молчаливой отстраненностью. Несмотря на грехи отца, Пол испытывал к его сыновьям искреннее сострадание. Если бы не кипы, эти мальчуганы в точности походили на него самого в возрасте одиннадцати лет. Тогда мимо него тоже шли люди, и каждый спрашивал, что он может для него сделать. А он хотел одного – чтобы ему вернули мать. Пол понимал, что следующие несколько лет сыновья Майлза будут неотступно размышлять: если Бог всемогущ, отчего же Он не использует своих возможностей?
  Похоже, Рейчел потребовалось немало времени, чтобы вспомнить, кто он такой. Она подняла на него глаза, затем опустила их и бросила косой взгляд, будто стараясь сфокусировать зрение…
  И самым натуральным образом упала в обморок.
  * * *
  Это вызвало общий вздох.
  Пол услышал, как кто-то прошептал:
  – Бедняга… Такое потрясение…
  Мальчики повскакали со стульев, словно их спихнули. Они явно испугались, что останутся в этот день круглыми сиротами.
  Рейчел отнесли в соседнюю комнату. Пол робко последовал за родственниками семьи. И когда веки Рейчел дрогнули и она сумела сесть, снова наклонился над ней.
  Орнитолог сделал несколько звонков. Версия – как же без версии? – была такова. Пол покинул кабинет Майлза, когда хозяин был еще жив. Закончил с ним свои дела – ох уж эта незадача с чертовой визой! – и откланялся. Именно так было заявлено полиции. Другими словами, Пол был чист.
  Но его вид всколыхнул в Рейчел много разных воспоминаний.
  – Когда я в последний раз видела своего мужа, вы стояли с ним рядом, – сказала она. – Тогда я надеялась, что он не станет показываться из кабинета. Извините…
  Теперь они разговаривали почти наедине.
  – Это я должен извиняться, – ответил Пол. – Не подумал, что мой вид произведет на вас такое впечатление. Просто хотел выразить вам свое уважение.
  – Да-да… Спасибо, что пришли.
  Пол соображал, сколько времени потребуется вдове, чтобы начать задавать вопросы. Она была предпоследним человеком, кто видел Майлза живым. Но он-то, Пол, был самым последним.
  – Вы же понимаете, его самоубийство было для меня полным потрясением. – Парик Рейчел слегка сбился набок, отчего стало казаться, что ее оглушили ударом по голове – в самом прямом смысле.
  – Наверное, это естественное чувство для любой жены. Любой вдовы. – Она опустила глаза, словно только теперь, впервые произнеся это слово, ощутила реальность потери. – В самом деле… он не казался ни злым, ни подавленным. Был… Майлз как Майлз. В последнее время, пожалуй, немного более встревоженный, чем обычно. Но я решила, что это связано с тем, что он помогал вам. Как-то бросил, что колумбийское правительство совершенно рехнулось. Вашу жену и ребенка не выпускают из Боготы.
  – Да, это большая головная боль.
  – Вы что-нибудь почувствовали? Что-нибудь такое, чего не замечала я. – Рейчел, стараясь держаться официально, избегала называть Пола по имени. Но что может быть более официальным, чем смерть? – Он был расстроен? Испуган? Что-нибудь указывало на его намерение покончить с собой? – Ее глаза слезились и покраснели. Она, наверное, не спала всю ночь – лежала на кровати, смотрела в потолок и пыталась увидеть там ответ на все тот же вопрос, который, казалось, отпечатался на ее веках: «Где же я недоглядела?»
  – Майлз что-то упоминал насчет игорных долгов, – проговорил Пол.
  Игра. Ставки. Можно было употреблять разные слова, но Рейчел поняла бы их нисколько не лучше.
  – Он ставил по десять долларов. Утром просматривал спортивные страницы газет и говорил: «Это на мои карманные деньги». Десять долларов! Какие могут быть долги?
  – Игроки часто начинают лгать, Рейчел. Это болезнь. Вроде алкоголизма. Он говорил «десять долларов», а на самом деле ставил десять тысяч.
  – Десять тысяч?! Не может быть! Я бы знала! У нас не было долгов! Как я могла не заметить?
  «Ничего ты не знала. Понятия не имела о его побочном бизнесе. Ты не замечала, как уплывали деньги, потому что не видела, как они приходили».
  – Видимо, у него было больше денег, чем вы себе представляли. Кто вел домашнюю бухгалтерию, выписывал чеки? Вы или он?
  – Майлз.
  – Вот видите. Если бы он захотел скрыть от вас деньги, у него были такие возможности.
  Полу показалось, что Рейчел задумалась, насколько это было вероятным. В это время в комнату вошел очередной соболезнующий, наклонился и что-то прошептал ей на ухо.
  – Спасибо, – прошептала в ответ вдова.
  Мужчина чинно кивнул и, пятясь, удалился, словно считал неуважительным поворачиваться к скорбящей женщине спиной. Пол вспомнил, как неловко вели себя люди, когда утешали его. Что сказать мальчику, у которого рак унес мать? А что сказать вдове, у которой застрелился муж?
  Рейчел подняла на него глаза.
  – Не могу взять в толк. Я бы поняла. Это же просто деньги. Нам бы помогли. Как-нибудь выкрутились бы. Вся община его бы поддержала. Все бы кончилось хорошо.
  «Нет», – чуть не сказал Пол. Ничем хорошим это не кончилось бы. Община могла поддержать продувшегося игрока, но не контрабандиста наркотиков и похитителя людей.
  – Покончить с собой только потому, что кому-то задолжал? Бессмыслица!
  Пола снова так и подмывало выложить все напрямик. Дело было не в деньгах, а в страхе. И не только за себя – за жену и сыновей. В итоге себялюбец пошел на самоотречение. Майлз решил: если его не станет, семье ничто не будет угрожать. Однако Риохас не из тех, кого ужаснет мысль убить женщину и ее детей.
  – Множество людей совершают убийства из-за денег, – продолжал он. – Убивают себя или других. Я это знаю, потому что работаю в страховой компании.
  Рейчел опустила глаза и уперлась взглядом в свои руки. Пол заметил, что у нее на пальце все еще надето обручальное кольцо. Интересно, сколько времени понадобится, чтобы она его сняла и спрятала в ящик секретера?
  – И что же он вам еще сказал? Похоже, именно вас он выбрал, чтобы поверять все свои секреты? – Это было произнесено с легким оттенком горечи.
  «Нет, – сказал себе Пол. – Не все».
  – Рассказывал о семье. Говорил, как вы ему дороги.
  – Оказывается, не очень. Вы говорите мне то, что я, по-вашему, хочу от вас услышать. Не надо.
  Пол покачал головой.
  – Я определенно почувствовал, что семья была для него всем. Удивляюсь, почему вы сами не взяли на воспитание ребенка. Ведь помощь детям была его жизненным призванием.
  Рейчел ответила не сразу.
  – Сомневаюсь, чтобы община одобрила такой шаг – взять ребенка из Колумбии. Мы – изолированное сообщество, мистер Брейдбарт. Это еще мягко сказано. Неприятно об этом говорить. Но это так.
  – Мне показалось, что у Майлза были странные отношения с общиной и религией. Что-то вроде любви-ненависти.
  – Это не религия. Это образ жизни.
  – Понимаю. Но не уверен, что этот образ жизни был комфортен для Майлза.
  – А он и не предполагает комфортности. Он требует угождать Богу. А это непросто.
  Кто-то заглянул в комнату, но увидел, что они разговаривают, и не стал мешать.
  – Вы кого-нибудь из них видели?
  – Кого-нибудь из кого?
  – Из детей. Которых брали на воспитание.
  В комнату вошла пожилая женщина, наклонилась к Рейчел и что-то сказала на идише. Вдова поднялась. Пол хотел ее поддержать, но Рейчел отстранила его. У Пола сложилось ощущение, что эта женщина сильнее, чем показалась на первый взгляд, – достаточно сильная, чтобы пережить самоубийство мужа и все следующие за ним долгие, одинокие ночи. Во второй раз она не скоро упадет в обморок.
  * * *
  Пол еще немного покрутился в их доме.
  Ему становилось все более неуютно. Жара жарой, но, кроме нее, ему досаждали косые взгляды, перешептывание на идише и недружелюбие соболезнующих, которые явно не звали его в свою компанию.
  Но тут, к его большому облегчению, явился еще один такой же неуместный человек, как он сам.
  Он был черный – чернее некуда.
  Поначалу Пол решил, что человек пришел убраться. Собрать пустые тарелки, полные крошек коробки из-под пирогов, испачканные губной помадой картонные стаканчики и вынести все это в мусорный ящик.
  Однако на черном был костюм. Плохо сидевший, не слишком дорогой, но тем не менее костюм. Он был bona fide 57соболезнующий.
  Тут же стало очевидно: если на Пола смотрели, как на лезущего не в свое дело, то на него – как на откровенно непрошеного гостя.
  Но черного как будто не тронула реакция собравшихся на его появление. Он подошел к Рейчел, которая снова сидела на неудобном табурете без спинки (Пол отметил, что и это неудобство, видимо, было одной из составляющих их образа жизни), наклонился, пожал ей руку и что-то сказал. Рейчел выглядела немного изумленной – наверное, все еще переваривала то, что сообщил ей Пол. Но нашла в себе силы кивнуть и что-то пробормотать в ответ.
  Когда черный отошел и уставился на последнюю оставшуюся на столе галету с печеночным паштетом, явно не понимая, что это такое, Пол объяснил:
  – Печень.
  – Неужели печень? Вот уж не подумал бы. Ненавижу печенку.
  – Это печеночный паштет, совсем другое дело. Очень вкусно.
  – Все равно я не любитель печени. Меня зовут Джулиус.
  – Пол Брейдбарт. – Они обменялись рукопожатием.
  – Похоже, Пол, мы с вами здесь единственные, кто не носит тюбетеек.
  – Кип. – Пол не удержался, чтобы не поправить его.
  – Как? Ну да ладно, все равно.
  – Вы друг Майлза?
  – Друг? Угу. Наши дорожки пересекались.
  – По профессиональной линии?
  – Что?
  – Вы тоже адвокат?
  Вопрос рассмешил Джулиуса.
  – Да нет, я с другой стороны.
  – Что значит «с другой стороны»?
  – Он меня защищал. – На правой кисти Джулиуса был длинный шрам, убегавший к запястью.
  – О, так Майлз был вашим адвокатом?
  – Именно. Суд по делам несовершеннолетних. Давние дела. Я был тогда скверным мальчишкой и вляпался в дерьмо.
  – Он вам помог?
  – Еще как! Вытащил мою задницу из детской каталажки.
  – Освободил вас из тюрьмы?
  – Типа того. А что тут удивительного?
  – Я просто поддерживаю разговор.
  – Ах вот что…
  – Я никого здесь больше не знаю.
  – Мне с ними тоже не в жилу.
  – Тогда зачем пришли?
  – Я же сказал: Майлз все отлично обтяпал. Вытащил из детской тюрьмы.
  – Вас отпустили?
  – Вам выдать отчет по полной программе? Так вот, я оказался по уши в дерьме. Застрелил одного козла. А Майлз добился, чтобы меня освидетельствовали. Асоциальный тип. Таких помещают в дурдом.
  – Ну и что? Получилось удачно?
  – Ничего. Сидишь себе, рисуешь картинки, к тебе особенно не пристают. Я много читал, все время терся в библиотеке. А когда вышел, уже знал, куда пойти, кроме как к тем волкам.
  – И долго пришлось там оставаться? В больнице?
  – Немало. Угодил в зверинец в пятнадцать лет.
  – Зверинец? Вы же сказали, что там не так плохо.
  – Угу. Мы называли больницу зверинцем, потому что она стояла напротив зоопарка в Бронксе. По ночам мы слышали слонов. А иногда львов. Весной наших придурков выводили туда на прогулку. Давали еду для лам. А половина ребят сами ее ели. Вот умора.
  Один из соболезнующих, пожилой еврей с густой седой бородой, покосился на них укоризненно.
  – Ну вот, нас опять записали в невежливые рожи.
  Пол под предлогом поисков съедобного куска мягко увлек собеседника в другой конец комнаты.
  – Вы поддерживали отношения с Майлзом? – спросил он, когда нужная тарелка была найдена, захвачена и подчищена.
  – Вроде того. Время от времени. Заскакивал, если делал что-то хорошее, чтобы он знал, что я еще жив. Клевый был человек.
  – Да, – подтвердил Пол.
  * * *
  Настало время уходить.
  Джулиус откланялся несколько минут назад, объявив о своем уходе у входной двери:
  – Джулиус вас покидает, но никто об этом не жалеет.
  «Что я предложу орнитологу? – думал Пол. – Неопределенный доклад о многообещающих близких результатах?»
  Он попрощался с Рейчел и мальчиками, и вдова с облегчением наблюдала, как он уходит.
  А на ступенях столкнулся с кем-то, кто поднимался в дом.
  Поднял глаза, собираясь извиниться, и осекся.
  – Не покажешь, где припаркована машина?
  Моше был одет в элегантный траурный костюм – черный шелковый пиджак, угольно-черный галстук и пришпиленная к волосам заколкой черная вязаная шерстяная кипа. Он был не один.
  Рядом с ним стоял тот, кого Пол оглушил куском цемента. На лбу – повязка с проступившими пятнами.
  Пол физически, как дуновение ветра, почувствовал угрозу.
  – Так как насчет машины, Пол? Будь добр, скажи, где она стоит?
  – В Куинсе, – ответил он.
  Перед тем, как сесть в поезд и вернуться в город, Пол оставил украденный автомобиль на Лонг-Айленде.
  – В Куинсе… – повторил Моше. – А если поточнее? Может быть, рядом с «Корона айс кинг»? Не поверишь, но там лучшее в городе мороженое. Так о какой части Куинса мы с тобой толкуем?
  – Лонг-Айленд-сити. Двадцать четвертая улица на пересечении с Северным бульваром. – Пол не сводил глаз с татуировки «СССР». Это было несложно, поскольку ее хозяин торчал как раз перед ним.
  – Хорошо, что ты мне сказал. Ценю.
  Наступила тишина. Но не покой. В атмосфере что-то витало, и отнюдь не приятное.
  – Ты нервничаешь, дружок, – продолжал Моше. – Снова напал паук?
  Пол не шевелился. Моше обошел его и направился наверх. Пол умудрился не отступить, даже когда с ним поравнялся дылда с татуировкой. На верхней ступени Моше обернулся.
  – Расслабься, приятель. Я работаю за наличные. Нет наличных – нет и работы. Ясно? – Он кивнул в сторону двери. – Человек, с которым я сотрудничал, скончался. Беда. – Он взялся за ручку, но сделал вид, что спохватился: – Хотя постой. Расслабляться тебе рановато. Мой друг на тебя сильно сердит. – Моше громко рассмеялся и вошел в дом.
  Глава 40
  Пол ходил и непрестанно обливался холодным потом.
  Слышал, как тикают его наручные часы.
  Ему снилось, что Джоанна умерла. Он присутствовал на ее похоронах и разговаривал с Майлзом.
  Однажды утром за спиной почудился ее голос. Пол обернулся: позади него шла молодая мама, толкая перед собой коляску и разговаривая по мобильному телефону.
  Теперь допросы назывались опросами. Но смысл не изменился. Отчет Пола расценили должным образом – как лепет не подготовившегося к экзамену двоечника.
  – Другими словами, Пол, ты облажался, дружок, – заявил ему орнитолог. – Тебе на шпика еще тянуть и тянуть.
  – Мне нужно немного времени, – ответил Пол.
  Но со временем как раз и была проблема. Времени не оставалось.
  Если он хотел, чтобы орнитолог помог ему спасти Джоанну, требовалось что-то предложить. Конечно, если Джоанну еще можно было спасти.
  Теперь, когда Пол стал неофициальным информатором АКН, ему позволили спать на кровати. Вернее, не спать, а крутиться, метаться и широко открытыми глазами смотреть в потолок.
  Через две секунды после того, как он вернулся в квартиру, в дверь постучали.
  Снова Лиза.
  На этот раз он не мог делать вид, что в доме никого нет.
  Когда он открыл замок, соседка чуть не бросилась в его объятия.
  – Где она?
  Пол сначала не понял, кого из двух его женщин имеет в виду Лиза. Хотя ни одной из них не было в пределах видимости.
  – Где ребенок? – повторила она, обводя все углы орлиным взглядом агента по недвижимости. Что ж, она и была им.
  – Возникла проблема, – начал Пол, готовый выложить версию, которую сочинил для общего пользования вместе с Майлзом.
  – Проблема? Что за проблема? Где Джоанна?
  – В Боготе.
  Лиза откинула за плечи белокурые волосы. Она была из тех жительниц Ист-Сайда, кому случилось перебраться через парк, 58 – они были рождены для больших денег, но те вдруг иссякли, однако дамы по-прежнему выглядели вполне кредитоспособными.
  – Виза Джоэль не в порядке.
  – Что значит «не в порядке»?
  – Это значит, что она не действует и мы не можем вывезти ребенка из страны.
  – Ох, Пол, это же ужасно! И что теперь будет? Что вы собираетесь предпринять?
  – Пытаюсь решить проблему с этого конца. – Начав рассказ, Пол понял, что их выдумка оказалась вполне работоспособной. О себе он не мог этого сказать: усталость успела проникнуть в самые кости.
  Лиза это почувствовала, снова обняла и на несколько секунд дружески прижалась к нему.
  От нее пахло домом.
  * * *
  Когда Джон возвратился с работы, Лиза позвонила няне, и они с мужем принесли бутылку каберне.
  Как было хорошо снова увидеть Джона.
  И как ужасно.
  Он был его закадычным другом. Они столько времени провели в барах Вест-Сайда, что теперь и не вспомнить. Обсуждали сложности процесса зачатия. Джон его подбадривал и не раз помогал опохмелиться после подпития.
  И как бы Пол ни обрадовался, увидев его лицо, он страшно смутился, потому что приходилось лгать другу.
  Детали требовалось сочинять на ходу и соединять так, чтобы получалась внятная, убедительная и абсолютно логичная картина. Хитрость заключалась в том, чтобы подмешивать в рассказ правду и таким образом создавать впечатление естественности. И Пол вспоминал о дочери все, что мог. Два стакана вина не слишком в этом помогали.
  Ничто не облегчало чувства вины. Или страха.
  Особенно трудно давалась ему беззаботная болтовня о Джоанне – словно жена просто-напросто ждала его в гостиничном номере. Это казалось Полу невероятно бессердечным. В той комнате, где ждала его Джоанна, не было телефона – она не могла поднять трубку и заказать себе в два часа ночи гамбургер с жареной картошкой. Если еще ждала…
  В чащобе лжи Пола подстерегали скрытые ловушки.
  – Ради Бога, дай мне ее номер телефона! – попросила Лиза. – Сто лет с ней не болтала!
  – Звонить из Боготы очень дорого, – принялся выкручиваться Пол. Десятиминутный разговор из «Эспланады» с Нью-Йорком стоил ему 62 доллара 48 центов.
  – Я ей сама брякну, – перебила его Лиза. – Давай номер.
  – Надо найти. – Он тянул время.
  Возникла пауза: гости решили, что он поступит именно так, как сказал, – пойдет искать номер.
  И ждали.
  – Что-то я устал, – вместо этого сказал Пол. – Обещаю, загляну к вам чуть попозже.
  Джон и Лиза нехотя поднялись. Обняли его и просили, не раздумывая, обращаться, если они могут что-то для него сделать.
  * * *
  Пол не мог заснуть.
  И позвонил Рейчел Гольдштейн. Он все еще надеялся, что она сможет вывести его из тупика.
  – Слушаю, – ответила вдова, после того как он представился.
  – Хотел убедиться, что вы в порядке.
  – С какой стати?
  – Как это «с какой стати»?
  – Мы едва знакомы. Я ценю вашу заботу. Но я озадачена вашим участием. Вы не родственник и не друг…
  – Я чувствуюсебя другом, – заявил Пол и не солгал. В этот момент ему казалось, что Майлз – его единственный друг на земле.
  Рейчел не стала с ним спорить.
  – Держитесь? – продолжал допрашивать Пол.
  – Держусь. Восемнадцать лет я пробыла замужем, и вдруг оказывается, что я вовсе не знала своего супруга. Что еще остается делать?
  Должно быть, в комнату вошел один из ее сыновей, потому что Рейчел быстро проговорила:
  – Со мной все в порядке, Пол. Я прекрасно себя чувствую. – Затем послышался стук закрываемой двери, и она продолжала: – Что он был за человек? Вот какой вопрос меня мучает. – Ее голос стал невыносимо грустным. – Каким мне его помнить?
  – Таким, каким хотите. Разве в этом есть что-нибудь плохое?
  – Таким, каким хочу? – отозвалась Рейчел и еще раз повторила фразу, то ли усмотрев в ней некий смысл, то ли высмеивая его глупую сентиментальность.
  Повисла пауза.
  – Одного я все-таки видела, – наконец проговорила она.
  – Кого видели?
  – Ребенка. Вчера вы меня спрашивали, не видела ли я кого-нибудь из взятых на воспитание детей. Помните?
  – Конечно.
  – Так вот, это был уже не грудной ребенок.
  – А кто?
  – Девчушка.
  Внимание – девчушка!
  – Вот таким, пожалуй, я и буду помнить Майлза. А почему бы и нет? Входящим в дверь с девочкой-колумбийкой на руках.
  Так… так… так. Мысли Пола ворочались невероятно медленно.
  – Вы помните ее имя?
  – Имя? Это было больше десяти лет назад.
  – Вы уверены? Вспомните получше.
  – Зачем оно вам?
  Законный вопрос.
  – Прежде чем удочерить девочку, мы разговаривали с супругами, которые тоже пользовались услугами вашего мужа. У них дочь. На вид ей тринадцать или около того. Интересно, может быть, вы видели именно ее?
  Рейчел снова замолчала.
  «Думай, думай», – торопил ее про себя Пол.
  – Что-то, кажется, на «Р»… Извините, не могу припомнить.
  На «Р»? Как и ее отца?
  – А что произошло с ее родителями? Почему они не забрали ее сразу?
  – Понятия не имею. Может быть, именно в этот день были заняты.
  – Странно. Обычно в Колумбию требуется ехать самим и принимать ребенка лично. Таковы правила.
  – Может быть, в данном случае возникли какие-то особые проблемы… Насколько я помню, с девочкой что-то было не так.
  – Что именно?
  – Нервы. Она постоянно кричала и плакала.
  – Видимо, испугалась. Что тут необычного?
  – У меня двое сыновей. Случалось, они тоже пугались. Даже приходили в ужас. Они и сейчас в ужасе. Обнаружить, что отец совершил самоубийство, – это что-то да значит. Но там было нечто иное. Девочка боялась темноты, боялась света – боялась всего. Что-то с ней было не так – не знаю только что. Помнится, Майлзу пришлось встать среди ночи и идти ее успокаивать.
  – Удалось?
  – Не знаю. Наутро он повез ее знакомить с новыми родителями. Вот и все. У нее были красивые глаза. Я до сих пор их помню.
  – Ну что ж… – Полу вдруг очень сильно, можно сказать, отчаянно, захотелось закончить разговор. – Вам надо хорошенько выспаться. Обращайтесь, если что-то потребуется. Всегда готов вам помочь.
  Рейчел не потрудилась сказать ему «до свидания».
  Глава 41
  Он не слышал слонов.
  И львов тоже.
  А лам – тем более.
  Он слышал, как гудит мощный кондиционер, как звякают металлические подносы сервировочного столика на колесиках. Как работает система внутренней связи, внезапно взрывающаяся помехами. Раздался стук – это подросток в банном халате настойчиво колотил во внутреннее окошко и требовал, чтобы ему сейчас же, немедленно, дали его пистоны.
  Голоса звучали у Пола в голове – слишком много голосов, которые старались перекричать друг друга.
  Вот раздался голос Джулиуса – паренька из тех времен, когда Майлз занимался делами несовершеннолетних.
  «Попал в зверинец в пятнадцать лет. Мы называли его зверинцем, потому что он стоял напротив зоопарка в Бронксе».
  И голос Галины. Привет, Галина!
  «Она видела такие вещи, которых не должен видеть ребенок. И у нее начались кошмары».
  Затем свой голос в общий хор добавила Рейчел:
  «Девочка боялась темноты, боялась света – боялась всего. С ней что-то было не так, только я не могу понять что».
  И наконец последний голос, который звучал громче остальных. Голос из письма, которое Пол приписал сыну Майлза, но, оказывается, это был совершенно иной человек.
  «Дорогой папа, папочка, папуля! Помнишь, как ты отвел меня в зоопарк и там оставил?»
  Но вот Пол услышал и свой собственный голос, который звучал наяву:
  – Да, вы правильно поняли, я из страховой компании. – Он говорил это грузной женщине, которая сидела за конторкой в приемной. Женщине, которая встречала посетителей в психиатрической больнице «Гора Арарат» – здании из красного кирпича с зарешеченными окнами и линолеумом на полу, стоявшем напротив зоосада в Бронксе. Два зоопарка рядом: человеческий и звериный.
  Женщина смотрела на визитную карточку Пола так, словно это был лотерейный билет, по которому она крупно проиграла. А Пол подумал, что, наверное, и Джулиус в свои пятнадцать лет видел то же самое лицо.
  А эта женщина – лицо Джулиуса.
  – Как ее фамилия?
  – Фамилия?
  – Фамилия дочери вашего клиента?
  Пол колебался всего одну секунду.
  – Рут, – ответил он. – Рут Гольдштейн.
  Это был выстрел вслепую, в потемках… Хотя нет – скорее в сумерках, когда еще можно разглядеть название томика: «Книга Руфь».
  «Что-то на „Р“», – сказала ему Рейчел.
  – М-м… – протянула женщина и оживила экран компьютера, который долго-долго не хотел просыпаться. Ей даже пришлось крепко шлепнуть мясистой рукой по мыши. – Чертова система, – буркнула она, имея в виду все вообще, а не только свой компьютер. Например, систему, благодаря которой человеку лучше находиться в сумасшедшем доме, чем в тюрьме для несовершеннолетних. Систему, которая определила детей в психбольницу, где их держат взаперти и пичкают лекарствами, пока им не исполнится восемнадцать лет.
  Да, нечего сказать, система в самом деле не из лучших.
  Компьютер наконец проснулся – испугался то ли немилосердного обращения с мышью, то ли крепкого словца – и надсадно загудел. Последовало несколько более гуманных похлопываний по мыши, и на экране открылось окно запроса информации.
  – Вот она, Рут Гольдштейн, – кивнула женщина. – Так что вы хотите?
  Пол ответил не сразу. Он до последнего опасался, что ему ответят: «Простите, здесь такого ребенка нет». Объяснят, мол, вас ввели в заблуждение, и укажут на дверь. Наконец он все-таки сумел с собой совладать.
  – Я же вам сказал: мой клиент недавно скончался. Смерть наступила внезапно и неожиданно. Надо выполнить некоторые формальности и уточнить, кто за что платит. Мы хотим убедиться, что Рут Гольдштейн будет и в дальнейшем получать такое же хорошее лечение и уход.
  Пол подумал, что выразился не очень удачно: слово «хорошее» было явно не к месту. Но он пришел сюда не для того, чтобы кого-то обижать. Он выполнял миссию спасателя. Хотя спасаемые находились не в психиатрической больнице «Гора Арарат», а в трех тысячах миль от нее. Оставалась держать скрещенными пальцы и надеяться, что они еще дышат.
  – Что же вы раньше не сказали? – возмутилась женщина. – Тогда вам надо в финансовый отдел.
  – Я бы хотел взглянуть на девочку.
  – На девочку? В таком случае необходимо спросить разрешение у врача. Вы не заразны? Проходили обследование?
  «Насчет заразы – в самую точку», – хмыкнул про себя Пол. Ведь они не где-нибудь, а в зверинце.
  – Так спросите. Полагаю, что раньше ее навещал один отец. Но он умер. Кому-то надо сообщить ребенку, что произошло. – Женщина не отвечала, и Пол добавил: – Ведь он это делал?
  – Что делал?
  – Навещал?
  Женщина повернулась к компьютеру и несколько раз щелкнула мышью.
  – Майлз Гольдштейн?
  – Да.
  – В списке значится. А вот навещал он ее или нет, не скажу.
  – Вы могли бы поговорить с врачом и объяснить ситуацию?
  – Я могу одновременно делать только одно дело.
  Это «дело», которое не позволяло ей немедленно связаться с врачом, представляло собой пластиковый стаканчик; женщина держала его в руке и не спеша потягивала кофе.
  Изрядно отпив, она состроила кислую мину, взялась за телефонную трубку и с летаргической медлительностью набрала несколько цифр.
  – Это доктор Санхи? У меня тут человек из страховой компании. Хочет повидаться с Рут Гольдштейн. Совершенно верно… Умер отец… Он так говорит… Хорошо.
  Женщина положила телефонную трубку на рычаг – лежи там и не мешай.
  – Доктор Санхи сейчас придет.
  * * *
  Доктор Санхи оказалась женщиной.
  И индианкой. На вид – заваленной работой, спешащей и не склонной заводить долгие разговоры по пустякам.
  – Так вы утверждаете, что ее отец скончался? – В ее речи чувствовался распевный индийский акцент. Они сидели в комнате ожидания рядом с вестибюлем. «Интересно, чего можно ожидать в подобном помещении? – подумал Пол. – Когда возвратится ясность рассудка? Или когда из башни на плечах разлетятся последние летучие мыши и ее окончательно снесет?»
  – Да, несколько дней назад.
  – И вы пришли ей об этом сообщить?
  – И убедиться, что все в порядке с финансовой стороной вопроса. Что за ней будут продолжать должным образом ухаживать, как желал ее отец.
  Доктор Санхи заглянула в папку.
  – Матери тоже нет.
  – Нет. – Майлз солгал во всем, кроме этого. – Она осталась одна на свете.
  – Вот что, мистер…
  – Брейдбарт.
  – Да-да, Брейдбарт. Должна сообщить вам следующее: она не более одинока, чем раньше. Разумеется, я говорю о физической стороне вопроса. Ее отец, я бы сказала, не часто баловал ее своими посещениями. Приходил очень редко – на дни рождения и иногда по праздникам.
  – Вы давно здесь работаете?
  – Недавно, мистер Брейдбарт. Два года.
  – Таким образом, вы не присутствовали в тот момент, когда ее принимали?
  – Нет, конечно.
  – Могу я вас спросить, как ее успехи?
  – Относительно чего?
  – Относительно нормального состояния.
  – Нормальное состояние – расплывчатый термин. Лучше спросите, как ее дела относительно ее самой. Относительно прошлого года или позапрошлого. Это нечто вроде гольфа – спорта, которым я, к сожалению, начала заниматься совсем недавно. Человек играет против самого себя. И шаг за шагом совершенствуется.
  – Хорошо. Как ее успехи относительно ее самой?
  – А вот здесь есть одна проблема: мы рассуждаем об относительности, а между тем вы к девочке никакого отношения не имеете. Вы только что ясно дали понять – ее отец был просто вашим клиентом. Поэтому вы не имеете права на получение закрытой информации. Извините.
  – У нее никого не осталось, – продолжал настаивать Пол. – Ни одного человека.
  – Официально – да. Я бы даже сказала, буквально. Но я, как и вы, связана законами о конфиденциальности. Пока вас или кого-нибудь другого не назначат ее опекуном, нам не о чем разговаривать. Замечу только, что она не представляет опасности ни для окружающих, ни для самой себя. Как Дилси, персонаж одного из романов великого американского писателя Фолкнера, она держится стойко.
  – Могу я ее видеть?
  Доктор Санхи снова пустилась в пространные рассуждения о его правах или, вернее, их отсутствии.
  – Все так, – перебил ее Пол. – У меня нет законных оснований с ней встречаться. Я только прошу об этом. И не вижу в том никакого вреда. Ведь мне положено следить, чтобы за ней осуществлялся достойный уход. Чтобы правильно оплачивались счета больницы. И еще: кто-то должен сказать девочке, что ее отца больше нет на свете.
  – Этим человеком явно будете не вы. Потому что у вас нет ни законных на то оснований, ни опыта общения с душевнобольными. Кстати, о каких таких счетах вы толкуете? Как я понимаю, мистер Гольдштейн не слишком утруждал себя вопросами финансирования кого-либо. Насколько мне известно, счета за содержание его дочери в нашей больнице оплачиваются штатом Нью-Йорк.
  – Штатом Нью-Йорк?
  – Вот именно. Видимо, в свое время ему удалось доказать свою финансовую несостоятельность, хотя теперь из ваших слов мне ясно, что это была чистейшая липа.
  Все правильно: Майлз заключил сделку и, как всякий хороший бизнесмен, добивался возможно большей выгоды. Он стремился максимально снизить накладные расходы. И его нисколько не волновало, что эти накладные расходы составляет плата за лечение и питание маленькой девочки. К чему тратиться, если раскошелится штат.
  «Когда это пришло ему в голову? – рассуждал Пол. – С самого начала, как только он изложил свою схему в письме Галине? Или позднее, когда все уже закрутилось и тут он вспомнил опыт своих безоблачных дней в суде для несовершеннолетних?»
  «Самое лучшее, что я мог для них сделать, – определить в лечебницу. Для них это было самое безопасное место на земле».
  Все, что наговорил Майлз Галине, было чистой ложью – он и не думал брать ее внучку. Ни разу не упомянул об этом жене. Интересно, он хоть на секунду имел в виду кого-нибудь другого? Одну из тех многочисленных супружеских пар, которые протоптали тропинку к его двери? Чтобы у девочки был дом, а не койка в приюте? Или, подобно всем шизофреникам, слыша вопли из-за закрытой двери, он находил себе оправдание: мол, палата с решетками на окнах – самое безопасное место для умственно неполноценной девочки, за которой гоняется смертельно опасный отец.
  Наверное, когда в ту ночь он вошел к ней в комнату и попытался успокоить, то шептал на ухо: «Не плачь. Завтра я отведу тебя в зоопарк».
  – Послушайте, – сказал Пол, – я могу сейчас уйти, написать прошение и вернуться с судебным постановлением. Но я хочу всего-навсего посмотреть на нее. И не произнесу ни слова. Обещаю.
  * * *
  Он нарушил обещание.
  Не нарочно.
  После того, как доктор Санхи сдалась и пригласила его следовать за собой, они прошли одну, другую палату и оказались в подобии игровой. На маленьких столиках, как «ракушки», 59были раскиданы фишки и кубики, но никто не играл. Телевизор в углу был настроен на канал, по которому передавали ток-шоу.
  В комнате находились двенадцать или тринадцать детей, и на первый взгляд могло показаться, что здесь завтракают ученики обычной средней школы. Там и сям разгорались жаркие споры. Но стоило присмотреться, как становилось ясно, что помещение больше напоминает песочницу, где двухлетние и трехлетние карапузы громко рассуждают сами с собой.
  К Полу подошла симпатичная девочка лет четырнадцати и спросила, правда ли, что на Марсе обнаружили красный железняк. Он ответил:
  – Не знаю, – и понял, что нарушил обещание, когда доктор Санхи поздоровалась с ней.
  – Привет, Рут. Как сегодня твои дела?
  – Сносно. А как ваши: удалось загнать мяч в девять дальних лунок?
  – Примерно так же, как в девять ближних. Очень неумело. Спасибо, что спросила.
  «Так вот она какая – внучка Галины», – подумал Пол.
  Рут.
  – Я поинтересовалась у этого человека по поводу последних открытий на Марсе, – продолжала девочка. – Красный железняк предполагает наличие воды. Вода предполагает наличие жизни. Жизнь на Марсе – какое дивное открытие!
  Она была одета вполне обычно: в поношенные джинсы и майку, на дюйм или два открывавшую подростковый животик. Глаза по-прежнему такие же красивые, какими их запомнила Рейчел: большие, темно-карие, излучающие несомненный ум.
  Пол уже решил, что большинство детей в этой комнате – марсиане.
  А она интересовалась Марсом с воодушевлением юного астронома.
  – А ты бы хотела, чтобы там была жизнь? – спросила доктор Санхи. – Зеленые человечки?
  – Думаю, что зеленые человечки напугали бы меня до самых печенок.
  Пол подметил, что в речи Рут было нечто странное. Не только режущие ухо архаизмы вроде «дивное открытие» и «до самых печенок». Складывалось впечатление, что девочка училась говорить по книгам великой американской классики. Словно сама она сошла со страниц Луизы Мей Олкотт. 60
  – Я бы предпочла одноклеточных амеб, – улыбнулась Рут Полу. – Хотите ударную шуточку? Кто-то стучит в дверь. Тук-тук!
  – Кто там? – поддержал игру Пол, словно участвуя в выступлении нового комического дуэта – «Гольдштейн и Брейд-барт».
  – Это я – А.
  – Кто такая «А»?
  – Амеба.
  – Очень забавно, – похвалил Пол.
  – Адекватной реакцией был бы смех, – заметила Рут.
  – Внутри я надрываюсь от смеха, – пристыженно отозвался он. – Ты уж мне поверь.
  – Странно, – задумалась Рут. – Со мной бывает то же самое. Я все время смеюсь про себя.
  В другой обстановке Пол нашел бы девочку не по годам развитой и очаровательной. Но здесь все виделось в ином свете – в болезненном свечении люминесцентных ламп психлечебницы.
  Пол послушался своего чутья и нашел гнездо. Но в нем оказалась очень необычная птица.
  – Уж лучше смеяться, чем плакать, – вслух произнес он. – Согласна?
  – А я и плачу очень много, – заметила девочка. – Правда, доктор Санхи?
  – Правда, – кивнула врач. – Ты, Рут, одна из наших самых лучших плакс. Это уж точно.
  – Хотите посмотреть? – спросила Рут Пола.
  – Не знаю, – растерялся тот. – Может быть, как-нибудь потом? Устроим соревнование.
  – У вас ни малейшего шанса – положу вас на обе лопатки. А какой будет приз?
  – М-м… – протянул Пол. – Надо подумать.
  Доктор Санхи бросила на него красноречивый взгляд – время вышло. Он больше десяти раз нарушил свое обещание. Пришел, увидел, но совсем не был уверен, что победил.
  Врач проводила его до двери. Уже за пределами игровой он сказал:
  – Она просто замечательная.
  – Да, просто замечательная, – улыбнулась доктор Санхи.
  – И выглядит почти нормальной.
  – Вы сказали: «почти». Почему?
  – Не знаю. У меня такое ощущение, что она играет какую-то роль. Наверное, она много читает?
  – Проглатывает том за томом. Как другие еду. Вы угадали – наша Рут настоящая актриса. Я называю ее хамелеоном. Иногда она превращается в тех, о ком читает. Иногда в тех, кого слушает. А бывают моменты, когда мне кажется, что я разговариваю сама с собой. Рут никогда и близко не была от Нью-Дели. Но непосвященные могут решить, что она прожила там долгие годы.
  – Почему она так поступает? – спросил Пол.
  – Почему? Вы интересуетесь диагнозом, мистер Брейдбарт? От меня вы его не услышите.
  – Потому что вы сами не знаете?
  – Потому что я не имею права его обсуждать. Мы же с вами договорились.
  Пол кивнул.
  – Задам вам такой вопрос, – продолжала врач. – Для чего хамелеон меняет окраску и становится того же цвета, что и окружающая среда? – И когда он не ответил, усмехнулась: – Что же вы, мистер Брейдбарт? Это же основы биологии. Хамелеон меняет цвет кожи, чтобы защитить себя.
  – От кого?
  – От хищников.
  Глава 42
  «А: автомобильный выхлоп.
  Б: ружейный огонь.
  В: фейерверк».
  Джоанна проснулась от серии громких хлопков и, пока ее сердце колотилось в горле, попыталась не поддаваться страху. Она устроила себе небольшой тест. И выбрала первый вариант, потому что он казался единственным не страшным и одновременно вполне правдоподобным ответом.
  Однако, как это ни печально, такой ответ был полнейшим самообманом.
  Машина? Что за машина?
  Джоанна невольно вспомнила, как Маруха боялась, что «силы добра» (а для Колумбии это очень расплывчатый термин) попытаются ее вызволить и она будет убита во время операции. Откроют огонь, и в этом горниле сгорит и ее тело. Как оказалось, ей следовало сильнее опасаться более близкой угрозы.
  Послышался новый хлопок – на этот раз резче и громче, словно удар хлыста. Джоанна прижалась к стене – своей единственной подруге, если не считать Галины, которая тайно провела ее в дом после неудачной попытки побега. Да, но ведь Галине сначала пришлось ее выкрасть. И еще – Галина оставалась глухой, слепой и немой, не замечая криминальных грешков здешних обитателей.
  Дверь распахнулась; створка врезалась в стену с такой силой, что в воздух полетели кусочки штукатурки.
  Но, кроме штукатурки, мимо пронеслось кое-что еще. Охранник Пуэнто ворвался в комнату так, словно им выстрелили из пушки. Оружие у бедра на изготовку.
  «Ну вот, – подумала Джоанна. – Я мертва».
  Пуэнто обшарил глазами стены. И когда заметил скорчившуюся в углу Джоанну, та уже отлепилась от стены. Прикованная цепью к радиатору, она не могла отползти далеко. Но все же села и расправила плечи, готовая уйти с достоинством.
  Однако оказалось, что сначала ей предстояло отправиться в какое-то иное место.
  Пуэнто принялся снимать с нее цепь, но при этом так потел, что время от времени прерывал работу, чтобы смахнуть капли с глаз.
  – Que pasa? 61– выдавила из себя Джоанна. Это был почти весь запас ее испанских слов.
  Пуэнто не ответил. Его целиком поглотило старание точно попасть ключом в замочную скважину, при этом он одним ухом прислушивался к тому, что происходило снаружи. Это могло быть одним из объяснений его молчания. И Джоанна надеялась, что это так. Но могло быть и другое объяснение: Пуэнто не хотел говорить, что сейчас выведет ее из дома и убьет.
  Когда он наконец освободил ее от цепи, Джоанна едва могла держаться на ногах. И он поволок ее к двери.
  В доме царил переполох. По коридорам метались охранники, выскакивали из дверей, сталкивались друг с другом.
  Девушка пыталась на бегу зарядить пистолет, но патроны падали и раскатывались по полу со звуком шарика, бегущего по рулетке.
  Кто-то громко кричал. «Доктор», – узнала Джоанна.
  Стрельба продолжалась. А это была явно стрельба, поскольку ни автомобильный выхлоп, ни несколько взрывов петард не произвели бы такой суматохи в доме.
  Она сходила с ума от беспокойства.
  Не за себя – за кого-то другого.
  Где ее ребенок?
  Ее вывели через боковую дверь. Стояло раннее утро – сумеречный час между днем и ночью.
  – Пожалуйста… por favor… – сказала она Пуэнто. – Мой ребенок… Джоэль.
  Охранник по-прежнему нервничал и не желал отвечать. Тащил ее за собой, не оглядываясь. И явно направлялся в джунгли.
  Чем более они удалялись от дома, тем сильнее ее охватывала паника. Она не имела ни малейшего представления, кто и в кого стреляет. Все происходило где-то вне поля ее зрения.
  – Мой ребенок… – снова начала она. – Пожалуйста… я хочу… – и тут услышала.
  Звук, к которому она теперь прислушивалась по ночам, на который все ее рефлексы были настроены, как у собаки Павлова.
  Она обернулась. Хотя Пуэнто продолжал тащить ее в джунгли. Вон они.Из дома появилась сгорбленная фигура Галины. Она несла на руках плачущую Джоэль. Подальше от ружейного огня. В безопасность.
  – Подождите, – попросила она Пуэнто, но тот не захотел слушать. – Стойте! У Галины мой… – Она уперлась пятками в землю, обмякла и повисла у него на руке мертвым грузом.
  Охранник посмотрел на нее так, словно не мог поверить, что она на это решилась. Ведь у него автомат. С настоящими пулями. А она – его пленная. Она что, не знает, что произошло с ее подругами?
  Пуэнто сдернул с плеча оружие и направил ей в голову. Не в первый раз – такое уже случалось в ту ночь, когда расплакалась Джоэль. Тогда он только пригрозил, а теперь вполне мог исполнить угрозу – настолько сам был на взводе.
  На них напали.
  Люди в камуфляже летели мимо них в джунгли.
  – Поднимайся! – прорычал Пуэнто и приставил дуло ей ко лбу.
  Джоанна закрыла глаза. Чего не видишь, того и нет.
  Она дождется, пока ее ребенок не окажется с ними. Пока не убедится, что Джоэль ничто не угрожает. Так поступают все матери.
  Пуэнто рыкнул. Холодный ствол уперся ей в кожу.
  Раздался выстрел, и Джоанна почувствовала, как по лицу потекла кровь. Она открыла глаза и увидела, как капли падают ей на руку. «Странно, – подумала она, – а боли совсем нет».
  Подняла глаза и увидела, что ее палач исчез, – он лежал на земле подле нее. К ним подбежала Галина. Она отворачивалась и не смотрела на окровавленный труп Пуэнто. И осторожно подняла Джоанну на ноги.
  В это время из джунглей выскочила одна из девушек. Задержалась перекрестить распростертое тело Пуэнто и посмотрела на Джоанну с осязаемой ненавистью.
  «Убийца», – говорил ее взгляд.
  Должно быть, она заметила, как Джоанна заартачилась. И ее сопротивление стоило Пуэнто жизни.
  Девушка ткнула ей автоматом в спину и заставила войти в джунгли.
  Они оказались под сенью огромных папоротников.
  Галина отдала Джоанне ребенка.
  – Ш-ш-ш… – прошептала мать и стала тихо укачивать девочку. Она почувствовала, как сердце Джоэль тихонько билось у нее на груди. И подумала, что Галина, наверное, вспоминала другую чащу и другую мать, которой не посчастливилось остаться в живых.
  Стрельба то вспыхивала с новой силой, то замирала.
  Они прождали минут двадцать, и за это время с «поля сражения» к ним подтягивались все новые боевики ФАРК. Некоторые выглядели совершенно потрясенными. Многим юнцам – деревенским паренькам из глубинки – в этот день пришлось впервые стрелять по врагу.
  Когда они снова привели Джоанну и Джоэль на ферму, настроение у них было самое мрачное. Джоанну опять приковали к стене, ребенка вырвали у нее из рук. Через дверь она слышала, как в коридоре тюремщики спорили между собой.
  Джоанна заснула под яростные крики – в доме то и дело вспыхивали ссоры, словно на берег накатывали волны сердитого прибоя.
  * * *
  Когда Галина зашла за ней, чтобы отвести на утреннее кормление, она выглядела уставшей и бледной.
  – Что произошло ночью? – спросила ее Джоанна.
  – Патруль USDF, – ответила няня и покачала головой. Ей трудно было встречаться глазами с Джоанной.
  – Сколько человек погибло? Кроме Пуэнто?
  – Четверо.
  – Мне нисколько не жалко Пуэнто. Это он убил Маруху и Беатрис, я знаю. И теперь получил по заслугам.
  – Зато его товарищи по нему горюют. – Галина по-прежнему отводила взгляд.
  – О чем они спорили ночью?
  – Ни о чем! – отрезала колумбийка.
  – Как это ни о чем? Я слышала. Доктора и остальных. В чем дело, Галина? Почему вы на меня не смотрите?
  – Они злятся.
  – Из-за Пуэнто?
  – Не только, – пожала плечами няня. – Думают, что это вы навели на них патруль.
  – Каким образом? Как я могла, сидя здесь, навести на них патруль?
  – Считают, что патруль разыскивал вас.
  – Разыскивал меня? Но это же смешно! Откуда они могли знать, что я здесь? – Джоанна обнаружила, что говорит быстрее обычного и что в ее голосе появились нотки отчаяния.
  – Некоторые из них – очень молодые ребята. Почти дети. Они думают, что вы опасны.
  – И что случается с теми, кто опасен, Галина?
  Колумбийка не ответила. Вместо этого пригладила торчащую прядку волос на головке Джоэль.
  – Что бывает с теми, кого считают опасными? – Джоанна заметила, что руки Галины дрожат. – Так подумали про Маруху и Беатрис? Решили, что они опасны?
  – Про Маруху ничего сказать не могу, – прошептала няня.
  Она впервые с тех пор, как Джоанна обнаружила на матраце кровавое пятно, произнесла это имя. Впервые признала вслух, что произошло с несчастными женщинами.
  – И про Беатрис ничего не знаю. Меня это не касается.
  Джоанна, перебирая руками по стене, поднялась. Она чувствовала, что ей необходима подпорка.
  – Меня они тоже собираются убить?
  Галина подняла глаза и в первый раз встретилась с Джоанной взглядом.
  – Я им сказала, что вы – американка. Если сделать что-нибудь с американкой, это обернется большими неприятностями.
  – Сделать что-то – значит убить? Вы сказали – «убить американку»? Вы это им сказали? А они в ответ: «Ты права, Галина. Спасибо, что напомнила». Так?
  Колумбийка сложила руки так, что кончики пальцев соприкасались. «Изобрази ладонями шпиль, – обычно говорила Джоанне мать. – Сделай шпиль и молись».
  – Обещайте мне кое-что, – прошептала она.
  – Слушаю, – ответила Галина.
  – Подберите ей хорошую мать.
  * * *
  Большую часть дня Джоанна провела, стараясь подвести итог своей жизни. Не слишком плохая, заключила она. Но и ничего выдающегося.
  Больше всего она жалела, что не удастся вырастить дочь. Ей казалось, что она могла бы стать прекрасной матерью. Вот чего ей не хватало в жизни, которая теперь проходила перед ее глазами. Осенним днем гулять по ковру из листьев в Центральном парке. Кружиться на карусели и дружески болтать с дочуркой. Вот чего недоставало.
  «Как это было бы здорово», – подумала она.
  К концу дня в окно проник тонкий лучик янтарного света, и Джоанна поняла, что во время перестрелки пуля отбила кусочек от одной из досок, которыми было заколочено окно.
  Она приложила к отверстию лицо и стала упиваться запахами.
  Паслен. Торф. Куриный помет.
  Джоанна приникла к дырке глазом.
  Во дворе с кем-то разговаривала Галина. Можно было видеть только нижнюю часть их фигур, но у Джоанны возникло ощущение, что она уже где-то видела этого человека. Коричневые ботинки. Рыжевато-коричневые полотняные брюки с острыми стрелками по бокам.
  Да-да, конечно, она вспомнила.
  Только что он здесь делает?
  Глава 43
  Вернувшись из психиатрической больницы домой, Пол вытащил со дна ящика с носками сложенный листок бумаги. Страничка, вырванная из записной книжки Майлза, была запачкана кровью.
  Он сидел и смотрел на тонкие, словно паутинка, завитки синих чернил.
  И думал, что это его лотерейный билет.
  В коридорах их компании лотереи служили предметом шуток. Над этой темой актуарии хихикали за утренним кофе. Цифры перед его глазами были шансом один на миллион, выстрелом в небо.
  Оставалось скрестить пальцы и надеяться на удачу.
  Пол сделал глубокий вдох и набрал международный номер.
  Когда в болотах Нью-Джерси сгинули наркотики на два миллиона долларов, он решил, что лишился нечто большего, чем деньги. Того единственного, при помощи чего он мог торговаться с тюремщиками Джоанны и Джоэль. Но Пол ошибся.
  Внезапно он обнаружил, что обладал кое-чем еще более существенным. Когда он выстроил «дерево причин», оказалось, что его искривленные ветви могут спасти жизнь. И не только самого Пола.
  Он мог выторговать свободу для жены и дочери.
  Но Пол не собирался обсуждать свои дела с ФАРК.
  Он поведет переговоры всего с двумя лицами. И только с ними одними.
  С Галиной. И кое с кем еще.
  Это пришло ему в голову в тот момент, когда он вспомнил самый первый день их злоключений – в тот раз они пришли в дом Галины, а очутились неведомо где.
  До того, как их мир перевернулся с ног на голову, пока они еще пили напичканный наркотиком кофе и вели вежливую беседу, сонная собачка Галины взяла в пасть тапочки и положила к чьим-то ногам.
  Шлеп.
  Сначала упала одна тапочка, затем вторая.
  Неудивительно: собаками правит привычка.
  «Галина живет одна?» Этот вопрос Пол задал Пабло по дороге в ее дом. Пабло долго колебался, прежде чем ответить: «Да». Почему?
  Потому что она жила не одна.
  У нее был муж.
  – Hola! 62– Он услышал голос Пабло так отчетливо, словно тот был рядом, в этой же комнате.
  – Привет, Пабло.
  Колумбиец его явно узнал, иначе почему так надолго замолчал?
  Пол вобрал в себя побольше воздуха и задал вопрос, который страшил его больше всего. Он боялся еще до того, как взялся за телефонную трубку, боялся, пока ехал домой из больницы.
  – Моя жена и дочь еще живы?
  Ничто не имело значения, кроме ответа на этот вопрос.
  – Да, – произнес Пабло.
  Настала очередь Пола замолчать. У него невольно вырвался вздох облегчения. Так чувствует себя человек, обнаружив, что остался жив после смертельной опасности.
  О'кей. Надо продвигаться дальше.
  – Вчера я виделся с вашей внучкой.
  – С кем?
  Пол ожидал, что собеседник обязательно так переспросит, но голос его невольно дрогнул.
  – С вашей внучкой.
  – Я не понимаю…
  – С девочкой, которую вы отослали в Америку, чтобы ее не достал отец. Я вас не осуждаю. Я бы тоже не хотел иметь зятем Риохаса. Вы следите за моей мыслью, Пабло? Если вам будет непонятно какое-то английское слово, немедленно скажите. Я хочу, чтобы вы поняли все, что я вам сегодня сообщу. Каждое слово. О'кей?
  – Мне все понятно, – пробормотал колумбиец.
  – Вот и отлично. Вы отправили маленькую внучку в США, потому что хотели, чтобы она была в безопасности. Договорились с известным нам обоим юристом, потому что у него были возможности вывезти ее из страны. И еще потому, что он обещал взять ее на воспитание. Таковы были условия сделки. Я ничего не перепутал?
  – Все правильно.
  – Вы заключили контракт ради безопасности внучки. Я способен это понять. Все совершенно разумно. И радовались, что девочка растет в хорошем доме в Бруклине. Недосягаемая для Риохаса. Под новым именем Рут. Считали, что Майлз сдержал слово. Воспитывает ее, оберегает и даже любит. Ведь Галина заставила его поклясться именно в этом?
  – Да.
  – Со своей стороны вы выполнили условия сделки. Оба. Стоило ему только попросить, стоило дать вам знать – и вы похищали супружеские пары, передавая их своим друзьям из ФАРК. Все точно в соответствии с договором. Вы выполняли свою роль. А он свою. Так?
  – Моя внучка… Где вы ее видели?
  – Что он вам присылал, Пабло? Фотографии? Снимки с дней рождения? Раз в год? Чтобы вы могли помещать их в секретный альбом и время от времени любоваться? А иногда несколько строк, чтобы вы знали, что все хорошо? Что он вам писал? Что Рут – типичный американский подросток и живет типичной жизнью американских детей? Что ее любят в школе, ею гордятся в классе и отец на нее не нарадуется?
  – Что вы такое толкуете? С ней что-нибудь…
  – Дайте договорить. Я вам все расскажу. Только слушайте внимательно. Рут – не типичный американский ребенок. Она не приносит из школы пятерки, не входит в группу поддержки, и ей не назначает свидания капитан футбольной команды. И в этом году она не попадет на бал для старшеклассников. Ни в этом, ни в каком-либо другом. Рут не делает ничего из того, в чем уверял вас Майлз. Все это его фантазии и выдумки. Вы меня понимаете?
  – Где она?
  – Вовсе не в хорошем бруклинском доме. И не в закрытом учебном заведении Коннектикута. Она в больнице.
  Наступило молчание.
  – Что это за больница? Она нездорова?
  – И да, и нет. Больна не телом, а духом. Я не знаю, что ей пришлось пережить в Колумбии. Могу только гадать. Понятия не имею, было ли ее заболевание изначально таким серьезным, чтобы помещать девочку в психиатрическую лечебницу, или настолько развилось уже там, чтобы теперь ее нельзя было выписать. Не могу сказать. Знаю одно: Майлз ее не удочерял. И я уверен, никогда не собирался. Взял, а уже на следующий день упек в больницу. Большую часть жизни Рут пришлось смотреть на мир из-за решетки.
  Плач. Пол ясно расслышал, как Пабло всхлипнул.
  – Как она?
  – А как моя жена? Как моя дочь? – ответил вопросом на вопрос Пол.
  Снова молчание.
  – Чего вы хотите? – спросил Пабло. Ну вот, он пережил бурю чувств, добрался до берега и начинает соображать, что к чему.
  – Хочу того же, что и всегда. Их. Чтобы они прилетели на самолете в Нью-Йорк.
  Давным-давно Галина и Пабло заключили сделку.
  Настало время для новой. Ведь у Пола появилась лучшая приманка из всех приманок, и он собирался осуществить план, который разработал в камере АКН.
  – Будем считать это обменом военнопленными. ФАРК ведь практикует обмены, так? И с колумбийским правительством, и с USDF. Одного нашего на одного вашего. Вот и вы считайте это обменом: ваша внучка за мою жену и ребенка. Хотя в нашем случае все немного иначе. ФАРК не согласится на обмен. Вы – согласитесь. И ваша жена тоже. Понимаю, задача не из простых. Но мне безразлично. Вы найдете способ ее решить. И быстро.
  Осталось сказать последнее:
  – И вот еще что. Вы меня слушаете? Отлично. Риохас хоть и сидит в федеральной американской тюрьме, но до сих пор гоняется за ней. Вы ведь не хотите, чтобы он ее отыскал?
  Глава 44
  Они ехали в зверинец. На джипе орнитолога. Только вдвоем.
  Как только Пол повесил трубку после разговора с Пабло, он сделал еще один звонок.
  Набрал номер, который дал ему орнитолог на случай, если потребуется с ним срочно связаться.
  Орнитолог появился через двадцать минут. Бросил, что был здесь рядом, по соседству.
  Пол рассказал ему о больнице в Бронксе. О том, как Майлз хитрил с приговорами в те времена, когда работал с несовершеннолетними. И как Пол сам стоял лицом к лицу с пропавшей дочкой Риохаса.
  Его история произвела на орнитолога достойное впечатление.
  – Хотите, мы вручим вам памятный значок? Его получают все сопляки, которые совершают плановую поездку АКН в Вашингтон. Назначаю вас своим заместителем по выдумкам.
  Пол отказался. Ему предстояло самое трудное – убедить орнитолога заняться его делами.
  Обменом.
  – Bay! Я в этом ничего не секу! – воскликнул тот. – Мы с вами про торгашество не договаривались. Кстати, когда я в последний раз просматривал свои должностные инструкции, там про это ничего не было!
  – Моя жена – гражданка США. Вы обещали помочь ее вытащить. Теперь представляется шанс. Вот он: Майлз ввез дочь Риохаса в страну нелегально. Разве это не обычная практика – высылать нелегальных иммигрантов туда, откуда они прибыли?
  – Только после соответствующей бюрократической возни, да такой, что голову сломаешь. Но похоже, приятель, вы слишком гоните волну. Девчонка может – подчеркиваю, только может– оказаться полезной нам… Кажется, в этом смысл вашей приманки? Морковки, которой вы так усердно трясете у меня перед носом?
  – Она никуда не денется. Вернув ее в Колумбию, вы можете принять соответствующие меры. Поместить в такое место, где всегда найдете, – в конце концов, в другую больницу. Я не возражаю.
  Пол, разумеется, лгал.
  Ему было отнюдь не все равно.
  Десять минут, проведенные с Рут в том ужасном месте, все изменили. Если он сумеет устроить сделку, то поможет сразу трем людям.
  – Не знаю, Пол. Вы требуете, чтобы я нарушил заведенную процедуру и нацепил на голову ковбойскую шляпу? Я должен подумать. Кстати, безутешная вдова не упоминала, куда подевались незаконно заработанные деньги? Неужели покойный просадил все до единого цента, делая ставки на «Кливленд кавалирс»? 63АКН ничто не радует так сильно, как обнаруженные горы мешков с незаконной прибылью. Таким образом мы набираем очки.
  – Нет, – ответил Пол. – Она ничего про это не знает.
  – Что ж, нет так нет. Пол, вы клево поработали. Первый сорт. Придет время, и мы пошарим по его банковским счетам. А теперь вернемся к вашему сценарию. Не скрою, я готов вам помочь. Ведь так приятно сделать гадость этим гребаным марксистам. Они совсем не обрадуются, если Пабло умыкнет их заложников. Мысль об этом вызывает у меня улыбку.
  Этот разговор состоялся два дня назад.
  А на следующий день орнитолог позвонил и сообщил хорошие новости.
  Он немного подумал – погонял в голове мыслишки.
  Сделал несколько звоночков за рубеж.
  Добыл несколько бумажек.
  И в итоге нахлобучил свой «стетсон».
  План был таков. Девочку отправят в Глен-коув на Лонг-Айленде – выяснить, что ей известно. Скорее всего ничего, но попробовать стоит. А заодно посмотреть, как станет реагировать Риохас, узнав, что его дочь у них. А уж нужные люди позаботятся, чтобы он непременно узнал. Не исключено, что Риохас направит своих парней – попытаться ее захватить. Такое тоже возможно. Девочка пробудет там достаточно долго, чтобы убедиться, что Джоанна с дочерью в самолете. И выманить людей Риохаса из укрытия. Затем, если все пойдет по плану, девочку вернут.
  И вот теперь они были на пути в больницу «Гора Арарат»: Пол, почетный сотрудник АКН, он же лжестраховщик покойного Майлза, и орнитолог.
  План вступил в силу.
  * * *
  Машина тащилась по мосту 138-й улицы.
  Скорее не тащилась, а дергалась: то набирала ход, то замирала; такова уж особенность здешней левой полосы.
  Над Ист-Ривер собирались облака. Утро кончалось, наступал день; было жарко и сильно парило.
  – Похоже, будет дождь, – проговорил Пол.
  – Благодарю вас, дядюшка Уэзерби, 64 – откликнулся орнитолог, а Пол подумал, что даже не знает его имени. На вопрос Пола тот ответил, что предпочитает остаться таинственным интернационалистом, и тут же поинтересовался, какой Пол предпочитает «Остин Пауэрс» – первый или второй.
  Слева показался стадион «Янки», его изящные белые арки четко вырисовывались на фоне темнеющих облаков. Афиша сообщала, что в семь тридцать состоится матч: «Твинз» против «Янки».
  В конце моста они повернули налево.
  – Не первосортный райончик, – бросил орнитолог. – Стоит мне напялить свою куртку и гаркнуть «АКН!», как половина здешней округи разбежится по кустам.
  Он показал на ресторан: «Здесь лучшие в Нью-Йорке chorizo». 65Кивнул в сторону парня в новомодных баскетбольных трусах в стиле ретро, беспокойно шатающегося вдоль исполосованной граффити стены. «Ставлю девять к одному, что он тут на стреме, – караулит притон».
  Теперь они ехали по бульвару Хантерз-Пойнт.
  – Были когда-нибудь в зоопарке Бронкса? – спросил орнитолог.
  На этот раз он казался раскрепощенным и склонным поболтать, словно рядом сидел его напарник с пистолетом в кобуре, а не страховщик, жизнь которого сложилась так неудачно.
  – Еще ребенком.
  У Пола были особые причины с тех пор не заглядывать туда.
  Эти причины он никогда не забывал.
  В зоопарк ходят детьми.
  Либо водят туда своих детей.
  * * *
  В этот день больница производила еще более угнетающее впечатление.
  Возможно, дело было в чисто физическом состоянии – кондиционеры в здании работали на последнем издыхании. Но скорее от того, что Пол пришел сюда во второй раз, яснее увидел весь ужас окружающего и представил, каково было Джулиусу целых три года смотреть на эти розово-оранжевые стены.
  А Рут? Даже нельзя вообразить.
  Теперь ей предстояло выйти отсюда.
  Пол ощущал себя бегуном на длинные дистанции: к финишу он выдохся, но зато его переполняло чувство, похожее на надежду.
  После того, как орнитолог заявил о своих полномочиях, их провели в кабинет, обитый деревянными панелями, и больничное начальство предложило им сесть. Орнитолог шел напролом, он рвал струны, выкручивал руки, бравировал авторитетами, предъявлял документы – в общем, делал все, чем обычно занимается агент из его конторы, чтобы добиться желаемого. В основном разыгрывал карту национальной безопасности, которая, как платиновая карточка «Американ экспресс», открывала любые двери и решала любые разногласия.
  Администратор принимал их с удовольствием, словно они были не мировыми, но все же знаменитостями. По крайней мере, один из них.
  – Полагаю, вы не имеете права разглашать детали? – обратился он к орнитологу. Его тон давал ясно понять, что этот человек умеет хранить государственные тайны.
  Но орнитолог не клюнул.
  – Могу сказать вам одно, – ответил он. – Если бы дело не было столь важным, я бы к вам не пришел.
  Теодор Хилл (имя и ученое звание администратора красовались на стене за его спиной) понимающе кивнул.
  – Полагаю, там, куда вы ее везете, есть врачи?
  – Разумеется, – ответил орнитолог.
  – Прописанные ей лекарства значатся в деле. В основном литий. Случай несложный – она не доставит хлопот.
  – Рад слышать.
  До этого момента страховой агент Пол не произнес ни слова. Но тут им овладело любопытство. И еще он подумал, что раз он теперь агент по контролю за соблюдением законов о наркотиках, то может совать свой нос туда, куда нет доступа обычному страховщику.
  – Вы в курсе, что с ней случилось? – спросил он. – В Колумбии.
  Орнитолог укоризненно посмотрел на него. Задавать вопросы сегодня было не его делом. Но прежде, чем настоящий агент успел свернуть тему, сославшись на недостаток времени или просто поднявшись, директор все-таки выдал несколько деталей:
  – Когда она сюда поступила, я еще здесь не работал. Было другое руководство. Но перед вашим приходом я заглянул в ее дело. По словам ее приемного отца, девочка была свидетельницей того, как пытали и убили ее мать. Ее заставлялисмотреть. Это продолжалось несколько дней. Своеобразная месть какого-то наркобарона. Ну и страна! Видимо, речь идет о социопатологии с ярко выраженными садистскими наклонностями… Сами понимаете, подобное зрелище производит на трехлетнего ребенка неизгладимое впечатление. В результате отец не мог с ней управиться.
  «Да, – подумал Пол, – Майлз управлялся с ней целые сутки».
  – Ну хорошо. – Орнитолог поднялся и посмотрел на часы. – Нам пора двигаться.
  – Конечно, конечно, – поддакнул Теодор, гражданин, который был рад послужить своей стране. – Ее сейчас приведут.
  У Пола остался еще один вопрос:
  – Она знает, что ее приемный отец умер?
  – Да. Так мне сообщила доктор Санхи. Вы ведь знакомы с нашим доктором Санхи?
  Пол кивнул.
  – Врач меня проинформировала, что девочка неплохо справилась с испытанием. Ее приемный отец был, скорее, номинальным отцом. Но с другой стороны, больше у нее никого осталось.
  «Нет, – подумал Пол, – есть еще бабушка, которая по ней плачет. Женщина, которая, спасая внучку, вступила в сговор с дьяволом».
  – Что ей сказали? – поинтересовался орнитолог. – По поводу того, куда ее везут?
  – Согласно вашей инструкции: сказали, что везут на лечение. Не навсегда, а на короткое время.
  – Хорошо, – одобрил орнитолог.
  * * *
  В этот день ее глаза, казалось, были распахнуты еще шире обычного.
  Может быть, оттого, что они жадно впитывали все вокруг. Окружающий мир. Сгоревшие дома, мостовые в рытвинах, выгнутые мосты и под ними – загаженные голубями проходы. И стайки носящихся по убогим улицам беспокойных ребят. Пол начал сомневаться, выводят ли умственно отсталую команду хоть иногда в свет и позволяют ли детям кормить лам и бросать слонам земляные орехи.
  Они выехали из Бронкса и оказались на мосту Трогс-Нек. Когда Пол был маленьким, он все пытался понять, как выглядит эта самая «лягушачья шея». 66
  Рут по большей части молчала. А когда что-то произносила, казалось, что она заимствовала слова из «Маленьких женщин» 67или из комедий тридцатых годов.
  – Эвона! – воскликнула она, когда автомобиль проезжал мимо громадного парня, прислонившегося к полосатой машине. – Разуйте-ка шары на этого громилу!
  Вид моста Трогс-Нек вызвал целую бурю восклицаний, вроде: «Вот это да! Ну, убойно! Просто офигительно!» Орнитолог время от времени посматривал в зеркало заднего вида, желая убедиться, что все, что он слышит, произносит именно она.
  Несмотря на дождь, Лонг-Айленд-саунд 68 был испещрен точками парусов.
  – Настоящая флотилия, – заметила Рут.
  Орнитолог вытянул из кармана сигарету.
  – Как вы думаете, она не будет против? – поинтересовался он у Пола.
  – Спросите у нее самой.
  – Дорогая, – начал федеральный агент, – вас не слишком обеспокоит, если я вдохну немного никотина?
  Рут уставилась на него.
  – Будет дым. Угроза рака, – произнес орнитолог.
  – Рак – главный убийца в США, – откликнулась девочка, как заправский актуарий.
  – Что вы говорите! Буду иметь в виду, – пообещал орнитолог, закурил и втянул в себя изрядную порцию грозящего раком никотина. Выпустил дым, тот поплыл на заднее сиденье, и Рут поперхнулась и закашлялась. – Ну вот… Надо было из уважения к нашей подружке открыть окно.
  – Я и сам не особенно люблю сигаретный дым, – вставил Пол.
  – И я тоже. – Орнитолог опустил водительское стекло, и в машину ворвались влажный ветерок и грохот везущего пиво грузовика без глушителя. Звук был такой, словно мимо неслись все «Ангелы ада». 69 – Хорошо! – похвалил орнитолог.
  – Нет, – возразила Рут. – Плохо, отвратительно! – Сарказм был ей чужд.
  – Ты права, – согласился орнитолог. – Это я виноват. Может, вот это поможет? – Он включил CD-плейер.
  Латиноамериканская музыка.
  Она показалась смутно знакомой.
  Пол закрыл глаза. Не та ли самая мелодия играла в машине Пабло, когда они ехали в приют Святой Регины? Сердце билось так сильно, что было больно. К этой встрече с дочерью они летели восемнадцать часов и ждали ее пять лет. Пол с досадой понял, что успел позабыть лицо Джоэль. Сколько времени он с ней провел? Крохотный миг. Но и его хватило, чтобы выковать чувство, которое выдерживает время и пространство.
  Значит, он отец. В этом все дело.
  Они ехали на восток по Лонг-Айленд-экспрессуэй. Все лучше, чем на запад, где дорога в полном соответствии со своим прозвищем «Обманная» 70 больше напоминала самую длинную в мире парковку, чем шоссе.
  «Мы стали близки», – думал он. Настолько, что их семейный круг уже замыкался.
  Пол не мог сказать точно, когда его осенило.
  Словно стукнуло по голове – другого слова не подобрать.
  Осознание пришло, как удар кулака в солнечное сплетение. И он вздрогнул.
  Музыка.
  Он слышал эту мелодию не в машине Пабло.
  Он слышал ее в совершенно ином месте.
  Пол снова ощутил себя лежащим на животе в поле, полном тимофеевки и воплей. Он старался не слышать, как в пятидесяти ярдах от него мучают до смерти человека. Но различал каждый стон, когда того кромсали, отрубая от тела одну часть за другой.
  Казалось, было слышно, как нож перепиливает кости. Несмотря на орущую музыку, дикий ритм и визгливые трубы.
  Несмотря на все это.
  Селия Круз. Королева самбы.
  «Mi mami», – кричал один из мужчин. Проклятые вопли.
  И эту же мелодию играл в своей машине орнитолог. Только это была не радиостанция. В джипе работал магнитофон. В джипе зеленого цвета.
  В тот день два зеленых джипа вылетели из зарослей.
  Глаза у Пола полезли на лоб и сделались такими же огромными, как у Рут.
  Он покосился на сидящего рядом орнитолога. У того с левой стороны топорщилась рубашка. Наверное, кобура, а в ней – заряженный пистолет.
  Орнитолог довольно пыхал сигаретой, тактично выпуская дым в щель приоткрытого окна. Мурлыкал, подпевая королеве самбы, и одним глазом смотрел на дорогу.
  В какой-то момент он повернул голову и заметил, что Пол смотрит на него.
  Ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что он свалял дурака.
  – Черт! Все-таки лажанулся.
  Пол почувствовал, как знакомые щупальца страха обвивают только что зародившуюся надежду и душат ее на корню.
  – Что ж, ты все равно узнал бы, – продолжал орнитолог. – Только я не рассчитывал, что это случится на трассе, на скорости восемьдесят миль в час. Теперь придется отвлекаться на другие дела. Хотя я готов. – Он щелчком правой руки выбросил окурок за окно.
  Освободил руку для других дел.
  – О'кей. Давай к самой сути. У меня ствол.
  Пол прирос к креслу.
  – Помнишь, был такой фильм Вуди Аллена «Хватай деньги и беги»? Там грабят банк, и один подает кассиру записку: «У меня ствол». Слушай меня, Пол! Я хочу уберечь нашу подружку на заднем сиденье от ненужных волнений. Хочешь, будем мямлить на «поросячьей латыни»? 71Нет? Как скажешь. Тогда давай говорить начистоту.
  Пол не проронил ни слова. Он уже давно был глух и нем.
  – Ты, наверное, ждешь объяснений? Как я дошел до жизни такой? И с чего начал? Конечно, с Колумбии. Я мог бы запудрить тебе мозги, рассказывая о своих подвигах и испытаниях честного федерального агента. Нашего человека в Боготе. Расписать, как сначала был эдаким легковерным простачком, а потом задумался: а кого мы пытаемся облапошить? И понял, что вся эта муть – сплошная шарада, чистая политика, тот же Вьетнам, только в других джунглях. Мог бы вешать тебе на уши лапшу. Но это было бы сопливым хныканьем. Так что давай говорить, как взрослые.
  Он посмотрел в зеркало заднего вида.
  – Дорогуша, ты там в порядке?
  – Спасибо, мне замечательно удобно.
  – Замечательно удобно? Рад слышать. Ехать осталось недолго. Я привык, что дети спрашивают: «Еще далеко?» – Орнитолог покосился на Пола. – «Беретта». Патроны с разрывными пулями. Если тебе интересно…
  – Куда мы едем?
  – Метафизически рассуждая, к чертовой матери в ад. Конечно, если иметь в виду всю нашу нацию. Но я понимаю, тебя больше интересует твоя конкретная судьба. Дойдем и до этого. Ты представляешь, чем занимается агент по контролю за соблюдением законов о наркотиках? Нет? Тогда я скажу тебе вот что: когда Буш решил сделать богатых еще богаче, а дефицит бюджета еще больше, мне это оказалось совсем не на руку.
  По правой полосе их догоняла полицейская машина.
  Орнитолог поднял стекло и сделал музыку громче.
  – Не забывай, Пол, я – официальный агент правительства США, а ты – лицо, которому предъявлено одно обвинение в незаконном распространении наркотиков, не говоря о прочих в соответствии с новыми положениями о борьбе с терроризмом. А твоя единственная союзница – умственно отсталая. Извини, дорогуша, я привык называть вещи своими именами. Так что сиди и помалкивай. Я могу застрелить тебя на месте, и начальство за это еще похлопает меня по плечу. Ты понял?
  – Да, – ответил Пол.
  Патрульная машина почти поравнялась с ними; женщина-полицейский посмотрела на них в окно. Орнитолог выложил на панель какой-то значок. Женщина в форме улыбнулась, кивнула, и машина отстала.
  – Отлично сработано, – пробормотал орнитолог. – Как там на заднем сиденье? Ничего не беспокоит?
  Рут промолчала.
  – Принимаю за утвердительный ответ. Странно, что в Боготе мне ни разу не приходилось сталкиваться с Риохасом, пока наше правительство в своей величайшей мудрости не решило засунуть его в федеральную тюрьму. Надо же было показать, что война с наркотиками идет как по маслу. И для этого преподнести на блюде чью-то голову. А у Риохаса голова очень большая. Все дело в том, что он, как Норьега, перестал быть полезным. Раньше, когда мы трепыхались только по поводу левачков в горах, он был очень, очень нужен. Риохас – как колумбийская летучая мышь-вампир. Страшна, как ад, прости Господи, обитает на вашем чердаке, но при всей своей мерзости уменьшает популяцию москитов. Следовательно, приносит пользу – конечно, только до тех пор, пока не прекращает этим заниматься. Кто-то решил, что Риохас стал нам обузой. А мы платим только тем, кто нам нужен. Настал день, когда мне позвонили. Господина Риохаса нужно доставить домой на суд. Как ты считаешь, кому поручили его сопровождать?
  Орнитолог подался вперед и подкрутил регулятор радио.
  – Голосок ничего, только больно бьет по ушам. А тебе как?
  – Нормально. – Пол принялся прокручивать в голове цифры: вызвал их из памяти и принялся группировать.
  «Доля внедорожников в общем числе аварий».
  – Отлично. А ты как, дорогуша? – Он обращался к Рут.
  – Впереди дорожный указатель «Коммак», – ответила девочка.
  – Совершенно верно – Коммак. Назначаю тебя штурманом.
  – Боюсь, что не подхожу для такого рода задания.
  – Очень даже подходишь. Просто следи за знаками, и все будет хорошо. Ну и язык… – повернулся он к Полу.
  – Куда мы едем? – спросил тот. – Что вы хотите с нами сделать?
  «В типичный год в дорожных авариях гибнет 31 тысяча пассажиров легковых автомобилей».
  – Ничего, если я закончу рассказ? Так на чем я остановился? Ах да… Как я летел в самолете с врагом нации номер один. Кстати, самолет был персональный: достаточно места для ног и сколько угодно холодной «Короны». Вот на что мы готовы ради плохих парней. Не поверишь, но о чем только не переговоришь, пока летишь в самолете. Он оказался не таким уж страшным – правда, немного подвинутым на насилии, что есть, то есть. Но в целом – под стать ребятам из спецназа. Как там сказал этот тип? «Социопатология с сильными садистскими наклонностями»? Да, эти ребятки и впрямь народ жестокий.
  – Риверхэд, – подала голос с заднего сиденья Рут. – Одна миля.
  – Снова в точку. Совершенно верно. Ты прекрасно справляешься с работой. Кстати, Пол, для твоего сведения, я могу выхватить «беретту» из подмышечной кобуры и привести в боевое состояние точно за две целых шесть десятых секунды. Не заливаю. Когда мы начинаем трогаться головой на дежурстве, то устраиваем всякие соревнования. У меня рекорд НКА.
  «В каждый год из всех автомобильных аварий с трагическим исходом 28 % составляют спортивные машины».
  – Я бы сказал, что по дороге сюда господин Риохас был в подавленном настроении. Он видел надписи на стене тюрьмы. Его волновали незавершенные дела. Но особенно не давало покоя, что он не сумел выполнить клятву. А клятвы – святое для этих парней, особенно если они дали их своим сантерийским идолам. Даже наркобароны заражаются дурманом суеверия от простого народа. Так или иначе, он принес клятву и готов был душу черту заложить, лишь бы ее исполнить! Пол, вы догадываетесь, о чем мы с ним говорили?
  – Съезд номер семьдесят, – подала голос Рут.
  – Надо проехать еще один. Работай, не отвлекайся.
  «Больше всего смертельных исходов во время аварий спортивных машин связано с опрокидыванием через крышу. Самую большую долю в таких авариях составляют внедорожники – 36 %».
  – Его бывшая любовница имела неосторожность от него слинять. Да еще с его ребенком. Что оставалось делать бедолаге? Ведь ее предупреждали, что с ней будет, если она попытается удрать. Он совершенно ясно выразился. И поклялся на куче куриных голов. А она не послушала. Он искал ее три года. А когда нашел, согласен, немного перегнул палку. Не спешил кончить разом, использовал весь свой опыт. Я не одобряю подобной жестокости. Но винить его – все равно что обвинять в негуманности хищника из джунглей. Таков инстинкт. Он говорил вполне обыденными словами. Как решал свои дела. Кто за кем следил. Кто должен был стать первым: мать или дочь. Он выбрал мать. Рассказал, насколько оказался удивлен и доволен тем, как долго она продержалась. Но тут случился прокол. У кого-то из его охранников проклюнулась совесть, и он удрал с его ребенком. Что было делать? Риохас выполнил только половину клятвы. Но он не из тех людей, кто бросает начатое на полдороге. Он продолжал искать свою дочь и в какой-то момент пришел к выводу, что ее увезли в Америку. Но это его не сильно обескуражило. Соображаете, Пол, с какой стати он мне все это рассказывал?
  «49 % опрокидываний внедорожников происходят на крутых поворотах».
  – Он почувствовал, что человек намерен его выслушать – не только его историю, но и его предложение. Считайте меня Кортесом, который внимал первым рассказам о золоте Южной Америки. И о чем он меня попросил? Нет, не вызволить его из тюрьмы – он понимал, что это не обсуждается. Выполнить обещание обреченного и потерявшего надежду человека. Только и всего. К тому моменту, когда мы приземлились в Майами, я согласился.
  «40 % опрокидываний внедорожников происходят из-за употребления водителями спиртного».
  – Я приступил к делу. Работа была такой же, какой я занимался каждый день. Только сменился работодатель. Удивительно, куда можно забрести, покуда гонишься за деньгами. Никогда не знаешь, где кончится эта дорожка. В данном случае она привела к Майлзу Гольдштейну. Затем к тебе. А ты любезно согласился поработать моим почетным заместителем и помочь мне закончить дело. Сердечно благодарен. Деньги уже у меня в кармане. Осталось сделать одну вещь. Или две.
  – Ее к чему-то привязали, – сказала Рут.
  – Что? – Орнитолог дернул головой в ее сторону.
  – Мою маму… Ее привязали к трубе под потолком, а меня посадили на стул и заставили смотреть.
  «32 % опрокидываний внедорожников со смертельным исходом происходят из-за превышения скорости».
  – Зачем об этом теперь говорить, дорогуша? Ты мой законный штурман, и баста.
  – Ее жгли. Она кричала и кричала. Он показал мне свой нож и заставил потрогать.
  Пол догадался, что взгляд девочки погрузился в далекое прошлое.
  – Ну, довольно, хватит. Теперь, дорогуша, ты скажешь мне, когда будет следующий съезд, вот и все.
  «22 % опрокидываний внедорожников со смертельным исходом происходят потому, что водитель отвлекается от наблюдения за дорогой, например, переключает радиостанции».
  – Когда мама закрывала глаза, ее будили. И начинали все сначала. А я сидела на стуле и все видела. С нее содрали кожу.
  – Да, ты помнишь, я понимаю. Неудивительно, что отец упек тебя в это мрачное место. А сейчас, может, прекратим и немного передохнем?
  «10 % опрокидываний внедорожников со смертельным исходом случаются из-за некомпетентности водителей, например, от нажатия не на ту педаль».
  – Ты плохо справляешься со своими обязанностями, Рут. Вот тот съезд, который мне нужен.
  Орнитолог сместился в правый ряд, включил мигалку и начал поворот.
  – Рут, ты пристегнута? – тихо спросил девочку Пол.
  – Да.
  «6 % опрокидываний внедорожников со смертельным исходом происходят по невнимательности: например, когда водитель на полной скорости затягивает ручник».
  – Хорошо, – сказал Пол и в самой крутой части съезда перевел переключатель автоматической коробки передач в положение заднего хода.
  Должно быть, все произошло меньше, чем за 2,6 секунды, потому что орнитолог не успел вытащить из подмышечной кобуры заряженную разрывными пулями «беретту». Хотя какая разница? Джип резко дернулся влево, заскользил правым боком и перевернулся.
  Пол и Рут сидели пристегнутыми.
  А орнитолог – нет: ковбои ремнями не пользуются.
  «Почти две трети погибших при опрокидывании внедорожников ехали непристегнутыми».
  Пол просчитывал процентную вероятность.
  Был момент, когда джип парил в воздухе, а асфальт нависал над ними, словно неожиданно накатившая волна. Затем она накрыла машину.
  Пол услышал звон разбиваемого стекла, чей-то крик и ужасный скрежет раздираемого металла. Должно быть, он потерял сознание. Потому что, когда пришел в себя, обнаружил, что сидит вниз головой и смотрит в лужу крови. Он все еще был привязан к сиденью, но само сиденье оказалось наполовину оторванным от машины и держалось на нескольких жиденьких винтах.
  Где Рут?
  Пол попробовал повернуть голову, опасаясь, что не сумеет этого сделать, что его парализовало и он сейчас умрет.
  Нет, голова вертелась нормально, как предписал ей Господь.
  А заднее сиденье куда-то исчезло.
  Пол выглянул направо в разбитое окно.
  Там…
  Какое-то сюрреалистическое фото, нечто достойное помещения в музей современного искусства. Заднее сиденье стояло в траве совершенно невредимое. И та, что сидела на нем, тоже была невредима, в целости и сохранности и явно жива. Было такое впечатление, что она просто ждет автобуса на остановке.
  Они оба легко отделались.
  Но где же орнитолог?
  Ветровое стекло вылетело наружу и исчезло.
  Салон перевернутого вверх колесами джипа стал наполняться густым, едким дымом. Вместе с ним появился и другой, бьющий в нос запах. Бензин.
  Пол расстегнул замок ремня, вдавившегося в живот и, нащупав руками путь к свободе, вывалился на дорогу. Каждый пройденный дюйм оставлял кровавый след. Лицо. Что-то случилось с его лицом. Пол дотронулся до шеи – ладонь окрасилась ярко-красным.
  Он встал, но, чтобы удержать равновесие, раскинул руки, как канатоходец.
  Тело лежало в двадцати футах от кончившего свой век джипа.
  Орнитолог.
  Он не двигался. Был неподвижен, как смерть.
  Но он не умер.
  Шевельнулся. Сначала одной рукой. Медленно обшарил все вокруг, будто что-то искал. Затем другой. Пол застыл в пяти футах от него, не зная, то ли идти вперед, то ли отступать. Орнитолог оперся о ладони и начал отталкиваться, как выбирающийся из ямы человек.
  Заметил, что Пол прирос к месту.
  Он что-то хотел найти.
  И нашел.
  Поднялся – сначала на одну ногу, затем на другую. Улыбнулся сквозь маску грязи и крови. И навел на Пола пистолет.
  – Помнишь, Пол: «Бей, круши, роботы». – Он говорил так, словно откусил себе кончик языка. – Когда я был пацаном, у меня была парочка таких. Можно было вытряхнуть из них нутро, но они все равно возвращались.
  Не опуская пистолета, он сделал несколько шагов вперед.
  Заплакала Рут. Пол обернулся, и ему показалось, что девочка сидит под деревом, с которого на нее сыплются зеленые листья.
  Он снова посмотрел в лицо судьбе. Так или иначе развязка наступит здесь и теперь.
  Орнитолог ковылял, неуверенно переставляя ноги, но неумолимо приближался.
  – Ну и штучку ты отмочил! – Ему не удавалось выговорить звук «т»: «Ну и шучку ы о-омочил». – Где тебя такому научили? В школе актуариев?
  Нет. В школе актуариев его учили различать риски и вероятности. Рассказывали, что во время опрокидывания автомобиля непристегнутого человека скорее всего ждет смерть. Хотя и не обязательно. Но там же он услышал кое-что еще о жизни и ее отрицательных величинах. Нечто такое, что в коридорах страховой компании повторяли, будто мантру:
  «Если не выходит что-то одно, может получиться что-то другое».
  «Додж-Колорадо» свернул с магистрали на насыпь съезда. Правила безопасности предписывают во время такого маневра снизить скорость по крайней мере вдвое. Водитель «доджа» ими пренебрег.
  И когда оказался на крутом серпантине перед разбитым, дымящимся джипом, вынужден был опасно вильнуть на обочину, а затем, чтобы разминуться с плакучей ивой, так же резко вывернул на проезжую часть. И оказался нос к носу со слегка покачивающимся объектом.
  У орнитолога не хватило времени как-то отреагировать.
  Он взмыл в воздух, словно цирковой акробат, который демонстрирует публике трюк, отрицающий всякие законы гравитации.
  Шлепнулся на землю.
  И на этот раз остался недвижимым.
  Глава 45
  Ей требовалось уснуть.
  Джоанна видела, как посмотрел на нее Томас. Впервые за все время не получила ужина. И заметила измученный взгляд Галины и ее дрожащие руки.
  Она поцеловала на ночь Джоэль, словно расставалась с ней навсегда, помолилась и примирилась с собой.
  Теперь она хотела, чтобы ей приснился сон.
  Если повезет, в этом сне ее не поднимут среди ночи стволом автомата или острым клинком, а разбудит шепотом Галина.
  Во сне Галина отомкнет замок цепи, которой ее нога прикована к радиатору отопления. Скажет на ухо, какого направления держаться. И, как это случается во сне, тихо выскользнет из комнаты.
  А она встанет и тихонько пересечет комнату. Медленно пройдет пустой коридор и, как в прошлый раз, толкнет входную дверь.
  Разумеется, она будет следовать тому направлению, которое назвала ей Галина. Больше не забредет в джунгли, а пойдет совершенно иным путем – через маленький дворик за домом, где проворно клюют землю курицы. И дальше, по однополосной дороге.
  Поплывет по этой дороге так, будто ноги не касаются земли. Не станет оглядываться назад. Пойдет вперед без страха и злобы.
  Завернет за поворот, и там ее будет ждать машина. Темно-синий «пежо». Мотор будет тихонько урчать. Водитель выскользнет из-за руля, поздоровается и приложит палец к губам.
  Затем нагнется и вытащит из машины кулек из одеял. Ее дочь. Он осторожно положит девочку матери на руки.
  – Спасибо, – поблагодарит она Пабло.
  Спасибо. Спасибо.
  Два года спустя
  Июнь. Воскресенье. На карусели в Центральном парке нет свободных мест.
  Пол и Джоанна, держась за руки, сидят на скамейке.
  В воздухе носятся запахи сахарной ваты, жареного арахиса и яблочных цукатов. Кружатся лошадки, плывет знакомый музыкальный мотив. «Что-то из диснеевского мультика», – подумал Пол. «В глубине морской, в глубине морской…»
  Джоанна положила ему руку на плечо и не убирала, и у Пола возникло острое ощущение, что мир на самом деле прекрасен.
  Казалось, что после тех событий двухлетней давности прошло много-много лет.
  Со времен Боготы. И Майлза.
  И после того дня на съезде с автострады Лонг-Айленд-экспрессуэй.
  Но подчас он чувствовал, что прошлое никуда не делось. Оно всегда было с ним – жило в комнате, пряталось в его кабинете, ехало с ним в машине, забиралось в постель.
  Память, как товарищ детства, с которым не теряешь связи. Даже если отчаянно этого хочешь. Нет-нет да и возникнет в самые неожиданные моменты жизни.
  Например, в погожий июньский день.
  Иногда Пол начинал задумываться, сколько правды он расскажет своей дочери.
  Поведает ли о нашумевшем убийстве одного бывшего наркобарона в туалете здания суда? О том, как Мануэля Риохаса отвели облегчиться и больше он не появился?
  Скажет ли, что убийца каким-то образом добыл значок агента Администрации по контролю за соблюдением законов о наркотиках? Потом выяснилось, что значок был подлинный и принадлежал погибшему два года назад сотруднику администрации.
  Тому самому, который время от времени надевал на себя другую форму. Например, костюм орнитолога и отправлялся в джунгли Колумбии на поиски желтогрудого тукана.
  Объяснит ли, каким образом значок этого орнитолога оказался у убийцы? Как в тот день на съезде с трассы лежал мертвый агент, а рядом с ним валялся значок, который он положил на панель машины. Значок словно просил, чтобы его подобрали для какого-то пока еще неведомого дела.
  Расскажет ли, как принес этот значок в знакомый кабинет в Малой Одессе в Бруклине, где к дверям была пришпилена табличка с надписью: «Президент»? И как обсуждал там дела с Моше?
  – Знаете, как русские называют колумбийцев? – спросил его Майлз в тот день, когда покончил с собой.
  – Как, Майлз?
  – Любителями.
  Не исключено, что Майлз умер именно поэтому. Русские вели очень выгодные дела за наличный расчет. И с готовностью брались за все, если им предлагали достойную цену. За взломы, ограбления и даже за убийства.
  В том числе за такие шумные, на которые никто другой никогда бы не пошел.
  Разумеется, если у клиента водились деньги. Много денег.
  Но откуда Полу было взять такую сумму?
  Станет ли он объяснять это своей дочери?
  Вернется ли мыслями в тот день – к дымящемуся джипу, к луже масла и крови?
  «Деньги уже у меня в кармане», – сообщил ему орнитолог, прежде чем взвиться в воздух, а затем навеки почить в бозе.
  Когда Пол обернулся к Рут, ему показалось, что девочка сидит в вихре зеленых листьев. Только это были не листья. Ведь с орнитологом успели расплатиться – он получил жалованье от своего нового работодателя. От Риохаса.
  Годы работы в качестве агента по контролю за соблюдением законов о наркотиках не пропали даром – орнитолог знал, где лучше всего спрятать деньги.
  Сколько полов у машин он поотрывал за эти годы в поисках упаковок с кокаином? Пакетиков с марихуаной и брикетов гашиша? Достаточно, чтобы прийти к выводу: это самое лучшее место, если хочешь скрыть то, что никто не должен обнаружить.
  Только он не рассчитывал на аварию. Не принял в расчет, что Пол на скорости шестьдесят миль в час переведет управление коробкой передач на задний ход.
  Удар смял джип, боковины вспучились, банкноты взмыли в воздух и стали, словно снег, падать на голову Рут.
  Расскажет ли он дочери, насколько просто было, дожидаясь «скорой помощи», собрать их в бумажник и засунуть в карман?
  Решится ли напомнить?
  Кружение карусели замедлилось, она остановилась. Раздались возбужденно-недовольные возгласы разочарованных детей.
  Две девочки побежали к ним.
  Одна из них – разумеется, Джоэль. Она выглядела как маленькая леди. В красном джемпере, с черными волосами, заправленными под красный беретик. Красный был ее любимым цветом – по крайней мере на этой неделе. Другая тащила ее прочь от карусели, потому что малышка упиралась и хотела кататься еще. Это была ее старшая сестра, уже совсем настоящая леди – почти шестнадцати лет. Пол отчаянно надеялся, что ее поразительные карие глаза сияли от счастья. Или по крайней мере от ощущения покоя.
  Вот этой дочери когда-нибудь придется рассказать все. Или не придется? Может быть, лучше оставить недосказанным то, что он сделал ради ее блага? Пусть эта страница истории ее жизни останется в потемках – ведь, к счастью, теперь она благополучно закрыта. «Оберегайте ее», – когда-то попросила Галина Майлза. Теперь нашелся человек, который готов был выполнить ее просьбу.
  Удочерить ее показалось так естественно.
  Когда Джоанна и Джоэль возвратились из Колумбии, Пол позвонил Галине и Пабло и, как мог, объяснил, что произошло. Сказал, что хотя он выполнил свою часть договора, но не собирается на этом останавливаться и будет держать их в курсе событий. Некогда они стали его похитителями. Теперь были всего лишь безутешными бабушкой и дедушкой. Они рисковали жизнью, чтобы спасти его близких, и Пол был им за это вечно благодарен.
  Он описал им внучку, послал фотографии, восторгался тем, какая она милая и каким обаянием наделена.
  Теперь у девочки не было определенного статуса. Она оказалась буквально между двумя странами и рисковала на долгое время, если не навсегда, задержаться в больнице «Гора Арарат».
  Пол навестил ее как-то раз, затем снова и снова.
  Однажды он привез с собой Джоанну и Джоэль.
  Это стало еженедельным ритуалом. Как и его письма и звонки в Колумбию. На этот раз не вымышленные, а самые настоящие. Такие же подлинные, как его чувства, когда они трое прощались с Рут на пороге больницы. Она стояла и махала рукой, пока их машина не скрывалась за поворотом.
  Пол не мог припомнить, кто первый затеял этот разговор.
  Пабло, Галина? Или он сам?
  Можно считать, что это пришло в голову всем одновременно.
  В Колумбии для Рут и теперь ничуть не безопаснее, решили они. Там в наше время никому не безопасно. Галина и Пабло ощутили, что стареют. И все как-то разом поняли, где должна жить Рут.
  Галина и Пабло дали разрешение.
  Джоанна и Пол написали заявление на удочерение, и через год на него пришел положительный ответ.
  Рут так и не удалось окончательно выбраться из дебрей болезни. Трижды в неделю девочка посещала сеансы групповой терапии и поддерживала себя лекарствами. И тем не менее периодически впадала в надрывающую сердце депрессию.
  Но большую часть времени она улыбалась, даже светилась. И Пол не сомневался, что семья питает ее так же, как его самого.
  Раньше он не имел семьи, но получил ее в одно мгновение. Решил рискнуть – ради сомнительной вероятности пожертвовал надежным расчетом. Решил, что шансы того стоят.
  – Пойдемте, милые, пообедаем, – предложил он дочерям.
  Джоэль и Клаудии.
  Именно Клаудии.
  В тот день, когда ей официально присвоили их фамилию, Рут попросила поменять и имя.
  – На какое? – спросил ее Пол.
  Девочка спросила, как звали ее мать.
  Джоанна ответила. – Клаудия, – проговорила она. – Клаудия Брейдбарт. Этоподойдет.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"