— Скажите, пожалуйста, который час? У меня остановились часы.
Портье отогнул манжету и взглянул на свои часы.
— На моих двадцать пять минут первого, синьорина Камерон, — с улыбкой ответил он, не отрывая от нее восхищенного взгляда.
В отеле «Эксельсиор», одном из лучших в Риме, персонал был на редкость услужливым и предупредительным, ибо дорожил своими богатыми клиентами. Итальянский портье выказывал особенную вежливость еще и потому, что молодая белокурая американка отличалась редкостной красотой. Он запомнил ее еще по прошлому визиту, когда она останавливалась здесь полтора года назад. Девушка тогда жила вместе с матерью, и они были очень привязаны друг к другу. В отличие от большинства богатых влиятельных женщин, миссис Камерон была тактичной и скромной. В «Эксельсиоре», где она предпочитала останавливаться, к ней относились с особой симпатией. Узнав о ее гибели, персонал искренне сожалел о происшедшем.
— Благодарю вас, сэр, — кивнула Элизабет Камерон.
До отъезда в аэропорт оставался еще час. На улице сияло солнце, хотя проходившие мимо женщины кутались в меховые пальто. Как всегда, перед отлетом Элизабет нервничала и не могла расслабиться.
Портье смотрел ей вслед. Невысокая девушка шла грациозно. Ему нравилась ее походка, хотя римлянка прошлась бы по просторному вестибюлю с большей сексапильностью. Элизабет приковывала взоры. И не только потому, что она была красивой блондинкой в баснословно дорогом собольем манто, но и потому, что она доводилась племянницей Хантли Камерону.
Элизабет вышла на улицу. Дул пронизывающий ветер, и она плотнее укутала шею. Утро выдалось чудесное, свежее, бодрящее. Солнце сверкало в витринах Виа Венето, этой самой романтичной улицы города. Элизабет всегда нравился Рим — одна из немногих столиц, где она не чувствовала так остро своего одиночества. Красивый город, в котором переплетались величественное прошлое и будоражащее воображение будущее. Здесь все время ждешь: вот-вот произойдет что-то неожиданное, но приятное. Элизабет повернула направо и пошла вверх по улице. Чтобы наслаждаться Римом, надо ходить пешком или же совершать прогулки в чудовищно дорогом экипаже, который не спеша тянула одна лошадка.
После смерти родителей Элизабет снова захотелось повидать этот город. С ним было связано много счастливых воспоминаний: ее первый визит сюда еще школьницей, вместе с матерью, знакомство с архитектурными шедеврами, которые хранили узкие улочки, захватывающее впечатление от Ватикана. Именно в этот город она приехала, когда решила забыть свое первое и единственное любовное увлечение. Тогда мама своей мудростью и здравым смыслом помогла ей залечить уязвленную гордость. Предательство любовника — что может быть банальнее. Если бы она не ждала от этого романа чего-то необыкновенного, то отнеслась бы к разрыву без истерик. Во время этого увлечения она находилась в том возрасте, когда следовало бы уже избавиться от девичьих иллюзий, благодаря которым она приняла приключение за любовь. Какой же она была дурой, если позволила такому человеку, как Питер Мэтьюз, соблазнить себя! И еще большей дурой, когда была удивлена его скоропалительным бегством при первом же упоминании о женитьбе. Неприятные воспоминания вызвали раздражение Элизабет, и она ускорила шаг. Это произошло четыре года назад, и больше такой ошибки она не повторит.
Погода оказалась все же холоднее, чем она думала. Элизабет решила зайти в кафе «Донис», где можно посидеть в тепле, предаваясь любимому развлечению римлян — поглазеть на проходящих мимо знаменитостей. Но кафе было переполнено. За каждым столиком сидели парочки. Она почувствовала себя очень одиноко и неуютно, когда заметила, что привлекает любопытные взгляды посетителей. Элизабет вышла и, перейдя улицу, продолжила свой путь. Она была так одинока, с тех пор как погибли родители в ужасной авиационной катастрофе под Мехико! Элизабет плохо знала отца и никогда по-настоящему не любила его. Он, как истинный Камерон, одержимый только деньгами, всецело находился под влиянием своего старшего брата Хантли. Но мама была ее утешением, другом, идеалом. Без нее мир для Элизабет опустел. Она имела все — и ничего. Ничего, что могло бы заполнить жизнь и придать ей смысл. Не потому ли, несмотря на сомнения, она отправляется на Ближний Восток с человеком, ей мало знакомым? Он даже не объясняет ей, зачем они туда едут. Что это? Скука или чувство семейного долга перед дядей, который толкает ее отправиться в путешествие? Эдди Кинг — друг ее дяди Хантли, и нет ничего необычного в том, что они летят вместе. Такой довод помог ей принять необычное предложение.
Элизабет зашла в небольшой полупустой ресторанчик. Заказала кофе, закурила сигарету. В тот день Кинг пригласил ее на обед. Приглашение ее насторожило. Прежде он никогда не стремился увидеться с ней наедине. Это был весельчак, старый друг семьи, и представить его в какой-то другой роли Элизабет не могла, не испытывая при этом смутного неприятного чувства. За обедом он развлекал ее, рассказывая сплетни о знакомых, и привел в благодушное настроение. Вот тогда-то неожиданно и заявил, что Хантли Камерону требуется ее помощь и что он, Эдди Кинг, едет в Ливан, в Бейрут. И хочет, чтобы Элизабет поехала с ним. Только она не должна ни о чем расспрашивать, а просто довериться ему и поехать. Если, конечно, она любит своего дядю. Кинг наклонился к ней. Он уже не казался легкомысленным партнером на случайном обеде. Он говорил так серьезно, что в какой-то момент Элизабет стало страшно.
— Но я не могу отправиться в Ливан, не зная, что меня там ждет, — заметила она тогда, но в ответ он посмотрел на нее с нескрываемым изумлением:
— А почему? Ведь это нужно Ханту, разве вы не доверяете ему? Согласитесь, пустяковая просьба — съездить на несколько дней в Бейрут. Не беспокойтесь, в этом нет ничего опасного или незаконного. Но для вашего дяди поездка имеет большое значение. Да, между прочим, если вы не поедете, Хант не должен знать, что я вас об этом просил. Иначе вы все испортите.
— Но он же может все устроить сам, — сопротивлялась Элизабет, — стоит ему только пальцем шевельнуть...
— Не в этом дело... — прервал ее Кинг. — Здесь ему приходится рассчитывать на друзей. И на вас, дорогая. Сам себе помочь он не может. Я улетаю в следующий вторник. Подумайте и позвоните мне утром.
Кинг переменил тему разговора, и, как Элизабет ни старалась, она не смогла заставить его приоткрыть завесу над этой тайной.
— Подумайте и сообщите мне утром, — закончил он.
Вернувшись домой на Пятьдесят третью улицу, Элизабет стала размышлять над его предложением. Она многим была обязана дяде Хантли. После авиакатастрофы он взял ее в Фримонт, избавив от хлопот об отцовском поместье и предложив ей воспользоваться его богатыми возможностями, если она сочтет, что путешествие поможет ей пережить шок. Он был по-своему добр к ней, хотя не уделял ей ни времени, ни личного внимания. Ну а что, если поехать, неожиданно подумала Элизабет, разве кто-нибудь по ней будет скучать? И что она теряет, если вдруг уедет? Обед с недавно разведенным мужчиной, пару приемов да скучный благотворительный бал, устроительницей которого она является? Она хоть сейчас может уложить вещи в чемодан и уехать, и никто ее не хватится. Даже терьер, которого она приобрела полгода назад, чтобы скрасить одиночество, и тот сдох осенью от чумки. Элизабет не стала ждать утра, чтобы сообщить Кингу о своем решении. Позвонила вечером и сказала, что принимает его предложение.
Она взглянула на часы, подозвала официанта и расплатилась. Кинг провел в «Эксельсиоре» всего лишь одну ночь и улетел в Милан, где, по его словам, у него была назначена встреча с группой промышленников, которые могут согласиться финансировать издание его политического журнала в Италии. Весь день и ночь он проведет в Милане, а с Элизабет они встретятся в аэропорту в Риме и вместе полетят в Бейрут.
Сидя в ресторанчике, Элизабет обратила внимание на одну парочку за соседним столиком — мужчину среднего возраста и молоденькую девушку. Они держались за руки и шептались, совершенно поглощенные друг другом. Вид у них был грустный и несчастный. Интересно, кто они, подумала Элизабет. У девушки роман с женатым мужчиной? Впрочем, какая разница, если у них все по-другому, не так, как было у нее. В ее отношениях с Питером Мэтьюзом не было и намека на нежность и любовь. Ему просто нравился секс, он развлекался с ней, а когда произошел разрыв, Элизабет, презирая себя, закрыла двери перед всеми мужчинами. Парочка за соседним столом тоже поднялась. Он обнимал ее за плечи, а она прижималась к его руке щекой. Элизабет позавидовала свободе чувств итальянцев, естественности, с которой они и целовали детей, и выражали свою любовь друг к другу. Неожиданно ей пришла в голову мысль: пожалуй, единственное, что англосаксы умеют изображать, — это вожделение. По иронии, много секса на сцене — это следствие его недостатка в спальне. А тем двоим, что выходят сейчас, обнявшись, из ресторана — девушка вытирает слезы — им не нужно идти в театр в поисках острых ощущений. А когда их любовный пыл иссякнет — ведь любая страсть должна кончиться, если он женат, — у них не останется ощущения пустоты и бессмысленности, как у нее. Элизабет ничего не имела против Питера Мэтьюза, своего единственного любовника. Она лишь сожалела, что благодаря ему узнала, как унизительны могут быть такие отношения без любви.
Элизабет остановила такси и назвала шоферу «Эксельсиор» — она хотела забрать багаж и сразу поехать в аэропорт. В том, что она посидела в ресторанчике и поразмышляла о прошлом, по правде говоря, было мало толку. Но по крайней мере она отвлеклась от мыслей о поездке с Эдди Кингом в Бейрут.
Он ей так ничего и не сказал — ни во время полета сюда, ни за обедом, перед тем как улететь в Милан. Обещал объяснить, что от нее требуется, в Бейруте. При этом улыбнулся и крепко стиснул ей руку. Ей это не понравилось, и в какой-то момент, когда их руки соприкоснулись, ее вдруг охватило беспокойство, какая-то инстинктивная тревога, а не просто неприятное ощущение от прикосновения его ладони. Такой незначительный эпизод произвел тягостное впечатление, и с этой минуты ее стала серьезно беспокоить поездка в Бейрут. В Нью-Йорке ей казалось все немного загадочным, но логичным. Она увидела возможность сделать что-то для дяди, при этом убежать от себя самой. Но теперь, вдали от дома, мчась по широкой римской магистрали в аэропорт на встречу со старым другом Хантли Эдди Кингом, Элизабет Камерон вынуждена была признать, что затея с Бейрутом не кажется ей уже столь убедительной. Если это дело не противоречит закону и не таит в себе никакой опасности, почему тогда Кинг не сказал ей, что он собирается поручить ей в Бейруте? Почему же она не настояла, чтобы он все объяснил, почему пошла у него на поводу, дала убедить себя? Разве она не имеет права знать...
В это время такси подъехало к зданию аэропорта. Взяв чемодан, она направилась к таможне. Эдди Кинг ждал ее. Теперь уже поздно что-либо изменить.
* * *
Бейрут пронзал насквозь февральским холодом. Состоятельные люди покинули город, как только со Средиземного моря подул холодный ветер и в воспетых поэтами голубых водах отразилось унылое серое небо. Роскошные отели, в том числе и самый известный отель святого Георгия, опустели, жизнь в них замерла до наступления весеннего сезона. Пляжные зонты и шезлонги были укрыты на зиму. Пергола, увитая летом зеленью, в тени которой было так приятно выпить джина или чашечку турецкого кофе, стояла теперь ободранная и дрожала на холодном ветру, словно раздетый старик.
Мужчина, шагавший по дороге к отелю, окинул взглядом опустевшую террасу, оголенную перголу и поднял воротник пальто. Ветер, дувший с моря, был очень холодным. Одетый легко, мужчина прибавил шагу, но у дверей отеля остановился и закурил сигарету.
Таковы были инструкции. Как ни бессмысленны они ему казались, он выполнил их в точности. И даже не поднял глаз, не поинтересовался, не наблюдают ли за ним через стеклянную дверь из вестибюля, потому что был уверен, что наблюдают. Он отшвырнул спичку и продолжил свой путь. Теперь от холодного ветра его защищали здание отеля и магазины, торгующие ювелирными изделиями и римскими древностями, рассчитанными на богатых туристов. Метрах в двухстах виднелась автобусная остановка, и, пока мужчина дошел до нее, он весь продрог.
Там в ожидании автобуса стояла женщина. Как все бедные мусульманки, она была в парандже, но, когда мужчина подошел ближе, она ее откинула. Ее щеки были ярко нарумянены, брови и веки густо подведены, как у клоуна. Одета она была в какое-то рваное европейское платье-мини. Голые ноги посинели от холода. Он даже не взглянул на нее, когда она заговорила.
— У меня нет денег. Уходи, — сказал он по-арабски.
Не выругался, не плюнул в ее сторону, как делали ее соотечественники, когда отказывали ей. Это был европейского типа коренастый мужчина с голубыми глазами и лицом, типичным для многих рас и никакой в особенности. Он мог быть поляком, немцем или эльзасским французом. Он знал свою фамилию — Келлер, потому что под этой фамилией мать оставила его в сиротском приюте. Монахини считали, что отцом его был немец, но точно не знали, а он никогда не пытался узнать правду. Ему все равно. Он пришел ниоткуда и оставался ничьим. Родным домом для него стал этот приют, где жили отверженные обществом дети, существование которых поддерживали своим христианским милосердием монахини. Он шагнул в большой мир таким же одиноким и обнаружил, что жизнь незаконнорожденного в мире ничем не отличается от жизни сироты в приюте. Разве только еще тяжелее. У него не было никаких прав, и некому было защитить подростка от жестокой действительности в стране, опустошенной немецкой армией и оккупированной союзническими войсками. Единственным способом выжить была жизнь вне закона. На этом поприще Келлер нашел себя сразу: вне закона и вне общества, которое этот закон представлял. В двадцать пять лет он вступил в Иностранный легион. Война к тому времени уже несколько лет как окончилась. Легион не был ни романтическим прибежищем, ни местом для приключений. Он был последней надеждой для отчаявшихся душ.
Келлер был рад, что несчастная малолетняя проститутка наконец ушла. Она, видимо, жила на окраине города, в грязных перенаселенных лагерях для беженцев. Наверное, голодная и зараженная венерической болезнью. Ей могло быть лет четырнадцать, а то и меньше. Их не так уж много, потому что ливанская полиция преследовала неофициальную проституцию, которая портила репутацию процветающего туристского бизнеса и элегантных отелей ливанской столицы с ее пышной красотой.
Будь у Келлера деньги, он поселился бы здесь. Город богатый, ливанцы прекрасные коммерсанты. Некоторые из богатейших людей Ближнего Востока, за исключением разжиревших на торговле нефтью шейхов, жили во дворцах из искусственного мрамора в пригородах Бейрута.
Весь путь занял у Келлера десять минут. Наконец он приблизился к машине, припаркованной на противоположной стороне дороги, и устроился на заднем сиденье. Там уже сидел худощавый, с резкими чертами лица ливанец, одетый в теплое пальто с бархатным воротником. У него были блестящие черные глаза. Он улыбнулся, сверкнув золотыми зубами.
— Очень хорошо, — сказал он Келлеру. — Не заставил себя ждать. Сделал, что было велено?
— Да, — ответил Келлер. — Надеюсь, я понравился тому, кто смотрел на меня.
— О чем ты? Что это тебе взбрело в голову?
Фуад Хамедин занимался посредничеством. Он мог устроить что угодно и кому угодно, лишь бы хорошо платили. А за это дельце давали большие деньги. И нечего этому бродяге изображать из себя умника.
— А то, что я ведь не дурак, — возразил Келлер. — Они хотели посмотреть на меня. Ну вот, посмотрели. Когда будет известно насчет работы?
— Завтра.
— Завтра! Все завтра да завтра! Я не могу больше ждать.
— Тебе ведь нужны деньги, — сказал Фуад.
С Келлером он вел себя осторожно — знал этот тип людей. Они очень опасны, готовы кулаками добыть то, чего не могут добыть головой. Он считал Келлера бродягой, потому что тот был без гроша и наверняка в бегах. Фуад познакомился с Келлером, когда тот прибыл сюда из Дамаска, голодный и готовый на любую работу. Фуад дал ему денег на еду и жилье и устроил на лето вышибалой в какой-то низкопробный ночной клуб, обиравший своих клиентов. В декабре клуб закрылся. В это время Келлер приютил у себя девушку. Фуад предложил устроить ее прислугой в какой-нибудь дом, но Келлер пригрозил набить ему морду.
Фуад побаивался Келлера и поэтому презирал. Ему будет спокойнее, когда Келлер уедет из Бейрута.
— Тебе нужны деньги, — повторил он. — И тебе, и твоей девчонке. А за эту работу ты получишь изрядный куш.
— Пока это только болтовня. — Келлер отвернулся, пошарил в кармане, ища сигарету. Но пачка была пуста. — Ты вот все твердишь о работе, хороших деньгах. А что это за работа и сколько мне заплатят? Ты там скажи, что я хочу знать, а то подыщу себе что-нибудь другое. Могу и в Израиль податься.
Вот поэтому-то Фуад и заинтересовался Келлером. Келлер хотел подкопить денег и отправиться в Израиль сражаться на стороне израильтян. То же он пытался сделать и в Сирии, но арабам не нужны были наемники. Фуад снова заговорил об этом, чтобы окончательно удостовериться:
— Ты уверен, что евреи примут тебя? По-моему, из твоей затеи ничего не выйдет. У них достаточно солдат.
— Может, и так. Но я могу предложить им особые услуги. — Келлер взял сигарету из портсигара Фуада и закурил. — В той войне, которую они ведут, им нужны снайперы. А я с расстояния трехсот метров могу попасть человеку в глаз.
— Надеюсь, ты сумеешь это доказать, — усмехнулся Фуад, — потому что именно это тебе и придется делать. Завтра покажешь, насколько метко ты стреляешь. Утром в это же время будь возле отеля святого Георгия. А вот тебе на подарок твоей девчонке. — Фуад сунул деньги в карман Келлера. — Можешь взять такси, — ухмыльнулся он, сверкнув золотыми коронками. — Иди, гуляй!
Келлер вылез из машины и захлопнул дверцу. Посмотрев вслед удаляющейся машине Фуада, послал ему вдогонку короткое грязное ругательство на жаргоне легионеров, в котором перемешались непристойности полудесятка языков, и зашагал в обратном направлении.
* * *
— Вы хорошо его разглядели? — тихо спросил Эдди Кинг, наклонившись к Элизабет.
Управляющий отелем узнал ее. Услышав имя Камерон, он бросился наводить справки. Не прошло и часа, как все уже знали, что Элизабет — племянница Хантли Камерона. Клиенты отеля, находившиеся в вестибюле, с любопытством поглядывали на Элизабет и Кинга.
— Да, конечно. Узнаю, когда увижу. Долго эти двое будут пялиться на меня? И все из-за проклятой статьи! — Элизабет в раздражении отвернулась.
Пожилая чета иностранцев не сводила с нее глаз, поглядывая на свежий номер журнала «Look». На обложке была фотография ее дяди. О Хантли Камероне написано много статей, хотя их авторы не могли проникнуть дальше ворот его дома во Фримонте. Хантли Камерон был находкой для специалистов сатирического жанра. Его браки, богатство, слава тирана и прежде всего его жесткие правые взгляды сделали из него одиозную фигуру для миллионов людей по всему миру. Но больше всего его ненавидели за его наглое высказывание, что все его враги не стоят грана кошачьего дерьма. Несколько лет назад империя массовой информации Хантли Камерона — пресса, радио, телевидение — начала открытую борьбу против Демократической партии президента Хагсдена. Хантли Камерон всю жизнь был реакционером, а власть и деньги использовал для пропаганды своих правых взглядов. Никто не сомневался, что на предстоящих президентских выборах он окажется в числе сторонников бывшего куклуксклановца Джона Джексона, стращавшего американцев приходом к власти коммунистов и негров. Все друзья Камерона да и многие из его врагов поддерживали Джексона, который, словно ядовитый гриб, поднял голову на ниве американской общественной жизни. И со скоростью гриба распространился. Произошло нечто неслыханное. Ку-Клукс-Клан получил шанс утвердиться в Белом доме. Но тут Хантли Камерон показал себя совсем с другой стороны. Он понимал, чем может обернуться для Соединенных Штатов приход к власти такого президента, как Джон Джексон. Отчетливо представил себе будущее Америки, раздираемой внутренними противоречиями и конфликтами, способными искалечить и утопить в крови жизнь целого поколения. Крутой поворот Камерона и его заявление о поддержке кандидата на пост президента от Демократической партии Патрика Кейси вызвали всеобщее изумление. Все свои богатейшие ресурсы Хантли Камерон намеревался предоставить в распоряжение самого рьяного либерала в истории политической жизни Америки. Камерон вышел не из бедных слоев. Он был сыном богатого промышленника. Миллион долларов, доставшихся ему в наследство, он изъял из химической промышленности и приобрел в северной части штата Нью-Йорк газетное издательство с прочной репутацией. К шестидесяти годам он обладал состоянием, которое трудно было оценить точно, и властью, способной сотворить или уничтожить кого угодно.
По сравнению с Хантли Камероном Эдди Кинг был просто нуль. Он был собственником небольшого, но элитарного издательства, выпускавшего журнал для интеллектуалов, который пользовался успехом среди консервативных слоев Америки и Европы. Кинг выглядел моложе своих пятидесяти двух лет, и, хотя в волосах у него пробивалась седина, кожа была гладкая, загорелая, а фигура — подтянутая благодаря упорным тренировкам. Одевался он безупречно, хотя элегантным его вряд ли можно было назвать — он был слишком высоким и плотным. Широкое лицо с нависшим над светло-зелеными глазами лбом и ровными, как у всех американцев, зубами было европейского типа. Кинг признавался, что в его жилах течет латвийская кровь, что в глазах женщин придавало ему особый шарм. Он был хорошим рассказчиком, приятным человеком в компании и к тому же интеллектуалом. В Америке же утонченный образованный человек ценится выше мультимиллионера. Он был близким знакомым Хантли Камерона, но не другом. Слишком неподходящим было слово «дружба» для определения взаимоотношений Хантли с кем-либо. Оно предполагало в какой-то степени равенство, а равным Хантли был только сам Хантли. Положив ногу на ногу, Кинг откинулся на спинку кресла и улыбнулся Элизабет. Ему нравились красивые женщины, а Элизабет Камерон была исключительно хороша. В ней не было того откровенного самолюбования, которое лишает привлекательности многих богатых американских женщин ее круга.
— Значит, вы хорошо его рассмотрели? — снова спросил Кинг.
— Хорошо, — ответила Элизабет. — Не беспокойтесь, не прихвачу по ошибке какого-нибудь ливанца!
— Ну что, все не так уж страшно, правда? — непринужденно усмехнулся Кинг, поднося ей огонь. — Я ведь говорил вам тогда за обедом, что в этом нет ничего незаконного или опасного. Теперь вы успокоились?
— Простите, что я тогда разволновалась, — сказала Элизабет. — Боюсь, у меня слишком разыгралось воображение. В голову полезли всякие дурные мысли.
На самом деле она вовсе не разволновалась. Она слишком хорошо умела владеть собой. А ей так хотелось бросить все и первым же самолетом улететь домой! Но она вела себя сдержанно, спокойно, сохраняя достоинство. Она ничего не требовала, а просто спросила, но так, что Эдди Кинг понял: пора все объяснить. И он заказал шампанское, заставил ее сесть и заявил: все, что от нее требуется, — это вернуться в Штаты с человеком, которого опекает ее дядя.
Все очень просто. Ей нужно по дороге забрать этого человека, поехать с ним в аэропорт, сесть в самолет, потом пройти вместе с ним таможенный досмотр в аэропорту Кеннеди и передать его кому-то другому.
— Но к чему вся эта таинственность? — поинтересовалась Элизабет. — Почему вы не могли сказать мне об этом раньше?
— Потому что вы случайно могли где-нибудь проговориться. Вы ведь в центре внимания прессы, Элизабет. Люди прислушиваются к каждому вашему слову. Какой-нибудь журналист мог услышать, написать об этом в газете, и тогда все бы провалилось.
Кинг умел пустяк превратить в весомый довод. Случайно оброненное слово, подхвативший его журналист... Послушать его, не так уж все невероятно. Но сейчас, поразмыслив, понаблюдав из-за стеклянных дверей за мужчиной, закуривавшим сигарету, Элизабет снова попрекнула его:
— И все же вы могли бы довериться мне. Если бы вы предупредили меня, что это секрет, я никому бы ничего не сказала.
— Конечно, не сказали бы, — согласился Кинг, — но в интересах Хантли я не хотел рисковать.
— И поэтому вы не скажете, почему этот человек не может полететь в Штаты один? — спросила Элизабет.
Но тут Кинг был непреклонен. Он снова попросил Элизабет положиться на него, напомнил ей о долге перед семьей, и ей стало неудобно настаивать.
— У него американский паспорт, — продолжал Кинг, — но он не американец. И это все, что я могу вам сказать. Никто не должен знать о его поездке. Залог успеха — в соблюдении абсолютной тайны. А поскольку речь идет о Хантли, разве можно кому-нибудь, кроме вас, дорогая, доверить это дело? А вдруг этот человек проговорится, будет подкуплен или использует эту информацию в своих целях? Ну как, вы успокоились? Волноваться нет причины, но даже если... — Кинг пожал плечами, готовый понять ее и простить, если в последний момент она окажется недостойной его доверия.
— Конечно, успокоилась, — ответила Элизабет. — Не думаю, что со мной что-нибудь случится в самолете. Вы, надеюсь, тоже не думаете? Но должна признаться, пройтись с этим человеком по темной улице я бы не решилась. — Она снова взглянула на дверь и вспомнила, как мужчина остановился, закуривая сигарету, и пламя спички, прикрытое ладонями, осветило обращенное к ним лицо.
Кинг ничего не ответил. Предчувствие не обмануло Элизабет. Человек, которого они видели, доверия не внушал. В его движениях было что-то звериное. Даже в простом жесте, когда он бросил спичку в канаву, чувствовалось ожесточение. Он швырнул ее, как гранату. Кинг был очень доволен, что Элизабет испугалась, увидев его. Значит, выбор сделан правильно. Оставалось только удостовериться в мастерстве этого типа.
— Он не доставит вам никаких неприятностей. Не беспокойтесь ни о чем, — сказал Кинг. — Я бы не попросил вас об этом одолжении, если бы существовал хоть малейший риск. В конце концов, дорогая, я же отвечаю за вас.
Иногда его занимала мысль: а что, если затащить эту американочку из высшего общества в тихую комнату и разложить ее на постели? Ему приходилось довольствоваться развращенными и фригидными женщинами, но они никогда не увлекали его. А как было бы с этой девушкой, так красиво одетой, с прической, которую, казалось, не осмелится смять ни один мужчина? Интересно, было бы с ней все по-другому? Она, конечно, отличается от большинства американских женщин. Она не была замужем и, насколько ему известно, избегает случайных связей. Она знает, что красива, но самолюбование ей чуждо. Умна, энергична без ущерба для женственности. Кинг не сомневался, что секс с ней был бы событием, и даже незабываемым событием. Но это только мечты. Он никогда не пытался и не попытается их осуществить. Элизабет — племянница Камерона, и единственное, на что он может рассчитывать, — это ее помощь в деле, которое никак не связано с его тайными вожделениями. Кинг достал портсигар от Тиффани и такую же зажигалку и поднес к ее сигарете. Он не изменит себе. Он так давно играл свою роль, что личина стала его сущностью. Кинг покупал все лучшее, потому что за пятнадцать лет это вошло у него в привычку.
— Последний раз спрашиваю — вы скажете мне, что все это значит? — настаивала Элизабет.
— Нет, — покачал он головой. — Я дал обещание вашему дяде сохранить все в тайне. Для него это очень важно, Элизабет. Когда все будет позади и вы узнаете правду, вы поймете, почему я пока не могу вам ничего объяснить. Это самое грандиозное дело, которое Хантли когда-либо затевал. И если все раскроется раньше времени, ему будет грозить опасность. Но если вы так встревожены, ради бога, не утруждайте себя. Я сделаю все сам.
— О нет! Я, конечно же, помогу. Я вам обещала. Я в долгу перед дядей — он был так добр ко мне после той катастрофы. — Элизабет помрачнела и отвернулась.
Кинг наклонился к ней поближе, сдерживая желание взять ее за руку. Он знал, что ей не нравились такие выпады, которые он иногда себе позволял, стремясь подчеркнуть свою близость к Хантли Камерону. Знал, что она боится его, и это будоражило его воображение. Женщины любили его, сами навязывались. Но Элизабет, в отличие от многих, обладала тонкой интуицией.
— Хантли — мой единственный родственник, — продолжала Элизабет, — и я не предам ни его, ни вас, Эдди. Простите, что вам пришлось уговаривать меня. Я больше не буду ни о чем спрашивать. Вы ведь один из самых преданных его друзей. Надеюсь, дядя это понимает. Не так уж много у него друзей.
У Элизабет были большие карие глаза, необычные для белокожей блондинки. Очень выразительные, широко открытые. Глаза женщины, у которой нет от мира тайн. Кинг видел свое крохотное отражение в ее блестящих зрачках. Вот он, Эдди Кинг, преданный друг, помогающий человеку, у которого так мало друзей. Бедные богачи, никто их не любит. Вероятно, потому, думал он, глядя в лицо Элизабет, что не очень-то они располагают к любви.
— Тогда не выпить ли нам перед обедом? — спросил Кинг.
— С удовольствием.
Они направились в бар. Кинг замечал, как мужчины оглядываются на Элизабет, окидывая ее взглядом с ног до головы. У них возникали те же мысли, что и у него: а как бы это было... Жаль, очень жаль, что ему никогда не придется этого узнать.
* * *
Келлер снимал комнатушку недалеко от порта, где выгружались всевозможные товары, прибывающие в Ливан, начиная от ковров и кончая кокосовыми орехами. В комнату вели три лестничных пролета. Из глубины дома несло сыростью, запахом мочи и рыбы. На деньги, которые дал ему Фуад, Келлер купил еды, бутылку вина и немного сладостей у уличного торговца.
Конфеты были ярко-розового цвета и такие приторно-сладкие, что Келлер не смог съесть ни одной. Но девушке они понравились. У нее была восточная страсть к сладкому. Келлер растянулся на постели и с удовольствием наблюдал, как она их поглощает. Он подобрал ее однажды ночью на улице, где с ней случился голодный обморок, и, сам не зная почему, привел домой и накормил. Словно бездомную кошку, что наводнили весь Бейрут. Только они околачивались вблизи отелей и кафе и были сыты.
Девчонка была такой тощей и изможденной, что невозможно было понять, сколько ей лет. Или даже представить, как бы она выглядела, будь за ней хоть небольшой уход. Келлер дал ей еды, несколько шиллингов и велел уходить.
Но утром обнаружил ее на лестничной площадке у своей двери. Звали ее Соуха. По обычаю всех бездомных тварей она признала в нем хозяина и отказалась уходить. Келлер попытался ее прогнать. Показал ей кулак и принял грозный вид, но она только вся сжалась и не тронулась с места. Она говорила по-французски, по-арабски и немного по-еврейски. В Ливан она прибыла вместе с беженцами из Палестины. У нее никого не было. Отец умер, а мать-француженка много лет как была похоронена в Иерусалиме.
Единственное, чего она хотела, — это служить ему. Быть его женщиной, служанкой, лишь бы он разрешил ей остаться.
Келлер понимал, что отделаться от нее можно только вышвырнув ее на улицу. Но, заглянув в ее огромные, полные слез карие глаза, которые казались неправдоподобно большими на худеньком личике, он понял, что не сможет этого сделать. Он знал, что такое голод, что значит ночевать под открытым небом. Знал, что случается в этом мире с бездомными, потому что это уже случилось с ним. Поэтому, выругавшись, он впустил ее в комнату. Так началась их совместная жизнь, что было вполне обычным делом. Только он не бил ее, когда бывал в плохом настроении, и не заставлял торговать своим телом, если у него не было денег.
Соуха платила ему преданностью, на которую способны только собаки и женщины. Она прибирала в комнате, стирала и чинила его одежду, готовила еду. В первое время она отказывалась есть вместе с ним. Подавала ему по мусульманскому обычаю первому, а потом доедала, что оставалось на тарелке. Потупив глаза, предложила ему себя, сказав, чтобы он не боялся заразиться от нее, потому что он у нее первый, в чем он усомнился. Келлеру не нравились такие молодые и беззащитные девочки. У него была связь, которая продлилась несколько недель, с одной девицей из ночного клуба. Она прибыла из Англии, была какой-то диковатой и не внушала доверия. Секс с ней не приносил радости, хотя она и удовлетворяла его желания. И однажды она ушла от него к ливанцу, с которым познакомилась в клубе. Келлер всегда находил женщин, если хотел. В Алжире, служа в легионе, он посещал публичный дом, где практиковали невероятно развращенные арабки, а когда его часть стояла под Дьенбьенфу, жил с темнокожими индонезийками. Он, кажется, знал все способы обращения с женским телом, но ничего не знал о любви. Он велел Соухе убираться в свой угол и не приставать к нему. Но однажды, вернувшись поздно, он почувствовал, что хочет женщину. А она была рядом, робко поглядывая своими прекрасными глазами. И он вдруг понял, как она красива. У нее были длинные темные волосы, которые после мытья оказались темно-каштановыми, а не черными, и светлая кожа, как у европейцев, живущих в Латинской Америке.
Келлер протянул руку, и Соуха, вся дрожа, приблизилась к нему. Впервые в жизни Келлер был нежен с женщиной, потому что Соуха сказала ему правду. Он был первым мужчиной в ее жизни. А когда все было кончено и ему захотелось спать, она взяла его руку и поцеловала.
— Я люблю тебя, — сказала она. — Теперь я навсегда буду твоей.
А утром первое, что он увидел проснувшись, было ее лицо: она смотрела на него с обожанием.
Келлер протянул руку, обнял девушку и поцеловал в шею.
— Не ешь больше этой дряни, а то заболеешь.
— Это не дрянь, — возразила она. — Конфеты очень вкусные, вот попробуй.
— Нет, это не для меня. Ешь, маленькая обжора. То-то ты толстеть начала.
Соуха положила обратно последнюю конфету и посмотрела на Келлера:
— Ты считаешь, я толстая? Я тебе больше не нравлюсь?
— Ты мне очень нравишься, — сказал Келлер. Он любил иногда подразнить ее, но знал, что переигрывать нельзя. Она верила каждому его слову и начинала плакать. — Давай приканчивай свои сласти и иди ко мне. Мне надо с тобой поговорить. Ты бы хотела уехать отсюда? Нет, нет, вместе со мной! Если бы у нас завелись деньги и мы бы куда-нибудь уехали? — Он повернул голову и посмотрел на нее. — У тебя ведь никогда ничего не было, правда? Ты не знаешь, что значит иметь деньги.
— Мы бы купили еще еды, — сказала Соуха. — Я бы пошла в лавку, купила бы красивой материи и заказала бы тебе пальто. Я знаю, что можно сделать с деньгами. Можно купить все, что нам нужно.
— И новое платье тебе, а может, и два.
Келлер видел, как меняется выражение ее лица: удивление, восторг, недоверие. У кого еще есть два новых платья? Он подарил ей одно, а ей жалко было его носить — он заставил ее надевать платье. Только так можно было объяснить ей, что жизнь их, возможно, изменится. На простом примере с едой и одеждой. Но если Фуад не врет, Келлер сможет начать новую жизнь. Это все равно что родиться заново, имея счет в банке вместо свидетельства о рождении. А имея солидные деньги, можно получить и свидетельство тоже. На любое имя, какое только пожелаешь. Большие деньги, как не раз намекал Фуад. А сегодня туманные обещания обрели уже конкретную форму. Он должен доказать, как метко он стреляет. Келлер вытащил сигарету из новой пачки, а Соуха поднесла ему огонь. Если им нужен меткий стрелок, значит, те — кто бы там они ни были — подыскивают убийцу. Им нужен человек, который может попасть в цель с большого расстояния. Только кто будет целью? Келлер затянулся, поглаживая и накручивая на пальцы толстую косу девушки.
Один из шейхов? Хусейн Иордании? Только бы не король. Трудно будет скрыться, застрелив Хусейна. И еще труднее будет пробраться к нему поближе, чтобы осуществить замысел. Сколько профессионалов пытались его убить и попадались! Ну, если эти мерзавцы покушаются на Хусейна, надо запросить побольше. И получить аванс. По крайней мере Соуха будет обеспечена, если он не вернется. Он потянул ее за косу, поворачивая к себе лицом:
— Эй, о чем задумалась? О новых платьях?
— Нет, я думала о деньгах. А кто нам даст деньги, Бруно? Келлер даже назвал ей свое имя. С тех пор как он покинул сиротский приют, его никто так не называл.
— Тот, кто считает, что я заслуживаю их. Разве ты не веришь, что я чего-то стою?
— Ты стоишь больше всего золота ливанского банка! — страстно воскликнула она. — Не обманывай меня. Скажи, что ты должен сделать за эти деньги? Это для Фуада Хамедина? Я не доверяю ему...
— Я тоже. Нет, не для него. Наверное, для его друга. Я пока не знаю. Узнаю завтра.
Помолчав, Соуха спросила:
— Тебе дадут много денег? Ты потому принес еду и вино? И сласти мне? Это большие деньги, да?
— Может быть, даже очень большие, — задумчиво произнес Келлер. — О таких деньгах можно только мечтать, малышка. Хватит, чтобы уехать из Ливана, куда захотим, и жить без забот.
— Тогда я не хочу, чтобы ты делал это. — Соуха отстранилась от него и села. Келлер заглянул в ее огромные, горящие от волнения глаза. — Раз дают такие деньги, значит, это опасно. Тебе грозит опасность, я знаю. Скажи им, что нам ничего не надо. Я добуду деньги, если хочешь. Не делай ничего для Фуада. Не подвергай себя опасности, Бруно. Я заработаю денег.
Келлер отщипнул красный нагар сигареты. У него так огрубели пальцы, что он не почувствовал ожога.
— Я тебя никогда не бил, но если будешь так говорить — побью!
— Больше не буду. — Соуха закрыла руками лицо и расплакалась. — Это потому, что я тебя люблю.
Келлеру впервые попалась женщина, которая не торговала своим телом. Он вспомнил грязную проститутку-малолетку, которую встретил утром на автобусной остановке, и сальную ухмылку Фуада, когда тот советовал, как поступить с Соухой. Да и его собственная мать тоже ведь была потаскухой.
— Я знаю, почему ты так сказала. Хочешь сделать как лучше, но ты ведь моя женщина. Разве ты не понимаешь? И ни один мужчина не смеет к тебе прикасаться. А если получим деньги, у нас будет совсем другая жизнь. Ты станешь порядочной женщиной. У тебя будет свой дом. — Келлер посмотрел на нее и вытер рукой слезы с ее лица. Он мог бы и жениться на ней. Но этого он ей не сказал. — Будь умницей и не плачь. Иди ко мне, я покажу тебе, что больше не сержусь.
* * *
Возле отеля святого Георгия Келлера подобрало такси. В нем сидел Фуад. Он подал знак Келлеру, чтобы тот не разговаривал. Ехали они около часа. Наконец такси остановилось возле какого-то ресторана. Фуад расплатился с шофером, и они вышли. Фуад подвел Келлера к другой машине. Он сел за руль, а Келлер — сзади. Выехали на дорогу, идущую вдоль моря. Келлер заметил, что через несколько минут сзади появилась еще одна машина.
— Куда мы едем?
— В Джебарту, — ответил Фуад.
Он все время поглядывал в зеркало. Машина, которую заметил Келлер, шла неотступно следом. Это был черный «мерседес». Джебарта находилась в двух часах езды от Бейрута. Келлер взглянул на часы. Ехали они уже приблизительно столько же.
Проскочив Джебарту, повернули в сторону и проехали еще около мили по проселочной дороге. Машина тряслась и переваливалась по глубоким рытвинам. Домов не было видно. Вокруг, насколько хватало глаз, расстилалось голое поле.
Фуад остановил машину.
— Там на полу стоит ящик, — сказал он, повернувшись к Келлеру.
Он напоминал ему крысу в человеческой одежде. Его черные блестящие глазки метнули взгляд на заднее окно. Келлер повернул голову. «Мерседес» остановился за ними. Келлер сразу заметил, что шофер ливанец. Не похож на таксиста, скорее всего, личный шофер, но без формы. На заднем сиденье кто-то сидел, но от шофера его отделяла стеклянная перегородка из затемненного стекла. Сидящий в машине был невидим, но сам видел все.
Келлер нашел ящик.
— Вылезай, — приказал Фуад.
Келлер не тронулся с места:
— Вылезу, когда вылезешь ты.
Он чувствовал, как на затылке у него шевелятся волосы. Все это выглядело необычно для Среднего Востока. Келлеру очень не нравились эта машина сзади и эта тень за темным стеклом.
— Вылезай, тебе сказали! — крикнул Фуад. — И возьми ящик. — Он нервничал, и его голос срывался на визг. — Мне ничего доказывать не надо, Келлер. Если хочешь получить эту работу, ты должен понравиться кой-кому еще!
Он кивнул в сторону «мерседеса» и вылез из машины.
Келлер вышел следом за ним. Движения его были неторопливы. Он повернулся спиной к невидимому наблюдателю, вытащил небольшой ящик и закурил сигарету. Всю жизнь им помыкали, и выжил он только потому, что огрызался в ответ.
— Что ты делаешь? — со страхом зашипел Фуад, приплясывая возле Келлера.
Тот улыбнулся, сделал последнюю затяжку, бросил сигарету и придавил ее ногой. Потом молча открыл ящик и вытащил небольшой с гладким стволом пистолет. Оружие было превосходное. Келлер подбросил его на ладони, чтобы ощутить вес, и прицелился в ветку дерева на расстоянии десяти метров. Служба в легионе научила его многому. Он умел прикончить человека голыми руками, мог проделать многокилометровый путь без воды и пищи, переносить испепеляющую жару и жестокий холод. Автоматическим оружием он владел мастерски, и даже его сержант-француз, ненавидевший Келлера за то, что тот носил немецкое имя, вынужден был признать, что с винтовкой в руках Келлеру нет равных. Он был прирожденным стрелком. Его глаз и палец на курке взаимодействовали в абсолютном согласии. Он инстинктивно чувствовал, когда прицел точен, когда цель замрет на ту самую секунду, которая отделяет жизнь от смерти. В Индокитае однажды во время снайперского обстрела он один убил двадцать пять вьетнамцев из тридцати павших. А пистолетом он владел еще лучше, чем винтовкой. В полку он был чемпионом по стрельбе из пистолета.
— Я готов, — сказал Келлер.
— Вон там на дереве висит цель. На третьем слева.
Келлер посмотрел, куда указывал Фуад, и разглядел что-то, привязанное к ветке.
— Здесь нет патронов, — сказал он. — Не вхолостую же стрелять.
— Вот возьми, — протянул ему два патрона Фуад. — У тебя только два выстрела. — От волнения он до крови искусал губы. — Надеюсь, ты мне не соврал. Посмотрим, так ли ты хорош, как говоришь.
Келлер бросил на него злобный взгляд. Когда он злился, он всегда пригибал свою мощную шею.
— А ну вали с дороги!
Он загнал в магазин две пули, спустил предохранитель и поднял пистолет. Он забыл о Фуаде, ливанце, «мерседесе» с наблюдателем или наблюдателями за стеклом.
Келлер поднял пистолет до уровня плеча; целью служил резиновый мяч, подвешенный к ветке. Он раскачивался на ветру. С этого расстояния он по размеру напоминал человеческую голову. Келлер прицелился и через секунду выстрелил. Мяч исчез.
— Только одна цель?
Фуад приставил к глазам бинокль, потом опустил его и восхищенно улыбнулся, сверкнув золотыми зубами.
— Вот это да! Кто бы еще так смог?! С первого выстрела! Бах — и все!
Теперь он уже не шептал, а кричал, размахивая руками, глядя на «мерседес». Свою часть работы он выполнил. Он получит свои деньги, и никто не посмеет сказать, что он подыскал не того, кого нужно.
— Так-то! — воскликнул Келлер.
Он поднял пистолет вверх и выстрелил в воздух. Потом уложил пистолет обратно в ящик и, бросив его презрительно к ногам Фуада, сел в машину. Черт с ними, с этими наблюдателями в «мерседесе»! Теперь они убедились, что он мастер своего дела. Он был горд собой, и ему наплевать, получит он эту работу или нет.
«Мерседес» вдруг дал два длинных гудка. Фуад торопливо уселся на свое место.
— Они требуют тебя, — сказал он. — Это сигнал. Один гудок — «нет», два — «да». Тебе повезло, Келлер. Я тебе всегда говорил, Фуад принесет тебе счастье!
— Не жди, что я брошусь целовать тебе ноги, — огрызнулся Келлер. — Ты свое тоже получишь. Ты должен узнать, какие деньги мне дают и кто будет целью. Шагай и скажи тем, сидящим в машине, что я хочу знать все сейчас и дам ответ таким же манером. Один гудок — «нет», два — «да».
Фуад вылез из машины. Шофер «мерседеса» завел мотор. Келлер наблюдал за происходящим в зеркало. Он видел, как Фуад подошел к шоферу и тот что-то сказал через перегородку. Когда Фуад вернулся назад, у него от возбуждения глаза вылезали из орбит.
— Пятьдесят тысяч долларов! — Он едва выговорил эти слова. — Американских долларов! И паспорт на любое имя. Но пока тебе больше ничего не скажут. Хочешь соглашайся, хочешь нет. Пятьдесят тысяч американских долларов — о Аллах! — Он вытер лоснившееся от пота лицо ярким шелковым платком.
— Скажи им, мне надо два паспорта.
Келлер закурил. Он тоже весь вспотел, но старался сохранять спокойствие перед ливанцем. В горле у него пересохло, и руки дрожали. Пятьдесят тысяч!
— Два паспорта, — повторил он. — Один на меня, другой на Соуху. И десять тысяч перевести на ее счет. Иди передай им! Давай шагай, ты, сукин сын! Ты что, хочешь, чтобы пошел я?
Фуад ушел. Келлер расстегнул воротник, по шее тек пот. Это же целое состояние! Он стольких прикончил, что потерял им счет, и всего за несколько су в день. А тут за одного — пятьдесят тысяч долларов! Наверняка какой-нибудь король, принц, политик или гангстер враждующей группировки, из тех, у которых миллиардные доходы от торговли опиумом или кокаином. А он-то считал, что человеческой жизни грош цена. Келлер откинулся на спинку сиденья и расхохотался над своей горькой шуткой. Он и не представлял себе, что жизнь может так дорого стоить.
— Все в порядке! — Фуад сел в машину и захлопнул дверцу. — Паспорт на твое имя, остальные деньги — после окончания работы. Десять тысяч сейчас и паспорт для твоей девчонки.
— Идет! — сказал Келлер. — По рукам! Давай два гудка!
Глава 2
— Ой, что это?
Келлер накупил Соухе на сотню долларов одежды и обуви. Показал ей паспорт, который доставил посыльный. По паспорту у нее было ливанское гражданство.
— Теперь, — объяснил ей Келлер, — ты можешь поехать куда угодно. У тебя есть гражданство. Вот смотри, теперь ты ливанка, а не беженка.
— Я не хочу никуда ехать, — заявила Соуха. — Я счастлива здесь. И не хочу быть ливанкой, я палестинка. Мне не нужны эти вещи. Что ты обещал этим людям, если они дали тебе все это?
Келлер подошел к ней и, взяв за плечи, встряхнул ее. Не сильно, словно упрямого ребенка.
— Не твое дело. Я знаю, что делаю, а ты должна мне доверять. Я говорил тебе, мы начнем новую жизнь. А то живем, как бродячие собаки, шныряющие по помойкам в поисках пищи. Мы станем богатыми, очень богатыми, глупышка! А теперь успокойся, иди и уложи мои вещи в чемодан.
Темная головка Соухи поникла, она прятала лицо. Келлер понял, что она плачет.
— Я боюсь, — проговорила она. — Не знаю чего, но сердце у меня полно тревоги за тебя. Я сделаю, как ты велишь. И буду ждать тебя здесь, пока ты не вернешься. Пусти меня, Бруно, я тебе все приготовлю.
Келлер положил в ливанский банк десять тысяч долларов и распорядился, чтобы Соухе каждую неделю выплачивали деньги. Он не сказал ей, сколько у нее теперь денег, потому что для нее самой безопаснее не знать этого. Если он не вернется, банк будет продолжать выплаты, и она будет обеспечена на всю жизнь. А если бы он даже сказал ей, она не придала бы этому значения. Такого бескорыстного существа он еще в своей жизни не встречал. Он единственный, кто ей был дорог. Ее любовь вызывала в нем чувство неловкости. Она никогда не спрашивала, любит ли он ее. Наверное, своей обостренной женской интуицией чувствовала, что не любит. Он испытал чувство облегчения, что позаботился о ней на случай, если с ним что-нибудь приключится. О деньгах ей беспокоиться не придется. У нее есть даже настоящий паспорт — манна небесная для перемещенных лиц. Если уж он не полюбил ее, то по крайней мере сделал, что мог.
— Я хочу, чтоб ты была тут счастлива без меня, — сказал Келлер. — Я вернусь скоро. Время быстро пролетит.
— Для меня оно будет долгим, как жизнь, — ответила Соуха, закрывая чемодан, — новый, как и вся одежда.
Келлер был не похож на себя в темном костюме, простой белой рубашке и галстуке, который Соухе показался недостаточно ярким. Непохожий и немного чужой. И ей вдруг захотелось, чтобы он снова оказался в своем поношенном старом костюме. Именно таким он вошел в ее сердце.
— Я тебе напишу, — сказал Келлер.
Он лгал, но эта тоненькая девчушка выглядела такой поникшей и несчастной, что он готов был пообещать что угодно, лишь бы утешить ее.
— Я не умею читать, ты ведь знаешь.
— Иди сюда, — позвал Келлер, — иди и послушай, что я тебе скажу.
Она подошла, и он обнял ее.
— Я пришлю тебе весточку. Обещаю тебе, что скоро вернусь. И тогда мы будем вместе, и я никуда больше не уеду. А теперь будь умницей, улыбнись.
По лицу Соухи потоком текли слезы. Она плакала от всей души, не опасаясь, как западные женщины, за свой макияж. Она спрятала лицо у него на груди, но потом подняла голову и улыбнулась. Ее губы дрожали, и она едва сдерживала слезы. Келлер не стал больше испытывать ее терпение. Нежно поцеловал в губы, так, как учил ее, потом поднял чемодан и пошел к двери.
— Жди меня, — сказал он.
— Я буду ждать, — отозвалась девушка. — Буду ждать всю свою жизнь.
Келлер закрыл дверь и спустился по лестнице на улицу. Он не оглядывался. Ведь он попрощался, а оглядываться — дурной знак.
После поездки в Джебарту Кинг уладил все очень быстро. У него были связи и деньги. С паспортом не было никаких затруднений. У его знакомого их была целая куча. Деньги были переведены из Сирии, а паспорт Келлера, с которым он отправится в Штаты, ждал его в конверте в аэропорту. И билет тоже. Но он ничего не узнает, пока не пойдет на посадку.
* * *
— Говорит мисс Камерон. Пришлите, пожалуйста, за моим багажом.
Элизабет положила трубку и подошла к туалетному столику бросить на себя последний взгляд. Все дела улажены. Эдди Кинг накануне улетел во Франкфурт, в свою европейскую штаб-квартиру. Ему предстояло наладить распространение своего журнала «Будущее» в Западной Германии. Элизабет не нравились ни журнал, ни его взгляды. Они были очень похожи на крайне реакционные взгляды, которые проповедовала пропагандистская машина Хантли. Напротив постели на столе стояли в вазе две дюжины белых роз, разорванная карточка валялась в мусорной корзине. На ней было написано: «Вы удивительная женщина. Эдди». Элизабет сама не понимала, почему ей стало неприятно, и она тут же порвала карточку. И даже цветы ей были неприятны. Так странно, что он выбрал белые цветы. Впрочем, и сам Кинг был странным человеком. В нем было много обаяния. Он был хорошим рассказчиком, интересным собеседником, мужчинам он нравился, а женщины им увлекались. Элизабет он тоже нравился, но не тогда, когда присылал цветы. В этих случаях она испытывала к старому знакомому дяди далеко не дружеские чувства. Он становился ей противен. Это было глупо и не имело под собой оснований. Кинг для нее ничего не значил. Белые розы тоже. Она просто нервничала, потому что ей предстоял долгий путь в Штаты с тем человеком, которого она видела за дверями отеля. Кинг не захотел сказать ей, что кроется за этой тайной. Но если у него есть законный паспорт, почему он не может лететь один? Ей это казалось нелепым. Но потом она вспомнила о тех уловках, к которым прибегала дядина пресса, чтобы иметь повод критиковать правительство. Вполне вероятно, что это очередной трюк, рассчитанный на то, чтобы обвинить иммиграционную службу в некомпетентности. Когда этот человек окажется в Штатах, его представят как доказательство пробелов в работе органов безопасности.
Хантли нравились проделки такого рода. Он не раз говаривал, что скандалы необходимы — заставляют политиков шевелить мозгами. Власти должны знать, что нельзя все время дурачить американский народ. По крайней мере, пока Хантли Камерон поддерживает это правительство.
Кинг проинструктировал Элизабет, что она должна сделать: оплатить счет в гостинице, сесть в такси, которое будет ждать ее в одиннадцать часов. Тот человек будет уже в машине. Рейс прямой, только с тремя посадками: Рим, Женева, Нью-Йорк.
Дверь в номер открылась. За багажом пришли два портье. Через несколько минут Элизабет покинула комнату. Перед уходом она заметила, какой сильный аромат распространяли белые цветы Кинга.
Келлер увидел ее, когда она спускалась по лестнице. Он заметил, что она красива. Красива даже по строгим меркам такого избалованного туристами города, как Бейрут. Она остановилась в ожидании. Золотистые волосы блестели в лучах зимнего солнца, одной рукой она придерживала у шеи воротник бежевого норкового манто. Один из портье открыл дверцу. Келлер отпрянул назад. Он не знал, с кем ему придется встретиться. Меньше всего он ожидал увидеть женщину. Усаживаясь, она старалась не смотреть на него. Дверца захлопнулась, шофер повернул к ним голову:
— В аэропорт?
Ответил Келлер. Он получил все инструкции от Фуада: заехать за посредником, направиться в аэропорт, спросить у конторки Американского транспортного агентства пакет на имя Наума. В нем будут паспорт и деньги.
— Да. И поторопись.
Келлер вытащил из кармана пачку сигарет и повернулся к Элизабет.
— Вы курите?
— Да, спасибо.
Он поднес ей зажженную спичку и, когда она повернулась к нему лицом, увидел, что ее лицо так же красиво, как и профиль.
Что, черт возьми, подумал Келлер, задувая спичку, делает здесь такая женщина? Наверное, служит прикрытием? Он нахмурился и переломил спичку пополам. Это ему уже не нравилось. Не нравилось, что все оборачивается таким образом. Это подозрительно, как и тот «мерседес» с затемненными окнами и невидимым наблюдателем, который два раза ему просигналил. Какое они имеют право подсылать к нему женщину?
— Если по дороге будут пробки, — неожиданно сказал Келлер, — мы опоздаем на самолет.
Почувствовав на себе ее взгляд, он повернул голову. Видя, что она хочет о чем-то спросить, он кивнул в сторону шофера. В машинах, используемых под такси, перегородки между водителем и пассажирами не было, и все ливанцы, даже не желая этого, слышали разговоры своих клиентов.
Элизабет все поняла и снова устроилась в уголке сиденья. Минут двадцать пять они ехали молча. Келлер почти все время смотрел в боковое окно и курил. Элизабет украдкой наблюдала за ним. Он был очень спокойным. Не делал лишних движений. Трудно было определить его возраст. Скорее всего, между тридцатью и сорока. Национальность столь же неопределенна, как и акцент. Если судить по нескольким словам, которыми они перебросились, он, возможно, был французом.
Почувствовав, что она смотрит на него, Келлер обернулся. У него были голубые, глубоко посаженные глаза на загорелом, обветренном непогодой лице. Не похоже, что этот человек умеет улыбаться.
— Мы почти приехали, — сказал он. Почему она разглядывает его, словно какого-то зверя? От этого он и впрямь чувствовал себя зверем, озлобленным и настороженным.
Он даже не знает, куда летит, пока не вскроет пакет, ожидающий его в аэропорту. Жизнь, в которой ему приходилось рассчитывать только на себя, обострила его ум, превратила его в инструмент тончайшей чувствительности. Он не знал, что его ждет, и готов был поклясться, что и смущенная девушка, сопровождавшая его, тоже ничего не знает. Ситуация создавалась странная и опасная. Келлер решил, что попытается узнать у своей спутницы хоть что-то, когда они сядут в самолет. Он внимательно оглядел ее одежду, но безрезультатно. Норковое манто ни о чем не говорило. В это время года на Среднем Востоке почти повсюду холодно, кроме раскаленной пустыни. Куда же они летят? Может быть, в Иорданию? Но интуитивно он чувствовал, что нет.
Келлер вышел из машины и расплатился с шофером. Носильщик выгрузил их вещи и повез в здание аэропорта.
— У вас с собой билет? — спросила Элизабет.
— Нет, он там, в аэропорту. А у вас?
— Мой здесь, у меня в сумке.
— Тогда вы идите. Встретимся при посадке.
Служащий Американского транспортного агентства выдал ему конверт, Келлер расписался на квитанции «Д. Наум». Это было ливанское имя. Оно означало то же, что Смит в Бейруте.
Келлер вскрыл конверт и увидел плоский зеленый паспорт с тисненым американским орлом на обложке. Он раскрыл его и взглянул на фамилию. Теллер. Андрю Джеймс Теллер. Возраст — тридцать восемь лет, рост — метр восемьдесят, волосы — светлые, глаза — голубые. Особых примет нет. Вот здесь они дали маху, подумал он. На груди у него были глубокие шрамы, память о двух вьетнамских пулях и пьяных драках в Алжире. Теллер. Неглупо. Фамилия похожа на его собственную — есть уверенность, что он будет отзываться на нее автоматически. Тот, кто сидел в «мерседесе», видимо, знает свое дело. В конверте были также тысяча долларов, сколотых скрепкой, и билет. Место назначения — Нью-Йорк. Келлер спрятал деньги и паспорт в карман брюк. Нью-Йорк. А он-то думал, что речь идет о каком-то небольшом деле местного значения. Какой же он дурак! Крупная сумма в долларах должна была подсказать, что ему поручают дело экстракласса. Ему, бродяге без гражданства, человеку, обладающему только одним талантом — убивать с большого расстояния.
Келлер прошел регистрацию в отделении Панамериканской авиакомпании и проследовал в зал ожидания. Американка сидела и читала газету. Келлер не останавливаясь направился в бар и заказал двойное виски. Но по тому, как оба бармена поглядывали в его сторону, он понял, что подошла Элизабет.
— Я бы тоже выпила, — сказала она. — Мне, пожалуйста, виски с содовой.
Келлер положил деньги на стойку бара:
— Поторопитесь. Скоро объявят посадку.
Келлер был неискушенным пассажиром. Весь его опыт ограничивался французскими транспортными самолетами.
— Не беспокойтесь, — первый раз улыбнулась ему Элизабет. — Здесь все проще, не так, как в большом международном аэропорту. Мы можем спокойно допить свое виски, а потом пойти на посадку.
— Я смотрю, вы хорошо знакомы с Ливаном, — заметил Келлер.
— Нет, но я бывала в похожих местах. Они все одинаковы. Бейрут, пожалуй, получше остальных. По крайней мере люди здесь приятнее.
— Да, — сказал Келлер, поставив пустой бокал. — Если у вас есть деньги, на которые можно купить большинство из них.
— Включая вас? — Элизабет не хотела обидеть его, но ей показалось, что он адресует свое презрение именно ей.
Келлер подвинул свой бокал и щелкнул пальцами, чтобы его наполнили.
— Конечно. Вам-то это должно быть известно.
— Я ничего не знаю о вас, — сказала Элизабет. — Кроме того, что мы вместе летим в Нью-Йорк.
— И вы ничего от этого не будете иметь?
Он повернулся к ней лицом. От первой порции виски в желудке стало горячо. Он добавил еще порцию. На лице Элизабет проступил легкий сердитый румянец. Это позабавило Келлера. Эта дамочка не привыкла, чтобы с ней так разговаривали. Мужчины его типа не встречались на ее жизненном пути.
— Только удовольствие от вашей компании, — холодно ответила Элизабет.
— Я бы на это не рассчитывал. Дело в том, что мне платят. Еще порцию виски!
— Нам предстоит длительный полет, — спокойно заметила Элизабет. — Мне бы не хотелось, чтобы вы напились.
А она смелая, подумал Келлер, в этом ей не откажешь. Перед ним возникло лицо Соухи, ее огромные карие глаза, полные страдания. Он бы мог схватить эту американку за ее золотистые волосы и ударить ее, чтобы посмотреть, как она заплачет.
— Я никогда не бываю пьяным, мадемуазель. Я не американец. Вот объявляют посадку на наш рейс. Допивайте свое виски и пошли. — Он словно клещами сжал ее руку.
Их места были в первом классе. На мгновение Элизабет поддалась искушению сесть отдельно, но он стоял позади вплотную к ней, вынудив ее занять кресло в ряду, где было два свободных места. Он не помог ей снять пальто, ожидая, пока его повесит стюардесса. Элизабет села, и он тоже. Пристегнул ремень, вытащил пачку сигарет и предложил ей.
— Я неопытный пассажир, не то что вы, — ответил Келлер. — Первым классом не летал. Здесь очень удобно, должен признать.
Элизабет ничего не ответила. Ей не хотелось сидеть рядом с ним. Его физическое присутствие нельзя было не замечать. Тело его заполнило все кресло, от него пахло крепкими сигаретами. Его мощная со вздувшимися венами рука лежала на ручке кресла, и Элизабет приходилось ужиматься, чтобы не коснуться ее. Она вспомнила, как она сказала Кингу: «Я бы не хотела пройтись с ним по темной улице». Ей не хотелось бы вообще быть с ним рядом, но было уже поздно. «Боинг» повернул на взлетную полосу. Рев четырех реактивных моторов достиг оглушительной силы, самолет трясло все сильнее, по мере того как он увеличивал скорость. Элизабет закрыла глаза и стиснула руки.
— А вы и впрямь боитесь.
Элизабет открыла глаза и встретилась с ним взглядом. Лицо его было похоже на застывшую маску: ни улыбки, ни каких-либо эмоций в светло-голубых глазах.
— Мне уже лучше. Я боюсь только взлета.
Самолет был уже в воздухе, легко ввинчиваясь в лазурную голубизну неба. Зимние облака над Бейрутом плыли под ними.
Элизабет взяла предложенный стюардессой номер «Лайфа» и попыталась почитать. Ее спутник откинул голову на кресло и закрыл глаза. Казалось, что он спит. Элизабет дважды прочитала один и тот же абзац и опустила журнал. Она никак не могла сосредоточиться. В голове вертелось множество вопросов, ответы на которые ей никто не мог дать. Легко сказать — не обращать внимания на своего спутника. Но нельзя же просидеть двенадцать часов рядом и делать вид, что его нет. Особенно такого спутника, как этот мужчина. Она чувствовала его присутствие, даже когда она спал.
Кто он? Чем занимается? Зачем он нужен ее дяде в Штатах? Во всей этой затее было столько непонятного! Келлер не вписывался в ее предположение, что это очередной трюк, рассчитанный на публичный скандал. Он не подходил для этой роли. Чем больше Элизабет размышляла над этим, тем больше убеждалась, что Келлер получил специальное задание. Только она не могла представить какое. Оказалось, что он не спит. Его глаза были открыты — он наблюдал за ней. Ей стало не по себе. Мужчины на нее так не смотрели: словно на бабочку, которой оторвали крылья и ждут, что она полетит.
— Я не знаю вашего имени, — сказала Элизабет. — Как вас звать?
— Некоторые зовут меня Бруно. А вас как?
— Элизабет Камерон. Я понимаю, что не должна задавать вам вопросов, но мне хотелось бы знать одну вещь. Зачем вы летите в Штаты?