Через три неделя после того, как союзники высадились в 1943 году в Сицилии, марокканцы — небольшой отряд в составе англо-канадской армии, которая продвигалась с побережья в глубь острова, — убили своего командира и дезертировали. Захватив четыре «джипа», они удрали с поля боя и, направившись на запад, принялись грабить и убивать. В Кампамаро у них кончился бензин, и они превратили эту деревню в свой опорный пункт, базу для набегов на окрестные селения. Дезертиры нападали на близлежащие фермы, грабили, жгли, рубили головы тем, кто оказывал сопротивление, насиловали мужчин, женщин и детей, а потом с гиканьем и хохотом возвращались в Кампамаро, таща награбленное и украсив руки кольцами, сорванными или срезанными с пальцев своих жертв. Порой они волокли за собой девчонку или мальчишку, иногда и двоих, а когда истерзанные, истекающие кровью дети уползали, били в барабаны и плясали всю ночь напролет.
На третий день их пребывания в Кампамаро семнадцатилетнему Марко Риччоне, который, с тех пор как явились марокканцы, вместе с матерью и младшей сестрой прятался в старом погребе, удалось с наступлением темноты бежать и через горы добраться до Сан-Стефано, где была ферма Тальяферри, человека из Общества чести.
Тальяферри, небольшого роста, иссушенный солнцем крестьянин, много лет проживший в Америке, вызвал трех своих подчиненных по Обществу, и они все вместе разработали план действий. Они понимали, что их слишком мало, чтобы напасть на марокканцев с оружием в руках. Кроме того, они были уверены, что подобное нападение не останется безнаказанным, когда прибудут основные силы союзников, а потому решили покончить с пришельцами старым, испытанным способом. Марко Риччоне рассказал, как обстоят дела в Кампамаро: марокканцы голодают, потому что хлеба нет, весь скот крестьяне забили и съели, оставив только свиней, которых мусульманская религия запрещает употреблять в пищу. В хозяйствах Сан-Стефано отыскали девять кур, зарезали и впрыснули в мясо мышьяк, а Риччоне согласился отвезти кур в Кампамаро. Ему дали велосипед, и он, повесив кур на руль, отправился по горной дороге назад. Как только он въехал в свою деревню, на него с гиканьем набросились марокканцы. Связав ему большие пальцы рук, они потащили его в хижину, где над ним надругался сначала старший сержант, а потом, согласно чину и старшинству, остальные. После этого зажарили на вертеле кур и съели. А через полчаса или даже раньше яд стал проникать в ткани, нервы, кровь и кости, оказывая парализующее действие. Все внутри у них запылало, и они с воплями кинулись во все стороны, ногтями раздирая тело. Смерть наступала не сразу, один из марокканцев сумел отползти от деревня на целых полмили, где, вгрызаясь в землю, испустил дух лишь восемь часов спустя.
К исходу дня операция была завершена, и у жителей Кампамаро осталось на руках одиннадцать трупов, что несколько осложняло положение, поскольку, по слухам, в округе появились передовые отряды союзников. Выход был найден тем же сообразительным Риччоне, который, притащив брошенный немцами автомат, изрешетил трупы марокканцев пулями, предварительно положив их так, будто они пали с оружием в руках и лицом к врагу.
Сметливость почиталась в Кампамаро еще больше, чем отвага, и в деревне на Риччоне стали смотреть как на героя. Священник Дон Эмилио Кардона перед началом мессы публично обнял его на ступеньках храма. Помещик Дон Карло Манья дал понять, что согласен отдать за него свою дочь, которая, правда, была придурковатой, но зато считалась самой богатой невестой в округе. А старики, которые, никого не допуская в свою компанию, ежедневно и в полном молчании резались в карты в сельской таверне, пригласили его играть с ними. Первые танки союзников вошли в Кампамаро только через неделю с лишним, а к этому времени трупы марокканцев уже немало пострадали от жаркого солнца и несметных полчищ ворон. Союзники не проявили к убитым никакого интереса; ночью трупы увезли и закопали на огородах в качестве удобрения.
Вместе с этим эпизодом закончилось и участие Кампамаро во второй мировой войне, но роль, сыгранная Марко Риччоне в спасении деревни, не осталась незамеченной.
Подобные способности не так уж часто проявляются, чтобы ими пренебречь. Удар, который Муссолини в свое время нанес Обществу чести, ослабил и обескровил организацию, и во главе ее осталась сокращавшаяся с каждым годом горстка стариков. Многие из них считали, что ради прилива новой крови необходимо допустить некоторое смягчение суровых требований.
Не прошло и месяца, как в Сан-Стефано, в доме с наглухо закрытыми ставнями, состоялась — что бывало крайне редко — волнующая церемония, на которой Тальяферри и еще трое принимали Риччоне в члены организации. Все пятеро, одетые как на свадьбу, в черные, наглухо застегнутые костюмы, сидели за круглым столом и кухонным ножом, который выполнял роль ритуального кинжала, поочередно пилили себе большой палец руки, пока не появлялась капля крови и не падала, смешиваясь с другими, на листок бумаги со знаками, скопированными с книги святого Киприана, свода заговоров, который всегда можно найти в таких глухих горных деревушках. Потом Тальяферри поднес листок к пламени свечи, сжег его, и церемония завершилась. Не было произнесено ни слова. Пятеро мужчин встали и обнялись.
Марко Риччоне церемония эта запала в самую душу. С этой минуты все прежние привязанности забылись, их место навсегда заняли новые. Теперь он мог не пресмыкаться перед законом, пренебрегать церковными заповедями, ибо те таинственные и молчаливые люди, которые взяли его под свое покровительство, сами диктовали законы и по-своему умели отпускать грехи. От него же требовалась лишь слепая преданность уставу и тем, кто следовал этому уставу, а поскольку богатство и общественное положение не имели большого значения в организации, члены ее могли быть и пастухами, и князьями, но каждого из них можно было тотчас отличить в толпе по той твердости взгляда, по тому зловещему спокойствию, которые появляются от сознания собственной силы и неуязвимости.
Глава 2
Снаружи — полуденное затишье большого и славного города, облаченного в шафран и увенчанного многочисленными куполами, внутри — настороженная апатия среди порыжевших пальмовых листьев в гостинице «Солнце», где каждая пальма стоит как бы среди пустыни. Марко послали на почти безнадежные поиски «Мартини» в городе, который не мог предложить ничего, кроме марсалы, да еще зачастую с яичным желтком. Брэдли остался отбиваться от наскоков Локателли.
— Всякий раз, когда я об этом думаю, — говорил Локателли, — меня пробирает дрожь. Он ведь еще совсем мальчик. Что такое двадцать два года?
Брэдли перестал напевать «Nun ti scorda di me»1, мелодию, пронизанную ностальгией, которая к концу войны начала овладевать всеми.
— В Сицилии иные понятия о возрасте, — возразил он. — Дети растут здесь быстрее. К двадцати годам это уже взрослые люди, сознающие свою ответственность. На вид он, может, и мальчик, но в действительности серьезный женатый мужчина.
— Ты знаешь, сколько лет его жене?
— Четырнадцать. Ну и что? Таков местный обычай.
— Более серьезного поручения нам еще не приходилось выполнять.
— А может, и не придется.
— Нас выгонят из армии, если что-нибудь случится.
— Ничего не случится. Его прислал Дон К., и для меня этого достаточно. У Дона К, есть голова на плечах. Молодой человек выполнит все, что ему будет приказано. И очень умело.
И Брэдли, сцепив руки, а потом разведя их, словно обхватил и отбросил дальнейшие возражения Локателли. Он сознавал, что в жилах у него течет более холодная кровь, чем у местных жителей, и он не столь импульсивен, ибо вечно занят какими-то расчетами, и потому старался чем-то это компенсировать: он перенял у итальянцев их выразительную жестикуляцию, а также полный набор преувеличенно экзальтированных возгласов. Сейчас он совсем не к месту часто заморгал, а суровый, насупившийся Локателли, который если и жестикулировал, то лишь во время еды, продолжал терзаться страхом и бормотать об опасности.
— Мы спасем Европу, — заявил Брэдли, — и спасти ее нам поможет этот невзрачный на вид юноша. Его ждет великое будущее.
— Нет, таким способом не спасем, — возразил Локателли. — Если мы будем слушаться Дона К., то из всего этого получится лишь куча великомучеников. А если операция сорвется, то нас отсюда выставят. Навсегда. Брэдли лишь качал головой, наблюдая за ним. Локателли сидел, втянув голову в плечи, и был похож на стервятника. Брэдли старался справиться с охватившим его раздражением. Этот человек, который когда-то был их гордостью, превращался в балласт, и только потому, что заразился пессимизмом. В прежние времена, еще до Пирл-Харбора, он участвовал в создании Центрального управления информации и с энтузиазмом перешел в его филиал — вызывающее зависть и насмешки Управление стратегической разведки, сотрудников которого уже тогда выпускника Вест-Пойнта окрестили «драгунами Донована». На любое дело Локателли шел с байронической яростью и страстью: его не страшили ни норвежские тылы, ни оккупированная Франция. Самого же крупного успеха он почти достиг тайным посещением Муссолини в 1943 году в соглашением с ним, имевшим целью оставить диктатора главой итальянского правительства — тот был готов сотрудничать с победителями и держать свой народ в такой покорности, какую сами союзники не были в состоянии обеспечить. Выполнению этого соглашения, однако, помешали черчиллевские вояки, и с тех пор карьера Локателли пошла под гору. После ликвидации Управления стратегической разведки он достался по наследству ЦРУ вместе, как теперь казалось Брэдли, с кучей других бездельников. Локателли еще не было и сорока лет, а он вдруг превратился чуть ли не в старика, лоб его перерезали морщины, взгляд потух и стал покорным, Брэдли поднял глаза и увидел Марко, который приближался к ним, мягко ступая в американских офицерских ботинках на резиновой подошве.
— А вот и коктейли, — сказал он. — Прошу тебя, не показывай, что ты в него не веришь. Он очень чувствителен, хотя и не подает вида. — И громко спросил у Марко; — Как это тебе удалось?
— Достал, — коротко ответил Марко. — И предупредил, что «Мартини» должен быть на сухом вине.
Он осторожно шагал по натертому до блеска полу, не спуская глаз с Двух стаканов на подносе; лицо его было напряженным, как на свадебных фотографиях или на портретах в честь окончания учебного заведения.
— Настоящий сухой «Мартини», — сказал Брэдли, — Фантастика, а? Как ты это сумел?
— Мы с барменом из одних мест, — ответил Марко. — Из Кальтаниссетты. — И впервые за всю неделю их знакомства он улыбнулся.
В штабной машине они отъехали от города на пять миль по Саганской дороге и остановились у заброшенной известняковой каменоломни, выдолбленной в склоне горы. Здесь пахло полынью и пустыней. Это было уединенное место, сверкавшее в лучах полуденного солнца клинками света, от которых слепило глаза. Кое-где из земли сочилась известь, в Брэдли заметил, как Марко, шагая по траве, старается не запачкать ботинки. Локателли тащился следом за ними.
— Все идет, как ты предполагал? — спросил Брэдли.
— В точности, — заверил его Марко. — Первого мая в Колло будет большой митинг. Кремона дал согласие выступить, а это значит, что прибудут все провинциальные партийные лидеры. На что мы и рассчитываем.
— Очень рад, если это так. Тем не менее неплохо бы обсудить все детали операции. Сейчас не время для отговорок и секретов. Нам недостаточно знать, что такой-то человек будет ликвидирован, мы хотели бы услышать, как ты намерен это осуществить.
Брэдли почувствовал, что Марко смущен. Он был похож на стыдливую женщину, у которой выспрашивают подробности близости с мужчиной.
— Их уберут, — коротко ответил он. — Это несложно. Они просто исчезнут, вот и все.
Обычно спокойный и собранный, избегавший резких жестов, молодой человек на сей раз позволил себе рукой подчеркнуть — конец: словно невидимым пером подвел черту в конце страницы.
— Этим ты нам ничего не сказал, — настаивал Брэдли. Локателли напряженно сощурил глаза, готовясь услышать то, чего ему не хотелось бы слышать.
— На них нападут бандиты, — объяснил Марко.
— Вот как? Бандиты? Неужто наш старый приятель Аттилио Мессина?
— Аттилио — единственный из бандитов, у кого остались силы для такой операции.
— Ну, а ты-то откуда знаешь? И он согласился оказать такую любезность?
— Ему прикажут, и он выполнит приказ.
Не гордость ли слышалась в его тихом, ровном голосе? Трудно сказать. Заяви кто-нибудь другой нечто подобное, Брэдли не стал бы даже смеяться — до того это звучало бы нелепо, но в устах Марко каждое слово было ошеломляюще достоверным.
— Кто же даст такой приказ?
— Одна важная особа.
— Ты имеешь в виду Дона К.?
Марко ничего не ответил Брэдли понял, что совершил бестактность, — Ну, Джон, что скажешь? Как тебе это нравится? Аттилио решит все наши проблемы. Что скажешь?
Локателли смотрел в сторону.
— Я предпочитаю воздержаться от высказываний.
Камень на шее, подумал Брэдли. Порой ему приходило в голову — а не нарочно ли штаб спарил его с этим человеком? Страшась дерзкой смелости, не доверяя проницательности и силе, не поручили ли они Локателли тайную миссию держать его в узде?
Марко остановился, обтер ботинок о пучок жесткой травы. Потом сорванным с куста листком снял комок мела с начищенной до блеска кожи.
— Всю компартию Сицилии уничтожить одним махом! — ликовал Брэдли. — С помощью бандитов. До чего все просто! В любой другой стране это было бы чистейшей фантастикой.
— Здесь это тоже чистая фантастика, — заметил Локателли.
— Мы ликвидируем только руководство, — уточнил Марко. — Их немного, тех, чье влияние на крестьян считается опасным.
— И поднимется шум на весь мир, — сказал Локателли.
— Пожалуй, — согласился Брэдли. — К сожалению, тут ты прав, Джон. Представляешь, какой начнется крик?
— Возмущение общественности будет направлено против бандитов, — опять уточнил Марко. — Бандиты будут действовать по приказу, но об этом никто не узнает.
— Ты думаешь, правда не выплывет наружу? — спросил Локателли.
— Я уверен, — ответил Марко.
— Откуда у тебя такая уверенность?
— Существуют средства обеспечить сохранность тайны.
— Ты можешь говорить прямо, без обиняков? — рассердился Брэдли.
— Кроме нас только бандиты будут знать правду, а их тоже уберут. Как только станет ясно, что от бандитов больше нет пользы, с ними покончат.
«Покончат. Уберут. Слова из моего лексикона, только произнесенные вслух, — подумал Брэдли. — В странном мы живем мире. Эти эвфемизмы несут, должно быть, какую-то защитную функцию… Охраняют воображение от страшной действительности».
Шедший рядом Локателли приблизился к нему вплотную и сухим кудахтающим голосом чревовещателя предупредил:
— ..а задумывался ли ты над тем, что скажет по этому поводу генерал?
— Генерал? — переспросил Брэдли. — Разве Нельсон не прикладывал подзорную трубу к незрячему глазу? Генерал? Почему бы нам не перейти мост, раз уж мы до него добрались, а, Джои? — Он не сводил глаз с трех карликовых тенен, что бежали перед ними под полуденным солнцем. — Как называется это место, Марко? Ну, где бандиты прикончат красных?
— Колло. Возле Леркара Фридди.
— Никогда не слышал. Годится оно для операции?
Митинг состоится на открытой местности, там кругом горы. Естественный амфитеатр из скал.
— Хорошо сказано, — одобрил Брэдли. — Очень наглядно.
— Туда соберутся несколько тысяч крестьян из окрестных селений. Потом, в условленный момент, дороги будут перекрыты, и люди окажутся в западне. А вся эта местность хорошо простреливается из автоматов и минометов.
— Разве у бандитов есть минометы?
— И противотанковые ружья, — ответил Марко. — И новейшие полевые телефоны, и радиопередатчики. Ваша армия дала им все, что они просили, за исключением горной артиллерии.
Брэдли поднял брови и сделал круглые глаза, желая показать, как он удивлен.
— У кого же это они получили такое оснащение?
— У предыдущего генерала, — ответил Марко.
— Да, верно, я совсем забыл. Тогда у них был с нами полный альянс по поводу создания сепаратистского государства. Как жаль, что из этого ничего не вышло. Разреши еще полюбопытствовать: где будут полиция и карательные отряды, когда все это произойдет?
— Где-нибудь в другом месте.
— Как все просто: в другом месте. Ты не перестаешь удивлять меня, Марко. Еще вопрос: может ли эта операция сорваться?
— Я вас не понимаю, мистер Брэдли.
— Сколько человек, кроме Кремоны, вы предполагаете ликвидировать?
— Максимум тридцать. В том числе большинство провинциальных партийных лидеров.
— Исключено, — вмешался Локателли. — Об этом не может быть и речи.
— Тридцать — в самый раз, — одобрил Брэдли. — Сто — вот это, пожалуй, было бы многовато.
И хотя Локателли мучили сомнения, он не счел возможным спорить в присутствии Марко и только в отчаянии сжимал и разжимал кулаки.
— Умелая политическая операция в нужное время и в нужном месте, — заметил Брэдли, — не такая уж высокая цена за свободу.
— Бойня — это бойня, как ее ни называй, — возразил Локателли. — Кремона здесь считается героем.
— Считался, — поправил его Брэдли. — Партизанское движение ушло в прошлое. Через сколько времени толпа в Иерусалиме забыла про Иисуса Христа? Эти твои бандиты, — обратился он к Марко, — которых мы, напрасно или нет, снабдили оружием, численностью всегда раз в тридцать уступали войскам безопасности. Как же получилось, что они до сих пор не истреблены?
— Есть вещи, до сути которых не всегда стоит докапываться, — ответил Марко. — Быть может, им еще не пришло время исчезнуть.
— Ну и страна! Ну и страна! — восхищался потрясенный Брэдли, обращаясь к окрестностям, к разрушенным стенам каменоломни и к небу с лениво парившими в нем воронами. Овод впился в шелушащуюся кожу у него на руке и в тот же миг превратился в мокрое место.
А Марко тем временем высказал то, что рано или поздно приходится выслушивать любому иностранцу, если он вступил в разговор с жителем Сицилии:
— За многовековую свою историю наш народ получил немало уроков. Мы научились решать свои проблемы по-своему. Иностранец не всегда способен вас понять.
— Пожалуй, ты прав, Марко. Думаю, что иностранцу вас не понять. Как быстро нам нужно принять решение по поводу твоего превосходного по своей простоте плана?
— Чем скорей, тем лучше, — ответил Марко. — До митинга осталось всего две недели, а такой возможности может больше и не представиться. Утробный голос Локателли резанул слух Брэдли:
— Генерал вернется из отпуска через неделю. Только через неделю ты сумеешь увидеть его, не раньше.
— Кто сказал, что я должен его видеть? — удивился Брэдли. — Доложим ему, когда все будет кончено.
Они высадили Марко на Куатро Канти и смотрели ему вслед, пока его складная темная фигура не растаяла в людском водовороте. Брэдли свернул на улицу Македа. Из-за нехватки бензина машин было мало, но зато встречались пестро раскрашенные повозки и множество пешеходов, лица которых все еще хранили следы голода военных лет. По десять человек в ряд они шагали к своим любимым барам, там стоя выпивали чашку суррогатного кофе и отправлялись домой на сиесту.
Локателли снова заговорил о предстоящей операции:
— Здесь не Италия, а сицилийцы — не итальянцы.
— Ты это уже говорил, Джон. Быть может, разница и есть, но что из того? Почему я должен разделять твои предубеждения?
— Но мы ничего не знаем об этом человеке.
— Во-первых, он от Дона К., а во-вторых, прошел проверку наших органов безопасности. Два года он работал на англичан в Катании, а потом два года на нашей базе в Кальтаниссетте. Я навел справки у командира базы, и он дал о нем самый лучший отзыв. Он сказал, что Марко — единственный из сицилийцев, кто никогда не был замечен в воровстве. И кроме того, по слухам, он из Общества чести.
— Если такое Общество существует, — заметил Локателли.
— Если существует.
— Так что же ты намерен делать? — спросил Локателли.
— Дать плану ход, — ответил Брэдли.
— Большего безрассудства я в жизни не встречал.
— А по-моему, все очень разумно. На словах звучит, конечно, дико, но если как следует вдуматься, вовсе нет. Сицилийцы все равно рано или поздно это сделают.
— Так пусть и делают сами. Зачем нам встревать?
— Чтобы операция не вышла из-под контроля. И я хочу быть в курсе событий. «И еще, — подумал Брэдли, — я люблю историю и хочу сам ее творить; я люблю эту страну и чувствую, что призван защищать ее».
— Доложи об этом генералу в послушай, что он скажет.
— Он простой солдат, ему это не по зубам. Да и времени нет. Наш босс — человек простодушный, дай бог ему здоровья. Кто был солдатом, тот солдатом и останется.
Они ехали со скоростью пешехода, потому что хотя воронки от бомб четырехлетней давности на этом отрезке дороги и были засыпаны галькой и землей, положить покрытие никто не удосужился.
— Твоя затея — самоуправство в худшем смысле этого слова. — сказал Локателли.
— А я сказал бы; самоуправство невиданного масштаба, — Когда я думаю о том, что поставлено на карту, меня берет дрожь.
Брэдли хотелось сказать: это — новое смелое предприятие, и мы в нем участвуем рука об руку. Какое значение имеют генералы и политические деятели? Мы — новые люди. Задавать тон будем мы.
Но он сказал только:
— Тебе надо выпить.
Они добрались до площади Руджеро Сеттимо, где не было никаких достопримечательностей, кроме единственного в Палермо за пределами гостиницы «Солнце» бара, где иногда водился настоящий сухой «Мартини». Здесь они проведут полчаса, и Локателли наверняка вытащит из кармана украшенную автографом фотографию ушедшего в небытие дуче в каком-то странном котелке, которую он всегда при себе носит. «Человек, с которым были связаны все наши надежды, — скажет он, качая головой. — Самый оригинальный философ после Платона». И Брэдли из вежливости согласится с ним.
Свернув на обочину, он выключил мотор и весело хлопнул Локателли по тощей ляжке.
— Не унывай, Джон. Я, может, сумею выхлопотать тебе отпуск по болезни, если хочешь, конечно, и ты съездишь домой, но только после великого события. Только после события.
Марко быстро, насколько позволяла толпа, миновал проспект Виктора Эммануила и, зайдя в пивную «Венеция», остановился чуть поодаль от остальных посетителей, угощавшихся пойлом из жареных орехов. Ему же подали крошечную чашечку настоящего кофе, ибо бармен хоть и мало его знал, но чутко улавливал исходящие от человеческой души токи. На стеклянной стойке лежали ряды маленьких пирожных из марципанов и яичного желтка. Марко взял пирожное, в два приема проглотил его и тщательно обтер кончики пальцев бумажной салфеткой. Бармен крутился поблизости, поднятием бровей почтительно вопрошая, не угодно ли еще кофе, но Марко покачал головой. Ему не о чем было говорить с этим елейно подобострастным молодым человеком за стойкой. Для Марко этот человек и его болтливые клиенты почти не существовали, хотя они были людьми вполне реальными по сравнению с иностранцами вроде Брэдли и Локателли — те принадлежали к миру призраков, находившемуся где-то в бездонной глубине его собственной вселенной, которая перестанет существовать, как только перестанет существовать он сам.
Когда он выходил из пивной, два-три посетителя обернулись и посмотрели ему вслед. Он быстро прошел сто ярдов, отделявшие его от Маротты, где он жил и где его ждала молодая жена. Возбуждение и нетерпение бурлили у него в крови, когда он свернул с главной улицы в узкий переулок, ведущий к глухому, заброшенному тупику — там они с Терезой поселились после свадьбы. Темные первые этажи — настоящие bassi2 — занимали здесь десятки самых дешевых в городе и самых замызганных проституток, на верхних этажах, где теснились полуголодные государственные служащие, все еще трепетали на ветру обрывки плакатов с портретами Муссолини. Пройдя мимо «джипа», в котором карабинеры из нового карательного отряда сидели, как едва оперившиеся птенцы на краю гнезда, Марко вошел в подъезд и поднялся на третий этаж.
Он услышал, как зашлепали по голому полу в передней домашние туфли Терезы. Дверь приоткрылась, показалось ее настороженное треугольное личико, затем она сняла цепочку и впустила его. Она обняла его за шею, он прильнул губами к ее губам, ощутил прикосновение ее груди и огромного живота, уловил запах ее тела. Под халатом у нее ничего не было надето, как у любой сицилийки летом в доме, и он, приподняв халат, погладил ее, потом поднял на руки и понес через переднюю в комнату с закрытыми ставнями, все убранство которой составляли лишь полумрак, стол и кровать.
Марко положил жену на кровать и овладел ею с победной агрессивностью, подогреваемый вскриками не то боли, не то удовольствия. Обычно он проводил с нею, согласно традиции и желанию, около часа, иногда и больше, а потом, обессилев, они съедали что-нибудь мучное, и он снова отправлялся на работу. Так проходила сиеста, а по вечерам они рано ложились, чтобы, не теряя ни минуты, вновь предаться любви. Всякий достойный уважения мужчина ежедневно налагал подобную епитимью на свою жену и на себя.
Вдруг Марко заметил на простыне кровь.
— Может, я что-то тебе повредил?
— Нет.
— Ты уверена?
— Конечно уверена.
— А вдруг что-нибудь с ребенком? Давай позовем доктора Белометти.
— Не хочу, чтобы он дотрагивался до меня. Лучше я подниму ноги на подушку и полежу.
Он вспомнил, что это ей помогло, когда в первую брачную ночь у нее открылось сильное кровотечение.
— Я все-таки схожу за доктором Белометти, — решил он.
— Не надо. Позови лучше Бруну.
Бруна была повивальной бабкой. Эта беззубая кудахтающая ведьма, умевшая варить запретные снадобья, пользовалась авторитетом у мысливших по старинке мужей, которые отвергали помощь гинекологов-мужчин.
Но Марко пошел за Белометти, доказав этим, что в случае необходимости способен порвать с традициями.
— У нее с самой первой ночи кровотечения, — объяснил он доктору. — Не часто, но бывают.
Белометти, родившийся в селении из арабских лачуг с навесами на горе Камарата, где достигшая брачного возраста женщина никогда не появлялась на улице после шести утра и где ему еще помнились выставленные в окнах брачных покоев запятнанные кровью простыни, посмотрел на Марко с уважением. Времена изменились, в основном к худшему но несколько настоящих мужчин все-таки сохранилось.
— Ты хочешь, чтобы я ее осмотрел?
— Да. Не сердитесь, доктор, но, пожалуйста, сперва вымойте руки. Если нужен пенициллин, я могу достать.
— Я верю в провидение, чистые бинты и свежий воздух, — сказал Белометти. — Люди боятся солнца, отсюда и половина болезней. Держите ставни закрытыми, и комната превращается в скопище бацилл.
«Крестьяне, переселившиеся в город, — думал Белометти, — но в душе все еще крестьяне, угнетенные чудовищным однообразием крестьянского существования, ищут избавления от него в какой-то необузданной ярости, и кровать в комнате — самое доступное средство, чтобы дать этой ярости выход». Он вспомнил про contadmo3, которому нечего было есть, кроме кукурузной каши, и он жевал стручки горького перца, пока из глаз у него не начинали литься слезы.
Белометти велел Терезе лечь на бок и принялся ее осматривать; Марко, повернувшись к ним спиной, с тревогой вслушивался в ее учащенное дыхание. Белометти был вторым мужчиной, который видел ее тело я дотрагивался до него. Марко казалось, что она как бы снова лишается девственности, и чем больше он старался думать о том, что доктор беспристрастно и добросовестно выполняет свой долг, как выполнял его уже сотни раз, тем больше мужские достоинства Белометти занимали его воображение. Красота Терезы — густые темные волосы, обрамлявшие лицо с полными губами и большими глазами, характерными для женщин юга, тонкая талия, пышная грудь и широкие бедра — заставляла прохожих на улице смотреть ей вслед, и трудно было поверить, что ее нагота и этот осмотр не вызовут желания у любого мужчины, даже у видавшего виды доктора.
— Пусть она отдохнет день-другой, вот и все, — понизив голос до шепота, сказал Белометти и закрыл свой саквояж. — На этой стадии беременности следует быть осторожней. Она молода, но удачно сложена. Я загляну на той неделе, если не возражаешь.
Он ушел, возле двери еще раз напомнив Марко, что природа — великий целитель и что, по правде говоря, умирать так же естественно, как жить, но его визит ничуть не успокоил Марко. В тот день он боялся уйти из дому, боялся, что Терезу на самом деле мучают боли, но она не признается в этом; боялся, как бы не возобновилось кровотечение.
Глава 3
Спустя два дня Марко вместе с Брэдли и Локателли отправился в Монтелупо — деревню, где обосновались бандиты. Марко не советовал американцам ехать с ним, но Брэдли трудно было отговорить. Для этой поездки Брэдли раздобыл где-то «фиат-мил-леченто» с палермским номером, и оба американца нарядились на манер коммивояжеров в плохо сшитые костюмы из местной темно-серой ткани. Локателли, опасавшийся, как бы их не похитили ради выкупа, тоже придерживался мнения, что Марко лучше одному ехать к бандитам, и все больше мрачнел по мере того, как Марко показывал им на глухой горной дороге места, где бандиты устраивали засады, и придорожные могилы с букетиками увядших цветов, принесенных скорбящими родственниками. Брэдли вел машину так же, как говорил и двигался, — уверенно и залихватски.
— Что будем делать, если нас в самом деле сцапают? — спросил Локателли. Брэдли заметил, что чем больше Локателли проявляет осторожность и задумывается над проблемами морали, тем больше его одолевает трусость. Опасность — призрак, прежде изгонявшийся смехом, — теперь стала чем-то осязаемым, реальным. Локателли боялся и вооруженных засад среди скал, и скорости, с какой они неслись по дороге, изобилующей крутыми поворотами и обрывами.
— Этого не случится, — сказал Брэдли. — Мы ничем не рискуем.
— Почему?
— Потому что, насколько нам известно, разведка у этих ребят поставлена превосходно. Они не в ладах с полицией, с войсками, но не с нами.
— А как же те штатские, которых они держали ради выкупа?
— То были итальянцы, а не американцы. Пока что с офицерами союзников таких случаев не было.
— Если нам прикажут остановиться, мы остановимся немедленно, — сказал Марко. — Мы не будем сопротивляться, не попытаемся бежать. И когда мы объясним, кто мы, нас отпустят.
— А сколько их, по-твоему, в этом районе?
Брэдли сосредоточил все внимание на подковообразном повороте впереди. Он взял его с маху, идя по нижней кромке, чуть более скошенной, чем нужно, и, включив скорость у пика поворота, выпустил из-под задних колес фонтан гравия, обрушившийся на стену хвойных деревьев, за которыми скрывался обрыв в сто футов высотой. Машина накренилась, развернулась, ландшафт вдруг сместился. Прямо над головой Локателли увидел известковую скалу и понял, что она уходит в бездну у края дороги справа от него. Он стиснул зубы. Целая армия могла скрываться в густом кустарнике между скал.
— Человек сто пли двести, а может, сейчас и меньше, — ответил Марко. — Некоторые бандиты приходят в горы только в свободное время. По субботам и воскресеньям, когда им нечего делать или когда на фермах нельзя найти работу. Локателли поморщился.
— Знаешь, что я сделаю, когда сойду с парохода? — спросил он у Брэдли. — Встану на колени и поцелую землю.
— Уедешь отсюда и начнешь скучать, — заметил Брэдли. — Увидишь, что спокойная жизнь не по тебе.
Показалось Монтелупо — серые обшарпанные строения среди скал.
— Приехали, — сказал Брэдли. — Романтично по-своему, а?
Он замедлил ход, чтобы полюбоваться дикой природой. Вот что такое единство стихий, подумал он: эти громадные белые скалы, словно нарочно нагроможденные друг на друга, ледники и где-то вдали похожие на снег залежи известняка, редкие сосны, завязанные ветром в невиданные узлы; а у подножия — падающая в ущелье вода, и аркадский пастух на вершине, который, стоит его позвать, выкопает из земли ружье и уйдет в банду Мессины. Одним словом, место это еще хранило свою языческую нетронутость, и Брэдли нравилось здесь все.
От главной дороги к деревне вилась узкая разбитая колея, и они, проехав по ней несколько сот ярдов, остановились в тени фигового дерева. Марко ушел на встречу с бандитами. Неподалеку от того места, где они Сидели, стоял какой-то барак без окон, в дверном проеме которого копошились темные силуэты людей и коз. Грязный осел, задрав хвост, пустил в их сторону желтую струю. Над головой в покрытых лишайником ветвях трещали насекомые.
— Не могу понять, для чего несколько тысяч солдат и полиция прочесывают остров в поисках этого Мессины, — сказал Локателли, — когда он сидит тут, в своей родной деревне.
— И еще живет вполне уютно, — добавил Брэдли. — Только на прошлой неделе погибло в засадах четырнадцать карабинеров, а главный инспектор полиции поднимается сюда распить с ним бутылку вина.
— Так в чем же дело? — недоумевал Локателли.
— Он им нужен.
— Написать про такое в книге — никто не поверит.
— Книгу не напечатают.
— В двух шагах от нас скрывается шайка бандитов. Самых жестоких в историк.
— И тем не менее тебе угрожает не большая опасность, чем на Девяносто третьей улице в Западной части Нью-Йорка. Наверное, даже меньшая.
— Такого не должно быть, — заявил Локателли. — Этого можно было бы избежать. В машину, жужжа, влетел огромный, сверкающий на солнце овод. Локателли выгнал его и быстро закрыл окно.
— Чего можно было бы избежать?
— Всей этой неразберихи. Если бы мы решились сотрудничать с Муссолини, не было бы ни одной из этих проблем.
— Не знаю, — сказал Брэдли. — Ты это уже не раз говорил. Но мы не решились. Вот в чем все дело: не решились.
* * *
Марко направился в деревенский бар, где его ждал кавалер Санто Флорес. Кавалер, седеющий толстяк лет шестидесяти, ослабевший из-за собственной тучности и больных легких и передвигавшийся только с помощью двух телохранителей, был членом Общества чести и правил большим, но не имевшим определенных границ районом к северо-востоку от Палермо. Процессия медленно проследовала к расположенному в дальнем проулке штабу Аттилио Мессины; телохранители волокли хрипевшего и задыхающегося от астмы Санто Флореса по булыжной мостовой, а Марко из уважения к нему шел сзади. На улице не было ни души, ставни на окнах были закрыты. Они миновали крошечную площадь, где Мессина публично казнил полицейских осведомителей и тех, кто обвинялся в угнетении бедняков, и свернули в проулок к дому матери бандита, у которой он жил, когда не осуществлял никаких акций в горах.
Здесь Санто Флореса, близкого друга нескольких герцогов, человека, получившего свой титул от самого короля Италии, бесцеремонно затолкали вместе с его телохранителями в какую-то тесную каморку, а Марко повели к Аттилио Мессине. Знаменитый бандит оказался вовсе не таким, каким Марко представлял его себе. Трудно было поверить, что этот франтоватый молодой человек с короткими пальцами и гладко прилизанными волосами мог совершить столько убийств. Распространяя запах одеколона, он вошел в набитую деревенской мебелью комнату, как актер выходит на сцену. Во время войны он партизанил и громил все посланные против него воинские подразделения, изображая, к великому удовольствию певцов — сочинителей баллад, современного Робин Гуда. Англичане, а потом и американцы снабжали его оружием в бредовой надежде, что сумеют каким-то образом отделить Сицилию от Италии, превратив ее в самостоятельное марионеточное государство-колонию, а то и в новый американский штат с Мессиной во главе. Но этот мыльный пузырь лопнул, и теперь союзникам хотелось поскорее обо всем забыть, а для тайной организации, которая взяла бразды правления в свои руки, Мессина превратился в помеху. Уже была дана команда уничтожить его, но прежде ему предстояло выполнить последнее задание.
Марко вручил Мессине письмо от Дона К., в котором, как ему было известно, содержался приказ провести операцию против красных в Колло. Взамен от имени человека, пришедшего к власти и так или иначе державшего под контролем судьбу всех сицилийцев, давалась гарантия, что бандитам будет позволено эмигрировать в Бразилию.
Мессина, не говоря ни слова, вскрыл конверт и вынул письмо. Затем медленно прочел, беззвучно шевеля губами, как это делают полуграмотные крестьяне. Ход его мыслей легко прослеживался по лицу, на котором сначала выразилось хмурое сомнение, а под конец сверкнула удовлетворенная усмешка. Марко с презрением отметил эту неспособность скрывать свои чувства. Впрочем, чего еще ждать от бандита?
Мессина подошел к двери и позвал своего двоюродного брата и заместителя по отряду Аннибале Сарди. Похожий на хорька, с огромными черными, но слишком близко посаженными глазами, в американской офицерской форме и ярко начищенных высоких сапогах, Сарди показался Марко еще более нелепым, чем Мессина. Собственно, люди из Общества чести и бандиты по традиции испытывали друг к другу неприязнь. Члены Общества презирали бандитов за недисциплинированность, горячность, отсутствие твердой цели, а бандиты, в свою очередь, третировали тех, кому, по их мнению, недоставало мужества и кто добивался своего с помощью тайных махинаций. В трудные времена, когда бандиты, Нанятые охранять поместья крупных землевладельцев, превышали свои полномочия и подлежали уничтожению, их палачами обычно бывали люди из Общества.
Мессина и Сарди подошли к карте, прикрепленной кнопками к стене в углу, Мессина отыскал Колло, показал его Сарди, и они принялись о чем-то шептаться. Марко тем временем продолжал стоять. Оказанный ему прохладный прием был оскорбительным: по местным обычаям ему должны были предложить сесть и выпить стакан вина, а второй стул следовало подать для его шляпы, независимо от того, была она у него или нет. Но Марко заранее знал, что его ждет. Бандиты Мессины осмеливались наносить оскорбления и угрожать даже людям ранга и престижа Санто Флореса, а члены Общества глотали обиду, ничем не выказывая гнева, отмечая только лица, имена, время и место и занося их в накрепко замкнутые архивы своей памяти. Для Марко происходящее было лишь тренировкой силы духа. Он стоял, засунув руки в карманы, и наблюдал, убеждая себя не испытывать обиды за тех, чей приказ он только что принес.
Через несколько минут его так же молча выставили, лишь кивнув головой, как назойливому нищему. За дверью его ждал, сидя на стуле, Санто Флорес с угрюмыми телохранителями по бокам. Двадцать лет назад Санто Флорес тоже остался бы равнодушен к нанесенному ему оскорблению, но, по мере того как силы его угасали, исчезал и самоконтроль. И сейчас он сидел весь багровый и трясся от ярости.
Глава 4
В канун первого мая все участники драмы, которой суждено было разыграться на следующий день, занимали свои позиции. Мрачные бандиты, одетые в новую, с иголочки форму, шагали через горы к месту, где им предстояло устроить засаду. К этому времени они уже почти не сомневались, что конец их близок. Пастухи, привлеченные к операции, чтобы помочь в переноске тяжелого оборудования, не очень-то слушались и были настроены враждебно, некоторых даже пришлось вытаскивать из дома под дулом пистолета. Как раз перед выступлением Мессина узнал, что Сарди договорился со специалистом по легочным заболеваниям из Палермо и тот готов в случае необходимости дать ему алиби, подтвердив, что первого мая он проходил обследование в клинике.
Тысяча, а то и больше крестьян из десятка окрестных деревень собрались в Мьере, маленьком городке у подножья горного перевала Колло, где на следующий день должен был состояться политический митинг. Они заняли гостиницы и свободные комнаты в частных домах, а те, кому не хватило места, расположились прямо на улице. Митинга такого размаха Западная Сицилия не видела со времен прихода фашистов к власти, но большинство крестьян явилось скорее ради festa4, ярмарки скота и зрелищ, нежели ради политики. Когда Брэдли, Локателли и Марко в старом, тарахтящем «миллеченто» въехали в город, уже наступила безлунная, пахнущая травой ночь. Локателли сначала отказался принимать участие в экспедиции, но в конце концов, после того как Брэдли пошел на радикальные изменения в плане, решил поехать с ними. Брэдли, видя, что ни один из его доводов в пользу так называемой «экономии террора» не подействовал, согласился на требования Локателли, так как боялся остаться в одиночестве. Было решено, что Кремону и секретарей провинциальных партийных организаций не убьют, а выкрадут и удалят с политической арены до конца избирательной кампании.
Однако на просьбы Локателли не связываться с Доном К, он ответил отказом.
— Не понимаю, при чем тут этот человек? — сказал Локателли. — Можешь ты мне объяснить, почему он обязан нам помогать?
— Он наш должник, — ответил Брэдли. — И его устраивает, что мы участвуем в этом деле совместно.
— Почему?
— Почему? Хотя бы потому, что прикрываем друг друга.
— Мне совсем не хочется служить прикрытием для этого человека.
* * *
Для них были заказаны комнаты в местной locanda5. Брэдли и Локателли отправились прогуляться по городку, а Марко пошел на встречу с представителем бандитов. Они смотрели ему вслед, пока он не растворился в праздничной толпе, заполнявшей освещенную яркими фонарями улицу.
— Случалось ли тебе предвидеть события? — спросил Брэдли.
— Нет, пожалуй.
— А мне иногда видится предстоящее, словно через темное стекло, — сказал Брэдли. — Этот молодой человек вызывает у меня странное ощущение, которое я даже не в состоянии описать. Мне кажется, он способен на гораздо большее, чем нынешняя операция. У меня есть планы на его счет.
— Он лишен нравственности, — заметил Локателли.
— Как раз наоборот. Только его нравственность отличается от нашей.
— У меня было с ним несколько занятных бесед, — сказал Локателли. — Его интересует только одно: его семья. Прочее, в том числе и мы с тобой, для него не существует. Вот что следует помнить.
— Я бы этого не сказал.
— Такое можно встретить только в Сицилии. Семья — главное, а на все остальное наплевать.
— Он может оказаться весьма полезным для нас — я имею в виду не только сегодняшнюю операцию, — заметил Брэдли. — Такого парня я бы не прочь иметь под рукой.
* * *
С посланцем бандитов Марко встретился в баре на окраине городка. Не узнать его было нельзя: он был в городском белом плаще с подбитыми ватой плечами и выставлял напоказ часы с календарем и два толстых золотых перстня. Этот девятнадцатилетний розовощекий сын фермера по фамилии Кучинелли был самым добродушным и одновременно самым жестоким из бандитов: он отправил на тот свет восемнадцать человек. Марко вывел его из бара на улицу, и ночь огласилась бессмысленным смехом Кучинелли. Мессина выбрал для этого задания именно его: он знал, что если карабинеры попытаются задержать Кучинелли, тот ни за что не дастся им в руки живым, чтобы не выдать под страхом пыток план проведения операции. Кучинелли доложил Марко, что бандиты уже заняли позиции в горах, откуда легко просматривается открытое пространство, где должен состояться митинг, и что они начнут операцию ровно в девять утра. В свою очередь Марко объявил ему, что приказ изменен и что Кремону с друзьями следует взять живьем. Кучинелли хихикнул в знак согласия, заставил Марко на прощание стерпеть свое объятие и подарил ему две американские сигары, которые Марко из вежливости взял, но выбросил, как только Кучинелли скрылся из виду.
Затем Марко навестил другого бандита, который был бандитом, так сказать, по совместительству, а когда хватало работы, чтобы прокормить семью, шил упряжь. Марко дал ему конверт с двадцатью тысячами лир и велел, взяв двух приятелей, отправиться в деревню Фермагоста, в десяти милях к востоку от Мьеры, и там ранним утром закидать холостыми гранатами полицейский участок, причем постараться, чтобы операция тянулась как можно дольше. Несмотря на отданный на высоком уровне приказ убрать силы общественной безопасности из окрути и тем самым предоставить бандитам полную свободу действий, тридцать два человека из карательного отряда по какому-то недосмотру остались на своем посту в Мьере, и Марко надеялся таким способом отвлечь их внимание.
* * *
Брэдли и Локателли переходили от одной группы к другой, разглядывая семьи, сидевшие на корточках, будто ведьмы на шабаше, возле котлов, где варилась требуха к ужину; детей, окруживших передвижной кукольный театр и кровожадно приветствовавших убийство сарацинов крестоносцами; толпу, зачарованно слушавшую уличного певца, который пообещал, несмотря на полицейский запрет, воспеть подвиги Аттилио Мессины.
У Локателли на нервной почве зачесались шея и подбородок. После ухода Марко он почувствовал себя окончательно брошенным на произвол судьбы и беззащитным.
— Куда пошел Риччоне, как ты думаешь? — спросил он у Брэдли.
— Он сказал, что идет повидаться с приятелем. Наверное, это просто предлог, чтобы отделаться от нас.
— Какой-то он сегодня тихий.
— А я ничего не заметил.
— Нервы сдают, наверное.
— Только не у Марко. У Марко стальные нервы. Может, дома что-нибудь случилось. Его жена чувствует себя неважно. Но в чем дело, он не сказал.
— Удивительно, как он вообще об этом упомянул.
— Пришлось. Она не доверяет их доктору и ходит к повивальной бабке. А он боится, что она подхватит какую-нибудь инфекцию.
— Так плохо здесь лечат?
— Конечно плохо. Если говорить о повивальных бабках в деревне, то эта страна находится на одном уровне с Африкой. Мыло и вода под постоянным запретом.
— Ас чем он обратился к тебе?
— Он спросил, есть ли у нас в армии гинекологи.
— Есть?
— В каждом госпитале есть гинеколог. Наверное, для медсестер. Одним словом, я договорился, что врач примет его, как только мы вернемся.
— Завтра, надеюсь, — сказал Локателли.
— Разумеется, завтра. Не беспокойся, Джон, все это займет не больше двух часов.
У Локателли опять зачесалась шея. Какой-то испуганный малыш, в которого попала искра из костра, с воплем ткнулся прямо ему в ноги; Локателли хотел успокоить его кусочком шоколада и сунул руку в карман, но там было пусто.
— Я все время думаю об этом, Роналд.
— Я знаю, Джон. Так уж ты устроен. Перестань беспокоиться я пойми, что на этой стадии мы уже ничего сделать не можем.
— По-моему, мы встали на очень опасный и потенциально бесчеловечный путь. Только посмотри на этих детей. Их тут полно.
— С ними ничего не случится. Их никто не собирается обижать.
— Ты уверен, что не будут стрелять из минометов?
— Совершенно уверен.
— Потому что прицельного минометного огня не бывает. Мне, по крайней мере, видеть не довелось.
— Минометов не будет, — заверил его Брэдли. — Как мы договорились, дадут несколько выстрелов в воздух, толпа бросится бежать, и бандиты схватят красных. Назначено это на девять утра. Тогда же начнутся скачки мулов и парад повозок, все дети будут там. Место это в два раза больше футбольного поля. В одном конце происходят все зрелища, а в другом — политический митинг. Те люди, которые собираются развлекаться, даже не будут знать, что делается на другом конце. Успокоился?
— Нет, не успокоился, — ответил Локателли, — потому что в подобных операциях часто все бывает совсем не так, как задумано. Слишком много мне довелось видеть типичных военных накладок. Я успокоюсь только тогда, когда все будет позади.
— Тут никакой накладки не случится, потому что разработала эту операцию голова совсем не военная. Десять минут — вот и все, что требуется для нашей маленькой операции, а потом мы можем ехать домой.
— Хотелось бы верить этому, — отозвался Локателли. — Ох, как бы хотелось!
* * *
Спали они плохо. Из тьмы доносились смех, грубые шутки и звуки шарманки, эхом разносившиеся по глухим улочкам. За завтраком Локателли попробовал козьей сыворотки с хлебом и отодвинул от себя миску.
— А где Марко? — спросил он.
— На крыше с биноклем, — ответил Брэдли. Для такого дня он был удивительно спокоен.
— Куда, по-твоему, понеслась вдруг вся полиция?
— Могу сказать: в Фермагосту. Там сегодня утром было совершено нападение на бараки карабинеров.
— Далеко это отсюда?
— Нет, но на сегодня они уже вышли из строя. Чтобы не нарваться на засаду, им придется идти туда пешком.
— Какое совпадение!
— Я бы этого не сказал, — отозвался Брэдли. Он позволил себе улыбнуться всезнающей самодовольной улыбкой, но тотчас же осторожным взглядом окинул маленькую голую комнату, убранную бедно, но со вкусом. В дальнем углу двое крестьян в толстой праздничной одежде молча ели кукурузную кашу. Над подношением из восковых хризантем мадонна, прижимая к груди обезьяноподобного младенца, безучастно взирала на происходящее. — Все будет прекрасно, — заверил он. — Политиканы полчаса назад ушли вместе с оркестром, но на площади осталось еще человек пятьсот — шестьсот.
— Митинг собрал больше народу, чем я думал, — сказал Локателли и опять почесался. Нервный зуд перекинулся на горло.
— Марко считает, что из Мьеры придет около тысячи человек. А с Другой стороны перевала, наверное, раза в два больше.