На веранде уютного кафе "Вечерний Дрозд", распахнувшем себя навстречу теплому осеннему парку с шуршащей под ногами опавшей листвой и медленно, словно нехотя, наползающей темнотой, за столиком, уставленным бутылками с неразличимыми этикетками, кстати, полупустыми и остатками снеди на тарелках, сидели в ожидании кофе четверо мужчин, уже не молодых, но еще не старых, и тихо беседовали о чем-то своем, недоступным даже автору, ибо между ними было столь много общего, что без понимания этой общности, даже уловленное слухом, многое, если не все, покажется непонятным.
Это были люди, связанные еще со школьных лет дружбой, невозможной у женщин и очень редкой у мужчин. После школы пути их разошлись в соответствии с интересами и способностями каждого. Один из них окончил московский университет, сделавшись известным журналистом, другой, воспользовавшийся возможностями папы дипломата, приобщился к политике, в качестве борца за народное счастье, но все же оставался в ней на вторых ролях, не очень, как он уверял не только других, но и себя, переживая по этому поводу, третий занялся коммерцией, но в области, казалось бы, для коммерции совершенно непригодной, открыв театр антрепризы, наделавшей много шума, главным образом в околотеатральных кругах, уверенно перейдя в круги театральные, и, наконец, четвертый, считавшийся баламутом и неудачником, что даже увлечение его шахматами ни домашними, постоянно коловшими ему глаза успехами его же друзей, ни самими друзьями, ни школой не воспринимались серьезно. И, тем не менее, стал одним из сильнейших шахматистов мира и, хотя к короне не дотянулся, но всякий раз подбирался к ней на расстояние вытянутой руки, но то ли рука оказывалась короткой, то ли кто-то хитро и, следовательно, незаметно, уводил из-под самого его носа, но, как сам не без горечи шутил, напоминал счастливого мужа, уверенного, что у жены он второй.
Как бы там ни было, эти люди могли считать себя вполне благополучными, но поскольку путь к благополучию скорее торный, чем прямой, они нуждались в отдыхе, желательно глубоком, когда забываешь все и вся, даже самое себя. Тогда они отправлялись туда, где термальные воды омывают не только тело, но и душу путешественника. И единственная сложность была не в самой возможности попасть на отдых, сколько в выборе места встречи, притом, чтобы не появилось желание изменить его. Только успевай выбирать между аглицкими Кардифом и Гемпширом или швейцарскими Женева и Локарно, а то и вовсе сказочным индонезийским Джимбараном.
Избавиться же от усталости после дневного отдыха можно было, окунувшись в ночную жизнь Ибицы, Мальорки, Самуи, Кипра. Здесь в череде коротких и потому неназойливых радостей, можно было насладиться риском, подразумеваемой, но не обозначенной частью ночных развлечений, и как бы ни осторожничал, пикантные ситуации легко ломают слабо сопротивляющуюся волю, и ты отдаешься непреодолимой силе, потонув с головой в неразберихе сна в летнюю ночь. Тут тебе и Австралия, и Австрия, Андорра и Испания, какая-нибудь Тмутаракань, вроде Куритибы или Ресифи, где черные руки жадно хватают деньги белых, еще не остывших от горячих, но скользких объятий.
На сей раз, не без внутреннего сопротивления, они пренебрегли привычными радостями, чтобы оказаться, в отнюдь не в самом маленьком в стране, городе, где жили от самого рождения, выучились в отнюдь не в самой плохой школе, считавшейся даже привилегированной, поскольку, любопытным стечением обстоятельств, в ней собрались отпрыски известных домов, связанных родственными, дружественными, служебными и экономическими интересами, а неэлита,, допущенная в ее стены, воспользовалась, несмотря на сопротивление власть имущих, своим конституционным правом учиться в школе по месту жительства, была столь немногочисленная, что можно было не обращать на нее внимания.
Трое из этой счастливой четверки: Вадим Щерба, журналист, Александр Филатов, дипломат, Геннадий Соболев, театральный, как он сам себя называл, деятель, и Эдуард Шейнин, некогда гадкий утенок, среди белых лебедей, международный гроссмейстер, получив приглашение, от которого не смогли отказаться, "прибыть на 50-летний юбилей родной школы как лучшие ее представители". Но не лесть, к которой они привыкли, а подспудная угроза, что отказ может быть принят за пренебрежение и раздут в печати, заставило их, находящихся в разных частях мира, осознать, что место новой встречи изменить нельзя.
Как и предполагалось, они оказались в центре события, расписанного местными журналистами в таких красках, что именитым гостям, несмотря на их протесты, пришлось смириться с услышанным и увиденным в надежде, что продолжаться это будет не бесконечно. И только поздним вечером, в гостеприимном кабачке "Вечерний Дрозд" смогли отдышаться и дать волю чувствам, отнюдь не свидетельствующим, о врожденном благородстве.
В этом кабачке, владелец коего по фамилии Дрозд, зная их еще со времен непыльного детства, был восторге, что сподобился принимать столь почетных гостей в видах роста популярности своего именного заведения и связанных с этим фактом возможным пополнением кассы. Да и сам он тайно желал оказаться в центре внимания, что льстило самолюбию человека, средства которого до сих пор позволяли свысока глядеть на окружающих, но не гордиться собой. Всей этой тайнописью он пользовался умеренно, не лишая удовольствия себя, но и не раздражая других.
Наши герои договорились с владельцем, что после закрытия останутся в кабачке на ночь, чтобы насладиться обществом друг друга. А с ними, в качестве дежурной официантки останется некто Маша, на скромность которой можно вполне положиться, притом, что за усердие в обслуживании и за многочасовую переработку, будет достойно вознаграждена. Ударили по рукам с хозяином, но Маша, при сговоре не присутствующая, потому что облуживание других посетителей занимало все ее время, пробегая с подносами мимо их столика, всем видом своим давала понять, что ей все известно, и она со всем согласна.
Когда в просторном помещении кабачка, кроме нашей четверки и Машеньки, никого не осталось, молодая женщина принесла кофе и коньяк и собралась было выйти из зала, предупредив, что, в случае надобности, достаточно одного несильного хлопка, чтобы вновь предстала перед ясные очи знаменитых гостей. Но ее отпустили не сразу, сначала отправив за еще одной порцией кофе, на сей раз для нее самой, а когда вернулась, усадили рядом, слегка подтиснувшись, так что оказалась не при этой компании, а в центре ее.
Смущение ее было столь велико, что неожиданным кавалерам сделалось жаль ее, но поскольку опыт общения с женщинами у каждого из них, а уж тем более взятый скопом, был столь внушителен, что найти способ успокоить и вразумить недотрогу, хотя и не сразу, не составило для них труда. Успокаивая и льстя, они постепенно достигали намеченной цели, тем более, что беспокойство вызвано было не столько самим фактом, нежданно-негаданно, оказавшейся в компании незнакомцев, молодой женщины, а боязнью, вызвать неудовольствие хозяина, для которого малейшее проявление самостоятельности, со стороны персонала, превращалось в предлог для гнева, подчас не предсказуемого, тогда, как ей не хотелось лишиться места, коего добилась не без труда. Хотя ясно было, что поскромничала, и с хозяином достигнута полная договоренность, гости притворились, будто не меньше, чем она, обеспокоены ее судьбой, и в один голос, иногда перебивая друг дружку, вынуждено участвовали в комедии лицемерия на равных с нею ролях. У них даже возникло подозрение, по мере диалога с нею укрепившееся, что "Ночной Дрозд" специально держал милашку для целей куда более важных, чем случайное появление в его владениях четырех знаменитостей. Каждый из них думал, а точнее, говорил себе, на кой черт мы ввязываемся в это скорбное и ничего, кроме неприятностей, не сулящее, дело, но, не будучи уверенным, что остальные думают так же, помалкивал, одновременно вовлекаясь, и, по ходу того, как события развивались, становились активными его участниками.
- Останьтесь с нами, Машенька, - предложил журналист, напряженно пытаясь угадать, что скрывается за ее легким платьицем с оборочками и кружевным воротничком. - Мы, скажу вам откровенно, надоели друг другу, и когда утренние поезда и самолеты развезут нас в разные стороны, вздохнем с облегчением. Но у нас еще восемь часов чистого, как говорят спортсмены, времени и нам нужен кто-то, кто снял бы напряжение от взаимного неудовольствия.
- Глядя на вас, не скажешь, что все так печально, как вы изображаете, а, может, воображаете. И уж если на то пошло, у меня как раз ощущение, что именно я помешала вашему мальчишнику. И, пожалуйста, не возражайте, - ответила она на отчаянные протесты "мальчишек". - Уж у меня-то глаз наметан, и я могу безошибочно предположить, что можно ждать от пациента, еще прежде того, как он сядет за столик.
- И что же вы предположили, пусть не до того, а после того, как мы оказались за столиком? - настаивал журналист.
- Профессиональная тайна, - бойко ответила Маша, а когда подняла руку, чтобы подправить волосы. обнаженная подмышка ясно засвидетельствовала об отсутствие лифчика.
- Между друзьями не может быть тайн, - вставил свое слово, напряженно подстерегавший эту возможность, антрепренер. Мысленно раздевая девушку, он прикидывал, на какую могла бы посягнуть, в предполагаемом эротическом спектакле, если бы он, отбросив сомнения, решился такой поставить.
- Мне лестно слышать, - улыбаясь, ответила Маша, - но услышанное, не означает увиденное, а увиденное не означает осуществившееся. - Вы клиенты, а я обслуга.
Воображение отказывается верить увиденному, и, значит, трудность воспроизведения его словами, очевидна. Четверо элегантных мужчин, даже самые неожиданные ситуации воспринимающие с хладнокровием людей, понимающих и принимающих все, чем может удивить их судьба, ибо все плохое, с чем сталкивала их жизнь, и все хорошее, что встречалось тогда, когда меньше всего ожидалось, закалили их нервы и выработали правила поведения, заключающиеся в том, что не следует ничему удивляться, когда лицом к лицу встречается оскал, и шумно радоваться, когда счастье оказывалось так близко, что, даже при желании, с ним невозможно было разминуться. И этими наблюдениями, не спеша, чтобы не забегать вперед, они поделились с Машей.
И вдруг такая сумятица чувств и помутнение разума. Симпатичная, этого у нее не отнимешь, но простенькая, чего отнять тоже невозможно, молодая женщина, в едином порыве сорвала их с места и заставила, не ожидающих от себя такой реакции, мушкетеров, пропеть ей дифирамбы, в которых, возможно, и не было новых слов, но каждое повторенное имело одному ему присущую тональность. Сказать, что она растерялась, значило бы не сказать ничего.