Василий не мог заснуть. Ворочался в своей капсуле всю ночь, ближе к шести, когда начало светать, плюнул на всё и решил пойти на вокзал, дождаться шаттла там. Щёлкнул выключателем, достал с полки дорожную сумку, проверил документы. На продольной стене капсулы Василий растянул гибкий экран и поставил череду сменявших друг друга лесных пейзажей. Сейчас экран показывал "Лесные дали", Василий кинул на него взгляд и погасил.
Странно, что перед выходом экран показал ему именно Шишкина, потому что с этой картины когда-то всё началось. Они жили на Сормово-15, одной из многочисленных советских СПП, станций постоянного пребывания, размещённых на околомарсианской орбите. Отец работал на транспортном узле, принимал и формировал составы, автономные и пилотируемые, что ходили между Марсом и поясом астероидов и собирались здесь же, на орбите, из привезённой с Весты руды. В служебной квартире они жили втроём, Василий с родителями, сестрёнка Даша ещё не родилась. Мать работала в службе чистоты, следила за роботами, что чистили жилые сектора СПП. Тихой страстью матери была живопись. Отец работал посменно, потому что составы приходили и уходили каждый день, у матери был стандартный график - пять дней в неделю. Когда отец находился на смене, мать брала планшет, они садились с Василием на кровать, она закутывала его в одеяло и пролистывала на планшете картины, попутно рассказывая про них словами, что Василий не понимал. Итальянский маньеризм, например. Сложно представить что-то более недоступное для понимания ребёнка, родившегося и выросшего в 22м веке на орбите Марса, чем стиль итальянской живописи века 16го. Потому что ни Италии, ни живописи сейчас уже не было, да и на Землю шаттлы перестали ходить за десять лет до рождения Василия. Земные социалистические республики в очередной раз рассыпались, и новоявленные хозяева тамошней жизни принялись просаживать чужой труд на кокаин и проституток, сдавая космопорты на металлолом. Уменьшение предложения портовых услуг закономерно повлекло за собой рост цен, хозяева оставшихся портов, опять-таки, пустили хлынувшие на них буквально с неба деньги на яхты и особняки вместо модернизации инфраструктуры, и летать на Землю стало просто небезопасно. Земляне не сильно переживали из-за потери лестницы в небо. "Хватит кормить космос!" - писали они друг другу в социальных сетях и записывали смешные ролики, в мгновение ока становившиеся вирусными.
Непонятнее итальянского маньеризма для ребёнка был "лес". Всякие короли, полководцы и солдаты, и люди в смешных и ненужных на орбите шапках и шляпах, в шубах и платьях, с зонтиками, это всё было понятно, но, когда Василий спросил мать про лес, она, на секунду задумавшись, ответила, что это место, где много деревьев, но благодаря паузе Василий понял, скорее почувствовал, что дело было совсем в другом, что мать и сама толком не знала, что это, потому что тоже родилась на орбите и прожила здесь всю жизнь. Она была из первого поколения орбитальных детей, зачатых, рождённых и выросших при низкой псевдогравитации, обеспеченной вращением внешнего радиуса СПП, и не могла бывать на Земле или Марсе, планетарная гравитация убила бы её, сломав хребет. Ёе родители знали дождь и снег, и были в лесу, правда, не жили там, она сама, как и отец Василия, рассказывали своим детям об этом с чужих слов, для Василия, в его очередь, уже не было разницы между дождём и волком, который встретил Красную Шапочку на пути к бабушке.
Так что он понял, что, чем бы ни являлся лес, он точно не был просто местом, где много деревьев. И так начался его путь сюда, на СПП Зеленоград-4, где размещался Марсианский Институт Ракетной Техники, вернее, одна его кафедра - кафедра Лесоводства имени Сукачёва, и где в самом большом орбитальном лесопарке росли деревья. Студенты жили посреди этого лесопарка в четырёх шестиэтажных блоках, составленных из одиночных капсул, преподаватели и институтские работники размещались чуть комфортнее - в индивидуальных жилых модулях, по объёму примерно равных стандартным грузовым контейнерам, составленных также в два шестиэтажных блоках. Ещё три блока занимали аудитории, лаборатории и инженерные системы, преподаватели и студенты шутили, что аудитории и лаборатории были оборудованы по последнему слову техники, но это слово прозвучало двадцать лет назад.
Василий спустился на землю рядом со своим блоком, и зашагал по тропинке сквозь лес. Тропинка вилась среди елей и сосен, сыпавших на плечи прохожих зелёные и рыжие иголки, и бежала к блокам космовокзала. Днём студентки заполняли пространство слева и справа от неё шагов на пятьдесят, кормили белок и синичек, неслышно ступая по мягкому ковру из оленьего мха. Каждый год преподаватели, приветствуя первокурсников, строго настрого наказывали желторотым юнцам, увидевшим лес впервые в жизни и от удивления едва не забывшим собственные имена, не кормить животных, птиц, не ломать экосистему. Слова пропадали всуе, конечно. Сейчас, утром, когда лампы дневного света медленно набирали яркость по алгоритму, написанному когда-то давно кем-то, видевшим земной рассвет, лес стоял тихий, почти что мёртвый или давно нарисованный. За четыре года, проведённых в одиночной капсуле, где можно было только лежать или сидеть, на пятом этаже блока В, Василий досконально изучил его, знал, сколько какой живности водится, какими тропами она ходит, на каких ветках сидит, когда ложится спать и когда просыпается, где и что растёт.
Пешком дорога до космовокзала занимала сорок минут, Василий не торопился. Шагая по тропинке, он шагал к будущему, этого будущего он не ждал, как ждут праздника с весельем и подарками, но и не бежал от него, как бегут от дурных вестей, он наблюдал за его приближением, как вставший на рельсы фанатик наблюдает за приближением поезда. Решение, тем не менее, он принял давно, и с каждым днём всё больше утверждался в нём. Он понимал, что выбор профессии лесовода будет иметь серьёзные последствия для него, и надеялся, что обладал достаточным мужеством, чтобы их принять. Мать, конечно, рыдала навзрыд, когда узнала, что он будет поступать сюда.
Космовокзал уходил вверх, к центру станции, будто серая, матовая спица, соединяющая обод колеса с его осью. Такие спицы тут и там торчали из леса, необитаемые были совсем тонкими и вмещали в себя только техническую шахту лифта, обитаемые, вроде космовокзала - потолще. На заасфальтированной площадке перед его стеклянным фасадом своих пассажиров ждали кары с автопилотом. Василий вошёл внутрь. Что-то, всё-таки, беспокоило его, точило, как точит жук, прокладывая свой путь в толще древесного ствола, раз он, Василий, решил провести оставшиеся до вылета сорок минут здесь, а не в лесу. Рейс был ранний, и зоны ожидания вокзала, ряды кресел, тянувшиеся вдоль киосков с автоматонами, пустовали. Василий подошёл к одному из киосков и заказал кофе. Автоматон, согласно кивнув, принялся нажимать клавиши простенькой и архаичной кофе-машины, а Василий подумал, что одна машина просто взаимодействовала с другой. Единственным живым участником процесса был сам Василий, значит, кофе готовил именно он. Расплатившись по бесконтактному терминалу, он взял чашку, сделал глоток и подумал полушутя: "А у меня неплохо получается варить кофе". Сделав два шага к своему месту, Василий услышал: "Пребывает шаттл "Порт Лозинский, Марс, Зеленоград-4, орбита Марса", и затем сразу: "Тревога, всем покинуть здание! Тревога, всем покинуть здание!" - переданное по громкоговорителям. Он обернулся и увидел, как все автоматоны синхронно выехали из-за своих прилавков и направились к ближайшим выходам, тихо и целеустремлённо, без метаний и панических воплей, определив оптимальную траекторию с математической точностью. Через полминуты Василий остался под сводами космовокзала один, он стоял и слушал: "Тревога! Всем покинуть здание!". Потом он услышал топот ног на верхнем ярусе, вероятно, бежали милиционеры, а потом что-то ещё выше, под самым потолком. Подняв глаза, Василий увидел мужчину в рубашке и брюках, по-обезьяньи зацепившегося за потолочные балки ногами и висевшего головой вниз. Раскачиваясь, он перепрыгивал, перелетал от балки к балке и тем самым уворачивался от невидимых глазу Василия электромагнитных импульсов, которыми его пытались сбить милиционеры. Он что-то бормотал, Василию казалось, будто он различал движения губ, но слов разобрать не мог. Потом мужчина заметил Василия и направился по потолку к нему, Василий понимал, что следовало бежать, но не мог сдвинуться с места, заворожённый зрелищем. Когда мужчина завис над ним, Василий шестым чувством угадал, что последует дальше, и успел отскочить в самый последний момент. Мужчина, с грохотом оставив четыре глубокие вмятины в полу, приземлился точно на место, где стоял Василий, приземлился на четвереньки, по-паучьи выгнув суставы. "Мясомясомясомямомясомясомясомясомясомясомясомямомясомясомясомясо" - наконец, разобрал слова Василий. Он упал при прыжке, но подниматься на ноги не было времени, и он просто пополз, тоже на четвереньках, не оборачиваясь и ничего не соображая, почувствовал, как его лодыжку сдавили с нечеловеческой силой, не оставив надежды вырваться, спастись, он продолжал пытаться и дёргал второй ногой, пока её тоже не схватили, а потом всё кончилось. Электромагнитный импульс выключил сумасшедшего.
Позже, когда Василий сидел на одном из кресел, а его ноги осматривал доктор с медботом, подошедший милиционер в синем мундире спросил:
- Вы слышали тревогу?
- Да, - кивнул Василий.
- А почему не побежали?
- Испугался.
Милиционер вздохнул.
- Вы же здесь учитесь?
- Да.
- Лес изучаете?
- Да.
- Вот в лесу, когда кому-нибудь страшно, ну, скажем, олень увидел волка, вот он что сделает?
- Смотря какой олень и какой волк.
- Ну хорошо, если заяц увидел волка, он что сделает?
- Убежит.
- Вот и Вам надо делать так же.
- Хорошо, спасибо.
- Пожалуйста.
Заяц бежит от волка, потому что бежит от смерти. Василий, глядя на сумасшедшего под потолком, увидел будущее. Он не знал, возможно ли было от него убежать.
Космопорт на СПП, станциях, где псевдогравитация создавалась за счёт центробежной силы, не был космопортом в традиционном, планетарном понимании. Планетарный космопорт был серьёзной структурой из двух секций; орбитального узла и посадочного комплекса. К орбитальному узлу стыковались межпланетные и орбитальные суда, откуда пассажиров доставляли на поверхность планеты многоразовые спускаемые аппараты регулярными рейсами. СПП в определённом смысле был одним большим орбитальным узлом космопорта, интегрированным с целевыми и жилыми модулями. Шаттл "Леонов-27р", на котором летел Василий, пристыковался к Сормово-15 на внутреннем радиусе, затем пассажирский отсек отделили от тягача и спустили на внешний радиус, где жили люди. Из отсека Василий вышел в такое же здание со стеклянным фасадом и двумя ярусами помещений, как и на Зеленограде-4, сделанное по типовому проекту. Изначально они были неотличимы друг от друга и от десятка других таких же конструкций на советских СПП, разбросанных на орбите Марса, но люди со времени понаставили на зданиях свои отметины, сообщили индивидуальность через свои дела. Где-то поменяли торговый ряд, переставили кресла, перевесили баннеры и табло, где-то сделали ремонт и покрасили стены другой краской, на Воронеже-3 перед входом поставили мемориал в память о трагическом рейсе М-В-1475 (Марс - Воронеж-3, 14й рейс в 2175 году), на Гусевске развесил по зданию вокзала портреты членов государственного Совета тогда ещё единого социалистического государства Солнечной системы, словом, типовые здания, поначалу отличавшиеся друг от друга не больше младенцев в роддоме, сейчас уже носили на себе индивидуальные отпечатки своей истории так же, как человек носит отпечатки собственной судьбы.
Оказавшись в общем зале, Василий непроизвольно посмотрел на потолок. Он знал, бояться было нечего, потому что тот сумасшедший прилетел с Марса, а сейчас рейсов с Марса не было. Когда-то давно его, теперь уже, наверное, мёртвого сумасшедшего, родившегося на орбите, специально переделали для жизни в условиях планетарной гравитации, заменили руки, ноги, усилили кости, перебрали позвоночник, дыхательную и сердечно-сосудистую системы, ряд внутренних органов, встроили интерфейс для работы с марсианскими машинами, и он жил и работал на Марсе, наверное, время от времени возвращаясь на орбиту, может, редко, раз в год проведать родителей, может, постоянно мотался между жёлтой марсианской твердью и чёрной космической пустотой, обзавёлся семьёй и, наверное, детьми, а потом с ним случилось то, что, по мнению некоторых, должно случиться с каждым переделанным рано или поздно - он понял, что перестал быть человеком.
Василия никто не встречал, он вышел из здания вокзала и побрёл к квартире родителей, погружённый в собственные мысли, забывший всю непохожесть очередного своего визита на регулярные предыдущие, хотя он прилетал сюда, к родителям, в последний раз. Во всяком случае, если им и суждено будет встретиться ещё раз, это будет уже совсем не он.
"Интересно, - думал Василий, - когда он, сумасшедший, узнал, что перестал быть человеком? Когда, собираясь в свой последний рейс, остановился в дверях и поцеловал в макушку ребёнка, зачатого и рождённого на Марсе, изначально и навсегда непохожего на своего отца, в отличие от обычных человеческих детей? Или, может, сразу, проснувшись после операции, когда попытался пошевелить своими механическими пальцами? Или знание пришло к нему во сне, сам сон он забыл, и оно дремало внутри до той минуты, когда он расстегнул ремни кресла в пассажирском отсеке, услышав по громкой связи сообщение об успешной посадке на Зеленоград-4? И как он с ним боролся, как носил в себе, если обрёл его давно? Или пытался ли он с ним бороться и почему проиграл, если обрёл его только что? И можно ли вообще с ним бороться, однажды обнаружив в своей душе?"
Дверь Василию открыл отец.
- У тебя же есть ключи, - сказал он вместо приветствия, - Забыл?
- Нет, задумался.
- Проходи-проходи. И над чем же? Сколько листочков у берёзы?
- У каждой по-разному.
- В среднем, я имею ввиду. Мать! Мать, Василий приехал.
Квартира, в которой жила семья Василия, состояла из трёх комнат, не считая ванной: из просторной кухни/гостиной и двух спален поменьше. Когда Василий жил здесь, на Сормово 16, и Даша уже родилась, семье дали дополнительный отсек, потому что дети разного пола должны были спать в разных комнатах, потом, когда Василий переехал на Зеленоград-4, отсек забрали. На замкнутой орбитальной станции с постоянно плодившимися людьми каждый жилой метр был на счету. Отец, конечно, мог побороться за них, оставить за собой по какой-нибудь серой схеме, Василий знал, некоторые его одноклассники жили в похожих квартирах, но отец не любил таких вещей.
- Не хочу зарастать лишним хламом, - сказал тогда он, а мать, услышав это, даже не вздохнула, как будто речь шла не о лишних пятнадцати квадратных метрах, а о носовом платке.
Василий ещё застал время, когда его родители ругались, мать обычно что-то быстро-быстро выговаривала отцу, щедро сдабривая свой голос эмоциями, а отец односложно отвечал, потом рявкал: "Хватит!", не для того, чтобы напугать, но чтобы прекратить поток слов, переставший нести полезную информацию, потом говорил что-то в ответ извиняющимся тоном, соглашался или объяснял, почему не мог согласиться. Отец уже тогда начал лысеть и потом шутил, что семейные скандалы лишили его волос.
Сейчас он стоял перед Василием, по-прежнему крепкий, прямой, подтянутый, но его тело уже начало сохнуть, сокращаться в размерах с каждым прожитым годом, а оставшиеся на голове волосы постепенно и неотвратимо белели, Василий особенно ясно видел это, потому что бывал дома лишь наездами.
Из своей спальни в гостиную вошла мать.
- Сынок приехал.
- Привет, мам.
- Привет. Дай я тебя поцелую.
- Само собой.
- Ты хромаешь. Всё в порядке?
- Да, опаздывал, бежал до вокзала и неловко наступил, ногу подвернул.
- Надо сводить тебя к врачу.
- Да пустяки.
- Это минутное дело, - влез в разговор отец, - у нас в поликлинике поставили нового медбота. Он просветит твою ногу за две минуты.
- Всё нормально, я не хочу терять на это время.
- Сынок, пойдём, а?
- Да всё нормально.
- В кого ты такой? - задала мать риторический вопрос.
- В вас двоих.
- Это правда, - согласился довольный отец.
- В таком случае садитесь обедать, - предложила мать, - раз к доктору идти не хочешь.
- А что на обед? - спросил Василий.
- О, приятель, сюрприз, - таинственно сообщил отец и улыбнулся.
- Что за сюрприз?
- Узнаешь. Пойдём к столу.
- А где Даша?
- Гуляет с друзьями, вечером придёт.
Мужчины сели за стол, мать Василия, Елизавета Андреевна, ушла в спальню и вернулась оттуда с кастрюлей, замотанной в халат.
Василий, едва увидев свёрток из халата, понял, что в нём, и сразу почувствовал, что рот наполнился слюной. "Зачем они так? - подумал он,- это ведь неправильно, они делают так лишь потому, что я прилетел к ним в последний раз. Ухнула сюда недельный запас картошки".
- Это то, что я думаю? - задал он риторический вопрос, изобразив смешанное с восторгом угадывания удивление.
- А что ты думаешь? - лукаво спросил отец.
- Варёная картошка!!!
- Да, сынок, это то, что ты думаешь, - ответила мать, поставила свёрток на стол и принялась разматывать халат.
Василий видел, как приятна ей была его радость.
- Свежая, вчера только получила, - продолжала она говорить, - люди говорят, с нового года нормы выдачи органической еды ещё урежут, придётся всё больше на синтетику переходить. Так что надо пользоваться, пока можем.
- А на вас картошки останется?
- За нас не переживай, отцу летом ветерана труда дадут, это повышенная норма.
- Здорово, пап, поздравляю.
Василий обращался к отцу, но все его мысли были заняты едой. Вот мать закончила разматывать халат и подняла крышку кастрюли, вернее, Василию почудилось, что крышка сама прыгнула в руку матери, подталкиваемая скопившимся в кастрюле паром, моментально распространившим по комнате запах еды, настоящей еды, от которой Василий не мог отвыкнуть, проведя на Зеленограде-4 неполные пять лет и прилетая домой время от времени, на далеко не каждые выходные, потому что воспоминания об этой еде, бесхитростной, приготовленной для родных детей, а не для гурманов, хранили не только сведения о физических ощущениях, но тоже возвращали его, Василия, в детство, беззаботное и счастливое не из-за денег, игрушек или материальных благ, или ярких впечатлений, но благодаря твёрдому знанию о том, что рядом были люди, которые любили его просто так, за то, что он ходил и дышал.
"Буду ли я помнить это через неделю, - думал Василий, - и эту еду, и её вкус, и эту как будто нелепую, ненужную жертвенность, когда, отстояв в очереди за органической едой по талону, возможно, добрых полчаса или больше, и принеся её домой, свой месячный паёк, что она заработала, заслужила непрерывной работой на протяжении вот уже без малого тридцати лет, и что имела полное право потратить на себя, потому что отцу полагается свой паёк, и Даше - свой, вместо этого она тратит всё на два дня, потому что в эти два дня к ней приезжает сын, который потом изменится навсегда. И будет ли для меня в этих воспоминаниях смысл?"
- Да-а, Васька, - протянул отец, перемешивая картошку с подливкой из синтетического белка, - я помню, когда в последний раз ел настоящее мясо. Когда мы в последний раз ели настоящее мясо.
- Это когда же? - спросила мать.
- Когда ты узнала, что носишь его, вот этого обормота.
- Разве?
- Да, вспомни. Нам тогда выдали талоны на усиленное питание. Ходили слухи, что вот-вот мясо закончится. Ну, как слухи, все знали, что земляне прекратили поставки настоящего мяса, на Марсе животноводство так и не освоили.
- До сих пор, кстати, - заметил Василий.
- Да, до сих пор, - согласился отец. - Так вот, они прекратили поставки мяса. Посчитали, что им выгоднее заваливать мясом прилавки своих магазинов, а потом просто выбрасывать его, когда оно начинало гнить, чем поставлять нам, и прекратили возить его. И все знали, что скоро его не станет. Кто-то бросился спекулировать им, но особого барыша не зашиб, как мне кажется. Люди не видели особого смысла тратить какие-то дикие деньги на последнюю в жизни котлету. Вот. Но из свободного обращения оно уже ушло и по простым талонам, вроде моих, его было не получить. А всяким нуждающимся: больным там или беременным, его ещё выдавали. Дали его и твоей матери, она получила килограмм говядины и сварила борщ, чтобы на дольше хватило. Ох, и вкусный вышел борщ, нажористый такой, как сейчас помню. Я тебе даже завидую, что ты ни разу мяса не ел.
- Ты это к чему?- спросил Василий.
- Не знаю. Вспомнилось что-то, - пространно ответил отец, - но мясо - это ещё ерунда. А вот когда пропал шоколад, это да, была драма. Народ даже собирался перед Советом, митинговал. Требовал человеческого к себе обращения.
- И чем кончилось? - спросил Василий.
- Да ничем. Пошумели и разошлись. Кто-то утёк в Свободный Орбитальный Союз. Тогда, или раньше, или позже. Остальные отказались от шоколада. Жизнь ведь такая штука, всё время приходится от чего-то отказываться. Чтобы стать тем, кем хочешь стать. Мы просто можем себе в этом признаться, а те, кто убежал, не могут. В основном.
- Признаться в чём? В том, от чего отказались?
- Нет, в том, кем хотят стать.
- Ты, по-моему, куда-то не туда ушёл, - заметила мать. - Ел бы лучше, всё ведь остывает.
Сестра пришла к концу дня. Они с Василием уговорились идти на концерт этим вечером, на Сормово-15 прилетела популярная группа. Между ними была разница в четыре года, они были примерно одного роста, оба короткостриженные, почти одинаковой комплекции, только у Василия были широкие плечи, а у сестры - бёдра, и он в последнее время смотрел всё больше внутрь себя а она - на мир вокруг голодными до жизни глазами подростка, который всё ещё верил в чудеса, но потерял надежду их встретить.
- Это всё заменители, это всё ненастоящая жизнь, - рассуждала его сестра по дороге к дому культуры.
- Что именно? - спросил Василий.
- Да всё вокруг. Земляне не продают нам настоящую еду, и мы жрём заменители, земные синхро-вайбы не прилетают к нам, и мы слушаем заменителей. У меня есть приятель, он как-то ставил мне Flink Ployd с Земли, а потом этих ребят, на которых мы с тобой идём. Один в один, только у них оригинал, а у нас заезженная копия. Даже воздух у нас, и тот - ненастоящий, потому что настоящий воздух делают деревья. Не жизнь, а фуфел, подделка.
- Что же ты скажешь о моей жизни, какой она станет через неделю?
- А ты вообще ненормальный, Васька. Я до сих пор не могу понять, как ты на это согласился. Не знаю, наверное, если бы можно было попасть на Землю, я бы тоже поступила, куда и ты. Чтобы увидеть небо, море, лес, горы. А так, по-моему, цена несоразмерна. Ты, кстати, не думал, почему земляне так много говорят и пишут о море и горах и так мало - о лесе?
- Наверное, потому что море и горы им пока не удалось победить. А с лесом они, в общем, справились. Он и не интересовал никого толком, пока они, земляне, всерьёз не пришли на Марс.
У входа в дом культуры уже собралась толпа, пересыпавшаяся внутрь здания подобно песчинкам в песочных часах, назначенных кем-то отсчитывать время до начала -концерта, потому что прилетевшие на станцию артисты, хоть и согласовывали свой репертуар и набор программного обеспечения со службой орбитальной безопасности, но, всё-таки, были настоящими музыкантами и начинали свои концерты не по расписанию, но дождавшись полного зала.
Василий и Даша прошли контроль одними из последних, их обыскали и просканировали на предмет вредоносного программного обеспечения, что они могли преднамеренно или непреднамеренно распространить в локальной сети с заниженными настройками безопасности. Даша бурчала что-то про здоровенных мужиков, которым самое дело руду на Весте добывать или на Марсе фермы строить, а не у рамок простаивать, Василий после недавнего свидания с марсианским сумасшедшим смотрел на меры предосторожности немного под другим углом. Он даже, оказавшись в зале, посмотрел вверх, но увидел там только забившуюся под самый потолок тьму, рождавшую из себя свет направленных на сцену прожекторов так же, как чёрная дыра рождала джеты.
Брат с сестрой простояли вместе первые две песни, потом Даша, обнаружив где-то на другом конце зала приятелей, ушла к ним, и Василий остался в непривычном для себя одиночестве посреди толпы. Справа от него оказался здоровый детина с наголо бритой макушкой, а слева - тонкая девушка одного с Василием роста и, насколько он мог разглядеть сквозь вуаль дополненной реальности, примерно одного возраста. Проблема была в том, что отражение блуждавшего по залу света в её глазах Василий принял за свет тайной Вселенной, что только он был в состоянии открыть. Он не знал, как сказать об этом девушке и полагал, что, во-первых, услышав такое, она примет его за зануду и не станет разговаривать, во-вторых, такие слова не следовало говорить девушкам, планируя планы Василия. Его хватило только пригласить её на танец, когда музыканты заиграли медленно, и они, Василий с девушкой, потоптались на месте, обнявшись. Василий отключил дополненную реальность, оставив для себя только музыку, но ему не нужно было и музыки, ему хватило бы и тишины, ему вообще ничего не нужно было, даже своей собственной судьбы, лишь бы слышать, как девушка дышит. Он почти спросил, как её зовут, но в последний момент одёрнул себя. Когда медленная музыка кончилась, они продолжили танцевать рядом, словно ничего не было, вернее, продолжила танцевать девушка, а Василий весь оставшийся концерт простоял на месте, прокручивая в голове одну и ту же мысль: "Пять лет провести в общежитии посреди леса, заполненного девчонками, только и ждущими, чтобы их ..., девчонками, которые сами забирались к парнями в капсулы, чему я был неоднократный свидетель, девчонками, тащившими ухажёров в лес, следуя генетической памяти предков, пять лет смотреть на это буйство жизни свысока, зная свою судьбу и используя её, как оправдание собственной трусости, и так вот глупо влипнуть за неделю до".
Концерт закончился, Василий одним из первых оказался снаружи, он стоял чуть поодаль от выхода, ждал сестру, вдруг заметил девушку, с которой танцевал, она стояла шагах в десяти от него и смотрела вверх. Кажется, у неё были рыжие волосы и карие глаза, большой свет уже не горел, работали только уличные фонари, и Василий не мог быть уверен точно. Он подумал, что осталось продержаться всего чуточку, несколько минут, пока девушка не уйдёт куда-то по своим делам, или не подойдёт сестра, он подумал, это последнее испытание, посланное ему жизнью на пути к его судьбе, он подумал, что пройдёт его, как прошёл все предыдущие, ведь он расставался с родителями и сестрой, которых знал всю жизнь, и чего ему стоило расстаться с девушкой, если он станцевал с ней лишь один танец и даже не знал её имени, но, прежде чем Василий дошёл до конца своих мыслей, он обнаружил себя рядом с ней, говорящим:
- Хороший был концерт, правда?
- Это ты, - сказала она таким голосом, будто указывала себе и, возможно, Василию на очевидный факт.
- Да, - согласился с очевидным фактом Василий.
Он видел, как рыжий свет фонарей струился по её худому лицу с прямым носом, высокими скулами и тонкими губами, и опять почувствовал это - готовность отказаться от собственной судьбы.
- Правда, концерт был хороший, - сказала она, - мне кажется, музыка до сих пор гудит во мне.
И через пять секунд добавила:
- Когда музыка хорошая, я люблю постоять, послушать её в тишине, или пойти прогуляться. Не сразу идти домой, в общем.
- Я тоже, - соврал Василий, - мы могли бы пройтись вместе.
Она опять помолчала пять секунд, в течение которых Василий три раза умер и два раза воскрес.
- Давай. Я только скажу своим, чтобы не волновались. Как тебя зовут, кстати?
- Василий Пуговкин, - представился Василий, потом назвал адрес родителей.
- Очень приятно, Василий. А меня зовут Юля, адрес я тебе не скажу. А ты всем так представляешься?
- Нет, я просто подумал, что ты меня не знаешь и можешь волноваться, и твои родители могут волноваться. А так ты назовёшь им мой адрес, и всем станет спокойнее.
- Ой, забыла. Спасибо, что напомнил.
- Напомнил что?
- Поволноваться. Куда пойдём?
- Не знаю. Я здесь давно не был. Может, покажешь мне какие-то места, где музыка после концерта особенно хорошо слышна?
- Ты же назвал адрес. Ты обманываешь меня и всё-таки маньяк?
- Нет. Я студент, живу на Зеленограде-4, а сюда прилетел к родителям.
- Ладно, пойдём, устрою тебе прогулку.
Они пошли, сперва в толпе расходившихся с концерта слушателей, но толпа постепенно редела, сворачивая налево и направо, наконец, полностью пропала у ближайшей станции монорельса, так что дальше, по трёхмерному лабиринту из хаотично нагромождённых друг на друга жилых блоков Василий и Юля шли вдвоём. Они говорили сначала о музыке, к удивлению Василия, их вкусы пересекались во многих точках, потом о фильмах и компьютерных играх, где также обнаружили несколько общих тем, а Василий уже давно на Сормово-15 общался только с родителями и сестрой, всякие друзья, собеседники и собутыльники жили с ним на Зеленограде-4, поэтому сперва он удивился, обнаружив, что кто-то, отделённый от него космической пустотой, может разделять его вкусы. Они, Василий и Юля, даже оба читали, хотя чтение в последнее время всё больше выходило из моды, уступая другим способам развлечения и потребления информации. Имелись, конечно, и различия, но Василий, например, и не ожидал, что Юля оценит"Крепкого орешка-57", фильм, в котором герой, полицейский из Свободного Орбитального Союза, прилетел к своей жене на СПП встретить рождество, СПП захватили террористы, и герой половину фильма бегал от них босиком, но в итоге всех застрелил. И Юля с пониманием отнеслась к тому, что Василий не смотрел ни одну из семи экранизаций "Грозового перевала". Василий совсем не запоминал путь, которым они шли, он был слишком занят, слушая Юлю, или думая, что сказать самому. Она училась в школе, в выпускном классе, и собиралась стать инженером-конструктором транспортного машиностроения, потому что инженером-конструктором транспортного машиностроения была её мама, папа работал аниматором (они с мамой иногда называли его массовиком-затейником), устраивал детские праздники и притворялся Дедом Морозом. Василий рассказал о своих родителях, о том, что учился на Зеленограде-4, что хотел стать лесоводом, что любил лес, но умолчал о главном, он боялся, что Юля, услышав главное, уйдёт, и он потеряет даже не возможность переспать с ней в следующие два дня, но просто возможность разговаривать, рассказывать ей что-то и слушать её рассказы, слушать её голос и наблюдать, как лампочки над дорожками и мостиками, и над входами в блоки и модули, и рекламные вывески с объявлениями превращались в звёзды в тёмной, бархатной вселенной её глаз.
Внезапно они оказались на открытом пространстве, забрались на какое-то возвышение, на чью-то крышу тайной, только Юле ведомой тропой.
Лампы дневного света над их головами не горели, горело только уличное освещение внизу, и то приглушённо, и горели вывески, указатели в нескольких местах, но отсюда, с места, где стояли Юля с Василием, разобрать можно было только ближайшие, все остальные источники света представлялись точками в темноте. Жилые сектора СПП имели форму тора, и по мере удаления от наблюдателя улицы поднимались вверх по плавной дуге, пока не исчезали за конструкциями внешнего радиуса, обвешанными сигнальными и служебными огнями, так что сейчас Юля и Василий оказались окружённые темнотой с вкраплёнными в неё огоньками.
- Ты видел такое раньше? - спросила Юля с тайной гордостью.
- Нет, - признался поражённый Василий.
- На что это похоже, как думаешь?
Василий на миг задумался.
- На звёздное небо, каким его показывают в старых фильмах.
- Я думаю так же, - прошептала она.
Он поцеловал её в губы. Поцелуй вышел неловким, как и, наверное, любой первый поцелуй, хотя она ждала его добрую половину прогулки, а он готовился к нему, как только она согласилась с ним погулять, поэтому он, подумав миг, поцеловал её ещё раз. Вторая попытка удалась лучше, Юля даже улыбнулась немножко глупой улыбкой, как улыбаются счастливые люди. Тут Василий услышал голос разума, вернее, кого-то, кто называл себя голосом разума и сидел глубоко в его душе, неповреждённый, но лишь усиленный информацией из сети.
- Зачем тебе этот поцелуй, и эта болтовня, и чушь про вселенную в глазах, эти сказки для сопливых девчонок, - говорил голос, - через неделю всё это потеряет смысл. Надо переспать с ней, ситуация идеальная, ты улетишь к себе на Зеленоград, а потом случится то, что случится, и ты вообще её никогда больше не увидишь. Так зачем терять время зря? Живи сегодняшним днём, живи здесь и сейчас, бери от жизни всё, что сможешь взять, а что взять не сможешь - вырывай с боем! Только не говори ей правду, потому что если она узнает правду, то в миг тебя раскусит, и вообще всех шансов лишит.
Василий сказал Юле:
- А здесь есть где-нибудь укромное местечко, чтобы нас не было видно?
Выражение её лица в миг изменилось, Василий понял, что сказал что-то гадкое. Она отвела глаза, погасила звёзды и посмотрела в пол.
- Прости, мне надо домой, - сказала она глухим и холодным голосом.
И потом добавила зачем-то:
- Не провожай меня.
Потом развернулась и пошла к краю крыши. Василий сделал шаг за ней и сказал:
- Подожди, пожалуйста.
- Да? - обернулась она, скрестив руки на груди, избегая смотреть на него, всем своим видом показывая, как сильно ей хотелось поскорее уйти.
Голос разума молчал.
- Прости меня, пожалуйста, я сказал гадость.
- Действительно, - согласилась она, и её глаза чуть двинулись к нему, но он по-прежнему не видел звёзд.
- Я не знаю, что на меня нашло. Вернее, знаю. Я струсил, испугался, что больше не увижу тебя.
- Почему? - сейчас ей стало интересно, она посмотрела на него, но звёзд пока не было.
- Я не сказал тебе главного. Главное связано с моей учёбой... Дело в том, что учиться я фактически закончил, осталось пройти практику и написать диплом... Нам на выбор дают либо практику тут, на орбите, либо на Марсе... Я выбрал Марс. Через неделю мне сделают операцию, поменяют у меня всё, чтобы я мог жить в планетарной гравитации, и отправят туда. На год. Я даже не знаю... кем я стану, кем останусь.
- И ты искал здесь "быстрой связи"?
- Нет.
- А почему тогда ты мне сразу не сказал? Когда рассказывал про свою учёбу? Ты хотел со мной переспать и слинять.
- Нет, я же говорю. Я боялся, что ты не будешь со мной разговаривать, что потеряешь ко мне интерес. Потому что я на год улечу и вообще... перестану быть человеком.
- А какой интерес у меня к тебе должен был быть, чтобы я должна была его потерять?
- Радость простого человеческого общения. Мы идём, мило болтаем, и тут я такой: "Я на год улетаю на Марс и вообще перестаю быть человеком".
- Да с чего ты вообще взял, что перестанешь им быть?! Огромное количество переделанных людей трудится на Марсе и прекрасно себя чувствует. И тебя там ждут настоящее небо с настоящими звёздами, настоящие горы, настоящий лес твой любимый, настоящий воздух, настоящие города, и Разделённый Город, который управляется нами и Свободным Орбитальным Союзом, где вообще все настоящее, и даже есть шоколад, а ты ещё переживаешь?! Да у тебя там в тысячу раз больше возможностей быть человеком, чем у нас здесь.
- Разве это всё определяет человечность? И потом, все переделанные могут временно чувствовать себя хорошо, но закончат все известно как.
- Как?
- Сойдут с ума.
- Ты это точно знаешь?
- Я столкнулся с одним таким сегодня утром, у себя на Зеленограде-4. На космовокзале, когда улетал. Он спрыгнул передо мной с потолка, бормоча: "Мясо-мясо-мясо", и так без конца. Схватил меня за ногу, когда я попытался убежать. Едва не сломал кости. Поэтому я и хромаю.
- Какой кошмар! - в глазах Юли затеплились участие и искреннее сопереживание, - Бедный, и как же ты спасся? Он не причинил тебе вреда?
- Не успел, его вовремя выключили. Как бы там ни было, я думаю, ты не захочешь связываться с парнем, который однажды может выкинуть такое. Не завтра, и не через год, а через два, три, пять, десять. Это может быть опасно, в конце концов.
- А зачем ты так далеко заглянул? На десять лет вперёд?
- Само получилось. Зря, как теперь выяснилось. Просто...
- Просто что?
- Я... давно ни с кем не говорил, как с тобой сегодня. Я даже родителям про этот случай не рассказал, например. Но это так, дело не в том. Дело в том, что... все эти мысли постоянно висели надо мной, вот уже полгода, наверное, или дольше, а сегодня, когда мы болтали с тобой, всё это оставило меня, правда, ненадолго. Я к тому, что мне никогда не было так хорошо, хоть мы и просто разговаривали с тобой, и...
- И?
- И я понимаю, что серьёзно обидел тебя, но, если можешь, прости меня, пожалуйста, и, может, мы тогда могли бы продолжить наше общение? Я мог бы писать тебе с Марса, например, по переписке грязные предложения делать сложно, так что тут ты можешь не волноваться.
- Интересно. Я подумаю.
- То есть?
- Напиши, а я подумаю, отвечать тебе или нет.
- Хорошо, спасибо. Проводить тебя, всё-таки?
- Уж проводи, реабилитируй себя хоть немножко.
Он проводил её до дома, хотя в этом не было необходимости, во всяком случае, утилитарной необходимости, потому что рождённым на орбите вместе с машинно-совместимым интерфейсом устанавливали локальный позиционер, позволявший родителю получать оперативную информацию о местонахождении ребёнка и, что не менее важно, о других людях в радиусе двух метров от ребёнка при условии, что они оба, родитель и ребёнок, находятся на одной СПП. Позиционер автоматически переставал передавать родителям информацию по достижении носителем восемнадцатилетнего возраста, но многие родители самостоятельно отключали его раньше, чтобы не смущать детей излишним контролем. Выключен он был и у Юли, однако, ничто не мешало девушке связаться с домом и попросить снова его включить.
Тем не менее, Василий всё-таки проводил её до дома, Разговор не клеился, Юля через равные промежутки времени укоряла себя за излишнюю суровость и излишнюю мягкость, а Василий - за чрезмерную грубость и недостаточную настойчивость. Они, однако, были вместе, шли рядом, и, оказавшись почти у самого порога, Василий с ужасом понял, что это время можно было использовать как-то по-другому, так, чтобы обоим понравилось. Поболтать о чём-нибудь забавном или интересном.
- Как я найду тебя в сети? - спросил он.
- Запиши мой адрес электронной почты.
- Так старомодно.
- И что?
- Ничего. Наоборот, мне даже нравится. Будем писать друг другу настоящие письма.
- Ну вот и записывай тогда, - проворковала Юля так нежно, что у Василия не осталось и тени сомнения - она обязательно ответит.
Возвращаясь на Зеленоград-4, Василий думал, поскорее бы пролетела неделя, и он напишет первое письмо.