Аннотация: Главы: По дороге к озеру. Между сушей и водой. Прерванный полёт.
Применимо к географии повествования его центром стало озеро с признаками заповедного места вблизи древнего города. Содержание же составили истории малых и больших созданий живого и иллюзорного миров с духами-хранителями каждой божьей твари на берегу, в воде и облаках.
Судьбы людей, от отставного полковника Рыбодума до цыганенка Зобарки, осваивавшего английский язык для лондонской жизни, а также других героев, которые по стечению обстоятельств оказались у озера, также не остались обделенными книжной страницей. Есть строки, посвященные московской школьнице, и рисунки ее прототипа представлены здесь в качестве иллюстраций. Книга писалась урывками, от случая к случаю, по мере приезда этого прототипа на летние каникулы с походами на Мутное озеро. Год назад поставил последнюю точку. Но затем начались боевые действия на Украине, близость к границе с которой иногда влияла на сюжетную линию, и пришлось писать послесловие...
Впервые выношу эту рукопись на суд читателей. Повествование - не совсем детское, но и рациональному уму взрослых здесь можно увязнуть в фантастических наслоениях. Одни должны помочь другим. Лучше всего, на мой взгляд, это получится при семейном чтении.
Рисунки Алёны Петрухиной, 12 лет, г. Москва.
По дороге к озеру
Изначально лесное озеро называлось Омутным, поскольку отличалось своими опасными водоворотами над глубинными ключами. В весеннее половодье озеро сливалось с протекавшей неподалеку рекой. На крутом холме ее другого берега, располагался городок Нелесск, на которой непроходимые прежде дебри давным-давно были вырублены под корень.
Прежнее название озера легко потеряло первую букву. Военные топографы петровских времен, не отодвигая далеко еще не опустошенные до дна графины, на столе нелесского трактира, разложили карту и обозначили на ней будущие мастерские по ремонту пушек с привязкой этого места к озеру, под пером в нетвердой руке вмиг ставшему Мутным.
Пальба из новых стволов разных калибров отпугивала от озера птиц и зверей.
Но однажды зимой стало тихо. Последний советский полковник в оружейных мастерских не сдал на металлолом уже готовую для стрельбы пушку, а по историческому примеру с затоплением русских кораблей у Севастополя, зимой вывез орудие на озеро и недалеко от берега взорвал под ним лед. Наверное, были у полковника причины не перекатывать пушку далеко, к глубоким местам.
Если бы лягушки, водные жучки и козявки умели читать обрывки газет, которые иногда от города заносили сильные ветры, то они узнали бы и о других событиях, предшествующих истории, порхающей сейчас перед нами пестрой бабочкой в опасной близости от голодных образцов земноводных и птицеобразных видов живой природы.
К озеру вело несколько путей.
Одна уже зарастающая дорожка заканчивалась пологим спуском. Некогда там был дикий пляж. Пробраться же к воде сейчас мешали заросли болиголова, вымахавшие в человеческий рост, с мягким морковным запахом, который источал сильнейший яд. Полый стебель был похож на стебель дудника, из которого дети мастерили свистульки. Но такой опыт с болиголовом мог завершиться печально. Человек терял способность к движению, оставаясь в ясном сознании. К тому же растение обжигало до волдырей, стоило кому-то нечаянно коснуться его. Страхи перед ним отвернули жителей Лысой горы от соблазна знойные летние дни проводить по берегам этого водоема.
Но так получилось, что дальше этой площадки - и нигде больше у озера -болиголов не разросся. Будто кто-то с одной руки рассеял здесь его злое семя, а с другой - рассыпал у краев этой посадки семена растения таких же высоких, ветвистых стеблей, белых цветов зонтиками и полезного, прежде всего, своим природным назначением быть санитарным барьером на пути к опасному соседу. Этот пышная многолетняя трава называлась купырем.
На том озере, на одном и том же месте неподвижно проводил время рыболов в военной полевой форме, словно только что покинул окопы - погоны и ордена, правда, уже были сняты. Это был бывший начальник оружейных мастерских, отставной полковник, к которому на улице даже незнакомые ему люди продолжали обращаться по званию. Именно этот человек затопил в Мутном озере последнюю пушку, чтобы не сдавать ее в утиль как ненужное железо по цене заводской стружки. Вторая, кратчайшая к озеру тропа была натоптана его ногами.
Казалось, он приходил сюда не за карасями, а понаблюдать за их золотым скольжением в солнечных лучах у самого дна. Он был скорее рыбодум, чем рыболов.
Случавшийся клев явно раздражал Рыбодума. Уже на первой рыбалке он выбросил купленный в комплекте с бамбуковой удочкой маленький колокольчик, который своим сигнализировал о начатой рыбой игре с наживкой и тем самым выводил его из душевного равновесия, возвращал к болезненным мыслям о судьбе сына.
Он рано овдовел и воспитывал Сашку без помощи кого-либо еще. Из своего сына, отдавая его в суворовское училище и ограничивая его тем самым в прелестях беззаботного детства, полковник не мечтал вырастить второго, такого как Суворов, русского полководца, или греческого гения военного дела Македонского, но хотел видеть в ребенке продолжателя семейной династии офицеров. Новое время смутило молодого лейтенанта возможностями получения больших и быстрых денег. Тот прервал военную карьеру, но любой новый бизнес, в который он вкладывался, его новые крепости, он затем легко сдавал конкурентам и проходимцам. Заложенную под кредиты квартиру отобрал банк. Дело дошло до московского жилья на Кутузовском проспекте, в которое его отец, полковник намеревался вселиться, уже выйдя в отставку и съехав из служебного жилья от оружейных мастерских. Немалые деньги от продажи отцовской квартиры сын вложил в, казалось бы, престижную финансовую компанию. Но та оказалась банальной пирамидой, выстроенной по мошенническим схемам. Деньги пропали! Легкомысленная жена, оставив Сашку, сбежала в Абхазию к хозяину частного пансионата у моря - там молодая семья однажды отдыхала.
Под негласное обязательство срочно выехать в Чечню, где обещали закрывать "боевые" выплаты, до одной тысячи рублей в сутки, Сашка, бывший командир роты, восстановился в своей армейской должности. Через полгода правительство отменило мотивирующую доплату. Сын же не вернулся домой, он стал недосягаемым для должников и их крутых миссионеров - был в горах или запоях. Уже скоро втянулся в образ жизни фаталиста на Кавказе, далекой от столичной суеты и легкой по своему однообразию в пороках, накрывавших с головой после каждой боевой операции.
Возвратившийся из Москвы отставной полковник не смог вновь вселиться в служебную квартиру.
Там уже хозяйничала его бывшая секретарша Света Зайцева, которая после расформирования оружейных мастерских была принята в штат советников лысогорского мэра. Эта не растерявшая внешние признаки молодости, но уже далеко не наивная, одинокая женщина, еще на прежней работе была способна на многие чудачества, природу которых она объясняла влиянием космоса. Полковник прежде называл ее Светозайной, шутливо объединяя имя, фамилию секретарши и ее светозарные увлечения, недоступные простому пониманию. На новом месте без визы нового советника глава города не рассматривал ни один документ. Даже в уборке улиц города Светозайная определяла время работы дорожной техники и направления ее движения в гармонии с энергетическими лучами из сверхъестественной среды.
С условием взять на себя коммунальные платежи за всю квартиру она уступила полковнику одну из комнат, которую начала было приспосабливать для занятий практиками по освоению способов распознания воздействия звезд на земную реальность.
Третью комнату в жилой секции занимала девочка по имени Варя. Она была племянницей Светозайной. На летние каникулы маленькую москвичку обычно вывозили к морю. Но в этот раз родители за время своего отпуска решили подготовить к продаже старую квартиру, приобрести новую и уже там сделать еще один ремонт. И все ради того, чтобы столичный район с пугающим, будто заимствованным из гоголевской повести, названием Чертаново, сменить на милые их эстетическому вкусу Черемушки.
Варя впервые должна была провести лето в Лысой горе. Девочка перешла в третий класс и в ее жизни, кроме рисования, не было еще иных ярко выраженных интересов. В альбоме под ее карандашом появились стеклянный заварочный чайник, самовар, банка с вареньем, эта же банка, но уже пустая. Затем гостья заскучала.
Светозайная, не прерывая свое общение со звездами и не отвлекаясь от ежедневного выпрямления своих кудрявых от природы волос, придания этой прическе магического, жгуче-черного цвета, не могла много времени уделять развлечениям с маленькой родственницей.
- Занять бы ее, товарищ полковник, чем-либо, - сказала она своему бывшему начальнику, так, будто уже он попал к ней подчинение, и к ее высказанным вслух рассуждениям собеседнику следовало бы отнестись как к прямому приказу.
Между тем бывший начальник оружейных мастерских, казалось бы, уже нашел себе дело по душе. С вечера он готовил густую гороховую кашу, утром в нее добавлял каплю ванили для сладкого аромата и из этой массы вновь лепил для рыбы приманку в форме тех же горошин. На заре уходил к озеру.
После разговора со Светозайной он взял Варю с собой на рыбалку, смастерил ей небольшую удочку.
Однако интерес Вари к рыбной ловле пропал после первого пойманного ею карасика. Тот, выскользнув из рук, затрепыхался в траве, и задохнулся прежде, чем девочка вернула его в воду.
Когда высохли слезы, Варя из рюкзачка достала блокнот с карандашом. Отойдя всего на несколько шагов от полковника, на берегу озера незамедлительно превращавшегося в Рыбодума, она вдруг попала в мир зверей и птиц, всяких многоножек, ползунов, плывунов, летунов, молчунов, шептунов и крикунов, где все друг к другу испытывали одинаковое любопытство, правда, иногда с противоположными целями. Свой интерес они проявили и к занятию девочки.
Варе не раз казалось, что иные хвостатые даже пытались ей позировать.
Между сушей и водой
В природе нет четких разграничительных линий. Немало представителей приозерной фауны с равным для себя уютом могли жить как в воде, так и на суше, не восхищаясь своим причудливым образом существования.
Отношения внутри большого скопления особей, размещенных на стыке двух миров, напоминали исторические формации в развитии человеческого общества. Здесь можно было одновременно обнаружить признаки рабовладельческого строя, монархии, республики или диктатуры. Между тем еще не родились на озерной мели такие головастики, которые, занявшись однажды теоретическим осмыслением разнообразия форм своего общежития, свели бы все к результатам классовой борьбы. В большей мере заботила борьба за территорию и пищу с иными существами, обитавшими исключительно в одной среде, которую земноводные создания могли в течение дня не раз успешно чередовать с другой. Были еще битвы в силу естественных причин внутри вида, родственной группки, а также между собой.
В жизни лягушек все сопровождалось чрезмерным шумом. Сказать, что они только квакают, - значит ничего не сказать. В многообразии звуков, беспрерывно доносившихся из воды, травы и опавших листьев, меньше всего угадывались классические "ква-ква". Но все вокруг ухало и хрюкало, урчало и бурчало, свистело и шипело, лаяло, мяукало и тяжело мычало коровой, возвращавшейся с выпаса с полным выменем молока. Подражание голосам птиц являлось безупречным. Можно было даже услышать кукушку, задай вдруг вопрос о числе оставшихся в твоей жизни лет.
Была в этом сумбурном хоре одна трудноуловимая для остальных ушей, но общая тональность, суть которой составляла громко выражаемое почитание властвующей среди лягушек особы.
Все славили Шуха. Он занимал королевское положение, но никто при этом не называл его королем, чтобы, случайно оговорившись, не обратиться к нему как к кваролю. Это была бы не просто ошибка, а самое дерзкое унижение, открыто намекавшее на отсутствие у первой по своему статусу лягушки публичного признака принадлежности к лягушачьему миру, - она по своей природе не могла квакать. Это был яркий тип земноводной фауны из семейства краснобрюхих жерлянок. Бесподобный к тому же тип для этого озера, поскольку других таких лягушек на много километров вблизи не было.
Молодой самец-жерлянка приплыл в весеннее половодье на гребне вышедшей из речных берегов волны. Его вид впечатлял. Он сидел на обломке трухлявого березового ствола. Желтизну древесной гнили, посередине которой, как на перинах, пребывал гость, лучи весеннего солнца превращали в цвет сусального золота. Жерлянка явно скрывал свою серую с темными пятнами спину, изгибался так, что были заметны только его брюшко и обратная сторона подворачиваемых за спину лап с сияющими в лучах того же солнца красными узорами. Он громко вздыхал и на каждом вздохе издавал протяжное "Шу-у-ух", как будто представляясь только что приобретенным подданным.
Этот непривычный для местных лягушек звук объяснялся не благородством происхождения пришельца, а особенностью его короткого языка. В псковских деревнях у болот и озер, где над большими колониями жерлянок вместо кваканья звучит тягучее "у-у-у", их по этой причине называют унками.
Березовая гнилушка зацепилась за кочку на краю песчаного островка недалеко от берега. Шух выбрал это место своей резиденцией.
Экзотическое создание также учредило не менее диковинную для приозерья инаугурацию с торжественным наделением себя верховной властью над лягушками. Для такого ритуала островок оказался мал, его бы не хватило даже для делегаций квакающих кланов. Шух же хотел пригласить как можно больше гостей из представителей других видов живой природы. Среди них он намеревался разглядеть возможных союзников и недругов и уже с учетом собственных интересов в дальнейшем сталкивать их между собой или использовать каждую сторону в роли бича для усмирения своих подданных, когда бы те затевали лихие дела с бунтами и заговорами.
Инаугурация прошла на берегу и состояла из двух частей - самой церемонии и последующего банкета с тем, чтобы лягушки, с восторгом прискакавшие сюда, не были употреблены в пищу гостями. Строка в тексте приглашения с обещанием праздничного стола как раз и должна была удержать тех от преждевременного проявления своих природных инстинктов.
Придворная лягушка, которая отправилась к ужу с приглашением, бесследно исчезла. Но очевидно, что она была услышана: молодой и сильный гад с желтыми пятнами на голове, плавно извиваясь, вполз на праздник Шуха и не проявлял нетерпимости в ожидании завершающей части торжества с блюдами королевской кухни.
Дряхлые змеи, которые были вытеснены ужом с озера, называли его Ужасом. Он же не считал себя настолько чудовищным, чтобы вызывать отвращение, и свой характер не относил к способному вселять леденящие страхи, но от этого имени не отказался и трактовал его, не без некоторой рисовки и с учетом двух ярких отметин на своем теле, как сокращенную форму словосочетания "ужаленный солнцем".
Лягушки также были частью ежедневного рациона водяной крысы. В общем-то, от обычной крысы ей достался только хвост, остальным эта особь напоминала ондатру, но только мелких размеров.
Зверьки, кто жил на суше, восхищались ее умением грести сразу всеми лапами, каждой по-разному, и были уверены в том, что эта меховая крыса в этой воде живет постоянно. Между тем, это было ложным впечатлением. Нырнув с берега, крыса через вход, который был вырыт ею под водой, поднималась в свою нору. Убежище представляло собой разветвленную, до сотни человеческих метров, сеть жилых камер и кладовок, соединенных длинными коридорами.
Ходы располагались неглубоко. Крыса, с одной стороны, получала с этим обстоятельством свою выгоду, подслушивая через тонкую почву тайные беседы наверху. С другой стороны, поводов для тревоги за свою жизнь прибавилось.
Однажды лиса, услышав движение по норе, с прыжка обрушила землю и нос к носу столкнулась с крысой. Грызун в этой борьбе, завершившейся без выявления победителей, обломал нижние резцы, вместо которых остались желтые культяпки, стал шепелявить и откликаться на обидное для него обращение "Крыша".
Из-за поврежденных зубов Крыша на торжественном ужине поглощала деликатесы по-особому, чопорно, с оттопыренным коготком, не вылизывая тарелки дочиста. Одновременно она вела непринужденные беседы с соседями по столу, но тут же замолкала, когда кто-либо произносил здравицы в честь состоявшегося монарха. Крыша, можно было так сказать, вела себя за столом на английский манер. Шуху это льстило.
Другое создание утонченных повадок, серую цаплю Цацу, на инаугурации не дождались. Посланные к ней накануне три лягушки, которые только хором могли докричаться до высоты пребывания ее головы, как и в случае с Ужасом, назад не вернулись.
На королевском приеме были также гости, не сильно охочие до лягушек, но и не пренебрегавшие ими.
Выдра только в голодные зимы раскапывала в иле лягушек, уснувших было с надеждой проснуться весной. В остальное время она питалась рыбой, убивая ее гораздо больше, чем могла съесть. Пренебрежение законами природы, очевидно, влияло на ее повседневные манеры. Выдра слыла грубиянкой, предельно откровенной, бесхитростной, не признавала никаких авторитетов.
В чем Шух тут же убедился, когда, нарушая церемониальную очередность представления гостей, она оказалась рядом.
- Ты что ли здесь всем заправляешь? - спросила выдра.
- С помощью воды, земли и солнца,- красиво, как и подобает монарху, пусть и лягушечьему, выговорил Шух.
- Зимой они тебе не помогут. Так что до зимы? - выдра быстро развернулась к столу, на котором высилась горка рыбы.
- Я думал, что это - Выдра, а оказалась Тыдра какая-то, - Шух продемонстрировал свое владение острым словом. Это не осталось незамеченным свитой. Все вокруг тотчас зашумели, восторгаясь и смеясь.
Шух не сразу заметил, как к нему подползла Обнимашка. Это была черная пиявка, со всеми приветливая, обходительная и ласковая, но не в силу характера, а по соображениям тактики - с меньшими препятствиями проникнуть к источнику чужой крови и, затем напившись ею, отвалиться ко всему безучастной. Лягушки теряли бдительность и подпускали к себе пиявок только тогда, когда находились в состоянии эйфории, чаще всего - во время любовных объяснений.
Обладание властью, похоже, сорвало голову Шуху. Только тогда, когда присоски Обнимашки, примеряясь, стали мягко, как это могла делать только молодая крапива, обжигать корононосную особу, та опомнилась и далеко от себя отбросила пиявку.
Без приглашения на праздник приплелся лапчатый гусь Гусар. Был ли он храбрым и быстрым бойцом или являлся гулякой, что соответствовало бы его прозвищу, неизвестно. Лиса после схватки с Крышей уже не отважилась приближаться к озеру. Других охотников до гуся близко не встречалось.
Скорее всего, его так назвали из-за неоднозначности его характера и образа жизни. Он грозно шипел и громко гоготал, но по своей натуре оставался все же обходительной, безобидной птицей: питался исключительно растениями у воды - зелеными и сочными.
Вылупившись из яйца, он рос в доме у дороги на озеро с четырьмя кошками, которые защищали его своими телами от холодов из сквозящих окон в зимние дни. С появлением зеленых побегов травы старая хозяйка отправила его на самостоятельный прокорм в дикую природу с тем, чтобы тот вернулся домой к покровским праздникам в середине октября и сразу, напичканный яблоками, попал в кухонную печь. Гусар сознавал обреченность своей судьбы, но никогда не пытался изменить ее ход. В апреле он даже мог улететь с дикими сородичами, которые на пути в родные места несколько дней отдыхали на озере. Но всего одна мысль о том, что он уже никогда не вернется к хозяйке с ее кошками, пересилила страх собственной смерти.
Гусар появился на церемонии у Шуха выяснить причину большого шума у озера. Любознательность, кстати, считается врожденным инстинктом гусей со времени, когда они своими криками спасли древний Рим от ночного нападения диких племен. Гусар клюнул несколько водорослей с банкетного стола и, не проявив дальнейшего интереса к еде, все же не отступил далеко от центра торжеств.
Тотчас он стал объектом для шуток. Лягушки привязали ему за лапу найденный у берега рыбацкий колокольчик для удочки. При передвижении гуся мелко звенел колокольчик. Затем длинную шею птицы украсила гирлянда из мелких водяных жучков - вертячков, которые из тропиков добрались и до российских озер, не потеряв в пути блеск своего черного панциря и особенность органов своего зрения: одна пара глаз располагалась на лбу, другая крепилась внизу. С наступлением сумерек лягушки поменяли вертячков на светлячков. Их света однако оказалось недостаточно для ночного продолжения праздника.
Рисунок Алёны Петрухиной
Когда озеро после паводка вернулось в берега, жизнь Шуха также упорядочилась.
Днем он, распластавшись на поверхности озера, лежал практически без движения. Там же в воде завтрак сменялся обедом, а тот - ужином. У жерлянок нет длинного выбрасывающегося языка, как у других лягушек, позволявшего "отстреливать" все, что годилось в пищу и передвигалось по земле. Поэтому в еде отдавалось предпочтение раздельному питанию, подтягиваемому Шуху поварами на листьях белых кувшинок, - водяным жучкам, моллюскам и личинкам комаров.
Каждый раз после приема пищи пестрый брюшком монарх, оттолкнувшись задними лапами, достигал земли. Не выходя на сушу и по-прежнему болтаясь на воде, он внимательно вслушивался, о чем переквакивались лягушки, принимал доклады своей свиты и тайные доносы Крыши.
С наступлением ночи флегматичное существо превращалось в страшную фурию. Шух сам проводил сыск, допросы и суды по полученным доносам. Его тайная канцелярия при этом ничего не предпринимала, будто из театральной ложи с восхищением наблюдала за игрой великого артиста и также, как и лягушки, выданные на расправу, вздрагивали при монарших угрозах: "Лапы повыдергиваю!"
Объяснение этому испугу крылось в истории лягушечьего поселения на Мутном озере. В шестидесятых годах прошлого столетия, когда в СССР помимо кукурузы искали и другие дополнительные пищевые ресурсы, на этих берегах побывала странная делегация. Она состояла из нескольких китайцев. Числились те за астраханским рыболовецким колхозом. Емкости с лягушатами, доставленными самолетом из Франции, выплеснули в озеро. Сотрудничество в адаптации съедобной породы лягушек тем и завершилось из-за скорого разлада отношений между Москвой и Пекином.
Через тридцать полных оборотов нашей планеты вокруг солнца вновь всплыла лягушечья тема. Жулики, взяв большие валютные кредиты под строительство фермы по разведению лягушек для столичных ресторанов и на экспортные поставки уже во Францию, перед тем, как скрыться, показали кредиторам фотографии лягушачьих лапок. Но деликатес для французской кухни не был продукцией фермы. На самом деле лапки были скуплены у местного населения за хорошую цену. Досталось тогда не только тем лягушкам, в ком еще сохранялась кровь французских предков, но и всем другим - болотным, озерным, речным. И высказываемая с тех пор угроза лишить лапок заставляла всех лягушек содрогаться одинаково.
Обитатели прибрежной полосы не ошибались, распознавая в Шухе большого артиста. Его ночные экзекуции также были игрой, финал которой он тщательно готовил. Шух, накричавшись так, чтобы в слагаемой подлунными сочинителями легенде о его жестокости одним эпизодом было больше, тихо предлагал жертве в доказательство своей невиновности пройти обряд очищения.
Для этого оклеветанной лягушке надо было проползти через сквозную нору в корневище буйно растущего ядовитого болиголова.
Лягушка оставалась живой, выбиралась наружу, но тут же засыпала. Лишенная какой-либо способности к сопротивлению, она являлась данью, которую утром должен был принять Ужас. Небольшое присутствие яда с мягким морковным запахом в теле лягушки придавало блюду восточную остроту.
Но в последнем акте в жизни некогда строптивой лягушки Шух уже не участвовал. По ночной воде он возвращался на свой островок.
Прерванный полет
Такое имя черному аисту дали орнитологи, ученые по птицам, во время кольцевания на древних озерцах, бусами разбросанных по латвийским болотам, когда пернатый экземпляр свой гнев по поводу этой процедуры выразил в крике "Чи-лин".
Черные аисты на юг отправляются вне стаи, даже из одного гнезда вылетают в разное время, каждый своим маршрутом. Чил первое африканское путешествие совершил также в одиночку.
В обратном полете над Сирией с Чилом произошла беда. Джихадист Абдельджаффар, в котором, по обильному оканью в произношении арабских слов, можно было угадать его вологодские корни, после обращения в ислам все еще верил в плохие приметы, бытовавшие на православной родине.
Он увидел в небесном зените одинокую черную птицу и, приняв ее за ворона, предвещавшего скорую погибель, пострелял вверх из автомата. Пуля повредила крыло.
Чилу все же удалось спланировать в высокую полынь, где его ночью, подсвечивая себе американским армейским фонариком, отыскал Абдельджаффар.
Жалости к птице не было, он думал о себе. Утром Абдельджаффар должен был предстать перед шариатским судьей, кади, где за нарушение Корана, запрещавшего стрелкам избирать мишенями для себя то, в чём был дух, он мог быть наказан палками по пяткам. Кади по-отечески побранил неопытного мусульманского воина, прижимавшего к груди раненную птицу. Возложенная на Абдельджаффара обязанность излечить аиста стала священной.
Но выправленное крыло не сохранило прежнюю силу. Чил, как любой аист, не был способным преодолевать большие водные просторы, поэтому в начале обратного пути к родным латвийским болотам он обогнул Черное море по береговой линии. Чил не мог сопротивляться воздушным потокам и те, сильно потрепав птицу, опустили ее на Мутное озеро.
Как раз в то время Шух, дрейфуя с закрытыми глазами в теплой воде у берега, размышлял, как ему привлечь в союзники Ужаса и Цацу.
Уж и цапля не были его заклятыми врагами, но без лягушек те не могли выстроить для себя иную пищевую цепочку. Шух небезосновательно опасался этих ненасытных утроб, которые были способны его самого проглотить и не заметить. Нужен был своеобразный пакт о ненападении под монаршие обязательства с одним из поглотителей лягушек - двух было бы сложно прокормить, заметно не уменьшая числа своих подданных.
Вдруг кто-то ухватил Шуха за заднюю лапу и поднял вверх с явной готовностью в одно действие решить все его недавние задачи.
Это был Чил, набиравший на озере силы после долгого перелета.
Развернув к себе жерлянку пестрым брюшком, черный аист подслеповато уставился на ее узоры. В свою очередь, любопытство Шуха преодолело первый испуг и он, даже зависнув вверх тормашками, принялся с интересом разглядывать необычную птицу с черным оперением вверху, белым низом, красными ногами и клювом. Каждый находил в другом что-то общее, начиная с окраски.
Чил наклонился ближе к воде, чтобы в ней, как в зеркале, увидеть свое отражение. К тому моменту независимо от воли пойманной жерлянки пришли в действие секреты ее кожи: Шух стал ослизлым, как мокрый обмылок со стертыми гранями от частого употребления, и легко выпал из клюва.
Черный аист не стал искать пеструю лягушку в придонных водорослях, а та и не пряталась. Чил и Шух одновременно вышли на берег, чтобы завершить встречу уже как равноправные партнеры. Шух, согласившись на ежедневную дань черной птице - по лягушке на утро, получал право представлять Чила своим союзником со всеми нежелательными последствиями для тех, кто мог обидеть царствующую жерлянку.
![[]](/img/i/isakow_n_p/100/naozeremutnom.oblozhka.jpg)
![[]](/img/i/isakow_n_p/100/fullsizerender-3.jpg)