Исхизов Михаил Давыдович. Суета Вокруг Барана

Михаил Исхизов.

СУЕТА ВОКРУГ БАРАНА

( Ироническая повесть )

Профессор решил купить барана.

Вот уже две недели экспедиция сидела на говяжьей тушенке. В Саратове студенты и мечтать о ней не могли. В 1954 году говяжья тушенка была дефицитом недосягаемым для простых смертных. Но у профессора был многолетний опыт организации экспедиций и их оснащения. Он ходил по высоким областным инстанциям и везде показывал "Открытый лист". "Открытый лист" не давал права на получение говяжьей тушенки, он вообще не давал никаких прав и никаких привилегий, кроме как право проводить раскопки курганов и древних поселений. Такое вот исключительное право, которое и даром не нужно ни одному нормальному человеку. Но "Открытый лист" был напечатан на бланке Академии Наук СССР. Великолепная плотная бумага, красивый шрифт, а внизу четкая печать и две замысловатые размашистые закорючки - подписи самых настоящих академиков. В текст никто не вчитывался, необходимое впечатление производили сам бланк Академии Наук и Большая Круглая Печать. При их помощи профессор выбил такое, чего давно никто не видывал на полках магазинов. Таким образом, в запасах экспедиции оказалась гречневая крупа, о которой студенты знали только по рассказам старших товарищей и сказочно вкусная говяжья тушенка. Первых несколько дней она шла лакомством. Но человек несовершенен - через две недели никто на нее и смотреть не хотел. Хотелось мяса. Хорошего куска мяса, в который можно вонзить зубы. Кто осудит молодых парней и девчат, вкалывающих на курганах по десять часов в сутки, что им хочется настоящего мяса.

Поскольку снабжение провиантом, как и все остальное в экспедиции, зависело только от профессора, то при нем постоянно стали заводить разговоры на мясную тему: рассуждали о преимуществах телятины перед говядиной, делились рецептами приготовления баранины, вспоминали шурпу, которую ели две недели тому назад в столовой Элисты и многое другое, что кто-нибудь из студентов когда-то едал, видел как ели другие или читал в книге "О вкусной и здоровой пище". Послушаешь - так не археологическая экспедиция, а семинар в кулинарном техникуме.

То ли профессора доконали постоянные довольно прозрачные намеки, то ли ему самому эта тушенка тоже уже встала поперек горла, но к тому времени, когда на раскопки забрела отара, профессор созрел.

-- Продай барана! - предложил он чабану со своих профессорских высот. Высоты для калмыцких степей были довольно основательными, так что получилось: не попросил, а дал указание.

"Продай барана!.." - Простые, будничные слова, но для студентов они прозвучали как торжественное пение серебряных фанфар, возвещающих о наступлении праздника.

В воздухе запахло бараниной. Володя Лисенко прикрыл глаза и представил себе зеленый берег степной речушки, затухающий костер и томящиеся над ним шампуры с шашлыком. Капли жира падают на раскаленные угли и, шипя, испаряются с неслыханно чудесным ароматом. А шашлык сочный, нежный, с похрустывающими во рту немного подгорелым по краям мясом и недожаренным лучком. Такой, какой он ел четыре года тому назад, когда устраивал отвальную, отправляясь в Саратов на вольные студенческие хлеба.

Слова профессора полностью дезорганизовали работу на кургане. Студенты побросали лопаты и как зачарованные потянулись к чабану, чтобы непосредственно, с самого начала, присутствовать при торжественном акте вступления в коллективное владение одной головой мелкого рогатого скота.

-- Теперь я понимаю, почему в древности скот считался главным богатством, - вполголоса высказалась Верочка.

-- Он очень вкусный, - вздохнула Серафима.

-- Надо его поджарить с картошкой, - поделилась с подругами приобретенным в семейной жизни опытом Александра Федоровна.

А чабан промолчал, будто и не слышал профессорского указания.

Чабан был хорош. Худощавый, высокий, за метр восемьдесят пять. Лицо, потемневшее почти до черноты от горячих степных ветров, длинный прямой нос, лохматые брови, густые усы и большие спокойные черные глаза. Одет чабан был, несмотря на зной, во все темное: поношенный коричневым костюм, дешевые кирзовые сапоги, наглухо застегнутая черная сорочка с небольшими карманчиками на груди. Ровная строчка блестящих белизной пуговиц на рубашке придавала всей одежде какую-то особую опрятность и строгость. А на голове красовалась высокая папаха из серого, отливающего серебром каракуля. В этой папахе чабан казался великаном. И под рост свой держал он в правой руке длинную отполированную временем палку с загнутым концом. А на левом плече, как примета двадцатого века, висела темно-синяя сумка с бывшей когда-то белой надписью "Аэрофлот". Рядом с чабаном, высунув длинный красный язык, стоял громадный пес, такой же поджарый и черный, как хозяин.

-- Слышишь меня!? Барана, говорю, продай! - повторил профессор, решив, что чабан глуховат.

-- Не продаем, - равнодушно отказал чабан.

Профессор даже несколько растерялся. Ему и в голову не могло придти, что чабан может отказать ему, профессору и начальнику экспедиции, в таком пустяке.

Студенты тоже не ожидали такого. Вступление во владение мелкой рогатой скотиной откладывалось на неопределенное время. А, может быть, навсегда. Это было тем обидней, что наконец-то, на наглядном примере, им, будущим историкам, стало понятно, почему у древних людей основным богатством считался скот. Первой не выдержала Верочка.

-- У вас так много баранов, - решительно ступила она на тропу переговоров, - целое стадо.

-- Отара, - снисходительно поправил чабан.

-- Да, действительно, когда пасут много овец, это называется отара, - согласилась Верочка. - А вот, скажите, пожалуйста, если добавить в вашу отару еще десять баранов, как она тогда будет называться?

-- Все равно отара, - не почувствовал подвоха чабан.

-- Понятно. Значит если добавить сюда еще десять баранов, - она повела рукой в сторону разбредшихся по степи четвероногих, - то все равно будет отара. А если взять из этой отары одного, всего только одного единственного барана, что тогда будет? Как станут называть то, что осталось?

И тут чабан понял, куда завела его эта пигалица, не достававшая ему даже до плеча, но не рассердился, а улыбнулся. До этого все показывало, что столь бурное проявление чувств ему не знакомо.

-- Молодец, умница. Как старый человек думаешь, - он смотрел на Верочку с добрым удивлением. - Если одного барана забрать - все равно отара останется, - сказал он почти весело.

-- Тогда продайте нам, пожалуйста, одного барана. И у нас будет баран, а у вас все равно останется отара.

-- Все правильно говоришь, - похвалил Верочку чабан. - Тебе продал бы. За то, что такая умная, непременно продал бы. Но не продаем. Понимаешь, совсем не продаем.

Тогда вперед выплыла Серафима: длинноногая, русоволосая, глаза голубые, губы ярко накрашены - как мираж в этой знойной степи с курганами и баранами.

-- Миленький, - проворковала она. - Ну что вам стоит продать одного барана, - и она щедро одарила чабана улыбкой. Серафима была уверена, что против ее улыбки ни один мужчина устоять не сможет.

Чабан устоял. Он, конечно же, оценил и голубые глаза, и русые волосы, и длинные ноги, но не принял их в качестве аргумента. Посчитал, что прелести - прелестями, а бараны - баранами.

-- Не продаем, - твердо отказал он.

Серафиму такая позиция чабана нисколько не смутила.

-- У вас ведь их действительно очень много, - продолжила она, уверенная в своем могуществе. - А нам баран крайне нужен. Мы просто не можем обойтись без барана. Посмотрите, какие у нас красивые девушки, - она полу обняла стоявших рядом Верочку и Александру Федоровну, но имела в виду, конечно, не их, а себя. - А мяса у нас совсем нет, так что все зависит от вас.

И она выдала ему еще одну улыбку. Это была совершенно беспощадная бронебойная улыбка, которую Серафима тщательно отработала перед зеркалом и хранила про запас на самый важный случай. Если бы за нее ставили оценку, как за курсовую работу, она, несомненно, получила бы высший бал. И то, что девушка воспользовалась ею не в личных целях, а исключительно в интересах коллектива, делало ей честь.

Рука у чабана потянулась к усам. Убедившись, что усы на месте он аккуратно подкрутил их кончики. И всем стало понятно, что чабан отдал должное достоинствам Серафимы. Появилась надежда. И все, даже профессор, решили, что теперь-то сделка состоится.

Но чабан опять устоял.

-- Тебе тоже продал бы, - признался он. - Только не продаем баранов, совсем никому не продаем.

Принципиального чабана не брало ничего: ни убедительная логика Верочки, ни обворожительная улыбка Серафимы. А уж профессорское указание он вовсе оставил без внимания. Он так и не понял, что с ним разговаривал сам начальник экспедиции. Потому что нисколько не был похож профессор ни на большого начальника, ни даже на маленького.

На факультете профессор выглядел не просто солидно, но величественно. Этой величественности немало способствовали серый костюм со стальным отливом, белая сорочка с затейливыми запонками на манжетах, аккуратный строгий галстук и большой пузатый портфель, в котором, несомненно, находилось что-то очень научное. В экспедиции же профессор преображался и становился совершенно другим человеком. Вырвавшись из душных аудиторий и кабинетов, с заседаний Ученых советов и кафедр, он обретал в степи свободу и совсем не по возрасту и не по чину, с бесшабашным удовольствием пользовался ею. Конечно, здесь, на раскопках, вид у него был не очень-то профессорский: невысокий плотненький человек c красным от жары лицом и редкими седыми волосами. Легкомысленная розовенькая рубашонка, расстегнутая почти до пояса, открывала довольно волосатую грудь, неопределенного цвета жеваные брюки заправлены в очень давно знавшие лучшие времена брезентовые сапожки. Через плечо у профессора висела потрепанная армейская полевая сумка, в которой он хранил документы экспедиции и деньги и с которой он никогда не расставался. Да еще лопата в руке. Вряд ли коллеги по факультету узнали бы в нем всегда степенного и аккуратного профессора. Что уж говорить о чабане.

Степь ровная, гладкая, новости здесь расходятся быстро. Не прошло и недели с того дня, когда археологи разбили лагерь, как на сто километров вокруг, а может быть и дальше, все знали об экспедиции. В колхозе, где работал чабан, говорили, что экспедиция раскапывает большие курганы, забирает оттуда старинное оружие и ценные вещи, а недавно нашла коня из чистого золота. Кто-то даже видел его: у коня в глаза вставлены драгоценные камни, а хвост и грива из серебра. А тут еще приехал в колхоз из Элисты брат бригадира, он работал в буфете Обкоме партии. Такой человек все знает. Брат бригадира рассказал, что начальник экспедиции большой ученый, профессор, он был у самого Первого секретаря Обкома, пил с ним чай и разговаривал целый час.

Назавтра чабан встал пораньше, и погнал отару в неблизкий путь, туда, где работала экспедиция. Чабану очень хотелось посмотреть на старинное оружие. И еще он решил попросить, чтобы ему показали золотого коня с серебряной гривой. Хотелось ему увидеть и большого ученого, а если удастся и поговорить с ним.

За своих тридцать лет чабан повидал немало начальников. Все они были разными: высокие и низкие, толстые и худые. Но по одежде, по тому, как они разговаривали, и даже по тому, как они смотрели на других людей, которые не начальники, сразу было видно, что это люди особенные. То, что человек попросивший продать барана не начальник чабан понял сразу. Уважаемый человек, профессор, с которым сам Первый секретарь пьет чай, это не председатель колхоза и даже не инструктор райкома. С ними Первый секретарь чай пить не станет. И если уж те не носят расстегнутые розовые рубашечки и старые брезентовые сапоги, если те не ходят с лопатами и не копают землю, то профессор, тем более, не станет такого делать.

Наверно профессор в палатке сидит, чай пьет, - рассудил чабан. - Зачем ученому человеку в такой жаркий день на солнце торчать. Для этого у него помощники есть. - Но он не собирался уходить отсюда, пока не узнает, что они выкапывают, и не увидит начальника экспедиции. День длинный и торопиться ему было некуда. Не все ли равно где пасти отару.

-- Что за человек был? - спросил он у Володи Лисенко, разглядывая разлегшийся в яме скелет.

Не у девушек же спрашивать. А Володя выглядел достаточно солидно. Чтобы быть начальником - слишком молод, но доверие внушал: чуть пониже чабана ростом, крепкий, загорелый и, как положено мужчине, у него были усы. У такого человека вполне можно спросить, не теряя достоинства.

-- Древний человек...

Володя Лисенко любил беседовать с забредающими на раскопки аборигенами. Делал он это всегда с самым серьезным видом, но окутывал свои рассуждения таким туманом, что любой пришелец мог заблудиться в трех шагах от истины. Шеф же, не любил встречаться с праздными посетителями, не хотел терять свое драгоценное профессорское время на пустые никому не нужные разговоры, и благосклонно относился к тому, что появившихся на раскопках людей занимает Лисенко.

-- Кочевал здесь среди степей, - для большей убедительности Володя широко повел рукой с севера на юг, показывая, где кочевал древний человек. - Дома у него не было: ни дома, ни сакли, ни землянки, ни вигвама, а только полевая походная юрта, вроде палатки. И постоянного места жительства он не имел. Совсем дикие они тогда еще были: никаких удостоверений личности им не выдавали, а уж о паспортах или пропусках и говорить нечего. Представляешь - жили люди совершенно без документов. Просто ужас какой-то. В те времена они даже простую справку нигде достать не могли. Так что порядка у них, сам понимаешь, не было. И мотался он с места на место без всякой прописки, как хотел. Приедет туда, где травка погуще, разгрузит повозку, установит свою юрту и пасет баранов.

-- А собака у него была?

-- Конечно. Наука подтверждает, что собак кочевники имели. Не таких, конечно, больших и красивых, как твоя. Но имели.

-- Правильно, - согласился чабан. - Чтобы отару пасти собака нужна. И еще вода нужна.

-- Какая вода? - не понял Лисенко.

-- Чистая, - объяснил чабан. - Бараны хорошо пить должны. Где он останавливался, там должна быть вода.

-- Конечно, как же без воды, - согласился Лисенко. - Останавливался там, где трава погуще, вода почище и пас своих баранов, а собака ему помогала. Только этим и занимался. А все что надо по хозяйству - жены делали: мясо варили, коров доили, детей драли. Еще наверно чем-нибудь занимались, но чем именно, наука пока не установила. А когда бараны всю траву выщиплют - собирал он всю родню, детей пересчитывал, чтобы никто не потерялся, грузил пожитки на телегу и на новое место переезжал.

Чабан слушал внимательно. Черного волкодава рассказ Лисенко тоже заинтересовал и он, присев возле хозяина, не спускал с рассказчика взгляда, ловил каждое его слово. Но дослушать рассказ ему так и не удалось. Чабан глянул на своего помощника и махнул рукой в сторону отары, напоминая псу, что тот при исполнении. Волкодаву очень хотелось узнать, какие у кочевника были собаки, много ли им приходилось бегать за овцами, чем их кормили и, вообще, что было дальше, но пес этот был воспитан в духе высокой ответственности за порученное дело и понимал, что работа - прежде всего. Не убирая длинный красный язык, волкодав нехотя, легкой трусцой, направился к отаре. Он оббежал вокруг подопечных, и время - от - времени показывая овцам большие острые зубы, напомнил глупым травоядным, что свобода есть не что иное, как осознанная необходимость и разбредаться, куда кому захотелось нельзя. А поскольку некоторые нахальные овцы из молодых старались продемонстрировать независимость суждений, вынужден был остаться там, чтобы приглядеть за ними. На своего хозяина и его собеседника он все же изредка посматривал, сожалея, что не может ничего услышать из их разговора.

-- Ездил он так, ездил с места на место, - продолжал тем временем Лисенко, - пас своих баранов, на сайгаков охотился, а потом умер. Похоронили его неплохо, видишь, какой курган насыпали. А вот от чего умер - неизвестно. Но ясно одно - жен у него было много, так что у ученых некоторые предположения на этот счет имеются...

В этом пикантном месте своего рассказа Володя, как опытный оратор, сделал паузу, давая чабану возможность проявить инициативу.

-- Ученые считают, что много жен иметь вредно? - проглотил наживку чабан.

-- Да, в определенной степени... Группа видных ленинградских ученых действительно определила, что длительность жизни мужчины впрямую зависит от количества жен. И дело совершенно не в том, о чем ты сейчас подумал, а совершенно в другом. Понимаешь, у всех жен есть вредная привычка - требовать, чтобы им подарки делали. На день рождения, к Новому году, 8-го марта, к Дню Парижской коммуны и просто так, чтобы доказать свою любовь. Только где человек в степи может достать подарки? Здесь ведь ни магазина "Готовое платье", ни "Ювелирные изделия", ни "Сувениры", ничего нет - голая степь. Разве только миражи кое-где встречаются. А у вас здесь сейчас, наверно, даже и миражей нет?

-- Нет, - подтвердил чабан, ни одного. - Только сельмаг.

-- Вот видишь, а жены этого понять не хотят, все время зудят, зудят и от этого их постоянного занудного зудения мужик начинает нервничать. А нервные клетки, как доказано наукой, не восстанавливаются...

Девчата с удовольствием слушали, как треплется Лисенко: в экспедиции ведь с развлечениями не особенно: ни тебе кино, ни танцев, ни профсоюзных собраний, так что лисенковский треп за развлечение вполне сходил. Только принципиальная Верочка нахмурила бровки и с осуждением смотрела на Лисенко.

А из того бил неиссякаемый фонтан красноречия. Он с самым серьезным видом рассказывал о научных опытах, которые проводили ленинградские ученые. Для большей убедительности Лисенко приводил кое-какие подробности, и сам поражался тому, как это ему удавалось иногда загнуть... Он бы еще долго мог удивлять чабана своими циклопическими познаниями, но начальником экспедиции был все-таки не он, а профессор. И на сей раз, профессор не счел нужным поручать гостя сомнительным заботам Лисенко.

Профессор преподавал Археологию и Историю Древнего мира, а кроме того был еще и деканом Исторического факультета Саратовского государственного Университета. Он никогда не ставил студентам двоек и за десять лет своего деканства не снял ни одного студента со стипендии, даже если у того двойки и случались. Добивался, чтобы студент пересдал экзамен и стипендию получил. Он был очень добрым человеком. И студенты, за все эти деяния, числили его чуть ли не в ангелах. Другие люди могли иметь иное мнение, но это их личное дело.

При всем при этом, профессор, за многие годы работы в университете, привык, что к его особе относятся почтительно, с должным уважение. А тут чабан, игнорируя его, обратился по сугубо научному вопросу к студенту... Неизвестно как повел бы себя в подобной ситуации настоящий ангел, у которого кроме белых крылышек и нимба имелся еще и карающий огненный меч, но профессор проявил, если не смирение, то, во всяком случае, завидную сдержанность.

-- Владимир Алексеевич! - окликнул он Лисенко с обычной профессорской доброжелательностью. - Вы уж извините, что я вас отрываю, но у нас на сегодня еще много работы намечено. Не могли бы вы сейчас собрать всех свободных людей и закончить траншею?

Вот так тихо, спокойно и очень вежливо восстановил профессор справедливость и занял свое законное место в калмыцкой степи.

Тут чабан несколько растерялся. Оказалось, что этот пожилой человек здесь какой-то начальник. Не профессор, конечно, в этом чабан не сомневался, но какой-то маленький начальник. Что-то вроде колхозного бригадира или звеньевого. И спрашивать надо у него. Но растерянности этой никто заметить не мог - лицо его было по-прежнему спокойным и бесстрастным, каким и должно быть у настоящего мужчины.

А профессор, восстановив порядок и справедливость, решил немедленно же установить добрые отношения с чабаном. Сто лет не нужен был ему этот чабан вместе с его каракулевой папахой, палкой и собакой. Баран ему был нужен.

-- Очень древний человек в этом погребении лежит, - перехватил он инициативу у Лисенко. - Жил он здесь, в этих степях, очень давно - еще до нашей эры, пять тысяч лет тому назад...

Чтобы окончательно убедить в этом чабана, профессор поднял руку и показал ему пять растопыренных пальцев. Возможно, что такая наглядность убедила чабана, а может быть и нет, потому что тот спросил совсем о другом:

-- Мусульманин?

-- Нет, не мусульманин. Так давно мусульман еще не было.

-- Аллах всегда был, - напомнил чабан профессору очевидную истину.

В отношении Аллаха профессор спорить не стал, понимал: доказывать что-то человеку, увязшему в религиозном дурмане - дело бесперспективное. А то, что экспедиция раскапывает не мусульман решил доказать, поскольку посчитал, что в данном случае, отношение его к потомкам Магомета и судьба барана довольно тесно связаны.

-- Посмотрим более позднее погребение, - предложил шеф. - Там вещи есть, оружие. Очень интересно... Но тоже не мусульманин.

Привычно прихватив с собой лопату, он повел чабана на соседний курган, к сарматскому погребению, где в это время работал Петя Маркин.

Петя расчищал сармату правую пятку - то есть выполнял работу, требовавшую высокой точности и максимального внимания. Если исходить из того, что человека создал бог, то вполне очевидно, что ступни ног он ваял в конце своего творения. И все оставшиеся у него в процессе работы мелке косточки (не выбрасывать же добро) он свалил в ступни, не задумываясь над тем, как потом эту свалку будут расчищать археологи. А возможно он сделал это намеренно. Ведь известно, что археолог профессия спокойная, далеко не героическая. Вот он и предоставил археологам возможность проявлять силу воли и доблестно преодолевать трудности.

Петю трудности не пугали. Он считал делом своей чести расчистить ступню сармата так, чтобы не сдвинуть с места ни одну из этих косточек, чтобы каждая из них оставалась на положенном ей месте. Он рыхлил шпателем землю и мягко сметал ее кисточкой для бритья, а оставшиеся песчинки нежно сдувал, осторожно придерживая пальцами все, что эту ступню составляло.

"In situ" говаривал обычно шеф на чистейшей классической латыни, определяя высочайшую степень аккуратности расчистки скелета. Профессор считал, что его спутники в достаточной степени владеют этим прекрасно звучащим языком, чтобы понять своего научного руководителя. Ведь первокурсники два семестра изучали латынь и должны уже были кое-что постигнуть. Но кандидаты в историки оба семестра штудировали латинские глаголы без особого усердия, а поэтому так и не освоили язык, на котором общались между собой древнеримские сенаторы, полководцы и философы, а также простые римские граждане и даже рабы. Лисенко же закончил полный двухгодичный курс изучения латыни. Если говорить откровенно он тоже не овладел ею в той степени, на которую рассчитывали некоторые преподаватели. Однако при необходимости мог не только сказать: "In wini weritas" или еще что-нибудь столь же значительное, но даже козырнуть цитатой из классика. Дело в том, что по окончанию второго курса, готовясь к экзамену по латинскому языку, Лисенко вызубрил на память всю первую страницу из "Записок о Галльской войне" Цезаря. Это помогло ему вполне сносно сдать экзамен и получить крепкую четверку. А уж первую фразу этого бессмертного литературного труда он запомнил, кажется, на всю жизнь. Так не пропадать же добру. И когда Лисенко ввязывался в какую-нибудь бестолковую дискуссию, он в качестве доказательства своей правоты с самым серьезным видом произносил: "Omnia Gallia es diwedit es partes tres" и в подтверждении тому поднимал вверх указующий перст. Оппоненты же его, как правило, не были обременены знаниями трудов Цезаря, но признаваться в этом не хотели. Так что перед подобным аргументом устоять не могли.

Легкость, с которой Лисенко обращался с латинскими фразами, производила на первокурсников чрезвычайно сильное впечатление, и в их кругах он считался человеком, знающим этот язык почти идеально. Лисенко и растолковал своим младшим коллегам, что "in situ" в переводе с латыни означало: "Ни одну косточку, даже самую маленькую, ни в коем случае нельзя сдвигать с того места, где вы ее нашли".

Александра Федоровна вполне естественно удивилась:

-- Очень даже странно - по латыни всего одно слово, а при переводе так много?

-- Историю тебе, милочка моя, надо изучать тщательней, - доброжелательно посоветовал Лисенко. - Это же древние римляне, должна прочувствовать и понять. Они еще не то могли. Люди водопровод построили, римские цифры изобрели и Карфаген разрушили, а ты говоришь - слов много.

Надо думать, что после этого разговора впечатлительная Александра Федоровна стала еще с большим уважением относиться к древним римлянам.

Петя любил ювелирную работу и старался добиться "in situ". Вообще-то, некоторые считают, что никому эта "инсита" не нужна, что все эти "инситы" - выпендривание и обыкновенное археологическое пижонство. На фотографии не различишь, сдвигали эти косточки или нет, а и сдвигали - небольшая беда. Но Петя работал по высшему классу. Работать по - другому Петя просто не мог.

Профессор привел чабана к кургану, где трудился Маркин и дал своему спутнику возможность полюбоваться тем, как священнодействует над скелетом студент.

-- Вот, - сказал он негромко, - вот так мы и работаем. Надо быть предельно внимательным.

Чабан прищурился, наблюдая за ловкими движениями умелых петиных рук.

-- Да, - признал он, - точная работа. Ничего испортить нельзя. Все равно как барана стричь. Очень осторожно надо все делать. Не каждый человек сумеет.

Шефу показалось сомнительным сравнение такого важного дела как расчистка скелета со стрижкой барана, но спорить он не стал, поскольку работа Маркина произвела на чабана хорошее впечатление, а это как раз профессору и было нужно. И он решил продолжать ковать железо, пока оно горячо.

-- Петр Васильевич, - окликнул профессор Маркина.

Петя, естественно, его не услышал. Петя был где-то вдали от реального мира, в глубине веков таинственных и загадочных. Лицо его, как у человека занятого ответственным делом выглядело сосредоточенно-хмурым. Шефу такое серьезное отношение студента к работе понравилось, и отрывать его от дела не хотелось, но жизнь диктовала свои суровые законы.

-- Петр Васильевич, да очнитесь же вы, - окликнул он Маркина во второй раз несколько громче.

На этот раз Петя услышал и очнулся. Он вернулся в реальный мир, поднял голову и довольно непочтительно посмотрел на отрывающего его от дела профессора. Но поскольку смотреть Пете приходилось снизу вверх, то непочтительность его не была шефом замечена.

-- Петр Васильевич, - вежливо попросил профессор, - вы ненадолго оставьте погребение, отдохните. А мы с товарищем посмотрим, что у вас здесь такое.

Петя с удивлением посмотрел на человека, которого профессор представил своим товарищем, на его высокую папаху и длинную палку. Увлеченный расчисткой правой пятки он не видел, как пришел чабан со своей отарой, не слышал разговора о продаже барана и вообще не имел никакого представления о том, что происходило вокруг него.

-- У меня тут работы на полчаса, - сообщил он. - Вот пятку на правой ноге еще надо зачистить и над коленными чашечками немного поколдовать. Скоро закончу.

Этим он довольно прозрачно давал понять, что профессору и его товарищу с палкой лучше пойти к другому кургану и там удовлетворить свое праздное любопытство, а не отрывать человека от дела. Тем более, что невдалеке имелось несколько полностью расчищенных погребений.

Но профессор теперь уже не мог вести своего гостя к другому кургану. Какой же он начальник экспедиции, если станет слушать студента, пусть даже тот и прав.

-- Вылезайте, вылезайте, - поторопил он Петю. - Мы посмотрим, потом закончите.

Маркину пришлось прервать работу. Профессор велит второй раз, и никуда не денешься. Поэтому протест его был обращен не к шефу, а к скелету с недорасчищенной правой пяткой и недоколдованными коленными чашечками:

-- Всегда так, - пожаловался он негромко, так, чтобы шеф не услышал. - Не дают нормально работать. А ведь считается, что наукой занимаемся.

Недорасчищенный скелет воспринял жалобу Пети довольно спокойно. Он совершенно не осознавал своей научной ценности, и ему было безразлично: сейчас ему расчистят правую пятку и коленные чашечки, через час или через сто лет. Уж если кому-то не надо было никуда торопиться - так это скелету.

Недовольный Маркин нехотя выбрался из ямы, снял очки, подышал на стекла, протер их подолом рубашки, снова надел и с укоризной посмотрел на профессора, потом одарил таким же неприязненным взглядом некстати появившегося здесь товарища в высокой каракулевой папахе.

-- Вот этот, - не обращая внимания на недовольство Пети, показал профессор на скелет, - жил где-то всего полторы тысячи лет тому назад. Но тогда не было еще мусульман, и никто не знал про Аллаха, поэтому и хоронили людей по своим древним обычаям.

Это была могила рядового кочевника. Справа от хорошо сохранившегося скелета лежал длинный железный меч с кольцевым навершием. У левого плеча - стрелы. От древок ничего не осталось, неумолимое время источило их и рассыпало в прах, а трехгранные наконечники так и лежали кучкой спекшегося железа. За головой, теперь уже за черепом, зеленел круг бронзового зеркала. В углу стоял большой глиняный сосуд, возле него - кости оставшиеся от бараньей лопатки: небогатый паек, выданный в дорогу. Тут же темнел небольшой железный ножичек.

Такого чабан никогда не видел. Но больше всего его удивила форма могилы - квадратная. И то, что скелет лежал в ней по диагонали - из угла в угол. Но удивления своего он показывать не стал. Это женщина может удивляться, а мужчина всегда должен быть спокойным и сдержанным.

-- Вещи клали в могилу, оружие клали, еду, - объяснял профессор. - Видишь. У мусульман так не делали.

-- У мусульман нельзя класть вещи в могилу, - подтвердил чабан. - Коран не разрешает. Это не мусульманин, - он показал концом своей длинной палки на скелет. - Плохо его похоронили. Неправильно похоронили. И могила неправильная. Эти люди не знали Аллаха.

-- Правильно похоронили, - не выдержал Петя. - У роксолан был свой обычай. По своему обычаю и похоронили. Типичное роксоланское погребение.

-- Понимаете, Петр Васильевич, - попытался придержать принципиального Петю профессор, - товарищ исходит из того, что правильный погребальный обряд только у мусульман.

-- Неправильно исходит.

Не так просто было придержать Петю. Он хоть и увидел баранов, но по-прежнему не знал о планах профессора. А и знал бы, то и тогда не стал бы жертвовать научной истиной ради барана. Таким уж он был человеком, Петя Маркин, горячим и молодым. В этом возрасте нередко встречаются максималисты: люди, для которых истина дороже баранины.

-- Мусульманство появилось только в седьмом веке нашей эры, совсем недавно. Нельзя же отрицать весь закономерный исторический процесс происходивший до этого, - выдал Петя вполне на научном уровне, как на семинаре, из имевшегося у него запаса знаний. Запас этот у Пети был довольно велик, и он еще не такое мог сказать.

-- Вы, пожалуйста, не горячитесь, Петр Васильевич, - ну совершенно ни к чему был сейчас фонтан петиной эрудиции, который портил профессору коммерцию. Но, несмотря на сложную ситуацию, шеф даже и голоса не повысил, как сделал бы в подобном случае кто-нибудь другой. - Может быть, вы погуляете, пока мы здесь осмотрим погребение.

Маркин тяжело вздохнул и придал своему лицу выражение мученика, как он себе это представлял.

-- Ладно, я помолчу, - неохотно согласился он. А еще Петя хотел предупредить, чтобы в могилу они не спускались, сверху и так все хорошо видно, а руками ничего трогать нельзя. Хотел сказать, но не успел, потому что как раз в это время увидел здоровенного черного волкодава, который бесшумно подошел к чабану.

Нечего было делать псу на кургане. Не могло здесь быть никакого пса, да еще такого большого и такого черного... "Перегрелся на солнце, вот и мерещится всякая чертовщина", - вынес сам себе неутешительный диагноз Петя. Он опять снял очки, повертел их в руках и снова надел, ожидая, что к этому времени наваждение исчезнет. Но наваждение не исчезло, оно высунуло длинный красный язык и по-прежнему стояло рядом с чабаном.

Волкодав внимательно осмотрел кости в могиле сармата и тут же, потеряв к ним всякий интерес, уставился на Петю. Глаза у него были громадные, и смотрел он пристально, с профессиональной подозрительностью. Вполне вероятно, что он посчитал Петю потенциальным похитителем баранов.

У Пети и мысли такой никогда не было - воровать баранов. Он, если говорить откровенно, и баранину не очень-то любил. Но под немигающим собачьим взглядом Петя почувствовал себя весьма неуютно. Тем более, что взаимоотношения с собаками у него всегда были довольно сложными. Петя никогда ничего плохого собакам не делал и не желал им зла. Но собаки, очевидно, думали по - другому. Увидев Петю они азартно облаивали его, и нахально грозили укусить. Петя не любил, когда его кусают и, на всякий случай старался обходить даже самых маленьких представителей этой вселенской своры. А тут такое страшилище. Поэтому Петя посчитал необходимым объясниться и внести ясность в их взаимоотношения.

-- Хороший песик, умный, добрый...

Петя улыбнулся волкодаву, давая тому понять, что человек он честный, к большим черным собакам относится дружески, и чужие бараны его совершенно не интересуют. Но улыбка получилась заискивающей, и неуверенной. В глазах волкодава она явно не могла прибавить Пете авторитета.

Волкодав лаять на Петю не стал, но в ответ на жалкую улыбку демонстративно зевнул, широко разинув громадную пасть, и убедительно продемонстрировал полный набор клыков и всех других зубов, которые в ней имелись. Клыки были очень большие, белые и острые. Вид их нисколько не успокоил Петю. Даже наоборот.

Как у саблезубого тигра, - определил Петя. - Такой пополам перекусить может. Зверюга!

-- Не нужны мне твои бараны, - попытался он все-таки втолковать зверюге. - Совершенно не нужны. И мешать им, - Петя кивнул в сторону шефа и его товарища с палкой, - я не стану. Нужно людям поговорить, пусть себе разговаривают.

Профессор с удивлением посмотрел на Петю, но ничего не сказал. А волкодава объяснение вполне удовлетворило. Он закрыл свою страшную пасть, улегся у ног чабана и стал слушать его разговор с профессором.

-- Конечно, - продолжал рассуждать профессор, - многие люди тогда не верили в Аллаха. Да и сейчас многие не верят. Есть другие религии. Есть такие люди, которые вообще без религии обходятся. Это, знаете ли, личное дело каждого.

-- Не понимают, - посочувствовал атеистам чабан.

-- А ты веришь в Аллаха?

-- Я верю. Прадед верил, дед верит, отец верит, дяди верят. Я тоже верю. У нас все верят, все мусульмане. По другому нельзя.

-- У каждого народа своя вера, - дипломатично согласился профессор.

-- А мусульман раскапываете? - продолжал добиваться истины чабан. Не внушал ему доверия этот небрежно одетый пожилой человек с лопатой. Сам седой, а бороды нет, даже усов нет.

-- Не раскапываем. Только древних людей раскапываем, узнаем, как они жили.

-- Шутишь, да? Как узнаешь, если человек мертвый. Мертвый ничего рассказать не может.

-- Горшки видишь, - стал объяснять профессор. - В них молоко было. Это значит, что они коров держали. Баранью ножку положили. Вот и получается, что баранов они тоже держали. Понимаешь, как ты сейчас пасешь, так и они пасли. На этом самом месте... У каждого оружие есть. Раз так много оружия, значит, часто воевали.

-- Понял, как они рассказывают, - с достоинством кивнул чабан. - Надо на вещи смотреть и думать. Есть оружие - значит, у них кузнецы были. Горшки стоят - получается, что у них женщины глину копали, потом горшки лепили. Правильно говорю?

-- В принципе правильно говоришь. Но почему ты считаешь, что горшки лепили женщины? - заинтересовался профессор.

-- А кто же их тогда лепил? - искренне удивился чабан.

-- Мужчины.

-- Мужчины горшки не лепят, - чабан с недоумением посмотрел на человека, который не понимает таких простых истин. - Горшки лепить не мужское дело. Мужчина серьезными делами должен заниматься.

Профессор не был уверен, что чабан прав, но поскольку историческая наука четкого ответа на вопрос о том, кто лепил горшки две тысячи лет тому назад, не давала, спорить не стал.

-- Вот это мужчину похоронили, - продолжал охотно втягиваться в научное исследование чабан.

-- Нет, это как раз женщина.

-- Неправильно понимаешь, - поправил чабан профессора. - Это мужчина похоронен.

-- Почему так думаешь?

-- Так ведь сразу видно. Посмотри, оружие у него. Есть оружия - значит воин, джигит. Воевал. У женщин оружия нет. Они хозяйством занимаются, на огороде работают, за детьми смотрят. Оружие мужчина носит. Всегда так было.

-- Было да не у всех. Видишь, возле головы зеленый круг лежит? Это бронзовое зеркало. Когда-то блестело, как солнце. От времени бронза окислилась, стала зеленой. Если хорошо почистить, опять блестеть будет.

-- Правда, зеркало? Не шутишь?

-- Зачем я шутить буду. Мы серьезно разговариваем. В погребениях у женщин часто зеркала встречаются, у мужчин - никогда. У нее на шее еще и бусы есть, они маленькие, отсюда не видно, но есть.

-- Мужчине зеркало не нужно, - согласился чабан. - И бусы мужчины тоже не носят. Только зачем женщине оружие? Неправильно это. Что у них за мужчины такие были, если женщинам оружие носить разрешали?

Петя хотел сказать товарищу в кудрявой папахе и с палкой, что это свидетельствует о сильных пережитках матриархата у сарматских племен, но невольно посмотрел на черного волкодава.

Волкодав тут же открыл глаза и тоже посмотрел на Петю, пристально и подозрительно. От этого нехорошего взгляда у парня пропала всякая охота вмешиваться в разговор, и он промолчал.

Профессор тоже решил не вдаваться в дебри археологических теорий и гипотез, которых в этой науке имелось не меньше чем у всякой другой и авторы которых, так же как и в других науках, усердно обвиняли друг друга в невежестве и бездарности.

-- Пока мы на этот вопрос окончательно ответить не можем, - сообщил он. - Писать они еще не умели, так что по книгам ничего узнать нельзя. Поэтому и раскапываем, изучаем, как они жили.

-- Правильно делаете, - одобрил в основном направление работ экспедиции чабан.

Овцы тем временем, оказавшиеся без присмотра, повели себя нахально и безответственно. Они забирались на раскопанные ранее курганы, бродили там ,и любая могла свалиться в яму. Профессор посчитал нужным предостеречь.

-- Ты отгони овец, - посоветовал он. - Упадет какая-нибудь в яму, шею свернет.

Чабан отгонять отару от курганов не стал. Не из-за лени, а из-за своего религиозного мировоззрения.

-- Без воли Аллаха ничего не случится, - объяснил он.

Профессор настаивать не стал. В конце концов, это было личным делом чабана. Ну, еще, может быть, Аллаха. Он предупредил и того и другого и этим полностью снял с себя и моральную и материальную ответственность.

-- Продай барана, - вернулся он к главной интересовавшей его проблеме.

-- Нельзя, - не объясняя причины, снова отказал чабан.

Профессор понимал, что задача стоит перед ним не простая. Но, совсем рядом, разгуливала отара и нельзя было упустить даже малейшей возможности заполучить барана. Тем более, если положить в основу рассуждений религиозные взгляды чабана, появилась здесь отара отнюдь не без воли Аллаха. А поскольку Аллах привел ее сюда, где люди нуждаются в баранине, то за чем же, если не за тем, чтобы эти самые люди могли барана купить. Так что надо было продолжать индивидуальную агитационную работу с чабаном. Профессор это понимал и сделал мудрый ход - на то он и был профессором, чтобы делать мудрые ходы: он пригласил чабана попить чаю.

Кто откажется в жаркий день, да еще в степи, где горячий ветер все время сушит кожу, попить чаю. Это же не вода, которой вообще невозможно напиться: чем больше пьешь, тем больше пить хочется. Чай - другое дело. Попиваешь тепленький, хорошо заваренный чаек маленькими глотками, потеешь понемногу, и кажется тебе, что не так уж и жарко. Нет, чай в степи, когда температура в тени за тридцать - это великое дело. Так что чабан с удовольствием принял приглашение и пошел с профессором к лагерю. Для охраны отары он в помощь Аллаху оставил своего волкодава.

Профессор любил в свободное время сгонять партию-другую в шахматы, и, говоря шахматным языком, своим неожиданным и хитроумным ходом он явно выиграл качество. Чабан из обычного заглянувшего на раскопки человека превратился в гостя. А у хозяина с гостем и разговор другой, и отношения другие. В воздухе опять запахло бараниной.

Закончив расчистку Петя с удовольствием осмотрел свою работу: все аккуратно, красиво - полный порядок. И погребение очень Пете нужное: типичное роксоланское. К роксолнам Петя испытывал особую симпатию.

Петя вынул из кармана блокнот, небольшой карандаш, поудобней уселся на лежащую возле могилы землю из засыпки, положил блокнот на колено и стал тщательно все зарисовывать: скелет, оружие посуду... Шеф, конечно, сам сфотографирует, зарисует и опишет. Но это будет его материал. А Петя вел свой дневник раскопок. Для того чтобы в дальнейшем сделать научные выводы надо собирать материал уже сейчас. Лучше всего ни от кого не зависеть, иметь собственные записи. И Петя подробно описывал все погребения, открытые экспедицией. А если у него появлялись какие-нибудь мысли, касающиеся объекта исследования, он и мысли записывал. Шефу все это не особенно нравилось. Он считал Петино занятие несерьезным, посмеивался, но не возражал. А Петя даже на обед иногда опаздывал, оставался зарисовать и описать расчищенное погребение. Хотя обедать Петя любил. Даже очень. Петя вообще любил поесть плотно, так чтобы пустого места в желудке не оставалось.

Лисенко на своем кургане сделал перерыв, и Верочка пришла посмотреть, что делает Петя. Села рядом, опустила ноги в могильную яму.

Петя, не обращая внимания на появление Верочки, старательно дорисовал разлегшийся в могиле скелет, потом все-таки обратил.

-- Что это у нас сегодня за делегация баранов? - спросил он. - Ты не знаешь? И товарищ у шефа появился, предводитель этого стада. Длинный, в папахе, с большой палкой. Видела?

-- Так ты ведь ничего не знаешь! - обрадовалась Верочка. Она хоть и была отличницей, но как всякая женщина очень любила рассказывать новости. - Это же чабан, он сюда отару привел. Мы ведь только что чуть не купили барана.

-- Зачем нам баран? - удивился Петя. - У нас что, своих интеллектуалов не хватает? Он что, будет теперь принимать все важные решения? А что тогда будет делать шеф?

-- Интеллектуалов у нас хватает, мяса у нас, Петя, не хватает. Мы этого барана есть будем.

-- Как же это мы его есть будем, он ведь живой, - пошутил Петя.

-- Ну, его, конечно, сначала зарежут, а потом мы его будем есть, - совершенно серьезно объяснила Верочка. - Но мы его все равно не купили. Чабан не хочет продать. Ему Серафима улыбалась, улыбалась, а он на нее ноль внимания, - не без удовольствия сообщила Верочка. - Теперь шеф его повел к себе в лагерь. Мы все думаем, что он его уговорит, и он продаст нам его.

-- Что-то я не совсем понял. Наверно следует считать, что первый "он" - это шеф, второй "он" - это чабан, а третий "он" - баран. Так что ли?

-- Совершенно верно.

-- Вот теперь все очень понятно. Только, думаю я, что неправильно шеф действует. С чабаном договариваться - никакого смысла.

-- С кем же надо договориться? В Элисту, что ли ехать?

-- Зачем в Элисту. Ни в какую Элисту ехать не надо. Ты видела здоровенного черного волкодава? Ходит и на всех подозрительно смотрит.

-- Видела - очень большая собака с длинным красным языком, спокойная такая, добродушная. Вон она стоит и на овец смотрит.

-- Ничего себе добродушная! Это не просто собака, а зверь, специальная порода, обученная за овцами присматривать. Она их круглосуточно охраняет. А зубы у нее видела какие? Во! - развел Петя руки сантиметров на тридцать. - Вот этого волкодава и надо ублажать. Он если не захочет барана отдать - чабан ничего не сделает.

Верочка поверила. Во взаимоотношениях чабан-собака-бараны Верочка совершенно не разбиралась. В этом отношении в ее воспитании и образовании имелся существенный пробел. У нее дома ни о собаках, ни о баранах никогда не говорили, и на факультете она о них тоже ничего не слышала.

-- Как его надо ублажать?

-- А вот это уж я и не знаю. Ты эту идею шефу подбрось, пусть он посоображает, - коварно предложил Петя. - Уж он что-нибудь придумает... Если вам нужен баран - другого выхода нет. Ну ладно, отвлекла ты меня, Верочка, своими баранами от дела. Ты попробуй помолчать немного, а я поработаю. Мне тут все записать надо. Шеф ведь свои дневники мне не даст, - и он снова взялся за блокнот.

Но Верочка совершенно не намерена была молчать. Не за этим она сюда пришла.

-- Как твоя роксоланочка поживает? Классно ты ее, Петя, расчистил, каждая косточка видна, - похвалила она.

-- А как же иначе, - подтвердил Петя, не отрываясь от своего занятия. Он и сам знал, что расчистил классно.

-- Воинственная была женщина, с мечом ходила.

-- Время было такое, суровое и ненадежное, - Петя по-прежнему не отрывался от блокнота. - Это была очень сильная женщина, можно даже сказать - могучая. Меч побольше метра длиной. Чтобы таким тяжелым мечом махать - ту еще силенку иметь надо.

-- Интересно... Вроде они сарматы и в то же время - вроде бы совсем не сарматы...

Верочка совершенно безответственно махнула ногой, и немалый ком земли обрушился в яму. Хорошо хоть ничего не задел, ничего не разрушил. Так что науке Верочка никакого ущерба не нанесла. Но могла, ведь, и нанести, а такого Петя допустить не мог.

-- А вот этого делать ни в коем случае не следует, - добрым профессорским тоном отчитал он Верочку. - Поаккуратней надо и повнимательней.

-- Извини, случайно получилось, - попыталась оправдаться Верочка. - Я сейчас спущусь туда и выброшу.

-- Нет, уж ты лучше сиди, - поспешно отказался Петя от сомнительной помощи. - Только ногами не маши, и все будет хорошо.

-- Хорошо, буду сидеть, - пообещала Верочка и в целях соблюдения техники безопасности вынула ноги из могилы. - Так кто же они такие твои любимые роксоланы?

-- В том то и дело, - тут уж Петя отложил блокнот. - Понимаешь, Ломоносов считал роксолан предками славян. Такая, вот, любопытная история.

-- Этих самых?

-- Судя по всему - этих самых. Я, видишь ли, недавно прочел работу Ломоносова "Замечание на диссертацию Г.Ф.Миллера "Происхождение имени и народа российского". Читала?

-- Нет, как-то не пришлось.

Петя встал, посмотрел на Верочку сверху, прищурился и сразу стал очень похож на шефа.

-- Ты непременно прочти, непременно. Очень любопытная работа. Не миллеровская диссертация, Миллер махровый норманист и все его рассуждения - пшено. А рецензия Ломоносова чрезвычайно интересная. Именно в ней он пытается доказать, что роксоланы предки славян.

-- А ты считаешь, что это не так? - Верочка понимала, что у Пети вполне может быть свое собственное мнение, отличное от мнения Ломоносова.

-- Совершенно верно, считаю, что это далеко не так. Типичное сарматское племя, типичная сарматская культура. К славянам никакого отношения не имеет.

-- Петя, но Михаил Васильевич Ломоносов гений, - попыталась урезонить Петю воспитанная в почтительном отношении к авторитетам Верочка.

-- Гений, - согласился Петя. Но его в свое время так и не сумели воспитать в достаточно почтительном отношении к авторитетам. - Гений, но здесь он ошибается.

Следует отдать Пете Маркину должное, несмотря на свою бескомпромиссность и высокую принципиальность, он довольно снисходительно отнесся к ошибке Ломоносова и даже попытался оправдать его.

-- Понимаешь, - он подошел поближе к Верочке, снял очки и для большей убедительности показал ими на скелет роксоланки, - Ломоносов писал эту работу еще в 1749 году. А в то время, больше двухсот лет тому назад, не было тех данных о роксоланах, да и о славянах, которыми мы сейчас можем воспользоваться. Так что ошибка его вполне закономерна. Мы же, имея сейчас довольно обширный научный аппарат, должны идти дальше.

Верочка подумала, что когда Петя пойдет дальше и станет ученым, он именно таким, занудным тоном будет читать студентам лекции.

-- Так кто же они такие?

-- Вот тут как раз и надо думать.

-- Почти во всех женских захоронениях у них оружие, - вспомнила Верочка. - Это говорит об их довольно своеобразном социальном положении. Крупные пережитки матриархата, - Верочка все же была отличницей.

-- Какие уж тут пережитки, - не согласился Петя, - типичный матриархат, я бы сказал - классический, именно такой описан у Энгельса в " Происхождении семьи". Но главное даже не в этом, тут глубже надо копать: эти роксоланы, знаешь ли, очень мне напоминают амазонок. Ты пока никому ничего, тут еще подумать надо. Но очень напоминают.

-- Они - амазонки, - глаза у Верочки стали круглыми. - Ой, Петя, это же здорово!

-- Все к этому сходится. Но, прошу тебя, пока никому ни слова, - напомнил Петя. - Материала у меня маловато, тут все еще обдумать надо, кое в чем разобраться. Так что говорить об этом вслух сейчас еще рано.

-- Петя, ты же меня знаешь.

-- Все вы одинаковые, - Петя уже пожалел, что рассказал Верочке об амазонках. Растреплется ведь, а еще многое не продумано...

-- Петя, что касается меня - могила!

-- Значит, договорились? - приходилось верить. Верочка человек серьезный, может быть и не сболтнет. - Только я очень прошу.

-- Конечно, какой разговор... Ой, наши уже начали работать, - спохватилась Верочка. - Как интересно... Мы потом еще поговорим.

-- Поговорим, поговорим, - согласился Петя и подумал, что вот так, как сейчас Верочка, когда-то здесь ходили амазонки...

Верочка поспешила к кургану, где студенты снова взялись за лопаты, а Пете, так и не надевшему очки, вдруг показалось, что это вовсе и не Верочка.

Он очень удивился этому и вгляделся повнимательней - точно, не она. По полю шла совершенно незнакомая девушка и не от Пети, а прямо к нему. Рослая и стройная, она была одета в короткий голубой хитон, оставлявший обнаженными колени, мускулистые руки и правое плечо. Слева у бедра, на широком кожаном поясе, висел длинный меч с кольцевидным навершием. В левой же руке она держала небольшой щит в форме полумесяца. "Странная форма для щита", - механически отметил Петя... Отливающие медью волосы были у девушки заплетены в толстую, но не длинную косу. Загорелое лицо, высокий лоб, слегка выступающие скулы, пухлые губы, большие серые глаза и даже стайку веснушек на слегка курносом носике - все это Петя смог хорошо рассмотреть, когда она прошла, не замечая его, буквально в нескольких метрах. Петя хотел подойти к ней, остановить, спросить кто она такая, откуда, что делает здесь? Но не сумел, что-то не давало ему сдвинуться с места.

Девушка остановилась возле рыжего коня. Петя готов был спорить на два дежурства по лагерю, что никакого коня здесь только что не было. А конь, вот он, стоял возле кургана, невысокий, рыженький, с уздечкой на шее, но без стремян. Девушка легко прыгнула ему на спину, где вместо седла лежала какая-то шкура и громко прокричала что-то непонятное. И тут же из-за только вчера раскопанного кургана, который оказался вовсе не раскопанным, а совершенно целым, вылетел на низкорослых лошадках отряд всадниц. Все они, как и первая, были молоды, медноволосы, вооружены короткими копьями и мечами. У некоторых вместо мечей висели у пояса топоры с длинной рукоятью и двумя лезвиями. У каждой за плечами колчан со стрелами и небольшой лук. У всех такие же как у первой щиты в форме полумесяца. Все на взмыленных быстро скачущих конях.

Это же амазонки! - понял вдруг Петя. - Все правильно. Они - роксоланы! Амазонки это самые настоящие роксоланы! - Наши роксоланы - это самые настоящие амазонки! Это же так просто и понятно. - Он захотел подбежать к ним и опять не смог. А всадницы быстро пронеслись мимо кургана, и только облако пыли осталось на том месте, где они только что проскакали.

Петя немного постоял, глядя на облако пыли, потом протер очки, надел их и снова посмотрел на это место. Пыль медленно оседала на землю. То ли здесь действительно только что проскакали амазонки, то ли просто прошелся пыльный вихрь. А невдалеке стояли раскопанные курганы, девчата с Лисенко рыли очередную траншею.

По лагерю дежурила в этот день Галя. Среди многих ее достоинств имелось одно такое, которое особенно ценили в экспедиции, где отощавшие за зиму студенты отъедались на обильных казенных харчах: что бы Галя ни приготовила, все у нее получалось отменно вкусно. Те же продукты, те же супы да каши... Когда их варил кто-нибудь другой - конечно же ели, отсутствием аппетита никто не страдал. Но Галя умудрялась их делать такими вкусными, что за уши от миски не оттащишь. Вот такой у нее был талант. Ей бы с этим талантом в повара пойти, больших высот могла бы достигнуть и завидного благополучия. Но не престижная профессия. Вот и пошла в историки, без всякой перспективы на будущее.

Галя легко управилась со своими многочисленными послеобеденными делами и размышляла, что бы приготовить на ужин. Есть помидоры, картошка, лук, подсолнечное масло. Можно приготовить салат. Есть гречка, пшено, вермишель. Можно кашу сварить. И еще яйца есть...

С этими яйцами удивительная история произошла. В Элисте, на удивление археологов, яиц оказалось навалом. Вошли в магазин и оторопели: на прилавке ячейки яиц выставлены, а за прилавком немалый штабель ящиков этих же яиц. В Саратове и позабыли, когда такое в магазине можно было увидеть. В родном и любимом Саратове яиц не было.

Галя как зачарованная подошла к прилавку, взяла яйцо, осмотрела его, взвесила на ладони: яйцо было желтым крупным и тяжелым.

-- Отборные, - сообщила она шефу. - В поле хорошую яичницу поджарить - это же прелесть, - и тяжело вздохнула.

-- Яйцо - оно везде - яйцо, - рассудила Верочка, имевшая склонность к научным обобщениям.

Профессор и сам понимал, что яйцо продукт полезный и уговаривать его не надо было. Но, в отличии от студентов, умудренный годами и жизненным опытом, он хорошо знал, что такое дефицит, и что такое Выставка достижений народного хозяйства.

-- Продаете? - небрежно кивнул он на изобилие, всем своим видом показывая, что нисколько эти яйца его не интересуют, а спрашивает он просто так, из праздного любопытства. Мало ли что могли придумать местные власти, и профессор не хотел ронять свое достоинство, особенно, в присутствии студентов.

-- Продаем, - совершенно равнодушно ответила полусонная труженица прилавка, как будто и не она была распорядителем выставленного здесь совершено сказочного великолепия.

Профессор посмотрел на Лисенко, который был постарше других студентов и имел некоторый опыт в приобретении дефицитных продуктов. Но тот пожал плечами, сморщил лицо и развел руками, сообщая таким первобытным способом, что он ничего не понимает. Профессор тоже ничего не понимал. Необходимо было внести ясность в создавшееся положение.

-- Прошу прощения, значит вот это можно купить? - осторожно спросил он. Так осторожно, едва касаясь, ощупывают холодную воду в реке пальцами ног, прежде чем войти в нее.

-- Можно, - по-прежнему совершенно равнодушно ответила представительница государственной торговли.

Что-то здесь не сходилось. Это же яйца! И их нет! То, что они лежали на прилавке, ничего не значило. Профессор и студенты прекрасно знали, что яиц нет. А если их можно здесь купить, то почему нет очереди, почему никто не покупает? И почему продавщица такая сонная? С подобным дефицитом она должна быть веселой, гордой и немного усталой, должна чувствовать себя королевой и благодетельницей.

Пока профессор размышлял, в чем подвох и где истина, в переговоры с продавщицей вступил Лисенко. Он решил прикинуться дурачком - с дурачка какой спрос.

-- А много можно купить? - так это запросто и лихо вопросил он, как будто чуть ли не каждый день покупает много яиц. Хотя он и сам не знал, сколько это, в данном случае, много. Далее чем за три-четыре десятка фантазия его, прочно сдерживаемая устоявшимися представлениями о пустых полках магазинов, явно не заходила.

-- Можно...

Несмотря на то, что одна из договаривающихся сторон находилась в некотором нервном возбуждении а другая подремывала изнывая от жары и безделья, контакт вроде бы налаживался.

И тут шефа осенило. Он понял, что по какой-то непонятной причине, яйца здесь действительно продают, а главное, их еще и купить можно. Неизвестным оставалось только одно - сколько можно купить? По сколько яиц дают в одни руки? Нехитрые расчеты показывали, что если дают по десятку на человека, то на восемь десятков они вполне могли рассчитывать. Но ведь можно было сделать и второй заход и, набравшись нахальства, третий... А, может быть, сразу дадут, чем черт не шутит...

-- Позвольте, а ящик вы продадите? - отчаянно смело, совершенно не рассчитывая на положительный результат, завернул профессор такое, что вообще-то, находясь в спокойном состоянии, сказать бы не смог.

Работница прилавка проснулась. Она под словом "много" тоже представляла себе не более пяти-шести десятков, а сейчас почувствовала, что эти странные покупатели, помогут ей выполнить чуть ли не недельный план.

-- Пожалуйста, - расцвела она улыбкой, еще до конца не веря, что пришла к ней такая удача. - Берите сколько нужно.

Студенты зачарованно смотрели на женщину в белом халате. Это надо же: продавщица улыбается покупателям и говорит давно вышедшие из употребления в просторных магазинных залах удивительные слова: "пожалуйста" и "берите сколько нужно". Работница прилавка как-то сразу похорошела: у нее оказались большие красивые глаза и ямочки на щеках. Солнечная Калмыкия встретила экспедицию самым настоящим чудом! И только повидавший в своей жизни немало разнообразных чудес профессор не растерялся.

-- Берем! - что значит профессор! Он тоже не особенно верил в происходящее: то ли сон, то ли наваждение какое-то, но сказал совершенно спокойно, как будто в этой истории ничего особенного не было. - Берем ящик!

Из жадности и от растерянности взяли два ящика. Никак невозможно было не взять, поскольку давали.

Как орда кочевников, которой отдали на разграбление город, помчали археологи по элестинским магазинам. С жадностью и завистью глядели на заполненные продуктами полки и брали все, что там было. Взяли ведро сливочного масла и двадцать бутылок подсолнечного. Погрузили в машину мешок картошки и пять двухкилограммовых пакетов муки, прихватили запас сахара, соли, спичек, перца, лука, вермишели - все, что смогли унести. Завершая свой набег, усталые, но довольные, ввалились в хлебный магазин. Надо было запастись хлебом хоть бы дней на десять - лучше уж черствый хлеб, чем никакого. А гонять каждых три дня машину в Элисту за хлебом было слишком накладно. Так что ввалились с мешками.

В магазине, как и в предыдущем, было пусто. В такую жару жители Элисты по магазинам не ходили, на улице старались не появляться, ждали вечера, когда станет прохладней. Они вели себя так, будто жили в каком-нибудь Гондурасе или на острове Барбадос. А продавщицы маялись от безделья: одна скучала в хлебном отделе, другая в бакалейном.

-- Сиеста! - объяснил Петя.

Не надо думать, что Петя знал испанский язык. Просто, как многие прогрессивно настроенные студенты он с большим уважением относился к старине Хэму и черпал из его произведений красивые слова. Такие как "сиеста", "фиеста", "гверилья" и некоторые другие, которые в петином произношении ни сам старина Хэм, ни любимые им кубинцы вероятней всего не поняли бы. Но в Калмыкии, где местное население, как правило, испанским языком не пользовалось, Петя не опасался, что его неправильно поймут.

Лисенко тоже уважал старину Хэма.

-- Похоже на это... - подтвердил он. - Но некоторые, не взирая ни на что, ответственно выполняют свой гражданский долг. - Это Лисенко отметил присутствие в магазине продавщиц.

Продавщицы не были знакомы с творчеством Хэмингуэя. Вероятно, местные работники прилавка не особенно внимательно следили за новинками прозы. Во всяком случае, на "сиесту" они не отреагировали.

Шеф, теперь уже не раздумывая, смело подошел к прилавку.

-- Нам хлеба, восемьдесят буханок, - объявил он.

Молоденькая продавщица, попавшая в сферу торговли совсем недавно, после окончания школы, равнодушно, без всякого вдохновения, стала выкладывать хлеб на прилавок. Петя раскрыл мешок, а Галя и Лисенко начали укладывать туда буханки. Когда мешок был наполовину полон, Маркин взвалил его на плечи и понес к машине. Лисенко раскрыл второй мешок, и Галя стала заполнять хлебом его. Вскоре явился Петя с новой мешкотарой.

В это время в магазине как-то незаметно появился еще один покупатель. Вроде бы и не вошел, а возник. Выглядел он несколько необычно для знойного элестинского полдня: тяжелый темно-синий костюм, белая рубашка и зеленый галстук с крупным узлом. А на голове темно-синяя же фетровая шляпа с большими, согласно моде, полями.

Тоже приезжий, - определил Лисенко. - Кто же в такую жару кроме приезжего пойдет в магазин. Приезжий или ненормальный. В таком костюме - как в танке, задохнуться можно.

Человек в темно-синем костюме и зеленом галстуке внимательно оглядел магазин, словно пытался запомнить, сколько здесь полок и что на какой из них лежит. Потом он подошел к продавщице бакалейного отдела и что-то ей негромко сказал. Та отрицательно повела головкой украшенной белым кружевным чепчиком.

Человек в темно-синем костюме нагнулся над прилавком и, едва не касаясь продавщицы полями своей фетровой шляпы, уже совсем тихо сказал ей еще что-то. Ту от этих его тихих слов в краску бросило. Дремоту с нее как рукой сняло, и она с неожиданной в такую жару шустростью шмыгнула в белевшую за прилавком дверь.

Обидел продавщицу, - вычислил Лисенко. - Побежала за заведующей. Сейчас придет заведующая и выдаст ему, - Лисенко однажды был свидетелем того, как заведующая магазином обдирала строптивого покупателя.

И точно, белая дверь вскоре раскрылась и из комнаты скрывавшейся за ней выплыла дородная женщина в белом халате. Голова ее была в белокурых кудряшках, губы ярко накрашены, а на шее красовалась массивная золотая цепь.

Она! - безошибочно определил Лисенко.

По сочетанию дородности, блондинистости и массивности цепи эта женщина явно была заведующей продуктовым магазином. И в Саратове, и в Калмыкии, и в славившимся своими арбузами Мелитополе, и за полярным кругом, в Оймяконе, где зима длится полгода, и еще встречаются белые медведи, и в других городах нашей необъятной Родины, заведующие продуктовыми магазинами выглядели одинаково. То ли по этому вопросу существовала строгая чрезвычайно секретная инструкция, определяющая и предписывающая, то ли это стало результатом естественного отбора.

-- Смотри, что сейчас будет, - шепнул Лисенко Пете. - Сейчас она ему устроит небо в алмазах.

Заведующая подошла к прилавку, и человек в застегнутом на обе пуговицы темно-синем костюме что-то негромко сказал ей. Та аж вспыхнула и хорошим шагом двинулась к молоденькой продавщице в хлебный отдел. Все притихли, слышался только устрашающий цокот металлических подковок.

-- Ты почему столько хлеба отпускаешь! - обрушилась она на подчиненную, и в ее хорошо поставленном командирском голосе прозвучали визгливые нотки. - Тебе кто разрешил! Ты что, правил не знаешь!

-- Вот тебе и небо в алмазах... - шепнул Маркин.

-- Будут отбирать хлеб, не отдадим, - так же шепотом ответил Лисенко.

А молоденькая продавщица застыла. Она и вправду не знала правил: ей, измученной изучением законов Ньютона и закономерностей развития общественного прогресса, после получения аттестата о законченном среднем образовании, больше не хотелось ничего изучать, в том числе и правила торговли хлебобулочными изделиями. И она только сейчас начинала понимать, какое совершила преступление. В том, что это преступление обличающий тон заведующей не позволял усомниться даже в малейшей степени. Ну что она могла сказать в свое оправдание... Она и молчала, уставившись, по старой школьной привычке, на заведующую широко распахнутыми глазами.

Покупателя директорша пока не трогала. Покупатель еще не был готов. Он еще должен созреть, возмутиться, повысить голос, вот тогда его и можно брать, тогда она ему и выдаст...

Но покупатель повел себя самым неожиданным образом.

-- Нас эти правила, э-э-э, не касаются, - совершенно спокойно произнес покупатель. Именно не сказал, а произнес! - Мы, знаете ли, экспедиция Академии Наук ССР, - и он с укором поглядел на заведующую.

Тут и произошла немая сцена, почти как у Гоголя в "Ревизоре". Остальные и раньше молчали, а теперь намертво заклинило заведующую. В работе заведующих магазинами свои сложности и трудности. Она понимала, что Академия Наук организация важная, следовательно, ее представителей следует всячески ублажать. Но покупатель нисколько не походил на академика. Заведующая не знала, как должен выглядеть академик, но не мог же он выглядеть как обыкновенный, простой человек. И если это самозванец, то его надо ободрать. А вдруг он все-таки академик?.. Ситуация оказалась настолько нестандартной, что она растерялась и лихорадочно пыталась сообразить, как следует поступить. В такие моменты и страдают нервные клетки, те самые, которые потом не восстанавливаются. Заведующая с надеждой поглядела на человека в темно-синем костюме. Тот же смотрел куда-то поверх ее головы, подчеркнуто демонстрируя, что все происходящее здесь нисколько его не интересует...

Но тишина длилась недолго, всего несколько секунд. Наша, советская, заведующая магазином оказалась более подготовленной к неожиданным поворотам судьбы, чем какой-то старорежимный городничий. Существует все-таки у этой славной когорты руководителей системы пищеторгов профессиональная находчивость.

-- Но ты же не знала, что они экспедиция Академии Наук! - продолжила она воспитательный процесс, теперь уже без визгливых нот, но по-матерински громко и строго. И с определенной долей недоверия, вполне допустимой в данном случае, посмотрела на покупателя и сопровождающую его молодежь.

Девица по-прежнему бессмысленно глядела на нее ничего не выражающими глазами-пуговицами.

Профессор по-прежнему был на высоте.

-- Вы считаете, что это трудно понять? - совершенно искренне удивился шеф. - Что ж, извольте убедиться...

Василий Иванович неторопливо, по-профессорски вальяжно, расстегнул свою полевую сумку, не глядя извлек оттуда "Открытый лист" и показал его заведующей.

Такие бумаги не читают, при виде подобных бумаг, как говаривали в старину, с почтением снимают шляпу. Заведующая посмотрела на солидно выполненный документ и готовая проникнуться глубоким уважением к его предъявителю, обратила свой взор в сторону человека в темно-синем костюме, явно испрашивая у него на это позволение.

Не меняя задумчивого выражения лица, человек в темно-синем костюме, зеленом галстуке и фетровой шляпе, с большими, в соответствии с модой, полями, плавно переплыл от одного прилавка к другому, бросил пристальный взглад на бумагу, сразу ухватив и "Академию Наук СССР" и оттиск Большрой Круглой Печати, и замысловатые закорючки, свидетельствующие о высоком положении подписавшихся. Он благосклонно опустил свой взор на заведующую и утвердительно кивнул.

-- Тогда другое дело, - заведующая улыбнулась человеку в темно-синем костюме, потом шефу, Лисенко, Пете Маркину, Гале а в заключение даже молоденькой продавщице. - Хотя могла бы меня предупредить. Не каждый день к нам заходят товарищи из Академии Наук СССР. - И она снова улыбнулась, но на этот раз только шефу. - Что же ты стоишь, - выговорила она продавщице на этот раз весьма доброжелательно, - люди ждут, подавай товар. - И конвеер: продавщица, Лисенко, Маркин, Галя, мешок снова вступил в действие.

Шеф тоже улыбнулся заведующей. А пока они обменивались улыбками, человек в темно-синем костюме, застегнутом на обе пуговицы, и зеленом галстуке исчез. Вроде бы и не выходил, а исчез.

-- Кто это был? - поинтересовался шеф у заведующей.

-- Министр торговли, - доверительно сообщила она. - И чтобы шеф понял все величие посетителя, еще раз с почтением и любовью добавила, - наш министр!

Будь благословенна солнечная Калмыкия, где министр ходит по магазинам и контролирует их работу!

К этим бы продуктам да плиту хорошую, да духовку, да пару больших сковородок, - размечталась Галя, - тогда и ужин настоящий можно приготовить. Шикарный ужин. Надо сказать шефу, пусть лаврового листа привезет...

Тут и появились профессор с чабаном.

Этот с Кавказа, - определила Галя. - Только что с гор спустился. Как на картинке, только бурки не хватает и сакли. Ему бы бурку, кинжал и коня - настоящий абрек получился бы.

-- Вы нам, Галина Сергеевна, чайку сообразите, - попросил профессор. Он посмотрел на солнце, как будто определял время по этому небесному светилу, а не по часам "Победа", красовавшимся у него на руке и добавил: - самое сейчас время чайку попить.

-- Может быть, перекусите что-нибудь, - предложила Галя. - Хотите, я вам яйца сварю? Или яичницу поджарю? С зеленым лучком и помидорами, - надо же было что-то делать с этими чертовыми яйцами, пока они не протухли при такой жаре. Два ящика ухватили, обрадовались.

-- Как? - поинтересовался шеф у гостя. Сам он есть не хотел, но ради того, чтобы ублажить чабана готов был пойти на нарушение режима. - Если яичницу? У нас Галина Сергеевна в этой области большой мастер, отменные яичницы готовит.

-- Большое спасибо. Совсем недавно кушал, ничего не хочу, -- отказался чабан.

Не знал он, бедняга, от чего отказывается, не знал, что теперь уже никогда в жизни не доведется ему съесть удивительно вкусную яичницу приготовленную талантливыми галиными руками.

-- Тогда чайку, Галина Сергеевна, - решил шеф.

-- Сейчас будет, Иван Васильевич. Свеженький вскипячу.

Галя любила кормить и смотреть, как люди едет то, что она приготовила. Стояла, скрестив руки на груди, смотрела, как быстро пустеют тарелки, подкладывала Пете а иногда и еще кому-нибудь добавку и получала от всего этого немалое удовольствие. Чабан отказался от ее яичницы. Это было обидно. И Галя решила, на зло чабану, приготовить на ужин такую яичницу, что даже Серафима забудет про свою талию.

Она поставила чайник на огонь, расстелила большой брезент - он выполнял в экспедиции функции обеденного стола. Отягощенные романтикой могли за этим брезентом есть лежа и представлять себе, что они древние римляне. Поставила сахар и эмалированные кружки.

Профессор понимал, что пока вскипит вода в чайнике надо занять гостя разговором, но совершенно не представлял о, чем он может говорить с чабаном. Все-таки круг интересов у них был несколько разным. Так ничего дельного и не придумав он прибегнул к приему хорошо отработанному при встречах с коллегами.

-- Хорошая сегодня стоит погода, - поделился он своими наблюдениями в области метеорологии.

Чабан охотно согласился, и подтвердил, что погода стоит хорошая: тепло и сухо.

-- Я думаю, что весь месяц будет таким: теплым и сухим, без дождей, - попытался профессор выдать прогноз на недалекое будущее.

Чабан выразил надежду, что к всеобщему удовольствию прогноз его уважаемого собеседника вполне может оправдаться.

-- Когда дождь идет, мы работать не можем, земля мокрая, тяжелая, лопату невозможно поднять, - поделился профессор еще одним откровением.

Чабан посочувствовал.

-- Когда дождь идет и ты, наверно, отару не пасешь? - поинтересовался профессор ходом трудовой деятельности своего собеседника при обильном выпадении атмосферных осадков.

Чабан совершенно откровенно признался, что во время дождя и его трудовая деятельность сокращается до минимума. Овцам не нравится пастись под дождем.

Такой вот обстоятельный разговор повел шеф: серьезный, деловой, не менее содержательный, чем при встрече с некоторыми своими учеными знакомыми. К сожалению, благодатная тема быстро иссякла, а другой, столь же надежной и универсальной, профессор про запас не имел. Он с надеждой посмотрел на чайник. Но тот, сколько на него ни смотри, быстрее от этого не закипает. И это вне зависимости от чина и ученого звания того, кто на него смотрит. Никаких авторитетов чайник не признавал.

Приходилось продолжать разговор. И тут выручила общая эрудиция свойственная профессорам и другим научным работникам высокого ранга: он вспомнил, что согласно горским обычаям следует поинтересоваться благополучием и здоровьем семьи чабана. И поинтересовался.

Чабан поблагодарил и достаточно уверенно заявил, что все члены его семьи здоровы и близкие родственники тоже. Вот только дядя Хамид упал с дерева и сломал ногу: теперь на костылях прыгает. А двоюродный брат, тоже Хамид, совсем неразумный мальчишка, купался в холодной воде и заболел ангиной. Сейчас уже наверно выздоровел. Вероятно, чабан поддерживал с близкими родственниками постоянные, тесные контакты и знал о них все.

О дальних родственниках профессор спрашивать не стал, но спросил, как у чабана перезимовал его личный скот? Он вспомнил, что интересоваться здоровьем скота тоже входило в джентльменский набор горских обычаев.

Чабан и здесь успокоил его: овцы, мол, перезимовали хорошо и все здоровы. Корова тоже здорова. А что касается домашней птицы, то о ней чабан ничего не сказал, потому что не должен мужчина даже думать о такой мелочи. Возиться с птицей - дело женское.

На этих двух вопросах профессор полностью исчерпал свои знания горских обычаев. Он, конечно, знал еще и про тосты, которые на Кавказе длинные и очень интересные, помнил несколько кавказских анекдотов, но ни те, ни другие сейчас явно не подходили. Тогда профессор решил, что вступление к деловому разговору было вполне достаточным, содержательным и соответствующим горским обычаям. Так что можно было переходить к барану.

Чабану эта тема, видно, основательно поднадоела. Но теперь, в качестве гостя, он уже не мог отмахнуться, отмолчаться или просто отказать. Надо было объяснить свое поведение. Этого, очевидно, тоже требовал горский обычай.

-- Не могу продать, уважаемый. Чужие бараны, - объяснил он. - Сколько мне дали пасти, столько вернуть должен.

-- Чьи же у тебя бараны? - Как будто профессор не знал, что у чабана не может быть собственной отары ( были когда-то у людей и собственные отары, но с этим, в свое время, благополучно покончили), что отара может принадлежать только трудовому коллективу.

-- Колхозные, -- как и следовало ожидать сообщил чабан.

-- Так у тебя ведь дома свои барашки есть. Одного из отары продай, вместо него потом своего поставишь: они все похожи, никто не разберет, - легко нашел выход профессор.

-- Дом далеко.

-- У нас машина. На машине поехать можем.

-- На машине тоже далеко. Кавказ знаешь, да?

-- Знаю.

-- Дагестан знаешь?

-- Знаю. Очень интересное место.

Профессор никогда не бывал в Дагестане, но прекрасно, со всеми подробностями, знал о раскопках, которые там вели его коллеги по ремеслу. Очень интересные результаты давали там раскопки.

-- Там живу.

-- Если там живешь, почему здесь отару пасешь? Почему дома не пасешь?

-- Деньги зарабатываем. На лето приезжаем работать. Зимой дома живем.

-- Дома надо работать. Дома лучше, - по-доброму посоветовал обогащенный жизненным опытом профессор.

-- Дома работы нет. Земли мало, всем работы не хватает. Мужчины уходят сюда, в Калмыкию, баранов пасти, деньги зарабатывать. Все лето пасем. В другие места тоже уходят.

-- Сам каждый день дома барашков кушаешь, а нам одного барашка продать не хочешь, - профессора нисколько не смущало, что он уговаривал продать колхозного барана. Он ведь тоже не для себя лично старался, для людей старался, для экспедиции.

Чабан сорвал сухой стебель травы, прикусил его зубами, пожевал...

-- Мясо редко кушаем, только в праздник, - неохотно признался он. - У нас в селе все так живут.

-- Зачем так говоришь! - профессор пользовался кавказской манерой говорить больше чем сам горец. - На Кавказе люди богато живут. У нас, в Саратове, кавказцы на базаре фруктами торгуют. Лавровым листом тоже торгуют. Цены, знаешь, какие!? Очень много зарабатывают. Деньги целыми мешками увозят. Они машины покупают, каждый день барашка кушают, дорогой коньяк пьют. Богатые люди.

-- Такие есть. Есть такие, есть другие. Не все одинаково живут, - выдал чабан профессору одно из основных положений социальной структуры общества. - Я нормально живу, хорошо живу, все что надо - есть.

-- Семья у тебя большая? - Уже по-настоящему заинтересовался профессор.

-- Нет, не большая. Три мальчика есть, три девочки. Жена.

-- На то, что здесь зарабатываешь и живешь?

-- На то, что здесь зарабатываем, весь год жить нельзя. Дома корова есть, пять овечек, земли немножко. Кукурузу сеем: один чек на еду, один чек на корм скотине, один чек продаем. Немножко денег имеем.

-- Мандарины надо выращивать, - посоветовал профессор. - Большие оранжевые мандарины. Их все покупают, детям очень полезно кушать. Будешь мандарины продавать - сразу много денег заработаешь. Лавровый лист еще надо выращивать. Пустяк, вроде, никто его не ест, а необходим при приготовлении пищи и стоит он везде дорого. Тоже много денег можно заработать.

-- Не растут у нас мандарины. Высоко живем. Горы кругом. В горах холодно. И лавровые деревья не растут. - Чабан говорил ровно, спокойно, но если бы профессор повнимательней прислушался, он бы понял, что несколько поднадоел уже со своими советами.

-- Вот и продай барана. Ну что такое один баран при такой большой отаре. Пустяк, пылинка. Ты его и продай. У тебя тогда дополнительные деньги будут. Хорошо заплачу.

-- Нельзя, уважаемый - стоял на своем чабан. - Чужой баран. Своего барана продал бы.

-- Скажи что сдох. Такое ведь вполне может произойти с бараном. Сдох и все.

-- Так не издох же, - чабан даже не понял, на что толкал его ученый человек.

-- А мне людей кормить надо, - пожаловался профессор. - Студенты, сам видел, все молодые, здоровые и все время есть хотят. Работа у них, тяжелая, весь день копают. Их хорошо кормить надо, а мяса нет.

Чабан посочувствовал профессору.

-- Я их овощами кормлю, - продолжал жаловаться тот. - Помидорами кормлю, огурцами, макаронами, кашей - это же все гарнир. При такой работе им мясо надо кушать, барана надо кушать.

Вскипел чайник, и чтобы ни у кого не оставалось в этом сомнений тут же брызну из носика в костер струйку зашипевшего на раскаленных углях кипятка. Галя сняла чайник с огня, приготовила заварку.

-- Налить? - спросила она.

-- Наливайте, - разрешил профессор. За чаем, считал он, разговор должен пойти гораздо легче. За чаем, он все-таки собирался уговорить чабана.

Галя налила почти по четверть кружки заварки. И сразу же над брезентом повис аромат душистого чая. Не такого, который подают в столовой, а настоящего, неразбавленного чая высшего сорта, не то индийского, не то цейлонского. Не просто вода с заваркой, а напиток!

-- Хорош! - профессор от удовольствия даже глаза прищурил. - Хорош! Такой чай каждый день пить - сто лет жить будешь, и еще захочется.

-- Хороший чай, - согласился чабан. - Такой чай трудно сейчас достать. В магазинах нет.

-- Подарю тебе пачку этого чая, - с человеком, понимающим вкус чая, профессор посчитал необходимым поделиться. Делал он это чистосердечно и совершенно бескорыстно, без расчета смягчить сердце чабана. - У нас есть. Пей и получай удовольствие.

-- Спасибо. Домой в горы отвезу. Дома твой чай пить будем, тебя вспоминать будем.

Каждый насыпал себе сахара по вкусу и стали пить, полностью отдаваясь этому серьезному делу. Профессор на время и о баране забыл. Любил он попить чаю в степи, в горячий летний день. Это вам не ресторан и не профессорское застолье, где чай предлагают в маленьких фарфоровых чашечках - полутеплый, жиденький. Считают что горячий и густозавареный вреден для здоровья. Да и те небольшие чашечки налиты всего на три четверти: так по этикету положено. А уж о том, чтобы выплеснуть остатки на пол, об этом и подумать страшно... Здесь же емкая почти полулитровая кружка, чай горячий и крепкий, и брезент вместо стола, и одет, как хочешь, и сидишь, как хочешь, и крякнуть от удовольствия можно во весь голос. А если остыл у тебя в кружке чай, можно не глядя выплеснуть его в сторону, и тут же налить себе свежий. Никто этому не удивится, никто не осудит. Здесь степь - здесь все можно. В такой обстановке, да такой чай, и не захочешь, а пить станешь.

После второй кружки рубашка у профессора промокла насквозь. Если ее как следует выжать, можно было бы собрать немало драгоценного профессорского пота. А по лицу медленно стекали крупные капли. Когда соленый пот попадал в глаза, профессор ставил кружку на брезент и неторопливо утирал лицо и шею большим, с полполотенца носовым платком.

С не меньшим удовольствием, так же неторопливо и обстоятельно, пил ароматный чай и чабан. Но, несмотря на то, что сидел он в теплом пиджаке и ни одной пуговицы на рубашке не расстегнул, даже папаху не снял, был он так же сух, как и в начале чаепития. Ни одной бисеринки пота не выступило у него на лбу.

-- Купец у нас, в Саратове, один был, очень чай любил, - сообщил профессор чабану. - Были такие купцы из старообрядцев, которые не курили, водку не пили, только чай. Так он, рассказывают, после каждой хорошей сделки чаепитие себе устраивал. Один, для собственного удовольствия. Пил чай с сушками и вишневым вареньем. Сидит за столом и с удовольствием принимает из самовара чашку за чашкой. Потом говорит: "Вот и все. Тринадцать чашек выпил, да и напился".

-- Так много пил? - удивился чабан.

-- Большой любитель был этого напитка. Да и чай пил хороший, высших сортов, специально из столицы выписывал. А чашки, видимо, маленькие у него были.

-- Если чашки маленькие, тогда их можно много выпить.

-- А я, вот, больше четырех не могу, - с сожалением отметил профессор. - Но чашки большие. Если по емкости брать, может быт, не меньше чем у того купца получится.

-- Купец наверно из маленьких пил, - поддержал чабан.

-- Давай мы еще по одной примем, - предложил профессор. - В такую погоду чаек хорошо идет.

-- Примем.

Профессор налил еще одну кружку гостю, потом себе. Пили смакуя каждый глоток, получая удовольствие, не хуже чем тот купец.

-- Я вот все думаю, думаю, - прервал молчание чабан, - почему могила такая неправильная, квадратная. Думаю, думаю, никак понять не могу.

-- Это для нас она неправильная, а для них правильная, - профессор прикинул как бы по проще и понятней объяснить. - Понимаешь, у каждого племени свои обычаи были, своя вера. Но все они считали, что после смерти человек опять будет жить, только в другом месте.

-- Кто правильно жил, Коран не нарушал, тот в раю будет жить, - подтвердил чабан. - В раю хорошо. - Он подумал немного, потом уточнил: - мулла говорит, что там хорошо.

-- Вот-вот, они тоже считали, что в другой жизни хорошо будет. А что такое для них хорошо? Стада большие, охота богатая, врагов поменьше... А в основном считали, что жить они там будут так же, как здесь жили. Вот и клали в могилу еду, посуду, без нее не обойдешься, оружие, украшения разные. Ты видел, зеркало положили.

-- Все видел, и зеркало и оружие.

-- Было такое племя, мы их роксоланами называем. Могучее племя, большое, воинственное. Кочевали в этих степях до самого Черного моря. И все у них вроде одинаковое было с другими племенами, которые в этих местах жили: и посуда, и оружие, и украшения... Но некоторые обычаи у них были другие. Сам видел: женщин с оружием хоронили и могилы квадратные. А почему они квадратные, мы об этом только догадываться можем. Но причина, конечно, есть. Просто так, без причины, ничего не бывает, особенно в погребальном обряде. Возможно, у них жилища были квадратной формы. Понимаешь, что-то вроде юрты, но квадратные. Вот они и умершему делали привычное для него жилище - квадратное.

-- Это чтобы он жил совсем как раньше. Свой дом имел, да?

-- Совершенно верно. Но, к сожалению, никто пока ни одного жилища роксолан не нашел. Кочевники, жилища у них были временные. Следов от них не осталось. А, может быть, где-то и есть такие следы, сохранились в земле. Если найдем их, многое станет ясно.

-- Искать надо, - решительно заявил чабан, проникнувшись важностью проблемы обнаружения следов жилища роксолан. И отставил в сторону кружку, подтверждая этим, что готов отправиться на поиски прямо сейчас.

-- Вот мы и ищем.

-- Я знаю одно место, - решил чабан внести свой вклад в развитие археологической науки, - там хорошие курганы есть. Очень высокие. А вокруг курганов камни лежат. Наверно там большие люди похоронены, все так считают. Много курганов. Может быть десять, может быть больше. Я не считал, просто так видел, но много. Там непременно что-нибудь очень важное можно найти. Покажу вам где они.

-- Далеко отсюда?

-- Отсюда далеко, но у вас машина есть, на машине можно быстро добраться. Скажешь когда придти, я выходной возьму, приду, покажу.

-- Спасибо, надо будет как-то выбраться.

-- Еще хочу спросить, уважаемый, кинжалы старинные нашли?

-- Конечно, нашли. У скифов и сармат почти в каждом погребении оружие есть. Мечи, кинжалы, стрелы. Очень воинственные были племена.

-- Посмотреть кинжал можно? Старинное оружие очень хорошо делали. У нас дома есть кинжал, с ним еще отец прадеда ходил. Красивый и сталь очень крепкая, гвозди рубить можно. Такие теперь не делают. Теперь вообще хороший кинжал достать трудно. Вы много кинжалов раскопали?

-- В этом году пять.

-- Покажи самый хороший.

-- Сейчас просмотрим самый хороший. Галина Сергеевна, - позвал профессор, - сходите, пожалуйста, ко мне в палатку, там справа, как войдете, на ящике лежит кинжал из сарматского погребения. Принесите его сюда, только, прошу вас, очень осторожно.

-- Сейчас принесу, Иван Васильевич, - и Галя пошла к самой большой палатке, что несколько озадачило чабана.

Он еще раз пристально оглядел своего собеседника. Негустые волосики на голове растрепаны, брезентовые сапожки стоптаны, сидит по-восточному, поджав под себя ноги, пьет чай из простой кружки - ну не может такой человек быть профессором и начальником экспедиции. Но, с другой стороны, очень много знает, и все его слушаются. А главное - его палатка здесь самая большая. Кто же другой, если не начальник экспедиции, может жить в самой большой палатке!?

-- Ты начальник экспедиции, да? - спросил он.

-- Я, - профессор удивился, как это чабан сразу не понял, что никто другой здесь начальником экспедиции быть не может. Это же было так просто и понятно.

-- Правда, что ты профессор?

-- Конечно, - кем же он еще мог быть, если не профессором. И это, по мнению Ивана Васильевича, тоже каждый мог сразу понять.

-- А я раньше думал, что не ты начальник экспедиции, - чистосердечно признался чабан в своем заблуждении. Профессор ему понравился. Много знает и совсем простой. С ним было хорошо пить чай и хорошо разговаривать.

-- Это почему ты так думал? - заинтересовался профессор.

-- Неважно почему, - не стал откровенничать чабан. - Ты, наверно, очень ученый профессор, очень много знаешь. Чтобы прошлое разгадывать, очень много знать надо и очень много думать. Правильно я говорю, да?

-- Работа такая, - скромно признался профессор. - Он тоже считал, что очень много знает - не в пример некоторым своим коллегам. - Не будешь знать, думать не будешь - ничего сделать не сумеешь.

Тут как раз и явилась Галя. Принесла аккуратно положенный на фанерку кинжал и поставила ее перед собеседниками, поближе к шефу.

-- Просмотри, какой красавец! - в этом ржавом куске железа профессор видел что-то свое, совершенное и прекрасное...

А чабан решил, что профессор шутит. Это было совсем не то, что он надеялся увидеть. На фанерке лежало что-то черное, заржавленное и растрескавшееся. Такое и в руки брать боязно -- возьмешь, а оно рассыплется. Чабан рассчитывал увидеть блестящий клинок и рукоятку, усыпанную драгоценными камнями. Дед ему не раз рассказывал, какими богатыми и красивыми бывают старинные кинжалы.

-- Ой-ой, какой плохой! Совсем никуда не годится, - не смог он скрыть своего разочарования.

-- А ты думал - будет блестеть как новый?

-- Думал настоящий кинжал будет. Этот совсем плохой, уже не кинжал, а просто кусок старого ржавого железа. Его уже почистить нельзя.

-- Он почти две тысячи лет в земле пролежал. За это время насквозь проржавел. Железо плохо сохраняется.

-- Потом выбрасывать будешь?

-- Ну что ты, выбрасывать нельзя. Тебе же интересно было посмотреть, узнать, какие раньше кинжалы были. Многие люди такое никогда не видели. Отвезем в Саратов, в музее положим. Люди будут смотреть, им интересно.

-- Это правильно, - согласился чабан. - Надо людям показывать, всем интересно будет. В Элисте тоже такой музей сделать надо. Пусть люди смотрят.

-- Совершенно верно. Надо создать в Элисте такой музей. Ну что, можно убрать кинжал?

-- Можно убрать.

-- Галина Сергеевна, - опять подозвал девушку профессор. - Отнесите, пожалуйста, кинжал ко мне в палатку, поставьте на ящик, где взяли. Только будьте очень осторожны. И, знаете что, у вас ведь сейчас особых дел здесь нет. Можете идти к подружкам, на курган. А я вместо вас пока подежурю, - пошутил он. - Надеюсь, доверяете.

Профессор совершенно не был уверен в успехе своей коммерческой операции и отправил студентку подальше, чтобы она не стала свидетелем его неудачи. Да и не любил он, когда рабочая сила простаивает. Курганов много, а лето короткое, и каждую пару рук надо было использовать с максимальной пользой. Для того и приехали.

Пока профессор угощает чабана цейлонским чаем высшего сорта и уговаривает его продать барана, Галя с лопатой на плече идет сквозь нестройные ряды баранов к своим подругам, а остальные студенты копают траншею и рассуждают о том, удастся ли профессору уговорить чабана продать барана, и более ничего существенного в обозримой части калмыцких степей не происходит, самое время коротко познакомиться с составом экспедиции.

Итак: 1955 год, солнечная Калмыкия (в те славные времена все республики, и Союзные, и Автономные были объявлены солнечными), археологическая экспедиция. Возглавляет ее, естественно, сам профессор. Это у него уже, наверно, тридцатая экспедиция, если не более того. В поле он себя чувствует лучше, чем дома. Раскопки - это его работа, его увлечение, его любовь. Счастлив человек, который так влюблен в свою работу, как он и которому далеко не всегда мешают ею заниматься именно так, как он этого хочет. Профессор чрезвычайно опытный полевой исследователь. Он быстро и безошибочно определяет место, где должно находиться погребение, и студенты совершенно серьезно считают, что их шеф видит сквозь землю. Конечно, каждому приятно иметь в шефах человека, который обладает сверхъестественными способностями.

При профессоре шесть студентов. Это и рабочая сила, и технические сотрудники, и научные работники. Один из них уже вышел на диплом, остальные только-только закончили первый курс истфака и проходят археологическую практику. И еще при профессоре шофер со своей машиной. Шофер - белая косточка, у него особый статус: он обеспечивает экспедиции свободу передвижения, а также подвозит еду и воду. Благодаря своему исключительному положению он пользуется определенными привилегиями: в раскопках непосредственно не участвует и на кухне не дежурит.

Владимир Алексеевич Лисенко старшекурсник. Он уже отслужил в армии и поработал на заводе. Сейчас перешел на пятый курс истфака. Ему за двадцать шесть. Высокий, крепкий, загорелый до черноты и если бы не европейские черты лица, его вполне можно было бы принять за нашего советского негра. В экспедиции отрастил усы. Усы получились густые и очень светлые, с рыжинкой. Это интересно смотрится: светлые усы на темном фоне загорелого лица. Бороду отпускать не хочет. На все вопросы по этому поводу отвечает с самым серьезным видом: "У бар бороды не бывает". Но не надо думать, что в его роду были баре. Происхождение что ни на есть самое крестьянское.

С профессором Лисенко работает четвертый сезон, и постиг многие премудрости полевых работ. Так что он теперь Правая рука начальника экспедиции. Он же и Левая, потому что другого такого опытного человека в экспедиции нет. Копает Лисенко, как бульдозер, а при расчистке скелета, которая, как известно, работа ювелирная, точен и аккуратен как опытная маникюрша.

Пятеро студентов-практикантов только в первый раз вкушают прелести полевой жизни с довольно широким ассортиментом романтики: кострами, комарами, знойными ветрами, жаждой, тарантулами, десятичасовым рабочим днем, мозолями и удивительно красивыми закатами, которые в летней степи только и можно увидеть. Наверно восходы солнца здесь так же хороши, но подтвердить это никто в экспедиции не может. Потому что во время восходов все еще спят. Нет здесь ни одного ненормального, который вскочил бы в четыре часа утра ради того, чтобы полюбоваться восходом солнца.

Среди студентов, что проходят археологическую практику, один парень и четверо девчат. Это не потому что женский пол увлекается археологией больше, чем мужской. Просто это отражает пропорцию лиц мужского и женского пола у студентов исторического факультета.

Парня зовут Петя Маркин. Он кудрявый, круглолицый и носит большие солидные очки в роговой оправе. Глянешь на эти очки и сразу становиться понятно, что перед тобою цельный, солидный и очень серьезный человек. Но Петю нельзя считать солидным даже наполовину, даже на четверть. Он человек увлекающийся, на что эти обстоятельные очки даже и не намекают. Петя всегда чем-то увлечен, причем увлечен самым серьезным образом, с полной отдачей, до самозабвения. Он записывал анекдоты и намеревался издать несколько томов этих шедевров устного народного творчества, собирал открытки с репродукциями картин великих художников, расшифровывал письменность аборигенов острова Пасхи, занимался боксом. Трудно перечислить все, чем увлекался и занимался Петя Маркин. Каждому из этих увлечений он отдавал все свое время и все свои силы до тех пор, пока на него не накатывало другое увлечение, перед которым Петя устоять не мог. Так что он не составил собрания сочинений анекдотов и не одержал серьезных побед на ринге. Что уж говорить о письменности аборигенов острова Пасхи. Из-за петиной разбросанности наука пострадала довольно крупно - письменность эта так и осталась неразгаданной. Сейчас Петя увлечен археологией.

Одеты Лисенко и Маркин очень даже обыденно: в ковбойки и синие спортивные брюки. Ковбойка в те времена были самой обиходной в определенных кругах рубашкой, считалось, что она придает парням спортивный и мужественный вид, а уж в экспедиции носить ковбойку - святое дело. Шорты же тогда на Руси мужчины не носили совершенно. Вид человека мужского рода в шортах сразу напоминал окружающим о чем-то настолько аморальном, что можно было тут же, не раздумывая, заводить на него персональное дело. Так что носили ребята синие хлопчатобумажные брюки, была в те времена такая стандартная псевдо спортивная одежда.

Верочка Лебедева - брюнетка со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами: коротко подстриженные черные волосы, большие черные глаза и смуглое продолговатое личико, а бровки тоненькие, ниточкой. Она небольшого росточка, стройненькая, гибкая, как тростинка. Синяя футболочка и узкие черные по щиколотку брючки сидят на ней как на игрушечном манекенчике. Верочка вся из себя рассудительная и умненькая. В школе она все годы была круглой отличницей. На истфаке у нее тоже одни пятерки. Она усвоила многие премудрости из прослушанных на первом курсе лекций и у нее аналитический склад ума. По характеру, по своей серьезности, солидные очки в роговой оправе надо бы носить ей, а не Пете Маркину. Будь она в таких очках, все сказанное ею, производило бы гораздо большее впечатление. Люди ловили бы каждое ее слово, внимательнейшим образом прислушивались бы к ее мнению. Но очки она не носила и все высказывания этой пигалицы никто, кроме самых близких знакомых, всерьез не принимал.

Галя Емельянова. Полненькая, всегда улыбающаяся, всегда оптимистически настроенная девица. И кофточки она носила самые оптимистические, непременно в ярких цветочках: в голубеньких незабудках, в алых розочках, в рыжих подсолнушках, в ромашках и еще каких то цветах, явно заморских, названия которых никто не знал. Неизвестно где она их добывала, эти жизнерадостные кофточки, при довольно скудном и тусклом ассортименте изделий местной швейной промышленности.

Галя преуспевала во всем: хоть траншею копать, хоть дрова колоть, хоть обед сварить, хоть утешить кого. И все делала не просто с удовольствием, а как-то даже заразительно. Посмотришь, как она стирает и самому хочется за мылом бежать. Такой вот у нее был удивительный талант. А когда она дежурила на кухне, то еда в экспедиции была по-настоящему вкусной, что больше никому не удавалось. Так что в свое время, при молчаливом согласии шефа, была предпринята попытка, сделать Галю вечной дежурной. Причем она должна была только варить. Все остальное брались делать за нее другие: и воду носить, и костер разжигать рано утром, когда так хочется спать, и даже мыть посуду. Все бы для нее делали, а она бы только варила. Но Галя не согласилась. И не потому, что ей не нравилось все время готовить. Просто она была девицей со странным характером. Ей, видите ли, нравилось делать все.

Александра Федоровна: так ее и называли в неполные двадцать лет. Она принимала это как само собой разумеющееся и считала себя на много старше однокурсниц. По сути она и была старше их. Два года назад Александра Федоровна безумно влюбилась, выскочила замуж, и у нее был годовалый ребенок. Как же ее за этот медовый год измотали пеленки-распашонки, ежедневные стирки, кухня и плачущее по ночам дите. Муж, такой же студент, как и она, конечно, помогал, но основной груз счастливой семейной жизни лег на ее плечи. А надо было еще хоть изредка на лекции ходить, и к семинарам готовиться, и рефераты писать... Представьте себе, что значит не высыпаться ежедневно, или точнее еженощно, в течение года. От такого озвереть можно. А Александра Федоровна ничего, держалась. Но в экспедицию уехала с удовольствием. Оставила годовалого ребенка матери и мужу и поехала, как другие едут отдыхать на черноморское побережье Кавказа. Она и отдыхала здесь. В экспедиции ведь только и нужно было, что копать землю и не более десяти часов в день. Да раз в неделю дежурить по лагерю. А все остальное время можно было спать или просто ничего не делать. По сравнению с ее семейными заботами - курорт, всесоюзная здравница.

Вот только, она очень скучала по мужу и сыну. И постоянно вспоминала своего Колю, рассказывая подругам о его самых разнообразных высоких качествах - это про мужа, и, конечно же, Коленьку - это про сына, которого она наделяла достоинствами еще более высокими.

А еще была Серафима: длинноногая блондинка с голубыми глазами. Работала она в синих шортах и белой плотно облегающей футболке и довольно умело давала окружающим возможность любоваться своими достоинствами. Очень даже умело для второкурсницы. Хотя, как глубокомысленно однажды заметил Лисенко: "Уровень образования здесь значения не имеет".

Серафима, конечно же, считала себя совершенно неотразимой. И в какой-то степени это соответствовало истине. Вот только, как у большинства блондинок, реснички у нее были белесые, как у поросеночка, а бровки такие беленькие, что их и разглядеть было трудно. Серафима тщательно скрывала свой ужасный недостаток даже от подруг, хотя они-то прекрасно о нем знали и получали от этого серафиминого несчастья определенное удовольствие. Серафима же каждое утро вставала на полчаса раньше других, чернила специальной тушью ресницы и огрызком иностранного карандаша заново рисовала брови взамен стершихся ночью. Самоистязание, если учесть, как хочется спать в половине шестого утра. Тем более, что мужской состав подобрался в экспедиции, как сама Серафима выразилась: "не совсем кондиционный", и никто не уделял серафиминым прелестям должного внимания.

А еще, чтобы букет был полным, надо представить шофера. Он был из Москвы, из гаража Академии Наук. Его экспедиции выдали в качестве приложения к "Открытому листу". "Открытый лист", шофер с машиной да немалая сумма денег прочно связывали экспедицию с Академией Наук. От Академии работать хорошо. Обычной экспедиции ни денег таких никто не дает, ни машины в постоянное пользование.

Шофера звали Александр Александрович Онучин. При первой же встрече с участниками экспедиции, которая произошла, когда археологи собирались грузить в машину снаряжение, он сразу же, нисколько не стесняясь этого, намекнул на свое исключительно благородное происхождение.

-- Из графьев изволите быть или как? - обрадовался Лисенко.

-- Мой пращур был постельничем, у государя всея Великой Руси Ивана Васильевича Грозного, - гордо заявил Александр Александрович. - От него, Ермилы Онучина, и род свой ведем.

-- Не может того быть, - не поверил Лисенко. - Наш славный орел Иван Васильевич, как широко известно, народным массам, всем своим приближенным головы поотрубал. Было у него такое нездоровое увлечение. Так что вести свой род от пращура с начисто отрубленной головой совершенно невозможно.

-- Честное благородное! - поклялся шофер. - Голову нашему пращуру, и верно, всенародно отрубили, и не где-нибудь, а прямо на самом лобном месте, в центре Красной площади, только потомство к тому времени от него уже произросло.

-- Ой, как интересно, - обрадовалась Серафима. - Он что же, постель царю стелил? Расскажите, Сан Саныч! А какая у царя кровать была?

-- И постель стелил, и обувал самодержца - такое исключительно высокое доверие имел. Отсюда и прозвище получил - Онучин. С тех самых пор мы все, его потомки, Онучины.

А о том, какая у царя кровать была, рассказывать не стал. Видно и сам не знал.

-- Хорошая профессия была у твоего пращура, - признал Лисенко. - Обул самодержца, застелил постель - вот тебе и весь рабочий день. А платили, наверно, неплохо. И мзду, конечно, брал. Состоять при таком жирном деле и взяток не брать - не могло такого быть.

-- Почему же это сразу взятки, - встал на защиту морального облика своего пращура Александр Александрович. - Не таким он был человеком, чтобы взятки брать, ему и так всего хватало. - Подумал немного и добавил, - подношения, конечно, принимал. Так люди же ему просто так подносили, из уважения. Принято у нас на Руси такое, от Рюрика еще идет и от князя Игоря.

-- Это понятно, раз человек при высокой должности, подносить ему - святое дело, - ни тени сомнения не отразилось на лице Лисенко. - Интересно, а как в те времена люди на такую хитрую работу попадали? Он какие-нибудь специальные курсы кончал, или просто по блату?

-- Какие курсы... - презрительно поморщился Александр Александрович. - Это теперь везде курсы, всех учат. А тогда никаких курсов не было. Тогда только за личные достоинства в высокое звание производили.

-- Какими это личными достоинствами твой пращур обладал, что в такие чины угодил?

-- Голос у него был очень хороший, песни пел громко и задушевно. За этот самый благородный талант и был самим самодержцем, Иваном Васильевичем Грозным, на такую ответственную должность назначен.

-- Ясно. Значит, без блата не обошлось. Кому-то в лапу сунул, это точно. Уж очень место теплое. А за что же это... За что твой предок своей буйной головушки лишился?

-- Согласно семейному преданию - не досмотрел. Обул царя, а в сапог камешек попал, или горошина: что-то твердое. Царь ногу и натер.

-- За это голову отрубили? - удивилась Александра Федоровна. - За то, что царь ногу натер?

-- Кто же за это голову рубить станет, - Александр Александрович снисходительно посмотрел на своих собеседников. - Народ бы такое не понял, так что отправили на дыбу. Пращур на дыбе и признался, что с князем Курбским переписывался и был ливонским шпионом. И казанским тоже. И еще каким то хазарским. За шпионаж голову и отрубили.

-- Раз такое дело, тогда понятно, - покладисто согласился Лисенко, потому что надо было загружать машину и время поджимало. А для общения с Александром Александровичем впереди еще было три веселых месяца в экспедиции. - Если вас не затруднит, ваша светлость, сигайте в кузов, будем снаряжение укладывать.

-- Не по моей профессии эта работа, - выпятил нижнюю челюсть шофер, - но поскольку кроме нас с вами все остальные дамы (Петя, естественно, опоздал к погрузке), считаю возможным заняться этим делом, - и вслед за Лисенко забрался в кузов. А дамы похихикали и стали подтаскивать к машине снаряжение экспедиции.

Надо сказать, что заявление шофера о своем благородном происхождении на студентов должного впечатления не произвело. Они, как историки, хорошо знали, что рабоче-крестьянское происхождение гораздо ценней дворянского, ибо именно трудовые массы являются двигателем исторического процесса и локомотивом истории.

Потомку постельничего Ивана Грозного было едва за тридцать. Но держался он солидно, говорил неторопливо, ходил степенно. А что касается гардероба, то он был у шофера фантастически обширным. Сюда, в экспедицию, он привез кроме обычных рабочих брюк еще и совершенно новые суконные, полдюжины сорочек самой неожиданной расцветки, две пары тапочек и заграничный галстук. Новые суконные брюки шофер надевал только по торжественным выездам, а галстуком своим хвастался постоянно, при каждом удобном случае. Это был очень модный и очень дорогой галстук: сам розовый, а по светлому розовому полю в поэтическом беспорядке торчали небольшие зеленые пальмочки. На каждой пальмочке усердно занимались своими текущими делами маленькие симпатичные мартышки. Одни из них ели бананы, другие прыгали с ветки на ветку, третьи - искали в густой шерсти насекомых. А в самом низу, где галстук кончался, лежал оскаля в плотоядной улыбке зубы большой зеленый крокодил. Глянешь на такой галстук и готов - больше ни о чем думать уже не можешь.

Наверно самой характерной чертой шофера была его чудовищная лень. Если пращур его был таким же ленивым, то надо думать, что горошина в сапоге была для царя только предлогом. А избавиться от своего постельничего он решил из-за несусветной лени верного слуги. Потомок же славного рода Онучиных, Александр Александрович, был наверно самым ленивым шофером Европейской части СССР: от Полесья до Урала. Когда ему сообщали, что надо куда-нибудь ехать, он принимал это как покушение на свою свободу, честь, достоинство и все остальное, на что только можно покуситься. Каждая поездка была для него мукой. Он до отвращения не любил водить машину. Почему он пошел в шоферы? Это была тайна, которую Александр Александрович никому не открывал. А, может быть, он ее и сам не знал. Но времена были довольно благодатными, лень не считалась большим пороком, и существовал он вполне благополучно.

Следует отметить и то, что Александр Александрович чрезвычайно бережно относился к своему драгоценному здоровью и железно придерживался специального режима, который должен был компенсировать урон и излечить моральные травмы, которые претерпевал он во время суетных поездок. После завтрака, он расстилал в тени от машины брезент, клал на брезент мягкое одеяло, небольшую подушечку и ложился принимать воздушные ванны. А рядом стояли тапочки, потому что иногда ему приходилось пройти кое-куда по сухой степной траве, а босым он этого сделать не мог. У него были очень нежная кожа на ногах.

Неизвестно был ли Онучин действительно потомком российских аристократов. Но даже если и был, то маленькие глазки, уши развесистыми лопухами и отчаянно выступающая нижняя челюсть говорили о том, что порода несколько выродилась.

Вот такая была в экспедиции команда. Такой вот букет собрался в калмыцких степях.

-- Как там наш шашлык? - спросил Лисенко, когда Галя поднялась на курган.

Ход переговоров шефа с чабаном интересовал всех, и вместо того, чтобы с энтузиазмом рыть землю, выкапывая древние скелеты, обнаруживая предметы материальной культуры и делая научные открытия, студенты прекратили работу и ждали что скажет Галя.

-- Пасется наш шашлык, - для наглядности Галя показала в сторону отары. - И не исключено, что будет пастись до глубокой старости. Бывают, знаете ли, среди баранов долгожители.

-- Преимущественно среди них долгожители и бывают, - внес свою лепту в освещение законов геронтологии Петя, который к этому времени закончил работу со своим персональным погребением и присоединился к коллективу.

-- А что делает шеф? Почему он увел от нас этого симпатичного чабана? - возмутилась Серафима. - Мы бы его уговорили, как миленького.

-- Шеф угощает чабана чаем. Цейлонским, высшего сорта. И ведет интеллектуальную беседу, активно применяя при этом передовые приемы пропаганды и агитации. Я предлагала яичницу с лучком и помидорами, так чабан отказался.

-- Где она, твоя яичница, - оживился Петя. - Она же остынет. Хотя холодная яичница это тоже неплохо. Знаешь, я очень люблю холодную яичницу с лучком и помидорами. Сходить что ли в лагерь, что-то пить захотелось. И сюда ведерко воды принесу.

-- Не ходи, - остановила его Галя. - Чабан отказался, так я яичницу готовить не стала.

-- А вот это ты напрасно, - осудил ее Петя. - Вполне могла бы поджарить. Отказался чабан, ну и что. Не пропала бы твоя яичница.

-- Он бы ее унюхал и не отказался, - в этом вопросе Александра Федоровна считала себя знатоком. - У мужиков удивительный нюх на жратву, еще на лестничной площадке чувствуют, когда есть что-нибудь вкусненькое. После твоей вкусной яичницы он сразу продал бы нам барана. Мужиков надо как следует прикармливать, тогда они становятся послушными. А чаем его сколько хочешь пои, все равно барана не продаст.

-- Может быть, чабан, как и наш шеф, любит попить чайку, - предположила Галя, - вот шеф его чаем и уговаривает.

-- О чем они там говорят? - спросил Петя.

-- Обо всем.

-- Нет, ты, действительно, расскажи нам подробно, - предложила Верочка. - Мы проанализируем разговор и поймем, как там идут дела и что нам надо предпринять.

-- Подробности так подробности, - согласилась Галя. - Начали они, как положено у джентльменов, с разговора о погоде. Обсудили прошлое, настоящее и будущее климата в этом регионе. Очень интересный был разговор и содержательный, возможно даже с некоторыми научными открытиями. Потом шеф, следуя национальным горским обычаям, стал выяснять, как здоровье у семьи чабана, и у близких родственников чабана, и у скота чабана. Вам наверно тоже интересно будет знать, что у чабана все здоровы, и семья, и скот. И все близкие родственники тоже здоровы. Только два Хамида пострадали о несчастных случаев: один из них - дядя, а другой - двоюродный брат... Исчерпав эту тему, они перешли к анализу экономики Дагестана. Есть такая, знаете ли, небольшая республика на Кавказе. Автономная и солнечная...

-- Галя, ты бы не умничала, тебя о деле спрашивают, - прервала ее Серафима.

-- Точно, - поддержал Петя. - Не умничай, давай о баране.

-- С бараном дело обстоит не особенно. Хило обстоит дело с бараном. Чабан объяснил шефу, что отара колхозная и барана он продать не может.

-- Почему не может? - не поняла Серафима.

-- Потому что бараны колхозные.

-- Наш шеф такого и предположить не мог, - не упустил возможность съехидничать Петя.

-- Он что, не может продать барана, потому что тот колхозный? - продолжала допытываться Серафима.

-- Получается, что не может.

-- Странный нынче чабан пошел, - не выдержал Лисенко. - Сколько знаю, только колхозных баранов и продают. Воруют и продают. Сказал бы своему любимому бригадиру, что баран сдох, и дело с концом.

-- Шеф предложил ему такой оригинальный вариант, но не прошло. Чабан совершено наивно ответил: "Так не издох же".

-- Получается, что мы остаемся без барана, - подвела итог Верочка.

-- Да, он говорит, что колхозное имущество продавать нельзя.

-- Неужели баран так и сказал, - продолжал изгаляться Петя. - Какой политически выдержанный и экономически грамотный баран.

-- Петя, не прикидывайся полным идиотом, -- попросила Галя. -- Тебе это идет, но все равно не надо.

-- Это он так шутит, - высказала предположение Александра Федоровна.

-- Да, это я так шучу, - охотно согласился Петя. - Всем известно, что в наше время бараны тоже ни в политике, ни в экономике не разбираются.

-- Колхозного барана он продать не может, - по тону нельзя было понять, осуждает Лисенко чабана или, наоборот, одобряет. - Встретили мы честного чабана.

-- Не может такого быть, - привычно не согласился Петя. - Все дело в цене. Шеф скуповат и настоящую цену за барана не дает. Хочет купить подешевле.

-- Нет, нет, вы все не правы, - объявила Верочка. - Я думаю что, здесь, в степи, далеко от больших городов вполне можно встретить совершенно честного чабана. Все правильно: ведь если есть нечестные люди, то должны где-то быть и честные. Ему, наверно, совершенно чужда мысль, что можно украсть.

-- Редкий экземпляр. Если это так, то его надо срочно занести в Красную книгу, - предложил Петя. - А то отстреливать станут. И вообще - необходимо создать здесь заповедник.

-- Мой Коля говорит, что воровство для социалистического общества явление не типичное, - заявила вдруг Александра Федоровна. - И что со временем все люди у нас станут совершенно честными.

-- Боюсь что не очень скоро, - усомнился Петя.

-- Так ведь к восьмидесятому году построят коммунизм, - напомнила Верочка, которая чистосердечно верила всем лозунгам и постановлениям Партии и Правительства. - Как раз к этому времени все у нас и станут честными. Во всяком случае - большинство.

-- Через двадцать пять лет, - вздохнула Серафима. - Я к этому времени уже буду старухой.

-- Обращаюсь к вам как историк к историкам, - Петя был серьезен, как никогда. - В связи с законами развития общества, коммунизм от нас никуда не уйдет. Так что нам сейчас надо думать не о коммунизме, а не о баране.

В высказанном Петей соображении был резон. Студенты оставили в покое коммунизм и вернулись к барану.

-- Шеф его, наверно, уговорит, - попытался вселить надежду в сердца коллектива Лисенко. - Он чабана в гости для этого и пригласил. Делает ставку на чай, значит, на что-то рассчитывает. Может быть на обычай какой-нибудь.

-- Да, угощает чаем, - подтвердила Галя, - сладким, в накладку. И обещал подарить пачку цейлонского. Совершено бескорыстно.

-- Кажется, на Кавказе есть такой обычай, - вспомнила Александра Федоровна, - что если у гостя что-нибудь попросишь, он непременно должен отдать.

-- Перепутала ты все, - поправила ее Верочка. - Это хозяин должен отдать гостю, то что тому понравилось: кинжал или коня - должен подарить.

-- А про барана в этом кавказском обычае ничего не сказано? - поинтересовался Петя.

-- Про барана ничего не сказано. Но главное не в этом: гость чабан и это мы ему подарок должны сделать, а не он нам.

-- Вот шеф ему пачку чая и подарит, - напомнила Верочка.

-- Помогите мне заполучить этого чабана на пять минут, и будет у нас баран, - предложила Серафима.

-- Ты уже два раза улыбалась ему, - напомнил Лисенко, - а толку столько же. Он мужик прочный. На него твои улыбочки не действуют.

-- Ничего ты в этом не понимаешь, - Серафима посмотрела на Лисенко так, как будто сказала: "А пора бы и понимать!" - Я его поцелую, и баран будет наш.

-- Поцелуешь без любви! - очень натурально ужаснулся Петя. - Ты что, не знаешь, что без любви целовать нельзя? Еще какой-то очень древний и очень умный мудрец сказал: "Умри, но не отдавай поцелуя без любви!"

-- Почему без любви? - на Серафиму почему-то совершенно не действовали изречения древних мудрецов. Может быть потому, что они все было очень старыми. - Я баранину люблю, так что получается - с любовью. И вообще, разве ты еще не понял, что я жертвую собой ради общества, как это принято среди женщин на Руси.

Тут Петя приумолк. Остальные тоже не стали спорить, не им целовать чабана. А баранина, если у Серафимы получится, достанется всем. Так что пусть Серафима немного пострадает за общество, как это принято среди женщин на Руси. Хотя, судя по настроению Серафимы, особых страданий с ее стороны не предвиделось.

Стали соображать, как отвлечь профессора и напустить на чабана Серафиму. Но сколько ни соображали, ничего путевого придумать не смогли. Оставалось ждать, чем закончится чаепитие, а там уже соображать по ходу событий.

Пока ждали - пришлось взяться за лопаты. Закончили рыть траншею, проверили ее и отдохнули немного. Потом разметили еще одну траншею на этом же кургане и сняли первый штык. Опять сели отдыхать. А Профессор и чабан все гоняли чаи и гоняли.

-- Кажется, переговоры закончились, - Лисенко первым увидел идущих от лагеря профессора и чабана. - Интересно, уговорил или не уговорил?

-- Очень долго они там сидели, наверно весь чайник выпили, - высказала предположение Галя. - А он ведь ведерный. Теперь чабана вполне можно брать. После такого марафонского чаепития любого человека брать можно, далеко не уйдет. Действуй, Серафима.

-- Как его возьмешь, если они друг от друга не отходят. Я при шефе целовать его не стану. Шеф подумает, что я морально разлагаюсь.

-- Может быть, рванешь в степь, поцелуешь своего чабана где-нибудь там, за горизонтом, чтобы шеф не видел, - посоветовал Петя.

-- Он вовсе не мой, - обиделась Серафима. - Поцеловать его ради барана я, конечно, могу, но чтобы я еще и бегала - это уж слишком. Почему бы тебе, Петя, если ты такой умный, самому не сбегать и поцеловать его за горизонтом?

Петя засопел но подходящего остроумного ответа не нашел и промолчал.

-- Погодите, посмотрим. как дело пойдет, - предложил Лисенко. - Может, и уговорил.

-- А никак не пойдет, - высказался Петя. - Не видать нам ни барана, ни баранины. - Была у Пети такая вредная привычка - высказывать свое мнение.

Профессор и чабан тем временем добрались до отары, постояли, поговорили о чем-то, потом чабан погнал отару прочь, а профессор остался. И вместе с ним остался один из баранов.

Всеобщего дружного, народного ликования по этому поводу на кургане почему-то не произошло. Наоборот, коллектив даже несколько раскололся.

-- Встретился нам честный человек, и пробыл честным, пока ему хорошо не заплатили, - осудила чабана принципиальная Верочка.

-- Тебе всегда больше всех надо, - возмутился Петя Маркин. - Тебе баран был нужен или кристально чистый чабан!? Баран! Вот ты его и получила. И должна радоваться, что шеф купил барана. Чихать я хотел на репутацию чабана, которого я совершенно, между прочим, не знаю. Может быть этот баран доброволец, сам записался в шашлыки.

-- Петя, ты не прав, - поддержала Верочку Галя. - Существуют же какие-то моральные категории. Понимаешь, было что-то такое светлое и чистое а потом исчезло. Меня теперь даже баран не радует.

-- Если бы он поступился своими принципами ради поцелуя, я бы его могла понять. Но ради денег... Нет, это просто неприлично, - осудила чабана и Серафима.

-- Не понимаю, чего вы спорите, чего сердитесь. Профессор купил барана, а мы как раз этого и хотели, - так и не поняла ничего Александра Федоровна. - Или вы так шутите?

-- Да нет, Александра Федоровна, - очень серьезно ответил Лисенко. - Какие уж там шутки. Чабан продал колхозного барана и этим самым, разрушил наши надежды на то, что человечество становится лучше. И от этого мы потеряли чувство юмора.

Кто его знает, Володю Лисенко. Вполне возможно, что он это так пошутил...

Профессор тем временем гордо шагал к кургану, и невысокая степная травка покорно ложилась под подошвы его брезентовых сапожек.

-- Хорошо идет, - отметила Серафима. - Красиво идет.

-- Победитель. Возвращается к родным пенатам с добычей, - объяснила Верочка. - Победители всегда так ходят, у них особая походка появляется, гордая и независимая.

-- Не просто победитель, а триумфатор, - поднял шефа на более высокую ступень славы Лисенко.

Шеф шел легко и свободно: соломенная шляпа сдвинута на затылок, розовенькая рубашонка расстегнута. И было в его походке что-то особенное. Даже на расстоянии чувствовались переполнявшие его сила и уверенность: баран принадлежал ему, и степь теперь принадлежала ему, и весь мир, казалось, принадлежал ему. Так ступали по гранитным мостовым Рима в часы своего триумфа полководцы. Так проходил под увенчанной цветами триумфальной аркой Цезарь после побед в Галлии. Так, под восторженные крики римлян, входил на Форум победитель Карфагена Сципион Африканский младший.

Как законную добычу профессор вел за собой на веревке крупного барана. Профессору предстояло взойти не на Форум а на обыкновенный изрытый траншеями курган, но сделал он это достаточно величественно.

-- Тридцать целковых! - широким жестом указал шеф на барана. - Теперь он наш.

Баран возражать профессору не стал. Он был доволен, что ушел из отары, уж очень надоел ему черный волкодав, у которого зубов было гораздо больше чем мозгов. Этот вредный и нахальный волкодав все время придирался к нему. Чуть-чуть отойдешь в сторонку, а он уж рядом и скалит свои кривые желтые зубы, грозиться укусить. Пусть теперь побегает, поскалиться...

Несмотря на свой солидный возраст и немалый жизненный опыт профессор никогда ранее не покупал рогатый скот. Ни крупный, ни мелкий. Так что сделкой он своей весьма гордился и предвкушал удовольствие, с которым станет рассказывать об этом событии коллегам на факультете. Кабинетные ученые, они не представляли себе, что такое настоящая степь, настоящая отара и торг с настоящим чабаном. Барана за тридцать целковых никто из них ни разу не покупал и никогда покупать не будет. В этом начальник экспедиции был уверен.

-- Он сорок просил, а я предложил двадцать... Здесь, видите ли, своя методика существует, тоже веками отработанная, и ее необходимо придерживаться. Вам историческую литературу следует повнимательней читать, там многие элементы взаимоотношений продавца скота и его покупателя довольно четко отражены, - привычно поучал шеф молодежь. - Прежде всего. торопиться нельзя - покупка барана операция деликатная и спешки не признает. Во-вторых, ни в коем случае нельзя давать цену, которую просят, торговаться надо. Если согласитесь на предложенную цену, оппонент вас уважать не станет. И вообще вся операция теряет свою привлекательность, - Мы по полтинничку шли навстречу друг другу, почти весь чайник выпили. На тридцати и встретились. Ох, и канительное, скажу я вам, дело - торговаться...

По улыбке, по хитро прищуренным глазам и по всему профессорскому виду можно было понять, как он доволен своим успехом в этом канительном деле.

-- Так что теперь мы с мясом. Галина Сергеевна, надеемся на ваше искусство.

Баран добродушно глядел на студентов. Они ему нравились. и в знак этого он приветливо помахивал хвостиком. Баран не знал, в чем заключается искусство Галины Сергеевны.

-- Как же вы его купили, Иван Васильевич, если чабан наотрез отказывался продавать? - задала интересующий всех вопрос Верочка.

-- Не хотел, это верно. Попался, видите ли, на редкость принципиальный чабан. "Я, - говорит, - для такой важной экспедиции своего барана с удовольствием продал бы. Но колхозного не могу".

-- А вы все-таки купили, - сказал Петя таким тоном, будто уличил профессора в чем-то нехорошем.

-- У него, конечно, высшего образования нет, - шеф не обратил внимания на осуждающий тон Пети, - но значение археологической науки он понимает. С большим уважением к нашей работе отнесся.

Профессор по-отечески строго оглядел практикантов. Ему все время казалось, что они недостаточно хорошо представляют себе значение археологии, как науки.

-- Так баран ведь колхозный, как он его мог продать? - не отставал Петя Маркин.

-- Такая петрушка получилась, что пришлось написать заявление в правление колхоза, по всей форме, от экспедиции Академии Наук. И еще расписку выдать, что получил для нужд экспедиции барана и выплатил за него тридцать целковых чистоганом. Он все это в правление колхоза передаст. Ответственность на себя взял.

-- Ему самому сколько заплатили? - уж если Маркин за что-нибудь цеплялся, то основательно, как репей.

-- Ему лично давал три рубля, - откровенно признался шеф. - Но не взял. " Нельзя, - говорит. - Баран казенный. Зачем деньги себе брать буду!" - попытался изобразить принципиального чабана профессор. - Кристально чистый человек.

-- Значит он совершенно бескорыстно? - уточнила Верочка.

-- Совершенно.

Баран утвердительно бебекнул.

-- Слышите, баран подтверждает, - отметил неожиданную поддержку профессор. - Чабан ведь и торговался не для себя, а для колхозной выгоды.

-- Да, - согласилась Верочка, - действительно подтверждает, а баран лучше всех знает чабана, они все время вместе.

Вот теперь обстановка на кургане разрядилась полностью. Теперь все были довольны: профессор тем, что купил за тридцать целковых для экспедиции барана, все остальные - что не ошиблись в таком симпатичном чабане и что есть еще люди в калмыцких степях. Кроме того, в воздухе опять запахло шашлыком и это вдохновляло.

Баран тоже был доволен, он чувствовал, что впереди его ждет много нового и интересного. Из-за некоторых пробелов в воспитании он и представления не имел о том, из чего делают шашлык.

"Теперь мы с мясом!" - сказал профессор, не представляя себе, в какую историю они вляпался. Остальные тоже не представляли. Ведь в конечном итоге оказалось, что экспедиция вовсе не с мясом, а с бараном. А это совсем другое дело. До мяса было еще далеко, ох как далеко...

Для того, чтобы баран превратился в мясо, его надо было, грубо говоря, зарезать. А как его резать? И кто его станет резать? На истфаке этого не проходили, на истфаке этому не обучали. Профессор, разумеется, знал все, на то он и был профессором. Знал он и о том, как надо резать барана. Сам никогда не делал этого, но знал. Теоретически. Свои познания в барановедении, а точнее - в баранорезании он обстоятельно изложил Володе Лисенко и доверил тому персонально заняться этим несложным делом.

-- Н-е-е, - сказал Володя Лисенко, нарушая так хорошо продуманный профессорский план. - Такой козел не ко двору. Вы меня извините, Иван Васильевич, но зарезать барана я не смогу. Он же живой, а я крови боюсь. Вы не смотрите что я такой здоровый, я от одного вида крови в обморок падаю.

Никто не поверил, что Лисенко может упасть в обморок, тем более - от одного вида бараньей крови. Но что поделаешь, если не хочет человек. В этом случае ни на сознательность, ни даже на партийную дисциплину не надавишь. Профессор понимал, что здесь его власть кончалась: если не хочет человек резать барана, то заставить его сделать это совершенно невозможно. Он только укоризненно покачал головой и перевел взгляд на Петю Маркина.

-- Можно, конечно, попробовать, - вроде бы согласился Петя, - но надо сначала литературу по данному вопросу изучить, и еще непременно надо посмотреть, как это специалисты делают. Чтобы по всем правилам. "Теория без практики мертва, а практика без теории слепа" - подтвердил он свое решение имевшей в свое время широкое хождение веской цитатой. - Не следует самодеятельность в таком серьезном деле разводить.

-- Коля сделал бы, - не удержалась Александра Федоровна. - Коля все умеет. Знаете, он у нас дома все старые книги переплел. Честное слово. И пылесос сам починил.

-- А что? Хорошая идея, - подхватил Петя. - Уж если Коля пылесос починил, то с бараном он управиться в два счета. Давайте пошлем Коле срочную телеграмму, пусть прилетает. Зарежет барана, и отправим обратно за казенный счет. За одно и с женой повидается и свежей баранины поест.

Профессор и обсуждать такое не стал, а Александра Федоровна всполошилась.

-- Да что вы! Он же не может! Ему же за Коленькой смотреть надо. Мама одна не сумеет...

-- Не беспокойтесь, Александра Федоровна, - остановил ее кудахтанье профессор, - не тронем мы вашего Колю. Пусть чинит пылесосы.

Так что вопрос, со все умеющим Колей тут же отпал, а больше резать барана было некому. И прибавилось в экспедиции не мяса, а забот.

Во-первых, надо было постоянно проявлять высокую бдительность и следить за тем, чтобы приобретенный с таким трудом баран не сбежал. Веревку, к которой он был привязан, другим концом закрепили на колышке, а колышек крепко вбили в землю. Нехитрая конструкция из веревки и колышка должна была, по мнению профессора, погасить все вольнолюбивые порывы барана.

Во-вторых, необходимо было следить за тем, чтобы баран не запутался в веревке и не погиб досрочно, без всякой пользы для общества. Дежурный по лагерю, что бы он ни делал и где бы он ни находился, должен был постоянно поглядывать на барана, визуально определять, как тот себя чувствует и при необходимости выпутывать барана из веревки.

В третьих - баран должен был есть. Его, как и всех других баранов, надо было пасти. Так что дежурному вменили в обязанность три раза в день менять барану пастбище. Для этого надо было выдернуть крепко вбитый в землю колышек, и снова вбить его в другом месте, где трава погуще. Опытным путем дежурные убедились, что чем крепче колышек вбит, тем труднее его вытаскивать. И они подошли к стоявшей перед ними задаче с максимальной рациональностью: стали вбивать колышек неглубоко, чтобы он легче вынимался. Тем более, что баран вел себя спокойно, мирно и никаких попыток завоевать свободу не предпринимал.

И, наконец, барана три раза в день надо было поить. Это тоже вошло в обязанность дежурного. Естественно, что дежурным все эти дополнительные заботы не особенно нравились.

А баран был вполне доволен своей жизнью в новом коллективе. Днем он пасся, наблюдал за тем, что делалось в степи или просто стоял и думал о том, что время бесконечно, а степь меняется, и старался понять, к чему бы все это. А вечерами ложился у своего колышка и внимательно прислушивался к разговорам, которые вели у костра археологи. У него было все, что нужно барану для счастья: обильная еда, покой, интересные новости и время для размышлений.

Для Пети дежурство на кухне было чем-то вроде кары небесной: явлением таким же неприятным и столь же неотвратимым. Остальные относились к петиному дежурству точно так же. Если у Гали был природный талант готовить вкусно, то у Пети был такой же природный антиталант.

-- Это его кто-то из злых волшебников заколдовал, - попыталась однажды объяснить столь неприятное явление Серафима. - Как царя Мидаса. У того все, до чего он дотрагивался, превращалось в золото, а у Пети, всякая пища, которую он готовит, превращается в отраву.

И то, что в степи было полно сусликов, а возле лагеря нельзя было встретить ни одного, Лисенко тоже связывал с петиной кулинарной деятельностью. Несчастные грызуны, по его мнению, попробовали остатки приготовленной Петей пищи отравились и тут же вымерли. А те, которые уцелели, ушли подальше от опасного места и предупредили своих сородичей, что близко к лагерю подходить опасно.

Обладающий многочисленными способностями Петя Маркин в области кулинарии достиг успеха только в одном - он мастерски открывал консервные банки. В этом деле он был вне конкуренции. Все остальное ему, мягко говоря, не удавалось. Петя очень переживал, свои кулинарные неудачи и постоянно консультировался с Галей. В процессе этих консультаций ему удалось освоить приготовление салата "Степной". Он крошил в эмалированное ведро помидоры, отваренный картофель, сваренные вкрутую яйца, лук, и чеснок. Добавлял соль, перец и заливал все это подсолнечным маслом так, чтобы хлюпало. Затем перемешивал и получался не только вполне съедобный, но и довольно вкусный салат. К сожалению, салат "Степной" был единственным достижением Пети на кулинарном фронте. Все же остальное, что Петя варил или жарил, несмотря на его усердие и добрые советы Гали, принимало подозрительный внешний вид и приобретало странные вкусовые качества.

В это утро, уводя студентов на работу, профессор грустно посмотрел на Петю и посоветовал:

-- Вы, Петр Васильевич, пожалуйста, не мудрствуйте. Не надо нас баловать разносолами. Просто бросьте в кипящую воду нарезанный картофель, а затем вермишель. Когда они сварятся - получится суп. Потом добавите в него тушенки. Опустите пару луковиц, - профессор глянул в ясные петины очи и на всякий случай посоветовал: - только предварительно очистите их. И солью не особенно увлекайтесь. Досаливать каждый будет по вкусу. В прошлый раз вы несколько пересолили.

-- Так и сделаю, - обещал Петя, искренне надеясь, что на этот раз у него все получится, как надо.

Так он и сделал. Он вскипятил воду, бросил в нее мелко нарезанную картошку, а потом сыпанул в кастрюлю несколько горстей вермишели. Хотел было насыпать туда же, как советовал Иван Васильевич, немного соли, но тут о чем-то бебекнул баран.

-- Чего тебе нужно? - спросил Петя.

-- Бе-е-е, - повторил баран.

-- Понимаю, хочешь пить, - решил Петя. - Ладно, сейчас мы тебя напоим.

Он сходил к бочке, налил почти полное ведро воды и поставил его возле бараньей морды.

Баран пить не хотел. Он с недоумением смотрел на ведро и пытался сообразить, зачем Петя принес его.

-- Давай, давай, - поторопил Петя. - Пошевеливайся. Чего застыл, как мумия египетская! Просил пить - пей. Все ведро можешь выпить. А у меня и без тебя дел много. Мне надо суп варить.

Баран внимательно выслушал Петю, сочувственно повертел мордочкой, но пить, все-таки не стал. Какой же баран станет пить, если ему пить не хочется.

-- Я что тебе, Фигаро: принеси-унеси! - рассердился Петя. - Просил - теперь пей! Нечего саботаж разводить! Тоже мне - рогатое сокровище!

Он взял барана за рога и попытался напоить его принудительно - опустил мордой в воду.

Баран вообще-то к насилию относился терпимо, с пониманием: признавал, что в определенных случаях оно вполне допустимо, но к насилию над своей личностью относился крайне отрицательно. Он сильно тряхнул головой и ведро от этого его резкого движения опрокинулось.

-- Вредитель малахольный! - обозвал его Петя. - Ты что, совсем чокнулся, целое ведро воды вылил. Ну, хоть немножко надо соображать.

-- Бе-е- е, бе-е-е... - не задержался с ответом баран.

Петя подозрительно посмотрел на четвероногое. В этом "Бе-е-е" ему послышалось что-то оскорбительное, но он решил не опускаться до спора с бараном, поднял пустое ведро и пошел к костру. Потом все-таки не удержался, обернулся и бросил в сторону противной рогатой морды презрительное:

-- Шашлык недожаренный!

-- Бе-е-е-е!.. - оставил за собой последнее слово баран.

Петя даже не обернулся, чтобы ответить, на этот нахальный выпад, выдержал все-таки характер.

Суп, вроде бы, уже был готов, но почему-то получился слишком жидким. В бурлящей воде плавали отдельные вермишелины, то весело гоняясь друг за другом, то торопливо друг от друга убегая. Петя вполне резонно решил, что кормить таким жидким супом проголодавшихся на работе людей нельзя и он сыпанул еще горсть. Суетящихся в кастрюле вермишелин стало больше, но все еще недостаточно. Петя добавил еще раз. А пока суп варился, он задумался. Имелась у него такая привычка: в свободное от дел время он думал.

На этот раз Петя думал о том, что у роксолан были очень уж крупные пережитки матриархата. Судя по погребениям, женщины занимали у них главенствующую роль в племени и принимали самое активное участие в военных походах, даже, наверно, руководили отдельными отрядами. А может быть и всеми военными действиями. Ну, чем не амазонки? Но тут возникало много вопросов. Прежде всего - почему пережитки матриархата были так сильны именно у роксолан? Чем это было вызвано? Чем они отличались от других? Ведь рядом кочевали многочисленные сарматске племена с очень схожей культурой, те же аланы или аорсы. Но у них, судя по всему, был устойчивый патриархат. Во всем этом следовало разобраться...

Размышляя о роксоланах Петя потерял бдительность, а так же чувство ответственности за порученное ему дело и вспомнил о них только тогда, когда в воздухе запахло горелым.

Надо помешать суп, - сообразил он и заглянул в кастрюлю. Вермишелины, ранее старательно избегавшие друг друга, за то время, что он размышлял о роксоланах, нашли общий язык, пришли к согласию и сплотились в единую, дружную семью. Пытаясь разрушить это единство, Петя ткнул в них ложкой, но ложка в суп не входила. Петя нажал сильней. Теперь ложка вошла, но повернуть ее Петя не сумел.

-- С этой вермишелью никогда нельзя рассчитать, - с грустью сообщил он барану. - Что же мне с ней теперь делать?

Баран тоже не был злопамятен, он с сочувствием махнул хвостиком, но промолчал. У него не было опыта приготовления вермишелевого супа, и ничего толкового он посоветовать не мог.

-- То-то, - сказал ему Петя. - Это тебе не травку щипать. И не отвлекай меня больше, тут и без тебя тошно.

На мордочке барана появилось что-то вроде сочувствия.

Поскольку запах горелого становился все сильней, Петя снял кастрюлю с огня и поставил ее на землю. Затем он отколупнул кусочек серой массы и взял его в рот. Каша была горячей и достаточно мягкой. Ее уже вполне можно было есть. Вот только по вкусу она почему-то напоминала замазку для окон.

То, что вместо супа получилась каша, Петю не особенно смутило. Он просто отметил, что каша гораздо сытней и сварил он много - на этот раз хватит всем. А чтобы она стала вкусной, следовало положить в кашу говяжью тушенку.

Петя вскрыл две банки консервов, но прежде чем вывалить мясо в кастрюлю, еще раз попытался помешать вермишель. И снова у него ничего не получилось.

Ничего страшного, - решил он. - Тушенку каждый сможет положить себе в тарелку отдельно.

Приняв такое конструктивное решение, Петя быстро настругал полведра салата, попробовал его и остался доволен - салат был вкусным. Оставалось вскипятить чай, и можно было считать, что обед готов. Петя поставил на огонь знаменитый ведерный чайник экспедиции и снова стал думать о своих роксоланах. Изголодавшихся археологов, которые пришли обедать, он даже не заметил.

-- Чем сегодня нас кормить будешь? - таким вот банальным вопросом вернула его Галя из далеких веков, в которых скакали на полудиких лошадях полудикие амазонки, и не было ни вермишели, ни говяжьей тушенки.

-- Так это вы! - вздрогнул Петя.

-- Мы, Петенька, мы, твои товарищи и верные подруги, обедать пришли, - проинформировала его Серафима. - А кого же ты ждал, если не нас?

Петя промолчал, но Верочка промолчать не смогла.

-- Амазонок он ожидал, - неожиданно для самой себя выпалила Верочка. Два дня она терпела, и кто знает, сколько готова была еще продержалась. А оно само выскочило без всякого Верочкиного участия.

Петя еще раз убедился в том, что легкомыслие женщин не имеет предела и никакие секреты им доверять нельзя Даже если они клянутся, что никому не расскажут. Он укоризненно посмотрел на Верочку. Та ойкнула, прикрыла рот ладошкой и укрылась от его сурового взгляда за спиной Гали.

-- Амазонок... - удивилась Серафима. - Петя, зачем тебе, при твоем высоком культурном уровне, эти дикие амазонки? О чем ты с ними станешь говорить вечером, после работы? Тебе надо общаться с образованными девушками. Неужели мы тебе не нравимся. Мы ведь все очень хорошие: умные, красивые, работящие, высшее образование получаем. Александра Федоровна, правда, уже замужем, но влюбиться в нее все равно можно. Это не запрещено. Даже наоборот, это будет очень пикантно. Ты кого, Петя, больше любишь, блондинок иди брюнеток? А, может быть, тебе шатенки нравятся? Скажи, Петенька, откровенно, не стесняйся.

Петя покраснел и смутился. Не было у Пети опыта ухаживания за девушками, и подобных разговоров он тоже вести не умел...

-- Чего пристала к человеку, - выручила Петю добрая Александра Федоровна. - Он про твоих блондинок-брюнеток еще и не думает. Он наукой занимается, и ты его не трогай. Что у нас на обед сегодня?

-- Салат степной! - обрадовался Петя - Изготовлен по лучшим рецептам лучшего повара-инструктора, - намекнул он на вклад Гали в его, петино, кулинарное образование.

-- А ты, Петя, оказывается, еще и подхалим, - безжалостно осудила его Серафима.

Но тут Петю смутить было трудно.

-- Просто я отдаю должное достоинствам человека, который в области кулинарии стоит выше нас всех на голову, а может быть даже на две головы,- твердо заявил он.

-- А что это у нас сегодня подгорело? - поинтересовалась Александра Федоровна.

-- Чай подгореть не мог, салат тоже подгореть не мог. Но Петя варил суп. Значит, он и подгорел, - вычислила Верочка.

-- Суп тоже подгореть не может, - попыталась опровергнуть ее Александра Федоровна. - Он жидкий.

Подошла Галя, заглянула в кастрюлю.

-- Горе ты мое... - вздохнула она. - Как же ты умудрился сотворить такое?

-- А мне баран помешал, - стал оправдываться Петя. - Отвлекал все время: то ему пить подай, то ему трава не нравиться, на другое место хочет... Очень капризное животное.

Баран с укоризной посмотрел на Петю. Вот уж не ожидал он такой беспардонной клеветы. Но что он мог сказать - бессловесное существо.

- Не делай из барана козла отпущения, - взяла под защиту бессловесное животное Галя. - Не клевещи.

- Так он же у меня целое ведро воды вылил, - не сдавался Петя. - Должен же я ему был объяснить, что так делать нельзя...

-- Поняли? Пока он с бараном дискуссию вел, суп и подгорел, - объяснила Галя. - Почему вы решили, что у Пети суп не может подгореть? Петя может все, он у нас такой.

-- Получилась каша, - признался Петя. - Вермишелевая каша. Но зато много.

Всем очень хотелось есть, так что Петю оставили в покое и пошли умываться.

Пока археологи умывались, Петя положил каждому по полной миске салата. Полведра салата умяли в считанные минуты. Осталось только немного самому Пете, которому предстояло обедать тогда, когда все закончат.

-- Ну-ка, что у нас сегодня за каша? - подал Пете свою тарелку Лисенко... - Только ты положи немного. Я попробую, если захочется, я еще попрошу, - знал он петины таланты в области кулинарии.

Петя как следует нажал на ложку, и ему как-то удалось просунуть ее в щель между отдельными вермишелинами. Потом он попытался извлечь этой ложкой из кастрюли немного еды. И тут удача покинула его. Вермишелины сцепились между собой с такой силой, что повернуть ложку он не сумел. Петя нажал сильней, но алюминиевая ложка не была рассчитана на грубую силу, она не выдержала и согнулась.

-- Вы посмотрите только, что физический труд делает с человеком, Петя у нас теперь запросто ложки гнет, это он же теперь в цирке выступать может. Смертельный номер, - не смогла промолчать Серафима.

Петя вынул ложку и стал рассматривать ее.

-- Вот уж не думал, что они у нас такие хлипкие, - попытался он оправдаться.

Он выпрямил ложку и снова ринулся на вермишелевую кашу, пытаясь помешать ее. Монолит даже не дрогнул, а ложка опять согнулась.

У Пети от нервного напряжения очки вспотели и все, что окружало его, оказалось в каком-то сером, как вермишель, тумане. Петя снял очки, протер их подолом рубашки, снова водрузил на место и с растерянностью уставился на свою вермишелевую кашу. Потом вытащил ложку и снова стал распрямлять ее.

-- Сломаешь орудие производства, - предостерегла его Верочка. - Запасных у нас нет, останешься без ложки, чем есть будешь?

-- Петя! По-моему ты раскрыл секрет старинной кирпичной кладки, - осенило Лисенко. - Считали, что наши предки замешивали цемент на яичном желтке. Ерунда, теперь ясно, что его замешивали на вермишели. Вот так, совершено случайно и делают великие открытия.

-- Вы попробуйте ее ножом, Петр Васильевич, острый нож должен взять, - посоветовал опытный Иван Васильевич.

Петя послушно начал резать свою вермишелевую кашу ножом. Вот теперь все получилось, и он положил в тарелку каждому по большому куску.

-- А у нас, в столовой Академии Наук, в меню всегда бывали котлеты по- пожарски. Отменно их повар готовил... - неожиданно и уж совершенно не вовремя ударился в гастрономические воспоминания Александр Александрович.

Ну нельзя же было так, при таком-то вермишелевом монолите напоминать голодным людям о котлетах по-пожарски. Так что все, включая шефа, с укоризной посмотрели на шофера.

-- А почему это у нас некоторые члены коллектива не дежурят? - спросила Верочка. - В кулинарии, судя по ряду признаков, разбираются, а не дежурят.

-- Действительно, - поддержала Верочку Серафима. - Почему? У нас даже Петя дежурит, хотя ему варить что-нибудь категорически противопоказано. А некоторые, не указывая конкретно на личности, не дежурят.

Это вопрос интересовал всех, и студенты уставились на профессора.

-- Ладно, ладно, - ушел от принципиального разговора шеф. - Давайте будем обедать. И помолчим, разговаривать во время еды вредно.

С профессором студенты спорить не стали. А Александр Александрович понял допущенную ошибку, заткнулся и больше не вякал о своей Академии Наук в которой кормят котлетами по-пожарски...

Подавая пример другим, профессор отколупнул от вермишелевой массы небольшой кусочек и отправил его в рот. Немного пожевал и задумался...

-- А вы, Петр Васильевич, случайно не забыли эту штуку, я хотел сказать вермишелевую кашу, посолить? - очень деликатно поинтересовался он.

-- Посолить? И верно, - спохватился Петя. - Совсем забыл! Прошу пардону. Вот соль, каждый может солить себе по вкусу, как в ресторане, кто сколько хочет. Соли у нас много, - успокоил он едоков. - И тушенку каждый может себе положить.

Профессор оказался наиболее смелым. Он отколупнул ложкой ломтик петиной каши, посолил его, посыпал перцем, отправил в рот и стал мрачно жевать.

Галя тоже отколупнула себе кусочек. Должна же она была знать, что сотворил ее подшефный. Попыталась есть петину кашу и Александра Федоровна. Остальные молча ждали, как отреагируют дегустаторы.

Глядя на мрачные и сосредоточенные лица едоков, Петя понял, что каша не пойдет. - Если бы их дня два не кормить, тогда пошла бы, - решил он. - А так не пойдет.

Первой отреагировала Галя.

-- Надо отдать это барану, - решила она.

-- Ни в коем случае, - возразил Лисенко. - За жестокое обращение с животным судить могут. Есть такая статья.

-- А за жестокое обращение с людьми судить не могут? - спросила безжалостная Серафима.

-- Тебя никто не заставляет есть эту вермишель. Действительно, сегодня у меня не получилось то, что нужно, - мрачно признался Петя. - Я сейчас вам всем яиц сварю.

-- С яйцами он что-нибудь учудить не может? - забеспокоилась Серафима. - Может быть ты сама сваришь, - попросила она Галю. - Все-таки есть хочется.

-- Нет, с яйцами он ничего сделать не сумеет, - успокоила Галя подругу и всех остальных.

Галя оказалась права. Хоть Петя и прилагал немалые старания, чтобы сварить яйца как следует, они все равно получились совершенно съедобными.

Закончив с яйцами, взялись за послеобеденный чай.

-- А кашу надо все-таки отдать барану, - предложил профессор, поднимаясь из-за обеденного брезента. - Только посолите ее перед этим, Петр Васильевич. Бараны соленое любят.

В обед он пил, как правило, всего одну кружку и уходил в свою палатку немного отдохнуть.

-- Кстати о баране, - вспомнила Александра Федоровна, тоже допивая чай. - Срочно надо дать ему имя. А то все баран да баран, как-то неудобно даже. Он ведь уже стал членом нашего коллектива.

-- Баран стал членом нашего коллектива? - удивился Лисенко.

-- А как же, вы что, не заметили этого?

-- Действительно, как-то не заметил, - признался Лисенко. - Я вообще-то рассчитывал на совершенно другое, я шашлык люблю, но раз такое дело, давайте дадим ему имя.

-- Борька, - сразу предложила заранее припасенное барану имя Александра Федоровна.

-- Не пойдет, - заявила Галя. - Борьками поросят называют, а у нас баран.

-- Точно, - поддержал ее Лисенко. - Уж если баран стал членом нашего коллектива, то надо ему дать историческое имя, чтобы чувствовалось.

-- Тогда Калигула, - злорадно предложил Петя. - Историческое, и очень ему подходит.

-- Ни в коем случае, - возмутилась Верочка. - Это самая отвратительная личность во все Римской истории. Такое имя обидно даже для барана.

-- Наш баран не знает истории Римской империи, так что ему это безразлично, - стоял на своем Петя.

-- Почему ты думаешь, что он не знает истории Римской империи?! - не могла успокоиться Верочка.

Пока Петя придумывал остроумный ответ, Серафима предложила Париса или Агамемнона, на выбор. Общество отвергло и того и другого. Затем откуда-то выплыл Пифагор. Против Пифагора выступил Лисенко.

-- Этот человек испортил жизнь многим поколениям школьников, - заявил он. - Забыли, сколько мук принял каждый из нас, когда мы изучали его теоремы?! Нельзя нашего барана называть таким нехорошим именем. А если кто-нибудь со мной не согласен, пусть прямо сейчас докажет теорему Пифагора, о том что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов.

-- Пифагоровы штаны, - припомнила Верочка.

-- Совершенно верно, - поддержал ее Петя.- Я это тоже помню: "Пифагоровы штаны во все стороны равны".

-- Про штаны это каждый знает, - отсудил его пыл Лисенко. - Тут большого ума не надо. А вот эту самую теорему ты сейчас доказать сможешь?

-- Теорему доказать не смогу, - признался Петя.

Теорему доказать не смог никто, даже Верочка, которая закончила школу с золотой медалью. Так что Пифагора дружно отвергли за издевательства над школьниками всех стран и народов.

Потом предлагали Тутанхамона, Цезаря, Брута. Но ни один из них не прошел. Александр Александрович также принял участие в поиске имени для барана и предложил Спартака. Спартака, как и остальных, отвергли. Отвергали по разным причинам: одних по этическим соображениям, других по политическим, третьих из-за того, что их имена трудно выговаривались. Ну не назовешь же барана Апипурахиддин, Порнефдинейт, Тигратпаласар первый или Нангишзида. А назовешь, так потом сам не рад будешь.

Потом кто-то предложил Геродота. И все сразу дружно согласились, потому что это был близкий им человек: свой брат - историк, с незапятнанной репутацией. Так что единогласно было решено присвоить барану имя Геродот, ласково - Гера. И сообщить об этом решении профессору.

Прошло три дня, наступил четвертый (отсчет времени в экспедиции теперь пошел не от рождения Христова, а со дня приобретения барана). По лагерю дежурила Александра Федоровна, Геродот вел себя примерно, и никаких претензий друг к другу они не имели. Приготовив обед, археологиня спокойно подремывала, а баран так же спокойно пощипывал травку. Произошедший в дальнейшем некорректный поступок барана трудно объяснить. То ли его душа все-таки взалкала свободы. Прекрасной свободы, когда неторопливо ходишь в своей отаре бок о бок с другими баранами и чувствуешь себя полностью независимым: каждый баран может думать что хочет и даже блеять, что хочет и когда хочет, и никто его за это не упрекнет, не осудит, не укусит.

А возможно у барана и в мыслях не было ничего об этой пресловутой свободе. Возможно, он вообще по своим убеждениям не был республиканцем, считал свободу вредным излишеством и предпочитал диктатуру с человеческим лицом, которую успешно осуществлял в его родной отаре черный волкодав. Не исключено также, что он просто увидел невдалеке большой аппетитный клок травы и потянулся к нему - ведь вполне естественно, что барану захотелось съесть клок, который лучше других. Он был чистокровным потомственным бараном, и ничто баранье не было ему чуждо.

Впоследствии в экспедиции немало спорили, но так и не пришли к единому мнению: к свободе рвался баран, или к вкусной еде. И что для барана важней? Сам же баран по поводу своего поведения никаких пояснений не дал, что, в конечном итоге, послужило основанием для многочисленных рассуждений о загадочном бараньем менталитете.

Время близилось к обеду когда профессор, наблюдавший на кургане за работой студентов, вдруг, неожиданно для всех, закричал:

-- Ой-ой-ой! Ой-ой-ой-ой!

Может быть, кому-нибудь и приходилось когда-то слышать кричащего изо всех сил профессора, доктора исторических наук и декана, но этим студентам подобного и в кошмарном сне не могло присниться. Они твердо знали, что их профессор такого себе позволить не может.

А профессор кричал самым невообразимым образом и крик этот совершенно не подходил ни к его внешнему виду, ни к внутреннему содержанию. Так что все впали в некоторую оторопь. Оторопеешь тут: стоит на вершине полураскопаного кургана пожилой человек с хорошо заметным брюшком и солидной ученой степенью, машет руками и хорошо поставленным профессорским баритоном вопит что-то совершенно непонятное. Причем никакого гениального открытия он перед этим не совершил. А если бы и совершил, то должен был, как Архимед кричать: "Эврика!" "Эврика!" - уж это-то все хорошо знали.

-- Тридцать целковых убежали! - перешел, наконец, профессор от невнятных эмоций на великий и могучий русский язык. - Тридцать целковых!

И все сразу поняли, что дело касается Геродота. Правда, профессор вроде бы несколько преувеличивал масштабы трагедии постигшей человечество: принадлежащие коллективу тридцать целковых никуда не убегали и вели себя вполне пристойно. Они мирно паслись, ничем не показывая, что задумали что-то коварное. Хотя паслись они уже не в черте лагеря, а несколько далее.

Но профессор барану не верил. Благодаря своему крестьянскому происхождению, он хорошо знал коварную баранью натуру и ожидал худшего. И Лисенко поведение Геродота тоже не понравилось.

-- Очень своенравное и упрямое животное, и совершенно невозможно предвидеть, что он сделает в следующую минуту, - выдал он барану довольно нелестную, но, возможно, вполне заслуженную характеристику. У Лисенко предки тоже были коренными крестьянами, имели дело с баранами и при помощи ген подсказывали своему потомку, что доверять мирному виду барана ни в коем случае нельзя.

Остальные же довольно спокойно смотрели на флегматично пасущегося Геродота и никакой трагедии в том, что веревка и колышек не удерживают его теперь в пределах лагеря, не видели.

-- Надо ловить, - вздохнул Лисенко.

Любое нормально сообщество людей тут же, не пытаясь определить интеллектуальный уровень барана и его моральные качества, отправилось бы ловить убежавшую скотину. Но будущие историки, почувствовавшие на семинарских занятиях вкус к дискуссиям, уже не были способны на такое простое действие.

-- Зачем его ловить, если он никуда не убегает, - привычно возразил Петя Маркин. - Слово "ловить" здесь вообще совершенно не подходит. Просто надо пойти, взять за веревку и привести его в лагерь. Думаю, что это вполне может сделать дежурный.

-- Э-э-э, ты не представляешь, с кем мы имеем дело. Ты думаешь, что это глупый баран. Нет, Петя, это хитрейшая скотина, умело маскирующаяся под глупого барана.

-- Геродот? Он же тихий, спокойный и очень миленький, - публично продемонстрировала свое невежество в отношении нрава барана Серафима. - Ему просто захотелось погулять и его вполне можно понять.

-- Нет, он ушел из лагеря без разрешения и поступил неправильно, - не согласилась Верочка. - Этим самым он нарушил негласный договор, по которому мы должны о нем заботиться, а он не должен никуда уходить.

-- Ха, договор с веревкой на шее, - принял сторону барана Петя. - Морально баран имел полное право игнорировать этот неравноправный договор.

-- Давайте, давайте! - не выдержал, наконец, профессор и тут же довольно убедительно обосновал необходимость срочной поимки барана. - Тридцать целковых отдали. Не за орешки же.

После этого недвусмысленного указания и весьма убедительного обоснования необходимости энергичных действий, последовала небольшая пауза. Затем Лисенко, которому по его положению в экспедиции следовало стать руководителем группы захвата, стал намечать глобальный план поимки барана.

-- Придется нам на время переквалифицироваться в аргонавтов, - объявил Лисенко коллективу. - Ты, Петя, будешь Гераклом, - он оценивающе оглядел Петю, и остался не особенно доволен. - Хлипковат, конечно, для Геракла, но ничего не поделаешь, другого подходящего героя нет, а подвиг совершать надо. Так что будешь Гераклом.

-- Это почему я? - не согласился Петя. Вообще-то он не имел ничего против того, чтобы побыть какое-то время Гераклом, но не мог же он просто так взять и согласиться.

-- Ясоном, как предводитель экспедиции, буду я сам. А на Орфея ты не тянешь, - Лисенко еще раз оглядел Петю, подумал немного и добавил. - Хотя, если ты умеешь играть на кифаре... Понимаешь, Петя, Орфей непременно должен играть на кифаре. Умеешь ты играть на кифаре?

-- На кифаре не умею, - признался Петя.

-- И очаровать всех своим сладкозвучным пением он тоже не сможет, - добавила Серафима. - Так ведь, Петенька?

Пел Петя действительно не особенно сладкозвучно, так что возражать не стал и утвердительно кивнул.

-- Вот видишь, Орфеем я тебя назначить никак не могу, быть тебе Гераклом. И не кобенься, соглашайся, все равно больше некого. Не Сан Саныча же Гераклом назначать.

-- Ладно, - согласился Петя. - Только мне это баранье руно совершенно не нужно.

-- Правильно, - одобрил Лисенко. - Геракл тоже совершал свои подвиги совершенно бескорыстно.

-- А мы кем будем? - спросила Галя.

-- Конечно нимфами: наядами и дриадами. Станете вдохновлять Геракла на различные подвиги. И ты тоже собирайся, - окликнул он Серафиму, которая отошла было в сторонку, ибо решила, что в этом походе, за руном вполне могут обойтись и без нее. - Нам сегодня придется побегать и от твоих длинных ног может, наконец, произойти польза.

-- Длинные ноги это, прежде всего, красиво, - посчитала необходимым напомнить ему Серафима.

-- Считается красивым, потому что практично, - вмешался Петя, который знал все. - Это еще с первобытных времен идет. Знаешь, почему в те времена мужикам длинноногие нравились?

-- Потому что красиво! - уж в этом то Серафима нисколько не сомневалась.

-- Художественную литературу читать надо, - посоветовал Петя. - Ивана Ефремова, он палеонтолог, в пустыне Гоби раскопки вел. А в свободное время фантастические романы писал. У него очень четко определена зависимость красоты от полезности. В историческом аспекте. У длинноногой петикантропихи было больше шансов от пещерного медведя убежать, и живой остаться. Добычу она могла догнать быстрей других. Этим и была хороша.

-- Но я же, Петя, не петикантропиха, - вполне резонно возразила Серафима, - и за добычей я не бегаю, я ее в магазине покупаю. Так что ко мне это не относится.

-- Как ты не понимаешь, я ведь в историческом аспекте. То, что было практичным и полезным, всем нравилось. И так сотни тысяч лет. К тому времени когда не нужно стало ни догонять оленей, ни убегать от пещерных медведей, забыли уже почему длинноногие нравятся. Запомнили только, что нравятся.

-- А в этом что-то есть, - согласился Лисенко. - Практичное начинают в конце концов считать красивым. Прав, Петя, твой Ефремов.

-- Но главное все-таки, что длинные ноги - это красиво, - уверенно стояла на своем Серафима.

-- Владимир Алексеевич, барана ловить надо, - шеф потерял терпение и прервал не вовремя начавшуюся дискуссию о длинных женских ногах. Его эта проблема совершенно не интересовала, даже в историческом аспекте.

-- Все, идем, - подчинился Лисенко. - Идем ловить.

Петя, Верочка и Галя, последовали за ним. Чуть помедлив, пошла и Серафима. Очень неохотно пошла. Что бы там Петя и Лисенко ни говорили, на какие бы авторитеты ни ссылались, она была совершенно уверена, что природа наградила ее длинными ногами вовсе не для того, чтобы бегать за баранами.

Профессор же остался на кургане наблюдать за тем, как аргонавты будут совершать свой подвиг. Начальник экспедиции считал: уж одно то, что он сам наблюдает за ходом событий должно вдохновить студентов и повысить их ответственность. А высокая ответственность, по его мнению, способствовала быстрому и четкому выполнению поставленной задачи.

Володя Лисенко буквально чувствовал подталкивающий его в спину профессорский взгляд, но характер выдержал и неторопливо вышагивал впереди своей немногочисленной команды аргонавтов.

Если баран подпустит, - считал Лисенко, - то и торопиться не стоит, если же не подпустит, то тоже спешить некуда, еще нашагаешься.

-- Почему он убежал, - никак не могла понять безответственного поведения барана Галя. - Ему же было у нас хорошо. Мы его кормили, поили...

-- Наверно ему скучно стало, - попытался объяснить Лисенко.- Понимаете, бараны не любят одиночества. Им непременно компанию подавай, чтобы было с кем общаться.

-- Он и не был в одиночестве, он с нами общался, - не скрывала своей обиды на барана и Серафима. - Мы с ним много разговаривали. А Александра Федоровна ему все время про Колю рассказывала, и про Коленьку тоже.

-- Теперь мне понятно, почему он убежал, - сострил Петя. - Я бы тоже убежал.

-- Что-то ты не убегаешь, - обличила его Серафима. - Уж тебя точно никто бы ловить не стал.

-- Да перестаньте вы спорить, - остановил их Лисенко. - Что ему ваши разговоры, что ему Александра Федоровна. Люди ему не компания, понимаете? Он любит находиться в обществе других баранов, так сказать, в своей привычной среде.

-- А почему они такие кудрявые? - заинтересовалась Серафима. - У всех других животных шерсть обычная, гладкая. А бараны кудрявые, красивые такие. Как будто только что из парикмахерской, после перманента.

-- Надо думать, от глупости, - решила Верочка. - Самое глупое животное. Вот природа и выдала компенсацию за все недостатки: кудряшками наградила.

-- Нет, я серьезно.

-- Это наши селекционеры постарались, биологи, - объяснил Лисенко. - Могучая наука.

-- Как это? - не поняла Серафима.

-- Ты разве не читала? Во всех газетах об этом писали. И в "Огоньке" тоже.

-- Нет, как-то не обратила внимания.

Газеты Серафима читала не то чтобы особенно регулярно, а если и читала, то, в основном, четвертую страницу, внизу, там, где фельетоны печатают. А главные достижения помещали на первой странице, которую Серафима не читала никогда. Так что об успехах наших селекционеров-биологов вполне могла и не знать.

-- Раньше бараны, как и другие животные, имели гладкую шерсть, - стал доходчиво объяснять Лисенко. - Потом из армии поступила заявка: вывести такую породу баранов, у которой шерсть кудрявая. Вот они и вывели. Путем скрещивания разных пород. Биологи-селекционеры - они ребята расторопные. Да и заплатили им неплохо. Кое-кого наградили. Один даже Лауреатом стал.

-- Зачем армии кудрявые бараны?

Этого вопроса Лисенко и ждал.

-- Сразу видно, что ты не служила в рабоче-крестьянской. Понимаешь, это нужно, чтобы можно было издалека отличить высший командный состав от среднего. Издали нельзя понять лейтенант, скажем, идет, или полковник. Форма у всех одинаковая, а какие звездочки на погонах не видно.

-- Ну и что?

-- Вывели кудрявую породу баранов и из их шкурок сделали полковникам папахи, и генералам тоже. Теперь издалека сразу видно когда генерал идет, или полковник.

-- А зачем их надо видеть издалека? - продолжала допытываться не искушенная в армейской субординации Серафима.

-- Ну ты даешь! - удивился Лисенко. - Самых простых вещей не понимаешь. Чтобы люди могли подтянуться, заправиться, принять бравый вид и стать по стойке "смирно". А от этого сразу боевая подготовка улучшается. И политическая тоже. Молодцы селекционеры. Они это проблему в три года решили. Им задание на пятилетку давалось, а они досрочно - в три года.

-- Не может быть! - Верочка даже остановилась. - Не может такого быть! - Для того, чтобы вывести новую породу путем скрещивания много лет нужно. Дарвин это доказал в своей теории эволюции.

-- Дарвин! Так он же буржуазный ученый, а ты так сразу ему и поверила ?

-- Чарлиз Дарвин был прогрессивным ученым, - не отступала Верочка. - Он совершил научное путешествие на корабле "Бигль". На него даже Карл Маркс ссылался и Фридрих Энгельс тоже.

-- Согласен, что прогрессивный, - с Марксом и Энгельсом Лисенко спорить не мог. - Но это когда еще было. А наука шагает семимильными шагами. Особенно наша советская наука. При Дарвине наших мичуринцев еще не было. Ты что, не веришь в наших передовых селекционеров-мичуринцев?! Точно тебе говорю, досрочно, за три года. Во всех газетах писали.

-- Мичуринцы яблоки выращивают и груши, а не баранов, - внес поправку Петя, который в детстве ходил на областную станцию юннатов и был юным мичуринцем.

-- Ну, тундра! Ничего не знают, - возмутился Лисенко. - Почин мичуринцев активно подхватили во всех отраслях сельского хозяйства, а также на некоторых заводах и в передовых научно-исследовательских учреждениях. Это же у нас всенародное движение.

В селекционеров-мичуринцев Верочка верила. Как серьезный человек и будущий историк она регулярно читала первые страницы газет и знала, каких необыкновенных успехов они добиваются. Но она не особенно верила Лисенко.

-- Папахи были давно. Я знаю, еще в первую мировую войну в русской армии были папахи. Их даже солдаты носили.

-- Ну, не все солдаты тогда носили папахи, - возразил Петя.

-- И до того носили папахи, - не отреагировала Верочка на петину реплику. - На Кавказе, горцы. Шамиль папаху носил, и его мюриды тоже в папахах ходили. Накладочка получается, Владимир Алексеевич.

Но Владимира Алексеевича смутить было трудно.

-- Конечно, были, - согласился он. - Только какие папахи? Их тогда из обычного меха делали, не из кудрявого. Сами подумайте, кто же даст солдату такую красивую папаху, в кудряшках? Да еще в царской армии, где нижнего чина за человека не считали. Помните, в кино показывали как народного поэта Тараса Шевченко, когда он был солдатом, по-всякому унижали и эксплуатировали.

О том, что Тараса Шевченко унижали и эксплуатировали знали все. Тут уж никто спорить не мог.

-- И вообще как вы можете об этом судить, если никто из вас старинную папаху в руках не держал и даже не видел.

Лисенко был прав: старинную папаху никто в руках не держал. Видели их на картинках, но там разве поймешь, кудрявая она или нет.

-- В руках не держал, но видел, - все-таки выступил Петя. - В кино видел, - добавил он, прекрасно понимая, что аргументация у него довольно слабая.

-- Так ты в кино и Змея Горыныча видел, - тут же осадил его Лисенко. - Там тебе, чего хочешь изобразят, и чего не хочешь тоже. Бутафория. И в театре тоже. У нас в оперном гладиатор Спартак в красном плаще по сцене прыгал.

Спартака в красном плаще видели все. Культпоход был, всем факультетом в оперный ходили. Профессура тогда только руками разводила, не зная как объяснить подобный феномен. То ли режиссер не очень представлял себе, во что одевались в древнем Риме рабы, то ли хотел, чтобы герой поэффектней выглядел. В конце концов решили, что и то и другое.

-- Да, - подтвердила Верочка, - Спартак в красном плаще танцевал. Красиво но неправильно. В Риме только император имел право носить красную тогу.

-- То-то, а вы говорите папаха!

Лисенко был серьезен как никогда, так что невольно возникало подозрение, что это очередной лисенковский розыгрыш. Но, с другой стороны, они хорошо знали, что мичуринцы и другие прогрессивные селекционеры добиваются совершенно фантастических результатов. И всегда досрочно.

Так, неторопливо двигаясь к своей цели, аргонавты на ходу обсуждали удивительные возможности нашей науки и не менее удивительные ее достижения. Но когда подошли к Геродоту метров на пятьдесят, пришлось оставили науку в покое. Настало время ловить барана.

-- Давайте обойдем его, - предложил Лисенко. - Петя и Серафима налево, Галя и Верочка направо. Я прямо пойду. Окружим и станем сближаться.

-- Вы говорили, близко не подпустит, - напомнил Петя. - А он и ухом не ведет, не обращает на нас никакого внимания. Надо просто подойти и взять его.

-- Притворяется. Знаю я эту хитрую скотину...

Геродот и верно ухом не повел, хотя студенты подошли к нему довольно близко. Но, в конечном итоге, прав все-таки оказался Лисенко. Когда до барана оставалось метров пятнадцать, он поднял голову, глянул на аргонавтов, бебекнул что-то веселое и резво припустился в степь, волоча за собой веревку с колышком на конце. Отбежав метров на пятьдесят, Геродот остановился и посмотрел на своих преследователей, оценивая, далеко ли они находятся. Решил, что достаточно далеко, и, ожидая пока они опять начнут приближаться, стал пощипывать травку

-- А ты, Петя, прав, - не удержалась Серафима. - Ухом от так и не повел. Ты когда его будешь брать: прямо сейчас или немного погодя?

Петя не счел нужным ответить. Потому что это был не вопрос, а выпад.

Студенты желали Геродоту добра и только добра, не собирались сделать ему ничего плохого. Просто хотели отвести его в лагерь, покрепче вбить в землю колышек и снова привязать к нему веревку, которая телепалась на шее у барана. И пусть наслаждается хорошим к нему отношением. Но у самого барана, как оказалось, были совершенно другие планы. Он опять подпустил аргонавтов метров на пятнадцать и снова, весело бебекнув, рванул в степь. Да так быстро и резво, что бежать за ним, попытаться догнать, было делом явно бесперспективным даже для длинноногой Серафимы. Снова подошли, и опять произошло то же самое.

Такое однообразие порядком надоело. Но Геродот не был горазд на выдумку и изобретательности не проявлял. Чувствовалось, что ничего нового в систему своих действий он не внесет. Он упрямо двигался все время на юг, и остановить его могли, видимо, только волны Каспийского моря. На берегу широкого и глубокого Каспия археологи бы наверняка настигли барана, поскольку плавать он не умел. Но до волн соленого и бурного Каспийского моря оставалось еще не то пятьсот, не то семьсот километров и тащиться в такую даль никому не хотелось.

-- По-моему у него мания преследования, - решила Серафима.

-- Надо Александру Федоровну позвать, - Пете эта история все более и более не нравилась. - Она упустила эту скотину, пусть она ее и ловит.

-- Петя, ты не прав, - заступилась за подругу Верочка. - Она не виновата. Геродот мог удрать у каждого из нас и то, что дежурит сегодня она, это просто стечение обстоятельств. А ты человек воспитанный и должен быть джентльменом.

-- Какой уж я джентльмен, - не согласился Петя. - Джентльмены баранов не ловят.

-- А что они, по-твоему, делают? - заинтересовалась Галя, которая раньше как-то не задумывалась над тем, чем занимаются джентльмены.

-- Джентльмены сидят у каминов, играют в бридж и пьют виски с содовой и со льдом. А по выходным они играют в гольф. Но баранов они не ловят - это точно. Так что не надо придираться.

-- Владимир Алексеевич... - обратилась Верочка за поддержкой к Лисенко.

-- Петя, но ведь ты не какой-нибудь капиталистический англичанин, ты наш, советский, джентльмен. А наш, советский, джентльмен духовно богаче. Он должен не только выпивать, и в карты играть, но, если коллектив потребует, и баранов ловить, - авторитетно заявил тот.

-- Зря стараетесь, из нашего Пети джентльмена никогда не получиться, - осудила Петю Серафима. - Он в науку сдвинутый и даже за девушками не ухаживает. Знаете что, может быть, плюнем на этого барана и на тридцать целковых тоже плюнем, - предложила она. - Обойдемся тушенкой. Мне это все надоело, и все равно мы его никогда не догоним.

-- Я тоже согласен на тушенку, - поддержал ее Петя. - Я сюда приехал раскопками заниматься, а не дурацких баранов ловить. Я не люблю ловить баранов в калмыцких степях.

-- А чего же ты любишь? - спросил Лисенко.

-- Он любит расчищать скелеты, - подсказала Верочка.

-- По-моему, он еще любит хорошо поесть, - напомнила Галя.

-- И еще он любит поспать, - уж Серафима-то никак не могла промолчать. - Он, по-моему, может проспать десять часов подряд. Напрасно, Петя, ты теряешь столько времени на сон. Наполеон спал не больше пяти часов в сутки, поэтому он успевал сделать все, что надо и стал великим человекам.

-- Считайте, что этим я отличаюсь от Наполеона, - Петя понимал, что против трех острых язычков ему не устоять, но не сдавался.

-- Ой, как интересно, - обрадовалась Галя. - А больше ты ни чем от Наполеона не отличаешься?

Тут Петя решил, что лучше ему не обращать внимания на их болтовню и помолчать. Они ведь за любое слово уцепиться могут, и без остановки будут трещать, как сороки.

-- Как же, как же, - с удовольствием откликнулась Серафима, - в отличии от Наполеона он совершенно штатский человек. Знаешь, Петя, а военная форма тебе бы пошла. В военной форме ты был бы прямо красавцем. Почему ты, Петенька, не пошел в военные, за тобой бы девчата табуном ходили.

Но Петя на провокацию не поддавался, по-прежнему молчал, и задирать его стало скучно. Девчата оставили Петю в покое и вернулись к Геродоту.

-- Так что мы будем делать с этим бараном? - спросила Верочка, - Владимир Алексеевич, как вы думаете?

Лисенко к этому времени думал о том, что шашлык не такое уж вкусное блюдо. Подумаешь - шашлык! Мясо как мясо. Да еще и подгорает по краям, а в середине полусырым остается. Жуешь его, жуешь и никак разжевать не можешь. Другое дело - говяжья тушенка, ее и жевать не надо, а какой аромат. Но как ни как, он был Правой рукой профессора, а это накладывало определенные обязанности.

-- Думаю, что надо ловить.

-- Мы его никогда не поймаем, - стояла на своем Серафима.

-- Он же все время убегает. Давайте не будем его больше ловить, и пусть он идет куда хочет, - снова поддержал ее Петя. - Пусть его за вредность ночью серые волки загрызут, как бабушкиного козлика. Будет тогда знать, как убегать от порядочных людей. А шефу мы потом представим ножки и рожки.

-- Шеф рассердится, - напомнила Галя.

-- Шеф ничего не узнает. Скажем, что не смогли догнать, и все. Мы ведь его все равно не догоним. Никогда. Так что правду скажем. Только перестанем за ним бегать и вернемся в лагерь еще сегодня.

-- Но шеф же увидит, что мы его не ловим.

-- Ничего он не увидит. Мы уже прошли то место, где земля закругляется. Отсюда не видно ни кургана, ни шефа. И он нас тоже не видит.

-- Вообще-то не увидит, - подтвердила Серафима. - Петя правильно говорит. Я давно заметила, что он у нас очень умный. Лучше на кургане работать, чем целыми днями бегать за баранами.

-- Как это древние люди не могли понять, что земля круглая, - почему-то ударилась в историю развития географических знаний Галя. - Им ведь тоже приходилось ловить баранов, так что вполне могли бы сообразить, что земля закругляется.

-- Это им церковники лапшу на уши вешали, - объяснила Верочка, посещавшая семинар по научному атеизму. - С плоской землей служителям культа проще было людей дурить.

Почему с плоской землей церковникам было проще дурить людей, Верочка объяснять не стала, но Галя ей и так поверила. Во-первых, потому что Верочка пользовалась авторитетом в области различных знаний. И, во-вторых, Галя, как стопроцентная атеистка и сама знала, что уж от служителей культа ничего хорошего ожидать нельзя.

-- Так не пойдет, - решил, наконец, высказаться Лисенко. - И потом тридцать целковых все-таки уплачено. А у нас что получается? Столько умных людей и не могут поймать всего одного примитивно мыслящего барана. Надо ударить по нему интеллектом.

-- Так у нас же нет даже незаконченного высшего образования, - напомнила Серафима. - Это только после третьего курса. Вот когда третий курс закончим, мы что-нибудь с этим бараном придумаем.

-- А он будет тебя здесь ждать, пока ты третий курс закончишь? - не удержался Петя.

-- Кое у кого уже вполне незаконченное высшее образование, - напомнила Верочка. - Кое-кто уже на диплом вышел. Как, Владимир Алексеевич?

-- Хорошо, принимаю конструктивное решение, - объявил Лисенко, поскольку намек Верочки касался персонально его. - Одни остаются здесь, другие берут машину, заезжают барану в тыл и окружают его, так чтобы ему некуда было бежать. Окружим и поймаем.

-- Так это же нашему дорогому Сан Санычу ехать придется, - скептически отнеслась к конструктивной идее Галя.

-- Не поедет, - уверенно сказал Петя. - И еще жаловаться побежит к шефу, что мы бестолку машину гоняем. Голубая кровь. Пся крэв! - выкопал он откуда-то народное польское ругательство.

-- Их благородие я беру на себя, - решил Лисенко. - На карту поставлен баран собственноручно купленный шефом за тридцать целковых. Надеюсь вам понятно, что это значит.

-- Тогда, пожалуй, поедет, - согласилась Галя. - Раз такое дело, то поедет.

-- Значит так, мы с Серафимой пойдем за машиной. Вы ждите, - распорядился Лисенко. - Мы сделаем полукруг, подберемся к нему с той стороны. Как увидите, что мы идем к барану, тоже начинайте подходить, чтобы одновременно.

-- И хватать, когда он побежит, - дополнил Петя.

-- Вообще то он баран, - Лисенко задумчиво поглядел на своего четвероногого противника. - Когда он увидит, что к нему подходят со всех сторон, он начнет соображать - куда ему бежать. Но быстро решить этот сложный вопрос не сумеет, потому что он баран. Тут мы его и берем.

-- Это осел размышляет, а не баран, - поправила его эрудированная Верочка.

-- Какой осел, при чем здесь осел? - удивилась менее эрудированная Серафима. - У нас ведь баран, а не осел.

-- Осел ни при чем, - объяснила Верочка. Верочка всегда была рада объяснить, если кто-то чего-нибудь не знает. - Это у Буридана был осел.

-- Он что, баранов ловил?

-- Кто баранов ловил? - удивилась Верочка.

-- Не знаю, Буридан или осел. Ты же сама сказала.

-- Ничего я такого не говорила. Просто Буридан положил перед своим ослом две охапки сена. Они были совершенно одинаковыми и осел не знал какую из них есть. Так и умер от голода.

-- Но у нашего барана же здесь сколько угодно травы, - пожала плечиками Серафима. - Зачем ему задумываться?

-- Ничего, - сказал Лисенко. - Ничего. Подойдет и баран. Увидит нас и задумается.

-- Так уж и задумается? - не согласился Петя.

Александр Александрович, как всегда, согласно своего индивидуального режима, лежал на брезенте в тени от машины, подложив под голову маленькую подушечку. На нем были длинные, почти до колен, серые семейные трусы. А больше ничего на нем не было. А недалеко от изголовья, так чтобы до них легко можно было дотянуться рукой, стояли мягкие тапочки без задников.

Это были те еще тапочки. Верх из малинового бархата покрывали замысловатые вензеля выполненные золотыми и серебряным нитями, носы у тапочек были заносчиво вздернуты и на них красовались пушистые голубые помпоны величиной с грецкий орех. Такие тапочки носили волшебники в древнем Багдаде. А особо остроумных шутников, которые осмеливались высказать свое мнение об этой шикарной обуви, волшебники превращали в пауков, жаб или мышей, в зависимости от уровня шутки.

Возможно, что Александру Александровичу эти тапочки достались по наследству от потерявшего голову пращура, но не исключено и то, что он приобрел их во время очередной командировки на случайной барахолке, где-нибудь между Казанью и Жмеринкой.

Когда Лисенко и Серафима подошли, Александр Александрович вероятно о чем-то думал. Не может же человек две недели подряд лежать на брезенте, в тени от машины, с маленькой подушечкой под головой, малиновыми тапочками у изголовья и ни о чем не думать. Так что вполне возможно, что Лисенко и Серафима прервали его мыслительный процесс.

-- Давай-ка, Сан Саныч, заводи свой броневик! - пытаясь использовать фактор неожиданности, совершенно безжалостно обрушился Лисенко на шофера.

Но Александр Александрович был человеком закаленным и фактор неожиданности на него не подействовал. Шофер даже не шелохнулся и только с недоумением посмотрел на Лисенко.

-- Броневик свой, говорю, заводи! - совсем уже настойчиво потребовал тот.

-- Конечно, прямо вот сейчас все брошу и пойду заводить... - тон, которым это было сказано, явно давал понять, что не станет Сан Саныч прямо вот сейчас все бросать, чтобы ехать неведомо куда.

-- Правильно, нам надо срочно ехать, - почти ласково объявила Серафима и привычно улыбнулась.

К Серафиме Александр Александрович относился хорошо. Серафима ему нравилась. Ее улыбка со скоростью света достигла сердца шофера и растопила его. Он быстро поднялся, тоже улыбнулся и застыл, постепенно утопая в широко распахнутых голубых глазах. С ней он бы поехал хоть на край света и прямо сейчас.

-- Так что собирайся, - извлек его из омута голубых серафиминых очей и опустил на землю Лисенко.

На земле было неуютно. Здесь стояла автомашина, на которой он вынужден был ездить, и здесь был Лисенко, который покушался на его спокойную жизнь.

До чего же этот Лисенко нетактичный человек, - вздохнул Александр Александрович. - Не понимает, что он сейчас совершенно лишний.

-- Собираться? - переспросил он.

-- Собираться, - подтвердил Лисенко.

-- Прямо сейчас? - Александр Александрович вернулся в свое нормальное состояние. Ему уже не нужно было решать: ехать куда-то с этим нетактичным Лисенко, или не ехать. Он и так знал, что никуда не поедет.

-- Прямо сейчас, - не отставал Лисенко.

-- Срочно? - Александр Александрович решил поиздеваться.

-- Мне бы хотелось, чтобы ты особенно не тянул.

Лисенко давал шоферу порезвиться. Так опытный удильщик вываживает большую рыбину. То подтягивает леску, то отпускает. А потом колотушкой ее по балде, и та уже больше не дергается, на все согласна.

-- Значит заводить?

-- Думаю, что следует заводить.

-- А у меня мотор барахлит, - не без удовольствия объявил Александр Александрович и даже подошел поближе, чтобы посмотреть, какое после этих слов будет у Лисенко лицо. - Не тянет мотор.

-- Вот это совсем плохо, - Лисенко постарался изобразить озабоченность. Он не был жестоким человеком, но ему нравилось наблюдать, как Александр Александрович садится за баранку.

-- Кому же это плохо? - продолжал свое шофер.

-- Всем будет плохо. И тебе, между прочим, тоже.

-- Почему это мне? - насторожился Александр Александрович. Не нравился ему Лисенко. Ох, и не нравился.

-- Это потому, что если мы сейчас не поедем на твоей таратайке, то в ближайшее время тебя будут ждать некоторые неприятности.

-- И ты меня хочешь от этих неприятностей уберечь, - со всем доступным ему сарказмом криво ухмыльнулся Александр Александрович.

-- Вот именно, хочу уберечь.

Не верил Сан Саныч в благотворительные порывы Лисенко и никак не мог понять, что тому нужно, чего он добивается...

-- Причем как можно быстрей. Чем дольше будем собираться, тем дальше придется ехать.

-- Это почему же мне надо срочно ехать? - продолжал дипломатические упражнения Александр Александрович. Но в голосе его уже можно было различить тревожные нотки.

-- Потому что Геродот сбежал, - не выдержала Серафима, чем несколько подпортила намеченную Лисенко программу холодной обработки шофера.

-- Разыгрываете, - не поверил Александр Александрович.

Он посмотрел за палатки, возле которых должен пастись баран. Палатки стояли на месте. Геродота на месте не было. Вместо барана неуверенно маячила фигура Александры Федоровны. Она двигалась сюда же, к машине.

-- Куда это он удрал? - приходилось верить, что Серафима говорит правду. Но это совершенно не означало, что надо срочно заводить машину и ехать куда-то сломя голову.

-- В степь. А она, как тебе известно, бескрайняя и тянется до самого горизонта - сообщил Лисенко. - Причем, как говорит наука география, за горизонтом ее еще больше.

Подошла грустная Александра Федоровна.

-- Не понимаю, почему он ушел. Ему ведь было так хорошо. Я его напоила, он почти целое ведро выпил. А стоило мне только на минуту отвернуться - он ушел.

-- Ничего, - успокоил ее Лисенко. - Далеко не уйдет. Скоро мы его поймаем.

-- Вы упустили барана, вы его и ловите, - после некоторого размышления заявил шофер. - Почему это я должен казенную машину гонять, если он не у меня удрал, а у вас, - не хотелось Сан Санычу ехать за бараном до самого горизонта, а, может быть, и дальше. - Моду взяли - за каждым бараном машину гонять.

-- Не за каждым, а за нашим. Потому что Геродота самолично купил шеф, и отдал за него тридцать целковых. Представляешь, как он будет недоволен, если мы не поймаем барана, - методично добивал Лисенко шофера.

Александр Александрович представил себе, как будет недоволен шеф, и это ему не понравилось.

-- Что же делать? - задумался он.

-- На машине его в два счета догнать можно. И ты поддержал бы славные традиции своего древнего рода. Они ведь у тебя все были охотниками?

-- Благородное занятие. Как же иначе. По семейным преданиям мы, Онучины, всегда псовой охотой увлекались. Свору гончих держали.

-- Считай что тебе на этот раз крупно повезло. Когда это еще представится тебе случай поохотиться. А сейчас вполне можешь осуществить свою заветную мечту. Ты ведь всю жизнь мечтал поохотиться. Так?

И в мыслях у Сан Саныча никогда не было, чтобы заняться таким канительным и беспокойным делом, как охота. Но, с другой стороны, семейная традиция - не фунт изюма. Приходилось поддерживать репутацию рода. И Серафима здесь рядом стояла.

-- Мечтал, - неохотно выдавил он.

-- Так осуществите свою мечту! - попыталась вдохновить его на подвиг Серафима.

-- Это если бы машина на ходу была... - все еще сомневался Сан Саныч. Между возможностью поддержать славные традиции предков и необходимостью покинуть лежбище, он явно склонялся к лежбищу.

-- Он совсем недалеко убежал, - продолжала убеждать Серафима. - Тут и ехать всего минут пять.

-- На машине мы могли бы заехать ему в тыл, окружить и баран наш. Но если у тебя мотор барахлит, то из этого, понятно, ничего не выйдет. Придется нам побегать, - не верил Лисенко, что мотор у машины барахлит. Загоняя шофера в угол, он оставил лазейку в которую тот мог выбраться. - Надевай свои красивые тапочки, побежим барана ловить.

Ездить Александр Александрович не любил. Но еще больше он не любил бегать. Бегать вообще и бегать за баранами в особенности. Выход был только один, тот самый, который Лисенко ему и оставил. Но шофер все-таки немножко потрепыхался.

-- А без меня нельзя?

-- Без тебя никак нельзя. Не хватит людей, чтобы его окружить. Видишь, Александра Федоровна тоже с нами поедет. Без тебя никак нельзя.

Шофер понял, что придется ехать.

-- Это я пошутил, что мотор барахлит, - сказал он. - Сейчас все будет в порядке.

-- Разве так можно шутить, - осудила его Серафима. - Вы просто расстроили меня, Александр Александрович.

-- Я так и думал, что ты шутишь, - признался Лисенко. - Я тебя потому и не торопил, чтобы послушать, как ты здорово шутишь. Очень у тебя интересно получается. И остроумно...

Александр Александрович же, осознав свой долг, а может быть свое безвыходное положение, надел свои парадные малиновые тапочки с голубыми помпонами, подошел к кабине машины и открыл дверцу. Он вынул из-под сидения небольшой ящичек и извлек из него другие тапочки, кожаные с задниками. Затем он снял свои шикарные малиновые, сдул с них пыль, бережно поместил в ящичек и положил ящик снова под сидение. Потом надел на свои нежные ноги кожаные, рабочие тапочки, подошел к палатке и скрылся в ней.

Из палатки шофер вышел полностью экипированный для предстоящего путешествия: в синих хлопчатобумажных шароварах и рубашке. Цвет рубашки напоминал пожар в березовой роще и заставлял задуматься о колоссальном вреде, который наносят народному хозяйству лесные пожары. Каждому кто видел эту рубашку так и хотелось немедленно затушить окурок, залить водой костер, купить огнетушитель и, вообще, недобрым словом вспомнить Прометея, подарившего людям огонь. Это была единственная рубашка, к которой Сан Саныч не надевал свой шикарный галстук. Он не хуже всякого другого знал, что обезьяны очень боятся лесных пожаров, и опасался, что при виде этой рубашки мартышки в панике разбегутся.

-- Вы и разоделись сегодня, Сан Саныч, прямо как жених, - постаралась поддержать у шофера бодрость духа Серафима.

-- Куда бы человека ни забросила судьба, он должен тщательно следить за своей одеждой, в точности как вы, Серафима, это делаете, - ответил тот комплиментом на комплимент.

А Лисенко с восхищением разглядывал рубашку и ничего уже сказать не мог.

Окрыленный похвалой Серафимы Александр Александрович стал двигаться несколько быстрей. Он обошел вокруг машины, посмотрел на солнце и, убедившись, что оно там, где ему положено быть, открыл капот. Заслоняя своим не очень-то богатырским телом хитросплетение проводов и трубок, чтобы студенты не видели, что он делает, недолго покопался в моторе. Потом захлопнул капот, задумчиво посмотрел на подушечку, возлежавшую на брезенте, тяжело вздохнул, сел в кабину и завел мотор.

-- Серафима, садитесь, прокачу вас по степи, - галантно предложил он открывая вторую дверцу. - Вам будет очень удобно на мягком сидении.

В отличии от железобетонного чабана, шофер не скрывал, что чрезвычайно высоко ценит прелести Серафимы. Но девушка проигнорировала галантное предложение представителя древнего рода Онучиных.

-- Нет, в кабине душно. Я лучше наверху поеду, с ветерком, - отказалась длинноногая Серафима. Она ухватилась за борт машины и легко перемахнула в кузов.

Шофером Александр Александрович был далеко не первоклассным и непонятно как он оказался в гараже Академии Наук, такой солидной организации. Надо думать, что Александр Александрович внедрился туда при помощи глубокого блата. Пристроила его в гараж какая-то мохнатая лапа. Потому что место было довольно хлебным. Зарплата неплохая и буфет в Академии шикарный, а в зависимости от обстановки там еще и здорово приплачивали: командировочные, полевые, за отдаленность, за безводность, за малярийность и еще за многое другое, что смогли придумать такие умные люди, как академики. Кроме того, в подобных экспедициях случались очень длительные стоянки, при которых можно было долго, лежать на брезенте в тени от машины.

Очевидно, спихнули его в эту экспедицию, учитывая, что она не очень отдаленная и не особенно сложная.

Недалеко от лагеря встретили шефа. Ему надоела одинокая вахта на кургане с которого все равно не было видно как действует его команда и он решил, пока есть свободное время, заняться дневниками экспедиции.

Александр Александрович быстро оценил обстановку и тормознул перед профессором.

-- Едем барана ловить! - солидно доложил он. - Можете быть спокойны, Иван Васильевич, никуда он от нас не денется, сейчас поймаем этот экземпляр и доставим в полной сохранности.

По всему выходило, что именно он организовал и возглавил экспедицию по поимке барана, а это означало, что профессору крупно повезло, в лице Александра Александровича, он получил ценного и инициативного работника.

-- Давайте, давайте, - благословил шеф группу захвата. - Везите его сюда, - и направился к лагерю.

Геродот, обиженный тем, что с ним больше не играют, перестал щипать травку, поднял голову и стал разглядывать студентов, пытаясь понять, в чем дело: почему вместо того, чтобы весело бегать с ним, кто - кого перегонит, они сидят? Разглядывал, разглядывал, ничего такого особенного не углядел, и решил подойти поближе. Подошел поближе и снова уставился.

Если он подойдет еще метров на десять, я его поймаю, - решил Петя. Пете вдруг очень захотелось самому, единолично, отловить мятежного барана. Приедет Лисенко на машине, а Геродот - вот он здесь, на веревочке. И Петя небрежно скажет удивленному Лисенко: "Простое дело. Это он, оказывается, Владимир Алексеевич, ваших усов боялся. А как только вы ушли, он сам прибежал". - Совсем неплохо получится.

-- Сидим и не шевелимся, - тихо приказал Петя девчатам. Подойдет ближе - будем брать...

-- А он бодаться не станет? - спросила Верочка.

-- Не бойся, я ему этого не позволю. Вы, главное, сидите тихо, не спугните.

Геродот сделал еще несколько шагов, остановился и стал ждать, когда кто-нибудь пойдет к нему. Вот тогда бы он припустился. И побегали бы с большим удовольствием для всех.

-- Сидим!.. - строго придержал, зашевелившихся было девчат, Петя.

Он хотел действовать наверняка и терпеливо ждал пока баран подойдет ближе, чтобы можно было достать его одним хорошим прыжком.

Геродот оказался менее терпеливым. Он сделал еще несколько шагов, но остановился все еще довольно далеко. Остановился и уставился персонально на Петю. Петя уставился на барана.

-- В гляделки играют, - хохотнула Галя.

-- Геродот победит, - решила Верочка. - Петя, конечно, человек настойчивый, и целеустремленный, из него хороший ученый получится, но до барана ему далеко.

Ни Петя, ни баран на этот неуместный разговор не отреагировали. Застыли глядя в глаза друг другу.

Верочка оказалась права: Геродот проявил большую выдержку, Петя первым заморгал и отвел глаза.

-- Сейчас... - он медленно встал. Девчата тоже зашевелились. - Сидите, - остановил их Петя. - Я сам.

Он сделал три осторожных шага к Геродоту.

-- Иди сюда, иди, скотина ты моя ненаглядная, - как только смог ласково произнес Петя и похлопал ладонью по коленке. - Руно ты наше золотое... Пить тебе наверно захотелось, рогатое ты наше сокровище. Мы сейчас в лагерь пойдем, напоим тебя холодной водичкой. Знаешь, как в такую погоду приятно холодную водичку пить...

-- Б-е-е-е-е, б-е-е, - сообщил Пете Геродот, что пить он сейчас не хочет и вообще у него на ближайшее время совершенно иные планы.

Петя ничего этого не понял. Он решил, что норовистое животное согласилось пойти на водопой, и обрадовался, что нашел, наконец, подход к этой занудной скотине.

-- Вот и хорошо, сейчас и пойдем, - Петя выдавил из себя добрую улыбку и сделал еще один шаг к Геродоту.

-- Б-е-е! - не согласился баран и восстановил прежнюю дистанцию.

Петя не понял намека и снова сделал шаг к барану. Геродот сделал шаг от Пети.

-- Чего же ты глупенький хочешь? - и Петя совершил очередную попытку приблизиться на расстояние хорошего прыжка.

Геродот поднял голову и как-то странно растянул губы. Это вполне можно было принять за улыбку.

-- Б-е-е-е!! - весело проблеял он, махнул коротким хвостиком и резво отбежал в степь метров на двадцать. Отбежал, остановился и обернулся, приглашая Петю побегать.

Петя как стоял, так и остался на месте. Бежать за бараном не имело никакого смысла.

-- Б-е-е-е!! - опять пригласил Геродот Петю порезвиться.

-- Тьфу, - в сердцах сплюнул Петя.

-- Что он тебе сказал? - полюбопытствовала Галя.

-- Вы что, не поняли? Сказал, что ему скучно и предложил, чтобы эти две хихиающие девицы с ним побегали, кто быстрей, - почти угадал намерения барана Петя. - Если вы его перегоните, сам пойдет в лагерь. Так что двигайтесь порезвей, надо постараться.

-- Мы не побежим, - отказалась Верочка. - Ты с ним договаривался, ты и бегай.

-- Со мной он бегать не хочет. Ладно, пусть пасется, пока наши приедут. Пусть это жвачное парнокопытное с машиной наперегонки побегает. Машина железная, тогда и посмотрим, кто кого перегонит.

Геродот внимательно смотрел на студентов и с интересом слушал их разговор.

-- Понял! - крикнул Петя барану.

Тот сделал вид, что не понял.

-- Ну тебя к лешему! - рассердился Петя. - Тебе такое хорошее имя дали, всем коллективом придумывали. А ты ведешь себя как самый настоящий вредитель. Шлангом прикидываешься.

Геродот совершенно спокойно выслушал Петю и ничего не ответил. Он просто не знал, как это позорно носить черное клеймо вредителя.

-- Я за тобой больше бегать не буду, - объявил ему Петя. - Пусть за тобой серые волки бегают, - и демонстративно отвернулся. - Слушай, Галя, ты, кажется, писала реферат по греческой мифологии?

-- Писала, - подтвердила Галя. - Занудная такая работа... - Она осторожно провела рукой по траве. - Какая здесь трава колючая.

Петя хотел возразить, сказать, что трава совершенно нормальная, но тоже пощупал травку и убедился, что она действительно колючая.

-- Вообще-то да, - вынужден был он согласиться. - Такая жарища, что трава совсем высохла. Но в Лондоне еще хуже, там сейчас сплошные туманы. А у нас от жары даже польза определенная - на полях готовое сено растет, только собирай, - как потомственный горожанин Петя был уверен, что так оно и есть. - Так ты помнишь, что писала?

-- Я, Петечка, над ним месяц корпела. Я его еще полгода помнить буду, не меньше. Потом, конечно, начисто забуду. И навсегда.

-- Там про амазонок должно быть. Я что-то с этими греческими мифами не особенно. Но помню, что про амазонок в них есть. Греки в этих мифах, вроде, воевали с амазонками.

-- В Греции, Петя, все было. И про амазонок они писали, и про нимф, и про сирен, и про гарпий. Очень они к женскому полу внимательно относились, любили его и постоянно поэтизировали. Правда, Медузу Гаргону они не особенно любили, но она сама виновата, нечего было мужиков в камни превращать.

-- Не надо мне про Медузу. Что они про амазонок писали?

-- Разное писали. Тебя что интересует?

-- Где они жили?

-- У Понте Эвксинского жили, у Меотиды.

-- У Черного моря, - перевела Верочка, - и у Азовского.

-- Подходит, - отметил Петя.

-- Что тебе подходит?

И тут плотину, за которой Петя хранил свои мысли об амазонках, прорвало. Не мог он больше молчать.

-- Я все о роксоланах думаю. Понимаете, женщины все поголовно с оружием. А амазонки тоже воинственные женщины, их непременно с оружием должны были хоронить. Не может такое быть случайным сходством. Вот и место сходится. Азовское море совсем рядом. Что ты о них еще помнишь?

-- Многое помню. Геракл с ними встречался. Девятый подвиг - это о том, как он достал волшебный пояс царицы амазонок Ипполиты.

-- Ты поподробней, - попросил Петя.

-- Можно и поподробней. Дело было так... С чего бы это начать...

Галя задумалась ненадолго, затем стала рассказывать:

-- Значит, так... Геракл проштрафился перед богами и должен был по их приговору совершить двенадцать подвигов. Но он же был героем и подвиги эти, сами понимаете, мог совершать совсем запросто. Эта работа ему даже нравилась. Так что сделал Аполлон?.. Знаете, я ведь его раньше считала порядочным богом. Образец красоты и все такое...

-- Нашла порядочного, - фыркнула Верочка. - Все боги жестокие эгоисты. Они же оторваны от народа. Власть ни к чему хорошему не приводит.

-- Давай об амазонках, - попросил Петя.

-- Подожди, скоро к твоим амазонкам подойдем. Так вот, Аполлон из вредности направил Геракла служить Микенскому царьку Эврисфею. А Эврисфей этот был царьком барахольным, хилым и всего боялся. Он от Геракла в хлеву прятался. Представляете, от этого ничтожества, Геракл должен был получать ценные руководящие указания: где, когда и какой подвиг надо совершить... Так что морально Гераклу было очень плохо. Но ничего не поделаешь, раз боги приказали служить этому хилому царьку, приходилось подчиняться.

Баран внимательно слушал. Он совершенно не был знаком с древнегреческой мифологией, и ему захотелось узнать, что же пришлось делать Гераклу.

-- Давай про амазонок, - взмолился Петя, - Мы же договаривались про амазонок.

-- Подожди, здесь надо все по порядку. Тут все действующие лица одной ниточкой связаны.

Поскольку Петя заинтересовался этой историей, то Галя, как человек добросовестный, решила изложить ее обстоятельно, со всеми подробностями и деваться ему теперь было некуда.

-- Ладно, давай по порядку, - согласился он.

-- Так вот, у этого царя Эврисфея, как приложение ко всем его недостаткам, еще и доченька была, Адметой звали, тоже не подарочек. Первая модница во всех Микенах. На тряпках и украшениях была прямо помешана, только о нарядах и думала. Сами понимаете, царская дочь, принцесса - чего хотела то и делала. А выдрать некому было... Вот она все время и думала, чего бы ей такого особенного захотеть. И надумала однажды, что хочется ей повыпендриваться в волшебном поясе царицы амазонок Ипполиты: ни у кого нет, а у нее - пожалуйста. Пусть все восхищаются и киснут от зависти. Тут же эта Адмета пошла к родителю, объявила, что она самая несчастная принцесса во всей Древней Греции, что выйти к людям ей совершенно не в чем, и что жить без пояса Ипполиты она не может... И стала по три раза в день скандалы устраивать, истерики закатывать и в обморок падать.

Что ей только Эврисфей ни предлагал, от всего нос воротит. Уперлась: "Хочу волшебный пояс царицы Ипполиты!" - и все. Только где ему этот пояс взять? В магазине его не купишь. А доченька выть не перестает, известное дело, принцесса.

-- Да, - подтвердила Верочка. - Принцессы своим социальным положением, как правило, очень разбалованы.

А Петя и баран не прерывали рассказчицу, слушали молча и сосредоточено.

-- В те времена принцессы были особенно капризными, - продолжила Галя. - И Эврисфей ей ни в чем отказать не мог, любимая доченька. Причем уехать из Микен за поясом он тоже не мог. Дело в том, что авторитетом он у микенцев не пользовался и знал: из города его выпустят с превеликим удовольствием, а обратно могут и не впустить. Это у древних греков был такой хороший национальный обычай: не нравится правитель - обратно в город не пустят. Но даже если бы он и поехал к амазонкам, то пояс все равно не достал бы. Его Ипполита одной рукой прихлопнуть могла. Так что вызвал он опять нашего Геракла и приказал, во что бы то ни стало срочно достать этот пояс для своей малохольной доченьки. Ему это, мол, зачтется, как очередной подвиг, так что пусть действует и побыстрей, иначе царек богам донос направит, сообщит, что Геракл его не слушается и вообще - нарушает.

-- Всыпать ей надо было, как следует и царьку тоже, за то, что так ее воспитал, - решила Верочка.

А Геродот презрительно повел губами и сморщил нос. Ему ни Эврисфей, ни Адмета тоже не понравились.

-- И тот отправился доставать, - припомнил Петя, не обращая внимания на слова Верочки и гримасы Геродота. Хотя был с ними вполне согласен.

-- Совершенно верно. Отказаться Геракл никак не мог. У него же зачет по подвигам: чем быстрее совершит, тем быстрей от занудного Эврисфея освободится. Так что он мигом собрал дружину из героев, оснастил корабль и приехал к Ипполите куда-то на берег Понта Эвксинского. Кажется в устье Танаиса.

-- Дон, - пояснила Верочка.

-- Давай дальше, - попросил Петя. - Сам знаю, что Дон.

-- Геракл объяснил Ипполите ситуацию, и попросил продать пояс. Ипполита сразу зауважала Геракла, уж очень видный был мужчина, герой: умный, сильный и красивый, сейчас таких не бывает, перевелись настоящие мужики. Такому герою не откажешь, так что хотела она просто подарить ему этот пояс, но тут вмешалась Гера.

-- Вредная была баба, - опять подсказала Верочка. - Она терпеть не могла Геракла, и все время его изводила.

-- Вот именно, - подтвердила Галя. - Богиня, но очень вредная. Она приняла вид амазонки и уговорила подружек напасть на гостей. Но это же был Геракл, а его дружина тоже все сплошь герои, так что они амазонское войско быстро разбросали куда - кого и даже захватили в плен командовавшую войском амазонок Меланиппу. Потом Геракл обменял у Ипполиты эту Мелониппу на пояс и отвез его Эврисфею. Вот и вся история.

Геродоту эта история пришлась по душе, особенно понравился сам Геракл, такой смелый и сильный. Геродота, как и каждого молодого барана, тянуло к подвигам, и он тут же размечтался о том, как было бы хорошо попасть в отряд Геракла и подружиться с ним. Петя же ничего полезного для себя, кроме географии расположения амазонок, не узнал и был не особенно доволен, но вида не показал и даже похвалил галин рассказ, а потом спросил:

-- А как они были вооружены амазонки?

-- В основном, как и все в те времена. Копье, лук со стрелами, меч и двойная секира.

-- Топор с двумя лезвиями? - спросил Петя, вспомнив длинные обоюдоострые топоры, проскакавших перед ним роксоланок.

-- Да, - подтвердила Галя. - Такой топор с двумя лезвиями. Тоже распространенное в то время оружие.

-- А щиты, какие у них были? - вспомнил он необычной формы щиты амазонок. - Какой формы были щиты, не помнишь?

-- Почему не помню? Помню. Геродот описывает. Не наш а настоящий Геродот. У них были щиты в форме полумесяца. Странная какая-то форма для щита, не представляю себе.

-- Понимаешь, они на лошадях сражались, - стал объяснять Петя. - Щит круглый, а внизу вырез такой, чтобы можно было его на холку коня опустить и прикрыть всю верхнюю часть тела. Таким щитом удобно прикрываться.

-- А ты откуда знаешь? - удивилась Галя.

Петя хотел, было, рассказать о том, что видел недавно отряд амазонок, проскакавший здесь по курганам, но решил, что не стоит этого делать, засмеют.

-- Так, предполагаю, - пожал он плечами... И чтобы перевести разговор спросил:

-- Слушай, а почему в Южной Америке реку назвали Амазонкой? Как будто на ее берегах амазонки водятся.

-- Представления не имею.

-- Я знаю, - вызвалась Верочка.

-- Все-то ты знаешь, - с уважением посмотрел Петя на Верочку. - Интересно мне, откуда ты это знаешь?

-- Читала.

Петя тоже читал много, побольше своих однокурсников. Но читал только то, что нужно для дела, а не просто так.

-- Ты что, исследованием открытия и колонизации Южной Америки решила заняться? - поинтересовался он.

-- Нет.

-- Зачем же ты тогда это читала?

-- Так интересно же.

-- Ну, ты даешь... Нельзя так разбрасываться. Так у тебя ничего не получится.

Верочка пожала плечами, она не была столь целеустремленным человеком, как Петя.

-- Ладно, рассказывай, если знаешь.

-- Это все Орельяно, Франсиско Орельяно. Он был соратником Писарро. Отделился от него и стал спускаться по какой-то неизвестной реке. Она оказалась притоком другой, реки, такой широкой, что с одного ее берега не было видно другого. Это происходило в 1541 году. Шли они по этой широкой и бурной реке на двух бригантинах почти полгода. В Южной Америке реки же не замерзают, тропики, вечное лето. И, наконец, преодолев многие лишения, они добрались до океана. Вернувшись в Испанию, конквистадоры рассказывали, что когда они высаживались на берега этой большой реки, чтобы пополнить запасы провизии, на них нападали женщины - воительницы. Это, - говорили они, - были рослые и сильные женщины, вооруженные луками и копьями, все они были светловолосыми, носили длинные косы. Рассказы путешественников вызвали в Испании большой интерес и все это, в конечном итоге, обернулось против самого Орельяно. Он ведь хотел свое имя увековечить и назвал реку в свою честь: река Орельяно, а испанцы после рассказов конквистадоров стали ее называть рекой Амазонас - рекой Амазонок. А потом уже переделали в Амазонку.

Вот так конкретно и четко смогла сформулировать Верочка события, произошедшие еще в шестнадцатом веке. Чуть-чуть подправить, и вполне можно было вставить ее рассказ как отдельную статью в энциклопедию.

Геродот был очень доволен: он хоть и не все понял из рассказов девушек, но все равно узнал много нового и интересного. В отаре ведь только и услышишь что "б-е-е", да "бе-бе": все про пастбища да водопои. Однообразная и скучная жизнь: степь и кошара, кошара и степь, все время одно и то же. А здесь можно услышать о далеких странах, широких реках с чистой водой и круглый год зеленеющих степях, где бараны даже зимой могут есть траву а не солому в которой столько клетчатки, что ее ни прожевать, ни переварить. Это же какая удивительная там жизнь...

Степь не московский асфальт, тем более, что за бараном пришлось ехать даже не по степным дорогам а по кочкам целины. Так что пока они окружали барана Александр Александрович, без всякого злого умысла, вытряс из Лисенко и его спутниц все, что только можно было вытрясти у студентов перед ужином. И все-таки у них еще оставалось достаточно сил, чтобы выбраться из кузова машины, когда она остановилась.

Александру Федоровну во время этой поездочки укачало довольно основательно, но она по привычке терпеливо смолчала. А Серафима молчать не стала.

-- Вы что, нарочно нас по всем кочкам провезли? - фыркнула она. - И где вы их только находите! Разве можно живых людей так возить!

-- Да что вы, Серафима, зачем вы так. Здесь ведь совершенно дикие места и абсолютное бездорожье. Будь моя воля, я бы вас по самому гладкому асфальту только и возил, - выдал интеллигентную шоферскую остроту Александр Александрович.

-- А здесь поаккуратней ехать не могли! - не остывала Серафима. - Ведь всю душу вытрясли.

-- Кочки, Серафима, целина, - оправдывался водитель. - Надо было в кабину садиться, я ведь предлагал. И ехали бы на мягком сидении. С полным удовольствием и комфортом.

-- Там дышать нечем и бензином воняет.

-- Будь моя воля, я бы, Серафима, лично для вас поставил мотор, который исключительно на французских духах работает, - рассыпался Александр Александрович.

-- Все, выяснили отношения, - прервал обмен любезностями Лисенко. - В отношении духов с французами потом договариваться будешь. Сейчас надо барана ловить.

-- У вас удрал, вы и ловите, - открестился от коллектива, впавший в душевное уныние от выраженного Серафимой недовольства Александр Александрович.

-- А ты что будешь делать? - прищурился Лисенко.

-- Мое дело шоферское. Привезти да увезти. Так что я уже свои полдела сделал - привез. Когда поймаете барана - увезу.

Не надо было ему такое говорить. Напрасно он пытался оторваться от коллектива.

-- Баран тридцать целковых стоит, а это из наших пайковых денег, - напомнил Лисенко, - так что ты подумай, прежде чем говорить такое.

Александр Александрович подумал и все-таки решил, что нечего ему суетиться. Раз они нацелились ловить барана, то и без него поймают. Студенты народ шустрый.

-- Ну и пусть...

Но в лице Лисенко он имел слишком опытного и даже в какой-то степени, коварного противника.

-- Можешь, конечно, не ловить, - согласился тот. - Только чтобы окружить барана как раз семь человек нужно, оптимальное число. Без тебя нас шестеро. Так что опять убежит. И снова придется ехать, ловить его. Так и будем весь день ездить и ловить, пока не поймаем.

Мысль о том, что снова придется ехать вслед за беглецом по пересеченной местности, окончательно испортила настроение Александру Александровичу. Он понял, что обречен и покорно отправился окружать злополучного барана.

Какими-то неизвестными современной науке органами Геродот почувствовал, что окружен. Он перестал щипать травку, посмотрел по сторонам и увидел приближающихся аргонавтов. К этому времени настроение у него изменилось: улетучилась игривость и навалилась грусть. Убегать ему уже не хотелось. Он смотрел на студентов серьезно и задумчиво, и в глазах его можно было увидеть упрек. Всем своим видом Геродот обвинял их в том, что вот бросили они его а ему было так сиротливо и одиноко в этой бесконечной, пустынной степи.

-- Лицемер! - выдал ему Петя. - Нет, вы только посмотрите какой у него невинный вид. Стоит тихо, как ангел, как будто только нас и дожидался. Это же не баран, а хамелеон какой-то. Он же над нами издевается. У, изверг рогатый!..

-- Не обижай животное, - заступилась за Геродота Александра Федоровна. - Не надо такие слова, про животное говорить.

-- Его обидишь... Он сам, кого хочешь, обидит...

Потом Петя совершил, можно сказать, героический поступок. Когда до Геродота оставалось не более двух метров он вдруг, неожиданно для всех и в первую очередь для барана, рыбкой взвился в воздух, опустился прямо на веревку и ухватился за нее двумя руками.

-- Вот это здорово! - восхитилась Галя. - Ловко сделано, Петя, ты прямо как в кино, можешь каскадером работать.

А Геродот с недоумением посмотрел на Петю. Он никуда не собирался убегать и не понял, зачем Петя стал совершать совершенно не нужный в этот момент героический поступок. Если бы баран мог, он в это момент непременно пожал бы плечами.

Петя во время своего лихого прыжка довольно основательно ударился о землю правым коленом, но разве покажешь, что тебе больно, если так хвалят. Он даже не поморщился. Просто медленно поднялся, крепко придерживая веревку так, что ни один баран не смог бы сейчас убежать от него.

-- Считай, что ты достойно продолжаешь начатые Гераклом подвиги, - похвалил его и Лисенко. - Правильно сделали, что героем назначили тебя.

-- Какой уж тут героизм, - проявил Петя достойную мужчины скромность. - Просто поймал его и все. Каждый мог бы сделать такое. Просто я раньше других успел.

-- Нет, я бы так отчаянно прыгнуть не смогла, - откровенно призналась Серафима.

Петя спорить не стал, он и сам понимал, что Серафима так прыгнуть не смогла бы, и Верочка не смогла бы, и Александра Федоровна, вот Галя, та бы, пожалуй, сумела. А поскольку колено у него болело, он излил свой гнев на Геродота:

-- Ну все, отбегался ты у нас, - злорадно сообщил он животному. - Баранина рогатая! На полдня от дела оторвал. Была бы моя воля, я бы тебя научил, как убегать!

Геродот продолжал пристально глядеть на Петю, пытаясь сообразить, чем тот недоволен. Он и так умел неплохо бегать и не мог понять, чему бы Петя научил его, если была бы на то его, Петина, воля. И почему у него этой воли нет? Так и не понял.

-- Зачем ты его так ругаешь, - теперь за Геродота заступилась уже Галя. - Просто ему захотелось побегать. Ты конечно молодец, но если бы тебя привязали на целую неделю, тебе тоже захотелось бы побегать.

Она почесала барану шею, и тот доверчиво прижался к ней.

-- Ну что, пора в обратный путь, аргонавты, к родным пенатам, - напомнил Лисенко. - Ты, Петя, как и положено Гераклу, подвиг совершил совершенно бескорыстно, так что теперь мы весь вечер будем рассказывать про тебя былины и слагать мифы. В ужин получишь двойную порцию компота. А пока порадуем шефа, отвезем ему руно...

Геродот был бараном простодушным и любознательным. На автомашине он никогда еще не ездил и ему, как малому ребенку, очень захотелось, прокатиться, раз подвернулся такой случай. Не каждый же день даже очень любознательному барану удается прокатиться на машине.

С помощью студентов, он охотно забрался в кузов. О, романтичная и загадочная баранья душа! Покататься ему захотелось! С Александром Александровичем!

-- Прошу! - Александр Александрович галантно распахнул дверцу кабинки. - Приглашаю вас, Серафима, совершить путешествие на мягком сидении, с комфортом. Я опущу стекло у кабинки, и вас будет обвевать ласковый летний ветерок.

-- Нет, - снова отказалась Серафима. - Я лучше на свежем воздухе, вместе со всеми.

-- Давайте я в кабине поеду, - вызвалась Александра Федоровна. - В кузове очень подбрасывает, у меня от этого голова кружится. - И к великому неудовольствию Александра Александровича забралась в кабину.

Остальные разместились в кузове. Как аргонавты в старину они возвращались к своим пенатам с победой. Более того, они даже превзошли древних аргонавтов: везли с собой не просто руно, а целого барана.

Александр Александрович завел мотор, и машина затряслась мелкой дрожью, словно испытывала сама себя на прочность: рассыплется или не рассыплется. Затем, убедившись, что не рассыпается, неожиданно для всех прыгнула вперед. Геродот, не ожидавший такого подвоха, упал. Потом осторожно поднялся и нетвердой походкой потянулся к борту. Лисенко придержал его за рога. Машина взбрыкнула задними колесами и сделала еще один хороший скачек. Геродот потянулся основательней, увлекая Лисенко за собой и явно намереваясь выпрыгнуть за борт.

Геродот был бараном и гордился этим. Он не был трусом. Более того, он знал, что в жизни всегда есть место подвигу. И, если уж на то пошло, ему время от времени даже хотелось совершить какой-нибудь подвиг и прославиться. Но одно дело - совершить подвиг на глазах у других баранов, и совсем другое - отдать свою молодую жизнь просто так, без всякого подвига, ни за что, ни про что. А путь к спасению был единственный: выпрыгнуть из этой взбесившейся машины на ходу. Это тоже было опасно, но все-таки оставался какой-то шанс спастись. К чести Геродота следует признать, что он проявил солидарность к своим спутникам и волок за собой Лисенко, пытаясь спасти хоть одного человека.

-- Держите его! - закричал Лисенко, почувствовавший, что сам он не справится. Он не понял благородного душевного порыва Геродота и пытался удержать барана.

По этому тревожному призыву все пятеро навалились на несчастное животное. Удержать его, вырывавшегося изо всех бараньих сил да к тому же и самим удержаться на ногах - это было выше человеческих возможностей. Так что вскоре в кузове образовалась довольно большая куча, из которой торчало множество ног: бараньих и человечьих. Кое-где виднелись и головы. Лисенко и Маркин зло ругались, конечно, в пределах дозволенного в женском обществе. Девчата повизгивали, постанывали и тоже ругались, но, разумеется, в пределах женского репертуара.

Вся эта куча голов, рук, ног и всего остального вместе с машиной подпрыгивала на кочках и перемещалась по кузову то в одну сторону, то в другую. Все в ней менялось местами, так что Петя вскоре вовсе оказался внизу, под бараном и под всеми остальными. Это ему не понравилось.

-- Снимите с меня барана! - закричал он. - Слезайте с меня! Одного барана я еще выдержу, но не четырех.

-- Потерпи немного, - стал уговаривать его Лисенко. - Потерпи... Я тебе лягну! - это уже барану. - Я тебе лягну! Я тебе все ноги повыдергиваю! - Всем плохо, не тебе одному... - это уже Пете. - Потерпи. Скоро приедем. Здесь ведь ехать всего - ничего...

-- Он меня царапает копытом! - завопила Верочка. - Больно же! Сейчас я его отпущу.

-- Не отпускай, - Лисенко попытался ухватить барана за ногу. - Он добрый. Это он не нарочно, а от переживаний.

-- А зачем он царапается копытом!

-- Лежи, а то я тебя сейчас между ушей перетяну! - потерял терпение Лисенко.

-- Только попробуй! - возмутилась Верочка.

-- Это я не тебе! Это я барану. Ты, если можешь, подвинься, но не отпускай его.

-- Я теперь вся в синяках буду, - простонала Серафима. - У меня нежная кожа. Ну нельзя же так! Ведь больно!

Машина скрипела деревянными частями кузова, бренчала какими-то металлическими деталями, наклонялась то вправо, то влево и делала самые невероятные прыжки. Предугадать, как она поступит в ближайшие секунды, было совершенно невозможно. Кто-то попытался встать, но в это время машина взбрыкнула правым задним колесом, и клубок тел пополз по кузову влево, в сторону кабины. Потом она встала на дыбы и тот же клубок, постанывая и повизгивая, двинулся обратно.

-- Так слезут с меня сегодня или нет!? - не переставал канючить Петя. - Я больше не могу...

-- Ты чего лягаешься, гад! - закричала Галя. - Владимир Алексеевич, скажите ему, чтобы он не лягался!

-- Сейчас я ему скажу! Я ему так скажу, что он неделю помнить будет! А ты не нервничай. Он тебе ничего плохого не сделает. Ты только держи покрепче и не обращай на него внимания.

Геродот хотел жить. Он, черт побери, любил эту жизнь. Он сейчас любил то, что не любил до сих пор: засушливую степь, мутную воду на водопоях, кошару, через дырявые стены которой зимой наносит целые сугробы снега и даже черного волкодава, однажды цапнувшего его за лопатку. Он любил жизнь и боролся за нее, как только мог: вертелся, дергался, мотал рогатой головой, пытаясь стряхнуть навалившихся на него людей и добраться до спасительного борта машины.

-- Я больше не могу, - заявила Серафима. - Он смотрит на меня дикими глазами. Он меня укусить хочет...

-- Бараны не кусаются! - дернул на всякий случай барана за рога Лисенко. - Бараны бодаются!

-- Кто меня за ногу щиплет!? - возмутилась Галя. - Немедленно прекратите. Больно же.

-- Это я не тебя, это я барана щиплю. Хочу чтобы с меня слезли, - потребовал Петя.

-- Но это же моя нога!

-- Откуда я могу знать, где чья нога...

-- Идиот, человеческую ногу от бараньей отличить не можешь.

-- Держите его кто-нибудь за копыто! - требовала Верочка...

Когда машина пришла в лагерь и остановилась, в кузове на какое-то время все замерло. Первым пришел в себя Лисенко.

-- Я же говорил, что скоро приедем, - с облегчением выдохнул он. - Вот и добрались, и все живы. А Геродота я, между прочим, понимаю. Еще минут десять такой езды и я бы тоже выпрыгнул.

-- Его нам в наказание дали, Сан Саныча, свыше, за грехи наши, - неожиданно для всех ударилась в мистику Галя у которой вообще-то грехов почти и не было.

-- Точно, - согласился Лисенко. - Нашему Сан Санычу только преступников возить. Надо наказание такое внести в уголовный кодекс - специальную статью за самые тяжелые преступления.

-- Не, - подал откуда-то снизу голос Петя, - не внесут. Это будет нарушением Всеобщей Декларации прав человека, - Петя и такое знал.

-- В уголовный кодекс не внесут, - поддержала его Верочка. - Наказание должно быть гуманным.

-- Жаль, - Лисенко осторожно дотронулся до вздувшейся на лбу шишки. - Количество преступлений сразу сократилось бы.

-- Ну а слезать с меня все-таки будут? - поинтересовался жалобным голосом человека потерявшего всякую надежду Петя. - У меня же ни одной целой косточки не осталось.

-- Срастутся, - обнадежила его Верочка. - Знаешь, Петя, молодые кости очень быстро срастаются.

-- Посмотрите кто-нибудь, правая нога у меня есть? Что-то я ее давно не чувствую, - продолжал канючить Петя.

-- Разберемся, - успокоил его Лисенко. - Все ноги найдем, и правые, и левые, и передние, и задние. Никуда не денутся. Самое трудное уже позади.

-- Да слезьте вы с меня, - не умолкал Петя. - Ведь приехали уже. И снимите с меня эту нахальную скотину.

Куча тел постепенно расползлась. Геродота снимать не пришлось. Геродот встал сам. Он широко расставил подрагивающие ноги и бессмысленно смотрел вдаль. Никак не мог сообразить, где он находится, и что ему делать.

-- Вставай, болезный, - Галя протянула Пете руку и помогла подняться. - На месте у тебя правая нога. Вот она, можешь убедиться.

Петя пощупал ногу, убедился, что она действительно на месте.

-- Так это же левая! - вдруг осенило его. - А правая вот эта. Все ты, перепутала.

-- Не все ли равно. Главное что опять имеешь две ноги. Какая из них правая, какая левая - это не так уж и важно, тебе в строю не ходить. Постепенно разберешься. А я теперь вся в синяках буду.

-- И я тоже, - тяжело вздохнула Серафима. Что теперь люди подумают!?

-- Какие люди, у нас здесь только свои. Как-нибудь обойдешься.

-- А если придут?

-- Если придут - спрячем тебя. Будешь в палатке сидеть.

-- И так две недели никого не вижу, а когда новый человек придет, я еще и прятаться должна, как белая рабыня, - расстроилась Серафима. - Проклятый баран.

-- Причем тут баран, если Сан Саныч нас так вез, - встала на защиту Геродота Верочка. - Баран тоже жертва, он тоже пострадал и не надо напрасно обижать животное.

-- Он меня укусить хотел, зубами, честное слово, - не могла успокоиться Серафима.

-- У-у, хищник несчастный, - у Пети тоже были личные счеты с бараном. - Навязался на нашу голову.

-- Между прочим, - напомнил Лисенко, - он на нашу голову не навязывался. Совсем наоборот, мы сами делали все, чтобы заполучить эту голову мелкого рогатого скота. А Серафима одаривала чабана своими фирменными улыбками и с общего одобрения даже собиралась его целовать. Захотелось стать частными собственниками, скотоводами. Понимаете теперь, почему большевики всегда были против частной собственности? Частная собственность до добра не доводит.

-- Я чабана не уговаривал, - открестился Петя. - И не улыбался ему. Уж я к этой скотине не имею никакого отношения. А тебе, - заявил он Геродоту, - соображать надо и смотреть на кого ложишься. Балда рогатая.

Геродот не отреагировал. Геродоту было не до мелких обид. Он пока еще не пришел в себя. Такую бурную поездку баранья нервная система не выдерживала.

-- Чего это вы так шумели? - Александра Федоровна не знала, что делалось в машине, и теперь непременно должна была узнать. - Кто-то кричал, что-то грохотало. Что там у вас произошло?

-- А ничего не произошло, - Лисенко осторожно пощупал вздувшуюся на лбу шишку. - Ехали - ехали и приехали.

-- Чтобы я когда-нибудь еще раз поехал в такой компании, - не мог успокоиться Петя. - Ну, я понимаю барана! Он же животное! Он примитивно мыслит! Он о последствиях не задумывается! А вы все чего на меня навалились? Вы ведь могли мне очки разбить! Что бы я без очков делал?

-- Ну, Петечка, мы же не нарочно, - успокаивала его Галя. - Мы же просто не могли удержаться на ногах.

-- Так что у вас произошло? - продолжала допытываться Александра Федоровна, хотя общий смысл произошедшего она уже уловила. - Наверно машину очень трясло и Гера нервничал. Я так и подумала. Он же очень впечатлительный и не привык ездить на такой трясущейся машине. Бедненький мой, обидели тебя, - погладила она барана.

-- Нет, - возмутилась Серафима, - она барана пожалела! А нас тебе не жалко? Я же вся в синяках буду! А Гале он копытом всю ногу исцарапал.

-- Владимиру Алексеевичу тоже досталось, - отметила Галя. - У него на лбу уже выросла здоровенная шишка.

-- Так вы ведь совершенно сознательно поехали на машине. Вы к ней привыкли и знали, на что идете. А Герочка не знал. Его в машину заманили. Всегда так - что бы ни случилось, больше всего достается барану, - почему-то стала обобщать Александра Федоровна.

-- Мне кажется, что все мы в какой-то степени бараны, - ушел еще дальше по линии обобщения Петя.

-- Здравая мысль, - поддержал его Лисенко. Теперь он осторожно ощупывал вторую шишку, на затылке. Две шишки за одну поездку - это было многовато. - Вполне возможно что в ней и скрыта сермяжная правда, которую все время ищут. Только ты, Петя, по поводу этого своего открытия не особенно распространяйся, некоторые могут принять на свой счет и обидеться.

-- Так я же в первую очередь про себя.

-- Себя, как хочешь можешь называть: можешь бараном, а можешь и обезьяном, как тебе больше нравится. Но учитывай, что есть и такие люди, которые баранами себя считать не могут, не та у них должность. Твое обобщение им не понравится, они могут принять его за выпад и ересь. Обобщать, Петя, вообще опасно. Ты ведь знаешь, как поступали с еретиками на Руси?

-- Сжигали, - подсказала Верочка. - Так что не ищи, Петя, приключений на свою голову.

-- Вот именно.

-- Ладно, - согласился Петя. - Других не буду называть. А нас всех можно?

-- Нас можно, - разрешил Лисенко. - От нас не убудет. Можешь называть нас всех баранами, кроме шефа, конечно.

-- Так вот, все мы с вами бараны! Кроме шефа.

-- Кто знает, может так оно и есть, - почти признал петино определение Лисенко.

А Геродот постепенно приходил в себя. Еще болела голова, еще подрагивали уставшие от напряжения мышцы, но уже ясно работала мысль: он проделал все-таки это опасное путешествие и остался живым. Насколько он знал, никто из баранов не совершал такого, никому из них не приходилось встречаться с подобными трудностями. Он был первым! Как Христофор Колумб, как Фернандо Магеллан, как Афанасий Никитин! Геродот, как и каждый нормальный баран, был немного тщеславен и с сожалением подумал о том, что ни одна овечка не видела его удивительного приключения. Но все еще было впереди. Жизнь, с которой он собирался уже проститься, продолжалась. Она была прекрасной, как сочная зеленая трава и удивительной как голубое небо. Геродот представил себе, как в долгие зимние вечера, удобно устроившись в центре родной кошары, он станет рассказывать о своей фантастической поездке баранам, и легенды об этом путешествии потомки будут передавать из отары в отару, из поколения в поколение.

Тайно от шефа студенты сожалели, что Геродоту не удалось удрать. Потому что успешная но не учитывавшая всех последствий коммерческая операция профессора внесла в спокойную, мирную и размеренную жизнь экспедиции некоторую нервозность, неопределенность и неуверенность в завтрашнем дне. О шашлыках, шурпе и других экзотических блюдах никто уже и не думал. Думали о том, что баран - это крест, который теперь приходится нести. Но крест никто нести не хотел, а крест в виде барана - тем более, поэтому студенты постоянно размышляли о том, как бы избавиться от него. Правда, разговоры на эту тему практического значения не имели: одни эмоции и беспочвенные мечты.

Принять решение о том, что делать с Геродотом должен был непосредственно сам профессор. Он был начальником экспедиции, распорядителем ее финансов и, как капитан на корабле, первым после Бога. Но профессор никаких решений не принимал и вел себя так, как будто проблемы барана и не существовало. Он, конечно, помнил, что экспедиция владеет головой мелкого рогатого скота и, не доверяя теперь уже никому, куда бы ни шел, непременно проходил мимо Геродота и проверял, крепко ли вбит в землю колышек, к которому привязана веревка. Но этим все участие шефа в судьбе Геродота и ограничивалось. По разговорам профессора и поступкам его нельзя было сделать вывод, что он озабочен бараньей проблемой. Студенты таким положением были недовольны. Ведь возиться со скотиной приходилось не ему, а им, даже Лисенко, несмотря на то, что он числился Правой рукой.

С тем же упорством, с которым студенты совсем недавно намекали профессору о необходимости приобретения настоящего мяса, они сейчас, при каждом удобном случае, старались напомнить ему о проблеме барана. Не в прямую о том, что пора кончать с этой рогатой скотиной. Настолько неделикатно говорить с профессором никто из них позволить себе не мог. Но и молчать они уже тоже не могли. Так что постоянно заводили разговор о различных роковых неприятностях, которые могут произойти с несчастным животным, рассчитывая, что напуганный шеф предпримет какие-нибудь радикальные меры.

Галя однажды вечером сообщила, что Геродот в этот день пить не стал и нос у него горячий. Так что он, возможно, заболел какой-то своей бараньей болезнью, от которой и копыта отбросить недолго. А как его лечить неизвестно.

Все заахали, лицемерно демонстрируя, как они обеспокоены здоровьем барана. А шефа это сообщение нисколько не напугало. Он только и сказал:

-- Да, да, такое иногда случается, знаете ли... Потом проходит... Чай у вас сегодня, Галина Сергеевна, замечательный. Налейте мне еще одну кружечку.

На другое утро Петя рассказал страшную историю о том, как ночью он вышел из палатки и увидел запутавшегося в веревке Геродота. Баран задыхался и хрипел предсмертным хрипом, но Петя буквально в последние секунды бараньей жизни распутал веревку и тем самым спас рогатое достояние экспедиции от преждевременной гибели.

И опять все охали и ахали.

Шеф же с аппетитом поедал вермишель. А история эта, в конечном итоге, обернулась против самого Пети.

-- Какое счастье, что тебе надо по ночам выходить из палатки, - простодушно обрадовалась Александра Федоровна. - Ты как, всегда в одно время выходишь, или в разное?

-- Да не выхожу я по ночам, - обиделся Петя.

-- Как же не выходишь, если вышел. И правильно делаешь. Если организм требует, надо выходить.

-- Ничего у меня организм не требует! - совсем уже рассердился Петя Маркин. - Это я выходил на звезды посмотреть. Ночь была звездная, понимаешь! Я хотел точно определить, где у нас север. А для этого надо было посмотреть на Большую Медведицу и найти Полярную звезду.

-- Он может от этого погибнуть, - заявила вдруг Александра Федоровна.

-- Петя? - прикинулась дурочкой Серафима. - От того, что он выходит по ночам чтобы м-м-м... посмотреть на Большую Медведицу? Нет, от этого не погибают.

-- Наш Геродот может погибнуть, - стала объяснять Александра Федоровна. - С Петей ничего не случится, это я и сама знаю. У меня Коленька тоже по ночам встает, на горшок просится, а он совершенно здоровый мальчик. Да и врачи говорят, что в определенном возрасте это совершенно нормальное явление и сдерживаться вредно. Петя правильно поступает.

-- Ну вас всех в болото, - не выдержал Петя. Он поднялся и хорошим шагом пошел к палатке. Но тут же вернулся, захватил с собой миску вермишели и теперь уже ушел окончательно.

-- Довели парня, - посочувствовала Галя.

-- Ничего, ему полезно, - возразила Серафима. - И аппетит он, как видишь, не потерял.

-- Что же делать будем? - спросила Верочка. - Его действительно нельзя по ночам оставлять одного. С ним может случится, что-нибудь нехорошее.

-- Надо установить возле Геродота ночное дежурство, - предложила Серафима. - Поставить бдительного часового и дать ему винтовку со штыком.

-- Почему со штыком? - заинтересовалась Александра Федоровна.

-- Не знаю, но у часовых всегда винтовка со штыком.

-- Нет у нас винтовки со штыком, - напомнила Верочка, - и без штыка тоже нет.

-- Это плохо, в экспедиции надо иметь винтовку со штыком, - Серафима с сожалением посмотрела на оставшуюся у нее в тарелке вермишель. - Ты, Галя, слишком много положила мне. Так много мучного есть нельзя. Надо ведь и о талии думать.

Лисенко о талии своей не заботился и с удовольствием ел, приготовленное Галей мучное, но за важным разговором следил внимательно.

-- Если ночью держать возле барана часового, - отметил он, - то потом придется освобождать его на целый день от работы. Если он всю ночь спать не будет, какой из него работник.

-- Да, да, нам работать надо, - поддержал его шеф, отдавая должное вкусной вермишели с говяжьей тушенкой. Рассказ Пети о предсмертных хрипах барана нисколько его не тронул.

А на следующее утро Лисенко заявил, что видел вечером двух волков, которые к чему-то принюхивались, чем-то очень интересовались и чуть ли не на прямую спросили у него: как тут пройти к барану?

Все пришли в ужас, а шеф хоть бы что.

Рассказывали и другие страшные истории, предрекающие неминуемую и безвременную кончину Геродота в самое ближайшее время. А профессор слушал и помалкивал. Будто он к барану не имел никакого отношения, и все эти разговоры его не касаются. Но студенты все равно нажимали, любой разговор старались свернуть на барана.

Когда стало смеркаться, разожгли костер и уселись возле него пить чай. Такие вечерние чаепития стали в экспедиции своеобразным ритуалом. Ленивое время: можно расслабиться, поговорить о чем угодно и услышать что-нибудь интересное. Или просто, как первобытные люди, молча посидеть у костра, глядя на причудливые узоры огня в котором грациозно извиваются гибкие саламандры.

Сам профессор по вечерам пил чай с превеликим удовольствием: неторопливо, маленькими глотками - очень профессионально пил. Но требовал, чтобы чай был по-настоящему заварен, крепким и душистым. Так что чай по вечерам, вне зависимости от того дежурила она в этот день или нет, готовила Галя.

-- Еще одну выпить что ли? - сам себе задал вопрос профессор после второй кружки. Подумал немного и отказал себе в этом удовольствии. - Нет, нельзя. Надо ограничивать себя. Много пить вредно. Ничего хорошего.

-- В народе говорят: "Чай не водка, много не выпьешь", - поддержал его Лисенко.

-- В народе всякое говорят, - не принял плоскую шутку профессор. - Лучше чая напитка нет. Но много - вредно. Хотя, пожалуй, сегодня следовало бы выпить еще одну. Очень уж знойный денек был, - стал он уговаривать себя.

-- Так налить, Иван Васильевич?

-- Вы, Галина Сергеевна, чай всегда готовите совершенно великолепный, - профессор заглянул в пустую кружку, убедился, что там ничего не осталось и нехотя потставил ее на брезент, - но даже вашего великолепного чая много пить не следует.

-- Значит, не наливать? - Галя не торопилась убирать посуду. Знала чем обычно заканчивается борьба профессора с самим собой.

-- Вот так сразу и не наливать... Понимаете, в такой жаркий день как сегодня организм катастрофически теряет влагу, а ее необходимо восстанавливать, иначе нарушается солевой баланс, - подвел научную базу профессор.

-- Если необходимо восстанавливать солевой баланс, так я налью?

-- Тут, Галина Сергеевна, все отрицательные и положительные факторы взвесить надо и хорошенько подумать: пить или не пить?!

Профессор не подражал Гамлету. Более того, в отличие от принца датского, он заранее знал к какому решению, в конце концов придет. Остальные тоже хорошо это усвоили.

-- А я, еще одну выпью, чтобы восстановить солевой баланс, - сообщил Петя, нахально использовав научную базу, выстроенную профессором. - У меня организм требует еще одну кружку чая с ржаными сухариками. Сухарики с чаем очень хорошо идут для восстановления солевого баланса.

-- Счастливый ты человек, - позавидовала ему Серафима. - Тебе за фигурой следить не надо.

Шеф с плохо скрытой завистью слушал, как Петя похрустывает сухариками, смотрел, как тот запивает их сладким чаем, потом с надеждой глянул на Лисенко. Но на этот раз Лисенко подвел.

-- Ну и не пейте, раз такое дело, - посоветовал он, хотя прекрасно знал, чего ожидает от него шеф.

-- Почему же это не пить, Владимир Алексеевич, - чуть ли не обиделся шеф на свою Правую руку.

-- Так ведь вредно.

-- А отказывать организму в необходимой влаге не вредно?

-- Тогда пейте, - выдал, наконец, нужный совет Лисенко.

-- Организму, когда он требует, ни в коем случае отказывать нельзя, у нас один академик биологических наук лекцию читал, так он прямо так и сказал, - поддержал начальство от имени Академии Наук Александр Александрович. Была у него такая совершенно бескорыстная привычка - поддерживать начальство.

-- Ну, если вы все так думаете, - охотно взвалил начальник экспедиции всю ответственность на подчиненный ему коллектив, - придется выпить. Где наше не пропадало. Наливайте, Галина Сергеевна, еще одну.

Такая примерно сцена в различных вариантах разыгрывалась почти каждый вечер, но заканчивалась она одинаково.

Галя налила еще одну кружку. Профессор принял ее, с удовольствием вдохнул густой аромат заварки.

-- В городе такой не подадут...

-- А калмыцкий чай вам нравится, Иван Васильевич? - спросила Серафима.

Студенты попробовали калмыцкий чай в столовой, когда приехали в Элисту. Зашли пообедать и увидели, что кроме всего прочего на прилавке стоят еще и стаканы кофе с молоком. Обрадовались, взяли по одному, а шеф и Петя - по два стакана. Вообще-то нигде не было написано, что это кофе с молоком, но по цвету вполне подходило. Да и что это еще могло быть такое, если не кофе. Вот и хлебнули кофейка в конце обеда...

-- Это что такое?! - рассердился Лисенко. - Бурда какая то, а не кофе.

Серафима сделала осторожный глоток и тоже отставила стакан.

-- По-моему, нас хотят отравить, - подозрительно поглядела она на бледно коричневую жидкость. - Коварный Восток, здесь всегда кого-нибудь травят. Я недавно читала роман, действие на Востоке происходит, так там через каждых десять страниц кого-нибудь травили ужасными ядами.

-- Про любовь? - заинтересовалась Александра Федоровна, которая обожала романы про любовь, но читать ей в последнее время было некогда.

-- Конечно. Восточные страсти и гора трупов.

-- Так уж и гора, - усомнился Петя.

-- Мы не на коварном Востоке, а на юге России, - поправила Серафиму Верочка. - Калмыкия - это Европа.

-- Странно... А у меня такое впечатление, что я нахожусь в Азии, - призналась Галя. - Понимаете, здесь все какое-то азиатское... И степь, и суслики, и отары... А в магазине яйца продают и сливочное масло...

-- Да, на нашу Саратовскую Европу нисколько не похоже, - поддержала ее Серафима. - Куда ни посмотришь - везде совершено ярко выраженная Азия. Я вчера на центральной улице верблюда видела. Двугорбого. Гордо шествовал по самой середине дороги и свысока поглядывал на всех. Так что вполне могут отравить.

-- А он плевался? - поинтересовалась Галя.

-- Как это? - удивилась Серафима. - Почему это верблюд должен был плеваться?

-- Не знаю, но я где-то читала, что верблюды очень любят плеваться.

-- Точно, плюются, я тоже читал, - подтвердил Петя. - Если им кто-нибудь не понравиться - заплюют с ног до головы.

-- Нет, этот верблюд не плевался, этому верблюду наверно все нравились.

-- Раз по центральной улице ходит двугорбый верблюд - это все-таки Азия, - решила Галя. - В Европе верблюды по улицам не ходят.

-- На всю Элисту один только верблюд наверно и остался. Съедят его вместе с горбами, и Калмыкия сразу в Европу перейдет, - предсказал неизбежность расширения европейского пространства Петя.

-- В Европе мы находимся или в Азии - я все равно такое пить не стану, - отказалась от странного напитка Александра Федоровна.

Александр Александрович тоже не пил, но стакан из рук не выпускал, ждал что скажет профессор, перед которым стояли аж два граненых стакан со странной жидкостью.

-- Пейте, пейте, - посмеялся тогда профессор. - Это калмыцкий чай, вы что, не пробовали раньше?

Как будто они раньше могли где-нибудь пить калмыцкий чай. Попробуйте найти в Саратове студенческую столовую, где балуют калмыцким чаем.

Раз такое дело - выпили. Нравиться, не нравиться, но выпили, потому что экспедиция только начиналась, и они пока еще жаждали экзотики и романтики. Чтобы потом, уже в Саратове, после небрежного упоминания о гордо разгуливающих по центральным улицам столицы республики двугорбых верблюдах, загадочно улыбаясь, рассказывать, как в Элисте пили калмыцкий чай. "Очень любопытный, скажу я вам, напиток, великолепно утоляет жажду, но привыкнуть надо"...

А профессор тогда спокойно выпил два стакана, будто так и должно быть. Но он-то в Калмыкии не первый раз. И у Серафимы было полное основание поинтересоваться.

-- Великолепно утоляет жажду, но привыкнуть надо, - профессор с удовольствием отпил небольшой глоток обычного чая, цейлонского, высшего сорта, да еще заваренного добрыми галиными руками. - Без привычки он не каждому понравится. Но если пить его, скажем, месяц, человек привыкает.

-- Если настоящего чая нет, - подсказал Лисенко.

-- Вот-вот, - согласился профессор, но тут же спохватился. - Ну что вы, Владимир Алексеевич, калмыки его с удовольствием употребляют. Вполне приличный чай, в кочевьях его придумали. Так что это степной напиток, не городской, и появился у калмыков, наверно, давно, когда они еще в монгольских степях кочевали. Создан специально для того, чтобы жажду утолять. А в холодные дни хорошо согревает.

-- А что в этот калмыцкий чай кладут? - проявила профессиональный интерес Галя.

-- Молоко, соль, жир какой-то и еще что-то... Спросить надо у тех, кто его делает... Но мне больше наш нравиться, - признался профессор и отпил из третьей в этот вечер кружки.

Третья кружка была у профессора чем-то вроде той капли, которая не переполняла, но заполняла благодатную чашу удовольствия. После третьей кружки он приходил в особо благодушное состояние.

В вечерние часы у костра ветераны, как это хорошо известно, по лучшим образцам художественной литературы, любят вспоминать минувшие дни и былые походы. Шеф был ветераном археологических странствий. За добрых тридцать лет он раскопал в степях Поволжья немало самых разных курганов и стоянок, повидал множество костей и черепков, и по вечерам у костра ему просто положено было ударяться в воспоминания о былых походах. После третьей кружки он и ударялся. Это надо было слышать, с каким удовольствием рассказывал шеф о проржавевших насквозь мечах, черепках раздавленных землей глиняных горшков, прекрасно сохранившихся тазовых и бедренных костях и о многом другом столь же интересном и ценном. Потому и старались студенты, чтобы во время вечерних чаепитий у костра шеф от третьей кружки не уходил.

-- Хорошо! - выдохнул профессор. - В городе такой чаек не подадут... А помните, Владимир Алексеевич, как мы на Дону копали? Интереснейшее было место...

-- Это возле хутора Репина? - уточнил Лисенко.

-- Совершенно верно, недалеко от хутора. Стоянка там оказалась великолепнейшая. Помните, первую траншею заложили, и сразу взяли почти всю землянку. Случай, скажу я вам, исключительный.

-- Ну не всю же одной траншеей. Не может такого быть, чтобы сразу всю землянку, - не поверил Петя. - Ее ведь не видно.

-- Совершенно верно, не видно, а тут такая необыкновенная удача. Первый случай в моей практике. А какая там была чудесная керамика...

-- И литейные формочки, - напомнил Лисенко.

-- Да, да, литейные формочки - это самое интересное, что мы обнаружили на той стоянке, - подтвердил профессор, - совершенно великолепные, замечательные литейные формочки, - он даже прикрыл глаза, с удовольствием представляя себе, какие там были исключительно великолепные литейные формочки. - Ранние, типичный энэолит.

-- Они бронзу плавили? - спросила Серафима. - Бронзу, говорят, очень легко расплавить.

-- Серафима, нельзя же так, - застонал Петя.

-- А что я такого сказала? - удивилась Серафима.

-- Так бронзы же нет в природе. Бронза сплав меди и олова.

-- Почему я должна все это знать, я ведь не геолог и быть геологом совершенно не собираюсь. Ну не бронзу они плавили, а медь и олово, какая разница. Все равно они жили в эпоху бронзы и все время что-то плавили.

-- Что вы, что вы, археолог непременно должен в этом разбираться. Тут вы Серафима Юрьевна не правы. А то, что много плавили - это верно. Время, знаете ли, было совершенно удивительное, - профессор потянулся за кружкой, но вспомнил, что она пуста и отвел руку. - Представьте себе, сидит наш с вами предок у костра - бородатый и нестриженый, как сейчас некоторые молодые люди ходят. Одет в звериные шкуры. И возле него непременно помощники суетятся, подручные. Не самому же мастеру дрова в костер подбрасывать и другими мелкими делами заниматься. А на костре в толстостенном глиняном сосуде плавится металл. - Это, скажу я вам, настоящее чудо.

-- Какое же это чудо! - возразил рациональный Петя. - Сидит человек у костра и смотрит, как металл плавиться. Так каждый сумеет.

-- Да нет, Петр Васильевич, далеко не каждый. Он же открытие сделал и настолько серьезное, что жизнь всего человечества от этого открытия изменилась. Вместо каменных орудий появились орудия из металла. Простенькие, пока еще не особенно прочные, но уже металл. Когда он создал первый бронзовый нож, на земле началась новая эпоха. Вот кому Нобелевскую премию присуждать надо было.

-- Может быть, не он сделал это открытие, - усомнилась Александра Федоровна, - а кто-то другой.

-- Точней будет сказать - не только он. Конечно, конечно, таких умниц, как наш литейщик, было не так уж и мало. В разных регионах изделия из металла появляются почти одновременно. И ведь никаких инструкций, никаких методик, разработок. А тот кто знает, как и что делать надо, никому эту тайну не выдает. Перед смертью сыну на ухо шепчет, чтобы никто не услышал. Надо о каждой мелочи самому додумываться. И додумывались, еще как додумывались. Бронза ведь не просто металл, а сплав. Здесь и медь, и олово и еще какие-то присадки. В различных регионах у бронзы разный состав. Значит, каждый сам занимался исследованиями. Пробовал, ошибался, снова пробовал и так много раз. И учтите, никаких лабораторий, никаких приборов - только голова да руки. Записать результаты опытов не может: для их хранения все та же голова. И, в конце концов, этот наш c вами лохматый и неграмотный предок все-таки находил и методику плавки, и пропорции... Мы говорим - дикие они еще были. Какие же они дикие. Умнейшие люди, изобретательные, большие мастера. Это же они, наши предки, не имевшие инженерного образования, решили, что для литья надо вытачивать специальные формочки, да разъемные, из двух половин, которые должны точно сходиться. И специальное отверстие сделать, чтобы заливать в эту формочку металл... За последние четыре тысячи лет ничего нового не придумали. Тем же способом пользуемся.

-- Точно, - подтвердил Лисенко. Когда он работал на заводе, то из любопытства не раз заходил в литейку и видел, как отливают из металла детали. - Только у него, Иван Васильевич, и преимущества были перед современными изобретателями, - напомнил он.

-- Какие же это преимущества?

-- Так у них БРИЗа не было и свое изобретение им нигде пробивать не приходилось. Заявки никуда подавать не надо, согласовывать ни с кем не надо, резолюции собирать не надо и соавторов им не сватали. Что хотели - то и делали.

-- Это верно, - согласился профессор, который хоть изобретений не делал и в БРИЗ ни разу не обращался, но, как сын своего времени, с системой заявок, согласований, резолюций и утверждений был хорошо знаком. - Тут, конечно, у него преимущества были.

-- И ни на какие заседания ему ходить не надо было, - продолжал идеализировать жизнь первобытных предков Лисенко. - Ни тебе собраний, ни совещаний, ни Ученых советов... И не отчитывался он ни перед кем и ни от кого ценных руководящих указания не получал. Вот жизнь была.

Об этой стороне жизни своих далеких предков шеф как-то не задумывался. А тут прикинул и откровенно позавидовал:

-- А ведь верно, Владимир Алексеевич, - в такой спокойной обстановке научной работой заниматься - это ведь одно удовольствие, сколько сделать можно. Хоть годик бы так пожить, - размечтался шеф. - Я ведь еще полевые материалы прошлогодней экспедиции не обработал, - пожаловался он. - Не успеваю.

-- Там что, специальная мастерская была? - спросила Галя.

-- Да, конечно. И, знаете, на той стоянке несомненно крупный мастер работал. Зрелый и опытный.

-- Почему вы так думаете? Формочки очень хорошие?

-- Формочки, конечно, хорошие и, что чрезвычайно важно, разнообразные, но не это главное. Понимаете, там очень много шлака. Можно сказать - целая гора шлака, а это означает, что на том месте мастерская существовала не один год. Жителям стоянки так много бронзовых орудий не требовалось. Получается, что изготавливали их и для торговали, а точнее - для обмена. И создали, для этого специализированную мастерскую. Изделия из бронзы в те времена пользовались огромным спросом и торговали они, видимо, не только с другими поселениями но, вполне возможно, с другими племенами.

-- А где они руду брали? - спросила Верочка.

-- Вот это хороший вопрос, - похвалил Верочку шеф. - Очень существенный вопрос. И еще одна весьма любопытная проблема. Действительно, где они брали медь и олово? Вы никогда не задумывались над этим, Владимир Алексеевич?

-- Не задумывался, - чистосердечно признался Лисенко. Жил он вполне сносно, совершено не зная, где брали медь и олово его далекие предки. Ему как-то это и не особенно нужно было.

-- Напрасно, напрасно, над этим надо думать, думать и искать, - отечески, по-доброму пожурил свою Правую руку профессор. - Следует разобраться в этом. Учтите, поблизости месторождений нет. Значит, издалека откуда-то привозили.

-- Они специально ездили куда-то добывать эту медь, - высказала предположение Серафима. - Вот как мы сейчас: отправлялись в экспедицию, только не курганы копали, а добывали медь. Привозили к себе и дома плавили.

-- Исключено, - профессор, как это и положено, знал на много больше Серафимы. - В те времена за границу земель своего племени ни один человек выйти не мог. За границей своих земель он чужак. А всякий чужак считался врагом. Его немедленно убивали.

-- Как же они доставали эту медь, если не могли выйти за границу своей территории? - спросила Александра Федоровна.

-- Обмен, Александра Федоровна. Мы себе и не представляем, насколько широко был тогда распространен обмен. Можно сказать, что именно обмен явился одной из важнейших составных, благодаря которой, полудикие племена постепенно овладевали знаниями, ремеслом, можно сказать, определенной культурой, закладывали основу будущих цивилизаций.

-- Иван Васильевич, а как же они свой обмен проводили, если никто не мог выйти за границу своего племени? - задала каверзный вопрос Серафима.

-- Видите ли, Серафима Юрьевна, поскольку обмен был необходим всем, то племена самой жизнью вынуждены были, постепенно выработался механизм его проведения. Представители племен в определенное время, может быть раз в году, встречались на заранее обусловленном месте, на границе или на нейтральной территории и устраивали там что-то вроде ярмарки. Каждый приносил свои товары и менял их на товары, изготовленные в других племенах. Такое подтверждают этнографические материалы. Подобные ярмарки еще совсем недавно устраивались некоторыми племенами Африки и Южной Америки. Естественно, на это время устанавливалось всеобщее перемирие.

-- Торговое перемирие, - подсказал Петя.

-- Совершенно верно, торговое перемирие.

-- Значит, они руду для своего производства на этих ярмарках покупали?

-- Можно сказать, что покупали, но не руду. Везти руду крайне нерентабельно, поэтому везли отливки, слитки уже готового металла. Там где его добывали, тоже опытные мастера работали: рудокопы и плавильщики. Добывали руду, потом плавили из нее металл. Тоже, скажу я вам, работа, требующая определенных исследований, знаний, изобретательности.

-- Получается, что в те времена все люди были исследователями и изобретателями, - задумалась Галя.

-- Не все, конечно, не все. Так, чтобы все - такого не бывает. Люди очень разные - кому что дано от природы. Но если взять пропорциональное соотношение количества людей сейчас и тогда, и количество их открытий или усовершенствований, которые они вносили, то вполне может оказаться, что тогда их было значительно больше... Надо бы еще разок съездить на Дон. Прекрасное место для исследования, но на самом берегу. Пройдет еще несколько лет, вода подмоет берег, уйдет наша стоянка в воду. И все, потеряна для науки. Надо бы туда побыстрей выбраться. Как вы думаете, Владимир Алексеевич?

-- Змей на этой стоянке много, - без особого удовольствия вспомнил Лисенко. Не любил он змей.

-- Прямо в лагере? - ужаснулась Александра Федоровна.

-- Нет, в лагерь ни разу не заползали, - признал Лисенко. - А вообще-то везде полно. Мы после работы вечером к лагерю вдоль берега ходили, а там в одном месте тропинка каменистая и она за день здорово нагревалась, прямо теплой становилась. Так змеи себе на этих камнях клуб по интересам устроили, Дом культуры. Каждый вечер собираются и свои змеиные проблемы решают. Причем все как одна взрослые, маленьких змеенышей с собой не берут. Видно у них там такие вопросики поднимаются, что только после шестнадцати можно...

-- Какие у змей могут быть проблемы? - удивилась Серафима. - Они же очень примитивные.

-- Ну не скажи. У них тоже проблем немало. Ты хоть знаешь, что они постоянно кожу меняют?

-- Владимир Алексеевич, вы уж совсем не знаю, за кого меня считаете, - обиделась Серафима. - Уж это-то я знаю еще с детского сада.

-- А какую кожу в будущем сезоне носить? Какую расцветку, какие тона? Это что, по твоему, стихийно, без всякого согласования, каждый надевает шкуру какую хочет. У них, может быть, тоже плановое хозяйство и они такие вопросы на своих змеиных собраниях актива обсуждают...

Такой подход к проблеме Серафиме понравился.

-- Если расцветку кожи обсуждают, тогда конечно. А вот как вы думаете, Владимир Алексеевич, анекдоты они там друг другу рассказывают или нет? - задала она каверзный вопрос.

-- Анекдоты... - не сразу нашелся Лисенко. - Смотрю я, костер скоро потухнет. Принес бы кто-нибудь дровишек...

Петя нехотя встал и так же нехотя пошел за дровишками. Не девчатам же за ними ходить. А из мужчин Петя был самым молодым и, как в подобных случаях принято - крайним, так что никуда не денешься...

-- Анекдоты значит, - продолжил Лисенко. - А ты как думала! Они ведь древнейшие жители нашей планеты, так что должен у них быть полный набор фольклора: сказания, былины и анекдоты. Так что анекдоты они определенно травят. Не про армянское радио, конечно, у них ведь ни армян, ни радио. А про ящериц, или про гадюкину тещу рассказывают, это точно, потому что у гадюк тещи тоже есть - закон природы.

-- Это еще доказать надо, что они анекдоты рассказывают, - потребовала Верочка.

-- Доказать не могу, потому что глаза у них совершенно пустые а морды индифферентные и никаких эмоций не выражают. По их холодным глазам и плоским змеиным мордам, невозможно понять: хохочут они или какой-нибудь закон всемирного ползанья открывают. Но чем еще они, по-твоему, в перерывах между дискуссиями могут заниматься, если не анекдоты рассказывать? - выдвинул Лисенко аргумент совершенно несокрушимый.

-- Если в перерывах, тогда, вполне может быть, и анекдоты, - вынуждена была согласиться Верочка.

Пришел Петя и положил в костер несколько полешков. Пламя вначале пригнулось к углям, затем взметнулось, охватила поленья, и заплясало на них, извиваясь в самых немыслимых узорах. Вспыхнувший с новой силой огонь ярко осветил собравшихся у костра археологов и отбросил в степь их тени, ставшие сразу громадными, как в сказке. У такого чудесного костра можно услышать самые неожиданные небылицы, которые звучат как истина чистейшей воды и были, в которые невозможно поверить. Да разве в этом дело: правда - неправда... Главное чтобы красиво было, чтобы складно и занимательно. Здесь все свои, они оценят и, если надо, помогут, внесут строчку другую в причудливый узор рассказа.

-- Общих интересов у них - хоть отбавляй, - продолжал рассуждать Лисенко. - Уж и не знаю, собирается на этой тропинке весь взрослый змеюшник или только актив, но лежат они на этих камнях густо, через каждый метр по змее.

-- Так уж и через каждый метр? - не утерпел Петя. - Не может такого быть.

-- Ну как ты не понимаешь, им же общаться надо, и они не могут далеко друг от друга лежать, - объяснил Лисенко. - Так что через каждый метр, и по этой змеюшной тропинке нам пройти надо - удовольствие, скажу я вам, довольно сомнительное.

Петя промолчал. Значит, согласился, что поскольку змеям надо было общаться, то лежать далеко друг от друга они не могли.

-- А если закричать на них, чтобы они разбежались? - спросила Александра Федоровна.

-- Можешь кричать на них сколько хочешь. У них совершенно нет никаких ушей. Так что никуда они не побегут, - объяснил Петя.

-- Как же они общаются, если у них ушей нет? - заинтересовался Александр Александрович. Очевидно в коллективе гаража Академии Наук этот вопрос еще не обсуждался.

-- Это науке пока неизвестно. Возможно у них телепатия. А может быть еще что-нибудь такое, до чего наши передовые ученые до сих пор не додумались. А заграничные - тем более. Они ведь ядовитые, не больно поизучаешь, укусить может.

-- Какой ужас, - зябко передернула плечиками Серафима. - Я бы наверно умерла от страха. Они на вас бросались?

-- Нет, я же говорю, они там грелись, и обсуждали свои змеиные проблемы. Причем общались они между собой очень увлеченно и на нас никакого внимания не обращали. Идешь, а они лежат. Тропинка теплая и уходить с нее эти гадюки не желают.

-- Как же вы шли? - с уважением посмотрела на Лисенко Серафима. - Я бы в жизни, хоть убей меня, между змеями идти бы не смогла.

-- А так и шли... Как увидим змей, все медленней и медленней идем. И как-то так получалось, что у нас Василий Иванович впереди оказывался. Он их совершенно не боялся. И они его уважали. Все-таки начальник экспедиции, в сапогах и с палкой. А мы что? Мы рядовые и в тапочках.

-- Чего их бояться, - профессор с сожалением посмотрел на пустую кружку, но удержался, не попросил налить. - Они первыми на человека никогда не нападут.

-- Я читала, что удавы, когда они очень есть хотят, бросаются на людей, - вспомнила Александра Федоровна. - Душат их, потом проглатывают и ложатся спать.

-- Удавов там нет, врать не буду, удавов мы ни разу не встречали, а гадюк - пропасть... И ни одна добровольно со своего теплого места уходить не хочет. Ну прямо как люди. Кроме того, думаю, у них там интересные разговоры шли и прерывать эти разговоры змеям не хотелось...

-- Обмен опытом передовых гадюк, - подсказал Петя.

-- Вполне может быть, - охотно согласился Лисенко. - Так вот, подойдет Иван Васильевич метров на пять, крайняя змея сразу в его сторону поворачивается, высовывает свой противный язык и начинает шипеть, предупреждает, чтобы дальше не шел, не мешал. А он идет и мы все за ним, потому что кушать хочется. Тогда эта гадюка поднимает голову, прищуривает свои змеиные глазки и смотрит, куда бы укусить. Вот так, - Лисенко поднял руку и кистью ее, весьма похоже, изобразил поворачивающуюся голову змеи. - И тут она видит, что Иван Васильевич в сапогах. Они, конечно, уже ветхие, но все равно не прокусишь, каждая змея в таких тонкостях разбирается, профессия такая. Потом замечает палку. А Иван Васильевич всегда выбирал такую палку, чтобы во и во: - Лисенко руками показал какой толстой и длинной обычно бывала палка у шефа. - Не просто палка а дрын. Поменьше оглобли, но внушительный. Этим дрыном вполне свободно крокодила можно перешибить, не то что какую-нибудь несчастную гадюку. Посмотрит змея на этот дрын и тут же, не выставляя никаких предварительных условий и требований, уползает со своего теплого места в кусты. Потому что хоть и змея, но про дрын кое-чего вполне соображает. И тут же сообщает о своих впечатлениях всем остальным. Остальные без всяких дискуссий уползают за ней, поскольку при виде хорошего дрына у всех сразу, появляется стремление к мирному сосуществованию.

-- Вы уж скажете, Владимир Алексеевич, - после третей кружки профессор был настроен весьма благодушно. - Сапоги здесь совершенно не при чем. И палка тоже самая обыкновенная. Просто ни одна нормальная змея, если ее не трогать, на человека не бросится.

-- А как узнать, нормальная она или ненормальная? - поинтересовалась на всякий случай Александра Федоровна, чтобы быть более подкованной, если придется встретиться со змеей.

-- Чего тут непонятного, - взялся объяснить Петя. - Если она уползла от тебя, значит, совершенно нормальная змея и поступила, как ей положено. А вот если бросилась и укусила, то совершенно ненормальная.

-- Петенька, не надо так часто демонстрировать свое остроумие, - попросила Серафима. - Мы и так хорошо знаем все твои достоинства.

-- Он не может по-другому, - объяснила Галя. - Он такой остроумный, что по-простому не может.

-- Петя прав хоть бы в том, что заранее нельзя понять, бросится змея или нет, - рассудила Верочка. - Так что уж лучше близко к ней не подходить.

-- К ним никто близко без палки или лопаты и не подходил, - снова ударился в воспоминания Лисенко. - А вообще-то человек звереет, когда встречается со змеей. От чего это - не знаю, но звереет, диким становится.

-- Атавизм, - объяснила Верочка. - С древних времен, когда человек был беззащитен, у него страх перед ядовитой змеей сохранился.

-- Вот-вот, - согласился Лисенко. - Когда мы там, на Дону, копали, был у нас один парень такой, Василий Якут. Только он вовсе никакой не якут, это у него фамилия такая - Якут. А звать Василий. Так вот, шли мы однажды после обеда на стоянку, которую раскапывали. До лагеря недалеко, и лопаты мы с собой не брали, чего их таскать туда и обратно, в раскопе оставили. И тут, видим, змея ползет поперек тропинки. Здоровенная, наверно метра два...

-- У нас таких не бывает, - вмешался Петя. - Это в тропиках такие змеи бывают, а у нас таких нет.

-- Петя, давай так сделаем: ты сейчас помолчишь, а когда Владимир Алексеевич закончит, ты опровергнешь сразу все, что он скажет, - предложила Верочка.

Петя недовольно засопел, но Верочку послушался.

-- Мы как-то сразу все остановились, - продолжал Лисенко, не обращая внимания на выпад Пети. - Девчата перепугались, нервничают: "Змея! Змея!" Мужики, конечно, ничего не бояться, что им змея, они и не такое видели, но тоже стоят, переминаются с ноги на ногу. Потому что лопаты далеко, а без лопаты ничего этой змее не сделаешь. И упускать такую змеюку вроде бы тоже нельзя. Короче говоря, не то чтобы растерялись, но просто не торопимся. Атавизма в нас оказалось недостаточно.

А у нашего Василия Якута, который вовсе не якут, этого атавизма на троих хватило бы. Он и так, по-моему, диковатым был. На втором курсе сдавал он доценту Скрышевскому Историю древнего востока. Высокий такой был доцент, совершенно лысый и очень серьезный, без чувства юмора. Вы его не застали, он на пенсию ушел. А эта История древнего востока - сами знаете: Китай, Камбоджа, Корея, Тайланд - там такое напутано, что с самой хорошей шпаргалкой пузыри можно пустить. Вася же был настоящим отличником и почти все, что нужно было, рассказал доценту. Тот и говорит: "Ставлю вам, молодой человек, пятерку". А у Васи как раз в это время атавистический приступ благородства случился. Он и заявляет: "Нет, на пятерку я пока не знаю. Разрешите, я еще подучу и через три дня приду, пересдам". Забрал свою зачетку у ошарашенного доцента и в дверь.

-- Так не бывает, - не поверила Серафима.

-- Загибаете, Владимир Алексеевич, - не поверила и Галя. - Не может этого быть.

-- Всегда так, - Лисенко сокрушенно покачал головой. - Ну и народ нынче пошел. Им святую правду говоришь, а они не верят. Бога я призвать в свидетели не могу, потому как атеист и он со мной не общается, а Иван Васильевич подтвердить может.

-- Точно, точно, - засвидетельствовал необычный поступок профессор. - Очень интересный был студент. Перевелся от нас в Москву. А жаль. Он и в экспедиции хорошо работал.

-- Через неделю пересдал? - поинтересовалась Верочка.

-- Через неделю пришел пересдавать. Опять ответил на свой билет без запинки. Его доцент, из любопытства, по всей программе прогнал. Наш Вася ему все даты и всех правителей выдал, как таблицу умножения.

-- Получил свою пятерку?

-- Хм... Доцент его выслушал, проверил на месте ли лысина и говорит: "Вы, молодой человек, знаете материал отлично. Но если я поставлю вам пятерку, то вы ведь опять придете пересдавать. Чтобы у вас такое желание не появилось - ставлю вам четыре. Надеюсь, это как раз то, что вам нужно". - И вышиб Васю из аудитории.

-- Вот это да! - восхитилась доцентом Верочка.

-- Но это еще не все. Вася ему еще два экзамена сдавал по Востоку. Знал все до ниточки, но за оба -- четверки отхватил. С тем же приговором, чтобы еще раз сдавать не пришел.

-- Вот уж не знала, что такие чудеса на факультете случаются, - восхитилась Галя. - Он что, очень принципиальным был, этот Василий?

-- Какая тут принципиальность. Я же говорю - в нем атавизма было больше чем это положено нормальному человеку. И в некоторых случаях это очень ярко проявлялось. Память далеких предков срабатывает.

-- Со змеей что было? - попыталась вернуть разговор в нужное русло Александра Федоровна. - Поймали ее?

-- Ловить ее никто и не собирался, - продолжил свой рассказ Лисенко. - Просто все стоят и никто не торопится подойти к ней. А наш Вася подхватил большой ком земли и к змее. Подбежал, бросил, но промахнулся. Гадюка же, хоть и громадная, но старается, сколько есть сил уползти от него, потому что вид у Васи в это время был очень ужасный, и дикий. Прыгает вокруг змеи, глаза у него громадные сделались, волосы как-то сразу разлохматились, зубы скалит - ну прямо свой собственный первобытный предок: не то питекантроп, не то неандертальский человек. И кричит нечеловеческим голосом: "Лопату мне! Лопату дайте!"

Кто-то на раскоп сбегал, прихватил там лопату и к Васе. А змея ползет быстро. Никогда она не видела в этих местах такого дикого человека и очень испугалась. Мы тогда на самом берегу Дона копали. Правый берег высокий, обрывистый. Змея прямо к этому обрыву несется. Вася ее своим атавизмом так напугал, что она от ужаса, совершенно не раздумывая, прямо с обрыва вниз и бросилась, хотя, надо думать, понимала, что могла при этом покалечиться. Но и Вася не посрамил человечество, тоже не задумываясь - вниз: где на казенной части, где кувырком. Обрыв такой, что не только ногу сломать можно, но и шею свернуть. Но ничего, обошлось. И у змеи обошлось, и у Васи. Змея теперь вдоль берега скользит, а Вася за ней и какой-то дикий танец исполняет. Наверно древний танец охотника за змеями, который должен был эту тварюгу остановить. Но толку никакого. Возможно, он какие-то элементы в своем танце пропустил. Тут кто-то ему лопату бросил. Теперь он бы ее искромсал на мелкие кусочки. Змея это сразу сообразила. Так что она тут же бросилась в воду и со всех сил поплыла к маленькому островку, который недалеко от берега находился. А в воде он ее уже догнать не мог, потому что не умел плавать. Стал тогда наш Вася злобно бегать по берегу и нехорошими словами обзывать это несчастное пресмыкающееся. А она, видно, дамой была и, вполне возможно, в своих змеиных кругах, считалась интеллигентной. Вот Петя говорит, что у змей ушей нет. Ушей, может быть. и нет, но все что ей Вася кричал она услышала и от этих его слов вся моментально покраснела. Вылезла на берег вся красная и не оглядываясь - в кусты.

-- Красных змей не бывает, - не поверила Верочка. - Змеи не краснеют.

-- Сам знаю, что не краснеют. Но Вася ей такое наговорил, что покраснела. Можете, конечно, мне не верить, но сам видел - она красная стала, как стоп-сигнал на машине у Александра Александровича. Что странно: был этот Вася человеком вежливым и вполне культурным, а встретился со змеей и стал совершенно диким.

-- Это от страха, - Серафима оглянулась в темноту, не ползет ли страшная змея. - Она же ядовитая. Укусит и человек умереть может.

-- Атавизм, - еще раз стала объяснять Верочка. - Первобытный человек очень змей боялся. Четвероногих хищников он еще мог понять, а змей нет. Подползают тихо, неслышно, кусают неожиданно. Укус маленький, а человек умирает...

-- Да, да, - подтвердила Александра Федоровна. - Я по телевидению документальный фильм видела про обезьян. Они страшно змей боятся. Как змею увидят, в бешенство приходят. Кричат, палки в нее бросают и не успокаиваются, пока она не скроется с глаз.

-- А литейные формочки куда дели? - вернул разговор к проблемам науки Петя, которого формочки интересовали, а змеи нет. - Посмотреть их можно будет?

-- В музее, в камералке до сих пор лежат, так что вполне можешь посмотреть, - обнадежил Лисенко. - Там их штук десять, если не больше.

-- Двенадцать, - уточнил профессор. - Двенадцать формочек и все целенькие, все как новые. Как будто завод там работал. Целое богатство.

-- Хорошо что их у нас не украли. А ведь вполне могли. На Иловлинской... помните, Иван Васильевич? - спросил Лисенко.

Еще бы шефу не помнить станцию Иловлинскую.

-- Жулье там, на Иловлинской, - рассердился профессор. - Самое настоящее жулье! Это же надо! Галина Сергеевна, налейте мне, пожалуйста, еще одну кружечку. Я же вас предупреждал, Владимир Алексеевич.

-- Может быть не надо, - посоветовала Галя. - Вам много нельзя. Вы уже три кружки выпили.

-- Наливайте, наливайте. Три кружки, это когда было. Все уже и прошло, - вполне возможно, что гнев профессора был нарочитым и разыграл он эту сцену для того, чтобы законным образом получить еще одну кружку чая. - А сейчас только одну. От одной кружки ничего не случиться. Это у меня вроде лекарства. Успокаивает.

Пришлось налить профессору четвертую кружку, и он с удовольствием начал потягивать поостывший уже чаек.

-- А что там случилось в Иловлинской? - спросил Петя. - Украли что-нибудь?

Профессор продолжал пить чай. Лисенко тоже не торопился с ответом.

-- Расскажите, мы же не знаем, нам интересно, - попросила и Серафима.

-- А вы им и расскажите, Владимир Алексеевич, как нас ограбили, - разрешил профессор. - И не забудьте сказать, что все это по вашей вине произошло. Такой интересный материал украли...

-- Почему бы и не рассказать, - Лисенко оглядел собравшихся, убедился что все готовы слушать. - Закончили мы тогда раскопки на горе, у хутора Репина и надо было домой добираться. Экспедиция работала от Университета, так что бедная, без машины, но материал все-таки собрали интересный. Ближайшая железнодорожная станция в станице Иловлинской. Бакенщик все наше имущество туда на телеге отвез, прямо на перрон. Этого имущества целая гора набралась: в основном ящики и чемоданы с материалами и немного наших вещичек.

Мы, сами понимаете, за два месяца работы в экспедиции немного пообносились и одичали. А тут железнодорожная станция, совсем другая жизнь, шикарная станционная цивилизация: вокзал из красного кирпича, оградки из штакетника в зеленый цвет покрашены, рельсы блестят, люди ходят полностью одетыми, везде ларьки и буфеты понатыканы. Но это, знаете ли, очень даже опасно, когда одичавший и не подготовленный народ вдруг неожиданно для самого себя дорывается до цивилизации, какой бы она ни была. Классики правильно говорят: нужен переходный период. Потому что если изменения наступают мгновенно, то народ теряет чувство меры. Хочется ему все блага цивилизации получить немедленно. Сразу и как можно больше. От этого нестерпимого желания народ начинает по сторонам глазеть, бегать по буфетам и ларькам. А в буфетах и ларьках - шик. Два месяца ничего подобного не видели, а некоторые даже забыли, что такое есть: лимонад, квас, ириски, конфеты "Медведи на лесозаготовке," пирожки с ливером, пирожные, мороженое...

-- Мороженое... - застонала Серафима.

-- Хочу пирожное, - не выдержала и Галя. - Люблю бисквитные пирожные.

-- Коля, когда ухаживал за мной, он всегда угощал заварными пирожными, - вспомнила Александра Федоровна. Мы ходили в кафе, садились за самый дальний столик и пили кофе с заварными пирожными. По-моему они самые вкусные. Ох, девочки, нам бы сейчас хоть бы по одному такому пирожному, - размечталась она...

-- От пирожных толстеют, - героически отказалась Серафима. - А мороженое можно есть сколько угодно. Особенно с клубничным вареньем...

-- Ну, это ты напрасно, - Галя в пирожных разбиралась получше свих подруг. Она и сама могла изготовить такие пирожные, каких ни в одной кондитерской не найдешь. - Одно пирожное погоды не делает. А оно вкусное.

-- Ладно, только одно единственное и не больше, - дала себя уговорить Серафима. - А потом мороженое, пломбир, и чтобы с вареньем.

-- Девочки, давайте послушаем, интересно ведь, - остановила Верочка их нездоровое желание немедленно приобщиться к благам цивилизации.

-- Вот-вот, пирожного им срочно захотелось, - ухмыльнулся Лисенко, - а вы послушайте, к чему такие несвоевременные и неумеренные желания приводят, и сразу поймете, что нельзя с дикого образа жизни прямо в достижения современной культуры окунаться. Нельзя прыгать из одной формации в другую. При этом резком переходе мороженое до хорошего не доводит, как и пирожные, тем более - заварные. А если меня будут прерывать, то я вообще рассказывать не стану.

-- Рассказывайте, рассказывайте, Владимир Алексеевич, - попросила Александра Федоровна.

-- Ладно, так и быть, - согласился Лисенко. - Значит обстановка такая: все наше добро совершенно беспризорно лежит на перроне а рядовые члены экспедиции бегают по буфетам и сшибают там сомнительные блага станционной цивилизации. Василий Иванович в это время добывает билеты и сердится: "тут подозрительные личности шатаются, - воспитывает он нас, - а вы имущество экспедиции оставляете без всякого присмотра".

Имущество у нас, действительно, кое-какое набралось. Конечно, не клад Приама, но кое - чего накопали... Ящики с черепками - это раз, чемоданы с костями - это два, оружие и украшения - это три и, конечно, палатки да лопаты. А вот личных вещей там почти и не было. Маленькие такие вещмешочки. За два месяца одежда наша такой вид приняла, что от нее самое дикое огородное пугало откажется. Выбрали то, что лучше, надели, а остальное свалили в яму и закопали.

По перрону, действительно, шатались вполне подозрительные личности. Парни лет по семнадцать-девятнадцать: стриженные наголо, несимпатичные и такой ленивой походкой прохаживаются, и так ни на что внимания не обращают, что сразу видно - ворье. Они, если рассудить, как и лимонад в вокзальных буфетах, тоже признак цивилизации. Но мы это тогда еще не сообразили.

Ладно, лижем мороженое, балуемся квасом и лимонадом, некоторые даже пирожки с ливером жуют. Знаем, что взять у нас нечего. Наши черепки и кости ни одному нормальному психу не нужны. Но Василий Иванович бдительность не теряет: все время наше имущество пересчитывает.

Где-то, наверно, через час он все-таки одного места не досчитался. Срочно собрал всех. А мы не верим, потому что знаем: никто на наше имущество позариться не может. Но тоже начали считать. Сами понимаете, что в таких случаях бывает. То двух мест не хватает, то три лишних. Стали тогда кучу разбирать и определять, что есть каждая вещь. И обнаружили, что не хватает одного чемодана. Вполне еще приличный чемодан был. Один замок у него, правда, сбит, и двух металлических уголков не хватало. И ободран немного. Но вполне еще приличный чемодан. А чтобы он сам автоматически не открывался, его в двух местах веревкой перехватили. Вот веревка эта была совершенно новой. Да... Очень хорошая была веревка... Так этот самый коричневый чемодан с совершенно новой веревкой, у нас и свистнули.

-- Ну, работнички, - осудил Петя. - Чего же у вас украли?

-- Можно сказать - весьма ценное имущество. Так Иван Васильевич?

-- Да, да, я хотел этот чемодан в Москву отвезти. Там в институте, очень просили, у них катастрофически не хватает материала для исследования.

-- Керамика с орнаментом? - спросил Петя Маркин таким зловещим голосом, что всем сразу стало понятно: если бы он, Петя Маркин, был начальником экспедиции и у него бы такое случилось, он бы виноватых живьем схарчил.

-- Сидим мы, - так и не ответил Лисенко Пете, что было в злополучном чемодане, - никуда теперь не уходим. Василий Иванович нас ругает, но интеллигентно, потому что другие, более точно характеризующие это событие слова ему говорить нельзя. Все-таки декан факультета. А наверно очень хотелось, Иван Васильевич?

-- Ну, вы и скажете, Владимир Алексеевич, - ушел от ответа профессор.

-- Я и говорю, хотелось, но нельзя. А мы сидим и покорно слушаем, самые гневные и резкие выражения: "Это просто удивительная распущенность!" "Такое отношение к делу, знаете ли, совершенно недопустимо!" "У вас, молодые люди, пониженное чувство ответственности!" И другие подобные обличающие нас всех резкие высказывания. А мы молчим, деваться некуда - кругом виноваты. Причем чувство ответственности у нас в это время было настолько пониженным, что с удовольствием посмеялись бы над этой историей. Но лица у всех совершенно серьезные, легкомыслие свое скрываем и никто даже не улыбается, потому что шеф тогда еще больше расстроится.

-- Что же там было в чемодане? - не выдержала на этот раз уже Серафима.

-- Мы как представим, какие физиономии у этого ворья стали, когда они чемодан открыли, так нам уже ни чемодана, ни новой веревки не жалко.

-- Что в чемодане было? - заинтересовался даже Александр Александрович.

-- А разбойнички эти, больше на перроне не показываются, - не торопился Лисенко раскрывать тайну коричневого чемодана. - Хотя раза два вдали мелькали их несимпатичные лица и стриженные уголовные головы, но так далеко, что не догонишь.

-- Не мучайте нас, Владимир Алексеевич. Скажите, что в чемодане было, - взмолилась Серафима.

-- Что-что? Конечно материалы раскопок. Как раз их и хотел Иван Васильевич отвезти в Москву ученым. Специально подобрали и подготовили.

-- Да, да, там таким материалам всегда рады, - подтвердил профессор. - Да не тяните, Владимир Алексеевич. Скажите им, что в чемодане было.

-- А было там восемь черепов. Аккуратненько уложенных и сухой травкой переложенных, крепких, хороших сарматских черепов, - выдал наконец Лисенко. - Представляете, что подумали наши жулики и за кого они нас приняли. Фантазии не хватает представить, что они о нас подумали.

-- Какая прелесть, - обрадовалась Серафима, у которой тоже было явно пониженное чувство ответственности. - Вот бы посмотреть на них, когда они этот чемодан открывали.

-- Да-а-а, - подтвердила Галя. - Ради такого можно и черепами пожертвовать, не жалко.

Такие вот еретические мысли выдавали девчата, несмотря на присутствие шефа.

-- Они вас за ужасных бандитов приняли, - глаза у Александры Федоровны стали большими и круглыми, будто она только что увидела этих самых бандитов. - Они вас страшно испугались.

-- Судя по всему, так оно и было, - согласился Лисенко. - Испугаешься, если шесть человек, обросшие как дикобразы, в обтрепанной одежде все время рыщут по перрону и чего-то высматривают: ну прямо шайка разбойничков из леса выбралась. И атаман у них - не дай бог: ходит со здоровенной палкой, сердитый, на всех покрикивает. А в чемодане черепа... Тут каждый испугается....

-- И вовсе я не покрикивал, тут вы, Владимир Алексеевич, преувеличиваете, - не согласился профессор. - И без палки ходил. Но и радоваться мне тоже было ни к чему. Чрезвычайно хорошие были черепа. У антропологов вечно не хватает материала для исследования, и они очень просили. Я им обещал, что непременно привезу. Самые лучшие черепа подобрал.

-- Черепа были хорошие - первый сорт, - подтвердил Лисенко. - Если бы эти черепа к нам в общежитие привезти, ребята бы их нарасхват разобрали.

-- И веревка, говорите, совершенно новая была, - напомнила Галя.

-- Конечно, а веревочка вещь нужная, в хозяйстве всегда пригодится, веревку тоже жалко...

-- Вы вот все шутите, Владимир Алексеевич, а антропологи были очень недовольны, когда я им рассказал. Совершенно бессовестное жулье там, в Иловлинской. Спрашивается, зачем они украли чемодан? Им ведь эти черепа совершенно не нужны.

-- С имуществом всегда так, - вздохнул Лисенко. - Чего крадут, а чего сам не знаешь куда деть. Я просто никак не могу сообразить, что мы будем делать с этим бараном, с Геродотом нашим. Ну, привезем мы его в Саратов, как имущество экспедиции. А что с ним станут делать на факультете? Некуда его деть на факультете. Вы, как декан, Василий Иванович, это отлично знаете. Там ведь нет ни одной свободной аудитории, где можно барана держать. И в деканате тоже места нет, маленький у вас деканат.

Профессор, естественно, знал, что на факультете нет свободной аудитории для барана, но промолчал.

-- В музей можно сдать, - посоветовал Петя Маркин. - В краеведческий.

-- Можно, конечно и в краеведческий музей, в отдел древней истории и археологии. Только надо вначале доказать, что наш баран имеет отношение к древности, иначе не возьмут. Но у него ведь кроме красивого имени ничего древнего нет.

Профессор молчал. Маленькими глотками пил свою четвертую кружку, отдувался, потел, но молчал. Так что Лисенко пришлось продолжать в том же духе.

-- Если нам и удастся сбагрить его в музей, так там же его надо кормить. Но у музея не хватает денег на содержание сотрудников, и уж совсем нет денег на содержание баранов. А если его не кормить, он, прежде чем дать дуба, весь отдел археологии и древней истории разнесет. Он еще по-настоящему не понимает научной ценности имеющихся там экспонатов.

Такое должно было вывести профессора из состояния эйфории, в которую он впадал принимая четвертую кружку чая. Ведь барану в краеведческом музее предстояло разнести экспонаты, которые профессор привез из археологических экспедиций и собственноручно передал в музей во славу науки. Вряд ли он мог такое допустить.

Но и это не подействовало. Профессор даже не сказал: "Вот вы все шутите, Владимир Алексеевич. А не следовало бы по этому поводу шутить!" - Он сделал еще несколько глотков, выплеснул остаток остывшего чая в темноту и отделался нейтральным:

-- Вы тут посидите, а я пойду, мне спать пора... - и удалился, как будто не имел к барану никакого отношения.

Назавтра жизнь в экспедиции с самого утра начала разворачиваться нестандартно. Профессор вышел из своей палатки в белом чесучовом пиджаке. Если бы он надел к этому пиджаку еще и белый пробковый шлем, то был бы очень похож на английского колонизатора, какими их рисуют в "Крокодиле". Но у профессора не было белого пробкового шлема. Вместо него на голове у шефа привычно красовалась старая соломенная шляпа, так что на колонизатора он нисколько не походил. Во время завтрака профессор выпил всего одну кружку чая, а обычно выпивал две. Геродот, которого Верочка пыталась напоить, вылил целое ведро воды, а вода в экспедиции была ценным продуктом, ее привозили за много километров. Пшенная каша, приготовленная на завтрак той же Верочкой, подгорела. А кроме всего после завтрака Серафиме на голубые шорты взобрался неизвестно откуда взявшийся здоровенный, мохнатый и красноглазый каракурт. Серафима завизжала, как будто это не каракурт, а мышь и стряхнула его прямо в костер, где тот моментально сгорел. А это плохая примета - по утрам, после завтрака сжигать на костре каракуртов.

Петя так и заявил, что сожжение этого страшненького мохнатого паука ни к чему хорошему не приведет. Серафима, конечно, приуныла. А Александра Федоровна неосторожно спросила, кого эта примета касается.

-- Всех, - охотно стал объяснять Петя. - Всех нас и касается. Костер у нас общий, значит касается всех.

-- И что же произойдет? - продолжала допытываться Александра Федоровна.

-- В лучшем случае у нас снова Геродот убежит, и мы опять будем ловить его. А поймаем или нет - неизвестно.

Тут и шеф насторожился, стал прислушиваться к петиному пророчеству.

-- А в худшем? - не отставала Александра Федоровна.

-- В худшем - приедет кто-нибудь из местного начальства и подарит нам десяток баранов от имени и по поручению. В награду за то, что мы раскапываем славную историю их родного края. Орденом они нас наградить не могут, нет у них пока своих орденов, а свои бараны у них есть. Вот тогда мы совсем раскопки прекратим. Займемся животноводством: наденем папахи, заведем волкодава и станем кочевать здесь с баранами, как скифы или сарматы. А Василий Иванович будет у нас племенным вождем. Одно только плохо - зимней одежды у нас нет. Но, думаю, это не проблема: у них ведь здесь свой Совет Министров есть, он и поможет.

Чепуху, конечно, Петя молол. Шеф махнул рукой и отошел в сторону. А Галя не удержалась.

-- Перестань молоть чепуху, - сказала она. - Тоже мне предсказатель нашелся, оракул. Тоску нагоняешь.

-- Точно, - поддержала ее Серафима. - По-твоему Совету Министров только и делов, что доставать для нас теплую одежду.

-- Совет Министров занимается масштабными проблемами, - окончательно добила Петю Верочка. - Он заботится об увеличении благосостоянии всего народа, а не отдельных его представителей.

Петя замолчал, но настроение девчатам успел испортить. Не по вредности, а просто так, от скуки.

Тут как раз к Верочке подошел Александр Александрович. Вид у него был предельно унылый. Он протянул Верочке кружку и тихим больным голосом попросил:

-- Налей мне, пожалуйста, чаю, побриться надо.

Это было странно, потому что брился обычно Сан Саныч через два дня, на третий и до урочного дня были еще целые сутки. Кроме того, делал он это, как правило, не утром, а перед обедом.

-- Что же вы с утра, ни свет, ни заря, бриться бросились, - поинтересовалась Серафима. - Может у вас день рождения? Так мы вам букет красивых полевых цветов наберем и вечером устроим в вашу честь танцы.

-- Нет у меня сегодня никакого дня рождения, - грустно вздохнул Александр Александрович и попытался улыбнуться Серафиме, но улыбка получилась жалкой и неуверенной.

-- Ты посмотри на Сан Саныча, - подтолкнул Лисенко локтем Петю. - Судя по его унылой физиономии, шеф куда-то ехать хочет.

-- Да, видок у него не очень-то, - подтвердил Петя. - Не иначе, как ему в дорогу собирается надо. Вот, пожалуйста - первая душевная травма уже есть. Я же говорил, что сжигать каракурта не к добру.

-- Значит есть какая-нибудь другая причина, - не отставала от унылого шофера безжалостная Серафима. - Раскройте нам, Сан Саныч, свою сокровенную тайну.

-- Надо, - грустно произнес Александр Александрович, но сокровенной тайны не раскрыл. Хотел унести свою тайну вместе с чаем к машине, но его остановил Лисенко.

-- Как же ты чаем бриться будешь? - спросил он. - Кто же чаем бреется, бритвой надо бриться.

-- Я и буду бриться бритвой.

-- А сказал чаем.

-- Так кипятка же нет. Это вместо кипятка.

-- Ты что, кипятком бриться хотел?

-- Ну, хотел.

-- Кто же кипятком бреется? Кипятком только ошпариться можно. Волосы, конечно, после этого вылезут, но больно же. Бритвой надо бриться, - развлекал Лисенко народ.

-- Так я бритвой и буду.

-- Вот это ты правильно решил, тут с тобой никто спорить не станет. Ну что ты на меня уставился, - выговорил он несколько обалдевшему, от этого разговора, Сан Санычу. - Раз решил побриться, иди к своему броневику, только бритвой надо бриться, а не чаем. Кто же чаем бреется.

Александр Александрович послушно ушел с недоумением покачивая головой. Он так и не понял, что от него нужно было Лисенко.

О каракурте все забыли и о петиных пророчествах тоже. Второкурсники довольно улыбались. Так что Лисенко своей цели достиг.

-- Ну, Владимир Алексеевич, вы даете, - оценила Серафима.

-- Бедный Сан Саныч, он теперь не скоро опомнится, - пожалела шофера Галя.

А шеф сделал вид, что не слышал этого разговора.

-- Вы, Владимир Алексеевич, - сказал он, - берите небольшой курган, что возле дороги. - Это он велел раскопать маленький курганчик, который сам все время старательно обходил. - Вам до обеда хватит. А мне кое-куда съездить надо. Дела. К обеду должен вернуться.

А куда ему съездить надо не сказал. День этот с самого утра выходил за рамки обычного стандартного дня.

Вскоре и Сан Саныч появился. Мало того, что он побрился в неурочный час, так он еще надел черные суконные брюки и совершенно новую рубашку, исписанную от воротника до подола призывами бороться за мир на четырех европейских языках а также на японским, суахили и языке племени Банту, проживающего где-то в Африке, то ли в Южной, то ли в Центральной. Жаль, что здесь, в степи, никто этих языков, как следует, не знал, а то бы эта рубашка могла стать действенным фактором пропаганды борьбы за дело мира во всем мире. И, вполне возможно, оказала бы благотворное идеологическое воздействие на местное население. Агитрубашку очень удачно дополнял розовый галстук с суетящимися мартышками и довольным крокодилом.

...Курган тоже оказался непривычно крохотным, тянул всего-то на две небольшие траншейки, и это нисколько не вдохновляло. В таких маленьких курганчиках хоронили бедноту, голытьбу, и вещей им с собой никаких не давали. Так что ничего интересного в нем не предвиделось.

От археологов можно нередко услышать, что для них не имеет большого значения, богатое они погребение раскопали или бедненькое: перед наукой, мол, все погребения равны. Нашли где равенство устанавливать - у скелетов. Конечно, ни один скелет возразить не может. А ведь никто никогда не слышал, чтобы какой-нибудь археолог с увлечением рассказывал о том, что раскопал он за сезон два десятка курганов, но абсолютно никаких вещей в них не нашел. И радовался этой несказанной удаче. Радуются археологи обнаруженными в захоронениях изделиями из золота и серебра, бусами из драгоценных камней, сосудами с занимательным орнаментом, старинным оружием и многим другим, что идет потом в музеи на всеобщее обозрение, по чему определяют уровень мастерства и культуры отдельных племен и целых народов.

Считается, что отрицательный результат - тоже важный результат. С этим никто не спорит. Но всем почему-то хочется положительного результата. И археологам тоже всегда хочется найти в погребении что-то интересное.

Копали, конечно, и такие маленькие курганчики как этот, никуда от них не денешься. Но копали, без особой охоты, когда уж деваться было некуда. И копали, можно сказать, только для статистики. Чтобы потом какой-нибудь кабинетный археолог-теоретик подсчитал и обнародовал свой труд о том, что в таком-то количестве курганов находились предметы материальной культуры, а в таком-то количестве - не находились... И потом сделал ценный научный вывод: это, мол, говорит о том, что уже тогда, в совершенно далекие века, одни были бедными, а другие богатыми. Причем в подтверждении этой своей ценной мысли он непременно должен был привести цитату из научной книги Фридриха Энгельса "Происхождение семьи, частной собственности и государства", потому что всякое открытие, а в особенности открытие в области общественных наук, должно прочно опираться на труды классиков Марксизма-Ленинизма.

А для себя лично никакого удовольствия от таких раскопок. Так что Лисенко без особого энтузиазма стал размечать место будущей траншеи. Остальным курганчик тоже не понравился, но осуждать шефа за его задание никто не стал, не до этого сейчас было: всех больше интересовало - куда и зачем он собирался ехать.

-- Наверно в Элисту, в сберкассу за деньгами, - предположила Серафима. - За барана заплатил, и денег у него осталось мало. Надо было попросить, чтобы он мыла купил. У нас мыло кончается. Всего два куска осталось.

-- Ты, Серафима, свои футболочки каждый вечер полощешь. Столько стирать - никаких запасов мыла не хватит, - обличил ее в расточительстве Петя.

-- Я это, Петя, за счет того, что ты экономишь, - в свою очередь уличила Серафима Петю. - Ты ведь, как приехали, еще ни разу не стирал. Вот я твою экономию и использую.

-- А ты, пока он не уехал, сбегай, скажи, чтобы купил мыло, - предложил Лисенко.

-- Что-то не хочется бежать, - призналась Серафима. - Лень бегать по такой жаре.

-- Лень причина вполне уважительная, - согласился Лисенко. - Если лень, то можно и без мыла обойтись. Берись-ка, матушка, за лопату, самое спокойное дело.

-- Не поедет он в Элисту, - заявил Петя Маркин. - К обеду, сказал, вернется. За это время он в Элисту и обратно не успеет.

-- Нет, не в Элисту, - поддержала его Галя. - Если бы он в Элисту поехал, он бы письма взял.

-- Куда же он по-вашему едет в белом пиджаке, если не в Элисту? - удивилась Александра Федоровна. - И Александр Александрович побрился.

-- Чабана искать. Хочет ему Геродота вернуть, - высказал интересное предположение Лисенко. - Думаете приятно ему каждый вечер такие разговоры слушать. Он уже, наверно, и не рад, что купил эту скотину.

-- Черт с ними, с деньгами, - поддержал идею Петя. - Я согласен, пусть вернет. Даром. Как вы думаете, успеет он сегодня все сделать? А то мне завтра дежурить.

-- Нет, сегодня не успеет, - разочаровал его Лисенко. - Пока он найдет чабана, пока договорится... Может быть завтра или послезавтра... А может быть он и не к чабану. Может быть на разведку собирается, новую группу курганов присмотреть.

-- Зачем ему новая группа, - не хотел расстаться с заманчивой идеей, избавиться от барана, Петя. - Нам этой до конца сезона хватит. И еще останется.

-- Куда-то по важному делу собираются. Сан Саныч новую рубашку надел и брюки кобедешние, - напомнила Галя.

-- Как это: кобедешние? - заинтересовалась Александра Федоровна.

-- Новые, их берегут и одевают только когда в церковь идут, к обедне.

-- Вот! Брюки кобедешные! - подхватила Серафима. - А вы говорите: на разведку. На разведку Сан Саныч в своих семейных трусах поехал бы. Это же парадный выезд! В выходных штанах и с галстуком! А рубашечка - глаза не оторвешь, шик и блеск! Хинди - руси: бхай, бхай ( интернациональная рубашечка напомнила Серафиме широко распространенный у нас в те годы лозунг о братской и бескорыстной дружбе России и Индии)! Куда они все-таки собрались?..

Александр Александрович тем временем закончил свои сборы, протер ветровое стекло у машины, усадил профессора, выехал на дорогу и, вскоре, машина скрылась за горизонтом.

Действительно, день начинался совершенно необычно.

Конечно, изо дня в день копать, расчищать, в общем то довольно похожие друг на друга скелеты, собирать черепки от раздавленных землей горшков, перетрясать древние кости - дело очень уж обыденное. Но археологи всегда надеются, что вот, в следующем кургане, в следующем погребении они непременно найдут что-нибудь особенное. Может быть даже в том, который только что начали копать, который сейчас копают. И не дай бог, при всем атеизме будущих историков, где-то не доглядеть, пропустить могильную яму. Чуть-чуть ослабил внимание, не заметишь ее и будешь потом долго думать: не осталось ли в этом месте что-нибудь такое этакое, вроде серебряной вазы или берестяной грамоты. Поэтому главное - это внимательно исследовать каждую траншею.

Когда первую траншею освободили от земли, Лисенко взял лопату и стал подтесывать неровности на ее дне. Звенит стальное полотно тоненьким колокольчиком...

Оставим Лисенко за этим занимательным занятием и, ненадолго прервав ход нашего повествования, расскажем о том, как археологи находят древние погребения.

Естественно, прежде всего, надо найти сам курган. Профессор, когда пришедшие полюбопытствовать на раскопки окрестные селяне интересовались у него, как он определяет, где курган, а где просто холмик, отвечал обычно вопросом на вопрос: "А как вы отличаете, где картошка растет, а где просто паслен?" Окрестные селяне после такого глубокомысленного ответа значительно кивали головами, осознавая, безусловное над ними превосходство профессора в области определения курганов и раскопок древних могил. Так оно и было: профессор определял курганы сходу, едва глянув. Но вообще-то для этого существует специально разработанная и утвержденная в соответствующих высоких научных учреждениях методика, которая, как и всякая другая методика казенна до занудности. Нужна она только тем, кто в археологии совершенно ничего не смыслит, и заниматься ею не собирается. Согласно этой методики, курган должен быть округлым. Т.е. все другие геометрические формы, имеющиеся на земной поверхности, за курганы принимать не следует. Обнаружив такую округлость, следует внимательно присмотреться к основанию кургана. Если это курган, то иногда можно найти вокруг него кольцо небольшого в основном уже заплывшего землей ровика, откуда брали землю для насыпи. Т.е. курганом этот бугор может оказаться только в двух случаях: если вокруг него есть ровик или когда ровика вокруг него нет. Далее следуют другие не менее ценные указания: южная сторона у кургана, как правило, более оплывшая, чем другие; курганы почти всегда расположены группами... и т.д. и т.п.

К чести археологов следует сказать, что никто из них этой методикой не пользуется. Просто как-то сразу видят: это вот курган, а это естественный бугор. Никаких сложностей, никаких проблем.

Но найти курган - это даже не полдела, а четверть дела. Это только подтверждение того, что здесь можно вести раскопки. Теперь и начинается настоящая работа. Прежде всего, надо снять насыпь до самого материкового слоя. До грунта, как говорят археологи. Грунт обычно светлый и в нем хорошо виден темный контур могилы. Почему темный? А потому что когда копали яму земля перемешалась: верхний, темный слой, смешался с нижним светлым. Этой смесью потом и засыпали могильную яму, и теперь она четко выделяется на светлом фоне материковой земли - грунта. Увидел на светлом фоне темное пятно - считай --нашел место погребения.

И еще одна примета: грунт веками слежался, плотный, твердый, а засыпка погребения по сравнению с ним рыхловата, не той плотности. Поведешь полотном лопаты по грунту - звук звонкий, легкий. А у земли в засыпке могильной ямы звук глухой, неживой. Так что погребение опытному в этом деле человеку найти не особенно сложно. Если у него нормально со зрением и слухом.

Бывает, конечно, что земля исполосована ходами и норами сурков, сусликов и другой проживавшей в норках живности и не поймешь, что здесь такое: могила или катакомбы грызунов. Тогда надо быть особенно внимательным, каждую норку проверить, каждый ход, каждое темное пятнышко проследить. Не проверил, очень даже просто можно пропустить погребение. И напрасной окажется вся предыдущая работа. Напрасно копали курган и переворочали гору земли. Потом долго еще будешь думать, что там и находилось самое интересное, что там ты упустил удачу случающуюся только раз в жизни.

Траншея оказалась чистенькой до неприличия. Уж Лисенко ее вылизывал, вылизывал, каждое пятнышко поковырял - чисто, хоть тресни. И все видели, что чисто, нет в этой траншее ничего. Такое случается нередко, так что особого беспокойства не вызвало. Раз здесь ничего нет, погребение должно находиться во второй траншее.

Взялись за вторую. Со второй тоже провозились недолго. Опять Лисенко взял лопату и опять прошелся по траншее. Зазвенела лопата тонким колокольчиком, звенит и звенит. Звон мягкий, мелодичный, а слышать противно. Нет в траншее погребения, один только звон. А кому он нужен. Не запишешь же в дневнике раскопок: " В траншее обнаружен мелодичный звон".

-- Может быть, это не курган? - высказала предположение с сочувствием наблюдавшая за лисенковскими муками Галя. - Так, обыкновенный холмик, бугорок. Он ведь и не смотрится, Владимир Алексеевич. Немножко похоже, но не курган.

Лисенко и сам уже подумывал, не вляпался ли он в обычный холмик. Это же профессор всю жизнь вспоминать будет: "Помните, Владимир Алексеевич, как вы в Калмыкии бугор копали. Жаль, что вы не нашли там погребение. Это было бы интереснейшим открытием. Такое еще, насколько я знаю, никому не удавалось..." Профессор был человеком добрым, но удовольствие от промахов подчиненных явно получал и не отказывал себе в нем. И то, что сам шеф велел копать именно этот бугор, не имело никакого значения. Мало ли что тебе велели, самому тоже думать надо. Все это не улучшило настроения Правой руки. Но пока надеялся. Не знал на что, но надеялся. Пропустить погребение он не мог. Пропустить не мог, а погребения нет...

-- Должно быть курган, но чертовщина какая-то. Куда оно делось погребение - непонятно.

Действительно чертовщина получалась. Когда шеф здесь, Лисенко эти погребения сходу брал, одним нюхом, на глаз. И ни разу не ошибся. А стоило шефу уехать на полдня, и сразу прокол. Тут уж не "Эффект присутствия", как это, говорят, у физиков бывает, а наоборот - "Эффект отсутствия", что тоже довольно неприятно.

Петя вначале внимательно следил за тем, как Лисенко ходил по траншее, как звенел лопатой, как тщательно раскапывал каждое темное пятнышко. Траншея отливала чистой желтизной грунта, и Петя понял, что ничего здесь Лисенко не найдет.

Пете стало скучно. Он перестал смотреть на то, как бродит по траншее Лисенко, и задумался о своих амазонках. Петя теперь все время думал об амазонках. Он уже не сомневался, что легенды о них появились у древних греков после встреч с роксоланами. Осталось только доказать это.

Им докажешь, - грустно размышлял Петя, представляя всех светил археологии старыми, сердитыми и в стоптанных брезентовых сапогах. - Скажут, что все это легенда, а археология легендами не занимается. Нужны доказательства. Как будто роксоланы не доказательство. Только подумать надо как следует. А они все консерваторы и думать по-настоящему не хотят. Древними понятиями живут. От каждой свежей мысли шарахаются.

Петя казнил себя, за то, что растерялся и недостаточно внимательно рассмотрел отряд амазонок, который проскакал перед ним несколько дней назад. Если бы они опять появились, он бы все разглядел: и какие у них лошади, и какие украшения, и сбрую, и оружие. Здесь ведь все важно. Лошади, кажется, были небольшими, но Петя не был в этом уверен. Может быть они опять появятся. В этих местах они как раз и жили... Мираж, наверно, какой-нибудь. Но если он раз случился, почему бы ему второй раз не появиться...

Петя с надеждой уставился в степь. Отсюда, с кургана, она казалась ровной и гладкой до самого горизонта, глазу не за что зацепиться. Только курганы кое-где возвышаются. "Вон из-за того кургана они в прошлый раз и прискакали, - определил он. - Туда смотреть надо". Смотрел, смотрел, но ни одна амазонка из-за кургана не выехала. "Надо снять очки, - догадался Петя. - Я их в тот раз увидел, когда очки снял". Он снял очки и снова уставился в степь. Смотрел до рези в глазах, пока слезы не навернулись, но амазонки так и не появились. Петя вздохнул, вытер тыльной стороной ладони слезы, протер стекла очков и водрузил их на место.

-- Ты чего мучаешься? - подошла к нему Галя.

-- Да вот, все думаю, какими они были, амазонки?

-- Так это же, Петя, легенда.

-- Вот-вот, все так и скажут, что легенда... А что такое легенда? - спросил он и не дожидаясь ответа заявил. - Легенда это несколько приукрашенная временем действительность. Чтобы понять суть такого явления как легенда, надо определить его основные гносеологические корни и причинно-следственные связи... - и, заметив, как Галя поскучнела, добавил. - В каждой легенде есть доля реальных событий, доля правды.

А Лисенко все ковырялся в траншее. До конца разрыл несколько сурчиных нор. Чисто...

-- Владимир Алексеевич! - воззвал Петя к Лисенко, - вы ведь сарматами занимаетесь. Вы всех древних греков и римлян наверно прочли. Так встречались они в действительности с амазонками или нет? Как вы думаете?

-- Вполне возможно, что и встречались, - не задумываясь, механически ответил Лисенко. Не до амазонок было ему сейчас и не до петиных вопросов.

-- Что я говорил, - обрадовался Петя. - А о чем они пишут?

Лисенко продолжал осматривать траншею, разыскивая хоть какие-нибудь следы погребения. Петины вопросы до него не доходили.

-- О чем они пишут ? - повторил Петя.

-- Кто пишет? - не отрываясь от своего тоскливого занятия, спросил Лисенко.

-- Владимир Алексеевич, - обиделся Петя. - Я же спросил, встречались ли древние греки с амазонками, а вы сказали, что встречались.

-- Неужели так и сказал? - удивился Лисенко.

-- Точно, - подтвердила Галя.

-- Если сказал, значит, так оно и есть.

-- А что они писали? - не отставал Петя.

-- Разное писали, - Лисенко еще раз оглядел траншею, сердито сплюнул, бросил в угол лопату и присел на край раскопа. Надоела ему эта траншея до смерти. - Ничего не понимаю, - признался он.

-- Что древние греки и римляне писали о своих встречах с амазонками? - целенаправленному петиному упрямству можно было позавидовать.

-- Что писали? Писали, что амазонки кочуют возле Меотиды и по Танаису, что они покорили все окрестные племена. Что сами воюют, а мужчин заставляют прясть шерсть и делать другие домашние работы. Это Диадор Сицилийский писал. Они, Петя, мужиков заставляли баранов пасти, вермишель варить и стирать рубашки. А посуду мыть три раза в день, без выходных.

-- А что тут такого, - пожала плечами Александра Федоровна. Мой Коля каждый вечер моет посуду. Он говорит, что ему это даже нравится. Была бы горячая вода. Плохо когда горячей воды нет...

-- И пусть моет, если ему нравиться, - Петя не любил мыть посуду и не скрывал этого. - И дело не в том, кому что нравится - должно быть разделение труда. Мужчины должны работать, а женщины мыть посуду. Не мужское это дело мыть посуду.

-- Старорежимный ты какой-то, Петя, человек - осудила петины принципы Серафима. - С виду, вроде бы вполне прогрессивный, и очки у тебя симпатичные, и кудри у тебя, а послушаешь твои высказывания - совершенно старорежимный, домострой проповедуешь. Не пойду я за тебя, Петя, замуж, - Серафима вынула из кармана тюбик яркой помады, маленькое зеркальце и стала старательно подкрашивать губы.

От этого ее неожиданного выпада Петя даже растерялся. Хотел сказать что-то ехидное и остроумное, но никак не мог найти подходящих слов.

-- А я и не собирался на тебе жениться, - наконец выдал он.

-- Ты не собирался, я собиралась. Думала - интеллигентный парень, умный, ученым станет, может быть даже профессором, и я тогда буду профессорша. А ты стирать не хочешь, посуду мыть тоже не хочешь. Мне что - разорваться: все самой да самой. От тебя же в семейной жизни никакой помощи. Нет, передумала я. Не пойду я за тебя, Петя, замуж, и не уговаривай. И другим скажу, чтобы не ходили. Так и вымрешь без жены со своим разделением труда.

-- Ну, это ты зря. Разделение труда явление прогрессивное, - попытался Петя уйти от темы женитьбы.

-- Это, смотря какое разделение. Вот у амазонок было очень правильное разделение труда, - не отставала Серафима. - Женщины воевали, а мужчины стирали, шили и мыли посуду. Идеальное общество.

-- Про посуду это я сам вычислил, - признался Лисенко. - Но если они своих мужчин заставляли делать всю домашнюю работу, то и посуду мыть, конечно, заставляли. Самое канительное занятие, хуже не придумаешь.

-- А обычаи, какие у них были? - продолжал допытываться Петя, довольно легко примирившись с мыслью, что Серафима за него замуж не пойдет.

-- Самые варварские. Дикие они были, твои амазонки, и обычаи у них были дикими. Псевдо-Гиппократ пишет, что им не разрешалось выходить замуж до того, как они убьют трех врагов. А врагами у них, учтите, были мужчины.

-- Вы это серьезно? - не поверила Галя.

-- Это не я, это Псевдо-Гиппократ пишет. А еще и Помпоний Мелла .

-- Дичь какая-то, - возмутилась Галя. - Даже слышать об этом неприятно. А я ведь к ним с симпатией относилась.

-- И я тоже, - присоединилась к ней Серафима. - "Амазонки!" Красиво звучит. Но зачем же мужчин убивать? Нет, не могу поверить, что они мужчин убивали.

-- А что ты хочешь, если они своих мужиков так тиранили, заставляли прясть шерсть и посуду мыть, то, что они делали с чужими. Убивали без всякой жалости. Им тоже замуж хотелось, так что убивали. И еще тот же Псевдо-Гиппократ пишет, будто им в детстве прижигали правую грудь, чтобы удобней было стрелять из лука и бросать копье.

-- Какой ужас! - всплеснула руками Александра Федоровна. - Кто же это им прижигал?

-- Сами друг другу и прижигали.

-- Ну, это уже форменное безобразие, - вознегодовала Серафима. - Хотят воевать, пусть воюют, но зачем людей уродовать.

-- Да... Это они, пожалуй, напрасно... - Петя стал внимательно разглядывать девушек, прикидывая, как бы они выглядели, если бы были амазонками.

-- Ты чего уставился? - не выдержала Галя. Глаза вывихнешь.

-- Я вот соображаю, как бы вы смотрелись, если бы только одна грудь, как у амазонок...

-- Я тебе посоображаю! - рассердилась Галя. - Шандарахну сейчас по башке лопатой и перестанешь соображать!

-- Так я ведь ничего плохого, - стал оправдываться Петя. - Я чисто с этнографической точки зрения, для пользы науки.

-- А я тебе с физической точки зрения по башке шандарахну. Для твоей личной пользы!

-- Подумаешь, принцессы, посмотреть на них нельзя, - огрызнулся Петя.

-- Нельзя! - решительно заявила Серафима. - Нельзя на нас так смотреть, как ты смотришь. И думать о том, о чем ты сейчас думаешь, тоже нельзя. Не имеешь никакого права.

-- А будешь думать, так мы с тобой сделаем то, что амазонки со своими мужиками делали, - добавила Галя.

-- Заставят прясть пряжу, мыть посуду и заниматься другими домашними делами, - подсказал Лисенко.

-- Да не думаю я ничего, - стал оправдываться Петя. - Я тоже считаю, что прижигать грудь это варварский обычай. Человека уродует. Но я как-то и не заметил... - и замолчал, потому что совершенно не собирался никому рассказывать, что он видел амазонок. Все равно не поверят. И станут ехидничать, особенно эта Серафима.

Но на петину оговорку никто внимания не обратил.

-- А я так думаю, что им грудь и не прижигали, - неожиданно для всех заявил Лисенко.

-- Так вы же только что сами говорили, - напомнила ему Александра Федоровна.

-- Верно, говорил, - согласился Лисенко. - Говорил, что древние авторы об этом пишут. Но они ведь писали все, что угодно, лишь бы читателю было интересно. У них и не такое есть. И аримпасы, у которых по одному глазу, и мелонхлены, все в черном, и невры, которые могут прпевращаться в волков, и статуи плачут... А вот скульпторам приходилось придерживаться истины. У Поликлета есть скульптура "Раненая амазонка". Там все на своих местах, все округлости. И у Фидия есть скульптура амазонки, тоже, скажу я вам, довольно симпатичная девица и все при ней. А Фидий, он такой, он врать не станет. Так что не переживайте, никто их не уродовал... Мне бы, Петя, твои заботы, - он с отвращением оглядел траншею. - Пороюсь-ка я еще немного.

Лисенко прихватил лопату и неохотно стал ковырять в узеньких ходах сусликов: понимал, что ничего там быть не может. Один ход очистил, другой, третий. Потом нашел небольшое темное пятнышко на самом краю траншеи, можно сказать, уже за границей кургана. Маленький такой полукруг, вроде запятой, возле самой стенки раскопа. Тоже похоже на старую норку суслика. Пустое дело, не могло там ничего быть. Если бы погребение нашел, то и не обратил бы внимания на эту запятую. А так приходится проверять и такую ерунду, для порядка и успокоения души.

-- Не может там ничего быть, Владимир Алексеевич, - высыпал щепотку соли ему на рану Петя Маркин. - Это уже поле. Курган расползся от дождей и накрыл это место. А так здесь поле было, - сказал не для того, чтобы моральную травму нанести, а только ради утверждения истины.

-- Поле, - согласился Лисенко. Он поковырял пятнышко лопатой и оно, вроде, несколько увеличилось. Тогда Лисенко опустился на колени и стал рассматривать землю. - Но, кажется, ползет туда. Незачем ему туда ползти, а оно ползет...

Девчата ушли за курган. Они приехали сюда, чтобы получить зачет по археологической практике. Их совершенно не волновало - есть здесь погребение или нет его. Рутина: нашли пятно, не нашли пятно... Хочется это Маркину и Лисенко, пусть они и ищут. Тем более, что в таком маленьком курганчике все равно ничего интересного быть не может, даже если Лисенко и найдет могилу. Серафима и Галя улеглись на негустую степную травку, налепили на носы клочки бумаги, чтобы уберечь эту важнейшую часть лица от солнечного ожога и что-то лениво обсуждали. Александра Федоровна, свернувшись калачиком, благополучно подремывала.

Петя подошел к Лисенко, пригляделся к темному пятнышку.

-- Ничего там быть не может, - выдал он заключение.

-- А если могила туда ушла?

-- Конечно, в одном месте курган, а в другом могила, - ехидно заметил Петя. - Суслик - вот кто здесь гулял.

-- Вырубим-ка мы кусочек стены, - решил Лисенко. - Вырубим и посмотрим какой суслик здесь гулял, и зачем он здесь гулял, и гулял ли он здесь...

Вот это Пете было уже совершенно не интересно. В этом холмике не пахло не только открытием, но даже самой примитивной могилой. Он демонстративно зевнул, отвернулся и уставился в степь, всем своим видом давая понять, что он бы таким бесперспективным делом заниматься не стал.

Лисенко тоже не стал бы заниматься этой запятой, если бы имел хоть малейшее представление о том, где может быть погребение. Но могилы ведь в кургане нет. А здесь какое-то пятнышко. Так что надо вырубить кусок стены и посмотреть что это за пятнышко и не ползет ли оно дальше. Бестолковое дело, но надо, чтобы не думалось потом.

Вырубил сантиметров тридцать стены, подчистил - увеличилось пятнышко: уже не запятая, а небольшой полукруг. Тут и Петя заинтересовался.

-- А ведь и верно ползет. Только все равно там ничего быть не может.

Лисенко пожал плечами и стал вырубать стенку дальше. Петя подумал, посопел, взял лопату и стал помогать: не столько из чувства солидарности, сколько от скуки. В две лопаты дело пошло быстрей, так что вскоре оконтурили они темный круг диаметром сантиметров восемьдесят - типичная засыпка. Только не в кургане, а возле него. Оконтурить то оконтурили, а к чему все это - так и не поняли: ведь погребения за пределами кургана, ясное дело, быть не может, не для того курган насыпали. Мало ли кто и мало ли какую яму могли выкопать возле кургана. И в древности, и десять лет тому назад.

-- Человека здесь быть не может, не поместится, - определил Петя.

-- Но что-то должно быть.

-- Возможно животное в жертву принесли?

-- А мы сейчас посмотрим.

Действительно, чего гадать. Раз встретилось непонятное - надо копать. Так что Лисенко стал выбирать из этого темного круга землю. Земля была мягкой, выбиралась легко - типичная засыпка. А стены оставались твердыми, плотными, по-прежнему сохраняя форму цилиндра. Потом в яму влез Маркин, он был габаритами поменьше, и ему удобней было копать в этом ограниченном пространстве.

-- Кажется, я достал дно, - сообщил он вскоре, когда опустился по плечи. - Твердая земля пошла. Материк.

-- Ну-ка я посмотрю.

Маркин выбрался из ямы. Лисенко опустился туда и стал прощупывать лопатой дно. Позвенел, постучал, потом и руками пощупал.

-- Точно грунт, - подтвердил он. - Чисто, ничего здесь нет.

-- Чего же это мы здесь рыли?

-- А ведь очень аккуратно сделано, - не ответил на вопрос Лисенко. - Зачем-то ее все-таки вырыли.

-- Ритуальная какая-нибудь?

-- Может быть и ритуальная... А может быть, черт ее знает что, и не догадаешься.

Лисенко хоть и был Правой рукой, хоть участвовал уже в четвертой экспедиции и покопал немало, и повидал немало, и знал немало, и умел тоже немало, никак не мог понять, что это за яма и вообще что здесь твориться. Потому что происходила какая-то чертовщина: и курган, вроде, не курган, и не могила, а какая-то странная и совершенно пустая яма. Причем не в кургане, а рядом, где ничего быть не должно. И, как это положено по закону подлости, профессора в этот момент как раз и нет. Хорошо брать на себя ответственность, когда знаешь что делать. А если не знаешь?

Чувствовал себя Лисенко, мягко говоря, не очень уверенно. Мучила мысль, не пропустил ли погребение в первой траншее. Вообще-то не мог пропустить. Ведь все внимательно проверил. Чисто в первой траншее. А если пропустил? О таком и думать не хотелось. Ту траншею уже засыпали, когда рыли эту, вторую. И если снова там проверять, это же надо опять выбрасывать оттуда всю землю. Позор на всю Европу... И на Азию тоже. Такого в экспедиции еще ни разу не случалось. Приедет профессор, походит, посмотрит, поковыряет в одном месте, в другом и скажет: "Давайте, Владимир Алексеевич, очищать первую траншею. Что-то все это подозрительно. Возможно, там находится погребение. Вы тщательно все там проверили?"

Ну, тщательно проверил, а может быть и не совсем тщательно, сейчас и не припомнишь. Пока одна только надежда - на эту идиотскую яму, которая ничего толкового дать не может, потому что она пустая. А если она ничего толкового дать не может, то надо ее основательно проверить. Такое вот дурацкое правило существует у археологов. Правило, конечно, дурацкое, но иногда выручает...

Так что опустился Лисенко на корточки и стал внимательно осматривать яму: вначале дно, потом стенки, все, что у нее было. Смотрел, водил рукой по шершавой земле, постукивал по ней, ощупывал ее, вроде бы даже принюхивался, только что землю на вкус не пробовал. И вроде бы нашел: на глубине сантиметров сорока и до самого дна этой ямы, в стенке, что находилась со стороны кургана, земля была, чуть-чуть потемней, и чуть-чуть порыхлей. Непонятная там была земля, неправильная.

А если земля неправильная, - стал рассуждать Лисенко, - то почему это и зачем?

-- Дай-ка мне, Петя, лопатку, у которой черенок покороче, - попросил он.

-- Да ничего там нет, Владимир Алексеевич. Пустое дело. Шеф тоже не Бог, ошибся и заставил нас бугор копать. Так что ничего мы здесь не найдем.

Петя Маркин неудачные поиски погребения переживал не особенно, Маркину перед шефом не стоять, не отчитываться, глазами не хлопать. И вообще его мысли были сейчас заняты совершенно другим. Он, конечно, сочувствовал Лисенко, но помочь ничем не мог.

-- Давай лопату, все равно посмотреть надо, - это Маркин мог рассуждать, а Лисенко отступать было некуда.

-- Уж если ничего там нет, Владимир Алексеевич, то сколько ни копай, все равно ничего там не будет, - вывел что-то вроде закона исчезновения материи Маркин, но лопату с коротким черенком подобрал и отдал ее Лисенко.

Лисенко спорить с Маркиным не стал, не о чем было ему спорить. Взял лопату и стал ковырять темную земельку. Она легко осыпалась, так что вскоре настругал немалую кучу. В стене, что к кургану обращена, что-то вроде небольшой ниши образовалось. А снизу, сверху и со сторон, прочная материковая земля. Может быть катакомбник похоронен, ребенок - тогда все становится на свои места. Не все, конечно. Если катакомбник, то почему не в кургане? Но хоть что-то такое появилось, где порыться можно.

-- Похоже на катакомбу, - сообщил он Маркину. - Во всяком случае какая-то дыра и там мешанина лезет... Такой вот компот получается.

-- Мешанина? Какая там может быть мешанина? Давайте я выброшу, - Маркину стало интересно, что там за компот такой.

Он спустился в яму, но прежде чем выбросить накопившуюся землю тоже стал ковыряться в стене обращенной к кургану.

-- Точно, мешанина! - подтвердил он, выглянув вскоре из ямы. - Владимир Алексеевич, это не природное. Здесь кто-то работал. Надо разобраться.

Маркин выбросил скопившуюся в яме землю и Лисенко опять стал вырубать из ниши мешанину. Уже лопата туда полностью вошла, с черенком. Не подбой, не катакомба, а труба какая-то, побольше метра в длину получалась и дальше тянуло. О таких длинных катакомбах он не читал и не слышал. Но это еще не значило, что подобного не бывает. Это еще вообще ничего не значило.

Маркин опять выбросил землю а Лисенко взял лопату с черенком подлинней. Но скоро и этого оказалось мало: не достает лопата до конца туннеля. А лезть в эту трубу, чтобы дальше ее проверять тоже не хотелось.

-- Нет, это не катакомба. Не бывает таких длинных катакомб, - объявил Маркин.

До чего же он бывает занудным, этот Маркин, - Лисенко поморщился и сплюнул. - И так тошно, а он со своими истинами лезет. Наградил же бог экспедицию молодым и талантливым. Послать бы его надо куда следует.

-- Нет смысла делать такие длинные катакомбы, - продолжал изрекать истины Маркин. - Это не рационально. А древние люди отличались своей рациональностью, они лишней работы не производили, это что-то другое.

Лисенко все-таки не послал молодого и талантливого куда следует, еще раз удержался.

-- Давайте я туда влезу, в эту дыру, - предложил Маркин. - Вы там не поместитесь, а я помещусь, там как раз по моему размеру.

-- Поместишься...

Лисенко прикинул, что если загнать в эту дыру Маркина, то он хоть оттуда советы давать не будет, если его, конечно, как следует присыпать.

-- Вполне поместишься, у тебя размер подходящий. Только знаешь, Петя, не люблю я что-то эти пещеры.

-- Клаустрофобия, - определил Петя, знавший много красивых и далеко не всем понятных слов.

-- Никакой клаустрофобии, - Лисенко как раз это слово тоже знал. - Просто не нравиться мне по этим туннелям ползать.

-- Боитесь? - не поверил Петя.

-- Точно, боюсь, - совершено спокойно признался Лисенко. - Потому что дурное дело.

-- А вот я нисколько не боюсь, - заявил Маркин, несмотря на "дурное дело".

Лисенко хотел коротко и образно сказать Маркину где и когда надо делать героические заявления и совершать героические поступки, а где и когда их делать не надо, но посмотрел на большие роговые очки, облупленный от загара нос, торчащие лопухами уши и решил, что не стоит. Слишком молод и жаренный петух его куда следует еще не клевал - все равно не поймет. Так что стал объяснять просто и доходчиво, на конкретном примере.

-- В позапрошлом году пришлось мне зачищать одного катакомбника. Понимаешь, могильная яма чистенькая, а вдоль нее в самом низу подбой - ниша вырублена сантиметров на восемьдесят вглубь, вдоль могильной ямы. Там он и лежал со всеми своими пожитками. Выбрал я землю, стал расчищать. Почти полностью туда влез, только ноги наружу торчат. Сколько я этим делом занимался,. не знаю, но коленкам очень больно стало, и спине тоже, так что сил больше нет.

-- Надо было под коленки что-нибудь мягкое подложить, подушечку, например, - посоветовал Петя. - Тогда они бы не болели.

-- М-да, конечно, подложить что-нибудь мягкое, - согласился Лисенко. - Но я, понимаешь, тогда не сообразил, что надо брать с собой в яму что-нибудь мягкое, подушечку, например... Так вот, чувствую, что надо мне немедленно разогнуться и хоть пять мнут в нормальном человеческом положении постоять, иначе превращусь обратно в обезьяна. Выбрался я кое-как из этой пещеры, встал, выпрямился и плечи развернул. Хорошо... Это только когда долго на коленях постоишь по-настоящему начинаешь чувствовать, как хорошо просто стоять...

Лисенко повел плечами и с удовольствием потянулся.

-- Тут она и ухнула! - продолжил он. - Вся земля, что сверху над подбоем была. Нишу полностью привалило, а меня почти по колени засыпало. Быстро все произошло и просто, я даже испугаться не успел. Мы ведь как привыкли: земля легкая, рыхлая, взял на лопату и выбросил. Ну, привалило немного, поднимись и все с тебя осыплется. Привыкли с землей работать. А тут кубометра три земли на то место где я на карачках стоял - ухнуло. Я только потом сообразил, что три кубометра - это почти пять тонн. Меня этими тоннами в лепешку бы раздавило. Когда сообразил, тогда и испугался. Такая вот история. На всю жизнь отучила меня лазить по подбоям.

-- А как же тогда их расчищать?

-- Как в других экспедициях делают. Заезжали мы в соседние отряды в прошлом году, недалеко от нас еще две экспедиции работали. Видели, как они копают. У нашего шефа квалификация повыше, он землю чувствует, дай бог каждому. Дурной работы у нас не бывает. Лишнего не копаем. А у тех грунт на штык режут... Но если подбой попадается, они весь монолит над ним вырезают, потом уже погребение расчищают.

-- Это же сколько лишней работы! - ужаснулся Петя. - Сколько времени уходит!

-- Вот-вот, много времени уходит, - согласился Лисенко. - А знаешь, Петя, торопиться иногда очень вредно. Один мой знакомый автоинспектор любил повторять довольно интересную мысль: "Сэкономишь минуту - потеряешь жизнь!" - Это в отношении тех, кто очень торопится и перебегает улицу на красный свет.

-- Не всегда, конечно, - Петя нагнулся и заглянул в дыру. - Но если милиционер смотрит, перебегать улицу на красный свет, конечно, нельзя. Оштрафовать может. А земля здесь плотная, эта не обрушится.

-- Ну и что?

-- Я бы, пожалуй, туда влез, покопался.

-- И верно, почему бы не попробовать, может быть тебя и не досмерти придавит, - обнадежил Петю Лисенко. - Я вообще-то отчаянных людей уважаю. Но всякое может случиться, так что давай сразу договоримся, если обрушится, мне тебя за ноги вытаскивать, или подождешь, пока мы сверху всю землю снимем? Выбирай как тебе больше нравится. За ноги вытаскивать - это быстро, но больно будет и физиономию можно ободрать. Раскапывать - боли большой не будет. Но если много копать придется, задохнуться можно. Ты как, без воздуха долго можешь находиться? Потерпишь?

Пете совершено не хотелось, чтобы его за ноги вытаскивали, но и долго находится без воздуха, он тоже не мог. Так что затруднился в выборе.

-- А если кости какие-нибудь сломаются, так ты не беспокойся, месяца два полежишь в гипсе, и срастутся. Представляешь какая лафа: два месяца лежи, читай "Советскую археологию" и никаких забот. Люди навещать приходят и приносят всякую вкусную еду. Посуду за собой мыть не надо. Чего бы не лежать. Единственное неудобство - под гипсом всегда здорово чешется, но ничего страшного, ради такого дела можно и потерпеть.

Петя подозрительно смотрел на яму и молчал.

-- Ну, так как?

-- Надо что-нибудь придумать, - решил Петя. Лезть под землю ему расхотелось.

-- Ага, - согласился Лисенко. - Мы сейчас применим хитрость. Аккуратно срежем верхний слой грунта и посмотрим, что там внизу делается.

-- Чего же тут хитрого?

-- А то, Петя, что и в трубу не полезем, и ход этот проверим.

Отмеряли метр, срезали и опять под грунтовой землей пошла тоннелем какая-то мешанина. Главное - сверху чистейшая желтенькая материковая земля, а под ней черт знает что...

-- Может это сурки так землю перебуторили, - высказал Петя предположение совершенно не лезущее ни в какие ворота. Сам ведь понимал, что не могли сурки проделать такой длинный и ровный ход. Но Пете хотелось что-нибудь сказать. Не мог Петя молчать так долго.

Лисенко только поморщился, но промолчал, подумал, что когда болят зубы - еще хуже.

-- Считаете, что суслики не могли прокопать такой широкий проход? - не умолкал Петя. - Нет, если их было здесь очень много, они вполне могли бы прокопать этот проход, - пытался развить Петя свою вполне бредовую идею.

-- Вполне могли, - согласился Лисенко. - Собрались на субботник в честь дня рождения Клары Цеткин и методом народной стройки вырыли этот тоннель.

Сам Петя на субботники никогда не ходил и в такое, что на субботник собрали сусликов - поверит не мог, так что увял на некоторое время. Но вскоре его опять осенило.

-- А вполне может быть, что это какие-нибудь большие животные прокопали, - выдвинул он еще одну столь же ценную идею. - Владимир Алексеевич, вы не знаете, какие здесь водятся крупные животные?

-- Коровы здесь водятся.

-- Так они же не роют норы, - совершенно серьезно отверг Петя возможность того, что тоннель этот прокопали коровы. - А еще какие?

-- Верблюды! Чего ты ко мне пристал! - от этого ненормального кургана Лисенко начинал нервничать. - Ну, прямо как японский городовой. Видишь ведь, ничего я понять не могу. Но ни коровы, ни верблюды здесь не копали. В этом я совершенно уверен.

-- А что мы делать будем? - Фонтан петиных идей вроде бы иссяк.

Хороший вопрос задал Петя. Можно было сложить лопаты и вздремнуть, как это сделала Александра Федоровна, можно было старые анекдоты травить, тоже полезное занятие или в "балду" играть - интеллект повышает... Ведь приедет же когда-нибудь шеф. Он профессор, пусть разбирается, двигает вперед археологическую науку. А они что - студенты. Их дело телячье: землю копать, скелеты расчищать, материал упаковывать.

-- Еще разок срежем, - решил Лисенко.

Срезали. Выбросили землю, выровняли стенки. А впереди опять мешанина. Лисенко тупо смотрел на нее: ну совершенно непонятно было, что это такое и к чему все это... И на сколько эта мешанина тянется...

-- Будем срезать дальше, - озверел Лисенко. - Я это их метро до конца доведу, хоть до самой Элисты копать буду. Пока станцию не найду, не брошу.

-- Шеф едет, - доложил Петя.

Лисенко глянул в сторону, куда Петя показывал, и верно, машина идет. А никто другой кроме шефа сюда не приедет. Значит шеф. Чего уж теперь суетиться. Раз начальство приехало, пусть оно и разбирается. Девчата тоже услышали, что машина идет и сразу появились возле траншеи: на лопаты опираются, отдыхают после ударного труда. Только что пот со лба не утирают.

-- Как у вас идут дела? - вопросил шеф, с некоторым изумлением оглядывая изуродованный курган.

Маркин промолчал. Лисенко Правая рука, личность, приближенная к начальнику экспедиции, пусть он и говорит. Не любил Петя Маркин признавать, что чего-то не понимает. И Лисенко этот вопрос особого удовольствия тоже не доставил. Задержись шеф еще на час-другой, глядишь, сами бы разобрались. А, может быть, и не разобрались бы.

-- Чего это вы заскучали? - продолжал допытываться шеф.

-- Да вот, - стал Лисенко неохотно докладывать начальству, - уже за курганом ухватили. В самом кургане чисто. Все вылизал - чисто. А тут какая-то мешанина пошла, тянет туда, к центру. Чистый грунт, а сантиметров сорок под ним - мешанина. Два раза срезали, а она не кончается. Какие-то клоуны здесь метро прокопали, через всю Калмыкию. Конечная станция - Каспийское море.

Профессор выслушал Лисенко а о подробностях расспрашивать не стал, чего тут спрашивать, и так все видно. Но и мнения своего не высказал. И за то, что ухватили это темное пятно уже за курганом и мешанину под грунтом обнаружили, тоже не похвалил. А мог бы и похвалить.

Снял шеф свою заслуженную полевую сумку, пиджак белый снял, шляпу свою походную, взял лопату и молча полез в траншею. Была у него такая манера: когда при раскопках что-нибудь непонятное встречалось, молча брался за лопату и рылся во всех подозрительных местах до тех пор, пока не появлялась какая-то ясность. В местах, которые не вызывали у других никакого подозрения он рылся так же тщательно и, бывало, не напрасно. И от этого создавалось впечатление, что шеф заранее все предвидел, все знал. А чего не знал - сразу определял, с первого же своего профессорского взгляда.

Иван Васильевич оглядел стенки траншеи, ее дно и занялся тем же, чем занимался до этого Лисенко: стал вырубать мешанину в стене. Работал он неторопливо, но и отдыхать не останавливался. Так что вскоре на дне траншеи опять набралась большая куча земли.

-- Давайте выброшу, - предложил Петя.- Мешает ведь.

Шеф подождал пока Петя выбросит землю и снова врубился в мешанину. Вначале в нише скрылась лопата, потом и сам профессор наполовину туда уполз.

Студенты глядели, как шеф роет землю, прислушивались к его пыхтению. Хотели понять, что он думает по поводу этой дыры. Но по пыхтению разве можно понять, что человек думает. Одно было ясно: шеф знает, что это за труба, но рассказывать не хочет. Вот найдет что-то, покажет, тогда и остальные поймут, если хорошенько подумают. А пока понятно только ему одному, на то он и профессор, а они просто студенты. Даже Лисенко.

Наконец профессор выполз из туннеля, который он прокопал метра на полтора, поднялся и положил на бровку траншеи кусок ржавого железа. Сделал он это с таким видом, будто еще вчера знал, что в этой дыре ржавая железяка лежит, искал ее, нашел и вот, наконец, выдал, осчастливил коллектив.

Петя сразу подхватил эту изъеденную ржей железку. Когда из погребения появлялось что-то новое, успеть впереди Пети никому еще не удавалось.

Возле находки собрались все. Наконец хоть что-то появилось в этом дурацком кургане. Во всяком случае, стало ясно, что это все-таки курган, не просто бугор копали. И за эту яму не напрасно уцепились. Вот теперь Лисенко по-настоящему пожалел, что профессор не вовремя приехал. Задержись шеф еще немного, он бы и сам нашел этот кусок железа.

Все ждали, что скажет профессор, а шеф объяснять ничего не стал. Это у него был такой метод воспитания - хотел, чтобы студенты сами соображали.

-- Ну-ка покажи, - попросила Галя.

-- Погоди...

Петя железку никому не отдавал. Он вертел ее в руках, разглядывая и так и этак, потом осторожно потер ржавчину пальцем, снял очки и посмотрел на шефа.

-- А вы подумайте, Петр Васильевич, подумайте, - посоветовал шеф. Была у профессора такая странная привычка: как что, сразу советовал думать. - Вещь вам хорошо знакомая.

Петя надел очки и снова уставился на железку. Железка, она и есть железка. Плоская, и загнутая по краям. Петя смотрел на нее довольно тупо, ни одной сколько-нибудь дельной мысли у него не появлялось, так что профессор пожалел парня.

- Вы подобной вещью никогда не пользовались, - подсказал он, - а вот кочевнику она была крайне необходима.

- Стремя обломок стремени, нижняя часть, - осенило, наконец, Петю.

-- Точно стремя, - подтвердил Лисенко. - Поздний кочевник.

-- Это еще разобраться надо, поздний или не поздний, - привычно пожал плечами Петя, хотя и сам понимал, что поздний. У скифов и сармат стремян еще не было. Но по своему занудному характеру ,не мог он просто так взять и согласиться.

Тут и Александр Александрович появился на кургане, в прогрессивной интернациональной агитрубашечке, парадных суконных штанах и с галстуком, разглядывая который можно было получить представление о некоторых типичных представителях фауны африканского континента. Прямо аристократ среди кое-как одетых студентов. Увидел, что люди засуетились, решил, что нашли что-то интересное, и пришел засвидетельствовать.

-- Что-нибудь новенькое, наконец, обнаружили? - вытянул он шею, пытаясь разглядеть, что держит в руке Петя. - Раздвинули горизонты науки?

Никто его на курган силой не волок и за язык никто не тянул. Сам пришел и сам спросил. Одним словом - поступил Алксандр Александрович как самый настоящий доброволец. А добровольцам всегда доставалось больше чем нормальным людям. И правильно, нечего высовываться.

Петя и решил, что такой случай упускать грешно.

-- Тихо, - вполголоса попросил он шофера. - Владимир Алексеевич думает, сейчас определять будет, - и с надеждой посмотрел на Лисенко.

Остальные притихли, ждали, что Лисенко на этот раз выдаст по заявкам трудящихся. Даже шеф присел на край траншеи и с любопытством посмотрел на своего первого помощника.

Лисенко подтвердил петино заявление коротким кивком, взял железяку, прищурился на нее и нахмурил брови, всем своим видом показывая, что он определяет.

-- А вот мне кажется... - прервала затянувшееся молчание Александра Федоровна, решившая высказать какую-то появившуюся у нее мысль, но все с такой укоризной посмотрели на нее, что она не только замолчала, но и, на всякий случай, прикрыла рот ладошкой.

Лисенко тем временем осторожно провел пальцем по ржавому обломку, потом отвел железку на вытянутую руку и стал созерцать. Вдоволь насозерцавшись, Лисенко попытался изобразить что-то вроде роденовского "Мыслителя", чтобы все почувствовали, как глубоко он задумался. Нисколько он не походил на "Мыслителя": и сидел не так, и глядел не так, и усы мешали, не было у "Мыслителя" никаких усов. Но все равно создавалось впечатление, что Лисенко думает.

-- Стремя весьма изношено, - наконец обнародовал он результат своих глубоких размышлений. - Кочевник очень сильно опирался на него правой ногой. Можете убедиться, - и он осторожно передал обломок стремени Пете.

Петя тоже внимательно оглядел железяку, также повел по ней пальцами, но ничего особенного не обнаружил.

-- Да, очень сильно изношенное стремя, - подтвердил он и вручил железяку шоферу.

Тот послушно принял обломок и с неподдельным интересом стал ощупывать его, внимательно осматривать все выступы и впадины: хотел понять, что же такого особенного нашли в нем студенты. В воздухе прямо-таки повисла атмосфера любознательности. Даже мартышки на галстуке бросили все свои дела и с любопытством уставились на железяку. Но сколько Александр Александрович ни осматривал обломок стремени, ничего особенного не обнаружил. Признаться в этом он, конечно, не посчитал возможным. Не тот случай. Уж если Лисенко и Маркин, люди к технике не имеющие никакого отношения определили высокую изношенность ржавой железяки, то он, тем более, должен был в этом разобраться.

-- Имеется довольно серьезный износ металла, - выдал, наконец, авторитетное заключение Александр Александрович.

-- Отчего же это у него такой сильный износ? - включилась в игру Галя. - Владимир Алексеевич, как вы считаете?

-- Вы что, еще не поняли? - удивился Лисенко. - А вы подумайте хорошенько, - скопировал он шефа. - Интенсивней подумайте.

-- Я интенсивно думаю, но у меня ничего не получается, - заявила Серафима. - Александр Александрович, у вас-то уж наверно есть идеи, - с чисто женским коварством постаралась она вовлечь в разговор шофера. - Ведь вы в нашей экспедиции единственный технически образованный человек. - Она, кроме всего еще и улыбнулась ему, и кокетливо головкой повела.

Куда тут было деваться Александру Александровичу. Вообще-то он был здорово разочарован. Думал, что нашли что-то интересное, а тут - стремя. Но надо было поддерживать марку. Он опять повертел в руках железяку. Железяка была почти насквозь проедена ржавчиной. Таких заржавленных железок он мог у себя в гараже набрать хоть тонну. Да что таких - ребята который год возят домой трубы и уголки из нержавейки, а их все не убывает. Академия Наук организация богатая. А здесь ржавой железяке радуются, как малые дети.

-- Железо простенькое, - чтобы подержать репутацию технически грамотного человека он отколупнул ногтем кусочек ржавчины и растер его, - мягкое железо, закалка слабая... Пользовались этим стременем часто, поэтому оно сильно износилось.

-- Вот - вот, - обрадовался Лисенко, будто шофер сказал что-то очень важное. - А это значит что?..

-- Что?.. - повторил Александр Александрович.

-- Что на него сильно опирались одной ногой!

-- Да, одной ногой, - вполне резонно согласился Александр Александрович. Чем же еще опираться на стремя, если не ногой.

-- Вот вам пример рационального мышления, - похвалил Лисенко шофера. - Человек, анализируя второстепенные признаки, сумел увидеть главное и выделить его.

-- Совсем как Шерлок Холмс, - с уважением посмотрела на шофера Александра Федоровна.

А Серафима, хоть ничего и не сказала, тоже посмотрела на него с уважением.

Не избалованному всеобщим вниманием Александру Александровичу такое было приятно. Каждому приятно, когда о нем говорят и думают хорошее.

-- Что же он увидел? - спросил Петя.

-- Он увидел, что это был одноногий кочевник. Так ведь Сан Саныч?

Шеф слушал Лисенко с веселым изумлением. Он даже забыл, что весь этот разговор происходит в рабочее время, которое нельзя тратить на пустяки.

-- Да, да, одноногий кочевник, - не задумываясь повторил польщенный похвалой и потерявший в связи с этим бдительность Александр Александрович. - Но тут же спохватился - Почему одноногий?

-- Вот именно, почему!? - подхватил Лисенко. - Здесь могут быть разные предположения, но вероятней всего, что он потерял ногу в бою. Потом подлечили мужика, и он продолжал воевать, но уже с одной ногой. Героическая была, скажу я вам, личность.

Лисенко держался достаточно серьезно. Ни тени улыбки и по газам видно было, что говорит правду.

-- Какая удивительная находка! - поделилась Галя своей радостью персонально с Александром Александровичем.

-- Потрясающе! Я прямо вижу его перед собой! - Петя помотал лохматой головой, якобы отгоняя от себя видение героического одноногого кочевника.

Александр Александрович все это съел довольно спокойно, и во взгляде его можно было прочесть неподдельный интерес.

-- Как же он выжил, если ему ногу в бою отрубили? - спросил Петя, чтобы не дать угаснуть разговору.

-- В средние века жили прекрасные врачи, - стал объяснять Лисенко. - Это мы сейчас говорим: средние века, эпоха варварства, темнота и мракобесие... А ученых в те времена было немало, и медицина находилась на уровне. Один Авиценна чего стоил. Может быть, один из учеников Авиценны и сделал операцию нашему кочевнику.

-- Владимир Алексеевич, а почему вы думаете, что у него была одна нога? - поинтересовался, вступив в игру шеф.

-- Чего тут непонятного. Это же совсем просто. Стремя одно? Одно! У человека, как правило, две ноги, и ему, если он ездит верхом, нужно иметь два стремени. Так ведь, Александр Александрович? - снова стал он втягивать в разговор шофера.

-- Так, - подтвердил Александр Александрович.

-- А если одна нога, нужно всего одно стремя. Правильно?

-- Правильно, - не мог не согласиться с такой здравой мыслью Александр Александрович.

-- И получается, что если есть одно стремя - значит у человека была всего одна нога! - торжественно заключил Лисенко.

Шеф не удержался, крякнул от удовольствия. А Серафима отошла в сторону, отвернулась и там потихоньку, чтобы никто не слышал, повизгивала.

-- Получается, - согласился Александр Александрович. - Я очень рад, что честь этого открытия принадлежит непосредственно вам, Владимир Алексеевич. Вам, наверно, за это какую-нибудь премию дадут, или Почетную грамоту. Ну ладно, что-то сегодня слишком жарко, пойду я посмотрю, как там у меня машина...

И пошел, придерживая галстук, мартышки на котором, удовлетворив свое любопытство, вернулись к текущим делам. А потом обернулся и так же задумчиво произнес:

-- У нас в гараже Академии Наук водители рассказывали, что на Украине в одном погребении сразу три стремени нашли, - для большей убедительности Сан Саныч показал три пальца. - Три! Но ученые, которые там работали, и не сообразили, что они трехногого кочевника раскопали... Так я пошел к машине, - и он красиво удалился. Походка у него была твердой, а спина прямой и гордой.

-- Ой, какая прелесть, - хохотнула во весь голос Галя.

-- Чего же это я старался?! - Лисенко тоже еле сдерживался, чтобы не рассмеяться. - Это ты, Петя, во всем виноват, втянул меня в бесперспективную авантюру.

-- Так перспектива ведь вроде намечалась. А он не честно поступил, - нашел Петя виноватого, в лице Сан Саныча. - Раз сообразил - значит, должен был сразу сказать. Нельзя так с товарищами.

-- Конечно, вам можно, а ему нельзя, - заступилась за шофера Серафима.

-- Здорово он вас все-таки, Владимир Алексеевич, поддел а? - посмеялся и шеф.

-- Так кто мог подумать, - развел руками Лисенко. - Он вроде аккуратно заглотал наживку, так что я с чистым сердцем, - и он сам рассмеялся. - А вообще, во всем виноват Петя. Он начал - он и виноват.

-- Нашли козла отпущения...

-- Не козла, а барана, - напомнила Галя. - У нас теперь козел отпущения - баран.

-- Про барана я уже больше не могу, - заявила Серафима. - Так что же мы все-таки раскопали, Владимир Алексеевич?

-- Я - пас, я свою гипотезу выдвинул, теперь пусть другие, - отказался Лисенко.

А шеф к этому времени решил что все: поиграли и хватит. Шутить, вообще-то, считал он, надо в лагере, в свободное от работы время. На кургане не шутят, на кургане работают. Лето короткое и никак не удается сделать все намеченное. А намечал профессор, обычно раскопать все, что попадало в поле его зрения.

-- Дромос, - сообщил шеф. - Здесь самый настоящий дромос. Я бы сказал классический.

Хотя профессор и назвал дромос классическим, реакция на его слова последовала не особенно бурная. Девчата и представления не имели о том, что это такое. И Лисенко, несмотря на свой богатый полевой опыт, ни разу такого не встречал. Даже Петя Маркин, который знал все, не знал что такое дромос и тоже молчал.

-- Это так одноногих кочевников в те времена называли? - ляпнула Александра Федоровна и на всякий случай укрылась от глаз шефа за спиной Гали.

Шеф не посчитал нужным отвечать на такой бестолковый вопрос.

-- Что-то мы ни разу с такой штукой не сталкивались, - признался Лисенко. - Я, Василий Иванович, и в литературе ни разу не встречал.

-- Как же, как же, Владимир Алексеевич, уж вы-то должны знать, - добродушно пожурил Правую руку шеф. - Достаточно широко известный способ тайного захоронения.

-- Как это - тайного? - спросила Серафима.

Но профессор рассказывать не стал.

-- Давайте кончать этот курган, - вежливо приказал он, - а все рассказы на вечер оставим. Поведем траншею до центра. В центре должно быть захоронение.

Студенты с небольшой траншейкой управились быстро. И действительно, в центре кургана оказалась могила: большая, просторная, глубокая. Но день, как начался с утра, невезучим, так он невезучим и продолжался. Могила, как это и положено в такой день, оказалась ограбленной. Древние грабители в отличии от студентов, хорошо знали, что такое дромос. Им профессор мог бы поставить зачет по археологической практике не задумываясь. Грабители каким-то своим хитрым способом обнаружили подземный ход, прошли по нему в погребельную камеру и обобрали покойника. А тело сдвинули в угол могилы. Там теперь и лежали беспорядочной грудой кости. Из вещей только и остались стремя найденное профессором да кремень и кресало, валяющиеся среди костей.

-- Разберите, Владимир Алексеевич, - профессор сделал главное, а мелкую работу можно было поручить Правой руке.

Есть у археологов такое правило: расчистил погребение, сфотографировал его, зарисовал, теперь надо разобрать кости и проверить землю, на которой лежал скелет. Раскопки дело темное, где что лежит не знаешь, так что искать надо везде, авось повезет. Фотографировать и зарисовывать в этом погребении было нечего, но разобрать и проверить - дело святое.

Лисенко и занялся этой нудной работой. Передвигал кости шпателем из одного угла в другой и проверял, нет ли чего под ними. Все сдвинул, добрался до черепа. Взял его в руки, повертел, осмотрел и начал очищать от земли. За его работой никто не смотрел: рутинное занятие, скучное. А он все ковырялся и ковырялся с этим черепом, потом вынул из кармана кисточку и осторожно, медленно до занудности стал работать ею.

-- Машина ждет, - доложил вернувшийся к раскопу Александр Александрович. Не любил он нарушать режим, а время уже не только подошло к обеду, но и несколько перевалило за контрольную черту. Но не мог же он уехать без шефа. Да и не станет Верочка кормить его одного. - Забирайтесь в машину, всех подброшу до самой столовой, - щедро предложил он.

-- Нет, - не оценил благотворительного жеста Петя. - Я уже ездил недавно. Я еще от прошлых впечатлений не избавился. Вы как хотите, а я пешком пойду. Спокойней как-то.

-- А главное - надежней, - поддержала его Галя. - Идешь себе и идешь, и никто тебя не подбрасывает. Очень интересно получается. Я тоже пешком пойду.

-- Вы кончайте, Владимир Алексеевич, пора на обед собираться, - поторопил своего помощника профессор. - Чего вы там возитесь, давайте побыстрей.

-- Я, конечно, могу и побыстрей, - послушно откликнулся Лисенко, - только тут, понимаете, такая штуковина получается, что торопиться не хочется.

-- Какая там еще штуковина, - шеф уже надел свой шикарный белый пиджак и перекинул через плечо ремень полевой сумки. Обед - он и для профессора обед. - Позже со своей штуковиной разберетесь.

-- Можно и позже, - вроде бы согласился Лисенко, - только хочется сразу... Как-то надежней.

-- Что у вас там такое? - насторожился шеф. Знал он, что есть у Лисенко такая нехорошая привычка: когда тот находил что-то интересное, то прямо об этом, как следовало делать, не сообщал, а тянул время, намеками разжигал интерес и получал от этого немалое удовольствие...

-- Да так, вроде бы ничего особенного, но, с другой стороны, может быть люди посмотреть захотят, а я еще не расчистил как следует...

-- Раз ничего особенного, то мы пойдем, а вы оставайтесь здесь, заканчивайте, пообедаете потом, - притворился профессор, что не понял маневра Лисенко.

-- Вот именно, - выступил против нарушения режима Сан Саныч. - Остальные смогут и после обеда посмотреть. Этот инвалидный скелет никуда не убежит, далеко он на одной ноге не упрыгает. А обед остынет.

-- Я уж и не знаю, - вроде бы задумался Лисенко. - Можно, конечно, и оставить. А если кто-нибудь нарушит.

-- Ну ладно, - шеф чувствовал, что Лисенко действительно нашел что-то интересное. - Что у вас там такое? Давайте-ка сюда.

-- Вот, можете посмотреть, - с самой что ни есть постной физиономией подал Лисенко шефу череп кочевника.

Шеф череп взял, глянул на него и застыл, вроде бы даже дышать перестал.

-- Вот это да!.. - Ну, сколько не натренированный в этом деле человек может не дышать? Наверно полминуты. Шеф держался гораздо дольше, потом все-таки вдохнул. - Вот это да!

Тут уже все окружили профессора, пытаясь разглядеть, что он такое увидел.

-- Ой, это же золото! - взвизгнула Серафима. - Настоящие золотые звезды!

К земле заполнявшей нижнюю челюсть прилипли две золотые звезды. Довольно крупные, миллиметров тридцать - тридцать пять в диаметре пятиконечные золотые звезды. И не просто литые, а точной ювелирной работы: на пластинках-основах были напаяны тонкие золотые нити, образующие ажурные узоры. А узоры эти, в свою очередь, обрамлялись золотой зернью. В центре каждой звезды и на ее лучах в золотых оправах белели какие-то камешки. Звезды эти висели на шее у кочевника и оказались под челюстью, грабители их не заметили.

Все тянулись к черепу. Каждому хотелось взять его в руки, потрогать пальцами сияющие на солнце звездочки, но шеф черепа не выпускал.

-- Подождите, подождите, пусть металл немного подышит, - остановил он студентов. - Никуда не денутся.

-- Василий Иванович, давайте я череп понесу, - предложил Александр Александрович, забывший, что не за череп с золотыми звездами ему надо держаться по пути в лагерь, а за баранку. - Он в земле, грязный, вы свой белый пиджак испачкаете.

-- Ничего, ничего, я сам, - не отдал череп профессор и крепче прижал его к чистому белому пиджаку. - Владимир Алексеевич, проверьте все внимательно!

-- Может быть, оставим пока все, как есть, - предложил Лисенко. Дело он свое сделал, теперь можно было и покуражиться. - Обедать пора, да и есть что - то захотелось.

-- Подождет ваш обед, никуда не денется. Проверьте потом и пообедаем, - настаивал шеф.

-- Давайте я, - предложил Петя, - Владимир Алексеевич устал. Давайте я все проверю.

Петя спустился в могильную яму, протер очки и стал искать оставшиеся там золотые вещи. А Лисенко проверил все основательно, так что охотно уступил свое место Пете. Пусть поищет, ему полезно. Все же остальные, даже мартышки и крокодил на галстуке у Сан Саныча, внимательно смотрели за его работой. Ох как хотелось, чтобы он раскопал еще что-нибудь золотое.

-- Это же, какое богатое погребение было, - никак не могла успокоиться Серафима. - Представляете, сколько там добра было. Ограбили, ворье несчастное. Чтобы им ни дна, ни покрышки!

-- Да... - Шеф не спускал взгляда с петиных рук. - Наверно вождь или старейшина рода. Не зря тут дромос создали. - Вы, Петр Васильевич, повнимательней, повнимательней смотрите. И аккуратно, не сломайте...

Петя старался, как мог и даже вспотел от усердия. Каждый комок земли он осторожно перетирал руками. Раз перебрал все кости и скопившуюся в яме землю, второй раз, и на всякий случай третий, но ничего найти не смог.

-- Все, нет больше ничего, - с сожалением объявил он.

-- Ладно, - согласился шеф. - Вылезайте. После обеда я еще раз сам проверю.

-- Василий Иванович, а белое, это что такое? - попыталась Серафима дотронуться пальцем до непонятной белой массы в центре одной из звезд.

-- Жемчуг, - шеф сделал шаг назад, так что палец Серафимы повис в воздухе.

Настоящего жемчуга студенты никогда раньше не видели, поэтому опять обступили профессора.

-- Совсем не похоже, - заявила Серафима. - Он должен быть кругленьким и блестеть.

-- Этот жемчуг почти тысячу лет пролежал в земле, в сырости, так что потерял все свои качества, превратился, почти что, в обычный мел, - объяснил шеф. - Но какие великолепные звезды. По-настоящему ювелирная работа...

Потом пошли к лагерю. Впереди, именинником, нежно прижимая к груди череп, как самый приятный для души подарок, плыл шеф. Полукругом, как бы охраняя его и сокровище, которое он бережно нес, медленно и торжественно двигался кортеж из пяти археологов. Сан Саныч не посмел обогнать эту праздничную процессию и медленно ехал на своей колымаге вслед за шествием, придавая ему еще более торжественный характер.

День этот стал для экспедиции праздничным, такого в нынешнем сезоне еще не находили. Да и в прошлых тоже. Вот и верь после этого в приметы. Подумаешь, какой-то мохнатый красноглазый каракурт сгорел. Не лез бы к Серафиме на шорты и не сгорел бы. Сам виноват. Следующий раз не полезет.

А после обеда шеф пошел в загул истинно купеческого размаха. От сторублевой ассигнации, конечно, не прикуривал и бочку вина народу не выставлял, но удивил всех основательно.

-- Раз такое дело, - сказал он, - сегодня на работу больше не идем, все отдыхают. Никуда наши курганы не денутся. Мы с Владимиром Алексеевичем сходим, проверим погребение и все на сегодня. И сообразите нам на ужин, Галина Сергеевна, что-нибудь такое эдакое, по интересней.

Вообще-то при такой удаче, да к галиной- закуси, начальство просто обязано было поставить славному коллективу пару пузырьков, но Лисенко даже и намекать не стал. Всем шеф был хорош, но зелено - вино не употреблял и в экспедиции царил сухой закон.

Вечером опять сидели у костра, и когда Галя подала чай, Верочка попросила профессора рассказать о дромосах.

-- А что тут рассказывать, метод захоронения достаточно известный. В литературе, которую я вам рекомендовал, он весьма подробно описан, - напомнил профессор о необходимости читать рекомендованную литературу и вообще серьезней относиться к научному аппарату. - Как же это вы до сих пор не ознакомились?

Список книг, который в свое время выдал на семинаре шеф, тянул на добрых полтора десятка томов. Увлекательным чтением эти тома могли наверно считаться только в очень узком кругу очень узких специалистов. Студенты к этому узкому кругу себя не относили. И только шеф по своей научной наивности мог считать, что они способны по доброй воле совершить подвиг и прочесть хоть бы половину томов из этого списка. Разве только упорный Петя делал некоторые попытки, но и он до дромосов не добрался.

-- Вы нам сейчас расскажите, а мы потом прочтем, - стала уговаривать шефа Серафима, у которой и в мыслях не было заниматься этим скучным делом.

-- Да, да, непременно прочите эти работы, вы найдете в них много очень полезного для вас материала, - сделал профессор вид, что поверил ей.

-- Непременно прочтем, - обещал за всех Петя, действительно решивший заняться этими дромосами всерьез. - Как только приедем в Саратов сразу прочтем.

Вот Пете шеф поверил. Этот не засвистит на танцульки, как Серафима, или Галя, этот над книгами сидеть будет. От него вполне можно было ожидать, что прочтет.

-- Только, пожалуйста, не забудьте. Там много такого, на что вам следует обратить внимание и подумать. А я сейчас в общих чертах расскажу о них, - очень даже легко дал уговорить себя профессор, начиная свою первую кружку. - Грабят наши погребения, как вы понимаете, совершенно беспощадно. Тут же вскоре после похорон и грабят.

-- Почему вы думаете, что грабят курганы вскоре после похорон? - заинтересовалась Александра Федоровна, как и шеф неторопливо потягивая чаек. - Как это можно узнать?

Она только здесь, в экспедиции, поняла какое это удовольствие вот так спокойно сидеть и неторопливо пить чай. Дома она даже представления о таком не имела. То Коленька пищит, то кастрюля на кухне шипит, то Коля зовет... Только успевай, поворачивайся. Какой уж там чай. И как это оказалось здорово, вот так спокойно сидеть, неторопливо потягивать из кружки хорошо приготовленный ароматный чаек и разговаривать...

-- Узнать нельзя, но догадаться вполне можно. Если статистику проанализировать - становится ясно. Ведь все курганы очень похожи друг на друга. Есть побольше, есть поменьше, но форма у всех одна. Племя оставившее погребение по самому виду кургана определить почти невозможно. А в котором из них богатство укрыто - совершенно невозможно. Некоторые считают, что если большой курган - значит богатый. Ничего подобного. Мы здесь, в Калмыкии, в тридцатые годы семиметровый курган копали в группе " Три брата". Да... Интересная была работа. Громадина, и каменное кольцо вокруг могилы. Три года работали, землю на телегах отвозили. А в основе оказался вождь ямной культуры. Великолепный курган ему насыпали. И могила очень большая, просторная, как комната, глубиной более двух метров. В ней крупный скелет, как это ему положено, на спине лежал, весь красной краской посыпан. И совершенно никаких вещей...

-- Три года напрасно работали, - посочувствовала Серафима.

-- Почему напрасно. Для науки такое погребение имеет важное значение. Кстати, курган большой, хорошо заметный, но никто не пытался его ограбить. Грабители вскрывали не все курганы подряд, а только те, где можно поживиться. Курганы, в которых ценных вещей нет, они, обратите внимание, не трогали.

-- Как же они узнавали, какие курганы богатые? - спросила Серафима.

-- В том то и дело. Когда хоронили - ясно, где богач, а где бедняк. А через год уже и не разберешь, курган он и есть курган. Так что грабили, надо думать, те, кто присутствовал при погребении, или знал о нем. Вскоре после похорон, вероятно и грабили. И, ясное дело, соплеменники. Чужаков ведь близко не подпускали. Каждое племя своих и грабило. Скифы - скифов, сарматы - сармат, золотоордынцев - золотоордынцы...

-- Как это все неприлично! - возмутилась Верочка. - Грабить захоронения!

-- Да еще своих, - поддержала ее Галя.

-- Пережитки капитализма, - Лисенко выплеснул в сторону остатки остывшего чая из кружки. - Налей-ка мне, Галина, свеженького, только не полную, а половину и побольше заварки. - Типичные пережитки загнивающего капитализма.

-- Ну, уж - капитализма. Это же бронзовый век, раннее железо - поправил его Петя. - Какой там капитализм.

-- Я и не говорю, что там капитализм был. Я говорю о пережитках. Воровство есть один из позорных пережитков капитализма. Так, Верочка?

-- Вообще-то так, - подтвердила Верочка. - Есть такая формулировка. Одно из родимых пятен капитализма. И ликвидация таких пятен это довольно длительный процесс. Вначале надо покончить с самим капитализмом, потом уже можно будет избавиться и от его родимых пятен. Вот тогда воровства не будет.

-- Именно это и требовалось доказать, - подвел итог Лисенко. - Виноват все-таки во всем капитализм.

-- Что же это такое получается: пережитки капитализма в эпоху бронзы, - повертел лохматой головой Петя. - Ерунда какая-то получается.

-- Ерунда, - согласился Лисенко. - Форменная чепуха. Но если подходить к этому вопросу по - научному и с классовой оценкой - то все правильно. Наша историческая наука такое вполне позволяет.

-- Много она себе позволяет, - не согласился с исторической наукой Петя.

Ох, этот Петя. Он, конечно, мог не соглашаться с Галей, Серафимой или Лисенко, он мог, в конце - концов, не соглашаться в чем-то с шефом и даже с каким-нибудь московским научным авторитетом. Он вполне мог себе это позволить, по вредности характера, и позволял. Но чтобы не соглашаться с исторической наукой и необходимостью классовых оценок - это было уж слишком даже для Пети. Только ни спорить с ним, ни одергивать его никто не стал, потому что спорить с Петей было делом бестолковым. А, кроме того, все они понимали, что историческая наука действительно кое-чего себе позволяла. Вот только говорить об этом не следовало. Так что Петя все равно был не прав.

-- Причем грабили совершенно беспощадно, - шеф был достаточно мудрым, чтобы не слышать петиной реплики, совершенно ни к чему ему было слышать такое. - А что касается курганов вождей, то ни одного не пропускали.

-- Скифы к могилам предков с большим уважение относились, - вспомнила Верочка. - Интересная история тогда с Дарием произошла, скифы не вступали с ним в сражение и послали ему...

Вот тут как раз Верочкина эрудиция была совершенно не нужна. Что послали скифы Дарию знали все и о том, чем закончилась поход персидского царя в страну скифов, тоже знали. Они походы Дария и Ксеркса еще в первом семестре изучали и отчитались за них на экзамене. Поэтому все посмотрели на Верочку так, что она даже фразу не закончила, только пожала плечиками и замолчала.

-- Да, культ предков у них был весьма распространен, - продолжил профессор, - и они старались как-то защитить могилы предков от грабителей. По крайней мере - самых знатных, самых уважаемых. В связи с этим возникает обычай создавать тайные захоронения. Интереснейшее явление и проявлялся оно в самых различных местах и самых различных формах. Одно из наиболее распространенных - при помощи дромоса. Копали подземный ход а в конце его погребальную камеру. Сверху насыпался курган. Вход в погребальную камеру делался за пределами кургана, как в нашем случае. Так что найти этот вход грабителям было практически невозможно.

-- Как же они нашли его? - спросила Галя.

-- Не знающему человеку этот ход найти совершенно невозможно. Это вот Владимиру Алексеевичу как-то удалось зацепить его, - похвалил все-таки шеф своего верного помощника. - Смотрел, думал вот и зацепил. А грабители заранее знали, где и кого грабить надо. Тут мы имеем еще одно доказательство, опять, правда, косвенное, что грабили могилы именно соплеменники, причем вскоре после захоронения. Жаль, конечно, что этот наш курган разграбили, здесь, был захоронен не рядовой кочевник. У него, естественно, были предметы, представляющие немалую археологическую ценность: золотые звезды - мелочь, которую нам оставили грабители, они эти звезды просто не заметили. Но даже и без вещей, курган этот представляет для нас ценную находку, расширяет ареал распространения дромосов. Раньше их в калмыцких степях не встречали.

-- А что у него еще могло быть? - спросила Серафима, которую ареал не особенно интересовал, а вещи в погребении, где имелись золотые звезды, интересовали.

-- Да то же самое, что и в других погребениях, только более высокого качества, более ценное. Оружие... Очевидно дорогое оружие. Украшения могли быть из драгоценных камней и золотишко. Сосуды какие-нибудь высокохудожественной работы... Больше ничего особенного, погребальный обычай очень консервативен, у многих народов схож и не меняется веками. Отдельные обычаи погребального ритуала сохранились и дошли до нас через много веков. Вот, к примеру, по христианскому обычаю надо, если в доме покойник, завешать, закрыть зеркала.

-- Да, - подтвердила Верочка. - Есть такой обычай.

-- А у наших сармат? Что об этом говорит наука?

-- Сломанные зеркала, - от имени науки ответил Петя. - Они, прежде чем положить в могилу бронзовое зеркало, ломали его. Обычай соответствует нашему. Тут две гипотезы имеют право на жизнь: или этот обычай зародился сам собой у разных народов в виду каких-нибудь объективных факторов. Либо славяне переняли его у сармат.

-- А как они возникают, древние обычаи? - спросила Александра Федоровна. - Как у катакомбников возник обычай закрывать нишу каменными плитами и вокруг могилы укладывать здоровенные камни? Ведь здесь, в степи, на десять километров ни одного камня не найдешь.

-- Действительно, как? - спросил профессор.

Лисенко довольно прищурился, как кот на сметану. Чувствовал, что Петя непременно ввяжется в спор с шефом.

-- Так это же все просто, - тут же оправдал его надежду Петя. - Катакомбники пришли сюда с тех мест, где камня много. Там и родился этот обычай. Со временем переселились в степь, а камней здесь нет. Вот они и ездили, черт знает куда, где камень можно найти. Привозили его и перекрывали подбой.

-- А откуда они появились с таким ненормальным обычаем? - поинтересовалась Александра Федоровна.

-- Откуда-то с запада тянутся и уходят на Кавказ, - просветил студентов профессор.

-- Не может такого быть, чтобы с запада, - не согласился Петя Маркин.

-- На этот путь передвижения катакомбных племен указывают научные исследования.

-- Наука тоже может ошибаться, - ну не существовало у Пети авторитетов. Для него даже не являлось доказательством то, что наука решила раз и навсегда.

Профессор спорить не стал, но не смог себе отказать в удовольствии подшутить над нахальным студентом.

-- У вас, очевидно, имеется своя теория по этому вопросу? - спросил он очень вежливо, хорошо зная, что не может быть у студента никакой своей теории.

Но он еще плохо знал Петю Маркина. Теории и гипотезы Петя Маркин мог выдавать почти мгновенно, с гораздо большей надежностью, чем автомат для газированной воды выдает эту самую газированную воду. Петя относился к той счастливой части человечества, которая знала все, ни в чем не сомневалась и была искренне уверена, что единственное правильное мнение - это его личное мнение. Могут, конечно, существовать и другие мнения, но они все неправильные.

-- Они не на Кавказ, они с Кавказа шли, - решительно заявил он. - Только в горах мог родиться такой обычай. В глубокой древности этот обычай у них зародился, когда они своих покойников еще в пещерах хоронили. Хоронили в небольших пещерах и ход закладывали камнями, - Петя рассказывал очень убедительно, будто сам в глубокой древности хоронил своих соплеменников в небольших пещерах и закладывал вход камнями. - А когда вышли в степь, пришлось соблюдать обычаи предков: делали в могиле что-то вроде пещеры и закрывали ее камнем. Да и сами курганы для них были чем-то вроде гор. С гор они пришли.

-- А зачем они с гор пришли в степь? - спросила Серафима. - В горах же лучше. В горах красиво. Мы с девчатами в каникулы на Кавказе ездили, там высоко в горах рододендроны растут очень редкие и очень красивые цветы. Их в Красную книгу занесли и запрещают рвать. А ребята там все очень вежливые и очень влюбчивые, все время пристают, нигде от них не скроешься, - с удовольствием вспомнила она.

-- Это они сейчас вежливые. А тогда они боролись за свое существование, - Петя мог ответить на любой вопрос. - Они, в основном, овцеводством занимались. Пока племена были небольшими, и овец было мало, у них пастбищ хватало. А когда разрослись, пришлось искать новые земли. Для кочевников прикаспийские и причерноморские степи рай: Черные земли, сюда во все века кочевники стремились.

Профессор не ожидал такого напора, но всерьез петины рассуждения принять не мог.

-- А как же быть с хронологией погребений, разработанной учеными? - поинтересовался он. - На основании хронологии исследованных погребений специалисты доказали, что катакомбники продвигались с запада на восток, к Кавказу.

-- Они ошибались, - осудил Петя ученых специалистов и отказал им в приоритете на истину.

-- Все ошибались!? - такого профессору слышать еще не приходилось.- Там же, Петр Васильевич, многие годы серьезные исследования велись.

-- Конечно ошибались.

-- Ну, знаете ли, - обиделся профессор за своих коллег, с многими из которых он был если не дружен, то хорошо знаком. - Ну, знаете ли...

-- Иван Васильевич, не с запада же они на восток шли, - стал Петя растолковывать профессору ход миграции племен катакомбной культуры. - Во-первых, на западе близко нет никаких гор. А они явно с гор пришли, отсюда и такой обычай. Во - вторых, все миграции кочевников, сколько мы знаем, идут с востока на запад: гунны, скифы, сарматы, половцы, печенеги, мадьяры - все они шли откуда-то с востока.

-- Но эти шли с запада на восток, - пытался вразумить Петю профессор. - Как же вы не поймете: на западе обнаружены более ранние погребения катакомбников, на востоке - более поздние. Вы ведь с хронологией этих погребений не знакомы, так что не имеете права ее отвергать.

-- Да напутали они со своей хронологией, - не сдавался Петя. - Ну, зачем кочевникам тащиться в горы такой огромной оравой, со всеми своими баранами. Там же в горах земли мало!

-- Вполне вероятно, что они в горы малыми группами уходили, - продолжал отстаивать честь науки и своих коллег профессор. - Там, знаете ли, альпийские пастбища, весьма продуктивные для овец.

-- Кто же их пустит мелкими группами на самые хорошие пастбища! В горах что, людей не было?! Там тоже племена жили. Воинственные племена, дикие горцы. У горцев, что, баранов не было?!

Студенты притихли. Вот тебе и Петя Маркин со своими заскоками. Профессор опирался на мнение крупнейеших ученых, светил археологии, и если исходить из законов науки то он, конечно, был прав. А если исходить из обычной житейской логики, то прав оказывался Петя. И это было непривычно. Потому что профессор - он профессор и есть, и знает намного больше Пети. Так что студенты помалкивали. Лисенко тоже помалкивал, не хотел вмешиваться и с отстраненным видом покручивал кончики своих рыжеватых усов.

Профессор же в правоте своей не сомневался. Вся могучая советская археологическая наука стояла у него за спиной и не позволяла ни на шаг отступить от принятых истин, что бы ни говорил студент Петя Маркин. Но настроение шефу Петя все-таки испортил.

-- Вы слишком много берете на себя, молодой человек, - сурово отчитал он Петю. - Вы пытаетесь оспорить мнение крупнейших авторитетов, и это не делает вам чести. И нечего, Владимир Алексеевич, по этому поводу ус крутить.

Шеф встал, выплеснул из кружки остатки остывшего чая и обиженный ушел в свою палатку.

Утром, как будто вечернего спора и не бывало, дружно завтракали. Тут и раскрылась, наконец, тайна вчерашней поездки профессора. Не ездил он в столичный город солнечной Калмыкии Элисту за деньгами, и не ездил в археологическую разведку, искать новые группы курганов. Он, оказывается, самым ответственным образом занимался проблемой барана, проявив при этом ценную инициативу и немалую находчивость.

Довольно близко, всего километрах в десяти от лагеря, находился санаторий, кумысолечебница. Никто из экспедиции до сих пор туда не заезжал, нечего там было делать. И вот шеф, призвав на помощь свои знания дедуктивного и индуктивного методов, рассудил, что раз там есть столовая для больных, то должен быть и специалист по убою животных. Не возить же мясо каждый раз издалека, из города. Так что поехал шеф разведать, не могут ли в санатории зарезать барана экспедиции. Разведал что могут. В санатории каждый понедельник резали баранов для столовой.

Вот такую разведку провел профессор и скромно, не выпячивая своих несомненных заслуг, поведал об этом. Общество выслушало его с большим интересом и даже с удовольствием. Нет нужды говорить о том, как надоело всем это парнокопытное сокровище и как студенты были довольны, что, наконец, скоро все благополучно разрешится.

Все дружно начали считать, какой день недели сегодня и когда наступит желанный понедельник. Это вызвало немало трудностей и немало споров, ведь в экспедиции на дни недели не обращали никакого внимания. Ни к чему они здесь. Просто каждый вечер кто-нибудь говорил: "Ну вот, еще один день прошел". И все дружно соглашались не задумываясь над сложностями небесной механики и скоростью вращения земли вокруг своей оси. Как в самом первобытном обществе. А как этот день назывался, никого не интересовало. Конечно, в обыденной жизни студенты, как и все современное человечество, учитывали дни недели, чтобы знать. когда наступит выходной, или когда нужно идти получать стипендию или еще куда-нибудь идти, или еще что-нибудь получать. А в экспедиции никуда, кроме как на курган, идти не надо. Причем ходить на него приходится всегда, каждый день, вне зависимости от того, как он назван на календаре. Потому что выходные здесь к календарю не имели никакого отношения. Они назначались начальником. Бог, как это описано в специальной литературе, сделал выходной на седьмой день своих творений. Но сколько же он напахал за шесть дней ударного труда! У профессора, который в экспедиции исполнял обязанности Бога, рабочие планы были гораздо скромней. Это и понятно - возможности не те. Но он тоже старался. И вовсе не из-за личных интересов (шеф был всем известен, как человек совершенно бескорыстный), а только ради пользы науки, он объявил все дни календаря рабочими. Правда, если шел дождь, и нельзя было ни копать, ни расчищать, профессор объявлял выходной. В этот день можно было попозже поспать, а потом заняться упаковкой материалов. Остальные же все дни были рабочими, как бы они ни назывались.

После долгих вычислений и споров определили, что желанный понедельник наступит завтра. Шеф это подтвердил. Он вел дневник экспедиции и у него все дни были учтены, ни один никуда деться не мог. Так что завтра и можно будет отвезти барана на заклание. И это вдохновляло.

Только Петя, с аппетитом уплетающий гречневую кашу с говяжьей тушенкой, выразил сомнение в успешном исходе намечаемой операции.

-- Ничего у нас не получится, - заявил он к всеобщему неудовольствию. - Никто нашего барана не зарежет.

-- Это почему? - насторожилась Серафима.

-- Есть кое-что такое, что заставляет так думать.

-- Докладывай, - потребовала Галя.

Но Петя посчитал, что будет совсем неплохо, если его поуговаривают и докладывать не стал.

-- Я не могу одновременно говорить и есть, - невнятно произнес он набив полный рот каши, - вот поем а потом все расскажу.

-- Вполне могу лишить добавки, - безжалостно предупредила его Серафима.

Вот этим Петя рисковать не мог. Очень уж он любил, как следует, поесть в завтрак. Вообще-то в обед и ужин он тоже любил поесть, как следует.

-- Я вчера вечером на звезды смотрел, - Петя ткнул ложкой в небо. - Но если кто-нибудь опять скажет, что я каждую ночь выхожу... Я рассказывать не стану! - пригрозил он. - Всем ясно!

-- Да что ты, Петенька, и в мыслях ни у кого не было говорить, что тебе каждую ночь выходить надо, - успокоила его Серафима.

-- Ну! - рявкнул Петя.

-- Я же говорю, мы все молчим.

-- То-то. Так вот, гляжу я на небо, любуюсь Большой Медведицей, знаки зодиака разглядываю. Тихо все на Млечном пути, мирно, но чувствую какое-то внутреннее беспокойство, тревогу какую-то, а в чем дело понять никак не могу. Еще внимательней смотрю: все вроде в порядке. И вдруг замечаю, что созвездие Овна расположилось в точности параллельно созвездию Альдебарана. Такое случается так редко, так редко...

-- Старожилы не упомнят, - подсказал Лисенко.

-- Старожилы?.. Совершенно верно, даже они не упомнят, - согласился Петя. - Такое случается, может быть, раз в тысячу лет, или в десять тысяч лет. Два барана сразу! Представляете к чему это?

-- К чему? - Серафима любила копаться в гороскопах. Не то, чтобы особенно верила им, но и не то, чтобы совсем не верила. Тем более, что иногда предсказания оказывались довольно приятными. Эти приятные предсказания она охотно принимала.

-- Ну-ка, - поддержала ее Галя, - давай выкладывай.

-- Два барана сразу! - увлеченно пророчествовал Петя. - Ничего хорошего. Это может означать только одно - что мы от своего барана в ближайшее время, пока основательно не изменится расположение звезд, не избавимся. Я боюсь, что и после экспедиции, в Саратове, мы тоже от него не избавимся. И придется нам по очереди дежурить возле барана, поить и кормить эту скотину и убирать возле него. Здесь хоть убирать за ним не надо, а в городе придется еще и убирать.

Петя провещал с такой убежденностью, что создавалось впечатление, будто он и вправду что-то знает. И, не теряя больше времени, взялся за кашу.

-- Это что же, мы его еще и в Саратов повезем? - удивилась Александра Федоровна. - Василий Иванович ведь договорился. Зачем же нам его в Саратов везти?

-- Я ничего не говорю... Это звезды так предсказывают... - занял нейтральную позицию, навалившийся на вкусную гречневую кашу Петя. - От себя ничего не говорю... Только звезды...

-- Ты что, астрологией увлекся? - возмутилась Верочка, презрительно сморщив носик. - Ну, Петя, такого, я от тебя не ожидала.

Вообще-то от Пети можно было ожидать и такого. Но Верочка эту лженауку совершенно не признавала.

-- Существующие во вселенной закономерности и небесная механика несомненно оказывают влияние на многие события происходящие на земле и учитывать это в нашей жизни просто необходимо, - довольно туманно объяснил Петя.

-- Кометы всегда связаны со знамениями. Они к нам прилетают из далекого космоса, - продемонстрировал свою эрудицию в области космогонии и Александр Александрович. Он уже покончил с кашей и с удовольствием попивал компот из сухофруктов. Он любил компот и предпочитал его чаю, - Их появление всегда предсказывает какие-нибудь неприятности.

-- Лженаука и шарлатанство, - решительно заявила Верочка и с негодованием отвернулась.

-- Нет, почему - же, я сам читал в журнале " Наука и религия". Интересный научный журнал. У нас, в Академии Наук, очень многие этот журнал читают.

-- Я, конечно, в звездах не разбираюсь, признался Лисенко, - но считаю - что-то в них такое есть. Все это не так просто, как некоторые думают.

-- Ну уж от вас, Владимир Алексеевич, я этого не ожидала. Идеализм какой-то, - каменной стеной встала Верочка на защиту материалистической картины мира. Хорошо еще не назвала лисенковский идеализм махровым.

-- Предсказывают, Владимир Алексеевич, предсказывают. И никакая наука опровергнуть предсказания звезд не может, - продолжал вещать Петя. А поскольку он предсказывал плохое, то ему почти верили. Кроме Верочки, конечно.

-- Что же звезды говорят про нашего Геродота? - спросила Александра Федоровна.

-- Точно не знаю, звезды ведь дают не конкретное объяснение, а указывают на тенденцию, но что-то непременно должно произойти. Может быть очень глобальное: скажем, землетрясение или местный всенародный праздник, куралтай какой-нибудь. А возможно и что-нибудь простое, примитивное, к примеру: мясник гриппом заболеет или ангиной, и исполнить свои профессиональные обязанности не сумеет. Я же говорю, ясности никакой звезды не дают, только тенденции...

-- Это ты брось, здесь землетрясений не бывает, и мяснику не с чего болеть, - опровергла его лженаучное пророчество Верочка. - Здесь климат здоровый, степной. Ты же не болеешь, хотя и находишься в непривычных для себя условиях. А мясник абориген, нечего ему болеть. И расположение звезд к нашему барану никакого отношения не имеет. Это антинаучно.

-- Вы по тише говорите, - вполголоса предостерег Лисенко. - И по осторожней. Лишних слов не употребляйте. Посмотрите, он к нашему разговору прислушивается. Он такую штуку выкинуть может.

-- Он даже в нашу сторону не смотрит, - не поверила Серафима.

Геродот и верно не смотрел в их сторону. Но застыл, вытянув шею и повернув правое ухо к завтракающим студентам.

-- Видите, каждое слово ловит, - совсем уже шепотом произнес Лисенко. - А зачем ему к нашему разговору прислушиваться, вы подумайте.

Не то, чтобы особенно поверили Лисенко, но Геродот действительно стоял так, будто прислушивался к разговору и на всякий случай, говорить стали тише а слова "мясник" и " зарезать" старались не употреблять, чтобы не ранить впечатлительную баранью душу. Петя - же не отступал от своего.

-- Можно, конечно, не верить расположению звезд, но увидите, что-нибудь произойдет. Если тот самый человек не заболеет, так драндулет наш сломается.

-- Не драндулет, а современный автомобиль. Он у меня всегда на ходу, он не сломается, - заступился за свой драндулет Александр Александрович. Не желал он, чтобы такие разговоры о его машине шли в присутствии профессора.

-- Современный автомобиль не сломается, так ливень пойдет, с градом, и нам не до поездок будет, - пророчествуя, Петя не терял аппетита, и миска его вскоре опустела. - До чего же каша вкусная сегодня. Раз Овен и Альдебаран оказались в одной плоскости, значит, наступило время счастливое для баранов. Ты, Серафима, настоящим мастером становишься. Насыпь мне еще мисочку, душа просит. Я бы и сам хотел, чтобы все было хорошо, но что я могу поделать, если звезды так говорят.

Польщенная Серафима, еду приготовленную которой, может быть, похвалили первый раз в жизни, насыпала Петя еще одну миску гречневой каши с говяжьей тушенкой.

-- А почему ты думаешь, что если эти Овен и Альдебаран в одной плоскости, то это означает удачу для баранов? - спросила она.

-- Хм, - с удивлением поглядел на нее Петя. - А что тогда, по-твоему, это может означать?

-- Ну - у... Я не знаю...

-- То-то. Это может означать только одно: торжество барана над человеком.

-- А как он торжествовать будет? - заинтересовалась Александра Федоровна.

-- Так, что ему будет хорошо, а нам всем плохо.

-- А можно что-нибудь сделать, чтобы изменить?

-- Как же ты расположение звезд изменишь! - удивился Петя и даже есть перестал. - Это же небесная механика. Там такие силы... Даже Архимед ничего сделать не мог, нет такого рычага.

-- Конечно, конечно, - поспешно согласилась Александра Федоровна. - Я понимаю... Без рычага ничего не сделаешь...

-- Да бросьте вы слушать эту идеалистическую болтовню! - возмутилась Верочка. - Мракобесие какое-то. Он чепуху мелет, а они уши развесили! Иван Васильевич, хоть вы ему скажите.

Но Иван Васильевич вступать в спор не хотел. Он определил судьбу барана и был этим доволен.

-- Не знаю как звезды, а солнце уже высоко, - сообщил Иван Васильевич, намекая, что пора закругляться с завтраком и браться за работу.

-- Вы посмотрите, посмотрите, он ни одного слова из нашего разговора не пропускает, - напомнил Лисенко о Геродоте. - До чего хитрая скотина...

Геродот, теперь уже не скрывая этого, пристально глядел на студентов. Ему понравилось сообщение Пети, что наступило время счастливое для баранов и он прикидывал, как бы получше распорядиться эти своим счастливым временем.

-- Точно слушает, - прошептала Серафима.

-- Значит так, - решил Лисенко: - на тему, сами знаете какую, больше при нем не говорить, слов, сами знаете каких, при нем не произносить.

-- Правильно, - поддержала его Галя, - Незачем ему душу травмировать.

-- Интересно, о чем он сейчас думает? - спросила Александра Федоровна. Но ей никто не ответил, не до этого было.

-- Все, - Лисенко встал. - В его сторону не смотрим, разговоры прекращаем и расходимся по - одному.

-- Почему по одному? - так же шепотом спросила Александра Федоровна.

-- Чтобы не вызывать у него подозрения. Пошли...

И все молча стали расходиться. А Петя прихватил с собой миску каши и доедал ее уже за палаткой, укрывшись от внимательных глаз Геродота.

Профессор не без основания полагал, что если он возьмет с собой Лисенко и оставит в лагере только молодежь, то производительность труда на курганах резко упадет. А этого профессор допустить не мог. Он считал, что уж если людям выпало такое счастье, и они имеют полную возможность копать курганы, то должны они, в своих же интересах, и в интересах науки, использовать эту возможность полностью. Он вообще не понимал людей, которые вместо того, чтобы вести раскопки, занимаются чем-то другим.

-- Такие вот дела... Владимир Алексеевич, заканчивайте работу на кургане, который вчера начали. До обеда вы там вполне управитесь, а мы к этому времени вернемся.

Профессор оглядел личный состав экспедиции, прикидывая, сколько тот может сделать до обеда. Решил, что сделать может больше, чем докопать вчерашний курган и чтобы люди не страдали от безделья, добавил:

-- Когда закончите, начинайте тот, что рядом. А вы, Петр Васильевич, одевайте рубашку, поедемте с нами.

"С нами" - это означало: с профессором и с бараном, да еще с Александром Александровичем. Но Петр Васильевич не хотел никуда ехать. Он отправился в экспедицию не для того, чтобы ездить с баранами, а чтобы курганы копать, заниматься наукой. Тем более, однажды он уже с бараном ездил и представлял, что это будет за поездочка.

-- А почему я? - ощетинился Петя.

-- Не девушки же повезут барана, - резонно объяснил профессор. - А Владимиру Алексеевичу надо здесь быть.

Петя понял, что он опять крайний и ехать, по всему, выходило ему. Так что спорить не стал и только с грустью посмотрел на Геродота. Геродот ответил добрым дружеским взглядом.

-- Теперь тебе ясно, Петечка, какую неприятность предсказывали звезды, - не удержалась Верочка. - Овен и Альдебаран! Кто бы мог подумать, что они тебе так точно предскажут.

-- Это еще только начало, - многозначительно изрек Петя. - Всем будет хорошо.

-- А ты не пророчествуй, а то и верно накаркаешь, - оборвала его Серафима и трижды сплюнула через левое плечо, на котором, как известно, сидит персональный черт человека.

-- Давайте загоним его в кузов, - предложил профессор.

Команда как стояла, так и осталась стоять.

-- Чего это вы? - удивился профессор.

-- Я его боюсь, - призналась Галя. - Он копытом дерется. Я теперь вся в синяках, - и она показала несколько крупных желто-лиловых синяков на руках и ногах.

-- И я тоже, - продемонстрировала свои синяки Серафима. - Вот и вот. В таком виде никуда пойти нельзя, - пожаловалась она, будто собиралась пройтись вечером по проспекту или в кино отправиться, и только из-за синяков не сможет этого сделать.

-- Ничего страшного, в полевых условиях все это очень быстро пройдет, здесь целебный воздух, - попытался успокоить девушек профессор. Студентки они и есть студентки, в экспедиции с ними всегда морока. - А на кургане никого ваши украшения не смутят. Петр Васильевич, ведите сюда барана.

Смирившийся со своей нелегкой судьбой Петя подошел к Геродоту.

-- Есть возможность прогуляться, - сообщил он барану. - Ты ведь любишь гулять. Так вот, предстоит нам с тобой небольшое и довольно интересное путешествие.

Геродот и предположить не мог, что путешествовать придется опять на машине, поэтому принял петино сообщение весьма спокойно и даже довольно кивнул рогатой головой.

Петя выдернул колышек и Геродота охотно последовал за ним.

Профессор по-хозяйски погладил четвероногое по рогам и вежливо предложил:

-- Давай, прыгай в кузов!

Баран посмотрел на профессора с удивлением. О том чтобы прыгать в кузов не могло быть и речи. Баран совершенно не хотел прыгать в кузов, с которым у него были связаны столь неприятные воспоминания. Он даже попятился от этого кузова и с укоризной глянул на Петю.

-- А что я, мне тоже придется ехать, права у нас с тобой одинаковые, - сообщил Петя Геродоту.

Подошел унылый Александр Александрович. На нем, как и во время прошлой поездки были новые кобедешные брюки, а рубашечка совсем другая: безрукавочка, цвета прибрежной волны Японского моря в ясный летний день через две минуты после восхода солнца. Конечно же, на шее шофера опять висел шикарный галстук с пальмами, озабоченными мартышками и довольным крокодилом.

-- Где это вы такое чудо раздобыли? - поинтересовалась Галя. - Редкое сочетание цветов, ну прямо как на картинах Айвазовского.

-- Нам, работникам Академии Наук, приходится по долгу службы бывать в различных отдаленных местах, где подобные рубашки иногда случаются...

Таким вот образом, Сан Саныч довольно туманно намекнул на исключительную ценность своей рубашечки. Но никто так и не понял: то ли он купил ее где-то на склонах Фудзи, то ли приобрел на окраине Крыжополя, поселка городского типа Винницкой области, известного своими шутниками еще с времен гетмана Богдана Хмельницкого.

Шофер тем временем подошел вплотную к Геродоту.

-- Давай, давай, - высокомерно подтолкнул он барана .

Не следовало ему делать такое.

Геродот повернулся к Александру Александровичу и стал его разглядывать. Поглядел, потянулся поближе к шоферу, понюхал его и задумался. Потом в глазах барана загорелись хищные желтые огоньки. Он хоть и был бараном, но соображал неплохо. Сразу вспомнил, что этот человек виновен в мучениях, которые недавно пришлось претерпеть.

Александр Александрович как-то сразу почувствовал настроение барана и скромно отступил в сторонку. Но Геродот его из вида уже не выпускал. Он ударил о землю копытом и опустил голову.

-- Ты смотри, понимает, - Петя с уважением посмотрел на барана. - Считается, что неразумное животное, а ведь все понимает.

Геродот двинулся к Александру Александровичу. Сделал несколько шагов, но дальше не пускала веревка. Он повернул голову и поглядел на Петю.

Петя поглядел на шефа. Профессор обладал чувством юмора в достаточной для его должности и звания мере, но именно должность не позволяла ему подчас следовать порывам души. Так что шеф как раз в это время занялся осмотром неба: нет ли там тучек или еще чего-нибудь такого интересного?

Петя посмотрел на Лисенко.

Лисенко подумал немного, потом утвердительно кивнул.

Петя облегченно вздохнул и уронил веревку.

Геродот воспринял это как разрешение действовать и резво направился к шоферу. Александр Александрович стал благоразумно отступать за машину.

-- Как это он у меня вырвался, - очень искренне удивился Петя и потянулся за веревкой. Но сделал это так медленно и неуклюже, что веревку поднять не успел и Геродот рванулся к шоферу.

-- Ты это прекрати! - приказал Александр Александрович барану.

Баран его не послушался, он и не собирался прекращать. Наоборот, он только начинал. Александр Александрович совершенно правильно решил, что следует немедленно уделить должное внимание технике безопасности и побежал, стараясь оторваться от нахального животного. Баран устремился за ним.

На прямой у барана было явное преимущество в скорости, и он очень быстро догнал бы шофера. Но Александр Александрович побежал не по прямой, а вокруг машины и это поставило его в более выгодное положение. Такие крутые виражи, которые закладывал шофер, баран совершить не мог. Так они сделали круг: впереди, пытаясь сохранить достоинство и честь своего древнего рода Онучиных, бежал Александр Александрович, за ним рядовой баран неизвестно какой породы.

Без отдыха, без перерыва пошли на второй круг.

Развлечений в экспедиции не было никаких, так что все с интересом наблюдали. И Серафима, естественно, махнула рукой на недомытую посуду, никуда она не денется посуда, а такое увлекательное соревнованием может быть только раз в жизни и увидишь.

-- Больше четырех кругов Сан Саныч не вытянет, - предсказала Серафима, - нетренированный он у нас. Слишком много отдыхает.

-- Чтобы быть гармонически развитой личностью, человек должен заниматься спортом или физическим трудом, - подтвердила Верочка.

-- Геродот повыносливей будет, - согласилась Галя. - Житель степей, все время в движении.

-- Ай-яй-яй, - сокрушался шеф, с интересом наблюдая за состязанием. - Как же это так получилось...

-- Он очень неожиданно потянул, я и растерялся, - стал оправдываться Петя, и все сделали вид, что поверили ему. А Лисенко даже поддержал.

-- Да, я видел, как он сильно дернул. Я бы тоже не удержал. Сан Саныч, хорошо идешь! - закричал он шоферу. - За дыханием следи!

-- Локтями работайте, локтями! - дала полезный совет и Галя.

-- Спорим, на пятом круге баран его догонит, - заявил Петя.

-- Должен догнать, - согласился Лисенко. - Сан Саныч уже тяжело дышит, а баран хоть бы что... Сан Саныч, дыши носом! Носом, говорю, дыши!

Александр Александрович уже порядком подустал. Рубашечка-безрукавочка потемнела от пота и цвет ее напоминал теперь бурное Японское море в штормовую погоду через два часа после захода солнца, а заграничный галстук телепался на ветру так, что пальмы гнулись и мартышкам приходилось изо всех сил держаться, чтобы не упасть. Даже всегда спокойный и веселый крокодил уже не улыбался а скосорылил морду, будто у него болели зубы.

Пошли на четвертый круг.

-- Не догонит! - увлекся состязанием и шеф, забыв, что по своему положению он должен немедленно прекратить это безобразие.

-- Не поддавайтесь, Сан Саныч, скоро второе дыхание придет! - старалась поддержать шофера Галя.

-- Догонит, будьте уверены, догонит, - возразила шефу Серафима. - У Сан Саныча мускулатура хилая.

-- Не догонит! - стоял на своем шеф. - Посмотрите, какие он крутые повороты делает. Барану такое недоступно. Не догонит!

-- Догонит, Иван Васильевич, догонит, - предвкушал близкий финал Лисенко.

-- А баран его не покусает? - всполошилась вдруг Александра Федоровна. - У него же громадные зубы, я видела. Он ими траву ест.

-- Еще неизвестно кто из них кого покусает, - успокоил ее Петя. - Сан Саныч личность непредсказуемая.

-- Что ты, Петя, говоришь... Александр Александрович человек мягкий, интеллигентный. Он не станет кусать Геродота.

-- Ничего плохого не случиться, - успокоил Александру Федоровну Лисенко. - Баран не зубами действует, а рогами. Поддаст пару раз рогами под полушария и сразу успокоится. Только после этого соревнования в беге на длинную дистанцию наш Сан Саныч с недельку сидеть не сможет.

-- Как же он будет вести машину? - забеспокоился профессор.

-- Стоя, - не мог скрыть своего удовольствия Лисенко. - Стоя он будет вести свой драндулет.

Тут шеф опомнился. Такое его не устраивало.

-- Надо его поймать, - сказал он, когда стайеры пошли на шестой круг. - Остановите его!

Но даже великое уважение к шефу не подвигнуло студентов на ловлю барана. Они хотели насладиться редким зрелищем до конца.

-- Невозможно, - заявил Петя. - Баран набрал такую скорость, что остановить его сейчас совершенно невозможно.

Дело близилось к финалу. Александр Александрович дышал все тяжелей, повороты его уже были не такими стремительными и крутыми, а Геродот был по-прежнему свеж и на прямых почти настигал его.

Наконец инстинкт самосохранения подсказал шоферу, что надо сделать: он вскочил в кабину машины и захлопнул за собой дверцу.

-- Семь кругов, - с уважением отметила Галя. - Молодец. Надо было спорить с тобой, Петя, на два дежурства.

-- Чего уж тут - молодец, - не согласился Петя. - На прямой он бы его в два счета догнал. Вполне мог догнать.

-- Мало ли что, - поддержала Галю Александра Федоровна. - Не догнал же.

-- Сан Саныч хитростью взял. Баран простодушный, а Сан Саныч очень хитрый. Вот он и ушел от Геродота, - объяснил Лисенко.

-- Конечно, - согласилась с ним Галя, - Баран существо бесхитростное, его каждый может обмануть...

А баран сделал еще один круг, растерянно остановился и стал оглядываться, высматривая неожиданно исчезнувшего противника. Он был уверен что вот- вот настигнет его, тот ведь был совсем близко, но вдруг исчез неведомо куда.

В чудеса Геродот не верил, для этого у него не хватало ни знаний, ни интеллекта, поэтому он упрямо продолжал искать исчезнувшего шофера. И нашел таки, увидел его, выглядывающего в окно кабины. Хорошо устроился Александр Александрович, надежно, как в танке. Уж сюда баран забраться никак не мог.

Геродоту спешить было некуда. Он уставился на Сан Саныча, ожидая пока тот выйдет. Баран был готов стоять так до второго пришествия. Но он встретил достойного по упорству соперника. Шофер тоже готов был сидеть в кабине до второго пришествия. Кроме того, он надеялся, что его спасут. Если не из любви, то из человеческой солидарности. В эти минуты он считал, что все прогрессивные люди, вне зависимости от социального положения, пола, вероисповедания, расовой принадлежности и образования должны сплотиться, взяться за руки и дружно, единым фронтом, выступить против баранов.

Геродот, который ничего не знал об этих его глобальных планах, поставил передние ноги на подножку машины и заглянул в кабину.

-- Бе-е-е! - сердито проблеял он, вызывая противника на честный поединок.

-- Предлагает пободаться, - прокомментировал Петя.

-- Не станет Сан Саныч сейчас с ним бодаться, - решила Галя. - Нет у него сегодня никакого желания бодаться. Сами видите, устал человек.

-- Иди, иди отсюда, неразумное животное, - с ярко выраженным чувством собственного достоинства и превосходства ответил барану шофер.

-- Бе-е! Бе-е! - Настойчиво подтвердил свой вызов баран и ударил копытом по подножке.

-- Заберите его! - взвопил шофер. - Он мне всю машину сломает. Это же имущество Академии Наук! Почти новая машина!

Для барана Академия Наук не представляла никакого авторитета, чихать было барану на Академию Наук, и он еще раз ударил копытом о подножку.

-- Владимир Алексеевич, кончайте этот балаган, - пожалел шеф машину.

Пришлось Лисенко выполнять указание начальства, он подошел к Геродоту, взял за веревку и потянул. Баран уходить не хотел.

-- Ну что ты, глупый, - почесал ему за ухом Лисенко. - Тебе туда не забраться. И вообще, отнесись ко всему этому спокойней, с юмором. Мы ведь сколько раз ездили на этой машине, а никто за шофером не гоняется... Вот Петя, вполне мог бы, и бегает хорошо, но не гоняется, и не бодал Сан Саныча ни разу. Проще на жизнь надо смотреть, проще...

Геродот не сводил глаз с Александра Александровича, но почесывание и ласковый голос Лисенко действовали на него успокаивающе.

-- Он и бодаться как следует не умеет, наш шофер, у него и рогов нет, - продолжал уговаривать Лисенко. - Он, понимаешь, только и умеет, что машину водить, да и то плохо это делает. Он ведь ведет лежачий образ жизни... У тебя, конечно, возможность, была, только ты ее не сумел использовать. Я понимаю, обидно, но ты не унывай, подожди до другого раза...

Геродот понял, что в кабину ему не забраться, а шофер бодаться не выйдет и решил последовать совету: посмотреть на жизнь проще и подождать другого раза. Но так просто уйти он все-таки не мог. Баран еще раз ударил копытцем по подножке кабины, потом наклонил голову и показал шоферу свои крепкие завивающиеся рога.

Всегда сдержанный Александр Александрович не удержался, скорчил гримасу и показал противнику язык.

-- Бе! Бе-е-е-е! - обругал в свою очередь баран Сан Саныча. Ему явно хотелось сказать шоферу что-то более основательное, но при девчатах он не стал этого делать. Просто презрительно махнул коротким хвостиком, и больше уже не обращая на шофера внимания, пошел за Лисенко.

-- Чего это он на Александра Александровича так ретиво бросился? - спросил профессор, не представляя себе, какая буря бушует в это время в груди у Геродота. - Спокойный такой баран, никого не трогает, а на него бросился.

-- Он недавно ездил в кузове с Александром Александровичем, - стал объяснять Лисенко. - Когда мы его поймали. Такое барану забыть трудно. У него от этой поездки осталось очень много сильных впечатлений.

Баран кивнул головой, что вполне можно было принять как подтверждение.

-- Тогда понятно. Впечатления у него очевидно не очень приятные. Давайте поднимем его и бросим в кузов, - предложил профессор.

-- Нет, возразил Петя, имевший богатый опыт совместной поездки с бараном. - Я его не удержу. Надо его связать. Иначе он выпрыгнет, даже на полном ходу.

Остальные поддержали Петю, и профессор принял решение:

-- Связываем.

Связанный баран сопротивляться не мог. Он покорно и жалобно смотрел на положивших его в кузов людей, потом закрыл глаза и замер.

Александр Александрович выбрался из своего бронированного убежища, но на всякий случай близко к барану не подходил.

-- Не издох ли от страха? - Лисенко похлопал барана по спине, но тот не шелохнулся.

-- Чего бы ему сдохнуть, - не поверил профессор. - Ничего мы ему плохого не сделали.

-- Нервы! Они и у барана есть. Увидел, что ему придется ехать с Александром Александровичем, вот он и отдал концы.

-- Подумаешь, какой нежный, - обиделся Александр Александрович. - Со мной и не такие ездили! Со мной даже академики ездили!

-- И никто не предлагал пободаться? - заинтересовался Петя.

Александр Александрович на провокацию не поддался. Только гордо выпятил челюсть и промолчал.

Профессор не поленился, забрался в кузов. Он положил руку на то место, где, как считал, у барана находится сердце, но сердца не нашел. Пощупал в другом месте, в третьем... Было же у барана где-то сердце, только профессор недостаточно хорошо знал анатомию этого четвероногого. Сердце он так и не обнаружил. Тогда он двумя пальцами раскрыл барану глаз. Глаз был вполне живым и смотрел на профессора осуждающе.

-- То-то, - удовлетворенно сказал профессор. - Совершенно жив. Петр Васильевич, поехали. И так мы с этой катавасией слишком много времени потеряли.

Профессор сел в кабину к Александру Александровичу, а Петя, который к этому времени успел надеть рубашку, забрался в кузов к барану, и машина тронулась, ковыляя по степным кочкам...

-- Да, водитель у нас опытный, - отметила Серафима. - Ни одной кочки не пропускает.

-- Надо было Петю тоже связать, - задумчиво глядя вслед прыгающей как кенгуру машине, сказала Галя. - Как бы он не выпрыгнул на, полном ходу...

-- Жалко Геродота, - Александра Федоровна потерла глаза, готовая расплакаться. - Я к нему уже привыкла. Он меня узнавал...

-- И я привыкла, - вздохнула Галя. - Конечно, жалко.

А Геродот не любил, когда его жалели. Он считал, что жалость чувство нехорошее, и оно унижает барана. Он лежал в кузове подпрыгивающей на кочках машины, связанный, униженный и оскорбленный в лучших своих чувства. Его подбрасывало, ударяло о борт, потом опять подбрасывало. Было больно и неуютно. Но гордый его дух не был сломлен. И думал он в это время не столько о себе и невзгодах, которые он испытывал, сколько о судьбе баранов вообще и о тех, кто мешают счастливой бараньей жизни.

А таких было немало. И прежде всего бородатый козел у которого от старости рога зелеными стали. Ни на пастбище, ни в кошаре от него не укроешься. И все время ме-е-е да ме-е-е: " За мной идите, бараны, я один знаю куда идти, я вас приведу к счастливой жизни, и всем вам станет хорошо..." - Руководить отарой ему хочется. Точно такой же козел с точно такой же бородой в прошлом году мекал, мекал, уговорил всех и увел за собой отару. Так ведь ни один баран не вернулся. А бычки как распоясались! У них и так жир - девать некуда, а им все мало: жуют и жуют, им дай волю, они всю траву на пастбище сожрут, а что тогда бараны есть будут?... Гусей развелось, откуда они только берутся. Куда копытом ни ступишь - гусь ходит. Высматривает чего-то, высматривает, а потом начинает гоготать. Гогочет, гогочет, мнение свое выражает. И ведь кто-то его слушает... Он еще догогочется, гусь свинячий. Сайгаки совсем распоясались, самую сочную траву выедают. Бебекнешь им, чтобы убирались, а они уши расставят, глаза вытаращат и вроде бы удивляются: "мы, - мол, - дикие, мы не понимаем". Бебеканья они не понимают, а где сочная трава - понимают. А еще собаки. Послушаешь их, так они такие бесхитростные, такие бескорыстные, ничего им не надо, только дай им возможность охранять отару от волков. И уж ни травы, ни сена они вовсе не едят. Почему же они тогда все такие сытые и гладкие? А сена, вкусного люцернового сена, баранам достается все меньше и меньше. Куда же, спрашивается, оно девается, если собаки его не едят...

Петя тоже чувствовал себя неуютно и тоже думал о том, как не устроена жизнь. Вместо того чтобы заниматься раскопками, он занимается черт знает чем: то ловит дурацкого барана, то ездит с ним в машине по кочкам, то вермишель варит...

А в кабине страдал Александр Александрович. Страдал, потому что пришлось ехать. А еще потому, что не знал - выдержит машина эту поездку по кочкам, или не выдержит. А если что-то сломается, то тогда ему придется ремонтировать ее. И никто не поможет, все придется делать самому. Такая вот несправедливая штука жизнь - все время приходится что-то делать...

У каждого из них были свои заботы, у каждого свои неприятности.

Профессор - же был доволен: погода стояла хорошая, раскопки шли нормально и кое-чего интересного уже нашли, с бараном тоже дело двигалось к концу... И вообще - профессор был оптимистом.

До кургана, на котором им предстояло сделать очередной вклад в археологическую науку, шли молча. Вроде бы ничего не изменилось в это утро: и солнце в голубом небе светило по-прежнему, и губы у девчат накрашены, и лопаты еще с вечера Петей хорошо отточены, но что-то такое неприятное висело в воздухе: тоскливое и противное, так что разговаривать никому не хотелось. Впереди насвистывая что - то невеселое вышагивал Лисенко, следом, гуськом, одна за другой, шли девушки: Галя размашистой рабочей походкой, за ней интеллигентно семенила Верочка, и заключала цепочку, несколько отставшая от остальных и постоянно оглядывающаяся на опустевший лагерь, Александра Федоровна.

Курган был большим, на три хорошие траншеи. Первую закончили вчера, и нашли в ней два бедненьких погребения. Скелеты лежали, как положено, на правом боку, в позе спящих людей: ноги немного согнуты в коленях, ладонь левой руки возле груди, правой - возле черепа. Но ни оружия, ни посуды у них не было. Даже по бараньей лопатке, которую обычно давали в дорогу своим покойникам кочевники, им не положили.

Вторую траншею тоже начали еще вчера. Три штыка сняли, так что и эту, если не случится никаких неожиданностей, можно было вскоре закончить. А о том, чтобы весь курган раскопать до обеда, как сказал шеф, не могло быть и речи. Здесь за день бы управиться и вполне нормально будет.

Лисенко спустился в траншею, стал подравнивать стенки, чтобы угол между ними и дном составлял девяносто градусов. Не для красоты и не просто для порядка. Если стенки внизу не будут ровными, под ними может спрятаться край могилы, которая уходит под бровку. И ее вполне можно попустить. Девушки равнодушно без всякого интереса, наблюдали за ним, друг на друга не смотрели.

-- Ну что, начнем, пожалуй, - предложил Лисенко, когда стенки траншеи стали почти идеально ровными. - Знаете, подозреваю я, что это скифский курган. И очень похоже, что не разграбленный, - попытался он отвлечь девчат от грустных мыслей. - Так что здесь вполне кое-чего можно добыть. Золотую чашу, например, или диадему. Я бы не прочь найти что-нибудь такое, подходящее. Думаю - возражений ни у кого нет. Так что приглашаю... Найдем золотую скифскую вазу и впишем свои имена в историю археологии, - заманивал он.

Девушки послушно заняли места вдоль линии траншеи, начали копать, но по-прежнему молчали. Не хотелось им ни золотой скифской вазы, ни имена свои вписывать в историю археологии, ничего им сейчас не хотелось. И работа у них не клеилась, коряво девчата копали, как будто первый раз этим занимаются.

Лисенко посмотрел в сторону лагеря. Там было пусто. Ни тебе машины, ни привычно возлежащего на брезенте Сан Саныча, ни Геродота. А палатки цвета хаки сливались с негустой степной травкой. Только голубые шорты и белая футболка Серафимы оживляли тоскливый пейзаж.

-- А вот хандрить не надо, ни к чему это, - Лисенко подцепил большой ком земли и выбросил его далеко за бровку. - Когда покупали барана - знали что делали и зачем покупали, тоже знали.

-- Я к нему привыкла, мне его жалко, - потерла кулачками глаза, готовая расплакаться Александра Федоровна. - Когда мы его покупали, он был чужой, незнакомый, а сейчас свой.

-- Ну, ты не хлюпай, - оборвала ее Галя. - Всем жалко, не тебе одной.

-- Мы с ним вчера долго разговаривали, - все-таки не удержала слезу Александра Федоровна. - Я ему рассказывала про Коленьку и он все-все понимал.

Крупная как горошина слеза скатилась по щеке и оставила след на кофточке. А из уголка глаза выкатилась другая слеза, такая же крупная и прозрачная.

-- Не хлюпай, тебе говорят, а то я тоже разревусь, - Галя подошла к Александре Федоровне и обняла ее. Та уткнулась лицом в грудь подружке, обильно орошая голубенькие незабудки на ее кофточке. Галя успокаивающе похлопывала ее по плечу, а вскоре и сама стала довольно подозрительно посапывать носом.

Верочка тоже перестала копать, но держалась. Ей тоже было жалко Геродота, но она понимала, что Лисенко прав и все произошедшее вполне закономерно. Таковы суровые законы жизни: бараны существуют для того, чтобы их ели.

-- Да... - Лисенко поглядел на рыдающую Александру Федоровну и пытающуюся успокоить ее Галю, затем на нахмурившую бровки Верочку. - Сбылась мечта идиота, как говорил товарищ Бендер. Добиваешься чего-то, добиваешься... Добьешься, наконец, а счастья все нет. Такая вот хитрая штука - жизнь.

-- Ой! Александра! Ты же меня насквозь промочила, - спохватилась Галя. - Нельзя же так. Прекрати немедленно. Нечего сырость разводить.

-- Я уже все, - неохотно оторвалась Александра Федоровна от мокрых незабудок. Она выплакалась, и ей стало легче. - Все, больше не буду, - Александра Федоровна глубоко вздохнула и вытерла лицо ладонями. - А ты, Вера, совсем железная. Неужели тебе его не жалко?

-- Жалко, - призналась Верочка. - Только что поделаешь... Суровые законы жизни.

-- Это был очень хороший баран, - ударилась в воспоминания Галя. - Честный и откровенный. Он все понимал. Что ему ни скажешь, он понимал. За эти дни он стал настоящим членом нашего коллектива. Вел себя скромно, и хорошо к нам всем относился. Он нас любил...

Все положительные качества, какие Галя только сумела вспомнить, она приписала барану и получилась прекрасная характеристика. Добавить сюда что он активно участвует в общественной жизни коллектива, политически грамотен и морально устойчив, поставить печать, три подписи и вполне можно было рекомендовать барана для туристической поездки за рубеж. Даже в капиталистические страны.

-- Да, он был очень добрым и умным, - дополнила характеристику Александра Федоровна. - Когда я его о чем - нибудь спрашивала, и он соглашался со мной, то кивал головой. А если не соглашался, то не кивал, а иногда даже отворачивался. Вот такой он был умный.

-- В старости, когда станешь знаменитой ученой, и будешь писать мемуары, непременно расскажи о Геродоте. Всем будет очень интересно, - посоветовал Лисенко.

-- Не буду я писать мемуары, - отказалась Александра Федоровна. - Я буду Коленьку воспитывать, это важней чем какие-то мемуары.

-- Как хочешь, - не стал спорить Лисенко, - хотя о таком замечательном баране могла бы и написать. Люди, в мемуарах пишут о собаках, о кошках, о лошадях. Кое-кто даже об утконосах. О самой разной скотине пишут. А о баранах никто еще не написал. Учти - ты будешь первая.

-- Все равно не хочу, - не соглашалась Александра Федоровна.

-- У тебя еще есть время подумать. Коленька вырастет, ты станешь старенькой, выйдешь в академики, и самое тебе тогда будет время писать о баранах.

-- О баранах никто читать не станет, - вмешалась Верочка. - Кому нужны воспоминания о баранах?

-- Не скажи. Это если обычный человек о баране напишет, его никто читать не будет. А если академик - все не только читать станут, но и будут искать в этом глубокий смысл. Критики отметят яркие впечатления автора, глубину мысли, тонкий анализ и ценный вклад.

-- Вклад во что? - поинтересовалась Галя.

-- Не знаю уж во что, но отметят, кому нужно будет, тот придумает. Тут ведь целое направление может появиться. Есть же у нас аграрники, промышленники. Будут баранники или баранисты, критики мигом название подберут. Тут целина, так что специалисты непременно появятся. А ты, Александра Федоровна, станешь патриархом этого нового направления.

-- Не может она быть патриархом, - машинально поправила Верочка. - Она женщина.

-- Ну - матриархом, тоже неплохо звучит.

-- Не буду! - стояла на своем Александра Федоровна. - И академиком не хочу становиться и матриархом не хочу. Мне это не нужно. Я в школу пойду, учителем. Пусть Верочка идет в академики, пишет о баранах и становится матриархом. У нее способности к научной работе.

-- Раз так - вернемся к серым будням, - предложил Лисенко. - Покопаем, а ты пока подумай. Еще не поздно. Можете обе написать. У вас же впечатления индивидуальные, интересно будет сравнить. А что касается траурного митинга в честь безвременно усопшего барана, то я объявляю его закрытым. Тем более, что ясности пока никакой нет. Петя ведь говорил, что ничего с нашим бараном в ближайшее время не случится. Звезды не позволяют.

Неуклюже ковыляя по кочкам, машина подошла к лагерю, и остановилась все еще подрагивая от напряжения испытанного во время непривычного для нее путешествия по пересеченной местности. Александр Александрович выключил зажигание, поставил машину на ручник и облегченно вздохнул. Машина тоже облегченно вздохнула. Облегченно вздохнул в кузове и Петя Маркин.

-- Я думал она рассыплется, когда мы там прыгали, - признался профессор, выбираясь из кабинки и потирая ушибленное во время поездки колено. - А ничего, добрались, можно сказать, вполне благополучно.

-- Отечественная, - похвалил свое сокровище Александр Александрович. - Крепкая машина. Если у такой машины хороший водитель, - под хорошим водителем он имел в виду себя, - она, где хочешь, пройдет. Даже по самой непроходимой местности.

- "Там где пехота не пройдет, где бронепоезд не промчится", - выдал из кузова Петя Маркин строчку из суровой асовиахимовской песни, про стальную птицу. - Прыгучесть у нее высокая - будь здоров!

Александр Александрович тоже выбрался из кабины и два раза лягнул каблуком переднее колесо, определяя таким надежным способом давление в камере.

-- Американская бы точно рассыпалась. У нас ведь какие дороги! - с гордостью отметил Александр Александрович. - На наших дорогах ни одна американская машина не выдержит. Металл у них не тот. И водители не те.

-- У них ни один шофер не сумел бы вот так лихо проехать, - продолжал издеваться Петя Маркин. - Слабо им. А нам кочки не помеха. "Нам нет преград ни в море, ни на суше" - вспомнил он строчку из другой песни, героической, зовущей на подвиг. - Ох, и отчаянный же мы народ.

-- Мы, где хочешь, проедем, - до Александра Александровича маркинское ехидство не доходило. - По дороге, без дороги - все равно проедем, - хвастался он опьяненный тем, что благополучно добрался до лагеря, а в следующий раз ехать ему придется не скоро. - А у них водители туфтовые.

-- Им не знакома романтика трудных дорог, - продолжал подначивать Петя.

-- Так у них какие дороги?! На ихних дорогах за баранкой спать можно. Они даже машины сами не ремонтируют, - окончательно заклеймил американских водителей Александр Александрович.

Шеф попытался захлопнуть дверцу кабинки, но она не закрылась.

-- Вы ее покрепче, Иван Васильевич, - подсказал шофер. - Посильней ее надо, чтобы зазвучало.

Иван Васильевич хлопнул посильней. Зазвучало, но дверца все равно не закрылась.

-- Да не так, ее шваркнуть надо.

Несмотря на свое благородное происхождение Александр Александрович иногда употреблял в разговоре слова совершенно удивительные и загадочные. Вероятней всего это было результатом общения со средой обитающей в гараже Академии Наук.

-- Это, в каком смысле шваркнуть? - заинтересовался профессор.

-- Сейчас покажу.

Александр Александрович обошел машину и шваркнул. Дверца послушно захлопнулась.

-- Да, - согласился профессор, - эффектно получается. Теперь понятно. Но американцы вряд ли догадаются: них мыслительный процесс совершенно в другую сторону направлен. Отстали они в этом деле. Ну и ладно, им на наших машинах все равно не ездить... Выгружайте барана, а я пойду, переоденусь, - и он ушел в свою палатку.

Когда Сан Саныч открыл борт, к машине несмело подошла Серафима. Она боялась увидеть что-то страшное и кровавое. Но кузов выглядел вполне благопристойно, никаких следов крови. В центре неподвижно лежал баран, и все у него было на месте: и рога и копыта. А над ним стоял столь же неподвижный и мрачный Петя Маркин с неприязнью разглядывающий рогатое сокровище экспедиции.

Серафима не разбиралась в том, как обрабатывают зарезанных баранов. Но что-то здесь было не так...

-- А почему с него не сняли шкуру? - Серафима показала пальчиком на барана. - Я думала, что шкуру всегда снимают.

-- Индюк тоже думал и в суп попал.

Петя был явно не в духе и грубил. Серафима вполне резонно отнесла это к тому, что Пете пришлось прокатиться с Сан Санычем.

-- А ты, Петя, не груби, тебе это нисколько не идет, - все-таки отчитала его Серафима. - Я знаю, что шкуру надо снимать. Разве не так?

-- Ты, оказывается, жестокий человек, Серафима. Кто же снимает шкуру с живого барана, - Петя сплюнул за борт и отвернулся. - Сплошное живодерство...

Не дождавшись толкового объяснения от Пети, Серафима уставилась голубыми глазищами на Александра Александровича, и тот любезно объяснил:

-- Понимаете, Серафима, такое у нас приключение произошло неожиданное, что некому оказалось барана резать. Уехал мясник к родственникам, на несколько дней. И мы привезли барана обратно. Жив он ваш баран. Как видите, жив, здоров, и низко вам кланяется.

В подтверждение того, что он жив, здоров и низко кланяется Серафиме, Геродот поднял голову и посмотрел на девушку большими грустными глазами.

Геродоту было плохо. Все косточки у него болели, даже рога и копыта. А, кроме того, он не любил лежать со связанными ногами и никак не мог понять, что происходит. Ведь ему предложили прогуляться. И он охотно согласился. А они что сделали... Связали ноги, бросили в прыгающую машину и стали возить по кочкам. Почему ему связали ноги? Зачем возили по кочкам? Что его ждет впереди? И, конечно - же - что делать? Вопросов было много и ни на один из них не было ответа. А это очень плохо, если вопросы есть, а ответов на них нет. Геродот понимал, что пока он не найдет ответы на все эти вопросы, он не почувствует себя полноценным бараном.

-- А она, понимаешь, требует, чтобы с живого барана шкуру сдирали, - мрачно изрек Петя. - Не ожидал я от тебя, Серафима, такой кровожадности.

-- Ой, как хорошо, - Серафима уже не слышала Петю. - Снимите его быстрей. Его надо немедленно развязать. Нельзя держать его связанным. Он же измучался, бедненький...

-- Ваше слово для меня закон, - обрадовался Сан Саныч, что может услужить Серафиме. - Сейчас сделаем в самом лучшем виде. Будете бесконечно довольны.

И тут Александр Александрович показал себя настоящим мужчиной и доказал, что ради дамы он готов пойти на многое, а такие качества как смелость и решительность ему не чужды. Несмотря на недавний конфликт, он нисколько не побоялся связанного барана. Вместе с Петей шофер снял с машины четвероногое, и Серафима тут же, не ожидая помощи от сильного пола, стала развязывать ноги страдающему от человеческой несправедливости животному. Когда передние ноги были развязаны, Сан Саныч задумался и посмотрел на рога. Рога были большие и очень твердые.

-- Теперь вы здесь без меня обойдетесь, - решил он. - Мне тоже переодеться надо, - и с достоинством, не оглядываясь, удалился. Но пошел почему-то не в палатку, а забрался в кабину машины и плотно захлопнул за собой дверцу.

Освободившись от пут, Геродот легко поднялся на ноги. Серафима тут же обняла его за шею.

-- Вернулся! - левой рукой Серафима обнимала барана, а правой ласково почесывала ему подбородок. - Пушистенький мой, кудрявенький, рогатенький мой...

Кудрявенький и рогатенький полуприкрыл глаза и благосклонно принимал ласку. А Петя тем временем нашел возле палатки заветную веревку с колышком и стал ее завязывать вокруг шеи Геродота. Пете совершенно не хотелось опять бегать за бараном и ловить его в бескрайних калмыцких степях.

Ощутив на шее веревку, баран с недоумением посмотрел на Петю.

-- На твою свободу никто не покушается, - объяснил Петя. - Это для твоей же пользы. Так тебе будет лучше.

Баран не понял, для какой это такой пользы он должен носить на шее веревку, и почему с веревкой на шее ему будет лучше, но поскольку веревка была уже завязана, то спорить не имело никакого смысла, и он промолчал.

-- Может быть, хочешь пить? - спросила Серафима. - Вот Сан Саныч после каждой поездки непременно компот пьет.

Не стоило ей упоминать имя шофера, баран тут - же насторожился и стал оглядываться.

-- Напрасно ищешь, - попытался успокоить его Петя. - Сегодня он с тобой бодаться не станет. У него произошло нарушение режима, и он от этого очень устал.

-- Нет здесь сейчас Сан Саныча, - совершенно сознательно обманула Геродота Серафима. - Он ушел пить компот, а компота целое ведро, так что он не скоро вернется. Понимаешь, он очень любит компот. Пока все ведро не выпьет, не вернется. Он меньше чем по ведру не выпивает.

Александр Александрович возмутился такой клеветой и хотел сказать, что он никогда не выпивал по ведру компота, но посмотрел на бараньи рога и промолчал. Решил считать, что Серафима пошутила, а на шутку не обижаются.

-- Увидитесь еще, - продолжала уговаривать барана Серафима. - Тебе тоже сейчас лучше пойти отдохнуть. Он компот пьет, а я тебе водички попить дам, тоже целое ведро. Водичка холодненькая, вкусная.

Геродот не знал что такое компот, но понял, что его враг ушел пить. От этой поездочки у барана тоже все пересохло во рту, его давно уже мучила жажда, но характер у него был спартанский: он готов был пойти на любые лишения, лишь бы найти своего противника и сразиться с ним. Но поскольку враг скрывался, он решил последовать совету Серафимы и пошел к бочке с водой.

Александр Александрович наблюдал за всем этим из кабины машины, и нижняя губа была у него презрительно оттопырена.

-- Неразумное животное, - вполголоса бросил он вслед удаляющемуся барану. - Ты у меня добегаешься...

Сняли всего еще один штык - и тут же могила, как на блюдечке с голубой каемкой. Даже траншею зачищать не надо, и искать ничего не надо: темный овал могильной ямы четко выделялся на желтом грунте, словно его Малевич нарисовал. Это посторонние считают, что самое интересное для археологов дело - искать, что это им доставляет бесконечное удовольствие. А в действительности, археологи совершено нормальные люди, без особых закидонов и ничем не отличаются от других нормальных людей. И лучше всего им - если искать ничего не приходится. Осмотрели траншею, поняли, где надо копать и можно спокойно работать.

-- Основная. Вот этому самому дяде курган и насыпали, - Лисенко был доволен. - Я же говорил, что целенькую могилку получим, не ограбленную. Полюбуйтесь, до чего хороша, - предложил он девушкам. - Как новенькая, будто только что из магазина.

Девушки послушно стали любоваться. Очень добросовестно любовались, но ничего особенного так и не разглядели: ну могила, ну темное пятно - и какую красоту увидел во всем этом Лисенко, так и не поняли. Но расписываться в своей несостоятельности не стали. А Галя, чтобы не разочаровывать Лисенко, даже подтвердила:

-- Симпатичная могилка получилась, аккуратно сделали.

-- Сейчас посмотрим кто там и что там. Хорошо бы и вправду скифа найти. Мы с Галей копаем, Верочка и Александра Федоровна зачищают, - решил Лисенко.

Копать засыпку дело не сложное, земля мягкая, легкая. Так что за считанные минуты Лисенко и Галя сняли первый штык. И так же быстро девушки убрали оставшуюся землю. Опять Лисенко и Галя взялись за лопаты.

-- А те двое, которых мы в первой траншее нашли, их вместе с этим захоронили? - поинтересовалась Александра Федоровна. - Наверно близкие родственники?

-- Не думаю. И похоронили их гораздо позже уже в готовый курган. Вы обратили внимание, им ведь ничего не положили. Уж баранью лопатку кочевники каждому клали, чтобы было чего пожевать на первое время. К еде они с большим уважением относились, как наш Петя. Так им даже по куску мяса в дорогу не выдали.

-- А почему им ничего не положили? Это что, наказание такое?

-- Почему?.. Вот этого как раз никто и не знает.

Лисенко и Галя закончили и выбрались из ямы. Верочка и Александра Федоровна снова взялись за лопаты.

- Прямо совсем никто?

- Так мы ведь не знаем кто они такие, эти голенькие. Может быть бедняки, у которых ничего не было, вот их так и похоронили. Хотя вряд ли, - опроверг Лисенко сам себя. - Для человека своего племени должны бы сделать все, как положено, обычаи они соблюдали свято. Может быть - рабы. Эти находились вне племенного закона. Конечно, если рабов в те веселые времена вообще хоронили. С другой стороны, некоторые племена в могилу ничего не клали: ни еды, ни вещей, только красной краской тело посыпали. У ранних ямников например...

-- Так может это ямники?

-- Александра, как ты можешь, - удивился Лисенко такой археологической неграмотности. - Ямники - ранние, в четвертое тысячелетие уходят. А тут впускные погребения, да в поздний курган... Нет, это, может быть даже, какое-то неизвестное нам племя со своими обычаями, по которым ничего в могилу класть нельзя.

-- Разве ясности в этом вопросе нет? - Верочка очень уважала науку и искренне считала, что у нее можно найти ответы на все вопросы. - Как же это так? Столько лет копают, а ясности нет...

-- А вот так. Никто серьезно этими голенькими не занимался. Во всяком случае я нигде не читал, чтобы кто-нибудь собрал их всех вместе и проанализировал. Археология наука темная. Здесь еще столько невспаханного...

-- Надо Пете сказать, пусть вспашет, - решила, что пора оказать серьезную помощь науке Александра Федоровна.

-- Ой, не трогайте Петю, - научный потенциал Пети Верочка старательно оберегала. - Он уже на роксоланах зациклился, решил доказать, что они и есть амазонки. Пусть хоть это дело до конца доведет.

-- А я раньше думала, что каждому насыпают отдельный курган, - призналась Галя.

-- Так оно и должно быть, - какой уж год приходилось Лисенко объяснять неофитам, почему в одном кургане можно найти несколько погребений. - По их законам каждый имел право на отдельный курган в своей загробной жизни. Забота о человеке у них стояла на первом месте. Не о живом, конечно, о мертвом, но на первом месте.

-- Почему же мы тогда так много впускных находим? - вспомнила Александра Федоровна. - Курган один, а в нем несколько погребений.

-- Вот именно, - подтвердил Лисенко. - Право то он имел, только права, понимаешь, одно дело, а суровая проза жизни - совершенно другое. У них же не было планового хозяйства, так что встречались определенные трудности. То им лопаты вовремя не подвезут, то с трудовыми ресурсами запарка, то квартальный план по курганам уже выполнен, а фондов на новые курганы еще нет. Объективные обстоятельства мешали, тут уж ничего не поделаешь, приходилось хоронить в готовые.

-- Посмотришь сколько курганов, в степи, так кажется, что они только тем и занимались, что насыпали их. А это ведь бесполезный труд не создающий никаких материальных ценностей, - осудила кочевников Верочка. - Все, выбросили, можете копать дальше.

-- У них и дел было не особенно много, - попыталась Галя защитить нерационально использовавших свой трудовой потенциал степняков. - Кочевники. Они же только тем и занимались, что скот пасли. Видела я как скот пасут - не работа, а курорт. Сочи. Им даже полезно было насыпать курганы. Человек должен заниматься физическим трудом.

-- А ведь им, бедненьким, все это приходилось вручную делать, - пожалела своих далеких предков Александра Федоровна. - Это же -- сколько им работать пришлось, чтобы такие курганы насыпать...

-- Дело не в том, трудной была работа или нет, а в том, что она была совершенно бесполезной и тем самым, если характеризовать этот процесс с точки зрения общественного развития, сдерживала прогресс, - вот такое выдала Верочка. Отличница все-таки. И не без пользы первый курс исторического факультета закончила.

-- Ой, как ты здорово сказала, - высоко оценила верочкину эрудицию Александра Федоровна. - Совсем как на семинаре по Истории КПСС.

-- Они должны были более рационально использовать трудовые ресурсы, - добавила Верочка и сурово обвела взглядом длинную цепочку курганов, будто пыталась увидеть там кого-то.

А Галя верочкину эрудицию не оценила:

-- Ищешь вождя, который тормозил общественный прогресс?

-- Во всяком случае, я бы ему сказала.

-- Он это предвидел и предусмотрительно умер, - сообщила Галя. - Много веков назад. Так что не ищи, бесполезно.

-- Жаль.

-- А он не виноват, что заставлял своих людей курганы насыпать, - оправдала Галя предусмотрительного вождя. - Обычай требовал. Не мог он от обычая отступить.

-- Надо было исходить из того, что полезно племени, а что во вред. А вожди об этом не задумывались. Захватили власть и делали все, что хотели, - за отсутствием вождя Верочка стала отчитывать совершенно не виноватую в этом Галю. - Даже загробные квартиры в зависимости от богатства делали. Чем богаче человек - тем курган выше. Так ведь, Владимир Алексеевич?

-- А как же, - поддержал ее Лисенко. - Но они это делали без всякого злого умысла, считали, что так и надо. Понимаете, очень они отсталые тогда были: до равенства еще не додумались, а до свободы и братства - тем более. Поэтому большому начальнику насыпали большой курган, меньшему - и курган поменьше. Простому человеку, который из народа - совсем маленький. А когда умирал кто-то из голытьбы, просто ехали к ближайшему кургану и в яму его.

-- Получалось общежитие. Вот они, оказывается, откуда пошли. Тогда все понятно, - за год учебы Галя вкусила все прелести студенческого общежития.

-- А ведь поняли, наконец, что бестолково тратят свои трудовые ресурсы и перестали насыпать эти дурацкие курганы, - отметила Александра Федоровна. - Вот только жалко, очень много времени потеряли - несколько тысяч лет. Сколько полезного за это время сделать можно было...

Она еще не могла выражать свои мысли столь научно, как это делала Верочка, но влияние истфака уже чувствовалось, в ней явственно уже проклевывался преподаватель истории.

-- Правильно, - подтвердила Верочка. - Нерационально использовали свои трудовые ресурсы. Им надо было создавать материальные ценности, а не курганы насыпать.

-- Так ведь я уже говорил, темные они были, - снова попытался объяснить поступки далеких предков Лисенко. - Вот вы только первый курс закончили, а уже столько знаете, образование - это вам не кот начихал. А они многого не понимали, сами не могли сообразить, а учить их было некому. Они ведь жили еще до исторического материализма. Научный коммунизм тогда еще не изучали, а политэкономии вообще не было: ни капитализма, ни социализма, ну совершенно никакой политэкономии.

-- Но ведь перестали все-таки насыпать, без всякой политэкономии сообразили, что надо делать, - похвалила сообразительность предков Галя.

-- Так им же кушать хотелось, и одеться хотелось получше, и всякие удобства иметь: чтобы, скажем, не на полу лежать, а на диване, и чтобы огонь спичками зажигать... Вы попробуйте хоть разок зажечь огонь трением одной палочки о другую, вот тогда по-настоящему поймете, как хорошо, если есть спички... Из-за этого своего хотения жить лучше они перестали насыпать курганы и направили свой труд на создание полезных вещей. Взялись за науку и технику, изобретать стали... Первым делом изобрели велосипед.

-- Почему велосипед? - поинтересовалась Галя.

-- Не знаю, - чистосердечно признался Лисенко. - Только люди почему-то всегда велосипед изобретают. А потом придумали немецкую швейную машинку " Зингер ", колесо-обозрение для парка культуры и отдыха и мясорубку: представляете, насколько стало интересней жить. Но это были только первые шаги к всеобщему благополучию. А вот когда монах Бертольд Шварц порох изобрел, тогда и начался настоящий прогресс: появились винтовки, пулеметы, пушки. Наступила цивилизация...

Неизвестно до какого уровня развития цивилизации дошел бы в своих рассуждения Лисенко, но как раз в это время в могиле, где работала Галя, раздался громкий скрежет и кажется что-то треснуло.

Галя отпустила лопату и виновато посмотрела на Лисенко.

-- Что же это вы, Галина Сергеевна так неосторожно, - в лучших традициях шефа сделал ей внушение Лисенко. - Видите к чему это приводит: что-то сокрушили.

-- Так уж получилось, Владимир Алексеевич, - Галя и сама понимала, что сокрушила что-то, но отнеслась к этому спокойно. По тому, как заскрежетала лопата, скорей всего это был горшок. И ничего страшного: горшком больше, горшком меньше. - Надеюсь, что наука от этого не особенно пострадала. - Шефу бы она такое, не сказала, а Лисенко можно, Лисенко свой.

-- Как знать, как знать... А вдруг все-таки пострадала. Это дело проверить надо... Выбирайся-ка матушка оттуда аккуратненько, сейчас посмотрим...

Галя выбралась из могильной ямы, а Лисенко опустился на колени и шпателем стал осторожно раскапывать землю в том месте, где заскрежетала галина лопата. Вскоре появились обломки сокрушенного горшка. Лисенко не стал их вынимать, только посмотрел на затейливый орнамент и подумал о том, что вместо интересного сосуда они опять получат груду черепков.

-- Сосуд ты у него разбанзала, - сообщил он. - Понимаешь, в могиле надо очень осторожно копать. Нажимать легонько, а как только лопата не идет - останавливаться и проверять шпателем, - тут он поймал себя на том, что говорит противным, занудным голосом и, главное, надо было напомнить об этом, перед тем как копать начали, а не сейчас. - Ладно, самый обыкновенный горшок, так что ничего страшного. Жалко, конечно, но это еще не беда. - Склеим, будет лучше нового.

-- Я в запасниках музея была, так там этих сосудов уже девать некуда, - подбодрила Галю Верочка.

-- И это верно, горшков там много. А голова у него здесь должна быть, - постучал Лисенко шпателем рядом с разбитым горшком. - Сгоняй землю к ногам, потом уберем ее и расчищать будем.

Сгоняла землю Галя очень осторожно. Ни до одной косточки не дотронулась. Скоро в могильной яме четко проявились покрытые тонким слоем земли контуры скелета. И еще какой-то сосуд обозначился слева за головой.

-- Можно я череп расчищу? - попросила она.

-- Давай, - разрешил Лисенко. - Только смотри, осторожно, это тебе не горшок, - не сумел он удержаться.

Галя начала священнодействовать: шпателем, руками, кисточкой осторожно убирала она землю над черепом и вскоре показалась пожелтевшая от времени кость.

-- Так, - поддержал наблюдавший за ее работой Лисенко, - все нормально, действуй дальше.

Галя действовала, действовала, а потом подняла голову и с недоумением доложила:

-- У него, Владимир Алексеевич, вместо головы дыня.

-- Какая дыня? - не понял Лисенко.

-- Самая обычная. У него голова длинная, как дыня. Урод какой-то попался.

-- Ну-ка, дай посмотреть.

Галя послушно выбралась из могилы. Лисенко быстро и осторожно прошелся шпателем вокруг черепа. Убрал кисточкой закрывавшую его землю. Пожелтевший от времени череп действительно был вытянутым, словно дыня.

-- Здрасте, пожалуйста, - вежливенько поприветствовал его Лисенко. - С приездом. Давно вас ждали. Вот вы и явились, наконец.

-- Что, старый знакомый? - поинтересовалась Верочка.

-- А как же, каждый год встречаемся. Непременно забегает узнать чего у нас новенького.

-- Совсем ведь уродливый... - пожалела обладателя странного черепа Галя. - Откуда он такой явился?

-- Местный он, тутошний. А в красоте вы дамы - мадамы ничего не понимаете, - Лисенко ласково погладил череп по макушке. - Вот Серафима бы оценила. Красавец это, самый настоящий красавец. Если бы у них конкурсы красоты проводились, он бы первое место занял. Железно.

-- Вы все шутите, Владимир Алексеевич, - естественно не поверила Галя. - Какой же он красавец, с такой дыней вместо головы?

-- Действительно, надо показать Серафиме, - согласилась с Лисенко Александра Федоровна, для которой Серафима была самым высоким авторитетом в области красоты, - она разберется. Но мне он тоже не нравится - страшненький какой-то.

-- Если серьезно, так это алан, предок современных осетин,- объяснил Лисенко, и конечно никто не понял, почему эту дыню надо считать красивой, если она принадлежит предку осетин.

Но Верочка все-таки вспомнила:

-- Искусственная деформация черепа. Да, Владимир Алексеевич? Я читала.

-- Что ты этим хочешь сказать? - уставилась на нее Александра Федоровна.

-- Хочу сказать, что черепу искусственно придавали такую продолговатую форму.

-- Зачем?

-- Не знаю, - призналась Верочка. - Было написано, что производили искусственную деформацию черепа, а зачем - не написали.

-- Все верно, - Лисенко легонько шпателем постучал по черепу. - Младенцу завязывали голову так, что она могла расти только вверх. Она и вырастала такой вот дыней.

Александра Федоровна представила себе Коленьку с перевязанной головой. Голова росла дыней, а Коленька плакал от боли, и добрая Александра Федоровна рассвирепела:

-- За это расстреливать надо! Разве можно так мучить детей! Это, каким извергами надо быть, чтобы уродовать ребенка. Я бы таких людей задушила собственными руками.

-- Зачем они это делали?! Владимир Алексеевич? - Галя тоже возмутилась издевательством над детьми.

-- Точно никто сказать не может, письменных свидетельств нет. Безграмотными они были эти аланы. А сейчас ученых слишком много и от этого ясности еще меньше. У каждого ученого свое мнение, а мнения остальных, по его мнению - неправильные. Одни считают, что это этнический признак - племенной обычай, другие - эстетический: головы дыней - образец красоты, совершенство.

-- О вкусах, конечно, не спорят, но я от таких вот красавцев без оглядки убежала бы куда подальше, - сообщила Галя.

-- А третьи считают, что это социальный признак. Богатые и знатные пытались выделиться из остальной массы. А ведь есть еще и четвертые, и десятые...

-- А вы как думаете, Владимир Алексеевич? - спросила Александра Федоровна.

-- А я что, я не ученый. Я соглашаюсь сразу со всеми, чтобы никого из них не обидеть: и социальный и эстетический и племенной. Красивым ведь считалось то, что делают богатые. В Китае, помните, маленьким девочкам ноги бинтовали. Решили, что у знатной китаянки должны быть маленькие ножки. И это считалось красивым.

-- Ладно, ноги я еще понимаю, - снисходительно отнеслась к древним китайцам Галя. - Но зачем людям голову уродовать. Это же на мозги действовало. Они наверно от этой деформации чокнутыми становились.

-- Вполне может быть, - Лисенко оглядел могилу алана. - Но черепа деформировали только у знатных, у вождей. А вождь, сами знаете, он вождь и есть. Чокнутый он или не чокнутый, все равно остальные должны были восхищаться его мудростью. А кто не хотел восхищаться, того обвиняли, в том, что он не патриот и принимали соответствующие меры. Знаете, по - моему самое гениальное литературное произведение, это "Сказка о голом короле".

-- Почему? - заинтересовалась Верочка.

-- Помните, жулики-портные заявили, что сшили королю очень красивое платье, а кто этого платья не видит, тот дурак. Все видели, что король голый, но никто в этом не признавался.

-- Конечно, - припомнила сказку Верочка. - Боялись, что их посчитают дураками. А каждый хотел, чтобы его считали умным. Любопытно, я как-то над этим не задумывалась. А ведь в жизни такое встречается.

-- И не особенно редко...

-- Наши едут, - неожиданно объявила Верочка.

К лагерю приближалась машина. И все сразу забыли про алана, у которого голова дыней, и про голого короля, и про дураков. Все вспомнили про Геродота.

-- Вот и все, - тяжело вздохнула Александра Федоровна и потерла кулачком правый глаз. - Вот и все...

-- Да брось ты, - подошла к ней Галя. - Все нормально, так и должно быть.

-- Я понимаю, - всхлипнула все-таки Александра Федоровна. - Я все прекрасно понимаю, все нормально, все совершенно нормально, но мне его жалко...

Машина тем временем подъехала к лагерю и остановилась. Из кабинки вылез профессор, потом показался Александр Александрович в кобедишных брюках. Сан Саныч открыл борт, затем он и Петя выволокли и положили на землю тушу барана. Над тушей склонилась Серафима.

-- Я не могу, - Александра Федоровна опять уткнулась в грудь Гале, орошая слезами глубенькие незабудки, хотя так часто поливать эти цветы не было никакой необходимости.

-- Да успокойся ты, успокойся, - старалась утешить горько рыдающую подругу Галя.

-- По-моему они его привезли обратно, - сообщила подругам внимательно наблюдавшая за тем, что происходило в лагере Верочка.

-- Не стану я его есть, - заявила галиной кофточке Александра Федоровна. - Я не сумею.

-- Ой! Он же совершенно живой! - закричала Верочка. - Александра, он совершенно живой!

Александра Федоровна оторвалась от мокрых незабудок и посмотрела.

В центре лагеря стояла машина. Рядом с машиной стояли Петя и Серафима. А возле них стоял баран. Совершенно живой. Абсолютно живой баран.

-- Я побежала, - торопливо сообщила Александра Федоровна, и, не вытирая слез, помчалась к лагерю.

-- Подожди, я тоже, - окликнула ее Галя.

Но разве что-нибудь могло сейчас остановить Александру Федоровну. Так что Гале пришлось догонять. За ними побежала и Верочка...

-- М-да, - Лисенко посмотрел вслед своей команде столь лихо дизертировавшей с раскопок. - Сколько же это сейчас?

Часы показывали, что до обеда оставалось чуть больше часа. Лисенко совершенно не хотелось брататься с возвратившимся бараном. Но не сидеть же здесь одному. И он тоже пошел к лагерю.

С радостным воплем: "Гера! Герочка!" - Александра Федоровна промчалась мимо ящиков с археологическими сокровищами, мимо палатки, мимо машины и бросилась на шею барану.

Баран выдержал этот бурный натиск и устоял на ногах. Он даже прищурился от удовольствия и помахал коротким хвостиком.

Запас нежности сэкономленный в разлуке с Колей и Коленькой Александра Федоровна щедро излила на Геродота. Она обхватила барана за рога и влепила горячий звонкий поцелуй в его прохладный нос.

-- Ого! - восхитилась Серафима. - Вот уж не думала, что ты такое умеешь. Обалдеть можно! Александра, у тебя талант пропадает.

Прибежала Галя и тоже прямиком к Геродоту. Опустилась на колени и стала чесать ему мордочку.

От посыпавшихся на него ласк баран совершенно разомлел. Он прикрыл глаза, вытянул шею и застыл.

Следом прибыла на место чествования Геродота Верочка. Она ни обнимать, ни целовать виновника торжества не стала. И не потому, что все лучшие места уже были заняты. Просто Верочка была значительно сдержанней и серьезней своих подруг. Она просто почесала барану за правым ухом. Такое проявление приязни тоже понравилось Геродоту.

-- Вот и хорошо, - похвалила Верочка барана. - Это очень хорошо, что ты вернулся.

Геродот тоже так считал и утвердительно кивнул.

-- Петя ведь предсказал, - вспомнила Александра Федоровна. - Он по звездам точно определил, а мы ему не поверили... Молодец, Петя, - и она опять прижалась к барану, запустив пальцы в его густую, мягкую шерсть.

-- А вот это ерунда и чистейшей воды совпадение, - когда дело касалось вредных лженаучных теорий, Верочка никаких компромиссов не признавала. - Так что тебе, Петя, лучше всего помолчать.

-- Я и так молчу, - на редкость покорно и даже в какой-то мере отрешенно произнес Петя.

Он чувствовал себя кругом виноватым. Пошутил, что с бараном ничего не случится и на тебе, привезли скотину обратно. Ничего себе шуточка. Фантасмагория какая-то получалась, и пошутить уже нельзя.

Подошел Лисенко. Посмотрел на окруживших Геродота девчат, легонько щелкнул барана по лбу, потом отвел Петю в сторонку.

-- Привезли, значит, обратно? - спросил он, хотя и так было совершенно ясно, что привезли.

-- Ага, как уехали, так и приехали.

-- М-да, второе пришествие барана со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами, - Лисенко неодобрительно посмотрел на окруживших парнокопытное девчат и пожал плечами. - Но народ, между прочим, ведет себя довольно странно. Вместо того, чтобы сожалеть - он ликует.

-- Ликует, - подтвердил Петя. - Так ведь это от темноты. Чего от женщин ожидать. Вместо разумного анализа положения дел - сплошные эмоции.

-- А вот это напрасно, - осудил ликующий народ Лисенко. - Еще пожалеют и не раз. Послушай, Петя, я вот чего не пойму, ты, правда, по звездам определил что наш баран того... Что он опять к нам вернется?

-- Да нет, Владимир Алексеевич. Просто так трепанулся, для смеха.

-- А в звездах ты разбираешься?

-- Конечно, разбираюсь. Когда-то специально интересовался, звездные атласы изучал, в планетарий ходил, даже в телескоп смотрел. Вообще-то я знаю, где находятся эти созвездия, могу как-нибудь ночью показать.

-- Так они параллельно сейчас расположились?

-- А кто их знает, не видел я их. А если и расположились, так не будут же они определять судьбу какого-то дурацкого барана. Делать им что - ли больше нечего!

Лисенко неторопливо покрутил ус .

-- Значит совпадение.

-- Я уж и сам не знаю, - откровенно признался Петя. - Бред какой-то. Не может быть, чтобы это из-за звезд.

-- Понятно... А почему же вы его тогда обратно привезли?

-- Так мясник куда-то уехал, на свадьбу к родственникам...

-- И на долго?

-- Никто не знает. Какой-то родственник у него женится, тоже калмык. И свадьба будет по национальным обычаям. А сколько у них гуляют и сколько потом похмеляются, никто не знает. Зачем только у нас этнографов кормят.

-- М-да, дела... А потерять его никак нельзя было?

-- Как его потеряешь, если шеф все время рядом...

-- И не загнулся ведь по дороге, - с сожалением отметил Лисенко.

-- Этот не загнется. Что только имя делает! Ведь был обычный баран, слабонервный, на машине ездить не любил. А назвали его Геродотом, так он сейчас только о том и думает, чтобы путешествовать. За ним не присмотришь, он еще и сочинения писать начнет, на историческую тему.

-- Вполне, - согласился Лисенко. - От него всего ожидать можно. Ты, Петя, все-таки поосторожней со своим трепом. А то видишь, что получается. Ты трепанулся, а теперь расхлебываем.

-- Если бы я знал, что так получится... Утопить бы его, как персидскую княжну, так здесь же ни одной реки нет. Может его скорпион укусит, и он загнется.

-- И не мечтай, со скорпионом не пройдет. Бараны, когда пасутся, этих скорпионов едят и хоть бы что.

-- Ты смотри, - удивился Петя, - И скорпионом его не достанешь. Верочка, подойди сюда, - позвал он.

-- Чего тебе? - Верочка подошла.

-- Ты все знаешь, так скажи нам, как Геродот умер? В каком возрасте?

-- Геродот?.. - стала вспоминать Верочка. - Сократ отравился ядом цикуты, Цезаря зарезали кинжалами, Помпею собственный раб отрубил голову... А про Геродота не написано. Наверное, умер в глубокой старости.

-- Этого я и опасался, - с тоской в голосе признался Петя. - Интересно, сколько лет живут бараны?

Но сколько лет живут бараны, никто не знал.

Даже при том трудовом энтузиазме, который исповедовал шеф, у него и мысли не возникало, что после плотного обеда надо немедленно отправляться со своей командой на курган, в самое пекло, и проливать там трудовой пот во славу археологической науки.

В калмыцких степях летом в тени хорошо за тридцать. Бывает и за сорок. А на солнце никто и не меряет - нет смысла, всем и так понятно: разумной жизни при такой температуре быть не может. А если она там и появится, то сразу превратится в неразумную. Суслики и ящерицы, коренные жители этих мест, прячутся от убийственной жары в норки и выходят по своим делам только рано утром или ближе к вечеру, когда солнце жжет не так сильно. От солнца прячется все живое. Даже такая гадость, как фаланга и то старается пересидеть жаркое время в норке.

Археологи тоже строили свой трудовой день в зависимости от действия светила: начинали работать в семь часов утра, и заканчивали в семь-восемь вечера. А в самое горячее время, с двенадцати до четырех, прятались в тени.

В часы этого послеобеденного отдыха шеф заполнял дневник, Лисенко и Маркин играли в шахматы, девчата что-то простирывали, подшивали, а Александр Александрович предавался своему любимому занятию. И каждый выбирал хоть бы полчасика, чтобы полежать, вздремнуть. Поднимали края палаток так, чтобы ветерок продувал, ложились под этот ветерок на раскладушку и дремали.

Лисенко как-то сразу уснул, а Петя почитал немного, потом и он задремал. Конечно, ему приснились амазонки. А что ему еще могло присниться, если он только о них и думал. Петя против подобного сна возражений не имел, он даже обрадовался - это же здорово, когда исследователь может окунуться в изучаемую среду, пусть даже и во сне. Кроме того, Петя где-то прочел, что именно во сне совершали некоторые ученые свои блестящие открытия. Менделеев и еще кто-то... Он вполне допускал подобный вариант и в своей научной деятельности. Правда, вслух Петя об этом не говорил: побаивался материалистической принципиальности Верочки и ехидных выпадов Лисенко.

...Он стоял на высоком кургане и ему хорошо был виден лагерь амазонок. Это был не город, не поселок, а обычный походный лагерь кочевников. В беспорядке стояли какие-то высокие повозки и островерхие шатры, горели костры. А между ними небольшими стайками бегали дети и собаки. Тут же бродили табуны лошадей, стада быков с огромными рогами, отары овец. И везде было полно амазонок. Как это и положено при подобном беспорядке, лошади ржали, быки мычали, овцы блеяли, и все это сливалось в странный ни на что не похожий совершенно дикий хор. Но хор этот был только фоном для другого более мощного звука, могучего гула, который, казалось, заполнял все пространство: он рождался в лагере, висел над ним и растекался густыми плотными волнами. Вначале Петя никак не мог понять, что это за гул. Потом до него дошло - это разговаривали женщины, все сразу, одновременно. И Петя сообразил, почему мужчины у амазонок не выживают.

Из лагеря выезжали всадницы и скакали куда-то. Другие, наоборот, приезжали. Но большинство просто так, без всякого дела, шаталось по лагерю. И еще Петя заметил, что на каждом костре жарили по барану, по целому барану. А вокруг этих костров сидели женщины и ели.

Едят они основательно, - отметил Петя. - Это у них наверно сейчас обеденный перерыв. Наедятся жареной баранины, потом воевать поедут.

А тут из-за ближайшего кургана вышла группа амазонок, самых настоящих. Они были без оружия, а вместо копий держали в руках лопаты. Петю это нисколько не удивило. Просто он отметил, что лопаты у амазонок точно такие же, как и в экспедиции.

Амазонки подошли к Пете и остановились. Одеты они были в короткие греческие хитоны, трое в голубенькие, а одна в белый, весь в небольших рыженьких подсолнушках, как на кофточке у Гали. Хитоны были просторными, и Петя понял, что при всем желании он не сумеет определить, прижигали им в детстве правую грудь или нет. А попросить их раздеться Петя не решился: мало ли что они могли подумать. Он вгляделся в лица амазонок и вдруг понял, что это девчата, из экспедиции. Ближе всего к нему стояла Серафима, за ней Галя, Верочка и последней Александра Федоровна. Маскарад какой-то устроили? А может быть они просто похожи?

-- Ну чего уставился, амазонок что ли не видел?! - почему-то рассердилась Серафима.

Петя же никак не мог понять, кто они такие в действительности: археологини или амазонки, поэтому несколько растерялся и решил, что лучше будет промолчать.

-- А если не видел, то у Геродота хоть бы прочитал!

-- Геродот это наш баран, он пока ничего еще не написал, - попытался сострить Петя, но, судя по тому, что никто из амазонок даже не улыбнулся, острота не получилась.

-- Не умничай! - погрозила ему пальчиком Верочка. - Геродот - отец истории. А будешь умничать - знаешь, что мы с тобой можем сделать?!

-- Всю посуду будет мыть, три раза в день, холодной водой, - с каким-то нехорошим удовольствием объявила Серафима. - И шерсть будет прясть, как миленький. А если еще раз вермишелевую кашу сварит, сам ее и слопает. Всю, без остатка.

И Петя понял, что никакие они уже не археологини, а самые настоящие амазонки. Они будут жареных баранов есть, а его заставят посуду мыть. Этого он допустить никак не мог.

-- Не имеете никакого права, - предостерег он. - Не буду я мыть посуду. И прясть шерсть я тоже не стану. Подумаешь, матриархат себе устроили. Я же знаю зачем вы пришли, вам зачет нужен по археологической практике. А я здесь исследованиями занимаюсь, научной работой.

-- Зачет - зачетом, а матриархат - матриархатом, - стояла на своем Серафима. - И ни один мужчина не имеет права к нему придираться. Очень даже прогрессивный строй.

-- Строй совершенно необходимый на определенных этапах развития общества, - добавила Верочка. - Вот сейчас такой этап и наступил: вы, мужчины, совершенно исчерпали свои возможности, так что равенство полностью отменяется, наступает эра диктатуры женщин. И не смей возражать. Ты плохо знаешь закономерности развития общества.

-- Это я плохо знаю закономерности! - возмутился Петя. - Вот увидите, я еще докажу, что амазонки в этих самых степях кочевали...

-- Если так, то должен понимать, что мы и есть самые настоящие амазонки. Мы ведь не можем выйти замуж, прежде чем уничтожим трех врагов.

-- А Александра Федоровна? - ехидно спросил Петя. - Как же она замуж выскочила? Куда это ваша амазонская общественность смотрела, когда она замуж выскакивала!?

-- У нас, Петя, была комсомольско-молодежная свадьба, - объяснила Александра Федоровна. - Сам заведующий отделом райкома комсомола на свадьбе присутствовал и поздравлял. И два стула нам подарил.

Петя и не знал, что у амазонок тоже был райком комсомола, но не удивился этому. Раз везде есть - значит и у них должен быть.

-- Тебе какие амазонки больше нравятся? - не отставала Серафима. - Блондинки? А может быть брюнетки, или шатенки? У нас на всякий вкус есть: выбирай...

Петя не знал кто ему больше нравится: блондинки или брюнетки, как-то не задумывался над этим. На всякий случай решил выбрать Серафиму. Но тут, конечно, влезла Галя. Где бы что ни происходило, уж без нее не обходилось. И Пете она тоже всегда старалась помочь. Так что Галя заявила:

-- Учти, Петя, тебе надо выбрать Верочку, потому что она самая серьезная и умная, а если ты выберешь легкомысленную Серафиму, то я тебя шандарахну лопатой.

Серафима на эту угрозу никакого внимания не обратила: чего ей обращать внимание, Галя ведь не ее собиралась шандарахнуть. Более того, Серафима нахально улыбнулась и уставилась на Петю своими голубыми глазищами, не оставляя ему никакого выбора.

Но спорить с Галей Петя побоялся. Тем более, что она сейчас была амазонкой. Петя уже понял, что матриархат формация совершенно реакционная в отношении мужского пола. Как только мужчина отступал от установленных женщинами правил, его сразу же шандарахали чем-нибудь тяжелым. А уж какие правила могут установить женщины Петя знал по своему курсу, где на восемь парней приходилось более сорока девчат. Ничего не поделаешь - истфак. Так что лучше всего было побыстрей отделаться от этой буйной компании.

-- У меня, между прочим, сейчас обеденный перерыв, - нашел Петя великолепный выход. - Придерживаюсь установленного профессором режима. Отдыхаю согласно распорядка, понятно?! И нечего ко мне приставать со всякими глупостями. У нас, при социализме, женщина имеет все права наравне с мужчиной и никакого матриархата в нашем передовом обществе быть не может. - Петя хотел припечатать их еще и цитатой какого-нибудь классика Марксизма-Ленинизма, но ничего подходящего вспомнить не смог. Вспомнилась почему-то только кухарка, которая сможет у нас управлять государством. Но руководящая кухарка совершенно не подходила, потому что лила воду на мельницу этих нахальных амазонок и Петя ею не воспользовался.

-- Закрыто на переучет! - рявкнул он неожиданно для самого себя, совершенно волшебную фразу, которую даже этим зацикленным на матриархате амазонкам не переступить.

Ошарашив таким образом воительниц, Петя повернулся, ушел в палатку, лег на раскладушку и стал думать о том, что времена наступили трудные: все девчата лезут в амазонки, даже Александра Федоровна забыла своего Колю и тоже в амазонки подалась. Если и дальше так пойдет, то сюда, в калмыцкие степи, перекочует весь истфак. Что тогда будет...

Но до того, что тогда будет, Петя так и не додумался, потому что опять задремал.

Потом раздался стук копыт скачущего коня и Петя сразу догадался, что это прискакала та самая, настоящая, рыжеволосая амазонка, и понял, что ему больше всего нравятся не блондинки, не шатенки, а рыжеволосые. Затем он услышал, как амазонка соскочила с коня и легко шагая, подошла к палатке.

Петя понимал, что он спит и слышит это сквозь сон. Но ему очень захотелось еще раз увидеть лихую всадницу, и он чуть-чуть приоткрыл глаза. Как раз в это время полы палатки раздвинулись, и между ними появилась голова амазонки.

Петя хорошо представлял себе, как выглядит красавица-амазонка: лицо чистое, белое с румянцем на щеках, лоб высокий, губы пухленькие и красные. В общем, губы как у Серафимы, и громадные серые глазища, как у одной третьекурсницы, которую Петя изредка встречал на факультете. Очень красивые у нее были глаза, и Пете большого труда стоило делать вид, что он этого не замечает. А еще у амазонки должна быть копна рыжих волос.

Волосы у амазонки, заглянувшей в палатку, были черными и коротко подстриженными, а по сторонам торчали большие мужские уши. Глаза тоже черные и несколько раскосые. А губы ниточкой. Можно рассмотреть, что они есть и то хорошо. Нет, ни о какой амазонской красоте не могло быть и речи. В довершении ко всему над верхней губой красовались небольшие черные усики. Петя был твердо уверен, что амазонки усов не носили. И вообще вся эта голова была совершенно мужской.

Амазонка, видимо, не знала, насколько она разочаровала Петю. Она осмотрела лежащих на раскладушках археологов и приняв какое-то решение, прищурила правый глаз. Глаз и так был узким, а от этого прищура он почти закрылся.

-- Спите? - негромко спросила голова.

Петя понимал, что он уже не спит. Но он просто не знал о чем можно говорить с такой неамазонской головой.

-- Да нет, не спим, просто кемарим, - не открывая глаз, ответил голове Лисенко.

-- А вы не из амазонок? - почему-то задал голове глупый вопрос Петя. Он прекрасно понимал, что такая мужская голова с оттопыренными ушами не может быть из амазонок.

-- Нет, - у головы появилась рука и попыталась пригладить жесткие черные волосы. - Я из Лолы.

-- Из чего? - никак не мог врубиться Петя.

-- Из санатория, совсем близко, - объяснила голова.

На Петю, наконец, нашло просветление. Он вспомнил про санаторий, и как они туда добирались со своим бараном.

-- На свадьбу ездил, - догадался Петя.

-- Точно, на свадьбу! - голова коротким кивком подтвердила петину догадку. - Всю неделю гуляю, - добавила она без особой радости.

-- А не многовато ли будет, гулять целую неделю? - проявил здоровое любопытство окончательно проснувшийся от этого содержательного разговора Лисенко. - Вы заходите, садитесь.

Он легко развернулся и принял сидячее положение. В этой маленькой палатке можно было только сидеть, стоять в палатке было нельзя.

Полы палатки окончательно раздвинулись, и у головы появилось все остальное, что ей положено иметь: вторая рука, туловище и ноги. Все это принадлежало невысокому сухощавому калмыку с круглым личиком очень похожим на лицо Будды, каким его изображают на статуэтках. Будда был одет в светлые китайские брюки и серенькую рубашку с широко распахнутым воротом. Он еще раз кивнул в ответ на приглашение, просочился в палатку и уселся рядом с Лисенко.

-- Если все по целой неделе гудеть будут, кто же работать станет? - поинтересовался Лисенко. - Откуда у нас в государстве появится изобилие?

-- Это верно, - покладисто согласился гость. - Неделю гудеть, пожалуй, многовато будет. Тут государственный интерес, конечно, страдает. Но, с другой стороны, когда люди гуляют, они покупают водку, а от этого государству большая выгода.

Гость склонил на бок голову и смотрел на Лисенко, ожидая, что тот скажет. А Лисенко молчал, осмысливая неожиданный довод в пользу недельной пянки.

-- Государству выгодно чтобы люди гуляли, - повторил свою основную мысль гость. - Оно от каждой гулянки доход имеет.

-- Хм, в этом, конечно, что-то есть... Но ведь после такой гулянки, люди работать не могут, - попытался Лисенко все-таки осудить недельный загул.

-- Какая уж тут работа, - обречено отмахнулся тот. - Горит все, - и он несильно постучал себя ладошкой по неширокой груди. - Но никуда не денешься - неделю гулять на свадьбе - это у нас такой народный обычай, а против народного обычая не попрешь, - тяжело вздохнул гость. - Это будет большим нарушением наших национальных традиций и национальной культуры.

Высказавшись таким образом, гость с интересом посмотрел на Лисенко, затем на Петю, как бы предлагая им вступить в дискуссию. Но археологи в свое время изучали этнографию, поэтому с пониманием относились к национальным обычаям и национальной культуре, которая у нас, как известно, национальная только по форме, а по содержанию вполне социалистическая, так что спорить не стали. Только Лисенко спросил:

-- Так это вы согласно национальному обычаю всю неделю кумыс глушили?

-- Кумыс не глушат, кумыс просто пьют, - поправил его гость. - Но кто же будет пить кумыс, если водка есть.

-- И это верно, - вынужден был согласиться Лисенко. - Хотя кумыс это тоже неплохо. А к нам на экскурсию, или как? Потому что для экскурсий у нас сейчас обеденный перерыв.

-- В основном - "или как", - не растерялся гость. - Но когда обеденный перерыв закончится, можно и на экскурсию сходить, потому что созерцание древностей духовно обогащает.

-- Древностей у нас навалом, - гость явно вызывал у Лисенко интерес. - Вот созерцателей действительно не хватает. Все почему-то другими делами занимаются. Одни копают, другие... - Лисенко задумался, соображая, чем же заняты другие, потом вспомнил про Александра Александровича, - другие лежат на брезенте и все наши древности им до лампочки. Может выручите, посозерцаете денек другой?

-- Денек-другой не могу, трудится надо.

-- Так созерцание ведь обогащает.

-- Созерцание, конечно, обогащает, но только духовно. А труд обогащает материально и, кроме того, облагораживает.

Неизвестно сколько они еще изощрялись бы, потому что оба получали удовольствие от разговора, если бы не Петя, который все время соображал, зачем появился этот пришелец и наконец сообразил:

-- Нашего барана резать будете! - прервал он деликатную беседу.

-- Совершенно верно, - утвердительно кивнул гость. - Резать баранов - это моя профессия, между прочим, более древняя, чем та, на которую постоянно намекают. Специалисты нашего профиля появились еще в самое первобытное время.

-- Правда, барана нашего резать?! - обрадовался Лисенко.

-- Правда. Приехали сегодня со свадьбы, а мне говорят, что хорошим людям надо срочно зарезать барана. Делать сегодня все равно нечего, вот я и собрался. И на раскопки ваши посмотрю, и с бараном разберусь.

-- Давно пора с ним разобраться.

-- А что, допек?

-- Допек, - нисколько не стесняясь, признался Лисенко.

-- Мы не умеем баранов резать, - объяснил Петя. - И ухаживать за ними тоже не умеем.

-- Интеллигенты, - посочувствовал гость. Это какую же богатую фантазию надо было иметь, чтобы назвать Лисенко и Маркина интеллигентами. - Интеллигентам с бараном не управиться, не та закваска.

-- У нас сейчас сонное царство, - сообщил Лисенко. - Через часок шеф проснется, мы и решим с бараном. А сейчас можем раскопки посмотреть, - предложил он. - И давай без церемоний. Меня Володей зовут, а это Петя, еще молодой, но уже талантливый, будущая гордость археологической науки. Но можешь с ним запросто, он скромный, нисколько не задается. Прост, как правда.

Петя "будущую гордость науки" принял как должное. Да и гость ничуть не удивился тому, что его новый знакомый уже талантливый.

-- Вижу что талантливый. Такие солидные очки простые люди не носят... А меня Урюбджуром звать. Некоторые, правда, называют Сережкой, это вроде русский перевод, я не возражаю. Но мне больше нравится, когда Урюбджуром называют.

-- Урюб-джур, - протянул Лисенко. - Красивое имя. Монгольское? - попытался он продемонстрировать свою эрудицию, но тут же был посрамлен.

-- Незнание ведет к заблуждению, - назидательно поднял палец Урюбджур. - Калмыцкое имя. Монголы к калмыкам не имеют никакого отношения. Рядом жили когда-то, близкая культура, близкий язык. Но монголы - один народ, калмыки - совсем другой.

-- Понял, - Лисенко не обиделся на нравоучительный тон. Лисенко вообще не мог обидеться на Урюбджура, потому что решался вопрос с бараном и они, наконец, избавятся от этой скотины. - Пойдем, посмотрим наши раскопки.

-- Пойдем, - охотно принял предложение Урюбджур. - В конечном итоге это и является наиболее интересной частью моего визита к вам. Иногда задумаешься и чувствуешь, что чего-то не хватает.

-- Не хватает газированной воды с малиновым сиропом, - подсказал Лисенко.

-- Да нет, - на полном серьезе проигнорировал Урюбджур газированную воду с малиновым сиропом. - Человеку время от времени очень нужны новые впечатления.

-- Это, пожалуй, верно, особенно если живешь в степи. Все время одно и то же видишь. Степь, к сожалению, однообразная и, как определили еще до нашей эры предки - плоская как блин.

-- Совершенно наоборот, - не согласился гость ни с Лисенко, ни с предками. - Степь очень разная: в одном месте - одна, в другом - другая. Утром - одна, днем - совсем другая. Она нисколько не одинаковая и все время изменяется.

-- Почти то же самое говорил Гераклит, - продемонстрировал свою ученость Петя.

-- Какой Гераклит? Что он говорил про нашу степь? - заинтересовался Урюбджур.

-- Да нет, он не про вашу степь, а про воду, но в более широком смысле... - Петя задумался, прикидывая как бы попроще объяснить сыну степей философские воззрения Гераклита, в которых он и сам был не особенно силен. - Был такой философ в древней Греции, так он говорил, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

-- Загибает твой Гераклит, - Урюбджур загнул указательный палец на правой руке и показал его Пете. - Вот так!.. Как это нельзя? Я, когда в Сибири жил, много раз в Енисей входил.

-- Так он же был философом и рассуждал с философской точки зрения. Понимаешь, когда ты второй раз входишь в речку, вода уже не та, та вода утекла и пришла другая... А вода в реке - это самое главное, и если ты входишь в другую воду, значит ты входишь в другую реку.

-- Ха, а ведь правильно говорил этот грек, - сходу сообразил Урюбджур. - Входишь в одну воду, а пока стоишь, она уже другая... Река та же самая, а вода другая ( в этот момент Урюбджур совершенно самостоятельно развил учение Гераклита тезисом, что нельзя даже один раз войти в одну и ту же реку), значит и река другая. Степь такая же, как река, все время меняется. Скачешь по степи, а она все время исключительно разная, два одинаковых места найти нельзя.

Лисенко считал что в степи невозможно найти два разных места, настолько все похоже, но спорить не стал.

-- Наверно ты прав, - согласился он. - Но для того чтобы это увидеть, надо жить в степи. А мы здесь наездом.

-- Правильно, - подтвердил последователь Гераклита. - У меня степь одна, у тебя другая - сплошная диалектика. И ни хрена тут не поделаешь.

-- Диалектика? - обрадовался Лисенко. Урюбджур нравился ему все больше. Он и так уже завоевал симпатии Лисенко своими рассуждениями о народных традициях, и выгоде, которую получает от них государство, а тут еще, совершенно неожиданно, и диалектика.

-- Самая сплошная диалектика, - подтвердил тот. - Диалектика - это когда все изменяется, а человек должен разобраться, почему все изменяется, - объяснил он.

-- Да, диалектика она такая, - согласился Лисенко. - От нее никуда не денешься. Без нее ни в чем разобраться абсолютно невозможно.

-- Поэтому человеку непременно надо иногда посмотреть на что-нибудь новое для себя: совсем неожиданное, или веселенькое... - продолжал рассуждать Урюбджур.

-- Посмотреть на веселенькое - это всегда полезно. Пойдем, покажу тебе наши раскопки, обхохочешься.

Вот так, изысканно беседуя, они выбрались из палатки. Пете не хотелось идти в пекло, но любопытство выгнало и его. Да и в палатке тоже был не курорт, ветер почти стих и в палатке было нечем дышать.

Невдалеке от палатки лениво пощипывала травку вороная кобылка-четырехлетка. Хороша была кобылка: черная как безлунная ночь в степи. На мускулистой шее, увенчанной кроткой жесткой гривой - небольшая изящная голова, ноги сухие, длинные, крепкие.

Кобылка вела себя гордо и независимо. Она снисходительно поглядывала на барана, на палатки, на машину, на простирывающую в небольшом тазике свои футболочки Серафиму. Кобылка была чужой, в этом маленьком уголке цивилизации, да и вообще в этом времени. Она была из тех отчаянных веков, когда степь оглашалась гортанными криками кочевников, свистом стрел и топотом многоногих табунов. Когда не было здесь автомашин пахнувших железом и шоферов, лежащих в их тени на брезенте, не было палаток и стирающих свои футболочки археологинь.

-- Твоя? - спросил Лисенко, любуясь вороной.

-- Моя, - Урюбджур легко присвистнул.

Кобылка грациозно подняла голову, подошла к нему танцующим шагом и уткнулась мягкими губами в ладонь. Хозяин ласково погладил ее по изогнутой шее.

-- Где держишь такую красавицу? - Лисенко тоже погладил лошадку. Черная, блестящая на солнце шерсть была мягкой и теплой.

-- В табуне держу, ей там весело.

-- А не сдохнет в табуне?

-- Нет... Моя не сдохнет.

-- Она у тебя что, бессмертная? - вроде бы пошутил Петя.

-- Это точно, - Урюбджур, ласково погладил шею вороной, - она у меня бессмертная.

-- Я серьезно, - стал допытываться Лисенко. - В табуне, без хозяина может ведь и копыта отбросить. В два счета.

-- Моя не отбросит, государственная отбросит, - Урюбджур достал из кармана кусочек сахара и кобылка забрала его с ладони мягкими розовыми губами.

-- Хм-м, а ведь интересный подход, - оценил Лисенко.

-- Почему это государственная? - не согласился Петя.

-- У государства много лошадей, а у меня всего одна, - стал объяснять Урюбджур. - Так я говорю?

-- Предположим что так, - вынужден был согласиться Петя.

-- А что такое потеря одной лошади для такого большого и такого богатого государства как наше? Ерунда, пустяк, никто даже не заметит. Для меня же потеря лошади - большой материальный ущерб. И моральный тоже. А я ведь не просто человек, я член нашего общества. Так что с точки зрения социальной справедливости наименьший ущерб обществу будет нанесен, если копыта, отбросит государственная кобыла, а не моя личная.

А вот тут убедить Петю было трудно. Вопрос о собственности у них на семинарах полоскали постоянно.

-- Самое важное для экономики - это государственная собственность, - выдал он истину самой высокой инстанции. - И не просто государственная, а социалистическая. Потому что личная собственность - только для себя, а государственная, социалистическая - для всех. Каждый человек должен заботиться не о своем личном благе, а о благе общества.

Лисенко с восторгом и изумлением следил за дискуссией. Ну ладно - Петя, с Петей все понятно - истфак все-таки, плюс врожденная занудность характера. Но Урюбджур?! Урюбджур откуда такого нахватался?

-- Но я же член социалистического общества, - не сдавался Урюбджур, - и моя личная собственность находится в нашем государстве, а не в каком - нибудь заграничном. Чем больше у людей собственности, тем богаче государство.

-- Откуда ты, друг мой, таких мыслей набрался? - не выдержал Лисенко.

-- Это очень просто, из книг. Я, когда жил в Сибири, самообразованием занимался. У хозяйки книги были, так я их каждый вечер читал, а в выходные - днем читал. Книга - источник знаний.

-- И много там книг было?

-- Много. Девять штук.

-- Так уж и девять... - не поверил Петя.

-- Точно девять, - не отступал Урюбджур. - Я их все помню: - четыре тома полного собрания сочинений графа Льва Николаевича Толстого, - Урюбджур загнул четыре пальца, - два тома рассказов А.П. Чехова, - еще два пальца, - это уже шесть будет, "Всемирная История", автор Фридрих Кристоф Шлоссер, первод с немецкого - один том - семь, - продолжал он для наглядности загибать пальцы, - "Словарь иностранных слов" - восемь, и еще одна книга, не помню кто написал, называется "О пространстве и времени", - Урюбджур протянул руки с загнутыми пальцами Пете, чтобы тот мог убедиться. - Девять.

Против такого веского аргумента Петя возразить не смог, но и полностью согласиться тоже не счел возможным:

-- И ты все их прочел?

-- Все. Правда, "О пространстве и времени" только две страницы прочел, - признался Урюбджур. - Научная книжка, я там ничего не понял. Очень много ученых слов, пока дочитаешь предложение до конца, забываешь, что в начале было написано.

-- А остальные все прочел? - не отставал Петя.

-- Я понимаю, - как должное принял петино сомнение Урюбджур. - Так много книг прочитать тяжело, не каждый сможет. Но я настойчивый, у меня характер упрямый. Три года читал, пока все не прочел. Сначала, конечно, рассказы А. П. Чехова. Как он ему зуб рвал... У-у-у... Такой эпизод - умора! Закачаешься! Сплошной реализм. Или как налима ловили. Рыба такая есть... Вы если не читали эти рассказы, непременно прочитайте. Очень интересно.

-- Читали, интересно пишет, - подтвердил Лисенко.

-- Вот-вот, сначала посмеешься, потом начинаешь думать, почему так бывает?

-- Писатели для того и пишут, чтобы люди думали, - объяснил Лисенко.

-- И я так считаю, - согласился Урюбджур.

-- А как тебе Лев Толстой? - поинтересовался Петя, который вынужден был штудировать тома великого писателя в совершенно еще телячьем возрасте, согласно школьной программы, и особого удовольствия от этого не получил.

-- Считается, что самый гениальный русский писатель, - сообщил Урюбджур. - Тоже интересно пишет. Но А.П. Чехов про простых людей писал, а граф о том, как дворяне жили, князья, царь и все время на французский язык сбивается, там очень многие на французском языке разговаривают, но внизу он перевод дает. Называется "Война и мир". Про войну очень интересно написано. Там про Бородино, про Кутузова, про Наполеона, какой он был человек. Про партизан интересно, про Дениса Давыдова, был такой гусар-партизан, у французов в тылах гулял. Отчаянный был человек и лошадей любил. Вообще-то хорошие книги, только очень толстые, - отметил основной недостаток в творчестве графа Урюбджур. - А вот про Анну Каренину я вообще не знаю, зачем он написал.

-- Тоже ведь про жизнь, - попытался оправдать графа Лисенко.

-- А кому это интересно? - пожал плечами Урюбджур.

-- Читают люди, многим нравится, - снова поддержал графа Лисенко. - Тоже правда жизни...

-- Какая же это правда, - не согласился Урюбджур. - В этой книге никакого социалистического реализма нет. Ну, одного не любила, другого любила, так зачем под поезд бросаться? Очень уж она нервная была, эта Анна Каренина. Конечно, ничего целыми днями не делала - тут не захочешь, все равно закомплексуешь. Надо было ей идти работать, и все бы нормально было. А то - раз-два и под поезд. Нормальные люди, которые делом заняты, под поезд не бросаются. Некогда им комплексовать. Вот ты говоришь - "правда жизни". А у нас, в Калмыкии, железной дороги нет, так что если и захочет какая - ни будь под поезд броситься, ничего у нее не получится. Какая же тут правда жизни?

-- Если железной дороги нет, тогда конечно, - Вынужден был согласиться Лисенко.

-- А как тебе Шлоссер? - поинтересовался Маркин, который в свое время тоже почитывал этого автора, и немало у него подчерпнул.

-- Шлоссер это да! - похвалил историка Урюбджур. - Тоже толстая книга, фолиант, но очень содержательная. У нас на чердаке только один том был, так я его три раза прочел. Про Рим очень хорошо рассказывает. Все знает, прямо как будто он там жил в этом Риме. Но самая умная книга - Словарь иностранных слов, я его все время читал. Там такие слова есть - обалдеть можно... Вот знаете ли вы, кто такой драгоман?

-- Хм, похоже на драмодера, - Петя задумался. - Тоже верблюд?

-- Нет, не верблюд, но бывает только на востоке, - подсказал Урюбджур.

Петя стал соображать, какого зверя на востоке называют драгоманом, но тут его эрудицию заклинило. Лисенко тоже ничего подходящего вспомнить не смог.

-- Не знаете. А драгоман совсем не верблюд. Так на востоке переводчика называют.

-- Ты не ошибаешься? - усомнился Петя. - Все-таки очень на верблюда похоже.

-- Нет, я хорошо помню. А что такое "конхилиология"? - Уж такого заковыристого слова археологи, по мнению Урюбджура, тем более знать не могли.

Тут-то Урюбджур и ошибся.

-- Наука изучающая раковины, - запросто, без задержки ответил Лисенко. Встречалось ему в кроссвордах это мудреное словечко.

Урюбджур не растерялся. Словарь был большой, и слов в нем было очень много.

-- Правильно, знаешь. А что такое " пронунсиаменто"?

Вот теперь он попал в точку. Тут и Лисенко забуксовал. Он и представления не имел что это такое: иностранная выпивка, шляпа с большими полями или вулкан в Южной Америке.

-- Эту штуку не знаю, - признался он.

Петя старательно протирал очки.

-- А что такое "мерсеризация" - решил окончательно добить своих собеседников Урюбджур. И, конечно, добил, потому что про мерсеризацию ни Лисенко, ни Петя тоже ничего не знали.

-- Тут ты нас умыл, - похвалил Урюбджура Лисенко, который довольно сносно прожил свои годы не зная что такое мерсеризация.

А Урюбджур был доволен. Лик Будды просто лучился от удовольствия.

-- Пойдем, посмотрим погребения, - предложил Лисенко, опасаясь, что Урюбджур прямо сейчас выдаст весь запас умных слов, который обнаружил в словаре.

... Осмотром курганов Урюбджур остался доволен, хотя особого восторга не проявил. А вороная, которая последовала за ними, вообще никакого внимания на погребения не обратила. Просто стояла возле хозяина и старалась потереться головой о его плечо.

-- Так я и думал, - сказал Урюбджур, не обращая внимания на ласку животного, - Разные формы могил, скелеты по-разному лежат... Наверно много здесь народов побывало... В степи жить хорошо, на такой простор всех тянуло.

Лисенко не был уверен, что жить в степи так уж хорошо. Но спорить не стал, потому что где же кочевникам пасти свои стада, если не в степи.

-- Совершенно верно, - подтвердил он. - Кто только сюда ни приходил. Где-то там, на юго-востоке, была дыра, из которой они и выползали тучами, как тараканы...

-- Завоеватели...

-- Да, и каждая такая туча хотела завоевать весь мир, не меньше. А это все, что от них осталось, - кивнул Лисенко на цепочку курганов.

-- Sic transit gloria mundi, - с невозмутимостью римского философа отметил Урюбджур.

Лисенко застыл, ошалело, глядя на Урюбджура. Никак не мог понять, то ли ему померещилось, то ли действительно сын степей вдруг заговорил на латыни. Латынь была ужасной, но латынь ведь. Откуда такое? Он с надеждой посмотрел на Петю.

Нашел на кого смотреть с надеждой. Петя снял очки и опять стал тщательно протирать стекла, представляя Лисенко полную свободу действий.

А Урюбджур улыбался, довольно прищурив глаза.

-- Позвольте узнать, синьор, у вас здесь, в степи, все на латыни изъясняются? - спросил, наконец, Лисенко.

-- Нет, только я один.

-- И как же ты ее постиг? Учитель у тебя был или тоже путем самообразования?

-- Путем самообразования, - с удовольствием признался Урюбджур.

-- Пользовался каким-нибудь учебником?

-- Нет, без всякого учебника. Я же говорил, что у нас там был Словарь иностранных слов - очень умная книга... - стал объяснять Урюбджур. - Там последние пятнадцать страниц называются: " Иностранные слова и выражения, употребляемые в русском языке и литературе". Так там были английские выражения, французские, немецкие и латинские... Я, конечно, стал заучивать латинские.

-- Почему латинские?

-- Понимаешь, у этого Фридриха Кристофа Шлоссера очень интересно было про древний Рим написано, а древние римляне все как один на латинском языке разговаривали, вот я и стал заучивать.

-- Слова?

-- Нет, там с отдельными словами ничего не сделаешь, в них мысли нет, один только звук. Я целые выражения заучивал. Не все, конечно, но самые интересные.

-- И много заучил?

-- Сто двадцать два выражения!

-- Ого! А почему сто двадцать два?

-- Больше не успел. Я только до буквы "М" дошел, - с сожалением сообщил Урюбджур. - Несколько выражений помню и после нее, на другие буквы. А так - только до "М". Остальное Машка-Зараза слопала.

-- Кто слопал? - удивился Лисенко.

-- Хозяйская коза, у нее двойное имя: Машка-Зараза. Даже непонятно, почему ее так назвали.

-- Это у некоторых дворян принято было при старом царском режиме, - подсказал Лисенко. - Им двойные фамилии цепляли, чтобы сразу происхождение было видно. Так что она у тебя, наверно, благородных кровей.

-- До кровей ее я так и не добрался, а по вредности она, и верно, самая настоящая старорежимная дворянка. Ей бы одной Заразы хватило. Но она и на Машку откликалась.

-- Не может такого быть, чтобы коза съела, - не поверил Петя. - Козы едят траву, а зимой - сено. Они Словари иностранных слов не едят.

Про хищную Машку-Заразу Урюбджур в своем поселке и даже окрестных землях, рассказал уже всем, кто того заслуживал, и не по одному разу, так что слушать о ней никто больше не хотел. А тут новые люди, совсем свежие. И не воспользоваться этим было просто невозможно.

-- Так вы же не знаете, что это была за коза! - с удовольствием начал он рассказывать. - Это же была не коза, а типичное стихийное бедствие. Прямо торнадо а, может быть, даже тайфун. Такая хищная коза, что ей за вредность один рог еще в детстве сшибли. Она у нас в околотке все кусты погрызла, так ей этого еще мало было. Наша Зараза по деревьям лазила, как самая настоящая обезьяна, обдирала на них кору, а деревья от такого вредительства засыхали. По улице эта холера не ходила, а только бегала и со всеми животными, которые ей встречались, с поросятами, гусями и собаками, она вступала в конфликт и беспощадно их бодала. А главное - была у нее такая нахальная привычка: как что мягкое увидит, сразу в рот тащит и начинает жевать. И не от голода, а из одной только своей зловредности. Сколько били ее за это, ничего не помогало. Машка-Зараза только за одно лето у соседей сжевала синюю юбку, платок шелковый и двое чулок, а у хозяйки розовую кофту с кружевами и бантиками. У меня желтые ботинки были из настоящей хромовой кожи, шикарные такие корочки, совсем новые, я их по праздникам надевал или когда на танцы ходил. Так она на правом ботинке всю кожу слопала начисто, вместе со шнурком и заклепками. Подошву тоже хотела сжевать, но ничего у нее не получилось. Левый ботинок, правда, остался, не успела Зараза до него добраться, но не мог же я ходить в одном ботинке. Такая вот вредная была коза. Но зарезать ее хозяйка не соглашалась, коза молоко давала, пух и шерсть, а от этого хозяйство имело доход.

-- Ботинок это понятно, но словари козы не едят, - упорно занудствовал Петя.

А Лисенко было совершенно безразлично: едят козы словари или не едят, разве в этом дело... Лисенко получал от рассказа Урюбджура удовольствие, а больше ничего ему и не нужно было.

-- Ну, куда ты лезешь, - остановил он принципиального Петю. - Дай человеку рассказать.

-- Правильно, нормальные козы не едят, а Зараза сжевала, - продолжил свое грустное повествование Урюбджур. - Это как раз в выходной день было, после завтрака. Я на завалинке сидел, заучивал выражения на букву "Л" и у меня от них в горле пересохло, так что я пить захотел и пошел в сени напиться. Ее же в это время близко не было, она как японский диверсант где-то тайно скрывалась и выбирала момент. Попил я водичку, выхожу, а она уже здесь, у завалинки стоит и словарь жует. Быстро-быстро так жует, торопиться скотина однорогая, старается побольше проглотить, пока меня нет. От такой ее вредной инсинуации у меня всякое терпение лопнуло. Я сразу подходящее полено ухватил и к ней. А эта зараза умная, сразу сообразила, что тут ей наступает полный карачун. Она от испуга глаза так вылупила, что они у нее совсем дикие стали, и рванула от меня со всей своей возможной скоростью. Я за ней, махаю поленом и кричу, что последний рог ей обломаю. Зараза как услышала про рог так на галоп перешла, прямо как лошадь. Вы когда-нибудь видели, чтобы коза галопом скакала?

Ни Лисенко, ни Петя, ни разу не видели, чтобы коза скакала галопом, в чем они и признались.

- А она поскакала самым настоящим галопом, так что земля из-под копыт полетела. И от нашего с ней стремительного бега, во дворе черт знает, что началось: поросенок от страха под крыльцо залез и визжит, будто его уже режут, куры разлетаются во все стороны, перья свои разбрасывают и кудахчут как сумасшедшие, петуха мы вовсе чуть не затоптали, так он на забор взлетел, крыльями машет и орет как ошпаренный. Даже вороны, которые сидели на дереве, стаей в воздух поднялись, и все как одна начали оглушительно каркать. А хозяйка наша на крыльцо выскочила, увидела, что я козу гоняю, пришла в волнение и заблажила: Сереженька, Христом-богом молю, не убивай Машку, я с нее еще шерсть не остригла!

-- Я на этот их самодеятельный хор имени Пятницкого никакого внимания не обращаю, потому что стремлюсь догнать Заразу. И в этом азарте я бы ее непременно достал, так что, вы думаете, она сделала?

Откуда Лисенко и Петя могли знать, что сделала однорогая коза с двойным, как у некоторых старинных дворян именем - Машка-Зараза? Так что Петя только пожал плечами, а Лисенко все-таки попытался разгадать хитрый маневр зловредной козы:

-- В доме спряталась, - прикинул он.

-- Она бы у меня спряталась! Я бы ее в доме достал, куда только рога, куда копыта полетели бы. Вам ни за что не догадаться, что эта однорогая дворянка сделала. Она разогналась через весь двор и сходу через забор, прямо как лошадь перепрыгнула. Я же в азарте не сообразил, что калитка рядом и тоже полез за ней через этот проклятый забор. А в Сибири заборы, знаете какие? Там леса много, не то, что здесь, и заборы вымахивают по три метра высотой. Так что влезть на такой забор совершенно нет никакой возможности. Но я на него, не знаю даже как, вскарабкался, а когда перелазил на ту сторону, рубашкой зацепился и повис на трехметровой высоте. Руками и ногами махаю, но отцепиться не могу, прямо, как лягушка трепыхаюсь. А дикий шум, который в нашем дворе поднялся, уже по всей деревне разошелся. Потому что когда наш петух закричал, так другие петухи подумали, что это он сигнал точного время подает, как радио, и все, сколько их в деревне было, заголосили. А когда Машка-Зараза по улице побежала, за ней собаки погнались и стали на нее лаять. И все остальные собаки в деревне, кто бы, где ни был, дружно поддержали их инициативу, потому что эту вредную козу они все терпеть не могли. Вот такой хай поднялся среди белого дня. Жители, конечно, совершенно растерялись, стали выглядывать и спрашивать друг друга, отчего такая тревога и куда надо бежать...

А соседские девчонки в это время на завалинке сидели, орешки щелкали и все мое приключение видели. Им, дурам, понравилось как я на заборе телепаюсь, так что они стали хихикать как полуумные и всякие дурацкие советы давать. Я от всего этого очень сильно занервничал и так рванулся, что рубашка затрещала и лопнула: полрубашки на заборе осталось, а с остальной половиной я в землю врезался. Стукнулся я здорово, очень даже основательно стукнулся, лоб ободрал и полный рот земли набрал - какая уж тут коза. Я даже этим дурам не сказал, кто они такие есть и как им лечиться надо, землю выплюнул и пошел домой...

Полено я, конечно, подобрал, хорошее попалось полено, дубовое, очень подходящее, чтобы Заразу воспитывать, так что поставил я его у крыльца, пусть под рукой будет, и не отвлекаясь больше никуда к словарю пошел. Смотрю - эта скотина, только шесть страниц выражений оставила, остальное все сожрала, от буквы "М" и до оглавления. Я бы ее непременно прибил, за это преступление против культуры, но она хитрая, знала мой характер и два дня домой не подходила. Я все равно дежурил, думаю - придет, ей же доиться надо. А она, оказывается, с хозяйкой где-то за околицей подпольно встречалась и там секретно доилась. Потом я, конечно, остыл. Но она все равно уже близко ко мне больше никогда не подходила, чувствовала свою вину и, может быть, даже раскаялась.

Я потом старался найти где-нибудь такой словарь, сразу купил бы, за такую книгу никаких денег не жалко. Но нету нигде, даже у спекулянтов нет. Очень редкая книга, самый настоящий раритет. Так что выражения у меня только до буквы "М". Вот только не знаю как с произношением. Думаю, что с произношением у меня не особенно...

С произношением у Урюбджура действительно было "не особенно". Очевидно, сказывалось влияние калмыцкого языка. Если бы древние калмыки гуторили по латыни, она, вероятно, выглядела бы именно такой. Но Лисенко не стал придираться.

-- А этого никто не знает, - подбодрил он собеседника. - Все кто на классической латыни говорил, вымерли поголовно, до единого человека.

-- Вот ведь как бывает, хорошие люди, а так плохо у них все кончилось, - пожалел Урюбджур древних римлян. - Это наверно оттого, что очень у них трудные выражения были. У меня, когда я их заучивал, тоже голова болела.

-- А зачем тебе латынь? Я понимаю - Всемирную историю читал, Льва Толстого, а латинский язык тебе зачем?

-- Захотелось мне, а я настырный. Если захочу что-нибудь сделать - непременно сделаю. Решил что выучу - и выучил. И потом, очень уж красиво звучит: Amikus Plato, sed magis amika veritas! Ну, как, звучит?

-- Звучит, - согласился Лисенко.

-- И я считаю, что звучит. Вы понимаете, что я сказал?

-- Понимаем, - кивнул Лисенко. - "Платон мне друг, но истина дороже".

-- Правильно... Я вам барана даром зарежу. А то ведь пять лет прошло, а никто не понимает, поговорить не с кем. Так я с лошадьми и с баранами по латыни разговариваю. Они слушают, им нравится.

Урюбджур выставил вперед правую ногу, поднял правую руку и обратился к кобылке:

-- Audiatur et altera pars! - объявил он.

Урюбджур, конечно, в это время нисколько не походил на древнего римлянина, тем более на патриция. В древнем Риме патриции носили не тапочки, а сандалии, и не было у них такой моды - надевать китайские брюки и серенькие рубашки. Но вороная не обратила на одежду никакого внимания, она уставилась на Урюбджура и замерла, как будто хотела запомнить каждое слово.

-- А ведь слушает, - удивился Лисенко.

-- Верно, слушает и звучит неплохо, но штаны все-таки мешают, - не смог удержаться Петя. Он, в отличие от кобылки, посчитал необходимым сделать оратору некоторые критические замечания. Не из вредности, конечно, а чтобы восстановить истину.

-- Как это штаны мешают? - не понял Урюбджур. - Он дотронулся руками до своих китайских брюк. - Нисколько они мне не мешают.

Что касается штанов, или по культурному говоря, - брюк, в самообразовании Урюбджура чувствовался явный прокол. Об отношении древних римлян к этому предмету одежды он, оказывается, ничего не знал.

-- Так римляне ведь штанов не носили, - стал его просвещать Лисенко.

-- Как это не носили? Шутишь, да? - Не поверил Урюбджур. - Я всего Шлоссера прочитал, у него про Рим больше чем половина тома написано, а про то, что они без штанов ходили ничего не сказано. Как это можно - без штанов?..

-- Мало ли что не сказано, - стеной встал на защиту истины Петя. - Не носил в Риме народ штаны, и сенаторы не носили, и сам Гай Юлий Цезарь не носил. Стихи даже об этом есть, не знаю только, кто их написал. И Петя довольно противным голосом продекламировал:

Что брюки - бессмысленный звук!

Без брюк Цицерон обличал Катилину

И родину Цезарь прославил без брюк!

Урюбджур был потрясен этой новостью. Он попытался представить себе римский Сенат - и все без штанов. Картина была совершенно жуткой.

-- Что же они носили?

-- В тогах ходили. А под тогой набедренная повязка была, что-то вроде наших трусиков.

-- Ни хрена себе, как же это я такое дело проглядел, - никак не мог успокоиться Урюбджур. - Римляне без штанов ходили. Ну, дают!.. А ведь какая цивилизация... Императоры без штанов ходили. Обалдеть можно...

-- Тебя наверно интересуют вещи, которые мы находим в погребениях? - попытался Лисенко отвлечь собеседника от грустных мыслей.

-- Да, вещи - это, наверно, самое интересное из того, что вы находите в этих курганах, - согласился Урюбджур. - Значит без штанов... Как же они без штанов ходили? Ведь ноги голые.

-- Не знаю, нравилось им, наверно, так ходить, с голыми ногами, - пожал плечами Лисенко.

-- Но другие народы в это время ведь носили штаны.

-- Другие носили, а вообще-то, кто - как. Понимаешь, Урюбджур, с точки зрения развития человечества ни один народ нельзя лишать права на суверенитет. Каждый народ имеет право сам решать - носить ему штаны или нет. Согласен ты с этим?

С этим Урюбджур не мог не согласиться.

Пошли к крайней палатке, где лежали ящики с извлеченными из курганов сокровищами. Когда шли мимо барана, Лисенко остановился.

-- Вот, наш общий любимец, - представил он четвероногое. - Звать Геродот. Стал полноправным членом нашей экспедиции. Души в нем не чаем, только о нем и думаем. Правда, Петя?

Петя как-то странно посмотрел на Лисенко, но утвердительно кивнул лохматой головой.

-- В общем -то можно и так сказать, - неохотно подтвердил он.

Геродот с интересом поглядел на гостя, явно ждал, что того тоже представят, но Лисенко не догадался.

-- Славное имя, славный баран, - Урюбджур подошел, сунул руку в густую шерсть, почесал, кожу.

Геродот повернул голову и благодарно посмотрел на него.

-- Стричь надо.

-- Бе-е-е, - подтвердил баран. В теплой шубе ему было жарковато.

-- Ну, это еще как сказать, - не смог удержаться Петя.

-- Самая пора, - отверг петины сомнения Урюбджур. - К зиме новая шерсть вырастет.

Он внимательно, по-хозяйски, стал рассматривать Геродота. Баран столь же пристально уставился на Урюбджура. Гость ему явно понравился. От него пахло степью, лошадью и баранами. Запах этот напоминал Геродоту о родной отаре и доставлял великое удовольствие.

-- Совсем молодой еще баран, - оценил животное Урюбджур. - Даже жалко такого молодого барана в расход пускать. Голова большая, ноги большие, а мяса еще мало. Ладно, потом разберемся, пойдем пока вещи посмотрим. - И все трое пошли к ящикам, которые лежали возле палатки шефа.

А баран, рассчитывавший пообщаться с таким симпатичным его душе гостем, остался в великой растерянности. И вид у него был такой, как будто он только что смотрел на новые ворота, но их неожиданно сняли с петель и унесли неведомо куда. Вот такой у него был растерянный вид. Но, как нередко случается, никто из людей этого не заметил. Что им было до впечатлительной бараньей души.

... Лисенко покопался в одном из ящиков, достал большой пакет. Внутри него оказалось несколько маленьких пакетиков. Лисенко стал их разворачивать один за другим.

-- Бусы из янтаря, - заинтересовался Урюбджур. - Настоящий янтарь?

-- Самый настоящий, - подтвердил Лисенко. - У нас без обмана, не в магазине. У нас как в Греции - все настоящее.

-- Как будто совсем новенькие, - Урюбджур осторожно погладил отшлифованные до блеска крупные бусы. - Неужели здесь нашли? Долго они здесь лежали?

-- Приблизительно - начало первого тысячелетия. Почти две тысячи лет. А теперь вот это посмотри, - подал Лисенко еще один развернутый пакетик.

-- Тоже украшения, - определил Урюбджур. - Вроде бус из камня. Вот дырочки для нитки. Жучки какие то...

-- Египетские священные жуки - скарабеи. Из специальной пасты сделаны.

-- Вот это да! - удивился Урюбджур. - Это уже совсем далеко...

-- Конечно, далеко, - согласился Лисенко. - Но вообще-то до Египта отсюда не на много дальше чем до Балтики, откуда этот янтарь привезли, тем более, в те времена считалось, что Земля плоская.

-- Как это не на много? - не поверил Урюбджур. - До Прибалтики совсем близко, сел на поезд и приехал, а на самолете еще быстрей. А попробуй до Египта добраться - заграница ведь.

-- Ты домой приедешь, пойди в школу, возьми географическую карту и посмотри, - посоветовал Лисенко.

-- Ладно, это я проверю. А жуки, правда, из самого Египта? - он легонько дотронулся пальцем до жучка.

-- Конечно, можешь убедиться, - Петя тоже взял жучка, повернул его брюшком кверху. - Вот иероглиф оттиснут, - показал он Урюбджуру. - Чудаки они, эти египтяне. Геометрию знали, астрономию знали, пирамиды строили, а обычных навозных жуков зачислили в священные.

-- А что ты от них хочешь, там люди были очень суеверные, - стал объяснять Урюбджур, который прочел у Шлоссера и про Египет. - У них богов, наверно, штук пятьдесят было, не меньше. Мне кажется, эти древние египтяне были очень наивными и богов для себя сами напридумывали, по профессиям. Чтобы у каждой профессии свой бог имелся. И от этого в Египте вместо религии получилось какое-то массовое, всенародное суеверие. У них были даже совершенно нереальные боги: тело человеческое, а голова шакала или птицы. В жизни так не бывает. Не даром говорят - темнота египетская.

-- Не темнота египетская, а "тьма египетская", и совсем по другому поводу, -поправил его Лисенко. - Смотри, когда будешь в Египте, не ляпни такое. Тебя религиозные фанатики камнями забросают.

Урюбджур ненадолго задумался, прикидывая, очевидно, что он в первую очередь сделает, когда приедет в Египет...

-- Конечно, хорошо бы на самую высокую пирамиду влезть и еще со Сфинксом интересно поговорить, - решил он. - Я бы все его загадки непременно разгадал. Я у нас в поселке лучше всех загадки разгадываю. Или он сейчас их уже не задает?

"Он бы твою латынь послушал, так без всяких разгадок утопился бы" - хотел сказать Петя. Но не сказал. Ведь если Урюбджур обидится, то может отказаться резать барана.

-- Нет, сейчас Сфинкс загадки уже не задает, - разочаровал собеседника Лисенко.

-- Вот это плохо. Хотя я все равно в Египет не поеду, - с сожалением отказался Урюбджур от занимательного путешествия . - Там сплошная пустыня, везде песок, а я степь люблю. Путь Петя едет, он молодой, может там пирамиды раскапывать.

-- Зачем мне Египет, - отказался и Петя. У него все было решено на много лет вперед. - Нечего мне там делать, там все уже раскопали. А у нас здесь целина.

-- И правильно сделаешь, - поддержал его Лисенко. - Недавно вышло Постановление, что надо срочно развивать отечественную науку. Вот ты ее и развивай. Нечего по заграничным Египтам мотаться. А это веточка коралла из Красного моря, - продолжал он удивлять Урюбджура, разворачивая еще один пакетик. - А вот это - бронзовое зеркало, сделано где-то в Китае...

-- Подожди, - остановил его Урюбджур. - Вы все это здесь нашли?

-- Здесь. В этих вот курганах.

-- Ни хрена себе! Это же фантасмагория какая-то получается...

Урюбджур явно растерялся. Вообще-то растерянного Будду представить себе совершенно невозможно. Но Урюбджур растерялся, это точно. Он никак не мог себе представить, каким образом здесь, в степи, появились все эти удивительные вещи.

-- Значит, янтарь из Прибалтики привезли, а жучки из Египта?

-- Совершенно верно, - подтвердил Лисенко.

-- А зеркало это из самого Китая...

-- Из Китая.

Уробджур оторвал взгляд от бронзового зеркала и посмотрел в степь. Степь была красивой: бескрайняя и бесконечная, она где-то там, далеко, далеко, сливалось с небом, и продолжалась в нем. Можно было часами сидеть на сурчином холмике, смотреть в бесконечную даль и слушать, как поет ветер. Здесь он никогда не умолкал, он был частью этой степи и больше нигде не звучал так ласково и нежно. Урюбджур знал степь с детских лет, здесь он родился, вырос, жил и чувствовал себя частью этого удивительного простора, который делал его свободным и счастливым, потому что нет нигде места столь же красивого и величественного, как степь. Куда же везти все эти красивые вещи, если не сюда.

-- Ха, значит, зеркало это сделали в Китае и привезли сюда, - А веточку коралла из Красного моря тоже привезли сюда, и жучков из Египта. Понятно, здесь наверно было какое-то очень важное место, скрещение дорог или центр международной цивилизации.

-- Ничего подобного, никакого центра. Самые обыкновенные кочевники, достаточно дикие даже по тем временам. В это время в Риме - высочайшая культура.

-- Почему же все это сюда доставляли?

-- Значит, был спрос. Кочевники, наверно, любили украшения. А купцами тогда работали очень лихие ребята, они могли достать все, что угодно и доставить свой товар в самую глухую дыру, лишь бы хорошо заработать. И разбойнички торговлей не брезговали. В те времена, пожалуй, не было большой разницы между купцами и разбойниками, но глубинку дефицитом они обеспечивали неплохо. И получали от этого хороший барыш.

-- Из Китая везли... - появившиеся на лбу Будды морщины свидетельствовали, что он пытается решить сложную проблему. - Это же такая даль. А средства транспорта тогда были примитивные и совсем отсталые - караванами все везли, а караван очень медленно идет. Из Китая или Египта несколько лет ехать приходилось.

-- Да нет, из Китая никто сюда не добирался и из Египта тоже. Вещи переходили от купца к купцу, или, скажем, от разбойника к разбойнику. И продолжалось это, действительно, несколько лет. Они, может быть, через десятые руки сюда попали. Но попали же.

-- Ага, теперь понятно. Все это на нашу территорию попало при помощи интенсивной международной торговли. - Урюбджур разобрался в мучавшей его проблеме и сразу повеселел. - Ничего не скажешь, хорошо работали ребята, - похвалил он торговцев - разбойничков. - Cейчас так не умеют. К нам в сельпо такой хороший товар сейчас не завозят. Я бы купил какое-нибудь изделие из Египта... Или из Индии, тоже древняя страна.

-- Зачем тебе? - поинтересовался Лисенко.

-- Как это зачем? Вечером поставлю на стол, буду на это изделие смотреть и думать: как там люди живут, что они делают, как празднуют. Если на какую-нибудь вещь долго смотришь - все понять можно.

-- Романтик ты, - вздохнул Лисенко. - Хорошо тебе.

-- Хорошо, - согласился Урюбджур. - А вы из Индии что-нибудь находили?

-- Нет, из Индии в этих местах ничего нет...

-- Жалко, а что у вас самое древнее? Есть что-нибудь такое?

-- Есть у нас и кое-что такое, - Лисенко открыл другой ящик, порылся в нем и вынул сверток, побольше, чем прежний. Развернул газету и показал Урюбджуру средних размеров глиняный горшок.

-- Вот, пожалуй, самый ранний из того, что у нас есть.

-- Сколько ему лет?

-- Лет ему порядочно. Ямную культуру относят к четвертому тысячелетию до нашей эры. Так что можно считать, что этому горшку шесть тысяч лет.

-- Шесть тысяч лет!

Урубджур осторожно взял горшок, повертел его в руках, погладил не совсем ровную поверхность. Потом опустил ладонь внутрь сосуда и пощупал стенки изнутри: плавных округлостей, присущих всем современным сосудам здесь не чувствовалось. Несильно постучал костяшками пальцев по стенке. Звук получился глухой.

-- Гончарного круга тогда еще не было, - подсказал Лисенко.

-- Понятно, почему он такой. И обжиг тоже плохой. На кострах наверно обжигали. Почему у него дно такое странное?

Дно действительно было странным, как тупой конец у яйца. Поставь такой горшок на стол, сразу упадет набок.

-- А вот это археологическая загадка, которую тебе предстоит, друг мой, отгадать, - предложил Лисенко.

-- Из толстой проволоки делали кольцо на высоких ножках. Горшок в таком кольце хорошо держался, а под ним разводили костер, - не смог удержаться от ехидной подсказки Петя.

Урюбджур на петины инсинуации внимания не обратил. Он по-прежнему вертел в руках горшок.

-- На стол поставить нельзя, - рассуждал он вслух. - Упадет. А зачем делать горшок, который поставить на стол нельзя. Делали ведь для себя, как лучше. Ага, понятно, значит, его на стол и не собирались ставить. - Донельзя довольный своей догадливостью он широко улыбнулся: - не было шесть тысяч лет назад у них стола!

-- Получается так, - согласился Лисенко. - А что у них было?

-- А что у них было?.. - повторил Урюбджур.

Он попытался пристроить горшок на земле, в небольшой впадине между маленькими бугорками. С трудом нашел такое место и пристроил.

-- Но никто же не будет искать такую ямку каждый раз, когда горшок поставить надо... Значит ямку надо тоже носить с собой. Конечно... - Он оглянулся, взял стоящую возле ящиков лопату, двумя взмахами вырыл небольшую ямку и поставил туда горшок. - Вот!

-- И я так думаю, - поддержал Лисенко. - Ямку тоже таскали с собой...

-- Интересно... - Урюбджур осторожно, чтобы не уронить, повертел в руках сосуд. - Это что же получается... Стол тоже надо было придумать. А почему они не придумали его? Ага, понял, они же все время ездили с места на место, и им еще не нужен был никакой стол...

-- Да, - подтвердил Лисенко. Он забрал у Урюбджура горшок и аккуратно завернул его в газету. - Наши кочевнички жили в степи, и приспосабливались к ее особенностям. А стол изобрели оседлые племена, которые жили в землянках. Пол в землянке ровный, утоптанный, на него такой горшок не поставишь, и пришлось им делать у горшка плоское дно.

-- Точно! - подтвердил Урюбджур. - Для кочевников все время таскать с собой стол - слишком много возни. А если никуда ехать не надо, то лучше со столом. Поставил его, он и стоит, кушать не просит.

-- Срубники тоже кочевники, и скифы, и сарматы, а у них сосуды с плоским дном, так что теория твоя несколько того... - попытался Петя сбить гостя.

Может быть, кого-то другого он бы и сбил, но не Урюбджура.

-- Так они и стол, и плоское дно горшка у оседлых земледельцев переняли, - Урюбджур хитро прищурился. - Сами они стол изобрести не могли. А потом увидели стол, у оседлых, поняли, что так удобней и свистнули это изобретение. Между прочим, стульев у них тоже не было: ни стульев, ни скамеек, они прямо на земле сидели...

Иван Васильевич спал чутко и тотчас же услышал жужжащие возле палатки голоса. Прислушался и понял, что в лагере появился гость. "Появился и появился, пусть им Лисенко займется", - привычно решил шеф и снова попытался задремать, но голоса, за палаткой, не переставая, назойливо жужжали, и уснуть уже было совершенно невозможно. "Не могли найти другое место для своих разговоров" - обиделся профессор. Он полежал еще несколько минут ни на что, не глядя и ни о чем, не думая, просто ему было грустно от такого безалаберного поведения своих подчиненных. Потом глянул на часы: время подходило к четырем, нужно было собираться на работу.

Василий Иванович сел и нащупал подошвами ступней привычную мягкую ткань домашних тапочек, которые предусмотрительно были поставлены на то самое место, куда должны были опуститься профессорские ноги ( и нечего издеваться над Обломовым, каждая вещь должна знать свое место, это чертовски удобно). Еще раз вздохнув, начальник экспедиции неохотно поднялся с раскладушки, прихватил полотенце, мыло и направился к умывальнику.

Умывальник, конечно же, был пустой, дежурный опять забыл налить воду. "Все самому делать надо", - обречено вздохнул профессор. Он, конечно, мог окликнуть Серафиму и она все сделала бы, но не окликнул, а демонстративно, чтобы все видели и чтобы им стало стыдно, начал наливать в умывальник воду сам. Но демонстрация его никакого эффекта не произвела: девчата лежали в палатке, Петя и Лисенко находились с гостем за палаткой, а Серафима занятая стиркой в его сторону ни разу и не глянула.

Умывался профессор долго и старательно, пофыркивая и отдуваясь, обильно орошая лицо и шею. Вода была теплой и попахивала бочкой, в которой она стояла уже два дня. Сейчас бы свежей, ледяной водички - вот это было бы дело! Но в такую жару и эта, тепленькая, тоже неплохо освежала. Обида постепенно проходила, уступала место бодрости.

-- Хорошо, - повел профессор плечами. - Хорошо! - Любил он почувствовать силу в мышцах и с удовольствием каждый раз убеждался, что силенка еще есть. Конечно, не то, что тридцать лет тому назад, но он и сейчас с лопатой в руках мог потягаться с молодежью.

Вот теперь можно было по-хозяйски выяснить, кто это так не вовремя явился на раскопки. С полотенцем через плечо и мыльницей в руке профессор пошел за палатки, откуда слышались голоса.

-- Это к нам из Лолы, Урюбджур, к которому вы ездили насчет нашего барана, - доложил Лисенко. - Приехал посмотреть как да что... Начальник нашей экспедиции Василий Иванович, - представил он гостю профессора.

Лисенко строго придерживался недавно принятого по его же инициативе решения о том, что в присутствии барана не следует говорить о его будущем, чтобы не травмировать психику животного, поэтому и выразился очень дипломатично: "насчет барана". И пусть Геродот понимает, как хочет.

-- Чудесно, что вы приехали, просто чудесно, - одобрил профессор и сразу перешел к делу. - Когда займемся? Хорошо бы побыстрей, а то он нас, понимаете ли, несколько отвлекает от дел.

Услышав, кто такой Урюбджур и зачем он приехал, Серафима быстренько развесила свои футболочки, выплеснула воду из таза и юркнула в палатку. Буквально через минуту оттуда выбрались все четыре девицы, причем даже за такое короткое время Серафима успела накрасить губы. Археологини пристроились за спиной у Лисенко и стали прислушиваться к разговору. Решалась судьба барана, и они не могли остаться в стороне. Предложений по рациональному решению проблемы у них не было, но они вполне были готовы принять участие в решении ее на эмоциональном уровне.

-- Можно наверно завтра, или послезавтра... У меня сейчас с собой инструмента нет, - Урюбджур не знал о решении коллектива, не травмировать баранью душу грубыми высказываниями, но, к своим пациентам всегда относился чутко и был привычно аккуратен в профессиональных выражениях. Он бодро подмигнул Геродоту. Тот склонил на бок голову и приязненно поглядел на гостя. Баран по характеру был оптимистом. - Но я бы на вашем месте делать этого сейчас не стал...

Замечание Урюбджура вызвало замешательство в рядах мужской части экспедиции. Потому что если не резать барана, то зачем он тогда нужен и вообще, что с ним тогда делать? И на чей счет отнести все те, мягко говоря, неудобства, которые он уже успел причинить и причинит в дальнейшем?

А в рядах женской части экспедиции это предложение вызвало здоровое любопытство и даже определенное одобрение. Но каждому, какого мнения он бы ни придерживался, было понятно, что решение этой проблемы не может быть простым, поэтому все какое-то время молчали, обдумывая слова Урюбджура. Конечно же, Петя вырвался первым.

-- Хорошая мысль, - сказал он с достаточной долей сарказма. - Но мы приехали сюда не для того, чтобы обзаводиться стадом баранов и пасти их здесь. Баранов мы вполне могли бы пасти и дома, в Саратове (интересно, где он мог бы в Саратове пасти баранов?). У нас экспедиция Академии Наук и мы приехали сюда заниматься научной работой.

Урюбджур уважал Академию Наук, считал интересной и важной работу, которой занимались Петя, профессор и все остальные. Но у него был свой взгляд на возникшую проблему. При всем уважении к экспедиции и науке он, как потомок скотоводов и практичный житель бескрайних степей, на первое место ставил баранов.

-- Между поголовьем баранов и плодотворной работой Академии Наук существует прямая зависимость, - сообщил он. - Если не будет баранов, то нечем будет кормить академиков, и они вымрут как тупиковая ветвь нomo sapiens, от недостатка животного белка и вообще от недоедания. Для того, чтобы наша славная Академия Наук делала свои великие открытия, ее надо кормить. Базу для такого кормления следует использовать рационально и экономически целесообразно, на всю катушку.

Геродот бебекнул и помотал хвостиком, - он не совсем понял, о чем так умно говорил Урюбджур, но уловил, что благополучие академиков и намечающиеся великие открытия в отечественной науке зависят от баранов. Эта мысль ему очень понравилась.

-- А ты, нахальная морда, молчи, тебя не спрашивают, - осадил его Петя.

Геродот покладисто молчал, но на "морду" явно обиделся.

Профессор медленно осмысливал слова Урюбджура. Такого он не ожидал. Никак он не мог ожидать подобных рассуждений от человека, который жил в степи, резал баранов для санатория и прискакал сюда как самый настоящий средневековый кочевник верхом на вороной кобыле. А теперь говорит: " homo sapiens ".

-- Да, да, - вынужден он был в конечном итоге согласиться, - вы, конечно, правы. Без баранов никак нельзя. Но к Петру Васильевичу тоже следует прислушаться, - это был первый и единственный случай, когда профессор сказал, что к мнению Пети надо прислушаться и сказал он это явно от общей растерянности. - У нас, знаете ли, были несколько иные планы по поводу этого животного. А почему, собственно говоря, мы не должны его это самое?.. - профессор запнулся, подыскивая подходящие слова. - Э-э-э, не должны передать его в ваши руки?..

-- Понимаете, Василий Иванович, у этого барана два качества, требующие отнестись к нему конструктивно, - Урюбджур подошел к барану, взял его за рога и повернул так, чтобы общество смогло хорошо рассмотреть эти качества. - Именно конструктивно.

Василий Иванович вырос в сельской местности, и в свое время с баранами ему приходилось общаться часто, а сейчас он был человеком, остепененным и носил довольно высокий в ученом мире профессорский чин. Но ни жизненный опыт, ни профессорское звание не подсказывали ему, что означало урюбджуровское "конструктивное отношение к барану". Не подсказывало и все. И спросить он об этом не мог. Куда бы делось уважение к науке, если профессора стали бы консультироваться у людей, не имеющих не только высшего, но и законченного среднего образования. Так что Василий Иванович даже и не попытался выяснить у Урюбджура, что тот имеет в виду. А вот Лисенко терять было нечего.

-- Ну, конечно, это каждому понятно, - на лице Лисенко не было и тени сомнения в необходимости конструктивного отношения... - Но ведь такое можно отнести к каждому барану. А что ты имеешь в виду в данном конкретном случае, по поводу нашего Геродота? Изволь расшифровать.

-- Во-первых, - охотно стал расшифровывать Урюбджур, - он хороших статей. Посмотрите: длинная шея, сухие и крепкие ноги и очень густая шерсть. Шерсть - это у барана главное. А во-вторых, он молод. Зачем же так вот сразу надо его мне передавать?

До сих пор Геродот не особенно понимал суть возникшей дискуссии, а сейчас до него дошло - оказывается, решался вопрос: оставаться ему в лагере с археологами или уйти отсюда с Урюбджуром. Баран задумался: в лагере ему нравилось, но Урюбджур был как-то ближе и понятней...

-- Конечно, лучше подождать, - высказалась от имени женской части экспедиции Галя. - Пусть Геродот поживет у нас, он никому не мешает. И вообще его жалко.

Геродот тоже подумал, что лучше подождать, пока остаться в лагере, а там видно будет.

Женская часть экспедиции дружно закивала, выражая полное согласие с Галей.

-- Вы же еще вчера говорили, что надо побыстрей избавиться от этого барана! - воскликнул пораженный жестоким женским коварством и удивительной женской непоследовательностью Петя.

-- Ничего подобного! - спокойно возразила Серафима. - Вчера мы ему привязали на шею красную шелковую ленточку. Зачем же его такого молоденького и сразу на шашлык... Ой, что я сказала, - спохватилась она и тут же поправилась. - Зачем же его такого молоденького забирать у нас? Я правильно говорю?! - обратилась она за поддержкой к Урюбджуру и для большей убедительности улыбнулась ему.

-- Правильно, - поддержал Урюбджур девушку.

Но Петя в корне не был согласен с такой постановкой вопроса. Знал он эти их штучки. Ты им о том, что барана надо резать, а они тебе о красной шелковой ленточке.

-- Нам баран не нужен, - категорически заявил он от имени мужественной, не знающей жалости к барану части экспедиции. - Нам сейчас мясо нужно. И ленточка к этому не имеет никакого отношения.

-- Ты тоже прав, - согласился Урюбджур.

-- Ничего не понимаю, - удивилась Александра Федоровна. - И он прав, и она права. Как же так?

-- И ты права, - сообщил ей Урюбджур.

-- Погоди, - возник Петя. - Так не может быть, чтобы мы все трое были правы!

-- И опять ты прав, - Урюбджур прищурился и его круглое лицо с узкими глазами и маленькими усиками, стало еще более похожим на беспристрастное и мудрое лицо Будды. - Каждый человек, который говорит то, что он думает - прав.

-- Но если все правы, то как же тогда поступить? - заинтересовалась Верочка.

-- В таком случае следует исходить из требований природы. А природа заинтересована в сохранении всего живого. Вам хороший баран попался, а вы сразу хотите от него избавиться. Нет смысла делать это сейчас.

-- Но и оставлять его в экспедиции тоже нет смысла, - добавил принципиальный Петя.

-- Зачем же мы тогда отдали за него тридцать целковых? - профессору все это очень не нравилось.

-- Предопределение, - пожал плечами Урюбджур. - Судьба вашими руками решила спасти барана.

-- А вы, значит, от имени судьбы, приехали, чтобы сообщить нам это! - обрадовалась Александра Федоровна. - Ой, девочки, как все интересно!

Геродот подумал, что раз судьба, то надо ему все-таки отправляться с Урюбджуром.

-- Ха! - сказал Петя. - Ха! Сплошной юмор. Кинокомедия с Чарли Чаплиным.

Но Лисенко от такого поворота в судьбе барана никакого юмора не увидел.

-- Ну и что я теперь должен делать: с любовью смотреть на него и переходить на вегетарианскую пищу, на капустные котлеты? - спросил он.

Мог бы и не спрашивать. Все и без этого понимали: не таким человеком был Лисенко, чтобы переходить на котлеты из капусты. Только простодушный Геродот впал в заблуждение.

-- Б-е-е-е! - не поняв сарказма, бодро приветствовал он это заявление. Геродот считал вегетарианцев людьми очень даже прогрессивными. И тут же решил, что раз такое дело - надо оставаться с археологами.

-- Зачем уж сразу на вегетарианскую, - попыталась успокоить мужчин Галя. - У нас и яички есть, и говяжья тушенка.

-- Сам баран, как я вижу, вам вовсе не нужен? - поинтересовался Урюбджур, еще больше прищурив свои узкие глаза.

-- Это, в каком смысле? - насторожился профессор, ни на минуту не забывавший о тридцати целковых.

-- В том смысле, что вам нужна свежая баранина, но не нужен сам баран.

-- Естественно, - подтвердил профессор.

-- Поскольку дело обстоит именно так, я могу забрать у вас барана и возместить все что положено свежей бараниной. Пойдет?

-- Повторите, пожалуйста, что вы предлагаете? - удивился профессор такому интересному и простому решению столь сложной проблемы.

-- Возьму у вас этого барана и привезу вам мясо по его весу. Думаю, в нем килограммов около тридцати должно быть.

-- А что с ним будет, с нашим бараном? - забеспокоилась Александра Федоровна.

Геродот тоже забеспокоился. Неизвестность ему не нравилась.

-- А с вашим бараном все будет в порядке. Поживет у меня годик, а там посмотрим. Или на племя пойдет, или что - нибудь придумаем...

Это в корне меняло дело. Геродот решил, что с Урюбджуром будет не так уж и плохо.

-- Как? - обратился к народу Василий Иванович. Он был сторонником демократических форм руководства и в некоторых случаях, когда все и так было ясно, советовался с коллективом.

-- Вполне подходит, - согласился Лисенко. - Вполне.

И девчата тоже были согласны, что это самый хороший выход из положения. Правда, Александра Федоровна, изливавшая последнее время на Геродота свой нерастраченный запас нежности, хотела попросить оставить его в лагере еще, хоть, на несколько дней, но не решилась, опасаясь всеобщего возмущения со стороны мужчин.

Даже Петя принял такое решение благосклонно. Он, конечно, не переносил барана. Но одно дело не переносить, другое - убивать несчастное ни в чем не повинное животное. Петя не был мстительным. Главное ведь то, что они, в конце концов, избавляются от этой рогатой напасти.

Геродот к этому времени окончательно решил, что ему надо идти с Урюбджуром.

Урюбджур и профессор оговорили подробности и быстро пришли к соглашению: сделка вполне устраивала обе высокие договаривающиеся стороны.

-- Теперь это дело надо обмыть, - Урюбджур посмотрел на Геродота, затем перевел взгляд на профессора. Оба выглядели вполне достойно. Первый, хоть и имел на шее веревку, держался спокойно и независимо, второй, с полотенцем через плечо и мыльницей в левой руке, тоже выглядел достаточно солидно и уверенно. - Хорошо мы придумали, теперь это дело надо обмыть.

Тут-то взаимовыгодное соглашение и начало пробуксовывать и чуть, к ужасу Пети, не сорвалось, потому что профессор относился к той редкой категории людей, которая по какой-то непонятной передовому и прогрессивному человечеству причине отрицательно относилась к употреблению горячительных напитков. Более того, по слухам, гуляющим на факультете, шеф не признавал даже полезность пива. Категорически.

-- Не надо ничего обмывать, - бодро выступил он со встречной инициативой. - Давайте лучше чайку попьем. У меня цейлонский есть. Великолепный чай, высший сорт.

-- Как это не надо? - не понял Урюбджур. - И при чем тут чай? Раз хорошая сделка, непременно надо обмыть.

-- В такую жару пить водку!? - содрогнулся Лисенко. - Она же теплая.

В отличии от шефа Лисенко не относился к противникам горячительных напитков. Более того, он даже получал определенное удовлетворение от их употребления. А в такой вот жаркий денек он с превеликим удовольствием пропустил бы пару кружечек бочкового пива, холодненького, так чтобы кружки запотели, да с воболкой... Эх!.. Но пить в эту жару теплую водку - к такому он не был готов ни морально, ни физически.

-- Надо! - односложно ответил, не вдаваясь в объяснения Урюбджур.

-- Что, тоже национальный обычай? - спросил Лисенко.

-- Конечно, раз мы торговую сделку заключили, непременно надо обмыть. Наш народ маленький, но обычаи у нас крепкие. И у вашего народа тоже есть такой обычай, чтобы обмывать. Раз сделка состоялась, надо ставить магарыч. Против этого не попрешь. Народ нас не поймет и осудит.

С упорством и уверенностью человека, за спиной которого стояли вековые обычаи двух народов: маленького и большого, Урюбджур был непреклонен. Номер с цейлонским чаем высшего сорта у шефа не проходил. Урюбджур явно не желал, чтобы его осудили сразу два народа.

-- Нет обмывки - нет сделки! - твердо заявил он. По его нахмуренным бровям и плотно сжатым губам чувствовалось, что ни на какие компромиссы Урюбджур не пойдет.

И тогда Петя продемонстрировал мужество, и даже готовность принести себя в жертву. Петя, как мальчик из интеллигентной семьи, пил в своей жизни водку всего раза два или три, да и то понемногу и испытывал к ней отвращение. Он понимал, что если сядет за стол с Урюбджуром обмывать сделку, то ему придется выпить, может быть, даже целый стакан и тогда он будет пьян как сапожник, и его будет тошнить, и он потом будет целый день болеть. Но надо было избавиться от барана, надо было спасти экспедицию, ее честь и возможность заниматься научной работой. Если это требовало жертвы, то Петя был готов пойти на нее.

-- Я буду обмывать! - объявил он и сделал три шага вперед. Петя был начитанным юношей и знал, что добровольцы, вызывающиеся на опасное задание, всегда делают три шага вперед.

-- Что вы, что вы, Петр Васильевич, - сердито отмахнулся шеф от волонтера. - Разве можно. Вы уж стойте, пожалуйста, как стояли.

Но шеф прекрасно понимал, что надо как-то ублажить Урюбджура с его национальными предрассудками. Не было у шефа другого выхода, и он решил использовать жизненный опыт и личные качества своего первого помощника. Причем это нельзя было назвать предательством. Просто профессор посчитал, что Лисенко даже приятно будет выполнить миссию гостеприимного хозяина. Как трезвенник профессор не знал, какая это гадость теплая водка.

-- Что - ж, раз есть такой обычай, то надо его соблюдать, - согласился шеф. - Но мне, прошу прощения, пить нельзя. Врачи категорически запрещают. И этот юноша тоже не в счет, - кивнул он в сторону Пети. - Так что оставайтесь Владимир Алексеевич за хозяина, и чтобы все было честь по чести. Водку найдете в моей палатке, в ящике. Я захватил две бутылки на всякий случай, мало ли что может случиться, вот и пригодились, - попытался он оправдаться перед студентами и строго посмотрел на Лисенко, который вполне мог выдать совершенно неуместную шуточку.

Лисенко, конечно, хотел кое-что сказать по этому поводу, но удержался.

-- Вы, Галина Васильевна, - продолжил инструктаж шеф, - тоже пока оставайтесь, приготовите закуску. Раз люди станут водку пить, им потребуется закуска. Потом придете. А мы, отправляемся копать. Рад был познакомиться, Урюбджур.

Шеф крепко пожал гостю руку и быстро, словно опасался, что его здесь задержат, пошел к курганам. Но задерживать его никто не стал. Лисенко посчитал, что раз выпала ему такая судьба и придется пить теплую водку, то пусть шеф будет в это время где-нибудь подальше, на кургане. А Урюбджур, хоть и не поверил профессору, потому что искренне был убежден, что не пьют только те, у которых пить не на что, от растерянности, не успел высказаться по этому поводу, а когда придумал, что надо сказать, профессор был уже далеко, и не кричать же ему вслед, и не бежать же за ним.

-- Говорит, что не пьет, - отказ профессора выпить с ним явно обидел Урюбджура. - Так не бывает. Я таких людей еще не встречал.

Лисенко тоже таких людей еще не встречал и не был на сто процентов уверен, что шеф не разрешает себе пропустить стопку-другую, когда поблизости нет подопечных. А трезвенником объявил себя только из соображений субординации. Но надо было спасать положение.

-- Язва желудка у него, - ударился Лисенко в святую ложь ради поддержания авторитета начальства. Он где-то слышал, что если у человека язва желудка, то водку пить нельзя. - Соблюдает строгую диету. Манную кашу каждый день ест, - выдал он для большей убедительности. - Представляешь себе - взрослый мужик ест каждый день манную кашу, - и Лисенко очень даже хорошо изобразил отвращение, которое должен испытывать человек вынужденный есть по утрам манную кашу.

Урюбджур попытался представить себе такое, но не сумел, не хватило ни жизненного опыта, ни фантазии.

-- Манную кашу - это совсем плохо, - пожалел он профессора. - Что же ты мне сразу не сказал. Я бы его научил, как вылечиться от язвы.

-- А он лечился, лечился - ничего не помогает, - Лисенко уже не мог остановиться. - Вот врачи и предупредили его: или диета, или смерть. Умирать, сам понимаешь, никому не хочется. Знаешь какое-нибудь народное средство?

-- Знаю самое народное. Очень хорошее средство: самая настоящая панацея. Надо три раза в день перед едой принимать по пятьдесят грамм чистого спирта. Водка тоже подойдет, но спирт лучше. Через полгода никакой язвы не будет.

Лисенко подумал о том, как тщательно и даже дотошно изучил народ свойства водки: и принимать во внутрь ее надо три раза в день, и настаивать на ней нужно, а если что-то приходится растирать то тоже только ею, родимой, сорокоградусной. От всех болезней помогает, от всех бед. Прямо чудо из чудес. Жаль, что медицина об этих удивительных свойствах так мало знает.

-- А чем же она, водка, помогает при язве желудка? - поинтересовался он.

-- Понимаешь, в желудке заводятся микробы, - начал Урюбджур издалека. - Они мелкие, простым глазом не увидишь, микроскоп нужен. Их еще Луи Пастер открыл, был такой головастый француз, в Париже жил, ты слышал наверно.

-- Слышал.

-- Так вот, от этих микробов абсолютно все болезни происходят. А водка для микробов яд. Она для них слишком крепкая и травит этих паразитов без пощады. Микробы от нее перестают размножаться и гибнут прямо на корню. Спирт конечно лучше, его ни один микроб не выдерживает, но водка тоже идет.

-- Да что ты? - выразил сомнение Лисенко. Ему было интересно с Урюбджуром. - А врачи, вроде, говорят - нельзя при язве пить водку, вредно.

-- Ты их больше слушай, этих врачей. Они от народа оторвались и народную медицину совсем не знают. Им бы только рецепты выписывать. А пишут специально так, чтобы никто ничего не понял. Такое накарябают, что втроем не прочитаешь. И больничный лист они дают только на три дня, потом к ним опять тащиться надо, и от этого человек еще больше болеет... Нельзя с ними никаких дел иметь.

-- Лечат все-таки, - попытался выступить в защиту традиционной медицины Лисенко.

-- Ага, лечат, - насмешливо фыркнул Урюбджур. - У меня друг в санатории есть, сантехником работает. Уважаемый человек. Сантехник он, правда, плохой, но голос у него хороший. Народные песни поет, на всех концертах выступает. У него тоже язва желудка была, и врачи ему все уши этой диетой прожужжали. А он их слушать не стал, только спиртом и вылечился. Но надо принимать регулярно - три раза в день. Здесь дисциплина нужна. Я тебя с ним познакомлю. Профессор, а таких простых вещей не знает. Надо ему сказать.

-- А они профессора, все со странностями, - объяснил Лисенко поведение шефа. - Сколько я их ни видел, все чудят. Наш вот, видишь, уверен, что если язва, то пить нельзя.

-- Я это понимаю, что со странностями, но чтобы водку не пить... - Урюбджур у которого после недельного загула голова была довольно тяжелой поморщился и вдруг застыл: - слушай, а как же ваш профессор тогда похмеляется? - Он уставился на Лисенко, и глаза у него от великого недоумения стали почти круглыми.

-- А он и не похмеляется, ему не надо.

-- Как это - не надо? - Урюбджура явно заклинило. - Похмеляться надо всем. Голова у всех болит.

-- Так он же водку не пьет, у него и похмелья не бывает. Значит, и похмеляться ему не надо, - спас от приближающегося шокового состояния своего собеседника Лисенко.

Урюбджур долго и старательно думал и в конце - концов уяснил.

-- Ты смотри, как интересно получается. Если не пить, так и похмеляться не надо. Вот ведь как в жизни бывает...

Студенты отправились вслед за начальством, а Галя, как ей было указано, осталась в лагере и тут же вмешалась со своими кухонными делами в серьезный мужской разговор.

-- Можно банку тушенки открыть, - предложила она, - можно салат сделать, могу яичницу поджарить...

-- Какую яичницу? - не понял Урюбджур, мысли которого в это время находились где-то далеко, в области целебных свойств вино -водочных изделий.

-- Это она про закусь, - объяснил Лисенко. - Закажем наше фирменное блюдо, - предложил он.

-- Я гость, ты угощаешь, - согласился Урюбджур, не имевший представления о фирменном блюде экспедиции. Какая разница, чем закусывать.

-- Давай свой фирменный и побольше, полную миску, - решил Лисенко. - Я только сейчас захвачу самое главное, - подмигнул он Урюбджуру. - Одну минуту.

Профессор занимал большую пятиместную палатку. Здесь хранились и все запасы продовольствия, и все имущество экспедиции, и наиболее интересные материалы раскопок. Лисенко тут же увидел ящик, о котором говорил шеф. Это был хорошо знакомый вьючник с длинными ремнями, каким-то чудом сохранившийся у шефа, еще с тех пор, когда он молодым аспирантом бывал на раскопках в этой же Калмыкии.

Лисенко отбросил крышку исторической реликвии и начал осматривать хранящиеся в ней сокровища. В ящике находился бритвенный прибор шефа, и новый шпатель, и старенький фотоаппарат со штативом, которым профессор делал снимки, катушка черных ниток и неизвестно как попавшая сюда пачка соли. А в углу стояли две четвертинки водки.

-- Две бутылки! - удивился Лисенко. Такого он даже от своего шефа не ожидал. И тут он поверил, что профессор человек непьющий. Это же надо - назвать четвертинки бутылками! Каким же далеким от мира сего и вино - водочных изделий так широко в нем распространенных должен быть человек, который может такое сказать.

Профессор, конечно, рассчитывал, что обмывание ограничится одной "бутылкой" и Лисенко с удовольствием подумал, что тут-то шеф и просчитался. Без всяких угрызений совести он прихватил с собой обе.

Урюбджур удивленно посмотрел на четвертинки, потому что подобной несерьезной тарой пренебрегал и, вообще, был уверен, что не могут два уважающих друг друга человека ограничиться такой малостью. Но из вежливости промолчал, полагая, что это только для начала.

-- Пошли ко мне в палатку, - решил Лисенко. - На улице еще жарко.

В палатке было не на много прохладней, но все-таки тень, и слабый ветерок продувал ее через поднятые края. Лисенко уселся на свою раскладушку, усадил Урюбджура на петину, а между раскладушками поставил ящик, вот и получился отличный стол. Потом порылся в вещмешке и вынул оттуда небольшой граненый стаканчик грамм на семьдесят. Тут и Галя заглянула в палатку.

-- У меня все готово - сообщила она. - Снедь подавать, или как?

-- Давай, неси... И чтобы быстро: одна нога здесь другая - там, и наоборот. Это у нас повариха из крепостных, - сообщил он Урюбджуру. - Талант у нее. Когда она что-нибудь приготовит - пальчики оближешь. Так что на закусь налегай с усердием. Только у нас в экспедиции и только в этом сезоне. Учти, ни в одном ресторане, такое не подадут.

-- Налягу с усердием, - пообещал Урюбджур.

Галя внесла и поставила на ящик тарелку со щедро нарезанными ломтями черствого хлеба и большую эмалированную миску. Вначале казалось, что миска эта заполнена кусками розовой мясистой помидоры, но, приглядевшись можно было увидеть крупно нарезанные белые куски сваренных вкрутую яиц, бирюзовые кружки сочного столового лука, остроконечные дольки чеснока. Все это чуть ли не плавало в янтарном, светящемся подсолнечном масле.

-- Эх, хорошо! - крякнул Лисенко. - Видишь, какая прелесть. Спасибо Галина, уважила гостя.

-- Не обессудь, батюшка, покидаю я вас, на раскопки ухожу, - сообщила повариха. - А посуду, барин, сам помоешь. Все равно скоро социалистическая революция грянет, так что привыкай к самообслуживанию, - и ушла.

Урюбджур присмотрелся к непривычной закуске и в особый восторг не пришел. Не привыкли они здесь, в степи, к таким деликатесом как салат, закусывали просто мясом. Но вида не подал и уважительно кивнул.

-- Стопочку, - Лисенко наполнил стаканчик и подал его Урюбджуру.

Тот взял стопку, застыл, держа ее на весу, и прищурил глаза, предвкушая удовольствие.

-- За нашу встречу! - предложил Лисенко.

-- А себе? - спросил Урюбджур.

-- Жарко очень, теплая водка, - пожаловался Лисенко. - Я такую не могу.

-- Я что, по-твоему, сюда пить приехал! - Урюбджур поставил стопку на ящик, скрестил руки на груди и стал похож на рассерженного Будду. - Я посидеть приехал, поговорить приехал, компанию составить... А, может быть. у тебя больше водки нет? - скосился он на сиротливые четвертинки. - Так я сейчас поскачу, привезу ящик!

Лисенко понял, что пить придется. Он полез в вещмешок и вынул второй стаканчик.

-- Понимаешь, я еще никогда не пил теплую водку, - попытался он оправдаться. Боюсь. что не пройдет, - и Лисенко выразительно похлопал себя по груди.

-- Пройдет, очень даже хорошо пройдет, - Урюбджур сглотнул слюну, поднял свою стопку. - За ваши раскопки! Чтобы вы какую-нибудь старинную античную скульптуру нашли!

-- Ага, какого - нибудь местного Аполлона или, еще лучше, Венеру. А что, неплохо было бы. За Венеру Калмыцкую!

-- За Венеру Калмыцкую! И чтобы с руками была.

Чокнулись. Хорошо зазвенело. И прошла хорошо. Лисенко с удивлением понял, что теплая водка не такая уж гадость. Было в ней что-то заковыристое, необычное но вполне допустимое.

-- Лихо проехало! - оценил Лисенко, отломил кусочек хлеба и полуприкрыв глаза смачно понюхал корочку.

-- Проехало! - повторил Урюбджур и тоже понюхал корочку.

А потом отдали честь галиному салату. Помидора мясистая, спеленькая, мягкая, а лучок и чесночок на зубах хрустят, приятный такой хруст, аппетитный, и все это сочное, а сверх того еще и сдобренное ароматным подсолнечным маслом...

-- Хорошая закусь, - оценил Урюбджур. - Мяса в ней нет, но все равно -- хорошая. Скажу жене, тоже будет делать дома такую закусь, всем понравится.

Похмельную тяжесть головы первая же стопка как рукой сняла. Пусть кто-нибудь скажет, что водка не волшебный напиток. Урюбджур повеселел.

-- Ну так как тебе теплая водка? - добродушно спросил он.

-- А знаешь, прошла вполне нормально, - признался Лисенко.

-- Дегустация прошла нормально, дегустатор жив и чувствует себя хорошо, - сообщил Урюбджур худосочной четвертинке. - А горячую водку, которая огнем горит, ты совсем, наверно, ни разу не пил?

-- Нет, горячую воду не пил , - Лисенко налил еще по одной. - Давай за вашу Калмыкию, - предложил он.

-- Давай, за Солнечную Калмыкию! - подхватил Урюбджур.

-- Вот солнца у вас многовато, - пожаловался Лисенко. - Его бы в два раза меньше, как раз было бы.

-- Ничего, потерпишь, зато красиво у нас... Степь и над ним большое солнце. Это же как герб.

-- Вот-вот, а по бокам эти самые, носатые... Бегают у вас здесь целыми стадами. Забыл, как он называются - по бокам они на задних ногах стоят.

-- Сайгаки! - догадался Урюбджур. - Правильно, сайгаки только у нас остались, больше нигде нет.

Чокнулись и выпили. Вторая еще лучше прошла. После второй уже основательно взялись за закуску: усердно и молча. Тут или разговаривать, или есть.

-- А гусары по-твоему были дураками? - когда закусили, как следует, спросил Урюбджур, хитро прищурив глазки.

-- Да нет, гусары не были дураками, - не задумываясь, признал Лисенко. Ему стало интересно, почему Урюбджур вдруг свернул на гусар.

-- А как ты думаешь, удовольствие от выпивки они получали или нет? - продолжал допытываться Урюбджур

-- Странный вопрос. Конечно, получали. Для того и пили, чтобы удовольствие получить.

-- Так гусары же горячую водку пили! - торжествуя, заявил Урюбджур. - Понимаешь, не теплую, а горячую.

-- Ну, не знаю, - не поверил Лисенко, что гусары могли такое пить. - Дворяне все-таки, понимаешь, аристократы, запросто на французском разговаривали, твой Денис Давыдов даже стихи писал - и горячую водку...

-- Он даже этого не знает, - пожаловался Урюбждур убогой четвертинке. - А ты знаешь, что как раз это и был у них самый шик? Заваливались по вечерам к цыганам, пели гусарские песни, стреляли из пистолетов и пили жженку.

-- А ведь я про жженку где-то читал, - вспомнил Лисенко. - Только, по -правде сказать, не особенно хорошо знаю, что это такое.

-- Что это такое я тоже не знаю, - признался Урюбджур, - Но они же не просто так ее жженкой назвали. Раз жженкой назвали - значит, ее жгли. и она горела. Понимаешь, гусары пили горящую водку. И это было больше чем сто лет тому назад. Как ты думаешь, за сто лет какой-нибудь прогресс должен произойти?

-- Естественно, - согласился Лисенко. - Прогресс, он очень упрямый и постоянно происходит, его не остановишь.

-- А мы с тобой прогресс не двигаем. Мы с тобой только теплую водку выпиваем. Может быть, и нам поджечь ее, чтобы прогресс поддержать, - задумался Урюбджур.

-- Не надо, - Лисенко совершенно не хотелось двигать прогресс в намеченном Урюбджуром направлении. - Прогресс подождет. Такая жара стоит, степь загореться может.

-- Это верно, - согласился Урюбджур. - Трава совсем сухая, может загореться. Но когда-нибудь надо будет попробовать. Гусары - они не были дураками. Давай, еще по одной за прогресс. А то водка остынет, - пошутил он.

-- Давай за прогресс, он того стоит, чтобы выпить за него, - поддержал Лисенко. - Водка, она ведь тоже продукт прогресса.

-- Думаю, что надо нам еще по одной выпить, - сообщил Урюбджур. Глазки у него блестели, и он сейчас был похож на шалящего Будду. - Значит, римляне без штанов ходили, - хихикнул Будда. - Грозные римские легионы шли по Галлии железной поступью завоевателей, и все без штанов... Умора...

Лисенко опорожнил вторую четвертинку, полез в свой волшебный вещевой мешок и вынул оттуда настоящую бутылку водки, долил пустую стопку из нее.

-- А впереди всех на белом коне Гай Юлий Цезарь и тоже без штанов, - продолжил он красочное описание шагающих по Галлии легионов.

-- Елки - палки, как же это так, - совершенно неожиданно расстроился Урюбджур, - ты знаешь, что они без штанов ходили, а почему я не знаю?

-- Так ты же не историк, - попытался успокоить его Лисенко. - Мы древний Рим специально изучали.

-- Все равно должен был знать. Я Шлоссера три раза прочел, там ничего такого нет. Такая невероятная особенность, а я не знаю.

-- Ars longa, vita brevis est, - выдал Лисенко из своего запаса.

-- А что это такое? - изумился Урюбджур. На букву "А", а я не знаю. Чувствую, что латинское выражение...

-- Наука обширна, а жизнь коротка. Это в том смысле, что всего узнать ни один человек не может.

-- Ты тоже выражения заучивал! - обрадовался Урюбджур встрече с соратником по увлечению.

-- В какой-то мере, - признался Лисенко. - А вообще-то у нас два года латинский язык изучают на первом и втором курсах.

-- Вот это здорово, - позавидовал Урюбджур. Мне бы так. А еще какой язык изучаете?

-- Кто какой. Я вот английский, а Петя немецкий.

-- Так ты на английском языке разговаривать можешь?! - С великим уважением посмотрел на собеседника Урюбджур.

-- Нет, разговаривать - не могу. Могу читать и переводить со словарем, - как в хорошей анкете ответил Лисенко.

-- А чтобы разговаривать вас разве не учат?

-- Чтобы разговаривать не учат.

-- Почему?

-- А зачем? - вопросом на вопрос ответил Лисенко.

-- Как зачем! Чтобы с иностранцами разговаривать.

-- Так-так, а скажи мне, друг мой, Урюбджур, зачем, к примеру, нашему Пете разговаривать с иностранцами?

-- Так интересно же, как они живут, что они думают.

-- Интересно ему. Если тебе интересно, послушай радио, или газету почитай, там все, что надо про иностранцев написано: как они живут, что думают, как там трудящихся эксплуатируют, как негров угнетают.

-- Про эксплуатацию я знаю и про негров тоже. Но ведь можно узнать про автомобили. У них, говорят, каждый по автомобилю имеет.

-- Вот именно, можно узнать, - снисходительно кивнул Лисенко. - Только учти, Урюбджур, иностранцы ведь хитрые, они сразу начнут у того же Пети военную тайну выпытывать, или государственную.

-- А он им не скажет. Не такой человек Петя, чтобы военную тайну иностранцам выдать, - высоко оценил моральные качества и патриотизм Пети Маркина Урюбджур

-- Так они ведь все сплошь в шпионы иностранной разведкой завербованные, специально обучены военные тайны узнавать. Уж если станут выпытывать, так выпытают. Петя и не заметит. А вот если он не будет знать иностранного языка, сумеют они у него военную тайну выпытать, как ты думаешь?

-- Если не будет знать, то не сумеют, - согласился Урюбджур.

-- То-то и оно. Вот и получается, что поскольку Петя на иностранном языке не разговаривает, то с иностранцами ему встречаться не за чем, и никакой тайны он выдать не может. Так что все могут спокойно спать. Читаем и переводим со словарем. И язык, вроде знаешь, и никакой тайны никому не выдашь.

-- Вот теперь понял. Наверно очень умный человек такой способ изучения языка придумал, - оценил Урюбджур. - Знаешь, есть такая поговорка: "Один, два - хорошо, а ум лучше".

-- Как, как? - не сразу сообразил Лисенко.

-- " Один, два - хорошо, а ум лучше", - повторил Урюбджур.

-- Ага... - до Лисенко, наконец, дошло, откуда такая поговорка появилась у Урюбджура. - А знаешь, в этом что-то есть... Нет, определенно здорово сказано. Надо будет запомнить.

-- Вот и я говорю, хорошая поговорка, Надо нам выпить за умных людей.

За умных людей кто откажется выпить, так что с удовольствием приняли... И закусили. В миске с салатом скопилось немало сока от помидоров сдобренного солью и подсолнечным маслом. Очень хорошо шел этот сок после стопки.

-- Ты мне вот что скажи, вот вас всех в Сибирь выселили, так ты зол за это на русский народ, на меня к примеру? Ненависть у тебя к русскому народу появилась? - давно хотелось Лисенко это спросить, но не было случая. Теперь случай представился.

Урюбджур зажевал вопрос здоровенным ломтем блестящего, от подсолнечного масла, помидора, похрустел острым чесночком, сладким лучком...

-- Ты меня не выселял, и твой профессор меня не выселял, и Петя не выселял. Хороший парень Петя. Напрасно ушел, посидел бы с нами, выпил.

-- Работать надо. Шеф на работу жадный. Сам не сидит, и другим не дает. Так какое все-таки у вас отношение к русским?

-- Я же сказал - нормальное отношение. Когда два народа живут рядом, между ними может всякое случится. Соседи: и поссорятся и помирятся. Но жить все равно приходится рядом, никуда не денешься. Значит, обиды надо прощать. Люди разные бывают, но если все время копить зло, отвечать злом на зло - это не жизнь будет, а одно мучение.

-- Ты часом не буддист? - поинтересовался Лисенко.

-- Какой там буддист, - отмахнулся Урюбджур. - Откуда он возьмется, буддизм, если у нас даже ни одного дацана нет. У нас в Будду только некоторые старики и старухи верят, а кто помоложе, те все натуральные атеисты, ни во что не верят: ни в Будду, ни в Христа, ни в Аллаха.

-- Как это, по-твоему: хорошо или плохо?

-- И хорошо и плохо... Хорошо потому, что всякая религия это все-таки опиум для народа. Так Ленин сказал, а Ленин зря говорить не станет. А плохо потому, что человек должен во что-то верить. Сдерживающий фактор. У каждого человека должно быть что-то святое.

-- А чего в религии, по-твоему, больше, хорошего или плохого? - Не отставал Лисенко.

-- Не знаю, сложная проблема. Чтобы ее решить надо мозги определенным образом настроить. Очень много думать надо или очень много выпить. Я столько думать не могу и выпить столько тоже не могу, поэтому и не берусь ее решать. Лучше давай выпьем за барана - предложил Урюбджур. - Хорошее вы ему имя дали. За Геродота! Ему приятно будет, что за него выпивают.

Геродот не слышал их разговора, но если бы он знал, что в палатке сейчас пьют за его здоровье, ему действительно было бы приятно.

-- Хай живэ и пасэтся! - пожелал барану Лисенко.

-- Хай! - эхом откликнулся Урюбджур.

И за Геродота тоже хорошо прошла, чего бы ей не пройти...

-- А вообще-то буддизм религия очень добрая, - закусив, стал размышлять Урюбджур. - Самая старая религия на Земле, поэтому, наверно, и добрая. Все страсти постепенно утряслись. Требует уважения и доброты. Не только к человеку, но и к каждому животному, и к каждой букашке и к каждой травинке. Буддизм мне вообще-то нравится, он учит, что душа у человека должна быть чистой. А если душа поганенькая, то могут быть очень неприятные последствия. После перевоплощения можно в лягушку превратиться, или в червяка навозного, или в паука. Вот ты бы хотел в будущей своей жизни перевоплотиться в паука?

-- Ни в коем случае, - отказался от этой неприятной перспективы Лисенко. - Я их не люблю, пауков.

-- Вот видишь, никому не хочется превращаться в лягушку или паука. Значит надо жить праведно. А плохой человек может перевоплотиться даже в такую гадость как ядовитый скорпион. Представляешь себе?

-- Веселенькое дельце... Это, значит, появляешься заново на свет и сразу скорпион?

-- Сразу.

-- М-да, хоть не перевоплощайся... А ты как живешь?

-- Я живу по совести.

-- А материально?

-- Что материально? Нормально живу, как народ живет, так и я.

-- Сколько тебе за работу платят?

-- Семьдесят шесть рублей сорок копеек. И еще по договору мне ноги и голова переходят от каждого зарезанного барана.

-- Не густо. А семья у тебя есть?

-- Как же без семьи. Жена есть и сын.

-- Жена работает?

-- Нет. Надо сына воспитывать, дома убирать, еду готовить... За скотиной надо ухаживать... Некогда ей работать.

-- Так вам же на троих этих денег не хватает. Мясо, наверно, совсем не едите.

-- Почему не едим?

-- Ну, на твою зарплату особенно не разбежишься.

-- Причем тут зарплата. Когда шкуру снимаю, нож немного повернется, кусок хорошего мяса есть. Еще раз повернется, когда ноги режу. Сколько надо, столько раз и повернется.

-- Интересно... И много ты, это самое... берешь?

-- Много - мало... Нет же такой меры. Много или мало - для каждого по - другому получается. У меня семья три человека, мне три килограмма в день мяса нужно. Я три килограмма и беру.

Такого Лисенко слышать еще не приходилось. Обычно, если человек воровал, он стеснялся об этом говорить или, что случалось реже - хвастался своими подвигами. А Урюбджур не стеснялся и не хвастался. Он вроде бы даже и не воровал. Он брал. И это было для него так же просто, как, скажем, умываться по утрам, или скакать на лошади. И у Лисенко как-то язык не поворачивался заговорить о воровстве.

-- А почему больше не берешь? - спросил он.

-- Зачем мне больше, больше мы за день не скушаем.

-- Продать можно. Деньги будут.

-- Нет, - не согласился Урюбджур. - Продать не могу. Это нехорошо будет, неправильно.

-- А голову и ноги - это все продаешь?

-- Зачем продавать, - Урюбджур с удивлением посмотрел на Лисенко, который сказал, по его мнению, явную ересь. - Они ведь мне не нужны и ничего мне не стоили. Так отдаю, кому нужно тот берет.

-- Да, устроился ты неплохо, но я все равно не понимаю, как вы концы с концами сводите. Твоей зарплаты ведь, наверно, только на хлеб и хватает?

-- Хлеб мы не покупаем.

-- Где же вы его берете?

-- Сами делаем.

-- Как это сами...

-- Ты что, не знаешь, как хлеб делают? - Урюбджур подозрительно посмотрел на Лисенко, пытаясь понять, не издевается ли тот.

-- Ну-у-у, - довольно нечленораздельно протянул Лисенко, который искреннее не мог понять, как можно прожить втроем на зарплату в семьдесят шесть рублей сорок копеек, даже если мясо дармовое, да еще быть довольным такой жизнью.

-- Ладно, сейчас расскажу. Значит, как созреет урожай, я беру лошадь, еду на ток, насыпаю шесть мешков зерна и везу домой. Потом везу зерно на мельницу, и из него делают муку. А из муки жена печет хлеб. Вот так, все очень просто.

-- Действительно просто, - согласился Лисенко. - А зерно, конечно, колхозное?

-- Да, наше зерно.

-- А почему только шесть мешков? - допытывался Лисенко. - Почему, скажем, не семь или не десять? Десять ведь больше. На телеге можно и десять увезти.

-- Так мне больше не надо, - пытался втолковать собеседнику простую истину Урюбджур. - Шесть мешков мне как раз до нового урожая хватает. Если я возьму лишний мешок, то куда я его дену? - задал он в свою очередь каверзный вопрос.

-- Можно продать, - сразу нашелся Лисенко. - И будут у тебя деньги.

-- Ты самых простых вещей не понимаешь, - пожалел собеседника Урюбджур.

-- Не понимаю, - развел руками Лисенко, - Я знаю что больше, это всегда больше чем меньше.

-- Значит, мало выпил. Давай еще раз выпьем, - предложил Урюбджур.

Лисенко налил по полстопки, приходилось экономить. Выпили и эту малость.

-- Теперь понял?

-- Все равно не понял. Давай откровенно: ты ведь воруешь - наконец решился Лисенко. - И мясо, и хлеб этот... Так не все ли равно, сколько ты украл?

-- Так я и думал, что ты не понимаешь, - огорчился Урюбджур. - Я не ворую, я беру.

-- Не вижу разницы.

-- Как это не видишь? Брать можно только для себя, - стал объяснять Урюбджур. - Если очень надо. Понимаешь, если тебе что-то необходимо для существования, то можно взять. А на продажу брать нельзя. Вот это уже будет воровство.

-- Почему же, если берешь для себя, это не считается воровством? - добивался Лисенко. - Ведь все равно чужое берешь.

-- Не чужое я беру, а наше, колхозное или государственное, - старательно пытался ему втолковать простую истину Урюбджур. - Чужого я ни одного зернышка никогда не возьму.

-- А колхозное или государственное брать, по-твоему, можно?

-- Видишь. какое дело, - весьма охотно стал объяснять Урюбджур. - Это же наше общественное добро. А в обществе все взаимно связано. Все мы зависим друг от друга, зависим от труда каждого из нас. Я произвожу для общества определенную работу. В свою очередь, я же пользуюсь трудом других.

-- Берешь шесть мешков зерна?

-- Совершенно верно, беру шесть мешков зерна.

-- Но за свой труд ты получаешь зарплату. На нее должен покупать все, что тебе нужно.

-- Ты что, думаешь, что на зарплату в семьдесят шесть рублей сорок копеек могут прожить три человека? - удивился его наивности Урюбджур.

-- Да нет, я так не думаю.

-- Так ведь люди, которые назначили такую зарплату не дурней нас с тобой. Они же исключительно умные. Министры! Соображалка у них очень сильно работает.

-- Лисенко вообще-то не был уверен, что все министры люди исключительно умные, но спорить не стал:

-- И что они, по-твоему, соображают?

-- Они соображают, что если у человека маленькая зарплата, то все, что ему недостает, он может взять в другом месте.

-- Значит, ты думаешь, что, назначая тебе такую зарплату, они уверены, что ты поедешь на ток?

-- Конечно, они же не просто так зарплату назначают. Они думают, и все очень четко планируют. У нас же плановое хозяйство. Кто в торговле работает, тем назначают маленькую зарплату, потому что они могут взять на работе все, что им нужно. И на швейной фабрике тоже маленькую - там всегда можно взять, сколько хочешь материала. А вот где танки делают, там назначают большую зарплату потому, что танк домой не возьмешь.

-- Так ты считаешь, что все это продумано?

-- Конечно, они ведь заботятся о народе.

А может быть Урюбджур прав, - подумал Лисенко, - Может быть эти министры, действительно, назначают зарплату, на которую нельзя прожить исходя из того, что остальное люди где-то уворуют? Бред какой-то...

-- По-твоему они предвидят, что ты поедешь на ток и возьмешь шесть мешков зерна?

-- Что значит предвидят. Они в этом уверены. Иначе они не назначили бы зарплату в семьдесят шесть рублей сорок копеек. Понимаешь, их решение направлено на то, что народ сам будет перераспределять материальные ценности.

-- И ты, значит, определяешь, сколько надо перераспределить в свою пользу?

-- Не я определяю. а природа. Количество продуктов. которое мне необходимо, чтобы жить и работать, чтобы воспроизводить свою рабочую силу, определяется самой природой. Здесь все точно. Природа ошибиться не может. Согласен?

-- Предположим - согласен.

-- Это хорошо, начинаешь понимать... Так что я просто следую законам природы. Законы, которые пишут люди, бывают правильные, бывают неправильные. С ними можно делать все, что хочешь. А законы, которые создает природа изменить нельзя. Они вечны. И если все люди будут поступать по законам природы, то всем всего будет хватать.

-- Очень интересно, - не мог Лисенко отказать Урюбджуру в оригинальности его теории. - Ну а если тебя, скажем, поймают, когда ты зерно с поля повезешь, шесть мешков.

-- Зачем меня ловить? - искренне удивился Урюбджур. - Я ничего такого не делаю, чтобы меня ловить надо было. - Кто же меня ловить будет.

-- Милиция. Они могут подумать, что ты зерно воруешь. Они ведь могут не знать, что ты просто берешь по потребности, как при коммунизме.

-- Милиция не станет ловить.

-- Почему это тебя милиция не станет ловить?

-- В милиции тоже люди работают.

-- Что - же, ты им будешь объяснять про свои потребности и про то, что их регулирует природа?.. Боюсь, что они тебя могут не понять.

-- Зачем объяснять. Я же говорю, в милиции тоже люди работают. В милиции тоже каждый насыпает себе. Кто четыре мешка, кто десять. У них тоже маленькая зарплата. Сколько нужно, столько и насыпает.

-- Тогда конечно, - не мог не согласиться Лисенко. И сразу остыл, потому что если здесь каждый насыпает себе, сколько нужно, то спорить совершенно не о чем. Просто надо срочно ехать в Саратов, собирать свои манатки, и перебираться в Солнечную Калмыкию. - Давай-ка, мы выпьем еще по одной, за вашу славную милицию, - предложил он.

-- Давай, - охотно согласился Урюбджур. - Давай за милицию. Там тоже хорошие люди работают.

Выпили еще по одной и закусили великолепным галиным салатом.

-- А теплая водка вполне ничего. Вполне можно пить, - окончательно признал Лисенко.

-- Я же говорю тебе, что гусары, не дураки были. Надо нам с тобой все-таки попробовать такую, чтобы горела.

-- Надо, - согласился Лисенко.

За обстоятельным разговором у хороших людей время бежит незаметно. Закончили и бутылку, которую достал из своего рюкзака запасливый Лисенко и над шикарным салатом, что Галя приготовила, тоже основательно поработали. Только разговор никак не могли закончить.

Поговорили о том, что надо бы провести в Элисту железную дорогу, потом о скорпионах, млечном пути, ценах на железнодорожные билеты и атомной войне. От нее совершенно логично перешли к Атлантиде и общими усилиями отвели ей место на острове Сантарин в Средиземном море. С Атлантиды перекинулись на абстрактную живопись и определили, что дурят нас все, кому только не лень. Затем перебрались на Марс и твердо решили, что жизнь там есть. Может быть и неразумная, но есть. И ничего в этом плохого. На Земле неразумной жизни тоже гораздо больше, чем разумной.

До чего же широким оказывается круг интересов, когда встречаются два понимающих и уважающих друг друга человека, особенно если есть у них по бутылке на брата и приличная закусь. А теплая водка хорошему разговору вовсе и не помеха а, как оказалось, совершенно наоборот, потому что разошлась она очень даже нормально.

К сожалению, каждое хорошее дело имеет не только начало, но и конец. Когда собеседники горячо обсуждали преимущество советских танков перед американскими, Урюбджур неосторожно глянул на часы.

-- Ого! - удивился он. - Засиделся я здесь. Пора отправляться к своим пенатам.

Лисенко не стал удерживать гостя. Хотелось вообще-то, поговорить еще и о тушканчиках: прыгают, подлые, на двух ногах, ну совсем как кенгуру. Одна только разница - что сумок нет. Может быть дальние родственники? И еще кое о чем интересном можно было поговорить. Но водка все равно кончилась, так что нечего человека задерживать. Раз нужно ему к пенатам, пусть двигает.

-- Ты не забудь барана известного под именем Геродот, - на всякий случай напомнил он. - Самое главное - не забудь барана.

-- Я ничего не забываю, - прищурился Урюбджур. - У меня память, знаешь какая?! Отличная память. У меня так: если решил что-нибудь сделать - никогда не забуду.

-- Это здорово, - похвалил Лисенко. - Очень хорошее качество. Ты понимаешь, Урюбджур, насколько это важное качество?

-- Понимаю. Качество всегда переходит в количество - есть такой закон у диалектики.

-- Наоборот, - поправил его Лисенко. - Количество переходит в качество.

-- Это сначала количество переходит в качество, а потом уже наоборот: качество начинает переходить в количество, - заупрямился Урюбджур. - Круговорот получается. Диалектику я помню. Знаешь, какая у меня память?

-- Знаю, отличная. Если что-нибудь решил сделать - никогда не забудешь...

Следует отметить, что приняв на грудь по бутылке, собеседники выглядели вполне достойно и дикция у них пострадала лишь самую малость. А о сорокоградусной можно было догадаться лишь по блеску глаз да по масштабу рассуждений и их глубокомыслию.

Собеседники выбрались из палатки, и пошли к Геродоту. Тот терпеливо ждал. Как остался стоять, когда они ушли в палатку, так и стоял до сих пор на том же месте и в той же позе. И никакого у него от этого длительного ожидания чувства протеста не возникло и никаких жалоб не появилось. Смотрел он на идущих к нему людей так же преданно и с той же любовью. Уж в чем-чем, а в терпении барану не откажешь, и в постоянстве тоже. Позавидовать можно.

-- Ко мне домой пойдем, - подмигнул ему Урюбджур. - Там тебя овечки ждут, хорошие такие овечки, очень на тебя похожие: все беленькие и парнокопытные. И будешь ты у них primus среди равных.

-- Б-е-е-е-е-е! - баран явно обрадовался тому, что пойдет домой к Урюбджуру. Он не понимал латынь и не знал что такое primus, но мысленно махнул на это дело копытом: в своей простой и здоровой жизни он прекрасно обходился без знания латинского языка. Геродот узнал главное - что встретит там беленьких овечек. Овечки - это было вполне понятно и прекрасно. Может быть, и бараны будут. А то все один да один, перебебекнуться не с кем и пободаться не с кем. А он привык жить в коллективе. И, кроме того, он столько интересного мог теперь рассказать этим овечкам и баранам. В коллективе его ждала слава. А кто из баранов откажется от заслуженной славы...

-- Только веди себя прилично и подобающе, - предупредил Урюбджур, а то бить буду.

Геродот покорно завилял хвостиком и пригнул голову, предлагая Урюбджуру хоть сейчас выполнить свою угрозу. Но Урюбджур бить барана не стал, наоборот, он ласково погладил ему мордочку и стал отвязывать веревку.

-- Может убежать, - предостерег Лисенко. - У нас уже однажды убегал. Мы его всей командой ловили, удовольствие ниже среднего. У него же четыре ноги, а у нас по две. Разве догонишь.

-- Никуда не убежит. Мы с ним договорились. Баран должен бояться хозяина и любить его.

-- Так бояться или любить? - попытался уточнить Лисенко.

-- Главное - чтобы боялся. А если будет бояться, то и любить будет.

Урюбджур довольно сильно стукнул барана по шее, затем развязал узел и бросил веревку на землю. Баран оказался на свободе. И тут выяснилось, что эта пресловутая свобода, к которой он, по мнению некоторых участников экспедиции, все время так рвался, ему совершенно не нужна. Ему нужен был настоящий хозяин, который может и мордочку погладить и по шее стукнуть. Баран стоял, задрав голову, и смотрел на Урюбджура влажными влюбленными глазами, как на родного.

-- Ты подожди, я девчатам помаячу, - попросил Лисенко. - Они к нему привыкли. Я им помаячу - сразу прибегут попрощаться. Шеф их ради такого дела с работы отпустит.

Шеф действительно отпустил девчат попрощаться с Геродотом, и они тут же легкой стайкой понеслись к лагерю. Понимали, что без них Геродота не уведут, но на всякий пожарный случай поторапливались.

Сам, конечно, с ними не пошел, не хватало еще, чтобы профессор, к тому же начальник экспедиции, на виду у всех бегал в рабочее время с баранами прощаться. И Петя не пошел. Из принципа не хотел прощаться с этой зловредной скотиной, которая постоянно, как какой-нибудь вредитель и диверсант, отвлекала его от научной работы.

Александр Александрович тем более не собирался участвовать в проводах барана. Он последние дни и так все время старался быть подальше от этого неразумного животного и теперь, со своего безопасного далека, с удовольствием наблюдал за тем, как Геродота собираются увести из лагеря, и чувствовал себя победителем в их противостоянии, во время которого полностью проявилось торжество разума перед грубой силой. Ведь в конечном итоге добродетель в лице Александра Александровича Онучина, потомственного дворянина и шофера Академии Наук СССР восторжествовала, а невежество, зло и агрессивность в лице барана совершенно неизвестной породы и незаслуженно носившего древнегреческое имя Геродот - были наказаны.

А девчата обнимали Геродота, чесали ему шею, загривок, гладили мордочку... Всеми возможными способами демонстрировали свою любовь. Баран стоял как вкопанный, закрыв глаза от удовольствия.

-- Хороший ты мой... - ворковала Александра Федоровна. - Ты уж нас не забывай, ты к нам в гости приходи.

-- Накормим, напоим и сказку расскажем, - поддержала ее Галя, - почесывая барана за ухом.

-- Ты у нас самый красивый, - шептала Геродоту Серафима. - Сейчас я тебе ленточку поправлю. - Она развязала красную ленточку на шее барана и стала завязывать ее по-новому, чтобы бант был пышней.

-- Неправильно делаешь, - остановила ее Александра Федоровна.

-- Ты мне про это не говори, я у нас во дворе лучше всех банты завязываю, - не согласилась Серафима.

-- Цвет не тот. Красные девочкам завязывают. А Геродот у нас мальчик. Мальчикам надо голубую ленточку.

-- Да, мальчик, - вынуждена была согласиться Серафима. - Ничего себе мальчики пошли: мохнатые и рогатые. Ладно, сейчас голубую принесу.

Она исчезла в палатке, но тут же появилась снова и повязала на шее Геродота широкую голубую ленту, соорудив пышный бант.

-- Вот теперь ты у нас красавец!..

-- Долгое прощание подтачивает силы души, - напомнил Урюбджур. - Своими нежными ласками вы вселяете в его душу тоску и неопределенность

-- Так мы ведь любим его, - попыталась объяснить Серафима. - Нам жалко с ним расставаться.

-- Вы его, пожалуйста, не обижайте, - попросила Верочка. - Он хороший и ласковый.

-- Не обидим, - успокоил ее Урюбджур. - У нас в степи все живут в мире и согласии, никто никого не обижает. Бараны людей не обижают. Люди баранов тоже не обижают.

Он легко вскочил на свою вороную кобылку.

-- Ты, Урюбджур, когда свободное время будет, подкочевывай к нам, посмотришь, чего нового раскопали, посидим, поговорим, - пригласил Лисенко.

-- Непременно приеду, - пообещал Урюбджур. - Хорошо мы с тобой сегодня поговорили, давно так хорошо не разговаривал. А все что нужно я с собой привезу, - довольно прозрачно намекнул он, на то, что материальное обеспечение для хорошего разговора берет в этот раз на себя. - Как только свободное время будет, сразу прискачу.

-- Не забудь.

-- Я, - возмутился Урюбджур. - Ты знаешь, какая у меня память?

-- Знаю, знаю, - Лисенко рассмеялся. - Если что-нибудь решишь сделать - никогда не забудешь.

Урюбджур тоже рассмеялся.

-- Запомнил. Вот и хорошо, что запомнил. Правильно, есть у меня такое кредо.

-- Так что приезжай!

-- Так что приеду! А вы что-нибудь интересное для науки выкопайте. Чтобы всех потрясти. Чтобы вам все завидовали. А я вам скоро мясо привезу. Через два дня привезу, или через три. Успехов вам!

Он поднял правую руку, махнул ею и крикнул что-то по-своему, по степному. Вороная поднялась на дыбы, весело ржанула, потом опустилась на все четыре и пошла, и пошла в степь, только копыта замелькали. А следом за всадником, стараясь не отстать, помчался баран. Он бежал быстро, не оглядываясь на лагерь, в котором провел столько времени, на девчат, что кормили и поили его, привязали на шею голубую ленточку и только что так нежно ласкали.

-- Даже не оглянулся ни разу, - вздохнула Александра Федоровна. - Девочки, я домой хочу.

-- И мне что-то домой захотелось, - задумалась Серафима. - А знаете, без Геродота сразу как-то скучно стало.

-- И пусто, - подтвердила Галя.

Всадник и баран тем временем все больше и больше удалялись от лагеря археологов и наконец скрылись как раз в том месте где земля закругляется.

КОММЕНТАРИИ

СУЕТА ВОКРУГ БАРАНА

292

... Золотого коня с серебряной гривой экспедиция не находила. Чего не было, того не было. Слухи, которые неведомо кто распускал, совершенно не соответствовали действительности. Черепки от старинных горшков - да, обломки кремневых скребков - да, ржавое железо, различные кости и даже совершенно целые скелеты - сколько угодно. А с золотом при раскопках всегда довольно туго. Наши далекие предки, как правило, не особенно щедро экипировали своих покойников, отправлявшихся в загробную жизнь: немного продуктов и кое-что из товаров местного ширпотреба. Были уверены, что остальное те получат по прибытию к месту назначения. А драгоценностей вообще не давали. Очевидно, считали, что изделия из золота и других драгоценных металлов в райских кущах не нужны, ибо спросом не пользуются.

... Инструктор райкома партии был для чабана самым большим и самым могущественным начальником. Когда Инструктор приезжал в колхоз, председатель надевал новую папаху, резал самого жирного барана и вынимал из железного ящика самый хороший коньяк. А когда Инструктор уезжал, ему в машину клали еще одного барана, тоже жирного. И что бы Инструктор ни велел, председатель сразу все делал - такой это был начальник. Чабан, конечно, знал, что есть начальники и побольше чем Инструктор райкома. Первый секретарь Обкома - вот это очень большой начальник. И в Москве тоже есть, на то она и Москва. Но о таких больших начальниках четкого представления не имел и никого из них не видел. Они были для него где-то далеко за облаками, непостижимы и неосязаемы, как сам Аллах.

... In situ, лат. - В месте нахождения. Когда в древнем Риме так говорили, то имели в виду, конечно-же, не кости скелета. Это уже археологи приспособили звучное выражение к своим раскопкам. Латынь все-таки, солидно звучит, подтверждает, что люди не просто так копают - наукой занимаются.

... In vino veritas, лат. - Истина в вине. Произнося эту фразу, некоторые наши современники считают: еще древние знали, что в вине можно найти истину. И весьма усердно ищут ее. У римлян -же она имела совершенно другой смысл: "выпивший выбалтывает правду".

... Omnia Gallia es diwedit et partes tres, лат. - "Вся Галлия разделена на три части". - Так начинает Гай Юлий Цезарь свою книгу "Записки о Галльской войне". Цезарь, как известно, в основном, увлекался политикой, женщинами и военными походами, но в перерывах между ними успевал еще и книги писать. До нас, кроме вышеназванной, дошло еще одно его произведение: "Записки о гражданской войне". По отзывам специалистов, автор, несомненно, обладал литературными способностями. Возможно, что если бы Цезарь не занимался политикой, а посвятил себя литературе, он прожил бы не 56 лет, а значительно дольше. В те далекие времена политики жили мало, а писатели долго.

... Миллер Герхард Фридрихович. Немец, приехал в Россию в 1731 году в возрасте 25 лет. Но уже через шесть лет, в 1731 году, член Петербургской Академии Наук по разделу История. В те годы в России не хватало людей знающих науки и умеющих их преподавать, так что хватались за каждого мало-мальски подходящего иностранца. Среди них попадались и бездарные, и просто проходимцы. Миллер был из средненьких, науку не обогатил, но стал профессором и собрал значительную коллекцию копий документов по русской истории ( так называемый портфель Миллера). В 1733-1743 гг. работал в Экспедиции по изучению Сибири.

В своей диссертации "Происхождение имени и народа российского", Миллер продемонстрировал научную беспомощность. Приведем лишь несколько строк из этой диссертации, показывающих "глубину ученых изысков" профессора: " Чухонцы шведов называли россалейна, и, услышав сие, новгородцы стали называть русью всех народов, от запада приходящих. Рурик с родом своим, услышав, что новгородцы их называют русью, назвались и сами русью, а после того и весь народ славенский назвался русью". Все остальное столь же незатейливо, на таком же "научном" уровне. Ломоносов раскритиковал его диссертацию настолько основательно, что больше о ней никто уже не упоминал.

... Раскритиковав диссертацию Миллера, Михайло Васильевич Ломоносов, в этой же работе, высказывает свое мнение на происхождение имени и народа российского. Он считает, что предками россиян были сарматские племена: аланы и роксоланы. Из сведений почерпнутых в сочинениях греческих, римских и константинопольских авторов, а также российских летописей он определяет, что эти сарматские племена проживали как раз в тех местах, в которых несколько позже заявили себя племена юго-восточных славян. Приведем несколько цитат из его сочинения.

" С роксоланами соединяются у Плиния аланы в одни народ сарматский. И Христофор Целларий примечает, что сие слово может быть составлено из двух - россы и аланы, о чем и Киевского Синопсиса автор упоминает, из чего видно, что был в древние времена между реками Днепром и Доном народ, называемый россы." И еще: " Роксоланская земля в древние времена простиралась от Черного моря до Варяжского и до Ильменя-озера, что из следующих доводов и свидетельств весьма довольно явствует. Страбон говорит: "за Днепром живут дальнейшие из известных скифов, роксолане, далее стужа жить не пропускает".

И, наконец: " После четвертого века по рождестве Христова о роксоланах ничего больше у древних писателей не слышно. А после осьмого веку в девятом, на том же месте, где прежде полагали роксолан, учинился весьма славен народ русский, который и росс назывался".

Действительно, в четвертом веке ( 375 год) в приволжские и причерноморские степи вторглись кочевые орды гуннов, частично уничтожившие, частично вытеснившие куда-то сарматские племена ( очевидно к югу и северу, ибо сами гунны двинулись далее на запад). Поэтому античные авторы более о сарматах не пишут, но археологические раскопки показывают, что остатки сарматского населения имеются в этих степях и после гуннского нашествия.

В середине XYIII века, когда Ломоносов писал свою рецензию, археологии еще вообще не существовало. Впоследствии археологические раскопки показали, что сарматские племена нельзя считать предками славян: совершенно иной погребальный обряд, иные обычаи, иные предметы материальной культуры. Но проживали они, действительно, в тех самых местах, на которых позже стали известны славяне. И нельзя отрицать, что вытесненные к северу гуннами сарматы могли участвовать в этногенезе некоторых славянских племен.

... "Сиеста" - в Латинской Америке обеденный перерыв в самое жаркое время дня. В часы полуденного зноя деловая жизнь замирает, никто ничего не делает, и все лениво подремывают. Выспятся днем, а ночью им уже спать не хочется, и они начинают устраивать всенародные праздники и карнавалы. "Фиеста" - как раз и есть подобный праздник. Так описывают райскую жизнь в этих краях некоторые писатели. Но мы-то знаем, как это бывает в действительности: когда всякие олигархи, капиталисты, плантаторы и их прихлебатели, дремлют, изнывая от жары, эксплуатируемые массы, в лице рабочих и крестьян, на этой же жаре вкалывают; когда одни отплясывают на карнавале " Кукарачу", другие работают в ночную смену. Не такой уж и рай эта Латинская Америка.

Да, надо еще про "гверилью". "Гверилья" - это из совершенно другой оперы, это - партизанская война, там же, в Латинской Америке.

... Патриарх Московский и Всея Руси Никон ( в миру Никита Минов) решил в середине XVII века провести на Руси религиозную реформу: привести богослужение и обрядность к византийским образцам, т.е. к международному стандарту. В основном его новации касались обрядовой стороны. Ранее крестное знамение производилось двуперстно, а он ввел трехперстное, земные поклоны он заменил на поясные, во время пения при богослужении слово "аллилуйя" произносилось по старым стандартам один раз, теперь его следовало произносить три раза, разрешалось также применение шестиконечного креста наряду с восьмиконечным и кое-чего другое. Все это, разумеется, потребовало и некоторых исправлений в церковных книгах.

Тут-то оно и началось: в русской православной церкви произошел раскол. Немало нашлось людей, которые не могли поступиться принципами и выступили против реформ Никона. Ревнители старой веры ( старых обрядов - старообрядцы) и сторонники Никона вступили в энергичную дискуссию. Кого-то из старообрядцев, официально осудив, тащили на плаху ( вспомните боярыню Морозову), кого-то из сторонников Никона неофициально забивали кольями. В качестве протеста ревнители старой веры самосжигались, убегали в скиты. В качестве реакции на неповиновение их отлавливали, клеймили и отправляли на каторгу...

Но прошло каких - нибудь полтораста лет и все постепенно улеглось. Официальная церковь совершала обряды по-своему, старообрядческая церковь, которая к этому времени была узаконена - по-своему. И никто никому не мешал. Старообрядцы активно включились в жизнь государства, среди них появилось немало промышленников, купцов, общественных деятелей. Терпимость для всех оказалась гораздо привлекательней и выгодней чем непримиримость.

Что касается самого Никона, раз уж о нем зашла речь, то этот властный старец стремился к абсолютной власти на Руси. С одной стороны, он хотел поставить патриарха выше Собора, с другой - поставить церковь над светской властью. Т.е. хотел сделать патриарха Всея Руси чем -то вроде Папы Римского. Это у него не получилось. Собор 1666 года низложил Никона и сослал в Белозерско-Ферапонтов монастырь. 15 лет он прожил в этом монастыре и в 1681 году умер.

... Остров Пасхи, местное название - Рапануи, что означает - Пуп земли, был в свое время открыт испанцами. А у испанцев, среди открывателей, всегда имелись специалисты в области католической религии. Они отправлялись в путешествие не ради корысти, как алчные конквистадоры, а лишь для того, чтобы направить на путь истинный пребывающих во грехе аборигенов. Главное внимание священнослужители, естественно, уделяли спасению душ туземцев, ибо тело бренно, а душа бессмертна.

В результате открытия Рапануи население на нем несколько уменьшилось. Но оставшиеся научились креститься, читать молитвы и каяться в грехах, чем полностью подтвердили свою нерушимую веру в единого Бога. В обмен на это Бог обеспечили им бессмертие души. Такой вот взаимовыгодный бартер. А что касается богопротивного, то в этот разряд на острове попали дощечки, покрытые оригинальными местными письменами. Их святые отцы сжигали беспощадно. Сохранились и дошли до нашего времени единицы этих уникальных документов, и ученые никак не могут их расшифровать. Петя тоже не довел дело до конца.

Стоило испанцам открыть какой-нибудь остров, как святые отцы, не медля, начинали спасать. Тех, кто упорствовал в своем идолопоклонстве, отстреливали, но и за этих отщепенцев благочестивые отцы возносили молитву, уговаривая господа Бога простить и принять заблудшие в грехе души. Все же богопротивное предавали огню.

... Дьяк, выбивший у Ермила Онучина чистосердечное признание о шпионаже в пользу хазар, явно плохо ориентировался в хронологии исторических событий. Хазарский каганат распался и исчез еще в середине X века, за шестьсот лет до того, как Ермила вздернули на дыбу. Причем к разгрому каганата довольно основательно приложил свою нелегкую руку наш киевский князь Святослав. Главный блюститель законов при Иване Грозном, Малюта Скуратов, также чихать хотел на исторические факты, он твердо придерживался принятого в те времена в судопроизводстве прогрессивного принципа: " признание - царица доказательства". А Онучин признался, что шпионил в пользу хазарской разведки. Так что отправили его на плаху совершенно законно.

... О том, что в 1980 году люди в нашей стране будут жить при Коммунизме, объявил в свое время 1-й секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущов. После этого его эпохального заявления на улицах городов вывесили транспаранты: "Наша цель - Коммунизм" и стали ударным трудом приближая светлое будущее человечества. Одновременно догоняли и перегоняли Америку по выплавке чугуна на душу населения, производству цемента на ту же душу, по яйценоскости, надоям молока на фуражную корову и кое-каким другим показателям. В этой борьбе двух систем корова была одной из центральных фигур. Газеты помещали большие портреты передовых представителей нашего крупного рогатого скота и лихие заголовки: " Держись, корова, из штата Айова!". В непростом соревновании обе стороны активно использовали преимущества своих систем. У нашей буренки было мощное идеологическое обеспечение, у айовской коровы имелись корма. Хитрая корова из Айовы, опираясь на свою кормовую базу все-таки устояла перед натиском нашей буренки. В остальном же, до сих пор нет никакой ясности, по каким из показателей мы тогда Америку успели догнать, а по каким не успели. А с Коммунизмом, несмотря на определенные успехи в различных областях и направлениях партийного и государственного строительства, ничего не получилось. Его так и не построили. Потом злые языки говорили, что Коммунизм заменили Олимпийскими играми, которые проходили в нашей стране именно в 1980 году.

... Пенаты - древние, еще доримские боги-хранители. Человек как-то уверенней себя чувствовал, когда имел персонального бога, опекающего лично его и его семью, поэтому римляне с большим почтением относились к домашним пенатам. Каждая семья содержала своих, покровительствующих ей богов. Это, конечно, требовало некоторых затрат на жертвоприношения, но они окупались. Если какой-нибудь недоброжелатель обижал подопечных, то боги-пенаты насылали на него коросту, неожиданно обливали ледяной водой, бросали в кувшины с вином, дохлых мышей и творили ему всякие другие гадости.

Были и общественные пенаты. Они заботились о благополучии и целостность всего Римского государства. Эти пенаты оберегали Рим от варваров, присматривали за тем, чтобы Римская империя расширяла границы своих владений, выступали против права наций на самоопределение и уж ни в коем случае не допускали отделения какой-нибудь из провинций.

... Триумфатор. Триумф - торжественный въезд полководца-победителя в Рим. На рубеже нашей эры, т.е. к рождению Христа, римляне успели построить неплохие дороги, открыть канторы по обмену валюты и все как один участвовали в выборах, считая это своим гражданским долгом. Представляете, какой высокий культурный уровень был у этих древних римлян. Но до того, чтобы учредить ордена и медали за разные заслуги (простое, казалось бы, дело) - они так и не додумались. Даже Почетных грамот у них не вручали. А поощрять людей чем-то надо было. Вот они и стали устраивать в честь полководцев-победителей всенародные празднества - триумфы. Это считалось самой высокой наградой. Ветеранам же вместо орденов и медалей давали землю, те тоже были довольны.

... Древние римляне не строили Дворцов Культуры, для собраний актива они приспособили большую площадь под названием Форум. На такое собрания мог придти каждый, без пригласительного билета. При решении вопросов осуществлялись полная свобода и демократия: каждый имел право кричать все, что хотел, а при особом желании мог загнуть оппоненту салазки. Таким образом, принимались самые разумные решения.

Кроме всего, на Форуме время от времени чествовали различных победителей.

... Карфаген - город-государство в Северной Африке, основанный финикийцами. К началу третьего века до нашей эры Карфаген завоевал всю Северную Африку, Сицилию, Сардинию, Южную Испанию и счел, что при таких успехах, может претендовать на мировое господство. Риму это очень не понравилось, он сам претендовал на то же самое. Так что они стали воевать между собой, причем делали это очень основательно, с большим усердием, потому что каждый боролся за правое дело. Подряд, одну за другой, они провели целых три Пунические войны. На это у них ушло 118 лет.

... Сципион Африканский Младший. Римский полководец. В 146 году до нашей эры окончательно победил карфагенян и разрушил Карфаген. Будь он варваром, он на этом и остановились бы. Но Сципион, как и многие другие известные нам римляне, был человеком всесторонне образованным, отличался высоким уровнем античной культуры и не пожелал оставлять за собой разрушенный город. Сципион Африканский приказал вспахать всю его площадь и засеять ее полезными травами, чем подтвердил колоссальное отличие чрезвычайно культурных римлян от совершенно диких варваров.

... "Теория без практики мертва, а практика без теории слепа" - такую вот могучую мысль высказал однажды, в порядке просвещения трудящихся, товарищ Сталин. Население страны единодушно оценило его мудрость и стало в массовом порядке писать это высказывание на транспарантах, цитировать на собраниях и в разнообразных научных трудах. Такое трогательное единодушие очень ярко подтверждало любовь народа к своему вождю.

... Ради справедливости следует отметить, что Серафима, не прилагавшая особого усердия к изучению мифологии, несколько напутала. Мидаса, фригийского царя, никакой злой волшебник не околдовывал, царь сам виноват в случившихся у него неприятностях. Дело было так: он оказал услугу Дионису и тот в награду предложил исполнить любое желание царя. Не три желания, как щедро предлагает обычно наша отечественная Золотая рыбка, а всего одно, как это принято у иностранных богов. Представляете себе: хочется так много, а исполнится только одно желание. Так этот тупой, жадный и спесивый, как индюк царек не дал себе труда подумать и схода ляпнул: " Хочу, чтобы все, до чего я дотронусь, превращалось в золото!" Дионис только плечами пожал и устроил ему это удовольствие. Тут-то у Мидаса неприятности и начались: все время хочется кушать или хоть бы воды попить, а невозможно. Он бы все это золото за хорошую отбивную отдал, или даже, за тарелку каши, но не может. Раньше надо было думать, когда желание объявлял. Так он и умер от жажды и голода.

Есть и другая легенда о том же царе Мидасе. Та, в которой у него появляются ослиные уши. Но она к предположению Серафимы никакого отношения не имеет.

... Калигула - ( 12-41 гг. н. э.), римский император из династии Юлиев-Клавдиев. Царствовал всего три года и десять месяцев, но за это короткое время успел зарекомендовать себя очень плохим человеком: жестоким и распутным. Так что фильм, который о нем сняли в Голливуде, детям до шестнадцати лет смотреть не рекомендуется. Этот император широко известен еще и тем, что построил для своего коня Инициата, дворец и собирался назначить его консулом. Калигула издевался не только над народом, что знать вполне могла вытерпеть, но и над высокорожденными: он отрубал сенаторам головы, травил разными ядами, а во время хорошего настроения заставлял их бегать за своей колесницей. Сенаторам это очень не нравилось.

А в те времена существовала императорская гвардия - преторианцы, - которая охраняла правителя, участвовала в парадах, а в свободное от службы время занималась государственными переворотами. Своей жестокостью и разнузданностью Калигула настолько всех достал, что гвардии пришлось вмешаться. Однажды, когда император выходил из театра, трибун преторианской когорты Кассий Херея со товарищи зарубили его мечами ( отсюда, очевидно, и появилось выражение: "похерить"). Сенаторы облегченно вздохнули, коня Инициата отправили обратно в стойло, а на престол взошел дядя Калигулы Клавдий. Он велел раздать народу хлеб и вино, организовать бесплатные представления в цирке. Народ ликовал.

... Парис - сын Приама, троянский царевич, красавчик и покоритель женских сердец, не мог спокойно пройти мимо ни одной юбки. Многие считают, что он был холостяком. Отнюдь. Парис был женат на прорицательнице и целительнице Эноне, дочери речного бога Кебрена, но это нисколько не мешало ему. Как-то Парис увидел Елену и, не задумываясь о последствиях, похитил ее у Менелая. А последствия были, да еще какие: похищение Елены вызвало войну. Из-за прихоти этого смазливого пустозвона и бабника была разрушена Троя, погибло целое государство. Как в подобных случаях говориться: прежде чем что-то сделаешь - думать надо!

... Агамемнон - брат Менелая, царь Аргосса. Организовал поход ахейцев против Трои. Некоторые историки считают, что судьба Елены мало кого из древних греков беспокоила, просто ее похищение было великолепным поводом для войны. Дело в том, что ахейцы к этому, времени значительно поиздержались и чтобы поправить свое материальное положение им необходимо было ограбить какой-нибудь богатый город. Но, как люди, обогащенные античной культурой, без, веского повода, они это делать стеснялись. А тут и город богатый и повод подходящий нашелся. Так что Агамемнон немедленно призвал ахейцев продемонстрировать свой древнегреческий патриотизм, защитить свою честь, достоинство и все остальное, что в те античные времена принято было защищать. Ахейцы дружно поддержали его и отправились за добычей.

... Пифагор Самосский, древнегреческий мыслитель и политический деятель, математик. Широко известен в наши дни как автор "Теоремы Пифагора", устанавливающей связь между сторонами прямоугольного треугольника. Специалисты считают, что теорема эта была известна до Пифагора, а он доказал ее в общем виде. Ему также приписывается изучение целых чисел и многое другое, но это уже сплошная математика, мало кому понятная. Точно о его вкладе в науку никто не знает: все это было слишком давно - две с половиной тысячи лет тому назад.

... Тутанхамон - египетский фараон из 18-й династии ( около 1400- 1392 гг. до н.э.). Отменил религиозные реформы Эхнатона. А вообще-то ничем особым не отличался - фараон как фараон: исполнял обязанности бога на земле, эксплуатировал свой народ, угнетал завоеванные страны, приказал построить для себя роскошную усыпальницу. Широко известным стал только в 1922 году, когда английский археолог Картер нашел его гробницу: это была единственная гробница, которую в древности не ограбили местные криминальные элементы. Тысячи уникальных и драгоценных вещей вынесли из гробницы не какие-нибудь презренные грабители, а ученые.

... Цезарь был человеком очень последовательным. Став любимцем народа благодаря своим победам в Галлии, он решил, что для блага этого самого народа, с республикой пора кончать, перешел со своими легионами через речку, которая называлась Рубикон ( что было строжайше запрещено сенаторами ) и назначил себя пожизненным диктатором. Веским аргументом в пользу того, что он прав, была поддержка подчиненных ему легионов, которые он привел в Рим. Аристократия не без основания подозревала, что конечная его цель - стать императором. Многим это не нравилось, они считали, что сами ничем не хуже Цезаря.

... Брут был воспитанником Цезаря, но очень убежденным сторонником республики. В борьбе за демократию он бы родного отца не пожалел. Принципиальному Бруту не нравилось, что Цезарь метит в императоры. Он привел в Сенат своих друзей, тоже демократов, и публично ударил Цезаря кинжалом, выразив этим отрицательное отношения к всяким диктатурам. Друзья вытащили кинжалы и стали ему помогать в борьбе за Республику. Цезарь только успел сказать: " И ты, Брут!" - и тут же умер. Республиканцы обрадовались. А рабам было совершенно безразлично: республика в Риме или империя, рабы политикой не интересовались, они были вне политики.

Сан Саныч, не будучи историком, имел в виду не героического предводителя восстания рабов в Риме, а спортивное общество "Спартак". Если точнее - то знаменитую футбольную команду, за которую он болел, как и весь гараж Академии Наук СССР.

... Апипурахиддин - с таким имечком в те, древние, времена человек вполне мог стать царем Ассирии. Апипуроходдин и был им с 680 до 669 г. до н. э. - целых одиннадцать лет. Он очень любил воевать и с удовольствием предавался этому увлекательному занятию. Вел войны в Аравиии, Финикие и Египте. В сводках о боевых действиях сообщал примерно так: " 14 царских городов и бесчисленное количество мелких городов и двенадцать округов Элама - все это я покорил, разрушил, опустошил, предал огню и сжег". Такие героические действия должны были, очевидно, значительно повысить авторитет правителя и вызвать к нему всенародную любовь. Историки считают, что о своих победах он несколько привирал. Дезинформация в те далекие времена уже применялся довольно широко.

... Порнефдинейт - крупный египетский вельможа при фараоне Яхмосе I. Показательно насколько в те времена было широко распространено совмещение должностей. Этот Порнефдиент был, судя по дошедшим до нас надписям: " наследственный князь, единственный друг царя, начальник дворца, главный врач, начальник золотой казны, великий во дворце и почитаемый в царском доме..." Сейчас на этих должностях содержалось бы минимум семь человек. А им ведь еще положены заместители, помощники, прессекретари, просто секретари, доверенные лица, охрана, водители колесниц - это какая же толпа получается. И всем надо кормиться. Нет, раньше было гораздо проще.

... Тигратпаласар I - Ассирийский царь в конце XII века до нашей эры. Много воевал и, конечно, победоносно. Но это уже не интересно, все они утверждают, что победоносно воевали. Интересно то, что при нем в Ассирии появились двугорбые верблюды. И вообще, он завел у себя зверинец. А поскольку этот первый Тигратпаласар был человеком воинственным, то египетский фараон его уважал и подарил ему крокодила а также бегемота ( египетские фараоны в те времена не каждому дарили крокодилов и бегемотов). Но все это было очень давно и о дальнейшей судьбе зверинца историкам ничего не известно, он до нас не дошел.

... Нангишзида - а это вовсе даже не человек, а древневавилонский медицинский бог. Символом его была змея, обвивающая жезл. Вот, оказывается, откуда эта эмблема перешла к современным медикам.

Хорошо, что в древнем Вавилоне кто-то постарался. Наверно в те времена подобные вопросы решались попроще. А в наши дни, из самых лучших побуждений, замохорили бы эту идею по первому разряду. Конечно, объявили бы открытый конкурс на лучшую эмблему, раскрывающую суть благородного труда эскулапов. В состав жюри подобрали бы известного киноартиста, умудренного годами отставного политического деятеля, представителя от женщин и еще кого-нибудь. Во всяком случае, постарались бы включить в жюри людей уважаемых и крайне далеких от геральдики, эмблем и медицины. Для поощрения определили бы одну первую, две вторых и три третьих премии, а также поощрительную. И, потянули бы бесконечную резину, как будто не эмблему для медиков подбирают, а утверждают герб государства. Так что ходили бы наши несчастные медики до сих пор без всякой эмблемы.

... У некоторых читателей могут возникнуть вопросы. Откуда молодежь знает так много имен иностранных исторических деятелей, некоторые из которых так трудно выговорить и, тем более, запомнить? И второй вопрос: не влияет ли такое знание на здоровье и умственные способности людей, не подвергается ли опасности наше молодое поколение, и тем самым будущее страны? Ведь наши предки ничего такого не знали, а жили долго, и здоровье у них было железным: в проруби купались, а некоторые даже гнули подковы. Отвечаем на эти вопросы в порядке их гипотетического поступления.

Потому и знают, что они студенты исторического факультета, а там еще и не такое приходиться заучивать. Следует сказать, что преподаватели этого факультета знают на порядок больше имен разных правителей, полководцев и предводителей народных восстаний и, благодаря многолетней практике, самые сложные из них выговаривают без запинки, не задумываясь.

И второе: на умственные способности, нервную систему и продолжительность жизни эти знания, как правило, не влияют. У преподавателей, в связи с длительной работой в данной области знаний выработался устойчивый иммунитет. А что касается студентов, то это они сейчас умничают, показывают свою ученость. Но пройдет время, они закончат обучение на факультете, сдадут экзамены, все благополучно забудут, и ничем не будут выделяться среди нашей славной молодежи.

... Геродот. Сведения о его жизни чрезвычайно скудны. Известно, что он был родом из города Галикарнаса, находящимся на малоазийском побережье. Полагают, что он родился около 484 года до н.э., а умер около 426 г. Геродот много путешествовал, побывал в Италии, Греции, Фракии, Египте, на побережье Черного моря в Скифии. Причем делал это не по льготным профсоюзным путевкам и не в составе делегаций на деньги налогоплательщиков Галикарнаса, а на свои кровные. И выезжал в эти благодатные места не ради того чтобы купить себе там новую заграничную колесницу, полежать на пляже рядом с какой-нибудь длинноногой крашеной блондинкой и вечером пойти с ней в казино " У трех скифов ", а с сугубо научной целью. Он везде осматривал местные достопримечательности, изучал обычаи, беседовал с аборигенами, делал записи, чертил карты... Геродот оставил нам многотомный труд: "История", который посвящен разным народам и странам. Очень ценные сведения об ушедших в прошлое веках.

Цицерон называл Геродота "отцом истории". К этому можно добавить, что он еще и "отец географии". Но, следует учитывать, что описания Геродота, как и у всех древних авторов, не всегда достоверны, в них много легендарного материала и фантастических сведений.

... Архимед жил в городе Сиракузы на острове Сицилия очень давно, еще до нашей эры. Он был ученым и постоянно делал полезные для их древнегреческого народного хозяйства открытия. Однажды Архимед влез в ванную, чтобы помыться, а вода тут же полилась через край. Умница Архимед сразу сообразил, что на всякое тело, погруженное в жидкость, действует выталкивающая сила, направленная вверх и равная весу вытесненной им жидкости. А это, оказалось, и есть основной закон гидростатики. Такой закон, знаете ли, не каждый день открывают. В наши времена за открытие таких законов Нобелевские премии дают. Так что Архимед выскочил из ванной и, забыв надеть тунику, побежал по улицам Сиракуз выкрикивая по древнегречески: "Эврика! Эврика!", что в переводе на русский язык означает: " Я нашел!" Любопытно, что сколько ни лазили потом в свои ванные другие ученые, никто из них никакого закона гидростатики больше не открыл. Наверно Архимеду просто повезло.

... Аргонавты - здоровый и дружный коллектив древних греков совершивших поход в Колхиду ( в те времена это было неимоверно далеко) за Золотым руном, шерстью волшебного барана. Компания подобралась довольно героическая: все сильные, смелые, хорошо владеющие основными видами современного им оружия и приемами рукопашного боя. Что-то вроде группы "Альфа". С помощью Арга, умелого мастера, они построили корабля ( отсюда и название корабля "Арго"). Было их, вероятно, около тридцати человек. Сам Ясон, а с ним Геракл, Орфей, Кастор, Полидевк, Тесей и многие другие, менее популярные в наши дни герои. Как нам известно, из Древнегреческой мифологии, путешествие их прошло удачно: они мужественно преодолели все встретившиеся на пути трудности, совершили немало различных подвигов, вернулись домой с руном и без потерь.

... Геракл. Что говорить о Геракле, он самый популярный из греческих героев, его в школе проходят. Но мы все о подвигах и о подвигах, как будто Геракл только ими и занимался. Хотелось бы напомнить, что жизнь его была сложной и трудной. И подвиги ему приходилось совершать по указанию такого ничтожества, как Эврисфей, и учителя своего Лина он случайно лишил жизни, и во время безумия, которое наслала на него Гера он убил собственных детей, и в краже быков его заподозрили, и по воле затемнившей его разум Геры убил он товарища, брата своей невесты Ифита, и одежду его отравили, так что он испытал неимоверные муки и бросился в огонь. Зевс в конце концов пожалел своего сына, сделал его бессмертным и взял на Олимп.

... Ясон - один из героев Древней Греции. Тоже фигура довольно трагическая. Ему обещали вернуть престол отца, если он добудет Золотое руно и привезет его в Иолк. Молодой и энергичный Ясон возглавил поход Аргонавтов и совершил многие подвиги. Но вернув Золотое руно он так и не получил царства, с семейной жизнью у него тоже ничего не вышло. К старости Ясон остался одиноким, никому не нужным человеком без определенного места жительства. Без всякой цели странствовал он по городам Эллады. Однажды, вернувшись на родину, Ясон заснул в тени своего обветшавшего корабля "Арго" и погиб под его обломками.

... Орфей - мифический фракийский певец. Происхождение темное: одни считают его сыном речного бога Эагара, другие - самого Аполлона. К сведению поэтов, композиторов и музыкантов - древние греки были уверены, что именно он изобрел музыку и стихосложение. Орфей прекрасно играл на кифаре. Он принимал участие в походе аргонавтов, своим волшебным пением и игрой не раз спасал им жизнь. По мнению современников, его музыка заставляла растения склонять ветви, камни - сдвигаться, укрощала диких зверей, смиряла волны... Сейчас никто так не умеет.

... Кифара - струнный щипковой инструмент типа лиры. Вначале имела 7 струн, затем - 12. Вышла из употребления еще в первом тысячелетии до нашей эры. Так что никто сейчас усладить наш слух звуками кифары не может.

... Наяды - нимфы ручьев, дриады - нимфы деревьев. А были еще океаниды, нереиды, ореады, напеи и лимониады. Вообще древние греки заселили все окрестности нимфами довольно густо. Нимфы им нравились: молодые, красивые, веселые и с хорошим характером - прямо идеальные женщины. Они и богам нравились. Зевс, например, всегда приглашал их на свои пиры. Нимфы ревностно охраняли природу. Если бы в Древней Греции существовала партия Зеленых, нимфы стали бы самыми активными ее членами. А, кроме того, они еще и вдохновляли мужчин на различные подвиги, так что при отлове барана неплохо было иметь в отряде две-три нимфы.

... Иван Ефремов. Советский палеонтолог и писатель, автор многих научно-фантастических произведений. В одном из них, "Лезвие бритвы", он как раз и рассуждает о том, как появилось понятие "красивое". Интересные рассуждения, да и роман написан неплохо.

... Буридан Жан - ( ок. 1300 - 1358 гг.) французский философ-схоласт, богослов, профессор, ректор Сорбонны. Осла у него не было, это точно. Сами посудите, ну зачем ректору, руководителю крупного коллектива ученых и студентов еще и осел? Считается, что Буридан предложил задачу - "О буридановом осле" - как математическую "аксиому выбора". Но в сочинениях Буридана эту задачу до сих пор не нашли. Так что неизвестно он ли ее предложил. Вполне возможно, что это творчество веселых студентов, повесивших экзотическую задачку на своего мэтра.

... Сирены - полуптицы-полуженщины. Три дочери речного бога Архелоя. Это были девы необыкновенной красоты и, главное, с удивительными, уникальными голосами. За то, что они не помогли Персефоне, похищенной Аидом, богиня плодородия и земледелия Деметра наградила их птичьими ногами. Сирены жили на скалистом острове и пользовались своими прекрасными голосами в преступных целях: они завлекали волшебным пением моряков и питались ими. После того как аргонавты благополучно проплыли мимо острова, на котором жили сирены, те от огорчения превратились в скалы. Поэтому сейчас сирен нет.

... Гарпии - крылатые богини вихря. Позднее их стали представлять как крылатых чудовищ: птиц с девичьими головами, злыми и хищными. Гомер не указывает число и имена гарпий, кроме Подарги ( Быстроногой ). Все гарпии имели скверный характер и дурной нрав, особенно плохо они относились к мужчинам. Так что древние греки вскоре стали обзывать гарпиями злых и вздорных женщин.

... Их вообще-то было три сестрички-Горгоны: Стено, Евриала и Медуза. Медуза Горгона была девушкой очаровательной с милым личиком и прекрасной фигурой, но у нее было два серьезных недостатка. Первый - прическа: вместо волос на голове ее были сотни небольших змеек, которые постоянно извивались и угрожающе шипели. Зрелище не для слабонервных. И второй недостаток - стоило кому-нибудь посмотреть Медузе в лицо, как он тотчас же превращался в камень. Не девушка, а мастерская по изготовлению скульптур. Сами понимаете, с такими недостатками замуж она выйти не могла: женихи, едва приблизившись к ней, моментально каменели. А Медуза от такой жизни постоянно впадала в меланхолию и становилась еще злей. Так что пришлось Персею однажды убить ее. Отмучалась, болезная, а статуи теперь только скульпторы делают.

... Подобное же происходило и в городах-республиках. Если избранные народом руководители не оправдывали доверия, древние греки и не пытались их отозвать, понимали, что это дело канительное и почти бесперспективное. Просто они стали ограничивать вред, который приносили городу заевшиеся чиновники. Всем грекам было хорошо известно, что членам ареопага, архонтам, жрецам и другим важным должностным лицам очень нравится ездить в командировки за рубеж своего горячо любимого города. Каждый из них считал своим долгом, чуть ли не ежемесячно выезжать в другие города-полисы по чрезвычайно срочным и исключительно важным для республики вопросам: для обмена опытом в области ораторского искусства, ознакомления с прогрессивными методами жертвоприношений Зевсу, изучения передовых способов предсказания будущего по дыму и многим другим столь же важным вопросам. Путешествовали они с комфортом, ибо делали это не на свои кровные, а на казенные: казна оплачивала и дорогу, и суточные, и квартирные, и еще кое-какие дополнительные расходы, чего же не ездить. Трудно сказать, сколько народных драхм они тратили во время этих поездок.

Но древние демократы тоже не лаптем щи хлебали. Они быстро сообразили, что надо сделать, дабы прекратить эти разорительные для города поездки: когда очередной чиновник возвращался из своего веселого вояжа, горожане встречали его у ворот города в белых одеждах с зелеными ветвями лавра в руках и говорили ему широко принятым до нашей эры гекзаметром, родоначальником которого является сам Гомер:

О, архонт, благородный, любитель экскурсий, пиров и вояжей,

Слишком город наш скромен и беден, чтоб и дальше тебя содержать.

Потом они закрывали ворота перед носом приехавшего и уходили.

Поняв, что можно остаться без должности, а значит, без зарплаты и привилегий, чиновники прекратили свои столь привлекательные вояжи. Когда подсчитали экономию, то оказалось, что набралась сумма, на которую можно построить новые колесницы для армии, оказать помощь сельскому хозяйству, увеличить инвестиции в капитальное строительство и развитие ремесел. Что древние греки и сделали.

... Гера - седьмая жена Зевса. Согласно самым достоверным сведениям из греческой мифологии брак этот 300 лет был тайным. Представляете себе положение женщины: и замужем и все время сама по себе, на людях вместе появиться нельзя. На пиру рядом с мужем не сядешь, посмотреть какую-нибудь модную премьеру Сафокла или Эврипида, куда все боги собираются, тоже одной приходится идти, к любимому в ложу не зайдешь. Нельзя даже просто так, теплым вечерком, по Олимпу под ручку с Зевсом пройтись. А, кроме того, в Древней Греции в каждом доме знали, что их верховный бог до женского пола весьма охоч. От всего этого у кого хочешь характер испортиться. Когда Зевс, наконец, официально объявил Геру своей женой и царицей богов, она и выдала все, что у нее накопилось за эти 300 лет. Прежде всего, взялась за любовниц громовержца: жестоко наказала Алкмену, погубила Семелу, превратила Каллисто в медведицу а Ио - ту и вовсе в корову. Другим соперницам тоже досталось немало. И внебрачным сыновьям Зевса ( Гераклу и другим героям) покоя не давала, пакостила им, как только могла.

... Писарро Франсиско ( 1470 - 1541). Один из самых откровенных персонажей всех времен и народов. Он ни разу не сказал, что все его помыслы направлены на то, чтобы облагодетельствовать народ и что забота о благе народа - главная цел его жизни. Более того, он не скрывал, что единственная его мечта: любым путем разбогатеть, добыть как можно больше золота. А предела, сами понимаете, здесь нет. Вполне возможно, что за откровенность и специфические методы обогащения его в те времена называли "новым испанцем".

Во главе отрядов конницы Писарро участвовал в завоевании Перу и Панамы. Он убивал, грабил, жег и не знал пощады ни к кому. В охоте за богатством он уничтожил государство Инков. Погиб в борьбе с другими конквистадорами, такими же "новыми испанцами", как и он сам.

... Лисенко так обозвал известную картину Шишкина "Утро в сосновом лесу". Помните, там сосновый лес, сломанное дерево, медвежата и медведица. Никаких лесозаготовок на ней, конечно, нет. И, вообще, медведи лесозаготовками никогда не занимались. Но для студентов ничего святого нет, как хотят, так и обзывают произведения великих мастеров.

... Приам - легендарный царь, легендарной Трои. Современники утверждают, что он имел 50 сыновей и 12 замужних дочерей. Несмотря на то, что Приам был главой очень многодетной семьи, он, опять же по сообщениям современников, был сказочно богат. Во время раскопок Трои немецкий археолог Генрих Шлиман нашел возле остатков старинной крепостной стены клад: большое количество ювелирных изделий из драгоценных металлов и слоновой кости. Эту великолепную находку определили как "Клад Приама". Впоследствии, правда, оказалось, что к Приаму этот клад не имеет никакого отношения, он принадлежал какому-то неизвестному мелкому царьку, жившему за тысячу лет до Приама.

... Диодор Сицилийский ( около 90-21 гг. до н. э.), древнегреческий историк. И о нем мы тоже почти ничего не знаем. Его сочинение: "Историческая библиотека" - составляла 40 книг. До нас дошли 14, из остальных нам известны только фрагменты. Излагает историю с легендарных времен до I века до н.э.

... Псевдо-Гиппократ. Написал много интересного, но кто он такой, никому не известно. В те далекие времена был своеобразный способ "плагиата". Воровали не произведения, не отдельные куски произведений, а имя маститого автора. Предположим, написал человек книгу и хочет, чтобы ее читали. Для этого он выпускает свое произведение под именем какого-нибудь знаменитого, всем известного писателя. Потом, конечно, специалисты разобрались, и оказалось, что за некоторыми известными античными авторами тянется немалый шлейф "псевдо". Так появились Псевдо-Гиппократ, Псевдо - Фукидид, аж три Псевдо-Ксенафонта и многие другие "псевдо". А написано этими "псевдо" много весьма любопытного, и старались они не ради славы, а для пользы дела, так что простим им мистификацию.

... Помпоний Мелла - римский географ, жил в первом веке до н. э. Мелла дал описание земли. не отправляясь в дальние странствия и даже не выходя за порог своего дома. Он собрал лучшие произведения древнегреческих путешественников и опираясь на них создал первую латинскую географию в трех книгах. Мы должны быть ему чрезвычайно благодарны за этот труд, ибо те работы, которыми он пользовался до нас не дошли.

... Поликлет - один из замечательных ваятелей Древней Греции. Он создал сравнительно мало скульптур, ибо уделял много времени теоретическим трудам: задался целью точно определить пропорции человеческой фигуры. Свои труды изложил в замечательном трактате " Канон", который, разумеется, до нас не дошел. Вы, вероятно, обратили внимание: где бы ни создали что-нибудь замечательное, до нас оно не доходит.

... Фидий - величайший ваятель и архитектор древней Эллады. Жил в Афинах, приблизительно, в 500-430 гг. до н. э. Руководил строительством Афинского Парфенона, равного которому по своему художественному значению не было в мире. Среди шедевров Фидия - четырехметровая статуя Зевса из золота и слоновой кости - одно из семи чудес света, статуи Афины-воительницы и Афины-девы, и многие другие работы. Был слишком талантлив, чтобы не иметь множество завистников и врагов. Его оклеветали, обвинили, в присвоении золота отпущенного для изготовления статуй и изгнали из Афин. Через какое-то время была доказана его невиновность и Фидий вернулся в город. Но здоровье ваятеля было подорвано, и вскоре он умер. Специалисты считают, что его гений наложил печать на все последующее развитие античного искусства.

... Катакомбная культура распространена в Причерноморских степях и Нижнем Поволжье. Название совершенно условное и появилось потому, что племена, которых мы относим к этой культуре, делали в могилах подбои-пещеры, куда помещался покойник. Из вещей в таких погребениях встречаются изделия из камня и бронзы. По тому, что в могиле непременно присутствует баранья лопатка, можно сделать вывод, что это были уже не охотники. а пастушеские племена. Керамика стала плоскодонной, значит, появился стол. Культура эта относится к концу третьего - первой половине второго тысячелетия до н. э.

... Авиценна или, как его в действительности называли Ибн Сина ( ок. 980- 1037). Ученый, философ, врач. Жил в Иране и Средней Азии. Трактаты его были чрезвычайно популярны на Востоке и на Западе. Основной труд Ибн Сины: " Канон врачебной науки" - итог анализа взглядов и опыта греческих, римских, индийских и среднеазиатских врачей. Эта книга была много веков обязательным руководством для всех медиков. Только на латыни издавалась около тридцати раз. Был талантливым целителем.

... Ямная культура - первая, наиболее ранняя из предскифских культур на территории Причерноморья и Нижнего Поволжья, ее относят к четвертому-третьему тысячелетиям до нашей эры. Могильная яма, как правило, прямоугольной формы, сверху покрыта толстыми бревнами или плахами. Скелет погребенного лежит на спине, головой на восток, ноги согнуты коленями вверх. Кости красные ( покойника при погребении посыпали красной краской, потом она оседала на кости). Вещи, в ранних погребениях этой культуры, встречаются чрезвычайно редко, в более поздних - чаще. Керамика имеет дно овальной формы, что говорит об отсутствии стола. Иногда, в поздних погребениях, находят кости коровы или овцы. Вероятно, эти кочевые племена охотников постепенно переходили к скотоводству.

Скульптор-антрополог Михаил Михайлович Герасимов по черепам, найденных в погребениях, создал две реконструкции людей ямной культуры. Они оказались довольно симпатичными европеоидами, представляют современный тип человека.

А вот о том, откуда они пришли на наши земли и куда, в конечном итоге, девались - науке неизвестно.

... Для тех, кто не знает эту историю, ее все-таки следует рассказать. Дело было так: могущественный персидский царь Дарий решил завоевать Скифию и в 514 году до н.э. явился туда с громадным войском. Скифы в сражение не вступали но, в то же время, постоянно мешали завоевателям. Только сядут персы отдохнуть, перекусить или прилягут вздремнуть, как тут же появляются конные скифы и начинают стрелять в них из луков. Какой тут отдых, какая еда, какой сон?.. Так что не завоевание получилось у персов, а сплошная нервотрепка. Дарию это все было очень обидно, и он стал везде трубить, что скифы его боятся.

А скифы были сплошь безграмотными, так что написать Дарию письмо, и сказать в нем, все, что они о персидском царе думают, как это сделали в свое время запорожцы в адрес турецкого султана, они не могли. Вследствие этого они послали персам дары, такой вот комплект: горстка земли, птица, мышь, рыба и три стрелы. Так вот простенько, но с определенным намеком.

Дарий, хоть он и был царем, понять, что все это означает не смог. Но у древних персов был один очень интересный обычай: держать при царском дворе умного человека. Этого человека срочно вызвали и показали ему дары. Умник тут же на месте, как говориться - не отходя от кассы, разобрался и объяснил, что своим посланием скифы сообщили: воевать они не хотят, но если персы приблизятся к могилам их предков, тогда они узнают, что такое настоящая война. Пусть персы даже сумеют летать как птицы, прятаться в норках как мыши или скрываться в воде как рыбы, скифские стрелы все равно настанут их. Дарию хватило сообразительности повернуть свое войско и увести его остатки из Скифии. Это дало ему полное основание по-прежнему считать свою державу непобедимой.

... Спартанский характер. У спартанцев всю жизнь воспитывали мужество и твердость характера. Причем начинали с самого детства: если будущее ребенка вызывало сомнение, его немедленно сбрасывали со скалы в море. Оставшихся отправляли в специальные интернаты, где их воспитывали в самых суровых условиях: вырабатывали выносливость, привычку к лишениям и отвращение к всякой работе. А еще их обучали хоровому пению, чтобы они могли дружно петь в строю. Благодаря всему этому спартанцы вырастали в людей с железными мышцами, железным характером и железными принципами. Среди древних греков это были самые настоящие спецназовцы. Вот только, к сожалению, ни одного сколько-нибудь известного ученого, мыслителя, скульптора или музыканта Спарта не дала.

... Малевич Казимир Северинович (1878-1935).Писал самые обычные картины, но однажды, в 1913 году, нарисовал на очень белом холсте очень черный квадрат и показал картину искусствоведам. Специалисты посмотрели и сразу поняли, что он гений. Картина так и была названа: "Черный квадрат", а Малевича объявили основоположником одного из видов абстрактного искусства, суперматизма. Таковым он сейчас и считается, несмотря на то, что впоследствии примкнул к современному искусству и написал картину "Девушка с красным древком"(1932г.)

... Сократ жил еще в четвертом веке до нашей эры. Он был очень умным. Даже сейчас, когда хотят отметить, что человек умный, говорят: "у него сократовский лоб". И еще он был очень принципиальным. Это он говаривал: " Платон мне друг, но истина дороже ". Подобная принципиальность полностью исключала возможность блата при поступлении в древнегреческие философы. А кроме того Сократ был аристократом, рабовладельцем и в своих рассуждения всячески доказывал, что обществом должны управлять именно олигархи и аристократы. Был у них, можно сказать, идеологом. Древнегреческие демократы тоже были убежденными рабовладельцами, но аристократов и олигархов не любили, а их идеологов - тем более. Не без основания считали, что от идеологов все беды. Поэтому они приговорили Сократа к смерти. Но, как истинные демократы и гуманисты, они не могли казнить свободного человека, это противоречило их принципам и установке на свободу воли каждого. Исходя из этих принципов, они и решили, что Сократ должен сам выпить кубок с ядом. Поскольку решение было принято квалифицированным большинством и приговор оформлен с точки зрения юридической науки правильно, Сократ, как человек законопослушный, яд выпил. Этот случай еще раз подтверждает преимущество демократии, даже в том случае, если она рабовладельческая, перед всеми другими формами государственного правления.

... Гней Помпей - ( 106 - 48 гг. до н. э.) - римский полководец и политический деятель. Стремился к личной власти, обосновывая это тем, что он лучше других политиков понимает нужды народа, знает, чего народ хочет, и намерен этот древнеримский народ осчастливить. Вместе с Цезарем и Крассом Помпей выступал против сената, защищая римских граждан от его произвола. Потом, когда влияние Цезаря усилилось, перешел на сторону сената и начал борьбу с Цезарем, защищая тот же народ теперь уж от произвола Цезаря. Был разбит Цезарем в битве при Фарсале. Бежал в Египет, где его убил собственный раб. Цезарь был доволен гибелью соперника, но раба велел казнить, чтобы не забывались рабы и помнили: поднимать руку на господина они не имеют права.

... Ученые считают, что Геродот умер в возрасте 58 лет ( точную дату смерти никто не знает). Петю такие сведения вряд ли обрадовали бы.

... Менделеев Дмитрий Иванович ( 1834 - 1907). Химик, открыл в 1869 году Периодический закон химических элементов. Ходят слухи, что таблица Периодической системы химических элементов приснилась ему во сне. Проснулся и быстренько начертил ее. Так это или нет, никто доказать не может.

... Индийский принц Сиддхартха Гаутама ( жил в 5 веке до н.э.), основатель буддизма, получил впоследствии имя Будды, т.е. пробужденного, просветленного. Сведения эти самые достоверные, а не легенды какие-нибудь. На многочисленных дошедших до нас изображениях, Сиддхартха Гаутама ( т.е. Будда) - симпатичный молодой человек с непроницаемо-спокойным лицом.

... Гераклит из Эфеса - очень известный древнегреческий философ, о жизни которого нам почти ничего не известно. Даже даты его рождения и смерти вызывают спор у историков. Рождение философа определяют где-то между 520 и 514 годами до нашей эры, смерти - между 483 и 460 годами. Основное его сочинение " О природе", дошло до нас лишь в отрывках. Но и отрывки эти производят довольно сильное впечатление. Гераклит считал первовеществом природы - огонь, ибо он наиболее способен к изменению и подвижен. Из огня, - писал он, - произошел мир в целом, отдельные вещи и даже души. И делал вывод: "Этот космос, один и тот же для всего существующего, не создал никакой бог и никакой человек, но всегда он был, есть и будет вечно живым огнем, мерами разгорающимся и мерами потухающим". Для Древней Греции, занимавшей в те времена первое место в Европе по количеству богов на квадратный километр, для страны, где человек не делал ни единого шага, не посоветовавшись с богами, высказывание необычное и удивительно смелое.

Довольно смело высказывался Гераклит и в адрес аристократии. Он выступал против ее традиционных привилегий, противопоставляя им, " закон, за который люди должны биться, как за стены родного города" ( тоже очень современно звучит). Судя по всему, Гераклит был весьма активным древнегреческим диседентом. Своими высказываниями он явно подрывал устои и смущал умы, но, по имеющимся сведениями, его ни разу не привлекали. Такие вот были интересные времена.

... Пронунсименто - этим красивым и звучным словом в странах Латинской Америки называют такое нехорошее явление, как государственный военный переворот. Чудаки эти латиноамериканцы.

... Мерсеризация - обработка целлюлозных волокон хлопка, высококачественной бумажной ткани или пряжи крепким раствором щелочи для придания материалу шелковистого блеска, мягкости, крепости и других качеств. В обыденной жизни слово это употребляется настолько редко, что многие его ни разу не слышали за всю свою жизнь. Да и зачем все это нужно знать нормальному человеку. Разве только, если он любитель разгадывать кроссворды в рабочее время.

... Sit transit gloria mundi, лат. - Так проходит земная слава. Грустно, правда?

... Audiatur et altera pars, лат, - Следует выслушать и другую сторону. - Эта мудрая мысль древнеримских законодателей не имела никакого отношения ни к происходившему возле курганов разговору, ни к вороной, которой Урюбджур ее адресовал. Тем боле, что та, хоть и выслушала своего хозяина внимательно, все равно ничего не поняла, она совершенно не разбиралась ни в латыни, ни в юриспруденции. А прозвучало, действительно, красиво.

... Цицерон Марк Тулий, римский политический деятель, писатель и оратор. Сторонник республиканского строя. Катилину он терпеть не мог, считал его проходимцем и потенциальным узурпатором. Неизвестно какими путями, но Цицерону удалось добыть несколько корзин компромата на Катилину. И он стал регулярно выдавать этот компромат в своих выступлениях перед римлянами. Начинал Цицерон обычно свои речи против Катилины так: "Доколе ты, Катилина, будешь испытывать наше терпение?!" Компромат настойчиво выдаваемый Цицероном действовал безотказно, вскоре рейтинг Катилины среди римлян значительно упал.

... Катилина Луций Сергий ( 108 - 62 гг до н. э.). Был претором ( что-то вроде заместителя консула), должность довольно солидная, но ему этого было мало, он рвался к власти и задумал государственный переворот. Катилина, как это принято в таких случаях, объявил себя борцом за интересы народа, потребовал отмены долгов и введения различных льгот для малоимущих, чем привлек на свою сторону часть плебса, ветеранов Суллы и кое-кого из разорившейся знати. В Риме стало неспокойно. Заговор раскрыл Цицерон, который тоже защищал интересы народа. Катилина бежал и собрал армию из своих сторонников. В начале 62 года погиб в битве с войсками, посланными из Рима.

... Сфинкс представлял собой громадное чудовище с львиным туловищем и головой женщины. Его изобрела в Древнем Египте группа жрецов-монументалистов, известная своей приверженностью к черному юмору. Он лежал на скале возле города Фивы, останавливал проходящих мимо путников и задавал им загадку: " Что ходит утром на четырех ногах, в полдень на двух, а вечером на трех?". Сфинкс был громадный и страшный. Путники при виде этого страшилища терялись, не могли сообразить правильный ответ, и Сфинкс их тут же съедал.

Когда древние египтяне сошли с исторической сцены, им на смену пришли древние греки. Они придумали Сфинксу еще и крылья, определили ему нехорошую родословную (порождение Пифона и Ехидны) и приспособили к своей древнегреческой мифологии. Он у них по-прежнему находился возле Фив и занимался тем же черным делом - поедал ни в чем неповинных путников.

Но греки -- не египтяне. В их мифологии были сплошные герои, одни сильные, как Геракл, другие умные, как Ясон. И поскольку милиции тогда еще не было, то все эти герои активно боролись с различными проявлениями преступности. На борьбу с преступной деятельностью Сфинкса древние греки командировали одного из своих самых умных героев - Эдипа.

Несмотря на устрашающие размеры, Сфинкс был довольно глуп, самонадеян и очень консервативен. Он знал всего лишь одну загадку и не обновлял свой репертуар несколько сот лет. Ее он и задал Эдипу. А у Эдипа к этой хорошо известной всем загадке имелась домашняя заготовка и он не задумываясь ответил: "человек в младенчестве, зрелом и старческом возрасте". Сфинкс от такого правильного ответа очень впал в оторопь, и поскольку другой загадки он не знал, с горя бросился со скалы и разбился насмерть.

Некоторые считают, что Сфинкс утопился в море. Но этого не могло случиться. Фивы находились на левом берегу Нила. Чтобы утопиться в Красном море Сфинксу понадобилось бы пробежать не менее двухсот километров, предварительно перепрыгнув через Нил. А до Средиземного моря от Фив было всех шестьсот километров. Так что утопиться Сфинкс не имел никакой возможности. Он разбился в мелкие дребезги спрыгнув со скалы.

Потом его, очевидно, собрали, современные египтяне - арабы. Он и сейчас лежит на скале недалеко от развалин древних Фив, но преступной деятельностью Сфинкс больше не занимается и свою глупую загадку никому не задает.

... Трудно сказать о каком конкретно Постановлении упоминает Лисенко. Вполне вероятно, что он просто трепанулся, числилось за ним такое. Но Постановления ЦК КПСС и Совета министров СССР о том, что надо развивать отечественную науку, появлялись регулярно, так что науку развивали.

... Лисенко и Урюбджур не имели никакого представления о том, что такое жженка. Не будем их за это осуждать, в наше время она вышла из употребления и о ней мало кто знает. Жженкой, судя по художественной литературе, увлекались в свое время гусары. Красные кавалеристы, в отличии от гусар, не отрывались от своего народа, удовлетворялись водкой и не выпендривались со всякими жженками. Поэтому рецепт ее приготовления постепенно стали забывать и, к нашим временам, благополучно забыли.

Так что же такое жженка? В Толковом словаре русского языка С. И. Ожегова и Н. Ю.Шведова, в томине, где почти тысяча страниц на которых мелким шрифтом дается толкование разных слов и выражений, определение жженки уложилось всего в одну строчку: "Жженка - напиток, приготовляемый из рома или коньяка, пережигаемого с сахаром". Как видите, не густо, Ожегов и Шведов тоже, видимо, знали об этом напитке не особенно много.

Владимир Даль был сыном девятнадцатого века, да к тому же служил пять лет на флоте, а флотские офицеры, как известно, тоже составляли особую касту и тоже любили выпить чего-нибудь такого - эдакого, не меньше чем гусары. В своем толковом словаре живого великорусского языка, Даль писал о жженке, определенно хорошо представляя себе что это такое: " жженка, пьяный напиток из смеси рома, вина, сахара, иногда с пряностями, ананасом, например, смесь эта зажигается". Представляете себе: захотелось выпить, так надо бежать за ананасом... Сплошная экзотика, но вряд ли кто-нибудь из наших современников пойдет на это: очень уж хлопотно, куда проще смотаться за бутылкой.

... Что можно сказать о буддизме? Обыкновенная религия со всеми вытекающими последствиями. От других религий она, больше всего, отличается, пожалуй, тем, что в ней нет ни рая, ни ада, их заменили перерождением человека. И вообще, это атеистическая религия. В зависимости от того, как гражданин прожил жизнь он, согласно буддизма, может после смерти перевоплотиться в раджу, а может и в змею, в какую нибудь кобру очкастую. Для хорошего перевоплощения надо щедро жертвовать монахам и соблюдать пять моральных требований (панча-шила): воздерживаться от нанесения зла, от лжи, кражи, чувственных излишеств и употребления алкоголя. Требования вполне прогрессивные, буддизм, вроде бы, ничего лишнего за хорошее перевоплощение не запрашивает и дает гарантию. Но очень уж трудно оказалось их соблюдать. Может быть, поэтому в Индии так много змей...

Перевоплощение всегда вызывало интерес у людей творческих. Заинтересовался им, в свое время, и наш знаменитый бард Владимир Высоцкий. И не просто заинтересовался, но и написал песню. А в ней такие строчки:

Кто верит в Магомета, кто в Аллаха, кто в Исуса,

Кто ни во что не верит, даже в черта, назло всем.

Хорошую религию придумали индусы,

Что мы, отдав концы, не умираем насовсем.

Пускай ты нынче дворником, родишься вновь прорабом,

А если повезет, то до министра дорастешь.

Но если туп, как дерево, родишься баобабом

И будешь баобабом тыщу лет, пока помрешь.

... Primus, лат.- первый. Если бы Геродот знал латынь, он обрадовался бы еще больше: какой баран не мечтает стать первым.

Саратов, телефон 48-73-36

Исхизов М.Д.

Комментарии: 5, последний от 27/06/2015. © Copyright Исхизов Михаил Давыдович (ishizov_mihail@mail.ru) Размещен: 21/04/2012, изменен: 21/04/2012. 659k. Статистика. Повесть: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Веселая хужожественно-историческая повесть о том, как студенты-археологи ведут раскопки в Калмыкии в пятьдесят третьем году

Исхизов Михаил Давыдович : другие произведения.

Суета Вокруг Барана