Аннотация: Если Ты сходишь с ума, но никто из родных не сможет узнать Тебя, а братья и учителя открывают сезон охоты на Тебя, Тебе остается только выть, глядя на луну. Или... обратиться к сестре.
Песнь волков
Возможно, это мне лишь приснилась,
Но оно навсегда будет моим немым укором.
Я вижу знак на чистом склоне неба.
Я вижу знак, но не могу понять
Кто я такой, и что такого сделал,
За что меня могли так боги наказать...
Полная луна на горизонте. Ее сияющий лик бесподобен. Сквозь ветки и заросли сложно увидеть, но на нем словно прочерчены тонким карандашом линии. Иногда мне кажется, что я вижу там черты своего брата. Своего погибшего брата.
Его звали Даниилом. Мы всегда были связанны какой-то неосязаемой нитью. Никогда не разлучались больше, чем на четыре минуты. Да и лишь потому, что я старше его именно на эти чертовы четыре минуты. Именно они и убили его... Если бы его часы не опаздывали на четыре минуты, то... Не буду вдаваться в подробности, сейчас мне слишком тяжело, чтобы вспоминать еще и это.
Меня не существовало отдельно, ровно также, как не существовало его без меня. Мы думали и выглядели одинаково, и для меня было привычно видеть себя не только в зеркале. Мы были единым целым, пока не произошло то, что навсегда изменило мою жизнь. И закончило его. Я знал, что когда-нибудь это случится, и мы расстанемся, но не предполагал, что так скоро. Нам было тогда всего семнадцать.
Мне и сейчас семнадцать, но это уже совсем другое. Я один.
Может, это странно слышать, но я уже начинаю забывать, как он выглядел. Конечно, как можно забыть внешность собственного близнеца? Но это так. Я забыл.
Все дело в том, что я не помню, как выглядел сам.
Это случилось не так давно. Около полугода тому назад. Или нет? Я давно уже потерял счет времени.
Мы с ним шли по лесу. Не помню уже, что нам там понадобилось. Мы уже хотели возвращаться, но внезапно на нас напала стая волков. Волки. Для опытного охотника разобраться с ними не стоит и труда, но мы не были опытными. Мы всего лишьзаканчивали школу, и, нужно признать, никогда не стремились хорошо учиться. Тем не менее, мы справились. Когда мы дошли до какой-то опушки, сзади послышался шум. Это уже позже я узнал, что... неважно. Тогда несколько волков снова накинулось на нас. Застигнули врасплох. Мы сумели снова обезвредить их, но двое из них успели меня цапнуть.
Все было прекрасно до первого полнолуния. Только тогда я сообразил, что не врут эти легенды... про волков.
Я помню лишь, что у меня были рыжие волосы, потому, что сейчас у меня на боку есть небольшое пятно рыжей шерсти. Размером с ладонь... С человечью ладонь.
Теперь вместо ладоней у меня лапы. Серые лапы с острыми, как сталь когтями. Их можно вонзать в тело жертвы и раздирать ее. С наслаждением рвать беспомощную дичь, трепещущую от ужаса...
Не так давно... а, может, и раньше: не помню когда я потерял счет времени... не так давно мне была отвратительна сама мысль об этом.
Когда я понял, что из-за того, что меня покусали сразу несколько оборотней, я больше никогда не смогу вернуть себе человеческий облик, я был в отчаянии. Но брат помог мне. И мы справились.
О моем проклятии знали только пятеро друзей. Они помогали мне, чем могли. Сбегая из школы, чуть только подвернется случай, обращаясь со мной так, что иногда я даже забывал, что больше не смогу посмотреть в зеркало и увидеть СЕБЯ, они не давали мне впасть в отчаянье. И я благодарен им за это.
Даниил написал матери, что мы ушли из школы и занимаемся сетевым маркетингом. Он же отдал директору заявление с просьбой отчислить меня из школы, написанной им самим. Я не мог писать.
В моей семье шесть братьев и одна сестра. Впрочем, братьев уже пять, об этом никто и не догадывается...
Дине, моей сестренке, и Роме, еще одному моему брату, как, впрочем, и всем остальным, кто еще учился в школе, Даниил сказал, что меня исключили из школы, и предупредил, чтобы ни в коем случае не беспокоили маму и не говорили никому. То есть придерживались версии, что мы занимаемся распространением каких-то придурочных косметических средств. Сам он продолжал учиться.
Я был отгорожен от мира. Жил на территории школы. Но я никогда не подходил к лесу. Потому, что там была территория той стаи, что сделала меня таким. И это было невыносимо.
Даниил приносил мне еду - я не мог позволить себе охотиться на кроликов, потому, что знал: если я сделаю это один раз, мне уже не остановиться, я навсегда останусь волком. А пока у меня были еще человеческие инстинкты. Между близнецами, как известно, происходит какая-то телепатическая связь, и, пока Даниил был жив, я мог сохранять свой полный разум.
С каждым днем человеческая пища становилась для меня все отвратительнее, но я по-прежнему не смотрел на добычу, шныряющую под ногами.
А потом случилось ЭТО... проклятые четыре минуты... и Даниил перестал приходить. Как и перестал писать письма маме. Я нуждался в нем. Но она нуждалась в нас больше, еще не зная, что ей не суждено больше увидеть нас...
Друзья не оставляли меня. Они приносили мне еду, которую я больше не ел, делали уроки на улице, но я чувствовал жалость. К себе. И страх. Страх, схожий с ужасом дичи в моих когтях. Страх. К волку.
Однажды они, как обычно сидели возле меня и писали доклад по истории. И я, как всегда, чувствовал жалость. Они жалели меня. Мне была ужасна сама мысль об этом, но я ничего не говорил им. Хотя все были в курсе того, что я тоже знаю. Может, они просто не помнили что у волков прекрасный нюх, может, обманывали сами себя.
Все было хорошо, пока Алия не сказала это вслух. Мне всегда было небезразлично ее мнение... ну... я думаю, вы догадываетесь почему. Катя мне тоже была небезразлична и, помню, я разрывался между ними, когда... когда был еще человеком.
Когда Алия сказала это вслух, я понял: мне больше нет здесь места. И еще я понял: кто-то должен уйти. Либо я, либо они.
И я ушел.
Я не знаю, зачем это сделал. Не знаю, было ли это верно. Я вообще ничего не знаю. Я до сих пор не могу с уверенностью сказать, сожалею ли об этом.
Сейчас, когда я вспоминаю все это, мне больно. Просто больно и так тоскливо, что будь во мне человеческое сердце, оно не смогло бы выдержать этого. Не смогло бы пережить... Но его не было. И уже не будет теперь никогда. С этим не смириться, но и не избежать.
Я понял это, когда Катя пришла ко мне в последний раз. Она не говорила ничего. Она просто сидела напротив меня, и по щекам ее текли слезы. Может быть, если бы мог, я тоже плакал бы, но волки не умеют этого. Вместо этого мои глаза, кажущиеся такими свирепыми, запоминали эту девушку. Я знал, что она прощается, я знал, что вижу ее в последний раз. Она так ничего и не сказала. Возможно, потому, что понимала: мне не нужны уши, чтобы чувствовать ее боль. Мне не нужны глаза, чтобы видеть ее слезы.
Боже, я знал, знал черт возьми, что значит этот ее приход... И пытался, клянусь, я пытался сказать ей. Пытался дать ей понять. Я лапами чертил на траве буквы, бесновался вокруг нее, пытался сложить слова из веток, но она не поняла...
Спустя некоторое время, Катя поставила на землю что-то...
Оно оказалось фотографией. Это было еще на третьем курсе: мы стояли все вместе и дурачились. Какими же беззаботными были мы тогда! И Даниил был жив.
Спасибо, Катя: теперь, когда оттаивает снег, я могу заглянуть в ту щель между корнями сосны и вспомнить, как выглядели мы с Даниилом. Тебя же я никогда не забуду. Не буду клясться, я знаю, ты веришь мне и так.
А потом Катя ушла, оборачиваясь на меня, оставшемуся одиноко и неподвижно сидеть, гладя ей вслед.
Она не знает, но я сидел так два дня. Неотрывно смотря туда, куда ушла моя последняя надежда. Она не поняла...
Моя надежда ушла вместе с ней. Вместе с ней и всем моим классом - этот день... Это был выпускной день. День, когда самые старшие студенты в последний раз оглядывались на стены школы и не возвращались туда больше никогда. Все мои друзья были выпускниками. Я был выпускником. Разница лишь в том, что завтра все они проснутся уже дома и забудут о волке с душой человека, а я навсегда останусь в стенах этой школы. Буду ее вечным узником... Потому, что она не поняла.
Я смотрю на простирающийся передо мной белоснежный снег. Он бесподобен. Может быть, только у меня есть время любоваться им.
Теперь я могу с легкостью начертить на нем те пять букв, которые пытался сказать ей. Ведь на снегу писать легче, чем на траве. Но это напрасно: она не придет. Она никогда не придет и не увидит того, что я напишу ей. Может, мне стоит вернуться в тот проклЯтый лес и закончить свою прОклятую жизнь обедом у той проклЯтой стаи?..
Я смотрю на лес. Он кажется мирным и тихим, но я знаю, что это не так. Я знаю, что зло, живущее там, лишь затаилось.
Пять букв... "скажи"...
Мои друзья были надежными друзьями. По крайней мере, они так считали сами, потому, что не открыли мою тайну никому. Ни одной живой душе в этом мире.
Боже, ну почему они не поняли, почему не догадались казать хоть кому-нибудь в школе обо мне? Хоть первому попавшемуся первокласснику? Ведь я не смогу один... А теперь они ушли. Ушли, унося с собой мою тайну.
Я рву когтями кролика. Это жестоко, знаю. Но я не могу иначе. Теперь, даже если я захочу, уже никогда не смогу есть человеческую пищу. Хотя бы потому, что нет больше ни одного человека, который принес бы ее сюда. Одиночество. Вы знаете, что это такое?
Помните, я сказал, что моя надежда ушла вместе с Катей? Я солгал. Нет. Моя последняя надежда ушла вместе с Ромой - моим младшим братом. Когда закончили школу мои друзья, я пытался заставить его догадаться, додуматься, почувствовать... но он не смог. Он не понял... Тоже не понял...
Зато меня увидел школьный завхоз. Увидел и пошел докладывать директору, что возле школы бродят волки. Но это не важно. Я не виню Рому. Мы никогда не были настолько близки, чтобы он почувствовал мое присутствие...
В тот вечер, когда он уехал из школы для того, чтобы работать, мое сердце оборвалось окончательно. Оно просто сорвалось с той последней ниточки, на которой еще держалось.
Тогда я просто услышал обрывок разговора об этом. Я не знал, почему Рома решил бросить учебу в десятом классе. Не знал также, как ему разрешили это учителя и... мама.
Мама... ну неужели она все еще считает, что мы предали ее, бросили, отправившись торговать? Неужели она не чувствует мою тоску и... и неужели она не чувствует, что Даниила больше нет?
Вот. Сейчас мне снова показалось, что я вижу лицо своего брата в очертаниях сияющей луны... Это не так, но все же...
Лапы замерзают на снегу, и мне не устоять на месте. Чтобы избежать боли я всегда бегу. Превращаюсь в ветер и несусь, не разбирая дороги. Ветер и снег выбивают из моей головы все мысли, пока я в движении. Именно поэтому мне хочется побежать и не останавливаться никогда.
Рома ушел из школы. Он ушел, даже не догадываясь, что есть рядом кто-то, кто нуждается в его помощи.
Когда его унес автомобиль, меня словно убили без ножа. Мы взрослели. Скоро в школе не останется никого из моей семьи. И тогда я буду похоронен окончательно. Похоронен в истории, в себе и в памяти моих друзей. Заживо.
Нет, нет, не нужно выть. Я пытаюсь отвести взор от луны, но это невозможно. Хочется поведать ей свою душу. Но говорить я не могу.
Мы действительно взрослели и уходили из школы. Сейчас там оставался лишь единственный, один единственный, последний представитель нашей семьи. Моя младшая сестренка.
Я уже не ждал от нее ничего: если не понял никто вокруг, как сможет догадаться обо всем маленькая девочка? Пусть даже уже не маленькая, но она и не представляет, что случилось с ее братьями. Это невозможно представить.
Последняя из нас в школе. И после этого все будет кончено окончательно и бесповоротно. Никаких больше зацепок не будет.
Тогда я решил действовать. Кажется, было начало зимы, потому, что был снег. Не такой как сейчас. Тот снег был грязным и мрачным. Было противно даже наступать на него...
Я долго вычислял, где находится окно ее класса. Внутренняя планировка школы для меня была уже смутной и расплывчатой, но я вспомнил. Вспомнил и пришел под ее окна. Окна моей сестренки. Которая, должно быть, так и не простила нам, что мы бросили семью.
Мы не бросили, Дина. Поверь, мы не могли этого сделать. Никогда.
Просто потому, что мы не такие. Не из тех, кто превыше всего ставит работу. Я не такой. И Даниил не такой... Не был таким.
Это была тяжелая работа. Я трудился два дня, таская ветви на то небольшое заснеженное поле, которое виднелось из классной комнаты. Слова должны были хорошо читаться сверху. Думаю, они читались бы. В самый разгар работы на меня набрел сторож. Да, он высок, но его роста не хватило, чтобы понять, что именно я делаю. Он не заметил, что ветви аккуратно сложены. Он вытащил ружье, но я уже улизнул. К утру завхоз смел все ветви и сжег. Многие студенты смотрели на костер из окон. Я тоже смотрел.
Иногда ты чувствуешь, что сгораешь. Медленно, словно мокрые зеленые ветки. Зеленым ветвям в огне тяжелее всех. Им еще рано сгорать. Но они не могут противиться судьбе, а потому лежат в костре. Тонкие. Беззащитные.
Вторая и третья попытка тоже не увенчалась успехом. Как и пятая. Зато я наткнулся на объявление. Кто-то из студентов сорвал его и выбросил на улице. А, может, потерял. Это неважно. Там было написано, что в школу должен приехать Женя. Мой старший брат, работающий ветеринаром. Чтобы помочь сторожу обезвредить волка. Меня.
Тогда я не воспринял этого всерьез. Это было даже забавно. Обо мне в школе не писали уже давно. По большому счету, никто не знал, о ком это. Ведь близнецы исчезли. Так думали все. Очевидно, они не добились успеха. Иначе хоть кто-нибудь да встретил бы их.
Никому не приходило в голову, что близнецы остались в школе. Навсегда.
Женя всегда был ловким. Он знал все, что можно о животных. Я всегда восхищался его интуицией. Если бы я мог, я бы восхитился снова. Но я не мог.
К сожалению, сейчас я не умею восхищаться. Да и незачем. Если бы я мог, я бы усмехнулся сейчас.
Женя приехал. Он нашел меня в первый же день. Сначала у меня мелькнула мысль попробовать дать ему понять...Но... Женя приехал для работы. Он открыл сезон охоты на волков.
Знаете, это больно. Больно, когда твой собственный брат пытается убить тебя... Но еще больнее, когда он считает, что именно ты оставил свою семью. Предал. И ему никогда не придет в голову ничего другого.
Женя сразу стал преследовать меня. Единственным, что всегда спасало меня от его ружья - это то, что я знал его. Знал брата и знал то, что он знает о нас. Видел его способы.
Тогда я понял, что спасусь только, если стану жить инстинктами человека.
Иногда мне удавалось даже услышать, как сторож говорил с кем-то, что я веду себя неестественно. Но это ни на дюйм не подтолкнуло их к мысли обо мне.
Я говорил уже, что Женя знал все о таких, как я. Но я забыл упомянуть еще кое-что. Сторож тоже немало знал. Знал такого, чего не знал я.
Рано или поздно, но они убьют меня. Странно звучит, верно? Не могу поверить и сам. Вам случалось когда-нибудь произносить такие слова? А я больше никогда не смогу произнести слово. Никогда. И Даниил тоже. Не сможет.Близнецы оставили свою жизнь.
Так бывает. Только никто не об этом не знает.
Они неотступно следовали за мной, где бы я ни был. Только у того места, где Катя когда-то оставила нашу фотографию... Там больше никто не ходил с тех пор. Из людей.
Женя не давал мне приблизиться к школе. Чтобы я не мог тронуть детей. Я бы не стал. Мне был нужен только один человек. Дина... Но выхода не было. Я отчаялся и уже не пытался дать ей понять. Зачем? Все ясно и так. Если мне суждено быть похороненным здесь... зачем?
Вчера я увидел, что она направилась к ТОМУ лесу. Я не мог допустить, чтобы с ней случилось то же, что и со мной. Просто я много думал и понял, что заманить в лес кого-нибудь, чтобы он составил мне компанию, как советовал один из моих друзей - невыносимо жестоко. И уж тем более, если туда идет моя сестра, я должен был ей помочь.
Но она не пошла в лес. Тогда она просто сидела в тени деревьев и рыдала.
Как мне хотелось тогда утешить ее, но я не мог... Не мог подойти к ней и посмотреть в глаза... Возможно зря.
Над белоснежным покровом разносится вой. Вой, полный горькой усмешки. Не верится, что этот голос - мой. Он совсем не похож на... на что? А какой у меня был голос? Не помню... И не вспомню уже никогда. Этот горький звук моего нового голоса способен на многое. Он может вызывать и страх, и трепет, и боль, и... и тоску. Не только у людей. Воспоминание о Дине всегда вызывает у меня горькую улыбку. Конечно, только мысленную, ведь я не могу улыбаться...
Тогда Дина подняла глаза и на миг повстречалась со мной взглядом...Помню ее страх. Не животный, нет... Она знала, что может драться, и знала, что победит. Потому, что человек - царь природы. Какая злая ирония - развенчанный царь...
Но иногда мне кажется, что нельзя сдаваться, что нужно жить, продлевать существование, хотя бы ради того, что мы зовем судьбой. Судьба волка. Необычайно поэтично, верно? Вот только в самой судьбе ничего такого нет...
Сложно признать, но в тот миг во мне промелькнула искра надежды... Но я не виню ее. Любой поступил бы так же. Может быть, раньше я и сам сделал бы именно это. Раньше.
Я поклонился Дине. Она пятилась до самой школы. Я не стал ее преследовать. Зачем? Вместо этого я пошел к старому пню, бывшему некогда сосной. Пню, который теперь называю домом.
Я смотрю на этот пень. Он вызывает столько воспоминаний, что хочется кричать. Кричать от боли и безысходности. Но я не умею. Я умею только выть. Но... но мне приходится сдерживать и это, потому, что меня ищут. Потому, что жаждут найти. Найти и убить.
Я задумывался об этом много раз. Может, мне не стоит прятаться? Может, стоит выйти и покончить со всем этим разом, сбросить груз. Я много думал... ведь я могу себе это позволить. Но так и не пришел к однозначному ответу. Может, я просто слабоволен?
Сейчас зима, и фотография, надежно защищенная корнями, практически не видна. Я вижу только чью-то руку, усердно машущую... кому? Не помню.
Вдруг выстрел. Грохот. Затем на мгновение тишина и острая боль. Сторож не мог промахнуться. Женя тоже. Интересно, кто же из них попал? А, может, сразу оба? По крайней мере, приближаются они вместе...
Иногда, я замечал, чувствуешь, что-то, чего вроде бы не должен. Странный феномен, правда?
Какая-то щемящая тоскливая радость. Радость от того, что ты видишь родные лица. От того, что рядом твоя семья... пусть маленький, но все же ее кусочек... И одновременно до ужаса бешеная боль от того, что они не знают, кто ты. Не знают, что ты думаешь о них. Что столько ждал...
Я не мог понять, откуда они взялись здесь. У моей сосны, которая хранит фотографию. Которая хранит мою тайну.
Поле было чистым, нежным, просторным и пустым. Откуда взялись эти двое, я не знал. Как не знал и того, сколько времени провел тут. Может, они выследили меня по следам, может... Все равно. Это ничего не меняет.
Откуда рядом появилась Дина, я тоже не видел. Но она появилась. Она встала на колени и положила руку, кажется, на то рыжее пятно у меня на боку. Но мне было уже все равно...
Я смотрю в ее глаза. Я настолько отвык их видеть, что они показались мне такими странными. До боли знакомыми. До боли родными. Но ее взгляд причинял еще большую боль. Он разрывал сердце на мелкие части, терзал и без того измученное тело. А, может, его терзала пуля. Я не был уверен, но знал точно, что означает этот взгляд.
Она не поняла. Тоже не поняла...
И, умирая, я подумал о маме, которая, возможно, именно сейчас клянет двух неблагодарных сыновней. Прости, мама. Прости за то, что мы сделали, и за то, чего не смогли. За то, что не вернулись. За боль. За смерть. Прости, что не вернемся... Никогда. Прости нас... прости всех, кто не понял, ведь прощение - самая великая вещь, мама. Самая нужная сейчас обоим твоим неблагодарным сыновьям. Я знаю, что Даниил просил бы то же самое. Прости, что не оправдали твоих надежд. Прости, что ты никогда не узнаешь...