Витенька Синичкин лежал на супружеском ложе и с грустью и вожделением созерцал гитарный изгиб талии и молочно-белые холмы пышного зада дражайшей супруги своей Паулины Синичкиной, однако же как ни возбуждали его эти роскошные формы, равно как и угадывающийся в неверном лунном свете пушистый островок растительности меж холмов, ставший заметным благодаря задравшейся коротенькой ночной рубашке, прикоснуться к несметным богатствам не решался. Мадам Синичкину раздражали любые несанкционированные поползновения.
Витеньку с Паулиной друзья и знакомые считали идеальной парой. Хлипкий, субтильный Витенька не смел, да и не хотел возражать своей видной и довольно симпатичной супруге. Она же особенно его не любила, но однажды пожалев Виктора, выйдя за него замуж, и к тому же обладая непомерным чувством долга, особенно на показ, кормила, обстирывала своего благоверного и всячески за ним ухаживала, дабы не ударить в грязь лицом перед роднёй и знакомыми. Родня же приняла предложенные раз правила игры и исправно их соблюдала, сначала пристроив благополучно окончившего к тому времени ПТУ Витеньку писарем в звании сержанта в городское управление милиции, сделано это было руками Паулининого дедушки-отставного полковника, а затем купив, не без участия сбережений того же боевого деда, молодым комнату в коммунальной квартире. И всё бы ничего, однако же на улучшение условий интимной жизни супругов усилия родственников не распространялись, тем паче что Паулину по всей видимости существующее положение вещей с исполнением супружеского долга, при котором вся полнота власти была сосредоточенна в её полных холённых руках, вполне устраивало.
А по сему Витенька сейчас грустно и тихо лежал изображая из себя при помощи "сухостоя" и одеяла туристическую палатку.
Он в который раз вспомнил девушку виденную им в электричке когда-то, когда он возвращался в очередной раз с дачного участка домой. Было в ней что-то привлекательное, близкое ему, что-то что заставило его вздрогнуть и отвернуться в тот момент, когда взгляды их случайно встретились. Маленькая, темноволосая, с короткой мальчишеской стрижкой и сама по виду ещё почти ребёнок она, как Витенька полагал была совсем не в его вкусе, и всё же было в ней что-то, может это маленькая круглая крепкая попка, туго затянутая в джинс, может крупные бусины напрягшихся от холода сосков, скорее подчёркиваемые, чем скрываемые мягкой хлопчатой маечкой, или этот крупный, подвижный рот. С виду обезьянка - обезьянкой, но всё же...
Глаза его закрылись, он задремал и привиделся ему странный сон, будто стоит он посреди Римского Колизея. Колизей не разрушенный, а новый, с колоннами и блестит всё вокруг белым мрамором. Оглянулся и видит, что не один он здесь, что вокруг него бабы голые, как в бане с ушатами, мылом и вениками и парятся и моются они обращая на Витеньку внимания не более, чем на пустое место. Захотелось тут Витеньке поймать одну, пошёл он к ней и вот почти уже схватил её за грушевидный аппетитный зад, а она повернулась и увидел он, что лицо у бабы дедушкино, красное усатое лицо отставного полковника с кустистыми бровями, влажными большими губами и золотым зубом, оглянулся и видит, что все бабы остановились и смотрят на него и лица у них у всех дедушкины и все они хохочут и тычут в его сторону пальцами, и вдруг у баб за спиной раскрываются крылья наподобии крыльев стрекоз и они взлетают и с шуршанием уносимых осенним ветром листьев, с шайками и вениками зажатыми под мышками, кругами уносятся в прозрачное голубое небо. Что же произошло с бабами далее осталось неизвестным, на этом месте Витенька проснулся. Повертелся в кровати и вновь тяжело задремал. На сей раз привиделся ему чердак его старого родительского дома, куда они с друзьями лазили в детстве ночами и рассевшись на пыльных старых газетах, брошенных в углу за комодами и шкафами, принимались по очереди рассказывать друг другу страшилки. Привиделось ему, что остался он на этом чердаке один. Тихо, только в щелях завывает ветер, чуть слышно скрипят дверцы шкафов, в них как будто кипит невидимая жизнь, кто-то бегает, мелко-мелко перебирая крошечными ножками в подкованных сафьяновых сапожках: тук-тук-тук, т-р-р-р-а-ра-ра-ра-ра и снова тук-тук-тук, т-р-р-р-а-ра-ра-ра-ра. А вокруг него на бельевых верёвках развешены детские колготки. Колготки шевелятся, как живые, вытягиваются, становятся похожими на детские ручки, тянутся к нему, обвиваются вокруг шеи, залезают в рот, он отбивается, пытается кричать, но крик застревает в горле, он открывает рот, но ни звука не выходит оттуда, пытается бежать, но не может пошевелиться, липкий ужас охватывает всё его тело он судорожно пытается вырваться, и... просыпается.
Виктор открыл глаза, тёмные, задавленные воспоминания всколыхнулись в его душе, как когда то в детстве злобная свора школьных хулиганов, на радость всем обнаружила на нём под форменными брюками детские колготки, которые мать заставляла носить слабого здоровьем Витеньку до неприличного, по детским дворовым меркам, возраста. Тогда хулиганьё с криками радости и улюлюканьем "линчевало" Витеньку, стащив с него мокрые (от страха он описался) колготки, надело ему на голову и так вытолкало в школьный коридор, где как раз в этот момент была перемена. Тогда дело замяли, так как у одного из хулиганов отец занимал некий ответственный пост. Через некоторое время Синичкины переехали в другой район города, и воспоминания стали понемногу стираться из памяти, но время от времени всё же старая рана давала о себе знать.
Витенька сел, накинул на костлявые плечи подаренный тёщей на день рожденья китайский шёлковый красный, увитый яркожёлтыми с зелёными гривами драконами халат. Вышел, шлёпая босыми ногами на кухню. Подцепив оттопыренным большим пальцем чайник, сделал несколько больших глотков, нащупал в кармане пачку сигарет, вытряхнул одну и поджёг от оставленного соседями газового венчика. Газовое пламя рельефно высветило скуластое лицо с острым подбородком и длинным, с горбинкой мясистым носом. В голове крутились дурные мысли, настроение было отвратительным. Мерзавцы, думал Витенька, все мерзавцы, незаслуживающие коптить небо. Соседские детки, малолетние выродки украли свежую газету и постелили её своим ублюдочным, намедни родившимся котятам, Витенька остался без новостей и телепрограммы на неделю. А их мамаша - курица синюшная, продолжал думать Витенька, не то-чтобы уши им к чертям отодрать, даже и не пожурила, а сама смотрит на своих бандитов и улыбается.
Спать вовсе не хотелось. Витенька перекрыл газ, вернулся в комнату. Тихо, стараясь не разбудить супругу, но решительно и быстро он сбросил халат, оделся и вышел, прихватив с собой сигареты и соседские спички с кухни. Спустился по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек. Вышел на улицу и вдохнул полной грудью сладкий ночной воздух, крепко пахнущий разогретым за день асфальтом и букетом запахов росших у дома цветов, среди которых особенно выделялся "душистый горошек". Запах его доминировал среди прочих, резко контрастируя с более чем скромным видом своих мелких бледных цветочков. Так и я, подумал Витенька, никто и не подозревает, какая яркая и неординарная личность живёт рядом с ними, скрываясь за внешней простотой, да и что они могут знать обо мне, обыватели, быдло, они же дальше своего носа ничего не видят.
Ноги сами несли его к небольшому лесному массивчику, скорее даже лесопосадке, росшей между последними домами и станцией пригородных поездов. А вдруг я её снова увижу, думал он. Может быть даже удастся с ней заговорить, уж она то меня поймёт, увидит какой я на самом деле, а совсем не такой каким меня представляют эти сволочи.
Так думал он, скользя между деревьями, шаги его заглушались прелой прошлогодней листвой и хвоей. Вот меж последними рядами деревьев замелькали жёлтые отблески окон отъезжающей электрички, послышался стук колёс и протяжный вой двигателя, набирающего обороты. Синичкин вплотную приблизился к дорожке бегущей от станции пригородных поездов к автобусной остановке на окраине города и занял в укрытии наблюдательный пост. Здесь дорожка, подчиняясь каким-то своим, тайным законам, делала поворот и на невысоком пригорке, за деревьями сам собой образовался отличный наблюдательный пункт, с которого она просматривалась почти полностью, от самой станции и до автобусной остановки. С самой же дорожки, скупо освещённой редкими, перемигивающимися на ветру глазкАми фонарей, небыло видно ничего, это было известно Синичкину по опыту, он и сам нередко пользовался этой эликтричкой для поездок на дачу и обратно.
Итак, наблюдательный пост был занят. Витенька сел в пожухлые тёплые листья, расслабился и закурил, пряча горящий кончик сигареты в кулаке, как заправский солдат. Тёплый ветерок приносил с собой ночные звуки и запахи. Где-то вдали резко залаяла собака, с порывами ветра доносились обрывки песен подгулявшей компании: "... дону гуляет, по дону гуляет, по дону гуляет казак моло... ...дева плачешь, о чём дева плачешь, о чём дева плачешь, о чём слё... ...а как мне не плакать, а как мне...".
Маленькая полная луна висела в кремово-палевом тюле облаков, как перламутровая пуговица ловко пришпиленная небесным портным.
По дорожке в направлении города прошла шумная стайка хиппующей молодёжи. "Придурки" - зло подумал Витенька и сплюнул. За ними, на некотором расстоянии проследовала пожилая супружеская чета с сумками из которых торчал садовый инвентарь. Женщина нервно озиралась, очевидно опасаясь нападения грабителей или насильников. Вот дура, старая перечница - подумал Витенька, кто позарится на её лейки и садовые ножницы, а тем паче на неё саму, каргу?
После, с некоторым перерывом прошли ещё несколько разных малоинтересных личностей - дачники, строительные рабочие, толстый военный, утирающий лысину несвежим платком, перед ним как цунами, захлёстывая всё на своём пути катилась волна крепкого запаха пота.
Витенька подождал ещё какое-то время, отшвырнул докуренную сигарету, алый огонёк описал правильную дугу и испустив последний дымок исчез во влажных листьях. Синичкин неторопливо встал, развернулся по военному, всем корпусом и сделал уже шаг в глубь лесопосадки, как вдруг ему показалось что он слышит скрип гравия доносящийся с дорожки. Он обернулся и обомлел, по дорожке шла, поправляя выбившуюся из-за пояса клетчатую мужскую рубашку, та самая юная особа из поезда, которую он так и не смог забыть.
Витенька весь изменился, напрягся как натянутая струна, ноздри его хищно раздулись и стали улавливать доселе недоступные ему тонкие запахи. То же произошло со зрением и слухом. В лесу как будто рассвело, он начал отчётливо видеть самые ничтожные детали и слышать самые тихие звуки. Он вдруг обнаружил, что вокруг кипит невидимая жизнь, в листьях копошатся мириады жучков, а воздух наполнен ночными насекомыми и всё это сплелось в чудовищный клубок в яростной схватке борьбы за существование. Томная, тягучая летняя ночная идиллия в мгновение ока лопнула, картина стала яркой. Виктора охватило радостное сумасшедшее возбуждение, какое охватывает кота перед прыжком на жертву, тело затрепетало, мускулы заиграли, на висках бисером выступили мелкие капельки пота. Он вдруг исчез, растворился, перестал существовать. Всё внимание его было прикованно к хрупкой фигурке движущейся по дорожке, он даже не заметил как стал красться за ней оставаясь в то же время пока ещё в тени. Несмотря на предельную, даже какую-то сверхестественную чёткость восприятия деталей окружающей обстановки, общее состояние казалось нереальным и было сродни восприятию вещей во сне.
Виктор был сосредоточен на идущей по дорожке девушке. Инородные, искусственные предметы, в том числе и одежда стали прозрачны и перестали мешать воспринимать живую плоть. Теперь он видел как перекатывается при ходьбе каждый мускул на её теле под нежной, бархатной, покрытой редкими светлыми волосками кожей, от которой исходил запах абрикоса и едва уловимый, придающий пикантности аромат девичьего пота.
В этот момент девушка скорее почувствовала, чем увидела его и оглянувшись в его сторону своими большими, как у испуганной лани серыми, полными страха глазами ускорила шаг.
Виктор перестал таиться и выскочил на дорожку. Девушка сдавленно вскрикнула и шарахнувшись в сторону бросилась бежать к городу по кратчайшему расстоянию, через лес. Это была её роковая ошибка. Теперь роли, которые до сих пор были не вполне ещё ясны обозначились точно. Виктор окончательно превратился в хищника, преследующего свою жертву. Он нёсся за ней с грацией леопарда и хотя мог нагнать её в два - три прыжка, не делал этого, а вместо того не спеша, как бы желая порезвиться гнал её в направлении ухабистого, поросшего кустарником овражка. У самого овражка он настиг её и уже было схватил, но тут девушка сделала последний отчаянный рывок и зацепившись за корягу опрокинулась в овраг. Ноги её взлетели в воздух, вся она как-то неловко развернулась, как тряпичная кукла и взмахнув руками рухнула, со всего маху ударившись головой о камень. Виктор, как зверь бросился на неё и сорвав ставшую уже давно ненужной одежду стал насиловать тёплое и ещё трепещущее тело. Небывалая волна возбуждения захлестнула его, он весь дрожал и извивался, изнутри у него вырывались гортанные звуки, он стал бурно кончать...
Виктор стоял в чём мать родила на четвереньках над тёплым трупом и тяжело дышал, руки его дрожали, из приоткрытого рта капала слюна и стекала по спине девушки между лопаток, собираясь в блестящую в лунном свете лужицу в ложбинке на пояснице. Только теперь он заметил, что шея девушки неестественно вывернута, под головой натекла лужица крови, а глаз выкатился из орбиты и висит на на тонкой белой ниточке нерва. Виктор встал, брезгливо отерся от крови и спермы рубашкой девушки, медленно как сомнамбула оделся и пошатываясь побрёл в сторону дома.
Виктор шёл по улице, как заводная кукла, механически переставляя непослушные ноги. Дома бесстыдно пялились на него чёрными прямоугольниками окон, внезапно сгустившийся туман повязал на их крыши траурные ленты. Синичкин подошёл к своему дому, помедлил возле разинутого зева парадного, и нырнул в него. Тёмная сырость окутала его, забралась за воротник. Витенька стал подниматься по лестнице, мысленно отсчитывая ступеньки: одна, две, три, четыре и так далее. Виктор шёл и шёл, и вдруг поймал себя на мысли что давно уже сбился со счёта а лестница всё не кончается и более того он не поднимается домой, а напротив спускается и лестница эта становится всё круче и круче и вот он уже полу-бежит полу-скользит всё вниз и вниз, призрачный флюоресцирующий свет высвечивает какие-то склизкие замшелые стены тоннеля, постепенно превращающегося в колодец из мрачных глубин которого тянет смрадом разложения и смерти, а от стен к нему тянутся корни-руки, стараясь схватить его или больно хлестнуть по лицу...
Витенька проснулся с тяжёлой головой и дурным привкусом во рту. Часы на стене показывали десять минут одиннадцатого, из приоткрытого окна в глаза били яркие лучи летнего солнца, в комнате было душно, пахло разогретой солнцем пылью, ношенным бельём и жаренным луком. С улицы в окно вплывала какофония собачьего лая смешанного с криками дворовой ребятни и приправленная рычанием экскаватора. Всей этой "усладе слуха" придавало музыкальный ритм металлическое чихание машины, служащей для забивания в землю бетонных свай.
Виктор сел, руки его дрожали, голова гудела, как с тяжёлого похмелья, машинально нащупал сигарету и стал разминать её в руках. Вспомнил что дома ему курить запрещено. Встал, сделал круг по комнате, потряс головой, будто пытаясь привести мысли в порядок, швырнул сигарету в угол и пошёл умываться. Умылся, тёплой, с запахом ржавчины и хлора водой, вышел на кухню. На плите его ждала сковорода с остывшим омлетом и запиской на крышке, в которой, размашистым почерком было написано: "Ушла к маме, вернусь к 18-00. Убери в комнате. Полей цветы". Виктор скомкал записку, сунул её в карман халата, снял сковороду с плиты и сел за стол.
По прошествии ещё полутора часов он уже шёл своей обыкновенно размашистой походкой по направлению к железнодорожной станции. Гравий хрустел под его ногами. Вокруг, несмотря на воскресный летний полдень не было ни души. "Так что же это было? Всё же сон?" - крутилась навязчивая мысль в его голове. Поравнявшись с одиноким фонарём, стоявшим на изгибе дорожки, он было захотел свернуть с тропинки и углубиться в лесопосадку, но в последний момент передумал. "Глупости" - подумал он, "приснится же всякое, от этой духоты", и Виктор решительно зашагал дальше, в направлении станции пригородных поездов. Заранее отсчитал нужную сумму, почти не останавливаясь у кассы купил билет и вскочил на подножку отходящей электрички, иначе пришлось бы ждать следующую, а она прибудет только через пол-часа.
В вагоне, обычно полном в эти часы, было пусто, только в голове вагона сидела группка молодёжи и что то оживлённо обсуждала, да в хвосте, отвернувшись к окну, сидел странного вида старик. На нём, в этот жаркий день, было надето длинное кожаное пальто, какие носили когдато красные комиссары, и снежно белый шёлковый шарф. Но казалось, что старик вовсе не замечал жары, он как будто находился сейчас в каком-то другом измерении, в котором сейчас было холодно, а за окном шёл дождь. Не смотря на то, что вокруг было полно свободных мест, Виктор сел напротив необычного старика. Всю дорогу Виктор зачем-то его разглядывал. Странно, но у старика это не вызывало решительно никаких эмоций. Он оторвал от окна взгляд только один раз, уже перед самым полустанком, где Виктору нужно было выходить. Он медленно оглянулся на Виктора, окинул его взглядом, так как будто знал его всю свою жизнь и тихо, почти не разжимая тонких белых губ сказал: "Вот так всегда. Как внезапно. Какая трагедия для всех" и снова отвернулся к окну. У Виктора от этой странной и как будто повисшей в воздухе фразы, пробежали по спине мурашки, так глубоко и прочувствовано это было сказано. Что то даже мелькнуло у него перед глазами, то ли лица врачей в белых халатах и масках, то ли тени берёз, исчерченные белыми и чёрными заплатами. Но вот и полустанок, пора.
Виктор вышел, на перроне никого не было. Он вдохнул полной грудью густой липкий, как перед грозой воздух и оглянулся. Поезд уже исчез. Как и когда это произошло Виктор заметить не успел, и даже не мог отдать себе отчёт - слышал он шум отъезжающего поезда, или нет. В воздухе и правда пахло грозой, тучи над головой сгущались, превращая летний день в сумерки. Порывы горячего ветра гнали волны по открывшемуся перед глазами бесконечному полю пшеницы. Казалось это океан катит свои непокорные волны перед полустанком-кораблём, случайно угодившем в шторм. На горизонте было уже совсем темно, клубились чёрные тени, изредка прорезаемые далёкими сполохами. В поле то там то сям в сгущающемся воздухе мерцали призрачные огоньки. Всё вокруг как бы напряглось и приготовилось к чему-то страшному и в то же время величественному. У Виктора неприятно сжималось сердце, в предвкушении чего то грозного и неотвратимого.
Он решил пересечь поле, чтобы как можно быстрее добраться до дачного посёлка, который располагался всего в четверти часа хотьбы напрямую и успеть укрыться в домике, избежав таким образом столкновения с готовой разбушеваться стихией. Виктор спустился по ступенькам в волны пшеницы и пошёл к горизонту. Воздух вокруг продолжал сгущаться, казалось он давил со всех сторон, стараясь оплести невидимой паутиной и задушить одиноко бредущего путника. Вокруг стало почти совсем темно. То тут то там над морем пшеницы бесновались и плясали совсем уже осмелевшие огоньки, напоминающие порой то змей, а то и вовсе фигуры людей, сошедшихся в странном диковинном танце. Ощущение тревоги, обуявшее Виктора ещё на полустанке, усилилось. Сердце его бешенно колотилось, по спине струйками стекал холодный пот. Он прибавил шагу, а после и вовсе побежал. Огоньки же, как будто повинуясь невидимому приказу, выстроились вслед за ним и стали его, комично передразнивая, преследовать. Виктор бежал, не чуя под собой земли и размахивая руками и от этого казалось, что он плывёт, изо всех сил борясь со штормовым морем. Минуты тянулись как часы, липко обволакивая тело и не давая продвигаться вперёд. Он бежал, а поле всё не заканчивалось. Вдруг ветер внезапно стих, стало совсем темно, огоньки погасли. Казалось, остановилось само время. Виктор больше не мог двигаться. Он всё видел и понимал, но не мог пошевелиться, как муха попавшая в блюдце с вареньем. Призрачный свет освещал поле вокруг него. Он видел, как что то жуткое шевелится и перекатывается в волнах пшеницы, приближаясь к нему. Вот сейчас должна наступить ужасная развязка. Он весь заледенел, как кролик перед удавом, сердце его остановилось, мозг кричал от ужаса и был наполнен только одним, безумным животным желанием выжить. Что то чудовищное поднималось из пшеницы. Что то столь же огромное и древнее, как весь этот старый, видавший виды мир. Виктор весь сжался до размеров точки, до первого младенческого крика, до того нулевого состояния, где и когда рождаются и умирают вселенные. Так прошла вечность. Время здесь не имело начала и конца. Пространство потеряло свой смысл...
Вдруг, из ниоткуда, из бесконечно малой сияющей точки мироздания, крошечным червячком родилась мысль. В мгновение за этим она выросла, заполнив собой всё. Мысль была яркая, сияющая и в тоже время ужасающая своей ясностью:
"ЭТО ПРОИЗОШЛО." Это случилось на самом деле. Он убийца. Он сейчас был ею, той самой девушкой. Он побывал ею в то самое мгновение, когда убил её. Он испытал всю боль и весь смертный ужас и всё ненасытное желание жить, возникшее из мрачных глубин космоса бесконечное время тому назад, вместе с появлением в этом мире первого смертного существа. Это и был ад, в его первозданном виде. Но здесь же был и рай, с его бесконечно глубоким ощущением жизни. Это был первый крик ребёнка, смешанный с последним вздохом старика. "Как внезапно. Какая трагедия для всех" - грустно сказал ему старик в кожаном пальто.
Яркая вспышка озарила всё вокруг на многие километры.
Всё кончилось. Виктор, или то что им было, перестал существовать.
***
Яркий летний день вступил в свои права. Толстый лысый следователь районной прокуратуры в расстёгнутом пиджаке, со сбившимся на бок плохозавязанным галстуком стоял в поле пшеницы, недалеко от полустанка и утирал платком со лба пот. Перед ним, распластавшись в примятой обгорелой пшенице лежал, кое как прикрытый труп молодого мужчины, по всей вероятности убитого молнией. Вокруг него сгрудилась небольшая кучка людей, несколько из которых оживлённо размахивая руками излагали следователю подробности случившегося. Особенно старалась одна бойкая старушка, в ситцевом платке в горошек. Она снова и снова повторяла один и тот же рассказ:
Ах, какой ужас, ах какой ужас. Мы все здесь были, когда он вышел из поезда. Мы все ему говорили, что начинается гроза и не стоит идти в поле. Но он смотрел на нас всех так, как будто ничего не видит и не слышит, и в конце концов не послушал никого и пошёл. Да, да, вторил ей чей то бас, не видел и не слышал, и минуты через три в поле ударила страшная молния. Мы давно такой не видали. Аж сами все оглохли и ослепли на время. Но странно, такого лично я не припомню, чтобы после того как ударит молния, так быстро заканчивалась гроза. Дождь полил всего минут пять, не больше, как будто смыл что то и ушёл. Так и было, сказала старушка, так и было, и отчего то перекрестилась.
Следователь всё тщательно записал в блокнот, закрыл его и сказал: "Всем большое спасибо. Все свободны. Всё ясно. Пожалуйста, расходитесь, если будет нужно вас вызовут".
И народ стал понемногу покидать по двое, по трое место происшествия, и направляться в сторону просёлочной дороги, оживлённо обсуждая что то своё. Только старушка в платочке в горошек шла одна, время от времени крестясь и нашёптывая что то себе под нос.