Чваков Димыч. Холостяк Кукушкинд

Холостяк Кукушкинд

(будни бомонда)

"Л о п а х и н: Какой роскошный у вас зад, сударыня!

Р а н е в с к а я: Вы имеете в виду вишнёвый сад?

Л о п а х и н: И его тоже, мадам... и его тоже".

"Вишнёвый сад", ранний, ранее неизвестный релиз известной пиесы

"...революции обычно не просто холодны и безучастны к своим апологетам, не просто фригидны... они равнодушно растопчут, забьют батогами, заколют на скотном дворе вилами самых верных своих сынов..."

Мысли гражданина Кукушкинда ударялись о тугую плоть подойника, некоего высшего разума, обитающего в закромах ноосферы - спорить с ним - себя не уважать - и падали на дно колодца, где уже червоточила чертовщина бесовских проказ.

- Банкет в банке, - зачем-то сказал Леополь Кукушкинд вслух, роскошно прикусив нижнюю губу новенькими протезами из металлокерамики. Для значительности, как ему казалось.

На самом деле по паспорту Кукушкинд был Леонидом, но тягучее и отдающее лавандовым маслом и запахом прибоя в Касабланке (да-да, именно в Касабланке!) - имя собственное Леополь, услышанное, как-то в далёком детстве не давало покоя. Вот почему Леонид Семёнович и просил величать себя ласковым и светлым средиземноморским - нет, скорее, даже атлантическим - псевдонимом. Кукушкинд почему-то полагал, будто те, кого называют Леополями просто обязаны проживать на побережье Средиземного или других сочувствующих Атлантическому океану морей. Адриатичненько - нет слов!

А так ли по жизни выходит? Он-то, Кукушкинд, как раз обретается в самом центре Евразийского материка, где кроме речки Уклюевки да дурно пахнущего Уклюева озера, больше похожего на сильно разбавленную нефтепродуктами трясину, нет в округе никаких водных ресурсов. Подходящее имя как раз и позволит вырваться из этого мещанского болота, каковым наш герой почитал город Уклюев - населённый пункт губернского значения, но с уездною судьбой.

Ага.

- Банкет в банке, - зачем-то сказал Леополь Кукушкинд.

- Со шпротами? - спросил его некто из сумрака спальни.

- С прибалтами... В общем, банкет со шпротами в банке... на депозите, - засуетился Леополь, нервно подёргивая левым веком и пробуя разогнать тремором пальцев рук тучи, которые обещала развести сама примадонна давно давным тому назад.

Кукушкинд с опаской заглянул в альков, где почивал уже не столь часто, как в пору тягостного и крайне нудного супружества. Теперь-то он холостяк и может себе позволить всё - даже гадить панцирями от королевских креветок и хлебными крошками в зале, здесь же и спать на стареньком - некогда натуральной кожи - диване. Теперь от натурального не осталось практически ничего: диван вытерся до исподнего (оно у мебели тоже случается) и был покрыт синтетическим пледом "из искусственной шерсти джерси". Его гостеприимный хозяин получил в наследство от почившей в разврате бывшей супруги - Ванессы Парадизовны, которая бросила всё и уехала по холодку в турецкий город Измир, надеясь отыскать там вторую (а может быть, даже - третью и четвёртую) половину своему эксцентричному имиджу женщины-вамп. "И поделом этим туркам", - кажется, подумал в момент расставания с благоверной Леополь Семёнович, предвкушая тот радостный миг, когда сможет ходить босиком по ковру немытыми ногами, не выключать телевизор круглые сутки и наслаждаться "напитком грузчиков" - пивом, что называется, от пуза.

В спальне, как и следовало ожидать, никого не оказалось. Лишь изображение самого Леополя в зеркале стенного шкафа-купе с опаской осматривало место возможного мистического происшествия. Кукушкинд закрыл дверь в комнату на ключ и решил больше пока её не посещать - от греха, как говорится, подальше. Зато просторная зала, мастерская и кухня теперь станут полигоном его творческого экзорцизма... или эгоцентризма ли... Обо всём этом размышлял Кукушкинд, впадая в эйфорию от неограниченных прав и свобод, гарантированных как Конституцией, так и отсутствием жены.

Жить одному на углу Zelenin's street - бывшая улица Ленина, и Совместного авеню - бывший проспект Советский, в уютной квартире элитной девятиэтажки для творческих работников Леополю поначалу очень понравилось. Он с неделю питался жирным, острым, пил крепкое. Не убирал за собой вовсе. Но потом запахи пищевых остатков начали приводить Кукушкинда в натурально неадекватное беспокойство, мешали спать, забивая ноздри амбре из смеси нестиранных носков, несвежего исподнего, воняющих на жаре остатков рыбы и сального пенициллина, зарождающего всё новые и новые колонии на куске упавшего на пол бекона. Вести домашнее хозяйство без супруги оказалось не так уж и весело, как представлялось в розовых мечтах.

Ощущение инстинкта стаи, материализуется в мозгу человека самыми фееричными фантазиями, как только он остаётся один на один с прогрессирующей скукой. Вот и Кукушкинд не избежал очевидных тенденций - его с невыразимой силой потянуло прибиться к косяку, точнее сказать - с коллективным разумом бомонда слиться в творческом экстазе.

В общем, если не ходить вокруг да около в поисках причинно-следственных связей, смекнул Леополь Семёнович - дальнейший его пофигизм лишь усугубит ситуацию. Чтобы разорвать оковы цугцванга, сделал он генеральную уборку - даже постельное бельё постирал в чистоплюйском порыве. Потом накупил на остатки гонорара, полученного за статую "Мадонна 14-го микрорайона купается в джакузи", установленную во дворе дома образцового капиталистического сожительства имени Чио-Чио-Сан, разносолов. Следом пригласил гостей из числа вхожих в элитную тусовку того самого 14-го микрорайона, где проживал и сам - на правах брошенного, но всё ещё мужа известной фотомодели.

И закипел бомонд, и заколосился интеллектуальными вывертами!

"Вот прокутим все деньги, - решил для себя вопрос стимулирования творчества Леополь Кукушкинд, - и тогда я смогу снова взяться за дело... тьфу - за творчество, разумеется. Ничто уж тогда не сможет меня остановить! Художник обязан быть голодным или... или бросать свои художества. Вот так-то. В общем, пред богом и людьми, как говорится, даю себе слово, что докажу своим творчеством несомненную художественную состоятельность. А слово - не воробей, верно, Леополь?!"

Философскую сентенцию о материале, которым бывает вымощена дорога в ад, скульптор-авангардист, разумеется, знал, но применить её к своей персоне - ему просто не приходило в голову.

_ _ _

В гости к Кукушкинду пришли три пары: Неждановы, художник-ню-авангардист и его модель Лёля; Каштановы, поэт и его Муза Венедиктовна; Сметановы, композитор с первой скрипкой из одного модного оркестра. А также - некая приблудившаяся барышня репродуктивного возраста, но с повадками гимназистки. Звали барышню Миленой и была она, кажется, балериной. Не примой, в общем, но и не из массовки. Два-три сольных выхода за вечер в одном спектакле - не так уж и плохо с учётом чересчур зрелого возраста молодой особы.

Милена сразу же глянулась Леополю Семёновичу. Настолько, что он немедленно побежал в ванную - попробовать замаскировать негустой прядью - некогда огненно-рыжих, а теперь невнятно-пегих - волос роскошную плешь. Здесь он заодно безадресно бзданул на себя каким-то женским парфюмом, оставшимся от бежавшей жены. На фемин постбальзаковского возраста вновь явленный вид Кукушкинда подействовал бы сногсшибательно, но Милена всё ещё оставалась в обойме привлекательных уклюевских невест. Подействует ли на неё новый имидж хозяина квартиры - вопрос!

Однако сомнения Леополя были развеяны почти мгновенно: Милена заметила старания Кукушкинда и чутко на них отреагировала - попыталась всколыхнуть томною грудью. Получилось не очень убедительно по причине неразвитости части тела, которая мешает балерине балансировать на пуантах. Но Леополь Семёнович обратил внимание на действия гостьи и пришёл в прекрасное расположение духа.

Уселись за стол, который ломился от снеди, представляющейся Кукушкинду изысканной и вполне способной характеризовать его в качестве человека неординарного, творческого, бедового.

Крабовый салат из минтая, приготовленный в ресторане "Уклюевский метрополис" по спецзаказу, соседствовал с маринованными кабачками в жестяных банках. Слегка заветренная сквозняками дальних странствий привокзального буфета буженина перемежалась финским сервелатом уклюевского мясокомбината. Маслины, лимон, нарезанный кружочками и свёрнутый улиткой, заливной карась, пойманный в Уклюевом озере и изображающий радужную форель - всё это великолепие Кукушкинду удалось присыпать молоденькой зеленью с рынка, придав застолью черты домашнего уюта.

И выпивка у Леополя Семёновича была под стать - разбавленный водой с лимонной эссенцией спирт, который повезло выменять по случаю на партитуру Листа, Кукушкинд разлил в бутылки с выдавленной по периметру надписью "Absolut". Спирт, заправленный чаем и настоянный на корице и мускатном орехе, взял на себя миссию изобразить знаменитый бренди "Hennessy". Вот только игристое вино ни за кого себя не выдавало, а оказалось чистой воды полусладким "Советским шампанским", купленным на последние деньги в гипермаркете "Маленький Мук".

- Чем нынче заняты, какие шедевры сочиняете? - поинтересовался Кукушкинд, обращаясь к Сметанову, чтоб поддержать беседу между второй и третей. Перерыв сей обычно бывает длительным в отличие от микроскопического зазора "между первой и второй".

- Вокальную ораторию пишу-с, - ответствовал композитор, непроизвольно переходя на словоерс из вежливости или иных побуждений, Кукушкинду непонятных. - "Машина времени во времени машин"-с. Так-то вот, судари мои-с.

- Скажи, а когда сливы поспевают, брат? - спросил Нежданов Леополя изрядно спустя, еле оторвав голову от салата с ряжеными крабами.

- Круглый год, брат.

- Нет, я серьёзно

- И я серьёзно - круглый год они поспевают... но в разных странах в разное время. Век "вольво" не видать!

- Спасибо тебе, утешил. Милый ты мой! Спасибо отвесное до земли-матушки! - Нежданов полез целоваться.

- За сливы "спасибо"? - Кукушкинд нервно оттолкнул от себя навалившегося художника, как неумелый футболист, пытающийся избавиться от владения мячом.

- Нет, за эрудицию. Порадо... - На полуслове Нежданова сморило, и он тихонько засопел на плече чуть ранее осоловевшей Лёли.

- Знаешь, а ты неправильно пьёшь, Петюня! - увещевал Каштанов Сметанова.

- А что тут мудрёного-с - маханул "писюнчик" да закусил по-шустрому. Не запил, а именно закусил - невелика наука-с!

- Ошибаешься, брат. Махнуть - не штука. Да и закусить нужно. Всё верно! Только вот не совсем. Правильно пьют эдаким манером: выдохнул, влупил порцию одним махом... и дождись, пока напиток по пищеводу, как по эшафоту на дно желудка, будто кровь Вселенной, прольётся. Молча жди. Не закусывай - ни-ни! Только "мануфактурой" можно занюхать или корочкой ржаной. Не более! А вот когда на желудок упало, обожди секунд пяток для приличия и только потом заешь основательно. Сразу почувствуешь, что такое - закуска в удовольствие.

- Вот же, как выходит-с, тут тоже своя наука, оказывается. Приеду домой - братьям расскажу, а то они, дебилы, и не знают.

- Вестимо - не знают. Они у тебя, наверное, и школу не закончили? - Каштанов сам не заметил, как начал провоцировать оппонента на принятие крайних мер.

- Среднее образование-с у обоих... - обиделся Сметанов за "дебильных" родственников, хотя, собственно, сам их так окрестил.

- Не то! Я ж тебе за школу жизни толкую, а ты меня образованием унизить желаешь.

- Ничего я не желаю...

- Это правильно. Слушай и на ус мотай. А нет усов - в смартфоне зарубку поставь.

И тут Сметанов не вынес пресса поэтической мысли и сыграл партию ударных прямо на лице "горлана-главаря". Результат оказался неожиданным - Каштанов, не на шутку протрезвев, огласил "трёшку" Кукушкинда рёвом самца марала, готового к случке, и... убежал в ванную - замывать следы позора на разбитом, как "Лада-Калина", попавшая в ДТП, носу. Муза Венедиктовна не нашлась, чем поддержать подопечного, потому просто махнула на него рукой и тут же махнула полный фужер "абсолюта"; затем затянула народно-застольную песню "Felicita" в аранжировке празднующего победу Сметанова.

- С днём расквашенного варенья и винтажных фейерверков! - громко заявил, пробудившийся от шума Нежданов и снова отошёл в нирвану "на пять минут, пока вы наливаете..."

_ _ _

Кукушкинд заночевал в одной постели с Миленой, но даже не попробовал её соблазнить. А она же старалась изо всех сил, к чему скрывать. Но все попытки балерины ушли в непродуктивные батман тандю жете, а Леополь даже не проснулся.

Несмотря на постигшую барышню неудачу, она осталась в квартире, но принялась навёрстывать канунешнее спиртовое воздержание с таким азартом, что Кукушкинду то и дело приходилось переносить потерявшую нравственные ориентиры гостью с места на место, чтобы дать вновь прибывающим представителям уклюевского бомонда почувствовать всю холостяцкую вольницу абсолютно свободного и готового вот-вот приступить к реализации амбициозных планов творца. И не понаслышке, а визуальным манером.

Пропитый в ударном темпе гонорар ещё три дня выходил Леополю Семёновичу боком - там жутко что-то кололо и вибрировало. Превентивные меры воздействия народными средствами не помогали. Кукушкинд даже начал подумывать о завещании, но на четвёртое утро случилось чудо - он проснулся с ясной головой и совершенно здоровым. Оставалось только выгнать прикипевшую к его жилищу Милену, и можно было заняться творчеством. Он же давал себе слово, а слово не воробей, как известно. И не только в узких кругах уклюевской интеллигенции.

_ _ _

Заранее припасённые заготовки-болваны из глины, казалось, радостно вздохнули, едва Леополь зашёл в мастерскую после утреннего кофе. Творческому процессу ничего не мешало - холодильник зиял чудовищной пустотой, балеринка крутила свои фуэте где-то за пределами квартиры и сознания, а телевизор Кукушкинд унёс в кладовку, чтоб не сбивал с толку. Давняя задумка - бюст Сенеки - тревожил воображение Леополя уже второй год подряд. Но он всё никак не мог решиться. Что-то вечно мешало - как полагал Кукушкинд, дела семейные: эти вечные споры с Ванессой о загаженном ковре, неоплаченных счетах, сибаритском образе жизни, который нехорошо влияет на здоровье, а также о назначении художника (в самом широком смысле) в рамках развитого социума продвинутых индивидов себе подобных.

Леополь присел на уляпанный гипсом трёхногий табурет, чтобы ощутить глубину момента, когда вдохновение снизойдёт на него тихим ангелом, и руки сами собой примутся мешать глину в широком эмалированном тазу. Но ничего не только не снисходило, даже не ёкало и - того пуще - не возбуждало воображения. И лишь одна чудовищная мысль заставила неоглаженную покуда глину вибрировать и подниматься дыбом: "А зря я не трахнул эту балетную цыпу! Просто ле скандаль компроне!"

Не пришло желание творить и назавтра, и через неделю. Будто бы Кукушкинд вместе с деньгами утратил желание созидать. Питался он кое-как - перебивался с жидкого чая с сухарями на пустую овсяную кашку, сваренную на воде в виде однородной густой массы, напоминающей столярный клей по вкусу и консистенции.

Теперь Леополь Семёнович ждал, когда же ему на карточку перечислят пенсию от союза творческих деятелей губернского города Уклюева. И дождался. Мысленно разделив вспомоществование на месяц, Кукушкинд третью часть отложил в пользу статьи "Излишества". Статья "Коммунальные платежи" осталась пустовать - до лучших времён, как полагал скульптор. В тот день он очень плотно пообедал в столовой завода "Красный фонарь", куда его пускали как автора монументальной композиции "Светильники будущего", установленной возле здания заводоуправления.

И опять - ничего на скульптора не снизошло. "Какая странная штука жизнь, - подумал Леополь, - нет разницы, сыт ты или голоден - художественное наитие никак не проявляет себя. А раньше-то было. Было! Хорошо помню. В чём же дело?"

О данном себе слове Кукушкинд старался не думать, чтобы не бередить дремлющую где-то в районе селезёнки порядком потрёпанную совесть.

_ _ _

- Чего так поздно звонишь? Я уже сплю. - Сталь в голосе Кукушкинда не звенела туго натянутой струной, а всего лишь подрагивала тоненьким язычком рождественского колокольчика. Много ли нагневаешься, когда из нирваны сонных грёз всплываешь?- Раньше предупредить не мог?

- Мы раньше в ресторане сидели. Чинно-мирно. А он вдруг - возьми, да и закройся. Но мы-то ещё не допили. Решили с кем-нибудь связаться - продолжить банкет. Долго думали, кто этим кем-нибудь окажется. Выбрали тебя.

Как тут откажешь? И вновь закрутилась карусель ночных бдений, правда, теперь уже под недоеденную в ресторане закуску. Но компания была всё той же, если не считать, что вместо обиженной Милены, в неё органично влилась актриса-травести - она же прима кукольного театра "Теремок в сапогах" - по имени Алёна.

Кукушкинд в тот раз быстро нагрузился - на пустой-то желудок не мудрено - и всё старался найти предлог, чтобы выпроводить "дорогих гостей" вон.

Только на рассвете ему удалось достучаться до сознания присутствующих, хотя до совести так и не получилось. Он заявил, что уже утро, пролетарии поднимаются с постели и готовятся идти на работу, запивая на ходу чашкой растворимого кофе глазунью на сале. Пора бы, дескать, и его приятелям да приятельницам честь знать.

- Правильно! И пусть завтраки бесплатно дают! - заорал Нежданов, когда его одевали к выходу "в народ".

Кукушкинд заночевал под первые рассветные звуки гимна, льющиеся из оставленного включённым радио. В одной постели с Алёной. Но даже не удосужился её соблазнить, поскольку хотел спать "как из ружья". Актриса же наоборот пыталась склонить Кукушкинда к интимным отношениям, не покладая умелых рук, натренированных на марионетках во время репетиционного процесса. Напрасно. Герой так и не встал на дело - дело правое, дело святое.

Пробудившийся во второй половине дня Леополь Семёнович ощутил рядом с собой аромат незнакомого парфюма и увидел записку, сделанную каллиграфическим почерком на салфетке, принесённой вчера из ресторана. "Кукушкинд, ты сволочь!" - значилось в ней. И Леополь даже невольно поёжился, ощутив энергетику разъяренной женщины.

"Вот дурочка, - подумал он, - не могла до вечера подождать! Впрочем, к лучшему - теперь займусь скульптурой".

Но и в этот раз что-то не сложилось. Вымощенная благими намерениями дорога снова свернула не в ту сторону: приняв ванну, Леополь Семёнович разнежился и заснул, распластавшись на диване, будто шкура неубитого кем-то медведя.

_ _ _

Кукушкинд долго огорчался, что вдохновение обходит его дом стороной, а однажды, не выдержав, пошёл в пивную, чтобы "встряхнуть застоявшуюся карму". Там он и встретил человека недюжинной силы (на руках с полудня до закрытия тягались, Леополь лишь два раза выиграл), который представился инженегром Тройчатовым.

- Я ведь потому себя инженегром называю, Лео, - говорил новый приятель Кукушкинду, - что пашу, что твой папа Карло, с утра до ночи...

- Позвольте, - усомнился Леополь Семёнович, - папа Карло, если, конечно, мы говорим об одном и том же папе, занимался столярным и плотницким делом и, стало быть, не мог пахать, внося свою лепту в сельскохозяйственный валовой продукт близкой нам по духу Италии.

- Уж не знаю, что за продукт вы имеете в виду, но я никогда в ту Италию не ездил - всю жизнь в Уклюеве прозябаю. И мой продукт сидит вот здесь! - Тройчатов с гордостью ткнул себе пальцем в лоб и захохотал, будто Мефистофель из оперы Гуно в каком-то там акте (Кукушкинд смотрел давно и потому уже не помнил драматургических деталей постановки, как то - сколько у маэстро Шарля было актов и с кем... тьфу - и в котором из них, кто и что делал).

- Вот я и говорю, - продолжил Тройчатов, - труд сделал из обезьяны лошадь, а из меня - дипломированного инженегра, который всё время находится в кабале у собственного воображения. Ни минуты покоя. Сплю и вижу какие-то схемы, просыпаюсь - те же схемы, только уже натурально в компьютере или на кульмане. Ни сна, ни отдыха - измученный. Туше!

Надежда на продуктивность общения с Тройчатовым угасла, не успев разгореться - счастье творца по-прежнему не желало посещать Кукушкинда. То ли коварная супруга перед своей ретирадой наколдовала, то ли кто-то злопамятный на Леополя Семёновича разгневался да, какие-то старые косяки припомнив, порчу наслал, обратившись к чёрной магии. Так или иначе, а вместо покоя да благолепия начали случатся мелкие гадости. Черти повадились выживать Кукушкинда из квартиры: и окурки заговорённые в замочную скважину вкручивали, и топотали под нечеловеческую музыку этажом выше целые сутки. Только не помогло ничего - как зеленел плесенью чёрный чай в заварнике, так и продолжал - с толстым удовольствием. А Леонид, пардон, Леополь Семёнович при нём, естественно. Извести его не смогли, но нервишки попортили изрядно. Раньше-то Ванесса во всех соседских разборках участвовала и без какого-то ни было вмешательства органов правопорядка - одним только горлом! - ставила зарвавшихся "чертей" на место. Теперь приходилось стоически переносить тяготы малосемейной жизни в гордом, но не слишком комфортном одиночестве.

_ _ _

Однажды, спустя полтора месяца после отбытия бывшей супруги, Леополь Семёнович отчего-то проснулся на полу завёрнутым в ковёр. Türkmen haly* ещё накануне днём висел на стене спальни - "в головах", как любил говорить Кукушкинд, напирая на славянофильскую составляющую своей родословной и творчества. Лежал скульптор посреди залы, будто в саркофаге каком, неистово потел похмельным синдромом, но не имея возможности встать - обессилел обездвиженный.

Прислушался Леополь. Из мастерской доносились голоса. Можно было различить два: один глухой и бухающий, будто кряхтенье неисправного перфоратора, а второй - тонкий с хриплыми переливами, как соловьиная трель, исполняемая вороной-переростком.

- Это очень дальний сросвенник Кукушкинда... - говорил обладатель глухого баритона. - Ну, да, того самого, который в запрошлом годе чуть не утоп в пруду... а потом вдругорядь с девками в исподних подштанниках на сеновале кувыркался... Тьфу, срамота одна... а не мужик... Леополь Семёныч же - другой коленкор... Етот завсегда с уваженьицем. Мошну, бывалочи, рассупонит... и говорит на весь двор: "А что, Митька, не податься ли нам в табор, к цыганам... к Будулаю Будулаевичу Христо'пуло?"

- Когда то было-то! - Каркающий тенорок будто бы пенял кому-то невидимому. - Эвон вспомнил, ага. Лет десять уже прошло, поди. С тех пор любой - даже самый ласковый телок - может в неблагодарную скотину обратиться, ёшки-матрёшки.

- Не, не может того быть! Наш-то скульптор... почти что твоя канова или даже церетели.

Говорящие замолчали. Стало отчётливо слышно, как закипает электрический чайник. Потом в мастерской побулькали чем-то в чашках, и запахло кислятиной забытого в антресолях индийского кофе, купленного ещё при доисторическом материализме. Скорее всего - по талонам.

"Кто такие, откуда взялись? - удивился Кукушкинд. - Я же вчера один, вроде бы, целый день провёл. И не выходил никуда... Никуда, никуда. Ах вот же! Вспомнил! Эти двое ко мне поздно вечером припёрлись. Какие-то дальние родственники или просто земляки. Я толком и не понял. А уж когда полгрелки первача под сало да картошечку, привезённые гостями, расписали, и вовсе соображать перестал. Хорошо ещё, спать пошёл рано... А отчего не в спальню тогда - я же её две недели как откупорил, ибо надоело по диванам пыль в зале собирать? И почему в ковре?" Леополь хотел позвать на помощь, но не смог произнести ни слова - губы слиплись, во рту сушило самым настоящим сирокко с привкусом винтажного guano - не при детях будет сказано. Силы оставили скульптора, он затих.

А разговор из мастерской продолжился в том же народном духе. И слышен был вполне явственно.

- Что? Говоришь, быдта Леонид наш Семёныч и есть тот самый дальний сросвенник безобразный? Нет, ты не понял... Того, что Подушкин, тоже Леонардом Семёнычем нарекли ещё в отроческие годы, когда он на горшке воссиживал и злато-серебро из носа мизинчиком добывал...

- Вот так и пропадаем... в гостях, покуда деньги не кончатся, ага. Какому Пушкину на подобное безобразие жалованья-то хватит? Вот я и говорю, не чета етот арапчонак нашему Кукушкиндскому роду, польки-бабочки, понимаешь.

И тут Леополя будто прорвало: он сумел вскричать: "Освободите меня, ради всего святого!" и от нахлынувших чувств дёрнулся настолько неистово, что ковёр будто сам собой развернулся, а оттуда выкатился скульптор Кукушкинд собственною персоной. Босой и чертовски красивый - словно столетний саксаул в изгнании. Руки ещё полчаса отказывались удерживать стакан, потому ночные гости вливали "оживлин" в глотку страдальца через найденную на кухне макаронину. Перорально-клубным манером - самым естественным в сложившихся обстоятельствах.

Потом без приглашения притащилась знаменитая троица: Нежданов - Каштанов - Сметанов со своими половинками, а с ними ещё кто-то незнакомый, которого представили Аликом - бригадиром поезда Уклюев - Баку, озорником и бардом по совместительству.

Драка на этот раз произошла очень быстро и оказалась локальной. Пострадал только нос Кукушкинда, левый глаз Нежданова и блузка на Музе Венедиктовне.

Все немедленно примирились, и пошла дискуссия об ущемлении толерантности на уездном уровне, об экзистенциализме в кинематографе развивающихся стран, постмодернистских веяниях на столичных кухнях и гендерных преференциях пролетариата Макао. Вспомнили отчего-то и классику.

- Птичка божия не знает ни заботы, ни труда; хлопотливо не свивает долговечного гнезда... - процитировал умница Каштанов.

- Браво-браво! - Лёля хлопала в ладоши и пьяно улыбалась всем мужчинам сразу, от такого любвеобилия глаза её разъехались в разные стороны, а сама она выглядела заблудшей овцой, приготовленной к альковному закланию. - Я знаю эту песенку - Олежка Митяев написал.

- Это Пушкин, курица! - осадил её Нежданов. - "Цыганы"! Понимать надо.

- А и то! - возопил не идентифицированный в голове Кукушкинда гость - возможно, Алик. - Дамы, господа, хорошие вы мои! А поедемте к цыганам, раз все уже напиарились по самую ватерлинию! В таборе, говорят, заводной медведь на цырлах па-де-do you do пляшет! И Аза по прозванию Рада Рай спивает райским голосом... И шампанского как раз три ведра осталось - лошадей напоить...

- Ага, про цыган-с! - заговорил молчавший до сего момента Сметанов. - Вот есть, скажем, Дженнифер Лопес. Мы её Джей Ло у себя в союзе называем за её превосходную формы оконечности лопы. А есть ещё анти-лопа. Я долго соображал, кто ж такая? "Нечто противоположное лопе", - предположит всяк мыслящий индивид и непременно окажется прав. А мне хочется копнуть глубже, и я копаю-с, будто лингвистический бульдозер: антилопа - это голова! А поскольку и Бриан - голова, и, царствие небесное, Александр Третий Освободитель тоже голова, то называя оных господ антилопами, мы не покривим душой-с, а-ца-ца!

- Главный принцип нашего земного существования, - решил осадить Сметанова Леополь Семёнович, - не отворяй в себе кумира! А ты, братец, всё норовишь гением выставиться. Нехорошо-с.

Сметанов по своему обыкновению противопоставил поддразниванию партию ударных - весомый аргумент, тут и возразить нечего.

Кукушкинд отреагировал адекватно - отошёл в нирвану довольно быстро, успев лишь скорбно подумать о невозможности сдержать данное себе слово, которое представлялось теперь безобразно бранящимся какаду - воробей и рядом не садился.

_ _ _

Невеликая пенсия скульптора-надомника заканчивалась скоро - будто и не начиналась. Но гости продолжали посещать Кукушкинда в его трёхкомнатном замке с прежним напором и желанием. Правда, теперь они приносили с собой сами - и выпивку, и закуску. Видимо потому считали своим долгом непременно "задать леща нашему Леопольчику" - будто бы в качестве оплаты за свою добросердечность. От такого с собой обращения лицо Кукушкинда вскоре превратилось в полигон для испытаний на прочность предметами и кулаками разной степени упругости.

Но ничего. И к этому можно привыкнуть, если верить свято, что вот-вот снизойдёт вдохновение и поможет сотворить шедевральный монумент - хотя бы бюст того же конформиста Сенеки в масштабе "четыре к одному", - который непременно сделает его автора таким же знаменитым, как сам Роден или даже Микеланджело.

Гости в ожерелье знакомцев Леополя Семёновича мельчали. Теперь вместо поэтов и композиторов к нему начал заглядывать и разночинный люд. Впрочем, от данной электоральной прослойки - как ни покажется странным - беспорядка в квартире поменьше и разговоры, пусть не такие интеллектуальные, зато не обязательно мордобитием заканчиваются. Не обязательно, но только не в те дни, когда вниз спускаются черти из квартиры этажом выше. От этих добра не жди.

Вот и сегодня бесы поели всю закуску, привезённую деревенскими родственниками Кукушкинда, разбили пару чашек, расквасили хозяину нос и умчались к себе, где принялись двигать мебель и ронять на пол что-то тяжёлое. А Леополь Семёнович остался в компании двух своих незадачливых земляков, которых так и не смог зарегистрировать на излишки жилплощади, поскольку Ванесса Парадизовна согласия на данный гуманитарный акт из своего заграничного далёка не давала. Уж те и приезжали с продуктами чуть не каждую неделю, уж и он старался отыскать бывшую на просторах социальных сетей, чтобы испросить согласия, а всё без толку.

- Осенью мама моя, ёшки-матрёшки, мелкую рыбёшку солит по своей рецептуре, - говорил тот земляк, что помоложе, с каркающим тенорком базарной торговки. - Пикантный посол, ага. В трёхлитровый баллон накидает, значит, подъязков, окуней, сорожек да прочее жиганьё в непотрошёном виде и, солью засыпав, оставляет на пару дней возле печи. Затем закатывает и в погреб спускает до весны. Достаёт к столу, когда крышка сама, будто пуговица с живота отлетает, сигнализируя, созрело, мол, содержимое. Запах стоит настолько устойчивый и тугой - коты на улицу даже в мороз выходят, не выдерживают.

И так он хорошо сказанул про котов - Кукушкинд в голос расхохотался, не смог сдержаться, хотя и было ему мучительно горько за бесполезно растранжиренный срок, что подарила ему супруга, оставив одного на хозяйстве. А дальний родственник, он же земляк, продолжал:

- А вкус какой у той рыбы, ага! Вы даже представить себе не можете. Да, собственно, и ни к чему, этиловый-то спирт, тараканы-ёжики, понимаешь. А ведь после одного ужина два дня проветривать дом приходится, чтоб заснуть. Такая вот ирония судьбы: одному удовольствие, остальным - мучительное удушение.

Вечер завершился практически спокойно - без наплыва посетителей. Как говорится - и слава богу! Однако обстоятельства в очередной раз взбрыкнули. И случилось это так: пришлось отворять спальню, вновь закрытую на замок от поползновений пронырливых чертей. Требовалось отыскать в комнате свежую сорочку для завтрашнего "выхода в свет". И тут снова повторилась история с несанкционированным и неадекватным эхом.

- Банкет в банке, - зачем-то сказал Леополь Кукушкинд в след раскрытой поворотом ключа двери.

- Слово не воробей! - ответствовал полумрак спальной. - Из пушки по нему не стрелять...

"И нет покоя измученной душе художника..." - меланхолично подумал скульптор, сглотнув пересолёную от неумеренного употребления шпика и салями слезу, но спорить не отважился. Мало ли чего!

Кукушкинд сделал шаг в темноту, затем другой... и врезался заживающим второй день носом в ледяную амальгаму зеркала. Резануло нестерпимой болью и сделалось нестерпимо обидно и одиноко. Обидно от собственной творческой несостоятельности, а одиноко от... Скорее всего, от одиночества.

Кукушкинд, не одеваясь, вылетел из парадной, зашмыгал расквашенным в кроваво-красный желток носом и заплакал в голос. Потом, задубев от холода, вернулся в парадную, тихонько примостился возле лифта в уголке - рядом с трубой от бойлера. Задремал. Здесь его и обнаружила супруга - женщина-вамп по ночам, а днём - строгая и малоразговорчивая Госпожа из чьих-то эротических фантазий. Ванесса Парадизовна собственною персоной.

Леополь Семёнович никогда не ощущал себя настолько невероятно умиротворённым, как в то морозное солнечное утро "стрелецкой казни декабристов", предсказанной ещё Герценом и его другом Колоколом по всей евротусовке. Кукушкинд впервые за много дней похлебал супчика; жидкого, гаденького - другого Ванесса готовить просто не умела - но невероятно, чёрт возьми, прекрасного! - почти как персики с известной картины передвижника Серова. Так рассудил Кукушкинд, включив ассоциативное воображение. А потом уже вдогонку подумал ещё: "Вот люблю я передвижников, как родных, а ведь до сих пор не удосужился узнать, что же передвигали эти парни! Завтра непременно "погуглю"".

Потом наш герой завернулся в плед "из искусственной шерсти джерси", угнездившись на старом диване в позе умиротворённой саламандры. Он снова был счастлив, как в тот момент, когда узнал, что остаётся один, а супруга бросает его. Леополь причмокивал губами и видел во сне сказочные яхты, независимых мужчин и женщин, то и дело предающихся любовным утехам, а потом занимающихся творчеством. С утра до вечера и наоборот - с вечера до утра.

Под утро Леонид Семёнович - теперь уже точно Леонид Семёнович - встал, пробежал босиком в заведение, куда отправил его заведённый на полшестого гидробудильник. Потом снова одним движением соединился с диваном и попробовал достучаться до Гипноса - греческого повелителя сновидений.

Кукушкинд улыбался с закрытыми глазами, периодически задрёмывал, стараясь растянуть минуты удовольствия, поскольку понимал - скоро грёзы оборвутся, и новый день взмахнёт своими полосатыми крылами над его плешивой головой прожектёра и неудачника, наивно полагающего, что с возвращением супруги всё наладится.

В сладком утреннем сне к нему приходил бюст древнеримского философа Сенеки, подмигивающий гипсовыми бельмами глаз и болтающий на латыни всякую непотребщину, будто Апулей какой, а не наставник Нерона.

Кукушкинд же всё улыбался, представляя, что теперь-то уж точно заживёт он с супругой душа в душу и, как поётся в одной песенке в аранжировке композитора Сметанова - "и в дивный путь на волглые года". Теперь-то уж непременно докажет свою художественную мощь и гениальность. Он же слово себе дал, а слово - не воробей и даже не гордый сокол... слово - это... это... просто бриллиант чистейший, если сам в него веришь пуще чем в высшие силы, обитающие в закромах ноосферы!

Поможи ему, Боже, чтоб не сошёл с ума! И композитору Сметанову тоже-с. Ага?

* Türkmen haly (туркм. ) - туркменский ковёр ручной работы, производимый в Туркменистане.

Комментарии: 45, последний от 05/09/2021. © Copyright Чваков Димыч (nudless@mail.ru) Размещен: 26/07/2018, изменен: 11/10/2018. 36k. Статистика. Рассказ: Проза Бред на грани и за гранью Скачать FB2
Аннотация: будни бомонда

Чваков Димыч : другие произведения.

Холостяк Кукушкинд