Иванов Феликс Андреевич : другие произведения.

Господин журналист

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Господин журналист
  
  
  Уважаемые читатели, представляю на ваш суд дневники, талантливого русского журналиста Захара Осиповича Дунаева, погибшего в Туркестане в мае 1880 года во время освещения событий Ахалтекинской экспедиции.
  Захар Осипович был хорошим другом, порядочным человеком и замечательным журналистом. Жизнь этого скромного человека заслуживает рассмотрения, ибо будет являться примером того, как надобно жить. Записки и дневники покойного Захара Осиповича Дунаева были несколько переработаны для удобства напечатания оных в нашей газете.
  Захар Осипович Дунаева родился в 1848 году 12 дня месяца июля в семье известного местного купца Осипа Трофимовича Дунаева и был старшим сыном из его пятерых детей.
  Получил университетское образование, был душой, честью и совестью нашей газеты.
  Светлая память!
  
  Редактор газеты "Светские ведомости"
  Илья Никитич Прянишников
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Часть 1. Провинциальный город
  
  Витя Медовуха
  
  1.
  
  С Витей Медовухой мы познакомились на одном из светских приёмов в октябре 1876 года. Витя, а точнее, Виктор Аникеевич Медовуха был видной персоной местного общества. Сын крупного купца-промышленника, красавец, атлет. Он был сложен, словно древнегреческий бог. Высокий, широкоплечий, мускулистый, с большими кулаками. Виктор окончил коммерческое училище с отличием. С детства помогал отцу в его деле. Аникей Антонович хотел, чтобы из его сына вырос крепкий хозяин, башковитый мужик с практической сметкой, не боящийся никакого дела. Медовуха-младший уже в раннем возрасте помогал отцовским плотникам, грузчикам и матросам. Умел руками всё, не боялся никакой чёрной работы и не пасовал ни перед какими трудностями. Здоровья у Вити было хоть отбавляй, и отец не жалел денег на его физическое самосовершенствование. Бег, стрельба, фехтование, гимнастика, гири, плаванье, гребля, верховая езда, танцы. Отец не терял надежды, что красивый мальчик со временем сможет породниться с каким-нибудь дворянским родом и желал, чтобы его отпрыск достойно выглядел в высшем свете. Языки, правила хорошего тона, фортепиано. Мальчик должен был иметь боевой характер. Отсюда следовал выбор кулачного боя, который очень любил и сам Аникей Антонович. Позже Виктор освоил бокс и познакомился с борьбой, благо подраться он любил и умел.
  В коммерческом училище, где преподаватели не могли нарадоваться уму и талантам их лучшего ученика, Витя освоил ещё и гитару. И вот вам готовый светский лев. Если прибавить к этому идеально круглую голову, правильные черты лица, волевой подбородок, умные васильковые глаза и русые богатые волосы, дерзкий и задорный характер, молодецкую удаль и совершенно бесшабашное бесстрашие, а также умение пить и при этом почти не пьянеть, то можно получить портрет любимца женской публики, в частности, и всеобщего любимца в целом. Приступив к работе в компании отца, Виктор Аникеевич провернул несколько хитроумных сделок, позволивших удвоить товарооборот и капитал, и заслужил славу умного и талантливого коммерсанта. Полезные знакомства Виктор заводил с лёгкостью. Отец не мог нарадоваться, глядя на сына.
  И вот теперь, октябрьским днем 1876 года он привез сына, которому только стукнуло 25 лет, на один великосветский приём, на котором Виктор должен был познакомиться со Светланой Алексеевной Росковой, дочерью графа Алексея Игоревича Роскова и Натальи Александровны Росковой (в девичестве княгини Барсовой). Эту интрижку завели граф Алексей Игоревич совместно с Медовухой-старшим. Графу нужны были деньги, а купцу - родовитая родня и влиятельные друзья из благородных. Многие из Росковых и Барсовых были землевладельцами, военными и чиновниками, и Аникей Антонович решил, что Светлана будет лучшей партией для его сына.
  - Витя, не спи! - прорычал Аникей Антонович, карету тряхнуло на кочке, он высунулся в окно и отругал кучера, - Ночью спать надо было! Шлялся непонятно где со своими дружками! Виктор, ты - коммерсант, человек солидный, что ж ты меня позоришь, а, сынок? Я надеюсь, что вы там никого не убили, а то, зная твою любовь к членовредительству и силушку богатырскую, с тебя-идиота станется учудить?
  - Нет, не убили! Полночи в карты резались! - уныло ответил сын.
  - Что морда такая кислая? - не унимался отец.
  - Батя, зачем это всё?
  - Что всё? - не понял отец.
  - Шашни все эти со Светланкой Росковой! - Витя был не в восторге от намечавшейся женитьбы. Да и о Светлане Росковой он был наслышан. И не всегда хорошего.
  - Вот только попробуй что-нибудь выкинуть, испортить мне всё дело, идолище поганое! - рассвирепел Аникей Антонович, - Светлана Роскова - это выгодная партия. Она - дочь полицмейстера. Из благородных! В родственниках у неё помещики, военные, чиновники! Во!
  - Папа, ты какую-то незаконную сделку провернул, и теперь мне с дочерью полицмейстера родниться нужно? - поганенькая улыбка испортила красивое лицо Медовухи-младшего.
  - Какая нечестная сделка? - Аникей Антонович сделал вид, что не понял, о чём говорит его сын. - А, ну тебя, идиота!
  Медовуха-отец махнул на сына рукой и замолчал до самой усадьбы полицмейстера.
  Аникей Антонович Медовуха, солидный купец, имел вид весьма незаурядный. Он был высок ростом, широк в плечах, обладал орлиным носом и хищными чертами лица. У него была окладистая борода и лысеющий череп. Главным жизненным убеждением его было то, что за всё в жизни надо платить, ничего не достаётся даром и нигде мёдом не намазано, а хорошо будет только в раю и уже после... Сейчас этот волевой, властный и, несомненно, жестокий человек сидел с закрытыми глазами в покачивающейся карете и тихо завидовал своему собственному сыну. И всё-то он для него сделал. Его батюшка Антон Гаврилович таким хорошим отцом, как он, никогда не был. Он был слишком бесшабашным и удалым. Широкой души был человек, Виктор пошёл в деда. С одной стороны, Аникея Антоновича это раздражало, ибо покойного своего батюшку он, положа руку на сердце, никогда не любил. А с другой стороны, радовало. Витя никогда не будет так жесток, как он сам. А за жестокость, вероломство и коварство платить придётся тоже, не на этом, так на том свете. Аникей Антонович свято в это верил...
  Карету неожиданно перестало трясти.
  - Ну всё, ирод, выметайся! Приехали, - обратился он к сыну, всё ещё не открывая глаз.
  
  2.
  
  Зал приёмов был полон гостей. Дочери полицмейстера в этот день исполнялось двадцать лет. И отец её потрудился на славу. Городок был маленьким, но в нём находились склады весьма влиятельных купцов, живших в этой губернии, также в городе располагались их фирмы и небольшие особнячки, в которых они останавливались во время своих поездок в наш город. Купцы были как на подбор, все высокие и грузные с бородами. Рядом стояли офицеры местного гарнизона, четыре пехотных и два кавалериста, стройные, подтянутые. За ними находились два помощника полицмейстера. Все военные были в мундирах. Потом были чиновники в штатском, несколько представителей местной интеллигенции и двое дворян, так разраженных, что походили они более на павлинов, чем на людей. И, конечно же, были дамы. Статные купеческие дочки, худые и бледные дворянки, молоденькие интеллигентки с такими усталыми глазами, будто им не двадцать лет, а двести. И вот, всё это разношерстное общество кружилось в красивом зале в вальсах и мазурках. Медовухи стояли в центре комнаты, принимая приветствия от тех, кто приехал раньше. Аникей Антонович заискивающе улыбался и низко кланялся. Сын зевал, вертел головой по сторонам и слегка кивал в адрес приветствий.
  - А вот и Росковы собственной персоной! - оживился Аникей Антонович и замахал рукой, слышишь, олух Царя Небесного, не подведи меня! Ладно?
  - Поживём, увидим! - отшутился Витя и нацепил на губы ослепительную белозубую улыбку.
  К ним подошли высокий, грузный, лысеющий человек в форме полицмейстера с хитрыми бегающими глазками. Под руку он держал красавицу с тонкой талией и выдающимися формами.
  - Хороша кобылка, знатно поскачем! - отметил про себя Витя.
  Светлана была среднего роста, светло-русая и голубоглазая кокетка, привыкшая, что всё в этом мире существует только для неё одной.
  - Вот дура зажравшаяся, - отметил про себя Медовуха-младший.
  Пятнадцати минут Вите хватило, чтобы сделать представление о Росковой.
  - Ладно, нечего делать, хомутать надо! Возможности её семьи - это клад! А Светланке- дуре изменять буду! - Витя улыбнулся собственным мыслям.
  - Виктор! Приветствую! - к Медовухе подошёл один из его приятелей - Алёша Зарубин.
  Зарубин был мелким дворянином, служил у отца Светланы Росковой. Мот, хам, интриган, эти слова всецело характеризовали молодого офицера. Был он на два года младше Виктора. Высокий, стройный, тёмно-русый, кареглазый, с лошадиной головой, длинным прямым носом и тонкими губами. Алёше всегда не хватало денег. Это было следствием того, что родитель его, мелкопоместный дворянин, жил идеалами начала века, то есть в долг. Зарубин сам любил шикануть, но с его жалованьем это было весьма трудно, что загоняло его в неприятную ситуацию кредитования у всех и вся.
  - Что, Виктор, скоро на свадьбе твоей со Светкой Росковой погуляем?
  Зарубин любил показаться утончённым, поэтому в именах делал ударение на последний слог, как у французов. На этом вся его утончённость заканчивалась.
  - Алёша, отец говорит, что мне надо кровь из носа родниться с этой графско-княжеской семьёй. Старый прохиндей, всё обтяпал у меня за спиной, как всегда, а я ни слухом, ни духом, что это за люди такие Росковы-Барсовы?
  - Светка - дура! Причём, круглая дура! - начал Зарубин
  - Трудно не заметить! - согласился Витя.
   Оба расхохотались.
  - Алексей Игоревич - тот ещё жук! - продолжил Алёша - Карьерист, карьерист - неудачник, ибо взяточник и казнокрад! Проще говоря, та ещё сволочь!
  - Ну, а связи, батя говорил, брак выгодным получится.
  - Им - да! - Зарубин неприятно улыбнулся, - и Росковы, и Барсовы - это фамилии известные, да вот только Алексей Игоревич - это позор своего семейства. Он лет десять тому назад в столице работал на очень хорошем месте, да денежки больно любил, на этом и погорел. А, забыл совсем, у него ещё одна неприятная особенность есть, дела фабриковать любит, карьерист редкостный, но, любит, да не умеет, вот в чём беда! В Петербурге-то драть много с людишек стал. Волноваться они начали, вот наш график-то и решил убить двух зайцев. И людишек припугнуть, и громкое дело раскрутить. Составил против жалобщиков дельце, да если мозгов-то нету, что ж получится? Дельце бездарно обтяпал! Был ему нагоняй, посадить хотели! Росковы от него отвернулись! А Барсовы помогли, супруга ведь из них. Вот он и получил повышение в нашу глухомань, да только Барсовы этого идиота тоже не особо жалуют, мягко говоря!
  - А брак то мне на Светланке тогда зачем? - изумился Витя, - Вот батя, ну держись!
  - Да ладно, остынь! Когда они узнают, то есть Росковы да Барсовы, что их родственничек-неудачник породнился с таким молодцом, как ты, то смекнут, что он одумался и за тебя везде просить будут, ну, а он прицепом поедет! - улыбнулся Алёша, - Росков сам мне говорил, что родственники пишут, поздравляют, говорят обращаться, если что. Ты же Витя у нас личность видная - владелец заводов, пароходов!
  - Бахвалится график-то! - раздражённо произнёс Виктор.
  - Да нет, сам несколько писем давал по пьяни читать!
  - Без меня меня женили! - ухмыльнулся Витя.
  - В голову не бери, прошу! Налево ходить будешь! Светка твоя, кстати, тоже будет налево бегать! - Зарубин прыснул гаденьким смехом.
  - Удружил, братец! Спасибо, премного благодарен!
  - А, Захар Осипович, милости просим в наш маленький кружок! - Зарубин увидел меня и помахал рукой.
  Я подошёл, и Алёша представил меня Медовухе. Я был о нём наслышан, как впрочем, и о его многочисленных подвигах, но лично знакомы мы не были. Собственно говоря, вот так и состоялась моя первая встреча с Виктором Аникеевичем Медовухой.
  
  3.
  
  В нашем небольшом городке жил один очень интересный человек - Михаил Авдеевич Костриков - либерал, юрист, правозащитник из разночинцев. Он был хорошим юристом, но, увы, ярым западником, увы, потому что, его западничество было слишком одиозно и непримиримо. Михаил Авдеевич видел правонарушения везде, даже там, где их никогда и не было. Высокий, худой, как щепка, нескладный и неказистый, с непомерно большой головой и пышной тёмной шевелюрой, всегда в чёрном костюме-тройке, который сидел на нём ужасно, брюки были неимоверно широки, а пиджак слишком длинен и великоват для своего хозяина. Он совал свой длинный нос везде, куда только мог, постоянно митинговал и собирал какие-то петиции в защиту прав, не пойми кого непонятно от чего. В общем, этот честный и глубоко порядочный человек обладал "бесценным" даром раздражать всех и вся.
  Жил в нашем городе ещё один замечательный человек. Пётр Сергеевич Стругов. Он был помощником полицмейстера графа Роскова, тоже из разночинцев. Приехал он к нам откуда-то с севера. Был хорошо сложен, высок и широкоплеч. Хороший лыжник и гимнаст, голубоглазый блондин с лёгкостью умел кружить головы юным барышням.
  Он быстро сошёлся с Витей Медовухой и вскоре стал его закадычным собутыльником.
  Стругов был человеком начитанным, умным, но жизнь его потрепала, разорение покойного родителя, стыд и позор, предательство друзей и любимой женщины, смерть матери от инфаркта и сестры от чахотки сделали его характер жестоким. Стругов был человек вероломный, коварный и жестокий. Он никому не доверял и никого не любил. Ему нравилось влюблять в себя девушек, а потом бросать их, и тем самым разбивать сердца. Стругов был хладнокровен и расчётлив. Пётр Сергеевич с течением времени превратился из интеллигентного молодого человека в настоящего садиста. Чужая боль доставляла ему удовольствие. Если Витя Медовуха любил показать удаль в драке, Зарубин дрался по пьяни или служебной необходимости, то Стругов любил боль во всех ее проявлениях. Он без оглядки бросался на самых ярых разбойников во время полицейских облав и при этом всегда контролировал ситуацию и никогда не терял головы. Он любил переносить боль и причинять её, все его соперники не уходили, а уносились на носилках с переломанными руками и ногами. На самом Стругове всё заживало, как на собаке. От всего этого он получал удовольствие, граничащее с возбуждением. Пётр Сергеевич очень любил охоту. Вот только зверя он убивал не с первого выстрела, хотя стрелком был отменным. Он любил преследование по кровавому следу и готовил зверю медленную смерть.
  И вот однажды по воле одного дурака, не побоюсь этого слова, а именно полицмейстера графа Алексея Игоревича Роскова, судьбы Стругова, Кострикова, Зарубина и моя переплелись в клубок.
  Граф Росков сидел за своим рабочим столом, как всегда пустым, без каких либо следов делопроизводства на оном, развалившись в просторном кресле, и посвящал Стругова в свои планы о карьерном росте.
  - Понимаете, душа моя, Пётр Сергеевич, нынче время опасное, очень, знаете ли, неспокойное. Теракты, душа моя, знаете ли! На царя-батюшку покушались, вот! Вороги народишко мутят, окаянные!
  Стругов стоял и смотрел на лысину Роскова. Граф никого и никогда не приглашал сесть, у него в кабинете вообще других стульев и кресел, кроме как его собственного, и не было. На собеседников Росков тоже смотреть не любил, поэтому упуливался в стол при разговоре. Стругов два дня бегал за ворами, уведшими у крестьян из пригорода корову, почти не спал, при задержании отправил в нокаут всех троих по очереди, но и сам получил. Ему жутко хотелось спать, ноги подкашивались, руки ломило, но он стоял, стиснув зубы, и молча ненавидел графа.
  - Душа моя, знаете, что... Времена нынче тяжёлые, но подходящие для роста карьерного... - продолжал Росков, - надо бы заговор какой-нибудь антигосударственный раскрыть, и дела вверх попрут сразу же.
  "Ты так уже раскрыл на свою голову, что из града на Неве выперли пинком под зад, - думал Пётр, - неймётся идиоту треклятому, а воров кто ловить будет? И кто тебе этот заговор-то состряпает, не сам, поди, мозгов же нет, считай, калека!"
  - Пётр Сергеевич, душа моя, что вы обо всём этом думаете, а? - граф соизволил оторвать взгляд от созерцания пустого стола и вперил его в Стругова.
  - Вы - начальник, вам и карты в руки! - Пётр решил не рисковать, пусть граф сам кашу заваривает, а он, если что, соскочит с этого предприятия и отговорится тем, что всего лишь исполнял приказ вышестоящего руководства.
  - Я тут про Кострикова Михаила Авдеевича думаю постоянно. Пора унять этого болвана, а?
  - Полностью с вами согласен! - красивые губы Стругова растянулись в ехидной улыбочке, он уже представлял мучения своей жертвы.
  - Ну, тогда, завтра вечером мне свои мысли изложите, душа моя! А сейчас домой и спать, поди, устали?!
  "Сколь трогательная забота, - про себя подумал Стругов, - наверное, боится, что если не высплюсь, план хороший составить не смогу, идиот старый!"
  - Премного благодарен, Алексей Игоревич! - сказал Стругов, поклонился и вышел из кабинета.
  
  4.
  
  Я брал интервью у Виктора Медовухи для наших ведомостей. Мы сидели в его приёмной на фирме отца. Небольшой, очень неуютный кабинет, неуютный потому, что он был лишён всякой домашности. Никаких картин, цветов и тому подобного. Это был бывший кабинет его отца, а Медовуха старший не любил, когда его что-нибудь отвлекало от работы. Он вообще был аскетом, что касается вещей и терпеть не мог уют, считая его отклонением от строгости и скромности. Сам Виктор, по моему убеждению, в этом кабинете чувствовал себя не комфортно. Аникей Антонович владел текстильной и шоколадной фабриками, несколькими кондитерскими и пароходом, предназначенным для перевозок людей и экскурсий по реке. Вообще, предки его занимались производством хмельного напитка из мёда - медовухи, за что получили прозвище, позднее ставшее фамилией купеческого рода.
  Мы говорили про торговые сделки, планы компании на развитие, всё, что было связано с коммерческой деятельностью этой семьи. Когда интервью было закончено, я сказал Медовухе, что завтра пришлю ему текст, который собираюсь разместить в газете, для того, чтобы он ещё раз проверил и внёс последние корректировки, если это будет необходимо.
  - Хотите чаю, Захар Осипович? - спросил Виктор.
  - Если не возражаете, - я улыбнулся.
  Он был чем-то очень встревожен. И, наконец, его словно прорвало...
  - Вижу я, что человек вы порядочный, Захар Осипович, к тому же я о вас наслышан, -только хорошее про вас говорят... - начал он.
  Я поклонился в знак благодарности.
  - А что бы вы делали, если бы вам предложили подставить человека? - неожиданно спросил он. - Не человека даже, а непонятное существо, ходит вечно, всем жить мешает, жалуется... Ни жены, ни детей, только мать-старушка, никто и не всплакнёт ведь. Был, и нет его. А скольким людям это бы помогло. Людям с большой буквы, сильным, смелым, азартным. Они живут на всю катушку. Яркие, смелые, сильные, а тот - слизняк. Что был, что не было его, мир этой утраты и не заметит. - Говорил он неуверенно, словно хотел убедить, прежде всего, самого себя в правоте сказанного, и было видно, что это у него не получалось.
  - Виктор Аникеевич, скажите, вы считаете себя богом? Только ему дано право судить, кто достоин жить, а кто нет! Все наши беды от того, что мы делим мир на рабов и хозяев... - я пристально посмотрел ему в глаза. - Я считаю, что то, о чём вы меня спросили - это подлость и низость!
  - Да, наверное... Но мир... Он такой, либо ты, либо тебя. Равенства ведь всё равно нет, кто-то родится в богатой семье, кто-то в бедной, кто-то сильный, кто-то слабый. Кто-то может взять от жизни всё, а кто-то ничего. Кто-то хозяйничает, а кто-то пресмыкается, так было, есть и будет.
  - Да, наверное, кто-то лучше дерётся, кто-то хуже. И тот, кто дерётся лучше, станет, допустим, боксёром. А кто хуже дерётся, может быть, рисует лучше и станет великим художником. Если где-то убыло, то где-то прибыло. А все одинаковыми быть не могут. Кому-то богом дано одно, кому-то другое! Всё разное, интересное и прекрасное. А решать что из этого первостепенно, а что второстепенно, это уже не нам с вами... Мы сильны, пока не встретили кого-то более сильного.
  И я рассказал ему одну историю...
  В Петербурге во время своей учёбы я знал Самсона Прахова. Он был боксёром- тяжеловесом. Прахов - из бывших крепостных крестьян, поняв, что его деревня вымирает, перебрался в город. Там работал он плотником. И вот, как-то возле трактира он заступился за человека. Мужчина был с маленьким мальчиком, его били трое здоровых лбов. Мужчина умолял отпустить его, мальчик плакал и кричал: "Папа, папа! Помогите кто-нибудь!". Но никто не решался помочь. Все знали молодчиков и боялись их. Самсон был здоровущим детиной. Всё-таки, крестьянин, который вырос на природе в деревне, с детства приученный к тяжёлому физическому труду. Плотницкое дело тоже не давало расслабиться. Руки были здоровенные. Через пять минут три негодяя валялись на мостовой, отплёвываясь кровью. В этот момент из трактира на крики выбежал тренер по боксу и был восхищён этим боем. Он поговорил с Самсоном. Сначала Прахов отнекивался, а потом согласился. Призовые приносили ему больше денег, чем работа плотника. А в деревне остались вечно хворая сестра, да больная мать. Выходя на ринг, он представлял себе их счастливые лица, когда они получали посылки с его призовыми. Теперь они не будут жить впроголодь и смогут позволить себе хорошие лекарства.
  Но однажды он вышел на ринг против Александра Чарова. Чаров рос на улице, был кузнецом, часто преступал закон, был на каторге. На ринге, да и в жизни он был зверь. Одни инстинкты. Хочу - беру. Чаров был бесшабашным, безумным храбрецом. Кровь и свобода, точнее, вседозволенность, его пьянили. Он всегда дышал полной грудью и получал всё, чего хотел.
  Прахов вышел на бой против Чарова. Он был сильнее и ловчее. Но, Чаров, даже с разбитым носом шёл напролом, он смеялся и отвечал на удары соперника словами "Ещё, ещё!". А потом пошёл в атаку, он был яростен, непреклонен, не человек, а лев, который имел право на всё, - лучше умереть, чем сдаться. Самсон еле дотерпел до конца раунда, он не выдержал напора противника. Он задавал себе вопрос: "А зачем всё это мне?". А потом решил, что игра свечей не стоит. Он выбросил белое полотенце. Сдался! Сестра, смотревшая бой брата, видела его страх и назвала трусом. Она приехала из деревни посмотреть на человека, которым гордилась, которого боготворила. А увидела труса. Она была слабым человеком, ей самой всегда была нужна поддержка, и помочь брату она не смогла. Через несколько дней она снова захворала и умерла. Воля, сила характера никогда не были достоинствами Прахова. В деревне он пахал, как проклятый для того, чтобы помочь матери и сестре, чтобы прокормить семью. На ринг он выходил, потому что ему нравилось боксировать. Тяжёлых травм он никому никогда не наносил, поединки проходили для него легко, он никогда не вырывал ни у кого победу зубами. После боя с Чаровым и смерти сестры он просто стал бояться выходить на ринг. Он начал пить и, как ни старался ему помочь его тренер Иван Силов, Прахов ничего не хотел. Силы его покинули, как и воля, мужество и всё остальное. Ему нужна была поддержка родных и близких, а её не было. После смерти дочери мать не хотела видеть "непутёвого сына". А Силова Прахов слушать уже устал.
  Для того, чтобы были деньги на водку Самсон работал грузчиком, дворником и чернорабочим. Он много пил, мало ел, и сильно исхудал.
  И вот как-то раз он шёл после работы домой, в грязную каморку, которую снимал уже больше года. Он увидел, как бритый здоровяк избивал молодого парня, хрупкая гимназистка пыталась остановить избиение, плакала, умоляла, валялась в ногах у негодяя, но ничем помочь молодому человеку не могла. В её глазах были страх, ужас, смятение и отчаяние. А ещё больше безысходности. Прахов хотел пройти мимо, очень хотел, но не смог.
  - Эй, не смей! - окликнул он драчуна.
  Бритый бугай обернулся, и Самсон с ужасом узнал хищный оскал Чарова, безумный блеск бешеных глаз.
  - Ещё! - прохрипел Чаров и ринулся в бой.
  Прахов держался из последних сил.
  - Бегите! - завопил молодой паре Самсон.
  - У него нога сломана, а я его не брошу! Никогда и ни за что! - прокричала девушка сквозь слёзы.
  И Прахов держался дальше, хотя сил уже и не было. Он знал, что если он отступит, то парочка умрёт.
  Чаров бил, бил и бил, а Прахов всё не падал, не падал и не падал...
  Чаров тяжело дышал, Прахов стал дышать легче, он ударил, потом ещё, ещё и ещё, кровь сочилась из носа Чарова. Прахов улыбался и спрашивал: "Ещё? Может быть ещё?". Чаров зарычал, как зверь, и ринулся на Прахова, мечтая напугать и сломить его. Он зверь, он лев, который умрёт или победит...
  Иногда, крупные рогатые травоядные, защищая своё потомство и самок, берут на рога хищников. И бык взял льва на рога...
  Прахов, не смотря на бешеный штурм, отбил его, пошёл вперёд и заставил соперника растянуться на мостовой.
  На следующий день он в слезах, стоя на коленях, умолял Ивана Силова снова стать его тренером, и тот сжалился.
  Через год Прахов отправил Чарова в первом раунде в нокаут. Он не злился, не зверел, а просто победил...
  - Вот видите, Виктор Аникеевич. А вы говорите, право сильного, люди, дышащие полной грудью! Бык победил льва! Всего доброго!
  Я поклонился и вышел, оставив Медовуху наедине со своей совестью.
  
  5.
  
  За несколько дней до моего интервью у Стругова с Витей Медовухой состоялся очень важный разговор. Они сидели в квартире Петра Сергеевича и потягивали вино. "Папе бы понравилось здесь, ничего лишнего", - думал Медовуха, оглядываясь по сторонам. Действительно, в квартире, кроме письменного стола, шкафа, рукомойника, двух стульев, кресла и кровати ничего не было. Стругов там только ночевал, и ему это было ни к чему. Виктор Аникеевич подошёл к окну, вид был унылым. Дом располагался на окраине города. Окна квартиры Петра выходили на реку.
  - Витя, ты слышал, Кострикова арестовали? - Стругов довольно улыбнулся, потянулся в кресле и отпил вина из фужера.
  - За что? - от удивления Медовуха отвернулся от окна и посмотрел на Петра.
  - Антиправительственный заговор! - Стругов отхлебнул вина снова.
  - Кто поверит в этот бред? Костриков - кабинетный бунтарь, он на заговор не тянет! - Медовуха сел напротив Стругова и тоже выпил вина.
  - Конечно, не поверят! Если бы ни одно но... - Пётр многозначительно молчал.
  - Какое но, Петя?
  - Свидетельские показания одного уважаемого человека, которого Михаил Авдеевич подбивал на участие в антиправительственном заговоре, - спокойно произнёс Стругов.
  - И кто же этот, как ты выразился, уважаемый человек, Пётр Сергеевич? - Витя усмехнулся, как он полагал бреду, который нёс его приятель.
  - Ты, Витя! - Стругов посмотрел на него в упор своими ледяными глазами.
  - Не понял! - Витя поперхнулся вином.
  - А что ты не понял, Витя? Ты на Светланке Росковой жениться собрался? Так посодействуй росту её папеньки! Лояльный правительству молодой коммерсант, донесший на революционера, и породнившийся с графьями, да князьями! Какая верноподданейшая позиция, и это в наше-то неспокойное время! Наверх попрёшь семимильными шагами!
  - Не смеши, Петя! - Витя скептически посмотрел на друга, - я два, от силы - три, раза с Костриковым за руку здоровался, а тут - на тебе, он именно мне так разоткровенничался! Кто поверит этому бреду? Повторюсь, Костриков - кабинетный бунтарь! К тому же, какой в нашей тихой провинции может быть антиправительственный заговор! Кого у нас свергнуть можно, скажи на милость?!
  - Полицмейстера - графа Роскова Алексея Игоревича!
  - Так, все этому только и обрадуются! Этого взяточника все терпеть не могут!
  - Вот именно, все поверят! И тебе все поверят, Витя! Благонадёжнейший ты наш! Чем больший бред, тем охотнее люди в него верят! Ну, любит наш народ сказки да небылицы, что уж тут поделаешь? А какие возможности-то перед тобой откроются, Витя? - взгляд Стругова почему-то был очень жалобным. Медовуха прежде такого за приятелем не замечал.
  - Ладно! Чёрт с тобой! Будь по-твоему! Мне наверх, а Кострикова, ну его в болото, всё равно, по нём никто не всплакнёт, только мать - старушка, да и этой недолго осталось. Так, видно, на роду у них написано. - Витя говорил неуверенно и вяло. Его радовали перспективы, но смущали обстоятельства дела. Отправить человека в утиль. Был, и нет его. Это ощущение несколько пугало Виктора, но он решил, что справится. "Не всем в дамках ходить!" - думал он.
  
  6.
  
  - Ты что учудил, идиот?! - Алёша Зарубин тряс Витю Медовуху за грудки, - Ты живого человека на тот свет отправляешь, а не бесчувственное полено в огонь кидаешь!
  Витя ударил Зарубина по дых и тот упал. На следующее утро после ареста Косрикова Струговым по донесению Виктора Медовухи Зарубин ворвался в приёмную Медовухи и отстранив его помощника вихрем влетел в кабинет Виктора Аникеевича.
  - Моралист, что ли? Вот только тебе, Алёша, никто не поверит! Мот, хам и моралист в одном флаконе, - противно!
  Витя плюнул на пол и отошёл к окну кабинета.
  - Витя, ты человека...Живого человека, Витя... А не полено в топку... А, ну тебя!... - Зарубин с трудом встал и вышел из кабинета.
  
  7.
  
  Зарубин ходил по моему рабочему кабинету из конца в конец, чем мне очень мешал, нервно курил, чего я очень не люблю, и никак не мог начать разговор.
  - Захар Осипович, ну ведь также нельзя, вы ведь это понимаете, правда?! - наконец начал он, - нельзя так с живым человеком, это неправильно!
  - А вы моралист, батенька! - не выдержав, съязвил я.
  - Я знаю, из моих уст это всё очень смешно звучит, я ведь мот, хам и должник извечный, - он грустно улыбнулся и продолжил, - но вы поймите, можно проиграться в карты, промотать состояние, сбежать от кредиторов, но живого человека, аки полено в топку - нельзя!
  Он рассказал мне про дело Кострикова. Я молчал, молчал долго, потом спросил.
  - Это всё, конечно, прискорбно, но, я-то, что могу сделать?
  - Поговорите с Медовухой, он вас уважает!
  - Я с ним два, от силы три раза, здоровался за руку, - мне вспомнилось это выражение Виктора. Он его повторял, когда его просили поспособствовать какому-либо, мало знакомому ему человеку. Я несколько раз был свидетелем оного.
  - Вы журналист, рупор общественного мнения, он вас послушает! - не унимался Зарубин.
  Я сидел в тягостном молчании, понимая, что я должен хоть что-то предпринять, но что конкретно, я понятия не имел.
  Зарубин снова закурил и начал ходить по кабинету.
  - Кажется, у меня есть идея - я довольно улыбнулся.
  
  8.
  
  - Я вам, такое покажу, Виктор Аникеевич! Вы такого долго не забудете! - говорил я, кутаясь в пальто.
  Декабрьский вечер 1876 года выдался холодным, дул сильный ветер, он пронизывал даже под одеждой. А Медовухе было всё нипочём. Медвежья шуба защищала его от холода и ветра, она была неимоверно тяжела, но такой силач этого не ощущал. Виктор шёл со скучающей физиономией, иногда зевал и оборачивался по сторонам.
  - Ну, и куда мы направляемся, позвольте полюбопытствовать? - Медовуха вновь зевнул.
  - В городскую тюрьму!
  Медовуха поперхнулся.
  - Что? - его брови поползли вверх.
  - У меня для вас интересная экскурсия намечена.
  - Не представляю, что для меня может быть интересного в нашей тюрьме. Вот папаше моему, Аникею Антоновичу такая экскурсия пошла бы на пользу, чтобы дела честнее вёл! - Виктор расхохотался, он был явно в восторге от своей шутки.
  Я промолчал. Тюрьма была за городом, мы шли по снегу. От последней улицы пройти минут двадцать, - вот тебе и тюрьма. Возле здания тюрьмы стоял и курил Алёша Зарубин.
  - О, и ты тут! - усмехнулся Витя.
  - И я здесь! Здравствуй, Виктор! - он впервые сделал ударение на первый слог в имени Медовухи.
  Виктор первым подал руку, и Зарубин пожал её.
  - Извини! - бросил, словно мимоходом Виктор Алёше, даже не глядя в его сторону.
  - Да ничего, ты тоже! - Зарубин глядел себе под ноги.
  - Да нормально всё, Алёша! Захар Осипович, ну, мы скоро там?
  - Сейчас, в камеры пройдём, - ответил за меня Алёша.
  Тюрьма была маленькой, обшарпанной, не ремонтировалась с момента своей постройки. Камеры были пусты.
  - Что, всю преступность побороли? Да здравствует наша доблестная полиция! - съёрничал Медовуха.
  Наконец, мы подошли к нужной камере. Это была единственная камера, где был заключённый.
  - А где стража? - удивился Медовуха.
  - На заднем дворе курит! - отозвался Зарубин.
  В камере сидел Костриков.
  Вид его был более чем прискорбный. Заплаканное лицо, растрепанные волосы. Он всё время всхлипывал и потирал правую руку. При задержании Стругов так её заломил, что она до сих пор ныла. Пиджак был разодран, выпачкан. Он блуждал по камере бессмысленным взглядом. Когда мы вошли, Костриков, казалось бы, не обратил на нас никакого внимания, пребывая в своих тягостных думах, но, заметив Медовуху, тут же встрепенулся.
  - Виктор Аникеевич, да как же так? - Михаил Авдеевич привстал на матрасе.
  Вопрос остался без ответа, Виктор потупил взор.
  - Я не могу тут находиться! Я никакого заговора не составлял! Виктор Аникеевич, да как же так? Мне сказали, что вы - главный свидетель. Спасите меня, государь милостивый, я же никогда никаких заговоров не затевал, вам ведь это всё прекрасно известно!!! - Михаил Авдеевич почти кричал.
  Медовуха не отвечал, но теперь смотрел прямо в глаза Кострикову. Виктор презирал Михаила Авдеевича, как сильный и смелый презирает слабого и трусливого, как хищник презирает травоядное, только так и никак иначе, по праву сильного.
  - Виктор Аникеевич, а как же матушка? Как она без меня? - он упал на колени перед купцом.
  - Матушкой прикрываетесь, Михаил Авдеевич? - процедил Медовуха и задрожал от отвращения и ненависти. Зачем жить такой твари, думал он.
  - Нет, Виктор Аникеевич! - ответ звучал поразительно спокойно, Костриков встал с колен. - Нет, Виктор Аникеевич! - повторил он.
  - А знаете, всё это весьма занятно, Виктор Аникеевич! - продолжил Костриков, и голос его звучал ровно и спокойно, - Был человек, и нет его. Пил, ел, тихо себе жил, никому, ведь, по правде сказать, и не мешал. Книжки читал всякие разные, умные и интересные, пирожное любил, от чая с вареньем удовольствие получал. Жил так тихо - тихо, а вот раз, и нет его! Просто так, ни с чего, нет, и всё тут! Да и матушки тоже больше не будет! Никого и ничего больше не будет! Никогда! - и он тихо заплакал.
  Я и Зарубин молчали, мы были глубоко поражены трагедией этого маленького человека. Я посмотрел на Виктора. Он, казалось бы, о чём-то напряжённо думал.
  - Всё будет хорошо, Михаил Авдеевич! Извините меня, что я чушь по поводу вашей маменьки брякнул! Я к ней сегодня же заеду и успокою её всенепременно. А завтра с утра заеду в полицейский участок и скажу, что они там что-то напутали, и вас отпустят. Не расстраивайтесь, Михаил Авдеевич, всё будет хорошо и уже завтра! До свиданья! - он говорил мягким, вкрадчивым голосом, потом пожал ему руку и вышел.
  Я и Зарубин были поражены переменой его настроения. И только лишь сейчас я понял его истинную суть. Виктор Медовуха, буян, драчун и балагур, слишком любил жизнь и наслаждался ею, чтобы лишить её кого-то.
  
  9.
  
  Наутро следующего дня Виктор Медовуха, как и обещал, зашёл к Стругову. Пётр Сергеевич стоял возле настежь распахнутого окна и вдыхал широкой грудью морозный воздух. Мундир на нём был расстегнут, рубашка тоже. Кабинет Стругова, в отличие от его квартиры, был завален бумагами. На столе лежали документы по следствию. Обилие полочек на стенах поражало. Они были полны кодексами, уложениями и трагедиями Шекспира. Пётр Сергеевич любил трагические финалы, находя их более жизненными и естественными.
  - Здравствуй, Петя!
  - Здорово, Витя!
  Стругов улыбался, они пожали друг другу руки. Пётр указал на стул, предлагая Медовухе сесть. Виктор сел, хотел, по привычке, положить меховую шапку на стол, но, глянув, вспомнил, что в отличии, от стола Роскова, стол Стругова всегда был завален делопроизводственной документацией.
  - Петя, ты извини, я свидетелем в деле Кострикова не буду! - начал Медовуха.
  - Как? - удивился Пётр.
  - Не буду! Отпускать его надо! А если его не отпустят сегодня же, то я на каждом углу растрезвоню, что дело сфабриковано, а главное, кто мне предложил дать ложные показания на Кострикова! А трепаться я уже начал, ещё со вчерашнего дня, поэтому убивать меня не резон, да и дело громким будет!
  Медовуха встал, он не знал, как правильно себя вести, поэтому выдал всю правду матку сразу.
  - Какое убийство, Витя, ты о чём? Мы ведь друзья! - Стругова не удивило поведение Медовухи, но сильно задело высказывание о его возможном убийстве Петром. Стругов привязался к Виктору за время их общения.
  - Петя, я тебя другом считаю, поэтому скажу честно, не вляпывайся в это дело! Это Росков - сволочь, к тому же идиот редкостный! А ты - светлая голова! Ты всего лишь 3 года в нашем городе служишь, а уже столько преступников поймал, не трать время на глупости, к тому же шитые белыми нитками. Это я про дело Кострикова говорю! А его выпусти, ты меня знаешь! Ну, бывай, брат!
  Медовуха протянул руку, совершенно не ожидая, что её пожмут, но Стругов поднялся и пожал протянутую ему руку. Виктор обнял Петра и вышел.
  Стругов несколько минут просидел, обдумывая последующий ход действий, потом вызвал к себе Зарубина.
  - Алёша, Костриков сегодня, желательно ещё до обеда должен быть дома! И пусть там не трепется про полицейский произвол, растолкуй ему грамотно об этом, пожалуйста!
  - Спасибо, Петя!
  - Это Медовухе спасибо, Алёша!
  - А что Роскову скажем?
  - С Росковым я сам разберусь как-нибудь... Не бери в голову... Иди уже, отпусти узника нашего! - Стругов грустно улыбнулся, снял мундир и в одной рубашке подошёл к так и не закрытому окну.
  
  10.
  
  Предновогодние дни 1876 года ознаменовались балами. Купцы и дворяне хотели переплюнуть друг друга в роскоши и светскости. Дамы и кавалеры гарцевали по залам, кружились в вихрях танца. Виктор Медовуха стоял возле стола и о чём-то напряжённо думал. Его молчание прервал граф Росков.
  - И как всё это понимать? - бесцеремонно рявкнул Алексей Игоревич.
  - Здравствуйте, Алексей Игоревич! - сдержался Витя.
  - Я спрашиваю, как это понимать?! - не унимался полицмейстер, - Вы - будущий муж моей дочери, Виктор Аникеевич, и вдруг такой удар в спину! Видите ли, он против Кострикова показания давать не будет, несправедливо это, неправильно! Пожалел смутьяна, а меня, значит, тебе не жалко! Ну, и кто ты после всего этого?
  - Человек, Алексей Игоревич, - спокойно ответил Медовуха.
  - Человек? - переспросил опешивший Росков, - Ну, а я кто тогда, по-твоему?
  - Сволочь! - бросил ему Витя и собирался уйти.
  - Ах так, да я и тебя, подлеца, и Кострикова - смутьяна, да в колодки! А ну, завтра же дашь нужные показания! - Росков погрозил Медовухе кулаком.
  - Руки убери, пока не вырвал, сволочь! - не сдержался Виктор.
  - Щенок! Да я тебя... - Росков схватил Виктора за воротник.
  Медовуха, недолго думая ударил графа с такой силой, что тот, отлетев на несколько шагов, повалился на пол. Стругов и ещё несколько гостей кинулись на помощь Роскову, повалили Виктора на пол и начали его бить. Зарубин и я кинулись ему на помощь. Я разломал вдребезги, подвернувшийся под руку, стул о спину Стругова.
  Драка была знатная, но скандал замяли...
  И, как всегда, оказалось, есть драка, сфабрикованное дело, ложные показания, но никто не виноват...
  Вот только брак Виктора Медовухи со Светланой Росковой не состоялся...
  
  11.
  
  Стоял тёплый майский день 1877 года. Я медленно гулял по платформе. До отхода моего поезда было около часа. "Светские ведомости" отправили меня корреспондентом на фронт, после того как в апреле 1877 года началась Русско-турецкая война. Точнее сказать, мой слог очень понравился другу моего главного редактора - Ильи Никитича Прянишникова. Друга звали Савелием Карповичем Самаринцевым. Он был главным редактором одного из петербургских журналов. Он пригласил меня поработать у него, писать репортажи с фронта, я согласился, но перебираться в столицу насовсем, мне не хотелось, да и перед Прянишниковым чувствовал себя неудобно. Я посоветовался с Ильёй Никитичем и мы, все втроём решили, что я буду писать с фронта сразу для журнала и для газеты.
  Я ходил из конца в конец платформы, смотрел, как семьи прощаются с солдатами, отбывающими на театр военных действий. Кто-то смеялся, кто-то плакал. Одних провожали, как на праздник, патриотический подъём был велик. Других провожали, словно на похоронах, как в последний путь. Высокий стройный парень в солдатском мундире стоял перед старушкой и втолковывал ей, что защитить братский болгарский народ, угнетаемый турками, это - священный долг каждого русского человека. Старушка, по-видимому, мать, горько плакала, от неё уходил, судя по всему, единственный сын, и вернётся он, или сгинет где-нибудь на чужбине, она не знала...
  - Захар Осипович! Захар Осипович! - я обернулся на голос. Ко мне по перрону бежал здоровяк в солдатском мундире. Я его сразу и не узнал.
  - Господи, Виктор Аникеевич! Вы ли это? Какими судьбами?
  - А я вот здесь добровольцем, через полчаса отправляемся, а вы?
  - А я, как военный корреспондент, через час отходим. Вам это зачем? - спросил я и показал на мундир.
  - Да надоело всё, знаете ли! Вся эта сытость... Росковы, грызущиеся за копейку купцы, попойки, дамы, которым интересно лишь моё состояние, сфабрикованные дела, нечестные сделки. Не могу больше так, в зеркало смотреть противно после того, как Кострикова чуть не оговорил. Вот! - он вздохнул, обнял меня, - Ну, давайте! Надеюсь, свидимся!
  Он ещё раз обнял меня, мы пожали друг другу руки, и Медовуха пошёл к своему вагону. В Болгарии он встретит женщину своей судьбы...
  
  Алёша Зарубин
  
  Шёл сентябрь 1877 года. Полк, при котором я находился, стоял в какой-то болгарской деревушке. Вокруг всё было очень красиво, омрачало это одно, - шла война, и гибли люди. Я никак не мог привыкнуть к смерти, для меня это было дико. Я не мог любоваться пейзажами, насладиться редкими минутами покоя, мысль о том, что вся эта красота всего лишь до следующей пальбы меня не покидала. Правда, вся эта красота чувствовалась острее, чем раньше. Если я раньше глядел на пейзажи с мыслями: "Да красиво, ну и что?", то теперь я понимал, насколько это всё прекрасно. В противовес смерти, боли и людским страданиям, природа давала потрясающий эффект.
  Было утро, я стоял в дверях хаты и смотрел на какую-то гору.
  - Жандармерия, жандармерия! - закричал солдат.
  Офицеры высыпали из соседнего дома. Трое всадников в форме жандармерии въехали в деревню. В одном из них я узнал Алексея Зарубина.
  Вечером мы с Зарубиным сидели в хате, предоставленной мне под жильё. Хозяйка приготовила горячего чаю. Мы сидели, пили чай и наслаждались затишьем. Не стреляли уже три дня.
  - Захар Осипович, как ваши дела? - спросил Зарубин
  - Да, как они могут быть на войне, Алексей Иванович? Вроде бы и хорошо, ведь жив и не ранен... Говорят, очерки мои хороши и в столице, и в нашем родном городе печатаются с успехом... Но, ведь война идёт, люди гибнут, кровь, боль, - всё это ужасно. Болгар жалко! Что с ними сделали, просто ужас. Да и турок, если честно, тоже немного жалко... - я задумался.
  - Их-то за что, Захар Осипович? - удивлённый голос Зарубина вывел меня из оцепенения.
  - Была раньше Османская империя, а стало что? Скоро ещё и Болгарию потеряют. Наши львы их выбьют отсели. Наши солдаты дерутся доблестно и самоотверженно. Поделом туркам, так и надо! Но, с другой стороны, если подумать, у них, как и у нас, своя родина и она любимая. А от родины их скоро ничего и не останется, и их в эти моменты жалко становится... Хотя, я уже говорил, по-моему, сами виноваты! Добрее надо быть и терпимее! Все беды наши от злобы, от неумения контролировать свои дурные эмоции! - я замолчал и отхлебнул чая.
  - Совершенно с вами согласен! Я, когда на фронт ушёл, почувствовал себя совершенно другим человеком. Вы наш город помните? Тишина, да благодать! Но сколько под всем этим мелочности и грязи скрывается! Эта низкая, по своей сути, попытка графа Роскова состряпать дело против Кострикова. Купчишки наши мелкие, которые из-за копейки удушить друг друга готовы. Наши великосветские барышни, которых так и распирало от своей важности, гонора много, а ума мало, да и воспитание то ещё. Далёк я нынче от всей этой низости. Да, кем, я по правде сказать, там был, на фоне Стругова, да Медовухи? Так, "пшик" на ровном месте, а тут, меня ценят, уважают, я капитаном стал вот!
  - Вы не справедливы к нашей малой родине, друг мой! Не столицей единой жива страна, в провинции тоже люди живут, и достойные весьма!
  - Да знаю, знаю всё это! Просто, погряз бы я там, дома-то, сгинул в борьбе с рутиной и однообразием!
  - Кстати, поздравляю с капитанским чином!
  - Благодарствую! А знаете, жизнь наказала графа Роскова! Сбежала его дочка с каким-то проходимцем, и наш граф помер от расстройства. Я не радуюсь, просто говорю, что жизнь его наказала.
  - Да... - протянул я, не зная, что сказать. Вспомнился Алексей Игоревич с его попытками построить своё счастье на чужом горе. - Да, мелочный был человек, подлый, а всё равно, жаль, человек всё же был!
  - А Стругов здесь, в соседней деревне. В драгунском полку!
  - Да что вы говорите? - глаза мои полезли на лоб от удивления.
  - Да, он после дела Кострикова вены себе резал, врачи спасли. Совесть, поди, замучила. А потом на фронт ушёл. Уже два Георгия имеет!
  - Молодец, Пётр Сергеевич!
  - Да! Рубака бравый!
  Мы ещё чуть-чуть поговорили и отправились спать.
  После войны Зарубина пригласили работать в Петербург, он стал майором. Женился удачно и завёл двух дочек - близняшек - Машу и Наташу...
  
  Пётр Стругов
  
  Наш пехотный полк был на марше, когда к нам присоединился драгунский. Я искал глазами Петра Стругова, но никак не мог найти. И вот, на привале он сам меня нашёл. Я ахнул, когда его увидел. Не узнать было Петра Сергеевича. В нём по-прежнему чувствовалась громадная сила, но, если раньше он был мускулистым мужчиной, то теперь сильно исхудал, лицо осунулось. Глаза потухли, иногда в них вспыхивал какой-то лихорадочный огонь, когда он начинал говорить о чём-то очень для него важном, но это было крайне редко. Он отпустил бороду и сильно поседел. Состарился лет на пятнадцать.
  Я долго не мог ничего сказать от ужаса, потом выдавил из себя: "Вы сильно изменились, Пётр Сергеевич! Я вас не узнал".
  Он только улыбнулся в ответ очень грустно и ответил: "А вы совсем не изменились. Здравствуйте!".
  После дела Кострикова Стругов перерезал себе вены, но доктора спасли его. Он лечился некоторое время, а потом, когда началась война, ушёл на фронт.
  - Папа мой был в Сибири чиновником высокого ранга. Он старался всегда делать так, чтобы всем вокруг было хорошо. В общем, идеалистом он был, - начал свою исповедь Стругов, когда мы отошли к тихой речушке, - всё боролся со взяточничеством и казнокрадством. А потом на него сделали ложный донос, лжесвидетелей море нашлось, и он умер под следствием от сердечной недостаточности. Все друзья от нас отвернулись, никто не хотел общаться с семьёй человека, запятнавшего свою честь. Хотя, папа был единственным честным человеком из всей этой компании, но, ведь самое главное, это не попасться, не так ли?
  Стругов улыбнулся и продолжил.
  - Мама тоже не выдержала этого позора. Умерла... Сердце... Имущество наше конфисковали, и мы с сестрой остались ни с чем. Папе многие завидовали в своё время, он ведь был из разночинцев, а не дворянином. Я пытался занимать деньги у друзей... Некоторые из них меня не узнавали, не здоровались при встрече, другие переходили улицу, лишь только завидев меня на горизонте. Я жениться должен был, но моя невеста попросила человека с подобной наследственностью её не беспокоить. Даже оправдаться не дала. Сестра болела чахоткой, вскоре она тоже умерла, как и родители...
  Пётр Сергеевич смахнул со щеки скупую слезу и продолжил.
  - Образование у меня было юридическое. Гимнастикой я занимался и лыжами, поэтому меня взяли в полицию. Смешно звучит, сын казнокрада - полицейский. Но это было уже на юге, в вашем родном городе, где меня никто не знал. И понеслась нелёгкая!
  Стругов вздохнул и потянулся. Закончив очередную часть своей исповеди, он повернулся ко мне спиной, лицом к речке. Это была спокойная, маленькая речушка, неторопливо несшая свои воды. Перед речкой высился большущий дуб, я сидел под его ветвями, Стругов всё время стоял. Помолчав минуту, он снова заговорил.
  - Работая на юге, я проникся ненавистью к своему отцу, ведь если бы не его дурацкая честность и неподкупность, то его бы не подставили. А то был у всех, словно бельмо на глазу. Тогда всё, может быть, и по-иному бы вышло. Отец учил меня быть добрым, мягким, терпимым человеком. А я старался всё делать наоборот. Помните, все кого я задерживал, уносились на носилках.
  Он усмехнулся. Помолчал чуть-чуть и снова продолжил своё повествование.
  - И вот этот случай с Костриковым. Я так ему обрадовался! Так обрадовался! Этот человек, который тоже боролся за что-то там доброе и светлое, он мне напомнил отца. Но, только отец был человеком волевым и сильным, а Михаил Авдеевич твёрдостью характера не отличался. Я так хотел уничтожить его. Хотел показать, как надо жить и выживать. Чтобы отец на том свете в гробу перевернулся. Ну, чего он добился своей честностью, никому не нужной? Смерти жены и дочери, того, что сын сволочью стал! Я просто вожделел от предвкушения мести. А тут ко мне пришёл Медовуха и отказался лжесвидетельствовать... Это меня перевернуло, надломило... Он свою тёмную сторону преодолел, а я нет! Причём легко преодолел, руку на прощание мне пожал, без злобы абсолютно... И так погано мне жить стало, что вены вскрыл... Но, такой мерзавец даже в аду, наверное, не нужен. Выжил! И решил хоть что-то полезное в жизни сделать. И вот я на фронте! Эх... Лишний я человек, Захар Осипович! Везде лишний! Хорошим стать не смог, негодяем в полном смысле этого слова тоже не вышло... Эх...
  Он прошёлся. Потом снова повернулся к воде. Затем резко и неожиданно оказался ко мне лицом.
  - Господи, как я люблю реки и тепло. На севере, где я родился и вырос, так редко бывает тепло. В тёплые деньки мы с Варенькой, так сестру мою, покойницу, звали, любили бегать через лес к речке и смотреть на воду, это так нас успокаивало и радовало. Просто смотреть на неторопливую речушку, вот оно счастье, Захар Осипович! Вот только теперь на воду смотреть мне не с кем! Да и я далёк от того светлого мальчика, каким был Петенька Стругов. - его постаревшее лицо исказила гримаса боли.
  - Пётр Сергеевич, все в городе помнят, сколько вы разбойников и душегубов поймали! Да и у Кострикова всё хорошо, не мучайте себя, не надо! Вы стольким людям жизнь облегчили, вас в городе добрым словом вспоминают. Родители ваши покойные могли бы вами сейчас гордиться! Это не ради красного словца сказано, всё это правда чистая! - начал было я.
  - Спасибо, Захар Осипович! Спасибо! Мне пора, извините! - перебил он меня.
  Видно было, что воспоминания причиняют ему страдания.
  - Храни вас бог, Пётр Сергеевич! - я перекрестил его, и мы обнялись.
  Это была моя последняя встреча с Петром Сергеевичем Струговым. Через два дня во время стычки с турками в какой-то деревне он загородил собой от выстрела маленькую болгарскую девочку, которая металась между домов и не знала, куда бежать. Пуля попала Петру Стругову прямо в сердце...
  
  Часть 2. После войны 1877-78 годов
  
  Анет Дюбуа
  
  Шёл август 1878 года. Россия всколыхнулась после Берлинского конгресса. Условия мирного договора в Сан-Стефано были пересмотрены. Размеры Болгарии, ставшей независимой от Турции, уменьшились в трое, а Босния и Герцеговина отошли к Австрии. Журналисты других изданий, подходили ко мне с вопросом: "Как же так, Захар Осипович?", они явно забывали, что я не был в Берлине, а возвращался из Болгарии. Я недоумённо пожимал плечами и опускал глаза вниз.
  В одном из петербургских ресторанов, где я имел обыкновение обедать во время пребывания в столице, ко мне подсела высокая темноволосая женщина. У неё были правильные черты лица и проницательные голубые глаза. По лицу её можно было сказать, что она знает себе цену и не даёт об этом забыть другим. Мне она показалась несколько надменной и спесивой.
  - Здравствуйте, Захар Осипович! - поздоровалась она и села, не спросив на то разрешения.
  - Моё почтение! - я привстал и кивнул, - С кем имею честь?
  - Анет Дюбуа. Дюбуа Анна Карловна.
  - Простите, но ваше имя мне ни о чём не говорит, - извинился я.
  - Мы не знакомы. Мы с мужем недавно приехали из Сибири, он получил назначение в столицу. Столяренко Николай Владимирович. Я тоже сейчас Столяренко. Он в департаменте Железных дорог служит. - Она смотрела на меня в упор и словно хотела спросить о чём-то, но не решалась.
  - Я вас слушаю, спрашивайте без опаски, это только между нами останется, - заверил я её.
  - Спасибо! - она кивнула, - Я слышала, вы сами родом с юга. Вы жили в одном городе с Петром Струговым, это имя вам о чём-нибудь говорит?
  Я кивнул и опустил вилку на тарелку. В моей памяти всплыли события последних дней жизни Стругова и его рассказ о своей молодости и девушке, разбившей ему сердце. Я на несколько мгновений мысленно перенёсся в Болгарию и невольно вздрогнул.
  - Я знавала Петра Сергеевича в Сибири... - она замялась, вид её показывал, что что-то изнутри её мучает, не даёт покоя, словно она в чём-то искренне раскаивается, но не может простить саму себя.
  - Вы его бывшая невеста! - сказал я утвердительно, - вы должны были пожениться со Струговым, но свадьба не состоялась! Сын казнокрада не партия для вас, не так ли? Впрочем, я вас понимаю, запятнанная честь, она, как проказа, чем дальше от неё, тем лучше! Вы даже не захотели с ним видеться, когда умерли его сестра и мать! Стругов сам рассказывал мне, имён он, естественно, не называл. Сын казнокрада - приговор. Все вокруг безгрешны и чисты, все имеют право судить, возможно, не спорю, но обвиняли отца, при чём тут Пётр? А, постойте, угадал, яблоко от яблоньки недалеко падает, точно?! Чего можно ждать от сына казнокрада! И пусть умрут его больные сестра и мать, возмездие да свершится! Поделом всему их роду поганому! Искупление за грехи отцов! Как в Средние века толпа любила сожжение ведьм, так и сейчас любит! Просвещение, гуманизм! Да вот только ничего не изменилось, низменные инстинкты по-прежнему правят бал, вы не находите?
  Я говорил всё это в запале, хотя голос мой был стальным, но я её презирал, ненавидел. Я понимал, что она в чём-то права, она отмахнулась от Стругова, словно от заразы, грозившей её здоровью, это инстинкт самосохранения. Так люди часто поступают, и это понятно. Но, я знал Петра Сергеевича лично, видел его страдания, слышал его исповедь за несколько дней до гибели, пережил вместе с ним его трагедию и теперь не мог ни простить, ни понять эту даму. Точнее сказать, понимал, но прощать не хотел. Предав человека в беде, она отправила его на свалку, словно сломавшиеся часы, а он был живым человеком! Негодование клокотало во мне. Всё сказанное мною, было озвучено в то время, как я ножом и вилкой разделывал мясо на своей тарелке, я не смотрел на неё даже, показывая всё своё призрение и отвращение к ней...
  - Славный был человек Пётр Сергеевич, сколько душегубов переловил! В городе его добрым словом все вспоминают! - продолжал нагнетать обстановку я.
  - Вы сказали "был"? - Слёзы потекли по её щекам, губы дрожали, её начало трясти. Но тогда эмоции меня сильно захлёстывали. Я был рад, что её поступок ей аукнулся и не испытывал никакого сожаления от своего поведения.
  - Он умер, Анна Карловна. Погиб, пал смертью храбрых! - сколько презрения, наверное, тогда читалось в моих глазах. Теперь мне за это стыдно, но тогда это казалось минимальным для неё наказанием.
  - О, Боже! - у неё перехватило дыхание.
  - Не надо, сейчас это уже бесполезно! - резко оборвал её я. Желваки мои ходили ходуном, и я закусил нижнюю губу до крови, чтобы не нахамить.
  Её явственно мучила совесть, поступив когда-то подло и низко, предав любимого человека и бросив его на произвол судьбы, она искала жалости к себе и прощения, но, я не дал этого ей. Моё лицо исказила гримаса брезгливости. Она кое-как овладела собой, извинилась и пошла прочь, шатаясь из стороны в сторону, словно пьяная. Смотря ей вслед, я мечтал, чтобы она по пути споткнулась и сломала себе шею, мне это казалось небольшой потерей для общества. Я тогда был очень собой доволен! Моя душа жаждала отмщения и справедливости, и она её получила. Но это было тогда...
  Давным-давно Христос встал между беззащитной женщиной и толпой, желавшей её растерзать. Толпой обуревал праведный гнев, но Иисус предложил бросить в него камень того, кто будет без греха. И никто не кинул, не осмелился, ибо безгрешных людей нет в природе. А я смог. Я зашвырнул камнем в Анет Дюбуа. Заслуженно, за дело! Распятый на кресте за чужие грехи говорил про милосердие и прощение. Ведь это помогает человеку не стать зверем, освобождает его от гнева. Никто не говорит, что всё должно быть безнаказанным и оступившийся не должен нести ответственности за свои поступки. Просто не надо давать волю гневу, ибо мы сами тогда будем постоянно ошибаться и оступаться и напрочь потеряем образ человеческий.
  Я дал волю своему гневу, и теперь мне в ночных кошмарах снится лицо раскаявшейся и не прощённой мною Анет Дюбуа... Я её больше не видел, и что с ней сталось, тоже не знаю, надеюсь, что у неё всё хорошо. Если когда-нибудь судьба снова нас сведёт, то непременно извинюсь...
  
  Примечание от редактора газеты "Светские ведомости" Ильи Никитича Прянишникова.
  Захару Осиповичу Дунаеву, так и не пришлось извиниться перед Анной Карловной Столяренко. Он погиб в 1880 году в Туркестане.
  Анна Карловна Столяренко долго не могла родить. Получилось у неё это только в 1889 году. Сына по желанию матери назвали Петром. Сама Анна Карловна умерла при родах, не успев насладиться радостями материнства.
  
  Большие деньги
  
  Октябрь 1878 года стоял промозглый и дождливый. Настоящая осень. По заданию газеты я готовил серию очерков про выдающихся людей нашей и соседних губерний. Людям всегда было приятно читать про других людей, особенно, если они богаты, знамениты и влиятельны. Это, как сказка, вырывало людей из замкнутого круга обыденности.
  Сегодня я должен был нанести визит купцам Зотовым. Они занимались лесом. Было у них несколько лесопилок, небольшая мебельная фабрика и три кабака. Кабаки были делом вторичным, но, какую-никакую прибыль приносили.
  Я подъехал к особняку Зотовых и ужаснулся. Дом был построен в стиле барокко Людовика Солнца. Нагромождение, переизбыток, я бы, даже сказал, кич. Но, Зотов хотел показать всем, насколько он богат. Внутри дом был ещё более роскошным, чем снаружи. От золота слепило глаза. Меня провели в "парадную залу", где был накрыт стол, ломящийся от изобилия яств.
  Зотовы встали из-за стола, поприветствовав меня. Их было четверо.
  Отец - Спиридон Пантелеевич Зотов, выше среднего роста, полный широкоплечий мужчина. Он сильно полысел за последние годы. На вид ему было за 50. Его хитрые маленькие карие глазки так и бегали по мне. Спиридон Пантелеевич был знатным щёголем. Усы с загнутыми вверх кончиками, американская бородка, алый пиджак, ярко зелёные брюки, жёлтый жилет в оранжевую клеточку, малиновый бант на толстой шее и малиновые штиблеты с красными каблуками, как носили щёголи в эпоху Людовика Солнца. Он явно мнил себя Людовиком 14, но, по-моему, более походил на циркового клоуна, яркого, весёлого, и с явным недостатком грации. Спиридон Пантелеевич был знаменитым шутником и проказником, и улыбка не сходила с его красивых губ.
  Старший сын - Игнат Спиридонович Зотов, как и его отец, был широк в плечах, выше среднего роста, только крепкий, без какого-либо намёка на полноту. Светло-русый, голубоглазый, улыбчивый. Одет он был также ярко и цветисто, как и Зотов старший. Ему было 35 лет. Он постоянно улыбался и хохмил, копия своего отца, только более молодая и красивая.
  Средний сын - Платон Спиридонович Зотов, был самым серым и внешне непримечательным человеком, которого я когда-либо видел. Грязно-коричневые волосы, карие потухшие глаза, ничего не выражающее лицо. Он был длинным и худым, как жердь. Одет Платон Спиридонович был в чёрный костюм, чем очень выделялся из собравшегося в зале общества. Платон недавно вернулся с Русско-турецкой войны, награждённый за отвагу. Он ушёл на фронт добровольцем. Никто не знал, почему молодой и успешный предприниматель вдруг так поступил, а он сам никому ничего не рассказывал. Платон был угрюмым и скрытным человеком. Замкнутый, молчаливый. Внешне неказистый и нелепый, он обладал силой быка, ловкостью, быстротой и проворством. Как говорили, на войне его внешняя неуклюжесть вышла боком многим туркам. С малолетства он работал у отца лесорубом и уже в 15 лет мог посрамить любого из отцовских здоровяков, решавшихся помериться силой, ловкостью и выносливостью с хозяйским сыном. Сейчас этот 32-летний высоченный человек сидел за столом с отсутствующим видом. Его ничего не выражающие глаза блуждали по комнате, ни на чём не задерживаясь более нескольких секунд.
  Младший сын - Фёдор Спиридонович Зотов был известным повесой и мотом. Деньги у него никогда надолго не задерживались. В свои 25 он прославился как "ходок". Женщины его обожали. Человек-праздник, всегда слегка пьяный, красивый, сорящий деньгами. Он был одет ярко, как и его отец и брат, но, в отличие от них, он умел выбирать цвета и комбинировать гаммы, поэтому и выглядел, как Людовик Солнце, а не, как клоун в цирке. Среднего роста, стройный, улыбчивый, но в меру болтливый, в отличие от отца и братца, он покорял людей при первой встрече сразу и наповал. Это в последствие выяснялось, что он игрок, ловелас, обманщик, никудышный купец и прочее, прочее, прочее.
  Интервью проходило трудно, Спиридон Пантелеевич говорил без умолку. Вопросы было задавать невозможно, поскольку вставить хоть слово мне не удавалось. Вклиниться в его повествование мог только Игнат Спиридонович, такой же наглый и пробивной, как и его отец. Фёдор Спиридонович ехидно ухмылялся и пил шампанское. Платон Спиридонович пил водку с постной миной.
  Вернувшись домой, я долго тёр вески, ибо голова у меня после Спиридона и Игната Зотовых болела нещадно.
  В первых числах ноября ко мне в кабинет пришёл Платон Спиридонович Зотов. Он был внешне спокоен, но в ничего не выражающих глазах на этот раз было выражение ярости. Его блёклое лицо казалось хищным.
  Он поздоровался, дождался разрешения сесть (обычно дворяне и купцы себя таковым не утруждают, но Платон Зотов явно был не из их числа) и начал говорить.
  - Захар Осипович, будьте моим секундантом, пожалуйста! Мы с вами оба на войне были, и просить мне больше некого..., - он посмотрел на меня в упор.
  - Помилуйте, у вас дуэль?.. Но с кем?.. - я был настолько поражен, что говорил с трудом.
  - С братом моим - Игнатом!
  Я был настолько поражён, что потребовал сначала полных объяснений. И Платон начал свой рассказ.
  На следующий день после моего визита к Зотовым произошёл пожар в одном из домов города. В этом небольшом домике жила немолодая учительница. Она учила всех Зотовых - Таисия Константиновна Алексеева. Бедная женщина копила на старость, чтобы хоть как-то порадовать себя на исходе своих лет, очень часто во всём себе отказывая. Спиридон Пантелеевич, позднее Игнат и Фёдор упрекали её в излишней бережливости, говорили, что надо радоваться жизни пока возможно, а не откладывать всё на потом. Поэтому, когда её дом со сбережениями сгорел, Зотовы, все, кроме Платона над ней потешались. Платон же взял свои деньги, сумму втрое большую, чем скопила Таисия Константиновна и отдал ей, и ремонт оплатил.
  Таисия Константиновна сидела в выгоревшей комнате на какой-то грубой табуретке и смотрела заплаканными глазами в пол, немолодая хрупкая женщина с седыми волосами в коричневом суконном простом платье. Платон Зотов смотрел по сторонам, ничто не могло здесь напомнить ему ту чистенькую гостиную, в которую он когда-то приходил на занятия. Комната была обставлена бедно, но от неё веяло уютом, и ребенком Платоше здесь всегда было хорошо и спокойно...
  - Платошенька, простите, что не приглашаю вас сесть! У меня даже присесть не на что. - оторвала Зотова от воспоминаний его учительница.
  - Ничего, я постою, - улыбнулся Зотов, он этого делать не любил, но попытался внести хоть какую-то долю света в эту горестную ситуацию, - Таисия Константиновна, остались у вас какие-нибудь сбережения?
  - Нет, Платошенька, - и она снова тихо заплакала.
  - Я хочу вам помочь! Сейчас мы поедем заселяться в гостиницу, так как оставаться здесь невозможно, а потом вы мне расскажите, какая сумма у вас сгорела, мы и подумаем с вами, чем я могу помочь, - Зотов снова улыбнулся.
  - Нет, Платошенька! Вы что, это неприлично... - начала было она.
  - Неприлично людей обманывать, а помогать в сложных обстоятельствах даже очень нормально! - перебил её Зотов и снова улыбнулся. Он часто улыбался, когда оставался наедине со своей учительницей. Всем хорошим в своей натуре он был обязан ей, а никак не своему отцу, который старался вырастить из Платона плута, и был весьма расстроен тем, что это ему не удалось...
  Платон Зотов помнил, как эта экономная женщина, отказывавшая во всём себе, ничего не жалела для тех кому была нужна помощь. Его отец, могущий спустить большие деньги непонятно на что, помогать людям не любил, да и не умел. Платон представил, как теперь, наверное, забавляется его батюшка над тем, что несчастная женщина всю жизнь, копившая себе на старость, осталась ни с чем, а он всегда так спешивший наслаждаться жизнью, имеет и воспоминания, и средства. И от этого так противно и погано стало у на душе, что Платон сжал кулаки с такой силой, что побелели ногти.
  Отец, прознав про это, страшно отругал сына.
  - Идиот, дубина! Ты что творишь? Ты на что деньги спускаешь? На дуру старую? Да лучше бы ты их на кабаки спустил! Проку больше, хоть воспоминания веселые бы были... - Спиридон Пантелеевич орал на всю улицу, увидев сына, подходящего к зданию их фирмы, он выскочил из коляски, отобрав у кучера плеть, и теперь грозил ею перед лицом у Платона.
  Тот никак не отреагировал на его ругань, отца это взбесило, и он замахнулся плетью на сына, а Платон плеть отнял и выкинул. Выбежали из здания разъярённые Игнат и Фёдор Спиридоновичи, и Игнат начал хаить Платона на чём свет стоял, как защитника неудачников и тупоголовое ничтожество. Платон Спиридонович, недолго думая, выбил передние зубы у старшего братца, а младшего отшвырнул в сторону, как тряпичную куклу. Когда Игнат пришёл в себя, то вызвал его на дуэль и пообещал, что, если тот не явится, то порешит его без суда и следствия в какой-нибудь подворотне. Спиридон Пантелеевич расплакался, Игнат и Фёдор тряслись от страха. Шутка ли, с героем войны драться, а Платон просто ушёл. Переселился в гостиницу и ждал даты поединка.
  К Платону в гостиницу как-то пришел отец, просил, чтобы он не убивал брата. А Платон лишь смотрел отсутствующим взглядом и молчал.
  - Платон, Платоша, сынок! Ну что ты делаешь, ну зачем? - Спиридон Пантелеевич стоял перед сыном на коленях и нервно заламывал руки.
  - Что делаю, я знаю, и ваши истерики, отец, ни к чему не приведут! - Платон смотрел на него с нескрываемым отвращением. Отец волновался только за Игната, судьба среднего сына его совершенно не волновала. Только сейчас Платон понял, насколько они с отцом чужие друг другу.
  Приходила Таисия Константиновна и просила не делать глупостей, и он пообещал, что всё будет хорошо. Ей отказать он не мог.
  - Платошенька, так нельзя! Это же ваш брат родной! - она укоризненно поглядела на него.
  Зотов сконфузился, потупил взор.
  - Всё будет хорошо! Обещаю! - вырвалось у него против воли.
  На ор отца и угрозы братьев ему было плевать, а эта мягкая и добрая старушка имела на него магическое влияние и от её молчаливого участия и спокойного тона Платону становилось не по себе. Мать купца умерла при родах Фёдора. Володе тогда было семь лет. Мать его, покойная Ариадна Никитична, была женщиной красивой и весёлой. Отец её воспитывал в строгости и поэтому, став женой разудалого Спиридона Пантелеевича, она вместе с ним пустилась во все тяжкие, пытаясь "наверстать упущенное" в жизни. Платон помнил её, всегда прихорашивавшуюся возле зеркала, в шикарных платьях, но не мог вспомнить ни одного разговора по душам. И когда Спиридон Пантелеевич скинул обузу воспитания Платона на плечи Таисии Константиновны, мальчик был счастлив, потому что очень скоро обрёл в её лице заботливого друга.
  Настал день дуэли. Падал лёгкий снежок. Мы стояли на лесной опушке и ждали наших противников. Солнце светило ярко и пригревало. Было красиво и не хотелось никаких убийств. Я любовался природой, Зотов уставился в одну, только ему видимую точку на снегу, и не сводил с неё глаз.
  На опушку въехали сани с роднёй. Правил Фёдор Зотов, кутавшийся в шубу Игнат Спиридонович, был бледен и походил цветом лица на полотно.
  Мы проверили пистолеты, братья Зотовы стояли на разных концах поляны.
  - К барьеру! - скомандовал я.
  Раздался выстрел, тут же, матовый, трясущийся Игнат вздрогнул. Я посмотрел в сторону Платона, он выстрелил в воздух, стоял и смотрел на брата дикими глазами, потом сплюнул и молча пошёл к барьеру. Подойдя к барьеру, он заорал: "Стреляй!".
  Надо отдать должное Игнату, он тоже выстрелил в воздух, упал на колени и зарыдал, Фёдор бросился успокаивать брата, а Платон снова сплюнул и направился ко мне.
  - Пойдёмте, Захар Осипович, нам тут больше нечего делать!
  Мы сидели с Платоном Зотовым в трактире и пили, я коньяк, пытаясь успокоиться, он - чай. Я на войне многое видел, но, чтобы брат с таким спокойным видом стрелялся с братом, никогда.
  - Платон Спиридонович, а зачем вы пошли на войну? - вырвалось у меня неожиданно.
  Он пристально посмотрел мне в глаза.
  - Эгоизм! - резко произнёс он.
  - Простите? - не понял его я.
  - Меня никто всерьёз не воспринимал, для всех я был всего лишь средним сыном, не самым умным и талантливым. Я делал всё правильно, вёл себя правильно, дела вёл правильно, но почему-то меня никто так и не воспринимал, как самостоятельного купца, вот я и решил проверить, чего я всё-таки сам стою! Сейчас стыдно. Я в Болгарии много горя и страдания увидел, альтруизм настоящий видел, когда люди шли на войну не для проверки самих себя, а ради братского народа, ради защиты прав других! И там, на войне, я своими поступками пытался сделать что-то полезное, не для себя, для других...
  Он замолчал и попросил у трактирщика водки.
  - Я слышал, награды за храбрость, на себе вытащили пятерых раненых солдат из-под огня. Лодку снарядом с местными детьми перевернуло, и вы под пулями бросились в воду и всех спасли. Вы, Платон Спиридонович - легенда!
  - Да, - невесело улыбнулся он и продолжил, - война кончилась, я вернулся домой и что увидел? Одно чванство. У Таисии Константиновны беда случилась, а они ржут, как сивые мерины, - противно!
  Он опрокинул здоровенный стакан водки и замолчал.
  Через неделю Платон взял свою долю капитала и уехал в Сибирь, никто в него не верил, его считали несамостоятельным человеком. Тем не менее, Платон Зотов поднялся и скоро стал одним из самых преуспевающих купцов и меценатов Сибири.
  
  Взятка
  
  Перед чиновником Николаем Георгиевичем Гаврюшиным сидел купец Савелий Семёнович Степанов и аккуратно подталкивал в его сторону большой и толстый конверт, только что положенный им на стол.
  - Что это? - глаза Гаврюшина поползли на лоб.
  - Подарочек! Извольте-с! - промурлыкал сахарным голоском Степанов.
  - Уберите, пока я охрану не позвал! - Гаврюшин посмотрел на него в упор, и сконфуженный купец убрал свой "подарок".
  Я занимался серией очерков про выдающихся людей нашей и соседних губерний. Передо мной сидел купец Савелий Семёнович Степанов, немолодой обрюзгший человек, обожающий английскую моду и одетый во всё английское. Он смотрел на меня своими маленькими хитрыми глазками. Взгляд у него был неприятный, да и сам он был - ещё тот тип.
  Впрочем, Степанов был одним из самых богатых купцов губернии. Торговал он мёдом, имел собственные пасеки. Славился он своей хитростью и изворотливостью, на подчинённых неизменно кричал, перед вышестоящими в струнку вытягивался. У меня он вызывал брезгливое отношение, впрочем, задание есть задание, и я терпеливо слушал речи купца, полные самолюбования. А Степанов жаловался на всех, всё и вся...
  - Вы знаете-с, Захар Осипович, меня недавно так обидели-с! Один наш чиновник, Гаврюшин Николай Георгиевич подарок мой брать отказался-с! Видите ли это взятка, чуть не выгнал-с, охраной пригрозил-с... А как без этого-то? Все довольны, и волки сыты, и овцы целы! Всем жить надо-с хорошо, и ему, и мне! Больно правильный, умный дюже! - Савелий Семёнович погрозил пальцем и замолчал.
  Степанов меня раздражал безмерно, и я решил его проучить...
  - Савелий Семёнович, взяточничество - это тяжкое преступление и сурово карается законом, будь я жандармом, или полицмейстером, вы бы у меня в камере уже сидели. Царь Батюшка с этой бедой борется, а вы потворствуете? Так это что же, Савелий Семёнович? Заговор против Государя Императора, что ли? - мои брови картинно поползли вверх, но я сдерживался, чтобы не рассмеяться.
  Степанов смотрел на меня глазами полными ужаса и что-то блеял в своё оправдание. Но я не останавливался на достигнутом и продолжал нагнетать обстановку!
  - Да в столице дела громкие были, а на войне за такое расстреливали! А может, отписать кому следует, а, Савелий Семёнович? - я уже начал завираться, но наплевательство Степанова на закон так меня разозлило, и я набирал обороты. Люди, подобные Савелию Семёновичу, прививают обществу вкус к коррупции и веру в безнаказанность. Всю свою гнилостную сущность они подают так естественно, что многие неокрепшие умы начинают принимать условия этой игры, как сами собой разумеющиеся. Не так страшны расплодившиеся революционеры, как подобные Степановы. Ведь все эти революционные молодые люди являются реакцией на Степановых и иже с ними...
  Минут через сорок я оставил плачущего Степанова, взяв с него слово больше никогда так не делать.
  Шла середина декабря 1878 года. Снег шёл непрерывно, всё было белым-бело и очень красиво. Словно чистый белый снег убирал всю грязь и мерзость. На самом деле он всего лишь скрывал всё это, временно... От этих мыслей на душе у меня становилось тягостно.
  - Вас ждут! - голос служащего вывел меня из оцепенения, я встряхнулся и последовал за ним.
  Меня пригласили в небольшой кабинет, шкафы были завалены папками с делами, небольшой стол - тоже. Николай Георгиевич Гаврюшин, молодой, но уже отмеченный наградами и высокой должностью, чиновник встал, пожал мне руку и пригласил сесть.
  Гаврюшин был высок, широк в плечах, он собой олицетворял наше монументальное государство. Гигантские кулаки, бычья шея, волевой подбородок, внимательные умные глаза.
  Был Николай Георгиевич потомственным служащим. Род Гаврюшиных служил Родине верой и правдой со времён Михаила Фёдоровича Романова, или даже Ивана Грозного, а может, и вообще со времён Владимира Красно Солнышко. Из поколения в поколение Гаврюшины шли на службу своей стране и сами теперь не могли сказать, когда и кто первым из них стал служивым. Между тем дворяне Гаврюшины не были ни графами, ни князьями, ни баронами. Не блистали на светских приёмах, не проигрывали миллионные состояния в карты. Зато все знали, что если не воруют - это заслуга Гаврюшиных, посадили опасного преступника - это кто-то из Гаврюшиных. Построили завод, да хороший, ничего не украли, да рабочим сполна заплатили, - это кто-то из Гаврюшиных надзирал. Фамилия этого рода уже несколько столетий назад стала визитной карточкой.
  Николай Георгиевич долго и основательно рассказывал про экономическую ситуацию в нашей губернии. Сыпал цифрами и данными. Голос у него был не властный, не громкий, но твёрдый. Я был наслышан о нём несколько. Люди говорили, что у него напрочь отсутствовали барские замашки, был он человеком очень спокойным и корректным.
  После того, как Гаврюшин закончил, я сказал: "А знаете, Николай Георгиевич, я намедни с Савелием Семёновичем общался, ох жаловался он на вас, так жаловался...".
  Я усмехнулся, а Гаврюшин расхохотался.
  - Этот нехороший-с человек ни себе, ни людям хорошего сделать-с не может, жить всем мешает-с и т.д. и т.п. - передразнил Гаврюшин Степанова.
  Я рассказал Гаврюшину про мою шутку над Степановым, и он смеялся до слёз.
  - Правильно всё это, дорогой мой Захар Осипович! Здорово вы его поддели! - он утёр платком слёзы, - Он мне предлагал оформить на него землю и дом, в котором находится приют для умирающих. Он там, видите ли, хотел кабак открыть! Вообще, больно много их у нас расплодилось, сопьёмся скоро! А вообще, всё это противно, если честно, люди ищут себе выгоду и чихать хотели на других, Степанов мне заявил, что больные так и так умрут, да ведь он тоже, когда-нибудь на тот свет отправится!
  Гаврюшин сделал паузу, посмотрел в какую-то точку на двери и продолжил.
  - Люди живут, как они говорят, на полную катушку, оправдывая это тем, что живут один раз. Значит, обмануть, убить, подставить можно! Да вот только находятся на них более ушлые, чем они сами, проходимцы, которые так же думают! Вот поэтому-то нормально жить и не можем! Решаем вопросы не законами, а взятками...
  - А знаете, Захар Осипович, я за свой пока что недолгий век видел несколько подобных оказий, - продолжил он свой рассказ, - Появляется подобный Степанов, договаривается с кем надо, и всем вроде бы хорошо, но потом казна денег не досчитывается, тем помочь не может, этим, - вот и недовольство в обществе, бунты, и жгут имения подобных Степановых! Регресс полный...
  Он задумался, помолчал чуть-чуть и продолжил.
  - А ещё страшнее то, что эти Степановы сначала прививают моду на взятки, а потом, когда их обходят более ушлые жулики, трубят во все трубы, что общество наше бесчестно и непорядочно! Они сами внушают то, что понемножку воровать можно, что это прилично, что договориться со всеми можно, и всё шито крыто будет... Но есть молодцы, которым этого мало, и которые, заражённые примером безнаказанности, ударяются во вседозволенность, раздвигая границы этого самого "чуть-чуть". Воры, играющие по крупному, вызывают у общества отвращение. А Степановы - понимание... В этом-то и вся беда наша! Плюём в колодец! Эх, невесело жить нынче ...
  Он потянулся, прошёлся по кабинету и замолчал, уставившись на дверь...
  Через полгода Степанова посадили за дачу взяток. А Гаврюшин поднялся по службе и дальше продолжил поднимать государство...
  
  
  Январь, 2017
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"