Аннотация: В основном при проказе поражаются охлаждаемые воздухом ткани организма: кожа, слизистая оболочка верхних дыхательных путей и поверхностно расположенные нервы (Wiki). В этом рассказе — о лепре душ человеческих и не очень. О проклЯтых и прОклятых.
ВЕДЬМА
Бейте в колокол, безумцы! Уже идёт — крест. Тысячеголовое чудовище. В пьяном и запутанном... Чёрной, вязкой, непроглядной трясине ночи, снизу вверх и в самое сердце вонзает раскалённый луч. Бейте в колокол... лбами стучитесь о стены... Всё равно не поможет. Он уже стоял за дверью, когда вы ещё пили. Он рядом был в ваших поцелуях и объятиях. Ах! — почувствовали, услышали горячее дыхание? И страстная дрожь, и мороз по коже, и ужас в глазах, но глубоко ещё и спрятан за шторами век, и как будто нет ничего (так хочется верить), и нет сил оторваться, и когда всё это кончится — кончится всё. И жизнь — вот она (надолго ли), на этом острове постели, а там дальше — пустой и холодный, огромный мир прокуренной квартиры. Где оно теперь, ваше негреющее электрическое солнце?
Безумцы, одеяло не щит, и сон не спасает ни души, ни тела, оставляя Ему на растерзание. Но когда лапы Его коснутся плеч и запястий (только едва-едва, в самом начале), зарыдают, завоют несчастные души и рваться начнут из липких объятий сна, а Он держит и смеётся неслышно, наслаждаясь вместе с вами опозданием. И вот уже когти войдут под кожу, и начнётся разъединение, и оттолкнув от себя, кто-то дёрнется коротко да так и останется лежать, уткнувшись лицом в подушку, и не знал, что воздух давно уже выпит, а крик её замечется между стен, забьётся о стекло и упадёт, выдохнувшись, на подоконник, оставаясь маленькой прозрачной лужицей без цвета и запаха.
Но в миг, когда в глазах её появится отражение, пробьют часы двенадцать с половиной раз, и остановятся стрелки, указывая на север... Оп — телефонный звонок, который должен был выстрелить раньше (совсем как спасительный петушиный крик), трассирующей очередью затеряется в пустоте. Да только как это теперь не нужно. Тихо и темно. Они уснули. Один в холоде, другая — в бессилие. Ушло, насытившись, Чудовище.
Утром заря распахнёт форточку и каплями света зазвенит о паркет. Ночь прошла. Девушка, кто ты? Просыпайся посмотри на родившийся день. И день увидит, что она была красивой. Была — потому, что постарела за ночь. На целую ночь! Раздетая и с закрытыми глазами она выйдет на кухню, жадно припадёт к водопроводному крану. Ничего не осталось в ней, кроме головной боли. Лучится окно, и дорога с карниза, извилистая, в бесконечность, то вверх, то вниз, с копьями кипарисов по обочинам.
Светловолосая, голубоглазая, стройная — улыбнётся без радости. Выйдет в сладкие росы, той самой дорогой выйдет, росы вернут и навсегда сохранят её молодость. Руки её тянутся к ветру: Целуй! Обними! Люби!
— Дай мне имя, — дрожат её губы.
Небо светлеет, и уводит дорога в голубую бездну. И стёрлась граница между землёй и небом. И нет ни земли, ни неба, есть дорога в лазурную бесконечность.
— Дай мне имя!
Вздрогнула она от неожиданной молнии. В испуге стала ещё прекрасней. Ослепительный зигзаг над головой, огненный иероглиф. Серебряные всплески — световой звон её лёгких шагов.
— Дай мне имя!!!
Гром рокотом водопада ответил сердито, снова рвётся прозрачная синь, тьмою налился разрыв. И вот он — Князь Мрака, величествен и огромен. Никто из смертных не смеет видеть его лица. Она падает перед ним на колени, и взгляд его в каждом её изгибе. Но слишком много его — пепельная смерть. Та ничтожная частица его энергии, данная ей — колоссальная сила.
— Дай мне имя...
ВЕДЬМА
ОСЕННИЙ БУЛЬВАР
— Осенний бульвар, — повторила она и затушила сигарету. Огонёк опустился в глубину хрусталя, пропал в туманном отражении одеяла.
— Это как последний гвоздь в крышку гроба. Понимаешь?
Он не понимал, спрашивает ли она его, или уже не замечает. Луна вновь поселилась в её глазах. Где-то за окном пролетел ветер. Она передёрнула плечами, он попробовал ответить на вопрос:
— Не одевайся.
Её губы дрогнули. Пустая лёгкая улыбка. Он:
— Мы не будем сегодня уходить. Нам известна радость ласк: страх, боль, любовь и наслаждение. Верно?
— Да. В этом пространстве и в этом времени
— Здесь. Наш волшебный дом, воплощённая фантазия. Не просто дом — сказочный мир, не имеющий границ и пределов.
Его невозможно охватить, понять весь, он бесконечен. Это реальность, сотканная из воображения. Империя исполняющихся желаний. Наш дом — это Вселенная... Слова, условности, символы - искрящийся хоровод звёзд в ней. Те самые серебряные гвоздики мирозданья. Снова. Хрустальный звон и опийный блеск магического фонарика. Она молчала.
— Лея? — Лунная роса, капли Спящего Спутника. — Все женщины подчиняются лунному циклу...
— Все люди. И женщины, и мужчины, и дети, и не только на острове Лу. Солнце — суровый бог, не такой, как мягкие прохладные волны.
Кай коснулся её щеки, она вернула ему искру во взгляде, улыбнулась отчётливей. Радость. Да, он тоже знает. Нет...
Сколько раз Кай спрашивал себя: почему? как? До встречи с Леей он видел её в своих снах. До их встречи на Земле. Это были чудесные сны, и теперь она взяла его за руку и увела в них. Они вместе. Всё это — Радость и Наслаждение...
И всё же:
— Осенний бульвар?
— Ты сказал.
— Да, действительно.
Её волосы с запахом чистого ветра. Нежные тонкие руки. Кай закрыл глаза. Поцелуй. Долгий и сладкий.
— Ты чувствуешь, мы едины? У нас два тела, но мы, Мы одно целое. Это астральное чувство, космическое сумасшествие. И это Земная Любовь.
...Хрустальный звон, фонарик-калейдоскоп, музыкальная карусель и ядерный взрыв...
А за окном колесом катилось Время. Сигаретный дым над их головами скручивался в спирали, сплетал туманные микрогалактики. Он спросил, что значит всё, происходящее сегодня. Она улыбнулась и ответила, что почти ничего не значит.
— Ничего, кроме того, что есть сейчас.
ОДНА НОЧЬ, ОДНА СМЕРТЬ
Ночь наваливается на город. Тяжело, грузно ползёт между домов, залепляя теменью каждый проезд, каждый переулок. Она ворочается и тяжко вздыхает, греясь и обжигаясь огнями сверкающих проспектов. Ночь плюёт в глаза и дует в затылок, навевая усталость и сон. Да-да, Оле Лукойе.
Когда ты знаешь цену ночи, ты не веришь утру.
Слепые автомобили, словно с вытянутыми вперёд руками, несутся в световом тоннеле, прорезанном в мохнатом брюхе ночи. Фонари с любопытством склонили свои сияющие физиономии над текущей магистралью, выплёскивая на неё из своих светодиодных ноздрей электрические сопли. Новый Вавилон.
Внизу — это город бетона, металла и стекла, вросший в асфальтовую топь. Сверху всё это видится огромным светящимся пятном в форме яйца с уродливыми аппендиксами, ползущими в разные стороны. А выше — только чёрная бездна, заплёванная ртутными брызгами звёзд. И во всём этом прячется невидимый хищник, ненасытная тварь — Время. Всюду настигающее, оно всегда с тобой. Оно не имеет границ, у него нет ни конца, ни начала. Властвующее, непобедимое, жестокое. Его пульс — в каждой телефонной трубке прокалывает мозг на ноте Си. Она катается на неоновых словах бегущей рекламы «Наши идеи — это Ваши деньги», любое движение напоминает о нём, неподвижность вязнет в его трясине. Оно цепляется за ноги и с чужими шагами отсчитывает своё ожидание. Время, ждущее себя приходящее, не дожидающееся, становящееся ушедшим и сжигающее себя.
Прохожий, тень на стене, шаги по смуглой ладони тротуара. Выдыхая сизые облака табачного дыма и выбивая пальцем фонтаны искр из сигареты, он проваливается в разинутую пасть подземного перехода. Гулкий холодный и кафельный переход похож на проходной морг, длинный коридор без земли и неба, с язвами светильников, каскадами мраморных ступеней. Вверх по ступеням. Выход к стеклянной пирамиде на металлическом остове, увенчанной кроваво-красной буквой «М». Довольно безлюдно… Почти безлюдно… Тьфу ты, чёрт! Да, нет никого, можно сказать, лишь у входа в метро зеленоволосая девушка, раздетая по последней моде, встретит зеркальным невидящим взглядом:
— Спешите. Последний поезд линии может стать вашим последним поездом. Возьмите приглашение на ночное шоу в Московском метрополитене.
Голубые блики на восковом лице.
Он вошёл в гудящий сквозняками павильон станции и остановился перед эскалатором. Страх, который нагоняет его шелестящее движение, как всегда, своими холодными пальцами сжал виски.
Перед глазами проносятся вагонетки ступеней, узкая длинная пропасть, дышащая скрежетом и сыростью, Падают люди, хватаясь за воздух. Искажённые ужасом лица. Слепое тупое животное — толпа, давящая сзади: эскалатор обрушился в «час-пик».
Люди падали с тридцатиметровой высоты на сырые бетонные плиты. Иные наматывались на зубчатые колёса огромных шестерён и перемалывались в работающем механизме. А наваливающаяся толпа сталкивала в кровавую яму все новые и новые жертвы. Отчаянные крики, визг металла — всё сливалось в невыносимый кошмарный рёв. Женщины теряли сознание. Среди погибших были дети, многие из них были раздавлены в панической суматохе, затоптаны ногами.
Прошла, казалось, вечность, прежде чем толпа остановилась. Висевшие над тёмной ямой люди в отчаянии цеплялись за фонари, залезали на поручни. Фанерный каркас не выдержал нагрузившейся на него тяжести и рухнул вниз на изувеченные трупы и лужи крови…
Он (наш персонаж, кто же ещё?) спустился на «лесенке-чудесенке» и прошёл на перрон. Сверкающий каземат подземной станции. Несколько минут ожидания… Наконец, из тёмной трубы тоннеля послышался гул приближающегося поезда. Всё громче и ближе. Сперва хлынул поток воздуха, смердящего крысиными трупами, следом за ним вынырнул голубой плоскомордый поезд. Замелькали вагоны, наполненные жёлтым электричеством. Некоторые безлюдные, другие везущие в себе одного-двух пассажиров. Поезд нетерпеливо ухнул и остановился. Минута, другая… Традиционное «Осторожно, двери закрываются...», и станция осталась позади, за окнами разлился мрак подземелья.
Он вышел на Смоленской. Выбравшись из-под земли, пространство города воспринимаешь беспредельно раскинувшимся, ныряешь в освежающее озеро света, плещущееся среди каменных джунглей под ночной темнотой. На улице прохожих было больше. Центр усилен нарядами полиции, впрочем и здесь совершается немало преступлений. Он любил Арбат, эту узкую, длиной чуть более километра, пешеходную улицу. Мощёная булыжником, с фонарями в стиле ретро, она выглядит театрально на фоне безликих небоскрёбов. Арбат заканчивается блистающим универсамом, а начинается у памятника Первому Славянскому Президенту, на постаменте которого сейчас краской из баллончика красовалась надпись: «Долой вандализм!». Арбат начинается в юности Москвы и неизвестно — кончается ли где-нибудь. Над Арбатом не строят хайвейев, Арбат — дыра в небо с первого этажа города.
— Горожанин! Это твоя удача, лотерея «том-том», Купи счастье за рубль! — парень в синем комбинезоне с эмблемой компании «Радио-А» на нагрудном кармане протягивает сложеные веером билеты.
— И велика ли вероятность удачи?
— По правде сказать, не очень. Чуть больше, чем жопа микроба.
У «Астории Фот» он долго разглядывал картины, выставленные у стены дома. Мрачные сюжеты на библейские темы, выполненные в красках скверного настроения. Художник, что сидел рядом, поднял голову и, обращаясь в никуда, сказал:
— Эта серия называется «Гвоздь Господа моего», она ещё не закончена. У тебя закурить не найдётся?
Прохожих для столь позднего часа было достаточно много, они проходили мимо в густом, почти осязаемом коктейле, замешанном на электрическом свете, далёких неоновых разрядах-вспышках, небесной мгле и лунном ветре. Рокот магистралей терялся в окрестных многоэтажных стенах и растворялся в плывущем воздухе, не долетая до Арбата. Тишины в Москве не бывает, такой, чтоб вообще ничего, глухой тишины. Наш персонаж, родившийся здесь и выросший в этом городе, никогда её не слышал. Не жалел и не хотел слышать мёртвую тишину. Даже если представить, что из города уехали все люди, все машины и механизмы перестали работать, всякая энергия исчезла, любое движение замерло, то и тогда не будет в Москве этой тишины. Будет слышно само дыхание города. Тем, кто умеет слушать, он рассказывает очень многое.
Ведь если никто никогда не слышал голоса рыб, это ещё не значит, что они не могут говорить.
Вот она, та самая подворотня, не проходной, тупиковый двор. Узкий тёмный кирпичный карман. Именно здесь, и только здесь может споткнуться время, сбиться с прямого пути, а то и вовсе повернуть обратно. Тогда снами выплывают перед тобой обрывки из прошлого, как старые помутневшие фотографии...
РОЗОВЫЙ ДЫМ
Они сидели на кухне и курили «Lucky Strike». Маленький «Panasonic», стоявший на высоком холодильнике, сквозь настырные помехи тужился слащавым эфиром «Муз-ТВ». Виталик на кушетке-уголке, Костя на табуретке. Vis-a-vis. Между ними на столе лежали две заряженные «винтом» «машины».
— Я долго возился, пока не получил идентичную краску для печати. Знаешь, Константин, есть несколько методов исследования:
анализ — медицинский,
опыт — лабораторный,
тык — любительский,
с последним у меня лучше остальных получается. Вот и «Титаник» строили профессионалы, а Ной был любителем. Но печать — это только полдела. Еще не всякую мульку просто так возьмёшь, даже по рецепту. На особо продвинутые требуется телефонная связь между врачом и фармацевтом. Яська тут, как нельзя, кстати. Жалко будет, если соскочит.
— Есть тенденции?
— Да, вроде, нет. Это я так, «хочешь мира, готовься к войне». Si vis pacem, para bellum. — Виталик расплющил окурок в пепельнице из лошадиного копыта, — слова «перед'охнуть» и «передохн'уть» отличаются только ударением. Ну, прокатимся?
Он закатал левый рукав рубашки, взял со стола шприц.
— Чёрт! Одни синяки, похоже, ушли трубы. Качай, не качай — один хрен.
— Ну, так вены есть не только на руках. Ноги на что? Лишь для ходьбы, что ли? Но ни Боже мой пихнуться в шею... Давай, помогу.
Опытные пальцы нащупали вену на запястье, обозначив нужную точку. Игла легла на кожу, лёгкое движение — и её кончик погрузился в сосуд. Костя слегка оттянул поршень шприца, в стеклянном цилиндрике заклубилась густая тёмно-красная кровь. Затем снова надавил медленно, чтобы препарат успевал разноситься током крови. Две капли пота со лба упали на стол.
— А шпага, воткнутая ему в задний проход, погрузилась настолько, что, судя по длине клинка, кончик оружия находился где-то у него в желудке.
— Ты о чём?
В ответ неопределенный жест. Какое-то время — молчание. Костя тоже закончил процедуру «иглоукалывания». Его сигарета потухла, не добравшись до пепельницы.
Как на качелях: снизу вверх и снова вниз.
— Безупречно зашибись.
— Оно... точно. — Шприц летит и попадает в раковину. Виталик закрывает глаза:
— Анюта, здравствуй. Я иду к тебе.
«Достигнув конца пространства, вы заглядываете через стену, а там опять пространство»
Пол Маккартни
Розовый дым становился всё гуще. Воздух превратился в упругое слезящееся вещество. И стены. Они неизменно продолжали сближаться. Глаза болели, пульс электрическими разрядами отдавался в висках. Анна облизала пересохшие губы. На языке — противный вкус металла. Ей стало плохо. Ей давно уже было плохо. Сначала этот кошмарный полусон-полубред. Духота. Омерзительные потные руки, бессилие, кровь на губах, какой-то дикий животный оргазм, перемешанный с болью. Постель стала невыносимо влажной и тёплой.
— Для того, чтобы не кинуться раньше отпущенного срока, надо помнить об элементарных правилах наркогигиены. Первая задача порядочного нарка — не загнуться от передозняка, излишества вредят во всём. Ввела два миллилитра, остановись, милая, не пори горячку. Успеешь ещё и в дурдом, и на кладбище.
Виталик забил «дурью» беломорину, скрутил десятирублевую купюру в трубочку, вставил её в мундштук папиросы.
Нет, подняться у неё не хватит сил. Да и зачем? Как будто всё безразлично. Но теперь будет легче, она уже не чувствует конкретной боли. Всё тело ноет, в голове всё тот же тяжёлый влажный розовый дым. Но легче, чем было. Глаза лучше не открывать — эти проклятые стены сведут с ума. Придётся курить ещё, чтобы стереть границу между жизнью и смертью, иначе не вытерпишь. Всё же, Анна попыталась вернуться в реальность, посмотрела на Виталика.
— Зачем деньги в косяке?
— Бумага хорошая, — ответил Виталик. — После того, как она достаточно просмолится, её можно измельчить и смешать с новой дозой. «Турбоприход» — слышала?
Виталик положил папиросу на столик рядом с кроватью. Анна села, подложив под спину подушку, взяла со стола коробок спичек. Виталик продолжал усердно перемешивать эфедрин с ацетоном в стеклянной бутылке, время от времени, разглядывая её на свет.
— Ацетон сейчас стал плохой, одна грязь, не то что раньше. Оттого и ломка такая. Знаешь, в цивилизованных странах, в Голландии, например, раскумариваются метадоном и добрые Айболиты выдают его бесплатно. Можно шугануться циклодоном, аминопоном или, если подфартит, препаратом, призванным облегчать муки рожениц. Сгодится аскофен.
— Заткнись, придурок.
Анна зажгла спичку. Сегодня пламя оранжевого цвета принимает форму короны с синей окантовкой по зубцам. А музыка всё та же: стонущие трубы и злорадно хихикающие скрипки. Только голоса зовут уже не повелительно, а жалобно. Похоже на плач...
Огонь обжигает пальцы, галлюцинации пропадают. Анна зажигает новую спичку, прикуривает. Глубоко затягивается, с трудом удерживая в себе приторную тошнотворную теплоту. Голова кружится, перед глазами всё расплывается. Откуда-то издалека доносится нудное бубнение:
— Только, ради Бога, не пользуйся товарами бытовой химии. «Моментом», пятновыводителями, растворителями всякими. Токсикомания — верный гроб. А так, если удалось объехать на «машине» с запасными «колёсами» ухабы и воронки, колдобины и впадины на дороге смерти, будешь жить до ста лет... Если, конечно, не загнёшься после родной грязнухи от случайно залетевших с Запада хороших наркотиков...
Всё плывет. Но так легче, боль размеренным гулом отходит куда-то дальше, за предел чувствительности. Только розовый мутный туман, вспыхивающие и мгновенно потухающие черные звёзды. Такое ощущение, словно идёт дождь, капли стучат по крыше. Анна не помнит, что находится не на последнем этаже. Вот, уже лучше. Теперь остался только страх, беспричинный, необъяснимый и оттого не подавляемый страх. А потом — сон, глубокий сковывающий сон, похожий на смерть.
ДВЕ ЛУНЫ
«Так грустно, что между нами осталась одна единственная преграда — воздух. Как бы близки мы друг другу ни были, между нами всегда будет воздух…»
«Как хорошо, что у нас есть воздух. Неважно, насколько мы далеки друг от друга, но воздух объединяет нас...»
Йоко Оно
Чертаново, Балаклавский проспект,
12-й этаж, 1 час 04 мин.
Ночь звёздная и тихая. Редкие автомобили не разрывали своим вторжением ее плотные тяжёлые покровы. Очень редкие автомобили ненадолго вливались в естественный звуковой фон ночи, как короткий сонный стрёкот сверчка. Две луны, почти полных — одна в небе, другая в пруду — стояли в почётном карауле у вечных врат Вселенной.
Из окна квартиры выглядело это именно так. Анна нарисовала пальцем на плоском облачке запотевшего от дыхания стекла латинскую литеру «V». Одна в тёмной комнате, одна в небольшой части спящей квартиры. Два косых луча от лун-близнецов соединились в её глазах, и сквозь тихий звон колокольчиков-звёзд послышался невесомый шёпот: «Вслушайся в слова Великой Матери, которую в древности называли Артемида, Астарта, Диана, Мелузина, Афродита, Церера, Даная, Ариадна, Венера и многими другими именами…»
Слёзы блестят в глазах или луны отражаются снова и снова, построив зеркальный коридор, колдовской и бесконечный? Но серебряная капля катится по щеке. Религия ночи — тихая, грустная и сладкая песня, одновременно подтверждение и тоска. Она подтверждает, укрепляет в том, во что веришь, и тоскует по утраченному. Плакать сегодня о тех, кто с тобой, кто завтра уйдёт, плакать в душе, незаметно, смеяться для них, с ними, дарить им себя всю без остатка, чтоб наполняться снова и снова любовью, желанием и грустью. Абсолютная Любовь — это Абсолютная Истина. Истина не должна быть тайной, истина должна отдаваться. В бегущем ручье вода чиста и прозрачна, в стоячем болоте — затхлая муть. Родник раздаёт себя жаждущим и становится чище, трясина, как прорва, скрывает в себе всё, и всё ей мало.
Анна не оглядывается через плечо. Она знает, за спиной все сковано сном. До утра, до рассвета. Всего несколько часов, но разве эта ночь — последняя? В ней — любовь и свобода, желанное преступление и неизбежное наказание.
Прекрасная девушка в платье цвета ночного неба, босая стоящая в открытом окне, Анна, встретилась взглядом с сёстрами Лунами, растворилась в них, прошептала в ночь: «Я, кто составляет красоту Земли, я, кто белая Луна среди звёзд, я — тайна вод и отрада сердца человека. Я вхожу в Тебя, поднимись и войди в меня».
Между ними — всего лишь воздух…
«Malleus maleficarum» (Молот ведьм) Германия, 1486 год, Орден Святого Доминика, Якоб Шпренгер, Генрих Кремер Инститорис:
«Колдовство порождено плотским желанием, похотью, которая в женщине ненасытна… Стремясь же насытить свою плоть, они совокупляются даже с Дьяволом».
«Колдовство — это наука о тайнах природы»
Элифас Леви, пророк, XIX век
«Уже сама по себе жажда мудрости есть мудрость»
Густав Майринк
В комнате стало зябко, как-будто открылись двери невидимого холодильника. Вся Магия, чёрная и белая, существует только в воображении.
Ветер ворвался в растворённое окно, раскачал люстру, несколько пластиковых сосулек упали с неё на пол. Вся Сила — в сознании себя и сознании других.
В серванте зазвенели бокалы, на столе раскрылась книга, и само по себе соскользнуло одеяло с кровати.
Следует признавать за каждым право на атеизм и агностицизм, ибо религия без душевной потребности, религия навязанная и вынужденная — хуже фашизма.
Утро. Там же.
Иногда самым важным бывает — это очнуться утром. Всё остальное придёт потом, все мелочные и, может быть, серьёзные проблемы бытия. Но главное — это начало. Откроешь глаза, и новый день перед тобой как чистый лист. Память, вторжения извне мутными пятнами начнут проявляться словно на кадре испорченной фотоплёнки. Но перед тобой — новый лист. Ты вправе закрасить на своей стене чужие похабные граффити. Если захочешь…
Это утро не сулило ничего хорошего. Серость сверху, серость внизу. А ведь вечер обещал другое. Боже! Не дождь, мокрая всепроникающая облачная пыль за окном. И серость, серость, серость… Кто бы мог подумать, что вода бывает настолько разной.
Кстати, о воде. Язык — как кусок наждачной бумаги, использованной и засунутой в рот, в горле будто дырявые песочные часы застряли, а желудок — вывернутая на изнанку «Zippo». Мысли вязнут в сером веществе и, как опарыши, копошатся в черепной коробке.
Ну, всё! Открыл глаза: потолок так близко, словно крышка гроба. Весёленькие стены, как в старом аттракционе, уползают вверх. Сумбурная неуместная постель. Не раздевался — легче — не нужно одеваться. Напротив, у стола — воспоминание: «винт — не водка, с ног не валит». В дисплее компьютера плавают объёмные буквы: «мудак», «мудак», «мудак», как рыбки в аквариуме. Пить!!!
Костя встал… Нет, поднялся… Нет, выкарабкался из кровати, машинально сунув сигарету в рот, побрёл на кухню. Включил электрочайник, достал из холодильника бутылку «Pepsi». Тугая крышка. К чёрту — открывать! Закинул ее обратно и устремился к раковине. Сигарета ткнулась в никелированный кран. Костя с досадой сплюнул её, открыл воду. Жизнь зародилась в воде, и сейчас — ещё одно доказательство этого непреложного постулата. Глоток за глотком, как ползком из пересохшего карьера. Дайте мне мой кусок жизни!
Еле отдышавшись, Костя упал на табуретку, посмотрел на часы. И стрелки видны, и цифры знакомые, но их значение затерялось в лабиринтах памяти.
— И вообще, я не помню, что именно я не помню.
Он перевёл взгляд на раковину. Теперь расстояние до неё, как до Гонконга. Но всё же добрался, умылся обжигающе холодной водой.
Как быстро и незаметно Дом Иллюзий превращается в Дом Страданий. И ещё так по-дурацки не можешь понять, чего же требует изнуренный организм. Костя набрал в ладони воды, поднёс к лицу, замер, всматриваясь в маленький ручной водоём. Там внутри блестели сапфиры и жемчуг, переливались всеми цветами радуги, проплывали, искрясь, неясные зыбкие отражения. Коснуться губами, попробовать наваждение на вкус…
— Hands up!
От неожиданного окрика Константин чуть не захлебнулся. Незаконченный глоток с кашлем рванулся изо рта.
— Сначала предупредительный выстрел, затем контрольный. В голову.
Это Виталик, его идиотские выходки. Костя повернулся к нему. Нет, не легко сейчас подобрать подходящее слово, чтобы адекватно ответить. Разве что, выразительный жест.
— Сейчас будем пить чай, — Виталик распечатал новую пачку. — Как самочувствие не спрашиваю, вижу, что хорошо. Ты умеешь заваривать чай по-японски? Нет? Ну и ладно, сделаем по-нашему.
Виталик сыпанул из пачки в чашки заварку, залил кипятком. Приятный аромат растёкся над столом.
— А где Аня?
— Не знаю. Я только встал.
— Да, интересно, Кость. Ключ у меня только один, вот он, дверь без него захлопнуть невозможно, а она закрыта. А Ани нет. Внизу, под окном разбившихся трупов тоже не наблюдается, я выглядывал. Слушай, ты лунатизмом не страдаешь?