аконец-то получил разрешение на выезд! В ожидании последних формальностей болтаюсь по Парижу с альбомом под мышкой. Пытаюсь делать последние зарисовки. А время от времени забегаю в "бистро" на чашечку кофе.
Светлая таможня, любопытные таможенники-досмотрщики и вопрос, куда поедем?
Сегодня воскресенье, выходной, и мне предлагают поехать в город, чтобы самому выяснить все и устроиться, а жена подождет тут с полчаса.
Ярко светит солнце. Подходим к светлой машине, распахивается дверца и меня ловко вталкивают туда, схватив за руки. А машина с ходу набирает скорость, рвется к распахнутым воротам таможни.
Дальше - я застываю, сжимаюсь в комок, слышу голос: "Ищи оружие!" И мне кажется, что я читаю приключенческий роман своего, исчезнувшего из моей жизни, деда. А у меня в карманах только трубка и табак.
А дальше я смотрю как бы со стороны, и плохо понимаю, что происходит?
День яркий, сияет солнце, а внутри все застыло, заледенело, и никакого волнения. Вот сейчас куда-то приедем, и все выяснится. А, может, это сон и я сейчас проснусь?
Мне что-то говорят, я что-то отвечаю. По дороге на стенах домов мелькают красные лозунги, огромные портреты, незнакомые лица. И, почти не сбавляя хода, врываемся в серые ворота.
И вот я уже вхожу в какое-то казенно-мрачное помещение, и меня, как багаж, сдают под расписку военному. Форма, знаки различия мне совсем незнакомы. Сопровождающие исчезли. А я слышу, как жестяной голос приказывает: "Раздевайтесь!" Начинается обыск. Вспарывают подкладку пальто, пиджака. Выворачивают шляпу, выдергивают шнурки ботинок. Я стою отупело, как в столбняке, и наблюдаю все, как чужую жизнь, как жизнь Эдмона Дантеса из романа "Граф Монте-Кристо".
И, наконец, у него в руках мои брюки, и в какой-то миг летят на пол срезанные пуговицы, петли, крючки, застежки. А как же завтра? Как же я выйду на улицу завтра, когда все выяснится, все будет нормально? И вдруг меня застилает черная пелена.
Смотрю ошеломленно - я уже не посторонний, а действующее лицо! И вдруг начинаю громко хохотать, хватая брюки, наступая на своего надсмотрщика, кричу по-французски: "Пуговицы, пуговицы!" Хохот продолжается. Я начинаю повторять наизусть такую же сцену ареста Эдмона Дантеса...- Это прорвалась истерика.
Лейтенант, как я узнал потом, отскакивает в глубину и нажимает какие-то кнопки - появляются солдатики. Заставляют глотать воду. Прихожу в себя. Стучат зубы о край стакана. Я опять пытаюсь объяснить, что это смешно, столько раз повторять в истории то, что уже было, и осмеяно в романе моего деда!
Смешно совершать судебные ошибки! Смешно ломать жизни из-за ошибки. Смешно! Смешно!
Мне натягивают штаны и, подхватив под руки, уводят куда-то вглубь. А кругом решетки, решетки - на полу, на лестнице и даже на потолке! А я повторяю: "Пуговицы, пуговицы..."Потому что вдруг понимаю, что и у меня, как у Эдмона, никакого завтра не будет. Это конец.
Громыхая, захлебнулся замок, раскатилось эхо и смолкло под сводами. Я закрыл глаза. Не желая въявь разглядывать то, о чем столько раз и так подробно читал...
Потом усмехнулся и начал искать ошибки в романе легкомысленного предка, не знавшего на что обрекает своего прямого потомка.
Огляделся - узкая, похожая на колодец, камера. Жестяной козырек на окне где-то под потолком. Привинчена табуретка. Вделанная в стену койка. Затертый, почерневший унитаз. Маленькая раковина с краном в углу. Внизу вентиляция, заделанная решеткой, в которой вдруг что-то зашевелилось и оказалось крысиной мордой, поблескивающей любопытным глазом хозяйки.
Я стоял неподвижно, только начиная понимать, что я в "Крестах", знаменитой ленинградской тюрьме. В городе, о красоте которого я мечтал, мечтал о здешних выставках!!! Что делал бы мой дед в такой ситуации? Вероятно, бил бы своими огромными кулаками в стены, чтобы хоть как-то охладить свой романтический пыл. Что делали другие его герои? - И вообще, как мне могут помочь эти романтические бредни в такой жестокой ситуации?