Блэкбук Ребекка : другие произведения.

Легенда Некроманта

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Что значит жизнь для того, кто на протяжении многих лет только и делал, что постоянно умирал? (Присутствует на сайте "Книга Фанфиков", где у меня есть свой аккаунт с более мелкими рассказами).

  ========== Живой мертвец. Ч.1 ==========
  
  Было прекрасное, солнечное утро... А хотя, оно и сейчас есть, что-то соображалка вообще работать отказывается. Ну так вот, есть прекрасное, солнечное утро. Однако ко мне солнце не попадает, шторы слишком плотные. Как я тогда узнал, что утро солнечное? Логика у меня такая, если дождя не слышно, значит солнечно. Ни разу не угадал. Ведь я исключил возможность, что за окном может быть и облачно. Я исключил возможность, что сейчас, возможно, и не утро совсем. Я потерял счёт суткам довольно давно, мне главное - отсутствие солнца.
  Если прислушаться, на кухне что-то слышно. Значит, время скорее вечернее, ведь утром Парло на службе. Парло... Так я его зову, хоть он и Паоло. Не помню, почему. Я мало что помню. Со мной лишь дневники, и последний из них показывает явно мою необратимую деградацию. Никто не верит, но я пытаюсь, я борюсь. Никто, кроме Парло-Паоло и бедной лошади с душой собаки... которую я, скорее всего, выдумал. Как иронично, что эксперименты с переселением души явно привлекали моё внимание сильнее всех прочих.
  Мои мысли тоже примитивны. Короткие, простые предложения, едва ли связанные логической цепочкой. Редкие минуты просветления для меня дороже сундука сокровищ. Я тупица, и это диагноз, а не оскорбление.
  - Парло... Парло! - в этот раз голос довольно свежий, юный, хоть и хриплый со сна.
  Удивительно, что он откликается. Я вижу в проходе его фигуру и жду, когда он подойдёт к постели, чтобы взять меня за руку. Только так я убеждаюсь, что нервные окончания активны и я не нарушу важных процессов, попытавшись встать раньше времени.
  - Ещё помнишь моё имя, старый пёс?
  - Сам ты... Бобик в прошлом. Священникам разве можно так разговаривать?
  - Священникам и не такое можно, особенно когда они держат в доме некроманта, - черты его лица не разобрать в темноте, но последнее слово явно стёрло с оного улыбку. - Ты... хочешь узнать своё имя?
  Смутно помню, что каждое пробуждение он спрашивает об этом. Каждый раз я отвечаю одно и то же:
  - А зачем? Я Некромант, и этим всё сказано.
  Некромант с большой буквы. Некромант, потому что это моё единственное имя. Имя собственное, не нарицательное.
  Сразу после переодевания из похоронного костюма в старые, сотню раз зашитые-перезашитые обмотки, он под руку выводит меня на крыльцо, вдохнуть свежий воздух. Темно. То, что нужно мне сейчас превыше всех благ на белом свете. Позади остался дом, вытянутый куда больше в высоту, чем в ширину, без прямых углов в стенах, загадочный как тот человек, что идёт со мной рядом.
  Парло-Паоло где-то за тридцать, я больше чувствую, чем помню это. Я причина его преждевременно седых волос, я во многом причина его сдержанного выражения лица, первых морщин и обрезанной манеры речи. С той же лёгкостью, с какой я довожу его сейчас до бешенства, в прошлом я заставлял его улыбаться. Мне следует огорчиться, но вместо этого странная радость вскипает внутри от мысли о силе верности и преданности в душе святого человека. Ну, вскипала бы, если бы я что-то чувствовал.
  Кто-то решит, что священник и некромант дружить не могут, а я чувствую, что только священник и может вытерпеть меня.
  - Не хочешь ничего сказать бедняге?
  -"Ну, неудобно вышло, прости".
  Он вздыхает. Прячет недовольство. Он всегда надеется и ждёт чего-то, и иногда у меня получалось ему это дать. Но мой друг не понимает, что редкий мой успех - показатель не прогресса, а прямо наоборот, ведь попадания были всё реже и реже, а потом и прекратились вовсе. Я не могу толком вспомнить, что именно ему от меня надо, чего он всегда хочет и пытается добиться. Не могу даже понять до конца, испытываю ли ещё разочарование в себе самом, вину перед ним, надежду на будущее. Совпадут ли в этом наши эмоции когда-нибудь снова.
  Всего лишь улыбаюсь как тупица, коим и являюсь.
  - И не боишься гнева мертвеца? - спрашивает наивная душенька.
  И я задаюсь вопросом, может ли хоть кто меня понять, если даже священник, видевший намерения людей ещё до того, как они всплывали в их головах - даже этот проницательный слуга Божий никак меня не поймёт?
  А мгновеньем позже я взбираюсь по деревянным брусьям, выступающим из стен, в обсерваторию на крыше дома, останавливаюсь наверху и поворачиваюсь к нему, раскинув руки в стороны. Разодранные полы плаща развеваются и хлопают, как сломанные крылья, словно пытаются оторвать от земли моё бренное тело. Широкий воротник вдруг кажется узким, как туго затянутый ошейник, он не даёт дышать, и только крик в небо раздирает со звоном все кандалы, и я снова могу вдохнуть горько-сладкий кислород.
  - А чего мне бояться, раз я сам мёртв!
  Как же иронично, что переселение душ давалось мне легче чистки семечек. Ведь я сам его постоянная жертва.
  
  
  Прежде чем кто-то спросит, сумасшедший ли я, хочу ответить - да, я сумасшедший. Потому что я тупею с каждым переносом в новое тело. Моя душа не рвётся на части, но всё же истощается, пока тратит энергию на имитацию работы мозга для поочерёдного "включения" разных элементов системы органов, и от меня прежнего остаётся всё меньше и меньше. В то же время новые тела совсем меня не питают, ведь все они принадлежат мёртвым людям. Таково условие, выдвинутое мне Парло. Одно из многих условий, но единственное, которое я не нарушил. Да и вряд ли в своём состоянии я бы смог вытеснить чужую душу из живого тела, даже со всей своей силой, доставлявшей и доставляющей уйму проблем всем вокруг, включая меня самого.
  Моя сила ничуть не уступает способностям среднестатистического мага, и в первых своих воплощениях я был ещё достаточно умён для алхимии. Взять тот же порошок невидимости. В последнем дневнике я писал, что его обронила ведьма, наложившая на мой дневник заклятие заморозки. На самом деле этот порошок сделан мной в далёком прошлом, просто отыскал я его лишь сейчас. А ведьма... Скажем так, гниющий и разлагающийся мозг мало чем отличается от мозга наркомана или шизофреника. Даже сейчас разговариваю непонятно с кем, непонятно зачем и как. К тому моменту, когда новое тело приходит в негодность, я уже мало отличаю реальность от вымысла, и чудодейственный бальзам для сохранения трупов помогает так себе. И если честно, даже записям в моих дневниках доверять не следует: многое написано если не в естественном бреду, то под действием порошка пророка - вещества, вдыхаемого "оракулами" перед сеансом. Говорят, именно оно приносит видения о любом отрезке времени будущего, облекая разум вдохнувшего облаком дыма и перенося сознание в параллельную вселенную, ушедшую вперёд, но так как разрыв материи времени чреват последствиями для всего мироздания, сознание не достигает другой вселенной и ловит волны издалека, и вместо чёткого видения остаются силуэты, из которых приходится вычленять предсказание.
  Да, я тоже считаю, что полный бред всё это, зато психоделический туман вытесняет все переживания.
  Разложение неизбежно. И я устал объяснять другу, почему мне плевать, какое имя носил прошлый владелец этой костяно-мясной туши. Какое имя, в конце концов, я носил до первой смерти.
  - Он был таким-то таким-то... - бормочет Парло почти себе под нос, стоя со мной рядом, тогда как я уселся на краю деревянной платформы, свесил ноги и упаду с высоты обсерватории, если сдвинусь хоть чуть-чуть вперёд. Я люблю такое положение, ибо оно дарит какое-то чувство риска. Внушает горько-острое, лживое чувство, что я ещё боюсь смерти.
  Кто такой Парло? Что нас связывает? Почему "р" вместо "о" в серединке? Для меня он преданный товарищ, который после каждого "переселения" берёт меня за руку и тем самым вмиг даёт понять, успешно оно прошло или нет. По сути, я себя зомбирую раз за разом, и только то, что каждый раз используется моя собственная сила, держит под контролем тягу к чужим аппетитным мозгам. Своих у меня почти не осталось. Вынужденное чтение молитв перед каждым приёмом пищи (в котором я мало нуждаюсь) не что иное, как практика, призванная развить во мне если не интеллект, так хоть привычку, чтобы некое повторяющееся из раза в раз действие поддерживало мою память. Охарактеризовал бы более научно, да не вспомню теперь всю эту... моторику...
  Наверное, в прошлом я был умён. Или же дотошным занудой. Я совсем не помню. Моя голова - вакуум, заполненный блевотным ржаво-желтистым облаком, оно расползается под черепом и напоминает, что до следующего разложения осталось совсем немного. С каждым разом времени всё меньше.
  - Кстати, - прерывая речь Парло, я спросил и откинулся назад, предварительно забравшись ногами на платформу. - Я не выдумал Бобика? Лошадь, которая ведёт себя как собака, он-то реален? - горько смеюсь, кладя руки себе на щёки. Гладкие. Совсем нет щетины. Знаю, что перед погребением покойника обривают, но даже без этого всего чувствую, что кожа свеженькая, прежняя одежда висит на мне мешком. На секунду во мне всё-таки вспыхивает интерес, от чего так рано умер парниша без всяких физических повреждений. Я ведь свободно двигаюсь и чувствую, что ни один нерв не посылает сигналов тревоги в виде ноющей, режущей или колющей боли.
  - Это несчастное создание? Жив-здоров и вполне реален. Потихоньку привыкает есть траву. Ты сам его вылечил, когда этот окаянный украл кусок мяса со стола на кухне. Перед тем как...
  - Не продолжай.
  Наши воспоминания сильно различаются, и я уже не знаю, когда Парло говорит правду, когда выдумывает несуществующие подробности взамен чего-то забытого, а когда врёт, чтобы я не переживал. Но если подумать, любая лошадь, если она не безногая, легко просунет голову в наше кухонное окно и возьмёт со стола всё, что ей понравится. И не только лошадь. Вообще решение поставить разделочный стол прямо перед окном спорное, ведь, с одной стороны, появляется лёгкая нажива для мелких воришек без чувства такта, а с другой - вид хороший, запах мигом улетучивается.
  По рассказам Парло я всё ещё добрый малый. По собственным воспоминаниям я безудержный шалопай. И совсем не знаю, чему и кому верить. Неужто всё же дневникам наркомана?
  - И всё равно скажу, что звать тебя теперь Андрей, Андрий, Андрэ - смотря на какой манер. Выбирай любой.
  - Парло, - отрезаю почти что злобно, но в следующий момент смеюсь сам над собой. Мой голос и так невозможно детский, а обиженный он звучит ещё глупее и очаровательнее. Может, мне всё же интересно, кем был юноша, умерший так рано без каких-либо ран.
  Чуть опускаю взгляд и разглядываю нижнюю часть чёрной рясы с белыми рукавами. Кстати о глазах. Неплохо бы найти зеркало. Я уже не помню, какого они должны быть цвета. Да, цвет у них всегда один и тот же, но я правда не помню, какой.
  Когда спустя несколько минут мы спускаемся, первое, что я слышу, это громкий топот, а затем кто-то пытается сбить меня с ног, и только верный священник вовремя оттаскивает меня в сторону, спасая от участи впервые умереть под лошадиными копытами.
  Резвый длинноногий жеребец одаривает меня прерывистым ржанием. Прерывистым настолько, что кажется, будто животное вот-вот задохнётся. Если сейчас задуматься, то нам уже предлагали обратиться к более опытному ветеринару. Нам - это несокрушимому дуэту, живущему как парочка молодожёнов. Кто предлагал? Чёрт знает, он всегда всё обо всех знает и по-всякому любит сплетничать.
  Причина же этого гавкающего ржания в том, что создание действительно пытается гавкать, лаять, и лезет на меня как обезумевший от радости пёс, не сознавая своих габаритов. Тощая серая дворняга никак не ожидала, что в один день проснётся в теле такой же тощей серой лошади, поэтому ведёт себя как привыкла. Очаровательное создание. Верное, преданное, всегда такое взбалмошное и непредсказуемое. Кажется, обитание в теле лошади не доставляет ему никаких проблем, за исключением того, что его до сих пор тянет к мясу.
  Да, теперь припоминаю. Я действительно его излечил, ибо это творение природы и моих собственных рук отравилось некогда любимым лакомством. Я работал время от времени деревенским лекарем и ветеринаром. Может, и сейчас работаю.
  Некроманты и клирики не так уж далеки друг от друга, хоть силы, которым они служат, являются разными сторонами одной медали. Клирики излечивают страждущих святой силой, я - проклятой. Те, кого излечили клирики, избавляются от всех недугов. Те, кого излечиваю я, стареют раньше, но живут до самых поздних лет. Поэтому Бобик будет жить до тех пор, пока от него не останется один сухой скелет. По этой причине Парло никогда не даёт мне излечивать его, даже когда он серьёзно ранен. Откуда он получает эти раны? Я не знаю. Не в цирке дрессировщиком работает, а возвращается порой с такими ранами, что, наблюдая за его перевязкой, чувствую себя беспокойной женой, муж которой - ярый поклонник охоты на диких зверей.
  Треплю Бобика по щекам, глажу чёрную гриву, хлопаю по крупу, усыпанному белыми яблоками. Теперь-то он здоровый жеребец, в отличие от той старой кладбищенской клячи... погодите.
  Срываюсь с места и бегу вперёд, не слушая крики Парло, игнорируя собственные заплетающиеся с непривычки ноги. Ветер бьёт в лицо, будоража траву, растущую под ночным небом. Из-под ноги вылетают сверчки, вздымаются вверх, и я чувствую идущую от них энергию.
  Останавливаюсь минут через пять, весь запыхавшийся, уставший, и гляжу куда-то вдаль с высокого холма. Как я и думал. Кладбища нет. Точнее, есть, но заброшенное, без малейших следов жизни (вот это я пошутил, ахаха). В то время, которое я помню, по нему то и дело бродили скелеты, перемениваясь стуком челюстей друг с другом. Я помню это довольно отчётливо.
  - Некромант! - такой же запыхавшийся, рядом со мной останавливается Парло и упирается руками в колени, пытаясь отдышаться. Когда мы стоим так близко, я лишний раз убеждаюсь, что мне досталось совсем молодое тело, ведь он гораздо выше: на две, а то и на три головы. От чего умер этот ребёнок? Мне всерьёз становится интересно.
  А ещё я польщён, что он зовёт меня по имени. По тому имени, которое я сам выбрал, а не по тому, которое помнит лишь он один. Или не он один. Помнить моё старое имя могут многие, но лишь Парло знает, что оно принадлежит мне. Он - бессменный хранитель моих тел и моей упокоенной многократно души. Или есть кто-то ещё?
  Уже медленным шагом я спускаюсь к кладбищу и возмущённый священник идёт за мной, оскорблённый моим отсутствием внимания к его персоне. Это весело. И мило.
  Брожу среди могил и старых покорёженных крестов, выискивая следы активности, но опять же натыкаюсь на могильную тишину (снова ненарочно пошутил).
  - Парло?
  - Таки сподобился меня заметить... - ворчит мой старик и я усмехаюсь, всё ещё с непривычкой вслушиваясь в собственный молоденький голосок. Что-то меня беспокоит. Какое-то навязчивое воспоминание, говорящее, что я должен кого-то здесь найти.
  - Кто-нибудь, кроме тебя, знает обо мне?
  - Вся деревня знает твои бесчинства, но мстить никто не собирается, будь спокоен.
  - Я не об этом... Я о... Ты понимаешь. Отвечай честно.
  - Не тебе упрекать меня во лжи, - снова ворчит. Как же он очарователен. Жаль, что ему достался полусгнивший труп вроде меня.
  Некоторое время мы ходим молча. Уж не знаю, избегает он ответа или просто собирается с мыслями. Я стал слишком туп, чтобы судить о подобном. Может, раньше я умел "читать" людей. Может быть.
  - Знает. Мы должны вернуться домой, чтобы ты познакомился с ним. Снова, - он говорит с задумчивостью и вместе с тем с очевидным неудовольствием, беря меня за руку и разворачиваясь, чтобы увести меня с мёртвой (когда я перестану так плохо шутить?) земли. Заброшенное кладбище остаётся за нашими спинами, пока мы возвращаемся в круглый домик, похожий на большое дерево с хижиной-обсерваторией вместо кроны.
  И я закрываю глаза и отдаюсь чужой воле, как листик отдаётся течению реки, продолжая путь в полнейшей ночной темноте, усыпанной бесчисленными светлячками.
  
  ========== Живой мертвец. Ч.2 ==========
  
  Мы переступаем порог дома и идём в комнату, в которой я очнулся. В мою комнату, захламлённую всевозможными бумажками, порошками и битым стеклом. Мой рабочий стол сам по себе напоминает отдельный дом, книжно-костное царство со склянками всех форм и размеров и стопкой дневников, отмечающей процесс моего регресса (о как загнул)! Весь дом убранный и чистенький, и только моя берлога находится в совершенно диком состоянии, потому что я запрещаю Парло сюда заходить. Объясняю это тем, что он может наткнуться на рога, которые я посыпал порошком невидимости и с тех пор потерял, продолжая, однако, то и дело больно находить ногами, после чего снова терять. Блуждают они, что ли?
  Нет, снова бред. Я лишь недавно отыскал порошок, а запрет существует давно. Тут что-то другое.
  Но всё же в периоды переселения в новое тело запрет не работает, так как лишь эта комната пригодна для моего пробуждения. Ну, знаете, место энергии, печати и всякая подобная чепуха. Да уж, не будь я умным в далёком прошлом, точно помер бы единожды и окончательно.
  Я нахожу довольно много доказательств своему прошлому уму по сей день. Взять хотя бы самые первые дневниковые записи: время, дата, описание погоды за окном. Тогда я не делал выводов о солнечной погоде по отсутствию звуков дождя. Я был выше этого. Почерк истинного лекаря, куча сложных названий ингредиентов, кружков с узорами и прочего и прочего. В общем, много занудства.
  Я раскачиваю пальцем вязанку полыни над столом и слабо улыбаюсь, сам не понимая, чему. Может, родной атмосфере.
  Парло отпускает мою руку и опускается на колени перед кроватью. Я думаю, он сейчас что-то оттуда достанет, но внезапно он просовывает обе руки под кровать и напрягается. На моих глазах деревянные ножки легко поднимаются в воздух и показывается люк в полу.
  Я подхожу ближе.
  - И что там находится?
  - Терпение, Некромант, терпение, - тяжко вздыхает мой обожаемый священник, доставая откуда-то из рясы ржавый ключ.
  Я с удивлением и вместе с тем со странным чувством дежавю наблюдаю, как отворяется железная крышка, как всепоглощающая темнота являет себя там, глубоко внизу, и как Парло опускает туда ноги, касаясь каменных ступенек винтовой лестницы. Я сам, без напоминаний и требований, лезу за ним.
  - Нам не нужен фонарь?
  - Чуть ниже есть факел. Его и возьмём.
  Действительно, на стене из серых кирпичиков висит в подставке факел, который Парло берёт, спускаясь всё ниже. Я верно следую за ним. Чувствую себя собачкой на привязи. Меня удивляет, откуда взялась подобная лестница под моей кроватью и куда ведёт. А между тем стена куда-то делась, раздвинулась, пошёл голый камень, украшенный синими кристаллами, распространяющими свой мягкий свет по пещерным сводам. Тут же внизу раскинулась россыпь из других факелов и фонарей, пребывающих в непрерывном движении, как те самые светлячки наверху, только эти "светлячки" находятся в тощих немытых руках.
  Мы ещё не спустились, а я уже догадался, что это за место. Угадал по множеству гробов, одинаковых, как капли росы в утренней дымке. Угадал по столпотворению кобольдов, снующих туда-сюда. Угадал по мантии главного из них, который стоял на платформе и размахивал посохом, командуя, куда и кому идти. Везде от потолка тянулись такие же винтовые лестницы, как та, по которой вёл меня Парло. Один неверный шаг и я мог умереть заново, и меня бы похоронили тут же, на новом прогрессивном кладбище под землёй.
  - Брейн! - кричит Парло, и главный кобольд переводит взгляд наверх, приветствуя нас взмахами своего огромного посоха, слишком большого для его маленького роста и горбатой фигуры.
  Спустившись на самую верхнюю площадку, мы движемся по уже более безопасным лестницам к той платформе, где стоит так называемый Брейн. Другой кобольд шустро подпрыгивает к начальнику, перехватывает посох и принимается раздавать указы самостоятельно, пока главарь поворачивается к гостям и склоняет голову. Его большие остроконечные уши дёргаются и также поникают в приветственном жесте.
  - Уже очнулся, Некромант? - и он тоже зовёт меня моим именем, что одновременно льстит и настораживает. Не думал, что вожу дружбу с подобными созданиями. Ладно скелеты, это ещё куда ни шло, в конце концов я сам мог создать любого из них своей магией. Однако здесь совсем другое, разумное существо отдельной расы, подвид домовых, которых я самолично выгонял порой из дома, чтобы нормально выспаться. Парло очень сильно меня за это ругал, но мне был важнее здоровый сон без шебуршения на кухне. А спать я очень люблю. Тогда, когда не провожу эксперименты и не перечитываю свои старые дневники, а этим я мог заниматься целыми днями, потом засыпая до самого вечера или до поздней ночи.
  Я не могу выходить на улицу при дневном свете. Ускоряется разложение.
  - Да вот надоело быть мёртвым, решил освежиться, - шучу, смеюсь, а сам вглядываюсь в этого горбатика и стараюсь понять, что нас связывает. Длинноносый, клыкастый, похожий на тролля, только не зелёный, а земляно-коричневый, он не внушает никакого доверия.
  Мой мозг не откликается воспоминаниями слишком долго, и я решаюсь на вопрос:
  - Так, Брейн, кто ты такой?
  - У него ещё не совсем шевелятся мозги, - поясняет Парло, на что я обижаюсь и толкаю в бок локтем. Нет, ну правда, он слишком грубый и дерзкий для священника.
  - Торговец телами, - выпрямившись, насколько позволял ему горб, скалится кобольд, и догадка наконец посещает меня.
  - Ты... могильщик?
  Парло восторженно хлопает в ладоши, а Брейн скалится шире, выхватывает у подчинённого свой посох и поднимает над головой. Движение внизу замирает, "светлячки" перестают шататься и куча глаз смотрит на меня. Не куча пар глаз, потому что у многих были глазные повязки, уж не знаю, для чего. У кого-то и просто не было глаз, но это не мешало задирать им свои уродливые головы и пялиться на меня незрячими безднами.
  - Некромант очнулся! - разносится крик над толпой. Повисает тишина, и тут же взрывается сотней громогласных восторженных голосов, факелы и фонари летят вверх и падают обратно в тощие руки.
  Брейн вновь поворачивается ко мне и произносит с задумчивым видом:
  - Но откуда ты взял это тело? Я его тебе не продавал. Поверь, я бы запомнил последний заказ нашего самого популярного покупателя.
  - Мне откуда знать? Парло, это к тебе вопрос, - перевожу взгляд на друга и замечаю его замешательство.
  Священник хмурится и отвечает слишком уж неохотно:
  - У соседей умер мальчик и они поручили мне лично его похоронить.
  Так вот что случилось с прошлым владельцем этого тела? Теперь ясно. Хоть я, по неизвестным мне самому причинам, не до конца верю в эту версию. Меня всё ещё озадачивает, от чего мог умереть юный парень, если его тело в полном порядке
  Кобольды мне очень рады, и это тоже озадачивает. Я гляжу на них сверху, и тут Парло сталкивает меня с платформы, отправляя вниз со свистом. Только я собираюсь его проклясть, как куча рук подхватывает меня и несёт вглубь кладбища, а я вяло отбиваюсь, сопротивляюсь, что для них уже явно не в новинку. Неужели каждое пробуждение так проходило? Я просыпался ото сна, меня притаскивали сюда и несли в неизвестном направлении против моей воли? Только куда и зачем?
  Скоро я узнаю ответ на свои вопросы. Меня приносят в какой-то зал и ставят на каменистый пол перед прозрачным стеклом, обступив меня полукругом и тем самым прижав к стеклянной стене. За ней находятся тела. Лежат рядком люди разных возрастов, с разными лицами и даже цветом кожи. Тут даже нелюди есть, такие как гарпии и ламии. А ещё я впервые вижу собственное отражение: маленького черноволосого мальчика с янтарными глазами и острым носом, в чёрном одеянии, смотревшемся на нём как огромный плед с кучей ремешков.
  Откуда-то из толпы появляется Брейн и останавливается рядом со мной. Неужто прыгнул следом? И зачем Парло меня толкнул? Смерти моей желал?
  - Так какое тело тебе приглянулось в этот раз?
  - Пока никакое, - отвечаю я, разглядывая тела за стеклом. Торговец телами... Могильщик... Кажется, я начинаю что-то соображать. Видимо, отсюда и берутся мои новые тела. Я их покупаю, а потом переселяюсь в них. Ведь так, получается?
  - Я только-только заново ожил, мне рано подбирать тело!
  - Ты в любой момент можешь умереть заново, просто споткнувшись. Хорошо иметь сменку заранее, - Брейн касается пальцами стекла и указывает на худощавую светловолосую фигуру, предположительно эльфийскую. - Как насчёт этого? Человеческие самки будут без ума.
  - Только лишнего внимания мне не хватало.
  - Бери это, и никто на тебя даже не посмотрит, - он переводит палец на незнакомого мне жирдяя, очень похожего на местного пекаря, только тот, если я правильно помню, ещё живой. И каким боком я его запомнил? Наверное, часто к нему заходил.
  - Нет, не то. Я же хочу восхищаться собой.
  - Требовательный, как и всегда! - кажется, кобольд только доволен торгами и с оживлённым интересом предлагает мне вариант за вариантом, пока я ловлю себя на том, что разговор этот для меня совершенно привычен и обыденен.
  За это время к нам нормальной походкой, пробираясь сквозь толпу кобольдов, приближается Парло, и я бросаю на него мстительный взгляд, мол, как ты посмел отправить меня в свободный полёт, ты, низшее существо? Но это всё, конечно, в шутку, ведь я всё равно его обожаю. Этого ворчливого седого священника, который готовил невероятно вкусную пищу для моего мёртвого желудка и проговаривал нараспев молитвы для моих гниющих ушных каналов.
  Кстати, в прошлом я отлично разбирался в анатомии. У меня есть неплохие рисунки и чертежи разного вида животных и даже людей, хоть и понятия не имею, откуда я их брал. Не убивал же деревенских? Нет, этого мне Парло никогда бы не простил. Я бы сам себе не простил, убей я кого-то. Скорее всего, тоже покупал прямо здесь, в подземелье, пропитанном острым запахом формалина.
  Наконец я выбираю подходящее тело. Не слишком приметный рыжий веснушчатый парень, с несколькими шрамами на животе и груди и четырьмя маленькими швами ровно посередине.
  - Закололи вилами?
  - Как всегда наблюдателен, - смеётся Брейн.
  Остальные кобольды давно уже разошлись кто куда, бегали с фонариками и факелами, перенося гробы и тела или размахивая кирками. Кладбище нуждалось в постоянном расширении. Это давало возможность получше оглядеться в те моменты, когда я не смотрел на тела по ту сторону стекла. То ли из-за старой закалки, то ли из-за того, что я ещё не пришёл в себя после пробуждения, они не пугали меня, даже привлекали. Их бледная кожа, плоть без следов гниения, обнажённые формы, тщательно зашитые раны, многочисленные синяки то тут, то там... Я чувствую собственный нарастающий интерес к трупам.
  - И сколько стоит это удовольствие?
  - Парнишка свежий, всего-то 840 золотых.
  - Нет, - впервые за это время вмешивается Парло, прервав моё намерение согласиться и пошарить по карманам. - Ты каждый раз пытаешься его одурить. Настоящая цена - 760 серебряных! И это максимум.
  - Вот за что тебя не люблю. Мешаешь процветать бизнесу! - раздражённо вздыхает Брейн, недовольно дёргая своими большими ушами. Нет, ну правда, вылитый домовой. Как я мог с таким связаться? Ненавижу ведь домовых. А вот кобольды почему-то приглянулись.
  - Названную тобой сумму всей деревней не наберёшь, ты знаешь? Каждый золотой - 3 серебряных. 840 на 3 - 2520 серебряных. 2520 минус 760 - 1760. Ты пытаешься сорвать с него в два с половиной раза больше!
  - Да не ворчи ты, понял я. Хотя для некроманта добыть золото вообще не должно быть проблемой, нет?
  Вот сейчас я действительно благодарен Парло за его скверный характер. Готов даже простить то, что он недавно пытался меня убить... Хотя, нет, не готов.
  - Будут тебе твои золотые.
  Парло переводит на меня ошарашенный и вместе с тем гневный взгляд.
  - Ты понимаешь о чём говоришь?!
  - Нет, не понимаю, но Брейн прав. Я некромант или кто?! Стоит мне пожелать и я буду королём мира!... Не делай такое лицо, - вздыхаю я, когда священник раздражённо проводит ладонью по лицу и смотрит на меня исподлобья.
  Брейн тем временем ликует и уже выуживает из-под мантии какие-то документы, когда Парло снова грубо обрывает его, глядя на меня как на нашкодившего щенка:
  - Я не собираюсь переплачивать за тебя.
  - Я сам за себя заплачу.
  - У тебя нет таких денег и быть не может!
  - Я могу заставить своих подчинённых искать золото, а сам в это время производить его в домашней лаборатории.
  - Снова от своего порошка понабрался умных слов...
  Покинули мы подземелье когда уже на улице светало. Парло не выспался, а должен был идти на службу. Я провожал его с печальным видом и чувством вины, закутавшись в свой плащ по самую макушку, чтобы солнце не вздумало атаковать меня своим ультрафиолетом. Мы обнялись и распрощались, я зашёл в дом и лёг, закутываясь в одеяло. Хотя жутковато лежать, зная, что творится под кроватью. Как рассказал мне Парло, в доме каждого священника теперь есть такие проходы, и все, кому приходилось хоронить своих родных после n-ного года, знали о новом кладбище во всех подробностях. Так было надёжнее в связи с увеличением случаев восстания мертвецов из могил. Я бы счёл это последствием применения своей магии, но событие имеет повсеместный характер, как и ухудшение природной среды.
  Я переворачиваюсь на левый бок и тут же ощущаю лёгкую пульсацию, словно бы что-то себе отдавил. Удивлённый, я подскакиваю и принимаюсь себя осматривать. Вроде ничего.
  Если подумать, я не очень хорошо помню свои ощущения в прошлые разы, но сегодня явно что-то не так, и я не могу понять, что именно. Нервы после пробуждения "включились" слишком быстро, сознание на удивление ясное, вон какие длинные и сложные предложения я выдаю. Чувствую себя... живым? Нет, бред. Я давно уже мёртв. И тем не менее что-то не даёт мне покоя, что-то тревожит, и я должен разобраться, что это.
  Перебарываю сонливость, отодвигаю стул, сажусь на своё рабочее место и выдёргивая из стопки один из наиболее пыльных дневников, принимаясь листать в поисках информации. Было ли такое раньше? Если было, то когда? Сумел ли я разобраться, что это? Можно ли повторить такое в будущем и стоит ли? Является ли это чувство плохим или хорошим?
  Видимо, я буду искать ответ до самой поздней следующей ночи.
  
  ========== Всплывшая правда ==========
  
  - Смотри сюда!
  Мальчик собирается войти в дом, но тут поворачивается на голос позади себя. Там стоит его друг, чему-то улыбается и смотрит на него с нескрываемым восторгом. У него в рясе с десяток свежих только что сорванных яблочек и он явно ждёт похвалы. Вот только вместо неё получает смачный подзатыльник.
  - Ты что?! Опять воровал в деревне? Нам нельзя... Вообще никому нельзя заниматься воровством. Восьмая заповедь гласит...
  - Не укради. Не воруй, - мычит тот, которого ударили, с обидой хлюпая носом, но в следующий момент вновь с восторгом улыбается и тянется взять яблочко. Другой мигом хватает его руку и отводит её в сторону, вызывая у друга прилив разочарования.
  - Ты сам знаешь все заповеди и всё равно их нарушаешь. Как так можно? Бог правосудия Фемидос не простит тебя!
  - Скажи ещё, что яблоки не любишь.
  Смотря на них, не поймёшь, что воришка, который на три сантиметра выше своего спутника, на самом деле ещё и старше. Слишком уж он весёлый и гордый своей шалостью, смотрит лукаво и чем-то смахивает на демонёнка без хвоста и рожек, тогда как его спутник похож на сурового учителя.
  - Я же для нас обоих старался, для тебя и меня!
  - Верни, откуда взял.
  Воришка опускает голову и отводит взгляд в сторону. Спустя несколько тяжких секунд он мямлит под нос:
  - Я не помню, у кого я их сорвал...
  Младший вздыхает и берёт одно яблоко, надкусывая под удивлённый взгляд наглого вора.
  - Думаешь, я поверю? С твоей-то памятью?
  - Ты не понимаешь, у меня фо-то-гра-фи-чес-ка-я память. Я могу запомнить текст, потому что на каждой странице он выглядит по-разному, но все огороды как один!
  - Откуда ты набираешься таких умных слов? Такого слова даже нет.
  - Оно есть! Его Оракул называл.
  Они стоят около цилиндрического дома, вытянутого в высоту, похожего на дерево с обсерваторией-кроной на верхушке, и болтают о совершенно обыденных вещах с детской непосредственностью, так свойственной их возрасту. Если и объединяло их что-то, так это то, что оба были одеты в монашеские рясы. Больше между ними не было ничего общего. Один низок, кругловат в фигуре, с коротким круглым носом, с зелёными глазами. Другой - высок, совершенно худой и тонкий, как тросточка, его острым носом запросто можно разделывать мясо, а глаза кошачьи-кошачьи - янтарные, и на голове ни единого волоса. Один носит крест на виду, другой прячет под одежду.
  - Ладно, заходи, мама приготовит из них пирог. Только не смей говорить ей, что украл. Скажи, что оборвал дикую яблоню в лесу, - говорит он "мама" с ударением на последний слог.
  - Ты скрываешь от фьорны* Бельдс мои подвиги? - разулыбался старший, смотря, как первый достаёт из складок рясы медный ключ.
  - Мама не переживёт, что её любимчик промышляет воровством.
  - Спасибо, Паоло.
  Паоло Бельдс корчит недовольную гримасу, но ничего не отвечает, лишь вздыхает тяжко и делает ещё один укус от яблока. Действительно очень крепкое. Отдаёт кислинкой. Пироги должны быть просто шедевральные.
  - Это только для тебя, Ка...
  
  Я резко распахиваю глаза и выпрямляюсь, судорожно дыша. Потом, немного успокоившись, опускаю локти на стол и смотрю перед собой туманным взглядом, пытаясь понять, что это сейчас было. Сон? Я давно таковых не видел. До нынешнего момента вообще сомневался, что могу их видеть, однако, вот оно, самое настоящее сновидение, от которого на меня накатывает совершенно глупое и неестественное желание расплакаться, как маленький ребёнок, и забиться в угол, из которого меня никто не вытащит до прихода Парло. Нет никаких эмоций, нет страха или грусти. Просто хочется плакать.
  Опускаю голову на стол и чувствую подбородком тонкие пожелтевшие страницы, помятые после того, как их использовали в качестве подушки. Я не помню, о чём был сон, но кажется, что это было нечто важное для меня. Такое, что мне срочно нужно вспомнить всё до последней детали. Вспомнить солнце, горевшее над головами двух детей. Вспомнить траву, шуршащую под ногами. Вспомнить совсем новёхонький, отличающийся от всех прочих в округе дом, в котором живёт маленькая дружная семья. Вспомнить, как звали второго ребёнка, наглого воришку с острым носом и непокрытой лысой головой. Смешно, конечно. Такой маленький, а уже лысый. Разве бывают подобные дети? Может, он чем-то тяжело болен? Кто это вообще такой? Точно не я. Это просто не могу быть я, потому что... ну, я не знаю, почему. Если бы это был я, то я видел бы сон его глазами, а не глазами третьего лица. Наверное.
  Зарываюсь пальцами в волосы и вздыхаю. Всё это слишком странно. Сначала странная пульсация внутри, затем потеря сознания, затем этот сон... Что-то определённо не так. И я планирую отыскать причину этому в дневнике.
  Возвращаюсь взглядом к страницам. Перелистываю до ближайшей даты и пытаюсь разглядеть что-то среди закорючек, местами стёртых, местами забрызганных чем-то чёрным. Предположительно, засохшей кровью... Нет, у меня же не идёт кровь. Чужая кровь? Или вообще чернила, которые моя богатая фантазия пытается выдать за разводы совсем другой жидкости?
  "Десятое ли___ 6__ года от Начала Истории. За окном +230 градусов Комбеля, 16 часов по свечным часам."
  Оглядываю стол и цепляюсь взглядом за маленькую подставку с ручкой, в которой застыл воск. Я давно не пользовался свечами для определения времени, они служили теперь только для освещения моей тёмной круглые сутки берлоги. А потом купил очки, позволявшие видеть в темноте, у какого-то путника-изобретателя. Как его звали? Альфонс? Альберт? Всё равно дешевле, чем постоянно тратиться на свечи. Эти очки, кстати, сейчас на мне.
  "Продолжаю вести дневник. Это первое, чем я ___ после третьей своей смерти. Чего я и боялся, воспоминания начали утекать. Я с ужасом понял это, когда забыл собственное имя. Хорошо, что Парло со мной. Он всегда со мной. Я многим ему обязан. Ничего не смог бы без него.
  Я очнулся три часа назад. Нервы активировались только сейчас. Ужасные ощущения. У этого бедняги оказалась сломана нога.
  Не хочу терять воспоминания. Они мне дороги. Нужно сохранить их, пока всё не исчезло."
  Коротко и по делу. Именно так я вёл дневники. На большее просто не хватало ума и усидчивости, ведь каждая минута на счету. В любой момент мои мозги могли отключиться, а реальность превратиться в один сплошной бред из-за очередного выброса гнили внутрь моего мёртвого организма. Вот все говорят, что зомби - это голодные злые твари, не знающие милосердия. На самом деле они просто не понимают, что такое милосердие. Они вообще ничего не понимают, для них существование - один сплошной глюк. Им, возможно, снится, что они бегают по радужным полям за булочками или свежеиспечённым хлебом, кровь похожа на сладкий джем, а ходить и передвигаться сложно из-за игривых цветастых змей, путами вертящихся под ногами. Я так однажды чуть не съел деревенскую девушку, благо Парло (скольким я ему уже обязан?) вовремя меня от неё оттащил и запер в доме, пока готовился к следующему моему убийству. Он должен убивать меня, как только я теряю рассудок. Не могу представить, как ему от этого тяжело. Он и в первый раз не хотел меня убивать, я слёзно умолял его об этом. Это нечто, что врезалось в мою память слишком глубоко.
  Следующая страница.
  "Я помню день, когда впервые нарушил закон жизни и смерти. Это бы___ (несколько строк зачёркнуто) Он на меня накричал и ___ (одно большое пятно почти на всю страницу) надолго."
  Серьёзно, как я мог настолько испачкать дневник? Может, уронил чернильницу? Это многое бы объяснило. И как назло, залило, кажется, самое важное. Вообще я всегда был неловким. Умудрялся проткнуть себе палец пером или споткнуться на ровном месте. Нет ничего удивительного в том, что я уронил чернильницу, да при этом чтобы чернила растеклись именно по дневнику.
  Я закрываю глаза и вновь ложусь на страницы. Да, это важная информация, но это не то, что мне сейчас нужно. Мне нужно что-то о сновидениях. О странных ощущениях, которые я никак не могу объяснить. О странной пульсации у меня в животе.
  Но только я с головой ухожу в эти размышления, как раздаётся тихое пение.
  - Разве ты не думал часто,
  что жизнь слишком уж скучна?
  Разве ты не думал, что глядеть на всё издалека
  не лучшая затея,
  и раз такой есть шанс
  пуститься в приключенье будет лучший путь для нас!
  Опасностей он полон, но не переживай...
  - Нет, не думал, мне и так хорошо, - обрываю слова песни я и поворачиваюсь к источнику голоса.
  Пение началось прямо за моей спиной совершенно внезапно, в тот момент когда я перечитывал свои дневники в поисках ответов на свои бесчисленные вопросы по поводу моего внезапного улучшения самочувствия. Честно, я бы испугался, не будь этот голос ко всему прочему очень мелодичным и звонким, как голоса колокольчиков.
  Гостьей оказалась самая настоящая фея ростом с человека. Её происхождение объясняет, как она незаметно пробралась в мою запертую со всех выходов комнату. Феям не страшны замкнутые пространства.
  Она стоит в расписном зелёном платье, у неё каштановые волнистые волосы. Прям тошнит от такого клише. Единственное, что в ней нарушает привычный образ всех фей, это примечательная пурпурная накидка.
  - Но... Я клянусь, ты мечтал об огромном путешествии! Это было всего несколько дней... назад... - фея стихает, когда я беру её за руку. Холодок пробегает по её коже, крылатая сжимается от ужаса при виде посиневших в одно мгновение пальцев. Она наконец ощутила мою энергию. Разглядела за личиной маленького мальчика взрослого мужчину с тёмным прошлым.
  - Пусти! - она машет крыльями и пытается вырваться, но я не отпускаю, сжимая руку всё крепче. Она барахтается и борется за свободу, хватает меня за запястье свободно рукой, царапает аккуратными ноготками. Я держу. Не отпускаю. Она кричит громче, дрожит всем телом, а я притягиваю её к себе всё ближе и раскрываю рот, будто намереваясь укусить. Но я же не сумасшедший, верно? Хотя, я слышал, мясо фей всё равно что мясо русалок, только если второе дарует бессмертие, то первое - огромную силу.
  - Ты что-то знаешь о владельце этого тела, верно?
  - О НАСТОЯЩЕМ владельце этого тела, да, знаю! - кричит она. Мне хочется её отпустить, но она тут же смоется, поэтому я поднимаю свободную руку и из-под стола вылетают кандалы, быстро захлопывающиеся на её лодыжках. Я отпускаю фею, и она падает на колени, скребя пальцами по полу. От злости и страха. Потому что магическая печать не даёт ей уменьшиться и убежать или телепортироваться.
  Присаживаюсь перед ней и заправляю одинокий локон за ухо.
  - Что именно ты знаешь?
  - А какое дело мерзкому некроманту?!
  Она рычит на меня словно взбешённая кошка и я примирительно поднимаю руки, показывая, что не настроен драться.
  - Отпусти меня!
  - Только когда ты ответишь на мои вопросы. Сама же ворвалась в чужой дом.
  - Потому что здесь ощущается присутствие того мальчика!
  Это меня озадачивает. Я слышал, что феи, собирающие детские сны, могут ощущать местоположение своих воспитанников, но только когда они живы. Андрий же (надо же, я решил запомнить это имя) не так давно, но умер. Его присутствие просто физически не может ощущаться. Если бы только его душа находилась здесь... Но она на небесах.
  - Ты что-то путаешь.
  - Это ты что-то путаешь, пользуясь телом невинного ребёнка! Быстро выпусти его!
  - Ты не поняла...
  - А мне не нужно понимать!
  Секунда - и на моей щеке расцветают четыре продольные царапины, а чёрная кровь выступает на ране. Мозг кричит о боли, о разрыве тканей, и я касаюсь атакованной щеки, равнодушно глядя на фею. Вот как, значит она собирается драться из последних сил. Такими темпами я ничего от неё не добьюсь.
  Но что-то не так.
  - Посиди здесь, - говорю я и ухожу на кухню, возвращаясь в скором времени со стаканом свежевыжатого грушевого сока. Обычно это заняло бы больше времени, но так как мозг этого тела в моей власти, я могу ненадолго (иначе будут катастрофические последствия) "включать" те или иные его участки, увеличивая свою силу в определённых конечностях. Так что даже маленький мальчик, тело которого я занял, сумеет раздавить фрукт словно бумагу. Наверное, я снова непонятно изъясняюсь или что-то путаю, ведь после стольких лет подобная работа для меня проходит скорее интуитивно, чем полностью осознанно.
  Я ставлю стакан перед гостьей и сажусь на стул, вне досягаемости её рук и несомненно острых ногтей. Если только ноги мне расцарапает, но с этим я готов смириться.
  - Попей немного.
  - Ты явно его отравил!
  Приходится мне наклониться, взять в руки стакан и отхлебнуть немного, довольно облизнувшись, и протянуть стакан обратно фее ради ещё одной недовольной реплики:
  - Ага, буду я после некроманта пить.
  - Тебе не угодишь, - вздыхаю я без какой-либо злобы.
  Я давно разучился злиться. Для меня не существует подобной эмоции. Какие вообще эмоции у меня остались кроме усталости и бесконечного желания спать и спать? Никаких.
  - Если бы я хотел сделать что-то плохое, я бы уже это сделал.
  - Ты пленил меня!
  - Потому что ты хочешь убежать, а у меня накопились вопросы.
  - И ты всерьёз думаешь, что я буду на них отвечать? - усмехается она. Наглая. Не люблю таких. Даже Парло лучше и сговорчивее, хотя казалось бы, как можно убедить в чём-либо человека, который не понимает, что мертвецам не нужна еда. Однако я только рад его непониманию, ведь готовит он действительно вкусно, а я по своим ощущениям от еды угадываю, сколько осталось до следующего разложения.
  Я вздыхаю снова, отбрасываю волосы со лба и устраиваюсь на стуле поудобнее.
  - Тогда выслушай меня...
  - Ла-ла-ла, не слышу, - она показательно зажимает уши, но я не обращаю внимания и просто говорю:
  - Этот мальчик уже несколько дней как мёртв.
  - Нет, он жив, и ты занимаешь его тело!
  - А говорила, что ничего не слышишь.
  Настала моя очередь усмехаться этой обиженной милой мордашке застигнутой врасплох феечки, которая надулась и смотрела на меня враждебно.
  - У меня просто нет сил занять живое тело, понимаешь? Я обессилен. Этот мальчик не может быть жив.
  - Его душа всё ещё здесь!
  Я открываю было рот, чтобы возразить, но резко замираю, не в силах сказать ни слова. Нет, фея ничего не сделала. Это я осознаю, что её слова правдивы. Просто до этого я был слишком занят, чтобы заметить столь очевидное.
  Вновь касаюсь левого бока и вновь ощущаю пульсацию, а вместе с тем незнакомое движение глубоко под кожей, где-то в органах, словно большая пиявка укладывается спать. Меня как током прошибает от осознания.
  - Но... это невозможно, - если бы я мог искренне удивляться, эмоции сами собой дали бы о себе знать в моей переполненной мыслями и догадками голове. Мой тон настолько искренний, что самодовольная ухмылка сползает с лица моей гостьи и она смотрит с прежним страхом, как я ощупываю себя в попытках что-то найти. Ещё признаки того, что я в этом теле не один. Провожу рукой по щеке и думаю, насколько же я туп, если меня сразу не насторожило то, что у меня - у мертвеца - течёт кровь. Её так много, что весь воротник промок, и она не планирует останавливаться. Насколько остры "когти" у этой дамочки?
  - Что невозможного, мерзкий монстр? Пытаешься прикинуться невиновным? Я тебе не верю, - она выплёвывает это с невообразимой злобой и агрессией.
  Да, наша деревня привыкла ко мне, к Некроманту, но не другие.
  Вряд ли кто-то поверит, что люди могли привыкнуть, что неизвестная тварь занимает тела их умерших родных и бродит по деревне, но должен удивить, никто не против. Я принёс им долгую жизнь и исцеление от любых ран. Я помог деревенским справиться с неурожаем, выведя новый сорт растений, способный прорастать в неплодородной земле. Конечно, вкус не ахти, но зато никто не умер зимой от голода. В конце концов, я подарил многим из них бесплатную рабочую силу, сделав из злых скелетов, атаковавших деревенских жителей, безвольных рабов.
  А если этого недостаточно, то скажу просто, что Парло однажды поймал демона и мы отпустили его после того, как он загипнотизировал деревенских жителей считать меня крохотным божеством. Благо, богов у нас много, всех не упомнишь. Отдать своё тело мне считается теперь высшей почестью, но я никому не желаю смерти и больше полагаюсь на кобольдов с их грязным бизнесом. И прежде чем кто-то спросит - нет, никто не убивался ради меня. Парадоксально, что я спасал их жизни всеми силами, когда моя собственная жизнь зависела от уровня их смертности.
  - Чего молчишь? - прерывает она мои мысли своим тоненьким голоском. Видимо, я вновь ушёл в себя слишком глубоко и надолго и вынужден был теперь вернуться в реальный мир.
  - Думаю, как доказать тебе, что я не преступник.
  - Ты никак это не докажешь, мерзкое чудовище.
  - Хватит уже обзываться, я стараюсь относиться к тебе с уважением.
  - Сдалось мне уважение...!
  - Какого-то мерзкого монстра, да, - зеваю с напускной скукой и снова пытаюсь уйти в свои мысли. Я действительно ощущаю в себе чужую душу, а пульсация в животе... Неужто биение сердца? Но как такое возможно? Я давно лишён жизни. Это тело лишено жизни. Почему же оно такое... живое?
  Фея дуется и смотрит на меня с агрессией, а её пальцы так и сгибаются, собираясь впиться ногтями в мою лодыжку, так что я на всякий случай отодвигаюсь подальше, вдавливая спинку стула в край стола. Я не хочу терять ещё больше драгоценной крови, когда узнаю, что она у меня есть. Заодно прикладываю ладонь к щеке и исцеляю оставленные царапины, после чего опускаю взгляд на гостью и протягиваю ей окровавленную руку.
  - И не стыдно тебе так делать? Ты, вообще-то, сейчас мальчику навредила, а не мне.
  Это действует на неё отрезвляюще. Она испускает вздох ужаса и опускает пристыженный взгляд, полный осознания собственного поступка.
  -...Покинь его тело.
  - Я не могу. Не я в него вселился. Это сделал Паоло.
  Она смотрит на меня с непониманием и недоверием, но моё замечание явно повлияло на её линию поведения: она стала более сговорчивой и тихой.
  - Ну, мой сожитель. Священник. Он...
  - Кто?
  - Сожитель.
  - Кто?
  - Содержатель мой.
  - Кто?!
  - Сосед он мой, грязная грешница! Не придирайся к словам.
  - Думаешь, я поверю, что священник может содержать мерзкого некроманта?
  - Ты можешь остаться тут до вечера и убедиться сама.
  - Нет уж! - она фыркает и отворачивается.
  - Тогда просто поверь на слово, что моим переселением занимается Паоло. В этих ритуалах от меня используется только энергия и душа, которые я ему отдаю после каждой новой смерти. Если же я ненароком умираю где-то как-то ещё, он сам забирает мою силу по оставленной мною инструкции.
  - Тогда он ничем не отличается от некроманта!
  - Нет, погоди, он никак не связан с нежитью. В первую очередь секрет бессмертия искали алхимики. Теперь всех алхимиков считать некромантами?
  Дискуссия начала давать плоды. Она замолкает и смотрит на меня во все глаза, ожидая моих следующих слов. А я что? Я уже закончил говорить, и мне от этого пронзительного взгляда становится неловко.
  - Ну... Это всё.
  - Нет, погоди, - всполошилась она, - ты не объяснил, зачем тебе тело этого мальчика!
  - Паоло сам решает, в кого меня подселить, я в этом не участвую. Только мне строго-настрого запрещено занимать тела живых людей. И даже если бы я хотел, я бы не смог вытеснить их души из их тел.
  - Ты не вытеснил душу того мальчика. Она всё ещё в тебе.
  - Это просто невозможно, ты понимаешь? Паоло...
  - Паоло, Паоло, что ты за него уцепился?! - она снова взвинчена до такой степени, что роняет стакан с грушевым соком и делает вид, что не обращает внимания. - Ты не можешь оправдывать чужим именем все свои грехи!... И сними с головы эту жуткую штуку.
  - Жуткую штуку? А, очки, - я вспоминаю про них только сейчас. Торопливо их снимаю и крепко зажмуриваюсь, затем открываю глаза и пытаюсь разглядеть свою спутницу в темноте. Это не так-то сложно с её слабо светящимися узорчатыми крыльями.
  - Тебя, как фею, вообще не насторожило, что маленький ребёнок живёт в такой комнате? Ты могла сразу понять, что что-то тут не так, лишь взглянув на интерьер.
  - Я ничего в этой темноте не вижу. Я думала, ты спишь!
  - Ты должна чувствовать такие вещи.
  - Не тебе меня осуждать, чудовище.
  И мы вернулись к истокам. Касаюсь рукой лба, показывая, что уже устал.
  - А... Как ты можешь умереть от ран? Ты же... Ты же зомби.
  А эта девушка, оказывается, очень любопытная. Я вижу по её глазам. Она словно ребёнок в красной шапочке, которому много раз повторяли, что волки опасны, и она при личной встрече повторяет волку то, чему научили её взрослые, а в глубине души сгорает от любопытства и интереса. Я не против выговориться. Это поможет и мне собраться с мыслями.
  - Как и у слизней, у зомби и скелетов есть своё "ядро" в голове, и это ядро называется "мозг". Так что от удара по голове я могу по-человечески умереть. Только не смей воспользоваться этой информацией против меня, ибо этот ребёнок умрёт вместе со мной.
  - Что... Я и не собиралась! Мне эта информация никак не поможет!
  - Зачем тогда спрашивала?
  Отлично, я поймал её. Она снова нерешительна и потерянна, не знает, как реагировать на мои слова и что отвечать. И это ещё одно доказательство, что я слишком умён для наркомана и идиота, которым ещё недавно себя считал. Только откуда взялся у меня этот мозг? Неужели Андрий действительно жив?
  - Кстати, как тебя зовут?
  - Филили... Почему я должна говорить тебе своё имя? Хочешь меня проклясть?!
  - Я не чернокнижник, чтобы проклинать по имени.
  - А какая разница?
  Мда, она и правда не очень опытная, но мне только на руку.
  - Расскажу, если обещаешь никуда не сбегать, когда я тебя отпущу.
  - Хмф, спрошу тогда у старших фей.
  Я слабо улыбаюсь и щёлкаю пальцами, чтобы магические кандалы вернулись под стол. Так и случается, а освобождённая фея тут же принимается растирать ноги. Кандалы немного узковаты, чтобы никто из них точно не сбежал. И фея не убегает, что удивительно. Неужели я правда сумел её разговорить до нужной степени?
  -...Давай, рассказывай, и я полечу.
  - Хорошо, только налью новый сок. Будешь?
  - Ближе к делу, некромант.
  Встаю со стула, подбираю стакан, иду на кухню и быстро возвращаюсь обратно. Филили уже перебралась на мою кровать и готовилась к истории, а я не собирался её разочаровывать. Уж в чём я спец, так это в магии.
   Комментарий к Всплывшая правда
   *Фьорна - в данной вселенной то же, что и наше "миссис". "Мистер" - фьорт, "дядя" или "тётя" (не в родственном значении) - фёфё.
  
  ========== Крылатый гость ==========
  
  Я и не заметил, как пришла ночь. Нет, не потому что не следил за временем, хотя и по этой причине тоже. В моей комнате просто невозможно проследить смену дня и ночи, ведь тут круглые сутки стоит темнота. Обычно и тишина стоит гробовая, но только не сегодня. Сегодня тишину нарушало тихое сопение девушки, что уснула на моих коленях как маленький котёнок, свернувшись калачиком. До этого я, припоминаю, уже сравнивал её с бешеной кошкой. А почему бы и нет? У неё кошачий разрез глаз, ногти острые словно кошачьи коготки, она самодовольна словно кошка. Настоящая кошка с любой стороны. Слишком много "кошка" на пару предложений.
  Определить наступление ночи мне помогает скрип входной двери, означающий в большинстве случаев, что Парло вернулся со службы. Но это случилось потом, уже после того, как я оставил фею наслаждаться заслуженным отдыхом после моего долгого рассказа о различии некромантов, чернокнижков, колдунов и магов.
  Между этими двумя событиями я сажусь читать дневник, от прочтения которого Филили меня отвлекла. По каким-то причинам воспоминания о посторонних знаниях, таких как исторические даты, не исчезают из моей головы, но то, что касается меня самого, моих воспоминаний, моей истории, быстро стирается. Возможно, потому что моя личность - то, что меняется в моей жизни чаще всего.
  Так, дневники, точно. Я нацепил очки ночного виденья и сел за стол, пододвигая к себе раскрытую тетрадь. Это был самый ранний из дневников, самый первый, и я надеялся, что именно в нём будут ответы на мои вопросы.
  "Тридцатое лицечашье 6__ года от Начала Истории. За окном +335 градусов Комбеля, 3 часа по свечным часам.
  Должен записать, пока не забыл. Не могу уснуть. Парло крепко спит. Он должен знать, но я не могу признаться. Я помню, как мы поссори____ Это был страшный опыт. Я думал, он меня никогда не простит. Наверное, если бы я его не спас, он и не __тил бы. Он думает, я всё забыл, но я помню. Пока что.
  Я уже писал о том, как нарушил границу жизни и смерти. Я вернул её. До сих пор не совсем уверен, правильно ли я поступил. Да, некромантия ужасна, некромантия - запретный плод, пожираемый изнутри червями. Но я так любил её. Парло любил её. Все её любили и не могли смириться с тем, что она ушла. Я хотел как лучше.
  Она (огромное пятно почти на всю страницу) не было ею. Кем угодно, но не ею. Так же прекрасна, так же свежа, но всё равно, это была не она."
  Вот именно на этом моменте я слышу скрип двери и делаю вывод, что вернулся Парло.
  Выхожу из комнаты и жмурюсь от света в прихожей, а следом вижу своего любимого священника в - что удивительно - совершенно целой рясе без малейших следов ран. Я ведь упоминал раньше, что по неизвестным мне причинам он постоянно возвращается раненый, потрёпанный, избитый. Я честно пытался узнать, почему. Кажется, однажды даже узнал. Но опять забыл.
  - Нам надо поговорить.
  Он вздрагивает, а мне хочется смеяться от того, насколько смешно звучит мой детский голос, когда серьёзен. Что такого особенного в этом ребёнке? Почему его душа осталась в этом теле?
  Я могу надеяться только на Парло. Больше никто мне не помощник.
  Вдруг он резко оказывается возле меня и хватает за подбородок, поднимая мою голову.
  - Откуда вся эта кровь?!
  Я и забыл, что эта фея расцарапала мне щёку и я потерял добрую часть крови. Крови, которой у меня вообще не должно быть.
  - Об этом я и хотел поговорить.
  - Сначала умойся, объясни мне всё и покажи, где ранен.
  - Я уже всё залечил, Парло.
  Он тяжело вздыхает и тащит меня в комнату, отведённую под гигиенические нужды. Разговор приходится отложить до тех пор, пока я не становлюсь абсолютно чист и не меняю одежду. Только тогда он спрашивает осторожно:
  - Что такое, Некромант?
  Наверное, его нерешительность вызвана моим серьёзным тоном. Часто ли я бывал серьёзен? Мне кажется, что нет. Большей частью я дурачился и ничего не делал, целыми днями перечитывая дневники или наслаждаясь долгим дневным сном, а если не мог уснуть, то просто лежал и пялился на цветные пятна в темноте. Не на те, которые видит каждый человек. На те, которые видел только я.
  Указываю головой на гостиную, предлагая поговорить там. Парло кивает и идёт за мной. Там мы рассаживаемся по разным креслам и долгое время молчим, каждый думая о своём. Я думаю, как начать разговор, а Парло, наверное, думает, о чём я собираюсь его спросить.
  - В этот раз переселение души прошло не как обычно.
  Я поворачиваюсь к нему и замечаю странное выражение боли на его лице, словно он вспомнил о чём-то ужасно неприятном.
  - Парло... Мальчик остался жив.
  Его передёргивает. И это не реакция удивления от неожиданной новости, а всё та же боль от неприятного разговора. Хотя, как я могу судить? Возможно, я всё ещё окрылён разговором с феей, который я сумел обернуть в свою пользу вопреки мнению о собственном уровне интеллекта и умении вести дискуссии. Я слишком умён для мертвеца. Слишком умён для себя самого такого, каким стал. Но всё ещё недостаточно умён для того, кем я был в начале дороги.
  Я выжидаю, надеясь на ответ, но он лишь смотрит в одну точку и нервно перебирает пальцами, так что мне снова приходится говорить:
  - Теперь ты выгонишь меня из этого тела?
  - Нет...
  Он снова замолкает, а я снова жду, когда он заговорит. Однако нет, бесполезно, он всё ещё смотрит в одну точку и не желает идти на контакт. Думаю, тут я бы разозлился, если бы умел. Хотя, сегодняшний опыт доказывает, что мои эмоции не угасли, просто нужна правильная встряска.
  Я открываю рот, чтобы задать следующий вопрос, но слышу внезапный стук в дверь. Спрыгиваю с кресла (именно спрыгиваю, ведь пока я на нём сижу, мои ноги не достают до пола) и бегу открывать дверь. За нею оказывается последний, кого я ожидал увидеть.
  - Здаров, хозяин!... А где хозяин?
  Молодой парень глядит на меня озадаченно. Волосы цвета меди всколочены и стоят, как рожки чертёнка, а глубокие синие, почти чёрные глаза осматривают меня с ног до головы.
  Изобретатель очков ночного виденья, недооценённый механик, который в реальности младше меня, стоит за дверью моего дома и неловко скребёт пальцами по железной пластине на своём затылке, моргая с растерянным видом. Он приходил сюда, когда я был в другом теле, и поэтому недоумевал. Благо, я в другой одежде, спасибо фее с её когтями и кровавому пятну, и мне быстро приходит на ум объяснение, которое безупречно работает.
  - Вы, наверное, про моего папу. Его нет дома. Заходите позже.
  - А, нет, я не к твоему папе! Я хотел попроситься на ночлег.
  Чувствую, как за моей спиной вырастает Парло и вздыхает с удивлением, но одновременно и с радостью. Вот только мне по непонятным причинам верится с трудом, что он так обрадовался путнику. Что если это радость от возможности избежать разговора со мной? Что если Парло и без меня знает, что душа мальчика осталась в этом теле?
  - Конечно, проходите, фьорт Льюис.
  Парло отходит от двери и оттаскивает меня в сторону, пропуская Альфонса (или Альберта?) Льюиса в дом. Тот проходит, снимая совершенно грязные сапоги и опуская на пол непомерно огромную сумку, начинает разминать плечи и улыбается мне как самому обыкновенному ребёнку. Я даже улыбаюсь в ответ и чувствую, как начинают побаливать мышцы лица, которые большую часть времени находились в неподвижности. Его широким плечам можно только позавидовать. Одно из них украшено блестящим наплечником, под которым кроется гигантский шрам, такой же как на спине и на боку. Я видел их, когда проводил осмотр. Но я не могу их вылечить из-за ангельской печати на этом человеке.
  Признаться честно, у нас не так-то часто останавливались на ночлег по той причине, что мало кто пускался в путешествия с усугублением отношений между различными странами. И снова это связано с ухудшением природной среды и частыми восстаниями мертвецов из могил. Все винят в происходящем друг друга, но никто не имеет ни доказательств, ни реальных оснований. Все живут в страхе. Люди винят нелюдей, нелюди винят людей. Где-то восстанавливаются запреты на связь с другими народами, которые с таким трудом были преодолены в недалёком прошлом.
  Обо всём этом мне рассказывал этот самый Альфонс-Альберт... Назовём его просто Аль.
  Он проходит в гостиную и садится в кресло, в котором до этого сидел я, устало вздыхая.
  - Чаю? - кротко улыбается Парло, и путник кивает, вновь переводя взгляд на меня.
  - Где твой отец гуляет в такое позднее время, мальчик?
  - Он много работает. По целым дням дома не бывает!
  - А кем работает?
  - Лекарем.
  - Да-да, точно, он же говорил.
  Я не могу удержаться, чтобы не прищуриться. Такое ощущение, словно он меня проверяет.
  Парло это тоже чувствует, поэтому кладёт руки мне на плечи и чуть прижимает к себе.
  - Андрий поможет мне на кухне, а Вы пока можете располагаться во второй комнате.
  - Спасибо, я посижу.
  У Аля широкая, но вымученная улыбка. Он весь горит внутренним светом, но я вижу, как он незаметно начал загибаться после нашей последней встречи. Его одежда грязная, сам он исцарапан и часто касается щеки, на которой наверняка тоже останутся маленькие шрамы.
  Замечая мой ответный взгляд, он обращается к Парло:
  - Кажется, мальчик больше хочет остаться со мной. Правда, Андрий?
  - Всё хорошо, фёфё Паоло, - я довольно быстро вхожу в роль маленького ребёнка, как будто был создан для неё. - Я посижу с фёфё Алем... - стоп, я что, это вслух сказал? Плохо дело. - С Льюисом.
  - Не так официально, можешь просто звать меня Альберт!
  Всё-таки Альберт. Но для меня он останется Алем. Так удобнее.
  Парло ещё раз пристально смотрит на Аля, на меня, и уходит на кухню, чтобы приготовить свой фирменный отвар, называемый за глаза чаем. Я в это время остаюсь наедине с механиком. Его добрый взгляд немного напрягает.
  - Хочешь посидеть у фёфё на коленках?
  - Н-нет, спасибо, - отвечаю натянуто и сажусь в свободное кресло, одно из трёх в гостиной. Складываю руки на коленочках, как примерный мальчик, и жду, что он дальше скажет. А ему явно хочется поговорить, за километр чувствуется.
  - Твой папа уже обо мне рассказывал?
  - Да, про храброго путешественника, который выжил в битве со стаей гарпий, - не сказать, что я прям врал и открыто льстил. Я даже не помню до конца всего того, что мне наплёл этот человек. Но историю про гарпий я точно помню, так как из неё я почерпнул, что гарпии являются ответвлением эволюции корнусов, более приближённым к птицам, а также узнал, что гарпии не повторяют существующих птиц, а являются совершенно уникальными видами. Я даже записал об этом в одном из дневников.
  - Хоть кто-то ко мне хорошо относится... Не то что орки. Они хотели вздёрнуть меня за мой цвет кожи! Ой, зря я рассказываю это такому маленькому мальчику. Давай я расскажу тебе другую историю.
  - Ничего, папа рассказывает мне много ужасных историй.
  - Какой родитель! Ну, он действительно выглядит как угрюмый человек. Тяжело, наверное, сохранять оптимизм, когда каждый день видишь ужасные травмы.
  - Ой, нет, страшных травм не так уж много! Царапинки, занозы, ничего серьёзного.
  - А ты действительно наслышан о профессии отца.
  Снова ляпнул, не подумав. Если продолжать в таком духе, он заподозрит неладное. А я бы не хотел иметь проблем с теми, на ком ангельская печать.
  Наверное, я должен побольше рассказать об этой ангельской печати, раз уж второй раз упоминаю её. По-другому обладатели такой печати называются "поцелованные ангелом", что в самом прямом смысле описывает процесс её получения. Что она даёт? Защиту от тёмной энергии, такой, как моя, и живучесть. Этот Аль ничего о себе не помнит, но шрамы говорят, что он получил три прямых удара, каждый из которых мог лишить его жизни: в голову, в позвоночник и в лёгкое. Второе и третье оставило неизгладимые шрамы, а первое - железную пластину на голове, предотвращающую мгновенную смерть от любого достаточно сильного удара по затылку. При его образе жизни крайне важная штука, ведь он авантюрист, скитающийся в поисках одного крылатого создания из своего детства. Судя по описаниям, похоже оно на корнуса или на ангела. Но учитывая его печать, ангел вероятнее всего.
  Нас связывает то, что мы оба - обладатели обширных знаний, носители информации о множестве народов, которым рады лишь в родных краях, но совершенно ничего не помним о себе самих. Может, поэтому я решил запомнить и записать его историю.
  Наверное, я сейчас описываю его как великомученика, но на деле он тот ещё раздолбай. Или пытается казаться таковым, не настолько глубоко разбираюсь в людях. Сейчас меня больше беспокоит, что я опять ушёл в свои мысли и совершенно пропустил мимо ушей очередной его рассказ. Такой вот я временами задумчивый.
  - Пацан, ты спишь?
  Ещё и глаза закрыл. Ну, я не против притвориться спящим, тем более что Филили прервала мой дневной сон, из-за чего я совсем не выспался и чувствовал некоторую усталость. Давно у меня не было ни с кем таких длинных разговоров.
  Сквозь сон чувствую, как меня берут на руки и несут куда-то... Подождите, в мою комнату? Там же эта фея. Она же меня раскроет такими темпами. Вдруг феи становятся видны обычным людям, когда спят?
  Резко открываю глаза и начинаю барахтаться, из-за чего Аль чуть не роняет меня на пол.
  - Я не спал! Я не спал!
  - Да понял я, успокойся!
  Как он вообще прознал, где моя комната?! Заглядываю ему за спину и вижу Парло, который чему-то хитро улыбается. Ты хочешь, чтобы он всё обо мне узнал?! И в океан кобольдов тоже ты меня столкнул. Так и видно, что желаешь моей новой смерти. Понравилось же тебе со мной целоваться.
  А, так я не сказал? Поцелуи вообще обладают огромной магической силой, являясь точкой соприкосновения двух душ, так же, как и половой акт. По этой же причине во многих ведьминских ритуалах преобладают методы близкого телесного контакта с его непосредственным участником. В этом нет никаких чувств, нет ничего правильного или неправильного. Это просто обычный и достоверный способ соединить тела и тем самым связать ненадолго души, чтобы они слились во что-то новое и уникальное. Чаще всего этим уникальным становится "первоначальная связь", усиливающая все остальные контакты или просто физическую и духовную близость, что способствует всплеску магии, необходимой для заклятия.
  Нас с Парло не посещает ни то, ни другое. Он высасывает из меня душу вместе с тёмной энергией и прячет глубоко в своём теле, а потом вдыхает в другие тела. Это не считается за захват тела, ведь его душа всё равно доминирует, а моя находится в "спячке", никак не прикованная к телу, запертая в пустом пространстве безо всяких особых связей. Лишь в теле, где никого нет, моя душа может подсоединиться к энергетическим каналам и сделать его своим. И снова это не спасение, ведь заставить сердце биться я уже не могу никаким образом.
  Мне никого не нужно целовать для того, чтобы забрать душу, так как для этого у меня есть особые силы. Возможно, если бы Парло усердно учился магии, он бы тоже так когда-то смог, я не могу сказать с уверенностью.
  Аль опускает меня на пол и я бегу обратно в гостиную, по пути недобро зыркнув на Парло. Он же, старый паршивец, лишь подмигивает мне и быстро строит непонимающее лицо, когда Аль обращает на него свой взгляд.
  - Долой сон! Хочу играть! Хочу веселиться!
  Мужчины посмеиваются надо мной, обменявшись добродушными взглядами, и идут за мной. Там мы занимаем все три кресла, взяв себе каждый по кружке волшебного Парловского варева. Эта гадость даже мёртвого поднимет (и снова я шучу), но Алю, кажется, нравится. Он активно отхлёбывает эту мерзость, словно много дней не пил - а может, так и есть - довольно выдыхает и ставит кружку на колени.
  - Ну, что я могу рассказать вам, добрые хозяева? А может, купить чего изволите?
  - Нет, нам ничего не...
  - Хотим, - обрываю я Парло. Он недовольно шипит и незаметно для Аля показывает сначала на меня, потом на свой карман. Я уверен, он пытается сказать про недавний случай в подземелье, ведь там я потратил все деньги, что у меня нашлись. Наскреблось несколько монет каждая ценностью в сотню серебряных, восемь или девять, и я отдал их все, прекрасно помня, что это больше установленной суммы. Может, я не знаю цену деньгам, но почему-то мне очень хотелось сделать приятное Брейну. Будто мы крепко связаны. Ещё крепче, чем с Парло, хотя я не представляю, как подобное вообще может быть. Для меня нет никого дороже Парло. Он знает обо мне больше, чем знаю я сам, всю мою подноготную, всю историю от начала и до конца. Он знает даже больше, чем написано в моих дневниках. Проблема лишь в том, что я не знаю, когда он лжёт, а когда говорит правду. Я не могу заставить его говорить. Гадаю, потому ли это, что он, наверное, уже повторял эти истории кучу раз, или потому что он знает обо мне что-то, что нельзя знать никому и даже мне.
  - Нам ничего не надо, фьорт Льюис.
  - Надо! Новые сумы, например. Ты же жаловался, что всё уже дырявое, фёфё.
  Парло ненадолго принимает задумчивый вид.
  - Тут ты прав. Пожалуй, можно. Что у Вас есть? - он переводит взгляд на Альберта, который с ликующим видом удаляется в прихожую и возвращается со свёртком, извлечённым явно из того огромного мешка. Он разворачивает грязную тряпку на столе, к огромному, но сдерживаемому неудовольствию Парло, и показывает свой товар. Крюк для книг с верхних полок, фигурки и куклы из разных сортов дерева, соломенные амулеты, непонятный прибор (когда я спросил, он назвал это "миксер")... Много чего. И он ведь каждый день таскает на себе всю эту тяжесть!
  Мы взяли пару кожаных сумок и одну куклу. Она напомнила мне Филили своим пышным травяным платьицем, и я подумал, что, если она ещё не ушла, это будет для неё хорошим подарком на память взамен детских мечтаний, за которыми она изначально пришла. Парло не очень оценил мой выбор, да и вообще не понимал, зачем я взял подобную штуку, но она стоила всего 40 медных (4 серебряных), поэтому он смирился с такой небольшой потерей. Тем более, это поддерживало иллюзию, что я всего лишь маленький ребёнок, любящий игрушки, а священник мой заботливый опекун. Скидки Аль не делал даже за ночлег, и я могу понять, почему. Ему на эти деньги надо выживать.
  Никто особо не задаётся вопросом, почему священник живёт не один, поэтому и выдумывать хитроумных сплетений объяснений не приходится. Просто взаимовыгодное сожительство. Лекарь может помогать тем, кто пришёл к священнику с недугами, хотя лично к Парло мало кто приходит, когда можно обратиться прямым адресом в церковь. Так почему же священник живёт с местным божеством (для жителей деревни) и лекарем (для прочих гостей)? Что ж, мы не смогли придумать ничего достойного. Просто так сложилось. Но ведь никто не против?
  После торговли мы проводили гостя в спальню. У нас есть свободные комнаты на втором этаже, куда заходили только прибраться и сменить бельё. Одно время я пытался занять одну из этих комнат как склад для вещей, которые уже не помещаются в моей, но Парло чуть не убил меня на месте. Я уже не помню, кто там жил, а разговор об этом у нас не заходит, но Парло очень дорожит этими квадратными метрами, а точнее, тем, что построено на них.
  - Андрий, задержишься ненадолго? - внезапно просит меня Аль, когда мы уже готовимся все разойтись по своим комнатам и лечь спать. Я бросаю быстрый взгляд на Парло. Он пожимает плечами, затем кивает и идёт вниз. Похоже, он не считает этот разговор опасным, а я могу довериться его мнению.
  Мы выжидаем некоторое время, прежде чем я открываю рот:
  - Да, фёфё Аль...берт... Что Вы...
  - Можете не притворяться, фьорт.
  У меня всё холодеет внутри. Такого я не испытывал давно. Я вообще давно ничего не испытывал, а тут мной овладевает настоящий страх. Я смотрю на Альберта в дверном проёме комнаты, затем оборачиваюсь с надеждой на лестницу, собираясь бежать.
  - Стойте! Я давно знаю. Вы могли это понять из моего рассказа... правда, Вы спали.
  - Я не спал!
  Меня поймали. И Парло, как назло, ушёл. Без него я не справлюсь. Аль не какая-то там безобидная феечка, он взрослый крепкий парень, способный убить меня. Хоть он и пацифист, ради спасения несчастных людей, чьими телами я пользуюсь, он может нарушить собственные правила.
  Я стараюсь не задохнуться от ужаса. Впервые за долгое время мне так страшно. Впервые за долгое время мне вообще страшно. Кажется, всего лишь раз в жизни я чего-то так боялся: своей первой смерти. Я не хочу умирать. Нет, не сейчас, когда я наконец-то знаю, что я живой вопреки всем возможным законам, вопреки всем своим знаниям и вопреки самой судьбе! Я жив! У меня бьётся сердце, во мне течёт кровь, я чувствую энергию собственной души, в кои-то веки не тратящуюся на работу мозга и внутренних органов!
  - И... на чём я попался?...
  - Первым делом глаза. Я никогда и ни у кого не видел такие янтарные глаза кроме мужчины, который принимал меня в этом доме. Вторым делом то, как Вы меня назвали. Та же самая комната. Та же привычка засыпать посреди разговора... Стойте! - кричит мне в спину Альберт, когда я срываюсь с места и бегу вниз, вцепившись в горло, чтобы избавиться от мерзкого комка, мешающего мне самому закричать. Страшно, страшно, страшно, страшно. Парло, на помощь, умоляю, не дай мне умереть снова. Я не хочу терять это тело. Я уже забыл, когда в последний раз горел такой надеждой на счастливую жизнь, которую у меня отняли.
  Слышу шаги позади себя. Механик бросился за мной. Быстро забегаю на кухню, хватаю попавшуюся под руку метлу, но не останавливаюсь на этом, а бегу в дальний угол кухни, по пути сбивая со столов стеклянные склянки со специями и глиняную посуду. Где Парло? Парло!
  - Да выслушайте меня! - Аль бежит за мной, когда я слышу за спиной его сдержанный вскрик. Оборачиваясь, замечаю, что он замер на месте с осколком стекла в ноге и пытается вытащить его.
  - Н... н... н... не подходи, - шепчу задушенным голосом, выставив метлу перед собой. Я умру, я умру, я умру, я умру... Не хочу, не хочу, не хочу умирать, пожалуйста, только не снова, ни за что...
  - Что здесь творится?!
  Наконец-то появляется Парло. Он и не мог не появиться, когда тут такой шум. Я готов броситься ему на руки и расплакаться, но сам угодил в собственную ловушку из осколков, через которые ко мне никак не подобраться.
  - Фьорт Бельдс, этот ребёнок... Он ведь уже мёртв?
  Не смей ему говорить! Пожалуйста!
  Парло и сам шокирован. Даже не так: кажется, он разделяет мой животный страх перед этим человеком, способным раз и навсегда положить конец моему только что начавшемуся существованию.
  Видимо, это наказание за то, сколько раз я пытался убить себя вопреки бесчисленным попыткам священника сохранить меня и подарить мне волю к жизни самыми разными делами. Это наказание за то, что я перестал ценить свою жизнь. Теперь, когда во мне наконец-то загорелась надежда, когда я наконец-то поверил, что моё существование не бессмысленно и я способен обрести счастливую жизнь, судьба лишает меня всего. Она показала мне яркое блестящее будущее и тут же отобрала, чтобы мне было как можно больнее от этого.
  Я зажмуриваюсь и тут слышу почти спокойный, потухший голос Парло:
  - Теперь... теперь он живой. Это его последнее перерождение.
  Я распахиваю глаза. Парло сморщил нос, а это нехороший знак. Он в отчаянии, практически разбит, но старается не показывать этого перед малознакомым человеком. Даже наедине со мной он не любит быть таковым. Лишь в глубокие-глубокие ночи я могу услышать за стеной, как он молится на последнем дыхании, во все лёгкие, находя успокоение в вере множественным богам. Не будь он священником, давно бы сломался. Поэтому я безгранично ценю людей его профессии, пускай они и пытались меня убить до того, как попали под гипноз того демона и приняли меня за ещё одно мелкое божество. Я выбрал себя посланником бога Гиппокоруса, покровителя всех лекарей. Мне даже хотели маленький храм поставить, но я сказал, что мой храм в священном доме. Кстати, вот одна из возможных причин, почему божество и лекарь живёт со священником. Парло, которого чуть не выгнали из церкви, стал после этого уважаемой фигурой.
  Вот и сейчас, в самый ответственный момент я умудряюсь погружаться в свои мысли, когда надо следить в оба глаза за разворачивающимися событиями. А я не могу точно сказать, разворачиваются ли они в мою пользу.
  Альберт бросает окровавленный осколок на пол и осторожно наступает на раненую ногу, шипя.
  - Я не сделаю ничего плохого, успокойтесь... По правде говоря, я всё понимаю. В краях, где я был, безутешные родители точно так же спасали от смерти своего единственного ребёнка. Вот что я хотел сказать.
  Я понемногу успокаиваюсь и опускаю метлу на пол, принимаясь разгребать в разные стороны осколки, чтобы медленно подойти к механику. В нём действительно нет ни агрессии, ни праведного гнева, лишь потаённая печаль, которая происходит из понимания моей ситуации. Я прослушал его рассказ, потому и не понял, что Аль уже обо всём догадался и не собирается причинять мне вреда, а честно признаётся, что уже сталкивался с таким и всё принял.
  - Я могу исцелить Вашу ногу? - бросаю я, прежде чем вспоминаю, что не могу применять свою магию по отношению к нему. Но стоп, я же лекарь, как-никак! Я хорош не только своей магией, но и своими личными навыками!
  - Да... Было бы кстати...
  Меня пробивает на истеричный смех. Боги, я так не боялся с тех пор как... А с каких пор? Даже перед очередной смертью я ничего так не боялся. Всё проходило ужасно обыденно и предсказуемо. Даже когда я уходил в самые глубины леса около деревни, чтобы моя душа покинула тело раньше, чем Парло меня найдёт, он всё равно находил меня раньше, притаскивал в дом, проводил ритуал и вскоре возвращал меня к... нет, не к жизни. Это было просто существование. Борьба с гниющим мозгом и мутнеющим рассудком. Борьба, которую я каждый раз проигрывал, и каждый раз всё быстрее.
  Я не могу перестать смеяться даже когда Парло отвешивает мне подзатыльник для профилактики и ведёт нас двоих в приёмную, где я и занимался больными. Мне плохо. Мне хорошо и плохо одновременно. Чувствую, что сошёл с ума. Но мне всё равно так невыносимо нравится это странное ощущение, делающее меня живым!
  
  - Как видите, он не мой сын, которого я хочу сберечь. Хочу напомнить, я священник.
  - Священник, занимающийся некромантией.
  - Алхимией! - повторяю я, обматывая последнюю ленту бинта вокруг ступни механика. Он осторожно двигает ногой, пару раз сгибает и разгибает пальцы и удовлетворённо улыбается, слезая со стола. Даже попрыгал, но я тут же его осадил, напомнив, что от активных движений рана может открыться в любой момент.
  Парло рассказал ему, что я его давний друг, перед которым он в неоплатном долгу, и что по уговору я занимаю лишь мёртвые тела, не доставляя никому проблем и даже наоборот, помогая деревне всеми возможными силами, пускай эта сила не на всех действует положительно. Да, я исцеляю людей, но крупицы моей силы, остающиеся в них, начинают высасывать их энергию и передавать мне, из-за чего излеченный быстрее стареет, хотя и живёт дольше. Своеобразный взаимовыгодный симбиоз, равноценный обмен. Без этого я бы потратил всю энергию своей души гораздо раньше и не смог бы вселиться даже в мёртвое тело.
  О тонкостях моей магии никто, конечно, рассказывать не стал. Я даже не уверен, что Парло знает такие подробности. Это просто я собираю мысли в кучу.
  - Кстати... - мстительно шиплю я, взглянув на старого друга. - Ты почему показал ему, где моя комната?!
  - Я тоже был уверен, что ты спишь. Ты даже не заметил, как я пришёл.
  И правда, я совсем этого не заметил.
  Пристыженно опускаю голову, пока взрослые смеются надо мной. Неужели я и правда имею привычку засыпать посреди разговора? Тогда что же, все мои мысли мне снятся?
  - Я правда не хотел никому доставлять неприятностей или тем более пугать. Каждый вертится как может. В этом безумном мире нужно уметь выживать, даже такими странными методами, - примирительно улыбается Аль. Наверное, этот безумец и правда многое повидал, раз так спокойно принял историю, с которой и я до сих пор не смирился. Просто представьте: честный некромант, живущий в мёртвых телах, которыми обеспечивает его священник! Священник, чёрт побери! Я без понятия, что я такого важного сделал для Парло, что он до сих пор меня терпит и тратит огромные деньги на новые тела для меня, так ещё и заботится обо мне, постоянно ищет для меня работу по дому, иногда вечером сидит со мной и играет в фельендо (карточная игра нашего мира) или читает со мной библию нараспев. Он мне скорее отец, чем друг! Святой отец.
  Когда мы уже расходимся по комнатам, Аль вновь останавливает меня, чтобы спросить:
  - Кстати говоря, как Вас на самом деле зовут, фьорт?
  И я улыбаюсь и произношу:
  - Я просто Некромант.
  
  Сегодня я впервые за долгое время открыл глаза. Пахнет кровью. Весь дом пропах свежей кровью. Встать, найти, выпить. Я голоден, я очень голоден, я умираю от голода.
  Но я словно парализован. Добыча идёт прямо ко мне, я чувствую. Его кровь уже знакома мне и запахом, и вкусом. Открывает дверь, заходит внутрь, приближается к кровати, берёт меня за руку, подворачивает рукав... Больно. Он воткнул мне что-то в вену, какую-то иглу.
  А дальше я ничего не помню.
  
  ========== Могильный холод ==========
  
  - Мастер Брейн! Я принёс свитки!
  - Молодец, неси сюда.
  Мальчик улыбается и огромной кучей выкладывает свитки в своих руках на стол. Они начинают разворачиваться и соскакивать со стола.
  - Ах ты ж!... Безрукий корень зла.
  Кобольд огрызается, но от дела своего не отрывается, продолжая тщательно вести записи. Мальчик виновато опускает голову и принимается шустро собирать упавшие свитки, сворачивать, закреплять и уже аккуратно укладывать на место. К тому времени, как Брейн закончил свои записи, он уже справился со своей задачей и всё разложил, тут же выпрямившись, ожидая похвалы с щенячьим взглядом. Увы, похвалы не последовало. Кобольды вообще скупы на похвалы.
  Кто-то заметит, что нельзя так говорить о целой расе. Это всё равно что сказать, что все эльфы горделивы, а все орки - тупые свиньи. Глупые стереотипы. Но о кобольдах действительно можно было так сказать, так как они по природе своей вечно занятые работники, которым не до нежностей. Сложно встретить кобольда-лежебоку, они как муравьи из-за тяжёлого образа жизни. Из-за этого столько было шуток про кобольда и чистильщика обуви! Старый анекдот, из разряда "Зашли как-то в бар..." и "Поднял руку Василий", смысла которого, однако, мальчишка никогда не понимал, и когда Брейн с недовольной рожей вспоминал эту шутку, мальчик лишь глупо улыбался и озирался по сторонам.
  Брейн берёт один из свитков, разворачивает, проверяет, мотает головой, берёт следующий, и так ещё пару раз, пока он не находит нужный, дырявый и старый. Он размещает его на подставке перед собой, берёт свёрток чистой бумаги из кучи с другой стороны от него, разворачивает и принимается заполнять с самого верха.
  - Зачем тебе постоянно переписывать имена покойников, мастер?
  - Не мешай, корень зла, лучше иди почитай что-нибудь. Вон на той полке, - не глядя, кобольд машет рукой в сторону шкафа и снова покрепче сжимает в руках грязно-жёлтое перо, опуская острый кончик в клейницу, и снова царапает пергамент, чтобы потом нанести на него чернильный порошок и оставить застывать.
  Юноша вздыхает и подходит к окну сторожки, выглядывая на улицу, где виднеются крестообразные надгробия из камня, из дерева. Были и овальные, были и квадратные, но именно крестообразные привлекают его внимание, потому что, если верить писаниям, на таком кресте был распят Верховный Бог. По сей день ведутся споры, кто из богов является Верховным, перерываются самые разные и древние источники, но никто не знает даже, богом чего он являлся.
  Юноша аккуратно достаёт из-под одежды золотой крестик и вертит его в руках, любуясь отблесками света свечи на гравированной поверхности. Это его личное сокровище. Символ всей его жизни и предназначения отдаться душу и сердце служению церкви, начертанного ещё тогда, когда он впервые оказался в стенах священной обители. Только Брейн не разделял его взглядов и говорил, что ему уготована совсем другая, ужасная судьба. Ужасная для него, если не отречься от человечности как можно быстрее, и ужасная для других в любом случае.
  Он прячет крест обратно и поворачивается к учителю.
  - Мастер, почему ты зовёшь меня корнем зла?
  - Не мешай.
  - Мастер, - ноет мальчишка и лезет под руку кобольда, из-за чего тот грязно ругается и грубо отпихивает его своей скрюченной рукой, стараясь продолжить работу, что наглый мальчик сделать ему не даёт.
  - Тебе сто раз повторять?! Ты корень зла, как и твой отец, и у вас у всех одна судьба!
  Юноша хмурится, дуется, обижается и отворачивается ненадолго от кобольда, но почти сразу же снова к нему пристаёт.
  - Я не понимаю. Ты же знаешь, мастер, я ничего не знаю про своего отца. Никто не хочет мне рассказывать, даже Парло.
  - Не знаю таких.
  - Ну, Паоло.
  - Бельдс? Тот потомственный священник? Прекрати с ним связываться, он только испортит тебя. Если бы церкви были такие, как раньше, и в них осталось что-то святое, ты бы просто сгорел. Он отклоняет тебя от твоего истинного пути, - ворчит кобольд, потом, чуть подумав, спрашивает таким тоном, словно после этого вопроса наглый сорванец удерёт и оставит его в покое, - кстати, почему ты зовёшь его Парло?
  - Это наш личный секрет, - он заговорщически прикладывает палец к губам и улыбается. - Так о каком истинном пути ты говоришь? Ничего не понимаю.
  - Потому что не читаешь то, что я тебе говорю читать. А теперь отстань, у меня нет времени на твоё безделье. И при других называй Паоло именно Паоло, если не хочешь вопросов.
  Мальчик снова дуется, но приставать не прекращает, уже внаглую пробираясь в пространство между кобольдом и столом, чтобы всё собой загородить.
  - Ты вечно ворчишь, но ничего не объясняешь. У меня нет времени читать эти книги!
  - Зато есть время ходить в церковь, которая даже не настоящая.
  - Я должен! Это мой долг! И Парло... То есть, Паоло...
  - Паоло, Паоло, может, ты женишься на нём?! Только и разговору что: "Паоло такой умница, он сегодня научился петь ноту ля! Паоло молодец, он научился подтираться!"
  - Не смей так говорить о нём! Он правда очень быстро учится. На мне лежит ответственность за него! Я для него такой же мастер, как ты для меня! - мальчик тянет руки и принимается дёргать кобольда за уши, что окончательно выводит его из себя. Один момент - и часть рясы порвана, а многострадальный крест оказывается в скрюченных пальцах.
  Словно не веря, юноша быстро ощупывает грудь, потом начинает охоту за крестом, но, несмотря на то, что кобольд гораздо ниже него и с виду горб должен мешать ему двигаться, он очень энергично вырывает победу у наглого мальчишки и вертится на стуле в разные стороны, не отдавая украденное.
  - Отдай! Я не смогу без него появиться в церкви! Он мне нужен! - в отчаянии кричит маленький будущий священник, мигом растеряв свою напыщенность и весёлость.
  - Он всё равно фальшивый! Будь он настоящим, прожёг бы тебе грудь до мяса! - выплёвывает с омерзением кобольд и бросает крест на пол. Юноша бросается следом за ним и прижимает к себе, с гневом смотря на мастера. Несмотря на то, что тот занимался с ним, учил читать, писать и знакомил с тонкостями алхимии, друзьями они никак не могли стать. Порой казалось, что кобольд вообще его ненавидит. Но мальчишка в силу своего характера не мог возненавидеть его в ответ хотя бы из благодарности за всё то время, что могильщик их местного кладбища на него потратил.
  Вообще сюда никто не ходит, и только юный хулиган однажды шутки ради сюда пробрался вместе с группой ребят, да так и нарвался на гнев кобольда, попытавшись украсть одну из его многочисленных книг. Вышло так, что он просто не смог поднять эту книгу. Он вытащил её с полки, а дальше она придавила его руки к каменному полу и ему пришлось звать на помощь до тех пор, пока не явился хозяин всех этих книг. Кажется, его бы так и убили на месте, если бы кобольда в нём что-то не заинтересовало.
  - Как думаешь, почему ты лыс и морщинист в свои годы?
  С этого вопроса начались их уроки и совместное времяпровождение день изо дня. Каждый вечер, что мальчик не проводил в доме Паоло, он убегал сюда и усердно читал огромные тома, за которыми так и засыпал, а утром судорожно приводил себя в порядок и бежал на утреннюю службу под недовольное ворчание кобольда.
  Брейн смотрит, как мальчишка тщательно и с некоторым отчаянием протирает крест, дует на него, вновь обтирает со всех сторон, пока он не начинает сиять как прежде, пытается сложить вместе звенья порванной цепочки.
  - Зачем тебе это? Ты можешь достичь гораздо большего без этой бесполезной побрякушки. Ты всё равно носишь его под одеждой. К тому же, ты говорил, что в вашей церкви нет ни единого ангела, кроме тех, что являются раз в год на поклонение богине Иллиас.
  - И что?! Он мне дорог! Без него я... без него я...
  - Вот! Ты даже не знаешь, кто ты без него, а без него ты истинный корень зла! Потомственный некромант! Ты никогда не сможешь стать кем-то другим, твоя кровь несёт в себе страшную разрушительную энергию, ты обречён жить за жизнях других как стервятник, пожирающий трупы!
  Эти слова звучат для него громом. Юнец медленно поднимается с пола, но ноги подгибаются, он снова падает и бессильно прижимает крест к груди, опуская голову и начиная тихо-тихо, почти беззвучно плакать. Он знает свою судьбу, но не хочет принимать. Он знает то, что не дано знать другим, и даже Паоло, самому умному ученику (после самого некроманта) из их класса и его лучшему другу, который всегда поймёт и примет его со всеми странностями, со всем его буйством и неудержимой энергией юности, которая физически почти его покинула. Он с рождения был стариком. Не в том смысле, что родился седым и старым, не в том, что у него не будет пубертата, а в том, что всегда был страшным, лысым и рано его лицо покрыли морщины. У него не было шанса расцвести в юного спортивного красавца и притягивать к себе восхищённые взгляды сверстниц. Его считали чудаком, над ним издевались, и стоило больших усилий делать вид, что ему всё равно, что он не замечает этого, что у него есть силы расти с поднятой головой и дальше, когда общество помечает его как изгоя. Только Паоло полностью принимает его таким, какой он есть, но даже он отвернётся от мальчишки, узнав, что тому суждено стать стервятником и питаться чужой жизнью ради своей.
  Брейн его не принимает. Брейн силой вытягивает из него то, что хочет, потому что так правильно, как считает он.
  Кобольд вздыхает и присаживается на пол рядом с плачущим юнцом, опуская грязную руку на его лысую голову.
  - Это твоя судьба. Таким был твой отец. Он не принял себя и это свело его с ума. Скоро ты сможешь видеть, сколько кому отведено, и тогда тебе тоже придётся тяжело. Ты можешь продлить этот срок, но все, кому ты поможешь, будут тяжело болеть и рано зачахнут. Ты не можешь делать добра без зла. Единственный выход - уйти без потомства, никогда не применяя свои способности. Только тогда ты положишь конец этому циклу плохого и хорошего, корешок.
  
  Я просыпаюсь в поту и стараюсь не закричать, чему способствует удушье, сковавшее моё горло. Меня вот-вот стошнит, я уже чувствую, как горло наполняется желчью...
  - Тише, - и тут я чувствую чьи-то маленькие ручки на своих щеках, вместе с которыми в мою голову вливается спокойствие, и осторожно приоткрываю глаза, видя напротив чужие маленькие лиловые глазки с кошачьим разрезом. Столько тепла от этого обеспокоенного взгляда...
  Я вновь закрываю глаза и глубоко вздыхаю, постепенно успокаиваясь. Тихий звон трепыхающихся крылышек, лёгкий свет, исходящий от них, и едва ощутимое дыхание у меня на носу слегка забавляют; страх уходит, я снова в полном порядке.
  Мне снова снился сон. Что со мной творится? Я их так долго не видел и вдруг начал. Это из-за того, что я теперь живой? Или...
  - Это ведь твоя магия провоцирует у меня сны, Филили?
  - Так и есть. Ведь сейчас ты ребёнок и подвержен моей магии. Правда, твои сны должны быть счастливыми...
  Что это? Я слышу в её голосе сожаление? Я удивлённо смотрю на маленькую феечку. Она куда дружелюбнее, чем вчера. И вообще, странно, что она до сих пор никуда не делась. Когда я вчера вернулся в комнату, она всё так же спала, но уже в уменьшенной форме, и я быстро смастерил кроватку из ваты для неё и для деревянной куколки. Они миленько смотрелись вместе, как сёстры. Моё сердце даже всколыхнулось от такой милоты, чего не было уже очень давно, даже когда я смотрел на пёстрые букеты цветов и провожал закаты на крыше обсерватории.
  - С тобой всё хорошо?
  -...Нет, не хорошо. Я... не знала, что тебе было настолько плохо.
  Я не понимаю, о чём она говорит, но потом вспоминаю, что она не просто так приходит за детскими снами и мечтаниями. Она их видит. И то, что она увидела, ей не понравилось.
  Это точно было воспоминание из моего прошлого, с тем же янтарноглазым задорным лысым мальчиком. Неужели это действительно я? Просто ужас. Я ожидал, что в прошлой жизни был куда более красивым.
  Это было из тех времён, когда мертвецы ещё не вставали из могил и никто не нуждался в подземных кладбищах. Я также узнал клейницу и старый метод письма клейким соком с последующим нанесением чернильного порошка. Теперь уже изобрели нормальные чернила, а раньше приходилось работать клейкой субстанцией, из-за чего часто к тексте можно было наделать ошибок, которые даже никак не проверить до нанесения чернильного порошка. И Брейна узнал. Такой же, как и сейчас, разве что более ворчливый и явно не питающий ко мне нынешнего уважения. Тогда он был обычным могильщиком, а не начальником целой бригады кобольдов-рабочих.
  Филили не дожидается от меня ответа и тихо продолжает, поглаживая меня по щекам:
  - Я думала... некромантами становятся по собственной воле... а не что это определяется с рождения.
  Я некоторое время молчу, затем медленно присаживаюсь, перемещая Филили в свои ладошки. Сейчас она сама не больше куклы, и её пёстрое травяное платье кажется даже пестрее и изысканнее обычного из-за обилия мелких деталей, которые раньше казались такими обычными, а теперь будто сделаны рукой аккуратнейшего ювелира или кузнеца. Оказывается, размер имеет значение.
  - Кто-то становится некромантом по собственной воле, но тогда он проклинает всех своих потомков быть такими же.
  - Почему ты раньше не сказал?
  - Я сам об этом не помнил, пока не увидел этот сон. Я вообще почти ничего о себе не помню. Да и вряд ли ты бы мне поверила.
  Филили пристыженно опускает взгляд, удобнее устраиваясь в моих руках и откидываясь назад в моих ладонях.
  - Я не знаю, как работает твоя магия, но она провоцирует мою память, и я вспоминаю то, о чём уже давно не вспоминал.
  Мне снова вспомнились слова Парло. "Теперь... теперь он живой". Может, из-за этого мои воспоминания стали стремительно возвращаться?
  - Ты не хотел становиться некромантом?
  -...Нет, не хотел. Наверное, не хотел. Я не уверен. Сейчас-то мне всё равно, я не представляю себя кем-то другим. Но в то время для меня участь стать некромантом была хуже всего на свете. Я боялся, отрицал собственную судьбу, даже прятался от Брейна и старался не ходить на кладбище как можно дольше, но в конечном итоге меня тянуло туда как магнитом. Я хотел узнать больше о себе самом. Понять, о чём шепчутся остальные. Обезопасить себя, фьорну и фьорта Бельдс, Паоло.
  Лицо Филили стало задумчивым, а сама она выбралась из моих рук и перелетела на кровать, принявшись увеличиваться в размерах. Скоро рядом со мной вновь сидела обычная девушка с крыльями, и вновь она потеряла для меня всякое очарование. Чёрт, чувствую себя фетишистом. Или просто, пока она маленькая, я не так боюсь, что она расцарапает мне лицо?
  Некоторое время мы сидим молча, прежде чем я разрываю тишину своим голосом.
  - Ты совсем молодая и неопытная, как я вижу.
  - Н-не тебе судить, - Филили аж заикается, что говорит, насколько близко к нужной точке ударили мои слова. - Откуда ты вообще можешь знать, что я неопытная?
  - Ты права, не мне судить. Я почти не разговаривал с феями, только читал о них. Но ты слишком импульсивная, не знаешь многих вещей, которые другим феям должны быть известны. Ты даже не смогла с первого взгляда понять, что я не тот мальчик, к которому ты пришла.
  - Знаешь что?!... Ты не так далёк от правды, - она складывает руки на коленях и отводит взгляд в сторону. - Я работаю только год и пока у меня не было ничего особенного на этой работе. Но ты исключение из всех правил, - она вновь смотрит на меня и отчего-то хмурится. - Я не отличила тебя от ребёнка, потому что почти не вижу твоей души. Она пустая почти наполовину. И, что странно, его душа пустая тоже. Я вижу оболочку почти без начинки, лишь несколько лепестков полны и сияют изо всех сил.
  - Лепестков?... - я что-то не замечал, чтобы мы начинали говорить о цветах.
  Филили удивляется, но уже в следующее мгновение торжествующе улыбается и закидывает ногу на ногу.
  - Ага, уже не такой умный, значит? Даже не знаешь, как устроена душа!
  Вот же зазнайка. Только и искала момент, чтобы доказать своё превосходство. Но я не поддамся на эти провокации, я уже взрослый, пускай и в теле ребёнка. Не поддамся...
  - А вот и знаю, просто не помню! -...поддался. Парло, вернись и заткни мне рот, я буду очень благодарен.
  - Жалкая отмазка. Ты помнишь, чем различаются, некроманты, алхимики, чернокнижники и маги! И утверждаешь при этом, что не помнишь строение какой-то там души?
  -...Да, утверждаю.
  Ауч, моё самолюбие.
  Ликование Филили режет меня без ножа, но раньше, чем я успеваю всерьёз обидеться, она перестаёт улыбаться и откидывается назад на выпрямленные руки, поглядывая на меня с раздумьем.
  - Ты же ведёшь дневники, верно? Наверняка ты записал там что-нибудь о строении души.
  Я поднимаю на неё ошарашенный взгляд прежде чем заорать во всё горло:
  - ТАК ТЫ ИХ ЧИТАЛА?!!!
  - Э-эй, я просто увидела кучу тетрадей у тебя на столе, вот и р-решила! Не надо так орать!
  Ага, просто увидела! И так безупречно угадала, что это именно дневники! Срываюсь с места, подлетаю к столу и начинаю судорожно всё осматривать, чтобы убедиться, что вещи не на своих местах. Вчера я оставил дневник на странице, полностью заляпанной чернилами. Теперь же это была совершенно чистая страница с другим текстом.
  - Не смей лезть в чужое!
  - Я думала, только девушки ведут дневники, да ещё и так дорожат ими. Принцесса.
  - И многое ты успела прочитать, барышня?!
  Она вновь задумалась, что порядком меня бесит. Нет, это уже верх наглости, читать чужие записи и ещё делать вид, что виноват тот, кто их ведёт!
  - Прочитала я не так уж много. Меня заинтересовало одно место.
  Она вспорхнула и оказалась рядом со мной, не касаясь ногами пола. Её узорчатые крылья чуть звенят с каждым взмахом, а исходящего от них света хватает, чтобы видеть буквы, написанные чернилами.
  Под моим строгим неодобрительным взглядом она перелистывает дневник на пару страниц назад и показывает целиком исписанную неровным почерком страницу. Казалось бы, страница как страница, текст как текст. Но так кажется ровно до того момента, пока я не бросаю на неё скептический взгляд и не замираю в удивлении. Всего одна фраза. Вся страница заполнена всего одной фразой.
  "Найти Делотыни. Найти Делотыни. Найти Делотыни. Найти Делотыни. Найти Делотыни. Найти Делотыни. Найти Делотыни. Найти Делотыни. Найти Делотыни. Найти Делотыни. Найти Делотыни. Найти Делотыни. Найти Делотыни. Найти Делотыни. Найти Делотыни. Найти Делотыни. Найти Делотыни. Найти Делотыни..." И ещё много-много раз повторяется это не то напоминание, не то приказ найти какую-то или какого-то Делотыни. Впервые вообще встречаю это имя. Или фамилию? А может, это какой-то важный ингредиент для снадобья? Сложно понять без контекста.
  - И что это?
  Филили некоторое время молчит, потом вдруг оказывается возле меня и заглядывает в глаза, словно стараясь в чём-то меня уличить.
  - Это фамилия мальчика, чьё тело ты занял.
  Я не нахожу слов. Таких совпадений просто не бывает. Получается, я ещё после третьего перерождения искал этого Делотыни? Сколько мне было настоящих лет? Сколько прошло с тех пор? Сейчас мне за тридцать, как и Парло, только я на пару лет старше. Как вообще происходящее объяснить?
  - Ты где-то ошиблась. Или это просто однофамилец.
  - Всего один род во всей Алтурии носит эту фамилию. Ты просто не знаешь её историю.
  Мой праведный гнев на вторжение в мою личную жизнь сметает любопытством и озадаченностью. Что такого особенной в какой-то там фамилии? У меня у самого когда-то была фамилия! Некро Некромант Некромантович. Чем не ФИО?
  Замечая то, как я утих, ожидая продолжения её речи, Филили улыбается шире.
  - А меня ещё неопытной назвал! Сам-то не знаешь простейших вещей. Дело ведьмы по имени Тынь было одно время известно всему миру!
  - Ведьма Тынь?...
  Нет, я определённо точно ничего не слышал. Или слышал, но забыл. А зная, что в основном из моей памяти стираются воспоминания лишь обо мне самом, я как-то был причастен к этому делу.
  - А когда оно произошло?
  - Сто восемьдесят девять лет назад.
  Мне всего-то тридцать с чем-то, я никак не могу быть причастен к этому делу! Всё страннее и страннее.
  Возвращаюсь на кровать и тяну фею за собой, чтобы она не смела и дальше рыться в моём дневнике. Она, конечно же, недовольна этим, вырывается, но моя хватка сильнее её когтей.
  - Ладно уж, посвяти меня в тайны мироздания, - примирительно улыбаюсь я, когда мы оба сидим. Фея всё же вырывается из моей хватки и отодвигается на дальний край кровати, поглядывая на меня сердито, но я делаю вид, что не замечаю сурового взгляда, и просто жду, когда она расскажет про эту ведьму. Со временем её гнев утихает и она придвигается обратно, вновь складывая руки на коленях, как примерная ученица. Потом поднимает их, скрещивает пальцы, перебирает. Она нервничает?
  - Никто не знает, правдива ли эта легенда. Она звучит слишком абсурдно. Ты поймёшь, когда услышишь.
  Давай уже, рассказывай, мне же интересно! Так и хочется прокричать эти слова и добавить, что у меня не целый день впереди, но это будет уже ложью. У меня целый день ничем не занят. Мне больше некуда торопиться. Я живой.
  Филили глубоко вздыхает и начинает:
  - Давным-давно...
  - Ой, только давай без этого.
  - Цыц!
  Я послушно замираю и даже прикрываю рот ладошкой, сам уже напоминая примерного ученика, на которого прикрикнула строгая учительница. Что за ролевые игры?
  - Давным-давно... Кхм... Сто восемьдесят девять лет назад жила ведьма Тынь. Фамилий тогда ещё не было, были только прозвища: Кузнечик, Почемучка, Лесистый... Это потом у людей появились фамилии, правда, в основном это были те же прозвища на других языках. У некоторых так и остались прозвища без фамилий...
  - А как и с какого языка переводится Бельдс? - спрашиваю я заинтересованно. Фея делает умный вид и гордо произносит, будто из учебника зачитывает:
  - Бельдс с гоблинского переводится как "Адский колокол"!
  Меня разрывает от смеха. Интересно, Парло знает, что его фамилия далеко не святая, так ещё и взята у гоблинов? Филили слабо улыбается, наблюдая мою вспышку смеха, хоть я и вижу в её глазах каплю недоумения. Позже, когда я успокаиваюсь, она продолжает:
  - Вот и у Тынь было прозвище: Чужачка. Никто не знал, откуда она пришла, где её настоящий дом. Она скиталась по всему миру, нигде надолго не задерживаясь, ничем особо не известная, пока не остановилась в одной бедной деревне и не осела там, став местным лекарем. Она занималась своими делами и никто ей не мешал, а она не мешала другим и даже помогала, когда к ней приходили за помощью.
  То, чем она занималась, оставалось секретом для всех, но до тех пор, пока она не причиняла никому вреда, люди смотрели на это сквозь пальцы.
  И вот в один день пошёл золотой дождь.
  - Золотой дождь? - я недоумённо повесил голову. Филили отчего-то покраснела и отвесила мне подзатыльник ни за что. Совсем как Парло временами!
  - Я неправильно выразилась. Кхем-кхем... Так вот. Пошёл дождь из золотых монет. Целый день шёл этот дождь и ещё несколько дней после этого люди из близлежащих деревень приходили собирать монеты. Золото было настоящим, это проверили сразу. Тогда ещё это не связывали с ведьмой, хотя люди догадывались, что она должна быть причастна к этому происшествию, это был наиболее очевидный вариант. Подозрения только окрепли, когда сразу после этого события она заперлась в доме и никуда не выходила и никого не впускала. А потом, в один день, она пришла в деревню с двумя детьми. Один был длинноволосый и белый как мрамор, другой - с чешуёй чернее угля. Все смотрели на них с подозрением, а ведьма будто не замечала этого, ходила по рынку, делала покупки совершенно обыденно и спокойно. И дети вели себя как обычные дети: играли, бегали друг за другом, спорили из-за пустяков и здоровались с проходящими мимо людьми, с подозрением смотрящими на них.
  Один из деревенских жителей отважился подойти к ней и спросить её прямо об этих детях, а ведьма ответила: "Это подарок богини Лаки".
  О такой богине прежде никто ничего не слышал, потому Тыни никто не поверил, а детей попытались тут же забрать, но ребёнок с чёрной чешуёй начал изрыгать огонь, а белого ребёнка никто не мог коснуться - он уходил сквозь пальцы словно ветер.
  - Ты права, это не история, а какой-то бред, - но всё же интереснее, чем сказки Аля о том, как он старался выкупить топор у конюха, потому что его собственный отняли на границе страны.
  Я придвинулся поближе, почти полностью прижавшись к боку Филили, и вдруг ощутил странное чувство. Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять причину его появления.
  Я ещё никогда не сидел так близко к женщине. Да, выглядящей молодо (но учитывая, что она фея, ей может быть уже тысяча лет. Правда, с её характером и уровнем знаний она действительно может быть совсем молоденькой), но женщине. Я никогда не чувствовал материнского тепла, или просто не помню этого. Кажется, единственная женщина, с которой я был близок, это фьорна Бельдс. Её звали Анита и я любил её так же, как люблю Парло. Об этом я тоже вспомнил только сейчас, после сна о прошлом, открывшем мне глаза на собственную биографию и предназначение быть некромантом с рождения и до самой смерти... Хотя, даже смерть не разлучила меня с этой силой.
  Я не смог стать героем и прервать родовое проклятие. Я лечил людей, продлевал их жизни, но всё это лишь для того, чтобы питаться их силами и вытягивать себя каждый раз из могилы уже против собственной воли, жить, чтобы существовать и тянуть на своих плечах тяжесть бытия, переставшего приносить какую-либо радость.
  - Понятно, ты не слушаешь.
  -...Прости, задумался, - да ладно, я извинился? С чего бы это? Сам извинился, сам изумился и обомлел. Странно всё это.
  Но Филили, кажется, ничему не удивилась, лишь вздохнула и позволила мне и дальше сидеть у неё под боком, видимо, забыв, что я не ребёнок, которым кажусь, а взрослый мужчина, живший кучу раз.
  Но какая разница, сколько я прожил, если ничего не видал? Тот же самый Аль живёт впервые (хотя, он получил такие травмы, что нынешнюю жизнь можно считать второй), но уже побывал в стольких местах, столько всего повидал и изобрёл, сколько я за свои тридцать не насчитаю.
  - Что было после того, как их попытались отнять у Тыни?
  - Так тебе интересно? - возликовала фея. Настала моя очередь вздыхать. То, что она знает что-то, чего не знаю я, приносило ей чересчур явное удовольствие. Подумаешь, какая-то легенда о ведьме, которой несуществующая богиня подарила двух странных детей!
  - Снова закую, если ничего не расскажешь.
  - Ладно-ладно, грозный некромант.
  Она что, смеётся надо мной? То, что я некромант, перестало приносить ей омерзение и теперь кажется чем-то забавным? Какие же женщины всё-таки переменчивые.
  - Детей оставили с Тынью и всё стало как и было прежде, разве что теперь люди, приходившие к ней лечиться, могли наблюдать игру детей, невинно бегающих друг за другом. Если забыть про их странный внешний вид и способности, это были самые обычные дети. Скоро их уже стали спокойно называть сыновьями Тыни, и хотя ведьма была недовольна этим, а люди замечали, что дети в свою очередь ни разу не назвали ведьму матерью, большинство привыкло называть их именно так.
  Ещё деревенские жители заметили, что дети росли невероятно быстро. За пару месяцев они стали выглядеть как шестилетние и уже всеми силами помогали ведьме с работой. В особенности помогал белый ребёнок, тогда как чёрный часто отлынивал и сбегал в деревню играть с остальными ребятами, которые вскоре приняли его за своего и возмущались лишь тем, что он слишком рано начал превосходить их во всех играх.
  Я чувствую, что вскоре по всем правилам в истории должно случиться что-то плохое, ужасное, потрясающее разум в хорошем смысле.
  - Спустя год они были уже полноценными подростками и в то же время в деревню приехала ярмарка. Конечно, ведьма Тынь и дети пошли на неё и развлекались целый день. Наконец-то жители могли потратить все деньги, собранные во время золотого дождя... дождя из золотых монет!
  Я напрягаюсь. Что не так с этим золотым дождём?
  - Что такое золотой дождь?
  - Я ведь уже сказала, дождь из золотых монет!
  - Тогда почему ты уточ... ммх?! - она насильно затыкает мне рот своей рукой и продолжает рассказ с прерванного места, заставляя меня барахтаться в попытке ослабить её внезапно сильную хватку пока она снова не расцарапала мне щёки.
  - Благодаря тому дождю ярмарка прошла особо богато, было много цветных фонарей и гирлянд, дети получили множество новых игрушек, взрослые - сувениров, старики - книг (а книги в то время были дорогим удовольствием и одна книга могла стоить триста золотых).
  - Ты видела это собственными глазами? - спрашиваю я, так как увлёкшаяся рассказом фея отпускает меня.
  - Нет, конечно, это же просто легенда! Да и я столько не живу.
  - Значит, ты всё-таки молодая и неопытная феечка, - я мерзко хихикаю. Впрочем, мне приходится об этом пожалеть, так как фея набрасывается на меня и прижимает к кровати, шутливо начиная меня душить, а я так же шутливо начинаю отбиваться, заливисто смеясь и чувствуя себя как никогда живым. Парло так со мной редко обращался, хоть и был примерно моим сверстником, а больше я ни с кем особо не общался. Были деревенские жители, которых я лечил и которые боялись лишнее слово в моём присутствии сказать, ведь я их маленькое божество. Были редкие-редкие гости вроде Альберта. Но никто уже давным-давно не общался со мной так легко, не заставлял меня чувствовать себя так, словно я вновь молодой и сильный, не смешил до колик в животе. Словно она моя старшая сестра. Прямо как фьорна Анита.
  Смех внезапно застревает в горле, а я смотрю широко раскрытыми глазами в глаза Филили, которая тоже смеётся, но резко прекращает, когда замечает моё выражение лица.
  - Что такое?...
  Я жмурюсь от мокрого ощущения в ухе. Это слезинка, собравшаяся на краю глаза, скатилась по виску прямиком в ушную раковину. Переворачиваюсь на живот и зарываюсь лицом в подушку, стараясь успокоиться. Что со мной? Почему так больно в груди? Словно я в один момент потерял всё, чем дорожил, самое дорогое на свете, самое важное.
  - Некромант?
  - Фьорна Бельдс... Я не смог её спасти...
  - Фьорна Бельдс? Ты о...
  Я не слушаю. Мне нечем дышать. Слишком тяжело. Голова разрывается от стучащих в ней воспоминаний, не находящих выхода, а я готов голыми руками разодрать на части череп, чтобы боль ушла и всплыла картинка из прошлого, отчаянно бьющаяся внутри.
  Меня уже не волнует какая-то глупая легенда, ничего не волнует. Фьорна Бельдс... Что с ней случилось? Почему я не запомнил столь важную вещь?! Я что-то не сделал для неё, что-то важное, и теперь она... Я даже не знаю точно, мертва она или нет! Но чувствую, что мертва, и мертва по моей вине. Единственная женщина, относившаяся ко мне с добром.
  - Уходи... Уходи, Филили.
  Но она не слушает. Я чувствую её тёплую магию, текущую от моей спины по всему телу, словно у меня самого отрастают крылья, и воздух снова поступает в мои лёгкие, даря ощущение свободы от горького комка в горле. Магия фей творит удивительные вещи.
  - Я буду здесь... Я расскажу, чем кончилась легенда... А ты спи. Спи сладко, заблудшее дитя.
  Я не могу сопротивляться её голосу и послушно закрываю глаза, полные слёз. Боль наконец-то улетучивается, разум мутнеет и погружается в океан безмятежности, открытый, как мне казалось раньше, только для спящих вечным сном. Давно не испытывал такого спокойствия. Я могу стать зависимым от этой магии.
  Усмехаюсь в последний раз, прежде чем ощущаю, что уже не в силах думать...
  
  ========== Легенда о деле Тыни ==========
  
  - Кинсел! Лавьер! Бегом сюда!
  - Да! - отозвались хором два подростка и оказались мигом около женщины в остроконечной шляпе, так и не разъединив свои руки. Один был ей по грудь, другой чуть пониже, у одного в свободной руке был леденец, у второго целая корзина таких же сладостей, но у обоих одинаково горели глаза от восторга и в них отражались огни пышного праздника. Везде фонари, везде гирлянды, в воздухе вспыхивают фейерверки, а на ночном небе раскинулась вереница звёзд.
  Женщина скосила взгляд на того, что повыше (на нём ещё была шапка высотой с его же голову), и угрюмо спросила:
  - Зачем тебе столько сладостей, Кинсел? Никто из вас столько не съест.
  - Эм... Ну... - Кинсел смутился и опустил взгляд, чувствуя себя провинившимся щеночком под этим строгим взглядом, но внезапно тот, кого он держал за руку, выступил вперёд и как-то приглушённо, отчаянно попытался за него вступиться:
  - Он... Он раздаст остальным ребятам! Правда, Ки?
  - Да-да, всем-всем раздам! - быстро поддержал обвиняемый.
  Взгляд женщины не смягчился и стал даже строже. Она попыталась схватить Лавьера за ухо, но то прошло сквозь её пальцы и Кинсел прыснул со смеху, тогда как Лавьер виновато улыбнулся. Их страх, впрочем, тут же вернулся, когда зрачки отчитывавшей их женщины сузились, а взгляд стал пронизывающим словно две длинные спицы.
  - Вернитесь в лавку и отдайте все сладости обратно.
  - Ну Тынь! - воскликнули оба одновременно.
  - Нам ещё понадобятся эти деньги. Или... Только не говорите, - заметив, как они избегают её взгляда, ведьма сообразила, что они что-то от неё скрывают.
  Она схватила Кинсела за подбородок и отковырнула немного шоколада с чёрной чешуи, покрывавшей всю его шею и часть щёк.
  -...Мы уже съели половину.
  - Четвертинку, - вздохнул Лавьер.
  Хоть эти трое сейчас разыгрывали сценку типичной семьи, между ними не было ничего общего ни в чертах лица, ни в поведении, только одежда была похожа: чёрная, белая и тёмно-синяя накидки на плечах.
  У Тыни был длинный острый нос и пронзительные синие глаза, у бледного от природы Лавьера чуть притупленный носик и чёрные глаза, создававшие ощущения огромного зрачка, а у чешуйчатого Кинсела носа будто и не было, только две змеиные ноздри, и в глазах позади узкого зрачка словно горело янтарное пламя. Если бы они не стояли все рядом и вся деревня бы не знала, что живут эти трое под одной крышей, они могли бы разойтись по разным краям фестиваля и никто не заподозрил бы их связи друг с другом.
  - Больше вам денег от меня не видать.
  - Злюка!
  - Мы заслужили, Ки... - понурил голову Лавьер и в этот раз ничего не делал, чтобы его ухо можно было схватить и болезненно выкрутить. Даже то, что чешуйчатый пытался их разъединить и всеми силами отпихивал ведьму от своего друга, не помогало, от его стараний Лавьеру было только хуже и больней.
  - Прекрати! Прекрати! Отпусти его, злая ведьма!
  - Я обычная ведьма, злой меня делаете только вы.
  - Ки, Ки, Ки, не лезь, Ки! Ай, хватит!
  Тынь разжала руку. Лавьер отпрянул назад, шмыгнул носом и принялся потирать болящее ухо.
  - Я позвала вас чтобы всем вместе сыграть в тот аттракцион, но раз вы потратили все деньги...
  - Не все! - вдруг выкрикнул Кинсел и достал из кармана длиннополого одеяния две монеты.
  Тынь сощурила глаза и наклонилась, как ворона, увидевшая брошенный червивый сыр касу марцу под деревом, на котором сидит, и решившая для себя, что подобная гадость не достойна её внимания. Потом выпрямилась и перевела взгляд с лица подопечного на деньги.
  - Тут хватит только на одного. Своих денег я уже не дам, вы истратили свою долю.
  - Тогда пусть это будет Лавьер! - не принимая возражений, он сунул монетки в руку оцепеневшего друга, бросил корзину со сладостями на землю и побежал прочь.
  - Кинсел! Стой! Кинсел! - кричали ему вдогонку два голоса, но ни один из них он не пожелал услышать и обдумать.
  Женщина тяжело вздохнула и приложила ладонь ко лбу, утирая несуществующий пот.
  - Уж не знаю, надо с ним построже или помягче...
  - Я... Я думаю... Ему нужно больше свободы. Он же... дракон... - нерешительная улыбка возникла на совершенно белых, почти что синих губах полупризрака. - Давайте пока поиграем, а он вернётся! Я уверен, он не будет долго обижаться!
  - Поиграй один, - ведьма сделала шаг в ту сторону, где исчез Кинсел, - только после этого от лавки ни ногой, понял? Мы вернёмся через пять минут.
  Но с тех пор подростка с чёрной чешуёй, в высокой шапке, скрывавшей длинные рога, никто не видел.
  К концу праздника его имя было на слуху у каждого, вся деревня, включая гостей фестиваля, искали его. Свидетели говорили, что мальчик в буквальном смысле внезапно провалился под землю, не успев даже воскликнуть, но осмотр того места ни к чему не привёл - обычная лужа свежей грязи, необычная для такой сухой погоды, которая стояла в последнее время. Неглубокая, палец едва ли уходит в неё на две фаланги в самом глубоком месте.
  Но жизнь шла своим чередом, разве что мальчик по имени Лавьер, в одеянии белом, как он сам, стал больше прежнего похож на приведение, всё ходил по деревне и раз в тридцатый стучался в те же двери и глядел с немым вопросом, на который получал довольно раздражённый предсказуемый ответ. Один мужчина так рассердился на мальчика, который в очередной раз пришёл к его дому, что бросил в того камень. Камень угодил ему прямо в голову, не прошёл насквозь, как должно было произойти, и Лавьер повалился на землю, начав истекать прозрачной жидкостью, не имевшей ничего общего с кровью. Ему тут же была оказана помощь, но ведьма Тынь не простила мужчину. Неизвестно, какое заклятие она прочитала, но на следующее утро мужчина проснулся от ужасной боли с переломанными пальцами на той самой руке, державшей в роковой день камень.
  Тогда и началась борьба деревни с ведьмой. Лавьер оказался заперт в доме ради собственной безопасности и мог только беззащитно наблюдать, как с холодным презрением ведьма ставила одно заклинание за другим, чтобы никто не подошёл к дому и чтобы дерево, составлявшее дом, не возгорело от брошенных в него факелов.
  Здание превратилось в неприступную крепость.
  Ещё четыре месяца длилась эта война. Конечно, ведьма могла в любую из ночей оставить дом и бежать, но быстро подрастающий Лавьер будто чувствовал, когда она была на грани побега, медленно подходил к ней, клал голову на колени и беззвучно плакал, так же, как и четыре месяца назад, когда его тело было меньше, а запястья тоньше, повторяя: "Ки... Ки..." Они выросли вместе, им было предначертано самой судьбой одновременно произрасти в виде младенцев из белых волос и чёрных ногтей Лаки, спуститься на землю с золотым дождём к достойному человеку, вырасти и построить храм в честь богини, брошенной на вечное растерзание богиней всех людей Иллиас столько веков назад, что в человеческой памяти история о богине душ стёрлась без остатка. Записи о ней сохранились в редчайших сборниках легенд, написанных на древесной коре, оттого люд и не поверил ведьме, что такая богиня вообще существует и что дети эти - её дар, её спасение от вечной боли и забытья. Конечно, никто не принимал ведьму за шарлатанку, особенно когда ничем другим нельзя было объяснить и дождь из золотых монет, и появление детей, так похожих на людей, но несущих в себе кровь чёрного дракона и бесцветную кровь духа, призрака. Но и верить ей никто не собирался.
  Сколько бы жизней целительные силы ведьмы ни спасли, было лишь вопросом времени, когда её захотят изжить с этого света. Ведь ведьма всё равно была ведьмой, такой же как те, которых пару столетий назад сжигали на кострах. Неважно, насколько она будет добра и заботлива, кто-то лишь ждёт повода разжечь те же костры и начать охоту. Просто Тынь впервые за долгие годы дала им долгожданный повод гордо поднять лица и отправиться на охоту за "угрозой человечества".
  Четыре месяца шла осада, а из избы никто, казалось бы, не выходил. Люди думали, ведьма была готова к этому и запаслась жареными крысами. На самом же деле это Лавьер, вышедший из-под домашнего ареста как только в доме кончилась еда, стал невидимкой проходить через все барьеры, все ловушки, и, обходя надзор, возвращаться к Тыни с припасами, благодаря её тем самым за борьбу, которую она вынуждена была вести до возможного возвращения Кинсела. Только Кинсел своим исчезновением ставил их в опасное положение, не давал сдвинуться с места и уйти отсюда подальше.
  И они дождались. Одним туманным утром на крышу дома, ломая все барьеры и заклинания защиты, будто их и не было, с небес спустился взрослый юноша в одних порванных штанах. Чёрные крылья, чёрная чешуя, чёрные рога и огненные глаза - всё в нём было драконье кроме человеческого лица, скрытого тенью безразличия, и рук, бережно держащих что-то, завёрнутое в чистейшую простыню.
  Те, кто сторожили дом, дожидаясь лучшего момента для атаки, побросали вилы и дубины и разбежались куда подальше. Самый смелый из них попробовал бросить в дракона пучок вырванной травы с запутавшейся между корешками землёй, но тот даже не долетел до цели - сгорел.
  Он плавно опустился на землю и постучался в дом. Призрачные руки протянулись сквозь деревянную преграду, а следом из двери вышел весь Лавьер, будто чувствовал, что постучавший в дверь гость это его духовный брат и никто другой.
  - В этом ребёнке лепесток моей души, поэтому он скоро вырастит остальные и сможет выжить, - объяснял Кинсел уже внутри дома, словно не замечая рыдавшего у него на плече Лавьера, который всё никак не мог успокоиться и принять тот факт, что его пропавший без вести духовный брат вернулся. Тот рассказал, как его утянуло под землю, как чей-то голос сказал ему, что он забудет всё, что здесь было, и как он очнулся где-то в поле с умирающим ребёнком на руках. Тогда он ещё не знал, что исчез на четыре месяца, для него всё произошло в один миг. И способность видеть души тоже пришла в один миг, эти прекрасные звёздоподобные цветы с пятью лепестками. Только благодаря Лавьеру, видевшему души всегда, он сразу понял, что видит, и не растерялся.
  Кинсел отдал телу, почти опустевшему и покинутому настоящей душой, свои чувства, и зародыши новой души охватили ребёнка, вновь подарив ему возможность кричать от голода и бить маленькими кулачками по груди спасителя, без конца ворочаясь у него в руках.
  - А твоя собственная душа? - шмыгая носом, спросил охрипший голосом Лавьер.
  - Она пока не восстановилась, поэтому я сам ничего не ощущаю. Прости, Лавьер, если моё равнодушие тебя задевает.
  - Нет, главное, что ты здоров и вернулся к нам! Свою душу я не могу отдать, сам знаешь... Теперь ты видишь, на что моя душа похожа.
  Всё это время Тынь внимательно слушала дракона, пока сама кормила ребёнка искусственным молоком из растительного сока. Когда в избе повисла тишина, развеваемая лишь довольным чмоканьем ребёнка, она сказала:
  - Только те, кто близки со Смертью, видят души, полагаю. Тот, чьё осознание сильнее всех других компонентов души.
  Божьи творения переглянулись и один из них медленно кивнул. Больше ни звука не донеслось с его стороны, пока не стало слышно тихое сопение уснувшего малыша.
  - Нам с Лавьером пора в путь.
  - Я знаю, - вздохнула ведьма и опустила шляпу на глаза. - Я тоже больше здесь не задержусь.
  А в это время в деревне собиралось новое войско, неприступную ранее крепость собирались брать силой и только силой. "Сжечь ведьму! Сжечь ведьму и её глупого белобрысого отпрыска!"
  Но когда жители деревни собрались, они нигде не смогли найти избу кудесницы. Её как будто никогда и не было, остался лишь большой, словно выжженный в траве круг и ребёнок в самом его центре. Ребёнок спокойно спал, хорошо укутанный в свежую простыню, а на его щеке был рисунок цветка с четырьмя пустыми лепестками и одним белым.
  Многие спорили, стоит ли убить это дитя. Кто-то даже выступил вперёд и попытался ударить ребёнка вилами, игнорируя всех тех, кто вцепился в него и пытались оттащить, крича, какой он бессердечный. И снова попытка напасть на мистическое существо, похожее на человека, обернулось неудачей. Вилы просто сломались об его кожу. Ничто не могло нанести ему вреда, а если и был способ, те, кто были за спасение ребёнка, не позволили недоверчивым садистам и дальше вымещать злобу на ребёнке. Его взяла к себе одна семья, а прозвище-фамилию дали Отпрыск Тыни, позднее сокращённый до менее оскорбительного Дело Тыни.
  К тому моменту, когда он вырос, к нему уже все привыкли и забыли о его странном происхождении. Это был самый обычный человек, не дракон и не призрак, а рисунок на его щеке исчез, когда все остальные лепестки нарисованного цветка обрели тот же белый цвет, что и первый.
  Только искусные маги, проводившие в деревне расследование после истории о Тыни и двух странных детях, отметили, что у ребёнка особая форма души - извлечение одного-двух лепестков не наносило ему никакого вреда, и это был первый случай в истории, ведь у каждого чистокровного человека, исследованного доныне, душа была единым целым и не могла полноценно существовать после потери хотя бы одного лепестка. Когда из него извлекали лепесток, на щеке вновь расцветал рисунок, и стоило душе вновь стать целостной, как он пропадал. Это было единственное, что отличало его от человека. Из-за этого его сначала пытались отнести к первому представителю новой, до сих пор не существовавшей расы, но то, что форма его души была присуща обычно монстрам, не делало его нечеловеком.
  Такая же душа была у его потомка, и у следующего. Почему-то больше одного ребёнка в семье Делотыни никогда не рождалось. После четвёртого поколения информация об этой фамилии не пополнялась и осталась только легенда о ведьме Тыни, вырастившей божественных детей и исчезнувшей, оставив после себя этого ребёнка, принесённого чёрным драконом из подземного царства.
  
  - Некромант... Некромант, вставай, кушать пора!
  Я медленно разлепляю глаза и оглядываюсь вокруг в поисках феи, но той уже и след простыл, а надо мной стоит Парло, гневным голосом пытаясь меня разбудить. Судя по его раздражению, занимается он этим уже достаточно долго. Ну, его проблема.
  Я зарываюсь обратно носом в подушку и тут же вскрикиваю от боли. Вы бы тоже испытывали боль, если б вас со всей силы тянули за волосы. Теперь я сожалею, что не такой же лысый, как в молодости (довольно забавно говорить о молодости, когда я в теле маленького мальчика).
  - Я не нуждаюсь в питании. Знаешь, не очень приятно, когда еда камнями лежит в мёртвых кишках.
  - Ты забыл, что теперь тебе НУЖНА еда?
  А ведь и правда. Этот факт наполняет меня непонятной, даже глупой радостью, заставляющей меня подскочить на кровати и в переизбытке чувств обнять Парло за шею, ощущая, как щёки вновь болят от такого непривычного выражения лица как улыбка.
  Объятий в ответ я так и не дождался, но это меня не волновало. Зато меня взволновал вопрос: обнимались ли мы раньше? Насколько я помню и знаю, сейчас редко обнимаются даже жёны и мужья. Многие забыли о прежней близости. Мир на грани новой войны, как рассказывал когда-то Аль. Тогда ещё на его щеке не было таких страшных царапин, голос надломленным, а глаза потухшими, как было... вчера? Вроде вчера. Да, я проснулся утром от кошмара, потом Филили усыпила меня и я проснулся как раз вечером, потому что Парло вернулся со службы.
  -...Ты отлипнешь от меня?
  - Да будь ты хоть чуточку менее серьёзным! Разве не здорово, что я теперь живой? Мы оба так долго этого ждали!
  - Ждали? Ты ничего не ждал, а я из-за тебя только нервы теряю, - говорит Парло так, будто выплёвывает слова с ядом. Отчего-то он ещё мрачнее, чем обычно. Я размыкаю руки и заглядываю в его глаза. Такие же зелёные, как обычно. Даже в этой вечной темноте комнаты я их вижу и зачарованно то приподнимаюсь на носочки, то опускаюсь на пятки, раскачиваясь как на качелях.
  Хмурый. А ведь совсем недавно я слышал его смех, когда моя задумчивость стала поводом для шуток Аля. Неужели этот смех был фальшивым? Я жалею, что снова перестал разбираться в людях. Или это только Парло такой загадочный, непонятный. Может, он считает, что, став живым, я буду ещё большей занозой в заднице? Я не представляю, как это может быть. Ведь не придётся покупать новые тела или осквернять могилы, из которых мёртвые вылезают самостоятельно с недавнего времени, без моей помощи, о чём я уже гораздо раньше упоминал. Я не буду больше прятаться от солнца (судя по дневниковым записям, я и так не особо от него прятался и делал что хотел, стараясь отвлечься от мысли, что от солнца и постоянных движений гниение протекает быстрее). Я смогу есть его стряпню без жалоб. Что его не устраивает?
  - Что случилось, Парло?
  - О чём ты? Пошли уже ужинать.
  Я хватаюсь за длинный рукав его рясы, украшенный блестяшками, и всячески пытаюсь вернуть зрительный контакт, от которого Парло упрямо увиливает, словно я могу увидеть то, что он не хочет показать. Новые раны? Нет, его ряса целая и довольно чистая, как мне кажется. Тогда что? Что? Что? Почему ты ничего мне не говоришь, Парло? Ты вспомнил, кто я такой, и жалеешь, что помог мне вернуться к жизни раз и навсегда?
  -...А если я и в этом теле умру, ты снова мне поможешь?
  Он замирает. Кажется, я задал худший вопрос из возможных.
  Между нами растёт напряжённая тишина. Я ослабляю пальцы и Парло идёт к двери и, как только достигает её, чуть оборачивается - немного поворачивает голову - но не смотрит на меня.
  - Сегодня на ужин морковные котлеты и салат.
  На этом наш разговор заканчивается. Я даже не обращаю внимание на то, что он в какой раз вошёл в мою комнату вопреки строжайшему запрету.
  Но я возобновляю его, как только мы садимся за стол друг напротив друга, читаем общую молитву и принимаемся за еду. Не очень люблю эту травяную диету, особенно без чёрного хлеба. Только с чёрным хлебом я могу съесть что угодно.
  - Парло, а ты знаешь легенду о Тыни?
  На его в кои-то веки спокойном лице пробегает дрожь и самого его как-то передёргивает.
  - Да, а что?
  - Ну... - задумчиво протягиваю я, болтая ногами под столом, - просто вспомнилось само словосочетание, вот и стало интересно, знаешь ли ты эту легенду. О чём она?
  Вновь у него хмурый вид. Да что с ним сегодня не так?
  - Если вкратце, то она о ведьме, которая долго не могла завести детей, и неизвестная богиня одарила её двойней, но жители не смогли принять этих детей, так как один из них был полудраконом, а другой - полупризраком. Не могу представить, что такое этот полупризрак... Но когда они выросли, богиня забрала детей обратно и подарила ведьме Тыни настоящего человеческого ребёнка с душой монстра. Но Тынь к тому времени была уже истощена и оставила ребёнка деревенским жителям, перед этим наложив на него кучу защитных чар. Так он вырос и остался там же, а сама ведьма исчезла, как будто её и не было. Только большое выгоревшее пятно на земле там, где стоял её дом, напоминало о её существовании.
  Гибридов людей и монстров было и до этого много, но смешение чисто человеческого тела и души монстра было первым примером за всю историю и за ним и его потомками ещё некоторое время тщательно приглядывали высшие маги, стараясь понять суть этого феномена, и даже планировали как-то использовать, чтобы победить Смерть. Почему-то всегда рождался только один ребёнок и только мальчики. Лишь в четвёртом поколении родилась девочка, покинувшая деревню и сбежавшая тем самым из-под присмотра, и так прервалась история рода Делотыни. Никто не знает, где сейчас та девочка или её потомок.
  "Такие разные версии, но история про Делотыни практически та же..." - подумалось мне. А ещё я думаю, почему в моём сне история была гораздо точнее, словно я был её участником. Вряд ли кто-то дословно запоминал, что сказал Кинсел, что сказал Лавьер, что ответила ворчливая Тынь. Вряд ли кто-то поймал парня-призрака за воровством припасов, иначе на него бы напали и усилили охрану. И вряд ли кто-то был в избе, когда Кинсел рассказывал о том, как спас ребёнка ценой лепестка своей души. Неужели Филили настолько подробно мне это рассказывала, пока я спал? Или её история перемешалась с моей фантазией? А ведь я так до сих пор и не услышал ничего про лепестки души.
  Я пригляделся к Парло. Путём долгой фокусировки я наконец-то разглядел под рясой, под рубахой, под кожей, под костями прекрасный белый цветок с пятью лепестками. Я ведь тоже близок со Смертью, как некромант, и вижу то, что не видят другие.
  После сна я вспомнил наконец, что такое душа и из чего она состоит. В каждой душе хранится пять компонентов: "Чувства". "Разум". "Связь с телом." "Отклик на реальность." "Осознание." "Осознание" из них самое важное, так как оно формирует оболочку каждого компонента души, но одновременно существование "Осознания" невозможно без всех остальных лепестков единого цветка, без осколков цветочного узора. Оно отвечает за связь с духовным миром, или, как принято сейчас говорить, с потусторонним. Это не значит, что душа существа, близкого к потустороннему миру, скоро умрёт - души никогда не умирают. Это лишь значит, что душа представленного в качестве примера существа близка со Смертью. Это правда трудно объяснить.
  Скажем так: я могу видеть души, Парло - нет. Он не обладает святой силой, хоть и зовётся священником. Как и говорил Брейн из моего сна, крест на его груди - фальшивка. Ангелы, приходящие раз в год на поклонение богине всех людей Иллиас, не освещают это место, а своим приходом просто напоминают, что поклоняться именно ей важно и похвально. Никто из них до сих пор не обратил внимание на меня, и это меня спасает, так как священная сила даже самого маленького ангела сильнее, чем моя тёмная магия на данный момент. В день их прихода я просто сижу дома и не привлекаю к себе внимания.
  Обсуждать этот вопрос можно долго, но вывод в том, что Парло больше обычный человек, чем настоящий священник, иначе его каждодневное чтение молитв убило бы меня, сожгло изнутри.
  - Парло... а что такое золотой дождь?
  - А? Золотой дождь? Эм... Наверное, дождь из раскалённого золота. Звучит как пытка...
  У меня мурашки пробегают по спине и я чуть не брякаю, что на самом деле золотой дождь это дождь из золотых монет и что поведала мне об этом Филили. Парло ведь не видит фей и вряд ли знает об их существовании. Он не видит то, что вижу я.
  Стоп, Филили не сказала мне, что это дождь из золотых монет! Она сказала сначала "золотой", а потом исправила на "из золотых", это совершенно разные вещи! Словосочетание "золотой дождь" чем-то её смущало, и я должен узнать, чем!
  - Может, это дождь с золотой водой?
  - Не бывает золотой воды. Бывает святая вода.
  - Значит, это святой дождь?
  - Гм... В этом есть доля смысла.
  Наконец-то мы говорим о чём-то совершенно обыденном и Парло не закрывается от меня. А я в это время наворачиваю морковные котлеты, набиваю щёки, несмотря на то, что очень горячо, ведь я голодал несколько дней без единой крошки во рту. Меня немного беспокоит, что я не чувствую их вкуса, но ведь ничего страшного в этом нет?
  - Значит, святую воду можно назвать золотой?
  - При её ценности... Да, возможно. Это было в какой-то книге?
  - Д-да, но я забыл контекст.
  - А книгу помнишь? Можно снова найти строчку про этот золотой дождь?
  - Ой... Я прочитал её в прошлой жизни!
  Парло щурится.
  - Ты что-то от меня скрываешь. С чего это тебя заинтересовали два словечка из книги, которую ты читал давным-давно?
  - Ну, знаешь, такое бывает, когда у тебя не получается уснуть и ты погружаешься мыслями во всё, что с тобой происходило. Разве у тебя такого не бывает?
  - Нет. Я не обременён никакими грехами и мой сон всегда спокоен, а ты наверняка вспоминаешь о всех тех мёртвых, которых воскресил без их разрешения и отправил обратно к их семьям, забыв учесть, что никто тебя об этом не просил.
  - Некоторые были мне благодарны!
  - А некоторые избили тебя палками и чуть не затолкали в горло палитру.
  - Ты о том свихнувшемся художнике? Его бы не устроило даже если я выправил его руки и научил рисовать нормально, а не кубическую ахинею!
  Я не помню, что было дальше. Вот мы разговариваем, пьём свежевыжатый (мной) грушевый сок, как-то перебираемся в гостиницу и берём в руки карты, разговаривая посреди партии в фельендо, постоянно прерываясь на выкрикивание номера карты. Я выигрываю три раза и Парло выигрывает два раза. Потом мы перебираемся в его комнату и уже привычно садимся за библию, обсуждая чуть ли не каждую написанную в ней строчку. Между нами давно такого не было, и Парло кажется куда спокойнее, чем час назад, когда я полез обниматься. Он успешно сбежал от того вопроса, который я ему задал. Может, он тоже боится, что я в очередной раз умру и сделаю его вновь заложником своего бесконечного перерождения?
  - Эй, Парло.
  - Чего тебе, сукин сын?
  - Даже если ты говоришь это в шутку, мне очень обидно. Единственный сукин сын сейчас гуляет около дома и траву жуёт.
  - Ты всегда был неженкой.
  - Ты убегаешь от вопроса?
  - Нет, спрашивай, если тебе надо.
  Я глубоко вздыхаю. Парло довольно грубый для священника. Или он такой грубый исключительно со мной. Никогда не видел, чтобы он подобным образом разговаривал с гостями. Даже не знаю, считать себя особенным или обижаться на эти ругательства, за которые этого святого папаню должны были выкинуть из церкви быстрее, чем он открыл бы рот, пускай это и фальшивая церковь.
  - Зачем мы покупали новый труп, если я живой?
  И снова тишина. Проклятая тишина. Почему тебя так много, почему ты наступаешь так часто? Неужели я снова говорю что-то не то? Я задал обычный вопрос, так хватит молчать, словно я тут обзываю всех сучьими сыновьями!
  - Я не был уверен, что ты наконец-то жив. Да и Брейну лучше пока не знать об этом. На ближайший месяц мы скинули с тебя все подозрения, а когда пройдёт этот месяц, тогда и скажем ему, что ты живой. Считай это испытательным сроком и не совершай снова глупостей.
  - Парло... А что это значит? То, что я живой... Я живой-живой? Живой, как ты? Не полуживой, как раньше?
  - Живой-живой, - грустно усмехается мужчина, глядя в пустоту. Нет, тишина, не смей опять нависать над нами! Мои молитвы были услышаны и Парло продолжил, - я не знаю, что ты ощущал всё это время, умирая снова и снова, постоянно сходя с ума, теряя рассудок, растрачивая свои силы на безудержные развлечения и помощь каждому, кого ты только видел. Но теперь тебе некуда торопиться. Это тело не будет гнить и разлагаться. Это то, что всегда принадлежало тебе и будет принадлежать, если ты научишься себя беречь. Если ты и этот шанс упустишь, я буду уже бессилен. Кстати... - он повернулся ко мне и вгляделся в мои янтарные глаза. Не вижу причин, почему они должны быть не янтарными. Я сам видел их янтарными. Аль называл их янтарными. Прямо как у Кинсела из моего сна, только зрачок не змеиный. - Ты наелся? Или всё ещё испытываешь голод?
  - Конечно наелся! Порция была бооооольшая, - брякнул я первое, что пришло на ум, но, прислушавшись к своим ощущениям, я понимаю, что ни капли не сыт. Мой живот полон и одновременно где-то во мне находится дыра, требующая, чтобы её заполнили. Гораздо глубже, чем голод. Жажда. Неутолимая жажда чего-то горячего, живого, чтобы заполнило горло и было впитано каждой клеточкой моего голодающего организма.
  Это была жажда, которую я не мог объяснить, которую никогда не испытывал... Которую боялся испытать.
  - Пар...ло...
  - Я понял тебя. Ничего не бойся, Некромант.
  Несмотря на его слова, я не мог стряхнуть с себя липкий навязчивый страх, захлестнувший все мои мысли. Я вскакиваю с кровати и пытаюсь выбежать из комнаты, но обнаруживаю, что дверь заперта. Кто её запер? Когда? Хотя, я слышал щелчок, когда мы заходили. Да, точно, Парло пропустил меня вперёд в комнату и остался позади, когда я услышал щелчок. Он с самого начала планировал запереть меня и себя в своей комнате, но зачем?
  Я слышу его шаги с такой чёткостью, будто приложил ухо к полу, хотя стою у двери и отчаянно пытаюсь вспомнить, какой комбинацией поворотов ручки открыть дверь, которая открывается и закрывается только ключом.
  Это не я, не разум, это моё тело само собой рвётся на свободу подальше от боли, которую собирается причинить мне лучший друг. Моё тело помнит то, чего не помню я. Безумный страх заставляет моё тело и душу входить в долгожданный резонанс жизни, образуя единую личность из нескольких разделённых кусков. Я начинаю что-то осознавать, что-то понимать.
  Но резонанс не успевает завершиться. Боль в шее и следующая за ней секундная обжигающая изнутри агония, закончившаяся чувством полного опустошения и усталости, накрывают мои мысли толстым непроницаемым пледом и заново погружают в небытие без снов.
  
  ========== Место жительства ==========
  
  "Четырнадцатое шимро 6__ года от Начала Истории. Не знаю время и температуру.
  Пишу, пока мы с Парло играем в фельендо. Он пытается придумать, как отбить мою карту, а в это время я пишу, положив дневник на колени, всё, о чём сейчас думаю. Я мог бы записать правила фельендо на случай, если забуду их, но мне кажется, мы слишком часто играем в эту игру, чтобы я её забыл.
  Я умер шесть раз. Тот, чьё тело я занял на этот раз, упал в овраг и свернул шею. Я исправил этот недостаток как только собрался с силами. В этот раз пробуждение заняло двое суток. Похоже, чем ближе травма к голове, тем труднее мне овладеть телом, так как в первую очередь я стараюсь захватить мозг и заново обучаюсь, как подавать сигналы разным частям тела. Подтверждает это то, что я не смог ожить в теле человека с разбитой головой. Спустя неделю Парло вынул мою душу из этого трупа и поспешил отыскать новый, после чего мы вместе закопали полусгнившего мертвеца, которого я не смог захватить.
  О, он сделал ход.
  ~
  Я снова завёл его в тупик. Обожаю такие моменты. Этот сморщенный круглый нос, эти прищуренные зелёные глаза, эта привычка почёсывать ухо краем подстриженного ногтя, эти завитушки на волосах, не выпрямившиеся с годами. Он напряжён, всё его тело говорит об этом. Да, даже завитушки. Я вижу людей насквозь, и Парло особенно. Всё же он мой лучший друг, как-никак."
  Лучший друг, значит? Вижу его насквозь? Что за чепуха. Как по мне, нет никого непонятнее, чем Парло, а дружба у нас давно стала натянутой.
  Я закрываю дневник и вздыхаю. Многое изменилось с тех пор. Я уже не могу сосчитать, сколько раз умер. С каждым новым дневником я упускал всё больше деталей. Время по свечным часам, температуру за окном, постепенно дни месяца, потом и сами месяцы. Наконец я пришёл просто к коротким абсурдным записям. Манера письма и почерк изменились, будто всё это писал совершенно другой человек. Ну, или второй человек был под действием наркотика, судя по местами нечитаемым закорючкам, большому обилию чернильных пятен и по самому содержанию.
  Я беру в руки более поздний дневник и открываю на случайной странице, чтобы убедиться в верности своих размышлений.
  "Сегодня я влюбился в курицу. Стран__, но фермер этого не оценил. Сегодня мы с возлюбленной убежим унесёмся под покровом ночи.
  Я готов! Готов бороться за свою любовь до самого конца!
  Ай, она клюнула меня прямо в глаз! ЕЩЁ ___ТО так меня не от___гал! *сбоку нарисовано печальное лицо*"
  Похоже на запись адекватного человека?
  Я давненько упоминал, что нюхаю временами порошок пророка. Название говорящее, ведь именно этот наркотик используют гадалки и оракулы перед очередным сеансам надувательства глупых людей с большими кошельками. Я знаю, так как некоторое время тесно общался с учеником деревенского Оракула. Почему с большой буквы? Ну, он довольно уважаемая персона. Был ею. Сейчас к новому Оракулу никто не относится серьёзно. Ещё никто не знает его настоящее имя и фамилию, так что он практически как я. Ведь я называю себя Некромантом с большой буквы! Ну, в большинстве случаев. Но разница есть. У Оракула есть своё имя, которое он скрывает, а для меня "Некромант" и есть имя. Но я провожу чёткую линию между тем, когда называю себя Некромантом с большой буквы и когда называю себя некромантом с маленькой. Я не путаю имя с профессией.
  В общем, порошок пророка для меня теперь запретная тема. Ни за что не позволю своему новому живому мозгу разлагаться из-за какой-то дури.
  Я не беру себе имена тех, чьё тело забираю, хоть Парло и настаивает, чтобы я хотя бы запоминал эти имена и относился с уважением к умершим. И впервые я сделал это только сейчас, запомнив имя самого странного мальчика, который мог мне попасться - Андрий. Филили видела его душу внутри меня, такую же пустую, как моя.
  Закрываю глаза и пытаюсь облегчить работу мозга, чтобы увидеть внутри себя два цветка. И я их вижу. В одном из них теплятся разум, контроль над телом и отклик на реальность, во втором - чувства, и в обоих осознание. Логично, ведь без последнего душа вообще не может существовать. Но почему его душа не борется с моей? Я бы даже сказал, они взаимопритягиваются, вертятся вокруг одной оси, гоняясь друг за другом. И откуда такое совпадение, что у каждого из нас есть то, чего нет у другого? К тому же, теперь понятно, почему я вновь стал ощущать эмоции спустя долгое время полного опустошения и бессильного отчаяния с поддельной радостью от шалостей и побед в играх в карты.
  Душа находится в мозгу. От неё зависят химические реакции и их действие.
  Стоп... Но как он жил тогда? Без контроля над собственным телом, не зная, что происходит вокруг. Я, конечно, не специалист, но существование на одних эмоциях и инстинктах должно быть подобно дикому сну. Как он дожил до... а сколько ему? Лет десять? Пять? Наверное, ближе к пяти, если взглянуть на эти худенькие короткие ножки. Как он дожил до такого возраста? Откуда Парло взял это тело, которое не отпустило собственную душу и спокойно приняло мою, позволив моей доминировать?
  Вздыхаю и принимаюсь почёсывать заднюю часть шеи. Сегодня она не даёт мне покоя, всё чешется, будто комар укусил. Я проснулся как обычно, проводил Парло на службу и даже хотел сегодня довести до самой церкви, но он не пустил меня за порог и велел сидеть дома.
  Но как так можно?! Я же живой! Я хочу двигаться, а не перечитывать дневники в старой пыльной комнате! Фу, когда здесь вообще в последний раз делали уборку?! Я даже нашёл наконец-то козлиный череп, на который просыпал однажды своё изобретение, порошок невидимости, и постоянно больно натыкался на его невидимые рога. Плюс и в то же время минус порошка - он смывается простой водой. Теперь задаюсь вопросом, зачем мне вообще нужен был этот череп. Может, как украшение? А что, атмосферно, если повесить на стену. Попахивает служением тёмным богам, или демонам, как говорят неучи. Именно неучи, потому что сравнивать тёмных богов с простыми демонами до ужаса смешно и нелепо, и меня очень расстраивает, что два разных термина ставят так близко друг к другу просто потому, что служение и демонам, и тёмным богам карается одинаково. Я не хочу говорить, как именно. Парло знает.
  Мы однажды поймали демона иллюзий и заставили сделать так, чтобы вся деревня считала меня мелким божеством, совсем крохотным, решившим спуститься на землю чтобы набраться опыта перед тем, как выбрать свой путь и свою силу на небесах. Так вот, если этот демон - тёмное божество, то я брокколи. Нет, неудачное сравнение. Брокколи это овощи, а последние годы я именно на овощ и был похож. Тогда... фламинго? Мистическая птица, о которой говорил старый Оракул. Да, точно, он такое же тёмное божество, как я фламинго! Надеюсь, этот пункт мы уяснили.
  Вернёмся к дневникам. Я устал их перечитывать. Всё, что там было, это нытьё, заметки о новых телах, в которые я переселился, химические опыты, Парло, правила игры в фельендо (после восьмой смерти я таки их записал), эксперименты со своими способностями (например, я могу любой части своего тела придать трупный вид одним только желанием, что и показал Филили при первой встрече), снова Парло, бред наркомана, Парло, заметки о пациентах (я ведь работаю лекарем, если никто не забыл), Парло, попытки сложить воедино заметки о прошлом и ещё раз Парло.
  Я не нашёл, какое значение для меня было в поиске Делотыни. Кроме той исписанной страницы я больше нигде не упоминал Делотыни, будто резко о нём забыл. Единственное, что я углядел в тех строках, так это болезненное помешательство, бред отчаявшегося. Я искал Делотыни с тем же отчаянием, что человек в пустыне ищет воду.
  А потом это перестало иметь для меня значение. Резко, внезапно. В один миг.
  Мне не хватает Филили. Её присутствие благотворно влияло на меня. Она первая, кто заметил жизнь во мне. Рядом с ней я быстро вспоминал прошлое и в кои-то веки видел сны. Она рассказала мне, кто такие Делотыни.
  Делотыни, Делотыни... Я помешался на Делотыни больше, чем на Парло! Может, мне действительно отправиться на поиски? Я вижу души, я отличу душу человека от души монстра. Душа монстра не отличается от человеческой практически ничем, но в ней каждый лепесток (кроме осознания, конечно) может существовать отдельно, тогда как человеческая душа имеет форму не столько цветка, сколько щита в форме цветка. Оторвёшься один осколок и остальные будут также повреждены.
  Душа бывает не только белой. Она может и почернеть, став более хрупкой.
  На душу не обязательно надо влиять напрямую, чтобы изменить её: затяжная депрессия или травма, парализующая всё тело, тоже влияет на душу до такой степени, что может непоправимо её разрушить, так что не следует считать душу всего лишь магической игрушкой, как я иногда делал.
  Внезапный стук в окно развеивает мои уж слишком затянувшиеся мысли. Встаю со стула, кидаю очки ночного виденья на кровать, раздвигаю тяжёлые шторы и открываю окно нараспашку, впуская внутрь морду Бобика, который радостно принимается вылизывать моё лицо огромным шершавым языком и пританцовывать на месте, постукивая копытами. Что-то я о нём и забыл в последнее время.
  - Ах ты хитрый, нашёл мою комнату. Ну чего тебе надо? Поесть хочешь? Трава надоела? Сейчас принесу покушать, а ты жди на улице.
  Я вновь закрываю окно и задвигаю шторы, слыша, как заскрипели копытца лошади-пса по стеклу, благо оно очень крепкое. Тоже моих рук дело. Судя по дневникам, я ещё после четвёртой смерти занялся укреплением дома со всех сторон, со всех возможных ходов и выходов, поэтому теперь эти окна выдержат, даже если в них на большой скорости влетит чья-то туша. На это они и рассчитаны.
  Я быстро переодеваюсь в привычные чёрные лохмотья с кучей ремней и покидаю комнату. На кухне я беру несколько морковок и направляюсь к двери на улицу. У меня не возникает даже секундного промедления, я смело открываю дверь и выхожу наружу, нарушая приказ Парло. Он же не всегда соблюдает запрет на вход в мою комнату! Если что, виноват Бобик, я тут ни при чём.
  Услышав мои шаги, конь отлепился от окна моей комнаты и побежал ко мне, совсем рядом со мной вставая на задние копыта и совершая в мою сторону прыжок. Я чудом уворачиваюсь от несущейся на меня погибели. После тяжёлого приземления на передние копыта зверь успокаивается и только радостно ржёт, дожидаясь своей вкусняшки.
  Но увидев морковь, он отворачивается и отступает назад с недовольным фырканьем.
  - А ну не вороть от меня морду! Мясо не дам. Снова отравиться хочешь? - угрожаю я ему морковкой, и начинаются гонки наоборот: я бегу за ним, а не он за мной, как было до этого.
  Те, кому сейчас смешно, попробуйте сами побегать за собакой в теле лошади. Нет никого быстрее и ловчее собаки в теле лошади. Это безумно увёртливое создание с мощными ногами, вобравшее в себя лучшее от двух существ. Кроме характера, конечно. Ну, ещё пока гонишься за лошадью, всегда высок риск, что тебя лягнут задними копытами. С моим нынешним ростом этот удар прилетит мне в самое лицо и я наверняка незамедлительно отдам душу тёмным богам, ибо никто из светлых меня ни за что не примет.
  Под конец я падаю на траву и с тяжёлым дыханием сам надкусываю кончик моркови, а жеребчик падает на траву рядом со мной, подгибает ноги и вновь принимается вылизывать моё лице, прямо как четырёхлапый друг после игры с хозяином. Похоже, пёс внутри этой лошади чувствовал ко мне простецкую собачью привязанность, и это так умиляло, так радовало. Нечасто животные проявляли ко мне симпатию. Те же самые лошади при виде меня начинают ржать и вставать на дыбы, кошки - шипеть и убегать прочь. Но эта дворняга почему-то любит меня, видимо, не понимая до конца, что я лишил его возможности есть курятину и грызть оставшиеся от неё косточки, чесать себя задней лапой за ухом и вылизывать пушистый животик. И благодаря этой любви я сам проникаюсь к нему глубокой привязанностью, хлопаю его по щекам и смеюсь открыто; без злобы, без игры, без истерики, просто смеюсь и слышу собственный свежий юношеский смех.
  - Давай, попробуй, тебе понравится, - я протягиваю ему надкушенную мной морковь. Принюхавшись, Бобик разевает пасть и чуть не откусывает мне руку, начиная счастливо хрустеть морковью. От игры он так устал и оголодал, что готов принять из моих рук даже то, что не пахло мясом. Может, он изначально не был голоден, а просто хотел побегать и с кем-нибудь поиграть?
  Животных я не пойму никогда. Это не Парло, это не Филили, это не Альберт, не Брейн. Если поднапрячься, я смогу прочитать мысли их всех, я уверен. С Филили уже получилось, с Парло когда-то давно получалось. Но вот животные... Совсем другое дело.
  Как только я скармливаю ему всю морковку, Бобик встаёт на ноги, перемещается в тень от дома и ложится там.
  Тень... Тень?
  Я поднимаю глаза к небу и тут же щурюсь, сдерживая слёзы. Ярко. Солнце горит так ярко, что на него невозможно смотреть. И всё же его тепло такое приветливое, будто мать, раскрывающая свои объятья маленькому сыну, когда наклоняется над люлькой.
  И тут я почему-то чихаю. Что это было? Я простудился от выхода на улицу? Ах да, у меня же аллергия на солнце. Каждую смерть об этом забываю. "Забывал в прошлом", - пронеслась радостная мысль в голове.
  Точно. Теперь всё будет по-новому.
  С лёгкостью на сердце откидываюсь обратно на траву и закрываю глаза чёрным рукавом, свободно висящим на моей маленькой ручке, пряча её по самые пальцы. Да, прежняя одежда мне великовата, но я не жалуюсь. Эта одежда тоже часть меня, как и мои глаза, видящие другую сторону мира. Нет, неподходящее сравнение. Я не родился и не вырос в этой одежде, чтобы сравнивать её с моими глазами. У меня есть и другие наряды. Но когда есть возможность, я всегда надеваю только эти грязные, заштопанные сотни раз обноски, тщательно затягиваю каждый ремешок и булавками подкалываю длинные полы, чтобы они не тащились по земле. Не знаю, почему делаю это, откуда пошла традиция хранить этот набор чёрной ткани и быть для него вешалкой.
  А время идёт. Моё тело уже полностью согрелось, а свежий воздух выдул из лёгких всю домашнюю пыль. Может, пора возвращаться?
  Ехидная улыбка с нотками озорства проскальзывает на моём лице. А может, ещё подольше понарушать запрет Парло?
  Встаю на ноги, оглядываюсь на Бобика, замечаю, что тот спит, и быстрым ходом пускаюсь вниз, к подножью холма, который так удобно расположился между границей леса и деревней.
  - Фьорт Элизиос! - первое, что я слышу, ступая ногами на истоптанную дорогу, которая говорит о том, что я вошёл в деревню. На какое-то время это меня озадачивает, но, ловя на себе взгляды детей и женщин, я вспоминаю, что Некромант не единственное моё имя. Было бы странно называть божество именем эволюционной ветви магов. Некромант я только для узкого круга знакомых, для жителей деревни же я Элизиос.
  - Элизиос, точно он!
  Вот в каком смысле моя одежда это часть меня: это часть моего облика, по которому меня сразу узнают.
  Несколько детишек окружают меня и начинают щупать моё лицо, руки... Да всего меня облапали эти маленькие хищники.
  - Поиграете с нами, фёфё Элизиос?
  Взрослые называли меня фьортом, детвора - фёфё, но я никогда не обращал на это внимание. А теперь это почему-то стало важным. Теперь даже такая мелочь кажется прекрасной, неотъемлемой частью моей разгорающейся жизни.
  Раньше я всегда думал, что жители ничего мне не делают только потому что я божество, но теперь мне кажется, что, как и Бобик, они тоже меня полюбили и приняли, хоть это не было бы возможным без маленького обмана того демона, чьё имя я позаимствовал ввиду отсутствия фантазии.
  - А давайте.
  В трезвом рассудке днём я посещал деревню чрезвычайно редко, в основном приходил когда все спали, в ночное время, под покровом тьмы и собственного плаща. Ещё я приходил в дождливые дни, когда не было солнца, лучи которого ускорили бы моё разложение, и тогда дети увязывались за мной, словно за забавной вороной, повторяли каждое моё движение, темп моих шагов, повторяли и смеялись, но не надо мной, как я в полной мере понял только сейчас, а потому что и правда в этих пародиях было много смешного.
  Я будто впервые за долгое время открыл глаза. Всё, что не вызывало во мне эмоций долгое время и не имело здравого объяснения, стало вдруг простым и понятным, как этот самый день, принявший меня тёплым ветром и небесной голубизной.
  - Элизиос! Идёт фьорт Элизиос!
  - Что? В дневное время?
  - Это и правда он? Больше смахивает на ребёнка...
  - Он часто меняет облик. Ищет, в каком лучше взойти на небеса.
  Эти слухи не беспокоят меня, ведь я сам придумал легенду, которую настоящий Элизиос потом заложил в умы деревенских жителей. Хоть сам по себе этот демон был слаб, дурить мозги было его основной способностью. Благо на меня не работают иллюзии. Я всегда буду видеть правду, даже если мои уши будут обмануты. Не знаю, где он сейчас и чем занят, мы его отпустили. Я его отпустил. Кажется, мы с Парло очень сильно после этого разругались, и после... Не помню. То ли он простил меня, когда пришла мне снова пора умереть, то ли ушёл из дома снова разыскивать демона, но не нашёл, так как видеть потусторонних созданий под магической личиной из нас двоих могу только я.
  Убить его после того, как он избавил нас от кучи сложностей и проблем в будущем, было бы несправедливо.
  - А я не верю, что этот чёрт может быть божеством... Как настолько безответственная нечисть может быть божеством, даже самым крохотным?
  Знакомый голос. Оглядываюсь по сторонам и замечаю белый холст, за которым пряталось лицо одного из деревенских. Я уверен, голос донёсся оттуда. Этому художнику я в прошлом чем-то насолил; кажется, украл его кисточки с красками и всю ночь разрисовывал стёкла на окнах его дома. Так я хотел доказать, что даже неуч, в жизни к рисованию не приступавший, рисует лучше, чем этот "профессионал".
  Ответить что-то резкое мне не дали всё те же дети, которые, крикнув что-то про догонялки, разбежались в разные стороны. Ну, раз я пообещал с ними поиграть, надо сдержать слово. Дети мне ничего плохого не сделали. Их, по-моему, только веселило, когда я спорил с пекарем из-за несуществующего волоса в булке или воровал яблоки в огородах, нарочно делая вид, будто меня никто не видит. Они были слишком малы, чтобы понимать, как относиться к богам. Впрочем, взрослые тоже относились ко мне не слишком серьёзно, видя, что я не цепляюсь за важность своего образа и уровнем развития похож на любого деревенского мальчишку. Я уверен, они уважали меня как лекаря и химика, но как маленькое божество принимали с трудом: да, может, в будущем он покажет себя и взойдёт на небо, но сейчас он просто баловливый дух, путь которого лишь недавно начался.
  Я бросаюсь за кем-то из мальчишек, чувствуя лёгкость, наполняющую моё тело при беге с каждым прикосновением носка ноги к земле и приземлением всей стопы, будто не было утомляющей беготни за Бобиком. Увы, хоть это тело и довольно сильное, но я, вопреки своим думам, ещё не до конца научился с ним управляться, так как догнать цель у меня не получается. Я много спотыкаюсь, один раз чуть не падаю носом в лужу грязи прямо перед ногами какого-то сгорбленного старика, но удерживаю равновесие и продолжаю погоню.
  - Фьорт Элизиос, не пробегайте мимо!
  Этот голос заставляет меня затормозить (ну и ладно, всё равно тот мальчик уже скрылся из виду) и подойти к его источнику, а именно к овощной лавке, похожего на стенку с окошечком, из которого высовывается лицо знакомого мне торговца. Несмотря на весь его добродушный вид, лёгкая щетина, татуировки на руках и волосы, собранные в хвост, делают его похожим на молодого разбойника. Такого сложно забыть.
  - Я сегодня не при деньгах, Эрнест.
  - Вот как... А я тут смотрел, думал, Вы, не Вы. В этот раз выглядите очень молодо.
  - А... Никого, похожего на меня, ты не видел? - вдруг спрашиваю я, глядя на торговца. Не мог же мальчик, тело которого я занял, взяться из ниоткуда. Брейн его не продавал, а Парло сказал, что у соседей умер ребёнок. Насколько это близко к правде?
  В глазах торговца читается удивление. Он наклоняется поближе, почти полностью высовываясь из окна своей лавочки, и, как мне кажется, даже принюхивается, хотя это скорее плод моей фантазии.
  - Не припомню. Но знаете, я приезжий, так что могу ошибиться. Я переехал сюда из-за жены.
  - Ты женат?
  - Ну, это... - Эрнест почему-то краснеет и принимается чесать затылок, поглядывая в сторону, - да, женат. На удивительной красавице. Как я думаю о том, что она положила свой взгляд на меня...
  Я уже не слушаю. Мне не особо интересны мямли смущённого женатика. Хотя, может, во мне говорит зависть? Ведь у меня любимой девушки не было и не будет. Да и не сильно я в ней нуждаюсь, все обязанности моей жены выполняет Парло, от приготовления еды вплоть до ежевечерней головомойки. Не думаю, что, женившись, я что-то изменю в своей жизни, разве что ко всему прибавится обязанность не общаться ни с кем, чтобы не стать объектом пылкой ревности. Впрочем, это всё утрировано. Я видел не так-то много женатых пар на своём веку и довольствуюсь только общепринятыми шутками про доставучих ревнивых жён, которых мужья и любят, и терпеть не могут. На самом деле я даже не знаю, каково это - испытывать романтические чувства.
  - Вам...пиры...
  Холодно. Резко стало холодно. Кажется, вмиг окоченели все конечности и душа. Сердце замерло, перестав качать кровь.
  - Что ты только что сказал?
  - Вам пиры устраивать надо! Это помогло бы обрести большую популярность, не думаете? Я бы и жену привёл, вы бы познакомились...
  Вдруг я замечаю во взгляде Эрнеста замешательство и страх. Он отстраняет от меня своё лицо и старается закрыть окошечко, но я крепко хватаюсь за него рукой и препятствую закрытию изо всех сил.
  - Что не так? Чего ты испугался?
  - Ваши глаза... Ваши глаза, фьорт... - он исчез из окошечка прежде чем я успел что-то сказать. Я тяжело вздыхаю и опускаю руки. Вампиры. Почему меня так насторожило это слово? Неужели у меня были знакомые вампиры, которым я что-то задолжал и теперь укрываюсь от них? Иначе не понимаю, что вызвало во мне такую реакцию.
  - Глядите.
  Я думал, Эрнест убежал окончательно, но он вернулся с небольшим зеркалом в руках и показал мне.
  Я нервно сглатываю. Глаза. Не янтарные, как я привык, а багряно-красные, как кровь, текущая из артерии. Такие они у меня сейчас.
  Принимаюсь ощупывать своё лицо и вижу, что моё отражение делает то же самое, а значит, это не иллюзия и не обман. Даже если зеркало как-то заколдовано, я могу видеть сквозь любые чары. Мои глаза и правда почему-то изменили цвет.
  - А... так бывает, не волнуйся, Эрнест, обычное дело. Нечего от меня шарахаться, - успокаивающе улыбаюсь я, наигранно жестикулируя, что, наверное, выдаёт моё волнение.
  - А, вот как... Наверное, одна из божественных штук, да-да, - удивительно, но мои слова срабатывают. Эрнест убирает зеркало и выходит из-за прилавка и выступает передо мной во всём своём росте. И снова мне не по себе от того, насколько я маленький, раз какой-то там продавец овощей выглядит как неприступная скала. Кстати, Аль рассказывал про какую-то гору, названную Эрнестия. Может, родители Эрнеста знали, какой здоровяк у них вырастет?
  - Вот, возьмите, подарок от фирмы, - он кладёт мне в руки кочан капусты. Я принимаю тяжеленный подарок с озадаченным видом и тут роняю его на землю, принимаясь дуть на свои ладошки. Эта штука меня уколола!
  - Какого... Эй, почему эта капуста шипастая?! - я смотрю на руки торговца, одетые в крепкие толстые перчатки, потом опускаю взгляд вниз. Эта капуста действительно шипастая!
  - Уже не помните, фьорт?
  В его тоне я не слышу ничего хорошего. Он больше не тот улыбчивый добрый торговец, каким был секунду назад. Ну точно вылитый разбойник.
  Погодите, в последнем дневнике говорилось, что я пытался поселить душу ёжика в капусту... Неужели это...?
  - Кто мне подсунул эти семена?! Я просил капусту, которую не тронут насекомые! Я всё ждал, когда Вы появитесь в деревне, чтобы высказать это лично!
  Точно, начинаю вспоминать. "Поселить душу ёжика в капусту" было образным выражением. Я просто вывел сорт капусты с шипами, вдохновившись наблюдением за ежом, которого Парло поймал недалеко от нашего дома и решил накормить. Уж очень мне понравилось, как он ползал по столу, подъедая нарезанные кружочками фрукты.
  - Зато её действительно не трогают насекомые.
  - Это да, но как её употреблять в пищу?!
  - Ну... Выдирать шипы?
  - Их слишком много, и сидят они крепко!
  - Если это настолько важно, можно оторваться от своих любимых овощей и прийти поговорить лично.
  - Я не могу, у меня товар! Кто угодно может украсть!
  - Товар, для которого ты используешь запретные вещества в качестве удобрения.
  Эрнест сплюнул и отвернулся, скрипя зубами. Я его подловил. Его овощи были большими и сочными не от большой любви и заботы, а от мешанины высушенной наркотической травы и особых выделений слизней. Откуда я знаю? Я автор этого рецепта, который он у меня выкупил. Да, я работаю не за бесплатно, у меня собственный заработок, так что не приходится жить вдвоём на одни подаяния от верующих в Иллиас. Парло и так везунчик, что у него есть собственный дом и не приходится спать на куске дерева без матраса в келье. Немногие священники удостоились такой чести.
  Оглядевшись, я вновь пытаюсь взять капусту в руки, но она только больно колет меня и никак не поддаётся.
  - Если это заказ, я готов ещё поработать над семенами. В этот раз никаких шипов.
  - В этот раз она будет дышать огнём.
  - Если таково твоё желание, то будет дышать огнём.
  - Да нет же, мне просто нужна капуста, которую не будут бессовестно пожирать маленькие членистоногие!
  О какое слово он знает, "чле-ни-сто-но-ги-е". Интересно, откуда?
  - Она должна защищаться от насекомых, выдыхая на них огонь?
  - Нет, она должна быть ядовитой для насекомых и съедобной для человека!
  - За ящик морковки я готов обсудить это.
  - Ну уж нет, я пострадавшая сторона и требую бесплатных услуг!
  - Фёфё Элизиос с нами не играет! - вмешивается в спор десяток голосов, и я вновь оказываюсь окружён детьми, которые оттаскивают меня от овощной лавки и от несчастной капусты, валяющейся на земле как брошенный на произвол судьбы ёжик. Эрнест издалека машет мне кулаком, на что я растерянно машу ручкой в ответ, позволяя детишкам тащить меня в неизвестном направлении с криками: "Играть! Играть! Играть!"
  
  Когда Парло стучится в дверь моей комнаты, я притворяюсь спящим, и через некоторое время раздаётся звук отдаляющихся шагов. Я открываю глаза, поднимаю голову и поправляю очки ночного виденья на голове, вновь уверенно беря в руки перо и чуть покручивая его в своих пальцах, пока глаза бегают по уже написанным чернилами строчкам.
  "Дорогой дневник, сегодняшний день прошёл просто замечательно. Я целый день бегал под солнцем, валялся в грязи, обменивался словечком с каждым встречным, понабирал кучу заказов и вообще делал то, чего давно уже не делал. Нет, мой мозг не разлагается и я не под наркотиками.
  Я просто живой."
  Да, сегодняшний день был просто идеален, но что-то не давало мне покоя, и я всё думал, стоит ли об этом написать в новой тетради или лучше не портить иллюзию абсолютного беззаботного счастья, которую я сегодня планировал описать во всех подробностях.
  Перо дрожит над страницей, но всё же опускается вниз и принимается неуверенно выводить следующие слова:
  "Но кое-что меня беспокоит. Мои глаза стали изменять цвет. Никогда такого не было, и вдруг сегодня обнаружилось, что мои глаза могут краснеть. Я не знаю, что служит катализатором таких изменений (ого, какое сложное слово я вспомнил). Если вспомнить, я услышал слово "Вампиры" и тогда меня накрыл какой-то отрезвляющий холодок."
  Снова прерываюсь и начинаю раздумывать над своей ситуацией. Я правда не знаю, что сейчас мне делать. Обращаться к Парло почему-то кажется мне плохой идеей. Нет, ну правда, что он мне расскажет? Опять соврёт и сбежит читать свою святую книженцию о верховном боге, существование которого даже не доказано. "Верховным богом" мы называем сущность, из которой произошли все остальные боги. Об этой сущности написаны целые книги, и одной из них как раз и является библия.
  "Может, это побочный эффект от... чего-то. Не думаю, что в этом есть что-то опасное, а раз ничего опасного нет, то и избавляться от этого нет смысла. Надо просто"
  Надо просто... Что надо?
  - Некромант, ты спишь? - вновь стучится Парло в мою комнату. Я торопливо закрываю тетрадь и кладу на неё голову, делая вид, что уснул. Не хочу с ним разговаривать. Вдруг он как-то узнал, что я нарушил его запрет, и собирается всё мне высказать.
  Слышу скрип двери. Так, теперь ты нарушаешь мой запрет в очередной раз?
  Подходит ближе. Почему я испытываю страх? Почему моё тело дрожит и мозг подаёт отчаянные команды бежать отсюда? Почему это кажется мне знакомым?
  Он касается пальцами того места, которое сегодня у меня так чесалось. Дрожь уже невозможно скрывать. Моей выдержки не хватает. Я вскакиваю и оборачиваюсь, тяжело дыша. От неожиданности моего жеста Парло чуть не падает, но успевает поставить ногу и избежать встречи с полом, зато эту встречу переживает шприц, выпавший из его руки.
  - Что ты делаешь?!
  - Я... Я сам хочу это спросить! - он изо всех сил пытается состроить строгий вид, но я вижу в его глазах выражение загнанного в угол зверя, попавшегося преступника, и от этого вопросов только больше. Что такого собрался делать Парло, ещё и со мной, ещё и в тайне от меня самого?
  Опускаю взгляд на шприц. Маленький, с длинной иглой, заполнен желтоватой сывороткой.
  - Парло... У тебя от меня есть секреты?
  Глядя вновь на Парло, я отмечаю, насколько вкусно он пахнет. Влекущий аромат свежего мяса и горячей крови. Кажется, я могу угадать, в каком темпе бьётся жилка на его горле, прикрытом высоким воротником. Я могу угадать, где его сильные и слабые места, и обезвредить его в мгновение ока. Я так голоден.
  Нет, о чём я думаю?! Отчаянно трясу головой, впиваясь пальцами в волосы, и издаю рык. Что со мной не так? Откуда эта ноющая боль внутри и сухость в горле? Почему Парло кажется мне таким вкусным?
  Осторожно, не сводя с меня взгляд, Парло присаживается, подбирает шприц, поднимается и делает шаг ко мне.
  - Некромант... Это скоро кончится... Потерпи немного...
  Почему я испытываю к нему пылкую ненависть? Терпеть его не могу, хочу убить, хочу уничтожить и никогда больше не видеть эту проклятую жёлтую жидкость в шприце.
  - Б-б-беги, Парло, - шепчу я тихо, запинаясь, будто перебарывая какого-то зверя. Мой разум тускнеет, контроль над телом забирает кто-то чужой, отклик на реальность тает, сменяясь диким бредом. Мои чувства берут верх над этим всем, и единственное, что я чётко понимаю, это то, что Парло в опасности. - Быс...т...ре...е...
  - Некромант, я сделаю всё быстро, потерпи, - я чувствую его железную хватку на своём локте, чувствую, как он заворачивает мне рукав и пытается попасть иглой в вену, когда всё моё тело дрожит от неконтролируемой борьбы между двумя душами, каждая из которых пытается занять верх. Я не знаю, что он делает, но стараюсь поверить в то, что мне это поможет.
  Укол.
  Боль, пронизывающая всё моё тело, куда сильнее какого-то там комариного укуса, но проходит раньше, чем я успеваю закричать, и сознание погружается в темноту. Последнее что я вижу, это зелёные глаза, полные тревоги, отчаяния и железной решимости.
  
  ========== Смерть, моя старая знакомая ==========
  
  - Как она?
  Я качаю головой и вновь склоняюсь над столом, оборудованным под койку. Кровати не достигают нужной высоты, над ними пришлось бы вечно склоняться (хотя при нынешнем моём росте приходилось забираться на стульчик, чтобы быть выше стола), да и кровать будет прогибаться под весом пациента, а этого мне не надо. Ещё кровать труднее отстирать, чем одну белую простынку.
  Эрнест беспокойно кусал кончики пальцев у своей перчатки вот уже пятый час, но предложение Парло пойти в гостиную и присесть не принимал, раздражая меня тем, что вечно выглядывал из коридора и задавал один и тот же вопрос. Уже хочется просто на него накричать и пнуть куда подальше. Хорошо хотя бы то, что он не топчется за дверью, как многие любят, и, пока он не заглядывает, в комнате царит полнейшая тишина, нарушаемая лишь лязгом инструментов.
  Я работаю сосредоточенно. Мои руки по локоть в красном, но я не оставляю попыток сделать что-то с опухолью внутри Линеи, которую он этой ночью принёс на своей спине прямо к нам с Парло домой, в панике крича, что ей плохо и она кашляет кровью.
  Моя магия не всесильна. Не могу я всё делать ею.
  Я уже отругал его за то, что он не обратился ко мне раньше, хотя бы вчера, и что какая-то там шипастая капуста для него важнее здоровья жены.
  - У неё не было аппетита в последнее время, но я думал, она просто худеет!
  - Просто худеет?! Да она на скелета похожа! Уже это должно было тебя насторожить! Ты олух, если не обратился ко мне немедленно, как ей стало плохо!
  Таков был наш разговор, и с тех пор я сижу в этой комнате, будто отгороженной от всего мира, и с трепетом прислушиваюсь к дыханию пациентки.
  Я наорал на Эрнеста. Не помню, когда в последний раз так злился. Точнее, не помню, когда вообще злился в последний раз, все эти годы я был лишён эмоций, но тут я рвал и метал всех и вся, проклиная недальновидного торговца. Казалось бы, я насмотрелся на мёртвые тела на многие жизни вперёд, но сейчас по каким-то неясным причинам вкладывал всего себя в спасение незнакомого мне человека. Что во мне изменилось с приходом жизни?
  Видно, что опухоль давняя, развитая, и если бы была возможность обнаружить её раньше, её удаление заняло бы полчаса. Но я уже пятый час борюсь за жизнь этой женщины, накачивая её своей магией словно транквилизатором, а удалить заражённую область без вреда жизненно важным органам всё не удаётся, так глубоко заражение пустило свои корни. Я как могу затягиваю раны, оставленные скальпелем, чтобы избежать кровопотери, но часто осложняя самому себе работу, затягивая проходы к тем местам, где я пробирался к корешкам опухоли.
  Пятый час я борюсь со Смертью, безмолвно стоящей в дальнем углу, готовясь занести косу над почерневшим цветочком души. Я борюсь за Линею куда усерднее, чем когда-либо боролся за себя, сам не понимая, почему для меня вдруг стало так важно непременно поднять пациента на ноги. У меня даже нет времени погружаться в свои мысли, каждую минуту я должен напрягаться, чтобы пустить внутрь неподвижного тела ещё частичку своей магии, но не слишком много, иначе я нанесу ей больше вреда, чем эта опухоль в районе лёгких.
  "Уже поздно", - повторяю я сам себе неизвестно в какой раз, ещё с тех пор, как впервые увидел её бледное осунувшееся лицо, но всё продолжаю и продолжаю бороться уже пять часов подряд.
  Я знаю, что это за опухоль. Я знаю, что ничего не смогу сделать. Но я должен сделать хоть что-то, оказать хоть какую-то помощь, чтобы она открыла глаза и вдохнула с лёгкостью в груди, чтобы ещё много раз в своей жизни взяла за руки своего безответственного мужа и закружила в каком-нибудь незамысловатом танце, пускай даже самом неловком, пускай глупом, простеньком, но полным чувств, как вальс. Я никогда не видел эту женщину прежде или просто забыл, что видел, но борясь за неё, я словно боролся за близкого мне человека.
  Временами, глядя на её лицо, я видел совсем другую женщину, с тёмными кудряшками и внимательными зелёными глазами, глядевшими внутрь меня, но, моргая, я вновь прогонял это видение и беспорядочно тряс головой, стараясь понять, что это было. Нет, у моей пациентки светлые волосы, а глаз я вовсе не видел, она ни разу их не открыла. Откуда такие видения?
  Только я начинал об этом думать, как под моими руками вновь наполнялись кислородом лёгкие, и я отчаянно бросался в этот бой со Смертью, которая смеялась бы надо мной, если бы умела издавать хоть какие-то звуки кроме постукивания зубов о зубы. Она может принять человеческий облик, но сейчас ей это ни к чему, поэтому скелет в чёрном плаще только безмолвно наблюдает за моими стараниями пустыми глазницами. Я видел её и раньше. За моей душой она давно перестала приходить, понимая, что я ещё нескоро ей отдамся, но её холодный взгляд всегда наблюдает за мной через глаза других людей, я вижу её за окном, когда ночью раздвигаю шторы, и сейчас прекрасно вижу во всём её великолепии, такую знакомую, следующую за мной по пятам, преследуя мою драгоценную душу, которая питается чужими силами.
  - Нет... Нет... Ещё немного, - уже вслух произношу я, всё чаще кусая губы, когда Смерть подходит ближе.
  Я делаю очередной надрез, бросая на белую скатерть почерневший кусок плоти.
  Ещё шаг.
  Напрягаюсь и вновь вбрасываю магическую энергию внутрь, стараясь следить за слабеющим пульсом.
  Она заносит косу.
  Как я ни старался, бледность её кожи выдаёт большую кровопотерю.
  Лезвие косы блестит, в ней отражается свет настольной лампы.
  - Я справился... Скажите, что я справился...
  Конец. Один взмах разрезал цветочный стебель и цветок упал в костлявые руки. Дыхание пациентки остановилось. Сердце замерло. Лёгкие дрогнули последний раз.
  Я без сил сажусь на табуретку и собираюсь закрыть лицо руками, но они все в крови и я отказываюсь так делать, чтобы не пачкаться ещё больше.
  В очередной раз слышу скрип двери и первые отзвуки давно известного вопроса.
  - Не заходить! - кричу я яростно. - Лучше позови Паоло!
  Есть в моём тоне что-то такое, что заставляет его повиноваться и немедленно убраться, даже не прикрыв до конца дверь. До тех пор, пока не услышал стук шагов, я гляжу на бледное лицо и осторожно, вытерев руки от крови, приподнимаю девушке веки. Её глаза не зелёные. Её глаза прекрасного голубого цвета, но от этого не легче. Это первый раз на моей памяти, когда я не смог кого-то вылечить, но не первый раз, когда я не сумел кого-то защитить.
  Когда заходит Парло, я убираю маску с лица и гляжу на него таким тяжёлым взглядом, что он сразу понимает произошедшее и осторожно обнимает меня за плечо.
  - Эта опухоль... Я не смог её вырезать. Я не смог помочь ни Линее, ни Эрнесту. Я облажался, Парло.
  - Если ты не смог помочь, то и любой другой не смог бы.
  Надо же, он меня поддерживает, а не ругается. Похоже, я действительно выгляжу жалко. Аж самому противно.
  Кладу руки на её живот и принимаюсь затягивать огромный разрез, чтобы хотя бы придать ей человеческий вид. Вряд ли бы ей хотелось, чтобы её муж видел свою любимую в облике окровавленного куска мяса. Затянув все раны, накрываю её белой простынёй и направляюсь к двери, чтобы впустить Эрнеста. Он еле-еле заходит. Видимо, сам боялся увидеть свою благоверную, потому что вздыхает с облегчением, когда видит, что она под простынёй.
  - Она ведь просто спит, да? Отдыхает после операции, - спрашивает с натянутой улыбкой этот торговец с внешностью разбойника. В нём теплится слабая надежда, которую так больно разрушать.
  - Она... - и вдруг меня озаряет идея. Я оборачиваюсь к Парло с горящими глазами. - Да, она отдыхает. Сейчас ей нужен покой, поэтому, Эрнест, давай все вместе выпьем по чашечке чая и проведаем её немного позже? Ну же, иди в гостиную, мы сейчас с Паоло придём.
  Парло непонимающе изгибает брови. Когда ликующий Эрнест оставляет нас одних, я широко улыбаюсь, чем пугаю своего священника ещё больше.
  - Он не знает, что она умерла, - я говорю тихо, боясь, что торговец с внешностью бандита услышит нас. - Мы можем полностью вырезать опухоль, залечить все раны и оживить её! Никаких проблем, никаких потерь!
  Глаза Парло округляются. Внезапно я ощущаю боль, а комната расплывается передо мной. Касаюсь щеки, которая опухает от сильного удара святой ладони. Парло тяжело дышит, глядя на меня с такой злостью, какую я ещё никогда от него не видел.
  - Даже не думай об этом! Мы идём и говорим ему правду.
  Я не понимаю, что не так я сказал.
  - Но почему? Я постоянно оживляю мертвецом, он будет только счастлив!
  - Счастлив, что будет жить с разлагающимся трупом, от которого однажды останется один живой скелет? Нет! Нет! Ты уже совершил однажды такую ошибку, не смей повторять это! - он больно сжимает мои плечи и трясёт меня, пугая меня ещё больше.
  - Что? Когда я уже совершал такую ошибку? Когда оживил всё кладбище и сказал им идти к себе домой?
  Его губы замирают в приоткрытом состоянии. Постепенно его хватка ослабевает и он отступает от меня, глядя куда-то в пол.
  -...Нет, я о другом.
  Я озадаченно склоняю голову. Парло понимает, что я жду продолжения, но ничего не говорит, только отмахивается и направляется к двери, когда я хватаю его за рукав.
  - Па-...
  - Да отстань от меня! - резко восклицает священник и вырывает рукав из моих пальцев, а я замечаю в его глазах презрение, которого никогда раньше не видел.
  Меня накрывает знакомое ощущение, что пол рушится под ногами и я падаю в пропасть, тщетно протягивая руки к спасителю, который от меня отвернулся. Я гляжу на Парло в ответ, а сам испытываю дикое чувство дежавю, словно всё это уже с нами происходило. Прямо вижу перед собой юное кругловатое лицо, обрамлённое завитушками волос, искривлённое презрением и ненавистью к чудовищу вроде меня.
  Выражение лица напротив с грозного сменяется на испуганное.
  - Ка... Некромант, я не это хотел сказать. Подожди, я не подумал, я просто...
  - Хватит, Парло, я понял. Я ничего не буду делать. Я пойду и скажу всё Эрнесту.
  Внезапное видение из детства не желает уходить, наоборот, продолжает развиваться. Я вижу перед собой, как мальчик в рясе изображает тошноту, отходит всё дальше, вижу свою молодую, протянутую вперёд руку, в сгибах пальцев которой угадывается душевное страдание, а силуэт бывшего друга всё удаляется, всё чернеет в лучах солнца с каждым шагом, сделанным в противоположную от меня сторону.
  Чья-то ладонь на плече отрезвляет меня и вырывает из жуткого воспоминания. Парло, мой настоящий Парло, немного седой и куда более худощавый, чем в прошлом, смотрит на меня с нескрываемым сожалением, словно просит прощения.
  - Я сам ему скажу. Останься здесь. Он не поймёт, почему у тебя такая красная щека, - он вымученно усмехается, а я только думаю о том, что и так слишком много полагаюсь на Парло, который однажды бросил меня в самый важный момент. Я не помню точно, что тогда случилось, но он кричал те же слова, без всякого сожаления уходя прочь, всей своей позой говоря, что я предал его ожидания. Кто из нас ещё был тогда настоящим предателем?
  - Я скажу ему.
  - Нет, оставайся здесь и наводи порядок. Инструменты сами себя не отмоют.
  - Чай сам себя не приготовит! Иди на кухню, а я пока скажу.
  - Нет же, я ему сообщу.
  Мы хватаем друг друга за грудки и начинаем ожесточённо спорить, раздражая и без того шаткие нервы, из-за чего уже пережитая злость разгорается в нас снова, чуть не доводя дело до драки. Может, я бы и избил Парло здесь же на месте, окончательно перенервничав после операции, которая и так отняла у меня все силы, из-за чего я готов был взбеситься от чего угодно. Только возвращение Эрнеста отрезвляет нас. Нет, не так. Мы просто направляем весь наш гнев на него, когда он заглядывает в комнату, чтобы узнать, почему мы не даём пациентке отдыхать.
  - Вон отсюда! - кричим мы хором, резко отступая в разные стороны и отворачиваясь, старательно делая вид, что не было никакой вражды. Увы, атмосфера уже накалена, и градус падать не собирается.
  - Но... фиреты*, вы сами говорили, что моей жене нужен покой.
  Я поджимаю нижнюю губу, а Парло как-то резко выдыхает. Безмолвно мы разделяем обязанности: я остаюсь в комнате, убираю всю кровь и дезинфицирую инструменты кипячёной водой, а мой друг готовит чай. Откуда-то я понимаю, что он не скажет о смерти Линеи, по крайней мере, пока не дождётся меня.
  Тут-то у меня и возникает время как следует подумать над ситуацией и охладиться. А подумать есть над чем: что за облик кучерявой брюнетки преследует меня; о каком случае говорил Парло, когда обвинил меня в повторении ошибок прошлого; мог ли я хоть как-то изменить результат операции.
  Хотя, я так устал, что меня уже ничего не беспокоит. Хочу просто вернуться к прерванному сну и не просыпаться как минимум несколько суток. Может, дня три, чтобы проснуться как раз в похоронам женщины по имени Линея Блокинг.
  Если подумать, я действительно могу вернуть эту женщину к жизни, но это будет уже не она, а лишь жалкий призрак. Её тело долго не выдержит, а душа не сможет спокойно уйти в мир иной, пока я своими силами её не отпущу. Я обреку её на безрадостное существование, похожее на ад, или начну переселять из тела в тело, поступая с ней так же, как Парло поступал со мной, думая, что это для моего же блага.
  Но стоп. Я ведь теперь наконец-то живой. Почему нельзя сделать с Линеей то же, что и со мной? В чём секрет? Я не понимаю. Желание узнать как можно больше пересиливает мою чистоплотность, которой я и так никогда особо не страдал, и я быстро снимаю перчатки, кидаю их на край операционного стола и выхожу из комнаты, держа свой курс на кухню. По пути я вижу Эрнеста, сидящего в кресле, но разглядеть его эмоции я не успеваю, так как слишком тороплюсь.
  Парло как раз заканчивает кипятить воду и толочь траву, когда я заглядываю на кухню.
  - Парло, у меня идея.
  - Хватит, Некромант, я устал от твоих идей. Мы договорились, что...
  - Как ты сделал меня живым?
  Он застывает в ступоре. По его бегающему взгляду видно, что отвечать он решительно не хочет и ищет способы избежать вопроса. Вот уже и рот открывает, чтобы бросить какую-нибудь глупость вместо ответа, но я его опережаю:
  - Если это сработало со мной, с нею тоже может сработать!
  Парло тяжело вздыхает и показывает мне подойти поближе. Когда я это делаю, он сжимает кончик моего носа и резко задирает вверх, заставляя меня пищать от боли.
  - Хотя бы переоденься, прежде чем появляться на кухне. Никому не хочется глядеть на окровавленного лекаря.
  Он всё равно отвертелся!
  - Парло, это важно, у нас нет времени. То, что помогло мне, может помочь и ей. Она не некромант, не хищник, питающийся трупами, она обычная девушка, у которой впереди долгая жизнь! Почему я достоин жизни, а она нет?! Объясни, чёрт подери, объясни немедленно!
  Во мне снова закипает гнев. Меня уже достало, как этот священник вечно уходит от вопросов, открыто игнорирует их или притворяется глубоко задетым, зная, что я не хочу его расстраивать, но это уже переходит все грани дозволенного! Мы можем спасти человеческую жизнь, и я готов это сделать практически любой ценой.
  - Э... Элизиос...
  - Не зови меня этим тупым именем, я Некромант. Некромант, понятно?! И с чего ты вообще так меня называешь?! Хотя, ты прав, я только и умею, что дурить бошки, а спасти кого-то хоть раз в жизни не могу! - я игнорирую его указательный палец, кончик которого направлен мне за спину, на вход в кухню. Только когда он насильно разворачивает меня под звук моих ругательств, я замечаю, кто стоит в проходе. Видимо, его привлёк звук жарких споров.
  Эрнест ошарашен услышанным, это видно по его лицу. Уголки губ опущены, рот приоткрыт, зрачки сужены. По его трясущимся ногам видно, что он либо отпрянет сейчас назад, либо бросится бежать, чтобы всю деревню всполошить фактом того, что их божество является самым обыкновенным некромантом. Решит ещё, наверное, что я нарочно убил Линею, чтобы использовать для своих злостных опытов, а до этого пять часов рылся в её кишках просто веселья собственного ради.
  Я поднимаю руку и выпускаю в голову торговца комочек фиолетового сгустка света. Он попадает прямо в цель. Глаза мужчины закатываются и он резко ослабевает, падая мешком картошки, который я еле успеваю поймать, поддержать и осторожно опустить на пол. Чтобы было не так жутко, опускаю ему веки и перевожу взгляд на Парло. Фиолетовый сгусток тем временем возвращается в мою руку и меня наполняет колющая тёплая энергия, только что забранная у мужчины.
  - Помоги перетащить его в комнату на втором этаже.
  - Может, тебе ещё помочь его закопать?
  Сейчас не до шуток, старый ты шипастый кочан капусты.
  Общими усилиями нам удаётся перетащить мужчину в одну из спален и оставить на кровати, предварительно укрыв одеялом, будто он просто спит. Хотя, почему будто? Он спит. Я забрал часть его жизненной энергии и тем самым усыпил. Если после пробуждения он и вспомнит что-то, то всегда можно сделать вид, что ничего такого не происходило и ему всё приснилось.
  
  - Что ты от меня скрываешь? - спрашиваю я уже после того, как навёл порядок в рабочей палате и переоделся в чистую одежду. Мы с Парло расположились в гостиной и нам прекрасно было видно лестницу на второй этаж. Если Эрнест начнёт спускаться, мы сразу это заметим и никто не сболтнёт лишнего. Теперь нам никто не помешает.
  Пока Парло думает над ответом (или выдумывает новую глупость) я устало откидываюсь на спинку кресла и закрываю глаза. Честно, находиться в сознании невероятно тяжело. Я совсем не успел выспаться и голова будто стала весить в сотню раз больше обычного. Только злость на священника и желание узнать правду поддерживает меня и помогает побороть усталость.
  Парло чуть слышно зевает. Ему тоже хочется спать, особенно после пережитого стресса.
  - Некромант, давай не сейчас.
  - Нет, именно сейчас. Ты вечно убегаешь от ответа. Ты думаешь, я ничего не пойму, если ты мне расскажешь? Неужели то, как я вернулся к жизни, большой секрет?
  Снова этот бегающий взгляд. Я с трудом удерживаю закипающий гнев. Почему Парло мне постоянно врёт? Не только сейчас, но и в прошлом. Он не рассказывал, откуда берутся раны на его теле, откуда он получает такие большие деньги на новые трупы, что я творю в неадекватном состоянии. Если Парло делает это, чтобы я не беспокоился, то план не слишком-то удачный: я волнуюсь только больше.
  Мне хочется скрипеть зубами. Совсем недавно он смотрел на меня с таким презрением, как будто я убил всю его семью... Может, это действительно моих рук дело? Может, поэтому я чувствую себя виноватым перед его матерью, фьорной Анитой? Может, именно она мерещилась мне вместо умирающей жены Эрнеста? Может... Слишком много неопределённости.
  - Почему ты никогда ничего мне не объясняешь? - уже тише выдыхаю я вместе с горечью, когда слышу в ответ затяжное молчание. Я открываю глаза и смотрю на Парло, чтобы знать хотя бы, что он никуда не ушёл. И действительно, он всё ещё здесь, смотрит в пол и избегает моего взгляда.
  - Кто такой Андрий на самом деле?
  Нет ответа. Я встаю с кресла и приближаюсь к священнику; медленно, но не так, как хищник наступает на забившуюся в угол жертву. Скорее как преступник, идущий на виселицу без какого-либо плана побега.
  - Зачем ты вернул меня к жизни, если так ненавидишь?
  - Я не ненавижу тебя, Калеб.
  Я замер. Кто такой Калеб? Неужели это... моё первое имя? Моё настоящее имя, которое я так давно забыл? Я должен испытывать радость, но вместо этого чувствую лишь усиливающуюся головную боль, а из моей памяти будто выдирают блок, сдерживавший всё то, что я хотел забыть.
  - Я Некромант.
  - Нет, хватит этой глупой игры! Раз ты теперь живой, то ты никакой не Некромант, ты Калеб! У тебя есть шанс изменить свою жизнь и стать тем, кем захочется. Не нужно больше оживлять мертвецом, не нужно больше лгать жителям деревни, не надо больше искать свою смерть. Ты Калеб, живой, настоящий, мой учитель и друг детства. Никакого Некроманта больше не существует.
  - Ложь! Ложь! - я зажимаю уши и стараюсь заглушить слова Парло своим собственным голосом, но как бы громко я ни кричал, его ровный голос будто льётся кипящим маслом в мой мозг, отчётливо выжигая на корке каждое слово.
  - Я боролся за Калеба, а не придуманную личность.
  - Ты не понимаешь! Я не могу быть никем, кроме некроманта! Это родовое проклятие, я от него никогда не избавлюсь. Не ты однажды назвал меня чудовищем, когда узнал, кто я такой?! Ты просто хочешь переделать меня под Калеба, который нужен тебе, но которым я не являюсь!
  Парло резко встаёт с кресла и собирается уже сам повысить голос, но лишь двигает губами как рыба, выброшенная на берег. У него нет слов. Я наконец-то понял того, кого так долго не мог понять.
  Всё это время он жил с тем, кто отнял у него друга. Он так и не принял того, что я некромант. Его заботило только возвращение того, кого считал настоящим мной, ничто больше его не заботило.
  - Тебя спас некромант, а не Калеб. Я спас тебя, будучи некромантом и полагаясь на силы некроманта! Если бы не некромантия, ты бы не смог вернуть меня к жизни, и после этого всего ты всё ещё не веришь, что настоящий я это Некромант?
  - Это всё тот кобольд промыл тебе мозги! Ты не обязан идти по стопам своего убийцы-отца и лишать себя нормальной человеческой жизни.
  - А ты знаешь, что я пошёл против самой Смерти, когда в твоей судьбе было написано умереть в тот треклятый день?!
  Парло замолчал. Ему больше нечего сказать, а у меня просто нет сил говорить дальше. Я обессилен случившейся трагедией и испытанными эмоциями. Меня беспокоит только сон. Просто лечь бы спать. Спать...
  - Нет никакого Калеба, смирись. Я перестал им быть, как только вернул её с того света.
  - Так ты помнишь?...
  - Вспомнил только что. Ведь именно тогда ты сказал, что я не заслуживаю жизни. Эрнест скоро очнётся, до тех пор потерпи немного и не ложись спать.
  Я разворачиваюсь и направляюсь в свою комнату. Чувствую на спине пронзительный взгляд и глубоко вдыхаю, стараясь пересилить желание обернуться и ещё раз взглянуть на Парло.
  Я поступаю с ним несправедливо. Рушу всё то, во что он верил. Рушу то, что поддерживало его на протяжении всех этих лет. Это я заставил его бороться со Смертью вместе со мной - с той Смертью, которую он не видел даже когда общался с её человеческим воплощением лично. Нет, я не про себя. Хоть я с ней и связан, но я не воплощение Смерти. Она может принять любую личину, видимую обычным людям, и именно в человеческом облике я увидел её впервые в жизни, как-то сразу инстинктивно угадав, кто она (точнее, на тот момент он) такая.
  - Сдурел, Некромант? Сам сиди, а я спать пойду. Я куда больше устал за этот день
  После этих слов я уже просто не смог к нему повернуться. Я его разбил, напомнив о словах, сказанных в тот памятный день. Он снова надел маску необщительного грубияна и стал обращаться ко мне как раньше, а именно как к раздражающему фактору. Он потерял того Калеба, которого надеялся заново обрести.
  До моего слуха донеслись его приближающиеся шаги, следом мягкая рука опустилась на моё плечо. Я закусил нижнюю губу. Не могу на него смотреть, не могу.
  - Почему ты не можешь быть Калебом и Некромантом одновременно, если это настолько для тебя важно?
  Я поражён. Оборачиваюсь и вижу над собой спокойное лицо Парло. Я ошибся? Он правда не ненавидит Некроманта? Он готов принять меня таким, какой я есть - и Калебом, и Некромантом? Всего и полностью?
  Чувствую, как к горлу подкатывается колючий ком, и крепко зажмуриваюсь, пытаясь сдержать слёзы.
  - Ты всегда был плаксой, - беззлобно усмехается мой священник, становится на одно колено и крепко обвивает меня руками. Мне требуется несколько секунд, чтобы сообразить, что он меня обнимает.
  Нет, я так его и не понял. Ложная надежда. Но я даже рад, что Парло остаётся для меня такой загадкой. До тех пор, пока он на моей стороне, мне всё равно, каким он будет. Пускай держит всё в тайне, пускай обманывает, лишь бы только больше никогда не оставлял меня, как тогда.
  - Но... как я могу снова быть Калебом? Ведь это было так давно...
  - С тех пор, как ты ожил по-настоящему, ты во всём ведёшь себя как Калеб, поэтому даже не напрягайся, ты уже он.
  - В самом деле? Хочешь сказать, раньше я не вёл себя как Калеб? - слабо улыбаюсь, хватая ртом воздух, чтобы хоть немного облегчить настолько болезненный выход слёз.
  - Когда ходил как в воду опущенный и безвылазно сидел в своей комнате - нет, ты не был похож на Калеба.
  Внезапно до ушей доносится тихий скрип, и мы как по команде разбегаемся: Парло в кресло, я в комнату. Не могу же я предстать перед Эрнестом весь заплаканный. Он, конечно, оценит, что я так сильно переживаю за его жену, но лучше ему поможет хладнокровный и рассудительный священник, который сможет его выслушать и успокоить тем, что Линея отошла в лучший мир. На то Парло и священник, чтобы подобным заниматься.
  Когда я захожу в свою комнату и закрываю дверь, знакомый свет узорчатых крыльев привлекает меня, и я радостно шепчу, пересиливая боль в горле:
  - Филили!
  Моя покровительница, как же я рад тебя видеть! Быстро утираю слёзы, чтобы не позориться, подлетаю к столу и начинаю наводить порядок, складывая дневники в стопочку по дате ведения. Самые старые снизу, самые новые сверху. Прямо как в жизни - старики тащат молодняк на своих плечах.
  - Мне о стольком надо поговорить с тобой!
  - Мне с тобой тоже, Некромант, - звонко смеётся фея, пребывающая ещё в лучшем настроении, чем я, когда её увидел.
  Вот кто расскажет мне обо всём и ничего не скроет. Вот кто мне нужен в такой сложный момент жизни.
  - Почему ты так поздно?
  - Уже утро...
  Озадаченный, я подхожу к окну и раскрываю шторы. И правда, снаружи уже светлеет. Получается, ночь уже прошла.
  - Прости, у меня была сложная операция. Я... - и тут я затихаю. Очень трудно сказать, что я стал убийцей. Ещё ни один из моих пациентов не умирал хотя бы потому, что у всех были простые ранения, как сломанная нога или царапина, в которую попала инфекция. С этой опухолью Линея в любом случае была обречена на смерть, но если бы не я, она могла умереть немного позже, успев претворить в реальность большинство из своих мечтаний, прежде чем уйти на тот свет со спокойной душой.
  Оставив шторы распахнутыми, я сажусь на кровать и Филили садится рядом со мной без всяких вопросов, нетерпеливо помахивая крыльями. Или её крылья никак не связаны с её эмоциями? Не знаю, никогда так глубоко не изучал фей.
  -...Ладно, это не так важно. О чём ты хотела поговорить?
  Филили складывает руки на груди и гордо выдаёт:
  - Я знаю, кто ты такой!
  - Ты немного опоздала. Я и так уже всё вспомнил, - вздыхаю я, но это ничуть не убавляет энтузиазма феечки.
  - Я нашла фею, под присмотром которой ты был.
  - Феи теперь работают вместо ангелов-хранителей?
  - Ангелы-хранители есть только у избранных; за всеми детьми приглядывают феи, чтобы быть их друзьями, помогать в выборе жизненного пути и собирать мечты из детских снов.
  Вот как. Оказывается, я много не знаю. Повезло же завести такое выгодное знакомство.
  - Значит, ты должна была приглядывать за этим мальчиком, чьё тело я занял?
  - Именно! Ну... Ключевое слово "должна была". За этого мальчика почему-то никто не хотел браться и мне поручили, как новенькой, взять эту работу на себя. Я не успела с ним увидеться, но чувствовала, что он мечтает о большом приключении, и ждала, когда его мечта созреет, чтобы я смогла принести ему сон и собрать мечту... Но сколько я ни ждала, эта мечта не созревала, будто мысли об этой мечте не достигали его сознания.
  - А что вы делаете с этими мечтами?
  - Не перебивай! И это секрет, я не могу о нём рассказать.
  - Даже мне?
  - Даже тебе.
  Ну вот, ещё один Парло взялся на мою голову. Это Парлопокалипсис, скоро мне придётся по всем деревням искать выживших и подниматься на борьбу с теми, кто слишком любит свои секреты и не желает их раскрывать.
  С другой стороны, я снова несправедлив. Сказывается то, что у меня самого уже нет никаких секретов, о которых не знали бы другие (загипнотизированные жители деревни не в счёт). Мне нечего скрывать, поэтому я недоволен, когда другие что-то скрывают. Не удивлюсь, если это банальная зависть, что другие знают обо мне больше, чем я сам.
  - Не пойми неправильно. Меня накажут, если я расскажу кому-то, зачем феям детские мечты. У каждой расы с духовными корнями есть секреты, которые ни в коем случае не могут покинуть пределы наших сообществ и прийти в мир живых. Ангелы, демоны, нимфы...
  Действительно, она и так много мне рассказала из того, что могла бы не рассказывать. Это она такая легкомысленная или я поразительно быстро стал для неё своим человеком?
  - Я знаю о расах с духовными корнями. Расы, в которых высшее место занимают эфиророждённые, а все остальные в большинстве своём это души умерших с развитым осознанием, делающим их бессмертными вне физической плоти.
  - Ого, ты узнал, что такое душа и из чего она состоит? Ты времени даром не терял.
  - Я же говорил, что знаю, просто забыл!
  С тех пор, как Филили здесь, я чувствую себя гораздо лучше, несмотря на то, что на моих руках недавно умерла молодая женщина, а лучший друг чуть не отказался от меня. Может, это первая любовь? Или я хочу снова испытать на себе её сонные чары, такие тёплые и расслабляющие?
  - Так что со мной?
  - Тебя звали Калеб Роитем. Ты был обычным сиротой, выросшим в церкви. Ты много болел, но никогда не давал слабину, никому не желал уступать и скоро стал самым умным в приходской школе. Учителя тебя не любили за шаловливый характер, а дети относились по-разному: одни глумились над твоим внешним видом и называли сыном убийцы, а другие, как Бельдс-младший, обожали тебя. С этим самым Бельдсом ты тесно дружил, всегда был желанным гостем в этом самом доме... Кстати, ты уже упоминал эту фамилию. Ты спрашивал меня о значении этой фамилии, а потом плакал, вспоминая некую фьорну Бельдс.
  Факт о том, что я плакал, заставляет меня смутиться.
  - Да, Анита Бельдс это мать Паоло.
  Фея прикрывает рот рукой, изумлённо глядя на меня.
  - Того самого Паоло, который твой любовник?
  Я поперхнулся воздухом. Какого, святые угодники, чёрта она говорит, что мы любовники? Я пытаюсь представить эту картину в голове и меня начинает тошнить от розовых сахарных соплей, заставляющий извилины мозга липнуть друг к другу и образовывать один ком, в котором нет места здоровым мыслям.
  - Лю... лю... Ты вообще знаешь значение этого слова?!
  - Но он твой сожитель и содержатель.
  - Сосед! Я же говорил, он мой сосед! Я могу идти против природы, оживляя мертвецов, но это... Ты вообще головой думаешь?! Дура! Грешница!
  Филили обиженно насупилась и отвернулась от меня. И что это значит? Я должен чувствовать себя виноватым? Нетушки. Меня обвиняют в одном из самых страшных грехов, когда я вообще девственник, давно забывший, что такое личная жизнь. Чтобы Парло и я... до чего же мерзко просто проговаривать это у себя в уме!
  - Как можно было настолько извратить мои слова?
  Филили молчит, распрямляя плечи, чтобы выглядеть более гордой.
  - Эй, отвечай!
  - Дуре разговаривать не положено.
  - Что хуже, дура или гомосексуал?
  - Гомокто? - ей настолько интересно и непонятно это новое слово, что она выходит из образа обиженки.
  - Гей простыми словами. Ты же в этом меня обвинила?
  - Не произноси такое грязное слово вслух! - резко возмущается Филили.
  - А как мне поступить, на бумажке его записать?!
  - Элизиос! С тобой хочет поговорить Эрнест! - раздаётся голос Парло вместе со стуком в дверь, от которого я мигом замолкаю, а Филили подпрыгивает и прячется за мою спину. Ещё через секунду я чувствую, как резко уменьшившееся тело прячется у меня за воротником.
  - Филили, он всё равно тебя не видит, - шёпотом говорю я, стараясь не смеяться от чувства щекотки, которое приносит мне крошечная фея под одеждой.
  Фея ничего не отвечает и вылезать явно не собирается. Тем временем стук в дверь не прекращается.
  - Я знаю, что ты не спишь. И хватит там разговаривать с самим собой, шизик.
  - Разве можно так грубо обращаться с божеством? - слышится голос Эрнеста.
  - Филили, скорее вылезай, они же сейчас сюда вломятся, - уговариваю я её, вертясь на месте в попытке избавиться от щекотки. Если я засмеюсь при разговоре с человеком, чья жена только что умерла, я буду корить себя до конца жизни (раньше это была бы забавная шутка). Ничего у меня не получается, и я решаюсь выйти так, забыв про фею, которая шевелила крылышками у меня под чёрной кофтой.
  Я выскальзываю из комнаты и закрываю дверь быстрее, чем кто-либо успел бы заглянуть внутрь. Не люблю я, чтобы мою комнату разглядывали. Особенно сейчас, когда Эрнест услышал всю правду и надо сделать убедительный вид, чтобы доказать, что бред про некроманта ему лишь приснился.
  Правда, когда он начинает говорить, я убеждаюсь, что ничего доказывать не надо и он уже сам обо всём забыл, из-за чего я чувствую себя чуточку лучше.
  - Фьорт, это... правда? Моя жена... моя жена... ум... моя... - я вижу, как он пытается выдавить из себя роковое слово, потому обгоняю его и роняю с максимально холодным видом:
  - Да, умерла. Тут ничего нельзя было поделать. Если бы ты обратился раньше, ещё был бы шанс что-то сделать, но тут... Я бессилен.
  - Значит, это... моя вина?
  Да, отчасти это его вина, что он не привёл жену раньше. Но и я виноват, что не смог продлить её жизнь.
  - Ничьей вины тут нет. Виновата лишь опухоль, которую наши нынешние технологии не могли обнаружить раньше.
  Чувствую, что фея высунулась из-под воротника прямо у меня под подбородком и теперь разглядывает двух мужчин, мешая мне опустить голову, из-за чего я непривычно выпрямляюсь и стараюсь держать голову немного приподнятой, что, в принципе, мне удаётся, так как при разговоре со взрослыми я и так вынужден её задирать, если хочу смотреть в глаза. Кстати, мне этого совсем не хочется. Не хочу смотреть в глаза этому печальному человеку, когда у самого на душе приятный осадок от встречи с феей, подсластивший горький кусок несчастья.
  - Эй, Некромант, Паоло ведь вот этот седой священник? Я его уже видела.
  Я еле сдерживаюсь от того, чтобы ответить на тонкий голосок крохотной Филили. Интересно, где она видела Парло? В этом доме? В церкви? Где-то ещё? Вроде бы Парло мало куда ходит... насколько знаю я. А я о нём знаю не так-то много. Под предлогом ухода в церковь он может пойти куда угодно. Может, поэтому он вчера запрещал мне выходить из дома? Боялся, что я его где-то встречу и всё узнаю?
  - Эрнест, я понимаю твою боль утраты, но...
  - Что может понимать какое-то бесполезное божество?! - рычит Эрнест на меня в ответ. Его ноздри сильно расширяются с каждым вдохом и выдохом от тяжёлого дыхания, глаза сощурены в две тончайшие щёлочки, и кажется, он в любой момент на меня набросится.
  Филили внезапно вырывается из плена моей одежды, взлетает вверх на уровень лица торговца и кладёт свои маленькие ручки ему на переносицу, напевая непонятную мне песню. Руки мужчины опускаются, зрачки расширяются, туповато-мирное выражение поселяется на его лице.
  - Простите, я нагрубил Вам без причины. Я просто разбит. Я так любил её... Нет, я и сейчас безмерно её люблю. Больше, чем кого-либо на свете, - он зарывается пальцами в волосы и закрывает глаза, измученно улыбаясь, - я не представляю своей жизни без неё. Может, мне отправиться за ней следом? Как думаете, фьорт Элизиос?
  - Не смей! - резко отвечаю я и толкаю мужчину в грудь. Будучи в расслабленном состоянии, он шатается и падает на ковёр. Я пользуюсь этим и сажусь на него, обездвиживая, чтобы никуда не рыпался, не обращая никакого внимания на всполошившегося Парло, который только и думает, как это остановить. - Слушай внимательно. Нет ничего ценнее жизни. Твоя жена ни за что не простит тебя, если из-за неё ты решишь лишить себя самой прекрасной вещи на свете! Тебе кажется, что нет ничего прекраснее твоей жены, но на самом деле самое прекрасное - это жизнь, в которой она была! Жизнь и есть твоя главная ценность. Храни свою жизнь вместе с воспоминаниями о жизни той, которая ушла, но делила с тобой эту ценность от начала и до конца, отдавая всю себя двум жизням как одной. Если ты правда любишь Линею, храни эти две жизни в своей памяти и никогда - слышишь?! - никогда не забывай.
  Все присутствующие смотрят на меня с удивлением, а я поднимаюсь и протягиваю руку Эрнесту. Он растерянно берётся за неё и встаёт, хлопая глазами.
  - Сейчас возвращайся домой. И не вздумай ничего с собой делать. Если же ты всё ещё хочешь отправиться за Линеей и считаешь меня бесчувственным убийцей, то я помогу вам встретиться прямо здесь и сейчас. Тебе от этого станет легче?
  -...Вы правы, фьорт Элизиос. Не станет. Я не могу наложить на себя руки, когда надо вовсю готовиться к похоронам. Кто сделает это достойно, если не я?
  Вздыхаю с облегчением.
  - Правильно. Именно так, ты прекрасно всё понял. Паоло, - я поворачиваюсь к священнику, которого уже давненько не видел таким поражённым. Он не зол, не обрадован, не гордится мной, он просто глубоко шокирован и не может пошевелить ни единым мускулом, чтобы избавиться от этого оцепенения. - Откажись сегодня от службы. Мне понадобится помощь.
  
  В свою комнату я возвращаюсь только в разгаре дня, когда свет из окна заполняет всё помещение, придавая ему такой облик, в котором я его никогда не видел. Совсем не хочется закрывать окно плотными уродливыми шторами. Я даже готов открыть окно, чтобы впустить немного свежего воздуха в обитель пыли.
  - Ты до сих пор здесь. Тебе заняться больше нечем? - спрашиваю я фею, удобно устроившуюся в моих немытых волосах.
  - Я приглядываю за телом и душой моего подопечного, как мне и положено.
  - Ну ты хотя бы веришь, что я занял его не по своей воле?
  - Ммм... Ещё не решила.
  Несмотря на заигрывающий тон, я понимаю, что её что-то гложет: она иногда подёргивает мои волосы и тягостно молчит, когда я с ней не разговариваю.
  - Мне жаль, что тебе пришлось увидеть бальзамирование тела.
  Она молчит, а значит, я верно угадал, что именно её беспокоит. Я поднимаю палец и после нескольких попыток отыскать её головку принимаюсь гладить, словно маленькую зверушку. Несколько секунд от Филили не слышно ни звука, потом она ловит мой палец и отодвигает от себя.
  - По крайней мере, ты доказал, что не относишься к мертвецам равнодушно.
  - Я бы так не сказал. Мертвецы не беспокоят меня, только если это не люди, которых я успел повидать живыми.
  Мне неприятно говорить, когда я не вижу свою собеседницу, но она не собирается слезать с моей головы и только ещё более нервно дёргает мои волосинки.
  - Расскажешь ещё что-нибудь про меня? - меняю я тему, двигаю стул к окну и сажусь на него, разглядывая картину шумящего леса снаружи.
  - Ты очень любил чёрный хлеб и постоянно гонял домовых. А ещё фее, следившей за тобой, приходилось прятаться от тебя, потому что ты, в отличие от обычных детей, мог её увидеть, как ты сейчас видишь меня. С восьми лет ты начал ходить на кладбище к некому кобольду, который обучал тебя некромантии, но ты всё равно не делал ничего плохого. Только в двенадцать лет... ты использовал свои знания на практике.
  Я слушаю внимательно, не перебивая, сопоставляя услышанное с тем, что я успел вспомнить. Пока всё сходится. Разве что фею, якобы приглядывавшую за мной, я не помню. Видимо, она очень хорошо пряталась от моих необычных глаз.
  - Ты... вернул к жизни одноклассницу после нападения медведя и рассказал об этом своему другу, из-за чего ваша дружба распалась. В тот же самый момент ту фею отослали и запретили дальше следить за тобой, поэтому больше она ничего о тебе не знает. Ты вырос и перестал мечтать.
  - Да... все очень любили Миру, поэтому я думал, что сделаю всех счастливыми, если верну её. Но Парло... Паоло отвернулся от меня, узнав, что я сделал, и мне ничего не оставалось, кроме как покинуть деревню вместе с Мирой. Мы поселились в лесу, в бывшем доме моих родителей. Я каждый день смотрел, как всё больше сгнивает тело Миры, как она постепенно теряет дар речи, способность соображать. Но я всё держал и держал её возле себя, притворяясь, что всё в порядке... - с каждым новым словом мне всё сложнее говорить, но я должен, обязан рассказать эту историю и Филили, и себе самому, полностью осознать тяжесть греха, который совершил. - Даже когда она больше не могла плакать и просить меня о свободе, я держал её и держал в этом мире, - начинаю повторяться, но пытаться выразить свои мысли более красиво не хочу. Не сочинение пишу, двойку за тавтологию не поставят. - Лишь два года спустя я отпустил её и похоронил. За это время ко мне никто не пришёл. Ни Паоло, ни кто-либо ещё. Тогда я понял, что он сохранил мой секрет и никому не рассказал о том, что я некромант. Даже предав меня, он оставался моим другом до самого конца.
  - И тебе не было трудно выживать одному в лесу?
  - Не буду себя нахваливать. Трудно, конечно, но какой у меня был выбор? Если лучший друг, любивший Миру как и все, не смог принять мой поступок, другие бы просто меня убили. Я и понятия не имел, как больно сделал самой Мире, лишив её покоя и заставив ещё два года терпеть боль от незаживающих ран, от медленного гниения. Обычно некроманты, оживляя труп, лишают его разума, чтобы сделать из него послушную игрушку, но я никогда так не делал. Все, кого я оживлял, имели свободу действий. Мне не были нужны игрушки.
  Уставший от этой беспокойной ночи и долгой болтовни, я стягиваю с себя кофту и ложусь. Филили вспархивает и садится рядом на ту же подушку, на которой покоится моя голова.
  - Некромант, можно звать тебя Калебом?
  -...Можно. Если расскажешь, где и когда ты видела Паоло.
  Я закрываю глаза и изо всех сил стараюсь не уснуть, дожидаясь ответа от феи.
  - Недавно, неделю назад, в лесу.
  Это меня озадачивает. Что Парло забыл в лесу? Не на охоту же ходил, честное слово. Но если поверить, что он был в лесу, то появляется объяснение, откуда у него берутся все эти раны. Получается, вместо службы он ходит в лес? Но зачем?
  - Это было недалеко от дома того самого мальчика, чьи мечты мне поручили собирать.
  - Он что, жил в лесу?
  - Именно так. Я тоже удивилась, но потом действительно нашла в лесу хижину, с виду брошенную. Из неё доносились крики и стоны, поэтому я не стала подлетать ближе и заглядывать внутрь, а поспешила убраться оттуда, и тогда встретила священника, который шёл в направлении к этой самой хижине. Может, это просто совпадение.
  Всё страннее и страннее. Только я решил, что раз моя память вернулась, то секретов больше нет, как тут оказывается, что я ещё и близко не подобрался к правде. Я всё ещё не знаю, кто такой Андрий и что скрывает Парло. Я пытался его разговорить, но без толку. Я мог бы сыграть на его чувствах, притворившись прежним Калебом, но и тогда он вряд ли что-либо скажет, даже наоборот, станет больше обычного беречь меня и мою хрупкую душевную организацию.
  Душевную организацию...
  - Эй, Филили, у меня есть ещё несколько вопросов.
  - Да? - звякнула она крыльями.
  Я несколько минут обдумываю собственные слова, которые готовился произнести, и наконец открываю рот, прежде чем Филили сделает это насильно от нетерпения.
  - Моя душа... Разве она не похожа на душу монстра?
  - Ха? Ты о чём?
  - Просто приглядись.
  Даже не глядя на неё, я чувствую её пронизывающий взгляд. Забавно. Она может видеть меня насквозь в буквальном смысле, но до сих пор с трудом видит меня насквозь в фигуральном.
  - Две полупустые души, способные к доминированию. Словно одну душу порвали на два куска. Разве душа человека выдержит такой разрыв?
  - Я не совсем понимаю...
  - Когда душа человека рвётся на две части, большая из них повреждается, но со временем восстанавливается, а меньшая так и остаётся простым оторванным куском. Если душу монстра разорвать на две части, они начнут жить самостоятельно в том виде, в котором их разделили, и рано или поздно образуются две неполноценные души, которые уже не могут соединиться.
  Открываю глаза и замечаю удивлённое выражение на лице Филили с нарастающим осознанием моих слов и самой ситуации в целом.
  - Я думал об этом с тех пор, как взглянул на свою душу... Нет, на обе свои души. Делотыни был не просто человеком с душой монстра - душа монстра в нём подстроилась под человеческое тело и унаследовало способность восстанавливаться со временем. Во мне такая же душа монстра, но без человеческой составляющей, и рисунок на щеке у меня не появился, несмотря на то, что моя душа неполноценна. Я не Делотыни, это точно. Но кто я тогда: монстр или человек?
   Комментарий к Смерть, моя старая знакомая
   *"Фиреты" - господа, "фиренсы" - дамы.
  
  ========== Дом в лесу ==========
  
  Со времени смерти Линеи Блокинг прошло шесть дней. На третий день она была похоронена со всеми полагающимися почестями. Ну, похоронена не в привычном для людей старого века смысле. Её гроб был устлан самыми разными цветами, собранными всей деревней. Повезло, что семья Блокинг дружила со всеми, чему способствовала работа Эрнеста и его репутация заслуживающего доверия фермера и торговца. Огромная по моим меркам процессия сопроводила её в дом одного из священников (не Парло), откуда она позже будет забрана на подземное кладбище.
  Мне не хочется думать, что на подземном кладбище её могут не похоронить, а использовать как товар для личностей вроде меня. Успокаивает лишь то, что в деревне об этом бизнесе никто ничего никогда не узнает. Это специальная услуга, о которой только избранным известно. Жаль только, что эти избранные не в праве заплатить за то, чтобы человека обязательно похоронили. Это менее прибыльно, чем продавать тела или использовать как-то иначе, а кобольды - существа не только работящие, но и довольно жадные. Мне начинает казаться, что я бы заплатил. Да, у меня нет возможности разбрасываться деньгами направо и налево, но в данном случае плата была бы не простым желанием показать своё богатство. Я правда не хочу, чтобы эту бедную женщину продали как сосуд для чьей-то души, разрезали на мелкие куски на ужин извращённым гурманам или вскрыли снова, чтобы изучать органы.
  Но разве это не эгоизм? Всех тех людей, которых покупали я и Парло, тоже провожали с пожеланиями вечного покоя. Я могу оправдываться, что у меня не было другого выбора, но в первую очередь виноват я, не пожелавший покориться Смерти. Потом уже стал виноват Парло, который удерживал меня в этом мире практически насильно, даже когда я сам стал бросаться в объятия Смерти как в объятия любимой девушки.
  Странно, с каких пор другие люди стали меня заботить. Да, я всегда желал им добра, но то, что каждый из них может в любой момент расстаться с жизнью, едва ли волновало меня. Или я сам себя обманывал, чтобы казаться крутым? Не понимаю. Давно уже ничего не понимаю.
  Я хочу понять хоть что-то, поэтому бреду сейчас по лесу, следуя за шариком света, который при ближайшем рассмотрении является феей. Она в кратчайшие сроки прониклась ко мне сочувствием и стала моим самым верным товарищем по поиску моей потерянной истории, единственный знаток которой ничего и никогда мне не расскажет даже под пытками. Судя по всему, он твёрдо решил унести этот секрет с собой в могилу, а ждать, когда он умрёт, чтобы потом вызвать его обратно в этот мир и забрать разум, сделав его куклой, которая расскажет абсолютно всё, не только геморройно, но и не совсем гуманно, плюс нарушит мои собственные принципы никогда не рвать души подопытных на части.
  - Ты уверена, что мы идём в правильном направлении?
  - Уверена. А что? Ты мне не доверяешь?
  - Нет-нет, дело не в этом, - примирительно машу я руками, ловя на себе вопросительный взгляд феи. - Просто пока эта дорога ведёт к моему старому дому... Вот что меня беспокоит.
  Что Парло мог забыть у меня дома? Как он вообще мог помнить дорогу туда, откуда меня забрали в раннем детстве, если даже я чуть не потерялся, пока искал этот дом? С другой стороны, других домов в лесу я не знаю. Только мой отец, которого считали простым магом, решил построить свой дом вдали от всех, за что сразу прославился как подозрительный тип. О его настоящей силе знал только Брейн, всегда отличавшийся первенством во всём среди своих сородичей. Ему и ещё нескольким кобольдам со всех концов света принадлежит схема подземных кладбищ, и именно эти кобольды стали потом главными в иерархии могильщиков, профессия которых значительно расширилась и стала многоступенчатой. Появились низшие могильщики, высшие, хоронящие и следящие. И это я рассматриваю всё поверхностно, лишь настолько, насколько я сам разбираюсь в этой системе. Одно могу сказать точно: занимаются этим делом исключительно кобольды, вне зависимости от страны и проживающего на её территории народа. С тех пор, как гномы вымерли и лишь отдельные представители этой древней цивилизации стали наземными жителями, кобольды были провозглашены как единственная подземная раса, так что работа могильщиков на подземном кладбище была просто создана для них ими же.
  Напомню, что подземные кладбища стали нужны из-за того, что мертвецы начали восставать из могил без посторонней помощи, без моего вмешательства или вмешательства кого-либо ещё. Сначала я думал, что такое творится лишь в нашей деревне, ведь кроме меня в ней ни единого некроманта. Был бы хоть один, я бы узнал в первую очередь. Но потом пришёл путешественник по всему свету Аль и рассказал, что такое происходит и в других местах. Неясная тёмная энергия концентрируется над миром и влияет на всё: на природу, на людей, на монстров.
  Монстрами считаются все недуховные существа, отличные от людей. Богиня Иллиас, создавая людей, пожелала, чтобы их душа была уникальна, и сделала людей единственной расой, чья душа могла восстанавливаться, будучи повреждённой, но для этого пришлось пожертвовать бывшей разобщённостью каждого лепестка души, наделив людей щитовидной формой цветка, из-за которой любое повреждение одной составляющей отражается на всём каркасе души и делает каждое повреждение невероятно серьёзным. От них уже происходят полулюди, у каждого из которых в будущем появились боги-покровители, но все они обязаны своим существованием Иллиас, создавшей недуховную расу, в которую заложен божий облик и уникальная душа. До этого божий облик был только у эфиророждённых духовных существ.
  Как раз полулюди и обладают душой, как у Делотыни, т. е. душой монстра, которая способна к восстановлению как человеческая. Особенность же Делотыни в том, что по всем показателям и по всем проверкам он чистокровный человек, к тому же единственное недуховное существо во всём мире, неполноценность души которого имеет видимое влияние на внешность (я про рисунок цветка на щеке). Плюс, на тот момент, когда возник первый Делотыни, полулюди были ещё редкостью и их душа толком не была изучена, что сделало Делотыни таким уникальным.
  Я вспомнил, что читал обо всём этом в той огромной книге у Брейна, которую в юношестве не мог даже поднять. Этому не учили в церкви, я бы не узнал об этом сам. Всё Брейн, который учил меня некромантии, для чего нужно было знать не только строение души, но и её историю, и случаи исключений из правил.
  Книгу, эту, кстати, я так и не нашёл, хотя после смерти Линеи пришёл в старую заброшенную сторожку, где вынужден был обнаружить полное отсутствие следов проживания. Ни книг, ни прежней клейницы, ни свитков, которыми был ранее забит стол. Надо бы встретиться с Брейном лично, в надежде, что книга у него осталась - да причём тут надежда, она точно у него! - но я не могу. Парло сказал, что будет плохо, если Брейн узнает, что я ожил, а если я к нему приду спустя столько дней без единого признака гниения, он обо всём догадается.
  Кстати, я сам не могу перестать замечать, что прошло столько дней, а я всё ещё на ногах, не схожу с ума, не вытворяю чёрте что, а просто живу и наслаждаюсь каждым биением своего живого сердца в живой груди. Замечаю, что жители деревни, обратившие внимание на то, что я давно не меняю тело, тоже стали поглядывать на меня с удивлением и изредка спрашивать: "Неужели Вы хотите взойти на небо в этом облике?" - на что я отвечал уверенно: "Поживём - увидим!" и сам заливался смехом от сказанного. Теперь-то я точно поживу. Я обязан прожить заново за всё то время, которое потерял, блуждая из одного тела в другое. С моим совсем молоденьким телом это совсем не трудно, я успею напитаться впечатлениями и новыми ощущениями. Это что-то вроде клятвы самому себе, которую, надеюсь, я не нарушу как все предыдущие. Например, я уже нарушил данное Парло обещание не вселяться в живые тела. Или, точнее сказать, он нарушил? Нет, заставил меня нарушить. Но ведь тогда настоящий нарушитель он? Нарушил своё же обещание моими руками, да, так будет более точно. А значит, я не виноватая сторона! Закон предусматривает то, что человека склонили к нарушению договора насильно. Всё! Мне незачем чувствовать себя виноватым, пускай Парло мучается. Возвращайся ко сну, моя совесть!
  Погружённый в собственные мысли, я врезаюсь в бревенчатую стену и падаю на копчик, принимаясь потирать ушибленное место, пока Филили смеётся надо мной, причём, что видно по ней, пытается прекратить и наконец проявить беспокойство к моему состоянию, но смеётся только громче.
  - Похоже, я и правда умею спать на ходу... - вспоминаю я старое-старое замечание Парло. Да, я умею задуматься о совершеннейшей чепухе настолько, что выпадаю из реальности. От этого, увы, я вряд ли когда-нибудь избавлюсь.
  Поднимаюсь с земли, позволяю фее успокоиться и усесться на моё плечо и оглядываю дом. Как я и подозревал, это тот же самый дом, в котором я прожил последние годы своей сознательной жизни.
  - Мы пришли к моему бывшему дому.
  - Вот как... Я ничего не перепутала. Тот священник, Паоло, точно направлялся сюда, и отсюда шли те странные звуки.
  Я пожимаю плечами и подхожу к двери. Тихонько стучусь, словно надеясь на ответ.
  Ничего. Только звонкий стук отдаётся в моих ушах несуществующим эхом. Старый ветхий дом нагоняет на меня ту же тоску, что и раньше. Я ни капли не соскучился по этому месту. Слишком уныло, слишком пусто, слишком тихо. Только что-то необъяснимое тревожит меня, словно что-то здесь не так, как обычно.
  Но вот открыть дверь удаётся не сразу. К моему большому удивлению, она не застряла и не двигается не из-за ржавых петель, а из-за того, что заперта изнутри. Я принимаюсь сначала дёргать её, затем тянуть на себя изо всех сил. Ничего не получается, и я уже готовлюсь сдаться и попробовать залезть через окно, когда слышится треск и железный крючок с грохотом падает на пол. Проржавел небось.
  В тот же момент я слышу шорох внутри и мне становится понятно, что именно мне казалось странным: я чувствую чужое присутствие.
  Откуда? Как? Кто может прятаться в этой хижинке? Зверь? Медведь или волк не смог бы закрыть за собой дверь. Это точно человек или другое разумное существо. Получеловек? Такие ещё водятся поблизости? Вряд ли. В нашей деревне всё, что связано с монстрами, встречается резко и недоброжелательно. Не представляю, как Брейн сумел устроиться на работу к нам хотя бы могильщиком. Наверное, на этом сказалось, что кобольды самая распространённая раса, заслужившая доверие своим известным мирным нравом, сохранявшая нейтралитет во всех международных войнах.
  Если это и правда получеловек, я должен предупредить его, чтобы он как можно скорее покинул это место, если не хочет нажить себе целую деревню врагов. Так вышло, что я не унаследовал народное презрение к существам, отличным от людей хотя бы немного. Как выяснилось, я сам не человек, а нечто иное. Нужно узнать, что это я за такое "нечто иное", чтобы наконец-то успокоиться и отдаться всем сердцем познанию будущего, а не изучению прошлого.
  Дверь открывается настежь и слабый свет врывается в помещение. В лучах солнца, едва попадающего сюда, танцует пыль, слой которой покрыл все вещи в доме, включая пол и стены. И посреди этой пыли - почти призрачная фигура, белая, как спустившееся с небес облако, как крыло ангела, как блики на воде, как поля под ковром первого снежка. Я не могу сравнить её ни с чем другим. Она кажется мне яркой, неприкосновенной. Святой. По-настоящему святой, а не той фальшивкой, которой является вся церковь и все её священники в нашей деревеньке.
  Когда она оборачивается, моё сердце почему-то бьётся сильнее, а кровь приливает к ушам и щекам. Я застываю в ступоре, без сил пошевелиться. Впервые испытываю подобный трепет без капли страха, преисполненный сладостного ожидания того мига, когда увижу лицо неизвестной. Почему я сразу подумал, что это женщина? Почему такое чувство наполнило меня при одной взгляде на неё?
  По крайней мере, я не ошибся. Одного взгляда на светлый лик хватает, чтобы понять, что передо мной прекрасная незнакомка. Причём я не знаю, что именно в ней прекрасного: её белые одежды, шлейф которых лежит на полу, или лёгкий звенящий смех, которым она одаривает меня, увидев смущение на моём лице. Я бы сказал, она настоящий ангел, если бы не понимал холодным умом, что подобный комплимент не имеет отношения к реальности. Она человек, вне всяких сомнений. Но почему тогда я скован её взглядом?
  - Давно не виделись. Ты вырос, - говорит незнакомка, и моё оцепенение развеивается, а я судорожно хватаюсь за ткань в районе груди от щемящей боли, которую я никак не могу объяснить. Давай, ум, не сдавайся, напрягись ещё раз, найди объяснение происходящему.
  Филили вдруг щипает меня за щёку, помогая мне окончательно прийти в себе. Когда я смотрю на неё, она обиженно отворачивается и произносит:
  - Пускаешь слюни на первую встречную, дурак.
  Я собираюсь ответить что-нибудь резкое, но вовремя вспоминаю, что фей вижу только я, и поворачиваюсь к незнакомке прежде, чем она примет меня за сумасшедшего.
  - Простите, я не помню Вас...
  - Кто твоя прекрасная спутница?
  Я удивлённо выпучиваю глаза. Она тоже их видит? Но я не вижу в этой женщине ничего особенного кроме её ослепительной ауры, от которой сама атмосфера вокруг нас становится небесной. Неужели она маг, а я попал под её заклятие?
  - Она меня видит? - удивлённо вопрошает Филили. Кажется, она удивлена не меньше меня.
  И снова этот звонкий смех, переливающийся маленькими тонкоголосыми колокольчиками, радует мои уши, покрасневшие ещё больше. Даже без зеркала могу поклясться, что я похож на помидор.
  - Я рада, что ты завёл новых друзей. Паоло говорил, ты слишком привязан к нему, чтобы общаться с другими.
  - Вы и Паоло знаете? - спрашиваю я менее радостно. Почему разговор пошёл об этом старом священнике, когда звезда сегодняшнего шоу я?
  Собственное поведение кажется мне смехотворным, зато не в обидном плане. Я вообще не способен обижаться, когда слышу этот нежный голос, и я рад быть причиной лёгкого смеха этой незнакомки, которая откуда-то знает меня и Парло.
  Только сейчас прекрасная иллюзия рассеивается и я начинаю озираться по сторонам, не поворачивая головы.
  Дом в ужасном беспорядке. Ничего подобного здесь не было, когда я посещал это место в последний раз. Такое ощущение, что здесь держали десяток диких зверей и всех морили голодом. Никогда не поверю, что эта прекрасная женщина может быть причиной подобного беспорядка. Она слишком чистая. В прямом смысле чистая, она как будто только-только вымылась и оделась в свежие одежды, прятавшие её тело и волосы, но неспособные скрыть мягкие нежные глаза синего цвета, что ещё больше приравнивало её к прекрасному ангелу. Ведь каков стереотип об ангелах: что они все белокрылые голубоглазые блондины? Это не так, но сейчас разубеждать никого не буду.
  Факт остаётся фактом: она не похожа на ту, кто могла бы перевернуть столы и шкафы вверх дном, оставить от них одни щепки, книги превратить в бумажное месиво, из которого можно готовить кашу, стены исцарапать, а люстру со свечами и вовсе вырвать из потолка и оставить лежать в виде разбитого стекла и полурастаявшего воска. Вряд ли бы ей хватило сил забить все окна в доме досками с гвоздями. Что ещё страшнее - я вижу местами кровь.
  - Ты вспомнил своё настоящее имя?
  Я отрываюсь от разглядывания дома и перевожу вновь растерянный взгляд на женщину. Она чарующе улыбается мне, и я чуть не забываю заданный ею вопрос.
  - Я... Калеб...
  - Значит вспомнил, - прикрыв глаза, с каким-то облегчением говорит она. Начинает подходить ближе. Кладёт руки мне на щёки и ласково целует в лоб, заставляя моё дыхание вовсе замереть, а Филили возмущённо пискнуть.
  - С пробуждением, брат.
  Я поднимаю голову и вижу прекрасную морскую синеву всего в нескольких сантиметрах от меня. Никогда не видел море, но читал о нём в книгах церковной библиотеки. Ярче всего мне запомнился эпизод, где Верховный Бог раздвинул воды моря, чтобы древний народ мог спастись от преследования своих врагов.
  Стоп, не об этом речь. Как она меня назвала? Брат? Может, этим она подразумевает, что мы с ней одной крови, оба люди, а каждый человек друг другу брат и сестра? Другого объяснения, кроме как особенность речи, я не нахожу.
  - Я тебя не знаю! Отойди от него! - вдруг между нашими лицами возникает маленькая фея, принимаясь отпихивать незнакомку своими маленькими ручками. Это вновь заставляет её рассмеяться, из-за чего Филили сильнее злится. - Ты злобный дух? Ты задумала соблазнить Некроманта и переманить на сторону нежити? Должна расстроить, он начал возвращаться на истинный путь!
  - И я очень этому рада. Было бы огромной утратой отдать такого смышлёного мальчишку в руки тёмных сил. Ты не знаешь, на что он способен, - улыбается незнакомка, а я понимаю, что мне уже надоедает так её называть, и собираюсь это исправить.
  - Кто ты такая? - это звучит немного грубее, чем мне хотелось бы, из-за чего я волнуюсь, но её, кажется, это совсем не задевает.
  Она кладёт руки на грудь и склоняет голову набок, опустив ресницы.
  - Твоя сестра, конечно же.
  Она больше похожа на сестру милосердия, а я вроде не менял имя на Некромант Милосердие.
  - Ложь! Нет у него сестры! - выступает Филили.
  - У меня в самом деле не может быть сестры. Я единственный ребёнок, - невольно поддерживаю я, что заставляет женщину улыбнуться шире.
  - Паоло ничего тебе не рассказал?
  - Он вообще ничего мне не рассказывает, никогда! Ему словно замок на рот повесили, - зло выкрикиваю я, внезапно решив выложить этой чудесной особе всю мою ярость на Парло, всё моё недовольство его молчанием. Если бы он открыл рот, у нас был бы шанс спасти Линею! Если бы рассказал, кто я такой и как я вернулся к жизни, мы бы не поссорились и я бы сейчас спокойно сидел дома, играл с деревенскими детьми или катался по округе на Бобике (всегда мечтал освоить верховую езду. Мечтой моего детства было прокатиться на драконе), а не мотался по старым заброшенным домам в поисках ответов на вопросы, которые можно было бы достать гораздо легче и гораздо раньше, если бы Парло просто открыл свой треклятый рот!
  Я так зол, что вываливаю на "сестру" абсолютно всё. И пробуждение в новом теле, и появление Филили, и рассказ Аля о том, что где-то в далёкой стране одна богатая семья сама обратилась к некроманту, чтобы вернуть к жизни своего ребёнка, и провалы в памяти каждый вечер, и даже Эрнеста с его проклятой шипастой капустой.
  Всё, что мог, я рассказал без утайки. Под конец я чувствую такое истощение, что едва держусь на ногах, но присесть решительно некуда и приходится терпеть, договаривая последние слова.
  "Сестра" ни разу не задала хоть один вопрос. Она просто выслушала меня и покачала головой, а её улыбка потускнела.
  - У меня нет от тебя секретов. Поэтому я честно скажу, что у меня с Паоло назначено здесь свидание. Ты можешь узнать всю правду, которая тебе нужна, если спрячешься. Но ты уверен, что хочешь знать?
  Я готов ответить без раздумий, но резко застываю. Действительно ли мне нужна эта правда? Что я могу узнать? Понравится ли мне правда?
  Опускаю голову и гляжу на носки своей обуви, вновь погружаясь в свои мысли. Что мне делать? И где я спрячусь? Тут не осталось ни единого целого укрытия. Нет, не это меня должно волновать в первую очередь. Сейчас главное, хочу ли я вообще узнавать правду и не будет ли мне самому лучше, если я остановлюсь на том, что знаю, и отдамся течению воскресшей во мне жизни.
  "А если эта вторая душа возьмёт над телом контроль?" - задаю я себе вопрос, которого больше всего боюсь. С тех пор, как я обнаружил эту вторую душу, меня не покидает ощущение, что она постоянно пытается вернуть себе власть. Откуда-то меня гложет ощущение, что иногда даже у неё это получается, но я ничего об этом не помню. Мне нужно точно знать, какой ценой я вернулся к жизни и не остался ли должок, который придётся выплачивать всё своё существование.
  Тут я смотрю на сестру и вижу, что она приподняла подол своих белых одеяний и подманивает меня пальцем. Мне требуется несколько секунд, чтобы сообразить, что именно она мне предлагает.
  - Нет! Я не полезу в такое место!
  - Не бойся, ничего запретного ты не увидишь. Или ты хочешь увидеть? - озорно подмигивает она. Слышу, как Филили аж рычит от злости. Ей решительно не нравится конкуренция за моё внимание. Надо же, насколько сильно фея ко мне привязалась, если ревнует к первой встречной. Впрочем, эта первая встречная сейчас сама со мной заигрывает, а во мне говорит душа взрослого человека, который всю жизнь был обделён женским вниманием. Нет ничего удивительного, что я сейчас так смущён, встретив поистине редкостную красавицу, да ещё с лёгким замечательным характером. Или я не имею права так говорить, зная её всего пять минут (или сколько там длился мой рассказ)?
  - Он идёт. Скорее прячься, - вырывает меня из забытья немного обеспокоенный женский голос.
  Я оборачиваюсь, но ничего не вижу кроме распахнутой настежь двери. Из проёма открывается вид на дорогу, которой мы сюда пришли. Через метров двадцать она ныряет за поворот, начинающийся низкими кустиками, вырастающими дальше до высоких древесных стволов. Ни следа знакомой рясы с белыми плечами и рукавами.
  - Как ты...
  - Я чувствую его. Прячься, брат.
  Без дальнейших раздумий я ныряю под шлейф белого наряда и сворачиваюсь калачиком на полу, оказавшись в плену мягкой нежной ткани. Как "сестра" и сказала, ничего я не вижу. В принципе, я ничего и не искал. Только я не понимаю, с чего она решила, что Парло уже идёт, но прислушавшись, убеждаюсь в её правоте. Не проходит и минуты, как я слышу осторожные шаги и ощущаю дрожь воздуха, энергетические нити которого дрогнули от чужого движения. Парло всегда ходит почти бесшумно, будто крадучись, чем нередко меня пугает.
  Как она сказала? "Я чувствую его"? Значит, как я и подозревал, у неё тоже есть особые силы. Не видно, что она вообще их как-либо скрывает.
  Вот шаги останавливаются где-то поблизости, совсем рядом. Наверное, вторженца насторожило, что дверь открыта настежь и замок сломан.
  - Так уже было, когда я пришла. Воришки, наверное. Только украсть тут нечего, - легко смеётся она, и я испытываю сладостное чувство мести. Так приятно, что теперь Парло кто-то обманывает, когда всё это время обманывал лишь он.
  По осторожному тактичному покашливанию я окончательно убеждаюсь в том, что это мой священник. Интересно, он попадает под её магию очарования? Образную магию, ибо я не знаю, применяет ли она свою таинственную силу сейчас и не является ли её "магия" обычным природным даром.
  Новый гость со скрипом закрывает за собой дверь, наверняка сетуя на то, что запереться не получится.
  - Зачем ты меня позвала? - да, точно он. Уж по голосу его точно ни с кем не спутать. Низкий, раздражённо-монотонный, но хотя бы не язвительный, которым он говорит только со мной.
  - Хотела обсудить, помогает ли моё лекарство Калебу.
  Так, с этого места поподробнее. Парло не давал мне никаких лекарств. И к чему они мне? Неужели существует такое лекарство, которое возвращает мертвецов к жизни?
  - Да, работает безупречно. Но мне кажется, он начал догадываться, что что-то не так, потому что каждый вечер ложится спать всё позднее и позднее.
  Собеседница, под мантией которой я прячусь, тяжело вздыхает.
  - Ты не думал, что стоит рассказать ему правду? Тогда тебе не придётся тайком пробираться в его комнату как преступнику.
  - Он не готов, - резко отрезает Парло. - Это всё? Я могу идти?
  - Какой он грубый, - ворчит Филили. Так, феечка, ты на чьей стороне? Кто из этих двоих тебе не нравится? Определись.
  Я оставляю своё возмущение при себе и прислушиваюсь вновь к разговору, чтобы не упустить ни единого слова. Тем временем женщина продолжает:
  - И ты не рассказал ему обо мне?
  - О тебе ему надо знать в последнюю очередь, Хинесия.
  - О Хинесии Делотыни, его родной и единственной сестре, ему надо знать в последнюю очередь? Ты жесток, Бельдс.
  Я замираю в удивлении, забыв даже, как дышать. Хинесия Делотыни? Та самая Делотыни четвёртого поколения, исчезнувшая без следа, или её потомок? Поднимаю взгляд и напрягаюсь, переключая зрение на духовную волну. Да, я вижу цветок её души, но каждый лепесток живёт отдельно, без перерыва летая вокруг стебля жизни. Душа монстра внутри человека... Нет, душа монстра с человеческой составляющей. Душа, которой не может быть у обычного человека.
  Эта новость так меня шокирует, что я чуть не пропускаю мимо ушей следующую реплику Парло:
  - Какой-то странный у тебя стал говор... И не родная ты ему сестра, а сводная.
  - Странно тут только то, что ты скрываешь от него правду. Не думаешь, что это навредит ему гораздо больше, чем молчание?
  - Я однажды рассказал ему обо всём. В тот же день он ушёл из дома и повесился. Если он сделает нечто подобное сейчас, я уже ничем не смогу помочь.
  - И когда это было? Он уже вырос и ко всему подготовился. К тому же, теперь он знает, что не будет никаких вторых шансов, и будет дорожить жизнью куда больше, чем тогда.
  - Я не могу потерять его снова, понимаешь? Он только-только стал прежним собой: мы начали общаться как раньше, и ты хочешь, чтобы я... чтобы я и ты снова потеряли друга и брата?
  - Мы не потеряем его больше. Я в этом уверена. ОНА в этом уверена.
  Чем больше я слышу, тем больше вопросов в голове возникает. Ничему не могу найти объяснение. О чём таком мог рассказать мне Парло, что после этого я отказался от жизни? Неужели за маской холодного раздражения он хранил того себя, который всё равно был мне рад и ждал все эти годы? Кто такая ОНА?
  Мне пришлось прикусить язык, чтобы не выдать своё присутствие, так сильно мне хотелось узнать все ответы на свои бесконечные вопросы. Почему-то я доверяю своей "сестре" и её словам, что наконец-то мне всё станет известно.
  Парло вздыхает и, судя по звуку шагов, принимается ходить вокруг собеседницы. Сначала этот процесс сопровождается одним молчанием, затем, не прекращая ходить, Парло продолжает говорить:
  - Я ЕЙ не доверяю, понятно? ОНА бросила его совсем одного, чтобы спасти свою никчёмную жизнь. Никто не подумал о ребёнке. Если бы охотники не услышали детский плач, он так бы и умер в доме от голода.
  - Дата его смерти была далёкой, именно поэтому они со спокойной душой покинули дом, зная, что ничего с ним не случится.
  - А где гарантия, что всё пошло бы по плану Смерти? Если они смогли её обмануть, если Калеб смог отвести Смерть от меня, почему она бы не пришла за ребёнком раньше срока и не наказала его взамен сбежавших от неё родителей?
  - Зерко был необычайно талантливым магом, а его сын унаследовал огромный магический потенциал Делотыни, только поэтому они обманули Смерть.
  - Ты просто не хочешь признавать, что ваша мать - эгоистка, бросившая сначала тебя, а затем и его на произвол судьбы! Единственное, что ему дали, это человеческое тело, чтобы его не убили, как всех тех, кто ещё рождался в вашем роду. И то, сделали они этой ценой жизни другого ребёнка, обычного безгрешного ребёнка!
  - Послушай ме...
  - Заткнись! Заткнись!
  - Ты не имеешь права так со мной разговаривать, пока я даю тебе это лекарство, - холодно замечает Хинесия, которую порядком трясёт от слов священника с грязным ртом, - или ты хочешь, чтобы ночью он набросился на тебя и высушил до последней капли крови, а затем и всю деревню, и дальше, пока его не застрелит один из членов Людского Альянса?
  - Я сказал тебе заткнуться, несчастная! - уже рычит Парло так яростно, что мне начинает казаться - ещё один миг и он бросится ей на шею, чтобы лично задушить, - как ты можешь защищать эту грешницу, которая никогда ни о ком не заботилась, кроме себя?
  - Она не виновата, что все в роду Делотыни, кроме первенцев, рождаются монстрами. Она могла просто убить Калеба, но вместо этого подарила ему жизнь обычного человека...
  - Убив чужого ребёнка! Они предложили свои услуги тяжело больной роженице, чтобы в нужный момент принять у неё роды. Потом ОНА убедила Зерко... я не могу называть эту падаль по имени... убедила своего мужа поменять их души местами и заколола несчастного младенца в теле монстра, пока тот плакал и до последнего момента надеялся, что его бедная мать придёт и спасёт его от ужасной боли! А ей они сказали, что ребёнок умер. Ты представляешь чувства настоящей матери, когда она рожает здорового крикливого ребёнка, улыбается сквозь слёзы и ждёт, когда увидит его спящее личико, а вместо этого после тяжелейшего испытания слышит, что он мёртв?!
  - Но иначе бы Калеб...
  - Я тоже очень ценю и дорожу твоим братом, но того, что сделали его родители, я не могу простить. А как ему относиться к тому, что на глазах у него закололи родную мать?
  - Так и скажи ему, что это была не его мать! Это была...
  - Птица! Белая голубка! Но в теле его матери! Зачем, зачем надо было разыгрывать этот спектакль с переселением душ, зачем убивать человека на глазах трёхлетнего ребёнка?! Тебя не было рядом, ты не видела, как сильно страдал Калеб, когда его все вокруг с насмешкой называли сиротой, и шутили, что он обязательно станет убийцей, как отец. Никто и подумать не мог, что они сбежали вместе!
  - У них не было другого выбора!
  - Всё у них было, Хинесия, прекрати уже. Я лучше умру, чем позволю Калебу узнать, какими ублюдками были его родители. Пускай он считает свою мать невинной жертвой обезумевшего от силы некромантии мужа.
  Мне еле хватает сил, чтобы не вскочить на ноги и не крикнуть: "Я всё услышал! Я всё знаю!" От только что полученных знаний лопается голова. Отчаяние поглощает меня громадной волной.
  И тут я ощущаю растущее спокойствие. Это Филили приложила свои маленькие ладошки к моей переносице и использует свою чудесную магию, чтобы облегчить моё напряжение и ослабить мои переживания. Я бессильно улыбаюсь.
  - Не надо, - шепчу я так тихо, как могу, практически одними губами.
  И этого достаточно, чтобы священник резко остановился, по-видимому начав прислушиваться к звукам в помещении. Тут же зажимаю рот и позволяю фее спрятаться в моих волосах, сижу безмолвно и стараюсь даже не дышать.
  - Что-то не так, Бельдс? - спрашивает Хинесия.
  Сейчас я на неё невероятно зол. Не думал, что спустя столько лет буду в чём-то согласен с Парло - выгораживает она преступников очень зря, пускай они мои родители... И её родители тоже. Вот, значит, откуда во мне душа монстра? Я всё это время был Делотыни, но так как я не первенец, то родился монстром, душу которого впоследствии поселили в тело ещё живого ребёнка. Чтобы менять души местами, сильному некроманту не требуется разрывать стебель жизни. Благодаря этому я так легко поменял местами души Бобика и серой лошадки.
  Да, от такого знания не грех и повеситься. Теперь я понимаю, почему Парло так секретничает со мной. Он боится за меня. Искренне боится, что я не выдержу груза вины, за который почему-то расплачиваюсь вместо родителей.
  - Я что-то слышал, - прерывает мои тяжкие мысли голос Парло, который я теперь хочу слышать больше и больше. Хочу спрятаться у него за спиной, где никакая мировая катастрофа меня не достанет.
  Но не слишком ли долго я прятался? Может, это мой шанс показать себя? Доказать и себе, и ему, и этой женщине, что я готов принять правду и жить с ней, как бы тяжело ни было.
  Чуть не вскрикиваю от боли, когда в мою руку вонзается широкий каблук. Зачем? Она случайно или нарочно? Неужели она поняла, что я собирался вылезти из укрытия? Так или иначе, я принимаю требование посидеть ещё немного, и она убирает ногу, позволяя мне приложить руку к губам и начать осторожно дуть. Тут ещё Филили помогает своей магией прогнать боль, за что позднее стоит сказать ей большое спасибо.
  - Я ничего не слышу. Мне можешь доверять, я почувствую любого в пятидесяти метрах отсюда.
  - Именно потому, что это ты, я и сомневаюсь в нашем одиночестве, - мрачно отвечает Парло.
  И снова этот звонкий смех. От раздражения Хинесии будто не остаётся и следа, она снова весела и свежа, как раньше.
  - Но Бельдс, разве ты сам не преступник? Ты не выполнил единственное данное ему обещание: не позволить ему стать вампиром.
  Внутри меня всё холодеет. Я могу поклясться, что не понимаю, о чём она говорит, но моя душа и моё тело - нет, душа другого существа, живущего во мне - на это реагирует волной невыносимой ярости и злобы. Мне приходится вцепиться ногтями в локоть, чтобы боль немного ослабила эмоции, но в этот раз я ничего не чувствую. Как бы сильно я себя ни царапал, это не приносит никакого облегчения, никакой боли. Это из-за магии Филили или со мной опять что-то не так? Накатывающее безумие кажется мне знакомым...
  - Если бы наша мать не явилась ко мне в образе голубки и не рассказала, что случилось с Калебом, ты так бы и таскал его душу в себе, безумно быстро старея, а тело держал бы здесь и дальше или убил бы вовсе. Кому ты обязан тем, что Калеб сейчас жив и здоров?
  Я чувствую, я знаю, Парло тоже в бешенстве; ему ещё тяжелее сдерживаться, чем мне, но он, как священник, никогда не поднимет руку на человека, тем более на женщину. Особенно если от неё зависит моя жизнь.
  - Тебе, - наконец раздражённо произносит он, а я так и вижу, как он смотрит в пол и сжимает кулаки.
  - Нет, не мне, а нашей матери, которую ты так презираешь. Лишь благодаря ей ты можешь видеть улыбку своего любимого друга. Если бы не ОНА, ты бы никогда не познакомился с этим мальчиком.
  И снова повисает тишина. Я в отчаянии. Не знаю, что мне делать, стоит ли прекратить всё это или дождаться конца спектакля, от которого скоро свихнусь.
  - Порой я думаю, что это было бы к лучшему. Он принёс мне кучу проблем.
  Я замираю, уже двумя руками зажимая рот.
  От этих слов мне больно. Невероятно больно. Чувствую, как слёзы наполняют глаза и голос в голове шепчет: "Ты всегда был плаксой". Вот значит как. Ты был бы рад, если бы я не рождался на этот свет? Ну и ладно, я сам был бы этому очень рад. Эта жизнь практически никогда не приносила мне радости. Я давно это понял и перестал за неё цепляться, просто забыл об этом, когда мне показалось, что что-то изменилось и всё остальное изменится тоже.
  Я уже ничего не хочу слышать. Перемещаю руки со рта на уши и крепко зажимаю их, тряся головой. Нельзя плакать. Я и так делаю это слишком часто. И трястись в страхе тоже нельзя. Я только и делаю, что живу страхом: сначала боялся стать таким, как отец; потом боялся стать некромантом; боялся, что меня разлучат с Мирой и убьют; боялся стать неизвестно кем и целую вечность сходить с ума от жажды, пока меня не уничтожил бы какой-нибудь наёмник Людского Альянса; боялся бесконечного и мучительного перерождения...
  -...Сказал бы я так, но я многим ему обязан, и не только за спасение моей жизни. Как бы тяжело с ним ни было, я никогда по-настоящему не жалел о том, что знаком с этим источником всех моих неприятностей.
  Ошарашенно убираю руки от ушей и смотрю туда, где сквозь белую ткань на некотором расстоянии виднеется второй белый цветок, самый обыкновенный и ничем не выделяющийся, но особенный для меня. Сейчас его чувства горят ярче всего и, кажется, их свет достигает даже моей души, даря облегчение и делая слёзы, текущие из глаз, не такими жгучими.
  - Так ты признаёшь, что если бы не наша мать, которую ты считаешь жестокой убийцей, ты бы не встретился с Калебом?
  - Нет, не признаю, - качает головой священник. Я просто уверен, что он это делает, мне и видеть его не надо. - ОНА и её проклятый муж ничего не сделали для Калеба.
  - Как ты не понимаешь? Они дали ему жизнь, они...
  - Дали ему жизнь, полную мучений. Больше ничего они ему не дали.
  - ОНА спасла Калеба, которого ты просто погубил!
  - Я никого не погубил. Он по собственной воле решил спасти меня, прекрасно зная, на что идёт. И я спас его в ответ, как он и просил.
  - Да неужели? Он просил тебя об обычной спокойной жизни, а ты мало того, что больше года таскал его душу в себе, так ещё и жертвовал всем, чем мог, чтобы не дать ему вселиться в чьё-нибудь живое тело, так как боялся стать убийцей. И даже с этим ты не справился. После той ошибки ты понял, что если не хочешь разорвать его душу ещё больше, придётся каждый раз его убивать собственными руками. Но понял слишком поздно. Ты единственный, кто виноват в том, что его тело не погибло и обратилось в вампирское, и что спустя многие годы пустого метания по трупам он вернулся в то тело, от которого отказался, которое ненавидит и в котором будет страдать каждую ночь. Ты хочешь всю жизнь держать это от него в секрете? А что же случится, когда ты умрёшь? Он не знает ни о лекарстве, ни о своём обращении в вампира. Он сойдёт с ума и вернётся к той судьбе, от которой молил тебя его спасти.
  Я не понимаю, что со мной. Почему так тяжело дышать, почему что-то, уже ничуть не похожее на слёзы, жжёт меня изнутри? Сознание уплывает, растворяется, плавится и растекается по всему телу раскалённой магмой.
  Вновь стали слышны осторожные шаги. Судя по молчанию, Парло либо обдумывал ответ на обвинения, либо боролся с эмоциями. А может, он всё это делал одновременно.
  - За это время ты найдёшь лекарство, которое излечит его вампиризм полностью.
  - Я устала повторять, что такого нет. Я уже сделала так, чтобы дневной свет не вредил ему, а способности оставались в пределах человеческих. Продолжай давать ему лекарство и ничего не случится. Я лишь хочу, чтобы ты обо всём ему рассказал. Если не расскажешь, я перестану носить тебе лекарство.
  - Что... Это шантаж! Ты желаешь ему ещё больших страданий?! Это абсурд! Нет, я не приму такие условия!
  - У тебя нет выбора, Бельдс. Либо так, либо снова запираешь его в этом доме и держишь как зверушку, если не хочешь умереть. Только вот когда в его теле была одна душа состоявшая лишь из чувств, он был туп и ни на что не способен кроме прямой атаки. Если он теперь воспользуется компонентами второй души, например разумом, он догадается, как выбраться и выпить кровь у каждого человека в вашей жалкой деревеньке. Бойся не силы чудовища, а его ума.
  Мне уже трудно оставаться в сознании. Всё в голове вертится, крутится, накладывается один факт на второй, и вместо понятной стройной череды мыслей получается комок, от которого странное тупое чувство бьётся в моей груди и подбирается к горлу, к голове, чтобы захватить власть над моим мозгом.
  - Ах да, забыла сказать о том, что узнала совсем недавно. Его вампиризм просыпается не только когда эффект лекарства проходит. Если он слышит слово, похожее на "вампир", это тоже работает как переключатель.
  Я ничего не вижу. Зрение затуманивается красной пеленой, и как Филили ни кричит на меня, ни дёргает за волосы и ни умоляет меня прийти в себя, я уже не понимаю её слов. Меня интересует только сладкий густой запах. Ох, за этим запахом я готов пойти куда угодно. Он сулит мне радость и удовольствие, насыщение и спасение от агонии жажды. Самый приятный запах из возможных. За то, чтобы вкусить источник этого запаха, я готов отдать свою жалкую жизнь и подчиниться инстинктам, твердившим мне, что именно я должен делать, если хочу впиться зубами в чьё-нибудь трепещущее горло.
  
  ========== Боязнь серебра ==========
  
  Первое, что я осознаю, так это то, что я ничего не ощущаю и не слышу. Нет сил даже поднять веки, поэтому я продолжаю наслаждаться благословенной темнотой и пляшущими в ней зелёно-фиолетовыми пятнами, не напрягая ни единую мышцу тела. Я не знаю, как давно стал слышать голос собственных мыслей, говорящий о том, что я пришёл в сознание. Меня ничего не волнует. Чувствую себя на редкость опустошённым. Даже усталости нет, просто тупое безразличие ко всему.
  Нет, всё же я что-то слышу. Чей-то голос и лёгкое шуршание раздаются совсем рядом со мной, но одновременно кажутся далёкими и недоступными для меня. Открыть бы глаза, посмотреть, что происходит, но так тяжело...
  Что-то касается моей щеки. Прикосновение лёгкое и мягкое, а вот объект, прикоснувшийся ко мне, сам по себе грубоватый и жёсткий. Движется к моему виску, а достигнув его, останавливается и начинает путь в обратную сторону. Это... рука? Такая мозолистая, неровная, но приятно тёплая. Не похоже на руки Филили. Я вообще знаю людей с такими грубыми руками, способными на такие мягкие движения?
  Неизвестный гладит моё лицо предельно аккуратно, будто боясь потревожить, и подобная нежность заставляет меня таять от каждого движения, как кусочек масла на солнце, и кое-какие мышцы у меня напрягаются - мышцы лица, собравшиеся в улыбку.
  Но улыбку сдувает внезапно возникшим на моём лице горячим ветром. Тут я сразу открываю глаза, начинаю вопить, сбрасываю Парло с края кровати на пол и вскакиваю, прижимаясь спиной к стене. Дыхание тяжёлое, сбитое, испуг не желает проходить.
  - Ты... Ты что со мной сделать пытался?! Грешник! Да покарает тебя дьявол!
  Священник, кряхтя и потирая поясницу, встаёт с пола и направляет на меня полный ненависти взгляд.
  - Совсем сдурел на старости лет, Калеб?!
  - Я сдурел? Ты собирался меня поцеловать!
  - Что?! - его лицо позеленело и скривилось. - Да ни в жизни! Ищи другого психа. Себялюбец!
  - Тогда чего ты мне в лицо дышал? Некропедофил!
  - Нечего морды строить. Я проверял, проснулся ли ты. Двинутый!
  - Ах ты...
  Я спрыгиваю с кровати прямо на Парло, который едва успевает меня автоматически поймать, и принимаюсь растягивать его щёки во все стороны, пока он вертится на месте и пытается меня отцепить, при этом не убив ударом об пол. Никогда не подозревал в себе особой ловкости, но тут я чувствовал себя проворным полтергейстом, ловко выскальзывающим из рук рассерженной жертвы моих забав. Вот в чём прелесть детского тела.
  Только вот игры кончаются так же быстро, как и начались. Что-то внезапно обжигает мои руки и я сам соскакиваю с Парло обратно на кровать, разглядывая свои пальцы. От них идёт лёгкий дымок, а боль так и продолжает жечь кожу.
  - Что за... - тут только я обращаю внимание, что на священнике есть ещё что-то помимо рясы. Под высоким белым воротником виднеется будто второй воротник, плотно опоясывающий горло и отливающий серебристым блеском.
  Я не хорош в металлах, но это ведь должно быть серебро или железо, верно? Но почему оно меня обожгло?
  Парло тем временем успокаивается, откашливается, приводит себя в порядок и смотрит на меня не то строго, не то растерянно. Наши взгляды встречаются. Он первый не выдерживает молчания и отворачивается, произнося:
  - Всё, что ты услышал от меня с Хинесией, чистая правда.
  Какая Хинесия? Что я услышал?
  Воспоминания медленно начинают возвращаться в мою голову, и снова я теряюсь, не зная, о чём думать, что я должен понять, как собрать мысли в кучу и выстроить логическую цепочку. Да, вспомнил. Мы с Филили отправились к тому домику, где должен был жить Андрий, чью мечту фее положено было собрать, но откуда он внезапно пропал, став живым вместилищем для моей души. Она боялась заглядывать в дом сама. Плюс она заметила Парло в лесу, идущего по направлению к этому дому, и тут уже мне захотелось пойти проверить загадочное брошенное здание.
  Оказалось, это тот дом, в котором я жил с Мирой, когда покинул деревню - бывший дом моих родителей. До того дня я был уверен, что мой отец убил мать и скрылся, оставив трёхлетнего меня на произвол судьбы (я ничего из этого не помню, так мне рассказывали). Однако то, что я услышал в лесном домике, совсем не вязалось с той правдой, которую я знал. Дальше, дальше... Голова раскалывается. Что же было ещё?...
  - Вампир, - внезапно говорит Парло. Я поднимаю на него непонимающий взгляд и одновременно ощущаю, как волна горячей ярости взрывается внутри меня, подбираясь к мозгу.
  Он тяжело вздыхает.
  - Значит, ты и правда реагируешь на это слово, - тут он куда-то удаляется. Всё время его отсутствия я озабоченно ощупываю себя, будто мне это как-то поможет, и оглядываюсь в поисках феи. В последние дни она постоянно была со мной, поэтому я переживаю, когда её нет поблизости. Следов её присутствия нигде не видно.
  Кстати, я понимаю, что нахожусь в своей комнате и за окном уже сгустилась ночь (хотя я не знаю, сколько времени проспал. Возможно, это уже другой день). Я перестал закрывать окно тяжёлыми серыми шторами вот уже как несколько дней со своего перерождения. На мне свежая чистая одежда: рубаха и штаны. А ещё на столе стоят несколько ярких свечей, благодаря которым в комнате хоть что-то видно. Я такими давно не пользовался. Похоже, запрет на вхождение в мою комнату уничтожен окончательно.
  Это всё, что я успеваю сделать и осознать до возвращения Парло.
  - Посмотри сюда, - просит он, протягивая мне ручное зеркало. Послушно беру его в руки, заглядываю в него и вижу свои глаза, налившиеся красным цветом, почти ничего не оставившим от прежнего янтарного.
  Это произошло, когда я услышал определённое слово. "Вампир". Как и сказала моя так называемая сестра, у меня реакция на всё, что похоже на это слово. Так было и с Эрнестом, когда он тоже принёс мне зеркало и я увидел в нём ту же картину. Зато я до сих пор могу себя контролировать. Видно, для полного переключения мне нужно услышать это слово несколько раз.
  - Кто такая Хинесия?
  Самый первый вопрос, который я задаю Парло из всей той кучи вопросов, что вспыхнули в моей голове одной большой волной. Если бы я попытался одновременно задать их все, мне бы понадобилось несколько часов.
  Парло мнётся, отворачивается, избегает моего взгляда и зачем-то держит руку в кармане рясы, явно что-то сжимая там.
  - Я отказываюсь говорить, пока не вижу твои руки. Держи их перед собой. Я не брошусь на тебя.
  Он вздрагивает, но послушно вытаскивает руку из кармана и позволяет ей повиснуть перед животом рядом со своей правой соседкой. Парло - левша.
  - Кто такая Хинесия? - повторяю я, уже ничего не опасаясь. А вот ему становится тяжелее: на лбу проступает испарина, глаза бегают, дыхание затрудняется.
  - Хинесия... Делотыни пятого поколения, как и ты. Первая дочь твоей матери. Неизвестно, были ли ещё дети кроме неё и тебя, но то, что она первая, бесспорно. В роду Делотыни лишь первый ребёнок рождается человеком, все остальные - монстрами. В истории говорят, что рождался всегда один ребёнок, но на самом деле остальных детей убивали внутри семьи, чтобы избежать дурных слухов.
  - Так мой цвет глаз...
  - Именно. Ни у одного человека такого цвета нет. Ты родился чёрным драконом и твою душу переместили в тело младенца, а глаза, как ты знаешь, - зеркало души.
  - Откуда ты обо всём этом знаешь? Сомневаюсь, что есть книга, где об этом написано.
  - Так Хинесия рассказывала. В их роду тайна Делотыни передаётся из поколения в поколение. Ты не знал об этом, потому что был слишком мал, когда твои родители ушли.
  - Но ведь... Разве мою мать не убили? - спрашиваю я, невольно вспоминая фьорну Аниту, маму Парло.
  Порой я сам случайно называл её мамой, отчего дико смущался и краснел, а вся семья Бельдс добро посмеивалась надо мной. Я невольно чувствовал себя частью этой небольшой сплочённой семьи и забывал обо всём, беседуя с фьортом Бельдсом о новых церковных реформах или выпивая до ужаса горький чай, который Парло к тому моменту уже научился делать.
  Я невольно бросаю взгляд на зеркало. Мои глаза уже стали прежними, что не могло не радовать. Так значит, если я не услышу слово "вампир" несколько раз за короткое время, эффект может пройти.
  - Нет. Твой отец поменял её душу с душой белого голубя и убил только её бывшее тело, - тем временем продолжает Парло после затяжного молчания. - Я не знаю, с чего он решил, что за ней должна прийти Смерть, но они оба решили обмануть костлявую старуху. Хинесия упоминала что-то о датах смерти, но, кажется, она сама до конца не понимает, что это такое, и просто повторяла чужие слова.
  - Не назвал бы Смерть старухой... Она бывает очень даже молоденькой красавицей, - улыбаюсь я слабо, и, к удивлению и радости, Парло поддерживает мою улыбку. Атмосфера немного разряжается и нам обоим становится легче дышать в ней, а напрягающий разговор переходит в обычную беседу. Только содержание этой беседы не даёт расслабиться окончательно.
  Ещё я чуть не рассказываю Парло тайну, в которую посвятил меня когда-то Брейн: то, что Смерть наделила моего отца даром видеть, когда и к кому она придёт. И меня тоже она наделила этим даром, когда я ненароком показал ей свою верность, вернув Миру из царства мёртвых. Правда, после первого же перерождения я потерял эту способность. Видимо, Смерть так наказала меня за то, что я использовал её дар для спасения Парло от неё же.
  Я не могу рассказать ему эту тайну. То, что некроманты видят срок чужой жизни, никому не известно кроме них самих. Брейн - исключение из правил. Не знаю, откуда у него все эти знания, но он знает о некромантах больше, чем сами некроманты.
  Я не могу рассказать Парло, что не раз и не два уходил из хижины в лесу, оставляя там Миру, и приходил на край поляны, откуда прекрасно видно цилиндрической формы дом. Когда кто-то выходил из дома или подходил к нему, я прятался за деревьями, но всё равно прекрасно видел роковые числа. Я не могу рассказать, что у всех троих членов некогда родной для меня семьи над головой было написано "652 год, пятое калипсо". Я не могу рассказать, что, когда наступил роковой день, я долго решал, стоит ли вмешиваться в планы Смерти или лучше забыть, наплевать, отвернуться.
  В конечном итоге я не забыл, не наплевал и не отвернулся. И поплатился за это.
  -...Хорошо, Парло, - говорю я, выныривая из своих печальных мыслей. Вижу на его лице усталость, будто этот разговор высасывает из него все силы. - Что за лекарство ты мне даёшь и почему я о нём ничего не знаю?
  У меня на глазах он достаёт из кармана шприц с желтоватой жидкостью внутри. Этот цвет, как и сама ситуация, кажется мне знакомым.
  - Долго объяснять, но это лекарство успокаивает твои ночные приступы и стирает последние воспоминания. Считай это транквилизатором.
  - Что за ночные приступы?
  - Говорю же, долго объяснять.
  - У нас предостаточно времени. Или ты хочешь сказать, что нет? - глядя на него в упор, спрашиваю я.
  Так странно наконец-то слышать, как Парло без увиливания отвечает на мои вопросы. Никогда не думал, что наступит день и Парло всё мне расскажет. Может, он как обычно врёт, но то, что я услышал тогда в хижине и до чего додумался сам, совпадает с информацией, которой он покорно, но неохотно делится.
  Я отодвигаюсь и хлопаю по одеялу рядом с собой, предлагая священнику сесть. Тот игнорирует предложение и продолжает стоять.
  - Что у тебя на шее?
  -...Серебряный воротник от вампиров. Он защищает главную артерию. Я купил один у фьорта Льюиса, когда он пришёл сюда в первый раз. Только шеей двигать неудобно.
  От вампиров? Он боится, что вампир ещё раз явится в дом? Но зачем он ему сейчас? И почему серебро обожгло меня?
  Внутри меня всё холодеет от догадки, несмотря на то, что я пытаюсь всячески её отбросить, поскольку она слишком глупая. Ведь правда, не может быть так, чтобы я... Нет, такого просто не может быть. Никто меня не кусал. Точнее, это случилось очень-очень давно, но тело, с которым это случилось, давно гниёт под землёй, я в этом уверен на все сто процентов. Да, мои догадки не имеют права на существование. Они слишком тупые.
  Тогда почему я не могу перестать об этом думать? Что если Парло каким-то невероятным образом вселил меня в тело живого вампира? Ну, он при всём желании не смог бы поселить меня в мёртвого вампира, ведь от мёртвых вампиров остаётся только пепел. Их либо сжигают, либо они сами сгорают от солнца или святой силы. Ничто другое не может их умертвить. И то, ходят слухи, что если не развеять пепел в далёких друг от друга местах, вампир вернётся к жизни. Всё, что говорят про осиновый кол или отрывание головы, всего лишь ложь.
  Снова лёгкое касание, теперь к моим волосам. Я поднимаю голову и вижу, что шприц Парло уже убрал и теперь просто легонько гладит меня, будто щенка.
  От этого сравнения мне становится обидно. Я резко отстраняюсь от него и закрываюсь подушкой, чтобы он не смел ещё раз ко мне прикоснуться. Понятно, он меня жалеет. Слабого, плаксивого, беспомощного сукиного сына.
  - Калеб...
  - Я Некромант.
  - Опять двадцать пять, - вздыхает священник. К моему огромному удивлению, он забирается с ногами на кровать и начинает вырывать у меня из рук подушку. Я так просто не сдаюсь, и тогда он использует весь свой вес, отклоняясь назад. Это работает даже лучше, чем он изначально планировал: вместе с подушкой на него падаю я, и совершенно неожиданно мы разваливаемся на кровати бутербродиком, где начинкой выступает подушка между нашими грудными клетками. Я смотрю то в глаза Парло, то на опасно поблёскивающий серебряный воротник, и ловлю себя на мысли, что это напоминает мне о детстве. Каким бы серьёзным ни рос Парло, я всё равно затягивал его в детские забавы, такие как драки на постели, догонялки (я крал его шапочку и убегал), слежка за кем-либо. И вот сейчас мы занимались чем-то похожим, несерьёзным и детским. Это выглядит противоестественно, учитывая внешний облик немолодого священника и наш настоящий возраст, но... Что но? Ладно, должен признать, я соскучился по этим играм.
  Будто прочитав мои мысли, Парло ухмыляется и произносит:
  - Ты всё ещё не считаешь себя Калебом?
  - Конечно нет! То есть, да... То есть... - язык заплетается, взгляд сам собой начинает бегать то в одну сторону, то в другую, а Парло заливается хрипловатым смехом, видя мою растерянность. Ну вот, снова он вводит меня в заблуждение! Ненавижу! Каждый раз он делает из меня глупого ребёнка, хотя я старше него на целых три года.
  - Прекрати смеяться, - я принимаюсь избивать его подушкой, а сам про себя думаю, что не только я тут веду себя как неразумное дитя. С моим священником тоже творится что-то странное. Будто это и не он вовсе. Но как проверить?
  Я думаю недолго. Прекращаю бить хохочущего священника подушкой и задаю свой вопрос:
  - Стакан наполовину полон или наполовину пуст?
  Парло перестаёт смеяться и смотрит на меня как на придурка.
  - Смотря, что в него налито. Если чай, то стакан всегда будет пуст.
  - Ты всё-таки Парло! - я радостно бросаюсь ему на шею, но тут же приходится отступить, так как серебро продолжает меня обжигать. - Можно как-то снять эту штуку?
  Священник колеблется слишком долго. Я уже думаю о том, что он не согласится, и отворачиваюсь, однако слышу, как тот шевелится, избавляясь от неудобного аксессуара.
  От воротника на его шее остаётся чуть красноватый след. Неужели он настолько боится вампиром, что готов терпеть неудобство в то время, когда никаких вампиров поблизости нет?
  Опускаю глаза. Это вновь заставляет меня задуматься о том, что, возможно, я сам каким-то непонятным образом являюсь вампиром, только не знаю об этом... Нет, нет, невозможно. Это нелогично. Такого быть не может.
  "Тогда почему он боится меня?" - шепчет внутренний голос. Я не сомневаюсь - Парло чем-то обеспокоен, и причиной этого беспокойства являюсь я. Даже сейчас, когда его глаза совершенно спокойны и ни единая черта лица не выдаёт его внутреннего состояния, то, с какой неуверенностью он решился на снятие дополнительной защиты, говорит о том, что он опасается меня. И шприц всё ещё в его кармане.
  - Я могу изучить содержимое шприца? - проговаривая этот вопрос, я внимательно слежу за его лицом.
  Вот снова хилое удивление, неуверенность, сомнение и решимость.
  - Нет. Его состав знает только Хинесия. Я не могу дать его тебе.
  - Ой, да ладно! Я ведь всё равно узнаю. Или ты используешь шприц прямо сейчас, чтобы я забыл весь этот разговор?
  Я шучу, но по ошарашенному взгляду Парло понимаю, что совершенно случайно попал прямо в цель. Вот что он планировал. То-то он был так подозрительно откровенен. А я, дурак, уши развесил. Поверил ему ещё раз.
  Еле успеваю заблокировать рукой его выпад в сторону моей шеи. Физически он сильнее, но я прекрасно владею своим мозгом и знаю, как заставить мышцы напрячься до предела. Может, я и соображаю медленно, зато реагирую быстро.
  Спрыгиваю с кровати и бросаюсь к двери, слыша, как неповоротливый священник пытается меня нагнать. Заперто на ключ, опять. Что-то это мне ужасно напоминает.
  Бросаюсь вбок, к столу, и хватаю горящую свечу, выставляя перед собой словно клинок. Растаявший воск жжёт мои пальцы, но это терпимо: мне сейчас нужно хоть какое-то оружие. Парло не отступает, только притормаживает и начинает раскачиваться, видимо, подбирая траекторию, чтобы прорваться ко мне и совершить роковой укол.
  Мне кажется, если он сейчас сделает то, что задумал, мне уже никогда не удастся узнать правду.
  Продолжая защищать свечой, я медленно отступаю к окну. Понимая мой план побега, священник забывает про осторожность и бросается вперёд, замахиваясь шприцом.
  - Нет! - откуда-то у меня из-за спины вылетает фея и летит в лицо моего противника, протягивая руки к его переносице. Тут же его начинает шатать, словно от внезапной слабости, и он прикладывает свободную ладонь ко лбу, борясь с головокружением. Это мой шанс.
  Я распахиваю окно и выпрыгиваю наружу, вкладываю два пальца в рот и свищу изо всех сил... Пытаюсь свистеть, вот только забываю, что никогда свистеть не умел. Поддался атмосфере момента.
  - Бобик! Ко мне!
  Приходится крикнуть несколько раз, чтобы клич дошёл до нужных ушей. Ко мне галопом несётся четвероногий друг, а неутомимый священник безуспешно пытается пролезть в окно за мной. Можно считать, я уже спасся.
  Так я думаю ровно до того момента, пока конипёс не оказывается рядом и я не пытаюсь на него залезть. Ничего у меня не получается, особенно с детским ростом. Полное отсутствие навыков верховой езды даёт о себе знать. Парло к тому моменту догадывается, что есть другой выход из дома, кроме окна, и бросается к двери, пока за ним по пятам летит Филили и пытается усыпить, что не очень у неё получается делать, когда он так быстро бежит.
  - Давай же... Давай!... - ругаюсь я, стараюсь забраться на Бобика и терплю очередную неудачу, оканчивающуюся болезненным падением. Голова раскалывается, в глазах двоится, но я всё равно вскакиваю, совершаю ещё одну попытку и наконец оказываюсь на спине скакуна, который начинает вертеться на месте, пытаясь меня скинуть. Могу догадаться, что ещё никто не позволял себе такой наглости - залезть на несчастного пса. Никто его не предупредил, что, став лошадью, должен быть готов работать лошадью.
  - Ну же, успокойся! - я всем телом прижимаюсь к лошадке и обхватываю за шею, чтобы как-то удержаться. Парло уже выбежал из дома и направляется ко мне, и мне ничего не остаётся, кроме как оторваться от шеи коня и приложить к его крупу горящую свечу.
  Это работает идеально. Бобик встаёт на дыбы, чуть не опрокинув меня, круто приземляется на передние ноги и бежит в случайную сторону на скорости, недоступной священнику. Мне остаётся только потушить огонь, выкинуть свечу и вновь вцепиться в шею скакуна. Не знаю, куда мы едем. Надо только оторваться от Парло, который из моего некогда единственного союзника быстро стал врагом номер один. Я, конечно, знаю, что он обожает свои секреты, но не настолько же! Маньяк. Кто ещё из нас с ума сошёл на старости лет?
  Всё больше приближаются огни в окошках деревенских домов. Поднимая пыль, худощавый жеребчик проносится по пустой вытоптанной дороге. Все давно уже спят или сидят у своих рабочих столов и веретён, на улице никого, поэтому я не боюсь кого-либо сбить. Меня пугает только перспектива куда-нибудь на такой скорости врезаться.
  Пока Бобик несётся куда глаза глядят, я начинаю обдумывать, что делать дальше. Неплохо бы где-то спрятаться и переждать ночь. Может, в каком-нибудь из домов меня примут и прикроют. Если Парло начнёт ходить по домам, то поднимет шум, а этого ему вряд ли хочется.
  - Стой! Пррру! Остановись! - начинаю я командовать, не зная, относиться к своему скакуну как к лошади или всё же как к собаке. Ни один подход не работает, он бежит и бежит, изредка сворачивая. Такими темпами мы точно куда-нибудь влетим.
  Похоже, выбора не остаётся.
  Я закрываю глаза и представляю, как энергия лошади перетекает в меня через пальцы моих рук, там, где голая кожа касается серой короткой шерсти. Поначалу это не даёт никакого результата, но постепенно Бобик успокаивается и идёт всё медленнее, будто тащит тяжёлый плуг, тормозит, тормозит, останавливается и зевает широко во всю морду. Я осторожно спрыгиваю на землю и вновь прикладываю руки к его шее. Постепенно он оседает на землю, подгибает под себя ноги и заваливается набок.
  Прости, дружище, мне не надо, чтобы ты шёл со мной. Так Парло быстро поймёт, в каком доме я остановился. Поспи пока здесь, а утром отправляйся домой или на все четыре стороны, как тебе более угодно. Мне жаль, что я сократил твою жизнь на пару месяцев, но ты сам виноват: надо было тормозить, когда сказали.
  Я вздыхаю и поднимаюсь на ноги, оглядываясь по сторонам. К счастью, похоже, Бобик никого не разбудил своей дикой гонкой. Подумаешь, лошадь ночью решила по деревне побегать. Мне надо только уйти как можно дальше от конипса и окончательно сбить Парло со следа.
  Сердце до сих пор бешено бьётся от выброса адреналина в кровь и я ещё долго оборачиваюсь, прислушиваясь к любому шороху. От страха я выдумываю, что священник сейчас может выскочить из-за любого угла, воткнуть иглу мне в шею или в локоть, и очередная ночь превратится в чёрную пропасть, из которой ничего не выплывет, пока схожая ситуация не пробудит во мне угасшие воспоминания. Эта желтоватая густая жидкость, чувство страха, после которого следует секундная невыносимая боль - я вспоминаю всё. И правда, со времён последнего пробуждения я каждую ночь испытываю одно и то же. И это каким-то невероятным образом связано с моей второй душой, которая берёт контроль над телом, как только первая душа его теряет, например, во сне. Возможно, дело в том, что у неё нет никаких сдерживающих факторов, она состоит только из чувств. На самом деле, связь души с телом до сих пор изучают лучшие маги нашего мира. Если изначально всё можно было списать на стебель жизни, то с изучением духовных рас это объяснение рухнуло, так как они тоже имеют душу, имея лишь аналог физического тела и будучи фактически неживыми. У медиумов вообще стебель жизни раздвоен, что позволяет им, не лишаясь контроля, впустить в себя ещё одного духа, но это не наделяет их второй жизнью.
  Постепенно эти неспешные размышления успокаивают меня. Я уже не оборачиваюсь каждые полминуты, иду спокойно, не на носочках, даже в один момент начинаю что-то напевать:
  - Солнце обжигало кожу, ноги бороздили почву...
  - Кто мешает мне работать?! - вдруг раздаётся свирепый голос одновременно со звуком открываемого окна. Уже знакомое лицо вперивается в меня своим грозным взглядом, а я думаю о том, что это мой шанс.
  Я подпрыгиваю, хватаюсь за оконную раму и перебрасываю своё тело через неё, оказываясь в комнате безумного художника.
  - Простите за вторжение!
  Хозяин дома смотрит на меня таким взглядом, будто вот-вот убьёт прямо на этом месте, а я удобно устраиваюсь на высокой табуретке и гляжу на мольберт. Как всегда, кубическая ахинея. И как научить его нормально рисовать?
  Словно услышав мои мысли, в бешенстве художник с кистью в руке бросается на меня, хватает за шиворот и стаскивает с табурета, подтаскивая вновь к окну, чтобы выкинуть меня наружу.
  - Эй-эй, подожди, я тут ненадолго, мне надо только переждать одну ночь!
  - Ни минуты не позволю тебе оставаться в моём доме!
  - Ты разговариваешь с божеством! Будь благодарен и считай мой приход... - но он не слушает меня и договорить не даёт, просто наклоняется, напрягается, кое-как отрывает меня от земли на пару миллиметров и тут же роняет, тяжело дыша. Да, были люди в наше время, не то что нынешнее племя... Вот Парло умудрялся таскать меня на себе даже когда мы были примерно в одной весовой категории.
  От мыслей о Парло мне становится не по себе. Если не считать нашего разрыва после возрождения Миры, мы всегда были в хороших отношениях. Понятия не имею, почему теперь он охотится за мной с намерением никогда не дать мне узнать о своём прошлом. Что такого страшного, если я узнаю о своей первой жизни? С каких пор он стал таким скрытным?
  Я вздыхаю и смотрю на художника, который пытается оправиться после того, как ровно одну секунду подержал меня на своих руках. Слабак. Не скажу, что я сильнее, но... Он слабак.
  - Как я и сказал, - продолжаю я, закрывая окно. - Мне надо где-то переждать ночь. Так как я твоё божество, считай это благословением!
  - Моими божествами являются только музы... Несносный кусок нигилизма!
  - Нигичто?
  Злой художник изображает руками, как душит меня и ломает на две половинки, потом испускает раздражённое рычание и возвращается к своему мольберту, где нарисовано невесть что.
  - Почему именно у меня?
  Поверь, я и сам уже задаюсь этим вопросом.
  - Ну... Я решил наставить тебя на путь истинный, с которого свёл тебя твой ужасный стиль рисования.
  - Ещё одно слово и...
  - Ладно-ладно, ты хорошо рисуешь! Просто позволь мне остаться у тебя. Я... скрываюсь от кое-кого.
  Тут же я жалею о своих словах. Глаза художника загораются недобрым огоньком, он подбегает к окну, вновь распахивает его и кричит на всю улицу:
  - Элизиос у меня! Придите и заберите!
  Я налетаю на него, сшибаю с ног и руками затыкаю рот. Вот же угодило попасть в дом практически единственного деревенского жителя, кто терпеть меня не может, никак не признаёт меня за божество и обращается ко мне на ты! Столько проблем с ним будет. Может, быстренько уйти и найти другой дом, где меня радушно примут, накормят, напоят и уложат спать?
  В следующий момент кричу уже я, так как сумасшедшее создание под названием художник впивается зубами в мои пальцы.
  - Пусти! Пусти меня, сдуревший! - я как могу пытаюсь вырваться на свободу, но он кусает меня больнее любого вампира. Почему его челюсть сильнее всего остального тела? Откуда в нём столько злобы? Подумаешь, оскорбил немного его рисунки! Вот поэтому терпеть не могу людей искусства, они такие ранимые! Сказал я, мечтавший сделать из своих дневников автобиографическую повесть.
  Когда художник разжимает челюсти, я подношу руку к лицу и принимаюсь усиленно на неё дуть. Больно, сволочь.
  - Так наше божество может скрываться от кого-то? Что, разозлил пекаря или окончательно вывел из себя Паоло Бельдса? - усмехается художник, удобно устроившись подо мой и сложив руки за головой.
  Он даже не подозревает, насколько близок к правде. Я действительно вывел из себя священника, причём не только из себя, а ещё и из ума.
  - Нет, за мной по пятам ходит Эрнест, требует вернуть ему жену.
  - Ты о той скандальной новости, что ты убил жену хозяина овощной лавки? Да уж, твоя популярность безупречного лекаря сильно упала, молокосос.
  Теперь из себя выхожу я. Этот урод не соображает, о чём говорит. Я молюсь, чтобы он не соображал, потому что если он говорит эти вещи осознанно, он недостоин жить на этом свете. Зачем я выбросил свечу? Надо было поджечь его дом!
  - Ещё одно слово и...
  - Ладно, располагайся, - вдруг спокойно сказал художник, выкарабкиваясь из-под меня и подходя к мольберту.
  Я рычу от злости, встаю с пола и забираюсь на подоконник, чтобы выпрыгнуть на улицу и найти другой дом, где мне будут рады. Я не хочу призвать, что этот придурок прав. Храм моей репутации действительно покачнулся, когда в деревне было объявлено о смерти Линеи Блокинг, жены Эрнеста. Будучи на её проводах, я ловил на себе косые взгляды, будто люди ожидали, что я сейчас махну рукой и прерву церемонию, вернув к жизни несчастную женщину. Но я не сделал ровным счётом ничего. С камнем на сердце я смотрел, как её заносят в дом другого священника, чтобы её забрали в подземный мир, откуда душа отправится на небо или в другой мир.
  Сам Эрнест ни в чём меня не винил, не смотрел с осуждением, только беспомощно сжимал кулаки и стучал по крышке гроба, сотрясаясь в рыданиях. Брошенный, разбитый, он теперь совсем не походил на того разбойника, что раньше. С того времени я встречал его лишь единожды - он стоял за прилавком и подсчитывал деньги. Я рад, что у него остались силы хотя бы на работу. А может быть, эта работа сейчас его единственное спасение.
  - Погоди, Элизиос, заходи. Подумаешь, немного погорячился, - снова внезапно предлагает художник, заставляя меня замереть и задуматься. Может, после того, как я не смог спасти Линею, меня больше ни в одном доме не примут?
  Спрыгиваю обратно на пол и мрачно смотрю на художника, который тем временем откладывает свой рисунок и пристраивает на мольберте новый лист.
  - Попозируй мне немного и можешь хоть неделю тут сидеть.
  Я чуть воздухом не поперхнулся от такой наглости. Быть нарисованным кистью этого кубиста? Да ни за какие блага! Залезаю обратно на подоконник.
  - И чай заварю. С пряниками.
  А этот гад умеет договариваться.
  Закрываю окно и встаю напротив него, готовясь позировать для этого бездаря. Художник удовлетворённо улыбается, кивает и складывает большие и указательные пальцы квадратом, через который смотрит на меня.
  - Вот так! Прекрасно! Мне давно нужен был как раз такой молодой мальчишка.
  - Тебе есть разница, кого рисовать? Всё равно будет выглядеть как куча треугольников.
  - Цыц!
  Я замолкаю и жду его указаний.
  - Так, плечи расправь! Нет, не задирай, просто расправь. Сложи руки на груди... И немного отведи таз влево. Нет, в моё влево! Так... Прекрасно, можно начинать!
  Если честно, я чувствую себя неловко. Впервые мне приходится для кого-то позировать, и пускай это художник с ужасными руками - нет, как раз таки потому что это художник с ужасными руками - я переживаю за результат. Как я буду выглядеть? Как россыпь геометрических фигур? Или он сделает для меня исключение и нарисует нормально? Что в его понятии значит нормально?
  - А сколько времени это займёт?
  - Я сделаю только набросок, так что полчаса. Подумай пока о чём-нибудь. Меня не волнует твоё лицо.
  "О, думать я люблю", - собираюсь мысленно сказать я, как понимаю, что мне не о чем думать. Как назло! Как только другие люди просят тебя что-то сделать, ты сразу забываешь, как это делается, даже если ты в этом мастер! Это ведь бывает не только у меня одного?
  Так, надо подумать о... Парло. Да, о нём я могу думать всегда. Кто для меня Парло? Идеальный друг (до недавнего времени) и отличный товарищ. Я много пишу о нём в дневнике, изучаю досконально его расписание, от похода в церковь и возвращения из неё до домашних дел. Несмотря на грубость и частые ругательства, он всегда рядом со мной, когда не на службе. С ним приятно даже молча сидеть в гостиной, рассевшись по разным креслам. В такие моменты я могу следить за ним сколько угодно, а он за мной. Даже когда наши взгляды в такие моменты перекрещиваются, мы не отворачиваемся и глядим даже внимательнее, будто играя в гляделки. Мне порой кажется, я могу сосчитать каждый волос на его полуседой голове, а он - каждую морщинку в уголках моих глаз, так тщательно мы друг друга изучаем.
  Он знает обо мне абсолютно всё, плевать, скрываю я это или нет. Даже мой запрет на вхождение в комнату (который, кажется, совсем перестал быть актуальным) ничуть этому не мешает. Он первый узнаёт о всех моих задумках, открытиях и изобретениях. Могу ли я ему доверять? Абсолютно... нет. Он постоянно лжёт мне, что-то скрывает, и, как я узнал сегодня, готов ради сохранения секретов мне навредить. После этого я окончательно убедился, что доверять Парло стоит в последнюю очередь. Пускай он и спас меня, и много раз спасал, всё это он, похоже, делает для себя, для какой-то своей собственной цели.
  А что насчёт Филили? Мы знакомы совсем недавно, чуть больше недели, но я уже не представляю для себя более близкого существа. Добрая, милая, немного глупенькая, она с интересом слушает всё, что я ей говорю, и активнее кого-либо помогает мне узнать о моём прошлом, не требуя взамен ничего. Единственный её недостаток в том, что она девушка. Нет, я не отношусь к представительницам женского пола плохо, но всё же это накладывает свой отпечаток на общение. Она не понимает мои шутки, я не понимаю её. Мои жалобы на сплошную зелень в еде, приготовленной Парло (очень вкусную, но ужасно надоевшую зелень) она не понимает, убеждённая, что это мне только на пользу. Я в ответ не понимаю её жалобы на ту маленькую кроватку, которую для неё соорудил. Чем ей не нравится мягкая вата? Что значит кровать слишком узкая? Если ей так сильно не нравится эта кровать, почему она не может спать рядом со мной? Голова у меня небольшая, на подушке остаётся куча свободного места, для феи её размеров в самый раз. Но когда я предлагаю это, она зовёт меня извращенцем и обижается.
  Она почти каждый день спрашивает, нравится ли мне её новое платье, хотя я не вижу разницы между новым и старым - все платья будто из листвы, украшенные драгоценными камнями. А пурпурная накидка на плечи остаётся неизменной.
  И ещё один весомый недостаток, который, возможно, напрямую относится к первому: она упорно видит романтический подтекст в наших с Парло отношениях. Особенно во время вышеупомянутых гляделок она любит сидеть у меня на плече и ехидно спрашивать: "Не любовник, значит? Точно не любовник?", из-за чего я через несколько минут встаю и под непонимающий взгляд Парло удаляюсь в свою комнату, громко хлопнув дверью.
  Он считает, что я стал разговаривать сам с собой. Либо же хорошо делает вид, что считает так, а на самом деле догадывается, что я общаюсь с чем-то, чего он не видит. Такое было и в детстве, когда я не мог "отключиться" от духовного мира и видел и слышал всё то, что спрятано от обычных людей. Это теперь я могу "переключиться на другую волну". Если бы я до сих пор круглосуточно пребывал на духовной волне, я бы сошёл с ума от кучи чёрных точек и маленьких духов на каждый кубический сантиметр пространства. Кубический... Как один кубист.
  - Всё. Ты прекрасная модель.
  Я аж вздрагиваю от такого грубого вторжения в ход моих мыслей. Если честно, я успел забыть, что здесь делаю и для чего стою, отклячив зад вбок.
  Только шевельнувшись, я осознаю, что все мышцы затекли и мне следует немного пройтись по комнате, чтобы вновь начать чувствовать свои ноги. Это я и делаю, время от времени поглядывая на художника, который увлечённо работал карандашом, наверное, дорабатывая детали для будущего покраса.
  - Дай посмотреть, - прошу я и подхожу к художнику, заглядывая в лист. Выглядит на удивление нормально, я даже на человека похож.
  Но потом мой взгляд цепляется за надпись в углу и я недоумевающе изгибаю бровь. "Элазий".
  - Эм... Меня Элизиос зовут.
  - Знаю я, знаю. А меня Элазий, будем знакомы.
  Он протягивает мне руку и я нерешительно её пожимаю, стараюсь переварить информацию. Это была шутка юмора?
  - Ты подражаешь мне?
  - Точнее, прямо наоборот! Я появился раньше тебя, а ты взялся из ниоткуда и присвоил себе более длинную пародию на моё имя.
  - Что?! Моё имя полностью оригинальное! - не говорить же ему, что это даже не моё имя.
  Художник, кажется, даже не замечает моей реплики.
  - Я всегда знал, что ты завидуешь моему таланту и стараешься мне подражать. Как жалко для божества, уважаемый плагиатщик. Мало того, ты так некачественно скопировал моё имя, что начисто его испортил. Оно теперь совсем не звучит!
  Ну уж нет, такой наглости я точно не ожидал.
  Не давая художнику сказать ни слова больше, я кладу руку ему на голову и проделываю тот же фокус, что и с лошадью. К нему сон приходит гораздо быстрее, он обмякает и я еле успеваю его подхватить и уложить на пол. О незначительном сокращении его жизни я не жалею, пара месяцев для человека погоды не сделает. К тому же, слава к великим творцам и первооткрывателям приходит обычно после смерти, так что я оказываю ему услугу, помогая быстрее эту славу обрести.
  - Покойся с миром, недоумок, - с садистским удовольствием проговариваю я. Так называемый Элазий ничего не может ответить и это мне более чем нравится.
  Оглядываюсь по сторонам, будто в доме может быть кто-то ещё. Никого. Вновь смотрю на художника. Губы расплываются в улыбке, когда я беру его запястья и принимаюсь махать его руками в воздухе.
  - О нет, спасите, помогите, Некромант хочет меня съесть! - писклявым голосом подражаю я и от этого на душе ещё веселее.
  Только, увы, эта игра мне скоро надоедает. Нет ничего интересного в том, чтобы издеваться над человеком, который даже не сопротивляется и вообще сопротивляться не может.
  Я уже собираюсь встать и пойти искать спальню, в которой с удовольствием переночую, но что-то меня удерживает около художника. Я просто не могу не смотреть на его мирное лицо. Он завораживает меня. Такой милый, когда не ехидничает, такой красивый, такой... соблазнительный.
  Опускаюсь ближе к его лицу, тяжело дыша. Никогда не видел таких красивых черт лица. Я, наверное, готов в него влюбиться. А запах... просто невозможно передать. Запах горячей крови и сырого мяса. Запах бьющейся глубоко внутри жизни.
  Расстёгиваю верхнюю пуговицу рубашки и открываю для себя его ключицы. Тонкие, такие заметные на темноватой коже. Провожу рукой по левой из них снизу вверх, к пульсирующей жилке на горле, и сглатываю слюну. Так хочется впиться зубами в это трепещущее мясо, оставить свой след, обглодать каждую косточку, распробовать на вкус грех убийства. Просто невозможно сопротивляться этому аромату...
  Я резко прихожу в себя и вскакиваю на ноги, со страхом глядя на художника, который в моих глазах вновь становится всего лишь надоедливой занозой с неказистым лицом. Что это только что было? Что за необъяснимый дурман?
  Хватаюсь за голову и принимаюсь дёргать себя за волосы. Я только что хотел... нет, я не могу сказать этого даже в мыслях. Это слишком нереально. Бред. Как я мог только подумать о таком?
  Начинаю маниакально измерять шагами комнату, стараясь не смотреть даже в сторону художника, не то что на него самого. Невозможно. Но как же сосёт под ложечкой...
  Я хочу его съесть. Невероятно хочу. Могу поклясться по одному его аромату, что это будет самая вкусная и желанная трапеза в моей жизни. Я высосу половину его крови и начну есть его, пока мясо не потеряло своей сочности, и не оставлю даже сухую оболочку. Я испытаю величайшее запретное удовольствие.
  - Нет, нет, НЕТ! - чуть ли не кричу на самого себя, впиваясь ногтями в голову. Нельзя, даже не думай об этом, забудь. Что это вообще значит? Я же не вампир, не людоед, не каннибал. Не скажу, что я прямо-таки совсем безобидный ребёнок с устойчивой психикой, но я точно не маньяк с жаждой убийства. Но почему тогда, почему, почему? Я голоден, я ужасно голоден. Хочу есть. И моя трапеза прямо передо мной, безоружная и беззащитная.
  Подхожу к окну и открываю его, впуская в помещение воздух. Это немного развеивает запах, но не прогоняет окончательно. Я продолжаю мучиться от жажды. Более того, через несколько минут мой нос начинает ощущать посторонние запахи, куда более далёкие, но такие же манящие, что заставляет меня обратно закрыть окно и сесть на пол, крепко держась за голову и всячески стараясь придумать, на что бы отвлечься.
  "Ночные приступы", - слышится в моей голове голос Парло и меня прошибает осознание: ведь сейчас как раз именно ночь. Значит ли это, что происходящее со мной и есть тот самый ночной приступ, лекарство от которого я должен принимать? Другого объяснения не нахожу. Это именно ночной приступ, который овладевал мной каждую ночь, когда Парло приходил в мою комнату и насильно впрыскивал лекарство.
  - Вкусный...
  Что я сейчас сказал? Это вообще я сказал или кто-то другой?
  - Такой вкусный...
  Нет, это не могу говорить я. Это не мой голос. Слишком хриплый и довольный. Но почему тогда двигаются мои губы? Почему я вновь смотрю прямо на художника, чьё прекрасное лицо может быть украшено ещё больше только смертью?
  - Не сопротивляйся, Некромант... Не сопротивляйся... Это то, что ты есть. Ты это я.
  Я разговариваю сам с собой, но явно чувствую, что моими губами говорит другой человек... нет, даже не человек. Другое существо. Оно жадное, оно голодное. Оно не слишком хитрое, крайне прямолинейное, но его речи сладки и горьки одновременно прямо как мёд. Оно овладевает моим телом и оттесняет мою душу на самый далёкий край стебля жизни, чтобы я не мешался Калебу.
  Калебу, который спас Паоло Бельдса от вампира и был укушен им же.
  Я так давно не просыпался... Нет, даже мои мысли начинает захватывать чужой голос! Я проголодался... Нет, это не я, это всё не я, это настоящий Калеб говорит внутри меня. Это он жаждет крови и ликует, что сегодня никакой священник не придёт и не впрыснет ему прямо в вену роковое лекарство.
  Этот глупый старик так долго меня контролировал. Он изрядно мне надоел. Хотел бы я, чтобы моей первой жертвой стал именно он, но выбирать не приходится. Я съем то, что есть, наберусь сил, и тогда точно свершится моя месть.
  - УХОДИ!!!
  Я бросаюсь на ближайшую стену и со всей силы ударяюсь об неё головой. Перед глазами начинают плясать цветные круги, чем-то похожие на то, что рисовал Элазий, и это даже как-то приводит меня в чувство, пускай и ненадолго.
  - Не сопротивляйся, нам обоим это очень понравится.
  Ужасная боль пронзает весь мой череп, когда я вырываю заметный клок волос, и холодная кровь сочится из раны, стекая по моему правому виску.
  Собираю её на пальцы и облизываю их, урча от удовольствия. Как же это вкусно. А горячая живая кровь будет ещё вкуснее.
  - Прочь, прочь, прочь, прочь! - кричу я отчаянно, завывая от боли при каждом ударе лба об стену. Кожа рассечена, кровь заливает мои глаза, а я продолжаю бороться и молить о спасении, пока Калеб пытается захватить контроль над моим телом и сделать так, как ему угодно. Я не Калеб, я больше никогда им не стану. Я Некромант, вот моё настоящее имя. Некромант. Да, я Некромант. Глупый, подвижный, скандальный, ловкий, временами мрачный пессимист, а временами совсем безбашенный весельчак. Даже если Парло не смог убить Калеба, это не значит, что он всё ещё жив.
  - Прочь! Прочь! Прочь! Прочь! - методично повторяю я с каждым ударом. В теле уже совсем не осталось сил, я вот-вот готов отрубиться, но страх не позволяет мне перестать биться головой об стену, хоть это и вызывает дичайшую боль и тьму перед глазами. Ещё удар. Ещё удар. Ещё удар. Ещё удар.
  Медленно сползаю на пол, тяжело дыша и захлёбываясь подступающей рвотой. Как же мне плохо. Если бы я просто остался дома и позволил Парло сделать свою работу, всё было бы нормально...
  - Уже сдаёшься? Как жалко. Ты только начал вызывать мой интерес, - произносят мои губы вновь чужим голосом.
  Перебарывая дикую слабость, я встаю на ноги и, шатаясь, двигаюсь вглубь дома, приложив руку к голове, размазывая по лицу свежую кровь. Меня так и тянет назад, к этому прекрасному спящему беззащитному телу, которое будто зовёт меня к себе своей доступностью. Вряд ли в таком хлюпике много крови, но и этого хватит, чтобы набраться сил. Да, я так хочу испробовать его на вкус. Хочу ощутить, каково это, быть убийцей. Мне хочется узнать на деле, что значит быть... вампиром.
  
  ========== Конец Некроманта ==========
  
  Ночь была трудной. Несколько часов я болтался по деревне, заглядывал в незашторенные окна и думал, как мне найти того, кто мне нужен, если он спрятался у кого-то из деревенских, а я даже постучаться не мог со словами: "Вы не видели божество? Оно сбежало от меня, потому что боится уколов".
  Удача улыбнулась мне только с рассветом.
  Когда я проходил мимо очередного дома и зевал, потирая глаза, держа перед собой свечу, окно вдруг распахнулось и местный художник Элазий начал кричать о каком-то страшном преступлении и звать на помощь.
  Народ сбежался практически сразу. Хоть Элазий и был эксцентричным человеком, способным развернуть драму из-за нехватки краски, просто так шум он поднимал редко. И в этот раз причина была стоящая: кто-то вырубил его во время работы прошлой ночью, а когда он проснулся, то во время осмотра дома обнаружил в своей комнате связанное по рукам и ногам божество. Закусив туго обёрнутый вокруг его рта ремень, тот лежал без сознания весь в крови. Как оказалось, кровь принадлежала ему самому. Её находили по всему дому, и кто-то предположил, что как раз от потери крови он потерял сознание. Но что случилось? Кто и зачем связал Элизиоса? Почему именно в доме Элазия?
  Ответ на этот вопрос знал только я.
  Уже дома, зарываясь пальцами в густые чёрные, слипшиеся от багровой крови волосы, поливая спящего прохладной водой и растирая синяки на запястьях и лодыжках, я думал о том, что произошло: Калеб... нет, Некромант провёл всю ночь в доме человека, которого в любой момент мог убить и иссушить досуха, но поборол инстинкты и вместо этого потратил остатки разума, чтобы воспользоваться телекинезом и связать себя. И даже тогда он отключился не сразу, пребывал в сознании, иначе никак не объяснить, каким образом простые верёвки удерживали настоящего вампира, пускай и ослабевшего от долгого голода. Если бы он потерял сознание сразу, его вампирская часть натуры завладела бы телом и спокойно вырвалась. Некромант сам, без помощи лекарства, сдерживал свои чудовищные способности одной лишь силой воли, и это было для меня столь же неожиданно, сколько и странно. Всю жизнь, даже видя в нём невероятного человека и лидера, я считал его беззащитным, нуждающимся в крепкой и надёжной опоре. Я хотел стать для него этой опорой, защитить его от всего мира и от него самого, в какой-то момент забыв даже о себе и своих нуждах. Всё, о чём я думал, это о его спасении. А теперь он сам себя спас. Сам, без моей помощи. Такое казалось мне просто невероятным. Я не понимал, какие чувства испытываю: гордость за него или разочарование в себе. Выходит, я ошибался, считая его простым невинным мальчиком, на чью долю выпало слишком многое. Как и в фельендо, он обставил меня внезапно и умело, забрав себе блестящую победу. За одну ночь он пошатнул мою веру, выстраивавшуюся всю жизнь, и стал в моих глазах ещё более великим, чем был ранее, хотя я считал, что это уже невозможно. Как можно уважать человека больше, чем до этого, когда он уже был для тебя всем светом вместе взятым?
  Отмыв спящего Некроманта, я отнёс его в комнату, уложил в постель и накрыл одеялом. Лекарство я ввёл сразу, как нашёл его, незаметно ото всех, поэтому до следующей ночи не нужно было беспокоиться о том, что он сбежит и на кого-то нападёт... Нет, даже без лекарства я теперь знаю, что он сделает всё, лишь бы не причинить другим вреда.
  Как можно быть некромантом и при этом желать всем добра? Объясни мне, сукин сын.
  Я закрыл глаза рукой и горько рассмеялся. Наверное, он достоин правды. Хватит уже вырывать из его дневников страницы о Делотыни и поливать рассказы о его воспоминаниях из прошлого чернилами, пользуясь его привычкой каждую новую запись начинать с отдельной страницы. Хватит считать его ребёнком. В конце концов, он старше меня, это он мой спаситель, а не я его.
  Решено. Я расскажу ему обо всём, как только он проснётся. Я дам исследовать лекарство. В конце концов, мне самому любопытно, какая сыворотка способна отнимать силы у вампиров и делать их нечувствительными к солнцу. Я расскажу, каким образом он вообще стал вампиром. В этот раз он сможет принять правду.
  Когда-то мы общались довольно близко: я, Паоло Бельдс, и этот странный мальчик по имени Калеб Роитем, весь похожий на кузнечика: худой, непропорциональный, большеглазый, со стрекочущим смехом (его голос в эти моменты прыгал вверх и вниз без остановки, прерывался, начинался вторым альтом и заканчивался первым сопрано), а главное - без единой волосинки на голове. Такой вот безусый кузнечик дружил со мной.
  Мы ходили в одну приходскую школу. Мои родители любили приглашать его в гости, а он любил соглашаться. Была даже мысль пригласить его к нам на постоянное место жительства, так как он, за неимением родителей и дома, жил прямо в церкви, вместе со взрослыми священниками. Говорил, что гоняет назойливых домовых, которые мешают его покою. Уж не знаю, чем ему мешают практически невидимые уборщики и повара, к тому же совершенно бесшумные. Может, дело в том, что он всегда был внимательнее остальных к паранормальным вещам.
  Он видел ангелов сквозь их магические личины, а однажды сказал, что наш учитель и настоятель на самом деле Смерть. Я до сих пор помню этот день одиннадцатого жарколетья, когда мы сидели на службе. Он долго всматривался в настоятеля Гринго, читавшего нам текст священной книги, а потом сказал, что у него чёрные глаза и огромная коса за спиной. Я тоже посмотрел на него, но ничего подобного не увидел, рассердился и сказал ему не выдумывать глупости, а он с совершенно серьёзным видом сказал: "Почему никто не видит то, что вижу я?"
  Честно, поначалу я считал его сумасшедшим. Когда он рассказывал мне о голосах, которые слышит, и о тёмных пятнах, летающих в воздухе, я не верил ни единому слову, но со временем научился внимательно слушать и даже запоминать его рассказы. Действительно, я чувствовал странную силу, идущую от него. Он был другим. Отличался ото всех.
  У него не было ни родителей, ни собственного дома, как я уже сказал. Его мать была убита собственным мужем (насколько мне известно, жили они в гражданском браке), который после этого бесследно исчез, а ребёнок остался совершенно один, трёхлетний сорванец, от шока забывший обо всём на свете. После этого церковь забрала его к себе. Когда мне было пять и я сам поступил в приходскую школу, я, по его же словам, стал первым, кому открыл душу уже восьмилетний юнец. Иногда мы вместе ходили на могилу его матери, где на кресте висел портрет черноволосой женщины с колдовскими зелёными глазами.
  Я же вырос в обыкновенной семье, с мамой и папой, будучи единственным ребёнком. Сильно повезло, что мы оказались в ряду тех священников, у кого были собственные дома и не приходилось спать в специально отведённых неудобных спальнях, где почти ничего нельзя было хранить. Вообще браки священников не поощряются, но и запрета нет, разве что существует одно условие: если священник решил завести семью, то все его дети станут такими же священниками.
  У меня не было выбора, кроме как пойти по стопам отца. И, как позже я узнал, у него тоже не было другого выбора. Как служба церкви была традицией моего рода, так тёмная сила была заложена в его крови с самого рождения. От тёмной энергии он часто болел и взрослел слишком быстро, уже в восемь лет будучи выше всех на голову, а если и вырастали какие-то волосы на его голове, то только седые.
  Но об этом я узнал позже, гораздо позже. А тогда он просто был странноватым мальчиком, которого я то не мог терпеть, то просто обожал. К нему невозможно было оставаться равнодушным. Он был весёлый, энергичный, атмосфера вокруг него была заразительна, и никто из настоятелей не смог бы выгнать его из церкви, несмотря на то, что именно он чаще всего становился причиной разных происшествий, связанных либо с домовыми, либо с вечеринками, устраиваемыми ими в сговоре с более старшими детьми. Везде, где был он, был и беспорядок.
  Даже в моей душе был беспорядок от его шуток.
  - Ты не Паоло, ты ПАРло! Потому что когда сердишься, пар из ушей так и валит, - смеялся он, а я хмурился, скрывая, что заворожён его перекатывающимся стрекочущим смехом.
  Вот вечно он так. Скажет какую-то глупость, а я из-за этого переживаю и думаю, как бы его отругать, но просто-напросто не нахожу слов и краснею от возмущения, и отворачиваюсь, и стараюсь не улыбаться. Я обожал его. Не так, как обожают девочки-священницы истории молодых красивых ангелов (и их самих), а как ребёнок обожает своего первого учителя, ведь он был неповторимо умён, хитёр и образован. Знал наизусть все молитвы, первым из всех нас научился читать и писать и сам меня учил в обмен на лишний кусочек хлеба. Ему нравился чёрный, с сухой корочкой. Он же рассказал мне, почему самый жаркий из месяцев в году называется лицечашье. Оказывается, бог солнца в этот месяц опускает лицо в миску неба гораздо чаще, чем во все другие месяцы.
  - Вот видишь? Даже сейчас я вижу пар.
  - Да нет никакого пара, - сам говорю, а в это время ощупываю уши, что заставляет его рассмеяться громче.
  Я не знал, как он относится ко мне, но был польщён, что со мной он проводит больше всего времени, со мной делится самым сокровенным, ко мне притаскивает украденные где-нибудь в чужом саду яблоки и мне рассказывает о цветных узорах в небе. Его мир был полон ярких красок и таинственных вещей, и я завидовал ему, будучи всего лишь глупым ребёнком. Теперь я знаю, насколько ужасен его мир. Если бы он хотел, он бы навсегда отнял у себя дар видеть домовых, ангелов, духов, Смерть, цветные узоры. Он бы хотел стать таким же, как я. Он сам мне говорил об этом много лет спустя, когда мне было двадцать восемь, а ему тридцать один. Тогда он уже научился контролировать свои глаза и мог по желанию "отключиться" от созерцания духовного мира, поэтому его рассказы о тёмных пятнах и голосах прервались.
  Но раньше мы были детьми. Просто детьми.
  Потом он полез на кладбище, чтобы вместе с другими детишками обворовать местного могильщика, имя которого я тогда не знал. Я мог лишь сказать, что он малообщительный ворчливый кобольд, которого успела потрепать жизнь.
  После этого происшествия все дети, кто отправился на кладбище, вернулись домой, кроме Калеба. Я знал об их авантюре, но он, этот подвижный глупый мальчик, уговорил меня ничего не рассказывать взрослым, а я повёлся на просьбу кумира и уважаемого мной учителя. Только глубокой ночью он пришёл к нам в дом и попросился переночевать, так как устал спать на неудобной кровати в церковной спальне.
  Конечно же мои родители с радостью его приняли! Они так любили его визиты, что давно отвели ему отдельную комнату, которая медленно, но верно наполнялась его вещами, его атмосферой, его духом. Таинственные вещицы, такие как сушёные утиные лапки, ловцы сновидений и драгоценные камни, стали появляться на полках рядом с книгами, которые он взял в церковной библиотеке и не вернул, а о некоторых книгах я вообще ничего не знал, и только потом мне стало известно, что их одалживал ему тот кобольд для домашнего обучения.
  Он стал рассказывать мне о том, что наша церковь и кресты ненастоящие, начал больше рассказывать о различных богах. Особенно ему нравился Гиппокорус, покровитель всех медиков, и он поделился фактом, что многие по ошибке считают его покровителем рас гарпий и корнусов из-за сходных названий.
  Но о многом том, что было гораздо важнее всех этих рассказов, я узнал гораздо позже, чем следовало. Может, если бы я знал раньше, всё можно было изменить.
  Может, я предугадал бы, что он сделает, когда на любимицу класса Миру нападёт медведь. Я бы не позволил "вернуть её к жизни", сделав тварью, душа которой оказалась заперта в умирающем теле.
  Прекрасно помню тот день, когда он вызвал меня к границе леса и с ликующим видом показал изуродованную, не похожую на саму себя, но всё же ту самую Миру, которой ещё вчера шуточно строили глазки старшие ребята.
  Тогда наша дружба рухнула. Я наорал на него и сказал, что он недостоин жить за совершённый грех против ценности человеческой жизни. До сих пор не знаю, понял он меня или нет, но с тех пор я больше его не видел. Я ушёл, а он остался на границе между холмами и лесом, смотрел мне вслед и, думаю, шептал, какой же я предатель.
  Больше его не было ни в церкви, ни в деревне, ни у нас дома. Его объявили пропавшим, а я так никому и не сказал, что он сделал и куда пропал. Интуитивно я знал, куда он направился, но рта всё равно не раскрывал. Не знаю, почему. Думал многие годы, думаю сейчас, а всё равно не знаю. Значит ли это, что я его укрывал? Значит ли это, что я обожал его с прежней силой после всей той грязи, что вылил на него в словесной форме?
  Порой я заходил в его комнату, запирал дверь и скатывался по ней, хватаясь за голову. Нет, не плакал. Настоящий священник не должен плакать. Просто сидел и целыми часами гадал, что сталось с Калебом, где он теперь и когда вернётся, а если вернётся, то как. Будет ли он некромантом или вновь станет обычным человеком, каким и был до двенадцати лет? Вернётся ли мой настоящий Калеб или придёт эгоистичное чудовище, против которого меня учили бороться всю сознательную жизнь.
  На несколько лет он оказался вырван из моей жизни. Всё стало серым. Только я знал правду и хранил её как личный секрет, не в силах рассказать никому. Я ни разу не проверял то место, куда, по моему мнению, он убежал: дом его родителей, построенный в лесу. Я не знаю, чем он занимался все эти годы, как он выживал. Не знал, жив ли он ещё вообще.
  А потом один вечер изменил всю мою жизнь. Таинственный гость постучался в двери нашего дома, а как только ему открыли, он набросился сначала на мою мать, потом на отца. За несколько секунд обескровленные тела упали в коридоре, когда я убежал на второй этаж. Вампир преследовал меня и обязательно догнал бы и убил, если бы в дом сразу за вампиром не вломился уже знакомый мне человек и не набросился на вампира сзади.
  Я был свидетелем абсолютно дикой, животной схватки между двумя хищниками. Они катались по полу, скалились друг на друга, но Калеб совершенно непонятным мне образом одерживал победу против, казалось бы, сильнейшего существа из мне известных. Я видел фиолетовое свечение его рук и синие нити, присоединявшиеся к вампиру там, где Калеб касался его пальцами, и в этих нитях, через которые от вампира к некроманту бежали золотые молнии, хищник всё больше запутывался, всё больше слабел. Казалось уже, что он повержен.
  Видимо, мой бывший друг подумал так же, поэтому и пропустил момент, когда два белоснежных клыка впились ему в горло. Я знал: один укус вампира - и битву можно считать решённой, причём в нежелательную сторону.
  Я не помню, как в моей руке оказался серебряный клинок в форме креста, хранившийся в комнате моих родителей. Он вошёл между лопаток склонившегося над моим другом вампира, раздалось шипение, пошёл дым, потом удар последовал за ударом, и ещё, и ещё, пока полусвязанный враг трепыхался и старался оторвать клыки от шеи своей жертвы, чтобы напасть на меня, но Калеб помогал мне, держа из последних сил и обматывая его своими нитями всё больше.
  Снова провал в памяти. Когда я очнулся, весь пол был покрыт пеплом, а на моих коленях покоилась голова человека, чьё лицо за эти годы изменилось до неузнаваемости. Не представляю, как мог в пылу битвы мгновенно понять, кто он, если даже сейчас с трудом находил сходство между ним и тем яснооким мальчиком с гордо задранным остреньким носом. Может, узнал по прежней лысине.
  Его шея уже покрылась синеватыми венами. Он не оказался обескровлен, нет, но я не знаю, хорошо это или плохо, ведь вместо смерти его ждала судьба гораздо хуже. Яд вампира распространялся по его телу, заставляя корчиться, кричать, молить меня о помощи. Из его криков я понимал, что он не хочет становиться вампиром, но и умирать боится. Он не хотел жить вечно и причинять людям ещё больше боли, чем причинил мне, но и страх перед тем, что ждёт его за гранью, был слишком силён.
  - Парло... Глаза Смерти такие красивые, но... Но я не хочу в них смотреть! - его бледнеющие, почти синие пальцы сжимали мой рукав, а взгляд метался, будто он уже сейчас избегал нежеланной встречи глазами. Отчаяние и паника на его лице, град слёз и крики без остановки рвали меня на части.
  А он всё надрывался и умолял:
  - Парло, спаси меня, спаси меня, СПАСИ!
  Святой, пошедший на убийство, не так громогласно кается, как он просил о спасении.
  Подобную боль испытывал бы и я сейчас, если бы не он. Или я бы просто уже не испытывал ничего. И в том и в другом случае я был обязан Калебу жизнью.
  Поэтому я согласился спасти его. Я дал ему клятву непременно вернуть его к жизни в теле другого человека и только человека. Притащил его в ту комнату, где он всегда спал и хранил свои вещи до побега, начертил указанный им круг с рисунком внутри на полу белым мелком, рассыпал какие-то порошки на каждый угол рисунка, уложил его внутрь и под белёсое свечение припал к его губам, перебарывая тошноту, убеждая себя в том, что сейчас надо беспокоиться не об аморальности своих действий, а о том, как успеть сделать всё до того, как он перестанет себя контролировать.
  Я должен был убить его и забрать его душу. Но я замешкался и всё сделал наоборот. Я думал, он сам упокоится, как только душа покинет тело, и не хотел пачкать руки в крови человека, который после моего предательства пришёл спасти меня. Не знаю, каким образом он узнал, что именно здесь и сейчас мне нужна помощь, причастен ли он к нападению вампира и не является ли это просто моим ночным кошмаром.
  Я сделал ошибку. Как позже я узнал от Хинесии, из-за того, что я не убил его и не разорвал стебель жизни, его душа разделилась на две части, поэтому тело передо мной так и не умерло. Я вынужден был беспомощно и с непониманием глядеть на то, как продолжало корчиться и мучиться тело моего друга, когда часть его души свернулась клубком у меня в животе. Он перестал отвечать на мои вопросы, только рычал и катался по полу как обезумевший, так что мне пришлось запереть его в комнате. Через полчаса оттуда начал доноситься скрежет и вой, и в этот момент я искренне поблагодарил Высшего Бога, что дома священников стоят так далеко от деревни, в "святых местах" с особой энергетикой. Стоял бы вблизи, на эти крики давно бы сбежались соседи.
  О "святых местах" мне тоже рассказал Калеб; лично я думал, что дома священников стоят вдали от домов простых жителей, чтобы именно священники первыми замечали приходящих в деревню путников и оказывали им приём. По этой же причине дома священников имеют странный цилиндрический вид: тёмные духи могут поселиться в углах.
  Только ничего из рассказов Калеба не могло мне сейчас помочь: я изо всех сил напрягал память, но не мог вспомнить ровным счётом ничего полезного, как бы ни старался.
  Я не спал всю ночь, всё сидел у двери и ждал наступления тишины. Когда я уже был на грани отключки, звуки в комнате стихли. Подождав пять минут, я наконец отпер дверь и заглянул внутрь.
  Всё было перевёрнуто. За ночь таинственная, немного пыльная комната превратилась в поле битвы, где каждую вещицу разбили, скинули на пол, растоптали, разорвали на мелкие клочки и не оставили ничего. Посреди этого беспорядка, свернувшись калачиком, лежал Калеб, но не тот, которого я знал. Бледный как молоко, весь исцарапанный, в собственной крови, не сводящий с меня усталого и одновременно ненавидящего взгляда. Хотя, я даже не был уверен, видел ли он меня, настолько его глаза были пусты. Больше он ни на что не реагировал. Спокойно дал мне осмотреть его длинные, появившиеся за ночь клыки, без сопротивления дал себя раздеть и связать.
  Я не мог просто отпустить его на все четыре стороны, при этом я не знал, что ещё мог сделать с ним. Я ничего не понимал. Было ли в моих силах сделать хоть что-то?
  И я отнёс его в дом, где запер, думал, навсегда. Я забил окна и дверь досками и оставил его страдать от вечного голода в своей темнице, где нет никакого выхода. Я не мог поднять руку на человека с лицом того, кто был и будет мне дорог.
  Так прошёл год. Я ничего не делал, не ходил в тот дом и не покидал собственный, закрылся ото всех и день изо дня только и думал, что мне делать дальше с посторонней душой внутри меня и как быть. Я ничего не знал о душах и о том, как именно я должен помочь Калебу вернуться к жизни. Находился в замешательстве, ежедневно сходя с ума. Пару раз даже заплакал, чего не делал никогда в жизни. Все были уверены, что это депрессия на фоне потери родителей, но, если честно, о них я мало думал, хоть и любил всей душой
  Спасение пришло само собой в лице молодой женщины. Она явилась в дом как принесённый ветром лепесток с цветка будущего яблока. Её звенящий колокольчиками голос лился в мои уши сладкой мелодией, и я вслушивался в её слова, несмотря на то, какими ужасными они были.
  Она рассказала и о Делотыни, и об истинной истории семьи Калеба, и о причинах моей неудачи. Она рассказала, что знает о моей беде из уст матери, следившей за каждый шагом своего сына и дочери сквозь глаза разных птиц. Она рассказала, что если я не сделаю хоть что-то, скоро душа Калеба внутри меня зачахнет и станет такой слабой, что практически исчезнет, а вселяться он сможет только в крохотных животных. Она рассказала, что вместе с душой я забрал всю его тёмную энергию, из-за чего начал быстрее стареть и терять силы.
  Хоть я и недолюбливаю Хинесию, то, что она сделала для меня и Калеба, нельзя оценить. Она начала помогать мне буквально во всём: вместе со мной убирала разрушенное помещение и восстанавливала прежний интерьер; приносила в дом разные травы и целыми ночами сидела в комнате Калеба, растирала их, смешивала для различных лекарств; вместе со мной перечитывала оставшиеся целыми после погрома книги, ища в них что-то полезное; проводила обряды, чтобы омолодить меня, благодаря чему я стал гораздо активнее и уже не сидел тупо дома, посещая деревню только ради продуктов и мебели, а выходил на церковную службу и налаживал общение с местными жителями.
  Но проблема оставалась нерешённой - неоткуда было взять человеческое тело для Калеба. Один раз я попробовал переселить его в живого кота, но он выбежал из дома и начертил лапой на земле: "Человек". Сколько бы времени ни прошло, как я ни убеждал его остаться в этом теле, он орал и махал хвостом, к еде не прикасался, а меня всё время старался оцарапать.
  Вместе с его душой из меня ушли все его тёмные силы. Я почувствовал это: мне стало легче дышать, с моих плеч свалился огромный груз, тяжесть из ног исчезла.
  Примерно в это время и вступил в силу проект подземных кладбищ. В домах священников начали строить спуски в подземелье. Тут мы с Хинесией стали усиленно ругаться: я хотел воспользоваться услугами кобольдов, не оскверняя могилы, а Хинесия настаивала, что нужно поменять местами души Калеба и любого деревенского жителя, того жителя в теле кошки убить, чтобы он ни с кем не связался, и вместе с Калебом сбежать из деревни. Одним словом, она предлагала сделать всё то же самое, что сделали Роитемы-Делотыни.
  Честно говоря, мне и собственное предложение не нравилось. Я не хотел тревожить мёртвых, ибо это было равносильно осквернению могил, но тот кобольд-могильщик, возглавивший проект, сразу, как увидел меня, увёл меня в сторону и сказал, что знает всё про Калеба и готов помочь. Тогда-то я узнал, что его зовут Брейн и для чего Калеб постоянно к нему приходил. Честно, он мне никогда не нравился, и с годами нравился всё меньше: упёртый, жадный до денег, считающий себя во всём правым.
  Прошло ещё шесть месяцев. Хинесия отправилась дальше, но строго раз в месяц приходила узнать о положении вещей и каждый раз напоминала, что лучше мне начать действовать поскорее.
  Калеб научился жить в кошачьем теле и, казалось, уже смирился с жизнью на четырёх лапах. Он уже не бросался на меня и даже приходил по ночам поспать у меня на животе (который с годами сильно уменьшился). Он начал питаться обычной кошачьей едой, когда понял, что умрёт с голоду, если продолжит и дальше сопротивляться своей участи. Но я всё равно часто видел, как он пытается пользоваться ножом, пером для письма, переворачивать лапами книжные страницы и разговаривать со мной. Когда стала известна новая карточная игра фельендо, он сутками напролёт учился в неё играть, что было невозможно с его телом. Он ненавидел жизнь кота, но у него не было другого выбора. Он лишился кучи возможностей, потерял дар речи и очень хотел всё это вернуть. Ленивая жизнь домашнего питомца была для него невыносима. Плюс ему вряд ли нравилось, что временами контроль над телом захватывал настоящий кот, никуда не исчезнувший с поселением в его теле второй души.
  Как только подземное кладбище было отстроено, Брейн позвал меня вместе с Калебом на осмотр трупов. Нас сбросили с платформы в толпу кобольдов и принесли в зал, где хранились ещё не похороненные тела. Брейн, несмотря на то, какой он скупердяй, разрешил первое перемещение в человеческое тело опробовать бесплатно. Меня ещё тогда напрягло слово "первое"...
  Я предоставил выбор Калебу. Если бы я выбирал, я бы искал исключительно лысых остроносых мальчиков. А вот моему четырёхлапому другу приглянулся какой-то русый веснушчатый парнишка лет примерно двадцати, с ранениями, вероятно, ножевыми по всему телу.
  Парочка кобольдов помогла отнести тело наверх, а дальше я делал всё, что показывал мне Брейн. С его помощью всё проходило довольно быстро. Не пришлось даже убивать кота, так как в его теле уже была душа, которая сама вытесняла вторженца.
  - Почему некромантия такая сложная? - ворчал я, вычерчивая мелом на полу нужный узор внутри круга.
  - Потому что ты не некромант. Этому бездельнику все эти круги не будут нужны, когда он научится управлять своими способностями.
  От такого ответа внутри меня начинал закипать гнев.
  - Почему он должен учиться таким ужасным способностям?!
  - Это его предназначение. Тебе не понять, Бельдс.
  - Из-за этого предназначения он пострадал! Его семья пострадала! Он не обязан быть убийцей просто потому что его отец был таким.
  - Но ты же стал священником, хотя вряд ли этого хотел.
  Не знаю, как я на него тогда не набросился. Наверное, понимал, что я бессилен против правды и должен сконцентрироваться на помощи Калебу, если хочу спасти его от такой участи. Он должен стать нормальным собой. Я сделаю всё, чтобы он не стал некромантом.
  Потерпи ещё немного, родной. Скоро мы будем счастливы. Мы вместе будем ходить на службу, читать книги, молиться и выслушивать покаяния деревенских жителей и случайных путников. Будем гулять по деревне, есть зелёные кислые яблоки, а дома сражаться за чёрный хлеб. Ты будешь жить со мной в этом доме, и плевать, как другие будут на это смотреть. Я не интересуюсь заведением семьи, но если ты кого-то полюбишь, я поддержу тебя и воспитаю твоих детей как своих. Правда, зная тебя, ты вряд ли захочешь, чтобы они занимались такой скучной работой, как священство, но даже тогда я поддержу тебя.
  Только вернись. Пожалуйста, вернись ко мне, Калеб.
  И ты вернулся. Через несколько дней ты вышел из комнаты, пришёл на кухню, где я в это время нарезал овощи, и обнял меня, с улыбкой сказав: "Ты всё-таки спас меня, Парло". За то, что ты всё ещё зовёшь меня Парло, я готов был тебя убить, а ты только смеялся и отмахивался. Но...
  Твоя улыбка. Она была странная. Будто ты не радовался на самом деле.
  Гораздо позднее Хинесия объяснила это тем, что когда твоя душа разорвалась, твои чувства остались в старом теле. В теле кота ты испытывал эмоции, потому что кошачья душа частично распространяла на твою своё влияние. До этого же момента я был вынужден мириться с тем, что ты каждый день вёл себя как машина, не зная, как вернуть тебя прежнего, весёлого и задорного. Со временем ты научился и улыбаться, и смеяться, но я чувствовал, что ты делаешь это только ради моего спокойствия.
  А потом ты начал разлагаться. Ты ел кашу, когда твой указательный палец отвалился и упал в тарелку вместе с ложкой. Ты плохо пах, хотя мылся постоянно; тебя постоянно тошнило; ты порой забывал простейшие слова или застывал на месте, позволяя слюне свободно капать из приоткрытого рта.
  Я с гневом бросился к Брейну узнать, что с тобой происходит. Честно, я сам догадывался, но не имел подтверждений и изо всех сил верил, что это не то, о чём я думаю.
  Увы, мои худшие опасения подтвердились. Теперь мне стало понятно, почему Брейн сказал "первое перемещение". Если поместить душу в мёртвое тело, оно восстанет, но не оживёт. Сердце не будет биться снова, кровь не будет течь по венам, а мозг хоть и начнёт работать, но продолжит гнить, из-за чего контролировать тело будет всё сложнее и сложнее с каждым днём. Откажут руки, ноги, память... И чтобы вытащить твою душу без дальнейших разрывов, мне придётся каждый раз убивать тебя, ведь в трупах нет второй души, которая вытеснит тебя и займёт твой место.
  За следующие тела предстояло платить.
  На следующий день пришла Хинесия. Я рассказал ей всё, как есть. Она была раздражена тем, что я не послушал её, но после долгого разговора с препирательствами она сдалась и пообещала, что каждый месяц будет приносить деньги на новые тела. Она пыталась провести омолаживающий обряд на Калебе, но мёртвая плоть не поддавалась заклинаниям. Нельзя повернуть время вспять и воздействовать на уже мёртвые клетки.
  Кстати о Калебе. Я почему-то не решился рассказать ему о том, кто такая Хинесия. Я сказал, что она просто друг, решивший помочь, и он поверил. Или сделал вид, что поверил. С тех пор, как он показал отсутствие эмоций, мне стало сложнее его понимать.
  Хинесия долго не хотела уходить. Она желала познакомиться с братом, о спасении которого попросила их собственная мать, о котором так много слышала от меня, для которого желала устроить лучшую жизнь.
  Я хотел присутствовать при их разговоре, чтобы она не сболтнула лишнего, но меня в четыре руки выпихнули из гостиной на кухню, где и заставили просидеть до самого вечера.
  Когда Хинесия ушла, я спросил Калеба, о чём они разговаривали. Тот почесал голову и ответил: "Да так, о птицах". Как оказалось, Хинесия была кем-то вроде нашего Оракула, предсказывала будущее людей по внутренностям птиц. Это объясняло её кровожадность и полное равнодушие к чужим жизням. Она предвидела множество смертей и ничего не сделала, чтобы их предотвратить.
  Возможно, это только часть правды. Даже не возможно, а скорее всего. Нельзя заработать столько денег одним гаданием. Но меня не должно касаться, как она получает эти деньги, до тех пор пока она помогает мне.
  Так моя жизнь стала похожа на ту, которую я веду сейчас. Как только Хинесия приносила деньги и разного рода снадобья, предназначенные для того, чтобы возродить Калеба раз и навсегда, я вдыхал его душу в новое тело и мы вместе шли выбирать следующее. Я давал ему эти снадобья, но большинство из них просто его травило, ускоряя кончину, из-за чего мы с Хинесией много ругались и я чуть совсем не отказался от её услуг.
  Мы перестали встречаться у меня дома, чтобы он не задавался каждый раз вопросом, кто она такая. Да, воспоминания начали стремительно покидать его голову. Если в первые разы он ещё что-то помнил, то потом стал просыпаться как ребёнок, с девственно чистой памятью, даже меня не всегда узнавал. Калеб помнил историю, помнил разные рассказы, названия трав и животных, но зачастую не помнил самого себя и свои увлечения.
  В конце концов я привык считать его совсем безвредным и перестал за ним следить, считая, что он будет просто сидеть в комнате, спать, читать книжки, заниматься алхимией (он иногда прибегал ко мне, чтобы продемонстрировать действие очередного чудо-зелья) и играть в фельендо с самим собой.
  Как бы не так.
  Как только выдался шанс, он сбежал в деревню и поднял всех на уши. Он бегал, прыгал, бил окна, носился за перепуганными жителями, а когда его поймали, начал бросаться заклятиями направо и налево. Я не знал, что делать. Мне пришлось выдумать легенду, что он буйный больной из другой деревни, присланный к нам, чтобы быть исцелённым чудесными силами Иллиас. Как хорошо, что он вовремя опомнился и начал просто барахтаться и рычать, подыгрывая мне. Нам обоим повезло, что наша церковь действительно фальшивая и обряд очищения не смог ему навредить, зато он разыграл возвращение рассудка и публично извинился перед всей деревней, объяснив, что попал под силу нечисти и мог быть исцелён только руками последователей божьих.
  - Я думал, что начну чувствовать хоть что-то, когда устрою погром, - объяснил мне он причину своего поступка, когда мы сидели в гостиной и он смотрел в никуда. Это была ещё традиция моей семьи, собираться в гостиной с тремя креслами, рассаживаться по-одному и обсуждать всё, что в голову придёт: проблемы, события, сегодняшний ужин. Теперь нас только двое. Я и ты, Калеб. Я хочу обращаться к тебе, когда рассказываю ТВОЮ историю.
  Когда ты снова сгнил и погиб от моей руки, я выдумал историю, что ты вернулся в свою деревню, и это сработало. Но всё равно возникло много вопросов:
  Почему о тебе узнал только я? Откуда у тебя магия? Что это за деревня такая, из которой тебя прислали к нам? И так далее, и так далее.
  Ты и в следующем своём воплощении не пожелал сидеть на одном месте, сколько я ни грозил тебе, чтобы ты оставался дома. Ты всеми силами пытался возбудить в себе самом желание жить, поэтому бегал за детьми, фальшиво смеялся, разговаривал со всеми о погоде и весело рассуждал о том, что ты случайный путник, по пути заглянувший в эту деревеньку. Никто бы не догадался, что ты ничего не чувствуешь. До этого момента я и не подозревал, насколько ты безупречный актёр, хотя предпосылки были ещё тогда, когда ты скрывал от меня свои занятия с Брейном.
  Когда и в третьей жизни ты заявился в деревню, уже ни с кем не разговаривая, обо мне поползли дурные слухи, мол, я принимаю подозрительных гостей.
  Я почти на коленях умолял тебя не приходить в деревню в четвёртый раз. Но и тогда ты не послушал. Игнорируя все мои доводы, все мои требования, ты пришёл в деревню в четвёртый раз ночью и устроил фейерверк, который восхитил детей и напугал взрослых, решивших, что это боги пытаются предупредить людей о надвигающейся опасности.
  Только в пятый раз ты никуда не пошёл, но волну подозрений было уже не остановить. Бабочка махнула крылом, а в другой точке света случился ураган.
  Ко мне часто стали заходить другие священники и приходилось спроваживать тебя в подземный мир, чтобы ты не попадался на глаза. Деревенские жители иногда собирались вокруг нашего дома и перешёптывались о том, кто оттуда выйдет в следующем месяце.
  Примерно в это время мы с тобой и поймали демона, когда ты в очередной раз собрался охотиться на домовых, а я прибежал на шум и увидел, как по кухне носишься ты и ещё один субъект, слишком крупный для домового. Уж не помню, как мы умудрились его изловить, но краснорогий чёрт взмолился о пощаде, увидев в моей руке клинок-крест, убивший когда-то вампира.
  С тех пор ты стал Элизиосом, местным маленьким божеством, последователем Гиппокоруса. Больше не нужно было силой удерживать тебя дома. Тогда же ты взмолился о том, чтобы я рассказал о твоём прошлом, чтобы ты совсем не потерял себя с новым именем и должностью. Тогда я ещё не знал, как это опасно.
  Я только чудом отыскал дерево, на котором ты повесился.
  Ты не смог выдержать груз вернувшихся воспоминаний о том, как отец убил твою мать прямо на твоих глазах, как ты насильно вернул Миру к "жизни", как на наших с тобой глазах падали обескровленные тела моих родителей. И если бы это были все причины... Ты уже ненавидел жизнь, которую я давал тебе раз за разом. Ты не хотел просыпаться каждый месяц без воспоминаний о самом себе, безрадостно проводить каждый день в комнате или в деревне и мучиться отсутствием эмоций. Тебе опротивело после каждого перерождения спускаться на подземное кладбище и выбирать себе новые тела, будто занимать чужие тела совершенно нормально и не грешно.
  Ты хотел конца.
  Ты назвался Некромантом и стал постоянно ходить на кладбище, играть с мёртвыми и стараться выделить эмоции из их душ, чтобы присвоить себе, но это были совершенно чуждые тебе души, и ты не мог присоединить их к себе без риска, что кто-то посторонний будет время от времени занимать твоё сознание. К тому же, от присутствия двух душ ты разлагался в разы быстрее, хотя я не могу обнаружить тут взаимосвязь.
  Тебя ненадолго отвлекло моё предложение брать у деревенских жителей заказы, чем ты с жаром занялся, начав круглыми сутками бродить по округе, собирая разные травы, корешки, ящериц, жучков и кузнечиков, а потом сидеть у себя в комнате и всячески смешивать снадобья, пытаясь сделать устойчивые к холодам и атакам вредителей сорта растений. Но это лишь в первые дни после нового перерождения. Как только твой мозг начинал гнить, ты начинал вести себя как безумный. Ещё хуже стало, когда ты начал употреблять наркотические порошки. Как я ни пытался избавиться от них, ты всегда создавал новый и погружал самого себя в беспамятство, во время которого мог оживить всё кладбище и отправить скелетов в деревню, чтобы они устроили там музыкальный концерт, или обнаружить в обычной курице свою возлюбленную.
  А пока тебя не было дома, я заходил в твою комнату, где ты запрещал мне появляться, находил дневники, которые ты начал вести практически сразу, как обрёл человеческое тело, и портил их как мог, чтобы это выглядело, будто ты ненароком пролил где-то чернила, где-то зачеркнул непонравившуюся строку, а где-то и вовсе вырывал страницы. Я думал, если ты потеряешь возможность постоянно перечитывать своё прошлое, ты избавишься от груза вины и перестанешь раз за разом убивать себя. И знаешь, это сработало! Ты больше не прыгал с обсерватории на крыше дома и скал, не подвешивал себя в лесу на первом попавшемся дереве.
  Кроме того, я был поражён, отыскав в твоих дневниках записи о Делотыни. Как оказалось, когда я встречался с Хинесией, ты тайком следовал за мной и слушал наши разговоры, и так узнал, что она та самая Делотыни, которая хочет спасти тебя от постоянного цикла перерождений. Ты хотел лично найти её, сбежав от меня, но каждый раз останавливал себя, вспоминая данную мне клятву о том, что ты никогда не займёшь живое тело. Поверить не могу, что даже на грани отчаяния, даже забывая самого себя, ты вспоминал мои слова и следовал им из последних сил.
  Я позаботился о том, чтобы ты больше не узнал о Делотыни. Правда, я мог что-то упустить, но видя, что ты спокойно существуешь дальше и ничего не пытаешься сделать с собой, я переставал волноваться о том, упускал я что-то или нет. Самое главное, что сводило тебя с ума, я уничтожил.
  Так проходило время. Ты перестал интересоваться тем, чьи тела занимаешь. Ты окончательно забыл своё старое имя и больше не желал его вспоминать, полностью став Некромантом.
  Я был в замешательстве. Я не знал, что делать теперь. Вроде дни тянулись обыденно и безразлично, каждый как один, но меня преследовало ощущение, что всё не так, как должно быть. Всё должно быть иначе. Я не должен покупать трупы, не должен раз за разом убивать тебя, а ты не должен метаться в холодном отчаянии без единой капли эмоций и интереса к жизни.
  И опять Хинесия помогла нам. Она уговорила привести тебя к старому дому, все входы и выходы которого были забиты досками, и использовала твою силу, чтобы провести непонятный ритуал. Я точно не знаю, как это работает. Выглядело так, будто ты оказался под её контролем, потому что когда мы ушли оттуда, ты ничего не помнил.
  На следующий день я встретился с Хинесией без тебя, на этот раз тщательно проследив, чтобы ты не преследовал меня. Она назначила свидание у того же дома, и когда я пришёл, она показала мне младенца с острыми клыками.
  - У нас с Калебом получилось омолодить его до младенческого возраста, но повернуть во времени процесс заражения вампирским ядом уже никак нельзя.
  Она предложила вернуть тебе то, что всегда тебе принадлежало: твоё тело.
  Дальше ты можешь догадаться, что произошло. В то время, как мы с тобой жили как прежде, твоё тело - тело настоящего Калеба - росло и развивалось. Каждый день я получал новые лекарства, которые испытывал теперь не на тебе, а на нём, жертвуя своей безопасностью и не раз оказавшись на грани смерти, когда маленький вампир пытался на меня наброситься, и как только ему исполнилось семь лет, ты вернул себе то, что всегда тебе принадлежало.
  
  На кладбище, на котором давно не было ни единого признака жизни, сегодня оказались двое: высокий мужчина в рясе и маленький мальчик в чёрном плаще с многочисленными ремешками. Они что-то делали около полукруглого камня. Только при ближайшем рассмотрении можно догадаться, что они не просто вертятся вокруг него, а тщательно выцарапывают одну надпись.
  Они даже не знают, что за ними наблюдает не просто сорока, а та женщина, на могилу которой они приходили в далёком детстве. Конечно, откуда им знать?
  Я слетаю с креста и маленькими прыжками перемещаюсь поближе. Никто не обращает на меня внимание. Конечно, для их глаз я всего лишь птица. Даже для глаз родного сына.
  Я знаю обо всём, что с тобой случилось, и горжусь тем, каким ты вырос. Хоть и в теле ребёнка, ты ответственно относишься к своему делу, которое давно должен был сделать: похоронить старого себя. Пора отпустить. Пора принять новую жизнь, даже если пока ты не считаешь её за жизнь. Ты станешь достойным лекарем, будешь помогать множеству людей и однажды сможешь сам выбирать свою судьбу.
  Хинесия поможет тебе. Да, я не смогла вырастить никого из вас, за что мне очень жаль, но так надо, и Хини уже поняла, для чего. Осталось тебе понять и принять.
  Надеюсь, я ещё смогу обнять тебя хотя бы крыльями.
  И ты, Паоло, достоин благодарности. Лучшего друга для моего сына не могло существовать. Ты порой жесток, упрям, эгоистичен, но ты сделал то, чего мы с Зерко не смогли бы сделать никогда: ты подарил ему всё тепло своего сердца и компенсировал весь тот холод, которым мы его старались закалить. Можешь считать, что мы ошиблись, я не буду отрицать. Никто не знает, что на самом деле правильно. Только и ты постарайся понять. Мне не нужно твоё прощение, одного понимания достаточно.
  Защити нашего сына, какую бы судьбу он ни выбрал.
  Закончив своё дело, священник и ребёнок кладут два куска засохшего чёрного хлеба и букет жёлтых, почти янтарных цветов около камня, около которого так долго вертелись. Чёрная сорока взмывает в небо, уносясь туда, где ждёт её муж.
  На могильном камне, под которым никто не лежит, выцарапано всего три слова: "Калеб Роитем-Делотыни"
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"