Чтение литературы на неродном тебе языке схоже с блужданием в потемках в знакомой комнате. Память вытаскивает из запасников известную картинку: потому без проблем обходишь стороной острые углы, не натыкаешься на расставленные ловушки занавесей, не путаешь дверь со стеной. Перед глазами - равнодушно разлитые ночью чернила, а подсознание раскрашивает их в соответствующий цвет, который всегда бледнее, скуднее настоящего. Психология, однако.
Так и с чтением книг (не газет!) на английском, иврите или итальянском. Все вроде бы понятно; и читаешь почти без спотыканий, разве что только попадется какой-нибудь архаизм или, напротив, жаргонное словцо, неизвестное тебе; и с образными выражениями вроде бы дружишь, а вот в полной мере ощутить прелесть языка, его вкус, краски не удается. Не хватает маленькой такой детали - связи с ним, той, что возникает при появлении на свет человека. В общем, читаешь, не испытывая кайфа от самого процесса чтения. Как будто просматриваешь газету. Или по-другому: оценить литературные достоинства произведения, написанного на "чужом" тебе языке, ты не можешь. Если уж быть честным до конца.
Лишь дважды я получил что-то похожее на наслаждение от неродных мне буковок. В первый раз при чтении книги рассказов Эфраима Кишона. Во второй - на английском: это был Зингер Башевис, "Раб". На итальянском пока подобных всплесков не наблюдалось. Чтение всухую статистической таблицы частей речи.
Книга Юдит Ротем "Страсть" интересна не самим сюжетом, не литературными изысками (которых я не рассмотрел, увы), а фактами. В основе фабулы - история первых переселенцев начала ХХ века. Этакая с подоплекой сага о найденном родном уголке.
Я, например, краем уха слышал о проекте поселения евреев в Аргентине. Слышал, но нигде об этом не читал. То есть, вся моя информация была на уровне слухов.
Итак, барон Ротшильд ратовал за освоение земель Палестины, барон Хирш - прямо противоположным образом действовал, создавая своеобразные еврейские коммуны в разных частях света. В основном, в Америке, Южной и Северной, полагая, что в Российской империи и Европе евреям делать нечего. И вот что удивительно. Если на территории США подобные поселения процветали, в Аргентине, при всем старании, умении и желании работать эмигрантов и колоссальном вложении капиталов Хирша, ни черта хорошего не получалось. Точно сама земля Штатов была заряжена какой-то особенной энергией - в противовес другим континентам.
Зато барон Хирш был скептически настроен в отношении освоения палестинских просторов, предвидя, какой завяжется узел противоречий по прибытии сюда эмигрантов.
Естественно, присутствуют в сюжете и знакомые - знаковые - детали. Одесский погром, в котором насилуют главную героиню, из-за чего вся жизнь ее - кувырком. Благопристойная, тихо-размеренная жизнь Австро-Венгрии. "Борьба противоположностей", набившая оскомину, заштампованная в тысячах уже романах: одни считают, что таки да, надо ехать, вторые - что таки нет, пусть паровоз готовят для других дураков, третьи - таки просто философствуют о незадавшейся еврейской доле.
А вот чего я еще не знал, что в те времена многих прибывших евреев за ненадобностью... высылали из Палестины сами сионистские организации. Отсутствие работы, профнепригодность к тяжелому труду на земле. Казалось бы, мы - в наше время - привыкли к обратному, к тому, что еврейский бог, однажды пометив, все делает для пристегивания тебя к общей массе.
Об "арабском гнезде бандитизма" еще русский классик Бунин писал, также побывавший в этих местах в начале века. Так что Юдит Ротем ничего не прибавила и не выдумала, когда описывала жизнь эмигрантов, не выходивших за пределы поселений без оружия.
А привлекла особенно меня одна подробность. В Палестину много приезжало (впрочем, как и сегодня) субботников (с иврита, если скалькировать в точности, - блюдущие субботу). Эдаких светловолосых, широкоплечих гигантов - почему-то в основном с берегов Волги. Между одним из субботников и главной героиней завязывается страстная связь. Беллетристика.
Одни субботники оставались, а другие - уезжали обратно, в Россию. По вполне прозаической причине: разочарования в евреях. Эти евреи, реальные, не соответствовали тем, что населяли страницы Библии, а фактически, надуманным ими. Они приезжали сюда, чтобы "получить свет от богоизбранного народа", понастроив в своих умах фантастические дворцы. А, в итоге, жизнь им всучивала безнадегу. Очень тонкой линией сквозь весь роман пробегает мысль, что нет ничего хуже самообмана.
И каждое время выписывает свое произведение. И каждый сюда приехавший так или иначе самообманывается.
Проблема в том, где установить эту пограничную линию, чтобы при ее переходе не возникла нелюбовь (ненависть, наплевательское отношение) к стране.