Штат Невада... Маленький, голый, без деревьев, пыльный городок... На его окраине - такой же маленький двухэтажный щитовой домик, обшитый сайдингом, маленький клочок земли с выгоревшей под лучами яркого солнца бледно-зеленой травой, огороженный низким забором. Относительно большая для этого дома комната, обставленная дешевой пластиковой мебелью. Включенный телевизор, показывающий очередной кровавый боевик, и два пожилых человека на диване, перед которыми стоит складной столик с остатками обеда. Люди, тупо уставившись в экран невидящими глазами, ведут беседу на серьезную тему.
Он был седовласый, широколобый мужчина с бледно-голубыми глазами, прямым носом и широким подбородком человека, привыкшего отдавать распоряжения и контролировать их выполнение. Его солидную фигуру обтягивал синтетический спортивный костюм.
Она тоже была одета по-домашнему - в светлый халатик, перетянутый пояском на месте, где должна быть талия. Выглядела она ровесницей своего мужа. Следы былой красоты еще оставались у нее на лице, но она уже давно поняла, что перешла тот рубеж, после которого для женщины наступал особый период жизни, когда еще хочется нравиться, но уже нечем. Не только седые корни волос, крашенных в ярко-рыжий цвет, не скрывали ее возраста, но и морщинки у глаз, дряблая кожа на кистях рук и самое главное - какие-то потухшие глаза и обреченный взгляд - именно он удручал и не давал покоя её мужу.
Они были иммигрантами первой волны после развала Советского Союза и ни как не могли устроить свою жизнь в США.
Все время, когда они находился на чужбине, чувствовали они себя дискомфортно, как пресноводные караси в океане. Все было чужое, и даже воздух, в котором, казалось бы, не хватало кислорода.
Все раздражало их: и "лысый" облик городов без деревьев, и толстые, равнодушные ко всему люди, и необходимость общения с ними на чужом языке хотя бы в магазине при покупке продуктов. Он не делал секретов из своего восприятия США с женой, которая тоже разделяла его мнение. Разница в их выводах из этой вынужденной иммиграции заключалась только в перспективах своего существования на чужбине. Он хотел вернуться в Россию, а она готова была остаток жизни тосковать о Родине на чужбине, так как боялась того, что ее мужа посадят за былые дела, когда он увел из государственной казны около двух миллионов долларов.
- Я не хочу в свои пятьдесят лет ждать твоего выхода из тюрьмы, пусть даже и в России. Здесь хоть и противно сознавать себя вторым сортом, когда каждый норовит презрительно скривить губу, узнав, что мы русские, но зато мы знаем, что американцы тебя не выдадут, если даже получат документы на экстрадицию тебя в Россию.
- А ты знаешь, что в этом случае мы должны отдать половину от того, что мы имеем? - не удержался от замечания он.
- Ну и что? Половины нам хватит, - отозвалась она, но, подумав, добавила:
- На ближайшее время... А если нет, то у них большое пособие для безработных...
- Вот именно! - вскричал он, вскочил с дивана, смахнув со складного столика тарелки с гамбургерами и со спагетти, заправленные томатным соусом, - Надоело это геномодифицированное дерьмо! Надоело экономить на здоровье! Это Васечке на образование, это Колечке для того, чтобы пустить пыль в глаза своей пассии и ее родителям, чтобы думали, что мы русские олигархи! А разговор заканчивается одним - пособием для безработных! Хватит! Надоело! Я был в Советском Союзе разнорабочим, бедным студентом, инженером, но такого унижения я не испытывал! А сейчас я, бывший директор научно-исследовательского института, доктор химических наук, чувствую себя, как последняя... Сволочь...
Его лицо со следами былой мужской красоты, с аристократическими чертами побагровело, исказилось в злобе и испугало его жену, привыкшую к спокойному и рассудительному диалогу.
После того, как он произнес последнее слово, он словно "сдулся", и весь эмоциональный запал его сразу же куда-то исчез. Он как-то весь сник и произнес уже совсем тихим голосом, как бы рассуждая сам с собою:
- А впрочем, все правильно... Я сволочь, вор и подлец... Это кара Божья за мое предательство... И надо было мне поверить тебе, Римма, и твоему братцу Владимиру Исааковичу...
От этой не новой для него мысли, которую он только сейчас, пряча глаза, высказал жене, ему стало легче. Он понуро, как побитая собака, сел снова рядом с женой на диван. Никогда еще он не позволял себе при ней впадать в такую ярость.
Несмотря на то, что она была неприятно удивлена этой вспышкой гнева, она нашла в себе силы возразить:
- Владимир Исаакович постарался, чтобы у нас все получилось, но так вышло... Не его вина, что ты самоустранился от финансовых вопросов и организации всей этой аферы... Видите ли, "для ученого с мировым именем ниже своего достоинства заниматься этой грязью". Вот он и вынужден был заняться ею.
- Конечно, "вынужден был заняться", - передразнил он её, - Твоему братцу Вовочке клейма ставить некуда. Это у него работа такая: помогать, а потом кидать... Обобрал нас, как последних лохов, как сказал бы твой сын. Миллион так и затерялся в лабиринтах его банковских проводок. Ростовщик грязный... Даже на своих родственниках наживается.
Римма встала из-за стола, стараясь не наступить на осколки от тарелок, подошла к мужу со стороны спинки дивана, обняла его за плечи и воркующим голоском сказала:
- Серж... Ну кто же виноват, что американцам не нужны администраторы с громкими русскими научными именами. Они их наоборот скрывают, дабы не подчеркивать дебилизм своей нации. Им нужны молодые рабочие лошади со своими перспективными идеями, чтобы работали они круглосуточно, а изобретателями все равно назовут какого-нибудь рядом стоящего америкоса... И Нобелевскую премию ему дадут, а не истинному гению... Ты же это уже сам все понимаешь, но не можешь этому поверить... Нас просто обманули... А, может быть, согласится на отдел, если с институтом мы пролетели, а?
- Боже мой! Какой же я был идиот, согласившись на воровство и бегство. Боже мой! Это ты меня убедила вместе со своим братцем, что все! Кончилась Россия, - словно не слыша ее, продолжал убиваться он, - Боже мой! Вроде бы все было: и друзья, и уважение, и деньги. А теперь все потерял... Никто из моих коллег и руки мне не подаст... Точно так же, как я когда-то не подал руки своему бывшему другу, которого сманили все те же американцы... О, как я их ненавижу... Привыкли жар загребать чужими руками!
- Хватит истерики! - на таких же высоких тонах начала жена, но постепенно они понижались.
- Американцы ему не нравятся! А какого же ты черта приехал сюда? Легкой жизни захотелось? И не надо нас с Володей выставлять злодеями, которые приволокли тебя на веревке на эту живодерню. Ты принимал в конечном счете решение, ты объегорил целый институт, прихватив с собой перспективные технологические разработки, ты хотел мирового признания. Мало тебе было его в Советском Союзе? Вот и получил то, чего заслуживаешь... А вместе с тобой и всё наше некогда благополучное семейство... Ну, а что Вовка нас обманул, то и здесь ты сам виноват... Знал же, что он сволочь, а все равно согласился... Теперь нам нет дороги назад в Россию...
По мере приближения к концу этой тирады голос ее постепенно утихал, прерываясь на всхлипывания, а потом вообще она заплакала, закрыв лицо руками.
Сергей Иванович обнял жену за плечо и прислонил свою седую голову к ее вздрагивающей в плаче голове. То, что она сейчас сказала, он знал давно, еще когда был жив Советский Союз, но тогда, когда произошел государственный переворот и к власти пришли откровенные враги, он понял, что им не нужны ни инновационные изобретения специалистов его института, ни наука вообще, не говоря уже о простом народе. Вот он и стал искать другую страну, где можно было бы это внедрить.
Когда Сергей Иванович был маленький, ему бабушка частенько читала стихи Пушкина. У него тогда была любимая сказка "О старике и золотой рыбке", которую он просил бабушку перечитывать снова и снова. Он её знал наизусть и никогда не думал, что сам окажется в роли безмозглой старухи.
Он горько усмехнулся вдруг пришедшей в голову мысли, связав последнее предложение этой сказки со своим настоящим положением:
"... Сидит старуха у избушки, а перед ней разбитое корыто..."