В лесу псевдоклассических колонн музея изобразительных искусств им. Пушкина, что напротив бассейна "Москва", мелькает гиперактивный белобрысый мальчик. Любое широкое открытое пространство непременно вводит его в истерическое состояние. Мальчик потеет в громоздком неряшливом свитере с торчащими нитками, практически все его лицо скрыто огромными квадратными очками с толстой темной оправой, - маленький неуклюжий москвич, из которого старательно растят презренного лузера.
--
Бабуля, - кричит он, - я еще разок на рыцарей посмотрю!
--
Только тише, - шепчет ему вдогонку седая красавица - его бабушка.
Сев на скамью в углу зала, она бережно кладет себе на колени бордовую кожаную сумку, закатывает глаза, - и замирает, превратившись в тот же миг в восковую фигуру и слившись в единое целое с миром экспонатов.
Мальчик не любит картины и скульптуры - уж очень скучные! Он вообще не понимает, что в них находят взрослые. "Видимо, когда я вырасту, - то каким-то образом тоже их полюблю!.." - смиренно думает он и спасается бегством.
Мальчугана завораживает древнеегипетский зал - потому что его может привлечь что-нибудь, только если оно древнее и таинственное. Еще ему нравится закуток, где стоят средневековые рыцари ("как живые!..") - в них мальчик неосознанно обрел для себя идеал сочетания мощи и красоты.
К этим рыцарям он и спешит сейчас - но в одном из коридоров сворачивает явно куда-то не туда - и вместо закованных в железо огромных коней с восседающими на них потусторонними всадниками натыкается на бесконечные ряды бесцветных бюстов - увенчанные венками, лишенные зрачков головы... древние мутные мраморные глыбы... не выражающие ничего кроме высшего долга суровые мужские лица с чрезмерно правильными чертами...
"Ой! Это же Древний Рим!" - спохватывается мальчик, и его сразу начинает поташнивать. Древнеримское искусство отчего-то всегда вызывает у него именно такую реакцию.
Ряды бюстов перемежаются полноценными статуями - подчас огромными - сенаторов, трибунов и великих полководцев.
Фигуры гипнотизируют. Мальчик не удивился бы, если бы они сейчас ожили и, сойдя с постаментов, принялись беседовать друг с другом, неторопливо прохаживаясь взад-вперед и бережно поддерживая мизинцами сгибы своих тог.
Среди статуй выделяется огромный божественный Август. Чуть сутулясь, сидит он на изящном троне и смотрит вперед - спокойным, пронзительным и в то же время лукавым взглядом. Гай Цезарь Октавиан, неоспоримый лидер великой нации.
Но все это мальчику неинтересно. "Как же отсюда к средневековью пробраться?" - озадачивается он.
Сориентироваться не получается - и он бежит к ближайшему выходу из зала, где слабее свет, и там, на выходе, натыкается на странный бюст. Лысая голова со слегка вытянутым затылком, толстыми губами и широченным носом - несомненно, это голова негра. Уши и подбородок отбиты, но сомнений не возникает - на него в упор смотрит африканец. У мальчика мурашки ползут по коже.
Внизу подпись. "Бюст вольноотпущенника. 1в. до. н. э. - 1 в. н. э."
"Надо же! - удивляется мальчик. - Древний Рим - и вдруг негр! Хотя, если там были рабы негры, почему бы не быть негру вольноотпущеннику?"
И он выскакивает из залитого неоновым светом "древнеримского" зала.
Но негритянское лицо еще долго преследует его. Ночью мальчику снится странный сон - варвары грабят Рим. Горят дома и храмы, слышны крики, стоны, лязг мечей. По ступеням дворца скатывается беломраморная негритянская голова - у нее отлетают уши, крошится подбородок... Докатившись до самого низа, голова застревает между булыжниками мостовой - и тут мальчик осознает, что голова неотрывно смотрит на него.
Он в ужасе просыпается - вокруг знакомые мягкие силуэты. Его комната.
Мальчик подходит к окну - Москва тиха и темна.
I.
На Капитолийский холм он никогда не восходил - боялся. Никакие хитроумные философы - ни самозабвенные циники, ни рациональные прагматики, ни даже сосед его Иосиф! - да и вообще никто на свете ни за что не разубедил бы его в том, что они и в самом деле живут на Капитолии - боги этих костлявых, тонконосых и тонкогубых засранцев с полинялой кожей, что так нагло и легко разделяют и властвуют везде, куда не сунься, и при этом удивительным образом ухитряются не перепутать одно с другим.
Кроме того, там стояла эта огромная волчица - табу его племени, источник его детских кошмаров. Он был уверен, что если бы кому-нибудь удалось подтащить его к этой волчице поближе - от ужаса его моментально бы скрутило и парализовало - и вот тогда из него получилась бы идеальная заготовка для какой-нибудь фигуры в скульптурной теме "Лаокоон и сыновья".
"Опа, - подумал Сервий Туллий. - Такую шуточку не помешает как-нибудь невзначай ляпнуть моим нубийским тупицам - пусть поскалят зубы..."
За исключением этого дурацкого холма считал Сервий Туллий весь Рим своим родным домом. Привезли его сюда из его родной глинобитной деревни маленьким мальчиком (стоил он немало - обладать нубийским рабом всегда считалось стильным, а уж купить щенка!..) и взрастили-воспитали в гладиаторской школе. Вместе с ним рос и взрослел Рим.
Двадцать лет Сервий Туллий вкалывал на арене под руководством своего патрона - знаменитого головореза мастера Руфуса - и заработал для этого достойного человека такую кучу денег, что по его собственным словам, обладай он сам аналогичной суммой, то не церемонился бы, а попросту взял бы да и купил свою бедную родину, Нубию - всю целиком, со всеми ее потрохами. И с египетской границей впридачу.
За тот же срок Рим ухитрился завоевать пол-мира.
По прошествии двадцати лет безупречной службы стал Сервий Туллий упрашивать Руфуса дать ему вольную, мотивируя это тем, что от Колизея у него развились клаустрофобия и плоскостопие, и сопровождал свои просьбы неожиданными угрозами типа: "Не дашь вольную - я тебе гладиаторское восстание устрою."
Стоило Руфусу однажды всерьез задуматься над этой шуткой - и Сервий Туллий враз получил просимое. А, получив, занялся предпринимательством. Зная, сколь сильна в столичных жителях тяга к развлечениям, связался он с хитроумными (хоть и здорово поддающими) сиракузскими мастерами, и те изготовили для него невиданный доселе аттракцион - огромное колесо, которое с легкой руки римлян получило прозвание "центрифуги". От желающих покататься на нем не было отбоя. Стал Сервий Туллий богатеть не по дням а по часам и приобрел себе виллу на правом берегу Тибра в так называемых "тенистых садах" - месте чистом и тихом.
Тут дирекция Колизея всполошилась - "конкурент!", "убытки!"... Влиятельные круги были взбудоражены, дело довели аж до сената (сам Август приподнял бровь на заседании...), но Сервий Туллий оказался крайне уживчивым человеком и по собственному заявлению "вынул обе титьки - только чтобы никто не переходил всякие там Рубиконы почем зря".
С тех пор в сенате время от времени слышались речи о том, что дескать "создан прецедент" и "спокойствия более не жди", но резонанса они не получили, потому что в ответственной за резонанс среде воцарилась нерушимая гармония между наличием хлеба и зрелищ. Да чего там! Ведь сам же принцепс на центрифуге-то катался!
"Да, - говаривал о себе Сервий Туллий, - я умный негр. У меня бабушка наверняка с иудеем сошлась. А что - некоторые иудеи практикуют и такой способ маскировать свое потомство. В общем, если с меня сажу как следует соскрести, то все понятно станет..."
В Риме такой юмор плохо понимали. "Ох уж эти латиносы..." - сокрушался Сервий Туллий, но на самом деле он очень любил Вечный Город с его белоснежными виллами и храмами, статуями и фонтанами, дымками благовоний, шумными толпами людей со всего мира, и безграничными возможностями для энергичного человека.
Да и как по-другому мог относиться к этому городу он, любимец матрон, темнокожий красавец-атлет с походкой пантеры, с бритой налысо - по последней моде - головой, и с золотым кольцом в ухе. Как мог он не любить Рим, где практически каждая патрицианка мечтала сделать с ним то, что некогда сделал Тарквиний с Лукрецией (а еще раньше Юпитер с Европой), где многие женщины, зажмурив глаза, говорили, бывало: "Сервий Туллий! О! Это... центрифуга!.." Разумеется, они имели в виду вовсе не область его занятий - на это матронам наплевать - а, некоторым образом, его самого, как уже понял проницательный читатель.
Как мог он не любить город, в котором забрался на такие высоты, что уже принадлежал к элитарной прогрессивной партии, в открытую щеголявшей входящим в моду теперь уже и у сенаторского сословия общественно-философским течением - атеизмом, против которого в принципе не возражал и сам Август?
Вот до чего все было хорошо. Только этот Капитолийский холм...
Осложнения начались с того, что однажды утром центрифуга не завелась. Прибыли попахивавшие перегаром мастера-архимедяне, осмотрели механизм и сказали, что "зубчики малость поизносились, в связи с коим обстоятельством их, конечно, непременно следует поменять..." - и обещали за день починить.
В тот же день наблюдалось редчайшее - можно сказать, уникальное - природное явление: не светило солнце. Так никто толком и не понял, всходило ли оно вообще - или это была... ну, например, повышенная облачность. Или какое-то невероятно длинное затмение... Так или иначе, весь день стояла кромешная темень - а некоторые утверждали, что видели на небе звезды.
Местные ученые - физики, астрономы и т. д. - в один голос утверждали, что это был песчаный ветер - явление обычное в восточных провинциях, в африканской пустыне и дальневосточной Гиперборее, для Италии же в целом не характерное. А насчет звезд - это, мол, светились особо крупные песчинки.
Но многие из римских обывателей придерживались на этот счет иной точки зрения.
"Не-е-ет! - говорили они. - Никакой это не ветер - это боги предупреждают нас, что заберут солнце, если мы будем и впредь столь скупы на жертвы".
Так они говорили, разумеется, чуть позже, когда уже наступила ясная погода, а в тот день они сидели по своим домам, парализованные смертной тоской, и не были в состоянии даже рта раскрыть.
Чужеземцы, проживавшие в Риме, думали просто, по-чужеземному: "Ага! Ну как, выкусили? То-то! Так вам и надо!", и довольно потирали руки.
Иудеи думали сложней: "Вот вам урок. Во-первых, руки прочь от нашего храма*. Во-вторых, что это еще за налог на обрезание, а?"
(*У иудеев по поводу их храма существовала сильнейшая национальная паранойя. Добром это, разумеется, закончиться не могло - и мы знаем, что добром и не закончилось.)
Август, умнейший человек, объявил народу, что лично займется этой проблемой и чтоб никто не смел беспокоиться.
К вечеру центрифугу починили. Орлиноносые мастера получили деньги и поспешили на симпозиум*.
(*Симпозиум - вечеринка (искаж. др. греч.))
Сервий Туллий той ночью спал исключительно плохо и во сне пугал наложницу боевым кличем восточно-сахарских племен. Засветло он окончательно проснулся, спрыгнул с ложа и помчался к своему аттракциону. Самолично, без всякой посторонней помощи он завел огромную центрифугу и, когда она потихоньку закружилась, напряженно уставился в темный горизонт и не отрывал от него глаз, пока не начало светать. А когда показался краешек солнца, он издал дикий вопль охотников на газелей и стал неистово прыгать, колошматя себя в грудь кулаками и истошно вопя: "Ура! Ура! Взошло! Взошло-о-о!!!"
Так началась его болезнь. Причиной ее стало нечто вроде голоса, оченьубедительно прошептавшее ему во сне, что если центрифуга не будет работать, тосолнце не взойдет. Потому что КОГДА ЦЕНТРИФУГА РАБОТАЕТ - ТО И МИР ВЕРТИТСЯ, А КОГДА ОНА ПРОСТАИВАЕТ - ВСЕЛЕННАЯ ЗАМИРАЕТ.
Вот он и побежал с перепугу с утра пораньше центрифугу заводить, а когда убедился в том, что солнце встало, а значит все-таки вертится мир, радости его не было предела.
Впрочем, когда он поостыл, то стал рассуждать: "Квангу! Бага!! Мача бубо, мбагуту? Кванду комбо - букиса, дага габи. Её. Мугабу..." Он покрутил пальцем у собственного виска.
В переводе с его родного языка это означало: "Что за вздор? Моя центрифуга - и крутит весь мир? Солнце, луну, звездочки? Её. Мугабу..."
Несмотря на это разумное замечание, он нанял еще одного греческого (ну, тут уж ничего не поделаешь) мастера с двумя подмастерьями - эпирским (очень умеренным) и фессалийским (вообще давно зашился) - чтобы следили за аппаратом день и ночь и всемерно поддерживали его в рабочем состоянии. "На всякий случай, ради собственного спокойствия," - убеждал он себя.
С того дня Сервий Туллий стал испытывать колоссальный душевный дискомфорт. Состоял он в том, что его инстинкты оказались целиком во власти бредовой идеи о том, что центрифуга крутит мир, в то время как его разум всецело восставал против эдакого идиотизма. Вышеизложенный внутренний конфликт стал причиной пониженного тонуса, вялого пищеварения, раздражительности, ночных кошмаров, хронической усталости, плохого настроения, и болей в сердце.
После безуспешных попыток заставить себя не обращать внимания на всякие глупости*, Сервий Туллий решил искать помощи извне. Но делать это постарался осторожно.
(*В конце концов, разумный человек а) должен понимать, что в мире возможна любая ерунда, б) быть к любой ерунде готовым, и в) уметь получать от всякой разной ерунды удовольствие. Ведь стоит же посреди спесивого Брундизиума скульптура какающей старушки - и жители этого города уверены, что это красиво и величественно, гордятся этой штуковиной и считают ее своим символом. Остальное население империи и смеется и недоумевает, но - что ж тут поделаешь?)
Начал он с того, что нанес визит в таверну, где собирался крохотный кружок редких в Риме уникумов - преуспевающих темнокожих, его друзей. Выпив положеное количество банановой водки, он тихонько спросил у одного из них - Нумы Помпилия*, строительного подрядчика:
(*В то время у выходцев из Африки была мода брать себе имена древних царей Рима)
--
Слушай, черномазый, бывало такое, чтобы кто-нибудь на земле менял что-нибудь на небе?
--
Эй, эй, эй, - стал он гневно тыкать пальцем в лицо Сервию Туллию, - ты заработался, циркач*! Такие вопросы здоровые люди не задают! Возьми отпуск, съезди в Лютецию - покатайся на катке!
(*Циркачем прозвали друзья Сервия Туллия за его долгую работу в Колизее - крупнейшем цирке страны)
--
Я серьезно, - повторил Сервий Туллий.
--
И я серьезно! - стал закипать нервный Нума Помпилий. - Ты что, черномазый, забыл о муравьеде Кипонго, который в стародавние времена случайно слизнул звезды с неба? Забыл? Эй, эй, черномазый, давай кончай!
--
Я спрашиваю не о мифах, а взаправду, - насупился Сервий Туллий.
--
Взаправду, мамолюб*?! - взвизгнул окончательно вышедший из себя Нума Помпилий. - Взаправду, а? - он обвел окружающих вылезшими из орбит глазами. - А Кипонго - это... как ты сказал... миф? Миф! Вы слышали? Он сказал "миф"! Это что за слово?! А? От этого слова несет оливками за версту! Он стал греком, этот Сервий Туллий! Налейте ему узо! Езжай на олимпиаду - соревноваться - у кого на балде венок пышнее!
(*Мамолюб - знаменитейшее из негритянских ругательств. В позднейшие времена так называемый английский язык даже сделал его своей неотъемлемой составной частью)
--
Кипонго - это миф, - упрямо повторял Сервий Туллий.
--
Быль! - орал Нума Помпилий.
--
Миф.
--
Быль!!! Бы-ыль! Быль, мамолюб! Посмотрите на нашего Кумандасу*! Он уже не верит в наши были! Он совсем докатился, наш Сервий Туллий Мамолюб! Он оторвался от корней!.. Хм. Да! Я тоже люблю Рим! У нас с ним много общего! Он - вечный город, и я... из семьи долгожителей. Он поднялся в цене, и я поднялся в цене! Он - чемпион, и... так далее! Но я держусь корне-е-ей!!!
(*Кумандасу - настоящее, африканское имя Сервия Туллия)
Сервий Туллий встал и вышел из таверны.
--
У нас так, - кричал ему вдогонку его горячий друг, - либо ты держишься корней, либо три себя белилами! Тщательно три себя белилами, братан!
И он долго еще не мог успокоиться - пока Анк Марций, торговец тканями, и Тулл Гостилий, натурщик, не подогрели его одуванчиковым порошком с суданских взгорий и не повели к шлюхам.
"Нет, - подумал Сервий Туллий, - с нашими черномазыми не сваришь каши. Слишком они эмоциональный народ."
Ночью ему приснился тяжкий сон - в котором гиперборейская зима разразилась прямо в Риме. Это был самый холодный и темный сон, который когда-либо снился Сервию Туллию.
Он бродил по городу, натыкаясь на ледяные черные предметы. Людские фигуры в мерцающем свете догорающих факелов было невозможно отличить от мраморных статуй. Стояла мертвая тишина, которую лишь изредка нарушало карканье круживших над городом воронов.
"Доигрался, - подумал Сервий Туллий, - машинку-то не завел! А ведь говорили же - машинку не заведешь - и конец!.."
И он заплакал. Но тут кто-то потрогал его за плечо. Он поднял голову - и увидел тень.
"Кто это?" - удивился он.
--
Ты почему свою центрифугу не заводишь? - спросила тень.
"Знакомый голос", - подумал Сервий Туллий. - "Мама, ты? " - хотел спросить он тень, но вместо этого с горечью вопросил:
--
Как же я ее заведу, если ничего не видно?
--
Очень просто, - ответила фигура, - ПРОСЫПАЙСЯ и заводи!
Опять он проснулся в холодном поту. Но на этот раз еще и весь в слезах - и с невыносимой тяжестью на душе. Его недомогание приобретало метафизические параметры. Необходимо было что-то срочно предпринять.
В тот день он заскочил к Луцию Маттафию - старому иудею лет тридцати двух. Этот Луций был человек в высшей степени неоднозначный. Но такая характеристика не передает всей сути. Правильней про Луция было бы сказать: тот еще фрукт. Этот Луций любому смертному мог дать сто очков вперед - в этом сомнений не было ни у кого. И немало интересного он мог бы рассказать, ох немало (да хотя бы о происхождении той суммы денег, что была затрачена на изготовление центрифуги...)! Вообще, фигура Луция маячила за многими жизненно важными процессами в Риме. У самого Августа от имени "Луций" слегка закладывало в ушах.
Они - иудей и негр - довольно долго о чем-то беседовали. У Луция была поразительная манера вести беседу: он еле слышно что-то бубнил себе под нос и при этом так отчаянно жестикулировал, что собеседнику приходилось увертываться. Но Сервий Туллий за много лет привык. И сейчас он молчал и покорно слушал Луция - и лишь время от времени вежливо кивал и говорил: "угм".
Дождавшись, наконец, паузы, Сервий Туллий выпалил:
--
Кстати, об аппарате. У меня от него что-то нехорошее с мозгами творится: мне мерещится, будто он крутит мир. - Он кивнул со значением и повторил: - Крутит. - А потом кивнул с еще большим значением: - Ага. Мир.
Луций секунды три не мигая смотрел на Сервия Туллия, потом что-то молча черкнул на обрывке папируса.
--
С этим зайдите к моему соседу, - сказал он и ткнул пальцем в окно.
Сервий Туллий глянул в окно - и увидел изящную виллу, облик которой отдавал столь однозначной метафизичностью, что позавидовал бы и Аристотель.
Меж тем Луций снова перешел к делу.
--
П - п - в - д - ъ - т - к - т - ъ...* - забормотал он, дико размахивая руками...
(*"По поводу отката..." Луций использует коммерсантскую скороговорку)
...Вскоре Сервий Туллий вышел с виллы Луция Маттафия и подошел к воротам соседней - метафизической - виллы. Ворота были заперты. Сквозь изящную решетку хорошо просматривался ухоженный двор с садом, цветником и фонтанами. По гравиевым дорожкам расхаживали павлины.
Вдалеке бригада рабов чинила один из фонтанов.
--
Эй! - крикнул Сервий Туллий.
Рабы подняли головы и уставились на Сервия Туллия тяжелым немигающим взглядом.
--
Ты чей будешь? - спросила голова хриплым страшным шепотом.
--
Колизейский, - ответил Сервий Туллий.
--
Угм... Циркача знаешь?
--
Вилочника, что ли?
--
Ну...
--
Так это ж я, командир! - улыбнулся Сервий Туллий своей широченной улыбкой, обнажив два ряда огромных белоснежных зубов.
Глаза-щелки расширились, голова повернулась и еле заметно кивнула одному из рабов. Тот опрометью кинулся к воротам и в мгновение ока их отворил.
Спустя пару минут Сервий Туллий вошел в полутемную залу - и увидел субтильного бледного грека, который сидел у бассейна, свесив тощие ноги в воду, и мурлыкал себе под нос какую-то песенку. На его плечи был небрежно накинут изящный шелковый хитон, а на лбу был зачем-то нарисован третий глаз.
--
Хе, братан! - встрепенулся грек, завидев Сервия Туллия. - Ну? Как оно? Путем? Клево! Давай вползай! - замахал он руками. Но получалось у него не очень ловко.
Сервий Туллий смутился.
--
Прошу прощения, - не сумел он сдержать любопытство, - а почему вы говорите как черный? Берете курс выживания?
--
Первое правило психиатра, - охотно пояснил грек, - разговаривай с пациентом на его языке!
""Психиатр", "пациент"... - задумался Сервий Туллий, - что за новомодные словечки? Этак он меня окончательно запутает..."
--
Я Каллистрат из Галикарнаса, - представился грек.
--
А меня зовут Сервий Туллий.
--
Тебя кто послал-то, братишка?
--
Да вот... Луций, - неуверенно пробормотал Сервий Туллий и подал обрывок папируса.
Каллистрат углубился в содержание записки.
--
Центрифуга? - бормотал он при чтении. - Слышал, прикольно...
Когда он закончил, то поднял глаза на Сервия Туллия, очаровательно улыбнулся и спросил:
--
Ну чего у нас там - проблемки есть?
--
Да, типа, есть проблема... - прогундосил решивший поддерживать выбранную врачем лексику Сервий Туллий.
И он лаконично поведал свою историю.
Каллистрат из Галикарнаса внимательно выслушал его, потом секунду-другую сосредоточенно рассматривал воду в бассейне, и, наконец, спросил самого себя:
--
Шизофрения, что ли?
"Ну вот! Еще одно новомодное словцо!" - с досадой подумал Сервий Туллий.
--
Ну, хорошо. Вот что: закроем правый глазик ладошкой, - перешел к досмотру Каллистрат из Галикарнаса, - и скажем, что за буковка изображена на во-о-он той амфорке.
--
Мю.
--
Хорошо. А теперь откроем ротик и скажем "а".
--
А "мю" не достаточно?
--
Ни в коем случае.
--
Ну тогда "а". Нормально?
--
Хорошо. Теперь - не дышите, дышите... депрессии бывают?
--
Что?
--
Понятно. Духам предков поклоняемся? Часто? В роду алкоголики были?
--
Охотники были, вожди... Народ пьющий... в меру...
--
Угм... Хорошо. А теперь поднимем ножку... Сандалии не жмут? Честно? Угм... Афродизиаками увлекаемся? Неважно... Вот что, - сказал он, скрестив на груди руки и глубокомысленно глядя на Сервия Туллия, - у меня есть пациент с точно таким же диагнозом!
--
А что - я все-таки... болен? - уныло спросил Сервий Туллий.
--
Да нет... - задумчиво бросил Каллистрат из Галикарнаса. - Ты, братишечка, абсолютно здоров... Знаешь что? Тебе будет полезно с ним встретиться и поболтать.
--
С кем?
--
С пациентом моим, - сказал Каллистрат, - у которого схожий диагноз... - Тут психиатр снова впал в глубокую задумчивость. - Неужели эпидемия?.. Да уж больно странная... Парамс-пабамс... Нет, нет... торопиться не надо... подождем-ка мы лучше новых поступлений...
Бормоча этот бред, грек начеркал что-то на листочке папируса - а затем спросил Сервия Туллия:
--
Братишка, ты про Магнума Помпезия слыхал?
При упоминании этого имени Сервий Туллий поперхнулся.
--
Слыхал ли я про Магнума Помпезия? - насмешливо помотал он головой и зачастил на манер нетрезвого негра с нильских плантаций. - Во-о-от что ты спрашиваешь... Ты еще спроси, слыхал ли я про Августа Цезаря! Да ты назови того, кто про него не слыхал - про эдакое-то, блин, существо! Ведь он Нил приобрел в частную собственность! Олигарх Помпезий! Да твой дом родом из его каменоломен! Да что дом... Чего ни хватись... Что Рим, что Помпезий - я разницы не вижу! Я писаю Магнумом Помпезием!
--
Клево, братишка! - спокойно кивнул грек. - Это записка от меня его мажордому на вилле в Остии. Этот мажордом - тот мальчик, который тебе нужен. Лады?
Сервий Туллий развел руками в стороны - мол, какие, блин, варианты?
--
Лады.
Неофициально город Остия имел аж двойной статус. Во-первых, он был морскими воротами Рима. Во-вторых, он был его эдаким курортным придатком. Великая Александрия тяжело переживала подобный поворот Фортуны в Средиземных водах. Она ревновала Остию к Риму и порой грубо интриговала - сей факт свидетельствовал о ее несомненном упадке.
Сервий Туллий был рад лишний раз съездить в Остию. Не потому что он как-то особенно любил этот город. Нет - к городу он был равнодушен. А вот к дороге, ведущей туда - нет. Это была одна из старейших и, вне всякого сомнения, лучшая дорога в империи - так называемая Гравиева дорога. Название ее происходило оттого, что проложена она была лет за триста до описываемых событий под руководством легендарного консула Гая Гравия Асфальта. Передвигаться по ней было одно удовольствие. Поэтому дорога вечно кишела путешествующими - пешими, конными и на колесах. Ко времени заката империи ее так здорово отполировали, что появилась реальная опасность поскользнуться.
Но вернемся к городу. Население Остии по большей части состояло из портовых рабочих и государственных служащих. Поэтому обликом город не отличался от любого района Рима, из числа тех, где проживал средний класс. За исключением того факта, что здесь было море - а поэтому чуть в стороне от порта вдоль побережья тянулся район шикарных вилл.
Первейшей среди них была вилла Магнума Помпезия. Ничего более грандиозного Сервию Туллию видеть в своей жизни не приходилось. Римский дворец императора Цезаря Августа точно уместился бы в конюшнях олигарха. "А Колизей бы здесь накрыли крышкой и стали бы разогревать в нем обед", - рассуждал Сервий Туллий, прикидывая на глаз размеры.
Когда он вошел в бескрайний приусадебный двор, на него никто не обратил ни малейшего внимания. Немудрено при такой суматохе и андраломусии*.
(*Андраломусия (арх.) - смятение с зачатками бардака)
Первым делом его ловко клюнул в локоть петух, которого несли на кухню. А через два шага он поскользнулся на льдинке, отскочившей от долота художника, который работал неподалеку над скульптурой "Магнум Помпезий в облике Аполлона". Затем его обожгло пробной шутихой.
--
А ну, прочь с дороги! - раздался зычный бас, и едва успев понять, что обращаются к нему, Сервий Туллий чуть не был растоптан толпой рабов, неспешно, но твердо влекущих куда-то величественный паланкин.
--
Разрешите пройти, - пролепетал кто-то у самого его уха.
Поворотившись, он увидел шустрого толстячка, проворно несущего невероятной величины полупрозрачный торт с просвечивавшим изнутри крохотным марципановым то ли храмом то ли дворцом.
--
Что вам угодно? - услышал он тоненький голосок у себя за спиной.
Сервий Туллий обернулся и увидел карлика в цветастой тунике.
--
Мне бы мажордома, братец, - сказал Сервий Туллий. И, подумав, прибавил: - Я прибыл из Рима.
--
Откуда? - переспросил карлик.
"Во дает!" - подумал Сервий Туллий.
--
Рим, - сказал он. - Город такой, слыхал?
--
О! Пройдите за мной.
Умело лавируя среди толпы, они приблизились к огромному помосту, на котором стоял тучный багроволицый верзила - с изящно закрученными невероятной длины усами, в лихо навернутой изощренной выделки тунике и в сандалиях с миниатюрными крылышками по последней медиоланумской моде - и, отчаянно грассируя, орал кому-то в толпе:
--
Ты свечи в заль поставиль? Да? Занавес повесиль? Столь накрыль? Да? А ковры? Что! Нет? Ах, нет? Убью, каналья!.. Эй, ей! Да, ты там! Рыбу с Капри привьезли? Нет? О-ля-ля! Сегодня мой последний день, я умру, да!.. Куда ты приошь! Зеркало - в тот заль, а не в тот! Понимайшь - не в тот! А в тот! Это - туда! Это там, шьорт! Тот - это там, а не тут! Мерзавец...
Вокруг него стояли писцы с огромными свитками, надсмотрищики, технические консультанты и прочая челядь.
--
Это мажордом, - шепнул карлик Сервию Туллию.
--
Он что у вас, галл? - задал тот риторический вопрос. - Алло! Милсдарь*! - крикнул он в сторону помоста.
(*Алло! Милсдарь! - Эй! Господин! (галльск. диал.) До сих пор потомки галлов - так называемые французы - пользуются при обращении этим словечком.)
Багроволицый верзила обернулся и непонимающе уставился на Сервия Туллия.
--
Шем обязуан?
Сервий Туллий протянул ему записку от психиатра. Мажордом пробежался по ней глазами.
--
О! - его густые брови полезли вверх, а усы вспорхнули в улыбке. - Мой дражайший Шаллистра*! Ну! Как он там?
(*Шаллистра - Каллистрат. Галлам трудно давался латинский звук "к". Все остальные звуки давались им тоже нелегко. Как правило, галлов хватало на то, чтобы добраться до середины слова, вторую его часть они великодушно опускали)
--
Хвала богам - все хорошо, - ответил Сервий Туллий. - Обновляет фонтан. Ходит с тремя глазами.
--
Шюдесно! Но он пишет, что нам с вами нужно побеседуат. Потомуйшт у вас та же... болезень? О! - брови полезли еще выше. - М-м... Это правда?
--
Та же болезнь? - переспросил Сервий Туллий с недоверием. - Та же? А что - вам кажется, что вы крутите мир? - он ткнул пальцем в галла.
Реакция того была чрезвычайно яркой. Он вскинул брови еще выше (хотя, казалось бы, куда ж еще выше-то?), выпучил глаза, наклонил голову вбок, и широко развел руками в стороны.
--
О-ля-ля! - вскричал он. - Нет! Ш-и-орт побери! Нет! Но! Мне... кхм... мне кажется, что я его... держю!
--
Держите? Кого? Мир? - уточнил Сервий Туллий.
--
Стоп! - остановил его мажордом. Он огляделся по сторонам и закричал: - Пошему никто не рабойт? Бистро, бистро, побежа-а-ль!
И писари что-то усердно застрочили в своих свитках, а надсмотрщики с удвоенной энергией защелкали бичами. "Уйя! Бл-лин! За что, начальник? В натуре!.." - послышались жалостные вопли из толпы рабов.
Мажордом подозвал карлика и сказал ему:
--
Проводи эт шельвек ко мне, спольняй все его желань.
Он обернулся к Сервию Туллию.
--
Я надейсь, что ви сюблаговоля пождать, - он драматическим жестом схватил себя за горло. - Ошень много работы!
Сервий Туллий кивнул ему, успокаивающе помахал ладошкой - и направился вслед за карлой.
--
А что за суета-то, братец? - спросил он у своего провожатого. - Похороны тещи?
--
Нет, - ответил тот. - Обед.
--
Ха - оценил Сервий Туллий - Очень он, видать, скромный, ваш олигарх!
--
Магнум Помпезий очень скромен, - серьезно сказал карлик. - Никто никогда не видел, как он ест. И вообще он сейчас в Македонии, осматривает рудники. Этот обед предназначен для зятя его двоюродной сестры и его друзей.
--
Хозяин, думаю, еще поспеет. Такой обед как раз продлится до зимы...
Ему приснилось, что он барахтается в какой-то теплой вязкой жиже, а навстречу ему плывет галл-мажордом. "Где я?" - спрашивает галла Сервий Туллий. "Твой центрифуг стоп-машина, поэтому весь мир превратилься в суп, - отвечает тот. - Но он очень вкю-ю-юсни, ням-ням, чавк, попробуй..."
Сервий Туллий в ужасе проснулся - и увидел, что у его ложа сидит мажордом и что-то нервно ХЛЕБАЕТ.
--
Милсдарь! Просну! И, верно, проголода? Хотите это? Очень вкю-ю-ю...
Мажордом цыкнул на челядь, и оба собеседника внезапно оказались одни в просторных покоях. Лишь карлик еще раз ненадолго возникал в помещении - он внес вино, зажег благовония и исчез.
Сервий Туллий осмотрелся по сторонам - такой изысканной роскоши он доселе не видел.
--
Простите, - учтиво начал галл, - не имею чести знать ваш имень.
--
Сервий Туллий.
--
О! Сервуа Тюлли! Постойте! Ви... хозяин карусели в Риме!
--
Хозяин чего?
--
Карусель!.. О! Это по-нашему, по-галльски цен... сен... сан...
--
Центрифуга.
--
Точно. Я слышаль! Вы знаменийт!
--
Еще бы! - с сарказмом в голосе подтвердил Сервий Туллий. - В столице каждый негр - сенсация.
--
О! Вы скромны! Но, если я правильно поняль, - вы... э... больны, а?
Пришлось Сервию Туллию рассказывать свою историю. Мажордом реагировал очень бурно: охал, всплескивал руками, цокал языком... Когда Сервий Туллий закончил, мажордом принялся рассказывать свою.
Родом он был, разумеется, из Галлии, звали его Юлий Магнезий (что на галльском диалекте звучало как Жюль Майонез). С детства он изучал изящные искусства. Около двадцати лет проработал мажордомом у самых влиятельных персон государства, из них последние пять - у Помпезия. Неоднократный лауреат конкурсов.
Что касается болезни, то она началась примерно так же, как и у Сервия Туллия. Однажды ночью мажордом проснулся в холодном поту и с абсолютной уверенностью в том, что если на вилле хоть что-нибудь не в порядке - мир разлетится на мелкие кусочки.
До утра он бегал с вытащенной из теплых постелей челядью и при дрожащем свете факелов высматривал самые дальние закоулки виллы на предмет каких-либо неисправностей. Но, слава богам, все работало нормально. С тех пор мажордом испытывал панический ужас - как бы что на вилле не вышло из строя.
--
И, представьте себе, - продолжал он, - две недели назад просела кушетка в одной из комнат западного флигеля. И знаете, что случилось в тот день?
--
Извержение Везувия, - съязвил Сервий Туллий.
--
А вы откуда знаете? - обомлел Юлий Магнезий. - Э... у... м-н... да, он задымиль.
--
Так что с того? Везувий дымит раз в пол-года.
--
Верно! Но Этна!
--
Что Этна?
--
Ну... Она, конечно, тоже часто дымит... Но в тот день оба вулькана задымили подозрительно... - замялся мажордом в поисках подходящего слова.
--
Синхронно.
--
Точно! А кроме того в Апулии произошло землетрясение. А уж в Апулии землетрясений никогда не было.
--
Хм... Интересно...
--
Но кушетку мы бистро починили - и все стихло. И вулканы и землетрясение.
--
Да, - нахмурился Сервий Туллий. - Все это, конечно, таинственно... и настораживает... - Он отмахнулся от глубоких мыслей, что пытались влезть к нему в голову, и перешел ко второй части допроса: - Скажите, дружище, а вы верите в то, что вы, со своей виллой, держите мир?
--
Но, дрю-ю-юг мой, езли б я вериль - разве обратилься б я к нашему другу Шаллистра?
--
Так что же, - оживился Сервий Туллий не хуже заправского психиатра, - вы полагаете, что ваши собственные чувства - глупость?
--
О да! Абсюрд! Химера! Квебек!
--
Как вы сказали? - удивился Сервий Туллий новому слову. - Квебек? Что это?
--
О! А... э-э... это наше галльское словечко. Оно означает то, чего нет. И вообще ерунду.
--
Хм... - задумался Сервий Туллий. - Квебек... Я тоже так думаю. Я бы может быть в эту чушь и поверил, но - я негр! Где это видано, чтобы негры крутили мир?
--
Да-да, - продолжал мажордом. - Плохо то, что теперь я все время... как это... нервничаю! Я нервничаю, нервничаю... - тут его чрезвычайно сильно затрясло, настолько сильно, как может трясти только импульсивных галлов. - Я ужасно НЕРВНИЧАЮ! - зарычал он, не в силах справиться с собой. - И я все время ем пирожнь с кремом - и толстею!
И вправду - все это время он беспрерывно поглощал пирожные, которые выхватывал из стоявшего перед ним серебряного блюдца.
--
А я не нервничаю? - перехватил эстафету жалоб Сервий Туллий. - Да я так нервничаю, что у меня вообще все наперекосяк! Я имею в виду баб. Ведь бабы - это все. То есть они ничто, но отношения с ними - лично для меня - это все. А оттого что у меня с ними отношения наперекосяк, я еще больше нервничаю. Получается замкнутый круг... А что, пирожные помогают? С кремом? - осведомился он. - Да? Должны помогать. Дайте-ка.
...
--
Все-таки это прерогатива богов - крутить мир, держать мир... рушить мир, строить мир... надоедать миру... - рассуждал он, засовывая в рот остатки пирожного и вытирая руки о краешек туники. - А с другой-то стороны - в богов-то я не верю. А раз их нет, на чьи плечи ложится вся черная работа? На плечи простых трудяг - таких, как мы. Так что тут вроде бы все сходится... Но кто тогда возложил на нас эту работу?.. Нет, так я ничего не пойму... Знаю! Нужно, что-бы кто-нибудь грамотно и компетентно объяснил мне устройство мира. Правильно? А это...
--
Это может сделать философ! - включился мажордом.
Сервий Туллий только молча посмотрел на него.
--
Здесь есть один! - оживился галл. - Прошу вас, пойдемте к нему!