Вот уже почти две недели мне снится один и тот же сон.
Вера выпрыгивает из глейдера на неправдоподобно сочную, темно-зеленую траву, поднимает руки к солнцу, вытягивается в струну, и на ее длинных, стройных и незагорелых ногах я вижу каждую вену, каждый золотистый волосок. Сладкая дрожь обладания этой красотой, этой свежестью и молодостью охватывает меня, заставляет улыбнуться, дает яркое чувство приближения чего-то хорошего, просто замечательного...
Вера поворачивает ко мне голову, и взметнувшиеся пряди огненно - рыжих волос на одно мгновение скрывают ее глаза. Она кричит: "Поймаешь меня?!", и легким свободным шагом убегает в сторону больших африканских деревьев. Я и не думаю бежать за ней, ловить ее - просто любуюсь прекрасной женской фигурой в свете восходящего солнца...
И тут раздается взрыв...
Я вскакиваю с криком, тупо смотрю в розовую стену своей комнаты, ощущаю бешено колотящееся сердце, кровь, стучащую в виски, холодный пот, выступивший из всех пор, какие у меня есть.
Вера! Вера моя...
--
Мне очень жаль, - говорит офицер, с четырьмя маленькими звездочками на погонах, стараясь не смотреть на меня, - исключительный случай. Это древняя мина, советского производства, о ней сейчас знают только историки.
Он замолчал. Я не сказал ни слова. Что я мог сказать? Офицер, все также стараясь не встречаться с моим взглядом, снова заговорил:
--
То место в Африке, где вы были, раньше называлось Ангола. Там чистили от мин все. Но что-то всегда остается... Была надежда, что за такой срок то, что не смогли найти саперы, само по себе пришло в негодность. Но мы ошиблись...
Он снова замолчал. И я молчал. За весь наш разговор я не произнес ни слова. Я просто боялся хоть что-то произнести. Мне казалось, что если только я открою рот, то начну кричать. Кричать долго и без остановки. До разрыва легких. До умопомрачения.
Офицер впервые осмелился посмотреть мне в глаза:
--
Простите нас...
За что мне надо было прощать этого человека? Он же не мог отвечать за тех саперов - какое странное слово - которые плохо сделали свою работу много десятков лет назад...
Вера! Вера моя...
--
Так как вы были официально зарегистрированы в качестве супругов, то вам полагается страховка, - маленький клерк с выбритой и гладкой как шар головой излучает сочувствие и доброжелательность. - В вашем случае произошло настолько редкое событие, что сумма страховки очень и очень приличная. Вот, смотрите сами.
Сумма действительно большая. В любое другое время я бы пришел в восторг. Но не сейчас. Видя мои равнодушные глаза, лысый человечек приходит в недоумение. Он наклоняется ко мне, и полушепотом говорит:
--
На такую сумму, при некоторой экономии, можно прожить, не работая, всю жизнь!
Мне кажется, что с его губ вот-вот сорвется слово "повезло". Тогда я ударю его. Ударю изо всех сил.
Но он ощущает это. Он перестает улыбаться. Он смущенно кашляет, и уже молча заполняет свои бесконечные бумаги.
Вера! Вера моя...
Идет третья неделя моего одиночества.
Боль утраты не становится меньше. Проходит шок, но страшное ощущение бессмысленности существования и пустоты нарастает. Я бросил бриться, я не смотрю новости, мне стал безразличен спорт. Я не хочу ничего.
Я просто лежу на диване и смотрю в потолок. Я боюсь уснуть, потому что знаю, какой сон я увижу. Сон страшен, бодрствование - невыносимо. Что мне делать?
Денег у меня теперь много: страховка, личные сбережения, можно продать кое-какое имущество. Но что мне с ними делать - вернут ли они Веру? Нет. А зачем мне жить без нее? Зачем?
На днях заходил доктор из Центра психологической реабилитации. Дал мне какие-то таблетки для "позитивного позиционирования состояния нервной системы". Я выкинул их в окно. Не хочу забивать себя алкоголем, наркотиками и лекарствами. Мне просто противно это делать. Вере бы это очень не понравилось.
Что? Что мне делать?
Никогда не обнимет меня, никогда не поцелует, никогда не засмеется...
Вера! Вера моя...
Вселенная бесконечна. Бесконечность Вселенной означает бесконечность миров, в ней обитающих. Бесконечность миров допускает, пусть теоретически, возможность абсолютного тождества каких-то планет. Возможна другая Земля. Вернее, вторая Земля: с такими же континентами, с такими же людьми, с такой же историей. Вполне вероятно, что где-то существует мой абсолютный двойник - который также выглядит, который также думает, который также... Стоп. У которого есть такая же жена, какая была у меня. Они также собираются слетать на выходные в Африку. И... И... И что?
Могу я это предотвратить? Теоретически - да. Практически - это безумие. Но разве не безумие - мучиться так, как мучаюсь я? Какая, в конце концов, разница, стремиться к безумной цели, или стремиться к полному безумию от невозможности успокоения?
Бросить ли этот дом, где все только и напоминает мне о горе, оставить ли планету, на которой я уже никогда не буду счастлив? Уйти в бесконечность, чтобы спасти Веру.
Быть может, боль отпустит меня.
Вера! Вера моя...
--
Это самая чудовищная глупость, с которой мне только приходилось встречаться в жизни! - мой единственный друг, Поль Корнер, возбужденно бегает по комнате. - Просто невероятная чушь.
Он останавливается в шаге от меня:
--
Ты хочешь найти своего двойника, чтобы предупредить его о беде? Ты потратишь всю жизнь на этот поиск, и ничего не добьешься! Ну это же просто смешно!
Поль театрально падает в кресло:
--
Если хочешь уехать, чтобы избавиться от тяжких воспоминаний и впечатлений, то я тебя понимаю. Уезжай! Я сам бы тебя об этом попросил. Но! Ведь ты, со своими безумными поисками, можешь улететь так далеко, что не вернешься назад! Или вернешься, когда меня уже не будет! Пойми это!
Его лицо становится бледным и несчастным:
--
Я не хочу надолго расставаться с тобой.
Мне жаль Поля. Искренне жаль. Но он не может заменить мне погибшую жену. Он должен понять это. Он придет, он уйдет, а я снова останусь один на один со своими душевными муками. Прости, Поль.
--
Ты можешь поехать со мной. Тогда мы всегда будем вместе.
Он непонимающе смотрит на меня. Потом кривит губы:
--
У меня же есть родители. Я не могу оставить их.
--
Тогда все, Поль. У тебя есть родители. У меня не было никого, кроме тебя и Веры. Мне надо лететь.
Поль только вздыхает.
Мой план прост как все гениальное.
От Земли до ближайшей обитаемой планеты - пара месяцев полета. Я проведу их в анабиозе, то есть состарюсь на два дня. Дальше обитаемые миры встречаются на порядок чаще. Время полетов сокращается уже до недель, часто даже до дней. Таким образом, перелетая с одной планеты на другую, можно путешествовать бесконечно. Здесь бесконечность ограничена только размером вашего кошелька. Но денег у меня много - их хватит надолго. В крайнем случае, можно заработать на какой-нибудь планете, хотя это и замедлит мои поиски.
На всех мирах Союза говорят на космолингво, почти везде принимают уникарты.
Когда я заберусь далеко от Земли, то начну расспрашивать о ней - ведь искомая планета должна быть такой же как Земля.
Или я найду ее двойника, или излечусь от своего горя. Хотя второе мне кажется невозможнее первого.
Я перевожу все свои сбережения на уникарту. Прохожу операцию по внедрению в мозг космолингвы. Слегка болезненная операция производится, к счастью, довольно быстро. С удивлением понимаю, что знаю второй язык, могу любую свою мысль произнести на двух языках, и даже трудно понять, на каком мне проще выражаться.
Покупая билет до Рокады, разговариваю с продавцом на новом языке. Он не выражает никакого удивления. Ну да, операция по внедрению обязательна в их контракте. Они же продают билеты не только гражданам Земли, но и туристам. Хотя последних довольно мало. Провинция, да и развлечений не много. Чем земляне могут удивить, например, тех же жителей Рокады, на которых самые тяжелые земные наркотики действуют как на нас бутылка пива, а от их "дури" любой человек мгновенно умирает в страшных мучениях?
Мы им неинтересны. Да собственно, и землян, желающих посетить планету высокомерных зеленых карликов, тоже не слишком много. Их развлечения смертельны, а виды природы чужды нашему глазу.
Я поднимаюсь в космическом лифте до стартовой площадки.
Со мной еще пятьдесят человек: торговцы, туристы, ученые и два зеленых карлика. Судя по багажу, кто-то из дипломатического корпуса. Все молчат. У входа в лифт висит предупреждение, что разговаривать в лифте - это плохая примета. Почему, я не знаю. Это пошло от первых его создателей - что-то случилось тогда. Наверное, об этом где-то написано, но меня такие истории никогда не интересовали. Достаточно просто воспринимать все как данность.
Лифт доходит до самого верха и открывается переход на корабль. Он носит гордое имя древнего героя - "Эйнштейн". Продавец космических билетов с упоением описывал мне, какой мощный и современный этот корабль, что я прибуду на нем на целых два дня раньше, чем могут прийти корабли других компаний...
Что мне эти два дня? Но я вежливо и безразлично улыбался, и агент остался доволен собственным красноречием. Пусть его. Зачем ему знать, что их реклама просто первой попалась мне на глаза...
Вот они какие - камеры анабиоза. Жесткое ложе, мигание индикаторов, слепящий белый свет.
Раздеваюсь. Ложусь. Персонал настраивает оборудование. Я слежу за ними краем глаза. Никогда не был в таком состоянии. Немного тревожно, но говорят, после первого раза становится привычным и совершенно не страшным. Человек в оранжевом костюме и прозрачной маске наклоняется надо мной. Это симпатичная женщина. Странно, после смерти Веры я ни о ком еще не думал - "симпатичная"...
Что-то колет меня в руку. Пелена в глазах. Тяжесть в веках. Я засыпаю...
Рокада. Зеленое небо над головой. Поэт назвал бы его изумрудным. Я не поэт. Мне безразлично. Дальше, чем территория космопорта, мне выходить не нужно. Я покупаю билет до Ыыоуи. Зеленый таможенник презрительно смотрит на меня.
--
Что вы собираетесь там делать? - спрашивает он.
--
А почему вас это интересует? - отвечаю я. - Причину полета я могу объяснить и там, на месте.
--
Не часто земляне покупают туда билеты. Атмосфера планеты враждебна вашему организму.
--
Ну и что? Я транзитом. Дальше космопорта Ыыоуи и выходить не думаю.
Наглый зеленый тип скалится:
--
Если бы и думали, все равно бы не вышли. Вас бы в любом случае не пустили.
Я ничего не отвечаю. Не хочу спорить с рокадским недоумком. Не удивительно, что туристов с Земли сюда калачом не заманишь.
Я не турист. Транзитом прохожу порты Гезуи, Одар-Нарума, Ртмнсты, Юоны. Запоминаются только разноцветные лица таможенников. Интересно, а можно ли назвать лицом голову существа с фасеточными глазами?
Я провел в полете год, а постарел всего на неделю. Но на последней пересадке встретил землянина, который возвращался на Землю. Вот он и сказал мне, что перейдя какой-то рубеж анабиозного существования, начинаются серьезные проблемы со здоровьем. Причем у каждого человека рубеж свой.
Я спросил земляка, как определить этот уровень. Он задумался, потом ответил, что не знает. Но один совет дал: "Остановись где-нибудь на месяц, Поживи в свое удовольствие".
Поколебавшись, я все-таки не утерпел, и задал ему свой главный вопрос - не слышал ли он где-нибудь о второй Земле, копии нашей планеты. Мне казалось, он начнет смеяться надо мной, но он промолчал. Мой случайный знакомый молчал, и это внезапно дало мне робкую надежду на чудо.
"Теоретически возможно", - наконец ответил он мне, - "но я ни о чем подобном никогда не слышал".
Перед расставанием я попросил его назвать место, где можно отдохнуть этот месяц перерыва в полетах. Но он что-то совсем скиснул от местных напитков, которые нам пришлось пить, и мрачно произнес: "Здесь везде мерзко".
Я на Катане. Это ближайшая цивилизованная планета от Юоны.
Впервые мой вопрос в космопорте не связан с билетами на ближайшие рейсы. Я спрашиваю о местных гостиницах, и местах для отдыха и развлечений.
Стандартный вопрос о времени пребывания. И думать ничего не надо - месяц. Не больше. Всего месяц, а там снова в полет.
Целый месяц снов. Моих невыносимых снов! Земные транквилизаторы я не взял. Брать местные - слишком страшно. Мы здесь такие редкие гости, что специалистов по земным болезням просто нет. За ненадобностью. Теперь я начинаю думать, выдержу ли я? Может быть, наплевать на призрачную угрозу, купить билет и отправиться дальше?
--
Что вы ищите? - спрашивает оформляющий мой доступ на планету чиновник.
--
Любовь, - машинально отвечаю я, и тут понимаю, что он, наверное, имел в виду развлечения.
--
Любовь? - таможенник растерян. - Вы ищите свою вторую половину для получения потомства? У нас на Катане?
--
Любовь - это не просто воспроизводство вида! - довольно зло возражаю я. - Любовь - это...
А правда, что такое любовь? Многие уверены, что это болезнь. Временное умопомрачение, действие химических веществ, нарушающих работу мозга... Другие считают, что это сочетание биополей, совпадение которых дает двоим силу большую, чем каждый из них представляет в отдельности. И тут уже не важно, любовь ли это мужчины и женщины, или мужчины и мужчины... Третьи...
Почему я не могу забыть Веру? Почему не могу пережить ее смерть?
--
Любовь - это смысл нашего существования - без нее мы теряем волю к жизни, и погибаем.
Чиновник, внешне похожий на наших ящериц, холодно ощеривается. Возможно, это означает улыбку. А может, и нет. Ничего не поймешь на их лицах. Или, все-таки, лучше сказать - мордах?
Я так боялся этого, и это произошло. В первую же ночь мой страшный сон вернулся ко мне, как будто и не прошло время, не промелькнули бездны космоса. Все то же африканское утро, все тот же взрыв...
Чтобы не спать, я утоляю любопытство моего соседа по номерам - молодого аборигена. Он задает мне бесконечные вопросы, и внимательно слушает ответы.
Он так молчалив и внимателен, что мне начинает казаться, будто я говорю сам с собой. И я уже рассказываю ему то, что никогда не говорил даже Полю, даже то, о чем не знала Вера. Пусть, этого собеседника я больше никогда не увижу. Ему можно рассказать все. Это, по крайней мере, приятнее, чем жаловаться стене.
Я даже начинаю плакать. Мне безразлично, что подумает этот ящер. Это мое горе, мое разбитое сердце.
--
Мы счастливее вас, - внезапно произносит мой собеседник.
Это неожиданно. Слезы вдруг мгновенно высыхают, и я вопросительно смотрю на него. Его космолингво не чистый, чувствуется какой-то акцент, но я прекрасно понимаю, о чем он говорит.
--
Мы счастливее вас. Мы - гермафродиты. Мы сами себе любовь. Нам не надо искать себе вторую половину. У каждого только один родитель, и никогда не бывает муки разводов, как у большинства разнополых гуманоидов. Нет неравных союзов, нет разбитых чувств, нет горя. Нет неравенства полов, нет дискриминации. Каждый индивидуален и самодостаточен.
Хорошо ли быть самодостаточным?
Да, но тебя, друг, никогда не обнимут теплые мягкие руки, ты никогда не утонешь в глазах другого человека. Я хотя бы имел все это, а вот ты никогда не имел, и не будешь иметь... Не надо мне такого счастья.
Вера! Вера моя...
Я не выдерживаю месяц. Ну на что тут смотреть - горы как горы, океан как океан, зелень как зелень.
Лучшее местное развлечение - бой зверей, напоминающих наших земных волков, - вызывает во мне отвращение. Отвращение до тошноты.
Я сдаю номер и покупаю билет на ближайший рейс. На самый дальний маршрут.
Мои документы оформляет все тот же чиновник. Я вспоминаю его по номеру на груди. Меня он узнает сразу - это и не удивительно: я единственный человек на всей этой планете.
--
Вам не понравилось у нас? - удивленно спрашивает он.
Я не хочу объясняться, и лгу:
--
Нет, что вы. Срочные дела.
Он удивляется еще больше, если такое вообще возможно:
--
Какие дела могут быть у вас с этими мерзавцами?
В космолингво нет такого слова. Я догадываюсь по эмоции. Может быть, это и не точный перевод. Но то, что ничего о них хорошего тут не думают, мне абсолютно ясно.
Что делать, приходиться соврать еще раз:
--
Да мерзавцы, ну что поделаешь?
Чиновник ограничивается сухим:
--
Сочувствую.
Вот и она. Та самая планета "мерзавцев" - Жерарда.
За что ящеры их так не любят? Непонятно. Местные жители напоминают больших плюшевых мишек. У них белые круги вокруг глаз, как у панды, и я мысленно начинаю называть их пандами.
Я упоминаю в разговоре о ящерах. Панда - таможенник резко хмурится, и становится похожим на обиженного Винни - Пуха. Я осторожно интересуюсь, в чем причина такой неприязни.
Может быть это наглость. Но космическим путешественникам прощают все, кроме убийств и разрушений. Нельзя же убивать гуманоида за неудачный вопрос, фразу, или шутку. Тогда бы вся Вселенная полыхала в огне непрерывных войн.
На засушливой планете Арагосе местные жители приветствуют друг друга плевком в лицо. А если бы они плюнули, например, в меня? Убивать их за это?
Нет, вопросы можно задавать любые. Не всегда можно получить ответ, но это другое дело.
Панда хмуро поясняет, что несколько десятков лет назад была большая война, и память о ней выветрится нескоро. Я понимающе киваю. Я и сам бы с удовольствием разорвал на куски ту тварь, что ставила мину, убившую мою жену. Но та гадина уже давно в могиле. Мстить некому.
Мы одновременно вздыхаем.
--
Какой самый далекий рейс с вашей планеты?
Пока панда смотрит в монитор, я с грустью изучаю свою уникарту. Уже и не так много денег остается, как казалось в начале пути. Хватит еще надолго, но...
Ведь наступит момент, когда придется где-то зарабатывать на билет. А это значит, жить не в анабиозе, а обычно. А это значит - спать по-настоящему. А это значит...
Вера! Вера моя...
На Земле прошло пятьдесят лет. Поль, скорее всего, уже умер. Жаль. Я постарел на пять лет. Что я видел? Разнообразные головы гуманоидов, огни космопортов, индикаторы анабиозных камер, что я видел?
И ни на шаг не приблизился к цели. И тоска никуда не ушла. Куда ей уйти?
Между полетами я живу один день - от пробуждения до нового сна. Я прожил только три месяца! А такие раны, как мои, заживают годами. Я сам себя загнал в этот порочный круг. Любовь и смерть загнали меня в него. Нет выхода... Нет выхода...
Я уже давно не записываю, какие планеты посетил. Зачем? Это бессмысленно. Теперь моих денег уже не хватит на то, чтобы вернуться обратно на Землю.
А зачем возвращаться? Кто ждет меня там?
Только вперед! Только вперед!
К самому краю Вселенной...
По курсу - Валгалла. Где-то я уже слышал это название...
Человек у стойки таможенного чиновника привлекает мое внимание. Я давно не видел ни одного человека. В этих краях я - диковинка, на которую смотрят все пассажиры космопортов. Они очень разные, многие невообразимые, просто неописуемые. Но за три месяца я перестал чему-либо удивляться. Разучился. И это правильно. Все равны, все имеют право на существование. Уважай другого, и он будет уважать тебя. Это районы старых цивилизаций, они даже не помнят, что такое война. Забыли. Им это не нужно.
Я бы прекрасно чувствовал себя среди этих существ, если мне не было все так безразлично...
Лицо. Лицо этого человека напоминает мне кого-то. Где-то я его уже видел. Не могу вспомнить.
Он тоже смотрит на меня, щурится, морщит лоб. Видно, что пытается поймать какую-то мысль, но не может.
Случайно бросаю взгляд на служащего за стойкой. Он в растерянности, переводит все девять своих глаз то на меня, то на того человека. Что же так сильно удивило аборигена? Увидел двух одинаковых, редко встречающихся гуманоидов? Или что?
Внезапно я понимаю, и меня бросает в дрожь. Безграничное изумление. Ужас.
Ужас сверкает как солнечные блики в глазах незнакомого землянина. Но теперь уже не незнакомого. Точнее, очень знакомого.
Потому что это я.
Мы потерянно сидим в местном баре. Перед каждым фирменный коктейль портового бара. Мы заказали один и тот же. Это естественно, ведь вкусы у нас одинаковы. Одеты мы одинаковы. Родинки в одних и тех же местах. Это что! Шрамы в одних и тех же местах.
Смешно: даже денег на уникарте осталось у обоих одинаково, с точностью до сотого знака после запятой.
Мы копии друг друга.
Мы сидим и не знаем, что теперь нам делать.
--
Это была советская противопехотная мина МОН-100, - говорю я.
--
Да. Это была советская противопехотная мина МОН - 100, - как эхо откликается он.
Мы опять молчим. Проклятая Вселенная. Проклятая теория бесконечности.
--
Далеко до твоей Земли? - спрашиваю я.
--
Да, мне уже не хватит денег, чтобы вернуться, - он печален.
--
Мне тоже, - и я печален.
--
Мы безумцы, - говорю я.
--
Мы безумцы, - повторяет он.
Я стучу кулаком по столику:
--
И все же наша встреча прекрасна! Мы можем говорить с тобой об одном и том же. И всегда понимать друг друга. Мы можем пережить наше горе вместе. Ведь наше сердце разрывает одна и та же боль. Нам надо быть вместе.
Он смотрит на меня, и молча кивает.
Но новая мысль, как молния пронзает мой мозг.
--
Нет, ничего не выйдет! Ведь если пройдет время, и боль уйдет, и мы опять кого-нибудь полюбим, то полюбим мы одного и того же человека! И что тогда нам делать?
Он пожимает плечами.
--
Нам надо разойтись. И немедленно.
Он согласен и на это.
Мне кажется, что я разговариваю с зеркалом. Это становится страшным.
Мы берем билет на один и тот же рейс.
Мы с ужасом смотрим друг на друга. Я понимаю, что обречен. Ведь он - это я. Он не может не поступать так же как я. Я должен избавиться от него. Немедленно.
В моей сумке есть кинжал. Я купил его в космопорте Бангуи. Это единственное разрешенное к провозу на всех таможнях космоса оружие.
Я бросаюсь к сумке. Он делает то же самое. Я хватаю кинжал и делаю прыжок вперед. Мы одновременно втыкаем кинжалы друг другу в плечи.
Сверху на нас падает парализующая сетка. Это конец. Расплата за глупость, расплата за спор с судьбой. Теперь судьба смеется мне в лицо самым откровенным образом. Горе мне, горе!
Вера! Вера моя... Что я наделал!
На этой планете очень суровые порядки. Безжалостный местный суд наказал меня по максимуму. Я получил пожизненное заключение.