Аннотация: О том, как из мальчика является вдруг мужчина, и на что нам всё-таки послан наш творческий дар ...
МАКСИМ ЯКОВЛЕВ
НИЧЕГО НЕ БОЙСЯ
повесть для больших детей и маленьких взрослых
Я получил эту роль,
Мне выпал счастливый билет... (Юрий Шевчук)
Первоначальное
Однажды мои папа и мама объелись медовых пряников, и вскоре родился я.
Меня назвали Игнатом, потому что в тот день, когда я родился, был сильный туман; казалось, что мира больше не существует, что от него остался лишь крохотный этот кусочек: часть деревянного дома, лавочка под окном, да ветка старой груши. Отцу моему привиделся в клочьях тумана покойный прадед Игнатий. Он сидел на ветке груши в белой холщовой поддёвке, осеняя наше окно крестным знамением.
Так мне было дано имя Игнат. Кроме того, мне были даны все мои достатки и недостатки, и то, что называют, черты характера, которые я не выбирал, но с которыми мне придётся как-то справляться. Мне предстояло раскрыть свой талант и не зарывать его в землю. Мне были даны игрушки, которыми я ещё не умел играть; а также друзья и враги, которые уже успели появиться на свет к этому времени, и которым, в свою очередь, был дан я, хотя они об этом тоже вряд ли догадывались. Меня поджидали мои болезни, ушибы и ссадины...
Но мне, помимо всего, была дана моя Родина со всем её небом и снегом, с лесами и речкой за городом; мне, наконец, предназначены были дороги и приключения, ради которых я народился на этот свет, чтобы пройти их по возможности честно и до конца.
Я рос, и туман понемногу рассеивался. Когда я научился делать шаги, мир заметно расширился, он уже включал в себя соседскую клумбу, мамины грядки и сад с беседкой посередине, и границы его доходили до самой калитки. За калиткой проносились машины, но стоило ей открыться, как в ней обязательно появлялась бабушка или мой радостный папа.
Как-то раз бабушка сказала:
- Скоро я уйду от вас...
В тот день мне купили мой первый велосипед, а мама почему-то плакала.
Когда я научился читать, туман отодвинулся ещё дальше, он стелился теперь где-то за окраиной, по холмам автомобильной свалки и железной дороге. Я мог часами смотреть на дымку, в которую уходили рельсы и поезда. Мир становился всё шире и многолюдней, многие звали меня по имени, и я уже дорос до того, что ко мне могли обратиться с вопросом:
- Как дела, Игнат?
- Дела впереди! - отвечал я фразой, неизвестно откуда взятой мной, но всем она почему-то нравилась.
Бабушка ушла, оставив после себя неподвижное длинное тело с незнакомым лицом, и больше мы не видели её и не слышали её голос. Бабушка была моя первая потеря в жизни. Каждый день мы оставались вдвоём до прихода моих родителей и мне не нужно было искать её, потому что она всегда была рядом со мной.
Я подходил к калитке, стоял возле её любимой жимолости и никто не мешал мне грустить о ней. Мне хотелось чтобы она тоже вспомнила обо мне, чтобы мне перестало быть грустно и скучно на этом свете. Бабушка всегда замечала когда я ходил такой, как "в воду опущенный", и всегда придумывала что-нибудь интересное и все печали мои улетучивались в одно мгновение.
Время шло, а я всё грустил и грустил, и даже начал обижаться на бабушку.
Но однажды я поднял глаза и увидел на небе профиль красивой девочки, я видел её прищуренные глаза, её смеющийся рот и острый подбородок... и не сразу понял, что это была летящая в вышине журавлиная стая. Я провожал её до самого горизонта, всё это казалось мне чьей-то шуткой, но с той минуты лицо незнакомой девочки врезалось в мою память.
Зимой я сильно простудился, скатившись с откоса на речку и попав под лёд. Там было неглубоко, но пока я добежал до дома, вся одежда превратилась в настоящий панцирь, и я впервые ощутил себя рыцарем, закованным по макушку в жёсткие тяжёлые латы.
Температура поднялась под сорок, так что несколько дней я ничего не помнил. Были только мамины руки, я всё время чувствовал их, они касались меня, гладили, поили из ложечки, садились на лоб... Это было похоже на касание листьев, на крылья бабочки, на дыхание прохлады в палящий зной...
Потом мне стало лучше, мама стала снова уходить на работу, и мне пришлось оставаться до вечера одному. Я добросовестно пил лекарства, они стояли у изголовья на столике, и не знал, чем бы стоило мне заняться. Компьютер уже не казался таким увлекательным и манящим как раньше.
Мне больше нравилось смотреть в окно и придумывать разные вещи...
Что если изобрести маленький вездеход, такой сверхнадёжный, прочный, непобедимый, который будет угадывать мои желания, и выходить из самых безвыходных ситуаций. Он должен быть очень уютным, примерно таким, как моя кровать, привезённая когда-то из Кунцева от дальних родственников: железная, с решётчатой спинкой и металлическими набалдашниками. Да, именно такой ширины и такой длины будет мой вездеходик.
Когда всё было продумано, я лёг на живот, накрылся с головой одеялом, оставив лишь узкую смотровую щель и, стараясь не поддаваться волнению, скомандовал про себя:
- Вперёд.
Испытания прошли настолько успешно, что я не мог удержать своего восторга! Вездеходик слушался меня с полуслова, достаточно было подумать о непроходимой тайге или полярной пустыне, как он тотчас оказывался именно там, бесстрашно пробираясь по трясинам болот или ледяным торосам. Мне нравилось засыпать и просыпаться на его просторной тёплой лежанке, в нём я чувствовал себя в полной безопасности.
Мы с ним освобождали заложников, испепеляя огнём террористов; обездвиживали преступников и бандитов, превращая их вместе с оружием в каменных истуканов; мы спасали людей из-под развалин домов; прорывали в земле тоннели, и отводили воду из затопленных районов и деревень.
Труднее всего было с падающими самолётами. Вездеходик умел летать, но был слишком мал, чтобы удерживать на себе огромные лайнеры. Приходилось уплотнять разряженный воздух и срочно нагнетать горы снега. Самолёт падал в такой громадный сугробище и не разбивался, а плавно опускался и оседал на землю...
В общем, с вездеходиком всё получалось классно, но болезненный жар всё ещё бился в моих горячих висках, а грудь разрывал раскатистый грохот кашля.
Терминатор
Облокотясь за спинку кровати, я смотрел в окно, меня всё больше увлекала новая придуманная мною игра: я зажмуривал глаза, потом открывал их, пытаясь обнаружить какие-нибудь изменения в том, что виделось мне из окна. А виделось не так уж и мало: угол сада, соседский сарай, накрытая брезентом "Победа" на кирпичах вместо колёс, забор, за ним крыши разных домов и дач, железнодорожный мост над речкой и синь лесов. Изменения происходили совершенно неожиданно и волшебно. Ещё несколько секунд назад всё было как обычно, и вдруг появлялся на заборе кот, или ползла по мосту электричка. А то вдруг прямо на стекле я заметил новый морозный узор, которого раньше не замечал. Я увеличивал промежуток между открыванием глаз. Откуда-то взялся стоящий на воздухе человек с пилой. Это оказался рабочий в люльке подъёмника, он опиливал поломанные снегопадом ветви деревьев. Наконец я зажмурил глаза и принялся считать до тридцати семи. Не успел я досчитать до двадцати, как услышал крики каких-то ребят, громкий хохот и рассекающий воздух свист, - звук, похожий на запуск хлопушки. Но ничего не бабахнуло. Голоса пронеслись и затихли. Мне ужасно хотелось посмотреть, что же там всё-таки произошло, но всё же заставил себя досчитать до конца. Открыв глаза, я не заметил никаких перемен, если не считать, что с веток яблонь кое-где осыпался снег, всё остальное было по-прежнему. Те же сугробы, дорожка, забор, те же ржавые бочки вверх дном под белыми шапками...
Мне показалось, как в темноте между бочками что-то зашевелилось. Скоро я был потрясён увиденным: на снегу трепыхалась ворона с отрубленной лапой, похожая на раненного вождя индейцев. Припадая на обрубок, она сделала несколько шагов и встала, пятная снег кровью. На шее её была затянута проволока, за которую её видно и перекинули через наш забор. Тело её сотрясалось от дрожи, но клюв был гордо вздёрнут. Она замерзала. Судя по всему, это были её последние минуты в жизни. Ворона подёргивала головой, пытаясь освободиться от провода, но больше всего поражало то, с каким достоинством она держалась, стараясь изо всех сил устоять на месте, и не упасть, словно решила умереть вот так - гордо стоя на обрубке ноги.
Трудно было смотреть на это, но ещё труднее было бы не смотреть...
Я не знал что делать, взял мобильник и позвонил папе.
- Там ворона... - у меня не хватало слов.
- Так, - сказал он.
- У неё отрезана лапа, она умирает!
- Плохо дело.
- Мне жалко её!
- Чего же ты хочешь?
- Но я не могу её спасти!
- Почему?
- Я больной!
- С каких это пор болезнь была помехой добру. Не теряй времени, потом перезвонишь.
Так в моей жизни появилась ворона.
Выяснилось, что у неё, к тому же, перебито крыло. На культю наложили мазь и забинтовали. Ворона вела себя как не живая, почти безучастно к своей судьбе; не оказывала сопротивления, и даже не пыталась встать.
Её поместили в большую коробку из-под телевизора, в которую до этого собирали мои игрушки. Все перевязки ворона переносила удивительно стойко, не размыкая век, наверное, оттого, что не желала больше смотреть на ненавистное человечество. Мы, как могли, старались облегчить ей страдание: я помогал маме накладывать повязки, закапывать в клюв лекарство, а папа ломал голову над изобретением ей протеза.
На третий день у вороны, наконец, приоткрылись веки, а я неожиданно быстро пошёл на поправку. Мне разрешили вставать и ходить по комнате, и теперь почти всё своё время я посвящал вороне. Она недоверчиво присматривалась к окружающей обстановке, но уже позволяла мне гладить себя по голове и трогать за клюв.
За обедом папа вдруг улыбнулся и сказал:
- Я придумал ей лапу.
Действительно, в тот же день наша ворона гордо расхаживала в протезе, ладно сработанным из старой алюминиевой вилки.
- Как я сразу-то не догадался! - смеялся папа.
И всем было радостно, включая ворону. Протез ей очень понравился, искусно загнутые зубья вилки были точной копией птичьей лапы. Она быстро научилась ей пользоваться и часто чистила клювом свои алюминиевые когти. Теперь, когда у неё портилось настроение или надо было лишний раз обратить на себя внимание, она начинала стучать своей алюминиевой лапой по каким-нибудь металлическим или стеклянным предметам. Чаще всего она пользовалась для этого фарфоровой вазой из-под цветов, поднимая невыносимый перезвон во всём доме, но очень скоро стала звонить просто ради собственного удовольствия, прислушиваясь к монотонному долгому звуку. Иногда её разбирало устраивать концерт среди ночи, так что папе приходилось вставать и накрывать эту хулиганку коробкой.
Ещё она умела угадывать спрятанные под колпачками шарики, но больше всего ей нравилось смотреться в мамино зеркальце. При этом она почему-то разводила крылья, вертела и покачивала головой... Это могло продолжаться часами.
- Нет, где ваши глаза? вы посмотрите, вы обратите внимание! Ну, злые ж языки у людей, а? Вот где краса-то неписанная! Какие ещё слова тут нужны?! - говорила за неё мама.
Смеялись до слёз. Но ворона ни малейшим образом не смущалась.
- Она ещё и подмигивает себе, - говорил папа. - Смотри, не показывай ей косметику, а то совсем удержу не будет.
- Да уж ей только дай! - отвечали мы.
- Надо бы придумать ей какое-нибудь имя, - сказал папа на следующий день.
Мы стали думать.
- Человеческие имена нельзя, - поставил условия папа.
- Она напоминает мне какую-то цыганку, - сказала мама, - только вот лапа...
- А мне - терминатора! - сказал я.
Ворона посмотрела на меня, приподняла свою алюминиевую ногу, и стукнула ей по вазе. Сомнений не было.
- Ну что ж, значит быть ей с этого дня Терминатором, - утвердил папа.
Между нами установились вполне даже дружеские отношения. Терминатор оказался надёжным парнем, он умел угадывать мои желания и нередко заступался за меня. Но главное - он умел играть! Опираясь на свой протез, он внимательно следил за передвижением вражеских солдатиков, и после команды "огонь" беспощадно выклёвывал офицеров и ракетную технику, нанося непоправимый урон противнику...
Цимес
Зима продолжалась, стоило мне окончательно выздороветь, как тут же навалило снегу. Сад превратился в застывшую пену морского прибоя: снежные ветви яблонь, сплетаясь в ажурный покров, взмётывались над головой, и опадали волнистыми сводами и дугами в глубокий снег. Я люблю это зимнее белоснежье, люблю смотреть на сугробы, на белые причудливые деревья, на крыши домов, на шапки людей у автобусной остановки... Всюду снег. Летом всегда много шума и крика, а зима работает тихо, у неё очень добрый и щедрый снег, она хочет, чтобы его хватало на всех. Некоторым машинам и дворникам это не нравится. А мне нравится.
На горке собрались все ребята. Я сразу узнал своего приятеля Витальку по его рыжей лохматой шапке. Он подбежал ко мне и мы дружески обнялись с ним после долгой разлуки.
- А где твои санки? - спросил он.
Я только вздохнул. Мама строго-настрого наказала мне не кататься с этой злополучной горки без присмотра, то есть одному без родителей.
- Ладно, давай на моих, - предложил Виталька.
Я покачал головой.
- Один разок, - сказал он.
- Не могу.
- Трус, трус, трус! - услышал я голос с вершины горы.
Это был Борька. Но по имени его почти никто не звал. Его звали Цимес. Это был злейший мой враг. "Самый цимес" - любил говорить он по всякому поводу. Непонятно откуда он подхватил это ненашенское словечко, но только никто из ребят не применял его в разговоре. Он показывал на меня пальцем и кричал, что я боюсь "замочить штанишки".
Цимес невзлюбил меня с той минуты, когда я летом подарил Женьке-Зяблику свой новенький складной самокат. Он возненавидел меня ещё больше, когда узнал, что ни папа, ни мама не заругали меня за это.
- Трус! трус!.. - подхватили ребята из его компании.
Ну что мне оставалось делать? Весь мир смотрел на меня.
С этой горы можно было скатиться по двум направлениям. Одно, - пологое, вело между сосен и заканчивалось длинным извилистым спуском у железнодорожной насыпи. Другое было крутым. Резкий спуск выносил на бугор с трамплином в этом месте надо было обязательно притормозить и свернуть в накатанную ледяную ложбину. Но если не успел свернуть вовремя, то ты скатывался к реке, к тому месту у берега, которое никогда не покрывалось льдом. Я чуял, что мне снова придётся скатываться с этой горы, на которой стоял Борька-Цимес, дразня и обзывая меня при всём народе.
"Гнутый" - было моим прозвищем, которое придумал Борька.
- Пошли, - сказал я Витальке, и мы стали подниматься на гору.
Цимес был старше меня, он уже ходил в школу. Когда мы поднялись, я взял Виталькины санки и все расступились передо мной. Я оказался с Борькой с глазу на глаз.
- Вот отсюда, - кивнул он, и показал в сторону крутого спуска.
Я старался не смотреть в ту сторону.
- А сам-то ты сможешь? - спросил я.
- Легко.
Он сел на санки и вдруг перевернулся спиной к спуску.
- А задом-наперёд слабо? Самый цимес! - причмокнул он ухмыляясь.
- Не слабо, - сказал я, - это тебе слабо.
- Мне-е?! - он оттолкнулся, закинул ноги на санки и покатился вниз.
Мы видели как он скатился на дно оврага, потом вылетел из него, и не доехав до трамплинчика, вывалился из санок.
- Он нарочно, - сказал Виталька, - так не честно.
Цимес повалялся для вида в снегу и встал, как ни в чём ни бывало.
- Так не честно! - крикнули мы.
- Что, струсил? Беги к мамочке сушить штанишки! - снова сел он на эту тему.
Я поставил санки на край обрыва, и тоже сел в них задом-наперёд.
- Толкни, - попросил я приятеля, и полетел вниз...
Всё слилось, засвистело, сердце выскакивало из груди!.. Я не успел испугаться, как санки со всего маха вынесли меня наверх. Меня сильно подбросило, потом тряхнуло, я старался притормозить, дотянуться ногой до снега, но меня качнуло в другую сторону. Санки снова подкинуло... Я увидел лицо Виталика, по его глазам, округлённым от ужаса, я понял, что меня с огромной скоростью несёт на речку, прямиком в незамерзающую полынью. Мелькнула подо мной граница берега... что там позади меня? куда я лечу?! Страх сковал моё тело, санки ударило об лёд, резко развернуло в сторону потом в другую, и они остановились. Каким-то чудом мне удалось проскочить полынью. Но когда я встал на ноги, лёд подо мной затрещал и я провалился в воду...
Домой мы бежали вместе с Виталькой.
- Хочешь, я скажу, что ты не виноват, что это всё Цимес! - говорил он.
Слёзы выступили на глазах от злости. Цимес не Цимес теперь это уже не имело значения. Я пропал! Папа уехал в командировку на испытания, но что я отвечу маме? Хоть бы её сейчас не было дома! Хоть бы она ушла куда-нибудь в магазин. Мы стояли на пороге дома и никак не могли отдышаться.
Я приложил ухо к двери, было слышно, как пробили стенные часы, как постукивал лапой по вазе скучающий Терминатор.
- Давай я! - шёпотом предложил Виталик. - Как будто я пришёл за тобой, как будто мы с тобой не виделись...
Я спрятался за угол. Меня колотило от холода. Он позвонил. Потом ещё раз. Никто не открывал. Дома никого не было. Я достал свой ключ и открыл дверь. Ура...
- Всё, пока, - сказал я Витальке.
- Давай! - сказал он и вскинул руку.
Я быстро переоделся. Мокрую одежду спрятал в ванной среди вещей для стирки. Я не знал, как мне лучше подготовиться к приходу мамы. Хотел лечь на диван с какой-нибудь книжкой, но вместо этого почему-то сел на коня, качнулся раз, другой, ощутив уютную потёртость седла, и тут же услышал, как входит мама.
Я быстро дотянулся до пульта и включил телевизор. Дальше всё происходило, как не со мной, словно был на другой планете, или в каком-то сне, в невесомости...
Я говорил слова, которые с поразительной наглостью слетали с моего языка, и я не мог удержать их! Короче говоря, я врал в каждом слове. Началось с того, что мама сразу обратила внимание на то, что я слишком рано пришёл с гулянья. Я ответил, что мне расхотелось.
- С чего бы это? - спросила она. - Поссорился со своим Виталькой? Я его встретила тут, недалеко от дома, тоже странный какой-то. Стал расспрашивать меня о здоровье, о том, в какой я магазин ходила, и есть ли там свежемороженая аргентина. Я о такой рыбе впервые слышу. Надо будет спросить его маму, что она с ней делает. Потом потащил меня к какому-то дереву, говорит, там, на ветке, что-то мигает и подаёт сигналы. Но я так ничего и не обнаружила, только снегу насыпала за воротник. А он вдруг извинился и убежал. Странно...
По телевизору показывали рекламу стирального порошка, это могло навести маму на мысль о стирке. Этого нельзя допустить!
- Что это с тобой? - удивилась мама, когда я рванулся выключить телевизор.
- Ненавижу рекламу! - вырвалось у меня.
- Однако до этого ты сидел и смотрел её.
- Я не смотрел, я думал.
- О чём же ты думал?
Надо было срочно что-то соврать.
- Я хочу нарисовать один секретный рисунок, - выпалил я.
- Секретный?
- Да, - сказал я, - если получится.
Мама внимательно посмотрела на меня и пожала плечами.
- Ну что ж, раз секретный, пойду на кухню. Потом-то хоть покажешь, "если получится"?
- Покажу.
Нашёлся листок бумаги, но что нарисовать на нём я не знал. В крайнем случае можно будет сказать, что не получилось. Терминатор, видя мою нерешительность, катал по столу карандаш. Я прислушался: мама находилась на кухне и что-то делала там, позвякивая посудой. На какое-то время мне удалось избавиться от её вопросов. Можно было перевести дух. Всё шло нормально, за ночь бельё успеет подсохнуть, а это значит, что никаких следов моего речного купания не останется. Я отнял у Терминатора карандаш и нарисовал линию горизонта с абрисом пасущейся лошади, и тут же превратил всё это в подводную лодку...
- А это что такое? - услышал я мамин голос.
Я поднял голову и обомлел: на пороге комнаты стояла мама и держала в руках мою жёлтую майку!
- Игнат, почему твоя новая майка валяется мокрая под столом на кухне?
- Я её стирал.
- Стирал?
- Там было пятно.
- Какое пятно?
- Это Терминатор, лапой...
Мама посмотрела на Терминатора. Он стоял на краю стола, напряжённо прислушиваясь к нашему разговору.
- А почему ты в другой рубашке? и штанах? Почему ты в другой одежде, Игнат?
Я не мог смотреть ей в глаза.
- Зачем ты одел свою грязную нестиранную одежду? что это значит?
- Чтобы не пачкать ту, - ответил я, понимая, что меня уже ничто не спасёт.
- Что ты собирался делать?
Я отвечал, что собирался клеить большой макет, а потом раскрашивать его гуашью. Она задавала всё новые и новые вопросы. Я стал путаться, а мама злиться. Наконец она пошла в ванную. Я представлял, как она выуживает из белья для стирки мою мокрую одежду, пропахшую речной водой.
В доме всё замерло. Мама вернулась с моей одеждой и бросила её передо мною на пол.
- Игнат... - в её голосе стояли слёзы, - ты снова скатился на санках в речку, ты снова провалился под лёд.
Я молчал.
- Но почему? Почему-у?! Ответь мне!
Я замотал головой, всё поплыло у меня пред глазами.
- Как ты мог! Как ты мог оказаться там?!
- Там была девочка.
- Девочка... - осеклась она, - какая девочка?
Терминатор перестал чистить свой алюминиевый коготь, и уставился на меня сощуренным глазом. Всё закружилось, я уже не мог остановиться, не мог найти выхода, меня подхватило и понесло. Я стал вдруг рассказывать, как шёл по берегу Вилюйки и случайно увидел, как за мостками что-то сильно полощется. Тогда я подумал, что это наверное утки и подошёл поближе, чтобы посмотреть, и увидел, что это девочка. Она захлёбывалась в воде посередине проруби, потому что случайно упала туда. И я стал помогать ей, я схватил её за рукав, и когда потащил, то поскользнулся и сам попал в воду, и тогда я начал выталкивать её снизу, потому что там было неглубоко, и вытолкнул девочку на лёд, а потом выбрался сам. Мы поднялись к шоссе, я её держал за руку, а она вдруг вырвалась и перебежала на другую сторону, и куда-то пропала, а я пошёл домой... Вот так случилось, что я весь вымок, хотя я ни за что не полез бы в воду, если б ни эта девочка. Я же хотел просто пройти немножко вдоль Вилюйки, и свернуть к старой хоккейной площадке, на которой строили снежную крепость...
Мама слушала с открытым ртом.
- Но ведь вы же могли утонуть там! Оба! Неужели вас никто не видел?!- ужаснулась она, и бросилась мерить мне температуру и поить горячим молоком с таблетками.
Температуры не было.
- Это от нервного стресса, - сказала мама и уложила меня в постель.
Она снова ушла на кухню, было слышно, как она продолжает о чём-то спрашивать и ужасаться сама с собой...
Приходила тётя Тамара, соседка, поохала и ушла. Мне хотелось уснуть и проснуться как раньше, просто, с лёгкой душой. Я попытался поговорить с Терминатором, но он отвернулся.
Вокруг меня было всё то же самое, но я ничего не узнавал, всё как-то переменилось... Мой верный вездеходик не слушался моих команд, и не трогался с места. Я закрыл глаза и увидел папу... Он сидит, отключив приборы, и молчит, он очень расстроен... вот сейчас он повернётся ко мне, и тогда... Но я открываю глаза от страшного шума... Наш домашний пылесос так взревел своим двигателем, что набрал высоту, накрыл нас гулом и громом, из-за чего задребезжали все стёкла в доме, тяжело прогудел, пролетая над городком, и затих где-то уже далеко за лесом. Но оказалось, это был самолёт, неожиданно низко пролетевший над самой крышей во время работы нашего пылесоса.
Мама покормила меня в постели, то и дело целуя и прижимая меня к себе, потом села читать мне книжку про "Винни-Пуха". Но вместо этого я слышал свои собственные слова про то, как "шёл по берегу Вилюйки, и случайно увидел, как за мостками что-то сильно полощется, тогда я подумал, что это, наверное, утки, и подошёл поближе, чтобы посмотреть, и увидел, что это девочка..." Скорей бы ночь, думал я, глядя на маму. Вот придёт эта ночь и всё унесёт, всё-всё скроет и спрячет... И будет всё как всегда. Тем более, что мама, кажется, успокоилась... улыбается. Я верил, что как бы там ни было, но самое неприятное уже позади.
Вечер прошёл тихо. Терминатор сидел в коробке. Мама смотрела телевизор, и что-то вязала. Было поздно, но я не спал, и тоже глядел в экран, и никто не делал мне замечаний.
Мама переключила на другой канал, шли местные новости. "Сегодня на речке Вилюйке была спасена девочка, пропавшая утром из Пикулинского детского дома..."
Я не поверил своим ушам.
Мама привстала с места, забыв про своё вязание.
"Как стало известно, - продолжала ведущая, - на речку девочка попала случайно, она заблудилась и решила перейти по льду на другую сторону, но попала в полынью - у девочки плохое зрение. По словам этой девочки, её спас какой-то незнакомый мальчик, он вытащил её из воды, но потом убежал, видимо к себе домой, так как сам сильно намок. Вот такое сообщение поступило к нам из Пикулинска. Приятно, что в наше время ещё встречаются настоящие герои! Воспитатели детского дома хотели бы встретиться с этим мальчиком - спасителем их воспитанницы, чтобы отблагодарить его, но, к сожалению, не имеют о нём никакой информации".
Мама посмотрела на меня полными слёз глазами и молча кивнула мне.
Но на этом не кончилось, ведущая программы посмотрела куда-то в сторону и сказала: "Как мне подсказывают, у нас есть звонок от нашего телезрителя, в продолжение этой темы. Говорите, мы слушаем вас"...
Сердце моё упало. Бедная моя мама!
"Добрый вечер, я хочу вам сказать, чтобы вы передали воспитателям детского дома, что я знаю, кто этот мальчик! - услышали мы взволнованный голос тёти Тамары, - и могу дать его домашний адрес и телефон, потому что я считаю, что это действительно подвиг, а он, я знаю его и его родителей, ни за что сам бы не позвонил, он скромный мальчик, и у них очень хорошая дружная семья..."
И всё опять замутилось и закрутилось с бешенной силой...
Мама повеселела. На неё было страшно смотреть: она явно гордилась мной, и мне некуда было от этого деться.
Уже приходила директор детского дома, я выслушал массу восторженных слов, и мама пила с нею чай. Всё было решено: где и когда состоится встреча с той девочкой, которую я никогда не видел в глаза, - в каком-то зале в присутствии главы администрации и телевидения...
Я сопротивлялся, как мог, но меня не слушали. Со дня на день я ждал, что вот-вот объявится настоящий спаситель, но он не объявлялся.
О, как бы я хотел вернуться в тот день, во всём раскаяться и сознаться, и мама давно бы простила меня, но с каждым часом отдалялся от меня этот спасительный берег правды, уже не перешагнуть было, не перепрыгнуть.
Иногда мне казалось что всё так и было, что всё это правда, что я действительно мог бы спасти эту девочку, я представлял её маленькой неуклюжей толстушкой. Один раз нас подозвали к телефону, чтобы мы поговорили друг с другом, но оба молчали в трубку, кое-как выдавив из себя пару слов.
Между тем всё делалось основательно и катастрофически неизбежно; закупались цветы, подарки; приходили какие-то люди; мама сделала себе модную стрижку... Я больше не сопротивлялся и делал всё, что мне говорили.
В тот день, когда меня наряжали на встречу, Терминатор больно клюнул меня в коленку, за что получил от мамы веником и обиделся.
Наша встреча состоялась в актовом зале детского дома.
Нас провели за сцену в какую-то комнату, где мы, наконец, впервые увидели друг друга.
Девочка была выше ростом; меня встретил внимательный взгляд её сильно прищуренных пушистых глаз и улыбка, больше похожая на усмешку. Она первой протянула мне руку, и я нехотя пожал её.
Вокруг нас царило всеобщее умиление и непрестанная суета; нам поправляли одежду, подбадривали, всё время приглаживали, причёсывали, и целовали в макушки.
Пришла тётя с телевидения, и объяснила, как мы будем себя вести: сначала будет рассказывать Аринка (так звали эту девочку), а потом я, а в самом конце мы обязательно должны обняться.
Нас вывели на сцену и все нам захлопали. Потом она стала рассказывать, как всё было, запинаясь, и посматривая в мою сторону... и все, как один, проваливались вместе с ней под лёд и барахтались в ледяной воде...
Потом пришла моя очередь, и я тоже что-то говорил, глядя в пол... и все опять тонули в реке, вцеплялись онемевшими пальцами в корку льда, их обжигало холодом в набрякшей мокрой одежде, и колотило от дрожи по дороге домой...
Потом выступали мокрые от слёз директор детдома и глава местной администрации... Потом мне вручали грамоту и медаль... Потом пошли цветы и подарки... Потом нас окружили, подтолкнули друг к другу, я почувствовал на своей щеке поцелуй, но лучше бы я проснулся...
- Спасибо тебе, мальчик! - с чувством прошептала она.
Я отшатнулся, но все смеялись...
Засияла, и понеслася вскачь нереальная новая жизнь...
То, чего не было, приносило мне всё, о чём я мог только мечтать.
Я стал знаменитым, в коробочке на полке серванта поблёскивала настоящим золотом медаль "За други своя".
Меня стали уважать, прислушиваться к моим словам; мама советовалась со мной, как со взрослым, и не отходила от моей постели, пока я не засыпал.
На работе её повысили в должности с прибавкой в зарплате...
Всюду встречали меня улыбками и подарками. Чего я только не увидел, где только не побывал: в кабине новейшего танка, и новейшего истребителя; поднимался на воздушном шаре, летал на дельтаплане, плавал с дельфинами; наконец, мне подарили потрясающую железную дорогу: игрушечный паровозик мчался, дымя трубой, по тоннелям, кружил по старинному городу с башенками и вокзалами, проносился по мостам над рекой с пароходами и рыбаками, прорывался через засады грабителей, петлял по склонам гор с бродячими стадами оленей, охотниками, водопадами, и снежными барсами... Это волшебное сооружение занимало собой чуть ли не всю мою комнату, и как бы я хотел порадоваться этому вместе со своим Виталькой...
Но от Витальки не было ни слуху ни духу. Он не появлялся под нашими окнами, не звонил, да и меня с того злополучного дня, совсем не тянуло теперь на улицу.
Аринка
Дни мои, словно сговорясь, продолжали издеваться надо мной, продолжали баловать меня подарками, к которым я, в общем-то, не имел никакого отношения, и всё же приучили меня желать и принимать их как должное.
Я уже знал, что завтра меня дожидается сказочный ледяной дворец, за ним - бразильский карнавал, и дрессированные мартышки; потом меня поджидало ток-шоу на телевидении, и всё это в компании с той девчонкой, которую я, якобы, спас; потом аквапарк, потом какой-то концерт, и клубничный торт, испечённый в мою честь по оригинальному рецепту...
Дальше всё тонуло в тумане, откуда я очень боялся услышать голос Борьки-Цимеса, кричащего на весь мир о моём обмане.
Но с ещё большим ужасом я ждал возвращения папы.
На телестудию мы поехали в комфортном мини-автобусе. Нас посадили рядом и за всю дорогу мы ни разу не обратились друг к другу; я, отвернувшись, смотрел в окно.
Нас подвезли прямо к входу, но в вестибюле фойе нас никто не встречал. Выяснилось, что мы приехали на час раньше назначенного времени. Тогда нас повели в кафе и усадили вдвоём за один столик. Нам принесли пирожное и сок, но я ничего не хотел, я изнывал от одной только мысли, что мне опять предстоит рассказывать, как я "шёл по берегу Вилюйки и случайно увидел, как у берега что-то сильно полощется, тогда я подумал, что это, наверное, утки и подошёл поближе, чтобы посмотреть, и увидел, что это девочка, она захлёбывалась..."
- Я же не спасал тебя, ты же знаешь.
- Ну и что, - сказала тихо она.
- Я больше не буду всё это рассказывать. И врать... - сказал я.
Она посмотрела на меня испуганными глазами.
- Сама всё рассказывай, а я не хочу и не буду.
- Ужас... - девочка зажмурилась.
- Ну и пусть!
- Не надо, - сказала она, - ну пожалуйста!
- Сама про меня ври, если тебе так хочется.
- Я прошу тебя мальчик... я тебя очень прошу!
- Да? А я что ли опять буду всем говорить, как я тебя тащил, да?
- Ты не знаешь, что тогда будет! Мне же никто не поверит...