МИТСУБИСИ ЭКЛИПС, ИЛИ ПУТЕШЕСТВИЕ С МОСКОВСКОЙ ПРОПИСКОЙ
Шеф позвонил, Сергей ждал этого звонка. Не так скоро, но ждал.
- Все, Серега, собирайся. Ты решил, как поедешь?
- Да, на машине. Я думаю, что без машины под жопой тяжело там будет.
- Да? Ну, смотри. Может, билет на самолет, с серебристым крылом?
- Нет, все ж на машине.
- Да? Ну, смотри. Бензин за счет заведения.
- Хе-хе, хотел это услышать.
- Когда едешь?
- А, прям, завтра с утра пораньше.
- Как приедешь, позвони.
С утра с самого раннего поехал, чтобы не попасть в московский траффик, МКАД, Симферополька, и погнал, погнал, оставляя Москву за спиной.
Наметил себе график - с утра, пока свежий, пробежать километров триста, отдых - час и потом по сто уже гнать, с перерывами на полчаса. Так не устанешь, и быстро все ж выходит. Мелькает дорога, мелькает. Что в дороге делать? Так, думки гонял разные все подряд, музыку слушал, такую, чтоб без слов и барабанов. Моцарта, какого-нибудь, концерты фортепианные - и не грузит, и прямо в душу. Думал, задачу, шефом поставленную, разбирал. Даже не парился на эту тему. "Все ровно сделаю. Приеду, на месте надо жалом поводить, в разные стороны, посмотреть, что за люди, от печки сплясать - от людей, от жадности их. Ровно все будет, ровно".
Пост ГАИ. А вот и господин офицер - ваше благородие палкой машет, к обочине указывает. Здравствуй Мама-Раша!
- Ремень?! - удивился такому беспределу. - Да ты, командир, вааще исполняешь по полной.
- Статью эту никто еще не отменял в правилах. Могу показать, - улыбается, ему хоть ссы в глаза - все божья роса. - Пройдемте на пост.
- Ну, пройдемте. - Заложил сто рублей в права по ходу, чтоб лишних разговоров не говорить.
Зашли внутрь, на стене - фотографии террористов.
Господин офицер сел за стол - протокол пишет. Открыл права, бумажку в сторону.
- Забери, - сказал.
- Что так? - удивился он.
- Бумаги нужны, бумаги, план, - говорит.
- А-а-а, пАнятнА, - сказал Сергей по-мАсковски, входя в положение. - План на московских номерах делаете.
Ничего не ответил, пишет, носом сопит.
- Да вы присаживайтесь.
- Не, я на террористов пока посмотрю, если не возражаете, - сказал и стал разглядывать рожи эти не бритые.
За Тулой дорога совсем никуда - разбита и в две полосы всего. Обгон только с выездом на встречку. Отвык от маневра этого, на кольцах московских транспортных, с непривычки стремно немного, но мастерства не пропьешь. Через несколько километров вышивал среди грузовиков, что твой Майкл Джордан на баскетбольной площадке, и только в корму время от времени с дальним светом "Мерины", "Бумеры", "Лэнд крузеры", "Порши" с номерами семь-семь да девять-девять. В сторонку - хозяева жизни поехали! Вжик - не догнать землячка.
Через триста он остановился возле кафе дух перевести. Перекусил не за дорого, кофе-чай не стал пить, решил покемарить чуток, хоть полчасика, удивительно восстанавливает - проверено. Уж очень рано встать пришлось, не выспался все ж, а сонный на дороге стучится в дверь, куда еще не позвали. У дороги грузовики громыхают, куда встать-то? Да вон, чуть вдалеке церквушка, кресты, купола, оградка, тихо, хорошо. Здесь покой хоть на полчасика, под куполами-то. Подъехал, откинул сиденье, заложил руки под голову, глаза закрыл, а заснуть не смог. Вспомнил, почему-то, как в прошлом году, тоже зимой дело было, ему друг позвонил, старый друг еще школьный.
- Серега, ты можешь зайти сейчас?
- Могу, что случилось-то?
- Да... - протянул он голосом упавшим. - У Наташки опять истерика, я в аптеку за лекарством. Ты можешь прям сейчас?
- Сейчас зайду.
Так сразу накрыло Серегу волной горячей, в сто тонн. Ему таких экспериментов над собой разве надо? А что делать? А беда у людей. Родили девочку, а диагноз такой ребенку врачи поставили, как приговор расстрельный. Собрался, вышел.
- Я быстро, - друг сказал, - она там в комнате.
Пока одевался, друг рассказал, что и как. И оказалось, что в церковь они пошли, все втроем пошли. И батюшка в церкви - глаз наметанный, у него на детишек. Скольких перекрестил-то! "Четыре месяца девочке?" - спрашивает. "Четыре," - говорят ему. "Так что ж вы хотите? - говорит. - Вы ж ее в Великий Пост зачали". Такой у него календарь в голове, такой счет, у батюшки-то. Не смог заснуть Серега, смотрел на купола эти, на кресты, и вспоминал, как руку Наташкину в своей держал, пока муж не вернется. Так казалось, что тяжелей ничего не держал до этого, так жгло. А когда домой вернулся - напился в жопу. Тяжко к горю-то чужому прикасаться...
Дорога, дорога... "Дорога кажется короче, если попадется добрый попутчик," - говорил Абдулла. Подсадить, что ль, кого, потрындеть о том о сем, все веселей будет. Ну, мужиков то на х..., от греха. Тетку какую-нибудь разве, чтоб не так стремно, только не проститутку плечевую, из тех, что по обочинам. Да, пожалуй, что и подсадить. Подброшу по дороге - делай добро и кидай его в воду. Хорошим себя почувствую, влегкую так, не напрягаясь. Давненько хорошим-то себя не чувствовал.
Через пару км увидел - голосует. Оказалась девчонка лет тринадцати. "Ну, блин, нашел собеседника! Ладно, добра от добра не ищут"
- Куда тебе?
- Здравствуйте, - говорит, улыбаясь, не говорит, кричит почти в окно. - Вы едете до города N?
- Это где? По трассе? Сколько дотуда?
- Вы знаете, это по дороге. Это, наверно, полчаса.
Да вроде веселая девчонка, улыбается.
- Ну, давай, садись. Там подскажешь, чтоб не промазали.
- Спасибо вам, - сказала, усаживаясь, и тут же:
- Вы знаете, куда я еду?
"Да что ж она орет-то так". Он стал повнимательней разглядывать ее. Блин, вся зачуханная какая-то, треники полурваные, сумочка из кожзаменителя, несуразная какая-то на коленях, да еще глаз правый, закрыт почти, слезится так еще мерзко. Ну, подсадил, так подсадил, блин... небось, проститутка малолетняя. Ну, блин, подсадил..."
- Нет, не знаю, куда едешь?
- Я еду к подруге. - Улыбается, дурочка наверно. - Я сейчас из дома убежала. А сейчас к подруге еду. У меня подруга в N живет.
Первая мысль в голову - высадить на фиг. Черт те что, честное слово - из дому убежала. Но не высадил - жалкая все такая, зачуханная. Довезу, уж раз взялся.
- Зачем же ты из дому то убежала? Там родители волнуются, наверно. Папа, мама.
- Не-е-е-т, - улыбается она. - Папы нет у меня. Я уже много раз убегала. Вы не волнуйтесь, пожалуйста, они сейчас пьяные все. А знаете, почему я так громко разговариваю? Знаете? Вы не думайте, я не дурочка, это меня брат сильно бил, шлангом резиновым, таким, знаете. Я теперь слышу плохо, и вот глаз теперь у меня... Видите?
Глаз показывает.
- Это давно еще было. А сейчас старший брат из тюрьмы пришел и снова сильно бить меня начал. Он сильнее всех меня бьет. У меня еще один брат есть и мама, но они меня не так сильно бьют. А в школе думают, что я дурочка. А я не дурочка, я слышу просто плохо. Только я больше туда не буду ходить
- В школу?
- Ага, в школу.
Сказать же что-то надо... что сказать? Сказал глупость:
- Надо тебе в милицию, что ли. Что ж они бьют-то так тебя?
- Ага, - говорит она все также громко. - Вы знаете, как они там все заодно? Они там воруют, а мне запрещают говорить, что они воруют. И бьют меня. А вы куда едете?
- В командировку.
- А откуда?
- Из Москвы.
- А вы знаете - у меня родственница в Москве живет. Я бы поехала искать ее. Можно с вами в Москву поехать? Я бы там ее разыскала.
Сергей смотрел на дорогу. Дорога, дорога...
- Ладно, - говорит она, и все время улыбается, - если нельзя, то не надо. А знаете, что у меня есть. Хотите, покажу? Вот.
Она полезла в свою сумочку несуразную, достала пузырек.
- Вот, это мне подруга моя подарила, на Новый Год, к которой я еду. Это духи. Видите, что на них написано - "Красная Москва". Хотите понюхать, хотите?
- Не надо.
Дорога, дорога...
- Скоро уже? - спросил Сергей.
- Вы знаете, уже совсем скоро. Видите - это Крюково, потом будет будет N. Вы меня там, пожалуйста, на автобусной остановке высадите. Вы, не волнуйтесь, я вам покажу.
Сергей одной рукой полез в бардачок, достал пакет с конфетами.
- Спасибо, - сказала она, спрятала пакет в сумочку. - Вы меня, пожалуйста, здесь высадите.
Сергей остановил у автобусной остановки.
- Знаете, что я вам хочу пожелать? - сказала она, уже выйдя, улыбаясь, почти прокричала. - Я желаю вам счастья и много, много солнечных улыбок.
Так и сказала - "много, много солнечных улыбок".
Сергей включил левый поворотник, дождался, когда серебристый "Бумер" с номерами 77 проскочил мимо, и поехал следом. В зеркало заднего вида он увидел, как она перешла на другую сторону дороги.
Дорога, дорога...
И дальше, и дальше. Замелькала Мама-Раша по бокам, по обочинам. Не такой пейзаж очумелый у Мамы-Раши, не такой, как в Москве, у дочери ее любимой и не любимой одновременно, которая тянет из пенсии маминой жалкой на цацки дорогие, себе в уши, к страданиям матушки глухие, на косметику, чтобы щеки свои блядские напудрить. "Здравствуй, Мама-Раша, прощай, Москва, ненадолго. Вернусь, куда денусь? С тобой мне век коротать, добиваться ласки твоей продажной, до доски гробовой". Чем дальше он ехал, тем сильнее мамашу гнуло к землице сырой, крышами покосившимися, кособочило спину ее натруженную, все глубже морщины на щеках ее впалых, все яснее в глазах ее читал он: "Да, когда уже, Господи, приберешь ты меня? Моченьки-то уж нет моей, никакой..." Расшалились сыночки-деточки, ничего, мамаша, потерпи, скоро, скоро во гроб тебя вгоним. Ты ведь сама не матерью нам была, а мачехой злой, сейчас за все, за все отыграемся. Такой кураж пошел, не проси, не остановишь нас...
Сергей давил на железку и думал - почему высадил? Почему не остановился? Почему не вернулся? Почему не хотел слышать ее почти крик: "Люди, пожалуйста, помогите!" Почему не сделал хоть что-нибудь, а только позорных конфет этих дал? Конфет, блядь, шоколадных дал, добрый дядя! Почему?
И сам собой в голову ему пришел ответ. Потому что он проездом здесь. Проездом из Москвы в Москву. С московской, блядь, пропиской...
И он давил на железку, удаляясь все дальше, дальше от той точки, от которой еще можно было вернуться.
Дальше, дальше, вслед за серебристым "Бумером".
- МЕРСЕДЕС 600, ИЛИ ЮЛЬКА -
Я верю в существование писательского зуда, вернее графоманского - проверенно. Чешутся ручки-то, чешутся. Глядь внутрь себя - пусто, ни сучка ни задоринки, ни мыслишки, хоть какой завалящей. О чем написать, о чем? "Можешь не писать - не пиши!" - выписываю я себе проверенную порцию валерьянки. Рецепт не действует. Что недержание? Что, логорея, братец? Она, самая - будь не ладна, так ее разтак вдоль и поперек! А сюжета нет. Все нет и нет его. Оглянись ты вокруг! Видишь? Чего тебе еще надо? Садись и пиши, если уж так невтерпеж. Видишь - мир полон чудес - любви и ненависти; войн и катаклизмов; чьих -то побед, чьих-то падений; хороших людей, сделанных из добра; людей злых, сотканных из собственных страхов; мир полон и величия и мелочей; брошенных вызовов и равнодушия; глупостью полон; покоем и волей; и черти чем еще; и еще..., и еще раз любовью; любовью, пусть тысячу раз полон он будет... Значит еще раз о любви?
Я скомкал пустую пачку из под сигарет и вышел за новой, к ларьку у метро. Там найду ее. Нет, господи, не пачку же с сигаретами! Нет, нет, и не любовь. Там найду я мой персонаж. Кто она? Я не знаю. Увижу - узнаю. И будет тебе любовь, девочка, обещаю. Небесная, неземная...
Кое-как, справившись с первым абзацем, стою у выхода из метро, курю, вглядываясь в лица. Почему она, а не он, к примеру? Ему нужны цифры с нулями, шкуры мамонтов, скальпы врагов. Он мне сегодня не интересен - воин-добытчик. Весь метрополитен вами полон. Много добыли за сегодня? Ах, вот как. А что ж тогда на метро? Ребята - вам мимо. Про скальпы, как-нибудь в следующий раз. Мне нужна она - ей нужна любовь. Я вглядываюсь. Не та... И ни эта... Не та, не та, не та. Я терпеливый, я жду. Вот!
Вот она! Я увидел ее, издалека еще увидел. Вот она - поднимается по ступенькам, цок, цок, каблучками. Кажется в толпе ее не разглядишь. Но я то разгляжу, я все вижу. Глаза - глаза разглядел. Что мне надо - я все вижу. С работы, устала - я вижу, я все вижу, девочка. В офисе? Да, ты работаешь в офисе. Большие в офисе деньги - туда-сюда, туда-сюда. А твои все мечты уместились в этот пакет из дорого бутика, даже на обложку его глянцевую, гламурную, все поместилось. Да, не ходишь ты по таким магазинам, не ври, не ходишь. Мне врать не надо - я не враг тебе. То есть ходить то, конечно, ходишь, да и только. Ничего, ничего - будет тебе принц - вместе пойдете. Нет, нет принц не я. Что ты, мне смешно даже стало. Найдем тебе, настоящего. А я? Я скажем, тоже работаю там же, рядом. Влюблен в тебя тайно? Это банально. Нет. Просто работаем. Да, да, просто работаем. Вот оно! Есть! Я возвращаюсь и за компьютер. И так..., понеслась!
Мы работали с Юлькой в одном банке вместе, уже полгода. Банк наш не из крупных, мягко скажем, звезд с неба не хватает, служит частью большого холдинга, кредитуется потихоньку на "межбанке" в длинную и в короткую, на нужды того самого холдинга. Вот и вся недолга. Хорошее место - теплое, спокойное. Кому как, а мне - то, что нужно.
Когда старая секретарша председателя правления, работавшая с первого дня основания, собиралась покинуть Москву, во след мужу, работавшему до того у нас же в структурах, и получившему повышение, но в город Тюмень, председатель стал искать замену. Пошли девчонки. Шеф у нас мужчина строгий, пожилой и, чтоб какую-нибудь, такую-разэтакую, ни за что не взял бы. Кроме того, все знали, что подкаблучник он конченный, не смотря на строгость, и положение, и новая секретарша будет непременно проинспектирована, мадам председательшей. Тут никак ему нельзя было ошибиться. Старая всем требованиям удовлетворяла, преимущественно тем, что была, в самом деле старой. Но и новую старую брать ему вряд ли хотелось. Так метался он, горемыка, между молотом и наковальней, вторую неделю. В курилке, это была в тот период времени любимая тема.
- Как думаешь, - спрашивал у меня Володя охранник, набивая неспешно трубку - были у него такие понты - трубку курить - как думаешь - у той губастой есть шансы?
- Это, которой? Та, что с волосами такими? - я изобразил руками химическую завивку, как смог.
- Угу, - сказал Володя, держа трубку в зубах.
Я секунду подумал.
- Не-а.
Володя удивленно вскинул бровь, как бы спрашивая - "это почему же?" Я молча отрицательно покачал головой - "ни единого шанца".
- Ты думаешь...? - Володя тоже молча указал своей трубкой, куда-то в сторону зюйд-зюйд-вест, как капитан дальнего плаванья, где в настоящий момент, по его предположению, должен был дрейфовать айсберг, грозящий протаранить нашего "Титаника", а именно - мадам председательша.
- Натюрлих, - сказал я.
Мы закивали друг-другу головами, как два китайских болванчика. Да, трудна и неказиста жизнь трам-пам-пам финансиста.
- А та, что в брюках таких была. С жопой такой маленькой?
Я засомневался насчет той.
- Скорее всего - нет.
- Почему? - Володя опять сделал бровями.
- Жопа слишком маленькая.
Володя поперхнулся табачным дымом.
И тут в курилку вошла девушка. Да, пожалуй, что и красивая. Да, и не пожалуй, а просто красивая.
- Здравствуйте мальчики, - сказала она, - это здесь у вас курят?
- Здесь, девочка, - сказал я, доставая зажигалку, - На собеседование?
Она села заложила одну свою длиннющую ногу, за другую, достала тоненькую сигаретку, прикурила, от моей зажигалки, пустила изящную струйку дыма, сказа:
- Не-а, - сделала, глупое лицо, хлопнула, как кукла ресницами, смешно, несколько раз, добавила противным голосом - На интервью-ю-ю.
"Однако", - переглянулись мы с Володькой. "Ни единого шанса подумал я тогда", и ошибся - именно ее шеф таки и взял. Что уж там она ему наплела на интервью-ю-ю - не знаю, но только это и была Юлька.
Спелись мы моментом, во время перекуров, и когда я без всякой надобности ошивался в приемной шефа, во время его многочисленных командировок, естественно избегая, это делать, когда он был на месте.
Вот парочка наших типичных разговоров, за которыми мы разбавляли скуку, всеобщей игры в банкиров, захватившей целиком, большинство неокрепших голов в нашем краснознаменном коллективе:
- Что, Титаник, когда возвращается? - спрашиваю я забегая в приемную.
- Костик, где обещанные фильмы, твоего Вуди Алена?
Я сам же наплел ей про Вуди Алена, теперь сам же динамил с обещанными дисками.
- Я обещал? - говорю с невинностью лиса застигнутого в курятнике.
- Костик! - говорит она, замахиваясь на меня папкой.
- Все, все, завтра, железно. Зашился. Ты же знаешь у меня евро, тут, кренделя выплясывает. Обстановка, Юлька, доложу я тебе, на финансовых рынках не спокойная. Доу-Джонс, тот, вообще, в конец распоясался. Все из головы вон. Завтра, будет тебе Вуди Ален. Когда шеф возвращается?
- Тогда, когда принесешь мне диски.
- Что завтра?
- Сейчас прибью тебя!
Или:
- Костик, кто такой этот Зимин?
- Зимин?
-Ну, да, да, - говорит она прикуривая, и аж подпрыгивая от нетерпения - "я что совсем тупой - не понимаю о ком речь", - Зимин, Зимин, солидный такой дядечка. Только, что от шефа уехал.
- А что? - прикидываюсь я валенком.
- Ничего, - передразнивает она меня, - Любопытной Варваре, на базаре нос оторвали.
- Зимин - это из Тюменских, наш маленький нефтяной Ходорковский. А что?
- Он что еврей? - спрашивает она, и тут же вдогонку - Он что женат?
- Ну, ка, ну, ка, по подробнее с этого момента...
- Ой, Костик..., - она прикладывает руку к груди, закатывает глаза, тушит по быстрому, только, что прикуренную сигарету и бежит звонить подругам. Цок, цок, цок. Стучат ее каблучки.
Стоит ли говорить, что женихались к Юльке по крупному. Был один даже на "Порше" - встречал пару раз после работы. "Ну, все" - думал я, - "Порш" - карта не бьющаяся". "Ой, Костик, ты бы видел этот бассейн, а зимний сад!" - говорила она, про дом в Жуковке, качая головой, в которой уже наверняка был план перестройки дома. И что вы думаете? Укатила, Юлька на дачу к нему в ту самую Жуковку на выходные, как-то раз. Вернулась мрачней тучи. Я - "что, да, как?" Она мне - "Мудак он. Пошел он в жопу!" Что уж там мудак отчебучил, не знаю, но то, что в жопу он пошел и наверняка за дело - тому был свидетелем. Звонки Юльке на мобилу раздавались еще неделю, заканчивались они традиционным - "иди в жопу!" Я как-то, даже, о собственном "Порше" и мечтать стал поменьше.
Все текло своей чередой, но как-то раз, из очередной командировки Титаник приехал злой, как вурдалак. Как градом посыпал по всем отделам, по головам, всем начальникам управлений сделал жесткий втык, рвал и метал. В курилке решили, что здесь не обошлось без руки мадам, и смирились с происходящим, как со стихийным бедствием, настигающим нас время от времени, как ураганы, далекую, но столь близкую нам сейчас Флориду. Все знали, что на долго его не хватит и, что обычно все закончиться, когда Титаник, выходя из дикого состояния, как опытный алкаш из запоя, займется благотворительностью. Так было всегда, так он менял гнев на милость. Все ждали, когда делегация во главе с ним отправится толи в детский дом, толи из операционного отдела доложат, что деньги на покраску памятника архитектуры такого-то века, какой-нибудь усадьбы "Перхушково" переведены, и всем можно выдохнуть. Так и случилось. Но на этот раз Титаник, рефлексируя по "Норд Осту" собрался в подмосковный военный госпиталь. В состав официальной делегации он включил меня, попавшегося не вовремя на глаза. Ну, это понятно - кому таскать пакеты с апельсинами? Конечно - Костик. И Юльку, трезво рассудив, что женское присутствие, во время акта милосердия будет не лишним. Так и сказал своим подземным голосом Вия: "Юлия, вы едете со мной. Пусть солдаты посмотрят, какая вы у нас красавица. Им там без женщин, совсем, наверное, скучно". Он хороший мужик, конечно, наш Титаник, но не Цицерон ни фига.
Поехали. Мы с Титаником в его машине. Хорошая машина "Мерседес 600", мягкая вся такая. Сзади броневик банковский - c апельсинами , всякими, фруктами. В каждом пакете по электробритве, какой-нибудь, или приемнику. Подарки, короче. Едем. Я спереди, они на заднем сидении. Ай, хорошая машина "Мерседес 600"! Шеф все по телефону Ц.У. раздает - не отошел еще, но уже запал, слышу не тот.
- Константин, - говорит он мне вдруг, голосом ниже человеческого на две октавы, - а вы служили в армии?
-Так, точно! - рапортую, - 1986 -1988 - Группа Советских Войск в Германии.
- Это хорошо, Константин. В вас есть армейская выправка, - говорит.
Я на Юльку кошусь, втихаря. Она мне глазами знак делает - "О как, есть в тебе выправка, Кость". Слава, богу, он все по телефону больше. Приехали.
Главврач у ворот встречает, гостей дорогих. Лысенький мужичек такой, маленький. Суетится, ему кроме апельсинов лекарств каких-нибудь, еще надо, дизельный генератор какой-нибудь, или крышу починить. Будет втирать Титанику про это, знаю. "Как доехали? Проходите, проходите. Рад, рад познакомиться. Очень, очень рад". Не дрефь, доктор, будет тебе генератор - Титаник мужик правильный.
Территория прибрана, на улице никого. Ясно дело все по палатам - ждут. Я в обе руки пакетов первую партию. Пошли.
- Юлька, - говорю, пока мы отстали чуть-чуть, - я гляжу все тебе так интересно. Оно и понятно - когда тебе по госпиталям то было... По клубам ночным пафосным, молодость то проходит.
- Ой, Костик, чья бы корова мычала, - говорит, - затворник, ты наш. Монах - схимник.
А дальше совсем не весело было. Совсем, даже наоборот. Идем коридором. Эхо такое, больничное какое-то, особенное. Знаете такое?
"С тяжелых, начнем, как вы считаете?" - доктор Титаника спрашивает. А тому все равно - с тяжелых, так с тяжелых. С них и начали. Заходим в палату, а там, на шесть парней восемь рук и четыре ноги. Такая, вот арифметика. Я глаза в сторону. А им не надо, что б глаза в сторону. Я знаю, что не надо бы, а сделать с собой ничего не могу - пол разглядываю. Слышу только:
- Здравствуйте, мальчики! - говорит Юлька.
Ну, думаю, Маргарет ты же Тэтчер, железная леди - "Здравствуйте, мальчики!"
- Вот, говорит, - доктор Титанику, - кавалер "Ордена Мужества", представлен к званию героя России.
- Константин, - говорит мне шеф.
Я пакет ему в руки - раз.
- В каком звании? - спрашивает Титаник.
- Старший сержант, - отвечает ему тот говором вологодским.
- Поправляйтесь, товарищ старший сержант, - говорит ему шеф, пакет на койку кладет, и тут руку бы пожать следовало. А нечего жать. Нет рук у героя. А то, что есть вроде жать не удобно, как-то.
- Спасибо, - говорит и культей в пакет.
С соседней койки его глазами спрашивают - "Ну, что там?"
- Плеер, - говорит, улыбается.
Так и пошли мы из палаты в палату. Я челноком к броневику бегаю, пакеты таскаю. И когда, доктор за ручку дверную берет, чтоб открыть нам, я Бога молю, что б он сжалился надо мной. А Он все не слышит. И я уже почти ничего не слышу, а только - "Здравствуйте, мальчики!" каждый раз.
Титаник он что, он разве человек? Он памятник из бронзы, но Юлька то, Юлька. Войдет, улыбнется и вроде, как солнце по всей палате, пробежит. "Здравствуйте, мальчики!"
Я же бегом, бегом на улицу за пакетами, к машине, на улицу, скорее. И оттуда тоже бегом, почему-то. Почти всех обошли и на всех, конечно же, не хватило. Стыдно, как стыдно.
- Как это нет больше? - говорит мне Титаник.
- Так, - говорю, - нету.
- Ничего, ничего, - говорит главврач, - Там, те, кто на выписку уже, там кто на выписку уже. Вы мне несколько минут не уделите? - говорит он Титанику.
- Не хорошо как получилось, - качает головой Титаник, и я знаю, что тот, кто визит планировал, человек теперь вовсе конченный.
- Пройдемте ко мне в кабинет, если не возражаете, - просил главврач.
- Не хорошо, как получилось то, - говорит Титаник и за доктором идет.
Ну, будет тебе, теперь, доктор и лекарства, и генератор, и все что захочешь. Верное дело.
Пока они терли там о чем-то, мы с Юлькой на выход - курить. Смотрю, а руки у нее дрожат - пальцы ее красивые длинные, и прикурить не может никак. Маргарет Тэтчер. Курим, глаза друг от друга прячем. А потихоньку на улицу мальчики выходить стали, в пижамах этих своих синих солдатских, с подворотничками белыми. Неторопливо так выходили к курилке. Я синий цвет тогда сильно возненавидел. Цвет пижам этих. Вижу - два солдатика одного несут, тапками по асфальту шаркают. Тоже, героя наверно, несли потому, как нет ног у него выше колен. До курилки то нести далеко, так у входа рядом с нами на табурет и посадили. Сами, как положено в курилку.
Закурил герой сигаретку. Хорошую сигаретку - дорогую. "Были до нас визитеры, значит" - смекаю. Здоровый, красивый такой парень, только без ног.
- Слышь, братан, - говорит он мне, - ты сам с Москвы будешь?
- С Москвы.
- А Курский вокзал это в центре у вас?
- Да, в общем-то, в центре, - говорю, - а что?
Он на солнце щурился.
- Да на выписку скоро, и домой. Я вот думаю когда на вокзал поеду, Москву то успею посмотреть, как думаешь?
- Думаю, что успеешь, - говорю, - а домой куда?
- В Воронеж, - говорит.
- Ты извини, - говорю, - там у нас на всех, понимаешь, не хватило...
- Да, лана те! Чо, я апельсинов не ел что ли?
Он затянулся глубоко.
- Мне бы колясочку хорошую. Это было бы дело. Знаешь, какие сейчас делают! А так...
Он махнул рукой.
Юлька затушила сигарету. Пошла к машине.
- Ну, давай, братишка, поправляйся, - сказал я.
- С тобой работает? - кивнул он в след Юльки.
- Да, вместе работаем.
- Красивая, - сказал он, - Тоже москвичка?
- Ну.
- Ну, давай, братан.
Он высоко поднял руку и хлопнул по моей. В кино видел, наверно, в американском. Я пошел к машине. Хорошая машина "Мерседес 600".
Юльку нашел я в машине всю зареванную. Вышел, пошел потравить с водилами, которые стояли возле броневика.
- Что не хватило, что ли? - спросил меня один.
- Не-а.
- Ну, е-е-е! Ничего сделать не могут нормально. Ну, шеф им устроит.
- Это факт, - согласился второй.
Через неделю я смылся в отпуск. Маханул в Турцию, поваляться на солнышке, под ультрафиолетом, распластаться звездочкой на пляжу, тупить и не о чем не думать. В этом году удалось зацепить Майские. Майские в Анталии - это отдельная история. Русские пьют и гуляют. Одну забавную историю наблюдал, расскажу.
Вечером в гостинице, как раз на девятое, зажигали не на шутку. Дым коромыслом, все официанты возле русских столов. Один толи швейцарец, толи немец, сидел с мегерой своей и не мог обслуживания никак дождаться. Сердился очень и бубнил себе, по английски специально, что бы все слышали. "Что такое, дескать, ни пойму ничего - в газетах пишут, что в России голод, холод, нищета, а тут пьянки, гулянки, деньги на ветер".
Я хотел ему было ответить, но не пришлось. Ему итальянец один ответил. Пьяненький такой уже. Отставил в сторону свой банановый дайкири, повернулся и говорит ему, типа:
- Слышь, ты. А ты в России то, был когда ни будь?
Тот говорит, что не был, а что. Так и говорит - "а что?"
Итальянец ему:
- А я, вот, был - там живут другие люди.
Так и сказал - "Другие люди".
"Виват, Италия!" - подумал я тогда.
К чему я это все? Да, так - вспомнилось.
Вернулся я отдохнувшим, загоревшим, все, как положено. Вышел я на работу - всем кого люблю сувениры привез. К Юльке первым делом. Бац, а на ее месте другая девчонка из операционного отдела. Я подумал, что может, заболела, может, отпросилась Юлька, и пошел прямиком к Володьке охраннику, выяснить. Тем более, что для него у меня тоже кое что было.
- Уволилась, Юлька - говорил Володя, попыхивая трубкой.
- Как так, уволилась? Почему это?
Я был огорошен.
- А так, уволилась и уехала.
- Как это уехала? Хорошенькие дела. Куда это?
- Так, ты не знаешь, ведь ничего, - покачал головой Володька, - В Воронеж укатила. С солдатом своим вместе.
- Каким еще солдатом? - не врубался я.
- Таким, - Володя пустил колечко, - Коляску я ей еще помогал отвозить. Инвалидную такую, знаешь. Ну, в госпиталь, в госпиталь! - сказал он, видя, что я еще ничего не понимаю, - Да, так то, вот. Потом, навещала она его. Часто.
Он махнул рукой - "часто, мол, часто навещала"
- Да, говори, ты толком!
- А что говорить? Уехали они, говорю, тебе. В город Воронеж. Хороший город - я был там.
Я смотрел на экран монитора.
"Евро-доллар" - 1,2480; 1,2482; 1,2480; 1.2482... в Воронеж? 1,2485; 1,2480...
в Воронеж уехала...
Я поставил точку в рассказе, посмотрел, за окно. Уже почти светало. Сигареты кончились. Пошел, налил себе кофе. Перечел написанное.
"А так бывает?" - спросил я себя. "Да, нет, пожалуй, что не бывает" - ответил себе, - " Хотя... мир этот полон чудес; и глупостью полон; и покоем и волей; и еще черти чем; и любовью; еще раз любовью пусть полон он будет"
- ДЭУ НЕКСИЯ, ИЛИ ПО ДОРОГЕ В ДОМОДЕДОВО-
Тик-так, тик-так - дворники по ветровому стеклу. Смахивают мокрый московский снег. Тик-так - отсчитывают время до самолета, который поднимет ее в небо, и унесет туда, где пока еще пустота, где пока еще ничего нет. Тик-так - сбрасывают секунды в прошлое и вместе с ними, в прошлое, в пустоту, еще немного и сбросят то, что называется простым словом Родина. Две пустоты и она между ними по дороге в Домодедово, и что ей делать сейчас со своим сердцем, взять ли его с собой, туда, где чужая земля никогда не станет родной, в пустоту? Зачем ей там сердце? Оставить ли его здесь и жить дальше? Просто жить. "Где спать лег там и Родина - живут же другие..." - успокаивала она себя. Тик-так.
Простое слово Родина, которое так порой непросто было даже произнести, просто произнести, и местами так даже неприлично, казалось ей, произносить такие слова. Она попробовала прошептать его про себя, прямо сейчас - Ро-ди-на. Почему-то, ей захотелось плюнуть и заплакать одновременно. Плюнуть - потому, что каждый ее мужчина на этой ее Родине был или вечный ребенок, или невротик, или сволочь, а ей просто хотелось быть женщиной. Это так много, господа? Быть женщиной? Заплакать? Заплакать ей хотелось все по тому же, и еще, почему-то ...Почему? Тик-так...
- Надеюсь, что рейс не задержат из за снега, не так уж и сильно метет - сказал он.
- Да, не так сильно - согласилась она.
Они помолчали. Разве это не прекрасно, если можно не говорить, а помолчать о чем-то, не говорить всякую чепуху о том, что и так ясно? А он не понял, что надо помолчать, он подумал, что может ей не приятно, что он молчит. Ничего он не понял и стал говорить. Господи, неужели, на самом деле она его уже никогда не увидит? Не надо было, ему говорить, прежде всего потому, что он вряд ли нашел бы слова.
- Наверно, ты сама знаешь, что так лучше, для всех нас. Для тебя, для меня, для Джефа. Ты знаешь, тебе повезло - он хороший и добрый и в теннис играет - попытался пошутить он. - Как там все будет, у тебя? Все новое. Но ты молодец, я всегда гордился тобой. У тебя все будет хорошо. Что Джеф говорит? Как там он на новом месте? Что там с гражданством? Через четыре года? Так вот, ты не беспокойся - все будет хорошо, с работой. Присмотришься, туда - сюда... Нет, ну первое время, конечно... Погода там, да... Пиши... Интернет...
Бывало, что она готова была почти убить его за эту его простоту, доходившую до дибилизма, порой. Боже, зачем это он говорит?! В этом нет никакой необходимости. И как это взрослый мужчина не может понять таких простых вещей. Впрочем, он никогда не был взрослым... Он слишком любит себя, всегда любил только себя, а сейчас думает, что так вот просто говорит, обо всем этом, провожает ее и такой он неординарный, теперь, как обычно, как всегда неординарный и так у него все под контролем. Она закурила, что бы отвлечься, успокоится. Курила, разглядывала на фильтре след от губной помады. След от помады, такого же цвета, как те дикие обои со скидкой, что они клеили в этой съемной, прокуренной навечно хозяевами алкоголиками, однушке в Чертаново. Вспомнила, как не могли уснуть до пяти утра в этих, как будто совсем уже своих стенах, в дикую розочку. Говорили, говорили, не в силах остановится. Вот оно начало, настоящее! И было чуточку страшно даже. А потом он терял работу, находил, снова терял, рефлексировал, ныл, считал себя непризнанным гением, ныл, ныл. Потом был Джеф и все рассыпалось... Вспомнила, как искала повод к ссоре, а потом так и вывалила: "Мне кажется, что он любит меня больше, чем ты" Надо же было соврать, что то... "Кто он?" Она сказала кто... Если бы тогда он не хлопнул дверью, может все было бы по другому? Нет, не было бы. Тик-так...
" Зачем он говорит? Не то, все не то. Ну, скажи... Скажи мне то что нужно, то что я сама знаю..., но ты мне скажи это...Нет, он не найдет тех слов, которые ей нужны, что бы найти их нужно быть взрослым. Господи, помилуй, да замолчит он?! Нет же этих слов его лексиконе. Нужных слов. Про что он говорит? Ах, да гражданство... нет, это просто невыносимо..." Тик-так...
- Включи, пожалуйста, музыку - сказала она, чтобы, как-то прервать его.
- Что?
- Включи, пожалуйста музыку...
Он включил радио, конечно же, свою любимую станцию классической музыки. Он во всем старался быть оригинальным.
"Ах ты душечка" пел Лемешев. Потекли слезы. Так просто взяли и потекли слезы.