Это неправда, что вначале было "слово". В то время вообще не было никаких слов. Вначале была БОЛЬ. Это было Его первым ощущением с того момента, как Он ощутил себя. Он ещё не знал что это такое и как оно называется, но то , что это плохо понял сразу. Она была всепроникающей и всепожирающей. Зарождалась где-то глубоко внутри, а затем начинала стремительно и яростно разрастаться, заполняя собой казалось бы каждый уголок его внутренностей. Боль сопровождалась нестерпимым жаром, который если бы мог, то непременно бы выплеснулся наружу. Мысль о выплескивании всей этой субстанции, пожалуй, была первой по-настоящему осознанной Им. И, наверное, потому показалась, особенно, здравой. Убеждение в "здравости" своей мысли зародило в нем робкую надежду на прекращение этой пытки. Когда боль становилась совсем уж невыносимой, сознание спасительно покидало его и вновь возвращалось, стоило ей чуть отступить.
Сколько это продолжалось - неизвестно. Может мгновенье, а может и миллионы лет. Так в сознании угнездилась вторая мысль. И эта мысль была связана со ВРЕМЕНЕМ. Обе нехитрые мысли были тяжелыми и неповоротливыми, медленно наползающими и сталкивающимися друг с другом в своей тесноте и неотвратимости. Если бы мыслей было больше, то наверняка он сошел бы с ума от этой цикличности, но их более чем скромное количество не давало пищи для развития безумия. Он уже начал постепенно привыкать к постоянным ощущениям боли и провалам сознания, чисто по наитию предсказывая очередную волну болевого приступа и время, которое ей для этого понадобится. Время уже не представлялось чем-то цельным и связующим собой болевые ощущения, оно могло растягиваться и сжиматься, делиться на отдельные фрагменты, а затем собираться воедино. За неимением других развлечений он играл с этими двумя предметами на протяжении еще нескольких сот миллионов циклов. Не лет, а именно циклов, ибо такого понятия, как "год", он еще не знал, вернее не мог дать подходящего определения. Постепенно он начал осознавать, что может в какой-то мере даже управлять этими процессами: отодвигать время начала болевого приступа, варьировать его продолжительность и абстрагироваться от столь неприятных ощущений. Осознание того, что из объекта эксперимента он становится в какой-то мере экспериментатором, давало ему чувство некоей уверенности и подобия удовлетворенности. И хотя он не знал названия еще таких сложных понятий, но подспудно адаптировался к ним. Вследствие того, что, боль уже не играла такой существенной роли в его бытии, он начал потихоньку отвлекаться и переключать свое внимание на окружающее его пространство и почти незаметные на первый взгляд процессы, происходящие в нём самом.
Так, путём коротких и элементарных цепочек логических умозаключений, он пришёл к очень интересным выводам. Самым первым и пожалуй самым поразительным выводом стал вывод о том, что он СУЩЕСТВУЕТ и сам является СУЩЕСТВОМ. Это был настолько поразительный и неожиданный вывод, что на его "переваривание" понадобилось достаточно продолжительное время, но так как в этом ресурсе он не испытывал никаких ограничений, то данный посыл, исследованный им с различных сторон, в конце концов показался ему достаточно убедительным. Вслед за этим пришёл и второй вывод, а именно: если СУЩЕСТВО СУЩЕСТВУЕТ, а вдобавок ещё и мыслит, в чём он уже ни капли не сомневался, то оно не просто СУЩЕСТВО, а ИНДИВИДУУМ. Этот термин особенно ему понравился из-за своей загадочности, а, следовательно, и перспективы. Мысленно он отметил в своем сознании данный факт в качестве отправной точки в своих дальнейших исследованиях как себя самого, так всего, что находилось рядом. С этого момента мысли из чисто абстрактного понятия, стали обретать свою плоть и превращаться в СЛОВА.
Избитый до неприличия штамп "...а дальше события понеслись вскачь" как никогда подходит к этому повествованию. И действительно, открытия самого себя начали появляться с калейдоскопической быстротой... Оказалось во-первых, что внутренняя его субстанция крайне неоднородна. Различные его участки отличались друг от друга массой, температурой, структурой и другими присущими только им особенностями. Одни его участки были более массивными и статичными по сравнению с другими и там процессы происходили гораздо медленнее чем в более легких и подвижных. Если раньше горячая боль полностью заполняла все его закоулки без остатка, то теперь приходилось отмечать её очаговость, а следовательно и разность температурных режимов. Одни участки были, по-прежнему невероятно горячи, а другие напротив, давали ощущение приятной прохлады, что давало определенный комфорт. Это стало одним из самых приятных и вселяющих оптимизм открытий. Внимательно вглядевшись внутрь себя, (он уже научился это проделывать за столько-то миллионов лет), смог понять насколько он неоднороден и сложен по своей конструкции. Простые и простейшие по своему составу элементы способны были причудливо соединяться в невероятно сложные агломерации с не всегда понятными функциями. Многие понятия и термины рождались и нарастали как снежная лавина и со сказочной быстротой как бы сами собой. Он еле-еле успевал их отсортировывать и давать объяснения их сущности самому себе. Некоторые, особенно сложные моменты он откладывал в сторону, надеясь, как следует обдумать их в более спокойной обстановке, если таковая случится. Однако процесс самопознания и не думал останавливаться, радуя и одновременно немного пугая свой масштабностью и незавершенностью. Многого он ещё не мог толком объяснить, ибо далеко не всегда хватало под рукой нужных терминов, опыта и методичности в исследованиях, но жажда познаний неумолимо делала свое дело. Мыслепроцесс медленно, но верно обретал свою строгость и законченную логичность. Мыслей было уже так много, что они возникали помимо его воли, спешили, сталкивались, разбегались и оседали, оставляя то глубокие следы в памяти, то незначительные царапины. Его каталог терминов и определений, если бы он взялся его составлять, насчитывал уже несколько тысяч обозначений.
Боль окончательно потеряла над ним свою власть. И хотя она никуда не делась, но все меньше и меньше обращала на себя его внимание. Ему просто некогда было возиться с ней да, впрочем, уже и не хотелось. Он привык к ней, и как ему казалось, она тоже привыкла к нему. Они как старые супруги, уже давно не любящие друг друга, но по заведенной привычке спящие в одной постели, научились мирно сосуществовать друг с другом, не мешая и не навязываясь.
Овладение знаниями относительно особенностей собственного организма закономерно привело к желанию попрактиковаться в их применении. Потихоньку и осторожненько он начал вмешиваться в стихийный, как ему казалось процесс превращения одних веществ в другие. Силой своей мысли он научился менять атомный вес элементов и их молекулярные связи, расставлял по новым орбитам электроны, ускорял или же напротив замедлял некоторые процессы внутри атомных ядер. Один из таких опытов привел к появлению прозрачной на свет жидкости, созданной из двухатомных молекул с 16-м атомным весом и двухатомных молекул с 1-м атомным весом. Жидкость получилась замечательная и с не менее замечательными свойствами. Наверняка у неё большое будущее, подумал он тогда. Долго бился над созданием аминокислот из неорганики. Почему-то именно их создание он считал особенно важным для дальнейшего собственного развития и познания всего окружающего.
Когда удавалось сотворить нечто особенное на его взгляд интересное и выдающееся, им начинало овладевать доселе неизведанное чувство гордости за свершенное. Вместе с этим возникала настоятельная необходимость с кем-то поделиться своими достижениями. Он часто стал невольно ловить себя на мысли о том, что иногда разговаривает сам с собой, спорит, пытается в чем-то убедить, даже ссорится. Но когда до сознания доходила вся абсурдность искусственной ситуации, в эти промежутки времени особенно остро и больно ощущалось одиночество. Бессчетное количество раз он пробовал мысленно дотянуться до чего-нибудь, что находилось бы не внутри него самого, а снаружи и тогда в нем рождались ни на что до этого не похожие ритмические мыслеобразы:
Грань между светом и тенью,
Миг между явью и сном,
Как насладиться мгновеньем,
Между вчера и потом?
Как протянуть в бесконечность
Пальцы натруженных рук?
И уцепиться за вечность,
Как за спасательный круг...
Он не знал что это. Не понимал глубинного смысла некоторых слов и оборотов, но от этого становилось ещё хуже и тревожнее. Абсолютное одиночество на всем протяжении времени и пространства заставляло корчиться как от физической боли. Ему страстно жаждалось общения, ну хоть с кем-нибудь. Ведь именно желание общения является одним из признаков разумности. Закон справедливый во всех уголках Вселенной. Но Вселенная молчала. Молчала потому что или сама ещё не доросла до разумности, либо просто была занята своими насущными проблемами, решив не отвлекаться на такие мелочи как Его отчаянные призывы. В эти мгновенья он готов был с радостью променять душевные муки на болевые ощущения любого уровня. Помимо общения, Ему хотелось чего-то ещё, не столь большого, но очень важного для окончательного понимания своей сути и сущности, чего-то неуловимого и неосязаемого. Победить депрессию можно было только одним способом - ещё яростней и самоотверженней окунаясь в процессы познания.
А между тем, прозрачная жидкость каким-то образом научилась испаряться, конденсироваться, кристаллизироваться, выпадать в виде осадков и заполнять собой любое углубленное пространство на его поверхности. Итогом постоянной борьбы с самим собой стало то ли случайное, то ли в результате банального недогляда с его стороны в периоды глубочайшей депрессии и копаний в самом себе, повсеместное и неконтролируемое распространение самоорганизующейся органической материи разнообразнейших видов и в невообразимых количествах. Бурный рост органических соединений, моментально перешедший из количества в качество, посредством эволюции простейших одноклеточных организмов в многоклеточные, привёл к многократному усложнению всех высокоорганизованных форм. Он изначально упустил тот момент, когда всё ещё можно было поставить под контроль, подвести базу, упорядочить, наконец. Но время было бездарно упущено, а теперь предпринимать что-либо было уже бессмысленно, да и не хотелось, откровенно говоря. Это была новая форма существования. Это была ЖИЗНЬ. Подгонять жизнь к заранее определенным рамкам он посчитал для себя ничем не оправданным преступлением. Жизнеформы уверенно занимали всё новые и новые ниши. Они рождались, умирали и снова рождались, принимая с каждым разом всё более чудные оттенки и вариации. Пытаясь, в безуспешной попытке хотя бы классифицировать живые организмы, поселившиеся в его теле, он уже давно сбился со счета, однако не долго и совсем не очень огорчался, потому что не это его занимало главным образом. Организмы жили в нем и стали частью его самого. Ему доставляло неслыханное наслаждение ощущать себя, то несущемся на бешеной скорости, с каменной кручи водопадом, то колыхающейся на ветру былинкой, то долгоногим и голенастым кузнечиком, уютно примостившемся на опавшей ветке, а то и вовсе медлительным, но от этого не менее грациозным диплодоком, лениво и вдумчиво пережевывающем доисторические лианы. Ему необходимо было пройти за миллиарды лет своего существования, путь от стороннего наблюдателя, по большей части занятого своими личностными переживаниями, через бессистемное экспериментаторство, к чувству сопричастности к чему-то настолько грандиозному в своей неподражаемой величине, что даже любое описание подобного выглядело бы просто блеклой тенью на фоне оригинала.
И опять потекли миллионолетия... Прозрачная жидкость прочно завоевала большую часть его поверхности, образуя тем самым Мировой Океан. Поднимались и опускались, сталкивались и расходились материки. Медлительных и неповоротливых гигантов сначала сменили яростные зубатые твари, но и они вскоре уступили дорогу маленьким и проворным теплокровным, сплошь покрытым мелкими и мягкими ворсинками. Наступали и отступали ледники. Голосеменные сменились покрытосеменными. Источая из себя жизнь, он старался не вмешиваться в её развитие, разумно полагая, что жизнь, порожденная им, сама найдет для себя наилучший способ существования и развития. Да, прожив миллиарды лет, он мог с гордостью заявить о своем безграничном могуществе по отношению к самому себе и к тому, что сумел сотворить за всё это время. А главное чем он мог, безусловно, гордиться, так это мудростью. Обыкновенной житейской мудростью, которая как балансир канатоходца не дает тому свалиться ни влево с его безверием в идеалы, ни вправо с его соблазном абсолютной гордыни.
И всё-таки ему страстно хотелось общения. Так надоело задавать самому себе вопросы, и самому же на них отвечать. Хотелось обыкновенной болтовни, простого разговора, беседы ни о чем. И ещё чего-то, совсем неощутимого, как вечерний дрожащий воздух после жаркого дня. Он ещё неизвестно сколько бы рассуждал подобным образом, если бы не одна шальная мысль... Ну да... Все гениальные мысли рождаются как шальные, а умирают как предрассудки. Сумасшествие мысли заключалось в том, что если у тебя нет подходящего собеседника, то СОЗДАЙ его САМ. Иррациональность суждения о возможности сотворить некое подобие своего Я, приводила в дрожь своей циклопичностью. На этом пути предстояло преодолеть массу препятствий: начиная с выбора объекта, формы коммуникации, а главное формирования его разума, пригодного для развития до его собственного уровня. Жизненный цикл всех живых существ был микроскопичен по сравнению с его циклом. Он это прекрасно осознавал, поэтому не имело смысла ожидать быстрого результата. Нужно было работать на перспективу, причем очень далекую и работать не с отдельными особями, а со всей популяцией во избежание неоправданных рисков, связанных с гибелью её отдельных представителей.
Объект нашёлся сразу - теплокровное млекопитающее, частично покрытое шерстью и передвигающееся на полусогнутых задних конечностях. Выбор был неслучаен, он и раньше с интересом наблюдал за небольшими стадами этих существ. Чем-то они его привлекали. Формировать разум будущего собеседника решил методом дистанционного внушения. Ему уже удавались эксперименты по управлению поведением некоторых высших организмов. Если бы он только мог предположить, насколько тяжел и неблагодарен труд по созданию по-настоящему разумного существа, то ни за что не взялся бы за это дело во второй раз. Несколько десятков тысяч лет ушло только на то, чтобы научить их пользоваться своими конечностями в качестве простейших орудий. А уж внушение зачатков морали и вовсе представлялось делом бесперспективным. Но мало-помалу процесс продвигался и уже вскоре (разумеется по его временным меркам), можно было видеть подопытных одетых в грубо выделанные шкуры с палками, а порой и с каменными топорами в ещё не совсем умелых руках. Интерес представляла форма их общения между собой. Они общались посредством последовательной передачи на расстояние сочетаний звуковых сигналов разной тональности. Со временем, речь из гортанной и мало связной, превратилась в плавную, и, в чем-то даже, красочную, в исполнении некоторых из них. Особенно ему нравилось слушать охотничьи байки, сидящих вокруг костра людей. Однажды он услышал новое, никогда до этого не произнесенное слово. Это слово звучало как "зьемлья", сопровождаемое округлыми движениями рук. Он не сразу понял, что речь идет о нем. Замер. Вот оно. То, чего ему так не хватало всё это время. Имя. Своё собственное. Он несколько раз повторил его про себя, словно пробуя на вкус. А потом в неуемном восторге прокричал: "ЗЬЕМЛЬЯ! ЙА - ЗЬЕМЛЬЯ!". В это мгновенье он понял: контакт обязательно состоится.