- Нет. Я безответственный. Рассеянный, необязательный и бестолковый. Может, Вы всё-таки скажете, что Вам нужно?
О кадрах, которые решают всё
Разбирая архивы, обнаружил в одной из своих папочек слегка пожелтевшую бумагу со списком фамилий - двадцать пять человек. Присмотрелся я к ней и задумался. Поучительный списочек оказался.
Лет пять-шесть назад шеф, собираясь на заседание коллегии прокуратуры Одесской области, был осенён новой идеей, коей меня и озадачил.
- А давайте, - говорит, - Борисыгорич, мы самых толковых их, значит, ребят, из молодых, проявивших себя, так сказать, на ниве с лучшей стороны, отметим. Поимённо. Займитесь этим и подготовьте мне список.
Идея шефа была, вроде бы, хороша. С нашей стороны ведь замечательно видно, кто из сотрудников дознания-следствия как работает. Кто способен грамотно организовать осмотр места происшествия, а кто топчется и мычит, озираясь беспомощно. Кто разумно подбирает и формулирует вопросы в постановлении, и не стесняется проконсультироваться лишний раз по вопросам экспертизы - а кто тупо передирает пол-страницы типовых вопросов из "пидручныка для юридычных закладив". Кто работает с огоньком, с азартом гончей - а кто околачивает.
Итак, задача была ясна. Собрал я тогда коллег, порасспрашивал, выслушал, подумал и сел писать фамилии, чувствуя себя почти Шиндлером.
Но чем далее, тем более меня грыз червячок сомнения в разумности идеи. Как бы мне, думаю, не оказаться настоящим Клаусом, а вовсе даже и не Шиндлером. Посоветовался с несколькими потенциальными номинантами; результаты переговоров лишь укрепили моё неверие в идею.
- Игорич, - простонал один из кандидатов, - ты иногда умный, а иногда - ну, ты понял. Это ж ты не наградной список сделаешь, а меню для наших руководящих товарищей. Кого и в каком порядке схавать. Так, на всякий случай, понимаешь?
Я понял. Идея была тихо спущена "на тормозах". Шеф в докладе обошёлся "общими местами", отметив лишь отличившиеся районы. Готовый список, так и не увидевший свет, отправился "до лучших времён" в соответствующую папочку.
А теперь, собственно, поучительная сторона истории.
Из двух с половиной десятков остались работать в прокуратуре шесть человек. Что касается прочих - в отношении семи или восьми из них возбуждены уголовные дела, остальные тихо ушли сами. Жаль, подумалось мне, что я не составил тогда второго списочка. Из самых бестолковых и безалаберных. Полюбовался бы сейчас картинкой - глаз радуется: в прокуратурах городу та области нема никакой текучки кадров и, конечно ж, массово наблюдается завидный карьерный рост.
О решении вопросов
В дверь моего кабинета постучали.
Вся головная боль моей жизни начинается либо со стука в эту дверь, либо со звонка от шефа по "внутреннему" телефону. Кстати, когда я поменял обшарпанный "панасоник" на подаренный стильный ретрофон в деревянном ящичке, гембельных звонков сверху почему-то стало меньше. Ну, или мне так кажется.
Но с дверью этот приём не прошёл. В новую пластиковую дверь пакости стучатся не реже, чем в обтянутую драным дерматином фанеру. Вот, как сейчас.
В ответ на мой хмык дверь приоткрылась. Вошедший Русланчик излучал одновременно некий непонятный мне восторг пополам с настороженностью.
Русланчик - агент. Нет, он не имеет ничего общего с ЦРУ, МИ-чего-то-там и Моссадом. Он даже не агент влияния. Один из многочисленных агентов "похоронки", безымянных тружеников креста и гроба, чьи лица забываются, а визитки тщательно выбрасываются уже на следующий день после похорон. Но, как и те, "большие" агенты, эти становятся широко известными только в связи с каким-нибудь скандалом. Неблагодарная, в общем, работа.
- Ну, и? - поинтересовался я.
- Борисыгорич, - возбуждённо зашептал Русланчик, косясь на дверь. - Андрейвладимирыч. Там, во дворе, чеченцы...
- Ну, и? - я не стремился разнообразить своё участие в диалоге. Андрей Владимирович, мой коллега и сосед по кабинету, поднял на Русланчика тяжёлый взгляд из-за монитора.
- Так они ж это... Они ж хотят без вскрытия... При бабле... Они ж вопросы хотят решать!
Я прикрыл глаза, глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Я очень спокойный, уравновешенный человек, сказал я себе. Моё следующее "ну и" должно быть не менее хладнокровным, чем предыдущие. Ну, разве что яду чуть побольше. И объяснить ещё надо, что семантика русского языка предполагает задавание вопросов, а не решение их. Но я не успел.
- Слушай, Русланчик, - как-то буднично-серо сказал Андрей Владимирович, взвешивая на руке увесистую стеклянную пепельницу. - Ты обзвони, родной, всех своих, предупреди. Следующий, кто зайдёт до нас за "решать вопросы", я запущу ему в голову вот эту хрень.Русланчик вздохнул, кивнул и тихо вышел, аккуратно притворив дверь. Мы проводили его тяжёлыми взглядами. Коллега снова застучал клавишами, а я подумал вот о чём.
Давно ли Русланчик работает в своей сфере скорбных услуг? Лет пять-семь, не меньше. Сколько раз за это время "нарисовывались" всякие желающие "решать вопросы" такого рода? Да едва ли не каждый месяц. Православные и католики, иудеи и мусульмане, кавказцы и азиаты... Едва ли не каждый считает, что уж его-то религия, национальность или, на худой конец, сексуальная ориентация точно способна вывести человека из-под юрисдикции уголовно-процессуального кодекса, а если и не способна сама, то в сочетании с малой мздою однозначно выведет. Но - увы. Не выводит. Как говорит один наш санитар, "немножко не получается". Ни разу товарищи "решатели вопросов" не вышли от меня удовлетворёнными.
Однако же всякий раз перед потенциальными мздодателями бегут русланчики с горящими глазами. С приглушёнными воплями: Борисыгорич! Пацаны хотят вопросы решить! Бабки дают! Ну, что ж вы медлите-то, Борисыгорич! Бабки настоящие, зелёные!
И нарушить-то за эти бабки надо - тьфу: всего одна статья УК и два пункта министерского приказа...
Надо будет повесить на дверь табличку: "Вопросы не решают, а задают".
Вдруг поможет.
О вопросах мультикультурализма в морге
Одна из самых интересных проблем, с которыми постоянно сталкиваешься, работая в судебном морге в городе вроде Одессы - это разногласия в практическом понимании мультикультурализма. Всегда находятся люди, уверенные в том, что национальность, вероисповедание или образ жизни мистическим образом выводят их из-под юрисдикции уголовного права; в частности, каким-то образом позволяют судмедэксперту постичь причину смерти и выписать врачебное свидетельство о смерти без исследования тела покойного. Наиболее ярко эта уверенность живёт в представителях кавказских народностей, а среди них - в "лицах мусульманского вероисповедания".
Мой коллега, который по долгу службы ранее вынужден был с этими вопросами разбираться - интеллигентный и мягкий человек. Переговоры с представителями конфессий и диаспор отбирали у него многие часы, а иногда и дни. И, присутствуя при этих переговорах, я в какой-то момент понял, в чём одна из сложностей этих диалогов: они ведутся на разных языках. Когда коллега говорил "так не положено по закону", его собеседник слышал - "давай поторгуемся". Когда же звучала фраза "это совершенно невозможно, потому что противозаконно", встроенный переводчик доносил до сознания оппонента - "это очень, очень дорого". И, с точки зрения переговорщика, коллега вёл себя непорядочно: приглашал к торгу, а сам уходил от конкретики. То ли кокетничает, то ли осторожничает доктор, цену набивает - думал собеседник. И беседа заходила на новый круг...
В какой-то момент общение такого рода стало моей задачей. Я уже понимал к этому времени специфику общения с представителями разных категорий населения. Поэтому, когда ко мне заявились как-то раз товарищи с кавказским акцентом и привычными требованиями, я не стал апеллировать к закону.
- Нет, - ответил я на все доводы.
- Но почему? - спросили меня.
- Потому что не хочу, - сказал я.
Это было аргументом. В картине мира моих собеседников вопросы соответствия закону лишь меняли стоимость того ли иного действия. Другое дело - если мужчина говорит "нет", потому что не хочет. Разговор был закончен за пять минут.
А вечером того же дня мне позвонил знакомец из районной прокуратуры.
- Борисыгорич, - строго сказал он мне и хихикнул. - Тут на тебя люди с жалобой обратились.
- О, как, - ответил я. - Ну, и?
- Пришли, значит, ко мне и говорят: вот, мол, в морге работает злой бородатый человек, с которым не получается договориться.
- Ну, в общем, да. А ты им что?
- Ну, а я им и говорю, дескать, уважаемые, вот, если бы вы ко мне пришли и сказали, что в морге работает злой бородатый человек, с которым получилось договориться, это было бы в моей компетенции. А так - могу только посочувствовать...
История эта каким-то образом стала достоянием узких слоёв широкой общественности, и до сих пор иногда приятели при встрече мне говорят:
- Здравствуй, злой бородатый человек...
О пятничных котиках
- Доктор, - строго сказала мне сухощавая пожилая дама в небольшой шляпке. - Мы все на Вас очень надеемся.
И поджала губы.
Две другие дамы того же возраста синхронно кивнули.
В силу своей профессии я нечасто слышу, чтобы на меня кто-то надеялся. Да что там говорить, обычно моя работа начинается, когда все надежды уже далеко позади. Но иногда бывают исключения.
На этот раз проблема заключалась в том, что подруга моих посетительниц, хрестоматийная сильная самостоятельная женщина преклонных лет, умерла в собственной квартире, которую, как водится, делила с многочисленным кошачьим семейством. Произошло это вечером в пятницу, а обнаружили её лишь в воскресенье; благодаря холодной погоде и приоткрытому окну тело сохранилось вполне хорошо - за исключением одной неприятности.
Оголодав за два дня, питомцы принялись за единственную доступную им еду - бывшую хозяйку. В связи с этим на момент обнаружения трупу недоставало уха, щеки, носа, верхней губы и ещё кое-чего по мелочи.
- Оч-чень неприличный вид, - заявила дама в шляпке. Манера чрезмерно чёткого произношения слов выдавала в ней матёрого преподавателя. - С этим надо что-то делать.
Это был вызов. Это было интересно.
- Ничего не гарантирую, - ответил я даме, - но пара идей у меня есть.
Проволока. Вата. Клей. Из проволоки сделать каркас и крепить его к костям лицевого черепа. На проволоку пинцетом - кусочек ваты, смоченный клеем. Дать подсохнуть. И далее - слой за слоем, постепенно моделируя утраченные ткани и сверяясь с фотографиями. Грим. Косметика - тональный крем, пудра; вывести цвет муляжа вровень с окружающими сохранными тканями...
- Нет. Не как живая, - отрезала дама в шляпке, вздёрнув бровь. - Зна-чи-тель-но лучше.
И взглянула на меня с лёгким намёком на благосклонность.
О мигалках, боевиках и неожиданностях
Первого октября 2011 года наш тогда ещё не пуганый город с живым интересом наблюдал за развитием ситуации на восьмой станции Фонтана, где шла перестрелка с заблокированными в гостинице боевиками. Любопытствующие обыватели имели в этом интерес сугубо развлекательного характера, мы же в Валиховском переулке сидели на чемоданах в томительном ожидании своей очереди "на выезд", загадывая лишь, чтобы среди наших клиентов не оказалось ребят в форме или случайных прохожих.
К счастью, ситуация завершилась в соответствии с нашими надеждами. Боевики были мертвы, никто более не пострадал, включая многочисленных зевак в окнах и на балконах окружающих зданий. Впоследствии нюансы этой операции вызывали множество критических замечаний со стороны экспертов разной степени диванности; для меня же тот факт, что при ликвидации не было ни одного случайного пострадавшего, перевешивает любые критические замечания.
Осмотр места происшествия в подобных случаях всегда проходит немножко нервно. И потому, что нужно лазить по строению, которое и при жизни было хлипковатым, а после равномерной обработки из гранатомётов и вовсе держится на "честном, благородном слове". И потому, что никогда нельзя быть полностью уверенным, что всё, что могло взорваться, уже взорвалось; приём с гранатой без чеки под трупом - изобретение не сегодняшнего дня.
Повреждений на трупах было, конечно, немало, но их число не было рекордным или удивительным. У одного из трёх молодых людей, расстрелянных в январе 1999 года в баре "Каравелла", я, помнится, насчитал почти 70 ран; вот это было действительно много. Так что в этом случае мы с коллегой "в четыре руки" управились с осмотром и описанием довольно-таки быстро, после чего встал вопрос о транспортировке тел погибших в морг.
И вот на этом этапе у милицейского руководства начала развиваться здоровая паранойя. По мере наступления сумерек мысль, что на свободе могли остаться подельники боевиков, и эти самые подельники могут напасть в дороге на "труповозку", чтобы отбить трупы, овладевала массами. Поэтому с восьмой станции Фонтана мы выехали целым караваном: милицейский "жигуль" с проблесковым маячком, за ним - легковушка со мною и моим коллегой, следом уазик-"таблетка" службы транспортировки с телами, и, наконец, в арьегарде - ещё один мигающий милицейский "жигуль".
Нервный и утомительный день сказывается на людях не лучшим образом. Мы были уставшими, грязными и голодными. Последние полчаса перед выездом прошли в пространных рассуждениях "силовиков", как именно может произойти атака на наш "конвой", что также не добавляло жизнерадостности. Я в неважном настроении становлюсь раздражителен и ворчлив; мой коллега - молчалив, мрачен и угрюм. Недолгая дорога от Фонтана до центра поэтому была заполнена моим брюзжанием, изредка прерываемым хмыканьем и угуканьем коллеги. Особую радость мне доставлял проблесковый маячок едущего впереди "жигуля", бьющий в темноте по глазам не хуже стробоскопа.
- Ещё и эта чёртова мигалка! Глаза выедает, чтоб им пусто было с этими мигалками...
- Угу.
- Эта ж холера - просто радость эпилептика какая-то...
- Угу.
- Оно ведь, кстати, профессиональная вредность в милицейской работе, чтоб её поперек диагонали...
- Хм...
И в этот самый момент, когда мы уже движемся по переулку Сеченова - два квартала до места назначения! - едущий впереди милицейский автомобиль резко, с визгом резины, тормозит, выворачивает на тротуар и останавливается, и водитель с нечленораздельным воплем кубарем вываливается из машины. Наш водитель бьёт по тормозам, и мы с коллегой, коротко переглянувшись, тоже покидаем авто, не дожидаясь полной остановки и не заботясь об изяществе десантирования.
Опуститься на уровень асфальта, подумалось мне тогда, - это прекрасный и простой способ "остраннения" окружающего мира. Отсюда мир выглядит непривычно и где-то даже сюрреалистично, особенно когда вокруг тебя в художественном беспорядке остановились милицейские машины. Однако в данном случае "сюрр" не спешил превращаться в классический "полицейский боевик": ни взрывов, ни очередей, ни даже завалящих хлопков ПМа - только обычные звуки засыпающего города. И эвакуировавшийся первым водитель "патрульки" не прижимается к земле, а почему-то переминается с ноги на ногу и вглядывается вглубь покинутого минуту назад автомобиля круглыми глазами...
А на переднем пассажирском сиденье молодой паренёк в форме и бронежилете трясётся и выгибается в судорожном приступе, и по его подбородку стекает белая пена. И, что самое неприятное, в его руках "ксюха", ствол которой выписывает замысловатые кренделя в ритме судорог - и в темноте не разобрать, в каком положении предохранитель и где именно указательный палец бедняги.
И всё же мы сделали это. Подтянулись ребята из замыкающей машины; один, изловчившись, ухватил автомат и, проверив предохранитель и отсоединив магазин, страховал оружие - не стоило и пытаться разжать пальцы; мы осторожно извлекли парня из машины, уложили его на землю и, придерживая голову, дождались "скорой", благо станция СМП через дорогу.
Оставшиеся два квартала до морга мы с коллегой шли пешком. Молча.
О мистических триллерах
Полночь. Низкие, быстрые облака, сквозь которые то и дело прорывается холодный свет - близится полнолуние. Тёмный и тихий Валиховский переулок: здесь никогда не было жилых домов. Высокие, глухие металлические ворота, крашеные тяжелым серым цветом, и рядом ржаво поскрипывает на ветру незапертая калитка; взгляд сквозь ее проем цепляется за тусклый желтый фонарь. Последние опавшие листья шуршат в пустоте двора хороводом, и за этим неживым движением безучастно следят глазницы окон; каждый шаг возвращается глухим эхом. Едва слышное потрескивание, хруст - здание помнит еще конец девятнадцатого века. Отчетливо ощутим запах разлагающейся плоти. Это - городской морг.
Двор позади, передо мной дверь в дежурку, ещё шаг, и вдруг - сквозь ночь - рычание, вскрик, бабах! - гулкий выстрел, нечеловеческий визг, еще выстрел, грохот и звон разбитого стекла; и смутно знакомый хриплый голос:
- Я не держу на тебя зла!..
Рывком распахиваю дверь. В дежурке тепло и накурено. Закипает чайник. Дежурный санитар смотрит на меня осоловелыми глазами. Перед ним, на экране компьютера, поблескивая лысиной, кряжистый чернобородый мужик вскидывает ружьё:
- Будь ты проклято, дитя моё!..
Отец Григорий. Рэйвенхолм. Второй Халф-Лайф.
О консервах
В Одессе конца 90-х годов в ходе очередного передела сфер влияния жаргон оперов и судмедэкспертов обогатился новым выражением - "консерва".
"Консерва" представляла из себя железную бочку, содержащую от одного до трёх трупов гостей города вьетнамского или китайского происхождения, разной степени расчленённости, в бетонном соусе.
Вскрытие такой "консервы" было задачею нетривиальной и требовало виртуозного владения ломом и кувалдой. Первые подобные находки сотрудники милиции, мучимые любопытством и жаждущие раскрытия "по горячим следам", пытались разбирать непосредственно в процессе осмотра места происшествия. Однако вскорости случилась неловкость: некий наделённый недюжинными статями начальник райотдела энергичным взмахом кувалды вместе с куском бетона снёс голову незадачливому пленнику бочки, что впоследствии сильно осложнило моему коллеге работу по установлению причины смерти. После этого казуса служивые осознали, что такая деликатная работа, как вызволение азиатских гвидонов из бетонного монолита, должна быть уделом профессионалов. В конце концов, рассудили они, кто вскрывает труп, должен уметь вскрыть и бочонок. Что ж, мы быстро освоили эти навыки.
До сих пор стоит у меня перед глазами сюрреалистическая картина: задний двор морга, поздний вечер, и в свете фар нескольких автомобилей пигмалионы в белых халатах ломами и кувалдами - аккуратно, осторожно - долбят бетонную глыбу, удаляя всё лишнее, и из бетона постепенно высвобождаются раздутые, позеленевшие, зловонные лики.
О коммунистах
Приятели и коллеги, зная мою слабость к старым безделушкам и предметам обихода, всегда таскали мне всякий замечательный хлам: от кирпичей с клеймом Давида Бланка, подков и штампов давно несуществующих контор до бюстов и портретов деятелей и вождей. Наиболее эффектные и сохранные экспонаты занимали место на "штучкодроме" - специально выделенном стеллаже в кабинете. С какого-то момента у меня начали активно пастись реквизиторы с Одесской киностудии; видимо, меня выгодно отличала от других коллекционеров манера не брать денег за "прокат инвентаря" - и потому портреты, бюсты, канцелярия и прочие мелочи из моего "красного уголка" всё чаще оживляли интерьеры кабинетов в фильмах и сериалах.
До апреля 2015 года, конечно.
Итак, много лет назад, когда демократии и свободы слова в этой стране ещё не было, и поэтому никакие партии и символы не запрещались, мой кабинет посетила некая дама среднего возраста, из скорбящих. Завершив рабочую часть визита, она обратила внимание на "красный уголок". Окинула взглядом портреты Дзержинского и Берии, переглянулась с хмурым бронзовым генералиссимусом и спросила:
- А это у Вас тут кто-то пожилой работал, ещё со старых времён?
- Нет, - отвечаю. - Моё всё это, собранное собственноручно...
- А, так Вы, значит, коммунист? А Вы за Симоненко голосовали, за капэу, да?
- Нет, конечно. С чего бы это?
- Ну, как это - почему? Они ведь тоже коммунисты!
- Уважаемая... Я, допустим, может быть, и коммунист, хотя это ещё большой вопрос. А вот они все - точно нет.
Дама внимательно посмотрела на меня, кивнула и молча ушла.
О самосбывающихся ожиданиях
В 1998 году, получив со скандалом вожделенное распределение в судебную медицину, я проходил интернатуру в Киевской МАПО. В числе прочих предметов в расписании мы, начинающие судебные медики, с некоторым недоумением обнаружили психологию.
По этому поводу мы немедленно принялись упражняться в остроумии, обрисовывая ту специфику, которой должен обладать цикл психологии для людей нашей профессии. Например, зубоскалили мы, непременно должен быть раздел "психология трупа".
Действительность превзошла самые смелые наши ожидания. В рамках злополучного цикла психологии полноватая густо накрашенная дама неопределённого возраста принялась нам рассказывать, как именно следует загадывать желания, чтобы они непременно сбывались, что нужно представлять ("визуализировать", - почти по слогам, с придыханием и акцентированным "о" проговаривала профэссор) над собственной головой и в какую сторону вращать, чтобы "отвести глаза недоброжелателям".
Я всегда отличался скверным характером и в этой ситуации, конечно же, не смог удержаться от выражения вслух своего отношения к происходящему. Быть может, получилось несколько резковато, но мною руководила тогда свойственная юному возрасту склонность к радикальным суждениям; впрочем, говоря себе честно, навряд ли сейчас я бы высказался иначе.
"Профэссор" не сдалась и ввязалась в дискуссию. В качестве иллюстрации эффективности её "методик" она вовлекла меня в примитивнейший хрестоматийный психологический эксперимент "на внушаемость" с определением характера человека по фото; эксперимент, конечно же, с треском провалился.
Я внимательно выслушал её рассуждения о причинах неудачи. С её точки зрения, они заключались в том, что некоторые молодые люди, особенно определённой национальности, обладают настолько завышенной самооценкой, что методики, рассчитанные на нормальных людей, с ними не работают. Вот именно поэтому, стало ясно из её речи, эти несчастные никогда не научатся загадывать желания так, чтобы они сбывались.
Больше я на эти занятия не ходил.
О "расчленёнке" в "психушке"
(святочный рассказ-быль)
Ранней весной 20... года в воскресный, уже ясный и солнечный, но ещё прохладный день я привычно нёс боевое дежурство в конторе на Валиховском. Времена были ещё сонно-спокойные, политикой не отравленные, слово "майдан" вызывало у эрудитов мысли о Тычине, а у простых, не обременённых литературным багажом граждан рождало лишь смутные ассоциации со старыми фильмами о революции и гражданской войне. Сотрудники милиции тоже были ещё непуганые, и оттого обычно доброжелательные и общительные; как правило, дорога от морга до места происшествия короталась свежими сплетнями, анекдотами и пикантными подробностями последних интересных случаев.
В этот раз, однако же, настроение приехавших за мною на "луноходе" оперов не располагало к весёлому трёпу. Единственное, что я понял из скупых реплик -- мы едем в психушку, и там какая-то очень нездоровая ситуация.
Психиатрическая больница в Одессе построена по павильонному принципу, то есть представляет собою немаленький и довольно неухоженный парк, на территории которого разбросаны особнячки отделений; изрядная часть их тогда была полуразрушена, необитаема и иногда давала приют асоциальному элементу, нимало не смущавшемуся ни самой "психушкой", ни окружающими её достопримечательностями -- больницами, кладбищем и общежитием студентов-медиков.
Тропинка вывела нас на лужайку близ одной из таких живописных руин; на этой лужайке молча стояли люди, человек двадцать, аккуратным кругом диаметром метра в три, и хмуро взирали на что-то в центре. Знакомые всё лица -- собралось милицейское и прокурорское руководство района, города и области; мысль мелькнула, что вот если бы здесь и сейчас чего-нибудь взорвать, то это был бы практически идеальный по эффективности теракт.
Разомкнув безмолвный круг словно бы находящихся в трансе пОльт и кожаных папок и вторгшись в центр мистерии, я наконец-то увидел объект их медитации.
Это была грудь.
Женская грудь, умеренно крупная, аккуратно обрезанная по краям, с белою кожей, крупной ареолой и вызывающе торчащим вверх соском, подобно странному грибу, казалось, росла в молодой невысокой траве посреди лужайки.
Состояние служивого люда стало вполне понятным. "Расчленёнка", да ещё и на территории психбольницы - это не просто резонанс; это чудовищный гембель и в перспективе конец карьеры для всех, кто не предотвратил и не спрофилактировал, хотя был обязан, а как именно и мог ли -- вот таки мелочи мало интересны руководству, да...
- Ну, щто, доктор? - нарушил молчание начальник Ленинского райотдела. - Может это не сиська? А этот... Как его? Муляж, да?
Подумалось - пожалуй, впервые вижу его без широкой обаятельной улыбки в тридцать два золотых зуба.
- Всё плохо, Зураб Бухутьевич. К сожалению - не муляж. Это действительно сиська. Грудь. Мамма. Молочная железа.
Выясняю у него подробности: студенты, которых "припахала" кафедра, занимались благоустройством больничной территории и случайно обнаружили "это"; студентам оказана помощь, их жизнь и психическое здоровье уже вне угрозы.
Диктую следователю описание находки и привязку к местности, после чего приступаем к осмотру места происшествия "от находки". Внимание наше привлекает участок со свежей рыхлой землёй - здесь явно копали недавно и неаккуратно.
Описываем этот факт и начинаем послойно снимать грунт, раскапываем ямку. Немедленно обнаруживаем вторую грудь; это не вызывает у присутствующих особой эмоциональной реакции -- понятно, что если есть одна грудь, то должна быть и вторая; напрягает эта находка лишь меня, поскольку вторая грудь по сравнению с первой выглядит... Как стоптанный кирзач рядом с офицерским хромовым сапогом. Первая - относительно свежая, крупная; вторая - помельче, дряблая и, что характерно, уже зеленоватая, с явным запахом. Фактор разных условий "хранения", конечно, имеется, но опыт подсказывает, что при заданных погодных условиях и на представленных объектах этот фактор не повлиял бы настолько.
А потом в раскопке обнаруживаем третью грудь. Для "круга скорбных лиц" это страшный удар. Стало ясно, что это не просто единичная "расчленёнка" - в Одессе действует серийный убийца, расчленяющий жертвы и прячущий их в психбольнице, откуда, наверное, он и был когда-то выпущен по ошибке - и теперь, наверняка из-за сентиментальных воспоминаний именно сюда, в своё логово, он приносит свою добычу...
Тем временем мы с опером продолжаем изображать из себя археологов. Четвёртая и пятая груди были извлечены из "могильника" и восприняты окружающими уже более спокойно - ну, да, здесь много жертв, мы это уже осознали, товарищи, - но вот следующая находка вызвала живейший интерес: кусочек клеёнки с два пальца размером, на котором аккуратными буквами была выведена некая фамилия. Фамилия заканчивалась на "-енко", понять, мужчина или женщина скрывается за этой фамилией, было невозможно; в связи с этим все присутствующие немедленно разделились на два лагеря: первые, их было меньшинство, полагали, что это маньяк-убийца расписался в содеянном, чтобы добавить азарту в последующей охоте, прочие же отстаивали теорию о фамилиях жертв, которые маньяк записывал и прилагал на память к их останкам "на память".
Впрочем, ещё несколько минут и грудей спустя клеёнчатые лоскуты с фамилиями пошли один за другим, фамилии были или женскими, или не имеющими рода, и сторонники расписавшегося маньяка признали своё поражение. Теперь животрепещущим стал другой вопрос: где, собственно, все остальные фрагменты жертв?
Тем временем наши изыскания в грунте подошли к концу. На большом полиэтиленовом мешке рядом с "могильником" аккуратными рядами строились пронумерованные груди - всего около трёх десятков штук, самых разных размеров, форм и степени свежести, и бирочки -- примерно в том же количестве. Картина эта была настолько сюрреалистичной, настолько выпадающей за пределы привычного мира, что у многих присутствующих вызывала нервный смешок. Мы переглядывались в некотором недоумении - что-то не так с нами или с окружающим миром, читалось в этих взглядах. Так не бывает. Не здесь. Не в нашем городе.
Не знаю, кто первый из присутствующих зацепился взглядом за соседнее здание, отделённое от психиатрической больницы высоким каменным забором. Не было сказано ни слова, но постепенно один за другим взгляды останавливались на нём - и не уходили. Через несколько минут мы все стояли и молча смотрели на это здание, и на каждом лице по очереди сменялись выражения - недоумения, затем осознания, облегчения, почти эйфории - и, наконец, ярости и отчётливого желания бить кого-нибудь, желательно -- ногами.
Мы с ненавистью смотрели на онкологическую больницу.
В которой самая частая операция - удаление молочной железы...
Морг. Стреляли...
(осторожно, ненормативная лексика)
История эта, произошедшая в конце 90-х, началась банально: телефонным звонком. Моя давняя боевая подруга, опер из розыска, на тот момент сержант одного из городских райотделов УМВД, начала разговор по-милицейски, в лоб:
- Бэр, нужна твоя помощь.
Суть проблемы заключалась в следующем. На следующий день моей подруге предстояла сдача чего-то вроде зачёта по стрельбе. Учитывая, что на практике для обучения стрельбе сотрудников милиции по крайней мере в Одессе сжигалось примерно три патрона в год на человека, ожидать выдающихся результатов не приходилось. Фактически, подруга хотела хотя бы научиться держать пистолет, чтобы не совсем уж осрамиться на предстоящих испытаниях. И я с моим спортивно-стрелковым прошлым показался ей лучшим выходом из этой деликатной ситуации.
Договариваться за тир времени уже не было. Жечь на природе "травматику" по доллару штука с дидактической целью немножко душила жаба. Остановились на дешёвом и сердитом варианте: пневматический "ижак" (МР-654К), живший в морге для развлечения дежурной смены пальбой шариками по пластиковой таре. Масса, конечно, "на сто грамм" меньше табельной, отдачи, считай, никакой, но, по крайней мере, стойку и хват освоить можно, выбор свободного хода... В общем, для начала сойдет. И, распечатав десяток мишенек для куражу, мы отправились на задний двор морга.
Худо-бедно обучение продвигалось, где-то через час мы уже приблизительно стояли, немножко держали, пытались выбирать и даже иногда попадали в мишень. И в этот исторический момент в моё гостеприимное заведение на чашечку кофе забрёл старинный приятель, некто Призрак.
Более колоритного сисадмина, чем Призрак, в Одессе надо было поискать. Чрезвычайная худоба, крупный острый нос, прямые тёмно-русые волосы до поясницы и добрые-добрые глаза за сильными стёклами старомодных очков - казалось, все анекдоты о сисадминах 90-х годов написаны именно об этом человеке. Представить его с чем-то в руках, кроме клавиатуры, было бы нарушением всех законов жанра.
Однако, углядев наши экзерсисы, Призрак улыбнулся и робко, протягивая руку к "ижаку", спросил:
- Можно?..
Я кивнул, подруга подала гостю "учебное пособие". Призрак немного неуклюже, совершенно не по канону встал на "огневой рубеж" перед чистой мишенькой и, казалось, почти не целясь, выпустил весь магазин; точно посреди мишени образовалась большая рваная дыра. Всё так же смущённо улыбаясь, Призрак вернул подруге "ижак". Подруга несколько раз перевела взгляд с Призрака на меня и обратно.
- Блядь, - сказала она. - Пиздец. Я поняла. В этой ёбаной стране, мать её в рот, стрелять не умеют только менты.
И в чём-то она была права, эта сержант милиции...
Обыкновенная казуистика
В далёком 200... году сферу дознания, следствия и прочего правосудия в стране привычно разъедала вялотекущая реформа. Возможно, прокурорских работников в очередной раз привлекли к выездам "на осмотр трупа", и они, то, мучаясь смесью брезгливости и "вчерашнего", ограничивали осмотр мутноватым взглядом поверх приспущенного стекла "бумера", то, переживая новое острое чувство сопричастности процессу, смело брали на себя все процессуальные роли и функции, начиная от сбора окурков и заканчивая заталкиванием носилок в чрево "труповозки". А, может, наоборот, отстранили, и осиротевшие милиционеры, торопливо дожёвывая над внезапной находкой обветрившиеся бутерброды, заполошно выясняли друг у друга, что в этом сезоне принято делать и кого вызывать "на трупака".
Итак, поздним летним вечером не небольшой улочке близ центра города было обнаружено лежащее ничком на газончике бездыханное тело. Пока собралась группа, пока доехали и нашли нужный газончик, наступила глубокая ночь. И вот тут-то и проскочил какой-то зубчик в шестерёнках административной машины: дежурного судмедэксперта то ли забыли, то ли сочли излишним вызвать, и, наспех описав позу, одежду и "привязав к местности", передали эстафету заблаговременно вызванной "труповозке".
А утром возникла неловкость масштаба прямо-таки космического. Аккурат по центру лба покойного, как третий глаз, зияла маленькая круглая дырочка. При ближайшем рассмотрении дырочка демонстрировала внимательному наблюдателю "пояски", кровоизлияния и все прочие признаки, приличествующие почтенной прижизненной огнестрельной ране. И - следует отметить, что это были те преступные и насквозь коррумпированные времена, когда труп с огнестрельным ранением ещё не был рутиной и скучной обыденностью, а немедленно превращался в "чепе" масштаба как минимум областного, а то и выше.
То, что произошло в райотделе после бодрящего утреннего звонка из морга, официально, наверное, называется неотложными оперативно-розыскными мероприятиями, возможно даже, по горячим следам, но значительно точнее описывается старым одесским словечком "шухер". Все свободные сотрудники были немедленно отправлены "отрабатывать", а занятые - объявлены свободными и тоже отправлены. Самым стрессоустойчивым и самым безответным, по давно сложившейся традиции, выпал скорбный жребий - визит в тихую обитель на Валиховском переулке и присутствие при всех положенных нормативной документацией священнодействиях. Когда, шумно сглатывая и промокая раскрасневшиеся физиономии платочками, официальные лица окружили секционный стол, доктор, уже надиктовавший всю наружную часть исследования, дал отмашку, и суровый небритый "младшая медсестра" с ножовкой приступил к своей части работы.
Поначалу всё шло хорошо - ну, насколько вообще может быть хорошо в ситуации "всё плохо". Есть входная рана, выходной нет, значит, пуля внутри, её надо искать и найти. В полости черепа все положенные по такому случаю кровоизлияния на своих местах, от входной раны сквозь лобную кость в мозг идёт один аккуратный ровненький раневой канал с пропитанными кровью стенками, - в общем, случай из тех, которые принято называть "студенческими". Если бы не одно "но".
Раневой канал слепо заканчивался в ткани мозга. И в конце его - никакой пули. Вообще ничего.
Спустя несколько часов напряжённых поисков у секционного стола собрались все танатологи и большая часть криминалистов. Всё, что можно было рассечь, было рассечено, осмотрено, пропальпировано и покрыто матом. Потом был металлоискатель. Потом был рентгеновский аппарат. Потом были отчаяние и безысходность.
Молодёжь, нервно хихикая, прямо под неодобрительными взглядами мэтров принялась делиться легендами о ледяных пулях и хохмочками про арбалетные болты на верёвочке. Мэтры играли желваками. Товарищи в погонах недоумевали, потели и мечтали о горячем чае, а ещё лучше - водке, о много водки, не обязательно даже холодной. Ситуация явно зашла в тупик.
И в этот драматический момент мимо группы страдающих пролетел ангел. Ну, то есть, сначала было ещё не понятно, что это ангел, и что он пролетает. Сначала все видели, как мимо стола, пыхтя и шумно отдуваясь, "труповозы" волокут носилки с грузом. А потом один из них, слегка покачиваясь, с усилием сфокусировал взор на предмете всеобщего недоумения и пробормотал негромко:
- А, это тот, что на штырь на...нулся...
- Стоять! ..
Ангел был схвачен, зафиксирован и допрошен с пристрастием. Выяснилось, что погибший не просто так лежал на газончике: он выпал из окна второго этажа. Падение на мягкий грунт с небольшой высоты не причинило ни телу, ни одежде повреждений, и, если бы не торчащий из земли острый металлический прут, вошедший в голову, бедняга остался бы жив и здоров. Сотрудники милиции, мельком взглянувшие на лежащий труп, не увидели ничего подозрительного, а "труповозы", без тени сомнений освободив тело от помехи, заботливо - чтобы никто больше не поранился - выдернули из земли злополучный прут и повезли погибшего в морг...
Всеобщему ликованию не было границ. Доблестные сотрудники милиции обнаружили, наконец, на месте окровавленную железку и отправились получать резонный разнос, неизбежность которого, впрочем, не слишком их тяготила - в сравнении с теми перспективами, которые сулил нераскрытый "огнестрел". Ангел был премирован большой бутылкой и долго ещё гордился тем, какую неоценимую помощь он оказал следствию. А один из мэтров, сурово играя бровями и потрясая указующим перстом, заявил подрастающей смене:
- И чтоб я этих ваших глупостей про ледяные пули больше никогда не слышал! Их не бывает. А бывает - обыкновенная... Обыкновенная казуистика!
О птицах
Много лет тому назад приключилась со мной забавная и поучительная, хотя и не слишком приятная история.
На городской свалке у Дальника был обнаружен труп неустановленного лица. Лицо это при жизни было, судя по виду, из самых что ни на есть социально неблагополучных, телесных повреждений, кроме обильных расчёсов от педикулёза, на нём не было, но - то ли свалка в очередной раз переживала спор хозяйствующих субъектов, то ли шла кампания по улучшению качества осмотров мест происшествия; как бы то ни было, осматривать неустановленное лицо с хранящим следы многолетних злоупотреблений лицом отправилась солидная группа, возглавляемая прокурорским работником и включавшая в себя судмедэксперта и даже эксперта-криминалиста.
Если мне когда-нибудь понадобится пример абсолютной эстетической неуместности, живого оксюморона - я его видел. Это прокурорский работник, в щеголеватом отглаженном костюмчике и лакированных модельных туфлях, торящий тропу сквозь постапокалиптический рельеф Дальницкой свалки. Надо отдать ему должное, он принял судьбу со сдержанным мужеством и, отмахиваясь кожаной папочкой от жирных ленивых мух, даже оставался поначалу относительно чистым. Остальные участники процессии, вдохновлённые его подвижничеством, гуськом следовали за ним, опасливо поглядывая на громоздящиеся вокруг рукотворные холмы и пытаясь дышать настолько неглубоко, насколько это вообще возможно.
Видимо, в какой-то момент мы пересекли незримую, но тщательно контролируемую границу: относительная тишина свалки вдруг сменилась резкими пронзительными криками, и со всех концов свалки в нашу сторону стремительно рванулись тысячи крылатых чудовищ. В считанные секунды из отдельных точек над нашими головами сложился единый отчётливо ненавидящий нас субъект, сфокусировал на нас яростный взор, окончательно признал в нас чужаков - и пошёл в атаку. С точностью и синхронностью, сделавшей бы честь любой электронике, птицы заходили на нас в крутое пике, освобождали пищеварительный тракт от содержимого и снова взмывали ввысь, занимая очередь на верхних эшелонах для следующего захода.
Сказать, что мы отступили, было бы неправдой; это не было отступлением - это было паническим бегством. Экскременты чаек содержат, как оказалось, чрезвычайно агрессивные вещества, вызывающие при попадании на кожу сильнейший зуд и жжение. Вся наша одежда и обувь не подлежала восстановлению; я радовался лишь предусмотрительно надетой бейсболке с длинным козырьком, которая уберегла волосы и глаза.
Тело мы осмотрели позже, со второй попытки, отмывшись и сменив одежду, не заходя вглубь свалки: несколько хмурых "местных" вынесли тело из глубин мусорной преисподней в безопасное место. Птицы не воспринимали их как опасность; как именно у этих адских созданий происходит распознавание "свой-чужой", мне до сих пор не ясно, и, честно говоря, желания выяснять это экспериментально нет никакого.
Да и вообще, прямо скажем, не та история, которую приятно вспоминать.
Но всякий раз теперь, когда ленты новостей и социальных сетей реагируют на очередной "информационный повод", перед моими глазами встаёт увиденная некогда картина: бессчётное множество мелких истошно орущих неотличимых друг от друга тварей, дружно выполняющих один и тот же манёвр и исторгающих разъедающий всё на своём пути поток едких зловонных фекальных масс.