Язева Марианна Арктуровна : другие произведения.

Зебра: вдоль и поперек (отрывок 1)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  
   Спина ныла невыносимо; так, словно Матвея накануне целый день немилосердно колотили по ней чем-то весьма твердым и тяжелым. С трудом поднявшись с невысокого диванчика, он некоторое время стоял с выражением муки на лице, осторожно поворачивая туловище влево - вправо и - еще осторожнее - пытаясь изобразить наклоны. Особых успехов он не достиг, но передвигаться смог без болезненных стонов, хотя и с весьма напряженной осанкой.
   На кухонном столе обнаружилась грязная сковородка с неаппетитными остатками вчерашнего ужина: макароны по-флотски, щедро залитые кетчупом. Из сковородки зубьями вверх торчала вилка, рукояткой влипшая в лужицу кетчупа. Здесь же стояла глубокая тарелка, полная щедро нарезанных кусков хлеба; хлеб успел уже подсохнуть. Натюрморт дополняло свешивающееся с края стола несвежее кухонное полотенце.
   Со стены что-то сдавленно похрипывало полузаглушенное радио.
   В ногах тут же неизвестно откуда материализовался сосредоточенный Кошкин и тут же принялся старательно вылизываться, периодически задирая кверху лобастую башку и хрипло взмявкивая.
   Бесцеремонно отпихнув Кошкина, Матвей вошел в кухню и осторожно опустился на табурет, привалившись плечом к жалобно заскрипевшему посудному шкафчику. Закрыл глаза, чтобы не видеть ничего вокруг. Чертов Кошкин попытался вспрыгнуть к нему на колени, не удержался и скатился на пол, успев чувствительно зацепить коленку судорожно выпущенными когтями.
   - А, чтоб тебя, уродина полосатая! - в сердцах крикнул Матвей, запустив в оскорбленную животину полотенцем. Кошкин, задрав тощий хвост, оголтело метнулся из кухни и исчез.
   Посидев еще немного, Матвей со стоном поднялся, с силой двумя руками потер поясницу, затем, осторожно присев, поднял с пола полотенце и туго перетянул себя в области талии. В таком импровизированном корсете он и принялся дальше функционировать, - отскребать угаженную сковородку, вытирать со стола, наливать и ставить на газ чайник. При этом он уныло раздумывал о том, что воскресенье безнадежно испорчено, потому что куда денешься с этаким перекошенным организмом? - абсолютно же никуда, и всех-то радостей ему сегодня осталось, что осточертевший телевизор, пульт от которого, ко всем прочим неприятностям вдобавок, самым бессовестным образом затерялся в бездонных масштабах однокомнатной матвеевой квартиры, да книги, - хоть и изрядные числом, но читанные-перечитанные многажды от корки до корки. Наличествовал еще компьютер, но и он был персоной нон грата по причине бессовестно скончавшегося два дня назад монитора.
   Безо всякого удовольствия (а словно бы по обязанности) прихлебывая горячий чай, Матвей вернулся в комнату и погрузился в кресло. Хорошее кресло, замечательно удобное, старинное, еще дедушкино... а Ростислав Евгеньевич знал толк в вещах, что да - то да. Пристроив на случившемся поблизости стуле опустевшую кружку, Матвей прикрыл глаза, но дремнуть еще немного, как вздумалось ему, не смог: похоже, для этого абсолютно необходим был один помянутый выше элемент обстановки, а именно - телевизор. Охнув, Матвей снова поднялся, доковылял до безмолвного ящика и пробудил его к жизни.
   На экране тут же появилась полуодетая юница, бодро колтыхающая могучим бюстом на фоне шикарного лимузина. При этом она широко открывала рот и, призывно глядя в камеру, высоко вздергивала выщипанные на нет, по последней моде, бровки. Осторожно прибавив вырубленный накануне звук, Матвей понял, что это не что иное, как песня. Шлягер, между прочим. Клип, знаете ли.
   На другом канале все было гораздо занятнее: в изумрудно-зеленой воде грациозно извивались какие-то морские гады. Голос диктора с притворной увлеченностью повествовал о их пищевых пристрастиях. Приглушив диктора до состояния фонового бормотания, Матвей вернулся в кресло и вскоре благополучно задремал.
   Разбудил его все тот же невыносимый Кошкин: принялся шумно точить когти о косяк двери. Уловив шевеление в кресле, кот спешно ретировался. Пустив ему вслед очередного "урода", Матвей отправился в ванную, где честно выполнил ряд положенных гигиенических процедур, и, значительно освеженный, снова отправился в кухню. На сей раз его целью был телефон.
   Дозвонился он сразу. Из разговора сторонний наблюдатель мог бы понять, что накануне Матвей участвовал в переезде некоего гражданина (которого он упорно именовал "Турчик") на новое место жительства, и место это находится в какой-то неописуемо многоэтажной выси, а количество предметов мебели, вознесенной вчера на плечах многострадального Матвея, превышает все мыслимые и немыслимые пределы, что и привело к полной потере им, Матвеем, всяческой работоспособности, за что упомянутый Турчик должен теперь долго и обильно расплачиваться. Беседа завершилась серией непонятных постороннему уху междометий, перемежаемых довольным хрюканьем, плотоядным уханьем и даже чем-то, напоминающим самодовольное кваканье. Затем трубка была повешена с явным чувством удовлетворения.
   Следующий телефонный разговор был гораздо более сдержанным; по-видимому, абонентом была дама. Дама, судя по репликам Матвея, была не в духе, и в ходе беседы он все более и более мрачнел. Все закончилось несколькими односложными фразами в неопределенно-скучном с легким оттенком обиды тоне.
   Преувеличенно осторожно (сдерживаясь, чтобы не шмякнуть с размаху) повесив трубку на рычаг, Матвей некоторое время сидел на табуретке, слегка раскачиваясь взад и вперед и с силой ударяя ладонью правой руки по сжатому кулаку левой. Затем резко встал, но тут же, охнув, схватился за поясницу и опустился обратно на табурет. Мысли его тут же потекли в другом направлении. Он снова схватил телефонную трубку и, вооружившись записной книжкой, опросил целую толпу народу в поисках телефона некоего Ген Геныча, наконец, торжествуя, записал его огромными цифрами на первой странице (а отнюдь не на букву "Г", что напрашивалось) и затем долго слушал протяжные гудки в трубке, означенный номер набрав. Ну ладно, потом дозвонюсь, пообещал он сам себе и поплелся в комнату.
   Кресло с готовностью приняло его в свои объятья, и воскресный день потянулся далее в неинтересном телевизионно-наблюдательном варианте.
  
   * * *
  
   Звонок был долгим и требовательным. И почему-то сразу было ясно, что ничего хорошего от него ждать не следует. Ну вот не следует, и все тут. Изрядное усилие пришлось над собой сделать, чтобы подняться, подойти к аппарату и снять трубку.
   Далекий холодный голос поинтересовался, с Матвеем ли Николаевичем Полосковым имеет он честь разговаривать. Да, было ему отвечено, именно с ним имеет он честь. Замечательно, сурово констатировал голос, наконец-то удалось застать господина Полоскова, ибо в последние два дня аналогичные попытки были неудачными. Неудивительно, согласился Матвей, в последнее время упомянутый господин возвращался домой весьма поздно. Если возвращался вообще, добавил он уже про себя. Не заинтересовавшись причиной такого режима, голос приступил к делу.
   И тут же перестал быть далеким и холодным, потому что оказался на самом деле студенческим еще другом Мишкой Заказовым, командированным в данные края на долгие три недели, в течение которых он должен был проконтролировать установку и введение в строй одной заковыристой железяки, сконструированной не без его, Мишкиного, участия в его, Мишкиной, стр-р-р-рашно секретной лаборатории в его, Мишкином, стр-р-р-рашно мудреном институте. А так как ребята в конторе, устанавливающей у себя означенную железяку, это, старик, конкретные такие ребята, и под крышами у них чердаки забиты под самую завязочку, будь спокоен, то и нет никакой необходимости, старик, контролировать их с утра до вечера, а потому, старик, свободного времени у него, у Мишки, хоть поросятам скармливай, но поросят у него, у Мишки, в этом городе нет никаких, вот только разве что некий Матюха Полосков, он же Тюха Полосатая, в связи с чем и произведен был этот самый телефонный звонок.
   Примерно так часа через два в уже знакомой кухне стоял дым коромыслом, и на столе наблюдался симпатичный натюрморт из крупно, по-мужски, накромсанных кусков хлеба, колбасы, сыра и какой-то случайной зелени. Естественно, здесь же возвышалась некая початая посудина, ставшая причиной слегка раскрасневшихся лиц и преувеличенно бурных эмоций... впрочем, трудно было бы ожидать сдержанности при встрече давно не видевшихся друзей. Интересно, кстати, заметить, что совсем забыта была столь мучительно проявлявшая себя еще с утра поясница, и производимые Матвеем телодвижения выглядели вполне полноценными.
   - Нет, Тюха, ты все же неправ! - задумчиво щурясь и глядя куда-то вдаль сквозь голубую кафельную плитку говорил Мишка, и вилка в его руке совершала замысловатые эманации. - Если рассуждать так, как ты, - это же сдуреть можно напрочь! Все мы иногда, бывает, накрутим себе шут знает что... так это же, старик, именно что иногда, понимаешь - нет? А если это - не то, чтобы под настроение, мимоходом, эдак, раз! - и забыл, а серьезно, то есть, можно сказать, - убеждение... Ну, тогда, старик, это уже - да, тут уж по-другому надо расценивать... Ладно еще, если кто-то напел, к примеру, тебе чего-нибудь, и ты согласился, особенно не задумываясь... ну, типа, под влияние, попал... тогда еще ладно, тогда еще есть шанс переосмыслить... понимаешь - нет?..
   - Какого еще типа? - подозрительно спросил Матвей, судорожно пытаясь уловить напрочь ускользнувшую от него суть разговора.
   - В смысле? - не врубился резко прерванный Мишка.
   - Ну...ты говорил - я под влияние какого-то типа попал... какого еще такого типа? Хрен бы на меня какой-то тип мог повлиять... я, брат, и сам влиять умею... только держись! Так что ты лишнего-то не молоти, однако!..
   Мишка некоторое время молча смотрел на собеседника, собираясь с мыслями, но это ему явно не удавалось. Мало того, что он не мог сообразить, о ком ему толкует Матвей, ему не удавалось также вспомнить, о чем вообще шла речь.
   Выяснив, что оба говорят совершенно ни о чем, они расхохотались и перешли на темы дежурные, эмоциональные и неисчерпаемые, а именно - о женщинах. Моментально тут выяснилось, что Михаил Антонович Заказов не то, чтобы крупный по этой части ходок, но удачлив и доволен судьбой, так как, являясь убежденным и закоренелым холостяком, постоянно и даже в избытке оделен женской лаской ("...не обделен, старик, а оделен, понимаешь - нет?..") и вниманием. На фоне такого изобильного благополучия Матвею даже неловко как-то было признаваться в том, что после известного Мишке бурного романа с однокурсницей (скоропалительно вышедшей перед самой защитой диплома замуж за потрясающей красоты то ли грека, то ли турка с труднопроизносимой фамилией) у него случился лишь один более-менее серьезный любовный сюжет, да и то не закончившийся до сих пор практически ничем: стоматолог Лариса, женщина яркой красоты, но тусклого темперамента, проживающая с престарелой матерью в "хрущобной" двухкомнатке, регулярно навещает Матвея в его холостяцком жилище и явно не прочь перебраться к нему совсем, но сподвигнуть Матвея на такого рода подвиг ей никак не удается, да и вряд ли уже удастся. ("...тут ты прав, старик, если ей хочется сильнее, чем тебе - нипочем не соглашайся, понял - нет? Удовольствие даме доставить - это с нашим уважением, как положено, святое дело, но вот насчет штампа и прочей кабалы - боже сохрани...").
   Поговорили еще некоторое время о превратностях любви, о квартирном вопросе, о достоинствах японских автомобилей и зверствах ГАИ, о преимуществах немецких овчарок перед доберманами, о дураках начальниках, и еще о дураках начальниках, и о разновидности дураков-начальников - дурах-начальницах, и еще о чем-то или ком-то, причем бурно и многословно... А потом диалог как-то сам собой иссяк и обнаружилось, что Мишка преспокойно дрыхнет, упершись затылком в стенку и приоткрыв рот, а сам Матвей, который как раз почувствовал особую убедительность в своих словах и, энергично жестикулируя, обосновывал какой-то особой важности постулат, вещает в пустоту. Это показалось ему настолько обидным, что оставалось только удалиться в комнату и упасть на диван ... что он немедленно и осуществил.
   И погрузился в сон столь глубокий, что не слышал ни грохота обвалившегося вместе с табуреткой Заказова, ни его громогласной ругани, усугубившейся с обнаружением комфортно расположившегося на диване хозяина, ни включенного обиженным Мишкой на всю катушку телевизора, ни стука в стену обозленного соседа Савелия Петровича, ни ответного стука богатырского мишкиного кулака, повлекшего за собой падение ненадежно подвешенной картины "Закат на озере Кильтерей", ни - и это всего печальнее! - дребезжащего звонка загодя настроенного на ранний утренний час будильника.
  
   * * *
  
   Пробудившись от тяжелого мутного сна, Матвей с удивлением некоторое время наблюдал за храпящим в клинически неудобной позе Мишкой. Кресла, сдвинутые им для создания импровизированной лежанки, разъехались, и он сполз своей тыловой частью на пол, причудливо изогнув при этом позвоночник и неестественно запрокинув голову. Одна нога у него сползла на пол, а вторая осталась заброшенной на подлокотник и торчала, как мачта, являя миру прохудившийся на пятке ярко-зеленый носок.
   Налюбовавшись на своего гостя в крепких объятиях Морфея, Матвей решил покинуть своё комфортное ложе. И тут же раскаялся в благом порыве: от резкого движения в голове зазвонили колокола, а притихшая было вчера вечером спина прострелила весь организм острой болью. Весь перекосившись и бормоча соответствующие ситуации идиомы, Матвей осторожно уложил себя обратно на подушку, намереваясь еще на некоторое время прикрыть глаза и постепенно приготовить себя к жизнедеятельности, но в этот момент его взгляд упал на сиротливо приткнувшийся к стопке книг на письменном столе будильник.
   Проклятье!
   Стрелки показывали уже начало одиннадцатого, а это значило, что уже вышли из кабинета Нового Зама начальники отделов и лабораторий, и Кирила свет Александрович уже вошел, прихрамывая, в родимую "четыреста восьмую", где его, полосковский, стол (на самом виду, напротив двери) преступно и вызывающе пуст, и безнадежно холоден и нем стоящий на нём компьютер, и нахально валяется на самом видном месте забытая в пятницу газета бессовестно эротического содержания.
   Матвей даже застонал, осознавая последствия своего опоздания.
   Стон ли этот побеспокоил сон Заказова, или не выдержал мучительного изгиба его хребет, неизвестно. Во всяком случае, он энергично зашевелился, вследствие чего кресла окончательно разъехались, и Мишка грузно обрушился на линолеум. Очень явственно раздался глухой стук.
   Страдальчески охая, Мишка с величайшим трудом принялся собирать руки-ноги и переходить в вертикальное положение. Получалось не очень-то.
   Матвей не стал дожидаться окончания этих акробатических этюдов и повлекся в ванную. Он ещё пытался как-то привести себя в порядок, когда туда же ввалился Мишка. Бесцеремонно оттеснив Матвея от умывальника, он сунулся лицом в зеркало и принялся брюзгливо ощупывать обметанные реденькой щетиной щеки и оттягивать в разные стороны уголки заплывших глаз.
   - Какого черта! - возмутился Матвей. - В прихожей есть зеркало... и к тому же там лампочка ярче... Чего ты толкаешься?..
   Не обращая ни малейшего внимания на протесты хозяина, Мишка продолжал немилосердно мять свою физиономию. Наконец, он смачно сплюнул в раковину (страдающий от наждачной сухости во рту Матвей невольно ему позавидовал) и трагически объявил:
   - Да-а, с таким фейсом лучше на люди не показываться.
   - Ну и не показывайся, беда большая! - оттолкнул его от умывальника Матвей. - Сам же хвастался, что можешь не появляться. Эти твои ... местные гении с забитыми чердаками ... или что там у них... справятся как-нибудь. Или ты так про них, для красного словца?..
   - Да шут с ними, с гениями!.. хотя какие там они гении, - так, просто с соображаловкой ребята, и ладно...
   Заказов присел на край ванны и сжал ладонями виски.
   - Я что, о работе, что ли, думаю? Было бы ...
   - А вот я именно о работе, - прошамкал Матвей сквозь зубную щетку. - Я уже полтора часа как должен сидеть в родной лаборатории... и преданно глядеть в глаза начальству... усекаешь? Ни хрена будильника не слышал, вырубился - как дрова!..
   - А я, кажется, слышал твою пиликалку, - задумчиво объявил Мишка. - Нудный такой сигнальчик ... пилит, мерзавец, по нервам. Я его, однако, прихлопнул спросонья.
   - Ну спасибо тебе, гость дорогой! - к сожалению, язвительность Матвея заметно притушила пена от зубной пасты. - Мог хотя бы в бок ткнуть, разбудить! Я ведь теперь неприятностей огребусь - по самое здрасьте!
   - Я, конечно, не знаю, где у тебя это самое здрасьте, - все так же задумчиво отреагировал Мишка, - но думаю, что кое-кто мог бы гостя дорогого уложить спать... хотя бы на горизонтальную поверхность... а не оставлять в кухне верхом на табуретке... очень гостеприимно! Сам на диванчике, как положено, с удобствами... Я, между прочим, раз пять промахивался, прежде чем твои дурацкие кресла состыковал! Это как?
   - Снайпер, однако! - пробормотал несколько уязвленный Матвей. - Сам же понимаешь, я вчера на автопилоте спать завалился. Даже и не помню, как. Я ж пью-то редко, так что стойкости никакой. Черт его знает, нарезался как-то незаметно... И все равно, мог бы разбудить!
   - Да мог бы, кто спорит... если бы что-нибудь еще соображал. А так - зудит что-то, раздражает... На том же автопилоте и хлопнул по пимпочке. Я ж даже не помнил, где ночую... кого б я еще будил!..
   Промокнув лицо полотенцем, Матвей покинул ванную. За спиной тут же заплескалось и зафыркало.
   Чай организовывать не хотелось. Матвей отхлебнул прямо из носика кипяченой воды, - она была, конечно, теплой и противной, - и сунул в рот корочку черного хлеба. Вот и позавтракал, подытожил он, отправляясь в комнату надевать костюм.
   Он уже был готов выходить из дому, а из ванной все ещё раздавался плеск воды и утробно ухающие звуки.
   - Михай, я ухожу, слышишь? Ключ оставлю в прихожке, около телефона.
   На пороге ванной появился голый по пояс Мишка. С волос у него капало. Помахав в воздухе ключом от входной двери, Матвей положил его на телефонную книгу.
   - Видишь, вот здесь кладу!
   Заказов смотрел непонимающим взглядом.
   - Ты что, ничего не помнишь, что ли? Ты же сам вчера просился пожить у меня, жаловался, что в гостинице сосед храпливый... Или передумал?
   Мишка просиял:
   - Так я, значит, уже напросился? Вот ёлки-палки, - сам ведь сейчас думаю, как бы это так ненавязчиво у тебя прописаться? Значит, договорились, - вот и чудненько!
   - Ты это... в счёт квартплаты давай убери там хотя бы немного... в кухне. А то побросали все вчера, бардак!
   - Да ладно, не переживай, всё будет тип-топ! Беги, получай свою порцию шейной мази... ни пуха!..
   Не без удовольствия послав Мишку к черту, Матвей захлопнул за собой дверь.
  
   * * *
  
  
   Скандал был громкий. Собственно, он и не мог быть тихим. Кирилл Александрович Клетов, человек эмоциональный и бескомпромиссный, крайне негативно относился к любым проявлениям недисциплинированности, особенно в исполнении, как он выражался, "молоди". Молодью в его понимании были все представители мужского пола лет так примерно до сорока.
   Интересно заметить, что в отношении пола женского он был настроен своеобразно: едва-едва вышедшая за порог школы юная дева моментально оказывалась в его глазах вполне зрелой и посему достойной пристального и заинтересованного внимания женщиной. Прощалось же слабому полу практически все. Поэтому большая часть коллектива клетовской лаборатории (именуемой, естественно, "клеткой"), представленная дамами самого разного возраста, могла позволить себе весьма многое, легко откупаясь нежными улыбками и прочими невинными знаками внимания в адрес начальника.
   Матвею же Полоскову пощады ждать не приходилось. Его нежные улыбки не слишком котировались даже среди упомянутой выше части "клеточной" компании, не говоря уже о самом Кириле свет Александровиче.
   Придумывать убедительные причины своего вопиющего опоздания Матвей не стал. Так и сказал, что неожиданно объявился старый институтский друг, в связи с чем "пришлось решать некоторые организационные вопросы с жильём". Разумеется, ему тут же было замечено, что у командировочных особых вопросов с жильём не возникает, ибо к их услугам вполне приличные городские гостиницы, к тому же, как ему, Кириле, известно, Матвей Николаевич располагает абсолютно отдельной и вполне благоустроенной квартирой, в которой при желании он мог бы разместить своего друга без решения неких загадочных организационных вопросов, тем более в рабочее время.
   - И вообще, - добавил Кирила свет Александрович, демонстративно всматриваясь в не первой свежести физиономию провинившегося, - я бы на вашем месте постеснялся именовать... м-м-м... оргвопросами... банальное застолье... что, я не прав?.. Хотелось бы посоветовать вам поаккуратней обращаться с... м-м-м... дефинициями. И банальность ситуации отнюдь не служит её оправданием. Скорее, наоборот. И прискорбно, что такие... м-м-м... малопочтенные поступки совершают лица, ещё не зарекомендовавшие себя в качестве... м-м-м... высокоценных сотрудников, да и, впрочем, в качестве просто ценных и, скажем так, незаменимых, - отметьте, молодой человек, это слово! - в качестве НЕ! заменимых - в том числе.
   В заключение растоптанному ровным слоем по линолеуму Матвею было предложено распроститься с мыслью о квартальной премии, и это было, пожалуй, самым чувствительным ударом.
   Закрылась, звонко шмякнувшись о раздолбанный косяк, дверь, и удовлетворенный проведенной воспитательной работой Кирила свет Александрович ухромал по коридору в одному ему известном направлении.
   Матвей вытер о пиджак вспотевшие ладони и рухнул на стул, - на протяжении всего разноса он стоял перед шефом навытяжку, как новобранец.
   Как всегда, первой сочувствие выразила Светланка: всплеснув руками, выскочила из-за стола и замолотила:
   - Ну, Полосков, ты попал!.. и чего это Кирила так взъелся?.. хотя - видел бы ты себя со стороны: такой весь насквозь виноватый... и видок у тебя, прямо скажем, не того... ты хоть спал сегодня?.. насчет премии - это он зря, чего уж сразу по карману... у тебя вихор на затылке торчит, пригладь... да не переживай ты так, может, он еще передумает!..
   - Ага, передумает! -это уже Каролина Борисовна. - Вот вы, может, и не в курсе, а я, например, достоверно знаю: нужна экономия фондов. Зарплаты там, всяких прочих дел. Указание такое, от начальства: урезать, где только можно. И где нельзя, соответственно. Премии будут рубить по любому поводу, только держись. Свежая информация, между прочим. Вчерашняя. Лично сама слышала разговор...так, случайно, в коридоре... в общем, неважно.
   - Так что, граждане-товарищи, берегите карманы! - Генка Аргунин исполнил что-то бравурное на клавиатуре компьютера и картинно откинулся на спинку вращающегося стула с видом смертельно утомленного пианиста. Даже руки свесил чуть не до пола. - Наш драгоценный Кирила, наверное, уже помчался в финотдел докладывать: первый взнос в копилку тотальной экономии произведен! Извини, Матвеич, но нынче, похоже, ты у нас первый жертвенный агнец!
   - Хорош агнец! Вы посмотрите на этого ягненка... с похмельным синдромом! Ну какого, какого рожна ты потащился на работу? Позвонил бы, - отравился мол, с горшка не слезаю... или там - замок заклинило, слесаря жду, квартиру не могу оставить... да мало ли вариантов, учить тебя, что ли?..
   Нинель была в своем стиле: говорила веско, с оттенком легкого пренебрежения, и на Матвея не смотрела даже, словно не был он достоин её высокого внимания.
   - Мудрая женщина Нинель, - восхищенно констатировал Генка. - Учитесь! Как там - "...с горшка"? Прекрасный вариант! В самую точку! Для пущей убедительности уместен был бы на заднем плане... буквально - на заднем... некий звук...
   Проиллюстрировать убедительный звук ему не дали. Светланка - своим дурацким хихиканьем, Нинель - презрительным "балабон лабораторный".
   - Это что же, новый вид подопытных животных? - поинтересовался возникший неизвестно откуда (Матвей был уверен, что ещё пару минут назад его не было в лаборатории) Хмуров, Родион Палыч, собственной персоной и в синем испятнанном донельзя рабочем халате. Из полуоторванного нагрудного кармана у него вызывающе торчала новенькая, - так и видно было, что еще хрустящая! - сторублевка.
   - Интересно, интересно... Завезен ли в наш виварий? Удобен ли в содержании? И достаточно ли плодовит?
   - О, свыше всякой меры! - немедленно заверила его Нинель. - Плодится почище кролика... если слово "чище" здесь вообще применимо. Очень, очень высокая производительность. Чуть зазевался - и в клетке уже целое кубло балабончиков.
   - Вы подумайте! - радостно поразился Хмуров. - Прямо так сразу и кубло?
   - Кубло, кубло, Родион Палыч, самое что ни на есть кубло, за научную терминологию я отвечаю. И вы знаете, в чем особая ценность этого вида, - буквально не успеют появиться на свет, мокренькие ещё совсем... сопливенькие такие... а уже, знаете, балабонят! Балабонят, представьте себе, почти как взрослые особи!..
   Началось то, без чего невозможно было представить "четыреста восьмую" - Великий Трёп. Вдохновенный, бессмысленный, высокохудожественный и абсолютно безыдейный.
   В другой раз Матвей тут же включился бы в милый его сердцу процесс, но сейчас ему было ну как-то совсем даже не до того, так что живописание высокопроизводительных сопливеньких лабораторных балабончиков не вызвало у него пробуждения творческой активности. Он потихоньку выбрался в коридор и поплелся в курилку.
   Здесь отравляли свои организмы трое полузнакомых Матвею сотрудников из дальних отделов, из числа тех, с кем здороваешься, но смутно представляешь себе, кто они и чем занимаются. С одним из дымящих, - неким Валентином, - Матвей даже жил в одном доме, но это никоим образом не способствовало их сближению, так как Валентин являлся обладателем старенькой "Волги", в связи с чем общественным транспортом, как безлошадный Матвей, не пользовался. А других точек пересечения у них как-то не возникало.
   Молча кивнув вяло перебрасывающимся фразами курильщикам, он подошел к окну, да так и остался стоять, зажав в руке нераспечатанную пачку сигарет и едва не упираясь лбом в холодное оконное стекло.
  
   * * *
   День прошёл тускло.
   Кирилл Александрович появился в "клетке" ещё только раз, чтобы известить о своем срочном визите в какие-то высшие сферы, и исчез до конца рабочего дня. Освобожденные от высочайшей опеки сотрудники занимались преимущественно своими делами, как то: чтение литературы самого разнообразного содержания, от ядовито-желтой "Новой Исподницы" (юная стажерка Люся Черепицына) до "Братьев Карамазовых" (Нинель, с чувством глобального морального превосходства); подштопывание колготок (Каролина Борисовна, старательно отвернувшись от всех и таинственно полусогнувшись над раскрытым на коленях непроницаемо чёрным пластиковым пакетом); написание писем личного содержания (Светланка, ежеминутно возводя очи горе и трагически вздыхая); полировка ногтей (Варвара-Краса, она же Варя Краснухина, бесцветная старая дева с большим организаторским талантом и хроническим насморком), плавно перешедшее у неё в тихое подремывание с присвистыванием, и т.д. и т.п.
   Вернувшись после во всех отношениях никудышного рабочего дня в родную квартиру, Матвей застал там относительный порядок в виде помытой вчерашней посуды, возвращенных на свои исконные места кресел и аккуратно развешенных на змеевике в ванной сырых полотенец. Здесь же сохли неестественно зеленые заказовские носки, те самые, с дыркой. Самого же Мишки в обозримом пространстве не наблюдалось. Записки никакой он не оставил.
   Пожав плечами, Матвей переоделся в домашнее, то есть натянул пузырящееся на коленях трико и лишенную половины пуговиц клетчатую рубаху, и врубил телевизор. После этого следовало заняться ужином, потому что за весь день он так ничего и не ел. Не хотелось. А вот теперь захотелось, и захотелось весьма ощутимо. На плиту была скоренько поставлена разогреваться кастрюлька с водой для окунания в неё обнаруженных в морозильнике пельменей.
   Матвей как раз высыпал в булькающую воду этот универсальный продукт, когда забрякал входной замок, и в прихожей возник Мишка. И не просто Мишка, а Мишка Сияющий, Мишка Страшно Довольный Собой, он же Роскошно Одетый Мишка.
   - Ты откуда это такой расфуфыренный? - поинтересовался высунувшийся из кухни с пустым пельменным пакетом в руке Матвей.
   - Рас... что? Рас... какой? - удивленно вздернул брови Михаил. - Я не понял, это вы в мой адрес, молодой человек? Вы, часом, ничего не перепутали? Что это за подозрительная, я бы сказал, терминология? Вы бы лучше обратили внимание на то, что мы имеем в наличии...м-м-м.... скажем так, поверх вашего организма. На редкость, знаете ли, непрезентабельное зрелище. Именно что фуфырь какой-то. А если бы я пришёл не один? А, предположим, с дамой?..
   - Ну знаешь ли, Михай, это уже чересчур - с дамой!.. А меня что, предупреждать не надо, по-твоему? Я ведь здесь... если ты не забыл, конечно... в некотором роде пока ещё хозяин, - возмутился Матвей. - Так что ты уж будь любезен, не так энергично...с дамами!
   - С дамами, чтоб ты знал, только так и надо - энергично! - воздев указательный палец к небу, объявил Мишка. - Именно энергично, и никак иначе. Натиск, знаешь ли! в этом секрет неотразимой личности... у тебя, кстати, как там с пельменями, на мою долю хватит?
   - А что, неотразимые, они тоже едят такую заурядную пищу? Подумать только! - поразился Матвей, утягиваясь обратно в кухню. - Кстати, ты мог хотя бы хлеба купить, между прочим. Мы вчера, оказывается, слопали всё подчистую.
   - Хлеб наш насущный даждь нам! - трагически возопил Заказов. - Что, даже горбушечки не осталось?
   - Возьми там, на вешалке, пакет... такой, синенький, с рыбками... и сгоняй-ка по-быстрому в магазин. Здесь недалеко, через дорогу и налево, увидишь. И чаю заодно прихвати, тут последняя щепотка осталась.
   - Соль, мыло, спички?.. - деловито поинтересовался Мишка, шурша в коридоре пакетом. - Пшенка, тушенка, свечи?.. Может быть, гуталину?
   - Иди уже, гуталин!
   Матвей закрыл кастрюлю крышкой и убавил газ.
   - Кстати, соль-то действительно того... Прихвати заодно. Не надсадишься, энергичный ты наш? Денег-то дать тебе?
   - Обижаете, дяденька! Уж на хлебушек-то с солью...
   Через полчаса друзья уже с аппетитом наворачивали пельмени, приправленные солидной порцией майонеза. Матвей поведал Мишке горестную историю потери премии. Мишка активно сочувствовал, попутно соглашаясь со справедливостью доводов Нинели.
   - Да я бы знал, что у тебя такое начальство... упёртое, нипочем бы тебя на работу не отпустил! Я ведь привык, грешным делом, как у нас в конторе, - демократия! Ну, опоздал там, проспал или ещё что - не беда, отработаешь. Повечеряешь, если надо, в конце концов. Главное - чтобы дело не страдало, а остальное всё условности и пошлые пережитки!
   - Ну нет, у нас так не бывает... Можешь без дела сидеть, дурью маяться - но от сих и до сих! Дисциплина, понимаешь. Раньше, правда, попроще было, никто особенно не давил на мораль... Демократия, говоришь? Вот и у нас была демократия, даже Кирила наш непримиримый более-менее терпимый был, пока не появился Новый Зам. Вот этот и начал гайки закручивать со страшной силой, только держись.
   - Что за Зам такой, - заинтересовался Мишка. - Чей зам? Директора?
   Матвей принялся рассказывать, постепенно увлекаясь повествованием, потому что личность Зама весьма активно обсуждалась в кулуарах.

* * *

  
   Начать следует с того, что Новый Зам вид имел совсем не начальственный. Невысокий, с заметно обозначенным, но отнюдь не придающим фигуре солидности брюшком, круглой коротко стриженной головой с заметными залысинами, густо волосатыми руками. Крестьянский мясистый нос, кругловатые чуть навыкате глаза, маленький (раньше про такие говорили - "куриной гузкой") рот, до синевы выскобленный невыразительный подбородок.
   Аккуратный, всегда в свежей рубашке, с острыми стрелочками на коротких рукавах, даже платочек просматривается в нагрудном кармане. Никаких ярких расцветок, сама сдержанность и умеренность.
   Нрав же у Нового Зама оказался крутой. На первой же планерке всех начальников отделов назвал бездельниками. Ну не буквально, но близко к тому. Мол, и то не делается, и это не выполняется. И там не такое планирование, и здесь не этакая отчетность. И контроль хромает, и ответственности недостает. Подразумевалось, что теперь-то все пойдет по-другому. Начальники отделов пожали плечами и насторожились.
   Первые головы покатились уже на следующий день.
   Список пострадавших открыл инженер второго отдела Коршенинников. Он не только преступно опоздал на сорок девять минут, но был отмечен весьма явственным запахом перегара и нетвердыми движениями. Инженер Коршенинников был уволен немедленно, причем "собственное желание" ему предложено не было.
   Второй оказалась уборщица Валентина. Широко известная местным трудящимся массам как "Гуляй-Швабра", она тоже появилась изрядно под хмельком (собственно, это было ее всегдашним рабочим состоянием, давно никого не удивлявшим). Елозя драной тряпкой по затоптанному коридорному полу, она неожиданно затянула лихую песню сомнительного содержания как раз в тот момент, когда приблизилась вплотную к кабинету с табличкой "Тарасхватов Иван Деомидович" (так звали Нового Зама). Специально она это сделала, или подвел некстати случившийся творческий позыв, выяснить не удалось. Представленная немедленно пред начальничьи очи, Валя по обыкновению дерзила и хамила, а под конец продемонстрировала остолбеневшему начальнику непристойный жест. И, говорят, не один.
   Гуляй-Швабра моментально исчезла из недомытых коридоров, а на ее месте воцарилась костлявая особа неопределяемого возраста в бесформенном синем халате. Убиралась и мыла она так же скверно, но алкоголем не увлекалась и вокальных данных не демонстрировала.
   Место же инженера Коршенинникова так и оставалось вакантным.
   Начальника стали откровенно бояться. Говорили, что у него волосатая лапа в верхах. В настоящих верхах, самых-самых. Утверждали, что его побаивается сам Директор. Шептали, что он когда-то работал в секретных органах. Предрекали, что он долго здесь не задержится, а сделает головокружительную карьеру. (Скорее бы, вздыхали все. Надеялись, что его место в этом случае займет начальник третьего отдела Горбоносов, человек умнейший и всеми уважаемый.)
   Но то ли с механизмом карьеры что-то было не так гладко, то ли слухи были слегка преувеличены, но Новый Зам продолжал крепко сидеть в своем кабинете, а вот пассивно оппозиционный Горбоносов неожиданно для самого себя оказался в рядах пенсионеров.
   Руководить же третьим отделом объявился некий Лямин, сутулый мешковатый господин со старомодными бачками на вялых щеках и удивительно длинной шеей, находящейся в постоянном вращательном движении. Стоит ли упоминать, что эта новая фигура оказалась в давних более чем приятельских отношениях с Тарасхватовым?
   Третий отдел взвыл. Слабонервная ветеранша Клеева, честно трудившаяся в третьем с самого дня его организации, не вынесла зрелища вращающегося целыми днями ляминского перископа и добровольно отправилась по стопам Горбоносова. Стажер Чепаха, дважды пойманный бдительным Ляминым за чтением художественной литературы (высокохудожественной, как старательно подчеркивал юный интеллектуал), получил неудобочитаемый отзыв по практике. Несчастный стажер с горя оформил академический отпуск и, похоже, был безвозвратно потерян для науки.
   Когда водитель директорской "Волги" Коля Пекарчук попал в ДТП (на своих личных "Жигулях"), пошли и вовсе уж мистические слухи.
   Дело в том, что накануне Коля, заскочив пообедать в институтскую столовую, по обыкновению проигнорировал очередь. Подразумевалось, что ему вот-вот предстоит везти Самого, и времени на простаивание среди прочих жаждущих пищи у него категорически нет. К такому порядку давно привыкли, и Колю пропускали безропотно даже в периоды отсутствия Директора или очередного ремонта немолодой уже директорской "Волги".
   На этот раз на пути проголодавшегося Пекарчука оказался Тарасхватов, демократично стоящий в гуще институтского народа. Крепко взяв пробирающегося с подносом наперевес шофера за локоть, он вкрадчиво поинтересовался, куда это он, Коля, так спешит. Удивленный неожиданным препятствием, Николай более чем энергичным движением стряхнул с себя начальственную руку, да еще и сопроводил это движение чисто шоферским комментарием. Окружающие замерли. Тарасхватов в перебранку ввязываться не стал, но посмотрел вслед продолжающему свой путь к раздаче Пекарчуку "очень нехорошо", по единогласной оценке присутствующих.
   На следующий день Коля, следуя к месту работы, вдрызг разбивает свою "шестерку", да еще и оказывается должен фантастическую сумму за ремонт поврежденной им "Тойоты". Народ вздрогнул. Пахнуло потусторонней жутью. То, что сам Николай остался жив и относительно цел (не считая ссадин, царапин и трех сломанных ребер), дружно оценили как то, что случившееся было предупреждением. На первый раз.
   Залечив ребра, Коля продал ненужный ему теперь личный гараж и недостроенную дачу, расплатился с долгами и уволился. Новый директорский водитель, Афанасий Викентьевич, человек степенный и с подносами в столовой не толкается. Кушает он только домашнее, принесенное из дома в аккуратных термосочках.
  
   * * *
  
   - М-м-да, - протянул Мишка, дослушав рассказ Матвея. - Против такого не попрёшь. То есть, можно, конечно, попытаться, но, как показывает невесёлый жизненный опыт, смысла нет. Нарвешься на неприятности - это сто процентов. А что ваш этот...Кирилло-мефодий? В рот ему глядит или как?
   - Ну, в рот-то, может, и не в рот, - поморщился Матвей. - Тут ещё и самолюбие... Но, в принципе, глядят они в одном направлении. Так что, брат, влетел я-таки по самое своё здрасьте, и как мне это аукнется, окромя махнувшей крылом премии, - ещё очень даже вопрос.
   За разговором пельмени были употреблены полностью, и даже бульончик был насухо выхлебан заказовскими усилиями. Переместившись в комнату, друзья приняли максимально комфортное для неторопливого переваривания положение: Матвей - на диване, Михаил - в "буквально до боли", как он сам выразился, знакомом кресле.
   Как всегда после сильных негативных переживаний, Матвей, выговорившись, погрузился в сонное состояние, и уже через ватную полудрёму вынужден был слушать самодовольный мишкин рассказ о его скоропалительном знакомстве с некой местной дивой, к безусловным прелестям которой ("...настоящая блондинка, старик, не пергидролевая какая-нибудь, а натурель, ей-богу!.. и формы, старик, эдакие, знаешь... амфора! вот именно амфора, понимаешь - нет?") приплюсовывались темно-зеленая "девятка", двухэтажная дачка в районе экологически чистой Стельматеевки, а также свежеразведенное состояние.
   Лениво прислушиваясь к заказовскому голосу и вяло реагируя в особо драматических местах повествования, Матвей подумывал уже плюнуть на приличия и плотненько "давануть храпака", когда вдруг что-то в мишкиной трепотне привлекло его внимание. Причем настолько привлекло, что дрёма испарилась бесследно.
   - Постой, постой, - прервал он друга. - Как ты сказал, какой там адрес...ну, где принимают эти заявки... куда вы там с твоей красоткой заезжали?
   - Адрес? Я разве называл адрес? - удивился Мишка.
   - Ну, ты же только что... Угол Достоевского, около ателье, - ты же вот только что сказал!
   - Ну, если это адрес... Да, Достоевского, это я запомнил точно; зарулили в такой дворик, где что-то такое стеклянное, целая стена, с огромной надписью "Царица Мод"... Я, кажется, спросил, и она сказала - ателье, самое шикарное в городе. А потом нырнули в какой-то проулочек... Я её минут сорок там ждал, озлился уже, - сколько можно-то, ведь говорила - на минуточку! Ну, а потом она примчалась, довольная такая вся из себя, ну и меня с ходу умиротворила... еле помаду оттёр, между прочим, стойкая такая химия оказалась...
   - Да погоди ты про помаду, химик хренов! Ты не помнишь, что за проулочек? Название не посмотрел, случайно...за сорок-то минут?
   - Да шут его знает, мне ведь, собственно, без разницы... Я вообще-то журнал читал, нашел там у неё в машине... гламур какой-то дамский... ну, про шмотки там всякие, парфюм...Чушь, в общем. Но надо ж было время как-то убить, сам понимаешь. Да... В общем, темненький какой-то проулочек, тесненький, две машины еле-еле разъедутся. Правда, за это время ни одна машина, кроме нашей, туда не зарулила. Там и прохожих-то, по-моему, не было. Так, один-два, не больше, прошмыгнули. Я еще удивился: мы прямо напротив какого-то магазинчика остановились - "Бакалея", кажется, - так хоть бы один покупатель за все время. Дыра, короче. А ведь совсем рядом с центром, казалось бы.
   - "Бакалея", говоришь? Точно, была там "Бакалея", была, - пробормотал Матвей, приняв уже сидячее положение и нащупывая ногами разбежавшиеся тапки.
   - А в чём дело-то? - заинтересовался Михаил. - Ну, "Бакалея", подумаешь... Чего ты так взъерошился?
   - Да нет, это я так. Вспомнил кое-что... в тех краях.
   Матвей выудил наконец из-под дивана левый шлепанец и скрылся в ванной. Там он включил холодную воду, низко наклонившись над раковиной, кинул в лицо несколько пригоршней и крепко растерся жестким полотенцем. Кожа горела. Прямо как тогда...
   ... последний освобожденный от некачественных зубов больной покинул кабинет. Лариса, в уже расстегнутом белом халате и со сдернутой с головы накрахмаленной шапочкой в руке появилась на пороге:
   - Матвей, я всё, заходи.
   Он вошёл в остро пахнущее лекарственной химией помещение, как всегда, испытав инстинктивный ужас при взгляде на место стоматологических пыток.
   - Шоу "Кресло" завершено? - дежурно осведомился он, отводя глаза от разложенных на стеклянном столике инструментов самого зловещего вида.
   - Угу... То-то, что шоу, - видел бы ты тут одну старушонку! - из закутка за шкафом отозвалась Лариса. - Думала, она меня искусает насмерть...и откуда столько силы взялось? Лидочка бегала к Озерниной за помощью!...
   - Опасная у тебя работа, Ларка! Чреватая, я бы сказал. Ставь потом сорок уколов в живот...или как там полагается? От бешенства. Мало ли что за старушенция окажется.
   - Чреватая, чреватая, - переодевшаяся Лариса, причесываясь на ходу, появилась из-за шкафа. - Но вообще, она так потом извинялась, эта бабуля, так каялась! Еле её выпроводила. Полный рот ваты, волосёнки дыбом, кофточку застегнула эдак сикось-накось... И вся переполнена эмоциями, понимаешь? Чуть ли не целоваться лезет, за руки хватает!
   - Ну, за руки-то тебя каждому схватить хочется... когда ты со своими этими... железяками... в рот лезешь. Давай пакет понесу. Что у тебя там такое тяжёлое? Зубов выдранных насобирала? Или инструменты хитишь, приторговываешь потихоньку на барахолке?
   - Балаболка ты, Полосков, - одобрительно отреагировала Лариса. - Придется взять тебя в долю, раз уж я раскрыта. Подожди ещё секундочку.
   Она набрала короткий номер на висящем в простенке у двери телефоне, попросила передать Марьсанне, что кабинет свободен для уборки, после чего довольно долго с загадочным выражением лица выслушивала кого-то на другом конце провода, наконец хохотнула, назвала этого кого-то старой сплетницей, выслушала ответ, выразительно постучала себя согнутым пальцем по лбу, сказала что-то неопределённое вроде "ну уж это вы там как-то совсем не того" и повесила трубку.
   - Идём, наконец, что ли? - простонал скучающий возле косяка Матвей. - Ты ведь ещё зайти куда-то хотела... Или сразу домой?
   - Нет-нет, зайти надо обязательно. Да здесь близко, не переживай, - по Достоевского и там ещё чуть-чуть... Пошли, теперь уже точно всё.
   Распахнув настежь форточку, Лариса выскочила вслед за Матвеем из кабинета.
   ... Идти оказалось действительно недалеко. Уверенно проведя своего спутника какими-то нежилого вида подворотнями, Лариса остановилась возле небольшого магазинчика.
   - Подождёшь меня здесь, ладно? Заодно погляди, может здесь сыр есть свежий, возьми грамм триста...и батон, у тебя же вечно нет хлеба! Я быстренько, туда и обратно, живой ногой...не скучай.
   И она исчезла, только мелькнул в глубине двора её светлый плащик, исчезнув в одном из мрачных подъездов.
   Сыра в магазине не оказалось, а хлеб был только серый, несколько вчерашних "кирпичей" в выставленном на прилавок лотке. Продавщица, пожилая расплывшаяся тётка в несвежем халате, сидела за прилавком, увлечённо читая мелкого формата книжечку в растрёпанной мягкой обложке, кажется, что-то из Донцовой. Перелистывая страницы, она смачно слюнила жирный палец и шумно вздыхала, словно выполняя нелёгкую работу.
   Матвей попросил бутылку ситро. С неохотой оторвавшись от чтения, тётка, тяжело переваливаясь, проковыляла куда-то в дальний угол и после недолгого перезвяка принесла заказанный напиток. Бутылка была пыльная и тёплая.
   - Вы бы хоть протёрли её, что ли, - неуверенно заметил Матвей, с детства инстинктивно побаивающийся работников прилавка.
   Даже не взглянув на покупателя, тётка ухватила несчастную бутылку за горлышко своей мясистой лапой и неожиданно ловко всунула её себе подмышку. Там она крутнула её пару раз и всё так же, не глядя на ошеломленного подобным сервисом Матвея, бухнула её на прилавок. Затем она сгребла с блюдечка отсчитанную им мелочь; не удостоив своим вниманием кассу, небрежно бросила деньги в карман и снова расплылась на табурете, погрузившись в действие, описанное на растрёпанных страницах.
   Пожав плечами, Матвей взял ситро и вышел на улицу. Ларисы, конечно же, ещё не было. Он огляделся в поисках скамейки, не обнаружил ничего похожего и принялся нетерпеливо курсировать взад и вперед по пустынному тротуару. Минут через пятнадцать опустевшая бутылка перекочевала в ближайшую урну, а Матвей начал потихоньку закипать. Он терпеть не мог ожиданий, - всегда, с самого детства, - и буквально выходил из себя, когда приходилось ждать кого-нибудь, особенно в незнакомом месте. Ещё минут через двадцать Матвей уже был близок к тому, чтобы развернуться и уйти, предоставив Ларисе самой решать, идти ли к нему домой или, обидевшись, отправиться восвояси, к маразматичной мамаше. Он установил для себя (вернее, для неё), последний пятиминутный срок, и указанный срок приближался уже к концу, когда светлый плащик выпорхнул из тёмной пасти подъезда. Торопливым шагом Лариса направилась к мрачно взирающему на неё другу и, не обращая внимания на его крайне недовольный вид, заговорила:
   - Слушай, Полосков, я тебя очень прошу, пойдём со мной! Ну один-единственный разок выполни мою просьбу, я ведь так редко тебя о чём-нибудь прошу!
   - Куда - " пойдём"? Не хочу я никуда идти... разве что домой. Мы разве так с тобой договаривались? По дороге, не минуточку... и ко мне. А сама целый час где-то бегает, - хороша минуточка! - а я маршируй здесь, как кремлёвский курсант... и сыра, между прочим, здесь нет.
   - Какой сыр?.. Ну Полосков, ну пожалуйста, ну пойдём! Ну, не будь таким занудой, честное слово! Это недолго, клянусь!
   Ворча, брюзжа и фыркая, как обрызганный водой кот, он всё-таки потащился вслед за Ларисой, не пытаясь даже выяснить, куда и с какой целью она его ведёт.
   ... Дверь была самая обычная, даже не металлическая, как это принято сейчас, а старомодная, обитая светло-коричневым кожзаменителем. Внизу обивка была разодрана чьей-то нетерпеливой когтистой лапой. На двери мелом было начертаны цифры - "26", ниже, тоже мелом, красовалась небрежно затёртая надпись хулиганского содержания.
   Дверь оказалась не закрыта, Лариса уверенно отворила её и втолкнула Матвея в полутёмный коридор, пахнущий кошками. Вешалка на стене была заполнена какой-то рухлядью, около неё к стене прилеплен был прошлогодний календарь с большим цветным изображением сусально-пошлых котят, высовывающихся из плетёной корзинки. В глубине квартиры слышалась музыка и звучали голоса.
   - И что тут... - начал было раздраженно Матвей, повернувшись к спутнице, но та без лишних слов взяла его за руку и втянула за собой в комнату.
   ... В комнате увидел он круглый стол, и за столом человека.
   Человек был очень стар. Он был просто-таки древним, этот человек: с иссохшей, как у мумии, головкой, с землисто-серым личиком, немилосердно изрезанным морщинами, и реденькими пучками седых волос на гладком черепе. Тонкогубый рот смотрелся как одна из глубоких морщин. Непропорционально большие уши слегка оттопыривались, придавая своему владельцу слегка комический вид.
   "Экий старец", подумал Матвей, "и где это Ларка его откопала? Или у этой мумии есть ещё какие-то зубы, нуждающиеся в лечении? Что-то сомнительно. Скорее, имеет место контакт по какой-то другой линии..."
   В это время мумия шевельнула трещиной рта и заговорила. Голос оказался под стать внешности - скрипучий и какой-то неживой. Словно со старой патефонной пластинки. Матвей даже не сразу понял смысл слов. А смысл был самый обычный: мумия здоровалась. Возникла некоторая неловкая пауза, во время которой Матвей получил довольно-таки болезненный тычок кулаком сзади под ребро, и только после этого он догадался ответить на приветствие.
   - Садитесь. Вон туда, на кресло, - проскрипел старец, извлекая откуда-то из-под стола скелетообразную руку и показывая полусогнутым пальцем влево от себя. Там действительно стояло ветхое креслице, одетое ветхой же накидкой, изрядно обтрепанной по низу. Впрочем, возможно, это была бахрома.
   Матвей неуверенно оглянулся на Ларису. Та быстро кивнула ему: садись, мол. Он подошёл к креслу (скверный паркет немедленно отозвался целой гаммой звуков) и осторожно сел. Кресло охнуло, но выдержало. Лариса же без всякого приглашения выдвинула из-под стола какую-то обтянутую вытертым плюшем табуретку и уселась на неё, уперев в стол локти рук и сплетя пальцы, на которые и оперлась подбородком, - любимая ларисина поза. В этом положении она и стала поглядывать поочерёдно то на хозяина дома, то на Матвея.
   Снова образовалась пауза.
   Матвей принципиально решил молчать: в конце концов, он даже представления не имел, с какой целью его сюда приволокли. Ожидая дальнейших событий, он принялся осматриваться. Собственно, смотреть особо было не на что. Всю мебель комнаты, кроме описанных уже стола и посадочных мест, составляли упирающиеся в потолок стеллажи, сплошь заставленные книгами. Книги занимали не только полки: они лежали на подоконнике и даже на полу, - несколько полурассыпавшихся стопок обнаружилось буквально у ног Матвея.
   Тишину нарушила Лариса.
   - Натан Натаныч, - тихо, чуть ли не шепотом, начала она. - Это и есть Матвей... тот самый. Еле уговорила, знаете.
   - Знаю, - неожиданно чистым, высоким голосом ответил тот. Матвей даже вздрогнул, - кто это мог заговорить? Но в комнате были только они втроём, и говорил именно старец, и никто другой.
   - Знаю, - повторил он, не обращая внимания на Матвея, и глядя прямо на Ларису. - Ведь ты не сказала ему, зачем?..
   - Нет, Натан Натаныч. Да я ведь, собственно, и сама...
   - Я рад, что ты пришёл, мальчик, - не дав ей договорить, резко повернулся к Матвею старец. - и благодарен тебе за это.
   Матвей слегка оторопел. Очень уж давно никто не называл его мальчиком. Конечно, возраст старика вполне позволял ему обращаться "на ты" к кому угодно из живущих на этом свете, и всё же...
   - Не обижайся. Ты действительно ещё мальчик. И это совсем неплохо, поверь мне.
   Старик вздернул подбородок и смотрел на гостя словно свысока.
   - Возраст - интересная штука... в любой момент жизни. Тебе трудно в это сейчас поверить, но даже мой возраст имеет свои прелести. Да.
   Снова возникла пауза. Только теперь Матвей смотрел на старика во все глаза. И снова зазвучал высокий чистый голос:
   - Ты удивлен. Это понятно. Твоя подруга позвала тебя сюда по моей просьбе. Зачем? Я пока не очень понимаю сам... но постараюсь сейчас разобраться. Я увидел твою фотографию...
   Хозяин в очередной раз ненадолго замолчал, а Матвей недоумевающе взглянул на Ларису. Она неловко пожала плечами и покраснела.
   - ... и мне показалось, что... В общем, кое-что показалось. Поэтому я и попросил твою подругу привести тебя ко мне.
   - Я вам кого-то напоминаю? - неуверенно предположил Матвей, почувствовав, что далее молчать уже не слишком вежливо.
   - Отнюдь нет. Твоё лицо мне совершенно незнакомо и не вызывает никаких ассоциаций. ... Да, абсолютно никаких, - словно покопавшись в памяти, уверенно повторил старец.
   - Но тогда - чем же заинтересовала вас моя персона? - пробормотал Матвей. Тон, которым тот объявил об отсутствии у хозяина ассоциаций с матвеевой внешностью, показался ему почему-то обидным.
   - Лариса, - не отвечая на вопрос, вдруг проскрипел старик все тем же своим, "первым", голосом мумии. - Будьте добры, голубушка, переместитесь ненадолго в соседнее помещение... и пусть там убавят музыку, в конце концов.
   Явно раздосадованная Лариса неохотно удалилась, и тут же из-за стены послышались бурные неясные восклицания и смех. Музыка продолжала звучать по-прежнему.
   - Меня зовут Натан Натанович, - объявил старец. Матвей молча кивнул. Самому ему представляться явно нужды не было.
   Неожиданно легко, даже не опираясь на стол, хозяин поднялся, продемонстрировав свою невысокую невероятно тощую фигуру, плотно задрапированную каким-то несусветным балахоном из темно-синей материи. Балахон был так длинен, что даже волочился по полу, когда старик подошел к Матвею. Тот сделал было судорожное движение - подняться, но был остановлен властным движением костлявой руки.
   Старик встал прямо перед замершим в своем шатком креслице Матвеем. Руки он царственным жестом сложил на груди. И снова - вздернутый подбородок, и взгляд - демонстративно свысока. А устремлен этот взгляд был куда-то сквозь книжные полки над головой гостя.
   Так стоял старик, наверное, минуты две, а Матвею показалось - целую вечность. Он боялся пошевелиться, и в то же время чувствовал чудовищное неудобство от идиотства сложившейся ситуации: ну что это, в самом деле, за немая сцена?.. вот чертова Лариска, приволокла неизвестно куда, к какой-то выжившей из ума мумии...и куда она пялится... точнее, он... хотелось бы знать...все это, в конце концов, просто глупо!.. И Матвей осторожно кашлянул, решив вывести этого древнего Натана из его оцепенения.
   Но тот все стоял в своей гордой позе, и зрачки его были неестественно расширены, а губы слегка зашевелились, и сложенные на груди руки вдруг резко упали и безжизненно повисли вдоль тела, а музыка за стеной громко взрыдала пронзительными скрипичными аккордами и тут же оборвалась, и плотные складки темно-синей хламиды поползли к Матвею, пытаясь обхватить его, а кресло поплыло куда-то назад и влево, плавно опрокидываясь, и он изо всех сил рванулся, пытаясь встать, но почувствовал, что туго спеленат и не в силах пошевелить ни рукой ни ногой, а хламида закрыла уже все поле зрения и, шевелясь, продолжала наползать, перекрывая собой не только свет, но и воздух, и Матвей отчаянно попытался крикнуть, но только всхлипнул и задохнулся... А потом сразу возник и свет, и воздух, и руки Ларисы, которые терли ему виски чем-то пахучим, и ее голос, взволнованный, но не испуганный, и вода в изящном хрустальном бокале, протянутом птичьей лапкой проклятой мумии...
   Оттолкнув непрерывно что-то говорящую Ларису, - слова не проникали в его сознание, - он поднялся и, старательно переставляя непослушные ноги, направился к двери. Им владело одно-единственное желание: как можно скорее оказаться как можно дальше от этой квартиры за исцарапанной дверью, и от ее иссохшего обитателя с его дьявольскими штучками, и от непонятной музыки, которая уже снова невнятно переливалась за стеной, и от безостановочно бубнящих неизвестно чьих голосов "в соседнем помещении", и от Ларисы с пузырьком одеколона в руке... дальше, дальше...
   ... И снова были руки Ларисы, и просочившаяся сквозь стиснутые зубы холодная вода, затекшая тонкой струйкой за воротник, и скрипучий голос старца:
   - Ну зачем же так резко... разве можно так?... хотя бы минуточку ... слабость ... не стоит ... под голову ...форточку ... ничего страшного...в следующий раз.
   И вот это "в следующий раз" вздернуло его из кресла, в котором он непостижимым образом снова оказался, и оказалось, что все уже прошло, и ноги крепки, а голова ясна. И тогда он, не глядя в сторону маячащей около стола хламиды, громко произнес:
   - Прошу меня простить... здесь, кажется, слишком душно; мне лучше бы выйти на улицу; я сейчас... - и, напрочь забыв о существовании Ларисы, кинулся вон.
   Выйдя из подъезда, он прислонился к обшарпанной стене дома, не беспокоясь о чистоте костюма, и некоторое время стоял, бессмысленно глядя перед собой. Вскоре из двери выпорхнула Лариса, помчалась было по двору, но Матвей окликнул ее, и Лариса с нескрываемой радостью кинулась к нему, говоря что-то о том, какой Натан потрясающе сильный "сенс", и что он просил Матвея - очень просил! - обязательно зайти к нему ещё... но Матвей жестко и, кажется, даже не совсем цензурно объявил, что ноги его никогда не будет в этом гадюшнике... И Лариса испуганно замолчала, взяла его под руку, и они медленно пошли через двор, причем Матвей не мог отделаться от ощущения, что кто-то смотрит ему в спину; и ему так явственно представился вдруг силуэт маленькой головки с оттопыренными хрящеватыми ушами, маячащий за мутным оконным стеклом, что от этого видения неожиданный жар ударил ему в лицо, и он резко прибавил шаг, увлекая за собой обиженную Ларису...
  
   Интересно, что впоследствии Матвей никогда не вспоминал этот неожиданный визит к престарелому "сенсу", да и Лариса о нем молчала... впрочем, их отношения с того времени стали совсем прохладными и ограничивались ее эпизодическими визитами, сведенными практически к одному только сексу - торопливому, напоминающему неизбежную процедуру, не удовлетворяющему их обоих. Уходя, Лариса торопливо чмокала Матвея в щеку, произносила что-нибудь дежурно-ласковое, обещала позвонить. Самому ему звонить ей не полагалось, чтобы не беспокоить мамашу; да, собственно, у него такой потребности давно уже не возникало.
   Сейчас, когда память выдала - со всеми подробностями! - события того неблизкого уже дня, Матвей испытал чувство какого-то неудобства, и даже желание поскорее выбросить из головы эту дурацкую историю, - с затхлой квартиркой, жутковатым Натаном и его, матвеевыми, непонятными стыдными обмороками. Но история из головы не выбрасывалась, зато назойливо стали всплывать какие-то ненужные детали, вроде обложки книги, лежавшей сверху в стопке у ног Матвея, - это были почему-то "Комментарии к Уголовному Кодексу Российской Федерации" в угрюмом черном переплете. Или вдруг вспомнились стоявшие в углу коридора - и когда он успел их разглядеть? - высокие сапоги, офицерские, громадного размера, со склонившимися в разные стороны голенищами. И до мелочей представился тот самый двор: выщербленный асфальт дорожек; намертво утрамбованная земля вокруг корявых тополей; нелепые "т"-образные железяки с натянутыми между ними провисшими веревками; немудрящие детские одежки, на эти веревки подвешенные. Даже нестриженый черный пудель вспомнился, сосредоточенно пробегавший через двор, пока Матвей приходил в себя, подпирая спиной стену возле подъезда.
   На кухне затрезвонил телефон, и Матвей с радостью оторвался от неприятных воспоминаний и поспешил на его нетерпеливый призыв.
  
   * * *
  
   Прошло несколько дней. Дней вполне обычных, не ознаменованных никакими достойными особого внимания событиями. Разве что - скоропалительно уехал отозванный срочной телеграммой из родного НИИ Мишка; его записку обнаружил Матвей, вернувшись домой после очередного рабочего дня. Было немного досадно: все же он внес изрядное разнообразие в размеренное матвеево житье... а с другой стороны, Матвей поймал себя на мысли, что мишкино присутствие слегка раздражало его, - и шумное общение по вечерам с откровенными обсуждениями его, мишкиных, амурных похождений, и прописавшаяся в комнате одолженная у соседа раскладушка с хронически неубранной постелью, и всевозможные мишкины вещи, обнаруживающиеся в самых неожиданных местах...
   "Синдром старого холостяка", поставил себе диагноз Матвей. "Раздражают любые вторжения в привычный образ жизни. Увы мне, старому". И смирился.
   Как-то вечером, предварительно позвонив, объявилась Лариса. Похвасталась новой кофточкой, рассказала пару свежих стоматологических историек. Выслушала рассказ о визите Заказова, пожалела, что не забежала раньше - познакомились бы.
   - Да, уж Мишка тебя живо взял бы в оборот, - задумчиво предположил Матвей. - Он, по-моему, не пропускает мимо ни одной юбки... даже если она и скрыта под белым халатом.
   - Во-первых, Полосков, халаты у нас теперь не белые, а светло-зеленые. У всей клиники. Нововведение нашего Главного. Во-вторых, хорош же твой дружок, если считает возможным ухаживать за твоей девушкой... или ты не считаешь меня своей девушкой?
   Матвей вяло отшутился пошловатыми сомнениями о том, допустимо ли считать Ларису девушкой. Тут же он получил чувствительный подзатыльник, и был прощен лишь после того, как изобразил картинно-коленопреклоненную позу.
   Уже проводив Ларису до остановки и возвращаясь домой по забросанному мелким мусором щербатому тротуару, Матвей задумался, - а считает ли он, действительно, Ларису своей девушкой? Ну, в конце концов, своей женщиной? Откровенно признаться, их отношения стали настолько привычными, рутинными, не вызывающими никаких ярких ощущений, что даже полный разрыв отношений вряд ли стал бы чем-то болезненным. Для Матвея, во всяком случае. В какой-то мере ему льстило внимание красивой свободной женщины... и все же никаких сильных чувств к ней он не испытывал. Ну вот не испытывал, и все тут. Понимал он и то, что не станет инициировать такой разрыв. Зачем? Пока не возникает разговора о переводе их отношений в категорию официально зарегистрированных, - а Лариса не заговаривала об этом ни разу, - их связь остается необременительной и ни к чему не обязывающей. Ну, и пусть все идет, как идет, постановил для себя Матвей, сворачивая к своему подъезду. Привычно бросил взгляд на свои окна - и остановился.
   "Черт, что за оказия? Я ведь точно помню, что свет в комнате оставался выключенным", - моментально промелькнуло у него в голове. "Лариса попросила не зажигать, пока одевалась... а потом мы сразу ушли в кухню и больше в комнату не возвращались... Да нет, свет точно не горел, я уверен!" Однако, оно все же светилось, это окно на третьем этаже, с как всегда раскрытой настежь форточкой и наполовину задернутой коричневой занавеской, с хорошо различимой за стеклом нелепой вазой, подаренной когда-то коллегами на день рождения, в которую Матвей кидал всякую не предназначенную для немедленного выбрасывания мелочь.
   Помедлив немного, Матвей вошел в подъезд и поднялся на свой этаж. С дверью было все в порядке, была она закрыта, как и полагается порядочной двери в порядочную квартиру. Он едва удержался от возникшего желания позвонить, достал ключи и, выбрав нужный, осторожно повернул его в скважине замка. Не закрыв за собой наружную дверь, Матвей тихо прошел по освещенному коридору и заглянул... в темную комнату. Свет не горел. На фоне освещенного фонарями окна виднелся дурацкий профиль все той же вазы.
   Матвей нащупал выключатель, врубил его и, осознавая идиотизм ситуации, осмотрелся. Никаких следов чьего-нибудь присутствия. Разворошенная постель на диване с наполовину сползшим на пол одеялом. Стол... кресла... прислоненная к стене сложенная раскладушка (так и не вернул соседу)... Мимолетно почудился какой-то странноватый запах, - впрочем, кажется, это был оттенок Ларисиного дезодоранта, которым она "пшикнула" в ванной. Да, точно, в ванной пахло так же и заметно сильнее. Кошкин, потягиваясь на ходу, появился на пороге кухни, вопросительно мякнул и деловито отправился по своим делам в туалет, где через несколько секунд принялся шумно скрести пол около своей ванночки с песком. Электричество в комнате это животное явно не включало и не выключало.
   Мистика, подумал Матвей и, ухватив раскладушку, повлекся с ней на четвертый этаж. Владелец этого универсального спального средства, пенсионер Константин Лукич, оказался дома и как раз занимался очень важным делом - чаевничал.
   Матвей не отказался от приглашения одинокого старика, и даже, пока закипала новая порция воды, сгонял к себе, - запереть дверь, а заодно и прихватить остатки принесенного Ларисой вафельного тортика.
   Среди прочих возникших за чаем разговоров Матвей упомянул об озадачившем его фокусе со светом.
   - И запросто может быть, - успокоил его Константин Лукич. - У меня, знаешь, такая же вот ерунда в туалете была, на бывшей еще квартире. Выключатель такой получился раздолбанный, просто беда! Там клавиша у меня такая была... Ну сам понимаешь, дело живое - иной раз влетаешь второпях, на ходу ширинку разгребаешь, ну, и рукой - бац! чтобы скорее! Так этот негодяй тоже сам стал срабатывать, перемыкало там у него что-то, - то зажжется, где не надо, то погаснет, понимаешь, посреди процесса... Самовольный такой был выключатель, с характером.
   - Так то в туалете... И опять же, у меня не клавиша - рычажок. И не раздолбанный нисколько... Да ладно бы просто горел свет - черт с ним, может, включил, да не заметил, автоматически... бывает. Но ведь понимаете, захожу - и темно. А окно мое светилось, и точно мое. Я прекрасно видел: занавеска там... ваза на подоконнике... ошибки быть не могло.
   - Ну что же, брат Матвей, - убежденно заключил сосед. - Значит, домовой шалит, больше некому. Ты человек одинокий, спокойный... Заскучал, видать, твой хозяюшко. Побаловаться решил, тебя посуетить.
   Матвей посмеялся, подыграл старику, порассуждав заодно о характерах леших, водяных и прочих кикимор, припомнил пару-тройку подходящих к теме разговора случаев, выслушал целую серию аналогичных баек, и, вполне довольные друг другом, они расстались.
   Вернувшись домой, Матвей первым делом внимательно обследовал выключатель. Техника была в полном порядке, рычажок поворачивался с некоторым даже усилием, и к самопроизвольному движению явно был не склонен. В плане эксперимента Матвей несколько раз включил и выключил свет и получил вполне ощутимый результат: надсадно охнув, лампа перегорела.
   Чертыхаясь, Матвей полез на антресоль за запасной, уронил обвязанный бечевкой пакет с какой-то ремонтной дребеденью, пакет, конечно же, лопнул, освобожденная дребедень распространилась по всему коридору, и пришлось, проклиная свою неловкость, а заодно всех домовых, антресольных и коридорных, выгребать ее из всех углов. В конечном итоге, все было водворено на свои места, под потолком воссияла новая двухсотваттка, а Матвей выбросил из головы этот дурацкий случай.
  
   * * *
  
  
   Дальнейшие несколько недель (говоря точно, их было ровным счетом четыре) ничего нового и интересного в жизнь Матвея Полоскова не привнесли. Зато в институте события развивались, и развивались неожиданно.
   Однажды вечером сотрудница второго отдела Вероника Степановна Козленкова, выгуливающая вечером в сквере пару своих любимых пекинесов (Лиджи и Натаниэль Астарт Шо-Ми-Лю), остановилась как вкопанная, потрясенная открывшимся ее взору зрелищем. По романтично тенистым дорожкам сквера (окрестности которых были изобильно удобрены сородичами Лиджи и Натаниэля) медленно под ручку прогуливалась парочка: она - средних лет полноватая крашеная блондинка с ярко нарисованным ртом, густо наведенными вокруг глаз фиолетовыми тенями и с нервным румянцем во всю щеку, он - невысокий, с заметно обозначенным, но отнюдь не придающим фигуре солидности брюшком ...в общем, дальше по тексту см. выше, а именно - рассказ Матвея другу Мишке о новом Заме.
   Спутницу Тарасхватова Вероника Степановна узнала сразу. Ею оказалась Лариса Борисовна Светоборова, более известная как Ларочка-кассирша из институтской бухгалтерии. Ларочка была знаменита своей влюбчивостью и неразборчивостью в выборе объектов воздыхания. Своим вниманием за последние только три года она одарила не менее, чем дюжину представителей сильного пола родного института (будучи весьма патриотичной в этом вопросе), причем о каждом ее увлечении знали все и вся, так как Ларочка охотно делилась с обществом своими сердечными переживаниями. Влюблялась она каждый раз "безвозвратно", откровенно бледнела и краснела при встрече со своим избранником, а зарплату выдавала исключительно новенькими, специально подобранными купюрами. Семейное положение возлюбленного ее нисколько не волновало. С равной степенью вероятности он мог быть холостым, женатым или даже многодетным, как все тот же степенный Афанасий Викентьевич.
   Бурными романами увлечения Ларочки не завершались ни разу. На нее либо не обращали внимания, как примерный семьянин сантехник Сурков, либо подшучивали над ее чувствами, как удалой электрик Алик, а порой и откровенно избегали, как старший научный сотрудник Раскатов-Польский. Как-то раз Боря Мочалов, юный курьер из девятого отдела, получив очередную зарплату новенькими десятками, решил приударить за очарованной его густыми кудрями Ларочкой, и весь институт с интересом наблюдал за развитием событий. Но события развиться не успели. В дело вмешалась мама юного ловеласа, по непостижимому стечению обстоятельств оказавшаяся одноклассницей нашей немолодой прелестницы. Скандал был шумный и некрасивый. Ларочка долгий месяц рыдала взахлеб, проклиная злодейку-судьбу и родную школу N 12.
   И вот - свершилось. Светоборова плюс Тарасхватов! - это была сенсация!
   Вероника Степановна с таком чувством закрыла разинувшийся было при виде такого зрелища рот, что чуть не повредила новенькую вставную челюсть. Подхватив под мышки ненагулявшихся и потому смертельно разобиженных курносых любимцев, она со всей доступной ее ревматическим ногам скоростью помчалась к дому.
   А дома был телефон.
   В этот вечер бедному телефону семейства Козленковых пришлось несладко. Его трубка столько раз передала в разные концы города рассказ о прогуливавшейся в сквере парочке, что с точностью автоответчика без труда смогла бы сама воспроизвести ее голосом своей хозяйки. Отдохнуть и остыть телефон смог лишь поздно вечером.
   Как раз в это самое время Иван Деомидович, проводив Ларочку до подъезда ее пятиэтажки и галантно поцеловав ей напоследок руку, быстрой уверенной походкой возвращался к себе домой все через тот же сквер, а Ларочка, не сняв даже своего легкого плащика и не скинув с измученных ног новые туфли, бессильно полулежала в кресле. Глаза ее были закрыты, а правую руку, ту самую, которую поцеловал на прощание неотразимый, восхитительный, неповторимый Тарасхватов, она благоговейно прижала к пышной груди. Боже, какие фантастические мечты, какие хрустальные замки с ажурными башнями выстраивались сейчас в ее голове!..
   На следующий день весь институт знал о случившемся. Потрясение было массовым и всеобъемлющим. Интерес к комнате, где корпела над цифрами бухгалтерия, возрос невероятно.
   Нежно-розовая от постоянного волнения, Ларочка бесконечное число раз повторяла незамысловатую историю своей последней любови. При этом история постепенно теряла свою первоначальную незамысловатость, обрастая неожиданными подробностями. Так, по последней версии, рассказанной в присутствии простодушно зашедшего с авансовым отчетом Раскатова-Польского, Иван Деомидович, поцеловав Ларочке на прощанье руку, прошептал что-то восхищенное о ее бархатистой коже (хотя в предыдущем варианте фигурировал, кажется, нежный запах лаванды. Или фиалок?..)
   C сомнением глянув на энергично жестикулирующие ларочкины руки, Раскатов-Польский ретировался, не дослушав конец истории. А послушать было что:
   -... Я, конечно, смутилась...да и кто бы на моем месте...Такой видный мужчина, правда? Ведь правда же? Между прочим, когда мы гуляли, я чувствовала взгляды!.. Ну, не то, чтобы откровенно завистливые, но...такие, знаете... понимающие... А как он меня, девочки, вел по аллее! (В исполнении Ларочки это слово, обозначающее, в сущности, сомнительной чистоты дорожку растрескавшегося от непостижимой древности асфальта, звучало как "аллэя"). Бережно, понимаете? Бе-реж-но! Меня так и овевало его заботой! Вот это и есть, девочки, настоящая галантность! Не то что современные эти...шашни...знаете: облапят, поволокут...
   - Господи, куда же поволокут-то? - радостно ужасались девочки.
   - Ну, куда... Ясно, куда... Нам ли, женщинам не знать, - с видом прожигательницы жизни лукаво отвечала Ларочка.
   Девочки стонали от восторга.
   - А когда шли к моему дому... он ведь до самого-самого подъезда проводил, я говорила?.. так вот, я все думала, удобно или нет пригласить его на чашечку чаю? Нет, думаю, еще рано...
   - А, так еще рано было? Ну, погуляли бы еще часика два, вот и вышло бы самое то, - сочувственно недоумевали девочки.
   - Ах, да я не об этом... Уже совсем темно было как раз...
   - Вот-вот, темно - это точно как раз, - с готовностью соглашались девочки.
   - Да нет же, ну что вы всё... Я говорю, рано еще к себе приглашать, на чай...
   - Зачем же чай? Лучше бы кофе, - советовали заботливые девочки. - А то еще можно это... пиво с яйцом. Взбитым.
   - Боже мой, это еще что за ... коктейль? Зачем это?
   - Как зачем? Это очень даже замечательный коктейль, - невинно утверждали девочки. - Тонизирующий!
   Ларочка с сомнением пожимала плечами, но явно запоминала.
   Вероника Степановна как единственный очевидец события тоже пожинала лавры. Ее живописания увиденной в вечернем сквере картины пользовались огромным успехом. Они включали в себя подробный профессионально прокомментированный отчет об идиотски счастливой физиономии Ларочки, ее полной грации косолапой походке на нелепо высоких каблуках, мешковатом плаще, не по возрасту ярком макияже. Кавалер же описывался на всякий случай сдержанно: такой же, как всегда; никаких особых эмоций на лице; вел под локоток, никаких фривольностей.
   Отдел кадров, поломавшись для приличия и покичившись вволю своей информированностью, выдал на-гора факты из биографии Тарасхватова: разведен и бездетен (раньше это как-то никого не интересовало). После этого популярность Ларисы Борисовны еще больше возросла. Советы и пожелания сыпались на нее градом. Девочки предлагали наряды, диктовали адреса салонов красоты, предлагали темы светских бесед.
   Всех перещеголяла Маргарита из планового отдела, с невозмутимым видом презентовавшая Ларочке вырезку из популярного женского журнала с заметкой о новейшем противозачаточном средстве. Ларочка ахнула и зарделась, но заметку спрятала в свою косметичку. После этого считалось хорошим тоном, подойдя к счастливой влюбленной, заговорщицким тоном попросить дать "на минуточку почитать про этот... как его...". Ларочка пунцовела от смущения, но давала.
   Самая юная в бухгалтерской среде, но весьма многоопытная в любовных делах, длинноногая Людмилка помянула в присутствии Ларочки о дефлорации и, убедившись, что термин ей совершенно незнаком, завела нескончаемый медицинский разговор о этой серьезной и трудноизлечимой болезни. Стыдясь сознаться в своей неграмотности, Ларочка серьезно слушала и сочувственно поддакивала, не понимая, почему остальные присутствующие буквально киснут от смеха. Сопутствующие лечению процедуры обозначались намеками и пугали своей жестокостью на фоне полнейшей неизбежности. Когда Ларочка пролепетала что-то о своей радости по поводу того, что этим она не страдает, бухгалтерия рухнула со стульев.
   Поняв, наконец, что дело нечисто, Лариса Борисовна потратила обеденный перерыв на визит в ближайшую библиотеку, где медицинская энциклопедия четко и недвусмысленно растолковала ей незнакомый термин. Слегка оправившись от первого шока, несчастная влюбленная поплелась обратно в жестокое общество "девочек", готовящих, без сомнения, новые каверзы.
   Впрочем, бухгалтерия, конечно же, не желала ей зла. Напротив, все чрезвычайно сочувствовали завязывающемуся на их глазах роману и готовы были любой ценой поддерживать его развитие.
   А Тарасхватов был непроницаем. Все было как всегда. Жадно вглядывающиеся в начальника глаза многочисленных подчиненных не обнаруживали ни малейших перемен. Все такой же пунктуальный и аккуратный, за десять минут до начала рабочего дня появлялся он в своем кабинете, в известном ему одному порядке раскладывал на поверхности своего обширного стола многочисленные документы и приступал к руководству.
   Народ института, склонный к статистической обработке данных, заметил, что ежедневно Ивану Деомидовичу требуется как минимум одна жертва. Сорвав на ней свой начальственный гнев, доведя до состояния "руки дрожат, ноги слабеют, в голове тупой звон", он словно подпитывался энергией: весь как-то расправлялся, добрел взглядом, даже движения у него становились какие-то округлые, а голос - сдобный. День, когда Тарасхватову не удавалось "поплясать на чьих-нибудь костях" (так сослуживцы именовали разнос очередной жертвы), был крайне редок. Девять солидно укомплектованных отделов сектора - более чем достаточный простор для деятельности ретивого администратора.
   Если же - не дай Бог! - Иван Деомидович сам становился объектом начальственного разноса, что нечасто, но все же случалось, он отыгрывался на подчиненных в усиленном режиме. "Пляска на костях" превращалась буквально в массовое избиение.
   А вечером Тарасхватов аккуратно складывал в ящики стола все скопившиеся на его поверхности бумаги, прихватив пару-тройку неотложных в свой темно-зеленый неестественно тонкий "дипломат" (для папиросной бумаги, предположил когда-то опальный стажер Чепаха) и с непроницаемым лицом неторопливо спускался в просторный вестибюль института, где его уже ждала трепещущая Лариса Борисовна. Она всегда стояла у крайнего левого окна и, поставив на подоконник сумку, что-то в ней сосредоточенно перебирала. Завидев на лестнице фигуру Ивана Деомидовича, она подхватывалась и неторопливо шествовала к выходу. Возле дверей происходила их дежурная нечаянная встреча, после чего Тарасхватов провожал свою спутницу до ее дома, целовал на прощанье ручку и откланивался.
   Рассказы Ларочки заметно потускнели. Оказалось, что разговоры по пути они ведут исключительно светские, - о погоде, ценах на продукты, малозначимых институтских делах. Неловкие попытки Ларочки затрагивать темы более личные завершились полным провалом. Кавалер отделывался неопределенными обтекаемыми фразами и умолкал.
   Однажды, подстрекаемая заскучавшими подругами, Ларочка отважилась пригласить Ивана Деомидовича на вечерний чай. Разумеется, эта акция была тщательно подготовлена накануне: проведена внеочередная генеральнейшая уборка, закуплены разные аппетитности и т.д. и т.п. Однако, зайти в гости Тарасхватов наотрез отказался, сославшись на необходимость ожидать в ближайшее время дома важный междугородний телефонный звонок. На неуверенное ларочкино "тогда, может быть, завтра?" он ответил уклончиво и неопределенно. Больше незадачливая влюбленная подобных попыток не делала.
   Ситуация становилась анекдотической. С регулярностью рейсового автобуса Иван Деомидович провожал Ларису до дома (отметим, что это было ему отнюдь не по пути) и... все. Надо было что-то делать.
   Однажды по служебной надобности Лариса Борисовна задержалась после работы минут на пятнадцать. Кое-как завершив свою работу, она выпорхнула в вестибюль... Конечно же, никого там не было. На следующий день Людмилка, накануне специально проследившая момент ухода начальника, утверждала, что Тарасхватов ни малейшего неудовольствия внешне не выказал, спокойно оглядел вестибюль и отправился домой. "То есть, конечно, не обязательно домой. Или не обязательно к себе", - не преминула добавить языкастая наблюдательница.
   Назавтра вечером проводы состоялись в обычном порядке. Лепет Ларочки о вчерашней задержке на работе Иван Деомидович выслушал равнодушно, вопросов не задавал, досады не демонстрировал.
   Дома Ларочка всплакнула. Ее душа просила - нет, уже требовала! - ярких чувств и сильных эмоций. Да, собственно, и не только душа...
   - Хоть бы в кафе тебя раз пригласил, что ли, - возмущались девочки. - Ну или в кино, наконец! Да он ухаживает за тобой, или нет? Комплименты говорит, например?
   - Ну, в принципе, бывает, - без вдохновения врала Ларочка. Девочки качали головами.
   Не выдержав такого положения дел, все та же Маргарита из планового преподнесла Ларисе Борисовне два билета в театр. Местная труппа давала какой-то классический спектакль. Места были хорошие, - партер, пятый ряд, в центре.
   - Скажи, что, дескать, так и так, случайно предложили. Не составите ли мол, компанию, мне было бы очень приятно, - учили девочки.
   Трепеща, Ларочка вечером упомянула про билеты (идти предстояло в ближайшую субботу). Тарасхватов согласился на удивление быстро и даже с видимым удовольствием. Договорились о месте встречи: скверик перед театром, скамейка напротив скульптуры ("Материнство": два разновеликих валуна неопределенной, но весьма обтекаемой формы, украшенных стараниями творчески настроенных подростков сомнительной наскальной живописью).
   В назначенное время Лариса Борисовна в самом лучшем своем наряде, в макияже, наложенном умелой людмилкиной рукой, исполненная самых трепетных ожиданий, нервно прогуливалась в районе означенной скамейки. Предложение Людмилки намеренно опоздать, как положено истинной женщине, она с негодованием отвергла, втайне боясь, что уже издали, не увидев ее, Иван Деомидович развернется и исчезнет в туманной дымке.
   Самые страшные предчувствия, - заболел, умер, ждет звонка из-за границы, - не оправдались. Тарасхватов появился вовремя, привычно поцеловал ручку, взял под локоток и уверенно повел в храм искусств.
   Зал был наполовину пуст. Местные артисты большой популярностью у населения не пользовались, аншлаги случались только во время гастролей столичных театров. Впрочем, Ларочка вряд ли была в состоянии оценить происходящее на сцене. Все ее внимание сконцентрировалось на левом подлокотнике кресла, где в максимальной доступности для соседа расслабленно (хотя и с огромным внутренним напряжением) лежала ее рука. Накануне руки были по самому высшему разряду отмассажированы, обработаны чудодейственными кремами и наманикюрены, на что ушла весьма заметная часть ларочкиной зарплаты. Такие жертвы не должны были пропасть даром, и Лариса страстно надеялась, что ее кавалер завладеет сим невинным, но вполне соблазнительным элементом женского тела при первой же возможности.
   Но кавалер упустил первую возможность, а затем и вторую... и третью... Похоже, что Иван Деомидович был целиком и полностью поглощен действием спектакля. Он прочно сцепил руки на груди (ах, к сожалению, на своей!) и внимательнейшим образом следил за игрой актеров. В его лице они приобрели замечательно благодарного зрителя! В соседнем же кресле жестоко страдала забытая Лариса Борисовна.
   Антракт разочаровал не меньше. Тарасхватов не предложил даме посетить буфет (бутерброды с красной рыбой, голландским сыром, черной икрой; пирожные с пышным кремом; шампанское, белое вино, коньяк; соки, ситро, минеральная вода; наконец, шоколад самых разнообразных видов), дефилировал с ней по фойе, делясь впечатлениями о спектакле (Лариса старательно кивала, добавляя порой для убедительности подходящие междометия). С первым же звонком Иван Деомидович ринулся в зал, готовый всеми фибрами воспринимать высокое искусство.
   Ларочка была в отчаянии. Она уже предполагала, что будет дальше: традиционные проводы до подъезда и привычный - а когда-то такой многообещающий! - поцелуй в ручку на прощание. Спокойной ночи, Лариса Борисовна. Счастливого пути, Иван Деомидович. Всего доброго. Будьте здоровы. Было очень приятно. Взаимообразно. Вам пора. Да, пожалуй, пора. Ну и идите наконец. А и шли бы вы, Иван Деомидович... Какого черта?..
   Спектакль завершился. Актеры быстренько, пропорционально дозе хилых аплодисментов, откланялись и исчезли в складках занавеса. Культурно обогащенный народ потянулся к выходу.
   По пути домой Тарасхватов казался вполне удовлетворенным: высказывал свои взгляды на особенности сценического мастерства, хвастался личным знакомством с кем-то из театральных сфер. Бесконечно несчастная Лариса проклинала Маргариту с ее подаренными билетами и благими намерениями.
   Уже возле самого подъезда она вдруг неожиданно для самой себя отчаянно выпалила: "Иван Деомидович, скажите на милость, а зачем я вам нужна?" (Это "на милость" вырвалось явно под влиянием только что просмотренной классики).
   Тарасхватов резко остановился, и лицо его приняло ошарашенное выражение. Почувствовав, что ей все равно уже нечего терять, Лариса продолжила:
   - Вы ежедневно провожаете меня... Я, конечно же, благодарна, это с вашей стороны очень... Но почему? Извините, но я не понимаю... Наши отношения... То есть именно, какие у нас отношения? Можно было предположить...То есть, не то, чтобы я предполагала, но согласитесь, можно подумать...
   Иван Деомидович был явно не готов к подобному разговору. Он пожал плечами, зачем-то посмотрел на часы, опять пожал плечами и произнёс что-то типа "я, собственно, не вполне понимаю...", после чего, так как Лариса Борисовна решительно была не в силах продолжать разговор и намертво застыла в окаменелой неподвижности, наскоро откланялся и отбыл.
   Описанный поход в театр состоялся уже полторы недели тому назад, и о его подробностях, разумеется, уже был осведомлён весь институт. Ларочка трагически рыдала за своим столом, девочки активно сочувствовали, в кулуарах бурно обсуждали. По совету Людмилки Ларочка стала ежедневно задерживаться на работе минут на десять - пятнадцать; этого хватало, чтобы Иван Деомидович невозмутимо удалился восвояси ("да и пошёл бы он куда подальше, проклятущий!"). Роман умирал, не родившись. Разочарование было всеобщим.
   А тут еще поползли слухи о какой-то глобальной реорганизации, массовых сокращениях и тому подобных катаклизмах. На фоне предстоящих событий интерес к дуэту Тарасхватов - Светоборова и вовсе угас.
  
   * * *
  
   Однажды вечером у Матвея затрезвонил телефон.
   Затрезвонил, надо заметить, совершенно не вовремя: был разгар второго тайма футбольного матча "Судостроитель" - "Меркурий", а в местном "Меркурии" у Матвея играл не то, чтобы близкий друг, но все же одноклассник Федька Чиркунов, и стоял Федька на воротах, а поэтому был фигурой в городе известной. Будучи человеком, в общем-то, довольно-таки равнодушным к спорту во всех его проявлениях, матчи "Меркурия" Матвей старался не пропускать и числил себя в его болельщиках.
   На этот раз игра складывалась для "Меркурия" неудачно, уже в первом тайме Федька трижды вытаскивал из сетки загнанный туда вражескими форвардами мяч, однако во второй половине удалось один мяч отквитать, атаки на "Судостроителя" становились все острее, и как раз был назначен в их ворота пенальти, когда раздался этот досадный звонок. Проклиная день и час, когда установил он телефон не где-нибудь, а именно на кухне, и давая себе клятвенное обещание в ближайшее же время приобрести второй аппарат, Матвей с неохотой оторвался от телевизора (капитан "Меркурия" мучительно долго устанавливал мяч на ударной позиции) и рванул в кухню, втайне надеясь, что вот сейчас телефон замолчит, и с чистой совестью можно будет вернуться в кресло. Однако он все трезвонил и трезвонил, и трубку пришлось-таки снять.
   Оказалось, что он действительно зря оторвался от футбольной трансляции: неизвестная глуховатая бабуся ошиблась номером.
   Из комнаты донесся рев трибун, - то ли по поводу гола, то ли из-за позорного промаха. Не успел вернувшийся к телевизору Матвей разобраться в ситуации, как телефон зазвонил снова. Моментально вскипев, - ведь наверняка же это опять была все та же чертова старушенция! - он ворвался в кухню и сорвал трубку, но голос он услышал хотя и женский, но отнюдь не старушечий, а очень даже знакомый, и Матвей моментально забыл свои страсти по "Меркурию" и обрадовался, потому что был это никто иной, как Верка собственной персоной.
   Вера, младшая сестра Матвея, жила со своим семейством на противоположном конце города. Семейство это, кроме самой Веры, состояло из двух сыновей-погодков, Максима и Антона, соответственно - пятнадцати и четырнадцати лет от роду, шестилетней дочки Галюшки и двух собак - черного скотчтерьера Тибула и миттельшнауцера Гаспара. В отличие от собак, живущих душа в душу, Верины сыновья находились в состоянии перманентной войны и бесконечно изощрялись в изобретении различного рода взаимных пакостей. Чем удачнее оказывалось изобретение, тем большую бурю эмоций вызывало оно в семейном кругу, так как в водоворот событий моментально вовлекались и мать, и сестренка, и четвероногие домочадцы.
   Умотанная работой и домашним хозяйством Вера, уже давно понявшая тщетность призывов к миру и братской любви, действовала однообразно, но эффективно, охаживая балбесов по взъерошенным загривкам скрученным в жгут передником, попутно высказывая также не отличающиеся разнообразием предсказания по поводу их дальнейшего многоперспективного будущего.
   Галюшка, забравшись с ногами на подоконник, восторженно приплясывала там, выкрикивая в азарте самые неожиданные... собственно, весьма непросто точно определить, что именно она оттуда выкрикивала. Вера как-то раз назвала их "лозунгами". В числе "лозунгов" могли оказаться и навязчивые рекламные слоганы, и цитаты из детских стихов, и строки из популярных песен, и бог знает, что еще такое. Однажды Галя совершенно угасила разгоревшийся было очередной конфликт тем, что начала скандировать со своего наблюдательного поста: ******************************.
   Отец этих замечательных детей, некий Игорь Игоревич, до сих пор документально числящийся супругом Веры, на самом деле таковым давно уже не являлся. Будучи человеком, подверженным всякого рода эффектным увлечениям, он часто менял места работы, преимущественно выбирая такие, где было посвободнее со временем (и, как водится, поскромнее с зарплатой), и страстно предавался то полетам на параплане, то гонкам на горных велосипедах, то сплавам по бурным рекам.
   Эти увлечения не только поглощали львиную долю его заработков и свободного времени, но и опустошили семейную копилку, которая содержала в себе кое-какое наследство, оставленное любимому сыну скончавшейся четыре года назад матушкой. Обнаружилось это опустошение случайно, когда Вера собралась купить бурно растущей дочке диванчик взамен ставшей безнадежно короткой детской кроватки.
   И без того раздраженная хроническим безденежьем, Вера не выдержала. Более всего взбесила ее не столько сама трата денег, сколько то, что Игорь сделал это тайком. Оказалось, что было приобретено "по случаю" кое-что из горнолыжной "сбруи", как он выразился.
   "Случай" оказался роковым. Пару объемистых чемоданов и три спортивные сумки с движимым имуществом (включая пресловутую "сбрую") за два приема пришлось перетащить Игорю в квартиру отца, который после смерти супруги одиноко хозяйничал в трехкомнатной квартире на окраине города и откровенно обрадовался возвращению единственного отпрыска под родную крышу.
   С тех пор Игорь жил в свое удовольствие, изредка наведываясь в семью "для воспитания потомков", как он эти визиты скромно называл. По сути же они заключались обычно в совместном посещении ближайшего кинотеатра, иногда - торгового центра, где приобретались какие-либо не слишком обременительные для кошелька элементы одежды или школьные принадлежности.
   Финансовое вспомоществование семье со стороны выселенного отца было чисто символическим, так как болезненно самолюбивая Вера о деньгах гордо молчала, а Игорь делал вид, что искренне считает достаточными те нерегулярные и более чем скромные суммы, которые он оставлял на кухонном столе после очередного "воспитания потомков".
   Кроме основной своей работы в виварии мединститута, Вера подрабатывала, моя по вечерам полы в какой-то конторе, и еще умудрялась по выходным заниматься репетиторством, натаскивая старшеклассников по химии и биологии. Денег хватало, но буквально впритык.
   Матвей очень любил свою сестрицу и с удовольствием бывал у нее, хотя и не часто: изрядное время уходило на дорогу даже в один конец, к тому же велик был шанс не застать Веру дома, а телефона у нее не было.
   Последний раз Матвей посещал сестру пару недель назад, притащил ей целую сумку разной снеди, якобы приобретенной на неожиданную премию (деньги она отказывалась брать категорически, или брала только в долг, упрямо возвращая с ближайшей зарплаты), вдоволь пообщался с племянниками и даже заночевал у них в комнате, так как впереди было воскресенье, а ехать к себе под внезапно разгулявшимся проливным дождем не было ни малейшего желания. И вот сейчас в трубке звучал ликующий голос Веры, и сообщал этот голос о выдающемся событии, а именно - установке в ее квартире телефона. Оказывается, Игорь от каких-то щедрот отвалил супруге вполне приличную сумму, которая с некоторыми добавлениями позволила обзавестись этим долгожданным средством связи.
   Торжественно Матвею была продиктована заветная комбинация цифр, и тут же ему было поручено проверить ее дееспособность. Номер был набран, и снова на другом конце провода звучали восторженные голоса сестры и - по очереди - все троих племянников. На заднем плане отчетливо прослушивались возбужденные притявкивания Тибула и Гаспара, принимавших посильное участие во всеобщем ликовании.
   Событие было действительно знаменательное, в связи с чем любимый брат был торжественно приглашен в ближайшую субботу на "обмывку аппарата". Пообещав непременно приехать, Матвей повесил трубку.
   Вернувшись в комнату он застал уже последние минуты матча, но был вполне удовлетворен тем, что все закончилось вничью, 3:3.
   А совсем близко к ночи, когда Матвей расстилал уже постель, позвонил Мишка Заказов. Он многословно (и это по межгороду-то!) рассказывал что-то о своих делах, смутно намекал на какие-то крутые перемены в его, Мишкиной, судьбе, не говоря, впрочем, ничего конкретного, а под конец попросил позвонить той самой его подруге (блондинка, темно-зеленая "девятка", дачка в Стельматеевке), передать ей пылкий заказовский привет и - это главное! - упомянуть, что он, Мишка, пребывает сейчас в долгосрочной загранкомандировке ("...и напусти там туману, старик, мол, такое дело, что ни написать, ни позвонить... понимаешь, нет?").
   На этот раз Матвей повесил трубку с чувством острого неудовольствия: с какой стати ему звонить каким-то неизвестным красоткам, да еще и врать при этом? Вот еще удовольствие... Брюзжа что-то по этому поводу себе под нос, он вступил в борьбу с нахально сбившимся внутри пододеяльника пледом и одержал победу не без труда. Укладываясь, он вспомнил радостные голоса сестрицы и племянников, приятную перспективу предстоящего визита (торт купить, что ли... или кило мороженого?) и снова обрел благорасположение духа.
  
   * * *
  
   При виде пакета с мороженым, а также огромной шоколадины в придачу ("готовьте терку, аборигены, будем облагораживать мороженое!"), племянники возликовали, а Галюшка даже взвизгнула от радости и пылко обняла присевшего для такого случая на корточки дядю.
   В комнате обнаружился торжественно оборудованный стол с традиционным "оливье", нарезанной колбаской, сыром и разными домашними соленьями, по которым Вера была признанной мастерицей. В центре красовалась бутылка шампанского, - единственного алкогольного напитка, употребляемого принципиально непьющей Верой.
   Процесс откупоривания шампанского был прямо-таки триумфальным: мало того, что в кои-то веки Матвею справиться с этим мудреным делом, не пролив ни капли ("держи под сорок пять градусов, Матюха, я где-то читала, нужно именно сорок пять!.."), так еще и пробка, описав эффектную дугу, звонко тюкнула прямехонько по трубке стоящего на журнальном столике новенького телефонного аппарата! Последовавшая за этим снайперским попаданием буря восторга буквально вознесла Матвея на пьедестал.
   Когда основные кушанья были съедены, и очередь дошла до вожделенного десерта, Галюшка порадовала присутствующих очередным перлом, надолго вошедшим в семейный лексикон, - опасаясь, что активно налегающие на лакомство братья не оставят ей добавки, она возмущенно заявила нечто вроде: "конечно, они опять в сто раз больше меня съедят, они же уже большие, у них вон какие лопасти!". Эти самые "лопасти", объединившие в себе сразу два слова, несомненно связанные с прожорливостью - лопать и пасть, - вызвали такой гомерический хохот, что Галюшка совершенно спокойно и не торопясь могла доедать все оставшееся мороженое: братья буквально кисли от смеха, а стоило хохоту стихнуть, достаточно было объявить "эй ты, прикрой лопасть!" - и все начиналось снова.
   Поздно вечером, когда с трудом угомонившиеся мальчишки и их свернувшаяся было в кресле перед телевизором сестренка уже крепко спали в своих постелях (Матвей традиционно был оставлен ночевать), Вера, домыв посуду, позвала брата в кухню. Там она села напротив него на табуретку и некоторое время сидела молча, глядя куда-то в пространство и прикусив ноготь большого пальца левой руки. Матвей терпеливо ждал, зная, что так она всегда настраивается на что-то важное. Наконец, она решительно положила на стол сжатые кулаки и начала:
   - В общем, так, Матюша. Мне нужен твой совет. Видишь ли, подружек у меня хватает... даже и настоящие есть, ты их знаешь, две Татьяны... но они женщины, куда деваться.
   - Да уж, от этого недостатка трудновато избавиться, - с готовностью согласился Матвей.
   Но Вера шутку не поддержала, а снова прикусила палец, не сводя на этот раз глаз с брата. Он почувствовал, что она в этот момент решает, стоит ли ей говорить ему то, что собиралась. Пауза затянулась, но Матвей терпеливо ждал.
   - Мне нужен именно мужской совет, - снова заговорила Вера. - Мужской, понимаешь?
   Он молча кивнул.
   - Ты ведь знаешь, я считаю себя свободной женщиной, хотя и не разведена с Игорем. Я думаю, что имею на это моральное право.
   Вера взглянула на брата. Он молча выжидательно смотрел на нее.
   - Да, полное моральное право, - с нажимом повторила она. - И я не собираюсь ставить на себе крест. С какой стати? Я еще вполне ничего, между прочим... и это не мое мнение...
   - Верунчик, - не выдержал Матвей, - ты молодая интересная женщина, и моральное право у тебя, безусловно есть... хотя ты и знаешь, что я думаю по поводу развода... и как можно быстрее...
   - Дело не в разводе, - нетерпеливо перебила его сестра. - Я конечно же разведусь, зачем мне этот... виртуальный супружник... речь не об этом. Не будем насчет того, что я молода, - хотя, опять же, все относительно, - но надеюсь, что еще в какой-то степени интересна. Хотя бы как личность, не будем о внешности.
   Матвей открыл было рот, но был остановлен решительным жестом Веры.
   - Ладно, я же говорю, речь не об этом. В конце концов, все мы кому-то нравимся, кому-то нет. Я не об этом. Мне нужно узнать одну вещь. Вернее, понять. Это связано с психологией мужчины, поэтому я и спрашиваю тебя. Правда, для самого тебя - лично, - это вряд ли близко...
   Она коротко усмехнулась чему-то своему, но тут же нахмурила брови и продолжила:
   - Все же тебе легче представить, понимаешь? Смоделировать такую ситуацию, понимаешь?
   - Пока что ничего не понимаю, - честно признался заинтригованный Матвей.
   (В какую такую историю попала его Верка? Что еще за мужчина появился в ее жизни, мысли или поступки которого ему предстоит моделировать?)
   - Ну вот скажи мне, как ты думаешь, если мужчина... ну, скажем так, не слишком молодой... и даже вовсе не молодой... я почему и говорю, что тебе это не может быть тебе действительно близко... В общем, пожилой мужчина - и женщина моих лет. Встретились. Ну... подружились. Взаимный, что называется интерес. Во всех отношениях.
   Так, подумал озадаченный Матвей. Это что же за старый ловелас тебе встретился? Интерес, видите ли, во всех отношениях. Ну, у него-то понятно, интерес, а ты-то, сестрица?
   - У него-то понятно - интерес, - произнес он вслух. - Если уже пожилой. К молодой-то женщине! Обязательно должен быть интерес, еще какой.
   - Нет, ты все как-то не о том, - досадливо прервала его, слегка, впрочем, покраснев, Вера. - Ты подожди, не сбивай меня... я и сама собьюсь, Матюша.
   Она резко встала, едва не опрокинув табуретку, и принялась размеренно ходить по тесной кухоньке: три шажка в одну сторону - три в другую.
   - Я тебя вот о чем хотела спросить. Представь, что у тебя есть подруга, и она тебе... скажем так, симпатична. И никаких далеко идущих планов ты не строишь. Не та ситуация. И она, надо полагать, не строит. Ну, хорошо вместе, и ладно. И замечательно. И славненько. Чего бы лучше.
   Стало ясно, что Вера не решается перейти ближе к делу, но Матвей твердо решил больше сестру не прерывать, поэтому молча встретил этот парад синонимов.
   - Вот так... хорошо. Ну, а потом - потом вы какое-то время не общаетесь. Живете далеко друг от друга. Я имею в виду - непосредственно не общаетесь. Ну там, телефон, письма - это понятно. Но лично - нет. Вот представь себе это, Матюша, и скажи: что такое у тебя, в смысле - у него, может произойти, если он решает для себя, что - все. Конец.
   Она замолчала.
   - Ну, ты спросила, - протянул Матвей. - Для этого, как его... моделирования... слишком мало данных. Мало ли что... другую встретил, например. С которой не по телефону... а поближе. Самый банальный вариант.
   - Нет, это не подходит, исключено. Понятно, что самый банальный... но нет, это отбрасываем.
   - А ты уверена, что - отбрасываем?
   - Да, да, абсолютно! Это не самоуверенность, Матюша, просто я знаю.
   - Ну ладно, предположим. Тогда что-нибудь типа "с глаз долой - из сердца вон". Такое может быть? Остыл. Отвык. Разочаровался.
   - Ну как, как разочаровался?! Для этого как раз тесное общение нужно, чтобы разочароваться! Разве нет?
   - Ну, не разочаровался. Просто остыл. Большое видится на расстоянии, так? А если на расстоянии - и ничего не видно? Ну, прошло какое-то временное увлечение... Я не знаю даже, как назвать. Ну, наваждение. Бывает же!
   Когда он произносил последние слова, Вера ощутимо вздрогнула и посмотрела на брата чуть ли не испуганно.
   - Да-да, наваждение... И все же... как-то это...
   Она тяжело, словно разом обессилев, опустилась на табуретку и закрыла лицо ладонями. "Плачет?" - испугался Матвей. Но она убрала руки, и лицо ее было спокойно, а глаза сухие и усталые, и он впервые заметил, сколько морщинок собралось в их уголках. Вера вымученно улыбнулась и бодрым голосом объявила:
   - Давай-ка, братец, спать. И чего я к тебе привязалась? Нет, Матюха, нельзя мне пить, вот нельзя, и все тут. Ерунда всякая в голову лезет. И ведь не только лезет, понимаешь ли, а еще и вылезает наружу, вот ведь какая незадача! И изливается на тех, кто не успел увернуться. Вот ты и не увернулся сегодня, Матюха. Эх, братец, и что ж ты не увернулся-то?
   - Ну ничего, - продолжала она, уже отправляясь в комнату за чистым постельным бельем, - не обращай внимания, братец. И вообще забудь. Это все так... эмоции. Ерунда. Разберемся.
   Матвей понял, что на вопросы, так и просящиеся к нему на язык, ответов он не получит. Ну что ж. Может, случится и еще разговор. Когда-нибудь, если Вера захочет. И уже засыпая, он подумал, что много отдал бы за то, чтобы в глаза посмотреть тому старому черту, который посмел пренебречь его Веркой.
   А Вера, переодевшаяся уже в длинную, до пят, ночную сорочку, вернулась в кухню и положила на чисто протертую клеенку стола толстую тетрадь с ярким изображением какого-то зарубежного поп-идола на обложке. Забравшись по-детски коленками на табуретку, она раскрыла тетрадь (заполненную записями более, чем наполовину) и бегло пробежала глазами по последней исписанной странице. С минутку посидела, задумавшись, и начала писать: быстро, уверенно, размашистым легким почерком.
  
   * * *
   Прошло дня четыре, прежде чем Матвей вспомнил о просьбе Заказова. С некоторым усилием он заставил себя найти листок с записанным на нем телефоном мишкиной пассии и отправился на кухню. Минут через десять обнаружилось, что он все еще сидит за столом, на котором лежит этот клочок бумаги, так и не прикасаясь к телефонной трубке. Ну, вот не хотелось ему звонить этой неизвестной красотке, и все тут. Было это глупо, и было это слабоволие. Оценив ситуацию именно так, Матвей решительно снял трубку и набрал номер.
   К телефону подошли не сразу, и Матвей не без облегчения уже собирался повесить трубку на рычаг, но в этот момент длинные гудки прервались, и чуть запыхавшийся приятный женский голос произнес:
   - Алло, я вас слушаю!
   Поздоровавшись, Матвей попросил к телефону Алину, втайне надеясь, что это окажется именно она, - уж очень симпатичным показался ему голос абонентки. Надежды его оправдались: это оказалась Алина собственной персоной.
   Стараясь говорить по возможности четко и официально, Матвей передал то, о чем просил Михаил: пылкий привет и туманные намеки на длительную и чуть ли не секретную загранкомандировку. С оттенком легкого удивления в голосе Алина поблагодарила за информацию, но вопросов, как ожидал Матвей, задавать не стала. Возникла неловкая пауза, во время которой никто не решался первым положить трубку.
   Наконец, Матвей промямлил что-то вроде "ну что ж, у меня, собственно, все...", услышал в ответ "да-да, спасибо еще раз... всего доброго" и короткие улетающие вдаль гудки. Разговор был окончен, поручение успешно выполнено. Матвей мысленно поставил жирную галочку в списке неотложных дел и благополучно забыл о неизвестной ему Алине. Тем более, что внимание его было в значительной мере отвлечено странными событиями, происходящими в его квартире.
   Во-первых, однажды ночью почудились ему голоса в кухне. Некоторое время сквозь сон слышал он невразумительные обрывки приглушенного разговора, причем особенно явственно доносилось чье-то довольное похохатывание. Сообразив наконец, что это отнюдь не элемент ускользающего сна, а вполне реальные звуки, Матвей сорвался с дивана и бросился в кухню, где его встретила вполне обычная и нормальная темнота, периодически разрываемая сполохами рекламы находящегося неподалеку ночного клуба "Светотень". Понятно, что никто в кухне не обнаружился, зато таинственным образом пробудившийся кран принялся звонко долбить каплями по крышке оставленной в мойке кастрюли.
   Завернув вентиль до упора, Матвей вернулся в комнату и долго не мог заснуть, ловя себя на том, что напряженно прислушивается к обступившей его ватной тишине. Когда к нему на постель запрыгнул бесшумно подкравшийся Кошкин, он даже вскрикнул от неожиданности, с досады бесцеремонно спихнул незваного гостя на пол, и лишь после этого как-то сразу успокоился и крепко уснул.
   Еще одна странность случилась двумя днями позже, когда он болтал по телефону со старым приятелем Севой Турчаниновым, известным в среде своих знакомых как Севка Турчик. Разговор затянулся, что совершенно не понравилось все тому же Кошкину, который немедленно, сию секунду, требовал заполнения его миски свежей порцией корма. Сначала он с настойчивым мявом обтирал ноги хозяина, затем перешел к действиям более наглядным, запрыгнув на подоконник и царапнув пару раз плотно закрытую стеклянную банку, в которой традиционно хранился любезный его сердцу и желудку "Вискас". Увлеченный разговором, Матвей проигнорировал эти недвусмысленные намеки. Тогда настырный кот приналег на вожделенную банку так, что она с грохотом обрушилась на пол, лишь чудом не расколовшись. Не выпуская трубку из руки, Матвей схватил за шиворот съежившегося на подоконнике кота и с размаху запустил им в открытую дверь. Привычно приземлившись на растопыренные лапы, опальная животина моментально исчезла в недрах квартиры.
   В этот самый момент и раздался бой часов.
   Вернее, сначала послышалось то характерное сипение, которое издают старинные стенные часы, собираясь с силами, чтобы издать положенные по штату звуки, а затем - как бы на выдохе - надтреснуто зазвучали удары: первый, второй, третий... восьмой. Уже на втором ударе Матвей ошалело опустил руку с трубкой, в полнейшем недоумении осматриваясь по сторонам.
   Обстановка была до боли знакомая, - старенькая кухонная мебелишка, газовая плита, холодильник, на котором тикал самый что ни на есть заурядный будильничек китайского производства, выселенный на кухню по причине патологически слабого сигнала. Издаваемый им хилый звоночек не мог проникнуть сквозь плотные покровы матвеевого утреннего сна, поэтому пришлось приобрести будильник другой, - пронзительно горластый, - а этот выселить на кухню. В общем, никак нельзя было заподозрить этот малопочтенный хронометр в неожиданно пробудившейся способности производить чуть ли не бой курантов.
   Кстати говоря, и время-то было - почти одиннадцать вечера, а уж никак не восемь.
   Матвей крутил головой, пытаясь обнаружить источник звука - не тут-то было: находился тот явно здесь, в кухне, а не доносился откуда-нибудь извне, однако запеленговать направление решительно не удавалось. Ударив в последний, восьмой, раз, невидимые часы издевательски хрюкнули, - и звук исчез окончательно.
   Вскочив со стула, Матвей обнаружил, что до сих пор держит в руке телефонную трубку. Не поднося ее к уху, напрочь забыв о существовании Турчика, он повесил ее на рычаг и принялся бесцельно бродить по квартире.
   Шебархнулся где-то в глубине ванной обиженный Кошкин, а больше обратить внимание было и не на что. Отчетливо попахивало то ли чертовщиной, то ли сумасшествием. В стойкости своего разума Матвей сомневаться не стал, а в чертовщину не верил. По крайней мере, было так до сегодняшнего вечера. Тут же полезли в голову воспоминания о всевозможных прочитанных статьях и просмотренных передачах на тему полтергейста и прочих барабашек.
   - Вот еще не хватало! - объявил он в полный голос. - Все это чушь, муть и ахинея!
   И никто не стал с ним спорить.
  
   * * *
  
   На работе он ничего про эту чушь, муть и ахинею рассказывать не стал. Конечно, из обсуждения происшедшего в "четыреста восьмой", вне всякого сомнения, получился бы роскошный Великий Треп! Но это был тот редкий случай, когда Матвею не захотелось его инициировать. Подождем еще, посмотрим, решил он, тут, собственно, и рассказывать-то пока особо не о чем. И был прав, - насчет "пока". Не прошло и трех дней, как чертовщина проявила себя в очередной раз.
   Вернувшись пятничным вечером в родные стены, Матвей быстренько принял душ и отправился наглаживать свою парадно-выходную голубую рубашку, ибо был приглашен в гости: Родион Палыч Хмуров собирался отпраздновать свой сорок третий день рождения. Приглашен был весь коллектив лаборатории во главе с Кирилой свет Александровичем, так что надо было соответствовать.
   На подарок скидывались заблаговременно, и Каролина Борисовна совместно со стажеркой Люсей Черепицыной, накануне отпущенные Клетовым в честь такого дела на пару часов в торговый центр, приобрели имениннику солидные часы на позолоченном браслете (Каролина Борисовна заикнулась было в пользу какой-нибудь вазы, но Матвей, вспомнив свою посудину на окне, решительно воспротивился, и был поддержан коллективом). А теперь необходимо было лишь прифрантиться и прибыть к месту жительства Родиона Палыча, до коего было каких-то двадцать минут ходу.
   Старательно наглаживая воротничок рубашки, Матвей краем глаза уловил едва заметное движение в углу комнаты в районе телевизора, но не придал этому значения, будучи уверенным, что там орудует неугомонный Кошкин. Пришлось прикрикнуть на него строгим голосом, что было необходимой профилактической мерой, так как бессовестный кот периодически оставлял именно в этом месте свои ароматные метки. За это был он неоднократно тыкан носом, бит веником (и не только им) и запираем на долгие часы в туалет (что считалось самым суровым наказанием). Кошкин оглушительно и многократно чихал, едва ли не стукаясь при этом мордой об пол, стоически выносил рукоприкладство, но в туалете заводил такой нудный тоскливый мяв, что эта воспитательная мера возможна была только в отсутствие хозяина.
   Вот и сейчас Матвей посулил Кошкину - в случае чего криминального - отсидку в сортире до своего нескорого прихода. В углу еще пару раз шелохнулось и затихло. Закончив упражнения с утюгом, Матвей аккуратно повесил рубашку на спинку стула и в этот момент увидел Кошкина, блаженно спящего среди книг на письменном столе.
   Чертыхнувшись, Матвей - отчего-то потихоньку, чуть ли не на цыпочках - подошел к телевизору. Само собой, там никого не было. Он отодвинул занавеску, оглядел подоконник, заглянул в тумбочку с видеокассетами. Пусто. Форточка была закрыта, что исключало всякую возможность сквозняка. Каких-либо упавших на пол предметов не наблюдалось.
   - Мыши, что ли, завелись, - неуверенно предположил Матвей.
   Кошкин приоткрыл глаза и тут же снова их зажмурил.
   - Дрыхнешь тут, скотина бессовестная, дармоед несчастный!
   Кот полностью игнорировал его реплики, явно не относя их к себе.
   - Ну смотри, если это действительно окажутся мыши, я тебя, голубчик, кормить перестану, так и знай!
   С аналогичным успехом можно было вести разговор все с тем же утюгом, который, остывая, звонко щелкнул, заставив Матвея вздрогнуть.
   - Ну все, скоро совсем неврастеником стану, - констатировал он, стягивая через голову пуловер. - От утюга начну шарахаться. От телевизора прятаться. К будильнику на цыпочках подходить. На пуантах. И в дверь туалета стучать: нет ли кого? не помешаю ли?
   Говорящий сам с собой хозяин надоел коту, и он, предварительно основательно и со вкусом потянувшись, тяжело спрыгнул на пол и медленно прошествовал в коридор.
   - Ну-ну, - неопределенно напутствовал его Матвей. - Давай-давай. Хорош красавчик. Дармоед, говорю же.
   Застегнув свежевыглаженную рубашку, он еще раз подозрительно осмотрел комнату, и конечно же, опять не обнаружил ничего, достойного внимания. Осталось вдеть голову в хомут галстука, накинуть пиджак - и можно отправляться.
   Уже выходя из комнаты, он вдруг остановился на пороге, повернулся, и воровато оглянувшись по сторонам, словно кто-то мог его сейчас увидеть, неловким движением трижды перекрестил перед собой воздух, адресуясь к злополучному углу за телевизором. После этого скорчил зверскую мину, с силой ударил кулаком правой руки в ладонь левой, отчаянно покрутил головой и почти бегом выскочил в коридор.
   Хлопнула выходная дверь.
   Ленивой походкой истинного хозяина территории Кошкин прошествовал обратно в комнату и снова устроился на прежнем месте среди книг. Со вкусом зевнув, он уютно уткнулся носом в пушистый хвост и погасил свои ярко-желтые глаза. И не приоткрыл их, даже когда в углу под диваном что-то шумно завозилось, заскреблось, и издало тихий то ли вздох, то ли стон.
  
   * * *
  
   Гульбище получилось удачным.
   Холостяцкая квартира Родиона Палыча оказалась просторна, с высокими потолками, украшенными неопределенного вида лепниной, с видавшим виды ободранным паркетом и неожиданно огромным, чуть ли не с матвееву кухоньку размером, туалетом, основной фаянсовый элемент которого был почему-то вознесен на бетонный постамент.
   - Экий трон у тебя! - одышливо проворчала Каролина Борисовна, первая ознакомившаяся с этой достопримечательностью. - В твой сортир, прости Господи, со стремянкой впору ходить, Родя. Это зачем же оно так?
   Моментально образовалась целая вереница желающих полюбопытствовать, "как оно так" и, соответственно, "зачем". Родион Палыч пожимал плечами, ссылаясь на то, что так оно было на его памяти всегда. Были высказаны предположения о замаскированном тайнике ("С туалетной бумагой!" - радостно согласился Хмуров), о извращенной мании величия хозяина ("Лишь без штанов осознаю я, насколько же велик!.." - гордо провозгласил Хмуров, адресуясь в основном к стажерке Люсе, которая немедленно залилась роскошным румянцем), а сугубо практичный Генка Аргунин заметил, что основное удобство сей необычной конструкции в том, что с перепою легче "травить" - нагибаться не надо (эта неаппетитная версия стоила ему чувствительного тумака по филейной части от случившейся поблизости Вари Краснухиной).
   На этом обсуждение благополучно завершилось, ибо как раз в этот момент явилось традиционно задержавшееся высокое начальство, то есть Кирила свет Александрович, и началась процедура торжественного вручения подарка с последующим рассаживанием за праздничным столом.
   Надо заметить, что Родион Палыч мужественно отказался от предложенной ему женской частью лаборатории кухонно-хозяйственной помощи и стол наладил сам. В итоге, на столе красовалась внушительных размеров небесно-голубая кастрюлища, из под неплотно закрытой крышки на которой вытекала плотная волна пара, доносящая явственные ароматы вареной картошки; могучими ломтями было напластано сало; на обоих концах стола красовались глубокие тарелки, в которых изобильно накрошено было ассорти из соленых и маринованных овощей (особенно радовали глаз миниатюрные ядреные патиссончики), щедро заваленное кольцами репчатого лука; присутствовали традиционные сырные и колбасные нарезки, вскрытые баночки со шпротами, натертый с чесноком плавленый сыр... В общем, все было без изысков, но обильно и аппетитно, и запотевшие бутылки с водочкой извлечены были из холодильника, и минералочка присутствовала в достаточном количестве, а тут еще оказалось, что три копченые курицы разогреваются в духовке - и жизнь показалась просто совсем замечательной.
   Тосты шли за тостами;
   затем в особом фаворе оказался магнитофон, заряженный "Романтическими коллекциями";
   и все стало совсем замечательно, особенно когда был потушен верхний свет и зажжен торшер в углу, под которым тут же утвердилась в кресле Каролина Борисовна, с подчеркнутым вниманием начавшая было изучать какой-то выдернутый с книжной полки фолиант, но тут же, самым галантным образом приглашенная Кирилой свет Александровичем, покинула свое уединенное место, кокетливо отнекиваясь, но при том весьма энергично стремясь в круг танцующих;
   и занявшая было освободившееся кресло Варя тоже была тут же выдернута оттуда раскрасневшимся после только что триумфально исполненной чечетки Генкой Аргуниным;
   и так уж получилось, что тут же стихийно образовалась традиция: всякого садящегося под торшер тут же приглашать на танец, неважно - быстрый или медленный, и это создало массу забавных ситуаций, и за заветное место началась уже сначала шутливая, а затем и нешуточная борьба;
   и стажерка Люся, вызвавшаяся помыть посуду, громко выясняла, где же в этой странной кухне зажигается свет, а ринувшийся к ней на помощь хозяин почему-то тоже никак не мог вспомнить, где же он там у него включается, и в кухне долго шли энергичные поиски, и там что-то звякало, шуршало, хихикало и отбивалось;
   и обессиленная бурными танцами Светланка безуспешно призывала всех сесть и спеть "что-нибудь душевное", а Генка в ответ заблажил нечто такого содержания, что в очередной раз получил по филейной части уже от Нинели;
   и Кирила свет Александрович снял пиджак и ослабил галстук, что было шепотом оценено неутомимым Генкой как "бесстыдный стриптиз", после чего ему пришлось спасаться уже от Каролины Борисовны;
   и было настежь распахнуто окно, и в комнату ввалился сырой тяжелый воздух, заставивший всех поежиться и взглянуть на часы;
   и это оказался еще один повод вспомнить о свежеподаренном хронометре и немедленно выпить за точность его хода;
   и Каролина Борисовна, внезапно заторопившаяся восвояси, так пылко и аппетитно расцеловала ошарашенного Хмурова, и так лукаво поглядывала при этом на Кирилу свет Александровича, что заставила зааплодировать развеселившегося Матвея;
   и расхрабрившаяся Люся заявила, что она перемоет-таки всю посуду, при чем ей аплодировали уже все присутствующие;
   и, наконец, была поднята самая последняя, "на посошок", чарочка, и все потянулись на выход, причем каждый считал своим долгом дать Люсе ценный совет в области технологии и практики посудомоечного дела, так что она спешно удалилась в кухню и уже не показывалась оттуда;
   и путь до матвеевого дома оказался на удивление протяжен и извилист, но все же, к счастью, конечен, и приветливо светилось родное окно на третьем этаже, и так же приветливо открылась навстречу дверь, не дожидаясь утомительного ковыряния непослушным ключом в ускользающем замке, и приветливо же манила в свои объятия расстеленная постель, и нужно было только рухнуть лицом в прохладную белизну наволочки и не заботиться больше ни о чем... ни о чем...
  
   * * *
  
   Субботнее утро получилось позднее и тусклое.
   Выходные брюки были безнадежно измяты, на рукаве любимой рубашки обнаружилось гадкое жирное пятно, галстук же отсутствовал категорически. Не было его ни в коридоре, где в углу, почему-то аккуратно сложенная и застегнутая на "молнию", лежала матвеева куртка, ни в ванной, где нашли пристанище ботинки и - на краю раковины - носки. Чертыхаясь и беспрестанно шмыгая носом (умудрился вчера еще и простудиться!), Матвей повлекся на кухню, где жадно выпил полный стакан холодной воды из под крана (плевать на простуду!) и плюхнулся на табуретку.
   - Хорошо погуляли, - сипло сообщил он пришедшему вслед за ним Кошкину.
   Тот не выразил никакого интереса к этому сомнительному сообщению.
   - Корма тебе, дармоеду, - констатировал Матвей.
   Кошкин утвердительно мявкнул. Разве что только головой не кивнул.
   - Корма, значит, - повторил Матвей, вставая и внимательно глядя на растопыренные пальцы своей правой руки. Пальцы заметно дрожали. Он вздохнул и наклонился за кошачьей мисочкой. Его так ощутимо шатнуло, что голова чуть не пришла в соприкосновение с углом шкафа.
   - Я же говорю, хорошо погуляли, - с нажимом повторил он Кошкину.
   Когда довольный кот хрупал своим завтраком, а пересохшее нутро Матвея получило еще одну порцию холодной воды, позвонила Вера.
   - Что у тебя с голосом? - тут же поинтересовалась она. - Простыл? Или всю ночь пел хором?
   - Кажется, и то и другое, - признался он. - Впрочем, насчет хором не уверен. Возможно, я солировал.
   - А кака температура? - продолжала сестрица собирать анамнез.
   - А родители не сумасшедши ли? - подсказал он ей.
   - Это у вас вполне научный факт - с горлом, - установила Вера. - Вам надоть выпить глицерину... или съесть мыла?.. и в баню на рентген.
   - Мерси вам, матушка. Глубокое вам мерси. За доброту, за ласку, за заботу...
   - Нет, серьезно, ты как там? Серьезно разболелся или так себе?
   - Себе, конечно. В смысле, так. В общем, ерунда. Отягощенная препошлейшим похмельным синдромом.
   Выяснив и прокомментировав причины возникновения упомянутого синдрома, Вера приступила к тому, ради чего она, собственно и позвонила. И суть оказалась в том, что ей в ближайшее время, буквально-таки завтра, грозила командировка. И не то чтобы просто грозила, - была она уже утверждена и оформлена. И наличествовали уже билеты. Командировка была хорошая - в Санкт-Петербург, и тем более удачная, что всего полгода назад Вера впервые в жизни побывала в этом городе (возила стендовый доклад на конференцию, а затем осталась еще на пять дней, договорившись насчет отпуска "без сохранения"), и была настолько им очарована, что буквально грезила побывать там еще.
   И все, казалось бы, хорошо, но оставались без присмотра дети. Вернее, пацанов-то Вера могла оставить одних без особых переживаний, так как выращены они были по-спартански, умели хозяйничать самостоятельно, сомнительных друзей не имели и тэ дэ и тэ пэ. Но вот собирать и уводить в весьма неблизко расположенный детский сад Галюшку, а также вовремя забирать ее оттуда, - этого она им доверить не решалась.
   Папаша Игорь в городе в данное время отсутствовал, дед же, то есть отец Игоря, страдал позвоночником и из дома практически не выходил.
   - Слушай, Вер, - попросил Матвей, - давай я тебе через часик перезвоню! Что-то у меня мой синдром... В общем, я сейчас в душ залезу, потом "для просветления в уму" чайку выпью... или супчику...
   - Съешь осиновой коры - и взбодришься до поры, - посоветовала добросердечная сестра и отключилась.
   - Лучше уж из плесени кисель, - пробормотал Матвей и потащился в ванную.
   Тугие струи горячего душа привели его организм в более-менее дееспособное состояние. Крепкий горячий чай - с лимончиком! - в количестве двух стаканов тоже в немалой степени способствовал тому же. В голове стало проясняться. Однако сестрина проблема что-то пока не вытанцовывалась. Родственников у них в городе не было: мать умерла еще шесть лет назад, с отцом, оставившим семью еще до рождения, контактов не было никаких. Был, правда, в Красноярске дядя Андрей, мамин младший брат, с которым Вера и Матвей изредка переписывались, поздравляя с праздниками и коротко описывая свое житье-бытье. Но дядя Андрей, которому было, кстати сказать, уже под семьдесят, помочь в данном вопросе не мог никак.
   Матвей набрал номер Вериного телефона и тут же услышал:
   - Алё-алё, квартира Рябинкиных, а это кто?
   - Аллоу, - строгим басом ответил он. - Мне срочно нужен к телефону черный квадратный пес Тибул.
   В трубке помолчали. Потом неуверенный голос сообщил:
   - А он вовсе не умеет трубку держать. У него пальцы короткие.
   - Па-а-прашу вас помочь животному, - грозно приказал Матвей. - У вас, я полагаю, пальцы достаточно длинные?
   - Достаточно, - согласились в трубке. - Но я не знаю...
   Что там не знали на другом конце провода, осталось неизвестным, потому что в этот момент в трубке зашуршало, забормотало издалека, и, наконец, голос Веры произнес:
   - Кого тут интересует квадратная собака?..
  
   ... После недолгого совещания решение было принято, и было оно следующим: через два дня, в понедельник, Антон прогуляет школу, на вторник и среду Матвей оформит два своих законных отгула за сверхурочную работу и возьмет племянницу на себя. Затем на два дня обещала помочь Верина подруга, Татьяна-вторая, а там уже снова выходные. Затем предстояло как-то пережить еще одну неделю, и там, если Матвей не придумает что-нибудь удачнее, братья по очереди будут прогуливать школу и сидеть с сестрой. Естественно, что дядя должен был ежедневно отслеживать положение дел по телефону и, по возможности, заезжать для более полного контроля (помочь с приготовлением пищи, кроме того, согласилась соседка).
   Итак, все было так или иначе решено, и Вера могла спокойно командироваться в Санкт-Петербург. Вот только спокойно ли?
   Уже собрав в дорогу объемистую спортивную сумку, она закрылась в кухне и достала заветную тетрадь. Долго, словно интересную книгу, перечитывала мелко исписанные страницы. И на последней, не удержавшись, усмехнулась.

* * *

  
   Поговорив с Верой, Матвей попытался было залечь с книгой, но как-то не читалось. Пришлось врубить телевизор. Посмотрев непонятную концовку французской мелодрамы, он пощелкал каналами и остановился на одном из бесчисленных ток-шоу, заполонивших голубой экран.
   Жизнерадостная средних лет, но весьма удачно заретушированная под юницу, ведущая энергично бегала с микрофоном по студии, задавая присутствующим гостям и зрителям различные вопросы. Все эти вопросы касались небезразличной сейчас Матвею темы: о потусторонних силах. Похоже было, что существование таковых собравшейся компанией под сомнение даже не ставилось, а проблема заключалась лишь в том, опасны ли они для человека и как с ними можно общаться.
   Благообразный старичок из числа зрителей увлеченно поведал о встреченном в далеком детстве домовом. Тот был классически невелик росточком, темен и мохнат. Будучи застигнут деревенским парнишкой в сенях, домовой метнулся в угол за кадушку с водой, зачем-то пронзительно свистнул и наслал на пацаненка "морок", - тот очнулся сидящим все в тех же сенях на полу и изрядно, по причине позднеосеннего времени, замерзшим.
   Вполне современная дама, смущаясь, рассказала о том, как ее посетил призрак соседа по лестничной клетке, скончавшегося аккурат за девять дней до этого. Бесплотный полупрозрачный гражданин чуть ли не полчаса колыхался ночью по ее квартире, доведя несчастную до полного ступора. На естественный вопрос ведущей о свидетелях дама, еще более смутившись, призналась, что муж ее как раз дежурил в ночную.
   Камера показала общий план трибуны со зрителями, радостно комментирующими удивительное событие.
   Затем в ход был пущен популярный киноартист, вольготно рассевшийся на одном из кресел в центре студии. Он выдал на-гора явно неоднократно исполнявшийся и потому тщательно отрепетированный рассказ о полтергейсте, не дававшем закончить съемки одного из эпизодов широко известного фильма. Картина была комедийная, и одним из главных действующих персонажей в ней был некий экстрасенс, крайне неловко пользовавшийся своим довольно мощным даром. Видимо, в знак протеста против высмеивания этого героя и активизировались силы "тонкого мира", терроризируя режиссера и операторов. История была забавная, рассказана была мастерски и вполне заслуженно сорвала бурные аплодисменты.
   После этого к дискуссии подключился натуральный представитель клана тех самых экстрасенсов, - плотный бородатый мужчина, держащийся с невероятным апломбом и непрерывно помавающий пухлыми короткопалыми руками. От него присутствующие в студии, а также телезрители, узнали, что наш мир настолько тесно переплетен с так называемым "потусторонним", что вообще неизвестно, какой из этих миров является придатком другого. И лично он, Экстрасенс, считает, что первичен-то как раз тот, "тонкий" мир, а наш - это так, нелепое образование, созданное в качестве некоей арены для упражнений существ, населяющих иное жизненное пространство.
   Общий план зрителей, явно недовольных таким мнением.
   В дискуссию вступает пожилая тетечка из первого ряда, которая, яростно жестикулируя, высказывается в том смысле, что домовые, лешие и прочая нечисть - это герои фольклора, и не более того, но вот души усопших "непрерывно присутствуют", по ее выражению, "посреди нас", и постоянно вмешиваются в течение нашей жизни. В доказательство этого она привела несколько фактов из своей жизни, демонстрирующих оказываемую ей, тетечке, активную помощь со стороны покойных бабушки и дедушки. Очень развеселило присутствующих ее замечание о том, что она весьма надеется на будущую помощь своей матушки, которая пока, будучи в здравии, не слишком-то интересуется жизнью своей дочери, но в перспективе, перейдя в мир иной, наверняка исправит эту свою недоработку.
   Началась рекламная пауза.
   Матвей, все еще мучимый повышенной жаждой, отправился на кухню и жадно присосался прямо к носику остывшего электрического чайника. И в этот самый момент пресловутый "тонкий мир" снова заявил о себе. Невнятно бормочущий что-то рекламное телевизор вдруг врубил звук на полную мощность, громогласно предупредив: "...ТОГДА МЫ ИДЕМ К ВАМ !!!".
   С перепугу Матвей выронил чайник, который тут же обильно оросил недопитой водой его штаны и с маху грянулся об пол. На его выпуклом боку появилась безнадежная трещина. Пнув с досады невинно пострадавшую посудину, Матвей кинулся в комнату и убавил звук.
   - Да что ж это такое-то, в конце концов! - гаркнул он неизвестно на кого.
   Неизвестно кто затаился и молчал.
   - Черт знает что, вот что это такое! - зачем-то уточнил Матвей уже ниже тоном. Он выключил телевизор и уселся в кресло, не обращая внимание на облепившее ноги мокрое трико. Прислушался. В квартире было тихо, доносились только обычные звуки с улицы. Матвей сжал ладонями виски, шумно выдохнул. Потом резко поднялся, вернулся на кухню, печально обследовал погибший чайник, вылил из него остатки воды и бросил в мусорное ведро.
   - Ага! - вдруг радостно объявил он. - Да это ж ему, стало быть, передача не понравилась! Ах ты, нечисть мохнатая!
   Но потом, подумав, возразил:
   - Или он, наоборот, внимание привлекал? Мол, не отвлекайся, вернись, послушай дальше?..
   И, переодевая штаны, все еще на полном серьезе размышлял, чего же "он", собственно, хотел добиться, почему-то не задумываясь при этом, кто же такой этот "он", и, видимо, даже не сомневаясь в его реальности.

* * *

   В понедельник Матвей без особых проблем выговорил себе два положенных отгула и после работы отправился к племянникам. Застал он их за поеданием корейской лапши, - блюда, по каким-то загадочным кулинарным причинам страстно любимого всеми известными Матвею детьми самого разного возраста.
   Освобожденные от материнского контроля, они растащили тарелки по всему дому и пристроились кто где: Антон - на кресле, Максим - почему-то прямо на полу возле дивана, а Галюшка - в крайне неудобной позе за кукольным столиком. Глаза же у всех были уставлены в одну точку, вернее - в голубой прямоугольник телеэкрана, по которому метались мрачные фигуры с пистолетами.
   - Так-так, - констатировал вошедший дядя. - Предаемся, значит, тайным порокам?
   С шумом втянув в себя изрядный пучок лапшин, Антон, не отрываясь от экрана, высказался в том смысле, что мама никогда не имела ничего против боевиков, и даже сама с удовольствием смотрела их после работы.
   - Она говорила: за таким тупым зрелищем прекрасно отдыхают мозги, - подтвердил Максим, водрузив на диван тарелку с остатками бульона.
   А Галюшка и вовсе ничего не сказала, а просто подбежала к Матвею и крепко обняла его колени. Он подхватил ее на руки и чмокнул в нахальную курносую пуговку. И в этот же момент раздалось совершенно возмутительное хлюпанье, сигнализирующее о том, что бдительно контролирующий обстановку Тибул уже сунулся своей бородатой мордой в оставленную без присмотра на кукольном столике посудину.
   - Ну вот, пожалуйста, начались массовые безобразия, - заметил Матвей, наблюдая, как другая бородатая морда, Гаспара, оказалась в непосредственной близости от максимкиной тарелки на диване.
   - Да ладно, дядя Матвей, подумаешь, посуду мыть не надо, удобно же!
   За такие крамольные разговоры Максим тут же был отправлен в кухню - заниматься именно-таки мытьем посуды, которой за день накопилась полная раковина, а недовольный Антон, вооружась веником, принялся вяло чиркать им ко полу, не отрывая глаз от происходящего на экране.
   - А ну, Галина Игоревна, собирай-ка свои вещички, поедешь на два дня ко мне в гости. К вам, граждане, я переселяться не буду, - обед вам Зинаида Семеновна сварит, а у меня дома Кошкин... и еще кое-какие дела. В, общем, мы с вашей мамой так договорились...
   - Да в курсе мы, в курсе, - заявил Антон. Начавшаяся рекламная пауза сподвигла его на более активные метущие движения, и находиться в комнате стало небезопасно.
   Через полчаса общими усилиями была собрана целая сумка девчачьих одежек и горячо любимых игрушек. Матвей заскочил к соседке, удостоверился, что она находится в добром здравии и не забыла об обещанном Вере регулярном снабжении пацанов горячим питанием, проверил стратегические запасы собачьего корма и покинул сестрицыно жилище.
   Восхищенная перспективой двухдневного гостевания у дяди, Галюшка всю дорогу о чем-то возбужденно чирикала, по дороге шла, то подпрыгивая, то пританцовывая, а к подъезду и вовсе кинулась бегом.
   Дома пришедших громким мяуканьем встретил взволнованный Кошкин. Он так настойчиво пытался что-то сообщить вернувшемуся хозяину, что Матвей, не раздевшись, и только сбросив грязные ботинки, отправился обследовать квартиру. Ничего необычного он не обнаружил и шуганул взъерошенного кота. Тот перебазировался на порог кухни и оттуда принялся наблюдать за процессом раздевания хозяина и маленькой гостьи, периодически нервно позевывая и почесываясь.
   Едва освободившись от верхней одежды, не дожидаясь, когда дядя извлечет из туго набитой сумки ее тапочки, Галюшка кинулась здороваться с Кошкиным. Он сдержанно, но не без удовольствия, принял ее ласки, выгнув до невозможности спину и выпрямив, как мачту, тощий хвост. Имеющая богатый опыт общения с домашним зверьем Галюшка действовала правильно: ласково потрепала за ушами и - гораздо энергичнее - почесала спинку и самое главное чесательное место, - у основания задранного хвоста; при этом Кошкин даже затоптался задними лапами от удовольствия и, коротко и хрипло мякнув, принялся тереться о гостьины ноги.
   - Галя, надевай-ка давай тапки и помой после улицы руки, - скомандовал Матвей.
   - Я руки о вашего Кошкина вытерла, они уже чистые, - объявила девочка, но в ванную все же пошла.
   Оттуда тут же раздался ее радостный голос:
   - Дядя Матвей, а у зачем у вас тут на зеркале вот это?
   - Что еще за "вот это"?
   "Вот это" оказалось небрежно намалеванной кривой рожицей, обнаружившейся в левом верхнем углу зеркала над раковиной. Судя по всему, выполнено это произведение искусства было зубной пастой, тюбик которой лежал здесь же, на полочке. Впрочем, он в паре с зубной щеткой лежал здесь всегда.
   - Дядя Матвей, это ты так намазюкал? - интересовалась племянница. - А меня мама очень наругала за такие же картинки! Правда, я ей помадой нарисовала... но зато куда красивей!
   - Красивей, говоришь? Ну и молодец, если красивей, - механически пробормотал Матвей, тупо уставившись на неизвестно откуда появившееся художество. Ему очень захотелось громко выругаться или сделать еще что-нибудь шумное, например, шваркнуть чем-нибудь об пол. Например, этим же самым зеркалом. Хотя нет, вещественные доказательства уничтожать нельзя. Ведь до сих пор что было? Ну, свет - то зажегся, то погас. Голоса там... разные звуки. Ничего вещественного. А тут - пожалуйста - рожа. Сам он ее не малевал. Дома со вчерашнего дня гостей не было. Да что со вчерашнего - уже дней пять, как никого, кроме Матвея, здесь не бывало.
   - ... только некрасиво. Если хочешь, я тебе другую нарисую, я умею, правда-правда! Не веришь? Я тебе сейчас свой альбом покажу, он там, в сумке лежит...
   - Подожди, Галь, не тарахти. Альбом ты мне потом... Я, понимаешь ли, сам не знаю, откуда у меня тут эта ерунда появилась. Утром не было... а сейчас - нате вот.
   Говоря это, Матвей запоздало подумал - не напугает ли ребенка. Какое там!
   - А, так это твой Кошкин тебе нарисовал, - моментально определила Галя. - Сюрприз тебе хотел сделать.
   - Угу, Кошкин. Это как же так Кошкин? У него ведь это... пальцы короткие! - засомневался дядя.
   - А он прямо так... ротом. Потому и криво. Неудобно ведь! Ты же попробуй сам, - нипочем не получится ровно!
   - Нет, подруга, пробовать я, наверное, не буду. Ладно, мой все-таки руки... а полотенце возьмешь вон то, с розовой полосой.
   Появившийся напротив двери в ванную Кошкин опять принялся нервно мяучить. Не без внутреннего напряжения Матвей двинулся к нему, и тот, довольный тем, что завоевал, наконец, внимание хозяина, тут же повел его ... в туалет, где нужно было срочно освободить обильно украшенную ванночку.
   - Тьфу ты, - ругнулся Матвей. - А я уж неизвестно что подумал. Чокнешься тут, честное слово!
   И, приведя в порядок кошачий туалет, тоже отправился было мыть руки, но был призван в кухню настойчивым телефонным звонком. Звонила Вера. Торопливо - межгород все-таки! - поинтересовалась, как дела. Матвей коротко отрапортовал, что все в порядке, пацаны и собаки живы и сыты, Галя у него.
   - Ты-то там как? - спросил он.
   - Чудесно, Матюха, просто замечательно! Курсы, конечно, так, ерунда, я тут уже договорилась... в общем, почти свободна! Представляешь? Бегаю по городу в свое удовольствие! Погода, правда, не очень... но это такие мелочи! Сегодня вечером иду в Александринку... Ну ладно, Галюшку там поцелуй за меня, я еще завтра вам позвоню вечерком, ага? Ну, привет!
   Побежали короткие гудки. "Счастливая," - подумал Матвей. "Гуляет себе по столицам... и никакой тебе чертовщины.". И был абсолютно прав.

* * *

  
  
  
   После ужина, оставив Галюшку на кухне допивать полагающийся ей на ночь кефир, Матвей отправился в комнату стелить постели. Только сейчас он спохватился, что совсем забыл сгонять на четвертый этаж к Константину Лукичу за дежурной раскладушкой. Обругав себя балбесом и не решившись беспокоить соседа, который вполне мог уже лечь спать, он решил пока устроить племяшку на сдвинутых креслах. Если уж Мишка Заказов сумел поместиться на подобной импровизированной лежанке, то такой крохотульке это и подавно удастся. Матвей положил на сидения ватное одеяло, постелил простыню, сунул в наволочку маленькую подушечку - "думку", подаренную когда-то Верой в комплекте с покрывалом для дивана, заправил в пододеяльник клетчатый плед. Все было готово.
   - Эй, племянница - пельменница, - позвал он. - Гнездо готово! Хорош кефирничать, - на горшок и спать!
   - Ну ты и скажешь же, дядечка, - сурово отчитала его возникшая в дверях Галя. - Какой еще такой горшок в моем возрасте! Что ли ты дразнишься со мной?
   Матвей даже несколько опешил:
   - Вовсе я с тобой не дразнюсь, очень мне это надо... У нас с твоей мамой с детства такое выражение было, уж не помню, откуда и взялось, - "поели, попили, на горшок - и спать". То ли вычитали где, то ли просто кто-то ляпнул - и запомнилось... шут его знает.
   - А я знаю, что такое шут, - гордо объявила Галюшка. - Это такой клоун. Только он не веселый никакой.
   - Как же это не веселый, если клоун? - заинтересовался Матвей, приступив к расстиланию своей постели. - Клоун обязательно должен быть веселый!
   - Так не клоун же, а шут, это совсем по-другому. Просто клоун - это дурак такой, он кривляется все время, падает там... или водой обливается... лезет, куда не надо... В общем, он такой весь глупостный. А шут не глупостный, он...
   - Умностный, наверное? - догадался Матвей.
   - Ты опять, дядя, дразнишься со мной, - обиделась девочка. - Мальчишки тоже все время дразнятся, даже если сами ничего не знают... А вот мама всегда меня слушает, по-настоящему... и рассказывает всякое серьезное, и я все понимаю. А ты...
   - Да ладно тебе, Галочка, не обижайся!
   Матвей бросил на диван подушку и присел перед племяшкой на корточки.
   - Понимаешь, у меня ведь нет своей маленькой девочки... пока, во всяком случае. Вот я и не умею как надо с тобой разговаривать. А мама - это да, мама у тебя вообще... всем мамам мама. Побольше бы таких мам... да с нормальными бы папами...
   Он тут же осекся, но Галя уже рылась в сумке в поисках своей пижамки и не слышала последние его неосторожные слова.
   Уложив девочку и шуганув Кошкина, который тут же возник у нее на подушке, Матвей выключил свет и отправился в кухню. План был предельно прост: попивая остывший чай, "пошуршать страницами", то есть почитать пару купленных сегодня в киоске журналов. Чтиво легкое, незамысловатое, мозгов не загружает, - рекомендуется принимать ежедневно перед сном.
   Но спокойного чтения не получилось. Звякнул телефон, и Матвей скорее, чтобы не побеспокоить девочку, схватил трубку.
   - Ну, здравствуй, - услышал он негромкий женский голос.
   - Здравствуй, Лариса. Как дела на стоматологическом фронте?
   - На фронтах затишье. Я в отпуске.
   - О, счастливица! И давно?
   - Да, в общем-то, изрядно... Уже часа три. Или нет, вру, четыре.
   - Ах вот как! Да, немного осталось... Отдохнуть-то успела как следует, нет?
   - Успела, успела... Слушай, Матвей Николаевич, ты, я так чувствую, совсем не рад меня слышать?
   - Ну почему же не рад? - Матвей моментально поймал себя на мысли, что, пожалуй, и правда не очень-то в восторге. - Очень даже рад... сколько уже не виделись-то?.. Вот только, понимаешь, какое дело...
   - Пока не понимаю, объясни, если не трудно.
   Голос Ларисы стал официально-ледяным.
   - У меня сейчас Галя живет. Племянница. Сестра укатила в командировку, в Питер, вот я и выручаю немного... с ребятишками. Два дня у меня поживет, потом на пару дней веркина подруга заберет... в общем, целая система. Я ее только что спать уложил, а сам сижу читаю.
   И чего я так отчитываюсь, подумал Матвей, чуть ли не оправдываюсь. И ведь пожалуй даже рад, что Галя у меня. Ничего сейчас не хочу. Ничего.
   - Вот как... - уже безо льда в голосе, но откровенно разочарованно прозвучало в трубке. - А я думала, мы с тобой отметим мое освобождение... от служебных обязанностей. А может быть, куда-нибудь прогуляемся?..
   - Ну что ты, Ларочка, как я ребенка одного оставлю... все же в чужом доме, вдруг испугается чего-нибудь... мало ли. Нет, ты уж извини, пожалуйста. Куда я... Давай завтра! Правда, давай? Позвони мне на работу... тьфу, что я говорю, я ж отгулы взял... домой мне позвони где-нибудь после семи. Я Галю отвезу к Татьяне... это в районе Монастырки ... и сразу домой. Нет, ты даже не звони, просто приезжай - и все. Я в восемь буду уже дома, это наверняка. Туда и обратно, это быстро.
   Да что ж я так суечусь, снова с неудовольствием подумал он. Как будто в чем-то виноват. Или правда виноват?
   - Ну что ж, ладно. Я все же позвоню. Вот в восемь и позвоню. А то мало ли что... Ну, бывай, до завтра. Усатый нянь.
   Лариса положила трубку, Матвей даже не успел попрощаться.
   Едва он прижал пальцем кнопку отбоя, как телефон пронзительно звякнул опять. Он снова поднес трубку к уху. И снова женский голос, но уже совсем другой: четкий, яркий, энергичный:
   - Простите, это Матвей?
   - Охотно прощаю. Он самый.
   Отвечая, Матвей судорожно соображал, где же он уже слышал эту характерную интонацию, словно бы опускающую фразу вниз, к знаку вопроса.
   - Вы, должно быть, меня не помните?
   И снова не понять, вопрос это или утверждение.
   - Мое имя - Алина. Вы мне звонили...
   Ах, вот оно что. Ну, конечно. Мишкина пассия. Блондинка с пышными формами, машиной и дачей. А откуда, собственно, у нее мой...
   - ... и на определителе у меня остался ваш номер. Вы уж извините...
   - Да что вы, какие извинения, пожалуйста...
   А что, собственно говоря, "пожалуйста"? Впрочем - ладно, послушаем дальше!..
   - Видите ли, в чем дело... Собственно, это и не дело вовсе, если честно...
   Так-так. А что ж тогда? Еще интереснее.
   - Скажите, Матвей, мы могли бы с вами встретиться?
   Вот это да. Что-то сегодня на меня повышенный спрос у женщин. Это когда ж такое бывало? Ну что ж, надо быть полным идиотом, чтобы не...
   - С превеликим довольствием, Алина. Правда, я не вполне понимаю, чем, как говорится, могу служить. Что-нибудь срочное? Впрочем, это, наверное, что-то, связанное с Михаилом?
   - С Михаилом? С каким Михаилом? Ах да, простите, пожалуйста, я немного... Нет, с ним это никак не связано. Он ведь, помнится, вы говорили, в зарубежной командировке? Нет-нет, он тут совершенно ни при чем. Завтра вам будет удобно? Вечером, часов в семь-восемь.
   Ну вот, подумал Матвей. Что ж вы так разом-то...
   - Вы знаете, как раз завтра не получится. У меня уже назначена встреча... важная встреча, отменять ее мне было бы крайне неловко.
   - Ну что вы, я отнюдь не собираюсь вторгаться в ваши планы! Если вы позволите, я вам потом перезвоню... Извините еще раз за беспокойство... Спокойной ночи!
   - Спокойной ночи... - растерянно пробормотал Матвей.
   Трубка умолкла. Даже коротких гудков не было слышно. Он постучал пальцем по рычажку, подул в трубку, снова поднес ее к уху. Издали что-то то ли скрипнуло, то ли хрустнуло, и восстановился нормальный сигнал.
   Да, любопытно, что же это за дело, которое, собственно, и не дело... и никак не связано с Заказовым... а что нас еще объединяет? да абсолютно же ничего! Нет, это более чем любопытно, честное слово!
   Заинтригованный Матвей шлепнул журналы на подоконник и потихоньку отправился в комнату. Галюшка уже крепко спала, хрестоматийно-детским жестом подложив под щеку ладошку. В ногах у нее пристроился Кошкин. Увидев хозяина, он весь напружинился, готовый улепетнуть.
   - Да ладно, лежи уж, только на подушку не лезь, шут с тобой, - шепнул ему Матвей.
   И уже укладываясь спать, подумал: "а почему все-таки шут - это клоун, только не веселый никакой?.."
  

* * *

  
   А в отсутствие Матвея у него в институте происходили некие события, ставшие продолжением той истории, которую он как-то вечером рассказывал Мишке Заказову.
   В бухгалтерии прозвучал телефонный звонок. К трубке звана была Лариса Борисовна, и подняла она ее рукой твердой, а положила уже дрожащей. Любопытствующие девочки узнали, что Иван Деомидович лично приглашает ее в свой начальственный кабинет. Ситуация намечалась нестандартная, так как Ларочка, будучи, как мы помним, кассиршей, подчинялась непосредственно главбуху и ни с каким другим начальством ей, как правило, общаться не приходилось.
   - Ну все, - пророчили девочки. - Лариска, ликуй: он дозрел! Соскучился, голубчик! Бери его теперь тепленького, не теряйся!
   Ларочка краснела, бледнела и предлагаемые ей тактические приемы воспринимала с трудом, только непрерывно гляделась в маленькое зеркальце, старательно откашливалась и вздрагивала на каждый резкий звук. Когда промедление стало уже неприличным, Ларису Борисовну буквально вытолкали в коридор, причем Людмилка сочла необходимым сопроводить трепещущую коллегу до самой тарасхватовской двери и даже самолично постучалась, а после услышанного "войдите" - заветные врата приоткрыла и легонько придала подруге некоторое ускорение. Затворять же дверь она не торопилась, благодаря чему успела услышать: "Ну что же вы не проходите, Лариса Борисовна? Присаживайтесь, пожалуйста, к столу!", и через некоторое время - довольно отчетливый тяжелый звук: то ли ставшая окончательно невменяемой Ларочка грохнула отодвигаемый стул, то ли вообще рухнула сама ("к подножью", как комментировала бессовестная Людмилка. Девочки не менее бессовестно хихикали, но переживали искренне).
   Вернулась Лариса в отдел минут через пятнадцать, твердой походкой, но с блуждающим взглядом. В руке она судорожно сжимала некий бумажный предмет, при ближайшем рассмотрении оказавшийся обычным почтовым конвертом без марки.
   Жадно выпив стакан остывшего чая (конверт так и оставался зажатым в левой руке), взбудораженная кассирша несколько успокоилась, произвела, по указанию Людмилки, несколько глубоких вдохов-выдохов и, наконец, заговорила.
   Причина описанного Людмилкой громкого звука осталась невыясненной. Ларочка смотрела непонимающе и никаких акустических аномалий припомнить не могла. По ее словам, Иван Деомидович завел сначала какой-то явно надуманный разговор о режиме работы кассы и чуть ли не о размерах окошечка, через которое производится выдача зарплаты ("сузить амбразуру до размеров смотровой щели!" - восторженно комментировали девочки). Затем он извлек из ящика письменного стола упомянутый конверт и положил его на стол перед Ларисой, произнеся примерно следующее:
   - Я полагаю себя вашим должником, уважаемая Лариса Борисовна (именно так, "уважаемая", и никак иначе; "фу, это так неромантично", огорчались девочки), в связи с чем прошу вас принять вот это.
   Когда Ларочка нетвердою рукою взяла конверт, Тарасхватов сдержанно извинился за то, что оторвал ее от работы, и сообщил, что более не смеет ее задерживать. После чего лично проводил к выходу и даже вежливо отворил дверь перед своей визитершей. ("В спину не подталкивал?" - невинно интересовалась Людмилка. Девочки же высказали предположение, что Ларочка несла священный конверт на вытянутых руках, в связи с чем самостоятельно открыть дверь не имела физической возможности.)
   Итак, главной интригой произошедшего оставался Конверт. Так как Лариса была еще настолько взволнована, что не выпускала его из рук, девочки приступили к высказыванию версий о его содержимом.
   - Господи, неужели он вернул деньги за билет в театр?! - брякнула появившаяся, как всегда, в самый интересный момент Маргарита из планового.
   Это предположение было отвергнуто как совершенно чудовищное. На такой поступок сотрудницы сочли неспособным даже Тарасхватова.
   Все дружно согласились с тем, что это должен быть именно билет. Вот только куда: в театр, кино, на концерт? Вспомнив "Служебный роман", предположили даже цирк.
   В самый разгар обсуждения раздался треск разрываемой бумаги: Ларочка вскрывала аккуратно заклеенный конверт. Присутствующие замерли. Из конверта выпали действительно билеты, числом два. "Куда???" - прошелестел вздох по бухгалтерии. Оказалось - ни более ни менее, как на шумно рекламируемый гастрольный концерт известной рок-группы, планирующийся на следующей неделе. Девочки были потрясены. Такого от Ивана Деомидовича не ожидал никто.
   - Да он, оказывается, совсем не прост, - резюмировала Людмилка. - Прогрессивен, знаете ли! Буквально-таки молод душой, как минимум! Насчет тела - не знаю, это нам потом Ларочка поведает...
   Ларочка трепетала от счастья, пунцовела щеками и вообще являла собой вид самый что ни на есть восторженный. Жизнь снова заиграла для нее самыми яркими красками и наполнилась глубочайшим смыслом. Приглашением на такой концерт Тарасхватов как бы причислил ее к молодому поколению, что было приятно вдвойне.
   Некоторый диссонанс в гармонию внесла все та же мнительная Маргарита. Из планового.
   - Постойте, - провозгласила она, - но ведь он просто отдал Ларочке билеты, - словно бы вернул долг, как и сказал. Он же никак не упомянул, что пойдет вместе с ней! Отдал билеты и все тут. Мол, идите с кем хотите. Даже некий намек просматривается, - мол, у вас, небось, найдется кто-то помоложе меня!
   - Какое - такое "небось"! - возмутились девочки. - Сам преподнес даме билеты - значит, сам и пойдет!
   Но какой-то элемент сомнения все же зародился.
   После работы Лариса Борисовна вышла из бухгалтерии вовремя, дождалась появления в вестибюле Зама, и девочки, в полном составе собравшиеся на улице у выхода из института, с чувством глубокого удовлетворения наблюдали идиллическую картину в виде неспешно удаляющейся под ручку пары Тарасхватов - Светоборова.
  

* * *

  
   Второй "отгульный" день, как, собственно, и первый, прошел спокойно.
   В сопровождении Галюшки Матвей прошелся по магазинам, заплатил за телефон, сдал в починку забарахлившие наручные часы и даже героически вымыл полы на всей просматривающейся территории (труднодоступные районы влажной уборки не удостоились). Также произведено было некоторое количество мелких хозяйственных работ, в которых в той или иной степени принимала деятельное участие маленькая гостья.
   Дурацкую рожицу с зеркала Матвей отмывать не стал. Так и осталась она ухмыляться на своем месте. И - странное дело! - стала настолько привычной, что исчезло неприятное чувство, связанное с ее необъяснимым возникновением. Ну, рожица и рожица. Элемент, так сказать, декора.
   Вечером настало время увозить девчушку к вериной подруге, Татьяне-второй. Галюшка немного поныла, мол, лучше она еще поживет у дяди, и прекрасно будет днем оставаться с Кошкиным... Но Матвей был непреклонен: как с мамой договорились, так и будет. Да и тетя Таня ждет, готовится.
   Снова была собрана сумка с вещичками, и дядя с племянницей, прикупив по дороге вафельный торт, да еще целый пакет всяческих фруктов, отправились на автобусную остановку. Ехать предстояло недалеко, в район нового спортивного комплекса, который назывался, конечно же, "Меркурий", как и местная футбольная команда. Весь жилой микрорайон, образовавшийся в этих краях и официально именуемый "Спортивным", в народе по старинке называли "Монастыркой": говорят, в давние времена стоял здесь мужской монастырь. Как нетрудно догадаться, монашескую братию то ли разогнали, то ли вовсе уничтожили в крутые революционные годы, а здание приспособили под разные хозяйственные нужды, а после и вовсе порушили. Название, как это нередко бывает, оказалось куда более стойким, чем строения.
   Итак, Матвей благополучно доставил Галюшку к тете Тане на Монастырку, тут же был приглашен отпробовать торт, но отказался, сославшись на срочные дела. Дела же эти были - предстоящий визит Ларисы.
   Несколько поколебавшись, Матвей раскошелился на еще один тортик, -правда, поменьше, - и присовокупил к нему еще бутылку любимой ларисиной "Тамянки".
   Все было готово, а Лариса не звонила и не появлялась.
   Можно было бы позвонить самому, но между ними раз и навсегда было договорено: маму не беспокоить, звонить только в крайнем случае. Крайним случай не был. Матвей поудобнее устроился в кресле с журналом и принялся ждать. Ожидание само собой прекратилось, когда журнал с шумом свалился на пол, и проснувшийся Матвей обнаружил, что время уже подбирается к полуночи.
   - Вот тебе и раз! - сказал он сам себе вслух озадаченно. - И где же моя драгоценная Лариса? Нет, так нечестно. Тортик вон... И что?
   Он походил по комнате, зачем-то выглянул в окно (двор был непроглядно темен, что еще более подчеркивалось яркостью фонарей, освещающих улицу), сыпанул сухого корма в кошачью мисочку (Кошкин, как всегда, материализовался буквально из ниоткуда), и снова уселся в кресло. Спать уже не хотелось. А вот чего хотелось - так это есть.
   Матвей включил телевизор, выбрал, пощелкав каналами, какую-то передачу на историческую тему и отвалил себе на тарелку изрядный кусок торта. Так он и стал просвещаться в области истории: с тарелкой на коленях, изобильно усыпанный вафельными крошками.
   Передача закончилась, аппетит был утолен, а спать все так же не хотелось категорически. Матвей как раз ставил в мойку грязную тарелку, когда затрезвонил телефон. Звонила Вера. Скороговоркой извинилась за поздний звонок, услышала, что с ребятишками все в порядке, так же скороговоркой отчиталась, что все у нее хорошо, все чудесно и замечательно.
   Разговор с Верой неожиданно привел Матвея в какое-то мечтательное расположение духа. Стало жалко несостоявшейся встречи с Ларисой, - а ведь совсем недавно он был не так уж и огорчен этим. Потом в мысли вползло воспоминание о практически совсем не знакомой и потому еще более интригующей Алине, - зачем она звонила и объявится ли вновь?

* * *

   После двух отгулов Матвея встретили так, словно его не было в течение изрядного промежутка времени, - как после отпуска или больничного. Оказалось, что именно в эти два дня произошла целая серия событий разной степени важности.
   Во-первых, Кирила свет Александрович собрался уходить на пенсию и официально объявил о своем решении ошеломленной "четыреста восьмой". Сотрудники охнули. Достойных кандидатур для занятия освобождающейся вакансии в обозримом жизненном пространстве не наблюдалось, и, следовательно, возникала опасность выдвижения на командные высоты "засланца" со стороны. Поговаривали, что И.Д. Тарасхватов очень даже может повторить фокус с третьим отделом, которым с его нелегкой руки так и командовал удручающе длинношеий Лямин.
   Во-вторых, в среду в институт нагрянуло местное телевидение. Где-то, в каких-то анналах ("аннальная информация", по определению Генки Аргунина) было обнаружено, что сей храм науки был создан ровным счетом семьдесят пять лет назад, так как фактически возрос из плюгавенького подотдела некоей мощной властной структуры, о чем имелись убедительные и неопровержимые документы. Юбилей было решено отметить с помпой, и помпа эта начала качать более чем энергично.
   Телевизионные деятели бесцеремонно сновали по всему институту, обошли почти все лаборатории, и везде снимали крупные планы химической посуды, самописцев и экранов разного рода регистрирующих устройств. Было взято изрядное количество интервью, причем объявились свидетели того, как на вопросы (по-видимому, самого высоконаучного толка) степенно и раздумчиво отвечал водитель Афанасий Викентьевич.
   Родион Палыч на попытку долговязого юнца подобраться к нему с микрофоном отреагировал короткой, но предельно категоричной тирадой, после которой Люся Черепицына покраснела, Генка Аргунин восхищенно поднял большой палец, а Каролина Борисовна демонстративно покинула помещение.
   Утверждали, что оскорбленный при исполнении долговязый ходил жаловаться к Ивану Деомидовичу, и тот пообещал разобраться и наказать. Теперь ожидали, последуют ли кары. Хмуров предположений не строил, и от обсуждений данной темы отмахивался, но за него тревожились.
   В-третьих, у Каролины Борисовны во время похода на местный вещевой рынок, официально именуемый "Торговые Ряды", а в народе повсеместно известный как "Камала" (от просторечно-русифицированного сленгового обозначения "челноков" - "kamel"ов), была самым варварским способом взрезана сумка и похищен шитый бисером кошелек со всеми остатками последней зарплаты.
   Но этим злоключения несчастной Каролины Борисовны не завершились, ибо в тот же день, совершенно подавленная обрушившимся на нее финансовым катаклизмом, она едва не угодила под колеса какой-то стремительной иномарки и спаслась, чудом выполнив в последнее мгновение неописуемой сложности пируэт. Жизнь-то упомянутый пируэт ей сохранил, но оставил печальные последствия в виде отчаянно болящей спины, давно уж утерявшей младую гибкость и способность ко всякого рода скручиваниям и извивам.
   Теперь злополучная Каролина Борисовна от дальнейших напастей ограждена была строгостями постельного режима.
   На резонный вопрос сослуживцев, кой леший дернул ее на печально знаменитую "Камалу", пострадавшая отвечала уклончиво и неконкретно. Нинель, первой узнавшая о случившемся, утверждала, что освещая роковые события, Каролина Борисовна продемонстрировала мастерское владение терминами, недавнее употребление которых (при общении с теледеятелями) Хмуровым вызвало у нее такую демонстративную реакцию. Это сообщение вызывало особый отклик у окружающих.
   Разумеется, единогласно и безоговорочно пострадавшей был отправлен весь Лабораторный Фонд, традиционно состоящий из ежемесячных взносов всех обитателей "четыреста восьмой" по принципу социалистической "кассы взаимопомощи". Содержащиеся в нем на данный момент неполные полторы тысячи рублей оказались, конечно, не слишком ощутимой суммой, поэтому был объявлен дополнительный сбор средств.
   И, наконец, в-четвертых, Матвею поведали в самых душещипательных подробностях историю возобновления вялотекущего романа Тарасхватова И.Д. со Светоборовой Л.Б. (см выше). Концерт, билеты на который столь неожиданно получила Лариса Борисовна, должен был состояться в ближайшую пятницу. Весь институт ждал продолжения. Владельцев аналогичных билетов тщательнейше напутствовали, и у них возникало впечатление, что на исполнителей им смотреть просто-таки не положено, - объект их внимания находился в зрительном зале.
   Получив полную информацию о произошедших в его отсутствие событиях, Матвей первым делом внес сто двадцать рублей (три четвертых обнаруженных у себя в бумажнике денежных запасов) в пользу Каролины Борисовны. Визит к ней был намечен на сегодняшний вечер, но решено было всем кагалом не объявляться, а выделить полномочных представителей: Варю, Светланку и Нинель. Так сказать, женскую группу поддержки. Заодно планировалось помочь по хозяйству, - пострадавшая (она же потерпевшая) жила одиноко, имея из родственников только престарелого старшего брата, так же одиноко проживающего где-то в пригороде.
   Для Большой Науки "четыреста восьмая" в этот день была абсолютно потеряна: народ переживал то за свое обозримое будущее с неизвестным природе новым начальником, то погружался в сочувствие к своей сотруднице. Жалко было всех. Работать было невозможно.
   Кирила свет Александрович, объявив о своем грядущем удалении от дел, удалился от них буквально сразу же. Во всяком случае, в родной лаборатории он появился часам к одиннадцати, сделал несколько невразумительных распоряжений и исчез, не предупредив, куда и насколько.
   После обеда Нинель осенило. Оторвавшись от заполнения своих бесконечных сводных таблиц, она вдруг громко объявила:
   - Граждане, а ведь я-таки поняла!
   Открытие ее отнюдь не касалось обработки экспериментальных данных, которой она в этот момент занималась. Оно объясняло причину скоропостижного ухода Клетова К. свет А. на пенсию. Сводилось открытие к следующему логическому построению:
   а) совершенно неожиданно для своего собственного руководства и сотрудников родной институт оказался почтенным юбиляром;
   б) в связи с этим он попал в зону повышенного внимания официальных структур и средств массовой информации;
   в) уход на пенсию такого колоритного и заслуженного деятеля, коим является доктор наук Клетов К.А., становится событием, попадающим все в ту же вышеуказанную зону;
   г) следовательно, своевременный уход подразумевает повышенную помпезность, общественный резонанс и одариваемость;
   д) уж если покидать научную стезю - так именно сейчас, дабы не упустить благ, указанных в пункте (г) данного построения.
   е) итак, все яснее ясного.
   Открытие было принято "на ура" громогласно и единогласно.
  

* * *

  
   Процесс вечернего умывания у Кошкина патологически затянулся и приобрел характер некоей остервенелости.
   Это немедленно вызвало у Матвея вполне закономерные подозрения, и он подверг шкуру своего подопечного тщательному досмотру, однако ничего прыгающего, ползающего и вообще подозрительного не обнаружил. Отпущенный на свободу Кошкин вернулся к своему занятию с удвоенной энергией, при этом в его действиях явно сквозил легкий оттенок обидной брезгливости.
   Матвей объяснил коту, какое он есть нахальное шелудивое животное, после чего приступил к приготовлению ужина. Сегодня под этим подразумевалось разогревание пары магазинских котлетин, в качестве гарнира к которым в кипятке мякла корейская лапша.
   Телефон зазвонил, когда скворчание сковороды достигло апогея.
   Звонила Лариса.
   Хорошо промороженным голосом Лариса поинтересовалась, правильно ли она поняла, что Матвей не заметил ее, ларисинового, непоявления накануне вечером. Уязвленный Матвей возразил, что очень даже заметил, потому что вынужден был в одиночку съесть торт и выпить бутылку вина (что являлось безусловным сгущением красок). Все тем же тоном Лариса предположила, что все это наверняка оказалось для него не более, чем приятным сюрпризом. Матвей предложил не упражняться в сарказме, а спокойно объяснить, что случилось, и почему она не пришла, хотя и буквально сама выступила в роли инициатора встречи.
   - А, так я, получается, тебе навязываюсь!.. и должна еще отчитываться!..
   Несколько ошарашенный Матвей подержал еще пару секунд яростно плюющуюся короткими сигналами трубку, затем осторожно пристроил ее на рычаг и в этот момент обнаружил, что лук, которым он обильно посыпал котлеты, приступил к процессу обугливания. Он кинулся к плите, сдернул сковородку с огня, при этом здорово обжегся, и, шипя от боли, посулил коварной Ларисе всех благ.
   Абсолютно не чувствуя себя в чем-нибудь виноватым (к тому же между ними была договоренность о том, что он ей домой не звонит, а вот она-то как раз могла бы и предупредить об отмене встречи), Матвей решил, что первым на примирение не пойдет ни за что, и почувствовал явное облегчение. И даже весьма заметное облегчение, если честно.
   Во всяком случае, за стол он сел не только не раздосадованный, но и с определенно улучшившимся настроением.
   Словно уловив этот настрой, в кухне возник умывшийся наконец до нужной кондиции Кошкин и стал недвусмысленно претендовать на вторую котлету. Эти претензии показались Матвею абсолютно необоснованными и он резонно отослал попрошайку к его собственной миске, в которой оставалось еще некоторое количество положенного туда утром корма. Кошкин сделал вид, что намеков не понял, но предусмотрительно перебазировался на подоконник, откуда и принялся презрительно смотреть на хозяйскую трапезу прищуренными желтыми глазищами.
   Подчистив все приготовленное и прихватив с собой кружку с чаем, Матвей отправился в комнату, где занял привычную позицию в кресле перед телевизором. Прежде чем нажать кнопку на пульте, он уже традиционно предупредил:
   - Эй вы там, позвольте вас побеспокоить!
   Так же традиционно никто не отозвался.
   - Ну и ладно, - объявил Матвей. - Молчание - знак чего?
   Ответа не последовало.
   - Вот и я говорю, - заключил Матвей и активно приступил к пассивному отдыху.
   Но долго предаваться праздности ему не удалось. Как обычно, властно напомнил о себе из кухни телефонный аппарат. После разговора с Ларисой трубку снимать не очень-то хотелось. Тем более, что это вполне могла оказаться снова она, с продолжением выяснения отношений.
   Но это была совсем даже не Лариса.
   Похоже, эти абоненты решили регулярно звонить именно так, - парой, один за другим. Вернее, одна за другой. Потому что это оказалась Алина.
   - Здравствуйте, Матвей. Я вас не побеспокоила? Не отвлекла от чего-нибудь важного?
   Нельзя же было назвать серьезным занятием прихлебывание чая в кресле перед телевизором!..
   - Нет-нет, что вы. Я абсолютно свободен... и скорее скучаю, чем занят.
   - Вот и чудесно... то есть, не то, конечно, что вы скучаете, а то, что я вам не помешала. Мне было бы очень неловко...
   - Я вас внимательнейшим образом слушаю! - Матвею захотелось срочно прервать этот поток вежливых штампов.
   - Простите, я повторюсь: мне не хотелось бы по телефону... Где мы можем с вами встретиться?
   Матвей несколько растерялся. Приглашать незнакомку к себе было неудобно, это очевидно. Назначить встречу в каком-нибудь кафе или баре - это да, это красиво, и так всегда делают в кинофильмах... Вот только там не говорят, какой счет придется оплатить главному герою после состоявшегося в таких условиях разговора. Да и не фигурируют там в главных ролях научные работники средней руки с сомнительными окладами, да еще из предпоследних средств оказывающие посильную помощь ограбленным сослуживицам.
   Прогуляться по улице - что-то не очень хочется... да и неуютно сейчас на улице. Ветер поднялся. Холодно, знаете ли.
   Паузу прервала Алина.
   - Я на машине. (Ну да, конечно, зеленые "жигули", вспомнил Матвей.) Могу подъехать куда угодно. Или, быть может, вы кого-нибудь ожидаете... тогда, конечно...
   - Да нет, никого я не жду. Просто несколько задумался насчет места встречи... Знаете что, назначайте сами! В конце концов, вы, в некотором роде, инициатор, - вам и карты в руки.
   - Ну что ж, - тут же согласилась Алина, - если вы не против, я просто-напросто подъеду к вашему дому, вы выйдете, сядете ко мне в машину, и мы поговорим. Можно даже не выезжать со двора, если хотите. А можно съездить куда-нибудь... впрочем, мне показалось, что вы не очень на это настроены.
   - Да, в общем... не очень... - промямлил Матвей, проклиная свою финансовую несостоятельность. - Впрочем, это все неважно... Ах да, я вам сейчас адрес...
   - Не надо адрес.
   Голос у девушки зазвучал по-деловому, с властной ноткой.
   - Я пару раз подвозила вашего приятеля. Он ведь жил у вас? Я помню дом и подъезд. Ваши окна выходят во двор? Отлично. Вы увидите, когда я подъеду. Если нужно, я могу дополнительно вам позвонить. У меня мобильный.
   Матвей заверил, что дополнительного звонка не потребуется, и она отключилась.
   ... В машине все было очень по-женски: тепло, уютно, с мелодичной музыкой, элегантными накидками на сидениях, какими-то висюлечками, пуховочками и дребеденечками во всех возможных местах. И руль был упакован во что-то яркое и ворсистое.
   Сама же владелица транспортного средства предпочитала - или вообще, или конкретно в данный вечер - стиль "деловая женщина": гладко зачесанные волосы, строгий брючный костюм с водолазкой, неяркая косметика. Впрочем, Матвею не удалось хорошенько рассмотреть свою новую знакомую, - не очень-то прилично пялиться на собеседницу, сидящую с тобой бок о бок. Да и освещение было не очень. Впрочем, принято считать, что такое освещение является особенно выигрышным для внешности... Во всяком случае, благодаря ли этому освещению или вопреки, но Алина произвела на Матвея весьма сильное впечатление. Более того, он пребывал в полной уверенности, что с такой красивой женщиной ему еще в жизни не приходилось не то, что общаться, но даже и находиться на близком расстоянии.
   Алина предложила проехать по центру города и, если возникнет желание, остановиться где-нибудь на набережной. Матвей, конечно же. возражать не стал, и зеленая "девятка" аккуратно выехала из двора.
  

* * *

  
   Дверь оказалась незапертой.
   Неужели он так торопливо вылетел из дома на встречу с прекрасной блондинкой, что не проверил, захлопнулся ли замок? Или же его ожидает зрелище опустошенной воровской рукой квартиры?
   Матвей осторожно толкнул дверь и, не прикрывая ее за собой, тихо вступил в прихожую. Тут же у его ног образовался Кошкин. Он вел себя абсолютно спокойно, ничем не напоминая животное, насмерть перепуганное нашествием посторонних людей.
   "Значит, все-таки сам забыл второпях", - успокоился Матвей, заглядывая в комнату, где действительно все обнаружилось в нетронутом виде.
   - Да уж, такое разгильдяйство может дорого обойтись! - объявил он вертящемуся в хозяйских ногах Кошкину. Тот спорить не стал, хотя единственно серьезным проявлением разгильдяйства считал несвоевременное подсыпание корма в его, Кошкина, мисочку.
   Заперев дверь и раздевшись, Матвей прямым ходом отправился расстилать постель.
   Не то, чтобы его так уж сильно потянуло в сон, но хотелось хорошенько сосредоточиться и плотно подумать, а лучше всего ему это удавалось именно в постели. Поэтому он быстро приготовил себе ложе для раздумий, разделся и, проигнорировав наличие душа и даже зубной щетки, нырнул под одеяло.
   А пораздумать было над чем.
   Самое интересное заключалось в том, что он так и не понял, для чего встречался с Алиной. Или, точнее, для чего она встречалась с ним.
   Разговор у них с первой минуты получился замечательно непринужденный. Тот самый классический многажды описанный в литературе, но ни разу не встречавшийся Матвею в реальной жизни случай, когда у людей возникает ощущение, что они знакомы давно и близко, при том, что встречаются впервые.
   Помнилось, что они успели поболтать и о музыке, и о литературе, глобально сойдясь при этом во вкусах. Говорили также о науке (здесь тон задавал Матвей, вдохновенно развивая мысль о необходимости фундаментальных исследований) и об автомобилях (здесь безусловное лидерство было за Алиной). Прошлись по "желтой" прессе и "мыльным операм". Коснулись современной моды и ландшафтного дизайна. Не обошли вниманием компьютерные игры и комнатные цветы. Кажется, даже осудили привычку некоторых граждан хрустеть суставами пальцев и ополаскивать рот последним глотком чая или компота.
   Бог знает, о чем только они не говорили!
   Когда Матвей упомянул (больше из чувства долга) имя Мишки Заказова, Алина от разговора откровенно ушла.
   И что удивительно, - Матвей ощущал это постоянно, - она с ним совершенно не кокетничала, что в его понятии было совершенно неотделимо практически от любой знакомой ему женщины, будь то более чем зрелых лет Каролина Борисовна, пуленепробиваемая Нинель или юная стажерка Люся Черепицына. Каждая делала это по-своему, но тем не менее этот элемент межполовой игры непременно чувствовался всегда.
   Здесь же он практически отсутствовал, и было это непривычно и даже, пожалуй, слегка обидно.
   Хотя в целом общение было на редкость приятным.
   Матвей изо всех сил перебирал в память различные элементы разговора, пытаясь сейчас, задним числом, определить, продемонстрировала ли его неожиданная визави - хоть в чем-нибудь! - цель своего с ним свидания. И пришел к выводу, что - нет, не продемонстрировала. А он, балбес, так и не решился спросить напрямую: мадам, а зачем я собственно говоря, вам понадобился?
   Хотя, в общем-то, ни малейшего желания и не возникало задать такой вопрос. Общение было приятным, ни к чему не обязывающим, и сам себе Матвей казался приятным и остроумным собеседником, - да, собственно говоря, похоже, и был им (приятное, между прочим, ощущение).
   А закончилось все обещанием Алины позвонить еще, все так же без указания какой-либо конкретной цели... впрочем, расстались они в самых приятельских отношениях, не предполагающих наличие каких-либо специальных поводов для дальнейших жизненных пересечений.
   Итак, в голову приходило только одно: молодой красивой и явно не бедной вдовушке позарез нужно было познакомиться с еще молодым, но никак не блещущим интересной внешностью и положением в обществе холостяком. Вывод, безусловно, приятный, но решительно необъяснимый.
   С тем Матвей и уснул.
  

* * *

  
   Пятница есть пятница: день легкомысленный. Новые дела начинать не хочется, на старые как-то не хватает сил (да и надоели они уже), и в голове уже роятся с назойливым жужжанием планы на предстоящие выходные.
   С утра посланницы подробнейшим образом отчитались о посещении Каролины Борисовны.
   Пострадавшая выглядела бодро, по квартире с трудом, но передвигалась, лихо перетянувшись по талии старым пуховым платком. От помощи по хозяйству отказалась категорически, сославшись на активное дружеское содействие ближайшей соседки, которой она сама не так давно помогала с ремонтом одинокой старушечьей квартирки.
   Против финансовой помощи Каролина Борисовна тоже начала было возражать, но потом согласилась на сумму, содержавшуюся в "кассе взаимопомощи". Остальные деньги она потребовала со всяческими изъявлениями благодарности вернуть владельцам.
   Группа поддержки была напоена чаем с ими же самими принесенными конфетами, активно поучаствовала в стихийно возникшей дискуссии на тему "Прощай, Клетов", при этом выяснилось, что с версией Нинели Каролина Борисовна категорически не согласна, так как искренне числит упомянутого Кирилу свет Александровича в скромниках и бессеребренниках.
   Безусловно, не была обойдена и тема предстоящего концерта, коему суждено было стать очередной вехой развития романа Тарасхватов - Светоборова. После чего чай остыл, конфеты закончились, а троица сослуживиц покинула дом потерпевшей.
   Остальное население "четыреста восьмой" отчет одобрили, невостребованные деньги с общего согласия вложили все в тот же "фонд" и, так как высочайшее начальство снова отсутствовало, занялось своими делами.
   Матвей лениво перелистывал протоколы экспериментов, на деле же снова прокручивая в памяти эпизоды вчерашней встречи с Алиной. Затем набрал верин номер и получил от одного из племянников отчет о том, что у них все нормально, все живы, здоровы и сыты. Пообещав после работы наведаться с ревизией ("...и чтоб блестело все, включая собачьи зады!.."), строгий дядя положил трубку ... и снова его мысли плотно заняла новая знакомая. Причем перспектива ее предстоящего звонка с последующей за ним встречей рисовалась в самых привлекательных красках. Это было нечто радужное в перламутровых блестках.
   Его рассеянно-мечтательное состояние было тут же замечено Светланкой, которая принялась строить разнообразные предположения о причинах такового. Следует признать, что часть снарядов ложилась довольно близко к цели, заставляя Матвея энергично и не всегда ловко отшучиваться.
   К счастью для него, она сама попала в аналогичное положение после некоего телефонного звонка: "прелестный молодой", по определению Нинели, мужской голос попросил позвать Светланку к телефону, после чего вся "четыреста восьмая" с удовольствием наблюдала за нежным румянцем на щеках своей сотрудницы и внимала воркующим переливам ее приглушенного до возможного предела голоска.
   До обеда день тянулся вяло, после же перерыва покатился кувырком. Да и катиться-то было недалеко: всего лишь до шестнадцати ноль-ноль.
   Матвей очень удачно сел на весьма нечасто балующий пассажиров своим появлением автобус в верины края и скоро уже звонил в дверь ее квартиры.
   Порядок в доме был весьма относительный. Явного мусора на полу не наблюдалось, но отсутствие женской руки в доме просматривалось отчетливо. Собачьи зады блестящими назвать было трудно, но хвост Тибула и соответствующий ему обрубок у Гаспара вертелись с пропеллерным восторгом.
   В школьных дневниках у племянников особых ужасов не обнаружилось, но и успехами оба похвастаться не могли. Так, с троечки на четверочку, с явным преобладанием первых. Кроме того, у Антона в графе "поведение" красовалось классическими красными чернилами начертанное "на уроке физкультуры бегал и кричал". Подпись была шикарно размашистая и вылетала своим окончанием куда-то за пределы страницы. Впрочем, возможно, это было следствием особой степени раздраженности автора.
   - Это что же за претензия такая? - озадачился Матвей, изучая дневник. - Что-то я тут... Бегал он, понимаешь ли, на физкультуре, - а где, собственно говоря, еще и бегать? В наши времена, помнится, мы очень даже бегали... а сейчас что, вы бег только теоретически изучаете?
   - Да нет, дядь, просто у нас сейчас тема другая. По программе. Не бег, а баскетбол.
   - Подумать только, - поразился дядя и еще глубже погрузился в воспоминания. - А ведь в наши времена и в баскетболе бегом бегали... еще как бегали-то... или нынче правила уж не те?
   - Да те правила, те, - веселились племянники. - Только дисциплина на уроке... понимаешь? Дали мячик, вот и тренируйся, кидай в кольцо по очереди. И стой себе молча, пока эта очередь до тебя дойдет. Замерзнуть можно!
   - То есть как это "замерзнуть"? Один мяч на всех, что ли? - продолжал недоумевать дядя.
   - Ну, не то, чтобы один... Два. Полкласса в одно кольцо кидают, полкласса - в другое.
   - Ну и физкультура! Стой, значит, жди мячика, а бегать не моги? - продолжал клинически непонятливый дядя.
   Племянники хором подтвердили, что так оно и есть.
   - Брошу-ка я свой институт и оформлюсь к вам в школу учителем физкультуры, - задумчиво объявил Матвей. - Не знаю уж, много ли потеряет наука... но дети будут бегать и орать во все глотки, это я гарантирую.
   Бурное одобрение, продемонстрированное этими самыми глотками, едва не заглушило раздавшийся звонок.
   - Да здравствует воссоединение семьи! - объявил Матвей, открывая дверь Галюшке в сопровождении Татьяны-второй.
   Минут через сорок все новости были рассказаны, рисунки показаны, чай выпит, а Татьяна-вторая категорически заторопилась домой.
   Дав братьям строгие указания по технологии укладывания спать и пообещав назавтра приехать с очередной ревизией, Матвей отправился провожать Татьяну-вторую к ней на Монастырку, а затем в родные пенаты. Проезжая через центр города, он увидел, как со всех сторон стекался народ, преимущественно молодого возраста, на широко разрекламированный рок-концерт. Мимоходом пожалев, что не шагает сейчас в том же направлении (настроение вполне соответствовало), он тут же забыл об этом культурном событии.
  

* * *

  
   А в этот самый момент счастливая Лариса Борисовна под руку с драгоценным Иваном Деомидовичем неторопливо двигалась как раз в том самом заветном направлении.
   Ларису несколько смущала явно молодежное окружение собирающейся публики, но ее спутник был абсолютно спокоен и уверен в себе, а она изо всех сил старалась соответствовать.
   В толпе промелькнуло несколько знакомых лиц, и Лариса с удовольствием здоровалась, стараясь держаться как можно непринужденнее. Тарасхватов тоже несколько раз кому-то кивал, но кому именно - Лариса ни разу не заметила.
   В гардеробе была уже толкотня. Иван Деомидович оставил даму прихорашиваться в районе зеркал и отбыл с перекинутыми через руку плащами в сторону вешалок. Вернулся он не скоро, взъерошенный и чем-то раздосадованный. От вопросов сочувствующей подруги досадливо отмахнулся, пробормотав себе под нос невнятно что-то вроде "сопляки желторотые". Зато Ларисе посчастливилось поучаствовать в восстановлении респектабельного вида своего спутника: поправить завернувшийся клапан кармана пиджака, предложить собственный носовой платок и даже произвести такую интимную манипуляцию, как снятие неопределенного происхождения перышка, пристроившегося в районе затылка.
   Пора было уже поторапливаться в зал.
   Места оказались не очень удобные, - далековато и сбоку. Сцену и так было видно не очень-то, а тут еще как раз впереди обосновалась компания высокорослых юнцов, явно разгоряченных не только предстоящей встречей со своими кумирами, но и подручными средствами. Под рукой же у них оказалось баночное пиво. Компания шумно обсуждала предстоящий концерт, споря по поводу каких-то неизвестных нашим героям песен, а также биографических деталей участников рок-банды.
   Взволнованная Лариса увидела, что некстати выбитый из колеи Иван Деомидович свинцовеет лицом и играет желваками, и мысленно молила судьбу не допустить конфликта. Смилостивившись, судьба погасила в зале свет и вытолкнула на сцену молодого небрежно одетого субъекта, который, приняв в перекрестье направленных на него прожекторов позу Ленина на броневике, гнусаво прокартавил, что "революционная группа, о приезде которой давно мечтали поклонники, прибыла".
   Несколько смущенная таким анонсом, Лариса опасливо взглянула на своего соседа, но тут вокруг заревели, засвистели, затопали, повскакивали с мест, и под аккомпанемент этой какофонии на сцене появились объявленные революционеры.
   Дальнейшие два с лишком часа Лариса Борисовна пребывала в состоянии глубокого и непрерывного потрясения. Вопреки ее ожиданиям, обрушившийся на нее шквал звуков оказался не хаотическим шумом, а вполне даже воспринимаемой музыкой. И тексты песен, пожалуй, вполне могли быть признаны стихотворными формами. Неприятие вызывал только внешний вид и манеры выступавших... но, опять же, за спинами той самой компании видно было не слишком хорошо. Да и слава Богу. Слушать Ларисе понравилось больше. Она даже - подумать только! - начала прикидывать, не приобрести ли ей аудиокассету: в фойе ими бойко торговали со столиков во всех углах.
   Только в перерыве вспомнила Лариса, что она здесь не одна.
   Иван Деомидович, в отличие от прошлого похода на массовое зрелище, казался весьма недовольным. Узнав же, что его спутнице концерт понравился и, более того, она собирается покупать себе кассету с этой, мягко говоря, странной музыкой, он был чрезвычайно удивлен. Впрочем, вспомнив, очевидно, что он сам же и преподнес билеты на сегодняшнее мероприятие, Иван Деомидович несколько сбавил обороты и даже сопроводил Ларису к столику, на котором были разложены кассеты, диски и всяческая мелкая атрибутика соответствующей тематики.
   Втайне он уже собирался предложить ей покинуть концерт после первого отделения, но пришлось смириться с необходимостью отбыть эту повинность до конца. Он уж был не рад, что совершенно случайно доставшиеся ему билеты решил преподнести своей приятельнице.
   Закончив выступление, рок-группа триумфально удалилась, сопровождаемая восторженным ревом, аплодисментами и свистом зала.
   Переждав на этот раз основной наплыв зрителей в гардероб, Тарасхватов беспроблемно обменял номерки на верхнюю одежду, подхватил Ларису Борисовну под локоток, и они вышли на воздух.
   На улице было свежо, но после переполненного зала дышалось так легко, а перспектива толкотни в общественном транспорте казалась настолько непривлекательной, что решено было к дому двигаться пешком.
   Иван Деомидович, памятуя о разговоре во время последнего расставания, был готов к аналогичному, и ждал, что спутница вот-вот примется снова определять статус их взаимоотношений. Но его домашние заготовки на этот случай пропали втуне. Лариса мило болтала о всяких несущественностях, с удовольствием глазела по сторонам, словно была на экскурсии в незнакомом городе, и даже вслух предвкушала предстоящее прослушивание приобретенной кассеты. И при этом не делала предложений сделать это прослушивание совместным. Тарасхватов на Ларисину болтовню реагировал вяло и сухо, но она не обращала на это внимания. В душе ее не улеглось еще возбуждение после концерта, и она была поглощена этим непривычным ощущением.
   Спохватилась новоиспеченная меломанка уже у своего подъезда, - внезапно заметила кислую мину и раздраженный тон своего сопровождающего и споткнулась на полуслове. Многословно и сбивчиво принялась благодарить за доставленное удовольствие и т.д. и т.п... Иван Деомидович сдержанно покивал головой, но прощаться не торопился, ждал чего-то еще. К тому же чуть ли не демонстративно поеживался под редкими порывами отнюдь не холодного ветра и даже поднял воротник плаща.
   Лариса Борисовна судорожно окинула внутренним взором свою квартирку: в принципе, все было вполне прилично, если не считать разбросанных во время парадного одевания предметов обыденного домашнего наряда. Что именно и в каких местах было брошено, внутренний взор не рассмотрел. Зато рассмотрел содержимое холодильника: какие-то несерьезные молочные продукты с радостным бородатым мужиком на упаковках, кастрюлька со вчерашним куриным супчиком, пара баночек с майонезом, упаковка с "Блинчиками домашними с начинкой из кураги". Кажется, наличествовал скромных размеров кусочек костромского сыра. Или пошехонского, что дела никоим образом не меняло. Еще на нижней полке мерз полупустой пакет с апельсиновым соком. В буфете имелся чай в пакетиках, банка недорогого растворимого кофе и несколько печенюшек на треснувшем блюдце...
   Почему-то именно воспоминание об этом дефективном элементе посуды привел Ларису чуть ли не в отчаянье. Однако она невероятным усилием воли взяла себя в руки и почти не дрогнувшим голосом предложила своему кавалеру зайти на чашечку чая.
   Даже не изобразив приличествующее случаю сомнение, Иван Деомидович с готовностью согласился и уверенной поступью отправился вслед за Ларисой в недра полутемного подъезда.
  
   * * *
  
  
   Субботнее утро было долгожданным моментом сладостного долгосрочного отсыпа. Вернее, должно было быть таковым по давней матвеевой традиции.
   В субботу полагалось спать до самого упора, лениво просыпаясь и вяло погружаясь в тягучее полубодрствование, во время которого легко реализовывались всевозможные виртуальные фантазии. В субботу следовало сладко потягиваться под одеялом, переворачивать упрессованную щекой подушку приятно-прохладной стороной вверх, и даже позволять себе произносить вслух сдобным голосом какие-нибудь приятные фразы, адресованные самому себе.
   Но в это субботнее утро вся дежурная программа была немилосердно сокрушена. Совершил это черное дело телефонный звонок.
   Некоторое время Матвей изо всех сил удерживал себя в горизонтальном положении, намереваясь перетерпеть этот неприятный своей несвоевременностью звук, но вдруг вспомнил об одиноких племянниках и мигом вымелся из-под одеяла.
   Сорвав с аппарата трубку, он услышал менее всего ожидаемый им голос. Звонила Лариса. Интонация и стиль разговора были из серии "а ничего и не случилось".
   - Послушай, Полосков, - услышал он. - Я тут подумала, - а не сходить ли нам с тобой сегодня куда-нибудь?
   Несколько оторопевший Матвей непроснувшимся голосом поинтересовался, где это - "тут". Лариса споткнулась на полуслове, не поняв вопроса.
   - Ну, ты сейчас сказала: я ТУТ подумала... вот я и интересуюсь, где именно, - терпеливо объяснил Матвей, внутренне широко зевая.
   - Да я, собственно... я дома, конечно... где же еще с утра...
   Лариса замолчала.
   - И я, знаешь ли, дома! - сообщил ей Матвей. - И даже почти в постели... и выполз из нее только благодаря тебе... хотя это, конечно, мелочи жизни. Подумаешь... Ты, наверное, уже основательно отдохнула - в отпуске-то?
   После некоторой паузы, во время которой Матвей ожидал уже привычных коротких гудков, Лариса сказала виноватым (что было категорически для нее нетипично!) голосом:
   - Извини, Матвей. Честное слово, я как-то совсем... Извини, правда. Я сегодня спозаранку на ногах из-за мамы... Мне показалось, что уже давно день. Даже на часы не взглянула. Извини, милый.
   Троекратное "извини", да еще "милый" - это было как-то чересчур. Такого за своей подругой Матвей что-то никогда раньше не замечал. Лариса всегда вела себя с ним немного свысока и даже снисходительно, даже в постели, где лишь позволяла себя ласкать, но не баловала партнера нежностями. А чтобы так, просто в телефонном разговоре...
   "Ого!" - заметил себе Матвей, сам не понимая, собственно, что именно - "ого".
   - Да ладно, - сказал он вслух. - Я же, в общем, ничего... Как мама-то?
   - Мама? Ничего мама, как всегда. Предложили ее в больницу положить, я пока отказалась. В отпуске я и сама могу... Может быть, потом.
   Матвей что-то сочувственно промычал.
   Они немного помолчали.
   - Так что? - снова заговорила Лариса. - Насчет куда-нибудь... Или у тебя планов громадьё... визиты там, всякое другое?..
   Едва удержавшись от повторного дурацкого вопроса насчет где именно "там", Матвей заверил, что особых никаких планов пока не строил, но считает своим долгом наведаться к племянникам. Лариса согласилась с необходимостью такого визита с такой готовностью, что Матвей поразился еще раз, и внутренне выдал себе очередное "ого!" с удвоенной эмоциональностью.
   Третье "ого!" он чуть не брякнул вслух, когда Лариса предложила ему самому выбрать место и время их совместного субботнего времяпрепровождения. Обычно она диктовала сама, с большей или меньшей степенью категоричности отвергая все матвеевы варианты.
   Немного поколебавшись и посмотрев в окно (погоды стояли благословенные), Матвей неуверенно предложил прогулку по парку с последующим заходом в кафе. Зная нелюбовь Ларисы к подобным променадам, он был готов выслушать ее язвительные комментарии, но, видимо, настало время для четвертого "ого!". Предложение она приняла и даже высказала что-то одобрительное по поводу пользы свежего воздуха.
   Время было назначено, и телефонные трубки на обоих концах провода были возложены на свои законные места. Неизвестно, насколько тверда была при этом рука Ларисы, но медлительность и неточность движений Матвея явно свидетельствовали о той озадаченности, в которой он в данный момент времени пребывал.
   Он вернулся в комнату и честно попытался еще поваляться в постели. Не получилось. То есть, никаких проблем с горизонтальным положением, конечно, не было, но удовольствие от этого положения исчезло напрочь. Пришлось подниматься, освежаться под душем и одеваться, мельком поглядывая на экран попутно включенного телевизора.
   В ванной Матвей отсалютовал рожице на зеркале, но ответного приветствия не дождался. Возможно, она и отреагировала как-нибудь, когда хозяин квартиры смотрел куда-нибудь в другую сторону... но это так и осталось неизвестным.
  
  
   * * *
  
  
   Согласно достигнутой договоренности, Матвей должен был съездить на верину квартиру, а затем в назначенное время прибыть ко входу в Центральный парк, где подхватить под локоток драгоценную подругу и приступить к совместному наслаждению свежим воздухом во время степенного шествия по дорожкам, окруженным всякого рода зелеными насаждениями.
   План этот осуществился вполне. У племянников было все в порядке. Матвей даже осуществил в сопровождении Антона, Галюшки и обоих четвероногих кратковременную, но весьма интенсивную прогулку на ближайший пустырь. В результате этой вылазки брюки Матвея украсились отчетливыми отпечатками собачьих лап, а о чистоте одежонок остальных участников игрищ и вовсе оставалось только сожалеть.
   Кое-как приведя себя в порядок, Матвей поспешил на троллейбус, и за десять минут до назначенного срока оказался на условленном месте. Ларисы, как и положено всякой уважающей себя женщине, еще не было. Ожидая свою подругу, Матвей рассеянно поглядывал по сторонам, на проходящих мимо людей и проезжающие машины. Одна из них заставила его вздрогнуть: на скорости, явно превышающей допустимую, по улице промчалась зеленая "девятка". Сидящих в машине Матвей разглядеть не успел, но готов был дать голову на отсечение, что по крайней мере один пассажир в ней присутствовал, и сидел он рядом с водителем. Или с водительницей?..
   Появилась Лариса, - запыхавшаяся и раскрасневшаяся. Это опять же было непривычно: когда бы это она переживала насчет точности своего прихода на свидание? Дело мужчины - ждать и быть польщенным ее вниманием. Само собой, ему-то уж опоздание не простилось бы ни в коем случае! И вот чудеса: она торопилась, волновалась, и - с ума сойти! - даже извинилась за какие-то десять-пятнадцать минут пустяшной задержки.
   Променад начался. Лариса оживленно, - пожалуй, даже слишком оживленно, - рассказывала какие-то истории о незнакомых Матвею подругах, делилась впечатлениями о модной книге и о недавнем рок-концерте, на который она, по ее словам, была приглашена опять же какой-то подругой, у которой заболел приятель... Матвей же чувствовал себя, как у его любимого Евтушенко - "...не знает этого романа, не слышал этого певца...". Об этом он прямо заявил Ларисе. Та неуверенно хохотнула и снова начала говорить о чем-то маловажном.
   Матвей честно пытался поддерживать разговор, но тяготился ситуацией все более. Упорно возникало воспоминание о другом общении, в салоне зеленой "девятки", где не было ни малейшей натянутости, и разговор тек абсолютно непринужденно и с большим удовольствием для обеих сторон. Только одно объединяло обе ситуации: встречи происходили по инициативе женщин, и оба раза оставалось непонятным, какова же, собственно, была их конечная цель.
   Когда подошел к концу полный круг по парковым дорожкам, и съедено уже было непременное мороженое, и опустошены две коробочки ананасового сока, Матвей предложил своей спутнице на выбор: в кафе или, взяв чего-нибудь вкусненького, к нему домой. Лариса, не колеблясь, выбрала второй вариант.
   В ближайшем павильончике они выбрали вафельный тортик, бутылку красного полусладкого и по паре яблок, апельсинов и бананов, до которых оба были большие любители. О том, что с прошлого ожидания у Матвея дома осталась непочатая бутылка вина, он решил умолчать: пусть на всякий случай будет резерв.
   Дома их встретил возмущенный Кошкин, и Матвей сконфуженно признался Ларисе, что опять забыл пополнить запасы сухого корма. Лариса тут же провозгласила, что это вершина эгоизма и бесчувственности - поглощать лакомства на глазах у голодного животного, и послала Матвея в магазин, неопределенно пообещав, что "она как раз тут пока похозяйничает". Что Лариса под этим подразумевала, Матвей не понял, так как дома был вполне пристойный порядок, да и отродясь его подруга не проявляла ни малейшего энтузиазма в каких бы то ни было хозяйственных вопросах.
   Вернувшись домой с пакетом развесного "Фрискаса" и захваченным заодно свежим хлебом, Матвей обнаружил на кухне накрытый стол: нарезан был торт, на тарелке художественно расположились фрукты, с бутылкой вина соседствовали до блеска протертые фужеры. Кажется, была помыта оставшаяся с вечера в раковине грязная посуда. И с окна куда-то исчезли пустые банки из-под давно подъеденных вериных заготовок.
   - Стеклотара твоя под шкафом, - определив направление матвеева взгляда, объявила Лариса, появляясь из ванной. - Я там вымела и газетку постелила. Если не нравится такой вариант - вытащишь потом.
   Но Матвей уже и не думал ни о какой стеклотаре. Потому что вид у Ларисы оказался более чем отвлекающим от каких бы то ни было хозяйственных проблем. Эффектный был вид, что и говорить. Из одежды на ней было только банное полотенце, придерживаемое на груди изящно изогнутой рукой. И хотя для Матвея давно уже не было секретом строение ларисиного тела, такими зрелищами она его не баловала никогда.
   - Ты бы хоть тапочки... - пробормотал ошарашенно хозяин квартиры, машинально отпихивая ногой рвущегося к сумке Кошкина.
   Лариса сделала неопределенный жест свободной рукой, молча повернулась и снова исчезла в ванной, бесшумно ступая босыми ногами. Плавно прикрылась дверь; крючок не звякнул.
   Матвей наполнил кошачью мисочку, после чего получил, наконец, возможность беспрепятственно переобуться и войти в комнату. Здесь его ожидал его еще один сюрприз - полностью приготовленная к активному употреблению постель. Белье было извлечено свежее. И еще наличествовал какой-то неожиданный запах. Оглядевшись, Матвей обнаружил его источник: дымящуюся ароматическую палочку, воткнутую в стаканчик с карандашами на письменном столе. На лежащую рядом книгу уже упала серая гусеничка пепла.
   Сдув гусеничку и поправив палочку, Матвей уселся в кресло.
   Он понял, что должен - просто обязан! - испытывать сейчас чувство волнующего ожидания. Если не трепета страсти, конечно. Но к стыду своему, не испытывал ни страсти, ни волнения. Удивление было, это да. Смешанное с легким недоумением. Некоторое беспокойство тоже было, из-за нестандартного развития событий. И еще одно чувство ощущалось, отнюдь не относящееся к разряду трепетных.
   - Не пора ли нам перекусить? - громко озвучил это чувство Матвей, выдернул себя из объятий кресла и отправился на кухню. По дороге он шлепнул ладонью дверь в ванную.
   - Я сейчас! - отозвалась Лариса.
   Через минуту она появилась, уже в незнакомом Матвею коротком халатике и в его банных шлепанцах. Мокрые волосы были разбросаны по плечам, никаких традиционно зачалмленных полотенец.
   Матвей откупорил бутылку, разлил по бокалам вино.
   - За твой отпуск! - бодро предложил он, потянувшись своим фужером к ларисиному - чокнуться. Но та отодвинулась и несогласно покачала головой.
   - За встречу... За нас с тобой!
   И после этого решительно соприкоснула зазвеневшее стекло.
   Когда были употреблены все имевшиеся в наличии фрукты, а остатки вина прошли под аккомпанемент вафельного торта, и чая уже никто не захотел, а умиротворенный Кошкин возлег на освобожденном подоконнике, Лариса, не говоря ни слова, поднялась и скрылась в комнате. Матвей, после некоторого колебания, последовал за ней.
   Лариса поджигала еще одну ароматическую палочку, и на вошедшего не оглянулась. Она только сказала:
   - А душ ты не хочешь принять?
   Матвей молча отправился в ванную, разоблачился и залез в ванну, расправляя за собой полупрозрачную занавеску. В последний момент он внезапно ее отдернул, уловив боковым зрением что-то не то. А не то было - рожица на зеркале. Нет, Лариса ее не смыла, но зачем-то изменила положение рта: привычную улыбку сменила трагическая гримаска - уголками рта вниз. Пожав плечами, Матвей снова задернул занавеску и пустил теплую воду.
   ... Через час они лежали на смятой простыне, соприкасаясь горячими плечами. Чуть повернув голову, Матвей видел четкий ларисин профиль. Она подняла руку, прикоснулась ко лбу кончиками пальцев и стала медленными движениями поглаживать переносицу. Было ощущение, что она о чем-то мучительно думает.
   - Что-то не так, Лар? - с трудом разлепив губы, спросил Матвей, отчетливо понимая, что не так - все.
   - Ну отчего же, - после некоторой паузы произнесла Лариса, и голос ее звучал спокойно и безмятежно. Как-то слишком даже спокойно. - Почему ты спрашиваешь? Тебе что-то не понравилось?
   Матвей не ответил, и они некоторое время лежали молча.
   Потом Лариса искусственно закашлялась, отвернувшись к стене, пробормотала что-то вроде "о, Господи!" и села в постели, прижавшись обнаженной грудью к обтянутым простыней коленям.
   Матвей осторожно провел ладонью по ее остро выступающим позвонкам, обнял за талию. Он был благодарен ей... да, безусловно, благодарен. Он уже достаточно долго и хорошо знал ее, чтобы понять, что она старалась. Старалась доставить ему удовольствие, хотя это было совершенно не в ее стиле и не в ее правилах. Она даже сыграла страсть; конечно, сыграла, потому что и бурное дыхание, и судорожные объятия, и стоны сквозь сжатые зубы - все это было немножко слишком демонстративным, и не всегда совпадало с моментом... но она явно старалась, и это тронуло его.
   Лариса вздохнула, уткнулась носом в колени и куда-то туда, в колени, глухо сказала:
   - Скажи, Матвей... я тебе нужна?
   - Да куда же я без тебя, - моментально отреагировал он, мысленно моля: ради Бога, только без серьезных объяснений!
   - Это правда? - бесцветным голосом спросила она все туда же, в колени.
   - А то ж! - бодро подтвердил Матвей, привлекая ее к себе. Она порывисто обняла его, и на этот раз не играла. Он гладил ее волосы, целовал в запрокинувшееся лицо, шею, плечи, а потом замер, прижавшись щекой к упругой мягкости ее груди.
   Совершенно неожиданно Матвей почувствовал себя преступником. Он абсолютно отчетливо осознал, что так нельзя: лежать в постели после близости с женщиной и понимать, что не испытываешь к ней никаких особых чувств... то есть, конечно, она ему симпатична... и достойна уважения... и признательности... Ему захотелось стиснуть зубы и замотать головой: не думай, не думай ни о чем!.. рядом с тобой красивая обнаженная женщина... и она, может быть, даже действительно любит тебя... чего же тебе, болвану, надо?..
   Лариса тихонько перебирала пальцами волосы на его макушке, а он слышал, как нервно и напряженно бьется ее сердце. Надо было что-то сказать, или сделать... но он не знал, что. В этот момент самым коварным образом, как это нередко бывает в неподходящие минуты, проявил себя его организм. Он громко и недвусмысленно заурчал какой-то глубинной кишкой.
   Обычная Лариса непременно фыркнула бы что-нибудь типа "Боже, как эротично!" или "И тут раздался голос плоти!", но Лариса Нынешняя проявила максимум тактичности и даже не шевельнулась. Зато Матвей воспользовался поводом, чтобы, извинившись, натянуть трико и удалиться в кухню: якобы хлебнуть водички. Собственно, водички он действительно попил с удовольствием, после чего уселся на табурет и погрузился в бездумную прострацию.
  
   * * *
  
   Другая Лариса, Светоборова, субботу провела совершенно нетипично для себя.
   Почти до самого обеда, до двенадцати часов, она самым преступным образом не покидала постель, хотя и запланирована была Большая Стирка со снятием занавесок со всех имевшихся в квартире окон. Окончательно и бесповоротно проснувшись еще часов в десять, Лариса Борисовна еще добрых два часа обреталась под одеялом на своем полутороспальном диване, снова и снова заново переваривая события прошедшей ночи.
   Требовалось срочно разобраться в чувствах и ощущениях, но сделать это оказалось совсем не просто.
   Продолжение вечера, так удачно начавшегося концертом пришедшейся по душе Ларисе рок-группы, было стремительным и абсолютно непредсказуемым.
   Переживания ее по поводу отсутствия в доме деликатесов для достойного приема дорогого гостя оказались лишними. Иван Деомидович, едва освободившись в прихожей от плаща и сняв ботинки, под которыми обнаружились умилительно полосатые сине-красные носки, прошествовал в комнату и попросил включить телевизор, - ознакомиться, как он выразился, с последними новостями.
   Телевизор, конечно, был включен, и гость получил возможность ознакомиться с означенными новостями в полном объеме. Попутно Иван Деомидович настойчиво попросил хозяйку не беспокоиться насчет чаю и прочих дежурных пищевых мероприятий, а присесть рядом с ним на диване. Несколько озадаченная Лариса выполнила его просьбу и честно просмотрела все "Вести", от политики до прогноза погоды.
   Лишь только прозвучали в эфире последние цифры, обозначавшие температуру воздуха в столице, Иван Деомидович без лишних вступлений решительно повернулся к заскучавшей было Ларисе и, крепко сжав ладонями ее голову в районе ушей и практически лишив таким образом слуха, лихим гвардейским поцелуем впился в ее губы.
   Ошеломленная Лариса не успела осознать происходящего и затрепыхалась, как выброшенная на берег рыба.
   Тарасхватов перехватил руки поудобнее, частично нейтрализовав бьющуюся Ларису, и продолжал свое нелегкое дело. Ощутив свой бюст плотно прижатым к торсу Ивана Деомидовича, Лариса наконец осознала, что ситуация развивается во вполне желаемом направлении и ослабила стихийное сопротивление. Она даже осмелилась совсем слегка, не переходя рамок возможного для скромной и непорочной девицы, ответить на его затянувшийся поцелуй.
   Руки кавалера тут же ослабили неактуальный теперь захват и перешли к более разнообразным действием. В их результате на протяжении одного поцелуя Лариса Борисовна оказалась практически обнажена по пояс, причем абсолютно непостижимым образом на самом Тарасхватове не оказалось пиджака и галстука, зато обнаружились они впоследствии самым аккуратным образом расположенными на спинке стула на изрядном расстоянии от места действия.
   Дальнейшее Ларисой вспоминалось с трудом.
   Это была мешанина из бесконечных упорных телодвижений, скольжения напряженных ладоней по потной коже, хриплого дыхания и скрипа диванных пружин. В долгожданной паузе, когда измятая и взъерошенная хозяйка квартиры улизнула в ванную, она почувствовала, что у нее мучительно ноют все имеющиеся в организме суставы и связки, и почему-то отчаянно саднят локти. Она долго не могла заставить себя вылезти из-под струи душа, но нельзя же было отмокать вечно!
   Лариса завернулась в полотенце и вышла в комнату. На наспех разложенном растерзанном диване, повернув к так и не выключенному телевизору могучий зад и выставив плоские серые пятки, мирно спал ее новообретенный любовник. Словно почувствовав приближение партнерши, он густо всхрапнул и повернулся на спину.
   Лариса несколько смутилась, но взгляд не отвела. Иван Деомидович, не открывая глаз, смачно поскреб пятерней обильную шерсть на груди, потом обтер тыльной стороной ладони вялый рот и уронил руку на округло выпирающий живот. Но рука бездействовать не желала: поковыряла указательным пальцем в безволосой впадине пупка и лениво скользнула вниз, к чреслам.
   Лариса смутилась еще более, но наблюдательный пункт не оставила.
   Тарасхватов потеребил увядшее причинное место и вдруг, все так же, с закрытыми глазами, громко приказал:
   - Брось там свою мокрую тряпку и иди сюда!
   Лариса вздрогнула, как от удара. Четко исполняя команду руководителя, полотенце свалилось к ее ногам. Она не стала его поднимать, осторожно переступила через "мокрую тряпку" и медленно подошла к дивану. Тарасхватов молчал, глаз не открывал, дышал шумно, по всем признакам - спал. Рука, так самостоятельно себя недавно проявлявшая, тоже замерла, запутавшись пальцами в буйной растительности.
   Лариса некоторое время нерешительно постояла около спящего, но только шагнула было затем к телевизору - выключить мелькающие на экране гоночные автомобили - как снова прозвучал приказ:
   - Ты куда? Иди ко мне!
   Она снова подошла к дивану, и через секунду уже оказалась притиснутой к покрывалу горячим мохнатым телом. Все началось сначала, но кончилось, к ее облегчению, гораздо быстрее.
   Она снова убежала в душ, и снова покорно вернулась на ложе любви. Ложе было ужасающе скомканным, влажным, тесным, а единственная подушка была плотно занята круглой коротко стриженной тарасхватовской головой. Лариса хотела было пристроиться в классической позе - на его согнутой руке... или даже прижавшись щекой к его груди.., но Иван Деомидович помех своему сну не терпел, тут же начинал недовольно ворочаться, а в конце концов и вовсе повернулся к своей партнерше спиной. Лариса вздохнула, но смирилась, устроившись кое-как в оставленном ей узком и комковатом пространстве между бесчувственной спиной Тарасхватова и ковриком на стене.
   Рано утром, часов чуть ли не в пять, у Ивана Деомидовича задребезжали на руке часы. Он поднялся, оделся и ушел, громко прихлопнув входную дверь. Лариса притворилась спящей, и будить он ее не стал. Никаких романтических телодвижений, вроде нежного поцелуя в щечку спящей возлюбленной, произведено не было.
   Лариса - в который уже раз! - тяжело вздохнула и принялась приводить в порядок спальное место. Закинув в стирку замурзанное покрывало и наволочку, она постелила свежее белье и с наслаждением вытянулась на прохладной простыне. Сон сморил ее моментально.
  
   * * *
  
  
   "Клетка", она же "четыреста восьмая" с утра гудела, как разбуженный улей. Разбужен же этот улей был известием о том, что на место уходящего Кирилы свет Александровича уже подобрана кандидатура, и подобрана она не кем иным, как Иваном Деомидовичем Тарасхватовым собственной персоной. Кто именно собирался занять не еще только не остывшее, но даже пока и не освобожденное кресло начальника "клетки", было неизвестно, но обнаружились осведомленные люди, которые собственными своими ушами слышали, как Зам говорил о том, что этот вопрос им предварительно уже решен, и согласие неким хорошо ему знакомым специалистом уже дано.
   - Ну все, братцы, каюк нам, не иначе. Вот появится у нас эдакое нечто вроде Лямина - и ура.
   Генка Аргунин был настроен категорически пессимистично. Это сааме его "ура" выглядело еще безнадежнее, чем "каюк".
   Варя Краснухина без конца охала и всплескивала руками, но втайне, похоже была не против перемен: Кирила Александрович был ею когда-то тайно (как она наивно полагала) обожаем, но категорически не оправдал ее ожиданий. Простить ему этого она так и не смогла.
   - В конце концов, и Кирила наш был отнюдь не сахар, - заявила она Генке. - Разве нет? Тоже не подарок. Разве что предсказуемый...
   - Предсказуемость - великое достоинство! - безапелляционно объявила Нинель. - Это же практически та же безопасность - предсказуемость. Когда знаешь, где и когда соломки подстелить! Только дурак не подстелит...
   - Вот и ходили вечно все в соломе, - попыталась съязвить Варя.
   - Уж лучше, чем в дерьме, - резонно заключила Нинель.
   Родион Палыч заявил, что не видит пока повода для истерик, и пока реальная фигура не появилась на пороге лаборатории, еще ничего не решено. Да и когда появится - еще кое-что может измениться. На резонный вопрос Светланки, не он ли лично намеревается что-либо изменить, Хмуров отреагировал загадочно-неопределенным выражением лица. Всерьез это выражение не принял никто.
   Первый день как появившаяся после произошедших с ней горестных событий Каролина Борисовна сочла необходимым напомнить, что Кирила свет Александрович еще, слава Богу, вполне реально существует в природе, и грядущие проводы указанного персонажа на пенсию требуют финансовых вложений, да и неких творческих вложений тоже, так как надо подготовить душевный адрес... или выступление от коллектива... или и то и другое сразу. Она сама готова зачесть прочувствованные слова в адрес уходящего начальника, только слова эти должны быть подготовлены загодя и начертаны достаточно крупным шрифтом, потому что она, Каролина Борисовна, не собирается появляться на публике в очках.
   Финансовый вопрос решили традиционно, пожертвовав кассой взаимопомощи и порешив сброситься дополнительно. Что же касается создания прочувствованного текста, то данное поручение адресовано было бурно запротестовавшему было, но быстро сломленному активным нажимом общественности Матвею. Он имел неосторожность пару раз продемонстрировать свои творческие способности при создании дежурных стенгазет к каким-то очередным праздничным датам, и теперь не мог отделаться от репутации человека, оделенного писательским и даже, отчасти, поэтическим даром.
   - Владеющий творческим даром не должен дарить его даром! - экспромтом объявил Матвей, но тут же был обвинен Нинелью в пошлом меркантилизме с попутным ядовитым комментарием относительно того, как еще можно дарить, если не даром.
   Слегка уязвленный, Матвей признался, что, если уж на то пошло, гораздо более вдохновляющим для него является образ Зама, а Кирила свет Александрович пробуждает в памяти лишь пачки штампов и канцеляризмов. Генка Аргунин немедленно потребовал сочинения на затронутую тему, то есть с Тарасхватовым в главной роли. Он даже опрометчиво поклялся, что готов взять на себя неблагодарную миссию составления "душевнобольного", как он выразился, текста в адрес Клетова, если Матвей создаст произведение, достойное одобрения коллектива.
   Матвей в запале пообещал произведение создать.
   Народ с одобрением это решение воспринял.
   В тот же вечер Матвей, дождавшись очередного звонка петербургствующей сестрицы, отключил телефон и плотно сел за письменный стол. Дело пошло сразу.
   Обозвав главного героя начатого рассказа Кондратием Альфредовичем Свеклоедовым, Матвей принялся живописать некое абстрактное научное учреждение и вышеобозванного Зама, а затем, не удержавшись, сладострастно создал совершенно невозможно идиотскую ситуацию, в которую злополучный К.А .Свеклоедов необъяснимо попадал. На описании этой самой ситуации Матвей неожиданно и бесповоротно иссяк, так как абсолютно не представлял себе, каким же образом теперь из этой истории вырулить. Поэтому он оставил все как есть и с чувством выполненного долга отправился спать.
   Утром сотрудники с удовольствием принялись обсуждать причины его категорически невыспавшегося вида. Матвей оставил все происки без комментариев и уселся за свободный компьютер набирать рожденный ночью текст. Народ уважительно смолк.
   Сразу после обеда Нинель по просьбе утомленного автора с выражением зачитывала коллегам следующий шедевр:
   * * *
  
   Мутное утро сонно вползло на улицы, нисколько не способствуя пробуждению граждан. Подгоняемый единственно чувством долга, Андрей Леонидович плелся знакомой дорогой к месту службы, тщетно пытаясь привести мозги в рабочее, или хотя бы приближенное к нему, состояние.
   Был понедельник, и был это День Большой Планерки, вызывающей еженедельное содрогание у всех начальников отделов, к славной когорте коих с недавнего времени относился и Андрей Леонидович Никодимов. Без особого труда справляясь с положенными ему на соответственном посту обязанностями, и даже пользуясь определенным расположением руководимых им сотрудников (преимущественно женского пола), он категорически не в силах оказался сосуществовать с замом по науке, Кондратием Альфредовичем Свеклоедовым.
   Зам был относительно свеж в своей роли (будучи назначенным незадолго до Андрея Леонидовича) и весьма не свеж внешне: его невысокая сутуловатая фигура в районе плеч была изобильно удобрена перхотью, манжеты рубашки сокрушительно обтрепаны, а узел галстука до обидного неотчетлив. В целом весь облик зама, - нестарого и отнюдь не отталкивающей внешности человека, - производил впечатление какой-то унылой обтерханности. Основной же чертой характера Кондратия Альфредовича оказалась полнейшая некоммуникабельность, проявившаяся в неумении слушать по любому вопросу кого бы то ни было, кроме себя.
   На фоне не очень четкого (как это поняли озадаченные начальники отделов в первые же дни деятельности нового зама) представления о содержании и направлениях проводимой в Институте работы, а также почти полной неспособности к логическим построениям, это создало непреодолимую преграду на пути к хотя бы мало-мальски продуктивному сотрудничеству. При этом новый зам очевидно и даже демонстративно пользовался мощной поддержкой "сверху" и оказался опасен. А кроме всего прочего был он горласт, бестактен и вспыльчив: этакая гремучая смесь, срабатывающая по малейшему поводу.
   Народ содрогнулся и смирился.
   Постепенно начали вырабатываться правила и принципы обращения со Свеклоедовым как с биологически и социально вредоносным существом, но постигнуть эту непростую науку удавалось далеко не всем. Никодимов, на беду свою, оказался в числе тех, кому общение с замом давалось особенно тяжело. Анализируя впоследствии очередную сцену своего бурного с ним общения, Андрей Леонидович отчетливо понимал, что зам в который уже раз откровенно спровоцировал у него приступ справедливого негодования, а затем, пользуясь нервным раздрызгом оппонента, по-хамски напористо, а попросту говоря - банальным криком, добивал его, бессовестно передергивая факты и в совершенстве владея искусством словоблудия. Возвращаясь в кабинет, бледный от бешенства опальный начальник отдела долго метался по проходу между столами, судорожно сжимая и разжимая кулаки и со свистом вдыхая воздух сквозь стиснутые зубы.
   "Опять Андрея Кондрашка хватил", - сочувственно комментировали сотрудники. А экстрасенсорно начитанная Виктория Львовна развивала любимую теорию о энергетических вампирах, согласно которой Свеклоедов безусловно и безоговорочно являлся ярчайшим представителем этого малосимпатичного ненасытного племени.
   Проводимая Кондратием Альфредовичем по понедельникам Большая Планерка была регулярным кошмаром Никодимова. Зам по науке традиционно измывался над результатами работы его отдела; работы, заметим, кропотливой, рутинной и неэффектной по определению, но абсолютно незаменимой для всего Института. Он сладострастно изыскивал поводы для мелочных придирок, цеплялся к словам, риторически изрекал и изощренно витийствовал. Он метал взоры, брызгал слюной и плясал на костях. Никодимов шел красными пятнами, дрожал руками и даже иногда тикал щекой.
   Коллеги, выходя в коридор после Планерки сочувственно хлопали Андрея Леонидовича по плечу, предлагали сигарету, давали невыполнимые советы. Свеклоедова честили в хвост и гриву, проклинали, высмеивали, предавали анафеме и сулили родовое проклятье. За глаза, естественно. И естественно же, не менялось ничего.
   От Кондратия Альфредовича шарахались, как от чумы. При его появлении пустела курилка. Завидев его фигуру в коридоре, застигнутые врасплох сотрудники ныряли в первую попавшуюся дверь; был известен случай, когда Валентин из двести одиннадцатой сдуру влетел в женский туалет, и даже не был оттуда с позором одномоментно изгнан, когда объяснил вскинувшимся дамам причину своего антиобщественного поступка. Ему было позволено еще долгие три минуты украшать своей долговязой фигурой (отвернувшись от рабочего пространства) угол возле рукомойника, а затем он был выпущен на волю после предварительного осторожного просмотра коридорных далей.
   Вот таков был зам по науке, в обширный кабинет которого на очередное избиение предстояло сегодня идти злосчастному Андрею Леонидовичу в числе прочих удрученных этой перспективой начальников отделов.
   Роковой момент приближался. Унылые фигуры упомянутых начальников стягивались в холл, возле которого находилась свеклоедовская дверь. Как и всегда, никто не хотел входит первым; традиционно ожидали Антонину Мелентьевну из Неструктурированных Систем, и она традиционно же опаздывала. Когда сразу несколько ручных хронометров закурлыкали, обозначая наступление девяти часов, Геннадий Аркадьевич, и.о. начальника из Селективного Контроля, героически шагнул к проклятой двери, решительным жестом распахнул ее и ... замер на пороге. Последовавшие было за ним коллеги невольно втолкнули его внутрь и, в свою очередь, застыли в ступоре. Картина, открывшаяся их взору, была настолько невероятна, что адекватной реакции на нее быть просто не могло.
   Многочисленные стулья, обычно расположенные в безукоризненном порядке вдоль длинного "заседательского" стола, создавали картину полного и безусловного хаоса. Частично они были свалены в виде ощетинившейся ножками бесформенной кучи в районе окна, некоторые просто валялись, как солдаты, застигнутые неожиданной пулей. Два стула утвердились прямо на столе, а один в состоянии крайне неустойчивого равновесия зацепился спинкой за открытую дверцу книжного шкафа.
   И не только этим привлекал к себе внимание упомянутый шкаф. Как минимум с двух его полок были безжалостно сброшены на пол и пребывали в растерзанном виде разнокалиберные тома технических справочников, а освободившееся пространство занимали аккуратнейшим образом поставленные на расстеленную газетку пара грязноватых мужских ботинок изрядного размера со стоптанными наружу каблуками и почему-то без шнурков. Здесь же лежало, кокетливо свесив рукавчик, нечто, более всего напоминавшее женскую блузку и, скорее всего, ею и являвшееся.
   Подоконник был для чего-то небрежно застелен оборванной шторой.
   Внушительных размеров произведение неизвестного художника, изображающее категорически неприступные скалы, изобильно населенные трудноопределяемыми копытными животными винторогой внешности, стояло на полу возле вешалки, причем вызывала безусловное уважение сила, с которой был выдернут из стены валяющийся здесь же кронштейн, еще недавно удерживавший замечательное зоологическое полотно в подвешенном состоянии.
   Картину разгрома удачно дополняли валяющиеся там и тут бумаги, зачастую украшенные солидного вида печатями и подписями.
   Но основным элементом композиции было, безусловно, массивное вращающееся кресло зава, выдвинутое на середину свободного пространства кабинета. В кресле находился, как это, собственно, и полагалось ему по должности, сам Кондратий Альфредович Свеклоедов... но, уважаемые граждане, в каком виде он там находился!
   Обнаженное мучнисто-белое поросшее буроватой неопрятной растительностью тело злосчастного начальника, прикрытое в районе чресел фривольно цветастыми трусами того изящного фасона, который в народе принято называть "семейники", было самым бессовестным образом распято в упомянутом кресле. Руки и ноги были зафиксированы на подлокотниках и ножках широкими черными путами, в которых нетрудно было, приглядевшись, узнать не что иное, как женские чулки. На глазах Кондратия Альфредовича находилась телесного цвета повязка, в которой при ближайшем рассмотрении так же нетрудно было опознать женские же колготки, причем явно не первой свежести.
   Широко раскрытый рот зама оказался плотно забит чем-то шелковым и белым...кажется, даже с бретельками.
   Тело Свеклоедова непрерывно подрагивало и подергивалось, явственно слышалось натужное, со свистом, дыхание.
   Немая сцена длилась несколько минут. Кто-то тихо присвистнул, кто-то неуверенно хохотнул, но тут же испуганно замолк. Наконец, все тот же находившийся в авангарде Геннадий Аркадьевич с треском взъерошил свои жесткие коротко постриженные волосы, громко хрустнул суставами пальцев и решительно вошел в кабинет. Подойдя к креслу с несчастным Кондратием, он взялся за спинку и лихо подкатил его во главу стола, где данный предмет мебели и должен был находиться. После этого он, даже не глядя в сторону остолбеневших в дверях коллег, подошел к тому месту, которое он обычно занимал во время планерок и прочих заседаний, снял со столешницы один из нахально стоящих на ней стульев, аккуратно установил его и плотно уселся с самым невозмутимым видом.
   Немая сцена продолжалась.
   Следующим действующим лицом оказалась Катерина Олеговна Каляшина, заведующая Анализом Вторичных Проб. Звонко процокав каблучками по паркету, старательно переступая через щедро рассыпанные под ногами документы, она подняла один из валяющихся стульев и уселась с другой стороны стола.
   Совершенно одуревший Никодимов безмолвно наблюдал, как начальники отделов один за другим подходили к куче стульев, вытаскивали наименее пострадавшие из них и усаживались на свои места за "заседательским" столом. Макар Модестович из Контактных Поверхностей даже аккуратно расположил перед собой раскрытый блокнотик и ручку, а Анатолий Палыч из Учета Плановых Аномалий поднял с пола пачку соединенных скрепкой листков с отчетливо отпечатавшемся на верхнем из них следом грязной босой ноги и сосредоточенно углубился в их изучение. Кажется, он даже начал делать заметки на полях.
   В конце концов Никодимов остался в одиночестве. Оглядев еще раз эту абсолютно невозможную картину, - компанию серьезных людей, среди непотребного разгрома чинно сидящих вдоль длинного стола, во главе которого распялена в кресле обвитая колготками голая фигура с недожеванным лифчиком во рту, - он вдруг истерически взвизгнул (все лица резко повернулись в его сторону), крепко затворил за собой дверь, какими-то кошачьими стелющимся прыжками приблизился к Свеклоедову и одним движением сорвал с его глаз заскорузлые колготки.
   Глаза Кондратия Альфредовича, выпученные настолько, что казались качающимися на стебельках, судорожно заметались по кабинету. По-видимому, зрелище чинно восседающих по сторонам стола сотрудников показалось ему не менее диким, чем его внешний вид - им...
  
   * * *
  
   Реакция народа была бурной и даже восторженной.
   Текст тут же принялись вырывать друг у друга из рук с повторным зачитыванием вслух особо выразительных описаний. Все дружно требовали продолжения, во всяком случае - окончания. Матвей решительно отнекивался.
   Каролина Борисовна смеялась буквально до слез и назвала автора гениальным негодником.
   Единогласно было признано, что Генка должен выполнять обещание и приступать к сочинению письменного восхваления Кирилы свет Александровича. Генка слабо и безуспешно сопротивлялся.
   Короче, триумф Матвея был полный и безусловный, и он совершенно явственно ощущал на своей голове лавровый венец. Впервые в жизни он ловил на себе восхищенные взоры женщин, и процесс этой самой ловли оказался более чем приятным для его мужского самосознания.
   В самый разгар веселья в отделе появился редкий гость - некто Клетов К.А. За последние дни он посетил родную лабораторию считанное число раз и на считанные минуты. Видимо, как раз подошло время слегка увеличить этот счет.
   Застав своих сотрудников в состоянии повышенного возбуждения, явно не связанного с получением выдающихся научных результатов, Кирила свет Александрович несколько озадачился, но тут же принял максимально демократичный вид и бодро поинтересовался, что же, собственно, происходит в данный момент во вверенном ему подразделении данного института.
   Сотрудники вверенного подразделения старательно переглядывались, пытаясь в глазах друга прочитать рецепт дальнейшего поведения. Светланка, в руках которой как раз оказалось великое произведение, незаметно положила страницы на стол и небрежно засыпала какими-то малопонятными нормальному человеку графиками. Клетов этих манипуляций не заметил и удовлетворился докладом Нинели, решительно признавшейся, что имело место обсуждение некоего пикантного случая из ее, Нинелиной, жизни.
   Игривые намеки начальника на то, что он тоже не отказался бы повеселиться вместе с молодежью, были с максимальной тактичной осторожностью сведены на нет, и народ демонстративно углубился в работу. Пошуршав многочисленными скопившимися на его столе бумагами и даже что-то размашисто начертав в некоторых из них, Кирила свет Александрович удалился, предварительно объявив:
   - Если что, я - в бухгалтерии!
   - В смысле, если наконец позвонят из Нобелевского комитета? - поинтересовался Генка, когда за начальником достаточно плотно закрылась дверь.
   Нинель тут же высказалась в том смысле, что начальник и так, скорее всего, сейчас расписывается в бухгалтерии в ведомости на получение "нобелевки". Еще не вышедшая из состояния восторженности Светланка объявила, что не знает, как там в области разных наук, но вот по литературе непременно следует выдвинуть Полоскова М.Н. С ней даже не очень спорили.
   Несколько уязвленный сложившейся ситуацией Генка Аргунин выразил сомнение относительно разнообразия тем, которые указанный кандидат в лауреаты способен творчески обработать. Ибо гражданин Тарасхватов, по его утверждению, личность хотя и малосимпатичная, но безусловно выпуклая, и потому легко описываемая. ("...Так-то каждый сможет", немедленно среагировал Родион Палыч, "а ты вот попробуй "Мурку" сбацай!..").
   Не смутившись такой ассоциацией, Генка продолжал выражать сомнения по поводу матвеевых способностей. Да кроме того, еще добавил, что нашел в матвеевом тексте несуразность: ноги Зама в заключительной сцене были примотаны к ножкам кресла, тогда как указано, что кресло ни какое иное, как вращающееся, то есть на одной-единственной подпорке, так что непонятно, к чему же все-таки были присобачены нижние конечности этого самого Свеклоедова.
   Поддавшись на провокацию, Матвей запальчиво предложил дать любую тему, не преминув напомнить, что вне зависимости от результата Генка все равно должен сочинить славословие Клетову.
   Подумав с полминуты, Генка выдал на-гора самое идиотское задание, которое могло придти в данный момент в его голову. Формулировалась тема будущего сочинения так:
   ЁЖИКИ И КРОКОДИЛЬЧИКИ В УСТЬЕ РЕКИ КОНГО.
   Светланка фыркнула, Варя Краснухина возмущенно покрутила головой, Каролина Борисовна, не дослышав, принялась переспрашивать, а юная Люся Черепицына объявила, что Генка - "уж вообще", но что именно - не уточнила. Хмуров просто пожал плечами и безнадежно махнул рукой, а Нинель вовсе никак не отреагировала на этих идиотских "ёжиков", а только как-то очень внимательно посмотрела на Матвея. И вот этот-то ее спокойный, внимательный и, пожалуй, даже оценивающий взгляд сподвиг его на то, чтобы, пожав по примеру Родиона Палыча плечами, с деланным равнодушием объявить:
   - Ну что же, ёжики так ёжики.
   - И крокодильчиков не забудь! - настаивал Генка.
   - Само собой. Весь зоологический комплект, - усаживаясь за свой стол, пообещал Матвей. Он абсолютно не представлял, что можно сочинить по поводу этих сомнительных представителей фауны в незнакомом ему географическом районе, но, чувствуя некоторый творческий подъем, решительно кинулся в бой.
   Начал он все с того же технического приема, - придумал имя главному герою.
   Имя было просто ого-го и ай-да-ну, вот какое получилось имя. Зато сразу стало писаться. И в тишине уважительно примолкнувшей лаборатории Матвей родил следующий опус:
  
   Мало кому повезло на свете так, как маленькому Пеллемарбуникофадрусу.
   Во-первых, у него была самая лучшая в мире мама. Многие наивно считают, что им повезло в мамами, но разве можно найти хоть одну, достоинствами своими сравнимую с мамой Пеллемарбуникофадруса? Даже и не пытайтесь, только зря потратите время, уверяю вас.
   Во-вторых, (если вы сами не заметили этого факта), ему дали замечательное имя. Имя у него было на вырост, и явно свидетельствовало о том, что жизнь у него будет долгая, насыщенная и полная Великих Дел. Вот какое у него было имя. Повторите его несколько раз вслух, если не верите.
   В-третьих, такой уютной прохладной норки, как у них с мамой, вы тоже не найдете нигде и никогда. Почему прохладной, спросите вы, привыкнув к сочетанию "уютная и теплая"? Да потому что прохлада - самое желанное качество местного жилища. Да вы и сами начнете искать уголочек похолоднее, когда окажетесь в здешних местах. Устье реки Конго - это вам не Среднерусская возвышенность, знаете ли!
   В-четвертых... В четвертых, Пеллемарбуникофадрус просто был славный маленький африканский Ежик, живущий около реки Конго. Можно даже назвать точнее - Конголезский Ежик, вот как! Кто вам сказал, что не водятся Ежики на реке Конго?! Да вы сами приезжайте и посмотрите, и бьюсь об заклад (кстати, интересно, а это очень больно - биться об заклад? может быть, вовсе и не стоит из-за вашей дурацкой недоверчивости об него биться?), что вам тут же попадутся на глаза пара-тройка Конголезских Ежиков, ну прямо под первой же пальмой. Надо только знать, где она растет, эта самая Первая Пальма, и всего лишь. Приходите, любуйтесь на ежиков, сколько душе вашей угодно. Пожалуйста, никому не возбраняется.
   Замечательное, между прочим, зрелище - прогуливающийся Конголезский Ёжик. Совсем не такое, как, например, спящий Конголезский Ежик. С тем-то совсем ничего интересного: лапки свисают, не доставая до пола; иголок почти не видно, так глубоко они воткнуты в потолок норки; мордочка глуповатая (думаете, вы во сне очень интеллектуальными выглядите? да ничего подобного! посмотрите на себя спящего в зеркало, - сразу раздумаете хихикать над мордочкой заснувшего ежика!)... В общем, не очень интересное зрелище.
   А вот прогуливающийся Конголезский Ежик - это же совсем другое дело! Такая неповторимая мягкая грация, элегантные движения, задумчивый мечтательный взгляд... А чего стоит их мелодичное посвистывание? Заслушаться можно, честное слово! Попробуйте сами так посвистеть!.. что, не получается? то-то же!
   Заодно уж открою вам секрет, что Конголезские Ежики... немного сумчатые! Один кенгуру, узнав об этом, очень возмущался: мол, как это так, не должно такого быть, это только у них в Австралии ...и т.д. и т.п. Странный такой кенгуру. Что ему за печаль? Да и сумчатыми-то Ежики могут считаться только совсем чуть-чуть. Так, карманчик небольшой на боку. У кого на левом, у кого на правом, как получится. Редко-редко кому достается сразу два. С этим делом нашему Пеллемарбуникофадрусу особо не повезло, совсем обычный скромный карманчик на правом боку ему достался от природы, только и всего.
   А, кстати, что вы так удивляетесь насчет этой сумчатости! У вас-то, небось, не только что сумок, а всевозможных баулов, саквояжей, чемоданов, дипломатов, рюкзаков и прочей кожгалантереи видимо-невидимо, не считая тех самых банальных карманов! И никого это нисколечко не удивляет, правильно? Вот и делайте выводы.
   Итак, теперь вы знаете, что живут на африканской реке Конго симпатичные сумчатые Ежики. Симпатичные, симпатичные, не сомневайтесь, кто бы вас стал обманывать, честное слово! И прекрасно жили бы себе поживали, если бы не... знаете кто? - правильно, не знаете, откуда же вам знать, если вы еще ни разу не были на берегах этой самой Конго (или этого? называйте как хотите). Так вот, есть у Конголезских Ежиков очень даже зловредные враги, не дающие им расслабиться и прогуливаться-таки в свое удовольствие, мелодично посвистывая на ходу. И враги эти ни кто иные, как Крокодильчики.
   Да-да, именно Крокодильчики, и прошу не путать с Крокодилами, уважаемый читатель. Да подумайте сами: ну, может ли заинтересовать какой-то Ежик, (пусть даже чистокровный Конголезский Ежик со всей его мелкосумчатостью), огромного уважающего себя Крокодила? Кстати говоря, уж кто-кто, а Крокодилы себя очень уважают. Собственно говоря, они кроме себя вообще никого и ничего на свете не уважают, так что вся отмеренная им природой порция уважения достается им самим. А что удивительного? Вот вы представьте себя крокодилом... то есть Крокодилом. Представили? Ну и что, испытываете вы сейчас уважение к кому-нибудь? Вот то-то же.
   Так что настоящие Крокодилы Ежиками не интересуются. Я не уверен даже, знают ли они вообще о их существовании. По-моему, они не держат в своей плоской голове ничего лишнего. Там просто не помещается у них ничего лишнего. Да и попробуйте так, как истинный Крокодил, застыть на долгие часы на солнышке, предположим, на мелководье...Это же совершенно ничем не занятая голова должна быть, чтобы лежать, как колода, правильно?
   А вот Крокодильчики - это дело другое. Они народ мелкий и шустрый, Крокодильчики. И голодный. Пока такой Крокодильчик дорастет до полноценного Крокодила, ему надо слопать жуткую уйму всяческой еды! Потом-то он вырастет и напрочь забудет, на какую мелочь самозабвенно охотился; ему не то чтобы стыдно за это будет, а совершенно искренне (насколько способно на искренность такое вероломное существо, как Крокодил) станет он недоумевать, о каких это там Ежиках или, к примеру, ящерицах и птенчиках может идти речь: вот средних размеров Антилопа там, или Зебра, или даже Жираф - это понятно, это пища, есть на что обратить внимание.
   Так вот, эти самые вечно голодные неутомимые Крокодильчики, как я уже вам выше заметил, и есть заклятые враги Ежиков. Хищников, конечно, в конголезских лесах хватает, что греха таить, но Ежиковы острые иголки отпугивают большинство их них раз и навсегда. То есть, сунется какой-нибудь юный Хищник, не слушавший внимательно свою Маму, сцапать Ежика поаппетитнее, а тот - хлоп! - свернулся поплотнее в колючий шарик... и мчится юный Хищник, забыв про голод, поскорее к Маме, зализывать исцарапанный нос, а то и вытаскивать из него острейшие иголки. Поневоле на всю жизнь отобьет аппетит к нежному ежиному мясу такая, с позволения сказать, иглотерапия.
   А Крокодильчики - это дело особое. У них своя тактика, у Крокодильчиков. Как только голодный (а он всегда голодный) Крокодильчик видит Ежика, он уже заранее глотает слюнки, потому что уверен, что сейчас поживится. Как только Ежик скручивается привычным движением, Крокодильчик подбегает к нему на своих раскоряченных лапках, буквально-таки с размаху бросается на него своим бронированным брюхом и ну давить, ну катать! И катает он несчастного Ежика то тех пор, пока не обломает о свое брюхо все ежиные (или ежовые? короче говоря, ежиковы) иголки. А уж после этого... не буду я вам описывать, что бывает после этого. Сами понимаете, не маленькие уже. Короче, осталась от Ежика кучка иголок... А Крокодильчик, удовлетворенно отрыгнув (они все так дурно воспитаны, эти Крокодильчики!), ковыляет дальше.
   Теперь, как я понимаю, вы ждете от меня истории, как симпатичные (они же вам наверняка понравились, правда?) Конголезские Ежики с помощью какой-нибудь замечательной хитрости нашли способ спастись от ненасытных Крокодильчиков с их иглонепробиваемыми брюхами, так? И уж всенепременно в этом должен самое активное участие принять уже слегка знакомый нам Пеллемарбуникофадрус?
   Увы вам. Что ж тут можно поделать-то, сами посудите? Разве ж устоишь против голодного Крокодила, пусть даже и в уменьшенном по причине нежного возраста варианте? Вам, скажите на милость, удалось хоть раз устоять? Вот именно.
   Или вы что думали, я вам тут сказочку рассказываю, что ли? Вот уж ни в коем случае. Сказочки - это, пожалуйста, у Киплинга или там у Бианки (экая, право фамилия! В устье Конго, между прочим, так зовут одну очаровательную Летучую Лисицу. Или не Лисицу. Или не в устье Конго... Впрочем, это уже совершенно другая история.). А в моей истории все истинная правда. Так сказать, житейская быль.
   Что вы говорите, нет тут никакой истории? Ну и ладно. Кто вам, собственно, обещал Историю? Я, во всяком случае, уж точно ничего не обещал.
   Будьте здоровы.
  
   * * *
  
   Самолет задержался на два с половиной часа.
   Матвей слонялся по зданию аэровокзала, без интереса изучая содержимое многочисленных киосков, прохаживаясь вдоль ряда напряженных спин перед пожирающими деньги игровыми автоматами, наконец, просто глазея на окружающих людей.
   На некоторое время его внимание привлекла компания подростков, довольно хорошо одетых, с модными прическами и явно при деньгах. Они тоже бесцельно болтались по залу, то обступая витрины очередного ларька, то негромко что-то обсуждая и внимательно присматриваясь к пассажирам.
   Насмотревшийся детективов Матвей уже заподозрил в них преступную группировку, выбирающих подходящую жертву, когда объявили начало регистрации на какой-то рейс, и вся компания радостно бросилась в угол, где возле сваленных в кучу ярких спортивных сумок сидел на страже солидного вида седой мужчина. Сюда же подбежала высокая крашеная блондинка в спортивном костюме, которая немедленно принялась руководить молодежью, то есть пересчитывать ее по головам и предводительствовать в походе к нужной стойке. Седой мужчина с достоинством прикрывал тылы.
   Матвей с чувством облегчения проводил взглядом улетающую компанию, однако поймал себя на дурацкой мысли, что имеет место некоторый оттенок досады: не удалось-таки зарекомендовать себя в роли проницательного блюстителя закона...
   Но тут дежурный дикторский голос объявил посадку самолета из Санкт-Петербурга, и Матвей с энтузиазмом ринулся встречать Веру.
   Сестра удивленно хмыкнула на врученную ей белую гвоздичку, но внутренне явно растрогалась. Выглядела она посвежевшей, сверкала счастливыми глазами, но пока ничего не рассказывала, а только спрашивала о ребятишках, собаках и его, матвеевых, делах. Не удержавшись, Матвей похвастался творческими успехами. Заинтригованная Вера возжелала в ближайшем же будущем ознакомиться с прославившими ее брата опусами и огласить свое не подлежащее оспариванию мнение. Она, как всегда, претендовала на роль последней инстанции.
   Испытывая некоторые сомнения в отношении истории со Свеклоедовым, Матвей был вполне уверен в своих "Ёжиках", поэтому с удовольствием пообещал принести экземпляры с дарственными надписями.
   Закинув на плечо объемистую верину сумку, Матвей с сестрой отправились на стоянку маршрутных такси, и меньше, чем через час они уже входили в дверь квартиры, где им навстречу уже мчались с восторженным криком, визгом и лаем сразу пять буйных существ.
   ... Вернувшись домой, Матвей с трудом отделался от претензий Кошкина, которому не понравился купленный вчера хозяином корм непривычной фирмы. Возмущенный кот демонстративно рассыпал забракованное питание вокруг мисочки и только что не плевался демонстративно в ту сторону.
   Втолковав противному коту, что ничего другого он сегодня не получит, Матвей пошел в ванную. Однако шум включенной воды оттуда так и не раздался. Усевшийся в коридоре напротив двери Кошкин мог наблюдать, как его хозяин растерянно таращится в зеркало, очевидно, на свое изображение. Однако в этом Кошкин был бы не прав. Отнюдь не собственный внешний вид привел Матвея Николаевича Полоскова в такое оцепенелое состояние.
   Огорошила его все та же до боли знакомая намалеванная зубной пастой рожица, недавно (точнее, после визита Ларисы) изменившая свое выражение. Сейчас бессовестная мордашка снова вовсю улыбалась, и даже демонстрировала при этом два зуба: как водится на подобных рисунках - верхних передних.
   Так и не вымыв руки, Матвей вышел из ванной и зачем-то обошел всю квартиру. Правда, в углы и прочие укромные места он не вглядывался, а просто совершил с неизвестной целью обход. Вернувшись на исходную позицию, то есть в ванную, он снова пристально изучил необъяснимое высокохудожественное произведение, которое местами из-за пересыхания зубной пасты начало уже слегка осыпаться, и присел на край ванны.
   - Ну что ж, - рассудительно объявил хозяин квартиры слушателям, то есть Кошкину и рожице, - меня тут ни о чем не спрашивают. Хотят - улыбаются. Не хотят - не улыбаются. Демократия, знаете ли. Чудесно. Так и запишем.
   Куда, на какие скрижали собирался Матвей записать свое обнаружение демократических начал в отдельно взятой ванной комнате - осталось неизвестным. Да и вряд ли кто-нибудь когда-нибудь этим интересовался.
  
   * * *
  
   Проводы Клетова на пенсию прошли, по выражению Родиона Палыча, в условиях средней помпезности.
   Наличествовал весь полагающийся ситуации набор: стопка красных папочек с традиционными адресами, памятные подарки от дирекции (музыкальный центр) и сотрудников (микроволновая печь), прочувствованные полуискренние слова и многочисленные пожелания отдохнуть, помолодеть (еще более) и не забывать. Соответственно, подразумевалось, что никогда и ни за что на свете коллектив института в полном составе не забудет ценнейшего из своих членов. Навечно, так сказать, занесенного в списки. Или что-то в этом роде.
   Был банкет, и те, кто был голоден - насытились, а те, кто насытился - напились. В общем, недовольных не было.
   Снова наступили трудовые будни, а "четыреста восьмая", переставшая быть "клеткой", оставалась без непосредственного начальника. Он был ей не по средствам, прокомментировал Генка Аргунин. Временно исполняющим обязанности назначен был Хмуров. Руководить сотоварищами в традиционном смысле он наотрез отказался, поэтому жизнь в коллективе стала демократичной до неприличия. Самое интересное, что научная работа при этом пошла интенсивнее и успешнее.
   Варвара-Краса даже получила весьма интересные результаты по параллельным рядам дубль-экспериментов, в связи с чем были срочно организованы новые серии, и все сотрудники активно включились в процесс. Внезапная поломка одного из мониторов была воспринята как личное горе каждого, а героически справившегося с этой неполадкой Хмурова восхищенные женщины чуть не расцеловали.
  
   * * *
  
   Алина объявилась неожиданно.
   То есть, когда Матвей практически перестал ждать ее появления. Вернее, надеяться на ее самостоятельное появление. Он даже несколько раз совсем уже было собирался позвонить по телефону, который дал ему когда-то Мишка Заказов, но в последний момент останавливался. Что он скажет своей неожиданной знакомой? Давайте встретимся? Зачем? Мы с вами так приятно побеседовали, не повторить ли нам этот опыт? Пригласить домой? В кино? Ни на что конкретное он так решиться и не смог.
   Проклятая застенчивость, обругал он себя, в очередной раз самооттащившись за шкирку от телефона. Так нельзя. Тебе уже чертова пропасть лет, а ты до сих пор не научился общаться с женщинами. Поучился бы хоть у того же Мишки, вот кому все легко и просто.
   Тут он поймал себя на мысли, что вспоминает о Мишке с оттенком некоторой неприязни: а было у него что-нибудь с Алиной или нет? Он принялся старательно вспоминать тогдашние Мишкины вечерние россказни... нет, ничего конкретного. Восторги по поводу роскошных форм (чертов пошляк)... машина, дача... пара месяцев, как развелась... Да нет, ничего о личных отношениях не было, это точно.
   И вот, очередной телефонный звонок оказался Тем Самым Звонком, потому что позвонила именно Она. Дурацкое начало разговора - "вы меня еще помните?", - да мог ли он не помнить этот голос, с таким характерным тембром и манерой опускать интонацию к концу вопроса?..
   Матвей обрадовался, засуетился, залопотал что-то ненужное. Она терпеливо выслушала, к месту пошутила, кажется, даже сделала какой-то изящный комплимент. Он неуклюже пытался соответствовать. Потом Алина в своем стиле - безо всяких экивоков - предложила встретиться. Нет, скорее, это выглядело не так: она назначила встречу. На завтрашний вечер, в центре города. Она будет без машины: немного помяла дверь... нет-нет, ничего серьезного, не авария, а так, бытовая небрежность. Заодно ей должны поковырять коробку скоростей... впрочем, вы, Матвей, ведь не любитель технических разговоров?.. в общем, машина в ремонте, и Бог с ней, родимой.
   Встреча была назначена, разговор окончен.
   Теперь предстояло дотерпеть до завтрашнего вечера.
   ... После некоторых сомнений Матвей все же решил купить цветы. На букет он не решился (отнюдь не из финансовых соображений), просто постановил, что уместнее будет символический знак в виде одной розы на длинном стебле. Где-то он вычитал, что это очень стильно.
   С этой самой стильной одинокой розой он и явился на установленное место встречи.
   Алина элегантно опоздала на пару минут, восхитилась розой, не колеблясь, подхватила Матвея под руку, и они отправились в неторопливое путешествие по улицам.
   Снова возник легкий разнообразный разговор обо всем на свете, и снова Матвей ощущал себя интересным собеседником. Когда речь зашла о некоей приобретенной Алиной книге (из модных бестселлеров; оцененной ею как полная и беспросветная конъюнктурная чушь), Матвей не удержался и похвастался своими новоявленными литературными успехами. Конечно же, он густо удобрил повествование самокритичными комментариями. Алина, как и незадолго до этого Вера, рассказом весьма заинтересовалась.
   - Скажите, Матвей, и вы действительно можете писать на любую заданную тему?
   Несколько смутившись, Матвей признался, что лишь дважды таким образом, что называется, пробовал свое перо.
   Алина призналась, что очень неравнодушна к фэнтезийному стилю и спросила, не может ли он создать что-нибудь в этом жанре.
   - Просто, зарисовочку небольшую... А вдруг получится? Матвей, а если у вас действительно талант? Этим нельзя разбрасываться!
   Смутившись еще более, Матвей пообещал попробовать, даже не сознавшись, что не очень-то знаком со стилем "фэнтези". Так, кое-что он, конечно, читал, но восторга не испытал никакого. Осталось смутное впечатление, что непременно должно наличествовать некое мрачное средневековое общество с арбалетами, дубинками и ордами малосимпатичных жутковатых персонажей, которые с переменным успехом молотят друг друга почем зря этими самыми дубинками, а вокруг кишат разного формата драконы, гоблины, тролли и всякая прочая разнокалиберная нечисть.
   Впрочем, писать такое, пожалуй, должно быть легко, подумал Матвей. Сплошной антураж, и никакой психологии. Запросто должно получиться, почему бы и нет? А я самонадеянный тип, заключил он, пообещав Алине попробовать.
   Тут как-то сама собой возникла тема о сверхъестественном.
   Матвей признался, что в последнее время оказался в сфере воздействия этих самых сил. В красках описал шевеления и звуки, вспыхивающий и гаснущий свет, а также назеркальную живопись.
   Алина к рассказанному отнеслась неожиданно по-деловому: уточняла отдельные детали, о многом переспрашивала, и даже поймала приятеля на какой-то несообразности, когда он уж очень увлекся живописанием подробностей.
   Особенно же понравилась ей история с возникновением рожицы в ванной.
   Рассказав, что загадочная рожица дважды меняла свое выражение, Матвей, естественно, не упомянул о сопутствующих ситуации обстоятельствах. Алина тут же почувствовала недомолвку и въедливо принялась спрашивать о том, из-за чего, как он считает, это произошло. Пришлось сказать, что унылость физиономии придал своей рукой, очевидно, бывший в тот вечер в гостях человек, а вот вернулась улыбка совершенно необъяснимо.
   Алина тактично не стала выспрашивать о личности гостя, но весьма однозначно высказалась в том смысле, что вряд ли именно он вносил изменения в рисунок, а это сама физиономия реагировала так на упомянутый визит.
   - Очевидно, это был не очень желанный гость, - полувопросительно - полуутвердительно сказала она, внимательно посмотрев на скептически усмехавшегося Матвея. Тот неопределенно пожал плечами.
   - Ну, вот видите, - уверенно подытожила Алина. - Я же говорю.
   - Так вы хотите сказать, что у меня дома есть теперь индикатор...
   - Ну конечно же! - не дослушав его, подхватила Алина. - Интересно только выяснить, на что он реагирует: на ваше отношение к пришедшему, или на его истинную сущность. В рамках, так сказать, общепризнанной морали. Или еще каких-нибудь параметров. Слушайте, это же чертовски любопытно!
   - Именно, что чертовски, - согласился Матвей. - Самое занятное, что мы сейчас на полном серьезе обсуждаем это дело, буквально не сомневаясь в реальности, так сказать, потусторонних явлений. С ума сойти!
   - Во всяком случае, так гораздо интереснее, - безапелляционно заявила Алина и, остановившись, понюхала забытую за разговором розу. - Чудесный запах! Вы знаете, я очень люблю запах роз... А между прочим, не кажется ли вам, что нам пора бы уже перейти на ты?
   - Пустое вы сердечным ты... - пробормотал Матвей. - Вообще-то кажется, конечно...
   - А не являетесь ли вы поклонником нелепой немецкой традиции пития на брудершафт? - осведомилась Алина, и трудно было определить, серьезно она спрашивает, или как раз таки и намекает на необходимость пресловутого сплетения рук с судорожно сжимаемыми (не облить бы друг друга) бокалами.
   Матвей отрекомендовался противником каких бы то ни было закоснелых традиций.
   - Тогда тут же и прекращаем "выкать", - скомандовала Алина. - В честь этого события предлагаю: совершить... или произвести?.. в общем, осуществить торжественное рукопожатие.
   Указанная процедура тотчас же была произведена со всей приличествующей ситуации серьезностью.
  
  

* * *

  
   Текст что-то никак не вытанцовывался. Гоблины и тролли получались плоские и бесцветные, и буквально в подметки не годились милому мелкосумчатому Пеллемарбуникофадрусу.
   Матвей извел кучу бумаги, выпил три здоровенные кружки крепкого кофе, но вдохновения не обрел, зато заработал ощутимое сердцебиение и легкий желудочно-кишечный дискомфорт. Подобное состояние организма вовсе уж не способствовало успешной реализации творческих порывов, и он обреченно сложил письменные принадлежности.
   - Похвастался, называется! - посетовал он лениво почесывающемуся в кресле Кошкину. - Лудить, чинить, паять, на любые темы сочинять. Мастер-универсал. Гений пера. Пуха и пера. Перьевой гений.
   Кошкин с сомнением мяукнул.
   - Мог бы и промолчать, между прочим. Кормишь тебя, паразита. - и никакого уважения в итоге. Хамоватое ты создание. Типа того самого тролля. Или гоблина?
   Кошкин выгнул спину и куртуазно припал на передние лапы. Тощий хвост вздернулся вертикально вверх и затрепетал, как струна.
   - Экий ты... упругий, - позавидовал незадачливый автор, скрываясь за дверью санузла.
   Кошкин немедленно переместился на письменный стол и принялся без особого энтузиазма перекатывать лапой шариковую ручку.
   Моя руки, Матвей обратил внимание, что клякса зубной пасты, обозначавшая правый глаз у обретающейся на зеркале рожицы, почти совсем осыпалась. Теперь казалось, что она нахально и издевательски подмигивает.
   - А, вот так, значит, - возмутился Матвей, с ожесточением вытирая руки. - Индикатор, говоришь? Как это там в мультике... "хотите, я его ударю, и он станет фи-о-лэ-товым?.." А мокрой тряпки не хочешь, сверхъестественная ты моя? Ишь, прищурилась!
   Бросив полотенце в таз с грязным бельем, Матвей невежливо показал зеркалу язык и вернулся в комнату. Как раз в этот момент Кошкин обрушил на пол ручку вместе со стопкой чистой бумаги. Испугавшись неминуемого возмездия, он стреканул мимо остановившегося на пороге хозяина в коридор и исчез в кухне. Или в ванной, - Матвей не заметил.
   - Говорю же, натуральный гоблин, - заключил он, собирая разлетевшиеся по полу листы, - если еще не хуже. Тоже, прямо скажем, персонаж...
   С трудом выудив из-под дивана закатившуюся туда ручку, он снова уселся за стол и принялся что-то усердно строчить...
  
   ...потеря обнаружилась не сразу. Соггер изрядно вывозился во всякой пакости, пока ему удалось нащупать в сырой темноте так неудачно откатившийся в сторону чарт. Осторожно вставив его в пустующее гнездо, Соггес облегченно вздохнул и захлопнул крышку кейш-пульта.
   Пора было возвращаться. Ноги уже ощутимо промокли и замерзли, сбившиеся отсыревшие чулки начали ощутимо натирать пятки. Следовало бы скинуть ботинки и хорошенько расправить влажную ткань, чтобы избежать потертостей, но в проклятом туннеле некуда было даже присесть, а прислониться спиной к сырой бетонной стене, густо покрытой - даже в полумраке видать - серо-желтыми потеками...бр-р-р, лучше уж дохромать до сухого места.
   Соггес перехватил поудобнее футляр кейш-пульта и со всей возможной скоростью, хрустя то и дело попадающими под протекторы подошв тонкими тубусами использованных пренодайжеров, направился к далекому просвету выхода из туннеля.
   Когда идти оставалось каких-то двадцать-тридцать шагов, и отчетливо стал виден заляпанный жирной грязью бок оставленного им таркера, Соггес приблизился вплотную к стене и перешел на бесшумный профессиональный шаг. В правой руке появился банг со взведенным предохранителем. Хороший банг, самой последней модификации, с индивидуально выточенной рукояткой. Спасибо Старине Геодуку, заботится он о своих людях, техникой и оружием снабжает по первому разряду. Зато до неприличия экономит на прочей экипировке. Попробуй выпроси у него новые ботинки или те же чулки! По самые потроха наслушаешься его гнусавого брюзжания.
   Прижавшись-таки к стене тоннеля (правда, здесь она была заметно суше и чище), Соггес осторожно выглянул наружу.
   На первый взгляд, все было спокойно. Таркер стоял так, как положено: видоискатели прижаты к лобовой броне, корпус опущен на колеса, боковой люк покрыт сеточкой термоткани. Как обычно, на земле около колес валяется несколько трупиков вигунов, - глупые зверьки вечно становятся жертвами своего неуемного любопытства.
   Несколько минут Соггес внимательно присматривался к развалинам зерц-поста. Полуоторванный кусок когда-то покрывавшей крышу грубой, старого образца, термоткани нелепо дергался от порывов ветра, каждый раз заставляя Соггеса нервно переводить взгляд в его сторону.
   Больше в обозримом пространстве не шевелилось ничего. Чудом сохранившиеся деревья стояли без листьев: мертвые, обгорелые, растопырив корявые обрубки ветвей. Одно из них, огромное, с могучим дуплистым стволом, уже склонилось к земле под таким опасным углом, что первая же серьезная буря неизбежно должна была повалить его. Возле этого дерева и оставил Соггес свой таркер.
   Опасности не ощущалось. Соггес верил своей интуиции, - недаром ведь он был из рода Слышащих, но положенное для осмотра время выдержал полностью. Наконец он оторвался от стены туннеля (рубаха так и осталась прилипшей к спине) и быстрым шагом направился к таркеру.
   Уже нырнув в люк, он заметил, что машина словно слегка подрагивает. Так и есть, забыл выключить систему "ЛПК 3-3". Проклятье, сколько энергии утекло зазря, выругал он себя. Геодука на тебя нет, разгильдяй!
   Подсоединив кейш-пульт, он потихоньку двинул таркер с места. Теперь осталось вернуться без приключений, и спокойные четыре дня в Девятой зоне обеспечены. Или два дня в Восьмой. Об этом еще следовало подумать, и раздумья эти, прямо скажем, нельзя было назвать неприятными. Конечно, Восьмая сулила гораздо больше возможностей... но зато срок был вдвое короче. Опять же Мейя... В Восьмую ей путь пока закрыт, и это тоже было немаловажно.
   Соггес вздохнул и прибавил скорость.
  
   Матвей тоже вздохнул и аккуратно положил ручку на исписанный лист бумаги. Пока этот непонятный Соггес тарахтит на своем грязном таркере навстречу вожделенным удовольствиям Девятой, или даже - вот везунчик! - Восьмой зоны, можно было слегка подкрепиться.
   Прихлебывая чай, Матвей соображал, можно ли считать фэнтези то, что он только что накропал. Пожалуй, нет, решил он. Кучка непонятных названий и терминов - вот и все, что у него получилось. На стиль фантастики еще со скрипом, может быть, и потянет...
   Положение надо было исправлять. Переписывать же еще раз не хотелось категорически. Дожевав последний бутерброд, Матвей решительно отправился к месту творческих изысканий.
  
   ...не вернулись Лиг и Туаль-сабс.
   - Может быть, поломка? С их таркером вечно какие-то приключения! Помните, как на Тупом Стыке их развернуло прямо под уклон? И эта идиотская история с колесом, помните, во время погони за троицей ореад! Так и упустили их тогда в горы...
   - Ладно бы так. Но что-то у меня дурные предчувствия. Соггес, а ты что молчишь?
   Соггес молча поднялся и подошел к окну. За толстым стеклом висело низкое серое небо, по дальнему краю которого просверкивали багровые зарницы. Стайка ширококрылых флеко упорно кружила возле крыши соседней башни, и их ярко-белые профили отчетливо выделялись на ее темном фоне.
   Скверно это было, что Лиг и Туаль-сабс не вернулись. Ох, как скверно это было!
   - Соггес, ты так и будешь отмалчиваться?..
   Он повернулся к сидящим за столом. Старина Геодук смотрел на него со всегдашней своей миной крайнего раздражения на морщинистой физиономии. Вон уже и рот раскрыл, чтобы прогундосить что-нибудь в его, Соггеса, адрес. Крумм уставился в стол, он будет молчать, пока не выскажутся все, и лишь потом начнет со своего любимого "итак...". Табель смотрит напряженно-вопросительно, он всегда очень внимателен к мнению Соггеса. А Цыдик-Леворукий, похоже, сейчас может сорваться: он и так вечно на нервах, этот Цыдик, а тут еще пропал Лиг, его лучший друг. А ведь совсем недавно парень потерял младшего брата, Цойга, - раненого, его уволокли проклятые нереиды, и понятно, что шансов у Цойга не было ни малейших.
   Не дав Старине Геодуку сказать какую-нибудь колкость в свой адрес, Соггес тихо произнес:
   - Боюсь, это не поломка. Конечно, надо проверить. Если известен маршрут и контрольные точки...
   - Подожди, Соггес. Ты говоришь - не поломка... ты уверен?
   Голос у Табеля тихий, спокойный, а руки выдают - пальцы левой сжимают стиснутый кулак правой так, что побелели костяшки.
   - Говори подробнее!
   Соггес развел руками.
   - Если бы я знал точно - неужели бы не сказал? Мне просто кажется. Ты же знаешь, что я не могу...
   Цыдик резко встал, отодвинув при этом свой стул так, что тот опрокинулся, оглушительно грохнув массивной спинкой об пол.
   - Могу - не могу...Никто и не ждет от тебя, чтобы ты слышал. Думайте, у кого еще есть энергия в таркерах? Мой пуст, как дырявый горшок! С утра сделал четыре прогона в предгорьях! У Табеля разбита ко-система...так, Табель?.. Моен-росс в Девятой зоне, и его таркер в полном порядке...
   - У меня почти пусто, - добавил Соггес, внутренне проклиная себя за халатность с "ЛПК 3-3".
   Возникла пауза.
   - Итак, - объявил Крумм, - на ходу два таркера: Моен-росса и мой. У меня еще шестьдесят три процента. Правда, датчик слегка привирает...но не больше, чем на пятерку. Командуй, Геодук! Кто сядет на свободный таркер?
   - Цыдик, - не колеблясь ни секунды, объявил Старина. - и еще, Леворукий, возьмешь с собой Пелью, он сегодня в настрое.
   Соггес немного повеселел: Пелья - это хорошо. Это просто очень замечательно, что сегодня в настрое именно Пелья. Пелья - очень сильный Слышащий, один из самых сильных. Молодец, Старина Геодук, уже успел договориться. Он наверняка сам все решил заранее, и пока они тут рассуждали, и из ангара уже выгнан таркер Моен-росса, а толстяк Пелья потихоньку выползает из Круглого зала...
  
   Матвей перечитал написанное и чертыхнулся.
   Он твердо намеревался срочно ввести в повествование каких-нибудь неправдоподобных мурзилок, без которых фэнтези в его представлении отдавало неполноценностью. Однако сюжет проявил самостоятельность и никаких мурзилок в себя не допустил. Зато все более отчетливо проявлялись фигуры персонажей.
   Матвей не имел ни малейшего представления о том, что это за мир, который он спонтанно выдумал, но чувствовал, что если он продолжит писательство, этот мир будет тоже будет проявляться все явственнее. При этом напрягаться, фантазируя, ему не придется, - процесс пойдет сам собой.
   Ну и ну, сказал себе Матвей, и был абсолютно прав.
  
   * * *
  
   Ларису Борисовну на работе не узнавали.
   Вопреки традиционному развитию событий, она замкнуто молчала о подробностях своего романа. О рок-концерте, правда, рассказывала охотно и с удовольствием, даже предлагала желающим послушать приобретенную кассету.
   Свидетели доложили, что счастливую парочку в зале наблюдали, кто-то даже видел их идущими по улице после концерта.
   Девочки жаждали подробностей, но жажда их оставалась неудовлетворенной.
   Иван Деомидович внешне изменений во взаимоотношениях с подругой не демонстрировал, вел себя, как всегда, а после работы честно сопровождал Ларису в направлении ее дома.
   Не выдержав мук любопытства, Людмилка однажды отправилась вслед за ними.
   Тарасхватов со Светоборовой чинно и почти молча (как показалось следовавшей на изрядном отдалении разведчице) следовали по улицам, а подойдя к Ларисиному дому, без малейшей заминки скрылись за дверью подъезда.
   Людмилка для верности обреталась во дворе минут пятнадцать, после чего удалилась делать выводы. Выводы же эти были таковы: роман перешел в стадию, как она безапелляционно выразилась в бухгалтерии на следующий день, полного соития.
   Девочки произвели еще несколько безуспешных попыток выспросить Ларису обо всем, но безуспешно. Лариса Борисовна была удручающе непроницаема. Отделывалась ничего не говорящими фразами типа "да все нормально у нас... ну, ухаживает, конечно, вы же знаете...", а на прямые вопросы, даже не краснея по обыкновению, заявила так же прямо:
   - Давайте эту тему не обсуждать. Имею я право на личную жизнь?
   Посоветовавшись, девочки решили это священное право не нарушать и с досадой отступились. Пока.
   Новая эра в жизни Ларисы Светоборовой была странной. Она сама затруднилась бы охарактеризовать ее как-нибудь конкретно. С одной стороны, у нее появился Мужчина. Какая старая дева не мечтает об этом? Тем более, мужчина не какой-нибудь там завалящий, а с положением, облеченный, можно сказать, властью. Мужчина солидный, не вертихвост, не пьяница, не гуляка. Свободный мужчина, от семьи не бегает, опять же бездетный, что тоже в данной ситуации немалый плюс. Казалось бы, куда уж лучше?
   И все же что-то было не то.
   Конечно, Лариса отнюдь не ждала принца на белом коне: собственно, она его никогда не ждала, даже в дни романтической юности. Она всегда искренне и пылко увлекалась вполне реальными персонажами, отнюдь не царской крови, а единственный ее относительно "правильный" роман, закончившийся даже кратковременной неудавшейся беременностью, случился со вполне прозаическим немолодым автослесарем.
   С ранней лысинкой, жесткой щеточкой усов и впалыми щеками, в меру попивающий, вечно пахнущий ядреной смесью бензина и прочих технических жидкостей, раскатисто храпящий во сне, Аркадий полностью и безоговорочно пленил сердце двадцатилетней девицы.
   Тогда еще был жив отец Ларисы (мать умерла значительно раньше), поэтому встречи проходили большей частью на квартире приятеля Аркадия, имени которого Лариса так и не узнала, потому что все называли его исключительно Винтом, а истинное имя, похоже, не помнил и он сам.
   Однокомнатная Винта пустовала нечасто, так как тот сам был большой охотник до женщин, но Ларисе и этих редких встреч хватало, чтобы ощущать себя чуть ли не замужней дамой. Она испытывала буквально материнскую нежность к храпящему после быстрого незамысловатого совокупления Аркаше и истово мечтала о заветных узах брака.
   Аркадий действительно был не прочь жениться, но все портил жилищный вопрос. Лариса делила однокомнатную квартирку с престарелым отцом (она была единственным и поздним ребенком), Аркадий жил вместе с матерью, отчимом и сводной сестрой, которая недавно родила двойняшек от пожелавшего остаться неизвестным приятеля. Отчим появлением на свет внуков был, мягко говоря, не обрадован, и жизнь в доме стала невыносимой. Мать, как могла, смягчала ситуацию, Аркадий же просто старался как можно реже бывать в родных стенах.
   Когда Лариса призналась, что, похоже, ей предстоит вскоре стать матерью, Аркадий категорически воспротивился такому развитию событий. После состоявшегося на повышенных тонах разговора Лариса прорыдала два дня, а на третий природа освободила ее от необходимости что-либо решать.
   После выкидыша Лариса с Аркадием общаться прекратила (и он как-то не слишком этому противился), а историю несостоявшегося замужества похоронила глубоко в душе и не рассказывала никому и никогда, так как задушевных подруг у нее как-то не случилось.
   Роман с Тарасхватовым должен был восприниматься как подарок судьбы, и Лариса честно старалась воспринимать его именно таким образом. Но почему-то не получалось.
   Встречаясь с ним на работе, она волновалась, робела и никогда не заговаривала первой. Собственно, Иван Деомидович и не стремился контактировать со своей подругой в стенах родного учреждения. Он общался с ней только по служебной необходимости, возникающей, кстати сказать, крайне редко.
   По дороге из института к ларисиному дому они говорили исключительно на нейтральные темы. Слышавшему их со стороны показалось бы, что это разговор весьма поверхностно знакомых людей, поддерживаемый только ради приличия.
   Дома же все становилось иным.
   Сняв пиджак и галстук, облачившись в специально приобретенные им же самим кожаные тапочки, Иван Деомидович радикально менялся. В голос его возвращались оставленные было на службе командирские нотки, но манера речи становилась другой, - отрывистой, словно каркающей. Иногда они ужинали или пили чай (кофе Тарасхватов не признавал), но чаще всего, посмотрев непременные новости по телевизору, он без лишних затей давал команду, - это выглядело буквально так! - к занятиям сексом.
   В этой сфере человеческих отношений он был напорист, груб и удручающе прямолинеен. Незамысловатый автослесарь Аркаша по сравнению с ним мог бы считаться знатоком "Кама-Сутры".
   Лариса отдавалась партнеру безропотно и претензий не высказывала. Впрочем, это даже представить себе было невозможно, - высказывать претензии Ивану Деомидовичу! За этим - Лариса была в этом совершенно уверена -последовало бы что-нибудь страшное: например, он молча ушел бы раз и навсегда, взяв под мышку тапочки, этот кожаный символ семейного уюта.
   Всегда, за исключением того самого первого раза, после рок-концерта, ларисин партнер неукоснительно предохранялся. Коробочку с соответствующими техническими средствами он положил в изголовье их любовного ложа, и она стала вторым резиновым символом семейного уюта.
   Однажды вечером по окончании выпуска новостей Лариса сообщила любовнику о наступлении у нее периода, с легкой руки создателей телерекламы именуемого "критическими днями". Иван Деомидович был несколько озадачен таким неожиданным препятствием, однако, после некоторого размышления, не счел причину уважительной для отказа от запланированных утех. Он скомандовал чрезвычайно смутившейся Ларисе подстелить на простыню старое (непременно старое, которое не жалко!) полотенце и с обычной энергией осуществил весь процесс в привычном режиме, не забыв и традиционный предмет из коробочки в изголовье, использованный в данной ситуации уже как предмет личной гигиены.
   Несмотря на абсолютное отсутствие какого бы то ни было физического удовольствия от происходившего с ней в объятиях Тарасхватова, Лариса даже помыслить не могла об отказе от их взаимоотношений: смирившись со стилем действий ее партнера, она находила даже какое-то удовлетворение от осознания того, что постоянно является объектом его желания, и того, что он-то удовольствие получает совершенно точно. Издаваемые им утробные звуки, междометия и отдельные невразумительные фразы не оставляли в этом ни малейших сомнений.
   Совершенно так же, как и когда-то с Аркадием, Лариса уже воспринимала Ивана Деомидовича как своего супруга и терпеливо ждала, когда же ей будет предложено официально оформить их отношения.
  
  
   * * *
  
   Алина позвонила сама.
   Матвей традиционно оказался морально не готов, разволновался и не сразу вошел в колею. Войдя же, признался, что писать попытался, но выходит что-то не совсем то. Или совсем не то. Алина призналась, что еще не рассчитывала на выполнение ее "заказа", но хотела попросить почитать написанное им для институтских коллег. Машина, оказывается, была уже починена, и она первую же ездку запланировала к нему, Матвею, за этими самыми литературными шедеврами. Ему надлежало ждать ее в ближайшие же пятнадцать-двадцать минут.
   Повесив трубку, Матвей судорожно метнулся в комнату - наводить порядок. Тут же обнаружилась масса предметов, совершенно и категорически недостойных взгляда впервые появляющейся в этих стенах женщины. Опальные предметы полетели в недра шкафа и ящиков письменного стола.
   Еще несколько драгоценных минут ушло на скоропалительное подтирание мокрой тряпкой затоптанного пола в коридоре. Наводить особый марафет на кухне было уже некогда, так как предстояло еще самому принять пристойный вид.
   Последние элементы этого самого вида приобретались, когда в дверь раздался звонок. Потрясающе, но он имел такую же интонацию, как и произносимые Алиной вопросы, - звук опустился к концу фразы... то есть, пардон, к концу звучания звонка.
   Застегивая на ходу последние пуговицы, Матвей впустил в свое обиталище Алину. На этот раз она была в сугубо спортивном виде: стильный "пумовский" костюмчик, яркие кроссовки, кепочка-жокейка на стянутых сзади резиночкой волосах. Выглядела она, как всегда, прекрасно, и Матвей не замедлил ей это сообщить. За это он отнюдь не был назван льстецом, как это кокетливо сделала бы любая известная Матвею женщина, ему просто улыбнулись с видом человека, вполне согласного с услышанным .
   Понимающе улыбнувшись на не просохший еще в коридоре пол, Алина наклонилась - снять кроссовки. Матвей запротестовал было, но потом вытянул с полочки завернутые в пакет женские тапочки - Ларисины. Алина появлению женской обуви в холостяцком жилище не удивилась, но Матвей поймал на себе ее быстрый внимательный взгляд. Быстро сориентировавшись, объяснил:
   - Это Верины... сестры.
   Алина кивнула головой, надевая, но Матвею почудилась мимолетная улыбка.
   Потом гостья, комфортно устроившись в кресле, читала Матвеевы опусы. Сначала "Ежиков". Читая, улыбалась, закончив - похвалила, но сказала, что "явно видны уши Киплинга". Про Свеклоедова читала по-другому: серьезно, несмотря на явный комизм рассказа. Особо отметила фразу "народ содрогнулся и смирился", вслух зачитывала показавшиеся ей особо удачными моменты, указывая на них Матвею, словно бы не он был их автором.
   Наконец, настало время текста, созданного по ее заказу. Матвей объяснил, что "фэнтези" у него не пошло, - наверное, надо было сперва начитаться соответствующей литературы. Пропитаться, так сказать, манерами и стилями.
   Отдав распечатанные на компьютере странички, Матвей отправился на кухню, готовить чай. Закончив необходимые приготовления, он вернулся в комнату. Алина все еще читала, - медленно, со вкусом. Он присел на диван, ожидая оценки. Дочитав, Алина вернулась к первой странице, и Матвей уже решил, что она решила все перечитывать заново, но Алина только пробежала глазами по первым абзацам и отложила листки в сторону. Помолчала.
   - Ну что, - не выдержав, подал голос хозяин дома - я же говорил, получилось совсем не то, что ты просила... Собственно, я могу попробовать еще, меня уже самого заусило, если честно. Говорю же, надо было пару книжек такого типа посмотреть, хотя бы по диагонали. Пропитаться атмосферой.
   Алина все еще не торопилась с оценкой.
   - Чаем поят в этом доме? - поинтересовалась она.
   Переместились на кухню.
   - В общем, мне понравилось, - призналась наконец Алина, аккуратно выуживая из вазочки печенье. - Это совсем не то, что я ожидала... и слава Богу. Нет, правда, неплохо! Если сравнить со всей той макулатурой, которой завалены сейчас все книжные... Это вполне читабельно, Матвей!
   Счастливый автор старательно прихлебывал чай, делая вид, что вполне спокойно относится к услышанному. Даже некоторый скепсис отразил на лице, поставив опустошенную кружку на стол.
   - Вообще-то это так... зарисовка, - скромно заметил он. - Я даже практически не правил. Как написалось - так и осталось.
   - Да, кстати, Матвей, а что такое... как их там...
   Алина быстро поднялась и отправилась в комнату, вернувшись уже с рукописью.
   - Вот... пренодайжеры. Это что ж такое?
   Матвей честно пожал плечами.
   - Понятия не имею. Ты еще спроси, что такое система... не помню уже, три-три, кажется...
   - ЛПК 3-3, - сверившись с текстом, подсказала Алина.
   - Вот-вот, ЛПК. Ты думаешь, я знаю? Так просто, надо было для антуража, вот и написалось.
   Алина пробежала глазами по тексту, выискивая непонятные названия и термины. Нашлось не так уж много: кейш-пульт и ко-система, таркер и банг, вигуны и флеко. Да еще зерц-пост.
   - А что это за нереиды и ореады?
   - Да шут их знает. Видимо, аборигены... даже, пожалуй, аборигенки. Враждебные. Вообще, это из мифологии, - помнишь, всякие разные нимфы. Наяды - речные, нереиды - морские, ореады - горные. Кто там еще... друиды... или нет, вру, дриады. Эти - лесные.
   - Ого, Матвей, да ты, оказывается, женоненавистник! Это что же, - на этих ваших танках... таркерах, с бангами наперевес - и на аборигенок! Ничего себе!
   - Еще неизвестно, что там в арсенале у этих нимфочек, между прочим, - упрямо заметил Матвей.
   Алина рассмеялась, и сказала, что снимает все обвинения в мужском шовинизме, а то Матвей примется живописать каких-нибудь совершенно жутких теток, лязгающих чудовищным оружием. Они принялись, хохоча и перебивая друг друга, развивать эту тему совершенно в стиле Великого Трепа "четыреста восьмой", и описываемые ими живые картины могли бы привести в восторг любого, даже самого прихотливого, ценителя триллеров.
   Незаметно закончилось печенье и коробка мармелада "Цитрусовые дольки". Захватив, с разрешения Матвея, с собой все прочитанные тексты, Алина сбросила в коридоре лже-верины тапочки и попрощалась, попросив ее не провожать. Матвею осталось только понаблюдать в окно, как темно-зеленая "девятка" лихо вырулила со двора.
   Он включил телевизор и уже собирался было занять традиционную позу в кресле, но вдруг вскочил и быстро отправился в ванную. Попутно он четко вспомнил, что гостья в это помещение ни разу не заходила, а руки перед чаем мыла под краном в кухне. Он тогда еще кинулся в комнату - достать из шкафа чистое полотенце.
   Странно, подумал он, ведь в свое время она так заинтересовалась происходящими в квартире странностями, а сегодня даже не попросила показать... впрочем, он и сам забыл обо всем, смущенный ее внезапным визитом.
   ... Рожица на зеркале сияла широченной улыбкой.
  
   * * *
   Ночью Матвею снился бесконечный туннель.
   Он больше напоминал огромную пещеру, этот туннель, от стены до стены нужно было идти чуть ли не столько же, сколько и до выхода. А к выходу нужно было добраться как можно скорее, потому что с другой стороны, из темноты, вот-вот должны были появиться несметные орды вооруженных до зубов аборигенок, и тогда ему неминуемо грозило - даже не смерть, нет, а что-то гораздо более ужасное, что невозможно даже было ясно сформулировать, - да и кому когда требовались четкие формулировки во сне? - и что наполняло все существо Матвея первобытным ужасом, традиционно сковывающим ноги и не дающим мало-мальски энергично передвигаться.
   Матвей - или это был уже Соггес? - отчаянно стремился к выходу, прилагая чудовищные усилия, чтобы как можно быстрее переставлять ноги, а тут еще руку оттягивал тяжеленный банг, хороший новый банг, но уж очень тяжелый и совершенно бесполезный против того количества преследовательниц, которые вот-вот должны были показаться из темноты за спиной Матвея-Соггеса.
   Под ногами что-то громко хрустело: это были, конечно же, чертовы капсулы из под этих самых... как их там... проклятье, он никак не мог вспомнить название, и это тоже было плохо, очень плохо, потому что каким-то образом еще уменьшало шансы на спасение. А ноги двигались все медленнее, и банг становился все тяжелее, а первые из аборигенок уже были так близко. что слышно было их свистящее дыхание и какое-то жутковатое подвывание, - видимо, в предвкушении близкой добычи.
   Разрывая напряжением мышцы, Матвей-Соггес рванулся из последних сил в светящийся проем выхода... и проснулся.
   Еще несколько секунд он судорожно всматривался в окружающую темноту, потому что аборигенки были где-то здесь, совсем рядом, и подвывали совсем уже нетерпеливо...
   Сообразив наконец, что он у себя в постели, и вооруженное вторжение ему вряд ли угрожает, Матвей вытер углом пододеяльника влажное от пота лицо и откинулся на подушку. Вот тут-то стало ясно, что как минимум одна аборигенка прокралась-таки из его сна прямо в квартиру. Азартная такая аборигенка, до того разогнавшаяся, что до сих пор завывает где-то поблизости. Судя по всему, на кухне.
   У Матвея нехорошо заныло под ложечкой.
   Еще через некоторое время он чертыхнулся и громко объявил:
   - Кошкин, мать твою за лапу! Я ж тебя, заразу, кастрирую!
   Нехорошие звуки немедленно умолкли.
   - Причем без помощи ветеринара! - уточнил для верности Матвей, успокаиваясь.
   Он улегся поудобнее и плотно укрылся одеялом до самого подбородка. Заснул он очень быстро и вовсе не слышал, как Кошкин невозмутимо почесывается, лежа на письменном столе в паре метров от хозяина.
  
  
   * * *
  
  
   Дни шли за днями, недели за неделями, а новый начальник для бывшей "клетки" все никак не вырисовывался.
   Родион Палыч оставался И.О., и кое-кто уже начал было потихоньку именовать "четыреста восьмую" - "хмуровкой".
   Работалось и жилось комфортно. Матвей с удивлением обнаружил в себе давно забытое ощущение радостного предвкушения предстоящей работы. Ну, не до такой, конечно, степени, чтобы тяготиться выходными, но все же. Чувство досадной необходимости отсутствовало точно. Примерно то же самое испытывали, как выяснилось однажды из общего послеобеденного разговора, и все остальные сотрудники.
   Прошла ежегодная институтская конференция, и оба подготовленных лабораторией доклада прошли с большим успехом и были отмечены в числе лучших.
   Возникла тихая надежда, что все так и останется, раз уж налицо, как говорится, положительная динамика. От добра ведь добра не ищут! Однако не ищут его только нормальные люди. Оказалось, что Свеклоедовы... то есть, пардон, Тарасхватовы, ищут, и даже очень.
   И вот, как-то раз в пятницу, уже к концу рабочего дня, да и рабочей недели тоже, дверь в "четыреста восьмую" широко растворилась, впуская Ивана Деомидовича в сопровождении средних лет весьма корпулентной дамы в плотно облегающем ее обширные формы темно-синем брючном костюме. Костюм, в соответствии с известными правилами визуального уменьшения телесных объемов, был расчерчен вертикальными полосками, хотя вряд ли это придало его обладательнице хотя бы минимальную стройность.
   Вдвинувшаяся в дверной проем дама вид имела самый решительный.
   Народ оторвался от работы и замер в самом недобром предчувствии.
   Иван Деомидович обвел пространство лаборатории начальственным взором, выдержал приличествующую ситуации театральную паузу и голосом утомленного Санта-Клауса, раздающего последние подарки, объявил:
   - Господа сотрудники! Позвольте вам представить Леокадию Львовну Коробову... (еще одна выразительная пауза) - вашу... вашего нового руководителя!
   Дама слегка склонила голову и тут же принялась цепко оглядывать лица сотрудников.
   А посмотреть, безусловно, было на что. Гамма чувств, отразившихся на лицах присутствующих, была не слишком разнообразна, но откровенна безусловно. Не то, чтобы восторга или радости, но даже элементарного дружелюбного любопытства нельзя было обнаружить сейчас в пределах данного помещения.
   Далее было сообщено, что Леокадия Львовна является кандидатом наук и прибыла в институт прямым ходом из северной столицы, которую покинула в связи с особыми обстоятельствами личного характера (дама еще раз утверждающе слегка склонила голову), и теперь намерена продолжить свою научную деятельность в стенах данного института.
   Слегка отошедшее после первого шока население лаборатории зашевелилось и принялось ошалело переглядываться. Уловив перемену настроения, Иван Деомидович объявил, что видит, как сотрудникам не терпится поближе познакомиться со своим новым начальником, и что он не смеет мешать этому безусловно интимному процессу. На этом он откланялся, то есть без лишних слов захлопнул за собой дверь.
   Сотрудники молча ожидали начала означенного интимного процесса.
   Леокадия Львовна, не оглянувшись на покинувшего ее Зама, решительным шагом пересекла помещение лаборатории, подошла к окну, оглядела унылые просторы институтского внутреннего двора, резко повернулась и неожиданно высоким голосом объявила:
   - М-да, пейзаж оставляет желать лучшего!
   При этом она снова цепким взглядом пробежала по обстановке кабинета, и было не очень-то понятно, какой именно пейзаж имеет в виду Леокадия Львовна. Впрочем, пейзаж был достаточно невесел и по ту, и по эту сторону оконного стекла.
   Каролина Борисовна решила перехватить инициативу и поинтересовалась, каково, собственно, направление научной деятельности госпожи Коробовой. Направление оказалось не полностью совпадающим, но достаточно близким и даже сулящим некоторые перспективы в плане развития традиционной темы. Родион Палыч тут же выдал несколько коварных вопросов, но мадам оказалась вполне на высоте и ответила дельно. Возникло даже нечто вроде стихийной дискуссии, так что через некоторое время все оказались вокруг одного из столов, активно черкающими что-то на листках бумаги. За этим занятием все пропустили конец рабочего дня и, спохватившись, расстались уже вполне дружески.
   Интересно, что расходились все как-то порознь, с чувством некоторой неловкости друг перед другом:, - словно предали кого-то, не устроив обструкцию ставленнице Тарасхватова.
   - Ну что ж, похоже, что "клетка" становится "коробкой", - задумчиво заметил, спускаясь по институтским ступенькам, Генка.
   - Очень похоже... - в тон ему отреагировал Матвей.
   Выйдя на улицу, он накинул капюшон куртки, - дул студеный ветер и пробрасывало чем-то средним между дождем и снегом. Это среднее моментально создало ощущение отвратительной промозглости. На фоне таких природных пакостей вдвойне, даже втройне приятным было возвращение в уютное привычное домашнее тепло.
   Дома ждал традиционно голодный Кошкин, а также прерванная на полуслове рукопись про старину Соггеса, который уже сокрушил чертову уйму проклятых аборигенок, спасая попавших в ловушку друзей, на всю катушку со вкусом отдохнул со своей белокурой подружкой в Девятой зоне положенные ему четыре дня и готовился теперь к большому боевому походу.
   Матвей так увлекся своим повествованием, что чувствовал уже потребность непременно написать вечером хоть полстранички. Он уже видел создаваемый им мир: какие-то элементы в подробностях, какие-то - очень приблизительно; то же касалось и героев повествования. В частности, сам Соггес четкого образа не имел, зато абсолютно четко вырисовывались старина Геодук и, например, тот же Цыдик-Леворукий.
   Вера, прочитав писания брата, одобрила, как он и ожидал, "Ежиков", изрядно похихикала, укоризненно покачивая при этом головой, над коллизиями со Свеклоедовым, а в отношении истории с Соггесом не сказала ничего, только пожала плечами. Но в этом пожимании Матвею тоже почудился некий элемент одобрения.
   Лариса же совершенно исчезла с Матвеева горизонта, и он, к стыду своему, так и не собрался ей позвонить или зайти на работу. В его жизни прочно утвердилась Алина, с ее нечастыми звонками и еще более редкими визитами, официальным поводом для которых стало чтение и обсуждение все той же рукописи. Отношения их продолжали оставаться сугубо дружескими, и Матвей никак не мог решиться попытаться перевести их в другую плоскость. А хотелось, и даже очень.
  
  
   * * *
  
   В очередной раз Алина появилась, когда выпал первый снег.
   Утром вся земля была аккуратнейшим образом выбелена. Пробудившаяся цивилизация привычно принялась уничтожать тоненькое белоснежное покрывало: в ход пошли колеса, подошвы, метлы.... Естественными выглядели лишь цепочки собачьих следов.
   Матвей не без сожаления внес свою лепту в уничтожающий процесс: прошагал до остановки. Во дворе снег покрывал еще довольно большую площадь, а на улице оставался лишь в виде небольших островков на газонах. И вроде понятно было, что впереди долгая зима, и снег во всех видах успеет еще надоесть прямо-таки до невозможности... но сейчас его было жалко.
   В этом сошлись все, кроме Родиона Палыча, который воспринял погодную новацию лишь как очередной источник сырости ("да, годы, годы...", ехидно прореагировала злоязычная Нинель), и Светланки, которая, как оказалось, частенько помогает своему дедушке, взявшемуся для поправки скудного пенсионного бюджета дворничать, и ко всем осадкам теперь относится очень прагматично.
   - Вы вот все -"ах, ах, золотая осень... листья желтые над городом кружатся... тоси-боси-тра-ля-ля", - объявила она романтично настроенным коллегам, - а вот посгребали бы вы эти листья с утра до вечера, по-другому бы запели!
   - Ох, уж эти листья гребанные... - не удержалась и тут Нинель, но спорить не стала.
   Вернувшаяся с планерки Леокадия Львовна светские темы о погоде вести не намерена была категорически, поэтому все тут же погрузились в работу.
   А вечером объявилась Алина.
   Объявилась без традиционного предварительного согласования по телефону. Просто раздался звонок в дверь, и когда озадаченный Матвей, не ожидавший никаких визитеров, глянул в амбразуру глазка, у него уже не было возможности привести себя в приличный вид. Так он и предстал перед гостьей во всей непрезентабельности одинокого холостячества: в растянутых трикушках и хронически неполнопуговичной рубахе.
   Извинившись за неожиданное вторжение, Алина призналась, что просто проезжала мимо и вдруг надумала зайти, а мобильник, как назло, разрядился, поэтому предупредить, хотя бы и за пару минут, возможности не было. Матвей попросил предоставить ему эту самую упомянутую пару минут и отправился в комнату переодеваться.
   Приняв достаточно респектабельный вид, он обнаружил гостью в кухне за мытьем вчерашней грязной посуды. Попытки прервать это занятие потерпели полное фиаско. Перемыв всю посуду и освежив заодно поверхность плиты, Алина потребовала чаю, который и был ей в кратчайшие сроки предоставлен в неограниченном количестве, и даже в комплекте с сухарями.
   Традиционно было прочитано продолжение матвеевой писанины и традиционно же одобрено.
   Потом разговор как-то увял.
   После некоторой паузы, во время которой было заметно, что Алина колеблется, говорить ли ей о чем-то, или нет, она объявила:
   - Знаешь, у меня к тебе есть просьба.
   Матвей тут же уверил гостью в полнейшей готовности выполнить любое пожелание.
   .- Я хочу попросить тебя сходить со мной в одно место. Собственно, это не совсем моя просьба... в общем, я бывала в этом месте несколько раз... некоторое время назад... и недавно была снова... и меня попросили. Я так поняла, что ты там тоже как-то был, но что-то... Короче говоря, Натан Натанович...
   Матвей даже подскочил со стула.
   - Натан Натанович? Какой Натан?.. Этот самый... старец в хламиде?
   Алина искренне удивилась.
   - Какая хламида? По-моему, самый обычный костюм. Так я не ошиблась, ты действительно с ним уже общался?
   - Ну, в какой-то степени... если это можно так назвать. Я оказался там совершенно случайно...
   Матвей замялся, не зная, стоит ли рассказывать о Ларисе и ее (чертовщина, вот ведь совпадение!) настойчивой просьбе зайти в ту странную квартиру.
   - Общение было, прямо скажем, весьма своеобразным... Слушай, Алин, давай ты мне расскажешь, что это за... тип такой. Я, честно говоря, ни черта не понял тогда.
   Алина заговорила не сразу, и Матвей отметил, что, пожалуй, впервые видит ее в некотором замешательстве. Это стало еще заметнее, когда она поднесла к губам пустую чашку. Матвей с интересом наблюдал за своей знакомой.
   - Ну, Натан Натанович - это очень... неординарный человек, - начала она наконец.
   - Ну еще бы, столько, по-моему, не живут, - не удержался от реплики Матвей.
   - Фу, Матвей, это грубо! И возраст здесь совершенно не при чем. Это человек, наделенный... - Алина наморщила лоб и даже пощелкала пальцами, подыскивая слова, - скажем так, особыми природными способностями...
   - Разговаривать разными голосами? - уточнил Матвей, вспоминая подробности своего знакомства со старцем.
   - Почему разными? Нормальный голос... разве что тихий.
   Она снова замолчала и снова наморщила лоб.
   - Таких, наверное, принято называть экстрасенсами. Но я очень не люблю это слово. С ним уже принято связывать какое-то шарлатанство, что ли. Знаешь там, привороты, порча, всякое такое. Меняю карму, штопаю ауру... знаешь?
   - Слыхал. Но это, по-моему, эти... как их... адепты всякие.
   - И эти тоже.
   Алина встала, подошла к раковине и принялась старательно мыть свою чашку. Затраченного на это времени вполне могло бы хватить на то, чтобы отскрести песочком изрядно закопченый походный котелок. Матвей терпеливо ждал.
   Отправив идеально чистую чашку на сушилку, Алина вернулась на свое место, взглянула на Матвея и внезапно расхохоталась.
   - Ай да Натаныч! Вот умеет загружать людей!
   - Похоже, что так, - согласился Матвей, невольно заражаясь ее весельем.
   - Знаешь, я, честно говоря, его побаиваюсь, - все еще смеясь, призналась Алина. - Как он глянет своими глазьями... зрачки - как вот у твоего Кошкина в сумерках!
   - И рот - как трещина... словно у мумии!
   - Ну уж, у мумии! У мумии - оскал, зубы торчат, какая там трещина?
   - Все равно - как у мумии, - упорствовал Матвей. - Может, у меня такой ассоциативный ряд!
   - Ну, разве что ряд, - неохотно согласилась Алина. - У вас, у великих писателей, свое видение нашего заурядного бытия!
   Снова повеселились, затем сошлись на том, что жутковатый Натан Натаныч все же выпадает из понятия "заурядного бытия".
   Алина так и не сказала, для чего встречалась с героем этого разговора, да и Матвей не стал описывать свою с ним встречу. Однако перед уходом Алина еще раз попросила Матвея появиться у старика, неопределенно намекнув, что в случае отказа он поставит ее в неловкое положение, потому что она обещала и т.д. и т.п.
   Сошлись на том, что Матвей пойдет, но только вместе с ней, с Алиной. Поход в жилище "сенса" назначили на вечер пятницы. На том и расстались.
   Когда гостья ушла, Матвей спохватился, что снова она так и не посетила ванную и не посмотрела на так заинтересовавшую ее в свое время неизвестно откуда возникшую рожицу на зеркале. Он пошел умываться на ночь и полюбовался на развеселую физиономию.
   - Думаю, ты совершенно права! - торжественно объявил он ей, для пущей убедительности продемонстрировав указательный палец.
  
   * * *
  
   Дверь была все та же, с намалеванным мелом номером "двадцать шесть". И все так же была она не закрыта. Матвей пропустил вперед Алину и зашел вслед за ней в коридор.
   Рухляди на вешалке, несмотря на холодное время года, поубавилось. Зато в глаза бросалась пристроенная на телефонной полочке кокетливая дамская шляпка немыслимо давних времен, обильно украшенная выцветшими искусственными розочками. Этот головной убор немедленно вызвал у Матвея очередной ассоциативный ряд, который оказался, в сущности, ровным рядом могильных оградок.
   Сусальных котят на стене сменили изящно изогнувшиеся японочки в бикини. А может быть, китаяночки, кореяночки или, к примеру, монголочки; Матвей не решился бы утверждать наверняка. Некоторые даты в календаре под изогнутыми азиатками были жирно обведены черным фломастером, другие - крест-накрест перечеркнуты красным. Месяц был позапрошлый.
   Вспомнив еще одну деталь обстановки, Матвей поискал глазами офицерские сапоги и, к своему немалому удивлению, тут же их обнаружил: они стояли у закрытой двери, ведущей в комнату, в которой когда-то играла музыка. Сегодня в квартире царила тишина, а сапоги были изрядно заляпаны подсыхающей грязью, которая частично осыпалась на пол.
   Алина громко постучала в дверь, за которой обретался старец. Матвей ничего не услышал, но какой-то отклик, видимо, последовал, потому что она уверенно распахнула дверь и вошла в комнату. Матвей без особого энтузиазма последовал за ней.
   Обстановка здесь ни на йоту не изменилась. Тот же стол и креслице рядом с ним, те же книги на упирающихся в потолок стеллажах, на подоконнике и на полу. И та же древняя мумия за столом.
   Алина почтительно поздоровалась, поименовав хозяина по имени-отчеству. Матвей ограничился дежурным "здравствуйте".
   Мумия приветственно покивала им иссохшей головкой, не раскрывая рта. На столе перед ней стояла огромная стеклянная пивная кружка с каким-то темно-коричневым содержимым. Около кружки пристроилась тарелка, небрежно накрытая бумажной салфеткой. Похоже было, что салфеткой уже пользовались. Аппетита этот натюрморт не вызывал.
   Некоторое время все присутствующие в комнате молчали. Потом старец своим "первым" неживым скрипучим голосом спросил, обращаясь к Алине:
   - Ну и что анализы? Подтвердилось?
   Алина явно смутилась и пробормотала что-то вроде "похоже, что да".
   - А! Только похоже? Ну что ж...
   Он побарабанил костлявой лапкой по столу.
   - А ты, голубушка, тоже еще сомневаешься?
   Алина торопливо замотала головой.
   - Ну, ладно. Еще поговорим. Хотя зачем?.. Ну ладно-ладно, поговорим. А пока - оставь нас.
   Алина повернулась и быстро вышла из комнаты, даже не взглянув на Матвея.
   - Возьми там под столом табурет и садись, - скомандовал Натан Натанович.
   Матвей послушно извлек покрытое облезлым плюшем сидение, на котором в прошлый раз устроилась Лариса, и осторожно пристроился на нем. Было неудобно.
   Старец поднял кружку и отхлебнул. Видно было, что жидкость густая, и глоталась она с заметным трудом. Матвей тоже инстинктивно сглотнул и внутренне поморщился, оценив очередной ассоциативный ряд.
   - Спасибо, что пришел еще раз, - проскрипел Натан Натанович. - Хотя и не хотел. Ведь не хотел же... я прав?
   По сути, это был не вопрос, а утверждение. Матвей пожал плечами.
   - Меня попросила Алина, - словно оправдываясь, сказал он. - Очень попросила.
   - Такой женщине трудно отказать, не правда ли?
   И снова это был не вопрос, а утверждение, причем звучащее почему-то весьма самодовольно. Матвей счел возможным промолчать.
   - Трудно, знаю, - согласился сам с собой старец и еще некоторое время кивал головой.
   "Что ты знаешь", - раздраженно подумал Матвей. - "Ладно бы еще сказал "помню", хотя и это сомнительно в этакие годы. А то ишь как, знает он!"
   Натан Натанович закашлялся и еще отхлебнул из своего стакана. Матвей отвел глаза.
   - Извини, что не предлагаю, - старец со стуком поставил посудину на стол. - Но это весьма специфический напиток и вряд ли придется тебе по вкусу.
   - Спасибо, я вполне сыт, - торопливо поблагодарил Матвей, опасаясь, что хозяин примется угощать его чем-нибудь еще. Например, неизвестным кушаньем из-под замурзанной салфетки.
   - Ну и хорошо, что сыт. Одна моя знакомая любила повторять: коли серединка полна, так и краешки играют.
   Этот фольклор настолько не вязался со всем обликом мумии, что Матвей от неожиданности довольно громко хмыкнул.
   - Да, весьма выразительно, - согласился старец и встал из-за стола.
   Сегодня на нем был надет вполне заурядный наряд: дешевенькие серые в полоску брючата и синяя вязаная кофта с отвисшими карманами и здоровенными черными пуговицами. Шея была плотно обвязана грязноватым белым то ли шарфом, то ли полотенцем, концы которого были упрятаны под кофту.
   Неслышно ступая мягкими тапочками по паркету, который даже ни разу не скрипнул под его ногами, Натан Натанович подошел к подоконнику и встал, опершись на него спиной. Какая-то потревоженная его локтем книга шлепнулась на пол, но он не обратил на это ни малейшего внимания. Оно, то есть его внимание, было сейчас целиком и полностью обращено на посетителя. При этом он погрузился в молчание, и Матвей напрасно ждал, что он заговорит наконец о том, зачем дважды заманивал его в свое обиталище.
   - Натан Натанович, - начал сам Матвей, чувствуя неловкость от чрезмерно затянувшейся паузы. - Я ведь не знаю, зачем пришел сюда. То есть, конечно, я знаю, что это была ваша просьба... но... В общем, я вас слушаю!
   Он замолчал, а хозяин так и не раскрыл рта. У Матвея даже возникло сомнение, слышал ли тот его.
   Прошло еще около минуты, на протяжении которой старец все молчал, а Матвей отчаянно страдал от ощущения идиотизма ситуации.
   - А скажи-ка, мне, мальчик, - заговорил вдруг Натан Натанович, и Матвей вздрогнул, потому что это был уже тот, "второй" голос хозяина, чистый и звучный, - сколько тебе сейчас лет?
   - Тридцать... собственно, через три недели - тридцать один.
   - Через три недели, говоришь, - повторил старец с таким оживлением, словно это было чрезвычайно радующим фактом. - Ну да, конечно. Значит, через три.
   Он отлепился от подоконника (вслед ему свалилось еще несколько книг) и прошествовал по комнате до самой двери. Затем приоткрыл ее и выглянул в коридор. Немного помедлив, он вышел из комнаты и исчез. Матвей остался в одиночестве.
   Где-то в недрах квартиры зазвучали голоса, один из них был женский. Подождав немного, Матвей поднялся и отправился было по следам хозяина, но ему не удалось даже выйти из комнаты, - старец бесшумно возник перед ним на пороге.
   - Ну вот что, - начал Натан Натанович, жестом предлагая Матвею занять прежнее место и сам направляясь к столу.- Я полагаю, с тобой можно иметь дело. Я, конечно, еще не вполне уверен...
   В чем тот еще сомневается, Матвей так и не узнал, потому что в комнату вошла невысокая полная женщина с чрезвычайно озабоченным лицом..
   - Я не поняла, сколько раз опускать сетку, - громко объявила она. - До черного цвета там еще далеко, и получается перекос. Или оставлять свободную полость? Я же вижу, что трех раз недостаточно, но после четвертого может выйти воздух... Да еще эта бумага!
   Матвей слегка обалдел от услышанной тарабарщины, но старец отреагировал моментально:
   - Три раза - и никаких разговоров! Что значит - недостаточно? Надо же учитывать, до какого уровня сдвинут узел!
   Женщина подняла руки, словно сдаваясь.
   - Я не заметила... но там степень высвечивания уменьшена в несколько раз! Если выравнивать по правому краю, можно обрезать процентов пятнадцать...
   - Как пятнадцать? - возмутился хозяин.
   - Ну, десять, - неохотно признала женщина, - но уж никак не меньше. Если судить по разрыву после второго опускания...
   - Не надо судить, - жестко оборвал ее старец. - Судить - это мое дело.
   Толстушка молча исчезла из комнаты.
   - Все-таки женщина, - извиняясь, пояснил Натан Натанович. - Дай задание женщине - и сделай сам. Хотя попадаются и весьма способные... весьма, весьма...
   Он даже причмокнул и покрутил ушастой головкой, демонстрируя, какие способные попадались ему женщины.
   Матвей совершенно не понимал, как ему реагировать на происходящее.
   Женщина вдруг снова появилась на пороге.
   - Хоть режьте меня, Натан Натаныч, но трех явно недостаточно! И, по-моему, там опять сбита направляющая...
   Хозяин развел руками, обращаясь к Матвею:
   - Вот пожалуйста, вечно какие-то технические проблемы! Куда от них денешься?
   И, уже обращаясь к вошедшей:
   - Голубушка... у тебя же молодые глаза! Даже если направляющая действительно сбита, - справляйся как-нибудь! Можно ориентироваться по пузырькам, наконец! И очень тебя прошу, не забывай очищать средний перепускник... даже если объем меньше двух делений!
   - Да знаю я, Натан Натаныч, знаю... что вы, действительно...
   И скорчила обиженную гримаску. Матвея она совершенно не замечала.
   - Вот и хорошо, что знаешь. А насчет трех раз - я уже сказал.
   Старец махнул рукой. Женщина исчезла.
   - Ну ладно. Она справится, я уверен.
   Натан Натанович утвердительно кивнул сам себе и уселся на прежнее место.
   - Итак, Матвей, вернемся к нашему разговору. Ты, конечно, прав, мальчик, когда говоришь, что не понимаешь, для чего я так упорно ищу в тобой встречи... Ты позволишь задать тебе пару вопросов?
   Матвей не видел причины отказать собеседнику в этой просьбе и так ему об этом и сказал.
   Натан Натанович выдержал очередную ставшую уже традиционной паузу и задал первый вопрос из обещанной пары. Вопрос касался матвеевой работы. Матвей ответил обстоятельно, не без тайного ехидства углубившись в некоторые специфические тонкости научного направления родной лаборатории. Однако, старец слушал с видимым интересом, понимающе кивал головой и даже подсказал рассказчику, запнувшемуся на какой-то мудреной фразе, весьма специальный термин.
   Когда тема была в первом приближении исчерпана, Натан Натанович (разумеется, после внушительной паузы) задал второй вопрос, и касался он того, не случались ли в последнее время в его, матвеевой, жизни каких-либо странных событий.
   Теперь уже настала очередь Матвею выдавать на-гора долгие паузы. Пока он собирался с мыслями, решая, что и в какой форме рассказывать, старец с огромным интересом наблюдал за ним, не проявляя нетерпения ни в малейшей степени. Поколебавшись, Матвей в ироничной манере поведал о загадочных звуках и самозажигающемся свете в своей квартире. Натан Натанович без особых эмоций покивал и явно ждал продолжения. Пришлось описать историю с рожицей на зеркале.
   - Так, говоришь, реагирует на приходящих? - задумчиво протянул хозяин квартиры, втягивая остатки неаппетитной жидкости из пивной кружки.
   - Похоже, что реагирует! - подтвердил Матвей.
   - Слышишь, голубушка? - старец обратился к Алине, которая - Матвей не заметил, когда - вошла в комнату и остановилась, подпирая спиной косяк. - К вопросу о псевдосенсорах...пожалуйста, нате вам!
   Алина непонимающе вздернула брови. Не обращая на это внимания, хозяин аккуратно поставил на стол опустошенную кружку, с явным сожалением отодвинул ее от себя, нахмурился и погрузился в глубокое раздумье. Лицо его стало совершенно неподвижным и приобрело просто-таки пугающее сходство с мумией.
   Образовалась очередная пауза, во время которой Матвей обменялся с Алиной недоумевающим взглядом и слегка пожал плечами. Очевидно, уловив это движение, Натан Натанович вышел из столбняка и обратился к Алине:
   - Что, голубушка, заскучала?
   Та кивнула головой.
   - Ничего, придется тебе еще поскучать... мы еще не закончили. Если есть желание, можешь помочь там... в ванной. У меня там... э-э-э... ее зовут Тереза. У нее там возникли проблемы... Впрочем, нет, пускай уж она сама. Характерец, знаете ли. Ну, ступай. Я позову.
   Алина молча и с откровенным неудовольствием удалилась.
   - Итак, мальчик, на чем мы остановились?
   Матвей неуверенно помянул псевдосенсоры.
   - Ну да... А скажи мне, давно ли ты занимаешься писательством?
   - Я вижу, вы весьма осведомлены, - не удержался Матвей. - Да, собственно, какое там писательство? Так, баловство... развлечение. Честно говоря, я не понимаю, при чем...
   - А вот при всем! - неожиданно громко и строго объявил старец. Он постучал по столу согнутым указательным пальцем. - Именно что при всем! Вот, к примеру, эти твои сумчатые ежики из Суринама...
   - Из Конго. Устье реки Конго, - поправил Матвей. - Это просто шутка. На спор, можно сказать.
   Господи, подумал он, она и про Свеклоедова давала ему читать? Этого только не хватало! Какого черта? Без его авторского разрешения!
   - Вот именно, из Конго. Тем более.
   И старец снова подолбил столешницу согнутым перстом.
   Разговор становился, по мнению Матвея, все более идиотским. Старик явно выжил из ума, это факт. Клинический случай. И эта толстуха с ее техническим бредом...
   Уходить надо отсюда, решил Матвей, и больше не появляться, ни под каким предлогом. И Алине здесь делать нечего... какие там еще у нее анализы?.. Надо извиниться и уйти, сослаться на какие-нибудь дела...
   Он уже открыл рот, чтобы сказать о некой предстоящей в ближайшее время важной встрече, но старец опередил его.
   - Не торопись, мальчик, прояви уважение к старику!
   И, слегка наклонившись вперед, навалившись впалой грудью на стол и пристально глядя Матвею в глаза, он заговорил. Говорил он медленно, четко произнося слова и фиксируя отчетливые паузы между фразами. И Матвей, сначала затянутый этим неспешным потоком речи, а затем - последовательно - озадаченный, удивленный и потрясенный услышанным, молча застыл на своем неудобном табурете. ... - ... как хотите! Я пыталась выравнивать по правому краю, но ясно же, что это очень приблизительно! Оставляю свободную полость - еще хуже, из-за нее неизбежно меняется интенсивность цвета! Ну, раз уж вы сказали, - три раза достаточно, - вот вам эти самые три раза! Вы как, сейчас посмотрите, или... - Я посмотрю после стабилизации, не нервничай. Извини, Тереза, но у нас с молодым человеком серьезный разговор... Кстати, там в комнате девушка, передай ей, что мы скоро закончим. Она, я полагаю, тоже уже нервничает... вы, женщины, народ нетерпеливый и не любите оставаться без внимания... я прав? Толстушка многозначительно хмыкнула и скрылась за дверью. - Итак, Матвей, - Натан Натанович поднялся из-за стола, и Матвей почему-то поднялся тоже. - Теперь ты знаешь... понимаешь, почему я искал встречи с тобой. Сначала я сомневался... бывают ошибки, и даже у меня... извини за это хвастливое "даже", но я имею на это право... даже у меня они случались. Дважды, если быть точным. Но сейчас ошибки нет, мальчик. Так что теперь мы будем общаться чаще... и у тебя появится много новых знакомых. Очень разных знакомых, и, возможно, не всегда желательных... но это все не сразу. Разберешься. Ты уже зрелый человек, так что сумеешь. Ну что ж, давай позовем твою подругу? Матвей остался стоять навытяжку у стола, а хозяин квартиры направился к двери и скрылся в коридоре. За стеной глухо зазвучали голоса. Матвей помедлил немного и снова опустился на свое дурацкое сидение. Больше всего на свете ему хотелось скорее вернуться домой и хорошенько подумать... нет, вернее, сразу проверить... или нет, сначала просто упасть на диван и не думать абсолютно ни о чем. Абсолютно. Если получится. И он прекрасно понимал, что не получится ни за что...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"