Аннотация: В основе рассказа лежит вполне реальный случай...
ЖАЛОБА ИНГРИД
... Сумка никак не хотела закрываться: при малейшем нажиме выдавливала из своих недр между зубастыми краями 'молнии' то край полиэтиленового пакета, то деталь детской одежонки, то что-нибудь вовсе трудноопределяемое.
Елена - раздраженная, с растрепавшимися волосами, в тесноватом для ее сдобного тела стареньком халатике, небрежно заштопанном и снова лопнувшем в подмышках, - досадливо бросила свое занятие и поднялась с колен. Было почти одиннадцать, и время еще не поджимало. Она отбросила со вспотевшего лба прядь свежеподкрашенных волос (разве видно сейчас, что едва ли не добрых полдня вчера проведено в парикмахерской ?..) и решительным шагом отправилась в кухню.
Здесь царили душные ароматы; на плите бурлила кастрюля с супом, а в двух сковородках стремительно вызревали блины.
- Господи, мама, ну куда ты развела свою стряпню?! - Елена открыла кран с холодной водой, сунула под струю щербатый толстостенный стакан. - Да этого супа Валерка за неделю не слопает... для себя, что ли, варишь? И блины эти, - ну, куда их?
- Блины - они и есть блины, - увесисто, но невпопад заметила Ксения Захаровна, подливая очередную порцию масла на освобожденную сковородку. - С собой возьмете, в дорогу. Лишние не будут. Ну, собралась, что ли?
Елена залпом одолела содержимое стакана, закашлялась и, ничего не ответив матери, только махнув рукой, вышла из кухни.
Из спальни доносилось невнятное бормотание телевизора: там обретался муж Елены, Валерий. Поздно - в честь выходного дня -пробудившись, он, не вставая из постели, включил любимый 'ящик' и с пультом в руках лежал поверх одеяла, не без удовольствия принюхиваясь к доносящимся из кухни запахам.
Его праздный вид окончательно вывел из себя заглянувшую в спальню Елену.
- Врубил шарманку? - с внезапной ненавистью, едва сдерживаясь, поинтересовалась она. После холодной воды голос звучал хрипло. - Заняться нам, конечно, нечем! Физиономию свою заспанную умыл хотя бы... глаза вон как у этого... дикого монголоида... заплыли все, а он знай с утра пораньше
кнопочки нажимает!
- Ну все, завелась, - миролюбиво отреагировал Валера. Он лениво перекатился на бок и, не без труда завернув руку, с чувством почесал поясницу.
- Вот же боров! Натуральный боров и есть! Ты б захрюкал еще!
Елена с чувством пнула подвернувшийся ей под ногу мужнин шлепанец. Тот стремительно исчез под диваном. 'Поползаешь, поищешь!' -удовлетворенно-злорадно подумала она, и это немного убавило ее пыл.
- Давай вырубай телик, - приказала она. - Сумку не могу закрыть, чертов замок!
- Щас, - все так же миролюбиво пообещал Валера, снова перевалившись на спину. - Вчерашнюю же серию повторяют, - а я заснул, не досмотрел. Ты-то небось до конца пялилась? или тоже отключилась? Я даже не помню, с какого места... эту-то разборку я вроде бы видел еще...
На экране метались серо-зеленые тени, местами уже изукрашенные красным, слышались неестественно отчетливые звуки ударов, утробное уханье и менее отчетливая, но явно нецензурная брань.
- Все как в жизни, - одобрительно оценил Валера. - Не причесывают действительность. Натуральное молотилово... здорово.
Раздался вой сирен, и в недобитую кампанию на экране замешались бравые ребята в униформе и черных шапочках с прорезями для глаз и рта.
- Ну, эти-то всегда к шапочному разбору, - продолжал комментировать Валера. - Когда те уже наполовину друг друга положили. Хотя правильно, чего раньше времени соваться, навтыкают еще...
- Ну надо же, какой у нас, оказывается, в семье знаток криминального мира объявился! Прям то ли ветеран спецслужб, то ли дон... как их там... в общем, мафиози! - Елена была полна сарказма, но действием на экране заинтересовалась и сама: похоже, вчера сон сморил ее еще раньше мужа, и развитие сюжета оказалось ей неизвестно. - Судя по комплекции, ветеран из
тебя еще тот... вон брюхо какое, у меня на восьмом месяце такое было... так что остается только мафия.
- Ты мое брюхо не трожь, - слегка уже раздражаясь наездами супруги, предложил Валера.
- Да уж была бы охота трогать, - язвительно согласилась та. - Потное, волосатое... Сплошная эта... эротическая зона!
Не дожидаясь, когда оскорбившийся супруг выдаст ей свою порцию комплиментов, Елена удалилась из спальни, звонко хлопнув дверью. Где-то внутри обоев зашелестела осыпающаяся штукатурка. Из-за двери послышалась нечто в стиле того, что только что исторгал телевизор.
Покинув спальню, Елена задумалась. Кино необходимо было досмотреть. Из девяти прошедших серий она не пропустила еще ни одной. Правда, как-то вечером было их семейство приглашено в гости, но и там в заветное время вся компания, забыв о юном имениннике, в честь которого было организовано роскошное застолье, развернулась к включенному на всю катушку телевизору. Телевизор был знатный, - 'домашний кинотеатр', - и просмотр оказался на редкость впечатляющим. Впрочем, дети, кажется, тоже были довольны, - улизнув из-за стола в комнату Игорька (это ему стукнуло в этот день семь лет), тоже включили телик и до одурения крутили кассету с американскими мультяшками. Только Любочка, как всегда, занималась в уголке каким-то конструктором... ну и слава Богу, глаза здоровее будут, хотя уж лучше бы она, как и все нормальные девочки, играла в куклы.
Вспомнив о дочери, Елена решила досмотреть фильм в ее комнатке. Туда был недавно отправлен маленький цветной телевизор из кухни, где антенна никак не могла обеспечить чистый прием.
Елена распахнула дверь в детскую.
Шестилетняя дочка, даже не обратив внимания на вошедшую мать, сосредоточенно запихивала что-то в детский рюкзачок. Здесь же на полу лежала плотно набитая спортивная сумка, с которой Любочку когда-то водили в бассейн.
- Это что ж тут за сборы? - поинтересовалась Елена.
Дочка подняла озабоченное лицо.
- Мама, книжки не влезают! Я немного впихнула... а больше никак!
Давай я к тебе положу, ладно?
- Куда ко мне, какие книжки? - Елена опустилась на корточки, раздернула края сумки. - О господи, чего ты тут натолкала?!
Не обращая внимания на моментально набухшие слезами глаза дочери, она вытряхнула содержимое сумки прямо на пол. Несколько полуразломанных машинок, большой трансформер - подарок дедушки Бориса, увесистая коробка с металлическим конструктором, слезно выпрошенным на Новый Год, какие-то шарики, болтики, деревяшки...
- Люба, да ты с ума сошла, что ли? - Елена поворошила рукой образовавшуюся на ковре кучу. - Куда ты все это собралась тащить? Ну и ребенок!
Она потянулась к рюкзачку, но девочка отшатнулась, крепко прижав его к груди.
- Не дергайся, пожалуйста! Что там у тебя еще? - Елена с трудом поднялась, раздраженно выдернула у дочки из рук рюкзак. - Книжки, тетрадки... Зачем столько? Возьми с собой несколько игрушек, пару книжек... Ты же читаешь по складам, зачем тебе такая ... библиотека? Куклу возьми,
Барби... где твоя красавица Барби?.. одежки ее, туфельки... что там у нее еще?
- Вовсе она не Барби никакая, а Фекла Потаповна, - насупив брови, проговорила Люба. - И не красавица вовсе, а эта... жир по диете.
- Что?! - высоко вскинув брови, ахнула Елена. - Какой жир?! Какая Фекла?!
- Фекла, - упрямо повторила девочка. - Я так хочу, и так называю. А это бабушка про нее сказала - жир по диете.
- Бабушка? - озадаченная Елена шагнула было к двери, но тут резко остановилась и расхохоталась. - Жир... ой, не могу... по диете... Жертва диеты, Любочка, жер-тва!
На хохочущую мать Люба смотрела хмуро.
- Ну и пускай жертва... ну и пускай... все равно я ее не люблю, эту Феклу... не буду я ее брать... а книжки мне надо... ну и что, что по складам...
Елена вытерла выступившие на глазах слезы, - смеялась она всегда крепко, от души, - и слегка отдышавшись, скомандовала:
- Игрушки - на место. Возьмешь, сколько войдет в твой рюкзак, и никаких сумок. Берешь ты Барби или не берешь - твое дело... хотя могла бы и не хаять материн подарок. Другие девочки мечтают о таких куклах, а ты - 'Фекла... не люблю...' Что за кривляния?
Она прошла к стоящему на тумбочке в углу телевизору и нажала кнопку.
На экране появился модный красавец киноартист, играющий роль проницательного следователя. Герой успешно боролся одновременно и с преступностью, и с коррупцией в правоохранительных органах. Параллельно развивался сложный, с массой перепетий, роман с юной виолончелисткой. При этом подразумевалось что в той, экранной, жизни герой, несмотря на свои безусловные мужские качества, более чем неудачен в любви. В это не верилось, но красавца все равно было жалко, что ж ему все никак и никак? В сюжете наконец-то наметился перелом, и неприступная музыкантша как раз убеждалась в глубокой лиричности своего ухажера, у которого в дипломате оказался зачитанный томик Бодлера чуть ли не с дарственной надписью автора. Обстановка на экране явно набухала эротичностью, и Елена собралась было под каким-нибудь предлогом отправить дочку из комнаты - например, помочь бабушке на кухне.
Впрочем, ее предусмотрительность была излишней, - Любочка на экран смотреть не собиралась, а уселась на полу и принялась перебирать высыпанные из сумки пожитки. Обернувшись и увидев, что девочка занята своими игрушками, и ее невинной детской морали ничто не угрожает, Елена с облегчением отдалась событиям, развивающимся на экране.
Действие, как всегда, было бессовестно прервано на самом интересном месте. Елена неохотно оторвалась от экрана и обнаружила, что сумка наполнена снова. Дочка, явно приготовившаяся к отчаянной обороне и, может даже, к долгому и громкому реву, исподлобья смотрела на нее, стоя посреди комнаты и решительно закусив нижнюю губу.
Любочка молча кивнула. Вид у нее был самый решительный.
- Ну и молодец, что сложила. - Глаза у девочки зажглись надеждой.
- А теперь поставь сумку в угол... там она и подождет твоего возвращения. Все. Я сказала, и хватит. С собой - только рюкзак. Тебе еще продукты нести, - что в дорогу соберем. Блины вон там бабушка наладила... Я не могу все одна тащить. Или ты мне не помощница?
- Не помощница! - выкрикнула Люба. - Никакая не помощница! Сама тащи свои блины... я вообще есть не буду! Ты же берешь с собой, что хочешь! Берешь же! И я...
Тут голос у нее сорвался и она всхлипнула, но тут же плотно сжала губы и уставилась в пол.
- Характер, значит, - подвела итог Елена. - Понятно. Характер у нас. Папа родной прорезался. Замечательно. Чудесно. И дедушка. Очень славно. А мать у нас всегда не права. Виновата всегда. Кричать на нее можно, понужать как угодно, верхом ездить. А что? С нее не убудет, с матери. Вези, значит, на себе хозяйство, работай, как проклятая, угождай им всем... Давай, значит, надрывайся! А они тебе - спасибо, мамочка, получи, что полагается!
Она перевела дух. Девочка стояла все так же, не поднимая глаз, и наполовину отвернувшись от матери.
- Этот, значит, кверху пузом волосатым на постели полдня - замечательно. Они устали, они работали. Мать, видимо, не работала, загорала всю неделю, не иначе. Дочка родная - а что дочка? - я тебе, мамочка, не помощница. Подавись-ка ты, мамочка, блинами своими, заботой своей... Не нужна ты здесь никому! Так получается?
Она подскочила к девочке, крутанула ее к себе за плечо.
- Так, нет?
Люба резко вырвалась из ее рук и, увернувшись, выбежала из комнаты.
- Вот пакость маленькая! - Елена схватила с пола сумку, с силой швырнула ее на детскую кровать. - Еще всю душу перед отъездом вымотает!
Она подошла к телевизору, собралась было выключить его, но в последний момент передумала и принялась переключать каналы. Не обнаружив ничего интересного, - большинство программ приступило к трансляции новостей, - она погасила экран и вышла из комнаты.
* * *
В купе было душно и пахло пылью и еще чем-то неопределенно-казенным.
Елена, как обычно, не пожалела денег и взяла на дочку отдельный билет, чтобы не тесниться ночью на одной полке: сама она любила спать вольготно, раскинув руки и ноги, часто ворочаясь во сне и то и дело переворачивая подушку прохладной стороной вверх.
Любочка сразу забралась на верхнюю полку, плотно улеглась на сомнительной чистоты матрас и, уперев подбородок в крепко сжатые кулачки, принялась глядеть в окно.
Второе верхнее место в купе занимал молодой мужчина в ярком спортивном костюме - красном с желтыми вставками. Ожидая прихода проводницы, он сидел напротив Елены на свободной пока нижней полке, уперев в стенку коротко стриженый затылок и прикрыв глаза. Впрочем, прикрыть-то он их прикрыл, но Елена уже дважды поймала на себе его взгляд из-под полуопущенных век.
Как всегда, такой, даже мимолетный, интерес незнакомого мужчины привел ее в боевое состояние. Она достала косметичку и, не стесняясь теперь уже откровенного взгляда соседа, обновила макияж. После этого поднялась, сняла вязаную кофточку и, повернувшись к окну, томно потянулась, так, что хрустнуло где-то между лопатками. Повернув голову, встретила взгляд Любы, еще насупленный, но уже смягченный радостью начавшегося путешествия.
- Любочка, ты бы посидела пока внизу... Вот постелим белье - и залезай себе... что ж на этом матрасе? - начала было она, но дочка категорически мотнула головой, и Елена молча уселась на свое место. Не хватало еще спорить со своевольным ребенком при попутчике!
А тот уже снова изображал спящего, и даже голова его безвольно покачивалась в такт движению набирающего скорость поезда.
Не успела Елена порадоваться тому, что одно место в купе пустует, как в проеме открытой двери появилась новая фигура. Елене пришлось даже немного поднять голову, чтобы окинуть ее взглядом: фигура была весьма высока.
- Добрый вечер, - приятным баритоном произнесла фигура, вдвигаясь в купе, для чего ей пришлось слегка пригнуть голову. С фигурой следовал объемистый станковый рюкзак самого походного вида.
Рюкзак тут же был отправлен на багажную полку, а вошедший пристроился рядом со спортивным соседом, так что у Елены была удобная возможность к нему приглядеться.
Возраст нового попутчика с ходу не определялся. С одной стороны, явная седина в аккуратно постриженных волосах, с другой - совсем не старое загорелое лицо без резких морщин с живыми пронзительными глазами, которые тут же обежали всю обстановку купе и, остановившись на уровне полки над головой Елены, кажется, даже заговорщицки подмигнули. Наверху заметно зашевелились.
- Ваша девочка? - приветливо улыбаясь, поинтересовался новый пассажир у Елены. Она молча кивнула головой. Высокий мужчина снова поглядел наверх и улыбнулся еще шире. Пожалуй, он даже скорчил комическую рожу. Сверху прыснули и снова завозились.
По-видимому, вполне удовлетворенный результатом, вошедший снова перевел взгляд на Елену и уже открыл было рот, чтобы что-то сказать или спросить, но в этот момент в купе втиснулась проводница. Проводница была такая объемистая, особенно в кормовой части, что вызывала откровенное недоумение. Сурово колыхая грудями и подбородками, проводница отобрала у присутствующих билеты (оказалось, что последний попутчик выходит первым, уже завтра днем, а спортсмен едет до той же станции, что и Елена с дочкой, то есть полных двое суток).
Елена осведомилась насчет постелей и тут же узнала, что они, то есть, проводники, не нанимались разносить и расстилать, и без этого дел хватает, да еще и грязи вывозить приходится немерено, а гадить и вовсе нынешний пассажир норовит помимо стульчака. Слегка озадаченная такой информацией, Елена, однако, не стушевалась, имея в своем жизненном опыте немало эпизодов бескомпромиссного общения с работниками прилавка и всевозможной сферы обслуживания, к коей она и сама одно время принадлежала по роду деятельности, и смело ринулась в бой. Свои права она знала, вернее, считала, что знала, а это гораздо важнее. Весовые категории были разные, но голосом Елена могла задавить кого угодно. Голос был разработанный, с богатой колоратурой, легко достающий до самых глубоко запрятанных в организме печенок.
Надо отдать должное обширной проводнице - достойную соперницу она почувствовала сразу. И то ли сама была не в форме (а в буквальном смысле она была именно-таки не в форме, облекшись в свободного покроя грязноватую голубую шелковую блузу и джинсовую юбку, так туго обтягивающую ей седалище и бедра, что возникало невольное уважение к качеству ниток, которыми были прострочены швы), то ли существовала другая причина, но толкового скандала не получилось. Через пару минут вагонная служительница уколыхалась в соседнее купе, а только-только почувствовавшая спортивный азарт Елена с некоторым даже разочарованием проводила ее взглядом.
- Хамье они все, эти проводницы, - громко объявила Елена, поправляя волосы. - Сколько езжу... Культуры ни на грош.
Спортивный молодой человек промолчал, копаясь в бумажнике, а опоздавший протянул неопределенно:
- Да, с культурой у нас действительно как-то...
Получив влажноватые (идти за ними пришлось-таки самим) постели, попутчики, как это водится, стали вытаскивать захваченную из дома снедь. Извлеченная Еленой стопка блинов вызвала всеобщее одобрение. У молодого, который представился Анатолием, с собой обнаружилась поллитровка. Елена кокетничать не стала, на предложение 'сбрызнуть рельсы' ответила согласием. Второй попутчик, которого, как оказалось, звали Константином Иннокентьевичем (имя оказалось таким же длинным, как его владелец), отказываться тоже не стал, но и особого энтузиазма не выразил. Его лепта в общее застолье оказалась самой скромной, - несколько помятых промасленных бутербродов с недорогой колбасой, штук шесть мелких пупырчатых свежих огурцов, да пакет жестких пряников из привокзального киоска.
Анатолий был экипирован основательнее, - два солидных куска жареной курицы, пяток крутых яиц, шпроты, полпалки копченой колбасы и всякая чайная мелочь.
Когда столик был завален продуктами, Елена позвала Любочку, не слезавшую сверху даже во время застилки постели, ужинать. Ответ самовольной девчонки был однозначным:
- Я же сказала тебе, что не буду есть.
Эта маленькая поганка решила опять продемонстрировать на людях свой мерзкий характер, и это при том, что мать, после вмешательства бабушки, разрешила-таки взять с собой часть запрещенных вначале игрушек! Дома остался из первоначально собранных только тяжелый конструктор да совсем уже покалеченный пластмассовый грузовичок, остальное было упаковано все в ту же спортивную сумку, которую Люба и тащила всю дорогу вместе с набитым книжками рюкзаком.
И вот на тебе - продолжение домашней сцены.
- Я тебе сказала - спускайся и садись за стол, - ледяным голосом приказала Елена.
- А я вовсе даже не хочу, - не очень уверенно, почувствовав опасный настрой матери, ответила девочка.
- Проголодается - слезет, - уверенно объявил Анатолий, которому не терпелось приступить к трапезе, и Елена вспомнила, что именно эти же слова она сама говорила пару месяцев назад Любочке, рыдающей под высоченным деревом, на одном из ветвей которого второй день жалобно мяукал загнанный
туда соседской собакой ничейный котенок.
- Обычно у детей в дороге зверский аппетит, - негромко, как бы сам себе, пробормотал Константин Иннокентьевич. - может быть, девочка не очень хорошо себя чувствует?
- Прекрасно она себя чувствует, - раздраженно отреагировала Елена. - Это просто капризы. В шесть лет - и такой характер, знаете... Люба, немедленно слезай, или я тебя спущу сама! Как тебе не стыдно перед незнакомыми людьми!
- Лучший способ борьбы с капризами - не обращать на них внимание, - все так же негромко продолжал попутчик. - если, конечно, при этом каким-нибудь образом не травмируется... м-м-м... психика окружающих. А насчет незнакомых - это вы правы, - помнится, мы даже не представились друг
другу...
Он встал, и голова его при этом оказалась значительно выше уровня полки.
Любочка, как затравленный зверек, прижалась к стенке, готовая до последнего отбиваться от материнских рук. Константин Иннокентьевич весело смотрел на нее своими глубоко посаженными серыми глазами и явно что-то соображал. Наконец он сложил на полке свои длиннющие руки, уперся в них подбородком в точности так, как совсем недавно это делала Любочка, глядя в окно, и тихо, даже очень тихо, о чем-то с ней заговорил. Во всяком случае Елена, около которой встал этот дылда, не слышала не слова, только невнятное 'бу-бу-бу'.
Потом раздался детский голос, тоже тихий и неуверенный. И снова -'бу-бу-бу'. И - неожиданно - Любочкин смех. Потом голоса стали громче, и уже были слышны отдельные слова: 'очень даже высоко... не может быть... глотает... и выпало обратно...' и снова детский смех. После этого Любочка при
помощи все тех же длиннющих рук была - с весьма убедительным звуковым сопровождением, изображающим скрежет несмазанного механизма, перенесена вниз и усажена рядом с озадаченной матерью.
'Ай да дядечка,' - подумала Елена, так и не определившись для себя все-таки с его возрастом.
- Можно приступать, - объявил, усаживаясь, Константин Иннокентьевич. - Компания в полном сборе.
Выражение его лица показалось Елене бессовестно самодовольным. Досадуя на то, что при посторонних не смогла совладать с собственным ребенком, Елена резко схватила дочку за руку, подняла с сидения:
- Не хватайся за еду немытыми руками!
В тамбуре возле занятого туалета она резко выговорила девочке, чтобы не смела позорить ее перед соседями по купе. Любочка снова плотно сжала губы, набычилась, на подходе были уже и слезы. Еще раз прикрикнув на нее, Елена заставила Любочку тщательно вымыть лицо и руки.
В купе они вернулись крайне недовольные друг другом.
А там Анатолий уже расплескал по пластмассовым одноразовым стаканчикам водку и, в ожидании соседки, скорлупил яйца. Константин Иннокентьевич миниатюрным перочинным ножичком неторопливо резал колбасу.
Елена быстренько женской рукой навела на столике марафет: подстелила газетный лист, аккуратно расположила на бумажных салфетках разные виды еды, - здесь курочка, здесь колбаска, здесь огурчики... Мимоходом поймала оценивающе-одобрительный взгляд молодого соседа. Настроение определенно улучшалось.
Любочка угрюмо жевала бутерброд с колбасой, причем от приготовленного матерью отказалась, а взяла тот, мятый, 'дядечкин'. В другой руке зажала им же предложенный огурец. Елена открыла дочке бутылку с лимонадом и решила не обращать больше на нее внимания.
Первая пошла хорошо, вторая еще лучше. Елена раскраснелась, расстегнула еще пару пуговок на блузке. Это действие давно уже было отрепетировано перед зеркалом и признано весьма действенным: ненавязчиво обнажалась соблазнительная ложбинка между грудями, а наклонившись вперед, можно было легко добиться и совсем уже сногсшибательного эффекта.
Анатолий действие явно одобрил, только что головой не кивнул. Константин же Иннокентьевич на роскошный бюст взглянул и тут же глаза отвел, занялся блином.
Как и положено в дороге, между случайными попутчиками, - разговор возник самый что ни на есть душевный. Общались в основном Елена и Анатолий, успевая основательно налегать и на питие, и на закуску. Сосед одолел пару рюмок и больше пить не стал, сославшись на что-то, чего Елена и не запомнила. Вернее, не обратила внимания. В конце концов, не хочешь - не пей, желающим больше достанется. Но все равно досталось как-то маловато. Когда этот печальный факт обнаружился, Анатолий ненадолго исчез из купе, и прямо-таки триумфально вернулся: в позе победителя возник в проеме двери и торжествующим жестом извлек из-за пазухи бутылку коньяка. Елена поступок оценила, героя встретила аплодисментами.
Продолжение вечера было следующим: Анатолий пересел на полку Елены, и они бурно заговорили о чем-то, чрезвычайно интересующем их обоих, причем рука Анатолия невзначай оказалась за спиной соседки; при первых же неровностях в движении поезда эта рука плотно утвердилась на ее могучей талии. Елена подкравшуюся конечность как бы не заметила, но равновесие стала терять значительно чаще, в связи с чем захват становился все откровеннее.
Любочка же перебралась к 'дяде Косте', проигнорировав предложение матери устраиваться на ночлег, и между ними завязалась не менее активная беседа. Тут же прямо на сидение было высыпано содержимое детской сумки, и оба партнера принялись увлеченно что-то наперегонки мастерить, иногда даже выхватывая друг у друга из рук особенно необходимые детали. Потом Любочка по просьбе своего нового приятеля извлекла из рюкзачка тетрадку, в которой было еще несколько чистых листов, и цветные карандаши. Константин Иннокентьевич изогнувшись в страшно неудобной позе, принялся размашисто что-то чертить, а девочка, закусив губу и нахмурив бровки, сосредоточенно следила за движением синего карандаша. Вдруг она радостно взвизгнула (Елена чуть не выронила нож, которым в этот момент укладывала шпротину на кусок хлеба) и ткнула пальцем в какой-то элемент загадочного чертежа.
- Вот именно же! - радостно вскинулся Константин Иннокентьевич и зачирикал карандашом дальше.
Вдохновленная своим успехом Любочка активно участвовала в процессе, то и дело всовываясь со своим неугомонным пальцем в разные участки рисунка и приговаривая непонятное 'а вот тут он и вылезет!', 'здесь, да ведь здесь же надо же повыше!' или 'нипочем ее сюда не всунуть!'. Оба были довольны друг другом невероятно.
Между тем незаметно исчерпала свои резервы и вторая бутылка.
Елена, с трудом выбравшись из-за столика и попутно, не без помощи Толика, рухнув к нему на колени, отправилась, как она витиевато выразилась, 'отдать дань природе'. Собственно, в данный момент любые, даже самые простые, фразы получались у нее витиеватыми, причем помимо ее воли.
Вернувшись в купе, Елена, давясь от смеха, пыталась рассказать, как она пыталась разминуться в узком проходе вагона с попавшейся ей навстречу толстой проводницей. Ничего вразумительного она не могла выговорить совершенно, только, держась обеими руками за верхние полки, стонала сквозь слезы что-то вроде 'а норовят все помимо... помимо норовят... ой, не могу!..'. Наконец, обессилев, она рухнула на сидение, чтобы немного отдышаться, и взгляд ее упал на дочку, что-то вдохновенно закрашивающую в тетрадке красным карандашом.
- Люба, - изо всех сил сосредоточившись, приказала Елена. - ты это свое рисование прекон... пекра... короче, хватит рисовать. Спи. Давай. И безо всяких.
Люба даже не обернулась в сторону матери, тщательно вырисовывая какую-то особенно мудреную загогулину. Елена угрожающе качнулась в ее сторону, - впрочем, возможно, это просто мотнуло на рельсовом стыке вагон.
- Не волнуйтесь, - торопливо произнес Константин Иннокентьевич, положив свою узкую длинную ладонь на девочкину макушку. - Мы действительно что-то слишком увлеклись. Любушка-голубушка, хочешь, я провожу тебя умыться?
Любушка хотела.
Вернувшись в купе, они обнаружили веселье в полном разгаре: по обыкновению утирая выступившие слезы, Елена раскатисто хохотала, буквально падая Анатолию на плечо, а он, не переставая что-то вполголоса ей втолковывать, заботливо подхватывал ее колыхающееся тело сразу двумя руками. Положение рук, видимо, ради большей надежности, постоянно и энергично менялось. На вошедших внимания обращено не было. Девочка быстро сбросила обувку и забралась наверх.
- Минуточку, - обратился Константин Иннокентьевич к Елене. - А разве малышка будет спать наверху? Это ведь опасно...
Елена оттолкнула слишком уж откровенную в своих стремлениях руку Анатолия, а заодно отмахнулась и от говорившего:
- Ничего страшного, она у нас всегда ездится... то есть ложится... там... - Елена ткнула пальцем куда-то в направлении лампочки на потолке. - Ничего страшного.
Она оперлась обоими локтями на столик, свалив при этом на пол пакет со всяким мусором, - скорлупой, куриными костями, смятыми салфетками. Зачем-то понизив голос, словно делясь секретом, продолжила:
- Она у нас такая с детства... в смысле, с рождества... с новорождения... Вот как заснет - так и проснется, иногда за всю ночь не повернется ни разу. Прести... представ-ляете? Можно на у-узенькую - узенькую... вот такую...
Елена двумя пальцами отмерила сантиметров пятнадцать.
- ... На таку-у-усенькую досочку ее спать положить - и что? - Она победно оглядела присутствующих. - И ничего! И даже не шва... не свалится! Во как! А вы говорите - опасно... Да ни разу!..
И она гордо откинулась назад, чувствительно стукнувшись затылком о стенку купе, по поводу чего снова принялась взахлеб хохотать.
Константин Иннокентьевич покачал головой и поднялся.
- Ну вот что, - тихо сказал он Любочке. - Пожалуй, тебе действительно здесь поспокойнее будет... а ты действительно вот так вот спишь?
- Ага, - ответила та тоже еле слышно. - Мама всегда говорит, мне даже одеяло никогда не надо поправлять. Честно-честно, я не упаду, я всегда наверху в поезде ложусь, мы часто ездим...
- Ну ладно, - сказал Константин Иннокентьевич. Подумав немного, он взял свое одеяло, скрутил его валиком и подсунул с краю под девочкин матрас. - Так-то будет понадежнее.
Снова сел, вынул из кармана вчетверо сложенный конверт, разгладил на колене, вынул из него мелко исписанный голубой лист бумаги и нацепил на нос очки. Очки были в изящной тонкой оправе и сразу же придали их владельцу вполне аристократический вид.
Почитать ему не удалось. Елена, в очередной раз отсмеявшись и промокнув глаза салфеткой, решила развить тему поведения во сне.
- И в кого она у нас такая - не поймешь. Я, например, пока сплю - ух, горю вся! Разте... разметываюсь вся! Даже зимой. Винтом верчусь туда-сюда! Одеяло комом - и в сторону! И папаша ее - тоже: вечно во сне... это самое... пихается...
Анатолий радостно заржал. Елена сначала непонимающе смотрела на него, потом тоже развеселилась:
- Ой, не могу... Пихается... каждую ночь... во сне... Ой, мамочки! Да если бы он каждую ночь... да куда ему...
Константин Иннокентьевич веселья не разделил, а сурово напомнил, что девочка легла спать и надо бы потише. Елена сквозь смех отмахнулась, но голос поубавила, а Анатолий поднялся и, хрустя рассыпанной скорлупой, отправился в тамбур курить.
Поколебавшись немного, Константин Иннокентьевич отложил свой конверт и, наклонившись, принялся собирать мусор в пакет. Елена, в которой снова проснулась хозяйка, запротестовала, но не слишком уверенно. К тому моменту, когда она, после нескольких неудачных попыток, более-менее устойчиво расположила свое дородное тело в положении на корточках, он уже навел относительный порядок.
- Давайте, я сама... я унесу...
И прихватив мусорный пакет, отправилась вслед за Анатолием.
* * *
Утром Люба проснулась первой. Свесив голову, осмотрелась. Вид у купе был совсем разобранный: стол завален неубранными объедками, под ним по полу перекатываются, позвякивая, пустые бутылки. Аккуратной выглядела только полка Константина Иннокентьевича: как положено, оборудована постель; на вешалке, идеально расправленный, висит костюм. Под простыней видны очертания длинной, неловко скорчившейся на коротковатом ложе, фигуры.
Люба осторожно спустилась вниз, едва не наступив на материну ногу: Елена заснула, не раздеваясь, кое-как набросив на себя одеяло. В не смытом на ночь размазавшемся макияже ее бледное лицо выглядело страшновато.
Выдернув из под своего матраса одеяло, девочка, как смогла, укрыла соседа поверх простыни, заботливо подоткнула свесившийся край. Фигура слегка пошевелилась, но не пробудилась. С трудом откатив тяжелую дверь, Люба прошмыгнула в коридор и пулей помчалась к туалету.
Когда она вернулась в купе, все оставалось по-прежнему: наверху басовито храпел Анатолий, внизу с посвистом посапывала Елена. Константин Иннокентьевич дышал бесшумно, и даже простыню на голову натянул.
Покопавшись на столе, Люба нашла нетронутыми только пакет с пряниками да несколько засохших блинов. Блины она решительно и принципиально отвергла, а пряники принялась грызть, запивая выдохшимся теплым лимонадом. Потом девочка снова взобралась к себе на полку и зашелестела там книжными страницами.
Первым из взрослых проснулся Анатолий. Шумно дыша носом и поминутно откашливаясь, он уселся на полке, свесив вниз ноги в грязных белых носках, подумал немного и махнул вниз. Зашиб пятку и запрыгал на одной ноге, шипя от боли и бормоча сквозь зубы неясные ругательства. После этого зашевелились уже все. Елена упрятала под одеяло заголившуюся ногу и, не вставая, стала пальцами приглаживать всклокоченные волосы. Константин Иннокентьевич приподнялся над подушкой и, оглядев компанию, пожелал всем доброго утра. Анатолий занялся шнурками на кроссовке и ничего не ответил, Елена пробормотала что-то вроде 'да уж, доброе...', зато Любочка отозвалась звонко и радостно:
- Доброе утро, дядя Костя!
- Ох ты, да ты уже проснулась, пташка ранняя, - обрадовался ей проснувшийся. - И уже с книжкой? Ай да молодец!
- Люба, ты умылась? - хрипло поинтересовалась Елена.
- Умылась, умылась, - торопливо ответила девочка. - Сто лет назад уже умылась.
- Ну, если так давно, то ты должна уже зарасти вековой пылью, и пора теперь мыться снова, - серьезно объявил Константин Иннокентьевич.
- Пыли на мне вовсе даже нет, - также серьезно ответила Люба. - А как это - вековая?
И, не дождавшись ответа, радостно воскликнула:
- А, знаю, знаю, это про глаза! Веки - это же которые на глазах, правильно?
- А что, интересное толкование, - Константин Иннокентьевич уставил вверх длинный палец. - О! Пожалуй, можно предложить косметической компании: представляете, - тушь для век... или что там еще бывает... 'Вековая пыль'! Ударение вот только... Боюсь опять же, для женщин тут наличествует негативная ассоциативная связь...
Но на его лингвистические изыскания никто не отреагировал. Только Любочка слушала во все уши, но вряд ли что-нибудь поняла, кроме того, что сказала что-то, понравившееся дяде Косте.
Примерно через час все были более-менее в форме, но аппетитом мог похвастаться один только Константин Иннокентьевич: он запарил себе сразу два пакета корейской лапши и с удовольствием наматывал ее на крохотную пластмассовую вилочку. Анатолий сумрачно прихлебывал чай, на соседку же, умытую и свеженакрашенную, внимания он практически не обращал. Видимо, это и привело ее в весьма раздраженное состояние духа, излить которое ей было не на кого: Любочка вела себя идеально, снова занявшись с новым приятелем своими поделками и рисунками. Минут на двадцать они выходили в коридор, где дружненько стояли у окна, причем сначала, быстро-быстро тараторя, о чем-то говорила девочка, а потом, уже спокойно и размеренно, - ее собеседник.
Обществом друг друга они явно наслаждались.
Однако, время шло, поезд тоже, и приближалась уже станция, на которой Константину Иннокентьевичу предстояло выходить. Он заранее сложил и отнес в купе проводников постельное белье, спустил с багажной полки рюкзак. Любочка не отставала от него ни на шаг. Елена смотрела с ревнивым раздражением, но помалкивала.
И вот остались последние двадцать минут. Поезд, притормозив, лениво тащился по бесконечным дачным пригородам.
Любочка долго решалась, и, наконец, спросила:
- Дядя Костя, а можно вам письмо написать?
Елена хохотнула.
- Ну и писательница! Когда это ты писать-то научилась?
- И научилась, и могу! - Любочка даже ногой притопнула. - И скоро совсем научусь... мне же в школу же! И напишу! Зачем ты так говоришь? Всегда ты так говоришь... - Она отчетливо шмыгнула носом.
Константин Николаевич приобнял малышку за плечи и посадил рядом с собой.
- Давай-ка так договоримся, дружок. Если твоя мама разрешит, я запишу себе ваш адрес, и сам тебе напишу. А ты ответишь, хорошо? И обязательно мне что-нибудь нарисуешь... что захочется. Я буду очень рад.
- Мама, давай дадим наш адрес! Давай! Улица Академическая... Мама, давай! Дом сорок четыре... да, мама?
Елена вид имела недовольный и даже настороженный. Давать свой адрес... с какой стати? Что еще за переписка шестилетней девочки с незнакомым мужчиной? Вид у него, правда, вполне приличный, тут ничего не скажешь... И все же...
Поглядев на дочку, Елена поняла, что отказ вызовет по меньшей мере истерику. Смирившись, она продиктовала вытащившему потрепанную записную книжку попутчику домашний адрес. Любочка сияла. Она крепко держала нового друга за рукав и непрерывно о чем-то щебетала.
За несколько минут до остановки поезда Константин Иннокентьевич подсел к Елене и принялся негромко что-то ей говорить. Она посмотрела на него с нескрываемым удивлением. Он продолжал говорить, мягко, но настойчиво. Елена неохотно кивнула головой. Тогда он вырвал из записной книжки чистый листок, что-то написал на нем крупным разборчивым почерком и отдал Елене. Та, не глядя, сунула его в кармашек блузки, еще раз кивнув головой.
Когда рюкзак уже плотно устроился на спине готовящегося к выходу Константина Иннокентьевича, Любочка украдкой сунула что-то ему в карман пиджака.
- Пусть у вас будет! Это мой любимый...
'Любимый' оказался маленьким брелочком для ключей в виде треугольника из кожи с приклеенным металлическим силуэтом старинного автомобиля.
Словно и не было у него за плечами тяжелой поклажи, Константин Иннокентьевич наклонился и легко подхватил девочку на руки.
- Ты очень славный человечек, Любушка-голубушка. Спасибо тебе за подарок, - он просто замечательный, и я обязательно буду его хранить. Я тут твою маму кое о чем попросил... напомни ей об этом, она обещала. Ну что, до свидания?
Он шутливо боднул девочку лбом и опустил ее на пол.
- Ну что же, всего вам доброго, счастливо добраться... кому куда надо. Спасибо за компанию!
Отстояв положенное время, поезд с лязгом и скрежетом двинулся.
Намертво приклеившись к стеклу, девочка все смотрела в ту сторону, куда ушел, помахав на прощание рукой, ее такой недолгий взрослый друг.
А в купе Анатолий, свесив голову с верхней полки, лениво поинтересовался:
- Слышь, Лен, а что он там тебе на бумажке черкнул, этот дед? Неужто адресок оставил? или телефончик?
- Какой адресок... - Елена, усмехаясь, достала листок из кармана. - Ты не поверишь! Он попросил ей, - она кивнула на стоящую в коридоре у окна дочку, - музыку поставить, - пластинку там, или что... Вот, название написал, сейчас... Григ. Пер... Пер Гюнт, что ли. Жалоба какая-то... чья-то... В общем, что-то классическое. И зачем это? Включите, говорит, и напомните про меня. Ерунда какая-то.
- Выпендривается, - уверенно заключил Анатолий, смачно зевнув и повернувшись на спину. - Интеллигент, видишь ли. Как он на нас смотрел вчера, заметил? И пить не стал... Мы для таких, видишь ли, не компания. Быдло мы для них.
- Ну, не знаю, - Елена спрятала бумажку обратно. - Ничего такого я не заметила. Приятный дядька, вежливый. И про Любу он так хорошо говорил, - очень, мол, способный ребенок, надо заниматься... А чего тут, в школу скоро пойдет, вот и будет себе заниматься, ясное дело.
И, глядя на понуро входящую в купе дочку, задумчиво повторила:
- Пер Гюнт, надо же...
* * *
- Ну и что, написал он тебе, этот дядя Костя?
Парень привычно приобнял подругу за плечи, притянул к себе.
- Это ты уже в таком юном возрасте очаровывала мужчин... хороша! Вот это способности!
- Не смешно, Влас.
Девушка мягко высвободилась.
- Кстати, это скорее он меня очаровал. Пожалуй, он был первым из взрослых, кто... ну, я не знаю... воспринял меня всерьез, что ли. Без сюсюканья. Не сверху вниз, а с интересом - как к личности. Впервые. Между прочим, вторым был - помнишь? - Аксён Журилыч... но это уже в шестом.
- Да, вовремя тогда Грибуля в декрет ушла...
Они немного посмеялись.
- Так написал он тебе или нет?
- Представь себе. Такое забавное письмо: ярко-желтая бумага и крупные печатные буквы. Я хранила его под подушкой... потом мама выбросила. А ведь я вспоминаю этого человека до сих пор. Иногда. Забавно, - он как-то ассоциируется у меня с музыкой: знаешь, 'Жалоба Ингрид' из 'Пер
Гюнта'? Я даже в телефон сначала заложила эту мелодию, а потом решила - нет, нельзя такую музыку всуе...
- Как-как?
В этот момент внезапно зазвучал приглушенный ритмичный сигнал. Девушка торопливо выхватила из нагрудного кармашка курточки крохотный телефон, щелкнула тумблером. Моментально развернулось шарообразное облачко экрана, появилось взволнованное лицо черноволосой девушки.
- Слушай, Лю! - быстро заговорила она. - Мне достали билеты на Дэриела... я сама поверить не могу! По новостям показывали - в Большом Концертном уже установили его терц-рояль! Спецрейс из Колумбии, представляешь!
- Дашка, ты чудо! Это же... А на какой концерт, - Стомбер, Ваганов... или классика?
- Классика, классика! Чайковский, Вагнер, Григ... Заскочи ко мне после семи, обо всем договоримся. Ну все, я лечу. До вечера, Лю! Тори-тори!
Голубой шарик экрана исчез.
- Влас, ты слышал? - Торжествующе подняв телефон над головой, девушка повернулась к своему приятелю. - Я буду слушать Дэриела! Живьем, в БэКаЗэ! Виу!
Все еще сжимая телефон в руке, она повисла на шее у парня, который тут же подхватил ее и закружил вокруг себя.
- Ай да старина Дэриел, что творит с девицами! Вот к кому надо ревновать! Что там пятнадцатилетней... или сколько там?., давности долговязый старикан! Что он такое по сравнению со звездой терц-рояля! Впрочем, будем справедливы, - рядом со мной бледнеют они все... ты не находишь?
Девушка, смеясь, хлопнула друга ладонью по макушке, и было ясно, что возражать она не собирается.
- Влас, мы же опоздаем на лекцию! Бежим!
И, по-детски взявшись за руки, они помчались прямо через широкий зеленый газон к виднеющемуся за деревьями зданию Академии.