al. jazz : другие произведения.

Дневник в попытке понять природу отдыха /крымские хроники/

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Это - описание времени в Крыму, похождения, попытка посмотреть на отдых/отпуск как изнутри, так и извне; курортные хроники; описание нескольких общественно бесполезных дней, что чувствуется в это время, чего хочется и как обстоит все на самом деле... Книжка получилась хорошая и умная, в меру развлекательная.

Дневник в попытке понять природу отдыха (курортные хроники).

  
  
   Этот дневник как завет меня с собой. Где-то он - я сам, где-то он живет своей жизнью, жизнью описателя, скармливая меня по кусочкам всепоглощающему желанию, перешагивая затем через полученное, переваренное нагромождение шагов повествования, притаскивает к пустоте, дыре, откуда потоком вырываются сумбурные мысли и их нужно схватить, скрутить в форму, как детскую головоломку, выкрасить этого литературного уродца, отчищая его от струпьев халтуры, и выложить на всеобщее обозрение. Легкое, веселое в начале по ходу логично превращается в спокойно-созерцательное к концу, так всегда - ты свеж и полон сил, начинаешь тратить все и кайфовать при этом и добираешься до пункта уставшим, а может понявшим что-то, хотя последнее навряд ли. Движение, вот что было главным, постоянное удержание в себе этого состояния, как будто нужно было прожить взахлеб те дни, не думая о тошноте, возможном окружающем не-совершенстве, не успевая как следует присмотреться к людям - движение, прорываемое в каждой букве описания сейчас. Реальный дневник скуп, в этом можно убедиться дальше, реальное движение сносило нас, не оставляя времени собраться с силами засесть за лист бумаги. Дневник ни о чем. Чистая передача информации, маленькими вулканическими выбросами пихающей в зад, двигайся, оторви свою обескровленную жопу от сидения, двигайся и насладись этой настоящей, сучьей и прекрасной жизнью, смотри, что возможно забить на все здесь и зарубаться по новым внутренним фишкам там, двигайся же. Мы ехали с радостным настроением, мы загорали, мы пили и бродили по улицам, мы открыли этот город, я извергаю из себя слова, как старые ведьмы хороводом кружащиеся вокруг полнейшей ерунды, в момент, когда никому нет дела до этого, все увлечены и все только и могут, что рассказывать отдельные абзацы собственной вырванной курортной истории, их рвет абзацами, они заливают пространство вокруг себя, не замечая никчемности всех этих "было", и я связываю эти обломки в одно странноватое создание и выкладываю его здесь вернувшийся, уставший.
  
   0.
   Сидя за рабочим столом в своей конторе, я поглядывал на часы. Солнце за окном струилось теплом, и от этого желание работать угасало с каждым часом. "Если так пойдет дальше, производительность моя падет ниже самых гнусных пороков", - думал я, перебирая в голове последние дни, среди которых, как оказалось, трудно было разобрать сколько-нибудь интересное происшествие или приключение. Ничего. Трагизм ситуации состоял в том, что ровным счетом ничего не выбивало меня из жизненной колеи, не считая иногда рабочих авралов, неурядиц в личной жизни, и даже веселые застолья в некоторых из московских, тверских баров обращались в подготовленные, плановые посиделки, впрочем, радостные, но тем не менее вызубренные и определенные. Нет ожидания событий, это отсутствие огромно, оно забивает маленькую, призрачную надежду на изменения, пока ты ходишь на работу, с работы, пока ты ничего не делаешь, только надеешься, не как в детстве, когда день, какой бы он ни был, приносил столько нового и нужного, и ты стремился успеть в каждый день, прожить его и просмаковать, то есть то, что происходит сейчас лишь с желанием выходных дней, которые порой затираются обычным валянием на диване из-за лени или отходняков, и память после этого укоряет и тычет лицом в бесполезность, бездеятельность обычного дня, а ты защищаешься в лучшем случае фатализмом, но чаще качаешь головой и произносишь про себя: "мм".
   Нужно было встряхнуться, изменить время, чтобы почувствовать разницу и вкус жизни, либо ожидать случая, который бы вырвал меня из установившегося круга, маленькая личная антиутопия ощущалась мной почти во всем, когда желаемое недопустимо или недоступно, а предопределенное ограниченно и вызывает застой. Заниматься работой, стремиться к профессиональной пригодности или карьере не совсем то, что точно отвечает моим человеческим потребностям, слишком много всего остального вокруг, чтобы заниматься только работой и деньгами. Выражение "чего-то достичь" также звучит не вполне ясно и сильно отдает материальными благами либо властью, если только исключить возможность заниматься наукой, в ней-то достичь можно чего угодно, хоть изменения вселенной. Мир, спрятанный в стеклянном шаре, спокойный, прибранный, но встряхнешь этот шар, и мир преображается, замечаешь движения тысячи мелких деталей, улыбка появляется на лице твоем от перемен, или мысли начинают работать качественно и с необычной резвостью, или знание открывается, как взбаламутишь стеклянный шарик, и пошло-поехало, цепная реакция на все я, и радость. Я смотрел в окно и завидовал миру. Уже не раз ко мне приходила мысль о смене обстановки, и я ждал удобного момента, когда можно будет хотя бы взять отпуск.
   Следующий день, похожий на предыдущий, с той лишь разницей, что вчера вечером я прогулялся по центру города, а сегодня сразу пошел домой, поскольку засиделся на работе, унес в прошлое еще немного времени и лета. Лето, как состояние души, которым хочется воспользоваться получше, маленькая эпоха посреди года. Я позвонил нескольким своим друзьям с предложением поехать куда-нибудь отдохнуть за компанию, сменить среду обитания, мировоззрение, социальный биоценоз, поваляться на солнышке и в море, они кивали на это, но тут же, к сожалению, находились дела, и занятость обусловливала их планы. Я практически уже решил ехать и обозначил время, с которого возьму отпуск, "поеду один, - думал я. - Иначе просижу здесь остаток этого года и весь следующий, а возможно, еще черт знает сколько", - это время я и говорил всем на случай, если кто-то вдруг согласится поехать вместе со мной. Уверенность в том, что ехать нужно, была стопроцентной; из-за рабочего графика у меня уже не получилось взять отпуск в мае, не получилось подписать заявление в середине июля, теперь же рабочее затишье может сыграть мне на руку, и один, либо с кем-то я уеду к морю. В понедельник или во вторник я договорился встретиться вечером с Володей, своим старым институтским товарищем, с кем мы изредка встречались, и который как-то сказал мне о том, что в Крыму, в Феодосии у него есть родственники, которые могли бы помочь с жильем. Хотя отсутствие их не помешало бы моей поездке, я воспользовался и его советом. Скоро я еду в Феодосию, приближаю с каждым днем поездку, как могу.
   Чуть позже раздался звонок от Дени. Он предложил съездить вечером в Тверь, встретиться с парнями, а завтра с утра назад, в Москву. Довольно неожиданное предложение прокатиться в начале недели в Тверь, неожиданное для моих зашоренных мозгов, где расписание, графики и часы рабочего дня давно определили течение времени, но сейчас было предчувствие отпуска, нужно подтянуть его ближе, и я предложил Володе прокатиться в Тверь вместе, что было им принято на ура, а Деня уже встречал нас на окраине Москвы. От Дени можно набраться немного авантюризма, несмотря на то, что этот большой, с аккуратной бородкой молодой человек не часто отличался нестандартным поведением, вкушал размеренный уклад семейной жизни, хотя, вот как в этот раз, вдруг нарушаемый внезапными отступлениями. Немного пива и воды в дорогу, и вот мы катим в Тверь, о чем-то разговариваем, когда я снова соблазняю поехать со мной в отпуск на пару недель, расписываю прекрасные картины Крыма, где я как-то был и прокатился по всему побережью, все эти пейзажи, горы, море, главное море, теплое и ласковое, и отдыхающие, красивые люди, утро и вечер, не имеющие забот, на что Деня начинает испытывать сомнения по поводу своей работы, он колеблется, и мысли кружатся вокруг вероятности рая, настроения рая, который уже вполз ему в голову, crawling king snake, соблазняет, как и я, "попробуй же, яблочко, Ева", на что Деня, выдержав такой натиск, говорит: "Ну ладно, завтра посмотрим". В его горящих глазах начинают просчитываться варианты. Дорога податливо стелется под нами, автомобиль с тихим звуком приближается к Твери, на душе спокойно и радостно. После описания крымских красот мне и самому уже кажется, что не поехать невозможно, я там, открываю заново для себя благодатные земли. Отпуск, как возможность отдыха, становится навязчивой идей, он обоснован, состояние, когда покой смешивается с жутким весельем ради того, чтобы снять рабочее утомление или монотонность каждодневного существования, он понимаем человеком и государством, которое пользуется человеком, он выгоден всем, но об этом никогда никто не думает, кроме, может быть, исследователей, таких пронырливых бестий, ищущих выгоду предприятиям (а в конечном счете и людям; ну да, конечно, - людям же радостнее отдыхать), он идеен и псевдоразумен, а потому, едем, Деня, едем. Быть социальным, полезным, отдавать свой труд и время - государство ценит тебя и пользует почем зря, а потом двигает на заслуженный отдых за ненадобностью, но он тебе уже не так нужен, он нужен сейчас, антисоциально? нет, такова схема.
  
   В Твери мы довольно быстро нашлись с друзьями и около десяти часов вечера выехали на озеро, расположенное недалеко от города, симпатичное место, куда можно приехать не только искупаться, но и просто отдохнуть, порадовать себя живописными видами. Стоя на берегу, мы раскуривали папироски, говорили о женщинах, группе "Виа гра", вернее о девицах, входящих в ее состав, ибо их музыка не оставляла заметного впечатления по сравнению с подачей сексуальности этих кошек, и дальше, воспоминания о дурном и смешном, что всегда хорошо идет под общий веселый запал, хотя вспоминаются и знакомые ситуации, но и они здорово дополняют разговоры. Уже совсем стемнело, в сгустившихся сумерках острее чувствуешь нерациональной стороной мышления, фантазии становятся доминантой, нужно добираться до дома, пока... Часа в два ночи мы уже завалились спать - завтра нужно возвращаться в Москву, на работу.
   С утра Деня заехал за нами с Володей, погрузил сонных в свою машину и повез в Москву. Утреннее солнце готовило себя к новому дню, расчищало небо, баловало нас, проникая в салон нашего автомобиля, и бесстыдно слепя наши глаза. Я еще раз напомнил Дене о том, что ехать в Крым нужно, нельзя упускать этот шанс, пока есть кое-какой настрой, пока лето, да и парень, ты же не был в отпуске года три, на что расходуется твоя жизнь, если нет возможности познать радость от ее многогранности, и так далее что-то в этом духе. Кажется, поездка в Тверь сыграла свою роль, потому вечером, в конце рабочего дня мне позвонил Деня и сказал, что дела все разрешены, проблемы улажены, и он с женой и сыном готов отправиться в Крым, на российское побережье или еще куда-нибудь при условии, что отправимся мы туда на его машине - все, назад ходу нет. Остаток рабочего дня я провел в предположениях, планах, мечтаниях, попросту убивал время, беззастенчиво забывая о работе, выполняя лишь механически отлаженные действия. Он едет с женой и сыном, значит, отдых будет семейный, добропорядочный, хотя что мне помешает болтаться по набережной в любое время, когда это заблагорассудится, а зная Деню, можно допустить, что он не преминет воспользоваться свободными деньками, чтобы немного погулять и развеяться.
   В пользу выбора Феодосии сыграл и тот факт, что в этот город собрался ехать еще один мой старый знакомый со своей девушкой. Они должны были отправиться туда парой-тройкой дней позднее нас, и мы договаривались встретиться, если окажемся в одном городе. Он оставил мне адрес квартиры, где собирался жить, все пока складывалось отлично, уверенно шло к нашему крымскому путешествию, и наконец, почувствовалось ожидание перемен, ожидание того дня, когда вдруг нарушится обычный ход вещей, голова работала уже на отпуск, работала по-другому, мне оставалось лишь дожить пару-тройку дней до выходных, воздушные замки кружились вокруг и неопределенность.
   В пятницу утром я положил свой дневник в рюкзак, чтобы не забыть его завтра взять в Крым, хотя я таскаю его с собой постоянно, пусть даже не пишу в него ничего, он просто находится со мной за компанию, но на этот раз мне захотелось что-нибудь записать, я не знал, чего ждать, потому и решение это родилось само собой, от незнания, и было словно страховочный шест для канатоходца. Эквилибристом в литературе я не являюсь, для этого мне и нужен дневник. Рабочий день тянулся медленно. Серьезной работы не было, и приходилось загружать себя разной мелочевкой, чтобы убить время. В который раз перечитывал в Интернете крымские события, погоду, температуру воды, достопримечательности и открытые экскурсии. Мне удалось потихоньку прикончить этот день, в шесть часов вечера я уже был свободен, потирая руки, накинул рюкзак, попрощался со всеми на пару недель и свалил в направлении центра города, где собирался встретиться напоследок с Володей. Завтра начинается действительно новый день.
  
   1.
   Поехали. Наше маленькое крымское путешествие началось. Слегка пьяный, под ручку с прохладным "Туборгом", рядом с другом Деней, Светкой и маленьким Темой я двигаюсь из смоговой Москвы с ее горячим асфальтом со скоростью пока 100 км/ч в сторону полуострова Крым, в земли, открытые нам благородными греками, обжитые таврами, завоевываемые скифами, сарматами, гуннами, половцами, многими другими, татарами и, наконец, русскими, в земли, смешавшие в своих равнинах и горах множество генов, как бы снова возвращаясь в зеленые гористые места.
   К слову сказать, мое личное крымское путешествие началось вчера, в пятницу, по окончании рабочего дня, уже без 15 минут 6, и сразу начался отдых, когда вечером после прогулки я сидел с Володей в баре "Запасник" на Китай-городе, в его уютной летней веранде с деревьями и фонариками, набираясь пивом с перерывами на танец и знакомясь с девушкой. В темноте и вспышках неонового света девушка была похожа на ухоженного симпатичного зверька, ее белозубая улыбка казалась привлекательной, в танце я приближался к ней, чтобы получше разглядеть, улыбнуться, дать понять свое расположение - наверное, все это должно было вылиться в знакомство. Мы почти не разговаривали, только танцевали и улыбались, потом расходились за свои столики. Только однажды я подошел к ней, сказал что-то похожее на комплимент, может быть просто спросил ее имя, удостоверился в этом еще раз за ее столиком и был таков. Сквозь пивное опьянение я все же чувствовал, что знакомство одноразовое, мы побывали вместе проездом в "Запаснике" и дальше наши пути разошлись. Володя был так добр и благодушен, что дал этой девушке мой номер телефона; забытый мною этот факт был любопытен и удивителен мне впоследствии. На рассвете мы разъехались. Оказавшись дома в 6 утра, подумал, что пополудни нужно будет вставать собирать вещи. Но так как собрать вещи было делом пяти минут, я позволил себе спать до двух дня, пока Деня не разбудил меня телефонным звонком.
   И вот слегка пьяный в наступившую субботу, под ручку с прохладным "Туборгом" я двигаюсь в направлении полуострова Крым, возбужденно скалясь предстоящим денькам и испытывая легкое томление.
   Некоторая озабоченность по поводу того, что нас не пустит украинская таможня из-за временного водительского удостоверения, которое есть сейчас у Дени, - он не успел сделать нормальные права, в связи с чем мы кружим в поисках постов ДПС, спросить у людей в погонах, сможем ли мы проехать через границу. Два часа уходит на то, чтобы выехать из Москвы; все-таки выехать, - кто-то из милиционеров говорит, что пропустить должны, но больше тех, кто отрицательно покачивает головой. Черт, Крым может оказаться лишь в мыслях; "Туборг" стал теплым.
   Маленький Тема, наблюдая за моей писаниной, попросил у меня лист бумаги.
   - Что пишешь? - спрашивает он.
   - Письмо Богу, - отвечаю я.
   - И что?
   - Хочется так.
   - А если я напишу? Можно мне попросить, например, игрушку?
   - Можно, - говорю я. - Лишь бы письмо твое было искренним, честным.
   - А обязательно писать слово "Бог"?
   - Нет.
   ...
  
   Начинаю улыбаться девушкам уже через час нашего путешествия; видимо, я хотел этот отпуск, хотел оторваться от себя здешнего, рабочего, встающего с утра по будильнику, хотел оказаться в другом месте, в другом самоощущении, хотел задать вопрос себе и всем "что будет?" Люди одни здесь, когда работают, и другие там, когда отдыхают от работы, - это неоспоримая истина, проложенная опытом, как дорога знаний, проверить которую я не прочь еще раз.
   Задвинув сомнения, отринув их самым решительным образом, махнув рукой (имея все же запасной вариант поехать на российское побережье Черного моря, куда не хочу, вспоминая о крымских горах, утыканных неправильными, конусообразными, стремящимися ввысь кипарисами, воспетыми Ван Гогом, как символ свободы, которые я и хочу видеть именно в Крыму), решаем - в задницу ДАИ, в задницу таможню.
   Маленький Тема тем временем пишет про зеленого гоблина и синий картинг, старательно выводя буквы на тряской дороге, увлекаясь, как и я, своими мыслями.
   Солнце, веселый рыжий магнит притягивает нас все сильнее и сильнее, и скорость нашего муренового Сааба вырастает до 150 км/ч; теплый "Туборг" кончился, уже неплохо.
   Остановившись, выкурив сигаретку, плотно набитую молотым каннабисом, едем дальше, умиротворенно улыбаясь. Наше маленькое крымское путешествие началось. Ветер, залетающий в голову, потихоньку уносит ненужные мысли, оставляя приятную блажь. В попытке понять природу отдыха...
   Весь крымский отдых рисуется мне неспешным движением платьев с эффектными турнюрами и зонтами, шляпками, из-под которых видны озорные витые локоны, пиджаков и цилиндров с тростями, чуть улыбающихся и скользящих глазами по декольтированным женским нарядам в полунаклоне приветствия, и весь этот благородный покой, излечивающий себя от петербургской и московской бледности одним морским воздухом, промелькает перед глазами сейчас, когда пишу, и выкидывает меня за пределы своей недвижИмости в круговерть блужданий, винных заморочек и морских купаний, может быть голым, скорее всего голым и без петров-водкинского красного коня, испытуя свободу каждым сантиметром кожи... Мой дневник в попытках понять природу отдыха.
   Рядом с этими пролетают несколько ничего не значащих мыслей, на протяжении которых проносятся такие далекие из советской истории привидения, как машиностроительный завод "Смычка", местечки Свободный Серп и Красная Локна, обросшие мутным туманом большевистского царствования и вызывающие опасения по поводу понятий о свободе и красном цвете. Затем мысли приводят и останавливаются у магазина, где нам продают мороженое для маленького Темы и вино для нас, и мы со Светкой пьем его, обливая немного свою одежду, ляпая красными пятнами летние майки и веселясь оттого, что это хорошо, что здесь и сейчас, а не там и тогда, настоящая красная локна (смысл этого слова спрятан от нас, его просто интересно выводить авторучкой на бумаге, оно похоже на название стирального порошка, в тетрадке слово-порошок сыплется на наши обляпанные майки, грязня и стирая их одновременно, и дает повод задуматься на несколько строчек).
   Проезжаем тем временем начало заката.
   Покупая вино в магазине, пытаюсь выговорить девушку за прилавком, флегматичную, похожую на бассета двадцатилетнюю молодку.
   - Ну может быть посоветуете что-нибудь, - спрашиваю продавщицу.
   - Да нет, я не пью вино - отвечает она, словно отмахиваясь от мухи.
   - Как же вы живете?
   - Я пью водку, - поднимает она глаза, разглядывая во мне понимание, может быть признавая даже за своего. И протягивает мне штопор.
   - Тоже неплохой выбор, - мигаю я ей, вдруг улыбнувшейся мне во все лицо.
  
   Проезжаем начало заката. Полнеба покрыто розовым, и голографические облака проступают красными краями, такие громадины, которые и не проехать так просто - они только поворачивают чуть-чуть свои глаза, и вот опять оказываются перед нами. И солнце рубиновым, отчищенным до блеска королем сидит на галерке неба, присматривая за всем вокруг.
   Маленький Тема с некоторыми сомнениями протягивает мне свое письмо к Богу: "Я хочу игрушку зеленого гоблина. Я хочу себе картинг синего цвета. Хорошо, чтобы на пляже был мячик с рейнджерами":
   - А что ты с ним сделаешь?
   - Отправлю его Богу. Только ты сам не забудь о письме.
   Колеблется, но отдает мне измятый, проколотый авторучкой листочек на сохранение. Я вставляю его лист в свою тетрадку, он будет там лежать все наше время. Не знаю, будут ли на пляже мячики с рейнджерами, но ощущение радости от самого пляжа чувствуется уже сейчас, буквы пляшут на строчках, выбивая веселый марш, писать неудобно, каждый крючок выводится осторожно и одинаково криво, это не злит, всего лишь озадачивает вопросом - разобрать бы потом написанное. Немного подумав, маленький Тема попросил свой листок назад и задумался, затем отложил его, видимо, вспомнил что-то и теперь увлекся воспоминаниями, уткнувшись в окно машины.
   А чуть позже солнце скрылось за темной, черной южной - уже хочется, чтобы ночь была южной - ночью, и небо все в маленьких дырочках, через которые сквозит свет, наподобие звезд, - такое прозрачное, глубокое, в котором легко затеряться беззаботным путникам, вроде нас, и она дурачит нас, заплутав дорогу на Белгород, конечный оплот российской территории, когда мы кружим в петле, равной 60 километрам, убивая свое время. Нам помогло то, что сейчас была субботняя ночь, а потому даже в этой дыре, куда мы заехали, нашлись люди на темных улицах, молодые парочки, компании прогуливались в свой выходной день и со свойственной людям, выросшим на земле, активностью помогали отыскать нам нужную дорогу.
   Еще немного напитков в заспанном кафе, неожиданно приличном для такого времени суток и географического положения (вообще, пожалуй, это было последнее заведение на белгородской земле, что вспоминается как приятный кивок на прощание, не то, что в курской области, где в кафе, похожем на сарай, было взято на пробу густое вино и местное пиво) - девушка едва понимала, что же нам от нее нужно, - мне пиво, чтобы видеть грезы, а Дене крепкий двойной кофе, чтобы чувствовать реальность.
   Через короткий отрывистый сон наступила украинская таможня с заполнением каких-то бумажек, похожих на квитанции об оплате за газ, и с показом паспортов, но до этого заходим в магазин Duty Free за виски, мартини, сигаретами и смотрим на все это доступное изобилие радостными широко раскрытыми глазами, забыв про Стэнли Кубрика, а в душе кривясь и сдерживая улыбку по поводу его широко закрытых глаз.
   Украинские таможенники уставились на временные водительские права Дени, таращатся, дивясь, чешут за ухом и как бы между прочим сторговывают с нас уплату в размере 2 тысяч российских рублей, - на всякий случай за штампик для проезда на авто. Субтильный человечек в униформе с серьезным выражением лица сначала смотрит на документы, затем с таким же серьезным выражением забирает деньги, он имеет на это все права, с таким же серьезным выражением он мог бы не пустить нас в свою страну, но это его работа, он просто забирает себе немного денег с нашей сделки. Его напарник не осуждает его, сделка есть сделка. Ругаем их тихо "гадами", и наш Сааб везет нас дальше в украинскую ночь.
  
   2.
   Утро. Даишники (от ДАИ - Державная Автоинспекция) брали уже в долларах. Как опытные хищники, сокрывшись за изломом дороги, выследили наше преступное пересечение сплошной разделительной полосы, когда с порядочным превышением скорости мы обгоняли ленивый автомобиль, похожий на телегу, и остановив нас, полицейские зарядили: 250! Сначала они с удовольствием и нескрываемой отрадой, будто нашли сокровище, клад, смотрели наши временные права, стопроцентным гарантом сулившие им нехилую выручку в виде взятки, и смакуя, повыспрашивали чуть про таможенников, какого, мол, болта пропускают с такими бумажками... Это грязно, блядь, - поучать, претендуя на роль Фемиды с ее справедливостью и порядком, и тут же, тихонечко класть руку с чужими деньгами в свой карман. Деня порылся в кошельке, отдал 150 долларов; потом покричал в руль, обзывая их "суками" и "блядьми". Я, соглашаясь с ним, добавлял "те еще педерасты". Потом, успокоившись немного, вспомнили о советах таможенников не нарушать правила, потому как, если их не нарушать, никто ни при каких обстоятельствах нас не остановит. Но... Наивный похуизм неистребим в душе русского человека, пускай он сколько угодно прививает к себе хоть восточный медитативный покой и симбиотическую связь с Вселенной, хоть западный конформизм, уютными правилами и инструкциями ограничивающий авантюрный полет самостийности и губчатой любознательности. Возможно, находясь в культуре той страны, которая берется за ориентир, удастся выстроить внутри себя воображаемые рамки не запретов, послушаний, объективного приятия жизни в социуме или обычного человеческого, понимаемого страха перед неправильностью, но рамки, за которыми не будет ничего занимательного, а следовательно, зарамочные явления потеряют всякий интерес.
   Чуть дальше Деня, улыбаясь, немного скалясь, заменяя матерные слова названиями животных, уже сравнивал нашу поимку на дороге с уверенной, профессиональной подсечкой опытного рыбака, что подловил невнимательного сома, крепко вонзив крюк и подцепив своей палкой-удочкой нашего муренового красавца.
  
   А на протяжении всего пути нас конвоируют подсолнуховые поля, красивое желтое живое месиво (я люблю тебя, Ван Гог, ты снова здесь, притягивая за собой память о моем откровении виденных твоих картин, когда ты делал свой собственный цвет, смелый, колористический запал которого никому не дано воспроизвести, - у Веласкеса и Вермера было другое, - сделал подсолнухи, кипарисы, пшеничные поля, ирисы, солнце и звезды живыми, трепещущими в своем огненном движении). Маленький Тема закончил свое письмо к Богу словами "чтобы все было хорошо". Он так осторожно не спрашивал меня о Боге, что я начал подозревать в нем знание, о котором не говорят. Ладно, пускай все будет хорошо.
   Запорожье, куда мы заехали намеренно, накормило нас едой, поменяло тут же немного русских рублей на украинские гривны и отпустило, оставив по себе запах окрошки, борща и холодного пива "Славутич", для Дени еще и крепкого двойного кофе, который он пил периодически, и который служил ему единственным и незаменимым допингом в этой гонке. Выбирая место для завтрака, мы высматривали отсутствие рядом полицейских, досадная встреча с ними ранним утром оставила неприятный осадок, взбаламутить который еще раз нам совсем не улыбалось, к тому же московские номера на машине нередко являются естественным раздражителем для представителей власти. Все было мирно, мы, добропорядочная молодая семья, не вызывали подозрений, полицейские не вызывали сильной антипатии, и мы спокойно позавтракали в одном из кафе, что открываются в столь ранний час. Проезжая сквозь город, я смотрел на людей, дома, пытаясь уловить признаки другой страны. Ничего особенного не увидел. Настоящий суверенитет поселился в национальном языке на рекламных плакатах, на украинской мови были расписаны рекламки и объявления, впрочем и среди них проскальзывали русскообращенные предложения.
   После еды мы тронулись дальше. Лаская свой дневник выводимыми рукой каллиграфическими каракулями, ибо на дороге трудно писать, приходится рисовать буквы, я записывал отдельные предложения, без мыслей стенографируя что-то из виденного, вне попыток понять происходящее, а просто занимая время. Когда была выкурена вторая сигаретка с листьями растения, стебли которого идут на изготовление пеньки, а семена на масло, путешествие погрузилось в плавное покачивание на асфальтовых волнах со скоростью 80 км/ч и впитывание видов новых земель. Пощебетали с Деней немного чуши, веселящей наши головы. Во время курения Деня обозревал взглядом все вокруг, расчувствовавшись тому, что был рожден на украинской земле, эдакий медведь, вдруг увидевший старую берлогу своих предков.
   Подсолнухи, влюбленные парочки, лошади, корова, стоящая около автосервиса мелькают перед прищуренными глазами, перемешиваясь с такими же образами вчерашнего дня. Мы едем молча, наслаждаясь ветром, перемигиваясь с Деней в зеркало, будто члены тайного общества, затем заговорщицки отводя глаза - я в окно, Деня на дорогу. Подпольность нашего с Деней сейчас сообщества росла из марихуанокурения, акт которого был выполнен несколькими минутами ранее, именно акт, действо, табуированное с некоторых недавних времен, когда трава была грубо втиснута в список наркотиков, не с 37-го ли года запретное сие пошло от американского закона Харрисона? переснялось позже почти всеми остальными в мире, нашими советскими органами, и теперь употребление марихуаны превратилось в ритуальный акт со многими тайными движениями под общественной надстройкой, цивилизованную форму принявший только в Европе.
   Какое-то время не могу писать, потому что не хочется; я же на отдыхе, черт возьми.
   И повторяются лишь пиво и кофе на коротких остановках у придорожных кафе.
   Кроме всего прочего, Украина встретила нас рекламным плакатиком конторы, занимающейся шиномонтажем, со странным, удивительным названием "На конопляной" и характерным логотипом в виде листочка растения конопли - этот плакат, у которого мы остановились, открыл наш фотографический отчет об отдыхе.
  
   Наконец, мы доехали. Краешек моря уже виден, внутри всех нас легкое возбуждение, которое, трансформировавшись из ожидания, заполняет собой приятным таким ознобцем, властвует и раздирает.
   Прежде чем добраться до города, Феодосии, уже упоминаемой мною, имел место быть один эпизод, связанный с вмешательством внешних сил во внутренние ощущения Дени, когда почувствовав на повороте дороги беспокойство, он не стал гнать, хотя и дорога была открытой, а поворот не крутой, но внял шепоту, наверное, монад, перешедших от древних предсказателей и экстрасенсов по типу Ванд и Нострадамусов, а может от великих творческих мистификаторов и угадывателей по типу Жюль Верна, Артюра Рэмбо или Уильяма Блейка, хотя возможно, это был лишь намек ангела: на повороте на нас неслась какая-то иномарка, перепугавшись собственной дерзости, она не знала куда прижаться, и Деня вырулил на обочину, чтобы проехать мимо, увлекая и спасая идущие за нами пару автомобилей, сидевших на хвосте - у Крыма нет широких дорог, чтобы быть безрассудными.
   Феодосия, впервые увиденная греками и тут же прозванная как "дарованная Богом", которая вот уже более 2500 лет не изменяла себе в имени, может лишь на какое-то время преобразилась в Каффу, более удобную в произношении для татар, в свое время ее завоевавших, открылась нам развалившейся в ложбине, опоясанной горами с одной стороны и Феодосийским заливом с другой, как уставшая добрая баба в гамаке, помахивая платочком, будто зазывая...
   Атмосфера отдыха чувствуется сразу. Мы остановились в центре города, чтобы поменять немного денег, прошлись по улице в поисках обменника, и все люди, попадавшиеся нам на пути, казались своими, беззаботными типами в подвешенном состоянии между обычной жизнью и праздником. Посмотрев для жилья квартиру и затем пару комнат, похожих на норы, вокруг которых суетятся соседи, а хозяева заглядывают в глаза с выражением "ну вы же понимаете, что за такие деньги и лучшего придумать нельзя, а? вы же наверняка целыми днями будете пропадать на пляже, правда? а соседи... ну куда же без соседей. Постоянные клиенты", отказываемся от них и едем к вокзалу выбирать себе что-нибудь поуютнее. Спрашиваем у одного вороватого типа про возможность снять отдельный домик или хотя бы квартиру. Они тут все повязаны, эти местные жители. Полгода они сдают жилье, чтобы остальные полгода продержаться до следующего сезона. Его мысль начинает работать, чувствуя прибыль, сигарета перемещается из одного уголка рта в другой, он, наконец, определяется и везет нас показывать жилье. По дороге он случайно видит знакомую, дом которой может показаться здесь привлекательным для любого туриста, вот, удача, говорит вороватый тип и выбегает из машины за женщиной. В итоге - 3-хкомнатный частный дом с гаражом, шикарно (как нам сразу кажется) обустроенный и с сумасшедшей по своей природной органичности верандой, увитой виноградной лозой и окруженной множеством растений, среди которых наблюдаем огромный кактус. В придачу нам достается маленькая крымская собачка Чаппи, получившая от нас второе имя - агент Чапик, за свое активное лазание под столом, подсматривание за игрой "угадай, в какой руке у меня монетка" и лай на все, что происходит вне нашего королевства.
   Тихая радость наступает, как только решены все формальности, произведен расчет, и хозяйка уходит. Деня, наконец, расслабляется; сутки, проведенные за рулем, - жуткое испытание.
   При выходе от нас вороватый тип, который снял нам этот дом, шепотом сказал мне: "Ну, если там девочки нужны будут, то телефон мой у вас есть, звоните".
  
   История дома. Дом, который мы сняли, когда-то строил один грек и содержал в нем свой гарем (так нам и было сказано нынешними владельцами). Никаких фрагментов классической греческой архитектуры обнаружено нами не было, но дух строителя до сих пор витал здесь, очевидно призываемый хозяевами в качестве естественной приманки. Тем не менее стоит отметить все-таки оригинальность во внешности жилища, чешуйчатыми, как у рыбы, стенами и фресочной лепниной по высокому фундаменту бросающейся в глаза ненавязчиво и мило. Если добавить к этому окружающую дом каменную стену, украшенную зубчиками-бойницами в стиле древних крепостей, картина получится достаточно привлекательной. Сейчас этот греческий дом принадлежит семейной паре, даме европейского вида и ее мужу Володе, спокойному приветливому человеку, бывшему петербуржцу, переехавшему сюда лет пятнадцать назад, и сдается приезжим туристам по сносной цене. При нас в течение недели стена дореставрировалась строителями и Володей, и поэтому дом был всегда под присмотром; когда же ремонт был закончен, хозяева все так же приходили следить за порядком в наше отсутствие, Володя же заходил периодически просто так.
  
   Вымывшись, выпив по паре стаканчиков виски, купленного на границе, идем в центр города, который совсем близко, в центр, где вчера справляли день рождения Феодосии, и был, по словам очевидцев, чертовски красивый салют, а кроме него пьяные люди, драки, смех и другие атрибуты праздника, и, кажется, мы сразу же вливаемся в ритм отдыха. Радостно, огромная толпа народа гуляет себе, не принимая ни одного работающего человека, люди сливаются с морем, с музыкой, друг с другом, отсутствие какого-либо отрицания на лицах, как отличительная черта людей летнего морского города, - этакая забава: устроить сборище подобных людей, обставить это хорошей погодой, теплым морем, развешать серпантин электрических огней... Город стоит здесь уже с VI века до н. э., и все это время тут подразумевается возможность отдыха? Мне нравится. Мои улыбки в попытках проникнуть в природу отдыха...
   Набережная светится как настоящий Лас-Вегас. Деня придумал слоган для таких мест, которые похожи на красивые обертки шоколадных конфет, ожидающих своих покупателей, блестящие огоньки, словно кричащие - "Трать деньги, трать деньги" После сумасшедшего аттракциона, где мы вдвоем с Деней крутились, будто в адской вертикальной центрифуге, не понимая, что происходит, оря и смеясь, как самые дикие люди - Светка успевает снять на пленку наши ноги, когда нас вертыхает вокруг себя, - трезвеем, превращаясь на мгновения в маленького Тему, восторгаемся по-детски всей этой возбуждающей карусельной ерундой, и ходим дальше с огромными глазами. Маленький Тема нам рассказывает свои впечатления от катания на детском мотоцикле, а Светка следит нас всех, улыбаясь, как заботливая курочка с цыплятами (Деня кажется таким большим бройлерным цыпленком). Очередь в караоке... Что за долбанная чушь? Глаза едва верят в очереди для того, чтобы попеть в телевизор. Как всегда на теплом побережье, отовсюду раздается городской романс и криминальная лирика, странно любимая народом, слышится неизменный Михаил Круг, неизменный при жизни, оставшийся неизменным после смерти, кто будет неизменным и по разложении праха в могиле, словно кто-то где-то записал его имя золотистыми залихватскими буквами в стиле шансон на неопределенное время, но пропуская это мимо ушей, все равно хорошо.
   Берем вино и возвращаемся домой, на сегодня хватит, дорога и все такое, после чего нужно немного поспать. Возвращаемся на такси, так как не помним обратной дороги, хотя ехать менее пяти минут. Пора спать, впрочем, сначала нами разрешается бутылка вина на ночь - затем спать.
  
   3.
   Путешествие предполагалось мной в том числе и как возможность попробовать понять, что же нужно: работая целыми днями, выматываясь, превращаться в зомби в контрасте с сейчас, когда везде легкость и веселье. Ради ли этого? Понимая, пока не чувствую ничего, кроме желания пить вино и трогать море. Смотреть на красивых девушек. Дневник смотрит на меня чернильными зигзагами, то улыбаясь, то морщась; ему я перепоручил проследить это время.
   Где-то в душе я гедонист. Не испытывая раньше постоянной радости, теперь хочу ее действительно; гулять, отдыхать и наслаждаться этим. Такой-то гедонизм. Да пожалуй, что и все вляпываются в этот мирный, прикрытый неразвратностью, прибранный и ухоженный бардак, особенно приятный после занятой делами недельки, он набрасывает на плечи сухой теплый плед, включает музыку, наливает опьяняющего аромата и не спрашивая превращает вас в буржуа, оправдывая все вокруг в то время, как труд в душе слаб и покоен. Неужели так и пройдет отпуск? Без потуг проникнуть в природу отдыха? Пить, купаться, смотреть и крутиться на каруселях, а потом слушать глазами несколько экскурсий, и ничего не прояснить в своей пока еще не опаленной солнцем башке? Здесь, на месте, уехав за тысячу километров от дома?
   Встал, пошел налить себе вина с мартини.
  
   На пляже познакомился с девушкой, Деня скосил глаза в ее сторону, указуя мне объект, по-дружески подмигивая и уходя совсем, оставляя меня со Светкой и маленьким Темой, и я, все же превозмогши природную робость, подсел (благо был немного пьян), слегка, ненамеренно испугав ее, зачиная разговор, начал общение с ней, очень похожей на Натали Портман, о чем не замедлил сказать, пытаясь выскрести ей комплимент. Она оказалась из Москвы; никакой экзотики. К тому же не знает, кто такая Натали Портман. Но все же похожа, что сейчас устраивает больше. Стандартная, симпатичная, как многие москвички, она хорошо представляет, кто она такая, выказывает себя столичной штучкой, неторопливо совершая движения, курит, изгибается, озираясь, ненароком показывая свою стройность, ей нужно говорить приятные слова, она улыбается, чуть настораживается, если слышит незнакомое слово, понятие или описание, глаза как будто концентрируются, лицо застывает и внутри на секунду происходит работа, нужно порыться, провести аналогию или придумать ассоциацию по отношению к услышанному, но мудро пропускает это мимо себя, вспоминая о своей московской стоимости, ах, эти симпатичные москвички, даже простые. И тогда понимаешь, что ты уже работаешь на конкретную близость, общение ради общения здесь не получится, но погладить ее кожу, запустить руку в любимое ей тело, это остается и держит вполне основательно.
   Море забрало мою пьяненькую энергию, и я лежу без движения, собирая силы. Договорились встретиться с ней и ее подругой, взявшейся как снег на голову, такой светло-рыжеволосой крупной бабочкой, в баре "Камелот", если, конечно, они не уедут вечером в Коктебель, что километрах в 20-ти от Феодосии.
   Скатываемся с маленьким Темой с водной горки, о которую он болтается, ударяясь головой, а я чувствую от скорости лишь сморщившиеся сзади трусы, после чего идем к дому. Не спеша, как настоящие отдыхающие, хоть и пробыли здесь один день, но ощущение гармонии захватывает сразу, мы в своей тарелке.
   А вечером, сидя во дворе нашего дома, мы снова пили портвейн, наливая себя силой южного воздуха.
   Последующая ночь и прилегающее к ней утро - время безумия, время, когда открываются поры на коже для крика "свободы, хочу, всего". Понять природу отдыха, видимо, можно, лишь совершенно в нем растворившись и о нем не думая. Никаких мыслей, кроме "нужно двигаться". Мы доходим с Деней до состояния, нужного для движения, и идем в бар в моей надежде увидеть Н. Портман. Светка обижается на нас, потому что мы не берем ее, и подозревает в портмановской подруге сволочь и корову. Ее желания понятны и право на погулять у нее нисколько не меньше, чем у нас, но все же она остается с сыном. Ее жертвенность в дальнейшем будет казаться нам эпическим подвигом древних сподвижников.
   Н. Портман в баре не оказалось, но были другие; правда, многие заняты. Была Ольга, загруженная, не по южному каменная дамочка, желание веселить которую очень скоро отпало, и мы с Деней стали пить пиво, результатом чего был порядочный алкогольный занос в наших головах. Мы оказались в другом баре под названием "Пятый элемент", проходя мимо которого, услышали звуки AC/DC и Deep Purple. На входе нас встретила рыжая женщина с улыбающимся остреньким баловным лицом, которое вызвало в Дене охоту потрещать с ней, и потрещали бы, если не музыка. Мы сели за свободный столик, и Деня кричал "давай Планта", "Лед Зеппелин давай". Да, мы были выпившие. Планта не оказалось, зато, внемля нашему голосу, раздававшемуся со всех сторон и с небес, зазвучала Metallica, за что мы подошли к ди-джею пообщаться и поблагодарить его музыку. Скромно, но не без достоинства он отвечал "да это просто моя работа" и заигрывал со своей юной подругой, - ему-то было уже довольно лет - уже без всякого достоинства, но с веселым молодецким флиртом. Я танцевал: извиваясь, делая специальные движения, как змея, как будто сцепляясь со звуком, - так мне нравилось все это.
   Выпив еще, пытаясь подозвать, выспросить рыжую женщину со входа, на что официанты отворачиваются от нас в отрицании, не видим ее, заканчиваем и уходим дальше.
   Решение искупаться возникает так стремительно, что никакого времени на раздумье не остается. Появляются первые люди с первыми намеками на лучи солнца. Мы купаемся голые, словно никого нет вокруг, и голый я подплываю к типам, сидящим на пирсе. Трое, два парня и одна девушка с проветренным загорелым лицом с маленькими от соли морщинками, они поят меня какой-то дрянью темно-желтого цвета, когда я стою по пояс в воде, улыбаясь и разговаривая с ними. Я отплываю к Дене, и выхожу с ним на берег, когда эта дева, окрещенная Деней морячкой, приходит к нам, оставив двоих своих спутников, которые затем уныло кружат вокруг нас. Они не подходят, возможно, размеры Дени внушают им дорогу домой, а может быть они и сами знают, что девица ушла от них и это факт. Эти два типа похожи на сморщенные растения, серые, коричневые, без эмоций, они ушли с такими же лицами, с какими сидели на пирсе.
   - А твои кореша? - спрашиваем у морячки. - Ничего, что они ушли?
   - А ну их, пошли они куда подальше, - отвечает она с нетрезвой улыбкой. Бесшабашная дамочка, в голове у которой, похоже, не задерживается мысль, она живет этой минутой, пытаясь урвать от жизни кусочек радости, ведь, в основном, вся ее жизнь скучна, однообразна, она плавает в этом болоте, едва осознавая, что происходит, и вот, в какой-то момент чувствует свою, понятную ей радость.
   Мы идем втроем и берем еще пиво, пьем его, и во все время эта стремная морячка смеется как блядь, разглашая наш нетрезвый поход и привлекая своей заразительной доступностью. Я говорю о мастурбации, о моем желании подрочить, показывая ей набухшие штаны и трогая их ее рукой, на что она, посмеиваясь, смотрит так, как будто я показал носовой платок, не более; одновременно с этим Деня в своем пьяном угаре начинает грузить нашу подругу насчет конопли, и она вроде соглашается найти нам травы. Я же настаиваю на том, чтобы подрочить, и трогаю ее потихоньку, мало уже чего понимая, и по словам Дени, даже начинаю дерзить, о! Время от времени мы двигаемся куда-то, пьем еще пиво, и, наконец, натыкаемся на один из грязных городских общественных туалетов, куда я захожу вместе с ней, ожидая, когда она сделает свое маленькое дело, параллельно расстегивая свои штаны у нее перед лицом. Деня заглядывает вдруг в туалет со словами "долго ли?", потому что около туалета вьется любопытная старушка, которую Деня сдерживает; в это время морячка мастурбирует мне своим красным ртом, вдруг отпрянула при Дене, но с закрытием двери я притягиваю ее снова - "все под контролем, все нормально". Закончив, она говорит мне "встретимся вечером, потрахаемся?". Боже, я даже не помню, как тебя зовут; в беспощадном ритме роботизированного утра, открывающего все карты и отвергающего уже какую бы то ни было игру между полами, любое предложение звучит естественно, нежеманно, как кусок черного хлеба. Никаких приготовлений и спрятанных фраз, если сразу утвердить стиль общения, как открытый. Минут десять назад, когда Деня с серьезностью обвинителя спрашивал о траве, прикручивая фразы типа "смотри, не обмани", она, сдаваясь по-женски, говорила о том, что лучше поедет к своему ребенку, уже смеясь через минуту, как блядь.
   Времени после туалета я не помню. Помню лишь, как проснулся в такси с женщиной-водителем за рулем, которая так чудно выгоняла меня из своего автомобиля, говоря "Что это вы тут делаете? В моей машине?" - будто я обманом, а не останавливая ее ранее, проник на заднее сидение ее машины и ехал с ней таким образом. Когда сонный и еще нетрезвый я выбрался из машины, не понимая, почему на меня валятся эти вопросы (рядом оказалась еще старушка, как ведьма, материализовавшаяся из воздуха, которая отчего-то тоже спрашивала меня, что я делал в машине этой почтенной сеньоры. На вопрос "Куда же мне идти?", она ответила "Иди отсюда"), глазам моим предстал очень незнакомый пейзаж.
   Черт, я не знаю, где я нахожусь, наблюдая отсутствие цивилизации по правую руку, то есть вид равнинной степи говорил мне об отсутствии таковой, и несколько домиков по левую, в связи с чем у меня нет ни капли уверенности в том, что я вообще нахожусь в Феодосии. Начинаю подумывать о способах добраться до этого города. Уже порядком рассвело, и я двинул в разливающемся солнечном мареве в сторону ближайших домиков; спросил у проходящей тетушки "что это за улица?", хотя, что это могло значить для меня: название улицы в неизвестном мне городе другой страны? Только тут замечаю на своих джинсах пятна крови, непонятно откуда взявшиеся, сразу измучившие меня своим туманным сейчас происхождением, но объяснимые после в результате осмысленного анализа - в нашем ночном-утреннем купании я поранил себе ногу, и, не замечая этого, изгрязнил свои штаны - вид у меня был не самый располагающий к добрым отношениям: потертый, нетрезвый человек в мятой майке и испачканных в крови джинсах.
   Осторожно спросил еще у одного человека, как добраться до центра, умышленно избегая употребления названия города, в надежде на то, что из любого центра можно доехать до Феодосии. Деньги в кармане оказались, что не могло меня не порадовать; тут же вспомнил, что, выходя из машины, так и не заплатил водителю. Покачал головой и направился к автобусу.
   Автобус доставил меня до бойкого рынка, в котором я признал Феодосию. Уже лучше. При выходе из автобуса ко мне прилепился один тип, похожий в своих темных очках на жуликоватого подонка из подворотни. Разговор с ним быстро свелся к марихуане, которую он предложил купить тут же на рынке. "Ну а что, ты не куришь? - спросил он меня. И после моего утвердительного ответа, даже не ответа, а кивка, продолжил, - Я тут могу достать, если что. Здесь, на рынке" Вид мой, как я уже говорил, не располагал к намерениям добрым, но в отношении грязных делишек подходил как нельзя лучше, плакатом выказывая "Джаз может пускаться во всякие авантюры, стоит лишь рассказать о них в выражениях!". Забрав у меня, еще не совсем, но уже подсознательно подозревающего неладное, слишком легкое для хорошего окончания, на пару пакетиков листьев 90 гривен, в переложении на американские доллары равных порядка семнадцати президентам Вашингтонам, парень скрылся, оставив меня около своей знакомой продавщицы, якобы выступающей верительной грамотой нашей сделки. Прождав около 30-40 минут, мне стало ясно, что этот тип исчез. Я посмотрел на оставленную мне продавщицу с нескрываемой тоской и, сказав ей "получается, говно твой Женя (так он мне представился)", - она как раз что-то переставляла на прилавке со своей соседкой, говорившей мне зло "отойдите, молодой человек. Торговлю загораживаете", - пошел с рынка, не торопясь переставляя ноги.
   (сейчас, отрываясь от дневника, взирающего на меня с насмешливой укоризной типа "попался ты парень, как настоящий профан; а еще приплетаешь меня к пониманию природы твоего - ну ладно, не только твоего - отдыха, в то время как сам, забывая заглянуть поглубже в суть вещей и людей, явно выглядящих одинаково ненадежными в любом уголке мира, ведешь себя так поверхностно". Мой милый дневник, терпящий всю эту нелепицу и мат, я растворился, и ты обязан понять меня - это и моя природа; как ученый, я пробую ее на себе, и отрываясь от тебя, я должен сделать перерыв на перекур сигаретки, набитой конопляными листьями)
  
   История Дени. В момент нашего расставания после туалета, Деня все так же наседал на морячку по поводу травы, что и вылилось в обещание поехать за ней сейчас же, дабы достать пакетик-другой. Приехав на окраину городу, противоположную той, на которой в это время оказался я, с ее легкой руки он познакомился с братьями лет по пятнадцати, курящими дурь чуть не каждый день с девяти годков и наверняка знающими толк в растениях, пару пакетов которых и пообещали через морячку вытащить для Дени. Деня выдал им 100 гривен. Оставшись ждать один, даже не взяв в заложницы морячку, он просидел под лучами начавшего палить солнца почти два часа, в предвкушении подарка, но, осознав, наконец, тщету своего здесь сидения, встал и отправился домой ни с чем.
   Такие бывают случайности с двумя парнями одновременно по одному же поводу в одном городе, на разных его концах.
  
   Итак, я шел в сторону дома, погруженный в себя, спрашивая изредка дорогу. Остановившись около одного парня, я пытался описать место, где живу, называя улицу Стамова (он прищурился, вспоминая, где это) и для ориентира приплетая улицы Революционную и Карла Маркса, на что он показывал немного в разные стороны, и все это заняло минут пять разговора, через которые снова выплыла тема марихуаны, и он практически незамедлительно предложил мне купить пакетик. Вот уж воистину, если Джа хочет, то Джа хлопочет. Глядя на его спокойные глаза, не прикрытые черными очками, я соглашаюсь.
   Мы подождали его брата на микроавтобусе и поехали покупать. Прежде, чем отдавать деньги, я на секунду задумываюсь. Парни, наблюдая за мной, доверчиво говорят: "Не бойся, все без обмана. Сейчас нормально купим". Раз уж ввязался в это дело, подумываю я, нужно довести его до конца и отдаю пятьдесят гривен. И, действительно, купили, и поехали покурить. И вот потом-то я снова оказался в состоянии, далеком от трезвого. Что же это было? А была это настоящая хорошая крымская трава! Не особенно стесняясь, мы раскуривались на берегу моря. Эти черти, похоже, довольно прикуренные, лишь глаза выдавали их необычное состояние, а в мою коробку заполнила пустота, меня нещадно размазывало на этом солнце, и я забрался в кабину отсидеться. Они повезли меня домой, по дороге заехав на пляж освежиться. Купаться я уже не мог, впрочем, как просто двигаться, сидел и улыбался, выдавливая из себя доброту. Девочка Аня, откуда-то взявшаяся их знакомая, красивая больше, чем очень, приветливая и шутливая, как подростковый ангел, представилась мне, на что я сказал всего лишь "джаз" ("что вы такие странные?" говорит Аня; еще бы, девочка! конечно, мы не простые), потому что не только купаться, но и говорить я не мог, а мог лишь думать о доме, вокруг которого крутились все мои мысли. Как может притягивать дом, пускай даже временный! - это удивительно не в моем нетрезвом случае, но в общем человеческом, слишком человеческом (стаскивая последние три слова плагиатом от Ницше).
   (хочется смотреть телевизор, а не писать сейчас; и только мой верный дневник, примагнитив авторучку, держит, не пуская присоединиться к Дене)
   Мы договорились с парнями встретиться по поводу покупки еще пакетика через пару часов, как мне показалось, и они отвезли меня поближе к дому. Но ни через два часа, ни через три, ни даже через шесть никуда пойти я не мог. И домой я добирался вот уже так долго со вчерашней ночи, идя по дороге, как настоящий нарк с опустившимися руками, чтобы настолько быстро из него уходить.
   Дома я застал Деню, сидящего с Володей (Светка с маленьким Темой уже были на пляже), сказал "доброе утро", собрав все свои силы, и насколько это было возможно, быстро скрылся в комнатах. Когда Володя ушел, мы обменялись с Деней своими грустными утренними историями, после чего я вдруг показал и отдал ему в руки пакетик с листьями. Просиявший, он почти сразу сделал себе сигарку, но штука в том, что он не услышал моих слов из туалета, куда я заперся минут на сорок, "не надо целую"... Следующие часов шесть мы валялись на диване и пялились друг на друга с дурацкими улыбками, не в силах и без желания что-либо делать еще. На открытую входную дверь было предложено "ну ее на хуй", впрочем, потом закрытую Деней - мы добропорядочные граждане и представляем свою страну за границей.
   Небольшое отвлечение. Употребление здесь слов "блядь" и "хуй" вызвано всего лишь некоторым переходом в литературном русском языке к живому разговорному. Эти слова в среде творческой интеллигенции никогда не выходили из употребления, отправляясь лишь за поля писчей бумаги, но возвращаясь теперь изредка из писем в русло обычных восприятий. Другие матерные слова, пожалуй, не обладают пока еще тем восприятивным звучанием на бумаге, которое зачислило бы их в ранг может быть не приятных, но допустимых. К тому же употребляемые мной слова имеют забавный аромат, объемный в своем значении и старинной основе.
   После некоторого сна, когда наступал хороший теплый вечер, мы никуда не пошли, потому что занятие нашлось и дома.
   Черт, в голове что-то путаются воспоминания; надо было записывать тетрадку сразу, а не сейчас, после. Игра воспоминаний похожа на жмурки - схватишь мысль, а она оказывается не той, оборачивается наряженной куклой вместо ожидаемой тропинки, ведущей в горы. К чему я сейчас, записывая эти строки, вспомнил Н. Портман? и сразу девушку, удивительно похожую на Синди Кроуфорд, виденную потом на пляже в Коктебеле. Мне не нравится Кроуфорд, но все эти ее формы...
  
   4.
   Здоровый сон сменился бодрым утром, давшим мне возможность записать часть происшедших событий и еще раз подумать о сути нашего поведения, о его модели и предвосхищающих его причин. Утро бывает таким. Его называют "мудренее". Оно нужно для полярности и взглядов со стороны. Оно трезвит и настраивает на здоровый образ жизни. Не важно, утро это после великой депрессии или бодрое, оно крепко вселяется в голову, мысли начинают работать на понимание активности в жизни, на понимание жизни, как возможности как-то себя реализовать, ты уничтожаешь в себе негатив, реабилитируешь себя перед прожитым вчера и ищешь достойный выход для своего существования, немного испытываешь муки творчества, порой не находя, думаешь о том, как бы кайфануть от жизни или совершать поступки, которые определяют человека, как археолог раскапываешь в себе отпечаток вечности, несмотря на то, что ты мелочь, частность, но все равно пытаешься соорудить свой личный новый курс, как маленький Рузвельт, и эти несколько мгновений кажутся тебе истинными, честными, от них получаешь небольшой заряд для действий, либо для мыслей, и даже мысль "а шло бы все на хер" имеет основание, ты откровенен, ты мудренее.
   Мы собираемся на Золотой пляж, что в 10 километрах от Феодосии, забираем покрывальца, воду, машину. Питаемся по дороге в столовой, где пьем теплое крымское пиво. Производство в Крыму пива, видимо, осталось в состоянии зародыша, настолько оно дрянное - весь вкус, заботу и ласковый опыт забрало вино. Виноградниками утыкан весь Крым, любая равнина заставлена аккуратными столбиками, вокруг которых вьется виноградная лоза, паутиной окутывая все доступное пространство, сходясь в неведомом центре, и воображаемый паук потягивает ниточку за ниточкой, сигналит людям о созревших гроздьях - "готово". Только вокруг Феодосии расположены винодельческие заводы в Коктебеле, Солнечной долине и Судаке с его историческими (уже пустыми) винными погребами Голицына, отца русского игристого вина, прозванного по аналогии "шампанским", уходя далее в юг, натыкаешься на Массандру; пить доброе вино.
   При входе на Золотой пляж висит рекламная доска "море +9; бар +40" - напоминание о странной недавней аномалии, случившейся этим летом 2003 года, когда в разгар лета температура воды была около 10 градусов, что отпугивало туристов, а те, что приехали, сбегали на Азовское море, находящееся в часе езды от города, либо, наверное, грелись в этом баре. Нам греться нужды нет, и мы ищем место на песочке. Деня вдруг извлекает из кармана сигарету с листьями. Хм, что я говорил про утро? Мы идем искать место, где можно спокойно покурить, чтобы никто не тревожил нас своим видом, не нарушая церемониального акта курения. Повинуясь авантюрному правилу "лучше всех спрятано на самом видном месте", выбираем надземный через дорогу мостик от пляжа к санаторному комплексу, отдавая себя ветру и высоте в три-четыре метра. Оттуда просматривается почти весь пляж, неприкрытый деревьями. Смеемся своей выдумке, курим и спускаемся, испытывая легкую дрожь в ногах. Купаться - в удовольствие, загорать приятно; маленький Тема почти не выходит из воды, постоянно вытаскивая нас в море; Деня, не находя для себя возможным лежать на солнце более двух-трех часов, уезжает, бросая нас на растерзание жарким лучам солнца. Когда маленький Тема кричит на весь пляж "дядя джаз, дядя джаз" - мне недвусмысленно слышится "Джа, Джа". Да уж, улыбаюсь я себе.
   Терпеть жару становится все трудней, одно из развлечений - смотреть на девиц с открытыми сиськами - тоже становится невмоготу, и мы срываемся с места, ловим машину и едем домой. Деня уже дома, открывает нам дверь, улыбается.
   Вечером я еду на другой конец города на улицу Степаняна (у Тиграна, нашего тверского армянского друга наверняка возникает кое-какая улыбка на лице от этого названия) встретиться с Саней Г., который должен был приехать из Москвы днем раньше. Он забрался в такие дали, что уже через пару дней решил съехать оттуда в Коктебель. Дома его не оказалось, и я коротаю время за пивом в ближайшем баре то время, за которое он не появляется, но в надежде, что он прочтет оставленную мной записку, я намереваюсь пройтись вечером в бар "Камелот", облюбованный нами с Деней в предыдущий раз. Когда, вернувшись домой, я намекаю о том, что пойду прогуляться, Светка испытующе смотрит на Деню, но он, склонив голову, говорит, что останется дома, хитрый курильщик.
   После того, как мы скуриваем немного травы, выпиваем вина, я иду в ночь, осторожно ступая на раненную ногу. В баре, наблюдая веселящуюся толпу, я хочу быть другим, хочу быть независимым, загадочным, неузнаваемым прохожим, сидящим за столиком с бутылкой сухого вина и единственным бокалом, посматривая на всех взглядом знающего жизнь человека, веселитесь парни и девы, я буду лишь свидетелем вашего праздника, стратегом, остающимся всегда в тени, о котором вспомнят спустя годы историки. Саня Г. и его девушка так и не видны на горизонте входа, когда большая часть бутылки уже выпита, но вдруг видна девушка-стриптизерша с неизменным кошачьим взором, двигающая себя на сцене, своими бедрами и голыми плечами на глаза всей публики, внезапно соскочила с эстрады, спорхнула, замыслив атакующий ход, пробилась сквозь несколько столиков, оказываясь возле малозаметного наблюдателя, стратега в яркой белой майке с почти опорожненной бутылкой сухого вина, она неисповедимыми путями возникла около моего столика, выдавая джазовое одиночество своими преступными сверкающими формами. Мисс Вильфам, чьим именем она прикрывалась и чьими подобными именами прикрываются все стриптизерши поднебесной, сначала легла на мой стол, чудом не задев бутылку, сигареты я успел отодвинуть, взмахнула по мне своими длинными волосами, делая эротическую прелюдию, покончив с ней через минуту, увлекла, взяв за руку, на парапетик, тем самым раскрыв меня полностью и другой рукой сорвала с меня белую летнюю майку с надписью "Amsterdam", заставляя вспомнить о красном загаре, который показался смешным через конопляно-алкогольную призму моих мыслей, и не давая опомниться, быстрыми пальцами сдернула мои джинсы. Что делать дальше я понятия не имел, к тому же она сняла и свой бюстгальтер, что растеряло меня еще больше. Потершись об меня, ой-ой, резко вдруг присела и спустила вниз единственную сейчас мою одежду, к гулкому воплю той самой толпы, среди которой я был затерян, к хлопками тех, среди кого могли оказаться историки, должные вспомнить обо мне лишь впоследствии, одним махом сдернула мои синие трусы, обнажая белую незагорелую полоску ниже живота. Вот теперь я потерялся сам в себе, из стратега превратившись в эпицентр самого удалого боя; "о, у меня же такой маленький хуй" подумалось мне, когда со всей публикой я посмотрел туда, куда были направлены их глаза, мой бедный хуишко чувствовал себя никак не лучше чем я, а посему я прикрыл его одной рукой, ибо двух было много, а вторую расположил у глаз, конфузливо играя до конца (как однако звучит это слово в таком контексте) пантомиму скромного школьника, никак не Распутина с его огромным шлангом, улыбаясь окружающим визгам, когда Вильфам начала одергивать мою руку - что она хотела увидеть там? среднерусскую ли печаль, сконцентрированную в маленькой согнутой трубочке, или игру моего дружка, смятенного таким вниманием, только я решительно прикрыл все что было обратно, пока она, наконец, не накинула на мою шею свой серебряный лифчик и потащила, огибая столики, в темноту. Я успел натянуть на себя штаны и плелся за ней, застегивая пуговицу, даже не замечая ее блестящего зада.
   Не знаю, что подумали все люди, наблюдавшие мой уход в комнату для переодевания танцовщиц, не знаю, что подумал бы я, но воображение рисует смелые картины из легких фильмов, где вот он делается единственным избранным самой что ни есть роковой девицы. В каморке для переодевания оказалось еще порядка трех-четырех полуобнаженных девушек, испуганно уставившихся на меня, забредшего в их обитель, но привела-то меня сюда не жажда тел, а сама мисс Вильфам, и они смотрят на нас немыми рыбами, не представляя как реагировать. Девушка, притащившая меня (как легко можно захомутать парня, показав ему лишь свои оголенности и накинув на шею лиф!), в секунду стала другой, не вожделеющей кошкой, а обычной улыбающейся подружкой, которая хоть и была почти раздета, но стала еще ближе с этой своей простой улыбкой, со словами "спасибо вам большое, спасибо" - что мог сказать я? - только ответную благодарность, и прибавил зачем-то "давайте я пожму вашу руку", поцеловал ее кисть, подразумевая признательность за это приключение.
   Я ни разу не был героем, известным человеком, политическим деятелем или новым спортивным автомобилем, но когда я вышел из комнаты танцовщиц, на меня обрушились такие жуткие овации, что, допустим, Киркорову было бы неуютно находиться сейчас рядом с моим стремительным взлетом к всеобщему признанию и лаврам. Чуть подняв руку, смутившись, я прошел к своему столику, подобрал и надел майку, бейсбольную кепку и залпом выпил оставшееся вино, предварительно перелив его в бокал. Позднее, в следующие дни, я наблюдал подобные сцены с участием мисс Вильфам, я знал уже, что будет после ее несколько секундного или минутного приватного танца, что последует на землю за рубахой и штанами, рассеивая самодовольные ухмылки на мужских лицах, воображающих себя настоящими мачо, раз их выбрала самая горячая девица, я знал, как в одно мгновение их трусы падут, и... мачо вдруг возвращались в свое обычное состояние, быстро нагибались подтянуть исподнее, отходили, никак больше не доверяясь девушке, и никого уже не уводила с собой мисс Вильфам в свои покои, захватив победным лифчиком хорошую добычу. Стоило ли корчить из себя мачо? Теперь мне понятна благодарность девушки и та живость, с которой меня встретили по возвращении из комнаты для переодевания, - игра в стриптиз эффектно завершилась.
   Я сидел за столиком, дымя сигаретой и уже не особенно поглядывая на дам, приходил в себя после обнажения, после Moulin Rouge, и говорил себе "так, так". Через минут 10 после моего выступления я услышал за спиной крики девушки с соседнего столика, приглашающие меня пересесть к ним, "а то, что это вы один сидите", будто до этого я был в компании развеселых гуляк. Я принял предложение, все равно нужно было вставать за напитком. За столиком оказались две дамочки, вернее дамочка была одна и не больно красивая, но веселая и простодушная, а другая была слишком юной для дамочки, потому и молчаливой, убегающей то и дело потанцевать и возвращающейся с какими-то знакомыми парнягами, впрочем, не напрягающими и довольно общительными. Девушки оказались из Москвы; определенно никакой экзотики. В голове возникает неоднозначность: если по всем курортным городам черноморского побережья и не только черноморского встречается столько людей из Москвы, то в самой столице нашей страны должно быть по меньшей мере пустовато летом? Но черта с два там пустовато, Москва, словно скатерть-самобранка, наскребает откуда-то новых людей на свои улицы и кишит ими, расталкивая к вечеру от центра по Варшавским, Ленинградским, Ярославским, Волгоградским и прочим радиальным шоссе и проспектам к окраинам, где усыпляет всех по многоквартирным домам.
   Выпив пива, потанцевав, я понял, что одна девушка не та, которую хочется флиртовать, а другая слишком мала (14), хотя размеры и говорили о зрелости, и быстро согласился поехать по домам, потому что силы оставили меня.
  
   5.
   Наблюдая сейчас за окном дождь на московских улицах, что льется в течение дня, я припоминаю и те редкие дождички, которыми встретил нас Крым, на самом въезде омыв наш автомобиль, и после увлажняя кое-какими ранними утрами воздух и самою жизнь, чтобы в рассветные часы вытолкать солнце на чистое, умытое небо, я смотрю на свой дневник, потрепанный в рюкзаках и сумках, старший меня и умудренный опытом существования в этом мире, и он покачивает своими пожелтевшими от времени листами, перечитывая только что описанную ночь, может завидуя немного, но скорее усмехаясь моей впечатлительности, сохранившейся спустя несколько недель, ведь я записывал в него лишь отдельные слова, когда происходящее было настоящим, не находя ни времени, ни сил отображать события и мысли сразу же. Пасмурное небо отыскало и бренчит на лирической, меланхолической струне моей винной души, но забудем об этом, вернемся к солнцу, выпьем немного вина на завтрак, положим дневник в сумку, дабы попробовать писать на пляже, зная, что не будет написано ни строчки, а вместо этого будет читаться Ерофеев (Виктор), все же привлекая его в свои свидетели.
   Итак, выспавшись, переспав прошедшую ночь, уложив ее в дивный сон, было ли? я поднимаюсь, и поднимаются все остальные, довольные солнечным днем и восстановившимися силами. Решаем поездить по окрестностям, посмотреть что есть что вокруг Феодосии. Деня уже снова горазд сесть за руль после суточного переезда и последующей пьяной ночи, и мы закидываем в машину вещи, книжки, воду, маленького Тему и самих себя, выезжаем, предвкушая красивые виды. По дороге перекусываем в столовой горячей едой и холодным розливным пивом "Оболонь", отчего становится хорошо и уютно внутри и продолжаем поездку, выбрав в качестве первой Мекки спутник Феодосии Коктебель.
   По дороге останавливаемся у горы Карадаг, более ста миллионов лет назад начавшую свое вулканическое рождение и застывшую через пятьдесят миллионов в каменном изваянии, приближаемся к ней, отмечая пасущихся коз на зеленой предгорной равнине и двух маленьких осликов у забора деревянного домика, которые стоят друг напротив друга, одетые в импровизированные седла из одеял, свернутых в несколько слоев, обмахиваются ушами от назойливых мух и выглядят мультяшными звездами. Мы забираемся с Деней и маленьким Темой на огромный кусок скалы, откуда становится видна прилегающая равнина, большой вмятиной открывшаяся перед нами, внезапно устрашающая своей глубиной; осторожно спускаемся вниз. Маленький Тема устремляется к козам, различая в них такую же природу, как и все здесь.
   Далее едем не торопясь, разглядывая горы вокруг, причудливыми формами напоминающие удивительных существ или классические треугольники, несколько раз притормаживаем возле красивых картинок и фотографируемся на всякий случай, пополняя фотопротокол отдыха.
   Коктебель открылся нам воротами винодельческого завода и тут же упрятал свои дома и домики за бурной растительностью, которой зарос весь, и приобрел с тем еще больше привлекательности, какую может иметь, например, сад. Мы расположились на галечном пляже, доставляющем моей истерзанной ноге немало хлопот, решать которые приходится с помощью тапочек и хромоты, но вода позволяет забыть о ране, окутывая ее теплотой и соленой заботой.
   Постоянно играемся в воде с маленьким Темой, перебрасывая его с Деней друг другу.
   Перед нашим привалом обнаружилась одна весьма привлекательная девица в компании с женщиной постарше, предположительно мамой, и маленькой девочкой, предположительно младшей сестренкой. Привлекательность ее заключалась в том, что она очень похожа на Синди Кроуфорд, упоминаемую мной ранее, ее схожесть усугубляется родинкой над верхней губой, а формы притягивают глаз, особенно когда она оглаживает себя, отлепляя галечный песок и камешки с загорелых бедер, и вдруг отвечает мимолетным взглядом, наверное, всем, потому что все и смотрят, заставляя невольно подумать о себе самом, как о тоже привлекательном, но на самом деле остающимся обычным, просто оказавшимся в обойме отдыхающих рядом, но все же расправляешь при этом плечи, ругаясь про себя на примитивную человеческую природу. То эстетическое удовольствие, которое получаешь от морских видов, дополняется красотой женского тела - так что же? - смотреть на красивых девушек, так, кажется, я говорил.
   Завидев на пляже парашют, я не могу удержаться от соблазна вознестись над мелочностью человеческого мира, обрести полетный восторг птиц, взирая с высоты на копошащихся людишек, уйти из зависимости от С. Кроуфорд (она же не нравится мне в телевизоре), обернуть эту связь в свою свободу, пусть видит (черт в моей голове щекочет пятки, подначивая на действие, перемещается затем в руку, в чернила, которыми я карябаю свой дневник, уже уличающий меня в не совсем чистоте помыслов; прошу снисходительно отнестись к этому черту, он всего лишь озорной мальчишка, - я к тому же позарился на парашют, воображая полет на самом деле). Деня взял фотоаппарат запечатлеть меня в воздухе и стоял, прилаживаясь к солнцу, время от времени поглядывая на С. Кроуфорд, которую тоже безусловно заметил, и заметил не позже меня, натыкаясь затем на взгляд Светки, которая, мимикрируя под Джима Керри из фильма "Маска", рукой показывает Дене отвалившуюся у него нижнюю челюсть.
   За сто гривен меня облачают в спасательный жилет, выдают по моей просьбе сандалии разбежаться по камешкам, и я стою, держась руками за обхватившие меня ремни, в ожидании чуда. Началом чуда была команда "поехали", катер тронулся, натягивая трос и увлекая меня за собой; разбежавшись, я оторвался от земли, чуть чиркнув коленом по гальке, и помахал в воздухе своим коричневым поджарым бородатым возницам, сигнализируя, что все в порядке.
   Оказаться птицей, парить, чувствуя себя в безопасности, над морем, улыбаться при этом, потому что иначе нельзя, проникаться абсолютной свободой, если не считать стягивающих ремней парашюта, видеть вокруг все, - во мне ожил Икар, воскрес с новыми силами, торжественно и победно подмигнув своему предку Дедалу, расцвел и уставился вниз, под ноги, поверить, что под ними ничего нет, а там внизу огромное море, разрезаемое катером, что тянет меня за собой, и Икар взмахивает руками-крыльями, взлетая на еще большую высоту. Я улетел в космос. Я видел пространство. Я видел огромный мир. В десять минут уложились рождение и смерть миллионов событий, но там - внизу, на Земле, а не здесь в небе, выбивая меня музыкальной темой свободного парения, где глупые чайки смотрят, смеясь. Если закрыть глаза, наступает иллюзия отсутствия какого бы то ни было места, только ветер расчесывает волосы... Через десять минут я приводнился далеко от берега, Икар во мне грусно усмехнулся своему второму падению в море, укрываясь руками от падающего на меня парашюта, и мой преданный катер подобрал меня тут же. "Ну как?" "Сумасшедшие ощущения" "Я пробовал эту штуку уже много раз, и все равно хочется еще" "Да, там лучше, чем на земле" Человек всегда обращал свой взор вверх в молитвах и тайных желаниях, надеждах и мечтах, представляя, что там отыщется вожделенная манна, представляя, что там уж точно лучше, горний мир, куда если не попасть, но заглянуть, хочется каждому, забывая приглядеться к себе. Я узнал это. Я видел свободу. В попытке понять вечные устремления к небу...
   Я возвращаюсь к месту радостный, возбужденный (Кроуфорд скорее всего не смотрела, но, кажется, уже черт с ней. Она вскоре ушла, обернув себя легким прозрачным платком по типу парео; до этого же неловко, смущаясь, загорала без верхней части купальника, прикрываясь маленьким полотенцем - точь-в-точь девчонка из пионерского лагеря).
   Высохнув, мы собираемся ехать дальше. Нас ждет Судак, закованный в симпатичный оскал горных массивов, кажущийся маленьким из-за этого и вместе с тем изысканным, ограненным по правую руку старой Судакской крепостью, сохранившейся почти полностью, которая притягивает сейчас, но к которой мы вернемся позже. По дороге снова останавливаемся фотографироваться на фоне величественных гор (Крым ждет вас, дорогие путешественники). На пляже в Судаке очень много детей - здесь находятся детские пансионаты. Мы бредем чуть не на самый край пляжа, не забыв завернуть в кафешку пообедать, где валяемся на высоких диванчиках, покрытых коврами. Самый край пляжа представляет собой грязный кусок суши, перемешавший и песок, и гальку и мусор от туристов. Наши туристы все-таки порядочные свиньи, до сих пор не отделавшиеся от привычек советского социального образа жизни "не мое и ладно", а потому позволяющих себе мусорить где угодно. Купаемся, но задерживаться здесь не хочется - к неудовольствию маленького Темы, которого интересует только вода.
   Время подкрадывается к вечеру, едем домой, не забыв по дороге прикупить пару-тройку литров вина. Когда пьем вино у себя дома, заходит Саня Г. с Настей. Они прочитали записку, оставленную мной вчера, и пришли в гости. Посидев немного, пошли домой, предварительно договорившись со мной встретиться на набережной через пару часов. Выждав эту пару часов, покурив с Деней, не предлагаю ему пойти со мной, зная, как отреагирует Светка. Деня сам пошел спросить ее реакцию. Отрицательно, джаз, он остается, но на большее все равно рассчитывать не приходилось, поэтому пойдем одни, встретимся с Саней Г. и Настей, да и замутим что-нибудь с ними, все время наше и вся набережная в нашем распоряжении, стоит лишь пойти, прогуляться, увидеться, зайти выпить, послушать может быть и нечего, но раздувая мехами собственной печени алкогольный пламень в голове, потанцевать вероятность вполне существует, а там и улыбки, и радость, и праздник, пройдемся, джаз, туда, ведь мы на этом свете, на этом отдыхе, окрашенном в палитру мягких южных тонов, в бирюзовый, теплый пастельный желтый и розовый, примешивая ко всему этому много небесного кобальта, открытого и оставшегося в наследство всем от Пьеро делла Франческа, мы проведем с тобой еще один вечер, пройдемся, узнавая темы Гогена, отдаваясь их безмятежному покою и вбирая ароматы ночи для будущих записок.
   На встречу с Саней Г. и Настей я опоздал. Записывая строками выше всю эту чушь, я не мог не опоздать, к тому же перепутал входы на набережную. Моя задержка пошла на пользу Сане Г., он сидел и пил пиво, и уже немного преуспел в этом, потому что начал чаще говорить, на что Настя улыбалась своей открытой неиспорченной улыбкой. Вот и джаз, сказали они, пошли возьмем еще пива. Настя не будет. Но мы-то будем, джаз, попробуем нефильтрованного, виробленого в Украини, прохладного пива, льющегося после вина бальзамом, успокоительным настоем из знахарских трав, а? Конечно, попробуем.
   Бродим по набережной, выбирая место для проведения досуга.
   Решаем в пользу увеселительного заведения "Барон", название которого в голове у Насти воспринимается как "Вагон", у Сани Г. еще в одном околобаронном обозначении, я же выступаю за правильную трактовку наименования бара, в конечном счете ставшего нам пристанищем. "Барон" (название все-таки неудобоваримое, если только ты не являешься поклонником мещанского образа жизни, дешевых понтов и красивых дур с хорошей анатомией) не предоставил нам свободных мест на основной площадке на первом этаже, мы взбираемся на второй, где места есть, где спокойней, но и скучней, поэтому я чувствую, что придется пить, чтобы было чем заняться, напоить чуть-чуть джаза, Саня же Г. и так в нормальной кондиции, при нем девушка, и скучать он не имеет права, говорит постоянно, в то время как я заказываю себе виски.
   Такой шустрый, никак не северный, спокойный, неторопливый и холодный, а по настоящему субтропический, верткий, с выработанной улыбкой, готовый к услугам, в белоснежной сорочке, при которой становится и легко и одновременно неудобно за свое превосходство, выраженное в том, что мы сидим и заказываем, а ему приходится лавировать между столиками и выслушивать и записывать наши слова, он был похож на персонажа криминальной черной комедии, снятой в клиповом стиле, персонаж, которого должен играть только Тим Рот, этот официант за своей работой, он даже бокалы ставил на стол, играя, покручивая их и ловко двигая руками. При этом говорил что-то типа шуток, чем привел в восторг Саню Г., выразившему этому парню сразу же свою признательность за наблюдаемую профессиональную работу. Этот парень был не промах. Я так и не понял, сколько же чаевых мы в итоге оставили ему. Он подходил с неизменной улыбкой, приплывая, пританцовывая, принося виски, вино и пиво, успевал следить за несколькими столиками, и казалось, что удовольствия он испытывает куда больше, чем люди, заказывающие ему.
   Мы потанцевали немного, делать все равно было нечего, посмотрели выступления клубных артистов и один стриптизик в исполнении маленькой, но с хорошими данными танцовщицы, ну и все. Кажется, ничего интересного. Может быть лишь залп из двух небольших 100-миллиметровых пушек, установленных на входе в заведение, в честь человека, избранного в этот день бароном. Идем по домам, договорившись встретиться еще раз после. Я иду домой пешком, надеясь проветриться, поразмышлять немного. Нечь нежна ко мне, влюбившись, она заблудила меня, не пуская домой, запутала дорогу, критским лабиринтом выстроив дома на моем пути, но, благосклонная, усыпила возможного Минотавра, и я иду, не опасаясь быть жертвой. Парень, подошедший спросить закурить, поблагодарил меня за сигарету и, показывая глазами на мою майку с изображением листика конопли, шепнул "это хорошо".
   Подумать о пути домой и о пути земном.
   Спать.
  
   6.
   Я проснулся от страшного грохота, раздававшегося со всех сторон, со стен, потолка, оконного стекла и даже пола. Всадники ли Апокалипсиса неслись рядом с нашим домом, пугая и заставляя снова помыслить о духовном нашем начале, или, уходя от духовности и духовенства, зайти с другой стороны и подумать, может быть просто Юпитер забавляется, напуская на Землю гром, или дальше - всего лишь привиделся дикий сон? только грохот от всего этого стоял такой, что не спать, но просто лежать было неуютно, а потому я встал, оглядываясь на окно, смотря целостность оконного стекла и прислушиваясь к дому. Все встали и острожно выглядывали на улицу, где стоял этот грохот и лил сумасшедший дождь, который, впрочем, скоро кончился и уступил место солнцу.
   На пляж собираться не стали, во-первых, из-за пролившегося дождя (несколько сомнительный довод, но такова уж была наша природа в утро шестого дня отпуска и четвертого с половиной дня пребывания в Феодосии), а во-вторых, из-за того, что обгорели все (за исключением маленького Темы) в предыдущий день. Итак, чем же занять себя? За этой мыслью я намешал себе немного бурбона с коричневой мякотью персикового сока, отчего получилось пойло, хоть и достойное отдельного упоминания, но все же не достигающее тождественного равенства напиткам, описанным когда-то Венечкой Ерофеевым, таким несравненным шедеврам, как "слеза комсомолки", созданная или так и оставшаяся в мыслях "звезда Вифлеема", знаменитый "ханаанский бальзам", самым благородным ингредиентом которых было пиво "Жигулевское", а самым экзотичным - денатурат, но тем не менее коктейли эти при употреблении давали весь букет и аромат ощущений и надежд, так вот мой микс хоть и был создан из напитков более приличных, но ни в какое сравнение с перечисленными не шел, а потому пил я его, морщась, и в конце концов подлил в стакан красного вина, дабы успокоить ядреную жидкость, чем не только не привнес изысканности вкусу, но добавил очарования его отвратительности. Никакой метафизической составляющей не появилось в этом напитке, здесь не витал иудейский дух истории, ханаанских земель, может лишь только "средства против поверхностного атеизма", и Деня смотрел на меня, весело улыбаясь, пробуя на язык мое творение, возвращая его мне назад и выпивая свои напитки чистыми.
   Так бы мы и просидели, экспериментируя с различными дозами различного алкоголя, не успевая ни запомнить смесь, ни дать ей название, если бы не захотели перекусить, если бы не подняли себя, не оделись бы и не отправились в столовую с холодным розливным пивом "Оболонь", и не отведали бы там борщей, котлеток, салатов и прочей снеди, чем набили свои чрева и увальнями бы не совершили поход назад (по пути покупая вино). При выходе из столовой я настоял на том, что нужно купить экскурсии. Мы купили три билетика, оставляя Деню по собственному его желанию дома. Завтра едем в пещеры. Отдых не должен полноценно проходить без наполнения себя культурно-историческими слонами или слонами искусства того места, где он [отдых] проходит, и от факта того, что завтра мы приобщимся к знаниям и тайнам Крыма, я испытываю легкое возбуждение. Не только винные смотрины набережной будут сопровождать меня роковыми миражами, не только улицы от дома до магазина, от дома до пляжа, от пива до сексапильной красотки будут вести меня по празднику жизни, обтачивая мой мозг и эмоции на свой манер, забивая меня в маньеризм, декаданс и другие не-, поэтому завтра я обрету полет чувств и восторгов. На радостях (моих, по крайней мере) продолжаем пить вино на веранде нашего домика. Чтобы у кого-то при чтении не возникло впечатления о нас, как о просто пьяницах, скажу, что пили мы, изучая вино, подходя к процессу пития с исследовательским интересом, а потому выбирали вино всегда разное, и как кладоискатели пытались найти на дне бутылки крупицы золота, дабы обогатить себя новыми познаниями. Сомелье из нас, конечно же, не получатся, но тот настрой, с которым мы подходили к задаче опорожнения бутылок, был близок к специализации этих жидких экспертов.
   Деня спрашивает меня, каким образом я описываю его.
   - Да так и пишу - Деня, - отвечаю я. - Не знаю, может, когда буду переписывать начисто, обзову тебя как-нибудь иначе.
   - Назови меня Кеном, - смеется он (надо сказать, что мы немного покурили между вином, поэтому сравнения словно фонтанируют над столом).
   - О, да. Дружок Барби, может, я и назову тебя Кеном. А еще имена я обозначаю одной заглавной буквой, конспирируя наше общество.
   - Отлично.
   ...
   За душевными легкими разговорами и вином мы провели день. Вечером же к нам в гости пришли Саня Г. с Настей. Саня Г. пришел навеселе, Настя пришла со своей неиспорченной ярославской улыбкой, которая вызывала ответную улыбку и делала нас вежливыми, и если бы нам дать в руки по младенцу в тот момент, мы сошли бы за мадонн: я - рафаэлевская, Деня - покрупней, может быть тициановская, сказал бы я, будь я уверен в кисти его раннего творчества, но в любом случае мы светились во все время, пока Саня Г. пытался рассказывать о чем-то, начиная одну тему, бросал ее, перескакивал на другую и далее, ведь он был навеселе. Но на чем бы Саня Г. ни был, он лихо опрокинул несколько стаканчиков чистого виски, не обращая никакого внимания на наши стаканы, наполненные виски лишь на немного и дополненные яблочным соком, отчего его рассказы не становились более законченными. Смотря на него, "не хотите ли вы прогуляться в бар" предложил я. "Для этого мы и вышли" - было мне ответом. Деня смотрел на такой разговор, как будто выбираясь из своей засады: "не возьмешь ли ты меня с собой" сказал он мне. "Я лишь могу принять твою компанию", ответил я.
   Я знаю, мой верный дневник, на что ты сейчас обратишь мой взор, куда будешь поворачивать мою голову - вправо, на край стола, на тот край, где стоит недопитый бокал с мартини, этот бокал поднимается изредка и подносится к губам, уже не столько улыбающимся, как минутами ранее и дополнявшим образ третьей мадонны, завершающий наш триптих, к губам Светки, принимающим сейчас выжидательное выражение, больше подчеркивая глаза, вопрошающие к Дене - доколе? Не обвиняй меня в растлении отношений и забивании колышков в поленья семьи, в те минуты я был осторожен, и даже черт в моей голове притих, испытывая свое терпение, и испытал когда Деня стал одеваться вместе со мной, и когда Светка иронично говорила мне подыскать Дене тоже какую-нибудь подружку, и когда были даны честные обещания прийти домой в по возможности приличном облике, и вылез черт лишь тогда, когда Деня оделся окончательно, вылез и сказал моими устами "ну, если уж так, может, дунем на дорожку для легкости?" И дунули, и было нам хорошо, и Саня Г. дунул с нами, выступая машинистом паровоза, принимая на себя тяжелый локомотив и удерживая в своих легких, и только Настя забавно-грустно-весело смотрела на нас, воображая нас дурашливыми взрослыми; вот видишь, старик, я нашел светлое пятно в этом вечере - Настя была лучом, и не трагичным, как островская Катерина, а просто лучом. Так что пиши, я все знаю.
   В баре "Камелот", как-то облюбованном нами с Деней, было довольно густо. Мы добавили еще немного густоты в шумный вечер, заняли столик (о, тот же столик, который помнит прикосновения мисс Вильфам и моей белой майки; я улыбаюсь ему) и заказали пива. Сане Г. пива было решено не заказывать, так как задутый ранее в него дымный паровоз начал придавливать своим весом, склонять Саню Г. к связи со столом, к положению тела на стол. Мой же паровоз тянул меня на танцпол. А там я смотрел глазами на одну симпатичную особу, и она тоже улыбалась мне в ответ, но вот когда я обнаружил рядом с ней светловолосого хлыща, который заметно дисгармонировал с ней, но оказался около гораздо раньше, чем кто бы то ни было, был с ней уже за столиком - это я тоже заметил, - я почувствовал себя вправе смотреть и в другие стороны, сделав свою независимость показательной. Откажись от светловолосого хлыща, приди ко мне и получишь не только мою улыбку, но и все расположение - вот что теперь выражал мой танец. С другой стороны, какое странное освобождение получаешь, избавляясь от привязанности, ставшей уже необходимостью продолжать игру в перемигивание с одной персоной, какой свежестью веет вдруг открывающаяся вновь перспектива, оторвись ты от одних глаз и воззрись в окружающий мир; она не пришла ко мне, она продолжала двигаться на своем месте, предпочитая выжидать и продолжать улыбаться мне изредка. Что ж... Стоп, замечаю я рядом парочку пронзительных девичьих глаз. Так как я все еще смотрел в ту же с небольшой амплитудой сторону, хотя уже написал об освобождении, то мой взгляд, видимо, был воспринят небольшой компанией из трех юных девочек как адресованный к ним, и улыбка моя к ним, и поворот корпуса, и язык танца. И получал такие же улыбки в ответ, чего я не мог не отметить.
   Тем временем Деня стоял у края площадки, наблюдая за мной, и Настя стояла рядом, уже пританцовывая, Санин же паровоз все-таки завел его в тупик, на запасные пути и уложил его спать на наш столик. Склонившись, он мирно лежал на своих руках и отдыхал. Настя немного танцевала, пытаясь как-то провести вечер. "Хорошая девочка" сказал мне Деня, когда мы стояли в сторонке, дымя сигаретами. "Да, чистенькая такая". После перекура и пары глотков пива я вернулся к тем глазам, что были устремлены в мою сторону несколькими минутами ранее, и глаза приняли меня вновь, искупали в призывах, улыбались мне, и я не устоял. Они были юны, они были прелестны, свежи и раскованны. Светловолосый хлыщ все так же стоял на страже той девушки, отчего она опускала уголки губ, а когда я подошел к юным прелестницам, и вовсе загрустила (здесь необходимо дать некоторое пояснение. Никоим образом не хочу сказать, что девушка запала на меня сразу и навсегда; она была достаточно эффектной, чтобы запасть на кого угодно, но дело в том, что до этого дня глазами мы пересекались два или три раза, когда я видел ее и подруг гуляющими по набережной, и она видела меня, более того, возможно, видела и мое выступление с мисс Вильфам, а поэтому не могла просто забыть моего джазового одиночества и заходила в бар "Камелот", в отличие от, например, Н. Портман; посему, теперь вполне естественно улыбалась мне). Три девочки оказались школьницами из Минска, аккуратные и симпатичные, они веселились в своей юности и были сначала угощены мной бокальчиками мартини (ныне школьницы употребляют мартини вместо мороженого), а потом приглашены за наш столик. К тому времени, как последовало мое им приглашение, Саня Г. все так же спал, сохраняя в неприкосновенности наш стол, Настя пробовала его иногда растолкать, иногда общалась с Деней, затем куда-то ушла, поняв тщету своего здесь пребывания, и столик любезно предоставил нам свои стулья.
   Когда тебе хорошо, нет иных мыслей, кроме тех, которые направлены на сохранение этого состояния или усиления его, состояние - наркотик, хочешь его, ищешь, как последний джанки, отличающийся, правда, законопослушностью, вот и сейчас мозг работает на удовольствие, причем, не на конкретное, а абстрактное, просто тебе все нравится и почему бы не догнаться в стремлении продлить это время, это не-утро, когда клетки, как сумасшедшие, качают эндорфин, и тебя несет, даже если ты просто сидишь и смотришь. Это разрядка.
   Катя была мила, общительна, улыбалась и не выглядела дурой, лишь юный возраст давал о себе знать. Алиса молчала, ей не нравился мартини. Лена улыбалась, но на слова реагировала едва-едва, она была еще более-менее весела (в компании с Алисой; нам приходилось общаться с Катей по описанным причинам) до того времени, когда за столом было трое мужчин (язык не поворачивается сказать юношей), хотя один и спал, и этого одного она обхватила сзади за голову, поднимая его и разглядывая, чем разбудила и вспугнула парня. Саня Г. с минуту смотрел на нас, на них, не узнавая ни в ком Настю, спросил меня про нее и пошел искать (она вернулась через полчаса, после чего вместе с ним ушла домой). Когда мы остались двое на трое, две девушки несколько потерялись - наверное, им нужна была компания из трех парней, они устали, они только сегодня приехали, проведя в автобусе много часов, и им хорошо бы попасть сегодня домой, дабы выспаться и не проспать пляж. Рассчитывать на молоденьких девушек нам отнюдь не приходило в голову по-серьезному, потому мы вели себя спокойно и добросовестно покупали им мартини (Алисе нет; ее мартини допивал я сам). Когда же я с Катей пошел в соседнюю забегаловку купить им бутербродов перекусить, вскорости к нам подошли и ее подруги, и начали тогда отговаривать ее от нас, уводить ее домой, выдвигая девичьи аргументы за женскую солидарность, им нужны другие и больше компаньонов (Деня, брошенный мной и подошедший чуть позже, шепнул мне "их что, напугала моя борода?". "Они просто маленькие, вот и не знают, как показаться взрослым дядькам" говорю я); говорили они, кушая купленные мной бутерброды, посматривая на меня, стоящего тут же за стойкой и пьющего от скуки пиво, пошли же, говорили они Кате, опечаленной тем, что ее вырывают из ночи, мы же с дороги, устали, нужно выспаться, добивали они ее и добили наконец, когда мы с Деней заказывали у бара водку и текилу для себя. Почему-то текила оказалась на несколько порядков дороже предполагаемой стоимости, чего нельзя было сказать о водке, но кураж, пойманный нами ночью, не позволил отказаться от этого мексиканского дива.
   "Все-таки уходите? Ну что ж, было приятно познакомиться, и, может быть, еще увидимся", сказал я им, засобиравшимся домой, на что Деня еще раз шепнул мне на ухо "Да дуры ведь; ну может быть только Катя". "Да, надо попасть домой" ответила Катя и поплелась за своими подругами. Все-таки довольно странна женская солидарность, отрывающая женщин от того места, где им неплохо чувствуется и есть желание пообщаться, солидарность, выстраивающая стены даже в пустыне (это образное выражение, воспринимать которое стоит как "даже тогда, когда им ничего не угрожает") Чего хочет женщина - это не вопрос, она скорее всего не полностью и сама осознает это, что-то преобладает сейчас, что-то завтра, нечто совсем конкретное, отвлеченное же, общее сводится к размытым символам, возможная панковатость имеет ощутимую опору, каким-то образом ощущаемую ей самой, мысли застревают между головой и промежностью, где-то в районе живота и она чувствует им. Ну, по крайней мере так кажется.
   Через пять минут мы вышли с Деней на пересечение улиц, намереваясь пройтись. Но вот увидели наших подруг, разговаривающих с какими-то парнями, улыбнулись этому факту - "ну-ну, ищите, ищите лучше; если вас не устраивает наше общество, вы можете найти себе типов похуже", заметив нас, они улыбнулись тоже, уж не знаю чему, затем, правда, продолжив свой путь. А далее мы увидели бар "Пятый элемент", оставивший в душах наших отзвуки хард-рока, а в глазах рыжую женщину.
   Мы приблизились к входу. Рыжая женщина узнала нас, улыбнулась, мол, что вы не заходите. Вообще-то нам и в "Камелоте" неплохо было, подумал я. Проходить внутрь мы не стали, остановились около этой рыжухи и начали говорить с ней. Говорил, в основном, Деня, я лишь стоял, подкидывая фразы, и смотрел в глубину зала. "Эй, джаз!" раздалось из глубины, удивило меня, повернуло мне голову, но так и не показало себя. Это ди-джей, запомнивший мое имя, как-то различил меня и призывал под свои знамена, но я решительно не мог пройти, я хотел оставаться на входе и слушать разговор Дени с рыжей женщиной, ибо разговор этот был редким образчиком игры, экспериментом сродни быстрым шахматам, когда на раздумье времени не положено, иначе можно плохо кончить, это была проверка пытливости ума и пытка непроверенной смелости, это была своеобразная трактовка и репетиция сценки из фильма "Обыкновенное чудо", где Андрей Миронов ненавязчиво, мимоходом говорил девушке "Вы - привлекательна, я - чертовски привлекателен, так что время зря терять?" ("Вот, говорю честно, как есть, хочу провести с Вами время" - вторя Миронову, как бы говорил Деня), на что рыжая женщина отвечала, смеющимися глазами зыркая на Деню, "Вы откровенны", и добавляя Миронову "У меня, между прочим, муж есть", на что получала от Миронова вопрос "А кто муж?", и от Дени - "Как это может помешать нашей встрече?" ("в самом деле" добавлял я), при этом Деня подкреплял свои слова умеренной, но казавшейся выразительной жестикуляцией, и, форсируя словесную перепалку, предлагал "Завтра в два". Ее лисья мордочка щурилась, не найдя что ответить, наши же лица выражали искусную невозмутимость, сохраняли маски и роли до конца, показывая обыденность фраз, произносившихся теперь, и она пала, ее цитадель подточили хищные ростки собственной любознательности, взращенной сейчас откровениями мирского Дени, цитадель дала крен в нашу сторону, и она выкинула белый флаг: "Ну, я могу завтра быть свободна пару часов, где-то с трех до пяти, а потом мне нужно на работу". Игра в нашу пользу! Тот стиль общения с открытым кодом, пересказанный мной в части текста, кажется, "3", касающийся испытания морячкой, был сыгран сейчас блестяще, тонко и озорно.
   Был пятый час утра. Мы возвращались домой еще не протрезвевшие, в меру усталые и улыбались: "Встретишься с ней завтра?" - это я, "Уж не знаю; я по мелочам не размениваюсь" - это Деня, имея в виду лишь пару ее свободных часов.
  
   7.
   Светка будит меня часов в восемь утра. Вот, черт, с утра, с пересохшим горлом от прошлой ночи - экскурсия в пещеры. Встаю, волоку себя в ванную. Так желаемое мной приобщение к истории, природе и культуре-шмультуре Крыма отзывается жуткой головной болью. Одеваю себя, смотрю на Светку с маленьким Темой, которые тоже не выражают особенного восторга по поводу предстоящей поездки, начинаю завидовать спящему Дене. Его сон кажется мне самой привлекательной историей. Знал ли он, что так получится? Навряд ли. В общем, нужно собираться и тащить свои кости к автобусу.
   Свежий воздух чуть привел меня в сознание, начинаю дышать полной грудью, но делать резких движений головой по-прежнему не могу, мы осторожно заходим в магазин за водой, колбасками и хлебом. К девяти часам подходим к Дому Офицеров, месту нашего назначения, группа уже в сборе, но автобуса пока нет, поэтому мы садимся на бордюр тротуара, и я сразу закрываю глаза в надежде поспать несколько минут. Светка, читая мои мысли, говорит, вздыхая, "Уже домой хочется". Я не могу толком говорить, мне нужно спать, но киваю, - домой мне хочется еще больше, чем ей, но сейчас проделывать путь назад для меня чистое безумие, мне нужно отдохнуть, посидеть, поспать, прикрывшись ожиданием автобуса... Минут через 10-15 автобус подошел. За это время я успел немного подремать, - хоть что-то; по крайней мере, смогу держаться дальше, забраться в автобус, найти место и завалиться снова.
   Час езды до первой пещеры спал, как убитый, Светка спала, как мертвая, и даже маленький Тема спал бездыханно, ровно, недвижимо; спала моя соседка по креслу и спал ее маленький сынишка, смотрели сны пара людей на местах впереди меня - это я понял по опущенному на мои колени креслу, многие спали безмятежным покойным сном, убаюкиваемые журчащей речью маленького, пухленького экскурсовода, приятным рокотом работающего двигателя и звуком шин, соприкасающихся с асфальтом, и если бы в этой компании заснул водитель, я нисколько бы не удивился этому, и никто бы нисколько не удивился, потому что все продолжали бы спать, переходя в другое качество, ведь серпантиновые горные дороги могут легко привести к другому качеству бытия. Мы забрались на автобусе на высоту около шести сотен метров над уровнем моря, дальше автобус ехать не мог, и до входа в пещеру все пошли пешком.
   Деня дома все еще спит.
   Около Мраморной пещеры скопилась огромная толпа народа, кучкуются группами в ожидании спуска, надевают свитера, потому что в пещере всего +9 - +10, мы тоже ждем, пьем воду и едим немного колбасок. Маленький Тема постоянно суетится, ему хочется поскорее зайти, и мне хочется поскорее зайти, потому что там прохладно.
   Наконец, мы внутри. Я проигнорировал верхнюю одежду, не взял в прокат и куртку и наслаждался прохладой, оздоравливался ей, дышал ей и начинал чувствовать себя лучше - таким образом, я на себе испытал целительные свойства пещеры, которые, по словам экскурсовода, имеют место быть, ибо насыщенный минералами воздух, низкая температура, постоянная и летом и зимой, естественная красота вокруг создают для животного организма хорошую здоровую среду обитания, в какой прожить можно и должно дольше среднестатистической земной жизни. Мраморная пещера впечатляет - такая дыра в горе; самая длинная пещера в Европе (а вообще самая большая в мире находится где-то в Северной Америке и протягивается на чертовы сотни километров). И, наверное, самая красивая, потому как такого богатства форм свисающих сталактитов, растущих сталагмитов, образовавшихся колон, озер, наростов, похожих на парафиновые свечи, трудно было вообразить. Хозяин пещеры - в каждой пещере есть свой хозяин, сталагмит, похожий на хозяина, образ, глядя на который сразу понимаешь, что это и есть хозяин, - смотрит на нас благосклонно, старый, он по-доброму относится ко всем, смирившись с туристической индустрией и электрификацией подземного царства. Перед нами открываются залы сказок, жемчужные озера, обвальный зал, фигуры Снежной королевы, мамонта, трех богатырей, чудовищного по размерам колокола, открывается концертный зал с амфитеатром и, наконец, оргАн, не с IV века, какие строились древними, и не с IX века, какие итальянцами усовершенствовались, и даже не орган XVI-XVIII столетий, доведенный немцами до совершенства, а самый настоящий природный орган, нанесенный каплями на вертикальной каменной стене, имеющий и меха, и трубы, и регистры, и голоса, но не деревянные или металлические, а созданные из кальцита, из которого сотворено вокруг тут все, издающий звуки при определенных условиях уже сотни тысяч лет; мы со Светкой фотографируемся периодически, маленький Тема постоянно убегает в первые ряды и двигается с зеленым мальчиком авангардом нашей группы. Однажды этот авангард увлек его, и он убежал не в ту сторону, на что Светка, как настоящий охотник, выследила сына, догнала и устроила небольшую читку, изгоняя из него шустряка.
   Рассказывать о Мраморной пещере займет слишком много времени, ибо она прекрасна, а читателем этих записок может оказаться человек, далекий от спелеологии, будет пропускать строки, ругаясь на романтические сопли автора, ждать описания пьяных ночей и дамского общества, азарта и похабщины, а не удивления светящимися стенами, медузообразными прозрачными наростами, происхождение которых до сих пор остается тайной, не удивления от того, насколько кропотлива и методична работа капель в чреве горы, работа на протяжении миллионов лет, насколько разнообразны краски скульптур, от бежевого до черного, от розового до жгучей охры... Она потому и называется Мраморной, что стены ее величественны и словно высечены из мрамора.
   Деня уже встал, наверное, завел машину и отправился кушать.
   Вспоминая слова У.Блейка "Вечность влюблена в творения времени", встреченные как-то в московском метрополитене, своеобразной рукотворной пещере, украшенной человеком, при переходе со станции Павелецкая-радиальная на Павелецкую-кольцевую, я признаюсь себе тоже во влюбленности в творения времени, а может и самое вечность.
   Деня позавтракал и едет теперь осматривать новые места для купания. Едет к черту на кулички, выискивая дикий пляж.
   Над нами несколько десятков метров горной породы, ракушечника, чувствуешь себя беспомощной крохой в такой обстановке, когда рядом видишь огромные каменные глыбы, что в свое время сорвались сверху, поддавшись неукротимости природы.
   Наше путешествие внутрь пещеры вскоре закончилось, мы выбираемся на свет божий, идем к автобусу, чтобы ехать к следующей пещере - Красной, в то время как Деня добрался до чертовых куличек, высмотрел пляж, где песок и немного людей, и теперь собирается купаться. Мы купаться не собираемся, мы намереваемся забраться в еще одну горную дыру, в темную, прохладную задницу, зловещую и красивую, хотя может и не такую красивую, как Мраморная, но без сомнения вызывающую тоже трепет, она притягивает нас, правда, автобус к себе не подпускает, останавливает его в километре от входа, и мы поднимаемся пешком по кручам и горным тропинкам, взбираясь чуть не на четырех конечностях, страдая отдышкой, - каково стремление загнать себя в дыру! - замечая отдышку у всех вокруг, и оказываемся, наконец, у входа, валимся на скамеечки отдохнуть, чтобы через десять минут пуститься в новое путешествие, вниз, в обитель Аида, окунуться вновь в дебри естественных таинств, в попытках понять природу, проникнуть открытым лазутчиком в извилистые ходы гор, увидеть индийский зал и тропу Грибоедова, увидеть варварское наследие человеческих посещений - отколотые куски скульптур, надписи, чуть не мусор - посмотреть затем на себя, на представителя людского рода в отражении реки, текущей в пещере, улыбнуться ей, сказать "прости", дальше в своем пути поздороваться с хозяином, по поверьям следящим спокойствие посетителей, когда вдруг может случиться паводок, и слезами в своих глазах он даст сигнал об опасности, прикоснуться затем к миллионогодовалому гному, гладкому от тысяч прикосновений, с черной лакированной шляпой, пройти мимо него сквозь узкую щель, загадав желание, и представить, что в это же время Деня сидит в заведении с армянской кухней, лакомится национальными вкусами Северного Востока, может быть делает несколько звонков в Москву по работе, так как на днях ему включили роуминг, пока мы слушаем "вообще, то, что вы видите - это всего лишь малая часть всей пещеры, остальные этажи расположены выше и ниже и вот там-то, действительно, по-настоящему красиво, дико, а от этого и ощущений больше. Для желающих посмотреть и почувствовать это, у нас есть возможность спуститься по этой реке на другие ярусы; все оборудование вам выдадут. Совсем недавно у нас так путешествовала одна старушка, которой на день ее рождения - семидесятилетие - родные подарили приключение вглубь пещеры с аквалангом, - часа четыре она провела в недрах земли, так что, пожалуйста", потом испытать немного холода, укутаться в свитер, окончательно протрезвев, ходить с раскрытым ртом и разговаривать шепотом. Маленький Тема успевает шлепнуться, измазать себе штанишки.
   На обратной дороге к автобусу мы рыщем в поисках водопада, на нашем пути снова крутые тропки, передвигаться по которым можно лишь опираясь или держась за ветви рядом растущих деревьев. Усилий по поиску оказалось не меньше, чем сам водопад - небольшой, но шумный, он серебристыми струями низвергался на камни, как будто сотни стрел выпускались с той стороны горы, летели и не долетали до цели, не получалось убить людей, копошащихся вокруг, топчущих куски скал, и они падали на камни, уже через двадцать метров превращаясь в тихий и мирный ручей.
   Дорога назад была легче и быстрее, мы пришли к автобусу, отдышавшись, собрались всей группой и отправились домой. Я уснул практически сразу, вероятно, как и Светка с маленьким Темой. Спать было удобно и уютно, особенно принимая во внимание тот факт, что ехали мы по дороге, на протяжении которой были выписаны буддистские формулы типа "природа добра по отношению к тебе", "любовь" и прочие приятные аморфные установки, появившиеся здесь с приходом буддистов, которые избрали себе эти горы для летних бдений, общения с природой, медитации и некоторого отшельничества.
  
   Два часа в автобусе - и мы дома. Деня встречает нас, довольный, не уставший, как мы. Мы начинаем кушать, запивать еду вином, может быть курим немного, и отдохнувший, я уже не прочь прогуляться, без каких-либо особых желаний или намерений, просто пройтись по набережной, что и сподвигает меня начать одеваться, сказать "я пойду, подышу перед сном". Ничего интересного в этой прогулке не было, а потому описывать ее смысла нет; лишь еще один взгляд на музей Айвазовского на улице Галерейной, вид закрытых дверей устыдил меня немного перед этим славным маринистом - уже который день я не могу заглянуть в музей, обвиняя леность, вино и бездумные дни, опускаясь во все это, оправдываясь затем, но так и поглядывая со вздохом на закрытые двери.
   Пару пива, обзор открытых барных площадок, в наступившей ночи я возвращаюсь домой, ощущая себя необычно ранним и домашним.
  
   8.
   Иногда чтобы продолжить, я беру сигарету или стаканчик пива, вот и сейчас закуриваю сигарету, сажусь за клавиши и начинаю щелкать ими, возобновляя ушедшую пору нашего путешествия, когда наступил день восьмой.
   Утро (смотря на строки своего дневника, так и кажется, что нет уже ничего интересного, но ведь только что, в предыдущих страницах я испытывал удовольствие от пещер, поэтому оставляю "видения" и "кажется" и возвращаюсь к изложению) подняло нас, одело и отправило сначала поесть (попить также пиво "Оболонь" или "Рогань"), а потом на пляж. Едем в места, разведанные Деней вчера, в дали, где песок и немного людей, в описанное место, что загадывалось как дикое, но по приезде оказалось, что не такое уж оно и дикое, потому что люди вокруг нас есть и они вполне цивилизованные. Одно из отличий от городского пляжа в пользу дикости - жары здесь приходится на человека раза в три больше, и воды больше, воды чистой, синей, и при всем при этом, жара стоит, действительно, жуткая. Через три-четыре часа находиться на солнце становится невыносимо, не спасает ни зонтик, ни постоянное купание, ни минералка, решаем ехать домой, чтобы хоть как-то сохранить и оградить себя от ожогов, что в конечном счете не очень удается, Светке приходится хуже всего, потому что солнце липнет к ней, распознавая более слабую по сравнению с нашей кожу, красит ее в розовый, щиплет своим ультрафиолетом и заставляет укрываться платками и майками. Солнце высушило нас, изголодало, и на обратном пути заключаем соглашение заехать на рынок, впервые выбраться по-настоящему за едой, - всю неделю пили только, пили, пили, и в какой-то момент нашего пития Деня признался хозяевам, скромно, по-мужски скупо, "Вы знаете, мы тут пьем", - отреагировали они хорошо, ибо не причиняли мы им никаких особенных с собой хлопот.
   Трава кончилась еще вчера, - теперь, наконец-то, перестанем тупить. Но пить бросать еще, видимо, рано.
   На рынок поехали после того, как Деня нашел у себя сто долларов; обрадованные примчались на рынок, начали ходить по рынку от лотка к лотку, пробуя фрукты и овощи. Когда купили соленых огурцов, чуть не съели их прямо на рынке, такие они оказались для нас вкусные, неземные, забытые из-за постоянного вина и винограда. Купили мяса, овощей, фруктов, прочего говна - вечером будем делать шашлык. Его должен был делать Саня Г., пообещавший в последнюю встречу устроить нам невиданный доселе праздник вкуса, но учитывая его последнее состояние, сомневаемся, придет ли. После мяса покупаем в магазине рыбу для Светки и горилку для нас - предстоит совсем другой день в плане блюд и алкоголя, и обволакивает странное такое возбуждение, словно у нас наступает праздник, но на самом деле ведь ничего нового, только еда, но с другой стороны, возбуждение присутствует и его никуда не деть, и я держу его за хвост, радуясь просто так и даже заигрываю со своим дневником, записывая кое-какие строчки (он ухмыляется, но вмещает с благодарностью четыре строки о пещерах и, склабясь, несколько больше строк о том, что было до них. Но ты же, помнишь, дружок, что и тебя я брал в пещеры, и ты вдыхал тот холодный воздух Архаичного, и ты был свидетелем моего волнения и волновался, наверное, не меньше, проникся ли ты в своих попытках понять природу странствий? так радуйся же сейчас со мной непонятному чувству, одолевшему меня из-за своей неизвестности)..
   А между тем, мы маринуем (ах, Айвазовский) мясо, мы делаем это сами, потому как Сани Г. не видно, параллельно запиваем время горилкой.
   Мясо удалось, воздух кружил голову мужчинам, то есть нам, а мартини кружил голову дамам, то есть Светке, веселый Чапик крутился под ногами, усиливая ощущение праздника, и в наступившей темноте наши сияющие глаза освещали нам дорогу и направляли движения. Решительно ничего не происходило из интересного или интригующего, но откуда тогда взялась эта заводная охота? откуда в нас проснулись бродяги? и отчего нам непременно захотелось снова погрузить себя в ночь? - вопросы эти высовывались из-за стопки жгучей горилки, бежали от спокойно прожитого вечера и дня и помахивали нам своими флажками "кажется, вы на отдыхе", но самое главное, они требовали ответов на себя, хватали нас за глотки и вытягивали в поход за поисками этих самых ответов. А потому, нехило выпив, мы пошли с Деней на диско. Это поисковое обстоятельство, это скаутское любопытство вызвало в Светке протест, на который Деня предложил воспользоваться им и пойти на диско вместо него, ну куда уж... Светка, наш домашний ангел, собрала себя, каким-то образом смягчила свой приговор против нас (жутковато это с нашей стороны), и отпустила без слов.
   Нам не было грустно или весело, нас просто влекло неизвестное. Можно ли обвинять нас в этом? Можно, но к чему? Присмотритесь к себе, обратитесь к своим потаенным мыслишкам, прислушайтесь к стуку жилки на левом запястье, пропитанная в этот момент алкоголем, что выбьет она вашим глазам, какой ритм пробарабанит в наступающей летней ночи?; но даже задушив возможного чертика, сможете ли высмотреть в себе ответ на вопрос, - а зачем же тогда вы выпили горилки, зачем постукиваете ногой в такт музыки, раздающейся из старенького радиоприемника, и почему, почитав вечерню, не ложитесь спать в южной теплой ночи курортного морского города?
   Это не обращение вас, не проповедь, это лишь краткая история культуры и искусств крымского лета, обволакивающая нас, теперь и вас, липкими лентами отдохновения. Она плетется за нами, идущими сейчас по набережной в бар, простыми добрыми парнями, развеваясь шлейфом пережитых описаний и надежд.
   В баре мы общались с пивными кружками, заливая глаза, я уходил танцевать, Деня подбадривал меня, прислонившись к каменной стенке, и нам было забавно. Смутно вспоминается тот вечер, люди, которых я наблюдал в своем танце;
   - Еще пива!
   из всей кавалькады лиц, кружащихся на танцполе, как-то выделились два девичьих, хотя даже не очень лица, сколько сами девушки, с которыми без всяких слов, знакомлюсь, танцую, говорю о чем-то;
   - Деня, давай еще по пиву?
   они оказываются из Минска, москвички кончились, - белорусские девушки номер 2, - танцую снова, когда они уходят и приходят снова, когда в промежуток, занятый их отсутствием, слышится:
   - Может еще по одной?
   - Давай.
   Они улыбаются, когда говорят "Хочется купаться", я составляю им компанию, не задумываясь и забыв о том, что не только плавки, но и трусы мои оставлены дома, но пока мы идем в ночное море (о, черт, кажется, я не предупредил Деню). Они скидывают свои одежды и бегут в воду в одних едва заметных трусиках, сверкая немного открытой грудной клеткой, смеются, радуясь своей смелости, и я устремляюсь за ними, сверкая немного своим белым задом, голый, даже не думая о смелости, плеск брызг встречает меня, освежает, принимает, бултыхает, мы купаемся, они визжат зачем-то, но так, наверное, нужно и выскакиваем после на берег, покрытые мурашками - я с замерзшей попой, они с шероховатыми сисями. Продолжая смеяться, они сообщают мне, что идут в другой бар, я не то чтобы обламываюсь, просто говорю, что зайду туда и ухожу к Дене.
   - Слушай, Деня, я только что купался с одними белорусками и договорился зайти в бар "Барон", где они сейчас. Сходим?
   В "Бароне", куда я зашел один лишь затем, чтобы их посмотреть, девушки танцевали с какими-то парнями. "Окей", подумал я и подошел спросить, что они думают. Они думали танцевать здесь и дальше, но мое предложение встретиться завтра в 18.00 на набережной у входа в бар "Камелот" приняли с энтузиазмом, оказываясь может быть из той породы девушек, которым просто весело общаться и встречаться со всеми и вся, наивно полагая, что парням и не нужно ничего более, чем пошучивать с ними и попивать вино; парни, которые танцевали рядом, так не думали, и один подошел ко мне с неромантичным предложением "эй, эта девушка со мной", девушки успокоили его тут же, назвав меня своим другом (размышления по этому поводу могли бы привести к разным выводам, природа же их существ ускользнет от анализа уже хотя бы потому, что обещания они давали с легкостью, ненавязчивостью и честностью).
   Мы возвращаемся с Деней в свой бар. Последующее время несколько спутало мои мысли. В мыслях сейчас выставляется знакомство с очередной парочкой из Минска (не удивительно ли?), другая мысль, приходящая извне, настойчиво тормошит, пытаясь разложить события в хронологическом порядке, но привнося в то же время еще больший хаос в структуру отпуска, и сейчас, пожалуй, я отгорожусь от этой внешней субстанции, проведу рассказ предстоящих нескольких часов, возможно, нарушая хроники, но сделаю так, чтобы швы этого сшитого куска полотна остались незаметными либо свободными.
   Итак, мы вернулись в свой бар.
   - Ну, что, давай по пиву.
   - Давай.
   Сидим, пьем пиво. Видим вдруг наших первых знакомых - школьниц из Минска. Они заходят в бар, их двое, они улыбаются, подходят к нам. Катя и Лена, те самые юные прелестницы, подсаживаются снова за наш столик. Мы пьем с Деней пиво, они, завидев нас, пробираются к нашему столику, когда мы перемигиваемся, замечая их, двух светловолосых улыбающихся девчонок из Минска, киваем им приветливо. Они подмечают нас, тоже приветствуют издали и подходят к нашему столику; по дороге немного танцуя, они задерживаются посреди зала, но не надолго, они уже помахали нам руками, и теперь продолжают путь к нашему столику. "Привет", киваем им мы, когда они замечают нас, "заходите", машем им руками, на что они реагируют и начинают пробираться к нашему столику. Они уже более покладисты, обе, и Лена улыбается достаточно мило, когда они присаживаются за наш столик; она улыбается еще на танцполе, где они с Катей немного задержались потанцевать. "Вернулись, блядь, все-таки", не без утомленного самодовольства подумываю я. Они, действительно, сели к нам, они заговорили о чем-то, и мы покупаем им мартини. Они начали говорить друг с другом уже когда только увидели нас издали, и теперь пробирались к нам, только чуть-чуть задержавшись потанцевать в центре зала. Нам ничего не оставалось делать, как приветствовать их, и мы были не против пригласить их присесть за наш столик. Две симпатичные школьницы, которые приехали из Минска пару дней назад, подсели к нам и были угощены стаканчиками мартини. Мы поговорили о чем-то, - они уже более покладисты, хотя и порыскивают глазами вокруг. Рыскание их глаз, уходы потанцевать не могли держать меня в ожидании, и я тоже вставал танцевать или за барную стойку -
   - Пойду возьму нам еще пива,
   и в один из моих походов за пивом я почувствовал прикосновение к своему плечу, едва различимое, мимолетное, будто случайное, оно сконцентрировало в себе весь мой интерес, собрало ощущения, с которыми я и обернулся - невысокая, аккуратная, короткостриженная, с правильными чертами лица и доброй милой улыбкой, она стояла, глядя мне в глаза, и протягивала маленького бумажного журавлика со словами "Вам. Приз зрительских симпатий". Вручила оригами, улыбнулась и ушла, не дождавшись благодарности. Я был сбит. Весь мой танцевальный свободный полет был сбит. Но это было приятно. Конечно, приятно, черт бы тебя побрал, когда тебе, стоящему пьяным у стойки бара, вручают бумажного журавлика со словами признания, улыбаются и отходят, не ожидая спасиба, - как это может быть не приятно, дурачок?
   Возвращаюсь на место, пряча журавлика в карман, тихонько рассказываю Дене о случившемся (наши школьницы пошли потанцевать), Деня одобрительно кивает головой. Дарительница танцует со своей подругой, светловолосой, высокой, тоже симпатично улыбающейся; неплохой крючок закинули они в виде маленького журавлика. Я беру их на заметку, тем более что журавль был уже не в небе, а в моем кармане.
   Две юные белорусские девочки, наши знакомые школьницы подсаживаются к нам за столик, подходят снова, задержавшись немного потанцевать, Катя и Лена, улыбаясь нам, но скорее себе, вернее вообще всему, музыке, движениям некоторому количеству алкоголя, который я принес им в виде мартини, присаживаются, что-то заговаривая, приветствуя и спрашивая о делах, и мы сидим с ними, прихлебывая пиво, посматривая на них, они ведь ничего, хотя и с молодыми мозгами, посматривая на их поведение и вид, я не забываю скашивать глаза в сторону, в ту сторону, где в танце кружит интрига, незнакомка, нет, две незнакомки с короткими стрижками и открытой шеей, но не забываю также поддерживать разговор. В перерыве разговора, когда наши школьницы вновь пошли на танцпол, я срываюсь в том же направлении, пританцовываю к незнакомкам, они улыбаются мне, они милашки, и найдя поводом поблагодарить девушку, я знакомлюсь с ними, - они из Минска (все же удивительные совпадения случаются порой), они учатся на врачей на третьем курсе медицинского университета, не глупы и красивы, и дальше мы танцуем втроем. Все происходящее похоже на рекламный клип, совершается с невероятной скоростью, все комично и стремительно, модерн, рассказанный Феллини, мы находимся в его Сатириконе, сатириазис определяет образ мыслей и поведение, я подвержен ему из-за всего этого, одни девушки сменяют других, понимаешь, что превращаешься в настоящего "хомо эректус" на этом отдыхе, но это отнюдь не регресс, это постоянное обращение в "хомо новус" с естественным развитием человеческой сущности, но в данный конкретный момент мыслей мало, они все находятся здесь, в танце, в музыке, в улыбках.
   В какой-то момент школьницы, те наши первые знакомые, что, завидев нас со входа, пробрались к нашему столику и подсели, улыбаясь и приветствуя, и сидят теперь с Деней, пока я танцую с другими, они секут, что я сейчас как бы не с ними, что я выскальзываю из их рук, слегка обижаются, о чем можно было догадаться по их взглядам, говорят Дене "мы пошли купаться" и уходят действительно (как я понимаю сейчас, когда выстукиваю эти буквы, слова девушек не могли означать ничего другого, кроме приглашения, кроме того игривого и ревнивого предложения, от которого отказываются только глухие,.. Деня же был увлечен смотринами меня, а я в свою очередь увлечен танцульками, не без оснований полагая, что журавль, который обычно в небе, на самом деле у меня в руках. А ведь согласитесь, как бы неплохо было искупаться в ночи - мне уже во второй раз! -с юными, живыми, чуть загорелыми обладателями качественных тел), на что Деня не реагирует, отпускает их, не договариваясь о встрече, обменявшись лишь стандартными фразами "может увидимся"...
   Что же было делать? Да, только это, это было единственным и естественным нормальным ходом - пригласить за свой столик врачей.
   - Ну что, может еще немножко пива?
   - Ага.
   Я прошу у нее сделать на наших глазах журавлика. Она делает его из салфетки, я сравниваю с тем, что у меня в кармане - они близнецы; девушки-врачи, наши новые белорусские знакомые номер 3, смеются нам, поддерживают наши шутки и шутят сами, они довольны и так же довольны мы.
   Опьянение доходит до приличного, ночь заканчивается, уже брезжит рассвет, когда мы допиваем свои последние кружки. С первым светом идем провожать девушек, они живут в Коктебеле, и сейчас направляются к маршрутному такси. Мы прогуливаемся по набережной, Деня с высокой впереди, громко беседуя пьяными шуточками, оставив меня со второй подружкой позади, предоставив нам более интимный поход, и я иду, немного обнимаясь и поглаживая ее, аккуратную, точенную, она улыбается, она целует меня в ответ, и перед уездом мы получаем от Дени и девушки горстку аплодисментов. Я договариваюсь встретиться с ними послезавтра возле музея Айвазовского у набережной в 22.00, каким-то неведомым образом избегнув завтрашний день, назначенный, как вспомнилось позже, белорускам номер 2, к сожалению моего дневника, который не прочь был позлорадствовать, окажись я в ситуации Фигаро, проучив меня таким образом (хотя по поводу чего? Мы вели себя достаточно корректно по отношению ко всем участникам играемого спектакля, все занятые в нем персоны не пострадали, но может быть даже получили какое-то удовольствие от проведенного времени, я благодарен всем им. Я закончил).
   Под утро (уже светит солнце) приходим домой, приходим тогда, когда Светка с маленьким Темой собираются уходить на пляж. Неудобно получилось. Чтобы не чувствовать себя неудобно, но скорее всего, чтобы доказать себе свою независимость, правильность, мужественность или еще черт знает что, садимся на веранде и продолжаем пить - дома постоянно припасено некоторое количество вина: сейчас то ли Черный полковник, то ли Черный доктор. Я напиваюсь до степени икоты, Деня до степени откровений, которыми рисует мне картины своей прошлой жизни, где жуткие факты складываются в разборки, превращаются затем в спорт, стрельбу, отливаясь пулями, переходят в духовное перерождение, реинкарнируясь в настоящего Деню, мирного, работающего, дружественного ко всем, отдаются во мне смешением давней истории, располосованной на нити, перевязанной после в узлы и распутанной наконец способом А. Македонского, и забытой, как сон; я не выдерживаю и иду спать...
  
   8.5 - 10.
   История Дени 2. Когда я не выдерживаю и иду спать, Светка и маленький Тема уже ушли на пляж, солнце окончательно встало, заняло собой все небо и начало заливать всю Землю, пробуждая к новому дню и новым свершениям всех на этом побережье, но только не меня и не Деню. Деня, пьянючий в хлам, через какое-то время берет машину и отправляется за вином, он хочет прикупить херес, так расхваливаемый мной недавно, он запал в мысли Дени, - массандровский, крепкий и терпкий марочный напиток светло-бурого цвета в классических винных бутылках из зеленого стекла, теперь хочет, чтобы за ним приехал Деня, и Деня едет, несмотря на состояние, сродни больному, сваренному жарой в пустыне верблюду, которому нужно идти в любом случае, он едет в магазин за вином.
   На обратном пути Деня останавливается около поднявшей руку девушки, чтобы подвести ее, подсаживает к себе, спрашивая куда ей нужно, на что получает неуверенный ответ "наверное, Вы не знаете,... мне нужно на улицу Стамова". "Я ли не знаю, где улица Стамова", - отвечает ей Деня, и ответ его звучит как приговор: ей придется с ним ехать; в другой ситуации человек, желающий добраться до дома, должен был бы обрадоваться такому удачному стечению обстоятельств, может быть даже поблагодарить судьбу за хороший подгон, но сейчас для девушки этот ответ все очевиднее, с каждой секундой оборачивался серьезной авантюрой, такой, как незапланированная беременность. Очевидность этого факта стала абсолютной тогда, когда Деня честно предупредил ее: "знаете, Вас везет очень пьяный водитель". Не то, чтобы ее успокоила прямолинейная открытость моего друга, но то, что это признание смирило девушку с ее роком - это объективная реальность, как с материалистической, так и с идеалистической точки зрения. Лишь некоторые причитания по поводу того, что у нее где-то там маленькая дочь, у нее заботы и все такое прочее, звучавшее как заговор, как молитва, должная уберечь ее и усмирить все вокруг, лишь слабые попытки отвлечь себя от дороги помогли ей перенести это маленькое винное автомобильное приключение. Высадив попутчицу на улице Стамова, Деня умчался по ней же вверх, не взяв никаких денег за поездку, ибо сделал он это из-за чистого человеколюбия и желания фривольной активности в жизни окружающего общества, поэтому честь ему и хвала.
   Вернувшись, Деня ставит машину, отпивает немного привезенного хереса и ложится спать.
  
   Сон наш краток: я поспал четыре часа, Деня менее двух. Встали мы практически одновременно, может быть мне кажется, что одновременно, может быть мы по сути и не ложились, просто выждали свое время, чтобы подняться к столу, возможно мы услышали в нашем чутком сне звуки из внешнего мира, но вероятнее всего мы проснулись оттого, что Светка с маленьким Темой уже пришли с пляжа, но итог один - мы встали, - и вышли на нашу веранду, где стоял свежепривезенный Деней херес, такой притягательный в нашей жажде, что мы пришли к нему. Оказывается, наше ночное опьянение никуда не делось, просто задремало, но было разбужено нами сейчас, когда мы вспрыснули его новыми глотками вина. К середине второй бутылки просим Светку, раз уж она собралась в магазин, принести нам мадеры - расхваливаемой мной ранее не в менее красочных тонах, чем херес, которые я с удовольствием привел бы здесь, имей я записанные тогда слова.
   Снаряды в виде двух бутылок мадеры прибыли вовремя (ну не ангел ли был с нами, не сверхчеловеческой ли природой обладала Светка? Мягкая, спокойная, невидимо давала нам свободу, оценить которую [Светку] нам еще предстояло), когда мы держались уже на последнем, как настоящие бойцы на границе, теперь же с новым подкреплением, а попутно стоит заметить, что крепость мадеры составляет порядка 19 градусов, мы закружили себя в новый хоровод праздничного танца и сидели, продолжая пить теперь мадеру.
   Наш последовавший за выпитой мадерой поход в центр города обусловливался не только моим договором встретиться с белорусскими девушками номер 2, но и разговором Дени, который произошел пару дней назад, когда мы почувствовали, что деньги никогда не бывают лишними, разговором с Москвой, с Руди, закончившимся тем, что Руди оформит денежный перевод из Москвы в Феодосию, дабы мы могли вести себя прилично на отдыхе, поэтому мы и идем. Идем снимать деньги. Western Union - удобная штука, позволяет нам стать снова обеспеченными. Деня заполняет нужные квитанции, причем заполняет таким образом: пишет фамилию, номер перевода, а всю остальную сопутствующую информацию, которая имеет в виду его индифферентность по отношению к компании Western Union, выводит без букв, одними каракулями, не имеющими не только к русскому, но вообще к языку никакого отношения, расписывается также, - и мы получаем деньги. "Заграница нам поможет!" - кричит Деня, смеясь. Я тоже смеюсь, потому что радостно и пьяно все вокруг; полные денег мы идем к набережной, покупаем пива, сигарет, времени до встречи с договоренными девушками много, потому мы и оказываемся у бильярдных столов около места встречи, потому Деня и устремляется к этим самым столам, теребит какого-то мальчика сыграть с ним, на что мальчик соглашается, но на немного денег? - да, почему нет, давай, - по пять гривен? - окей, кто разбивает? И вот шары рассыпаются по сукну, и начинают залетать в тугие лузы стола для русского бильярда, но не те шары, которые бьет Деня, а те, которые катает его соперник, поэтому Деня и сливает партию (а может быть даже две) и платит свои денежки удачливому пареньку, но не расстраивается результату, как истинный спортсмен получив удовольствие от самой игры, я же в то время вижу подошедших дам.
   Обернувшись платками, и только в купальниках, они появились на моих глазах такие же радостные, каких я видел их предыдущей ночью, но в дневном свете оказавшиеся менее эффектными, более юными, может оттого, что были неодетыми, может, так ложился на них солнечный свет, а может, это было лишь стандартное чувство второго дня, именно дня. Но они были веселы и задорны и с теми же привлекательными девичьими фигурками, а мы веселы и пьяны, поэтому мы сошлись вновь. Ко всему прочему оказалось, что я обещал им прогулку на катере. Не романтичен ли бывает человек по отношению к девушке, когда очаровавшись, предлагает ей прекрасную чушь, как выражался Пушкин, не прост ли и легок случается человек в ночи, когда луна, вино и музыка возвращают мечты и грезы, сам он становится порою мягок, добродушен, и даже великодушен, что так нравится девушкам, они же в свою очередь вдруг принимают всю эту романтику, подкидывают какие-то новые идеи, еще более кружащие головы и воображение, и в итоге получается сплав, единение, тайна, иногда сплетение рук, реже сплетение, например, тел, если остановиться на договоре о встрече завтра, не так ли? Так, в основе своей.
   Мы берем вина и идем на пирс, к катеру, который в громкоговоритель отрыгивает приглашения на морскую прогулку. Еще раз: мы веселы, юны, немного пьяны, они с парнями, мы с девушками, у нас романтический настрой и готовность проверить себя на предмет морской болезни. Катер загружает нас в себя, прихватывает с собой еще пару девушек и молодого человека, которого, как мы выяснили позже, зовут Сергей, или Серега, если быть более точными, усаживает на корму, по бортам, меня и Деню на нос, и запускает двигатель. Мы идем вдоль правого берега Феодосийского залива, радуемся ветру, волнам, солнышку на небе, над нами кружат вечно голодные и жадные чайки, а под нами то и дело проплывают стайки рыб. Откупориваем вино. Я предлагаю его девушкам, они пьют, оно не отравлено, оно поддерживает нас и наше состояние, немного поддерживает и разговор, но с этим чуть сложнее - странное дело при распитии спиртных напитков - Деня сразу откалывается от меня, знакомится с Серегой, угощает вином и его, особенно после его купания в море (двум девушкам, которые были не с нами, но которые купались тоже, почему-то вина никто не предлагает) и говорит с ним почти во все время нашего путешествия. Серега, крепкий, с вьющимися черными волосами до плеч, походит на женского соблазнителя, его движения уверены, но не показательны, в нем видна безденежность и рабочая монотонность. Катер довольно резвый, в один миг проходит мимо бывших укреплений времен второй мировой войны, - то ли ДОТы, то ли ДЗОТы смотрят на нас своими старыми, неопасными глазами, не способные уже причинить никакого вреда даже таким маленьким суденышкам, как наше. Берег красив, вдоль него я говорю с девушками, но на обратном пути разговор как-то сошел на нет; новая тема возникла у нас с Деней, неприметная, незапоминающаяся, похожая на серый поистасканный плащ клерка небольшой продуктовой компании, который теряется в толпе, когда хозяин идет на работу, и когда хозяин приходит с работы, также теряется в гардеробе двухкомнатной квартиры; наша тема касается прогулки и видов моря.
   Причаливаем, у нас осталось еще больше полбутылки десертного, и впятером мы сходим на берег, сползаем на галечный пляж, валимся все, продолжая пить вино. Девушки вскоре засуетились, так как становилось темно, они же были лишь в купальниках и платках, несмотря на мои увещевания в их хорошем стиле, выгодном виде и привлекательности, они непременно хотели пойти переодеться. Кроме всего прочего, оказалось, что я говорил им об аттракционе "Стела", суть которого заключалась в том, чтобы поднимать вертикально диванчики, расположенные вокруг стелы, на тридцатиметровую высоту и отпускать их вниз, затормаживая метра за три до основания, что вызывало визгливые женские крики и редкий мужской ор. Мы пошли с девушками на аттракцион, оставив Деню с Серегой, не захотевшими присоединиться к нам - они настолько прилипли друг к другу, что практически нас не замечали. Что могло последовать за аттракционом? Девушки, начавшие много называть меня джазом, щебетали что-то, обещали быстро переодеться и вернуться, дабы продолжить время, вечер, ночь, утро, вились вокруг, доставали свое вино из своих пакетов и распивали со мной, уходили в воспоминания своих маленьких жизней, извлекая шутливые минутки, сворачивали их в кулек, в который напихивали ассорти летних отдыхов, не оседающих во мне и моем дневнике, потому что их отдых не имел природы, а имел лишь листья, сносимые осенним ветром и рождающиеся заново с новым сезоном, что не есть плохо, но просто другое, изложение ли тому причиной? - не знаю, но их веселый лепет вызывал у меня улыбку, уводя из практических мыслей о дальнейшем времяпрепровождении в мир их рассказиков. Так было до тех пор, пока я не отошел попросить огня для своей сигареты. Мы двигались по набережной в сторону их переодевания, в сторону Дени с Серегой, я галантно нес их пакет в полотенцем, вином и кое-какой ерундой, которая обязательно должна быть у девушек, но мы не прошли еще пару десятков метров, как я изъявил желание покурить, на что они согласно кивнули своими головками и приостановились подождать меня, пока я добуду огонь. В пяти метрах от них, прикурив, я повернулся назад, но к своему большому удивлению обнаружил пропажу: девушки исчезли. Я хочу сказать, исчезли не все девушки на побережье, их было в достаточном количестве, но испарились те, которые только что, в пяти метрах были со мной, связанные общением, уже дружбой и своим пакетом, они пропали, словно провалились сквозь землю, потому что на земле их не было, сколько я не смотрел вокруг себя и того места, где их оставил. Подумав о ведьмовстве, я продолжил движение в том направлении, куда мы шли изначально. Деня с Серегой приветствовали меня одного, и на мои предложения совершить поиски реагировали весьма неоднозначно, мол, нужно ли мне это, отдаю ли я себе отчет в том, что потерялись они, а не я? серьезны ли мои намерения? с какого, собственно, перепугу я должен искать их и с какой целью: сексовать или разговаривать с ними? и если первое, то хер мне что обломится, а потому нужно забыться, взять пиво и пойти в бар.
   Мы и пошли в бар. Правда, все же сделали пробный заход до рекламного щита, якобы высматривая потерявшихся девушек, того самого щита, который гласил "я хочу зростати!", с изображением молодого человека, чье лицо не проявляло никаких устремлений; этот рекламный лозунг стал нашим выражением желаний, всех желаний, всех "я хочу", уравнивая в себе плотские наслаждения и утоление голода, принятие туалета, как основное определение, и жажды купания, хотения выпить и тягу к прогулкам, все, что можно было уложить в формулу "я хочу", теперь имело ярлык - "я хочу зростати".
   Идем в бар. По дороге Деня не смог отказаться от партии в бильярд, что задержало нас на неопределенное время, меня, Серегу и мой их пакет. На этот раз Деня был более удачлив, чем ранее и выиграл у парня - диджея, с которым мы познакомились как-то под звуки AC/DC в "Пятом элементе" и который сейчас крутился возле бильярдной в ожидании начала своей работы. Мы с Серегой не могли ждать полную партию и прошли дальше, за столик полюбившегося нам местечка "Камелот".
  
   История Сереги, рассказанная им под пару стаканчиков отвертки. Он поживает в Феодосии уже несколько сезонов, именно сезонов, так как с окончанием тепла уезжает домой, в Подмосковье, то ли в Королев, то ли Мытищи, то ли еще какой-то спутник, где пережидает скупую крымскую зиму, а затем снова возвращается сюда. Здесь у него кто-то есть из родственников, здесь он чем-то зарабатывает. По большому счету он ничем не занимается, просто ждет своего часа, ждет, когда его позовут, потому что он наемник. Крепкий парень, понюхавший пороху, курит плохие крепкие сигареты, которые чернят его зубы, девушек называет не иначе, как "малыш", и ждет своего часа. Когда следует предложение, он одевается в камуфляж, берет автомат и идет в составе спецотряда убивать. Такая жизнь накладывает отпечаток на личность, как все стрелявшие в людей солдаты, он измучен в своем рассказе, взросл, потому и курит крепкие сигареты и пьет и недоволен такой судьбой, но менять что-то навряд ли будет, ибо лазая по горам, потея, таская вещмешок, постреливая и теряя ребят из взвода, такие картинки из "Бедствий войны" Гойи, он все-таки зарабатывает. Показывает мне свою татуировку, обозначающую какую-то житейскую грусть, подзывает одним пальцем парня, показавшегося ему официантом, удивляется, что же этот парень не походит к нему и уже готов выяснить, в чем же дело, но берет себя в руки - душевная скорбь оказалась сильнее дурацкого превосходства.
  
   После двух стаканчиков отвертки Серега, похоже, совсем опьянел и засобирался домой. Я отпускаю его с миром и пожеланиями доброй ночи, сам же иду за Деней, заигравшимся в бильярд. Серега еще ненадолго подвисает с нами и уходит окончательно, оставляя нам с Деней почти всю ночь.
   Тот девичий пакет, который я таскал с собой целый вечер, исчез так же, как и его хозяйки - я оставил его за столиком, когда ходил за Деней, и теперь по возвращении не вижу его. Освободившись от всех призраков вечера, я могу спокойно пить дальше, Деня поддерживает меня, мы перемещаемся на столик ближе к центральной площадке слушать, смотреть танцующих людей, каждый день разных, может за исключением самой малости.
   Все повторяется. То, что происходит сейчас в голове, происходило уже некоторое время назад, животное чувство желания самки, желания вскружить себе голову, если не женщиной, так алкоголем, потому что тоже природа, и в эти мгновения человек не вмещает в себя ничего, кроме желаний, подавляя культурные, литературные, поэтические, живописные до пленэрестических, психологические, хотя психология удерживается в силу проявляющихся мотивов, исторические, научные, спортивные, все могущие быть привлекательными интересы, усыпляя разум и давая волю инстинктам, от дьявола ли?, оно над всеми в этой южной ночи, подобно бестелесным эгрегорам, владычествует, питаясь нашими вожделениями, а в замену подкидывает через музыку, напитки, движения, короткие юбки, облегающие брюки и майки, подчеркивающие спортивные фигуры, еще больше соблазнов, убивая персоналии в каждом участнике, всех превращая в спицы колеса фортуны, или колеса судьбы, или колеса любви, прессующего здесь людей в единое танцевальное месиво. Мы наблюдаем, мы пусты и полны одновременно, пусты, ибо безмозглы, и полны желаний; когда нечего говорить и ничего не думается, то говоришь любой увиденный бред, даже без намеков на интеллектуальность, стесняясь эрудированности, но и испытывая от этого облегчение, словно получил индульгенцию, потому что интеллектуальности, если разобраться, не так уж и много, словно выбрался из мохнатых лап развитого человечества, превратившись в вакханку, бездумную менаду, которой и надо только чувствовать полет, быть в состоянии внутренней радости и внешнего праздничного пофигизма, мы уходим в мир в стиле рококо, немного перемешивая в себе Бодлера для пущей чувственности, но и не забывая порой напустить на себя мужскую мрачноватость музыки Вагнера, когда никуда не смотрим, устаем и вспоминаем себя в обычной жизни, но не на много, потому что туда-сюда снуют симпатичные девушки, бар заливает шумная музыка и вот, кажется, пара дамочек за столиком в одиночестве, но нет, "мы не одни, мы ждем ребят", что не означает ни победы, ни повала, а всего лишь следующий оборот колеса фортуны.
   Ночь проходит в своем веселом ритме, мы пьянеем, танцуем, разговариваем, сидим, курим, немного устаем, Деня предполагает полу-вопрос, полу-ультиматум: ну что, давай, либо домой, либо подойдем к тем девицам? смотри. Те девицы, которых чуть раньше я показал Дене, сидели за пару столиков от нас, их было четверо, и подойти к ним требовалось от меня лично некоторой смелости, решимости, ибо выглядели они серьезно, но и достаточно мило. Под напором Дени, его повторяющихся либо-либо, я поборол свою робость и очень решительно подошел к девушке, стройная и хорошая фигура которой меня привлекла в первую очередь. Также решительно я пригласил ее на танец, поколебавшись пару секунд (видимо, мое предложение звучало действительно нешуточно), она согласилась, и согласием своим и появившейся затем улыбкой расставила может и не все, но порядочно точек над и. Мы остались с ними. Они - студентки из Киева, учатся в разных университетах и сами довольно разные, как оказались вместе - непонятно. Сидели, пили сок, танцевали иногда, Деня затеял спор с одной из них по поводу первородства русского либо украинского языка, уходящего в темную древность, мне же было лень вступать в какие бы то ни было споры, поэтому я перекидывался ничего не значащими словами с блондинкой, Олей, с которой танцевал, которая мила, домашняя, слегка шутит, чем возбуждает к себе интерес.
   Снова, в который раз встает солнце, повторяя свой круг, закручивая все туже спираль всеобщего существования, выезжает на небосвод в своей огненной колеснице, приветствуя нас опять, привычно бодрствующих с утра. Все повторяется.
   Мы идем по набережной, купаясь в лучах молодого солнца, как бы ненароком берем шампанского и усаживаемся в одну из беседок. Пьем с ними, лакомимся шоколадом, опять пьянеем, при всем при этом Деня никак не отцепится от своего спора, то приглушая его, то вынося на всеобщее обсуждение. Я разговариваю с четвертой их них, смеется, эдакая веселушка с мелко завитыми длинными волосами, она резвится, тоже таким образом возбуждая общение и интерес. Их пышная подруга облюбовала себе скамейку и спит сейчас на ней. Пьяный, я действительно начинаю уставать, отпускаю немного свои желания этих девушек, все равно сейчас уже ничего не светит, кроме солнца, но по инерции продолжаю играть и шутить; мы же на этом отдыхе.
   Восстанавливая последние несколько строк, мой дневник апатично водит мои глаза по своим листам, будто выполняет не священный обряд, раскрывающий тайну, а самый механистический из искусственных алгоритм, утомленно наблюдая за отсутствием новых идей. И мне нечего ему ответить, нужно пережить этот день, и завтра может быть принесет другие, свежие инъекции в наше мироощущение. Я хочу зростати, уже не привнося в это понятие никаких других смыслов, кроме заложенного рекламщиком, хочу вырасти из гравитационной земной зависимости, вплести себя в цепочку вечности, испытывая при этом не желания, но радость, смачивая горло шампанским на этом пути. Винный марафон продолжается.
   Когда заканчивается очередная бутылка шампанского (кажется, слово "шампанского" так созвучно гармонирует с Кьеркегором), мы идем провожать девушек до стоянки такси, чтобы они смогли уехать к себе в Орджоникидзе, небольшой поселок в нескольких километрах от Феодосии, где располагался их лагерь для отдыха. На стоянке, прощаясь, вдруг видим Серегу, он идет, все еще не протрезвевший, в нашу сторону, замечает нас и говорит "А я домой все иду. Прикинь, вчера забрали в ментовку, уроды". "А что случилось?" "Да ничего, шел просто пьяный, без верхней одежды, я же майку на катере забыл, вот ко мне менты и прицепились. Эй, малыш, ты уже уезжаешь?" Последний вопрос был адресован к одной из наших девушек, которая усаживалась в машину.
   Девушки уехали, договорившись со мной встретиться через пару дней, и мы идем с Серегой по утренней Феодосии, допивая еще одну бутылку шампанского, и наблюдая бодрую активность трезвого образа жизни, идем в сторону рынка, имея виды на возможную закупку травы. Музей Айвазовского на Галерейной улице до сих пор не дождался меня, не показал своих картин и стоит, спокойно посматривая. В своем походе мы оказались в какой-то забегаловке, в одной из тех, куда заходят исключительно выпить сто грамм водки, но мы заказали кофе (Серега - отвертку), потому что пить больше не можем, не хочется, пресыщение и сон завладели нами полностью, мы отпаиваем себя кофе, но и кофе скоро надоедает, потому что дрянной и невкусный. Деня с Серегой начинают объяснять мне приемы дзюдо в десять часов утра, я покачиваю головой, сейчас любая тема равнозначна по содержательности и глубине, потому что говорить лень, хотя иногда и нужно. Состояние наше было таковым, какое бывает, когда хочется звонить кому-нибудь, не замечая времени и расстояний, и поэтому мы набираем номер Тиграна, звоним ему в Тверь, но его не оказывается дома, а оказывается Люба, сонная бормочет что-то, едва узнавая, обещая передавать приветы, приглашая в гости и делая еще несколько подобных заявлений двум пьяным друзьям из Феодосии.
   Еще по чашечке кофе, Серега - отвертки, еще пара взглядов на зашедших двух девушек, одна из них являлась обладательницей очаровательной улыбки, к кому Серега не замедлил обратиться со своим вечным "малыш", и мы выходим на охоту за травой, места продажи которой Серега тут знает. Травы не оказалось, все, идем домой. Сил уже практически нет. Ходим как зомби, с красными глазами, лениво, томясь солнцем. Договариваемся с Серегой встретиться на пирсе, может ему и удастся вымутить марихуаны, прощаемся с ним и на такси уезжаем домой.
   Добираемся до дома, в который раз находя его пустым, только лай нашей собачки встречает нас. Около ворот нас ждет Саня Г. с Настей, они пришли сказать, что уже переехали в Коктебель, и сейчас такие свежие и трезвые контрастируют с нами, Саня приглашает на свой день рождения, который будет через тройку дней. Я киваю ему. У нас нет ключей, попасть домой мы не можем, но Деня знает адрес хозяев, у которых есть запасные ключи от нашего дома, и вчетвером мы идем к ним. Утро безжалостно, оно нещадно палит своим солнцем, наказывая нас за тот образ жизни, который мы ведем здесь, и свежие друзья как анафема сопровождают нас, но осознавать все это нет никаких сил, да и смысла, мы отдаем свои минуты, часы, дни, достаем их из кошельков личного бытия, расплачиваясь за свое время на земле, отдаем вечности, в любви к которой я уже признавался, покупая таким образом другое состояние, иногда приводящее к поэзии или откровениям, иногда к смерти, или как сейчас, приводящее к опустошению, словно мы отыграли сполна нашу отпускную партию, выложившись как следует, и теперь усталые можем сказать, что вино это не плохо, а всего лишь еще один опыт, как узор, собирающийся в калейдоскопе жизни, опыт, приобретение которого веселит и дает затем метафизическую оценку всей жизни, человеческого внутреннего содержания и грусти, и это без дураков. Могу задать себе вопрос, не правда ли то, что распитие алкогольных напитков растрачивает время, распорядиться которым можно было бы более полезно, не правда ли то, что наступающая порой после этого абстиненция, как в физиологическом плане, так и в духовном, более даже в духовном, выбивает из колеи, и вот тогда уж точно никаких возможных плюсов, и еще несколько подобных уже не вопросов, а как будто упреков, но отвечаю себе же "да, парень, все так, только разумно и трезво ли винить в растрате времени именно такой опыт, забывая обо всех остальных никчемных тратах; та веселость и легкость, сущие в вине, - это ли плохо? а грусть и размышления там же не есть ли предтеча внутренней работы? Без дураков, парень. Это протест против серости, протестантство против схоластики, да богоугодное дело, в конце концов, если, действительно, без дураков. Вклад в историю и культуру мира пьющих вино неоспорим, и не менее весом, чем деяния других людей, при этом других и вспомнить трудно, если не заглядывать за определенные границы, приводить примеры из жития святых и, возможно, некоторых политических деятелей" Ладно, пока остановимся на этом, пить много не хорошо.
   Деня зашел к хозяевам и, забирая ключ, еще раз признался в нашем пьянстве, "Вы знаете, мы тут пьем" сказал Деня, получил ключ, и все мы отправились к дому. Посидели с Саней Г. и Настей минут двадцать-сорок, поговорив с ними, попрощались и отправились спать.
  
   10.5
   Вот и наступил день, который повернул наши головы к спуску, если представить нас, допустим, горнолыжниками, взобравшимися на крутой склон и теперь смотрящими возможную трассу для спуска вниз. Это не столько аллегория, сколько осознание того факта, что мы дошли до некоторого предела, когда нужно осмотреться вокруг. Я начал осматриваться по пробуждении около пяти часов дня и заметил в доме Светку, на кухне разбирающуюся с едой, маленького Тему, который с неутомимой ребяческой энергией крутился тут же, заметил также отсутствие Дени, что несколько удивило меня, но в сонном состоянии не могло выстроить никакой гипотезы о его исчезновении. Вся картина стала яснее, когда я услышал некоторые слова маленького Темы и Светки, которая говорила "Тема, собирайся, пойдем погуляем", "Ну подожди, сейчас папа придет" - отвечал маленький Тема и добавлял мне в соседней комнате: "Он поехал за цветами для мамы". Черт возьми, у Светки день рождения! Мы в своем пьяном путешествии едва не проехали нужную станцию, где должны были задержаться и поздравлять, сделать праздник среди праздника, но настолько увлеклись этим своим воображаемым горным подъемом, что происходящее вокруг было лишь декоративной необходимостью, поддерживающей наше не-одиночество. Как неудобно теперь!
   Душ привел меня в порядок. Когда я вышел из ванной комнаты, где вся трезвость мира обрушилась своей жестокой нравственностью, через струйки воды колотила меня физически, приговаривая ай-ай-ай, что ж вы, сукины дети, так поживаете, подумайте и о других, и когда я выходил из ванной, чувствуя все еще на спине удары бича морали, то стал свидетелем трепетной сцены с коленопреклоненным извиняющимся Деней, держащим перед собой огромный букет роз, что еще больше подчеркивало обиженность Светки, - она стояла посередине кухни, вдруг польщенная такой искренней трогательностью, растерявшаяся немного, готовая заплакать от этой двойственности, все еще обиженная (конечно, мы, долбаные пьяницы...), не зная куда девать свои глаза, будто она, а не мы, на самом деле в чем-то виновата, отпустившая свою решимость к прогулке, и напряжение в воздухе уже перерождалось в что-то сродни настроению "все пройдет" (и кто-то снова добавит "пройдет и это"), и глаза увлажнились, наверное, у всех, может быть даже у маленького Темы, и я скользнул в свою комнатку-келью, размером полтора на два метра, дабы не нарушать таинства отпущения грехов, вымолить и себе немного прощения, наблюдая внутренний суд с собой в главной роли, и только сейчас, через месяцы, обнаруживая настоящую честность в том раскаянии, пусть кратком, локальном, но значимом, и переживаемом всем существом, а следовательно, подтверждающим нашу человеческую суть. И затем ярко-красные цветы так гармонировали с кустами чайной розы, высаженной на нашей веранде, баловали глаз и обоняние и дарили какую-нибудь уверенность в добром.
   Через некоторое время и я подошел к Светке, которая уже восстановилась немного от проявлений чувств Дени, обнял, не глядя, поздравил, извинился, параллельно сознаваясь в пьянстве, приводя неубедительные доводы нашего отпускного эксперимента, не вполне осознавая в себе в данный момент когнитивного диссонанса, как сказали бы психологи, - она мягко гладила мое плечо и тихим голосом шептала лишь "ладно, джаз, ладно", отчего становилось не легче, но понимание в очищении при этом словно экстраполировалось в самую мою сердцевину, в кость, - представляю, что чувствовал Деня, - и мы расстались друзьями, а под кожей у меня разрывались в пении Синатра и Боно, своими удивительными голосами забираясь в душу. Мы прощены, прощены в достаточной степени, чтобы провести этот день. Сейчас будем делать шашлык: мясо - для нас, осетр - для Светки. Тортики, вино, цветы, помытые фрукты установлены на стол, и в своей торжественности ожидают нас.
   Тут выясняется, что осетр не свеж, что эта рыба даже после испытания огнем отвратительно пахнет. Дене продали на рынке огромную тухлую рыбину, взяв за это удовольствие по полной материальной сетке. Пробовать никто не решается, и мы скидываем эту рыбью гадину в мусорный пакет, но и там она продолжает пахнуть. Оставим ее до завтра. А Светке тем временем делаем шашлык из филе другой рыбы, остававшейся у нас с прошлого раза.
   Деня подходит ко мне, осторожно признается, что пора останавливаться, заканчивать пить и провести мирные денечки на пляже, наслаждаясь солнцем, морем, виноградом; тихий домашний уют. Я - за, хотя надо бы еще сходить на встречу с врачами, которая по календарю должна состояться сегодня.
   Мы сидим за столом, пьем шампанское, совсем чуть-чуть, организм пресыщен вином, воображением помогая себе убедиться в том, что пить можем, попутно заедая напитки мясом. Вечер тянется медленно, наполняясь ароматом цветов и шампанского, тепло окутывает нас, веселая собачка порой вильнет хвостиком, здесь же и дети, вернее один маленький Тема, но и его озорного задора достаточно, снова восхищает наша беседка, мы разговариваем, курим трубку, и Светка пробует вкус табака - вечер похож на вязанную, плетенную, в колониальном стиле метафору, отдыхающую от себя же. Эффект от нашего перед Светкой покаяния и решения отказаться от чрезмерного злоупотребления алкоголя неоднозначный, с одной стороны мы чувствуем приятную усталость, с другой - некую паранормальную грусть, которая возникает по завершении любой активности, вместе с удовлетворением разделяя пьедестал и не вводя пока во искушение.
   Тут же и моя затрепанная тетрадка, тоже взгрустнувшая, будто потеряла вдруг объект укоров и воспитания, ибо воспринимал я ее не иначе, как чистый лист совести, поверяя свои плохие дела и тем самым исповедуясь ей, но она смотрит на меня, благодарная за возможность быть полезной.
   Проклятье, дальше, если не пить, вести умиротворенный отдых, будут одни рассуждения и сюрреалистические фантазии - вот бы где Кортасару расчертить свои классики, сыграть небольшой дивертисмент, заменив меня или лучше подогнав мне модель для сборки, авось и удалось бы собрать что-то интересное, может и получилось бы вытащить выигрышный билет и сдать экзамен на писательство, создать если и не книгу Мануэля, то просто книгу джаза, превратив, таким образом, дневник в первоисточник: дневник родил книгу джаза, книга джаза родила роман, роман родил вторую книгу джаза, Пятикнижие и так далее и во веки веков. Заманчиво. Впрочем, не прибегая пока к этим уловкам, могу вспомнить кражу у наших соседей, двух девушек, которые в этот славный, хороший вечер, пришли к себе в дом и обнаружили пропажу своих денег, документов и, возможно, что-то из вещей, после чего подняли страшный крик, чем вынудили встать не только нас, но и все соседское окружение. Что же мы? Деня вышел к ним, вышли Света и маленький Тема, и джаз вышел, подошел и обнял одну из громко кричащих девушек, пытаясь ее усмирить, и она нашла крохотное успокоение в моих руках. Тут мы вспомнили, что действительно слышали какой-то звон разбившегося стекла, непосредственная близость этого происшествия вернула нас на время к реальности, заставила задуматься о другой стороне беззаботного отдыха и, между прочим, почувствовать благодарность нашим хозяевам за то, что кто-то из них постоянно находился в доме в наше отсутствие, охраняя тем самым и нашу собственность.
   А девушка продолжала плакать, взывать к все еще не подоспевшей милиции, ведь завтра заканчивается их отпуск и нужно отправляться домой, но как это сделать без документов? - она уже вырвалась из моих объятий и причитала, неприкаянно обращаясь в пустоту. Когда эмоции немного ослабли, мы вернулись к себе. Этот сумбурный эпизод немного растормошил наше спокойствие, позволил мне внести коррективы в мой вечер и высказать предположение о том, что нужно бы немного прогуляться перед сном, что я хотел бы пройтись один по вечернему городу, вернуть себе джазовое одиночество и стал собираться. Деня сразу же объявил, что он никуда не пойдет, и это понятно.
   Я иду по улице, смотрю другими глазами на все те переулки, машины, некоторых, оставшихся до позднего вечера торговцев семечками, абрикосами и грушами, на дома, на все то, мимо чего не раз мы проходили в другом состоянии, даже не пьяном, но в другом, в параллельном, без пересечений с именно вот этой действительностью, жизнью обычного горожанина, когда все - лишь верхушка айсберга, без попыток погружения, разбирательства в чем бы то ни было, когда обычная жизнь оставалась под водой, невидимой нам, и сейчас вдруг слегка приоткрыла мне свою обыденную сторону, серенькую, простенькую, но огромную, воображение едва справляется с размерами, если представлять ординарные действия и задаваться при этом вопросом "а где же интерес?", но я иду сквозь все это, по Керуаку - проездом через Феодосию, и нахожу, что невозможно абстрагироваться от всего, пока есть сквозь чего проходить, при этом никто не услышит в свой адрес "and the winner is...", но, похоже, это и есть обычная жизнь, попытка обычной жизни, попытка понять природу обычной жизни...
   По дороге встретил Любовь Михайловну, хозяйку нашего дома.
   - Здравствуйте, - говорю я ей.
   - О, здравствуйте. Ну что, вы продолжаете пить? - легко отвечает она. В ее голосе нет ни укора, ни намеков, ни любопытства, скорее шутка, которая для трезвого меня кажется забавной.
   - Да нет, кажется, уже закончили. Теперь надо набираться сил.
   - Понятно, - улыбается она. - У меня был один постоялец, который останавливался на неделю и половину этой недели хорошо пил. Потом отдыхал от вина, и в конце говорил "Вот и отдохнул". Он так напряжение снимал.
   Такой рассказик поведала она мне, и мы продолжили каждый свой путь.
   На встречу с врачами я опоздал. Перед входом в музей Айвазовского никаких знакомых студенток медицинского учебного заведения из города Минск нет. Я не склонен воспринимать отсутствие девушек, как неудачу, более того, закрадывается слабое подозрение в не самом плохом исходе этого предприятия, если учитывать мое странное состояние. Возможно потом, много позднее, и пришлось бы испытать чувство упущенных возможностей, но не теперь. Присаживаюсь напротив входа, сижу и жду 30 минут, после чего решаю в пользу дальнейшей прогулки. Нет смысла снова пускаться в выяснения моих взаимоотношений с музеем, ибо это может показаться навязчивым, а потому я встаю и иду в сторону набережной, где море обычно дает жизненную энергию и силы.
   Мимо проходят молодые парочки, взявшись за руки, или он обнимает ее за талию, расслабленные спокойным ощущением рая, так же проходят девушки без кавалеров, а кавалеры без девушек, они уже не спокойные, их глаза, лицо выражают активность, готовность к движению, у всех без исключения, кроме детей, предвосхищается вечернее развлечение, а может быть просто наслаждение от тепла и отсутствия забот - перед глазами разворачивается человеческая комедия, хорошая, контрастная со мной, и в качестве зрителя я забираюсь на бельэтаж.
   Пить не хочется, я пью всего одно пиво, и море не одаривает меня своей жизненной силой, подхожу, но не захожу в бар "Камелот", издали наблюдая и вспоминая мисс Вильфам, проходить нет никакого желания, и в бар "Пятый элемент" я отказываюсь зайти тоже, посталкогольное настроение, овладевшее мной после стольких веселых дней, взращивает внутри так называемое философское, созерцательное отношение ко всему, вбивает в голову соломоново "все суета сует", хладнокровно убивая чертика, постоянно крутившегося рядом. И это не странно, это даже отдает известной долей правильности, хоть и не самой желаемой, если говорить в общем, не привязываясь к сиюминутному состоянию - закон сохранения энергий ненарушим, Инь перетекает в Ян, физика в дух, и герб Нильса Бора - теперь мой знак.
   Те десять дней, которые потрясли нас, закончились, завершились далеко не бесславно, но должным образом, оставив и смех, и зрелое суждение, подготовив нас к другому отдыху, к спокойной восстановительной жизни людей.
   Я иду домой.
  
   11.
   Пить не охота. Я оказываюсь посреди разных полюсов существования, между двух миров, Деня болтается где-то рядом, мы зависли между уровнями, с одной стороны мы уже не хотим разгульного пребывания здесь, с другой - домашний уют противопоказан отпуску, ведь он должен скоро кончиться, и тот полумир, в котором мы оказались, не дает удовлетворения, вяжет ум, сколько подобного опыта было в истории, и кто смог нормально выползти из этого болота? пускай временного, может быть скоротечного, но, черт возьми, так четко повторяющегося, будто закон человеческой жизни создан для него, а человечку только и остается, что вляпываться в эту мерзость. Естественной наградой можно утешаться по прошествии фазы такого полумира, когда приобщаясь к социальному образу жизни, либо падая в веселье или творчество, ощущаешь вдруг снова внутреннюю радость, по Джиму Моррисону - мгновение внутренней свободы, правда забываешь при этом все предыдущие попытки, кидаешься вперед, вновь в заварушку личных пристрастий, игры и, наконец, страстей, и всегда новый мир открывается перед тобой, как первый, а на самом деле, просто пользуется бессознательным твоим забытьем, и бац! - ты снова вовлечен, смотришь, и странное дело - рядом оказываются такие же парни и девушки, не замечаемые в другом твоем состоянии, в другом твоем мире, что, впрочем, тоже иллюзия, поскольку оттуда, из другого мира все не так. Вот мы проснулись, вот умыли и одели себя, оценили качество загара и вот уже знаем, что будет сегодня, что ждет нас и завтра, и такое же утро и обед в кафе, и поменяется только цвет кожи, и ясно, что это - простые человеческие утра, хорошие, добрые, даже с удовольствием воспринимаемые, но все же не райские, - навряд ли люди так стремились бы попасть в рай, чтобы чувствовать лишь это, ведь в каждом просыпается желание искать другой мир, Гиперборею, Аркадию и еще какие-нибудь несуществующие земли, знать, что нет их, но искать, искать в других измерениях, искать и в себе. Ну, по крайней мере так кажется. Или казалось. Во всяком случае, не зналось. Знание - сила, да, уважаемый мистер Бэкон? Несомненно, но только и незнание - удивительная штука, если без дураков. С каждым новым знанием мы открываем для себя столько непознанного, с каждым вовлечением нас в новый старый мир, мы похожи на первооткрывателей, и испытываем так же, и удивляемся, и балансируем на грани эзо- и экзотерики, если без дураков, и еще больше удивляемся, когда вспоминаем, что все это уже проходили до нас, и древние греки за всех и на все времена сказали об этом. Ловить чувство на острие жизни, тоже адреналин, хоть и не спортивный, взбираться на острие и скользить, обогащаясь свежим знанием, ведь бессмысленно думать о смысле чего-либо без возможности участвовать или чувствовать - и это не защита способа бытия, не пропаганда, а лишь открытая в бесконечности вероятность, иначе ничто не имеет смысла. Да, греки определенно знали, что сказать о незнаемом.
   Я же ни слова не сказал сейчас дневнику о только что выложенном привидении. Записал несколько строчек о вчерашнем дне, дабы утолить жажду своего друга в новых чернильных закорючках. Да, добавлю еще, что неправильно было бы думать, что алкоголь, желание общаться с дамами, слушать громкую музыку и курить дурь - это все, во что мы желаем вовлекаться. Я склонен думать о чем-то большем в тех самых попытках проникнуть в природу отдыха. А пока...
   "Мы заехали покушать в ставшее уже родным кафе, при этом холодного розливного пива "Оболонь" было взято в объеме всего 0,33 мл, был съеден стандартный набор из горячего супа, основного блюда из мяса и овощного салата, приправленного молотым перцем. Мы едем на пляж, названный как-то раньше диким, который оказался совсем не диким, а довольно ручным и домашним, едем в дали дальние, и солнышко пытается поджарить нас, но в салоне нашего автомобиля есть такое техническое средство, как кондиционер, и эта маленькая технологичная штуковина неплохо справляется с огромным желтым светилом, комфортным холодом уравнивая температурный баланс" - Вот так я и вел бы рассказ об отдыхе, если исключить из нашей жизни вино, прогулки в неизвестное, влечение к новому и подобные внешние и внутренние явления, сопутствующие нам.
   По приезде на пляж мы выбрали место, как нам показалось, тихое, теплый песок и все такое, но не прошло и полчаса, как у нас появились соседи - многочисленная шумная семейка расположилась метрах в пятнадцати от нас, скинула свои вещи, натянула дом-шатер, чтобы прятаться от солнца, сняла с каждого всю одежду, не обращая никакого внимания на других людей, будто никого и не было рядом, особенно нас, самых ближайших к ним, и начала рыть ямы для шашлыка, весело светя своими голыми попами. Нудисты, назад к невинности, природе, сверкая частями тела, которые обычные люди немного скрывают, хотя некоторые, с другой стороны, выставляют напоказ, производили впечатление пособия по естествознанию, что вызывало разное отношение к ним. Светка полагала, что зря они так на не нудистском пляже, дети кругом, в конце концов, Деня никак не полагал, я посматривал в их сторону с интересом, пытаясь разнообразить отдых, маленький Тема и без того был поглощен купанием и бултыханием в воде, чтобы рассеивать свое внимание на обнаженных людей. Самым удачным экземпляром в этой семейке была, пожалуй, шестилетняя девочка, голенькая, мокрая, загорелая, цветок нудизма, она вписывалась не только в их компанию, но и во все окружающее пространство, при некотором участии фантазии могущее служить для нее картинной рамой, небо - рельефной резьбой, море - лаком, солнце - золотом. Такой приятный глазу нудизм является определенной провокацией для других, забираясь еще одной мыслью "а не раздеться ли тоже; может, позагорать всем телом", свобода подсовывает тебе сахарного петушка на палочке, а ты смотришь на него, не решаясь взять, совсем как взрослый, ответственный товарищ.
   День выдался особенно жарким, и все предметы окутывает знойная дымка, бедная Светка сидит, укрывшись платками, снова боится сгореть. Солнце отбивает всякую охоту думать, записывать ничего не хочется, лежу дочитываю Ерофеева. За все время пребывания на пляжах, я в общей сложности едва ли написал строчек десять, никаких признаков творчества при такой жаре, никакой сублимации, расплавленный мозг отказывается принимать участие в процессе писания, эмоциональная составляющая дремлет - сиеста - и все, что остается делать, так это читать, но при этом все же забавно предположить, что же получится, если пробовать писать, бездумно, отдавая инициативу глазам и авторучке, которые наверняка могут запечатлеть лишь мертвые фотографии окружающих видов, не слишком задаваясь вопросами экспозиции и концептуальности серии, при этом, не удосуживаясь даже развешивать подсохнуть получившиеся фото, так как они изначально сухие, роман без романа, повествование без героев, абстракция в своем примитивнейшем проявлении, как плохой фильм, вытянутый хорошим актером, могущая стать узкоспециальной акцией, если бы можно было отдать ее в руки, скажем, Казимиру Малевичу, который со всем свойственным ему супрематизмом, придумал бы подходящее название искусственной природе вещей.
   Набросок:
   Белый круг солнца. Осязаемый каждой клеткой прямолинейный жар, от которого глаза вытягиваются в черную линейку. Рядом, и даже пересекая круг, обнаженная детская натура - маленькая, едва оформившаяся девочка шести лет. Нудистская семья - словно бежевые с мастикой ромбовидные пятна на грязно-желтом полотне пляжного песка. Спирали барашков почти незаметных волн лениво накатывают на берег (отобразить с помощью размытых прямых очертаний, протяжными, небыстрыми мазками) и вроде бы приносят темно-синюю морскую прохладу, но это иллюзия прохлады. Вся картина потеет. "Зной".
   Так же мог звучать и текстовый эскиз, не больше, - супрематизм в литературе, никаких дополнительных объяснений, определений, героев, высота сама по себе, добравшийся до нее обрящет, имеющий очи да увидит, разумением может и не поймет превосходства, суприма, но каким-нибудь десятым чувством проникнет, а от этого станет светлее, как внешне, так и внутренне. Свет и цвет, читатель.
   Набросок 2:
   Итак, смотри: свет, который в тебе, не есть ли тьма? /Лука, глава 11, стих 35/ - посему, проникать в хорошее, дабы и в себе тьму покрыть светлым.
   Но нет, солнце жарит с таким упорством, что никакого проникновения во что бы то ни было нам не светит, и так хочется в темную прохладу, под сень дерев, что вытаскиваем маленького Тему из воды и собираемся домой, на прощанье фотографируясь с морем (у Дени последнее желание наслаждаться или терзаться морем и жарой отбивает телефонный звонок в Москву, где рабочая сделка вышла боком: "Бля, бля", - ропщет Деня, гудя, как паровоз).
   По дороге домой заезжаем на рынок, ходим между торговыми рядами, пробуем все, что нам дают, особенно соленые огурчики, покупаем их снова, затем набираем фруктов, рыбы, конечно, немного вина и выходим с тяжелыми пакетами. По дороге покупаем еще пива к рыбе, теперь мы упакованы.
  
   А вечером, сидя во дворе нашего дома, мы снова пили пиво, наливая себя силой южного воздуха. Вернее пытались налить себя силой южного воздуха, но это слабо получалось, потому что мы уже растеряли силы на то, чтобы пить, и вот только вторая банка пива едва начинается, как хочется отставить все это, лишь соленая рыба не позволяет отказаться от жидкости. К нам на огонек зашел Володя, присел, рассказал о краже наших соседей, но как оказалось не тех, которых мы слышали и успокаивали в своих руках, а других, отчего возникает странное чувство, ощущение взвешенного вещества, мы как будто подвешены в пространстве и ничто не может гарантировать нашу неприкосновенность, но здесь же, рядом есть мысль о том, что мы не можем стать жертвами, ибо стать жертвами было бы несообразно, нам предназначено другое. Такие заблуждения часто возникают у людей.
   После второго пива становится не по себе. Это рождается чуть повыше желудка, расползается вверх по трахеям и маленьким плугом распахивает мышцы у шеи, тянет свои руки к моему горлу, но пока я могу контролировать движение внутри себя. Кроме того, мне нужно сходить за экскурсией, остается не так много времени для нашего отдыха, развлечения кончились со смертью желаний, и экскурсия как кислородная подушка для ослабевшего организма, для мертвых желаний, возможность снова притянуть к себе культурных слонов и выставить самообразованию высокие приоритеты. Я собираюсь, с обыкновенным видом, без огонька в глазах спрашиваю у всех о желании присоединиться к завтрашней поездке куда-нибудь, увидеть новый свет, получаю "нет" и выхожу в путь один.
   По дороге к набережной, в самой темной, неосвященной части моего пути я вновь почувствовал брожение внутри себя. Это снова начинает карябать желудок, перекатывается небольшими шипами, не мягко, я чувствую каждое движение, оказывается в руках, и мне приходится сжимать ладони, тереть их друг о друга, чтобы успокоить их жжение. Это завоевывает меня все больше, захватывает каждую частицу моего тела, маленькие бунты организма, его локальные сопротивления сминаются под разрастающейся атакой неизвестного, варварски размахивающего своими то кривыми, то прямыми сабельками, царапающими мои внутренности, и уже добравшись до лица, это начинает перетекать в наружность, я чихаю, нелепо закрывая нос, как будто хочу сдержать наступление двумя пальцами, но мои пальцы слабы против этой армии. А это уже спутывает мои ноги, оно распространяется со скоростью самой невиданной эпидемической болезни, заражая меня больше и больше с каждой секундой, и мне нужна передышка, чтобы собрать какие-то силы, мне нужно посидеть вот на этих скамеечках, в тени, попытаться остудить ладони, жжение в которых не прекращается, вычихаться, чтобы вступить в залитую светом центральную часть города более свежим. В голове крутятся не мысли, а отдельные слова "Зиртек, метаболизм, сука, невидимая сука, сейчас? сигарету, выкурить суку..." Я зажигаю сигарету, начинаю курить в надежде отвлечь эту суку от своей агонистической оргии, но ее, похоже, не остановить так просто. Дым лишь разъедает глаза, но не проникает внутрь, не может противостоять разбушевавшемуся во мне войску. Оно пожирает меня, ощущаемое превратилось в осязаемое, не в силах сидеть среди людей, я ухожу от центра в переулки и улочки, темные тротуары которых помогут укрыть меня от посторонних глаз, начинаю блуждать в них, что спасает едва ли, но здесь я могу чувствовать себя не так скованно, как в оживленном месте, я призвал одиночество в свои сообщники и это сыграло мне на руку. Темные улочки переплетаются друг с другом, как змеи, я лишь скольжу по их гладкой коже, надвинув на красные, воспаленные от чихания и невидимых сук глаза, свою бейсбольную кепку, прикрываюсь рукой, несмотря на то, что никого практически вокруг нет, но подобно больному, желающему себя излечить хоть как-то, и улочки успокаивают меня немного, хотя внутри меня война в самом разгаре. Streets of Feodosya.
   Сквозь хождение по улицам пробивалась еще одна неприятная сука: все экскурсионные лотки могли закрыться к тому времени, когда я закончу войну внутри себя, а значит, можно не провести следующий день так, как бы этого хотелось. Теперь и это получило своего сообщника, теперь внутри меня разгоралась настоящая кастанедовская возня, и нужно было избирать путь воина таким, какой был бы ближе к центральной части города. После жжения рук, расцарапывания мышц и чихания самым ощутимым стала сейчас слабость, еще одна ловушка, в которой увязли мои ноги, и я достаю еще сигарету, воображаю ее сигаретой силы, стараюсь отвлечься от всего, быть безупречным и двигаюсь по тротуарам в обратную сторону. Ноги слегка дрожат, меня мутит, мое состояние похоже на разменные монеты, отдаваемые сейчас в уплату за полученное когда-то удовольствие, монеты, которые обычно кидают из ладони, не считая, и -бамс, - они бряцают о звонкую жесть чаши весов, из полноценной пригоршни разлагаются на отдельные кружочки, крутятся, как волчки, только и успевай собрать. Я останавливаюсь во дворах улиц, у кустарников, переводя дыхание, собираю себя в целое, воссоздаю свой образ по тем воспоминаниям, которые мелькают перед глазами, вчера, пару-тройку дней назад, целостный образ себя самого и дружественного мира вокруг тем не менее мелькают как отдельные картинки, не оказывая терапевтического эффекта, гештальты рушатся в вязком подташнивании, но организм продолжает изобретать средства против тех невидимых сук.
   Когда в поле зрения появилась более-менее оживленная улица, тошнота уже отошла, прекратила гладить горло, теперь нужно остыть после битвы, оставить литературно-метафорические упражнения в описании внутренних процессов, перейти от проституирующего книжного языка к разговорному и заставить себя просто пройти к экскурсионным лоткам, которые возможно еще открыты, и купить на завтра поездку в Новый Свет. Все "нужно" при этом сопровождаются намеренно глубоким дыханием и осторожными шагами, каждый из которых может вызвать новую волну приступа. Никого видеть не хочется, я прикрываю лицо бейсболкой, в этот момент очень отчетливо понимая суть ксенофобии, покупаю воды и дошагиваю до дамы, продающей экскурсии.
   - Здравствуйте, у вас есть экскурсия в Новый Свет, на завтра? - не смотрю на нее, разглядываю фотографии на ее столике.
   - Да, есть, только, знаете, я уже сдала их в офис и нужно пройти немного.
   - Далеко идти? - спрашиваю я простывшим голосом.
   - Нет, нет, вот здесь, на Галерейной, - она уже собралась, не дожидаясь моего согласия, будто специально ждала меня, чтобы разделаться с этим вечером и своей работой. - Идемте.
   Я плетусь за ней, как пленник, привязанный к ней возможным билетом на завтрашнюю поездку. Призраки феодосийских улиц машут мне своими темными тротуарами, мы идем мимо людей, которых здесь, на Галерейной, полным полно, мне нужно не отставать, и я подкрепляю себя водой, чтобы затушить еще не начавшийся пожар внутри себя. Через минут пять оказываемся возле двери, к которой ведут несколько ступенек вверх, они настолько большие сейчас, гипертрофированные в моем сознании, что я решаю подождать экскурсионную даму у входа, нежели карабкаться по ступеням вверх. Но тут же слышу оклик моего конвоира: "Проходите, сейчас прямо здесь билет и купите". О!
   После восхождения по ступеням я сажусь на красный стул в ожидании своего билета, сил стоять нет, и со вдохами я сажусь на единственный незанятый красный стул, привнося минутное перемирие в своей внутренней жизни. Экскурсионная дама не видит моих терзаний, она переговаривается с людьми из офиса, не спеша выбивая мне путевку в новый свет, они смеются, не слыша проклятий с моей стороны, ведут себя ужасно в своем другом настроении, так школьники младших классов суетятся на перемене, не особенно замечая новенького или умненького. Этот новенький сидит и смотрит на звонкую гурьбу, немного завидуя, но иногда и злясь, так я, запертый и ограниченный в своей борьбе, слушаю их болтовню и чувствую себя по-дурацки глупо. В помещении жарко, я начал потеть, это кажется мне новой атакой, когда уже забрезжила перспектива подписания мирного договора, пускай по типу Брестского мира, но мира, а тут новая вылазка, - это не оставляется меня в покое; "Отдай же мне мою чертову экскурсию и катись отсюда или оставайся с этими чертовыми бабами, только дай мне возможность уйти из этого места, разве не видишь, что я сейчас сдохну?" - кричали к экскурсионной даме все мои органы, они держались как долбанные панфиловцы в 41-м, руководимые желудком в роли политрука Клочкова, а дама в это время в тылу перехихикивалась с канцелярскими крысами.
   - Сколько? - спросил я; она протягивала мне какую-то бумажку.
   - Распишитесь здесь.
   Я расписываюсь.
   - Сколько с меня?
   - Столько-то.
   Я даю ей столько-то без сдачи, чтобы не начался еще один акт этой комедии с поиском денег.
   - Вы где живете? Откуда будет удобно вам ехать?
   - На Стамова.
   - Тогда подходите завтра к 9-ти утра к Дому Офицеров. Знаете где это? Значит, это...
   - Да-да, знаю. Спасибо.
   Я выхожу на свежий воздух. Минеральная вода на исходе. Когда бродил по улочкам Феодосии полчаса назад, и вот-вот должно было наступить окончательное перемирие, сумасбродная мысль, видимо, поддетая где-нибудь во дворе тихого дома, вползла в голову, свернулась калачиком и шипела в уши: "Нужно пройтись по набережной, морской воздух полезен, нужно пройтись, присесть где-нибудь, отдохнуть. Пойдем в бар? Сполоснем горло, а то сушит что-то". Но перемирия не случилось, поэтому вечер сворачивается в улитку, тащит меня к дому, не быстро вытягивая к улице Стамова от центра всего. Завтра я увижу новый свет, - вот то, что должно держать меня, но сейчас это кажется не самым главным, а главное - я больной, безрадостный, в клоаке жизни, вижу изнанку существования с продолжающейся войной внутри себя, я плетусь по улице Свердлова в верх города, не чувствуя желания ни пить, ни есть, никакого другого из желаний.
   Пыль лета вокруг моих кед, дух отдыха вокруг моих рук, образы кружат повсюду, стоит лишь поднять глаза, посмотреть, увидеть, представить, что вот здесь кто-то собирается на вечеринку, там кто-то попивает вино в открытом кафе, двумя кварталами ниже парочку свела любовная судорога, вечером миру нет никакого дела до проблем, все заняты своими делами, и я продолжаю идти погруженный в себя, без дум и мыслей, потому что утомлен и пуст в который раз, но по-другому, и это тоже опыт - вот так противопоставлять себя всем развлечениям, бедам, радости, страданию, любви, смерти, вот так соединяться с пылью вокруг моих кед, ибо пыль я и есть, и теперь осознание этого привносит в мое путешествие к дому может и не успокоение, но убивает время, убивает тех сук, что все еще пытаются схватить меня изнутри, причина появления которых почему-то ищется в личном социальном поведении и воспринимается не иначе, как наказание за какие-то грехи, но ведь, черт возьми, почти все мы слишком мирские (мирные?) люди для Грехов, да к тому же Христос уже спас нас всех однажды и наблюдает сейчас за нашими шалостями, как старый хиппи, пройдясь по земле с проповедями мира, дергая иногда в свою сторону людей и меня, и я несу свои ноги в пыльных кедах домой. Пыль Феодосии могла бы рассказать о многом, но, похоже, я ничего сейчас не пойму, потому что мне хочется в кровать, улечься, забыться, потому что фываолр офлырвааг вро ровалыгш орывлар, в врао овшшжф; ыролуг ва олаов мать вашу. Вот и дом, наконец.
   Дома все валяются перед телевизором, уютная идиллия сшибает меня окончательно. Полчаса в постели приводят в порядок, надо узнать как дела у киевлянки, то есть выполнить свое обещание позвонить, раз уж я записал ее телефон. Набираю ее номер, да, привет, как дела? и подобные необходимые стандарты, пару легких шуток, и мы договариваемся встретиться завтра часиков в восемь вечера после моей поездки в Новый Свет, она постарается вытащить кого-нибудь из подруг в город и будет ждать меня в кафе то ли "Алладин", то ли "Одиссей", на чем наше телефонное общение заканчивается, да, пока, увидимся. Большего из сегодняшнего вечера выжать не получится. Странный вечер, и день странный, и все поворачивается таким образом, что не иначе как странным не назовешь. Валяясь на своей кровати, записал несколько строк в дневник, он выглядит тоже странно, не вмещая больше нескольких строк за день, хотя в начале все строки были дневником, потом обернулись лишь в разговор с ним.
   Перед закрытыми глазами плывут тротуары феодосийских улиц.
  
   12.
   Часа в три ночи девушки поехали домой, до этого испытывая смешанные чувства, разрывающие, по крайней мере, одну из них на две половинки, остаться здесь, либо уехать, потому что завтра нужно на экскурсию, на которую, в принципе, она может и проспать, ведь вставать уже через 4 часа. Девушке трудно довериться второй половинке в такой ситуации, к тому же рядом подруга, которая хочет домой и не проспать утром. Выиграла первая половинка, я посадил их на машину, попрощался, договорился с Олей встретиться завтра на набережной и тоже отправился спать.
   Три часа назад, когда я приезжал домой за деньгами, уже тогда не заметно было особенной активности Дени, Светки, маленького Темы и Чаппи на веранде и в доме, сейчас же и агент Чапик спал. На часах - три с небольшим, можно и спать ложиться, а я приезжал в полночь - Деня открыл мне дверь, кутаясь в какой-то плед: "Ты сегодня рано", "Я еще не совсем вернулся, только за деньгами. У тебя есть деньги?" - говорю я. Мое безденежье естественно, оно законно, оно сопровождает меня время от времени, не давая тем самым увлечься прелестями жизни, сладкими ловушками, в которых "я" пишется с большой, огромной буквы "Я", украшенной всевозможными виньетками и прочей красивой хламидой, безденежье толкает на раздумья, дешевую еду, выпивку и необходимое мне одиночество. Раздумья, вызываемые безденежьем, не дают мне прийти к мерзостям жизни, грязным ловушкам, уродливым карикатурам бытия, пахнущим мочой и блевотиной, где разлагаются любые человеческие маски и мысли, раздумья вытягивают меня из этого и зарабатывают немного денег. "У тебя есть деньги?". Вопрос-удочка, наживка которой есть дружба, наживка, которую проглатывают и которую проглатываешь ты сам, она нравится тебе, она хороша и дает тебе право на ответ, ответ-удочку. "Есть немного денег?". "Сколько?". "Ну столько-то". "Окей, сейчас", да, деньги есть, они остались еще от нашей заграничной российской помощи, что оказал Руди. Спасибо, парни, я возвращаюсь.
   С деньгами, на том же такси я еду в местечко, кажется, "Пятак", куда мы заглянули с девушками из Киева и откуда меня выпустили за деньгами с какого-то дурацкого разрешения менеджера.
   Мы сидели за первым столиком, пили: пиво, вино, коньяк - все трое разные напитки. Киевлянка Оля была с подругой, и они щебетали напропалую, что избавляло меня от обязанности веселить их. Народу в этом заведении было много, но мы заняли первый столик, вернее выкупили его за десять гривен, - якобы кто-то заказал и опоздал, мы сидели перед эстрадой, смотрели обязательные конкурсы с раздеванием, смотрели на танцоров и танцующих, не спеша пили, и даже вставали сами поразмять кости. Остальная публика была словно в своей тарелке, она отдыхала, она тратила свои деньги и имела все права на этот вечер, в котором некоторые парни и чопорные девушки довольно смешны, если присмотреться, они чувствуют себя королями на этом маленьком пятачке, не подозревая о том, что по уши перепачкались в высокомерии или ублюдстве. Но, в общем, все довольно легко и весело.
   Надо было бы хоть поцеловаться с ней, они же собираются ехать домой, потому что завтра им на экскурсию в Новый Свет, о которой я рассказал, видимо, слишком хорошо, и теперь они хотят попасть туда еще больше. В медленном танце поцелуйчики пошли, осторожно приоткрывая рот, они проникали в мозг, заражая разум чувствами, занося вирус сомнения по поводу завтрашней экскурсии, когда и возникло желание у одной половинки продолжить вечер, вместо того, чтобы ехать домой... Надо было и подруге найти себе поцелуи, может быть тогда они бы остались, экскурсию же еще раз послушали бы потом из уст подруг. А сейчас властителем мыслей был "Пятак", куда мы попали после кое-каких раздумий, еды и некоторого количества десертного вина, испробованного в кафе на набережной.
   В кафе то ли "Алладин", то ли "Одиссей", то ли с именем еще какого-нибудь легендарного мифического героя, где мы встретились вечером, я рассказывал девушкам о смотренных мной сегодня красотах Нового Света. "...Да, Судакская крепость, со стороны моря которой такая огромная пропасть, нужно держаться за что-нибудь, жутковато... Цвет бухт? ну если представить, то можно различить парочку, а если хорошо представить, то они и вправду разноцветные... А в можжевеловой роще нужно обязательно подышать, кайф даже от самовнушения..." Рассказ не был пространным, лишь только отрывки я позволял себе вставлять в их текучий разговор, воспоминания их студенчества в Киеве, они весело болтали, попивая вино и посвящая меня в свои жизни. В каждой их истории есть своя забавная черта, как и во всех историях и случаях, рассказываемых в компании, на каждого из людей припасено некоторое количество причудливых эпизодов, что невероятно точным образом распределены между человеками, для того ли, чтобы жизнь казалась интересной, или же наоборот, напомнить, что с каждым может случиться подобное. Они рассказывали больше друг другу, чем мне, связывали один день с другим невидимыми нитями, вплетая в эти кружева и меня и почти не заботясь о том, ясен ли мне весь сюжет, но я улыбался отдельным веселым моментам, кивал головой и запивал их смех глотком вина.
   Я немного устал после нового света, но сдавать сегодняшний вечер просто так не хотелось, потому и заказал себе вина, как только уселся в плетеное кресло кафе, где была назначена встреча. Они уже выпили по паре бокалов, я же только начинал, и, догоняя, к моменту появления на столе салата уже пил второй стаканчик, чувствуя эффект первого, немного расслабившись и слушая беззаботную болтовню своих подруг. Несколькими минутами ранее я рыскал в той стороне набережной, где, по словам девушек, должно было находиться это кафе, и кажется, та гостиница, где совсем недавно мы с Деней получали денежный перевод. Во время этих поисков меня не покидала мысль, как же будет выглядеть девушка, при знакомстве показавшаяся весьма привлекательной, которая сквозь пьяную дымку производила недурственное впечатление. Это хитрое, обманчивое, что одурачивает многих, когда вечером смотря на девушку, видишь в ней красотку, оно так ловко строит свои сети, куда нельзя не попасть, и это есть игра?, а с утра, на следующий день или при любой трезвой встрече днем вдруг разбираешь в своей знакомой уже дамочку попроще, без магии и колдовства, вот она идет, приближается, ее улыбка словно выжидает, словно тоже узнает и знакомится с тобой вновь, и ты замечаешь другие детали, готовый ко всему. Магия, фокус, бывшие вечером, рассеиваются. Фокусник, сотворяющий ежевечерние чудеса, с утра умывает руки, а потом, как только ты готов, устраивает новый спектакль. Кто-то при этом удосуживается чувствовать фаустовское смятение на протяжении нескольких актов, остальные же с новым интересом дают себя разыгрывать. Природа наделила людей относительным восприятием, зависящим от чувственности и настроения, когда в своей чувственности они пытаются восторгаться лицом и блеском глаз, а в настроении им может нравиться лишь задница или грудь, при этом в любом случае предполагая второе возможное состояние, но порой борясь с ним, а порой откровенно стремясь плевать на все и изжить этот конкретный миг.
   Когда я увидел наших знакомых, сидящих в открытом кафе, я почувствовал облегчение оттого, что все оказалось не так плохо, девушки были практически такие же, какими помнились мне, Оля была пониже своего роста, что добавило мне спокойствия. Это спокойствие было особенно мне нужно после того, как в один момент умерло желание пить, затем была внутренняя атака на мой организм, экскурсия, на которую я опоздал дважды, дурацкая апатия, подстерегающая любого, когда вдруг кажется, что мир пуст, все его устои прогнили, и он не может дать никакой радости, не говоря уже о любви, заставляет лишь страдать, время от времени давая передышку в виде праздников, выходных или везения, а после снова начинаешь копошиться в своем прошлом, вспоминая светлые моменты жизни, ничего кроме грусти от этого не испытывая, и только откидываешь голову на подушку. Когда я увидел наших знакомых, сидящих в открытом кафе, я почувствовал облегчение...
   - Привет!
   - Привет!
   - Чуть не прошел мимо. Ориентирование меня опять подвело. Давно сидите?
   - Ну мы уже успели покушать. Как экскурсия?
   И т.д. Разговоры как разговоры - на войне как на войне - это и есть общение, обычное дело. Заговариваешь, слушаешь, и только через пару часов вылезают черти и тянут свои руки к похоти или ласкам и комплиментам, если ты женщина, останавливаешь их по поры, пока есть вино, а потом что получится, - обычное дело. Вот так мы и сидели, пока в голову не ударило вино, и не пришла мысль зайти в какой-нибудь дансинг, в качестве которого после выборочного перебора был выбран "Пятак". Я принял их предложение, расплатился за столик, оставив почти все свои денежки, но тем не менее пошел с ними, решив, что если мы все-таки зайдем куда-нибудь, то деньги я достану. Так и получилось: как только мы оказались в баре, мне пришлось отправиться за наличностью домой, пока девушки располагались за столиком.
   По дороге в это местечко я думал о том, откуда же взялись силы продолжать эту ночь, ведь после вчерашнего вечера, раннего утра и активной экскурсии, надо было устать, но вместо этого около восьми часов вечера я натянул на себя джинсы, майку, надел кеды и двинул в центр, когда Деня, Светка и маленький Тема после своей поездки в Судак, валялись себе дома и смотрели телевизор, попивая вино или пиво. Агент Чапик тоже валялся себе под листами белой лилии, хоть никуда и не ездил, но зато и не пил вино или пиво; он только сложил свою лохматую мордашку себе на лапы и уже знал от этого кайф.
   Вообще-то, на обратной дороге из Нового Света я спал в автобусе, проспал тот самый час, такой нужный, восстановительный, заменяющий все витамины и физкультуру, - вот откуда взялось немного сил. Зажав в ногах пакет с бутылками игристого вина a la champagne, купленного в магазинчике при винодельческом заводе в Новом Свете и теперь служащими периной моему психофизическому я, запрокинув голову на сидение, я спал и видел сны о чем-то большем, которые не запоминаются, показывают лишь свои перья в темноте воспоминаний о них и всегда расчищают немного места для мистики, потустороннего и надежды на то, что ты чем-то значим, раз тебе был образ во сне. Голос экскурсовода тоже спал. Поначалу он пытался что-то рассказывать, но ему следовало заткнуться, чтобы доставить всем удовольствие.
   В полудреме мне привиделась Зо, та Зо, которая сейчас отдыхает на море отдельно, а когда-то была со мной, когда-то мы жили друг другом и радовались вместе, та маленькая Зо, что умела меня рассмешить и сама смеялась, как сумасшедшая, над какой-нибудь чепухой, рождающейся от нашего общего разговора, та Зо, что стеснялась раздеваться и быстро комично одевалась, смеясь и по-клоунски натягивая на себя одежду, которая застревала на ней порой, и Зо ругалась на нее "блин, блин, Зо, не смотри", называя меня тоже Зо, придумав мне как-то это имя, почти сразу же ставшее и ее именем, "Зо, отвернись", что иногда озадачивало, но чаще забавляло. Зо вертелась у меня в голове на протяжении моего полусна, она попадала в мои мысли часто, когда мне было грустно или тоскливо, я вспоминал ее, единственную способную меня развеселить без моего же участия; она, как стрекоза, беспечно перелетала с лепестка на лепесток жизни, попробуй угонись за ней, иногда затихая маленьким зверьком в постели и смотря вокруг грустными глазами, словно была разбита, и ее маленькая жизнь сжалась в комок, превратилась в никчемную вещь, связавшую ее по рукам и ногам. В мерном движении автобуса мне рисовались наши редкие прогулки по Москве, по осени, не спеша по Тверской, мы шли, она высокая и красивая, спокойно вышагивала рядом, держась за меня, и вот мы сворачиваем в Камергерский, идем по его брусчатке, останавливаясь присесть на деревянных скамейках, и дальше, мечтая о будущем, пока не наступает усталость или вечер. Так ехал я из Нового Света, возвращаясь в Феодосию по окончании экскурсии, так виделось мне и переплеталось со смотренной крымской природой и успокаивало меня.
   Когда я бродил в поисках автобуса, на котором должен был возвращаться домой, мне было не до спокойствия. С собой я таскал еще и пакет с вином, ходил, потерявшись, туда-сюда с этим пакетом, спрашивая, где может стоять такой-то экскурсионный автобус, забыл куда он должен был припарковаться и заглядывал теперь в каждый асфальтированный закоулок автостанции в Новом Свете. Я чувствовал, что мое время вышло, еще когда стоял в очереди за едой, ибо здорово проголодался, а эта обманчивая маленькая очередь в лавку быстрого питания предательски медленно двигалась, и я подумывал, как бы мне не пришлось добираться до дома своим ходом.
   Уже доедая свою горячую лепешку, я увидел автобус и водителя, спешащего мне навстречу с гневным выражением лица. "Ну где же ты..., мы тут, понимаешь,..., а он идет себе... Уже второй раз..." - говорил он, заменяя многоточия на матерные слова, проговариваемые неразборчиво, видно хоть как-то стесняясь меня, как туриста, а может памятуя о личном моральном облике добропорядочного гражданина. Я вошел в автобус, извинился перед экскурсантами и уселся на свое место спать. Улыбаясь про себя, я вспомнил утреннее свое опоздание на эту экскурсию, и тогда водитель был дружелюбнее настроен по отношению ко мне, но больше, чем на один раз, его доброго нрава не хватило.
   В очереди за вином царило то оживление, которое может быть лишь в винной лавке. Все покупают примерно одинаковый набор бутылок, при этом становятся деловитыми и активными, вся туристическая толпа шебуршится около торговой стойки - нечего скрывать здесь свои предпочтения в напитках, свой опыт и свою симпатию к вину. Мы затерялись с джазом в этих художественных образах, в этой симпатии не к дьяволу, и хотя выбор был однозначный: брют, сухое и полусладкое - то есть весь наборчик игристого, мы высматривали названия, пытаясь по ним угадать вкус и качество напитка. Мы находились в самом центре родины "советского шампанского" и всех других выросших отсюда, из Нового Света, игристых отечественных вин, возлюбленных Голицыным и воссозданных в традициях оригинальных напитков мадам Клико, и лишь после уверений, что вина, представленные на полках магазина, имеют примерно одинаковый вкус и качество, джаз выбрал "Новый Свет", а я "Голицын". Вне магазина активность людей была гораздо меньшей; успокоенные покупками, туристы бродили, таская за собой одинаковые пакеты, набитые одинаковыми бутылками, еще недавно так же не отличавшиеся друг от друга отсутствием пакетов, слегка уставшие после лазания по горам и теперь умиротворенно ожидающие возвращения домой. Вот и мы, джаз таскал пакет с бутылками вина, я же все еще наслаждался чистым воздухом можжевеловой рощи, которую мы проходили полчаса назад. Реликтовая можжевеловая роща - чуть ли не одна на весь Крым. Воздух в ней родит нового человека, оптимистичного, здорового, радостью своей озаряющего других - как после этого не пойти в винную лавку, дабы укрепить оптимизм покупкой хорошего вина, забыть о мелких ссорах и напоить свою жажду по близости. Все естественно, это движет человеком само по себе, лишь плохое человек выдумывает сам, остальное же не-плохое приходит извне, и в данный конкретный момент времени органично вписывается в естественную среду можжевеловых деревьев, в единение, в слова экскурсовода: "и знаете, не получается вырастить такое дерево здесь, если только оно не вырастает само. То есть взять семена и высадить здесь же - это ничего не даст; остается лишь наблюдать, как деревья вырастают естественным путем, семечко прорастает в том месте, которое точно подходит для его развития, остальные семена гибнут, хотя, посмотрите, можно ли определить, какой участок вокруг каждого дерева пригоден для него, а какой нет?".
   Вот таким посвежевшим после можжевелового воздуха, после купания в одной из ново-светских бухт, которое было чуть раньше, я и отправился искать автобус. После купания, пока джаз одевался, я записывал в свой дневник несколько строчек о смотренной крепости и бухтах, еще не зная, что эти строчки окажутся последними в дневнике, сопровождавшим меня повсюду. "Пора идти" были последние слова, которые при некоторой доле фантазии сейчас могут выглядеть каким-нибудь концептуальным завершением, оставляющим немного домыслить концовку самому читателю, слова, по инерции своей увлекающие в области решения некоего жизненного уравнения в пределах, ограниченных данными "ожидание отпуска" и "проекция его на общую картину жизни", но тогда, ставя точку после слова "идти", ничего такого в голову не приходило, нужно было действительно идти за группой, которая уже искупалась и ожидала продолжения прогулки, и нужно собирать свои вещички, тетрадку, минеральную воду и полотенце, и тянуться вон к тому камню, где назначен сбор. Да, пора идти. Недалеко от себя впервые за весь отпуск слышу украинскую речь, это кажется очень контрастным по отношению к предыдущим дням, даже несмотря на то, что речь была не совсем украинской, а горючей смесью русского и украинского, суржиком, но это лишь добавляло экзотичности.
  
   Карабкаясь по горам, проходя сквозь все три бухты, нам необходимо было искупаться, потому все и попросили экскурсовода дать немного времени на купание в последней, то ли Синей, то ли Голубой бухте. Названия должны отражать их цвет, правда, небо затянулось тучами, и цвет бухт, Бирюзовой, Синей и Голубой, был практически одинаков, но поддавшись коллективному разуму, люди и я покачивали головами, да, вот здесь больше зеленого, а эта вроде как посветлей, и это покачивание вполне понятно, ведь никому не хочется обманываться: их привезли смотреть на цветные бухты и показывали фотографии, подтверждающие достоверность названий, а тут вдруг цвета сливаются в один грязно-синий цвет, не-е-ет, кажется все-таки, что вот эта немного зеленая, а та однозначно светлее, то есть голубая, она и есть Голубая. В любом случае с высоты все бухты смотрелись неплохо.
   Небольшой дождь, начавшийся час назад, когда мы были в Судаке, не прекращался, намочил дорожки, и нужно было аккуратно переставлять ноги, чтобы не вывихнуть себе что-либо. Тропа Голицына, узкая каменная змейка по краю горы, ведущая в винное хранилище, умытая дождем, требовала внимательности и осторожности от туристов. Все справились с этой мокрой тропинкой, и под визжащие вскрики девушек двигались к бухтам. Час назад, до того, как автобус привез нас из Судака в Новый Свет, все были другими. Разговаривая шепотом, с полураскрытыми ртами и благоговейным выражением лиц, будто прикасались к таинствам, не меньшим причащения, когда, сбившись в кучку в главной башне Судакской крепости, вся наша группа приобщалась к делам древности и проникалась духом старой генуэзской твердыни, заменяющей сейчас и Плоть и Кровь, и слушала голос экскурсовода, шедший из-под арочных перекрытий над головами, закручивающий в пружину общности и перманентности бытия всех без исключения собравшихся тут и ни на йоту не допускающий другого или инако-мыслия - сейчас не было иного времени, кроме VI-XIV веков, иных мыслей, кроме защиты крепости и земель... Посмотри на них, старик, говорил мне джаз, они все, все приехавшие с нами люди, как один живут сейчас в голосе экскурсовода, вот забавно, и почти никто не знает, почему эта крепость называется генуэзской; ну, если бы ты не прочитал на входе в крепость о ее истории, то и сам был бы не таким откровенным, и не станешь же ты отрицать, что нам это тоже интересно? - да, но такое подобострастие, и все за тем, чтобы через пару часов забыть о большей части того, что рассказывает этот парень; ну если ты не закроешь рот, то и нам нечего будет вспомнить; да ладно тебе, если уж так интересно, почитаешь потом все это в Интернете; э, нет, потом не будет эффекта присутствия, так что давай слушать...
   Крепость, начатая византийцами в VI веке, закончена генуэзцами в XIV, потому и называется генуэзской. Большую часть крепости строили армяне, но армянской, тем не менее, она названа не была. Голос экскурсовода рисовал сцены сражений, хитрых планов, заговоров и подобной исторической мишуры, без которой не обходится ни одно развитие, голос отражался от каменных стен, колодцев, сооружений для съестных припасов, отражался от крика прежних жителей, убиваемых захватчиками, особенно живописный и кровавый образ которых был в турках, от всего этого, представляешь себя возможным воином, как бы стоишь здесь возле бойницы и защищаешь кусочек свободы. Крепость пахнет древностью. Стены кое-где отреставрированы, в башнях на стенах должны быть фрески, но их уже нет, вместо них надписи "Хари Рама", "Москва 98", имена туристов, заменяющие теперь лики Георгия и Мадонны. Тайная страсть наших людей оставлять надписи и рисунки где бы то ни было грустно удивляет, хотя если вдуматься, пошло это издавна, когда в эпоху позднего палеолита на стенах пещер царапали животных и человечков, острыми камешками создавая чуть не единственно доступный способ невербального общения и передачи информации, и эзотерическая дикость живет в наших людях до сих пор, и как прав был Блок, называя нас азиатами и скифами, имея в виду именно ту дикость, что заставляет браться за мелки, рисовать на стенах, мусорить тут же и т.д.
   Крепость стоит на горе у берега моря, служащего ей хорошим прикрытием; взгляд со стены долго падает на прибрежные волны, замирая в полете, ты стоишь, упираясь одной ногой, и, руками схватившись за каменные выступы, пытаешься удержать это падение в себе, страх и восторг смешиваются, и хочется крикнуть вниз вслед взгляду, но лишь вздыхаешь, озираясь на эту огромную пропасть. Туристы все как один осторожничают с этого края крепости. Когда начался дождик, капли длиннющими нитями свисали со стен крепости в море, трассируя свой путь из ниоткуда в никуда, смутно предлагая помыслить диалектику перехода из одного состояния в другое, но оставаясь в сущности одним и тем же. Под дождиком, хоть и был он едва заметным, стало зябко и неуютно. Я пошел к торговым палаткам возле входа в крепость и спросил стаканчик водки. Девушка отказала мне в стаканчике, мотивируя свой отказ тем, что не хочет открывать целую бутылку ради 50 граммов, потом эта бутылка будет стоять у нее весь день и никто, понимаете, никто больше не будет заказывать водки. Что, действительно, ни грамму? Да, представляете? возьмите лучше соку. Меня развеселил такой сервис, я улыбнулся девушке, с пониманием кивнув, но на самом деле больше удивляясь ее переживаниям по поводу початой бутылки.
   Я докуривал сигарету, когда был дан сигнал к отправлению в Новый Свет. Так совпало, что как только мы уехали из Судака, сюда приехал друг мой Деня, Светка и маленький Тема. И тем же путем, что и мы с джазом, они обошли и обследовали древние стены, останавливаясь на фотографических точках, где маленький Тема примерял на себя одежды, эмулирующие доспехи воинов тех времен, и держался в боевой стойке, пока его фотографировали. Маленький Тема везде и всюду ходил со своим пластиковым мечом, и сейчас, видимо, чувствовал себя совершенно в тему, одетый в жестянки. На фотографиях это было видно на все сто. Уж не знаю, как чувствовал он себя чуть раньше, когда родители тащили его куда-то в Судак, а не купаться, ведь он готов был купаться постоянно, но теперь, глядя на фотографии, он смотрится довольно органично (за исключением современной обуви на каких-то снимках). Зато я знаю, как чувствовал я сам, когда тащил себя с утра на эту экскурсию, когда встал в восемь утра после того ужасного вечера, с утра еще отдававшегося в воображении расплывчатыми образами, которые сейчас отгоняю прочь. Не просто же так я выдержал вчера этот путь за билетом в новый свет, чтобы снова завалиться спать. Эй, одевайся, пойдем приятель, покажем, на что мы способны. Я иду к автобусу. Мир сонными глазами смотрит на меня, зевая. Да, минералку в дорогу. Ровно в девять я был у Дома Офицеров.
   - Не подскажете, где здесь автобус на Судак, Новый Свет?
   - А, вот и вы. Вас ждем.
   - Как ждете? Время ровно девять утра, к этому часу мне и сказали приходить.
   - Ну, просто все пришли раньше. Видите, больше никого нет рядом.
   Я огляделся. Рядом с автобусом никого больше не было. Водитель сидел, спокойно, выжидающе глядя на меня. Места были заняты; действительно, все были на месте.
   Усевшись на свободное место, я в полудреме слушал рассказ нашего гида. По дороге мы пару раз останавливались: один раз, чтобы посмотреть на горы, другой раз - около торговцев вином. Вторая остановка всем понравилась больше, словно никто никогда не пробовал крымского вина. Я мог только смотреть на это.
   Все еще хотелось спать - вставать в начале девятого утра в выходные дни труднее, сон как будто чувствует свою силу и давит, не взирая на запланированное дело, и в начале девятого он так же сладок, как и в три часа ночи. Ночь после такого вечера выдалась на удивление спокойной, и я спал счастливым сном ребенка, погрузившись полностью в другую сторону жизни, пока реальность не нашарила меня здесь и не вцепилась в меня своими когтистыми лапами.
   В начале девятого я с тоской услышал будильник.
  
   13.
   Утро следующего дня было особенным. Это наше последнее утро в Крыму, последняя возможность почувствовать природу отдыха, в последний раз потерзать себя попытками понять и осмыслить отпуск в режиме on line, распыляя себя на множество незначительных вещей, неосуществленных мечтаний, подлавливая и уличая себя в вымышленных преступлениях, потом по дон-кихотовски предъявляя себе же оправдательный вердикт, как это бывало и раньше, еще в школе, проступки записывая на поля своей маленькой жизни, как необязательные шажки в направлении к взрослению, а теперь воспринимаемые с некоторой долей иронии, - что же вынесем мы завтра в своих головах и душах, что останется записанным на полях? - комок снега, угодивший тебе в лицо, занимает свободную ячейку памяти, крепко сидит в твоем личном архиве, не подозревая о понятии "стек" и ни за что не освобождая со временем своего места, в сравнении с увиденной сценкой проявления супергуманизма или шовинизма, весит чуть не столько же по своей силе выразительности, а ты мусолишь этот опыт, ведь он был, не узнавая в будущем применения для этого куска собственной истории. Что дальше?
   Совсем немножко чувствуется суета - нужно успеть в последний день массу всяких вещей, так всегда бывает. В дневник я не записывал больше ни строчки. Это утро нашего отпуска, как вечер трудного дня, тот самый hard day's night, спетый the Beatles, перепетый многими другими, вот он сейчас, когда после веселого угара, возникшего с приездом, начинается отработка за этот самый угар, и вот уже немного устаешь и посматриваешь на дело своих рук и своих глоток, улыбаешься всему этому и оставляешь часок для того, чтобы поваляться в отдыхе. Мы встали не очень поздно, решив при этом ехать вечером, чтобы было не очень жарко, и собрались пока сгонять на пляж. Дене захотелось полетать с парашютом над морем, поэтому мы поехали в Коктебель, где мне посчастливилось осуществить полет. Но, к сожалению, никаких парашютов на берегу не оказалось из-за ветреной погоды. Мы завалились на гальку, отдаваясь в последний раз солнцу и морю. Народу в этот жаркий день было чертовски много, как будто именно сегодня в Коктебель приехали все туристы, и нам пришлось искать место для того, чтобы расстелить наши полотенца. Маленький Тема постоянно сидел в воде, а мы менялись, чтобы он оставался на глазах.
   Из доступных развлечений виднелись надувные "бананы", что-то типа надувных "тарелок", гидроциклы и объявления о дайвинге - не самый богатый набор для отдыхающих, для такого огромного количества людей, собравшихся сейчас на этом пляже, но, видно, не зря существует слово "конъюнктурность", чтобы просто так скривить губы, наблюдая представленные развлечения. После вчерашней ночи мне ничего не хотелось, я загорал, лениво посматривая вокруг себя, а Деня со Светкой пошли прокатиться на двухместной "тарелке". Пришли после этого довольные, мокрые, со светящимися глазами, вместе начали рассказывать, как их обливали водой и пытались опрокинуть, столько смотрели мы уже за подобными упражнениями, но рассказ их был по-новому свеж, эмоционален и услышь его сейчас кто-нибудь, возможно, и решился бы прокатиться на этой штуковине. Вот дети!
   Мы были несколько ограничены во времени, нужно было успеть приготовиться к поездке назад, в Москву, время надзирало за нами, указывало стрелками часов на наш дальнейший путь, и мы, послушные ему, брели туда, куда следовало брести именно в эти минуты. Сегодня день рождения у Сани Г., он где-то здесь, в Коктебеле, но мы уже не рассчитывали найти его, чтобы поздравить, просто кивнули ему виртуальным приветом и отправились домой.
   Занятость, занятость, занятость... Давненько у нас не было распланированного дня, деловые люди и заложники города, кем мы представали сейчас перед нашим надзирателем, потирая руки, говоря "так, ну что, теперь на рынок; потом нужно будет заехать в магазин за едой, и не забыть снять немного денег с карточки" и т.д. в том же духе, чувствуя себя нормальными взрослыми, вдруг вернувшимися в реальность из того небытия, а на самом деле еще какого реального бытия, в котором оказались по приезде сюда, что ж, нам в любом случае нужно сделать все это, а посему первый пункт - рынок, где мы будем покупать вино в Москву, пройдемся по рынку разок-другой, пробуя и вино и фрукты. Долго нам с Деней ходить не пришлось. Почти сразу мы уткнулись в лоток с надписью "Крымские вина", подошли к нему и через секунду держали в своих руках по стаканчику со стандартной дегустационной порцией одного из вин. Еще через пару минут мы запрокидывали в себя следующие пару-тройку различных видов вина, не забывая запить виноградную манну откуда-то взявшей минералкой, чтобы освежать язык перед употреблением следующего вина. Это становилось уже интересно: начав, с обычным видом занятых людей, с одного глотка сладкого вина, теперь перед лотком стояла парочка парней, превратив пробу вина в игру, забыв про то, что Дене нужно будет садиться за руль, как только мы купим вино и фрукты, и эти два парня все пробовали и пробовали новые вина, чем доставляли удовольствие не только себе, но и продававшим напитки двум дамам, и давно не показывавшийся маленький чертенок, похоже, тоже веселился от души, наблюдая сценку покупки. Наши испытания были уже примерно на десятом сорте вина, когда мы определились с тем, что будем брать, и десятый сорт слегка шумел в головах двух парней, стоявших возле лотка с крымскими винами. Мы улыбались такой своей вылазке, улыбались снова возникшему удовольствию от вина, продолжавшему наш отдых, не обращая особенного внимания на время-надсмотрщика, мы собирали время в эти два маленьких стаканчика, - заливаешь в себя содержимое, омываешь им рот, язык, проглатываешь, чувствуя сладость напитка, делаешь лже-попытку сконцентрироваться на послевкусии, киваешь головой, хотя главный эффект уже достигнут, сладость опьяняет тебя, и ты просто затягиваешь начавшийся спектакль. Если бы это была опера, то в этом месте должны были бы выйти танцоры, вакханки с кубками и спеть с нами танец. Мы купили десять и двадцать пять литров вина, понимаете?
   Фрукты таким же образом выбирать не пришлось. Арбузы, дыни, персики с весельем мы переправили с прилавков в наши пакеты и потащили к машине.
   Описывая игру с вином, свойственную не столько пункту запланированного дня, сколько просто похождениям двух парней, я пытаюсь остаться в этих пределах рассказа, но с другой стороны необходимо вкрапление литературы либо что-то от литературы, раз уж я решился записать все это, и вот здесь возникает растягивание повествования в разглагольствование, похождений в расписывание, но тем не менее такое увязывалось уже, когда похождения превращались в литературу, стоит вспомнить хотя бы американских битников, "бит"-поколение, скорее воспринимаемое от слова "бит", ритм, нежели от разбитого поколения, чья вся литература - сплошной ритм, музыкальность шатаний парней отсюда до туда, или еще раньше, от шатания Миллера, или раньше, от Пруста, или... то, чего мы не застали, а застали лишь схожее в произношении, гопников, "гоп"-поколение в середине 90-х от давнишнего словосочетания "гоп стоп", и тут уж никакой музыкальности не дождешься, разве что притянуть это явление на потребу окололитературе и бульварному чтиву, так вот, пробуя вино у лотка "Крымские вина", мы с Деней отбивали бит нашему отпуску, незаметным гимном звучащим в дегустационных стаканчиках.
   Пока мы ехали домой, напетый бит веселил наши мозги, и не так грустно становилось в последние часы пребывания в Феодосии. После покупки лампочки для нашего муренового Сааба, после снятия некоторого количества гривен с карточки Visa, мы оказались дома, и я вдруг обнаружил, что следующий пункт в моем сегодняшнем расписании - встреча с Ольгой, с которой договорился вчера, провожая ее с подругой домой, и встреча эта должна произойти буквально через полчаса.
   Наскоро перехватив еды, найденной в холодильнике, я пошагал в сторону набережной, предупредив Деню о том, что, возможно, я появлюсь здесь ровно в восемь вечера, когда мы должны будем отправиться в путь, либо появлюсь здесь раньше, но тогда уж не один. "Окей".
   На набережной возле беседок я ее не увидел, стал прогуливаться возле торговых лавок, мозоля глаза всем проходящим здесь людям. Мной уже начало овладевать беспокойство из-за отсутствия девушки, как вдруг сзади за плечо меня остановила чья-то рука. Ольга в розовой майке с надписью "Sexy" улыбалась мне, выговаривая за мою невнимательность, и к ней приставали какие-то типы, а она не могла уйти, потому что встретиться мы договаривались здесь, но уже ладно, давай пройдемся куда-нибудь, бла-бла-бла. Много времени на то, чтобы посидеть где-то, пообщаться, перекусить и так далее, у меня не было, а потому через пять минут прогулки я предложил ей навестить наш домик, показать жилище греческого товарища, заодно и провести время в уютной спокойной обстановке. "Ну, вы там собираетесь, я только мешаться буду" - говорила она, на что я возражал ей: "Ничего мешаться ты не будешь. Мы вообще затеряемся в моей комнатке и никого не побеспокоим". Долгих уговоров ей не потребовалось, чтобы принять предложение пойти в дом, к тому же эти успокоительные речи я вел уже по дороге к нему. Ее немного останавливала возможная суета, но, как умная девочка, она понимала, что ничего ужасного в моем предложении нет, и лишь повинуясь внутренней женской природе, выставляла ломки напоказ.
   Когда мы добрались до нашего двора, Деня крутился вокруг машины, подготавливая ее к поездке, Светка собирала еду в дорогу, а маленький Тема расхаживал тут же со своей пластиковой сабелькой. Поздоровавшись (Светка удивленно смотрела на новое существо, появившееся в нашем доме, но, не давая никаких комментариев и поводов предполагать неладное, мы), мы укрылись в моей маленькой комнате. Полчаса разговоров ни о чем, и я, чувствуя, что такие беседы навряд ли будут интересны нам обоим, предложил пересесть ей поближе ко мне, слегка обнимая ее за талию, обследуя затем спину, шею, выполняя все ритуальные движения, необходимые в подобных затеях, вместе с чем мы запустили в комнату поцелуи и немного ласки.
   Мы валялись на кровати, распаляя себя соприкасающимися телами, ее губы и девичья грудь уже стали моей добычей, когда я достиг зиппера на ее джинсах, когда расстегнул его и увидел белую полоску трусиков, инкрустированных маленьким атласным цветком чуть ниже резинки; белая розочка, микроскопический цветок явился на свет, чтобы дать сорвать себя, деталь, увидеть которую можно лишь в преодолении, и которая служит призом, наградой, и я добрался до этого пункта, когда услышал: "Может, вы поедете чуть попозже, через час?" - это сказали ее губы; - время, как смерть отмеряло нам последние минуты. Отклеивая свой взгляд от белого цветка, я встал, поправил свою одежду, джинсы, стряхнул с себя это дурацкое выражение возбужденности - клоун - и вышел во двор. Мм, я хотел сказать Дене, чтобы он немного задержал поездку, на полчасика, минут сорок ведь не будут перебором, но тут дверь с улицы открылась, и вошел Володя, хозяин дома. Ситуация изменилась. Иллюзии рассыпались, я вернулся в комнату и сказал, что обстановка не в нашу пользу. Ей ничего не оставалось, как одернуть джинсы-маечки, причесать волосы, посидеть немного, перекидываясь шутливыми фразами и выйти затем со мной во двор. "Может, поедешь завтра?" Хм, похоже, девчонка завелась. Спрашивается, какого сякого она не осталась вчера, а уехала домой в три ночи, чтобы все-таки проспать свою экскурсию? Эти дамочки думают себе невесть что, а через какое-то время все оказывается так, как должно было быть. Я ответил что-то и пошел ее провожать. Деня уже укладывал в багажник вещи.
   Поймав на улице такси, я попрощался с ней, посадил в машину с обещанием позвонить и пошел назад в дом. "Приезжай тогда ко мне в Киев" были ее слова на прощанье. Хорошо, девочка, мне интересно смотреть города.
   Вглядываясь в будущее, я вижу свои прогулки по Крещатику, пешеходному в выходные дни, вижу фонтаны на Майдане Независимости и узкий каменный Андреевский спуск с его художниками и картинами, я прохаживаюсь с ней по центру Киева, отдавая себя лучам скупого осеннего солнца, и впитывая с ними город, знакомство с городом, узнавание себя в этом городе, его истории и культуры. Мы смотрим его старые, ухоженные храмы, его джаз, кафешки и погребки, придумывая маршруты и запутываясь в них детективными героями, - город смиренно открывает себя отлаженными движениями привыкшего к показам смотрителя, не очень охотно рассказывает, предпочитая отдаваться молча. Мне интересно будет смотреть Киев.
  
   Прошло десять минут, как мы выехали из Феодосии и направляемся в Москву. Уже немного стемнело, жара спала и теперь температура комфортна для путешествия. Попрощавшись с морем, домом, хозяевами, цветами и Чаппи, мы покинули этот город; светлая грусть чувствуется внутри всякий раз, когда уезжаешь из того места, где было хорошо, грусть, не оформленная в мысли, лишь как сумерки заполняющая собой все вокруг. Приятная истома и все такое. Я ем арбуз пятирублевой монетой, так как под рукой нет никакого более подходящего прибора, а эту тыквину выкидывать жаль. Вдруг послышался резкий хлопок откуда-то из-под машины, автомобиль накренился, и вся приятная истома исчезла в один миг. Мы остановились. Через пятнадцать минут путешествия мы прокололи колесо. Непередаваемая игра матерных слов... Деня выругался как следует, открыл багажник и начал искать там запасное колесо и домкрат.
   После того, как было установлено тоненькое запасное колесико, мы повернули назад в город в надежде найти работающую ремонтную мастерскую. Минут через пять нам попался едва освещенный домик с надписью "Шиномонтаж", жизнь вокруг которого замерла, ни в нем, ни вокруг него не заметно было движения или какого-либо его подобия. Деня осторожно заглянул внутрь здания. Судя по его лицу, ничего хорошего он в домике не увидел. Два мальчика 10-11 лет сидели на полу и смотрели теперь на Деню, оторванные от своего детства и вынужденные в эту минуту общаться со взрослым.
   - Привет, парни. Кто тут у вас занимается ремонтом? - спросил Деня.
   - А что у вас?
   - Да колесо проколол. Боковой прокол.
   - Ну давайте посмотрим, - ответил один из мальчиков.
   - А ремонтом-то кто у вас занимается? - переспросил Деня.
   - Да мы щас и посмотрим, - ответил мальчик, поднимаясь. Деня заметил рядом с ними оловянных солдатиков, расставленных и разбросанных на полу.
   - Так колесо клеить будете вы? - трудно было представить, что эти юнцы будут ремонтировать серьезную машину.
   - Да, надо бы посмотреть, - не унимались парни в своем едва освещенном одиноком домике на дороге, жизнь вокруг которого застыла. Сыграть с ними, положить свою карту на предложенную партию, немного блефуя, но больше полагаясь на авантюрный ход и с интересом подождать их ответа и увидеть смысл их выражения "давайте посмотрим", не воображая себе кошмарных, ужасающих картин детского вампиризма...
   - Ну ладно, я сейчас гляну рядом еще какой-нибудь автосервис, и если что, вернусь, - проговорил Деня. У нас не было времени на странных парней.
   На окраине Феодосии нам встретился добротный автосервис, работа в котором кипела, словно был день, а никакие не сумерки, и Деня уже без всякого напряжения препоручил машину в руки ремонтников. Я начал сражаться с маленьким Темой на саблях, что он предлагал делать постоянно во весь наш отпуск, и, наконец, ранил меня в палец, завершая почти двухнедельное фехтование, прерываемое лишь купанием и моим отсутствием дома.
   Проезжая мимо слабоосвещенного домика "Шиномонтаж" после починки нашего колеса, мне очень хотелось ощутить внутреннее киношное напряжение, увидев в окнах домика две пары мальчишеских глаз, смотрящих нам вслед без улыбки, по-взрослому и с небольшой долей сожаления по поводу не смотренного колеса нашей машины.
   Уже совсем стемнело, ночь скрыла за собой все, что можно было увидеть за стеклом. Мы ехали молча, сосредоточившись на своих мыслях, возможно, и, скорее всего, переваривая наше крымское путешествие каждый по-своему, но по большей части концентрируясь на хорошем. Маленький Тема периодически засыпал, Деня всматривался в дорогу, отпивая по глотку крепкий кофе из пластиковой бутылки. Дорога извивалась под колесами нашего автомобиля, ускользала назад к морю, отталкивая нас в наши обычные жизни, в Москву, в работу, в закат лета, и соответствующее настроение заполняло все вокруг, усугубляемое ночью. Слишком однотонно. Если говорить о людях, джаз попивал пиво при этом, курил, и сигаретный дым попадал мне в глаза, из-за чего я вынужден был приоткрывать окошко, то люди, попадающиеся нам в отпуске, были довольно сходны между собой, довольно однотонны по своему желанию ни о чем не думать, только отдыхать, наслаждаться хорошей погодой и морем, мы лишь добавляли к этой общности свои жизни, без сожаления забывая обо всем остальном, шатались разноцветной массой с одинаковыми мыслями ("парень, хватит курить!"), и казалось всем нам, что так будет всегда. И вот теперь мы едем в другую реальность, мы изгнали себя из рая, из беззаботности, обрекли себя на страдание и иже с ним, оставив позади эдем, такой скоротечный, а потому, наверное, слишком хороший, естественный и заранее желаемый. О, сколько нам открытий еще предстоит сделать, чтобы желаемое было действительным, природа явлений понята, может быть даже в пытках, может быть посредством озарения, случая или вдруг свалившейся гениальности. Обратная дорога в наступившей ночи расставляла кое-какие точки над отдельными "и" нашего отпуска, но по большей части перемешивала новые воспоминания с улыбками и упущенными возможностями, которые остаются всегда в прошлом, и о которых часто забываешь в будущем, если они не значимы, но сейчас, кажется, есть все в голове на общих началах, и все одинаково существенны и увесистыми каплями, падая сверху, освежают твою грусть по уходящему лету. Лето на самом деле не заканчивается, но с окончанием отпуска впечатление складывается обратное; капли стекают, сделав свое дело, пропадают совсем, оставляя тебя другим, один на один с сиюминутной реальностью, с вопросами типа "ну как ты?" и "что будешь делать дальше?", а делать-то ничего не нужно, ты просто едешь к себе домой, и завтра будет новый день, а что он приготовит тебе на завтрак - это будет вопросом новой сиюминутной реальности, так и будет. А в отпуске не так, там нет занятий на каждый конкретный момент времени, там просто общее время, отмеренное тебе одним куском, воспринимать которое ты выбираешь явно загодя, предполагая и зная как справиться с ним.
  
   14.
   Ночь темна, в ней не видно ни желтых подсолнуховых полей, ни синего неба, ничего, что остановило бы на себе взгляд, только белые полоски дорожной разметки попадаются порой на глаза. Еще Деня в своих движениях за бутылкой с кофе...
   Ночь проходит в полусне, я беру банку пива, чтобы засыпания приходили скорее. Спеть ли оду ночи? Сейчас это делать лень, потому пью пиво, чтобы спать, спать.
   Переписывая теперь свой дневник, а вернее вспоминая все, что было и, пользуясь своей тетрадкой, как проводником в тот другой мир, я нахожу его древним, истерзанным временем памятничком, не ценным тогда, но нужным сейчас, как реставратору нужна каждая трещинка на обсыпанной фреске. По крупицам восстанавливался мой друг, но в его истинном описании, наверное, лучше видно наше состояние, когда запись дней и событий иногда перепутывается, что-то при этом упускается, а порой откровенно игнорируется... Заменяя некоторые слова, не совсем укладывающиеся в канву настоящего описания, следя правильность орфографии, смотрю свой дневник:
  
   "1. Поехали. Наше маленькое крымское путешествие началось. Слегка пьяный, под ручку с прохладным "Туборгом", рядом с другом Деней, Светкой и маленьким Темой, я двигаюсь со скоростью пока 100 км/ч в сторону полуострова Крым, в земли тавров и немного скифов, возвращаясь снова в зеленые гористые места.
   Некоторые заморочки по поводу того, что нас не пустит украинская таможня из-за временного водительского удостоверения; черт, Крым может оказаться лишь в мыслях; "Туборг" стал теплым. Маленький Тема, наблюдая за моей писаниной, попросил у меня лист бумаги.
   - Что пишешь? - спрашивает он.
   - Письмо Богу, - отвечаю.
   - И что?
   - Хочется так.
   - А если я напишу? Можно мне попросить, например, игрушку?
   - Можно, - говорю я. - Лишь бы письмо твое было искренним, честным.
   - А обязательно писать слово "Бог"?
   - Нет.
  
   Начинаю улыбаться девушкам уже через час нашего путешествия; да, видимо, я хотел этот отпуск. Что будет?
  
   Отринув сомнения, едем в Крым. В задницу ДАИ, в задницу таможню. Маленький Тема тем временем пишет про зеленого гоблина и картинг; увлеченная натура.
   Солнце, веселый рыжий магнит, притягивает нас сильнее и сильнее. Скорость нашего муренового Сааба выросла до 150 км/ч. Неплохо.
   Остановившись, выкурив сигаретку, набитую каннабисом, едем, умиротворенно улыбаясь. Наше маленькое крымское путешествие началось. В попытках понять природу отдыха...
   Пролетают несколько ничего не значащих мыслей, на протяжении которых проносятся такие далекие из советской истории привидения в виде машиностроительного завода "Смычка", местечек Свободный Серп и Красная Локна, обросшие мутным туманом большевистского царствования. Затем мысли приводят к магазину, где нам продают вино, и мы со Светкой пьем его, обливая свою одежду, ляпая красными пятнами свои летние майки; хорошо.
   Проезжаем начало заката.
   Покупая вино:
   - Ну, может, посоветуете что-нибудь, - спрашиваю продавщицу, девушку лет двадцати.
   - Да нет. Я не пью вино, - отвечает она.
   - Как же Вы живете?
   - Я пью водку, - и протягивает мне штопор...
   - Неплохой тоже выбор.
   Проезжаем начало заката. Полнеба покрыто розовым, и голографические облака проступают красными краями, такие громадины. И солнце рубиновым, отчищенным до блеска королем, сидит на галерке неба.
   А чуть позже солнце скрылось за темной, черной ночью, и небо все в маленьких дырочках, через которые пробивается свет, вроде звезд, - такое прозрачное, глубокое.
   Еще немного вина и пива. Через короткий отрывистый сон наступила украинская таможня, где с нас взяли мзду в размере 2000 российских (!) рублей.
  
   2. Даишники уже брали в долларах. Как опытные гады, сокрывшись за изломом дороги, выследили наш преступный заступ за сплошную разделительную линию и, остановив, зарядили: 250! Припомнили и временные права с таможней. Это грязно, блядь. Отдали 150. Деня покричал в руль.
   И на протяжении всего пути нас конвоируют подсолнуховые поля. Красивое желтое живое месиво. Маленький Тема закончил свое письмо к Богу словами "чтобы все было хорошо".
   Запорожье накормило нас едой и поменяло немного украинских гривен.
   Когда была выкурена вторая сигаретка с листьями, путешествие погрузилось в умиротворение со скоростью 80 км/ч. Подсолнухи, влюбленные парочки, лошади, корова возле автосервиса... или это было вчера?
   Мы все-таки доехали. Крымская Феодосия развалилась в ложбине, опоясанная горами, как уставшая баба в гамаке, помахивая платочком, будто зазывая.
   Посмотрев две квартиры для жилья, отвергаем их и едем к вокзалу выбирать другое жилье. В итоге - 3-хкомнатный частный дом с гаражом, шикарно (как нам кажется) обустроенный и с сумасшедшей верандой, увитой виноградом и окруженной кучей разных растений.
   Тихая радость наступает, как только уходит хозяйка. Деня, наконец, расслабляется; сутки, проведенные за рулем - жуткое испытание.
   Вымывшись, выпив виски, купленные загодя в магазине Duty Free на границе, идем в центр города. Радостно, огромная толпа народа гуляет себе, не принимая ни одного работающего человека.
   Феодосия стоит тут аж с 6-го века до н.э. и все это время здесь возможен отдых? Мне нравится.
   После сумасшедшего аттракциона, где мы с Деней крутились, как в чертовой центрифуге, не понимая, что происходит, оря, смеясь, как самые дикие люди, трезвеем, превращаясь на мгновение в маленького Тему, восторгаемся по-детски всей этой возбуждающей карусельной ерундой и ходим с огромными глазами.
   Очередь в караоке... Что за долбанная чушь? Как всегда слышится шансон, но все равно хорошо. Берем вино и возвращаемся домой. Возвращаемся на такси, так как не помним дороги.
   Бутылка вина на ночь - и спать.
  
   3. Путешествие задумывалось мной как возможность попробовать понять, что же нужно: работая целыми днями, выматываясь, превращаться в зомби, здесь же - чувствовать веселье и легкость... Но пока, кроме желания пить вино, в голове нет. Смотреть на красивых девушек.
   Где-то в душе я гедонист. Не испытывая раньше постоянной радости, теперь хочу ее; гулять и отдыхать. Такой-то гедонизм. Неужели так и пройдет отпуск: пить вино, купаться, смотреть и крутиться на каруселях, а потом смотреть немного экскурсий и ничего не прояснить в своей пока еще не загорелой башке?
   Пошел, налил себе вина с мартини.
  
   На пляже познакомился с девушкой, похожей на Натали Портман. Оказалась из Москвы; никакой экзотики.
   Море забрало мою пьяненькую энергию, выжав меня, и я лежу без движения, собирая силы. Договорились встретиться с Н. Портман в баре, если, конечно, она не уедет со своей подругой в Коктебель вечером.
  
   А вечером, сидя во дворе нашего дворца, мы снова пили портвейн. Последующая ночь и утро - время сумасшествия. Понять природу отдыха, видимо, можно лишь совершенно растворившись в нем. Никаких мыслей, кроме "нужно двигаться". Мы идем с Деней в бар в моей надежде увидеть Н. Портман. Светка обижается на нас, потому что мы не берем ее с собой. Ее желания понятны и права на погулять у нее столько же, но она остается с сыном.
   Н. Портман в баре не оказалось, но были другие, правда, занятые. Была Ольга, загруженная симпатичная дамочка, веселить которую не было особенного желания.
   Мы пили пиво и напились, в принципе, и в результате оказались в другом баре, где услышали музыку AC/DC, Deep Purple. Деня кричал "давай Планта", но Планта не было, зато была Metallica. И мы подошли к диджею поблагодарить за музыку. Еще я танцевал... извиваясь, делая специальные движения, как будто слепливаясь с музыкой. Диджей на наши благодарности ответил, что это его работа, и поглаживал рядом стоящую юную подругу.
   Выпив еще, пытаясь подозвать рыжую девушку-официанта, не видим ее, заканчиваем и уходим. Решение искупаться возникло стремительно. Появляются уже первые люди. Мы купаемся голые, как будто никого нет, и голый, я подплываю к каким-то типам, сидящим на пирсе. Они поят меня мутной желтоватой дрянью, и среди них есть страшненькая девушка, она приходит к нам, оставив своих двоих спутников, которые кружатся вокруг нас уныло.
   А мы идем втроем и берем еще пива, и при этом стремная девица смеется, как блядь. Я говорю, что хочу подрочить, а Деня начинает грузить нашу подругу в своем пьяном состоянии насчет конопли, и она как будто соглашается найти нам травы. Но сначала я трогаю ее, уже мало чего понимая, и настаиваю на том, что мне нужно помастурбировать. По дороге мы заходим в какой-то грязный туалет, где она писает, а я стою над ней и расстегиваю ширинку... Фелляция... Это случилось само собой, после чего она сказала: "Встретимся вечером, потрахаемся?" Боже, я даже не помню, как тебя зовут. Минут десять назад она говорила о том, что поедет к своему ребенку. А смеялась, как блядь.
   Дальше не помню.
   Помню, как проснулся в такси с женщиной водителем, которая выгоняла меня из машины так чудно...
  

- - -

   4. Золотой пляж с сигареткой.
   Ул. Степаняна.
   Бар "Камелот", стриптиз.
   Москвички.
  
   5. Коктебель.
   Парашют.
   Судак.
   Вечер в "Бароне", ничего особенного.
  
   6. Бурбон с персиковой мякотью.
   Дождь с утра сумасшедший...

- - -

   ...говорила мне "Что это вы тут делаете? В моей машине?", будто я обманом забрался к ней. Все же она меня растолкала. Рядом с ней оказалась какая-то старуха, смотревшая на меня с подозрением, и на мой вопрос "куда же мне идти?" ответила: "Иди отсюда".
   Черт, я не знаю, где нахожусь. Цивилизации рядом нет, у меня нет уверенности в том, что я нахожусь в Феодосии и подумываю о том, что каким-то образом мне нужно добраться до этого города.
   Я пошел в сторону ближайших видневшихся домов и спросил у проходящей тетушки "что это за улица?", хотя, что это могло мне сказать? Потом осторожно спросил, как добраться до центра (неизвестно чего).
   Вспомнил, что, выходя из машины, так и не заплатил.
  
   Автобус привез меня к рынку - я в Феодосии! Уже лучше. При выходе из автобуса ко мне приклеился какой-то тип, разговор с которым свелся к марихуане. В итоге он меня кинул, забрав мои 90 гривен и не вернувшись. Вид у меня был, надо сказать!.. Пьяный, помятый человек в штанах, на которых видны пятна крови, происхождение которых было выяснено лишь потом, путем трезвого анализа - я поранил ногу в нашем безумном утреннем купании.
   (подождите; время перекура сигаретки, набитой листьями). Самое интересное, что в это же время, на другом конце города, Деню тоже кинули по этому же делу на 100 гривен. Таковы бывают случайности...
   Я шел в сторону дома, спрашивал дорогу. Попался один парень, у которого я спросил про свою улицу Стамова. Через минут пять разговора выплыла тема марихуаны, и он практически незамедлительно предложил купить пакетик. Вот уж, воистину, если Джа хочет, то Джа хлопочет.
   Мы подождали его брата и поехали покупать. Потом поехали курить, и вот потом-то я снова оказался в состоянии, далеком от трезвого. Что же это было? - А была это хорошая крымская трава!
   Они повезли меня домой и по дороге мы заехали на пляж. Купаться я не мог, впрочем, как и говорить, только сидел и улыбался. Девочка Аня, красивая больше, чем очень, представилась и заговорила со мной, я же в ответ лишь сказал "джаз". Мысли мои крутились вокруг дома. Как может притягивать дом, даже временный - это удивительно не в моем нетрезвом случае, но в общем человеческом, слишком человеческом.
   (Хочется смотреть телевизор, а не писать сейчас)
   Мы договорились встретиться с парнями, как мне показалось через пару часов, по поводу покупки еще одного пакетика с травой, но ни через два часа, ни через три, ни даже через шесть никуда пойти я не мог. Я еле добрался домой, чтобы так быстро из него уходить.
   Деня почти сразу сделал себе сигаретку, но штука в том, что он не услышал моих слов "не надо целую"... Следующие часов шесть мы валялись на диване и пялились друг на друга. На открытую входную дверь было предложено "а ну ее на хуй", впрочем, потом закрыли - мы добропорядочные граждане и представляем свою страну за границей.
   После некоторого сна, когда наступал хороший вечер, мы никуда не пошли, потому как занятие нашлось и дома.
   Кажется, в голове что-то путаются воспоминания, надо было записывать все сразу. Игра воспоминаний похожа на жмурки - схватишь мысль, а она оказывается не той. Вспомнил, например, Н. Портман, и сразу девушку, удивительно похожую на Синди Кроуфорд, что была на пляже в Коктебеле. Мне не нравится Кроуфорд, но все эти ее формы...
  

- - -

   6. ...весь день пили, так как перегорели в предыдущий день.
   Пришли Саня Г. с Настей. Выпили, покурили, пошли в "Камелот". Саню Г. срубило. Мы познакомились с прелестными школьницами из Минска.
  
   7. С утра, с бодуна - экскурсия в пещеры. Захотелось домой еще на остановке автобуса. Голова раскалывается, но ничего.
   Мраморная - сила; такая дыра в горе. В Красной - речка.
   Вечером - прогулка.
  
   8. Утро (мм, кажется уже ничего интересного) - поездка на пляж в дикие места. Думали дикий, оказалось, люди там тоже есть. Жара жуткая. Приехали голодные, впервые выбрались на рынок (всю неделю только пили). Купили мяса, фруктов, овощей, прочего говна, - будем делать шашлык. Его должен был делать Саня Г., но не известно, придет ли.
   Трава закончилась вчера, теперь, наконец, перестанем тупить.
   На рынок поехали после того, как Деня нашел у себя 100 долларов.
  
   Когда маленький Тема кричал на пляже "дядя джаз, дядя джаз", недвусмысленно слышалось "джа, джа".
  
   Итак, купили на рынке мяса, затем в магазине рыбу для Светки. Вечером будет шашлык с горилкой.
   Нехило выпив, пошли с Деней на диско. Светка обиделась немного.
   На диско (как же все смешивается в голове) познакомились с двумя белорусскими девушками. Ночью я купался с ними голый. Договорились встретиться с ними завтра в 18.00. Они пошли в другой бар, я вернулся. Знакомимся с Деней с очередными белорусками (все парочки из Минска). Они будущие врачи и, что приятно, не глупы.
  
   9. Зашли первые наши белорусские школьницы, которые ушли от нас при первом знакомстве (вернулись, блядь, все-таки). Они уже более покладисты, хотя и порыскивают глазами вокруг.
   Одна из будущих врачей, проходя мимо меня, когда я стоял у стойки бара, вручила мимоходом бумажного журавлика со словами: "Вам, приз зрительских симпатий". Приятно. Беру их на заметку. Сидим пока со школьницами (они, тоже ничего, хотя и с юными мозгами). Снова покупаю им мартини, поглядываю на врачей. Иду танцевать и знакомлюсь с врачами, они милашки. В этот момент школьницы понимают, что мы "уходим из рук", слегка обижаются, говорят Дене: "мы пошли купаться" и сваливают. (А не плохо было бы, в принципе, искупаться с юными нимфами). Встретиться не договорились, но обменялись стандартным "может увидимся".
   Опьянение доходит до приличного. Провожаем врачей до маршрутки (они живут в Коктебеле). Целуюсь, трогаю немного ту, что поменьше (да, они определенно милашки). Договариваемся встретиться послезавтра.
   Под утро (уже солнце светит) приходим домой, продолжаем пить. (Деня рассказывает жуткие факты из своей жизни: стрельба, разборки, затем перевоплощение, да уж, серьезно) Я уже икаю, затем иду спать. Деня, пьяный в хлам, берет машину, едет за хересом. Светка с маленьким Темой уже давно на пляже.
   Деня по дороге подвозит какую-то девушку до улицы Стамова, нашей улицы, предупреждает, что ее везет сильно пьяный водитель, она пугается не на шутку, упоминая о своей маленькой дочери. Поездка заканчивается хорошо.
   Продолжаем пить; теперь херес. Я поспал всего 4 часа, Деня - меньше 2-х. Приходит Светка с маленьким Темой. Просим ее принести нам пару бутылок мадеры.
   Продолжаем пить; теперь мадеру.
   К вечеру идем, снимаем деньги, присланные из Москвы Руди. Western Union - удобная штука. Встречаемся с девушками, с кем назначена встреча; берем вина и едем с ними на катере. Вечером снова доходим до серьезной степени опьянения. Я теряю девушек (они словно сквозь землю провалились), потом теряю и их пакет с полотенцами, который я таскал.
   Знакомимся на катере с Серегой, пьем с ним в баре; затем он покидает нас, но до дома так и не доходит - его забирают менты.
   Мы знакомимся с Деней с четырьмя девушками, студентками из Киева. Парочка из них очень даже ничего. Все очень разные, - как они оказались вместе? Танцую с самой, как мне показалось, фигурной: мила, уютна, слегка шутит, в общем, возбуждает интерес.
   Пьем с ними шампанское на набережной. Солнце встает; мы опять пьянеем. Провожаем их до такси - они живут в Орджоникидзе. Вроде как договорились увидеться через пару дней.
   Винный марафон продолжается. Встречаем Серегу, идем с ним до рынка в поисках травы.
  
   10. Да, милая киевлянка оставила мне свой номер телефона. Приходим домой, никого нет. Около дома ждет Саня Г. с Настей. Идем за ключами к хозяевам. Деня еще раз говорит, что мы пьем. После того, как Саня Г. с Настей уходят, мы заваливаемся спать.
   У Светки сегодня день рождения. Деня едет за цветами и тортиками. Светка обижена жутко (еще бы! мы, долбанные пьяницы).
   Сейчас будем делать шашлык, пить вино. Деня признается, что пора останавливаться. Я - за. Хотя надо бы еще сходить на встречу с врачами.
   Трогательная сцена извинений у Светки. Я тоже признаюсь ей в пьянстве.
   Вечером иду на встречу с врачами. Опаздываю, никого нет. Жду 30 минут.
   Пить не хочется. Пью всего одно пиво.
  
   11. Пить не охота. Едем на пляж в дали дальние. И здесь народ есть. Да еще какой: нудистская семейка.
   Вечером берем пиво, рыбы, фрукты. После полутора банок пива, прихватывает живот. Дальше иду за экскурсией. Потом еле доползаю до дома, так хреново. А хотел зайти в бар...
   Почему не хочется пить? Остальные плющатся дома. Звоню киевлянке. Дальше - сон.
  
   12. С утра еду на экскурсию в Судак, Новый Свет. Крепость пахнет древностью. Начатая византийцами в VI веке, закончена генуэзцами в XIV, поэтому называется генуэзской. Большую часть крепости строили армяне. Вместо древних фресок надписи "Хари Рама", "Москва 98", а должны быть лики Георгия, Мадонны.
   Дальше бухты в Новом Свете, скала Ихтиандра, тропа Голицына, грот Шаляпина. Купаюсь. Наконец, слышу украинскую речь.
   Пора идти"
  
   Таков был путь. И сейчас я везу эту тетрадку с собой, между строк продолжая дописывать все остальное, обмениваясь с ней мыслишками вроде "помнишь вот то? давай обрисуем, есть еще место?" Да, есть, можно сочинить в этих местах совсем маленькие детали, но что получится в итоге: искусно сделанная история или перечень отработанных дней? Чтобы сделать остро, интересно, можно залить сюда негатива, найти, вытащить и обрисовать ублюдков, помочиться не только на эту страну, но и на свою тоже, дать под зад власти, этой бездушной машине и составляющих ее левых людей, несмотря на слово здесь нет ангелов, вложить в это слово всю правду и желчь, put in the truth mother fucker, можно виртуально развести на секс пару красавиц или на худой конец пару неопрятных шлюх, это беспроигрышный вариант, дружище, негатив сладок, питает умы нормальных людей, и в каждом должен сидеть диссидент, который торчит и ему нужны постоянные инъекции грязненького, это чертовски интересно, поверь, пляшешь вокруг мусора, пидоров, унижений или тупого бюрократизма, насквозь проеденного червями собственной важности, удовлетворения или материальности чьей-нибудь душонки, когда все рисуется фантастически уродливым или просто вызывает галлюцинации, картины примитивного человеконелюбия, техногенного, насекомого будущего, вгрызающегося в мозг оставшихся нормальных людей, о да, это интересно, правдиво и наполняет живостью весь чертов рассказ. Но пока остаемся с ним в повествовании, тем более, что предстоит довести до конца наше путешествие.
   Мы приблизились к украинско-российской таможне на рассвете, солнце еще не показалось над горизонтом, только серое небо давало свет в этот ранний час. Мы отстояли очередь на таможенный контроль, очередь довольно большую для такого времени суток. "Оружие, наркотики, антиквариат", - спросил таможенник, - ничего из набора запрещенных для перевозки вещей у нас не оказалось, потому мы проехали быстро и без досмотра. Как только оказались на российской земле, в зоне действия наших мобильных телефонов, тут же раздался звонок. В пятом часу утра это мог быть только Руди, у которого метафизическая страсть делать ночные и утренние звонки друзьям возникает стремительно, зажигает его нетрезвое состояние, и находится тысяча пустяков, о чем стоит поговорить сейчас, рассказать о своем настроении и спросить настроение всех окружающих, что иногда заражает, отчего лепечешь в ответ непонятным голосом разную чушь, и как бы связь, и общение, и пространство тает... Что можно рассказать в такое время человеку, находящемуся черт знает где? - "давайте, давайте, приезжайте уже. Я тут один остался, мне нужно вас, мне нужна компания, бла-бла-бла", в общем понятные, обычные разговоры, сентиментальные, трогательные, утомляющие, достающие, ничего не значащие, кроме признания в дружбе. Мы и сами немного грешим ночными и утренними звонками, и понимаем, каково человеку по ту сторону радиоволн. Сейчас особенного настроения кричать в трубку не было, мы лишь поддакивали в ответ, думая о дороге, но нас позабавил такой прием на Родине.
   После второго звонка я свой телефон выключил, иначе пришлось бы до самой Москвы разговаривать с Руди, зная его утреннюю устойчивость к алкоголю. В дороге не слишком чувствовалось веселье и радость, было больше спокойствия, созерцательности, немного грусти, как будто закончился важный этап твоей жизни, все, что хотелось теперь, так это посидеть тихо, полепить мечты, собирая их из прошлого и будущего, поиграть с залетающими мыслями о Зо, которая приходит в мою голову в такие минуты, заставляет меня улыбаться своими "ах, ты мой гуляшик" и прочей чепухой, на что я мог ответить лишь одно: "какая же ты детская, Зо!", что забавляло ее тоже, и она посмеивалась, качая головой. А помнишь?... А помнишь?.. Эти "а помнишь?" пуховой невесомой шалью окутывают, создавая призрачный уют в твоем нутре, и как будто кажется уже, что не все так плохо в мире, что у тебя есть еще шанс и все получится, тебе повезет чувствовать так же и потом, после, словно не будет перед этим никакой обыденности или грязи, в которую ты можешь угодить, или загадок, которые могут показаться тебе лучшими в твоей жизни, или азарта, или... Преображение. Из детства ты прыгаешь в юность, взяв с собой совсем маленький рюкзачок страстей, а сейчас если и пытаешься прыгнуть назад, в то состояние, только теперь ты накопил уже такой мешок желаний и мечтаний, что никакой прыжок невозможен, лишь кутаешься в тот самый пуховый платок и умиляешься до тех пор, пока не сталкиваешься с очередной задачей или страстью.
  
   В Белгороде мы поменяли немного американских долларов на российские рубли, чтобы было на что заправиться, да и в любом случае деньги в кармане не помешают. Точки обмена валюты развеселили нас: возле вывески "Обмен валюты" (или даже "Currency Exchange"), крепящейся на дверях супермаркета, сидит парень с пачкой денег в руках и обменивает вам деньги по договорному курсу. Проверка на подлинность - покрутить банкноту на просвет, потереть пальцами рельеф купюры; окей, ну давай, столько-то. Давай. Старые, шустрые 90-е.
   Едем дальше с деньгами уже более уверенно. На российской стороне подсолнуховых полей не было видно, но расстилающиеся необозримые равнинные просторы тоже радовали глаз. Поля сменялись лесами, деревнями, снова начинались поля, плохие дороги, выскакивал вдруг какой-нибудь городишко - во всем этом есть своеобразная прелесть, простота и раздолье контрастируют с цивилизацией; смотрим одни и те же сменяющиеся пейзажи заново, не кажется ни убого, ни ущербно, просто пялишься на открытые виды без каких-либо отрицательных мыслей, что все плохо у нас в провинции, люди как люди, алкаши и трезвенники, такие и были.
   - Надо заехать на автосервис, проверить колесо, - говорит Деня.
   - А что?
   - Да я посмотрел, там, где заклеили прокол, кусочек резины как будто немного отошел. Нужно проверить, сможем мы доехать или нет.
   - Окей.
   На автосервисе, наверное, мы были первыми клиентами в это солнечное субботнее утро. Деня объяснил двум парням, в чем дело, а сам пошел поспать в траву. Так и лег - раздавливая и приминая траву и цветы своей тушкой, просто завалившись лицом вниз в рощице возле гаража, надеясь подремать чуть-чуть перед дальнейшей дорогой. Но надолго ему уснуть не удалось. Насекомые шуршали вокруг, а главное, нам уже скоро выкатили колесо из мастерской и объявили, что с ним все в порядке, проклеено оно хорошо и надежно, а то, что отошел кусок резины с внешней стороны, так это ничего страшного, главное, что внутри приклеен большущий резиновый лоскут, и он-то и позволит добраться нам до Москвы.
   Мы тронулись дальше. Солнышко начало согревать нас, появилось немного бодрости, извлеклись на свет банка пива, бутерброды и овощи, и казалось, вот-вот вернется радостное ощущение отдыха, беззаботности, взбудоражит и растормошит, вот-вот удастся схватить настроение за хвост, поиграть с ним, запить это все большим глотком прохладного пива, напеть какую-нибудь веселую песенку, но то было только предчувствие. Дорога размеренно стелилась под нами своим прессованным асфальтом, пиво заливалось, но не веселило, а значит, мы просто едем домой. Свою книжку я давно дочитал, поэтому оставалось только смотреть по сторонам, пытаясь уловить красоту русского пейзажа, который хорош на картинах русских живописцев XIX века, но часто не очень разборчив на самом деле. Почему-то не попадалось на обратном пути ни машиностроительных заводов "Смычка", ни селений Свободный Серп и Красная Локна, ни других подобных время- или природоявлений, которые обращали бы на себя внимание, словно обратная дорога служила исключительно для размышлений, для пересмотра и переживания прошедшего и не мешала никоим образом внутренним процессам. В дороге хорошо думается, вернее даже не думается, а вспоминается, когда позволяешь всем мыслям и памяти распоряжаться головой, и как сторонний наблюдатель смотришь на эту неразбериху, испытывая иногда ощущения приятные либо сожаления, но, в общем, ничего конкретного, хотя, увлекшись, разрешаешь себе выстроить мистический сюжет; залезть под юбку времени и обстоятельствам, взяться за это самое и почувствовать себя хозяином положения. Никаких помыслов нет в голове, кроме чистых, мы едем, и вся забота наша лишь в том, чтобы сидеть смирно, мечтать о хорошем, видеть по дороге свою жизнь, любить ее, помогать страждущим и не нуждаться в воздаяниях - похоже, это называется "хозяин положения", хотя некоторые греховные мысли добавляют к этому свои составляющие, обязательные для хозяина положения.
   "Какой дар ты хочешь получить от меня?" - молвит спасенная тобой птаха словами индуистских богов, и ты начинаешь перебирать варианты, как бы выкрутиться из этой ситуации так, чтобы и самому не было плохо, хотя бы так же, хотя бы с надеждой на подобный случай, а перебор тем временем не враг ли твой, если ты чист? отпусти ее к черту без всякого дара, пусть летит себе, и займись делом; если все прошло без задней мысли, то и так воздастся.
   Хорошие дороги Орловской области были наградой нам за движение по правилам и за спокойствие - все, что мы делали, это жевали свои бутерброды, я пил пиво, Деня кофе, Светка с маленьким Темой воду, периодически спали все, кроме Дени, вот и все. Приблизившись к Московской области, мы немного оживились, почувствовали дом, и развеселившийся маленький Тема начал задавать нам арифметические задачки и требовать таких же от нас, что его по-настоящему забавляло.
   В Подмосковье мы протискивались сквозь огромную дорожную пробку машин в сторону области, которые не гнушались пользоваться встречной полосой дороги, и нужно было быть осторожными, чтобы не оказаться вдруг нос к носу с какой-нибудь резвой иномаркой. Добравшись до МКАДа, мы облегченно вздохнули, теперь путь свободен.
   К 11-ти вечера наша машина притормозила у моего дома, мы начали выгружать вещи, фрукты и вино и поднялись со всем моим барахлом на четвертый этаж, где нас всех встретил Руди, домашний, спокойный после вчерашней ночи. Скромная сценка приветствия и разбросанные слова о нашей поездке, самочувствии и настроении, после чего Деня, Светка и маленький Тема уезжают, предварительно договорившись встретиться всем вместе завтра или на днях, и мы с Руди остаемся в нашей квартире, теперь полной вина и лета, садимся за стол, и начинаем свой поздний ужин, общаясь на крымскую тему, по мере развития которой моя дорожная грусть теряется, уступая место впечатлительности, и я начинаю свой рассказ. "Поехали. Наше маленькое крымское путешествие началось..." и так далее, перескакивая через строчки, страницы, может быть главки, ужимая рассказ до состояния сводки фронтов с поля боя, я пытался держать нить рассказа, но слова спутывались как события в моем дневнике, и мы старались разбавить эту концентрированную суть "Седьмым небом" или "Черным монахом", что неплохо получалось, дух праздника снизошел на наш радостный обряд восхваления летнего времени года и заполнил все пространство комнаты. Мой рассказ, как походка Чарли Чаплина, и настроение сейчас, как походка Чарли, обегает все вокруг, тюкая своей тросточкой, и не знаю, походка ли Чаплина обратила на себя взор, дух ли праздника пробился до квартиры Дени, только около 1 часу ночи у нас раздался звонок, и Деня странно-задумчивым голосом спросил:
   - Привет, что делаете?
   - А ты как думаешь? Вино пробуем.
   - Я так и думал. А если я сейчас приеду к вам, вы как?
   - Сказал тоже. Давай. Спать мы вроде не собираемся.
   Вскоре он приехал, привез нам двухлитровую бутылку вина, и вечер продолжился, а с ним продолжился и наш отпуск, наш отдых, и значит, не пора еще ставить точку в этом повествовании. Деня, не спавший почти двое суток, кажется, не собирается делать этого и сейчас, пускается в наши общие воспоминания, у него вдруг срабатывает дополнительный заряд бодрости после суточного сидения за рулем, и он с удовольствием рассказывает пережитое нами время.
   За давностью дней я не могу воспроизвести наше общение в диалогах, только если не выдумаю их сам, что на фоне всего остального будет не лучшим выходом. Прямая речь выглядит довольно привлекательным средством для описания чего-либо, но придется пока отказаться от нее за отсутствием состава диалога.
  
   15.
   У Дени возникла мысль поиграть в преферанс. Находясь в подвыпитом состоянии, в общем радостном настроении, мы не могли отказаться от его предложения, не видели причин, препятствующих игре, достали колоду карт, лист бумаги и авторучку расписать пулю.
   "Раз". Мы играем, мы общаемся, разговаривая в основном о малозначительной ерунде, шутим, забывая практически сразу смысл сказанного, но общение доставляет удовольствие, как многое в жизни, странным образом бессмысленное в том понимании, что не несет в себе ничего высокого, полезного в глобальном значении, но каждый человек тем не менее наполняет свой мирок всеми этими мелкими удовольствиями, из чего и строится его жизнь. "Здесь", говорит кто-то из нас, вплетая в игру немного азарта, вкладывая в одно слово общий интерес, и мысли копошатся вокруг этого "здесь", заставляют работать наши умишки и пытаться просчитать варианты расклада карт. Глаза игроков напряжены, почти трезвые, взятки считаются глазами и неслышно проговариваются внутри себя. "Семь вторых" - перекрывает следующий, расставляя приоритеты в игре, и кто-то другой закуривает сигарету, предчувствуя интересную партию.
   Мы играли и пили, недобор сменялся мизером, а ночь утром, время проходило сквозь пальцы, словно песок, не задерживаясь в сознании и не отпечатываясь в памяти, как проведенное с пользой, но пользой, пожалуй, было наше единение сейчас и на фоне многих других бесполезных вещей ничуть не расстраивало. Треть жизни мы спим, остальную большую часть жизни разговариваем ни о чем, но прогресс и развитие человеческое ощущается каждый день, правда за комфорт, удобство и технологичность расплачиваться приходится личными нервными клетками и психикой, но таковы правила игры, и каждый раз говорить "пас" не получится, даже если понимаешь что к чему. Я наблюдаю за окном движение, я наблюдаю жизнь деревьев, все кажется вечным, таков уж мировой порядок, что бы ни крутилось в голове.
   "Пас". Уже снова стемнело. Мы играли с ночи до вечера следующего дня, и все это время Деня не спал, держался на неведомой энергии, отзванивался только иногда домой разузнать как дела и сообщить о себе. За все время игры мы употребили несколько пластиковых бутылок вина и чувствовали себя в прекрасном настроении, не смотря на то, что завтра предстояло выйти на работу, вернуться к прежним заботам и начать старую хреновую жизнь работяги. Я уже не помню, как закончилась та игра, но концовка ее была чуть не торжественной, после чего Деня уехал к себе, а мы завалились посмотреть телевизор, отпуская всякое желание что-либо делать.
   Завтра на работу. Наш отпуск закончился. Понять природу отдыха, видимо, действительно можно лишь совершенно растворившись в нем, когда вдруг чувствуешь, что у тебя нет никаких обязательств перед завтра, перед твоим общественным статусом, а есть только настоящее, которым ты пользуешься и наслаждаешься даже в бездействии, в бесполезности своего сейчас существования, и понимаешь простую вещь - ты свободен. Завтра я должен проснуться, умыть и одеть себя, потом раствориться с толпой в подземке, прийти на работу, усесться за стол и врубаться в дела - ну и перспектива. Завтра... Планирование завтрашнего дня кажется довольно примитивным занятием, напоминает механистическое выполнение намеченных пунктов, как то: сходить туда-то, сделать то-то, встретиться с тем-то, ставишь галочку - день пройден. Как рубеж. Изо дня в день. Повторяющийся жизненный социализм.
   Вот в чем странность: если вдруг остановиться и попробовать перебирать в голове предметы и явления, то ни о чем из них не получится рассказать сколько-нибудь интересно. Банальная парочка предложений ограничат этот рассказ, для большего придется перестроить мыслительный процесс, остановить кишащий вздор в голове, и получается, что каждое явление и каждый предмет представляет из себя интерес в контексте, в данный конкретный миг; как отдых. Голова словно блок памяти: остановился с таким вопросом, как парой строк выше, и находишься в режиме ожидания, т.е. ничего не происходит, а чтобы произошло событие, нужен запрос извне, переход в режим чтения. Когда смотришь телевизор, находишься в режиме записи, информация поступает, складывается, забывается, места очень много - ведь мы рассчитаны на нечто большее, чем есть, пить, спать...
   Притягивая воображаемый диалог с собой:
   - Ну что, как дела?
   - Ничего.
   - А знаешь, что это "ничего" - пустота, и "хорошо" - пустота, и даже "отлично" - пустота; каждый день нечего сказать, кроме одного и того же слова.
   - Да. Просто нет особенного смысла выговаривать все, что с тобой было или есть, к тому же, если ничего на самом деле не происходит. Это стандарт. Когда есть что сказать, говоришь "да, что-то хреново, бля" и начинаешь...
   - Да уж. Может, пошутим?
   - Это выпить надо.
   - Да, - джаз берет сигарету.
   - Вот, кстати, сегодня слышал такую штуку...
   И заполняешь пустые места, столько интересного успел узнать, столько еще узнать не успел, оправдывая себя тем, что все это чушь; посмотришь, какие дела творятся в библии, посмотришь, что на улицах - и все чушь.
  
   Начинается рациональный кусок жизни. Мне нужно собираться на работу. На столе лежит собранная колода карт, исписанный цифрами лист бумаги, стоят стаканы с красными от вина окружностями на донышках, отпуск провожает меня, прощается со мной до следующего раза или хотя бы до ближайших выходных, которые порой побеждают рационализм и зависимость от общества. Я кладу свой дневник в рюкзак, чтобы и дальше он был свидетелем, соучастником и судьей моих поступков и мыслей, натягиваю джинсы, и солнышко светит в окно, обещая, что все нормально, ты отдохнул, парень, теперь у тебя будет немного сил не заморачиваться на работе и пребывать в хорошем настроении. Ладно. Пора идти...
  
  
   Эпилог.
   После работы я заехал купить книжки в "Библио-Глобус", потом нужно встретиться с Володей, как мы договаривались днем. С полным рюкзаком книг я спешу к метро, потому что к вечеру пошел небольшой дождь, в метро мы с Володей увиделись и пошли к Манежной площади обменяться впечатлениями, выпить пива за встречу, просто прогуляться. Дождь вскоре кончился, что не могло не радовать, мы бродили, отхлебывая пиво, рассказывали свои истории и, казалось, что пост-отпускное состояние неплохо продолжается.
   Я получил сообщение на свой телефон. Номер отправителя был не знаком мне, тон сообщения казался дружеским, и я ответил, осторожно спрашивая, кто бы это мог быть. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что это была Ира, девушка, с которой мы с Володей знакомились перед моей поездкой в Крым, и которой Володя оставил мой номер телефона в части 1. Прошло две недели с момента нашего знакомства, столько успело всего произойти, и вдруг этот вопрос "как дела?", как будто прошла всего лишь пара дней. Мы договорились встретиться на следующий день.
   Я опасался не узнать ее, потому и спросил, как она будет выглядеть. Это помогло, все друг друга узнали, и я даже нашел ее симпатичной; джаз предложил выехать в центр города, я же высказался за вариант прогуляться здесь же, в Кузьминках, на что она согласилась охотнее. Мы общались, расспрашивая о том, что было и что мы такое (мы же практически не были знакомы), смачивая разговор пивом и наслаждаясь хорошим вечером. Позвонил Володя, мы с джазом предложили и ему и Ире попробовать крымского вина, которое оставалось еще в холодильнике дома. Предложение было принято, мы дождались Володю и отправились домой, где нас поджидал Руди.
   Дом наполнился смехом, вином, солнцем, открытое настроение отпуска зашумело вокруг нас, я снова окунулся в море, прошелся по феодосийской набережной, беззаботно наблюдая за чайками и людьми, и на какое-то время показалось, что так может быть и здесь, в обычной рабочей жизни, но только на время, - первый же взгляд на часы, первое упоминание о завтра развеяли подобные видения, разоблачили всех отпускных призраков, оставляя лишь протяжное "эх" с незаметным вздохом. Но мгновения было нашими, это точно. Мы проживали эти мгновения времени в радости, скорее всего безотчетной, но достаточно чистой, свободной. Отдых может быть разным, но несомненно одно: в отдыхе обостряются чувства, становишься немного другим, наслаждение жизнью именно в этот конкретный миг приобретает чуть не осязаемые формы, мы, как какие-нибудь маги, шаманы или чудодеи, превращаем время в живительный сок и свободу.
   В ночи, когда уже стало ясно, что вина испробовали все и в должной мере, Ира засобиралась домой, мы проводили ее, остановили авто, после чего вернулись к нашему столу, но почти сразу разошлись спать. Завтра на работу.
   Утром, слегка пьяный, нацепив на себя рюкзак, я слился с человеческой массой в ее постоянном движении, запихнул себя в вагон метро и тихо улыбался тому, что совсем недавно все было иначе, столько вместилось в пару прошедших недель, и столько умрет в предстоящие дни и будет умирать дальше, пока снова когда-нибудь не проснешься с ощущением перемены в себе и вокруг. Я раскрыл книжку, купленную пару дней назад, и начал читать.
  
  
  
   1
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"