Аннотация: Вдохновением послужил плакат в общественном транспорте: фотография малыша с грустными глазами и надпись внизу крупными буквами "СЕКСУАЛЬНОЕ ИЗДЕВАТЕЛЬСТВО НАД ДЕТЬМИ - СЛЕД НА ВСЮ ЖИЗНЬ"
У МЕНЯ НЕТ НИКОГО БЛИЖЕ ТЕБЯ
Огонек сигареты тоскливо мелькает в темноте, дым уже заполнил коридор и принялся обволакивать прямоугольник света от уличного фонаря на кухне. Я стряхиваю пепел в пачку, прислоняюсь затылком к холодной стене, закрываю глаза. В ванной уже не бежит вода, слышны только тихие всхлипывания.
Все как обычно: истерика, слезы, и опять я сижу в темноте. Сигарета между пальцев, в голове ни мыслишки, только ладони, сколько бы я ни дул на них и не вытирал о джинсы, покрывались противным холодным потом. Мне страшно.
Еще год назад я и представить себе не мог, что ночами буду сидеть на холодном полу и слушать, как она плачет.
Все началось прошлой зимой в кинотеатре. Она работала билетером, я, в свою очередь, любил посидеть в небольшом кафе на втором этаже. Зарабатывал на жизнь тем, что продавал стихи уличным рэперам и певцам. Приходилось много сочинять. Лучшей обстановки, чем в этом кафе я не нашел.
Во всех залах начались сеансы, у нее выдалась пара свободных часов. Присела за столик неподалеку, стрельнула в меня несколько раз глазами и сосредоточилась на чашке горячего капучино. Меня поразил ее взгляд. Одновременно мечтательный и таинственный, в нем читалась глубоко спрятанная печаль, наделенная правдой жизни. Больше на меня она не смотрела, и я попытался с головой уйти в текст. Но перед глазами постоянно всплывал ее образ, эта восхитительная "хмурая" морщинка между бровями. Во мне проснулся азарт, захотелось узнать, что она прячет в себе. Подошел, заговорил, получасовая пресная беседа, и я остаюсь наедине с карандашом, тетрадным листом и водоворотом рифм в голове. Не представилась, не спросила моего имени, ни капли учтивости, даже в глаза почти не смотрела. Достаточно причин чтобы забыть.
Ночами не сплю, все вспоминаю печальный взгляд. Спустя какое-то время опять заскочил на второй этаж выпить кофе и написать несколько строк. Она сидела на том же месте, остывший капучино скучал на столе. Стало неловко, кровь хлынула к лицу, но я все же присел, сделал заказ, достал листок с карандашом и замкнулся в себе, увеличив громкость в плеере. При моем появлении девушка явно оживилась, выпрямила спину и слегка наклонила голову, чтобы длинные прямые волосы скрывали лицо. Сквозь эту незатейливую маскировку я чувствовал на себе ее изучающий взгляд. Отвечать на него я не стал. Вскоре краем глаза заметил, как ее ладони прячутся в рукава пушистого свитера. Не дождавшись от меня прежней заинтересованности, она поспешила к выходу, а я, в свою очередь, поспешил спрятать победную улыбку, когда она мельком обернулась.
За поражением последовал простой, но романтичный алгоритм знакомства, своего рода ритуал, с пунктами которого сталкивался почти каждый из нас: игра в гляделки, мимолетные улыбки, послания на салфетках, первый букет цветов... Я буквально поселился в том кафе, тетрадные листы один за другим покрывались четверостишьями. Никогда прежде не работал с такой отдачей, каждый день - это новые эмоции, мысли, чувства, и я с наслаждением переносил все на бумагу.
Она - мое вдохновение. Ее загадка не дает думать, не позволяет увидеть мир, какой он есть. Стерты все краски, отменены законы, я переродился и начинаю заново создавать свою вселенную. Никакой рациональности, только чувства. Карандаш не поспевает за мыслями, рука дрожит, слова водят пьяный хоровод, игнорируя заданные типографным станком клеточные границы, проливаю кофе на листок, сверху осыпается сигаретный пепел и прилипает к мокрой бумаге. Она сидит рядом и смеется. В ней столько чистоты, столько добра, и столько боли в ее печальных глазах. Признаюсь в любви - она краснеет, хочу взять за руки - отстраняется. Боится меня. Я ласков с ней, общителен, мы делимся секретами, и все равно ей страшно. Каждый раз вздрагивает, когда я пытаюсь обнять ее. Безумно хочется выразить свои чувства к ней, те чувства, которые словами не объяснить. Говорю ей, что мне можно довериться, но она лишь отводит глаза, не замечая, что растягивает рукава свитера. Есть секрет, который она не в силах мне рассказать.
Зима, идет снег, мы гуляем по набережной. Она замерзает и неуверенно, словно через силу, прижимается ко мне. Не без труда поборол желание развернуть ее к себе и поцеловать. Со всей бережностью, на какую только способен, обнимаю ее и продолжаю говорить о чем-то, словно ничего не происходит. Она вся напряжена, хоть и старается выглядеть спокойной, кусает губы, натянуто улыбается. Не знаю, играла ли свою роль интуиция, или же это просто необоснованный страх, но подобные моменты всегда оставляли на душе неприятный осадок. Казалось, я еще на шаг приближаюсь к тайне, которую она так тщательно от меня скрывает.
Как-то проявил настойчивость, взял ее за руки и попытался быстро поцеловать в губы. В тот день мы много смеялись, шутили, и мне показалось, что момент подходящий. Но поцелуй не состоялся. Я замер еле сдерживая крик ужаса. Пальцы, обхватившие запястья, прикоснулись к двум глубоким поперечным порезам на нежной, словно бархатной коже. Мысленно убеждал себя, что рано делать выводы, в жизни все может произойти, но перед глазами вставала полная крови и слез картина. Не знаю, что она успела прочитать на моем лице, пока я стоял и пялился на ее руки, но минуты через две она уже мчалась прочь по заснеженному городу. Забыла у меня шапку. Замерзла, наверное, а я, дурак, даже не додумался догнать и остановить ее.
Расставание длилось недели две. Я не приходил в кафе, звонил всего несколько раз (трубку она не брала), хотел дать ей время успокоиться, признаться, мне и самому это было необходимо. В решающий момент я пришел рано утром в кинотеатр полный решимости вернуть ее. Был готов ко всему, и все же очень удивился, когда она, еще сдерживая слезы, кинулась мне на шею, крепко обняла и просила не бросать ее. Не знаю почему, но тогда я почувствовал вовсе не облегчение и не радость, я почувствовал отвращение к самому себе.
С этого дня начался совершенно новый этап моей жизни. Я больше не мог продавать свои стихи кому попало. Начал выкладывать их в Интернет. Людям вроде понравилось и со временем мое творчество замелькало в различных поэтических сборниках и журналах. Денег это приносило меньше, равно как и свободного времени, но зато сердце не рвалось на части от разбазаривания таланта.
Мои друзья, точнее те из них, кто интересовался поэзией, хвалили мои стихи. Ты вырос, - говорили они. Наверное, любой, кто посвятил свою жизнь творчеству и зарабатывает им на хлеб, мечтает услышать эти слова. Но я не нашел в них ничего хорошего. Изменений ни в себе, ни в рифмованных столбиках на мятой бумаге я не замечал, и это неизбежно вело к тому, что я злился и грубил в ответ на похвалу. Можно подумать, раньше совсем ребенок был! И все же не мог не отметить, чего мне не хватало для полноценного творчества. Точнее кого. Моей вдохновительницы, моей Музы.
Она очень любит танцевать, и, когда никто не видит, ходит на носочках как балерина. Обожает зауженные джинсы, теплые свитеры с "воротничком" и очень большие серьги; есть арбуз ложкой, жевать мятную резинку, шлепать по полу босыми ногами; прятаться под одеялом, когда за окном шумит гроза, звонить при этом мне и всю ночь шептаться.
Ненавидит ночные клубы и шумные посиделки на чьей-нибудь квартире. Боится пьяных людей, воротит нос от запаха алкоголя. Умеет ценить дружбу, потому, быть может, друзей у нее не так много.
Никогда не рассказывает о своих родителях, есть ли они вообще. Стоит проявить каплю упорства, и меня ждет недельный бойкот. В ее квартире нет ни одной фотографии, будто она кирпичной стеной отгородилась от прошлого.
Однажды в конце зимы я проснулся среди ночи, почувствовал, как она плачет. За время, что мы встречались, я привык к ее резкому характеру и поступкам, которые зачастую не поддаются никакому объяснению. Но в ту ночь я начал копаться в себе. Долго смотрел на нее (она сидела на кровати, обхватив колени, в лунном свете блестели слезы на щеках), после чего не нашел ничего более умного, чем спросить, что сделал не так? Остаток ночи просидел у двери ванную, нервно курил и слушал тихие всхлипывания. Это было мое первое ночное бдение.
Весна того года осела глубоко на дне моей памяти противным скользким пятном. Самый неприятный период в жизни; бесконечные, доходящие до безумного крика истерики, приступы ревности ко всем подряд. Невозможно представить, что я чувствовал, когда она злилась, оскорбляя при этом, не подбирая слов. В ее глазах читалась вовсе не злость, скорее немое отчаяние, крик о помощи. И я старался ей помочь. Все, что от меня требовалось - терпеть. Я сдерживался, когда хотелось высказать в ответ что-нибудь черезчур грубое, и почти все наши споры заканчивались тем, что я одевал наушники и ставил громкость на максимум. В глубине души радовался, когда ее это бесило. Она могла неделями не брать трубку, после чего заявить, что я не звонил, или могла не подумав ляпнуть, что давно уже разлюбила меня, что я ей надоел, у нее есть другой, а меня вообще ненавидит. Я терпел. Терпел в основном потому, что после каждой истерики она неизменно обнимала меня, и, сделав грустные глаза, не переставала извиняться и говорить, что любит меня. Ради таких моментов стоит жить. Так же, как стоит жить ради драгоценных минут, когда она играет с моими волосами и шепчет при этом на ухо абсолютные нелепости, над которыми невозможно не смеяться; когда она строит дурочку в разговоре и хихикает над попытками объяснить ей элементарные вещи; когда улыбается по утрам или прищуривает глаза, когда думает.
В начале лета у нас впервые был секс. На всю ночь. Это произошло спонтанно, без ненужных слов, как обычно бывает. Она вся дрожала, словно котенок под дождем. Заискрились глаза, побежали слезы. Но она не остановилась, даже когда я поцеловал ее мокрую от слез щеку и шепнул, что, если ей тяжело, мы можем отложить это до лучших времен. В ответ прозвучали слова, которые я запомнил навсегда. Не потому что мне было безумно приятно их слышать. Просто я задумался над тем, что никогда и никому сам их не говорил. "У меня нет никого ближе тебя".
К утру, когда небо просветлело, а комнату наполнили тени, она уже спала, положив голову мне на грудь и обхватив шею руками. Я старался не шевелиться, смотрел в окно, слушал ее дыхание и думал. Этой ночью я вплотную приблизился к ее тайне. Я твердо это понимал, хотя и не знал, к чему конкретно приблизился. Словно археолог снимаю землю слой за слоем. Эта скованность, нерешительность, эти слезы казались удивительными и даже нелепыми теперь, когда выяснилось, что я у нее не первый.
Только я об этом подумал, как она вскочила, начала вопить, схватившись за голову. От неожиданности помутнело в глазах, заложило уши. Опомнившись, я взял ее за плечи и несколько раз хорошенько тряхнул. Когда ее голова податливо повисла, как у дремлющего в автобусе пассажира, обнял и уложил на кровать. Она в полусонном состоянии гладила меня по щеке и повторяла слова, которые я тоже никогда не забуду: "Пожалуйста, папа, не надо! Папа, не надо!"
Я тушу последнюю сигарету и кидаю окурок в пачку. Дисплей телефона ударил по глазам, 6-16 показывали цифры в верхнем углу. Уснуть уже не получится, может быть, почитаю или в "контакте" посижу. Черкану стишок-другой для очередного сборника. А она как всегда сядет в кресло рядом и будет любящими глазами смотреть на меня.
Раздался долгожданный щелчок шпингалета, я вскочил, пытаясь не обращать внимания на боль в затекших ногах, распахнул дверь. Она, вся дрожащая, с заплаканным лицом, стоит передо мной и смотрит в пол. Обнимаю, целую, шепчу ласковые слова, стараясь при этом не выдать собственного страха. Страха перед тем, что когда-нибудь эта дверь уже не откроется.