Завацкая Яна : другие произведения.

Дейтрос-1. Не бойся, девочка!

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 5.21*8  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Далёкий мир, щедрый и скудный, девственно новый... и подозрительно знакомый каждому читателю. В Дейтросе нет безопасных убежищ и неприступных цитаделей: и в центре города, и в глухом лесу могут открыться Врата, выпускающие полчища врагов. Войну на уничтожение ведёт против людей Дейтроса сильная и многолюдная Дарайя, один раз уже нанёсшая ему смертельный удар - но Дейтрос чудом возрождён из пепла, ему не суждено исчезнуть, пока у него есть сакральная миссия. И ещё один мир: внутренний мир темноглазой девочки из касты воинов, которой придётся выживать, учиться и взрослеть в суровых условиях. В Пространстве Ветра она может взмахом ладошки сжечь десяток вангалов, но среди своих она слишком уязвима - не потому ли, что всю жизнь хотела странного? Однако чего ей может не хватать среди людей, которые создают оружие, как поэму или сюиту, и не мыслят себя без творчества, детей и веры? Роман "Не бойся, девочка" - начало Дейтрийского цикла об Ивенне иль Кон.

Не бойся, девочка

Часть первая

Радуга над рекой

  
   Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
   Средь военных трофеев и мирных костров
   Жили книжные дети, не знавшие битв,
   Изнывая от мелких своих катастроф...
   В. Высоцкий
  
  
   -- Кому слабо, может не прыгать!
   Диссе первой начала раздеваться. Стянула цветастое платьице, оставшись в одних трусах. Уже подойдя к самому краю, взялась за зыбкую цепочку перил. И вся она была такая ладненькая, крепко сшитая, и даже сейчас, на жутковатой этой высоте, на качающемся мосту, выглядела хорошо. Косички она распустила, и тёмные волосы полоскались на апрельском ветру.
   Мальчишки переглянулись и потащили майки через голову. Диссе отпустила перила и ласточкой сиганула вниз, в тёмную бездну. Тем временем и Мара сняла платье. Она была худющая -- рёбра торчали, обтянутые бледной кожей, лопатки выпирали, Мара ёжилась от холода, скрещивая руки на груди, словно закрываясь, хотя там и закрывать-то было нечего, у неё даже намёка на грудь ещё не появилось. Вот у толстого Шагина соски торчали, словно вымя, но он этого и не думал стесняться.
   -- У-ух! -- завопил он и бросился вниз. Ивик закусила губу и тоже стащила платье. Им-то хорошо... хотя почему им хорошо? Ей ужасно не хотелось прыгать. Она знала точно, что разобьётся. Или хотя бы вывихнет ногу.
   Вечно этим кончается. Ивик ужасно неловкая.
   И ещё раздеваться! У неё-то грудь уже появилась. Ну пусть очень маленькая, но всё равно видно же! Ивик злилась на Диссе -- обязательно ей надо выпендриться. Перед мальчишками, как же!
   Тен оглянулся на них с Марой, хотел что-то сказать, но махнул рукой. Соскользнул с мостика молча.
   -- Я боюсь, -- жалобно сказала Мара, подходя к краю. Ивик молчала. Она тоже боится! Мара вздохнула, села на край, хватаясь длинными, тонкими руками за цепочку перил. Кое-как, наполовину соскользнула с досок, оперлась на локти, болтая ногами в воздухе, боясь разжать руки. И вдруг сорвалась и с визгом полетела вниз. Ивик проводила её взглядом -- Мара вошла в тёмную воду. Вода, кстати, в Шане круглый год студёная, поэтому остальные уже торопливо плыли к берегу.
   Всё, её очередь. Ивик села так же, как Мара, держась за хлипкую цепочку перил.
   Смотреть вниз было страшно. Невыносимо. Какое там прыгать -- ей даже пройти по этому мосту подвигом казалось. По утлой, шаткой конструкции из досочек и цепочек, протянутой между жёлтыми скалами -- выше моста голыми, хищно нависшими над головой, внизу покрытыми буйным субтропическим лесом. Над пропастью в десять метров, над рвущимся по ущелью ледяным потоком, и не так уж там глубоко, и камни... Ведь не зря же запрещают!
   Нет, она не запретов боится, подумаешь.
   Она просто боится.
   Она трусиха. И предательница. От трусости до предательства -- один шаг, так пишут во многих книжках.
   Она дрожит за свою шкуру. За свою жирную шкуру, добавила мысленно Ивик и заплакала от позора. И сейчас они все поднимутся наверх, а она так и будет тут сидеть. Ей слабо. "Ну что ж ты", скажет добродушно Тен. А Диссе вздёрнет нос, и молча натянет платье, и будет разговаривать до самой школы не с ней, а с Марой, которая тоже не спортсменка, слабенькая, однако же взяла и прыгнула.
   Ивик вытерла слёзы. Если увидят, что она тут ревела, -- будет совсем уж позорно. Предплечья покрылись гусиной кожей, Ивик окончательно продрогла на ветру. Может, всё-таки попробовать? Посмотрела вниз -- полоска воды казалась невероятно далёкой и узкой. Ивик сильнее перехватила перила.
   Тяжело вздохнула, потянулась за платьем. Холодно же. И она всё равно не наберётся смелости.
   Как, ну как они могут? Почему все они такие бесстрашные, такие решительные, а она..? "Ни труса, ни лжеца не назовёшь ты другом". Её уж точно никто другом не назовёт.
   Мост закачался. Ивик поднялась. Господи, на этом мосту и стоять-то страшно! А они идут, весёлые, раскрасневшиеся. Расхватывают одежду. Ивик стояла вся сжавшись, смотрела на ребят.
   -- Ну что ж ты, -- добродушно сказал Тен. Он был высоким, сильным для своих лет, ещё с вирсена тренировался в секции трайна. Отец Тена -- гэйн, и сам он хочет стать гэйном, но это уж как получится. Ивик знала, что Диссе немного влюблена в Тена, а больше об этом никто не догадывался.
   Платье облепило мокрую фигурку Диссе. Подруга обернулась к Маре, не глядя на Ивик:
   -- Помоги застегнуть.
   Мара зашла ей за спину, занялась пуговицами. Ивик стояла как пришибленная.
   -- Ой, смотрите! -- вскрикнула вдруг Мара. Все обернулись.
   На левом берегу, на узкой тропинке, проложенной вдоль густых широколиственных зарослей, маячили двое младшеклашек. И явно наблюдали за компанией.
   -- Сволочи! -- Тен рванулся в их сторону, сильно качнув мост. Соглядатаи мгновенно нырнули в тёмно-зелёные дебри.
   -- Не беги, -- крикнула Диссе, -- бесполезно! Засекли.
   Тен остановился.
   -- Наябедничают теперь, -- растерянно сказал Шагин. Диссе дёрнула плечиком:
   -- Ну и ладно.
   "Ни труса, ни лжеца не назовёшь ты другом", бились слова песенки в голове. Песенку эту гэйн сочинял. Гэйны -- они знают, что такое дружба. Ивик осторожно пробиралась по мосту, цепляясь за перила. Диссе шагала по самой середине, и не думая придерживаться руками. Шла будто танцуя. Она была очень спортивная, Диссе, ещё в вирсене начала заниматься акробатической гимнастикой. А сейчас уже сдала на первый разряд и стала, ни больше ни меньше, юной чемпионкой Шим-Варта. И двигалась так, будто вот-вот закружится в вальсе или выполнит сальто.
   На Ивик никто не смотрел. Да, никто её не упрекнёт, конечно. Подумаешь, не прыгнула. Она же не гэйна какая-нибудь, обыкновенная девчонка. Но почему-то всё равно очень стыдно.
   У неё никогда ничего не получается. И не получится.
  
  
  
   Хета* Альва иль Шерен, начальница Шанского тоорсена, поджав губы, смотрела на пятерых нарушителей. [* Хет, хета -- учитель, преподаватель (должность и обращение).]
   Блестящие чёрные глаза начальницы были гневно сужены. Ивик не выдержала и отвела взгляд, стала смотреть на руки хеты, лежащие на столе, -- полноватые, красивые руки.
   -- У вас смещены все понятия! Это называется выпускники! После Пасхи будет решаться ваша судьба -- а вы? Вы, уже почти взрослые люди...
   Мальчишки смущённо переминались с ноги на ногу. Диссе покаянно опустила голову. Ивик и Мара прятались за спины товарищей.
   Ну что за невезение? Подумаешь, трагедия, окунулись разок с моста. И тут же, конечно, нашлись сволочи... ноги бы повыдергать этим соплякам, которые наябедничали.
   Хоть бы знать, кто это был, так с высоты и не разглядели толком.
   И главное, сразу же, только вернулись в школу, у входа их встретили двое дежурных, как раз параллельная группа и дежурила. И повели прямиком к Альве. Теперь вообще не отопрёшься -- трусы до сих пор мокрые, заметно даже сквозь одежду.
   -- Вам уже двенадцать лет! Какой пример вы показываете младшим?! Стыдитесь!
   Шагин засопел.
   Ещё и насморк подхватил, мысленно отметила начальница. Вот что с ними делать? Она, как всегда, не могла злиться всерьёз и опасалась, что дети это чувствуют. Но наказать-то придётся. А прежде чем наказывать, надо объяснить так, чтобы их пробрало. Каждого.
   -- Растолкуйте мне, как вы дошли до такой жизни? Как вы дошли до того, что не понимаете самых элементарных вещей? Ваши матери и отцы целыми днями работают: строят посёлки, выращивают хлеб и скот, учат и лечат. Всё это для вас! Только для вас мы трудимся, создаём ваше будущее. Гэйны ежедневно рискуют жизнью... и гибнут за вас. За то, чтобы вы -- жили. И вам это всё безразлично, и ради глупой детской игры вы готовы свернуть себе шеи. Вам плевать на то, что будут чувствовать ваши родители. Каково будет нам, учителям. Плевать на то, что вас кормят, одевают, учат. Что ваши жизни нужны Дейтросу. Вы просто хотите играть, ясное дело. Вы маленькие детки и ещё не доросли до понимания: ради чего стоит рисковать, а ради чего -- нет. Или вам просто хочется нарушить запрет. Будем делать именно то, что запрещают глупые взрослые! Так? Или не так?
   -- Не так, -- угрюмо пробормотала Диссе. Вид у неё был жалкий, впрочем, и все остальные держались не лучше.
   -- Диссе, может быть, ты объяснишь, как вы могли так поступить? -- Альва безошибочно определила, кто главный в компании. Диссе шмыгнула носом.
   -- Ты, лучшая ученица, гордость тоорсена. Ты очень, очень меня разочаровала. От тебя я такого не ждала.
   -- Извините, -- прошептала Диссе, -- мы больше не будем.
   -- Вы не в марсене. Это безобразное поведение! А ты, Шагин? Ты ещё не забыл, что в прошлом году у тебя было воспаление лёгких? Нет, надо обязательно геройствовать.
   -- Простите, это была моя идея, -- пробормотал Тен.
   -- Нет, почему это? -- Диссе вздёрнула голову. -- Мы вместе решили. А предложила я!
   Ивик хотелось тоже проявить благородство и сказать, что идея была её, но вышло бы уж слишком неправдоподобно, и она смолчала.
   -- Да, мы вместе решили, -- подал голос Шагин.
   -- Тен, а ты? -- Альва перевела взгляд на второго мальчика. -- Тебе должно быть особенно стыдно. Имей в виду, родители получат письма о ваших художествах. А твой папа гэйн. Как сын гэйна ты должен быть образцом успеваемости и поведения. И что вместо этого?
   Тен побледнел.
   -- Не пишите папе... пожалуйста. Накажите меня, только... я не хочу, чтобы он... знал.
   Альва опустила глаза.
   -- А почему мы должны делать для тебя исключение? В таких случаях положено сообщать родителям, и я не вижу никаких причин отступать от правил. Мара, ты, наконец? Объясни мне, как ты могла так поступить? Ты что, не понимала, что подвергаешь опасности свою жизнь?
   -- Простите, -- выдавила Мара. У неё, понятно, глаза были уже на мокром месте. Она размазывала слёзы по бледным худым щекам.
   -- А ты что же, Ивенна?
   -- А она не прыгала, -- сказал Шагин. Конечно, из лучших побуждений.
   -- Не прыгала? Правда?
   Ивик молчала, опустив голову.
   -- Угу, она не прыгала, -- подтвердил Тен.
   -- Я испугалась, -- тихо сказала Ивик.
   -- Ну что ж, если ты не участвовала, тебя, разумеется, наказывать не будут. Но ты очень плохая подруга, раз не отговорила остальных. Это ты понимаешь?
   -- Да, -- с трудом выдавила Ивик.
   Она почти не слышала дальнейшего. Вышла вслед за всеми из кабинета. Хета Альва велела ей идти в тренту -- общежитие, но далеко Ивик не ушла. Остановилась и смотрела вслед ребятам, которые медленно, понурив головы, спускались по лестнице за Альвой. Слёзы текли по щекам, Ивик почти не замечала их. Ей было всё равно. Ей было плохо. Ещё хуже, чем там, на мосту. Она знала, что друзьям сейчас здорово достанется. И что они, конечно, неправы, ни к чему было рисковать по пустякам. Но хотелось ей сейчас только одного -- оказаться среди них. Вместе с ними.
   "От трусости до предательства -- один шаг".
   Но она же никого не предала? Ничего плохого не сделала? Просто струсила там, на мосту. Хета Альва неправа, ведь Ивик тоже хотела прыгнуть. Ещё как хотела. И ничего не нарушила лишь потому, что испугалась, какого же шендака её теперь не наказывают? Да, вроде и не было никакого предательства, но чувствовала она себя словно Иуда в часы казни Христа.
   Она опять осталась одна.
  
  
  
   -- Знаешь как больно! -- жалобно, но с некоторой гордостью сказала Диссе. Она стояла у своей разостланной постели. Все девчонки уже разделись ко сну, и маленькая компания собралась вокруг нарушителей. Диссе приспустила трусики, задрала ночнушку, изогнулась и рассматривала следы сегодняшней порки. Красноватые воспалённые полоски были ещё видны на коже.
   Ивик сидела на своей кровати, откинув одеяло. Молча смотрела на подругу. Мара тоже оголила кожу и стала разглядывать себя.
   -- И у меня, смотри!
   -- Ничего себе вам всыпали, -- охнула Кити.
   -- А я не кричала, -- похвасталась Диссе, -- знаешь, зубы только стискиваю и молчу.
   -- Я орала, -- призналась Мара, -- не могу, так больно!
   Диссе натянула трусики и вдруг глянула на Ивик -- первый раз после моста. И от этого взгляда, от выражения ярких зеленоватых глаз Диссе Ивик стало не по себе.
   -- Я ж не виновата! -- вырвалось у неё.
   -- Я и не говорю, что ты виновата, -- сказала Диссе. Ивик глубоко, прерывисто вздохнула и забралась под одеяло. Спряталась с головой. Ну и пусть отбоя ещё нет, пусть они все бесятся вокруг. Ей сейчас никого не хотелось видеть. Забиться куда-нибудь. В темноту, в тишину. Чтобы никого рядом. Совсем никого. Да, они все вот такие -- смелые, мужественные. Не боятся высоты. Терпят боль. Если бы Диссе поймали дарайцы и начали пытать, она бы всё выдержала.
   А Ивик -- никакая. Ничего не может и всего боится.
   Ну и ладно. Она будет врачом. Очень нужно врачу прыгать с высоты! Она зато умная и хорошо разбирается в биологии. Лучше всех в тоорсене. Правда, в общешкольном конкурсе заняла только второе место, но это потому, что боялась отвечать устно. Диссе, конечно, тоже умная. Но не в этом дело.
   Да не обязан же человек уметь сразу всё на свете!
   Но почему так стыдно, так больно и пусто внутри?
   И насколько было бы лучше, если бы её наказали вместе со всеми, тоже боль, но совсем другая. За что хета Альва с ней так?
   Господи, спросила Ивик, почему я такая уродка? Зачем Ты вообще меня создал -- такой?
  
  
  
   Ночью прошёл дождь, и теперь листва сияла. Ивик любила мир после дождя, обновлённый, умытый, полный бликов и брызг, а сейчас к тому же было раннее утро -- солнце только успело встать. "Похоже на волшебный замок", -- думала Ивик, осторожно ступая по размокшей тропинке. Ей вспомнилась игра в Лесное Королевство, которую они с Диссе ещё дома придумали. То есть, собственно, придумала Ивик, а Диссе присоединилась. Ивик была Королевой Ветра, а Диссе стала Королевой Росы. Ивик часто играла с ветром, иногда ей казалось, что ветер и вправду слушается её. С ним можно было разговаривать. Его можно было попросить утихнуть или подуть в другую сторону.
   Ивик шла по лесному чертогу, разубранному драгоценными камнями, позолотой, зелёным бархатом. Птицы уже проснулись и свиристели вовсю, и это был королевский оркестр. Ивик ощутила за спиной тяжёлую золотую мантию, на голове -- корону. Выпрямилась и ступала с достоинством. Деревья выстроились вдоль тропинки, словно подданные, Ивик расточала им приветливые улыбки, а с некоторыми здоровалась, даже пожимала протянутые ветви, как руки. А в траве искрились и переливались мириады капелек, и это были эльфы, маленькие цветочные эльфы, которые спешили приветствовать свою Королеву...
   Ивик дошла до моста. Осторожно ступила на мокрые доски, вцепилась в ненадёжные перила. Медленно стала пробираться к середине.
   Она уже сама не очень понимала, зачем пришла сюда. Забыла, с какой горечью на душе ворочалась в постели, не могла заснуть и заснула не раньше, чем приняла решение. Вставать было уже радостно. Ивик почувствовала, что у неё есть шанс, что не всё потеряно в жизни. В такую рань все крепко спят. Вылезать из окна -- просто и весело. Когда-то, кстати, она и из окна первого этажа боялась выскочить. Вот позор был! Когда девчонки сбежали из общежития в Варт, а она не решилась прыгнуть, так и осталась в спальне. Теперь перескочить через подоконник для Ивик -- как нечего делать. А вот с моста нырять... Но ничего, она знает, как можно всё исправить.
   Однако пока она шла, играя с лесом, любуясь разворачивающейся мистерией рассвета, вся эта муть: прыжки, слёзы, взгляды, разборки -- напрочь забылась. Боль и обида тоже куда-то испарились. Ей было попросту хорошо сейчас, в полном, безраздельном одиночестве, в светлом и свежем утреннем мире, среди птичьих криков, шума воды, шелеста листвы.
   Озябла, правда, но это пустяки. Ивик добралась до середины моста. Села. Стоять опасно -- мокрое всё, того и гляди поскользнёшься. Стиснув зубы -- от холода, больше ни от чего! -- сняла куртку, потом стянула через голову платье.
   Посмотрела вниз.
   Дух тут же перехватило -- как вчера. Река снова показалась до невозможности узкой. Мелкой и быстрой. Да, там, внизу, должно быть глубокое место. Ребята же вчера не расшиблись. Но глядя с моста было невозможно в это поверить.
   Я не смогу, поняла Ивик.
   Надо заставить себя! Просто закрыть глаза и...
   Она зажмурилась. Попробовала сместиться ближе к краю. Какое там! Она словно вросла в доски. Даже на миллиметр задницу не сдвинуть. И думать нечего.
   Надо не думать, а прыгать!
   Нет, открывая глаза, с сожалением поняла Ивик. Не смогу.
   Сейчас её не подгоняли чужие взгляды. И кидаться вниз казалось уже чистым самоубийством.
   "Но если получится, ты будешь уважать себя. И ребятам можно будет сказать..."
   Верно, согласилась Ивик сама с собой. Но -- что ты будешь делать! -- эти аргументы представлялись сейчас такими неважными. В конце концов, она вчера уже смирилась с тем, что ни на что не способна. Уже пережила весь возможный позор. Ну хорошо, пусть "от трусости до предательства...". Зачем эти громкие слова, она же не гэйна и никогда ею не будет. И Диссе, кстати, не будет. И никакие дарайцы их не поймают, не придут сюда дарайцы. Ерунда это всё. Ничего по-настоящему страшного никогда не случается.
   Если честно, всё это сейчас уже безразлично.
   Ивик подняла голову и увидела радугу.
   Солнце всходило за спиной девочки, а прямо перед ней на небе вставала огромная дуга. Яркая, чистая, хоть цвета пересчитывай: каждый-охотник-желает-знать... Дыхание перехватило, Ивик замерла, не чувствуя холода, не думая ни о чём, всем существом впитывая чудо. Голубоватое, ещё блёклое утреннее небо, и свет из-за спины, и семицветная арка, соединившая жёлто-зелёные берега Шана... И поток внизу, и блеск листвы, и в каждой капле -- крохотное отражение большой радуги. Сладкий утренний воздух, ропот воды и птичий гомон. Всё слилось воедино, и она, Ивик, была в центре этого мира, этой сказки, этого счастья, она летела и смеялась, она повелевала целой вселенной, она скатывалась по радуге и играла на многоярусном клавире леса, на зелёных клавишах-листьях. Если бы в этот миг её окликнули -- она бы не услышала. Она сама была травой, радугой, россыпью капель, потоком на дне ущелья. Мостик чуть раскачивался, но Ивик этого не замечала. Вся уйдя в созерцание, она пела и смеялась -- в душе, молча, она ликовала и складывала молитву Создателю, благодаря Его за это дивное утро. Это из Его ладони била весёлая радуга, семью разноцветными потоками заливая лицо девочки, и рассветное небо, и весь мир. Это Он смеялся и улыбался ей, Ивик.
   Ивик снова посмотрела вниз, вспомнила, зачем она здесь. С сожалением подумала, что так ничего с прыжком и не вышло. Ну и ладно. И какая разница? Всё равно здорово, что она пришла сюда ранним утром -- как иначе она застала бы эту радугу над рекой?
  
  
  
   Ивик уже третий год разрешали присутствовать на Пасхальной Всенощной. Младший брат, Ричи, остался дома один, мама его уложила, хотя Ивик сомневалась, что Ричи будет спать. А не воспользуется возможностью и не залезет, например, в кухонный шкафчик.
   Ивик любила эту службу, пожалуй, как никакую другую. Множество горящих свечек в руках прихожан. Тихое монотонное пение, молчание. И потом вдруг всё заливает свет. Lumen Christi!
   Народу в храм набилось столько, что Ивик сразу отказалась от мысли найти Диссе или кого-нибудь ещё из девчонок. Но всё равно почти всех вокруг она знала. Соседи. Все из окрестных домов, из одного района Шим-Варта -- города, ещё недавно бывшего посёлком. Ивик сидела рядом с мамой и папой, на скамье перед ними -- большая семья из соседнего блока: мать с отцом, бабушка и дети, не все, только четверо (младших на всенощную не брали, а старшие не приехали на Пасху). Ана, сестра Ивик, тоже не приехала, она была инженером-аслен и работала в другом полушарии, строила там аэродром. Ане почти двадцать лет и она лишь наполовину сестра Ивик, у мамы раньше, давно, был другой муж, он умер. Ещё впереди Ивик заметила какого-то незнакомого гэйна. Он был в форме, в двуцветной парадке, и даже при оружии -- со шлингом и пистолетом. Ивик из любопытства пригляделась к нему. Тут все стали опускаться на колени, гэйн чуть обернулся, Ивик увидела по-детски пухлую щёку, блестящий чёрный глаз под надвинутым беретом -- и узнала: мальчишка из соседнего дома. Старше её лет на пять. Раньше во дворе он ей часто попадался навстречу. А теперь он гэйн.
   Началась литания Всем Святым. Перечислялись сначала святые Тримы, начиная с тех, кто упоминается ещё в Новом Завете: двенадцать апостолов, Стефан, Павел. Затем святой Лаврентий, Агнесса, другие римские мученики. Ивик мало что знала о древних святых, тем более о триманских средневековых, имена звучали сплошь незнакомые, какое-то представление у неё было только о Доминике и Франциске, да ещё о Жанне д'Арк -- о ней прежде всего благодаря знаменитой картине Кейты иль Дор "Святая Иоанна Орлеанская", на которой изображена великая француженка на коне и в рыцарских доспехах. На Триме женщины почти не воюют, оно и понятно почему. Святая Иоанна была большим исключением.
   Ивик, кстати, задумывалась о том, не сделается ли Иоанна её покровительницей, ведь её зовут точно так же -- Ивенна... правда, в честь другого святого, апостола Иоанна, в чей день она родилась. Хотя вряд ли ей такая покровительница подходит. Ведь она, Ивик, вовсе не боевая.
   Перешли к дейтрийским святым. Самая первая -- святая Кейта. Затем Лассан, Бевин. И многие, многие другие. Эти имена говорили Ивик уже намного больше, их и в школе изучали подробно на уроках религии. Священник, отец Варен, медленно читал литанию, и девочке казалось, что один за другим святые проходят перед ней, сияя белыми одеждами, прекрасные, недосягаемо далёкие в своём небесном блаженстве.
   ...Хор в пять или шесть голосов пел древний гимн на триманской латыни:
  
   Vexilla regis prodeunt,
   fulget crucis mysterium,
   quo carne carnis conditor
   suspensus est patibulo*.
  
   [* Знамёна Царя шествуют,
   Сверкает таинство Креста.
   Он, плоть от плоти Творца,
   Распят на поперечине креста.
   Латинский гимн, написанный Венанцием Фортунатом, епископом Пуатье (VI в. н.э.).]
  
   Латыни Ивик не знала, но замирала от самого звучания слов гимна, уходящих вверх, под купол, и ей казалось: вот-вот раскроется этот тёмный свод и в церковь хлынет свет -- не электрический, другой, прекраснее которого не бывает. Невечерний свет. Хлынет, словно сияющая кровь, словно Кровь Христа из раны. Ивик уже стояла на коленях, опустив голову, и мама с папой -- рядом, и бабушка с передней скамьи, кряхтя, опускалась на пол, и мальчишка-гэйн из соседнего дома тоже преклонил колени.
   Потом все встали, и мама бережно задула свою свечку. Ивик свою задувать не хотелось. Но вокруг уже погасли последние огоньки. И вспыхнул ослепительный свет.
   Lumen Christi! Свет Христов!
   Ивик дунула на свечу. Дымок потянулся от фитиля вверх.
   Распятие над алтарём так и засверкало. Распятие в их церкви было литое, медное, искусно сработанное каким-то безвестным гэйном -- или, может быть, аслен. Ивик думалось, что это был всё-таки гэйн -- очень уж оно было живое, так выгнуто страданием тело, так беспомощны пальцы пронзённых рук... Я люблю тебя, Господи, подумала Ивик. И заплакала. Господь тоже любил её, Он за неё умирал. И сейчас Он воскресает, а значит, любовь эта -- вечная. И это всё равно, что больше Ивик не любит никто. Это всё равно. Главное, что есть Он, Христос, радость и любовь.
   Там, у алтаря, отец Варен уже готовил Пресуществление.
  
  
  
   На следующий день спали долго. На утреннюю пасхальную службу ходили только особо ревностные христиане, семья Ивик к таким не относилась. Ричи уже встал, кроватка была заправлена. Ивик села на край своей постели, потягиваясь. Солнце проникало сквозь шторы, било в глаза. День будет почти как летний.
   В который раз Ивик подумала, что дома уже не так хорошо, как раньше. В семь лет, только-только поступив в тоорсен, она всё рвалась назад, в семью. Любила оставаться здесь на ночь, в выходные просыпаться, принюхиваясь к запаху блинов или каши из общей кухни. Открывать глаза среди любимых игрушек, в комнате, где каждый сантиметр стен был знаком с младенчества.
   А сейчас -- будто отрезало. Даже интереснее было бы в тоорсене. Там библиотека и можно часами бродить среди стеллажей, вдыхая книжный запах, любуясь корешками, выбирая себе мир, в который захочется погрузиться. Можно пойти в лабораторию, повозиться с красителями и микроскопом, сделать ещё несколько препаратов для ученической работы по микрофлоре полости рта, которую все вместе готовили в кружке. Можно сходить в лес, к широченному тамгату, между его ветвями она давно устроила себе убежище -- и там же, в дупле, хранится тетрадка, в которую они с Диссе записывали придуманные истории. И стихи она туда же записывала свои. Можно, наконец, поиграть с Диссе и остальными... Хотя с Диссе можно поиграть и здесь. Ивик вскочила. Быстро, как приучили в тоорсене, заправила постель. Оделась -- чистое платье в горошек, сандалии. Сегодня будет тепло.
   Санузел -- туалет с душем -- у них был собственный, блочный, а вот кухня общая, на пять семей. Ивик забежала в туалет, взяла расчёску, приблизила лицо к зеркалу. Иногда собственное лицо ей очень даже нравилось, иногда казалось отвратительным. От чего это зависит, Ивик не понимала. Сейчас вот лицо выглядело просто ужасно. Я страшная, подумала она. На меня никто и никогда не обратит внимания. И замуж мне не выйти. Ивик вздохнула, провела расчёской по коротким чёрным волосам. Больше всего её приводила в отчаяние форма лица: слишком круглое, нижняя челюсть великовата, для девушки это просто ужасно. И нос лучше бы смотрелся, будь он поменьше. Глаза, опять же, не слишком-то большие. Правда, они живые, блестящие. Но цвет дурацкий -- карие с прозеленью. Пусть были бы карие, но потемней, вот как у Ричи.
   Ну и ладно. Её зачислят в медар, она будет великим учёным. Микробиологом. Или иммунологом каким-нибудь. Сделает важное открытие. И никто не будет придираться к тому, что она не замужем, наоборот, будут говорить, что она целиком посвятила себя науке.
  
  
  
   Ричи уже где-то гулял, мама на кухне мыла посуду. Соседка тётя Чесси шинковала капусту для супа.
   -- Доброе утро, доченька. Поешь каши, возьми там в кастрюле.
   Ивик сходила с тарелкой к плите. Села за стол, положила в кашу ложку варенья -- праздник сегодня или нет? Быстро перекрестилась.
   Мама вытирала руки. Её голова была замотана платком, под ним топорщились бигуди.
   -- Мам, можно я погуляю?
   -- Конечно. С кем, с Диссе пойдёте?
   -- Ага, наверное.
   Чесси свалила нарезанную капусту в большую кастрюлю и вышла из кухни. Мама с неприязнью посмотрела ей вслед. Ивик была в курсе маминых претензий к Чесси. Та работала всего лишь мастером на холодильном комбинате, а гонору у неё, говорила мама, на десятерых хватит. Ещё бы. Один из сыновей Чесси -- священник, хойта.
   -- Как успехи в школе?
   Ивик вздохнула. Мама всегда устраивала ей форменный допрос. Отвечать почему-то не хотелось.
   -- Нормально всё, -- вяло сказала она.
   -- Оценки как? По дарайскому, по математике? А что со спортом? У Диссе, конечно, везде только высшие баллы? -- мама забрасывала её вопросами. Да, ответила Ивик, Диссе опять первая по успеваемости, и да, конечно, на распределении получит очень хорошее место. Мама слушала с недовольным лицом.
   -- А ведь ты гораздо умнее Диссе. Она же попой всё высиживает. Если бы ты чуть-чуть старалась...
   -- Я стараюсь, -- обречённо сказала Ивик. Мама и Диссе тоже недолюбливала. Вообще иногда складывалось ощущение, что мама предубеждена против всего, что дорого Ивик.
   Например, маме ни в коем случае нельзя было показывать сочинённые стихи или истории, тем более -- рассказывать о том, какие Ивик выдумывает игры. А так хотелось иногда! Но мама по неизвестной причине приходила буквально в ярость и начинала кричать, что дочь занимается ерундой, что пора уже прекратить детские забавы, надо подумать о жизни! Сейчас ещё ладно, но когда Ивик было всего лет восемь -- неужели она и тогда должна была "думать о жизни"? Мама приводила в пример себя, вот она росла в те времена, когда у Дейтроса не было своей планеты, и детство её прошло в чужом мире, в Лайсе, и вот там надо было бороться за существование и ни у кого не было времени на глупости. А теперешние дети разбаловались, всё ради них, всё им, а они...
   В общем, сочинять запрещалось. Строжайшим образом. И то, что творится у Ивик в душе, маму интересовало только с практической точки зрения. Например, не так давно Ивик увлеклась фильмом про хойта-миссионеров в Килне, и мама до сих пор с большим подозрением выспрашивала, уж не собирается ли она стать хойта, и даже в церковь одно время не разрешала ходить. И книгу о Килне, которую Ивик подарили на Рождество, куда-то выкинула.
   Ивик и не думала готовиться в хойта, да и кто её возьмёт? Но мама всё равно боялась.
   Иногда ей хотелось, чтобы мама спросила: а почему тебе нравится вчерашний фильм, почему ты по третьему разу перечитываешь эту книгу? Но вопрос "почему" маму не интересовал. Самое главное -- чтобы Ивик хорошо училась и потом хорошо "устроилась".
   -- Вы так и дружите с Теном и Шагином?
   -- Да.
   -- Смотри, Ивик, осторожнее! Мальчики знаешь о чём думают всё время? Я боюсь, вот пошлют тебя в профессиональную школу, и ты там через год забеременеешь.
   Ивик захотелось плакать. Хоть лбом об стену бейся -- ну почему мама не понимает ничего?
   -- Нет, мам. Я всё равно никому не нужна. Я некрасивая.
   -- Тебе вообще рано связываться с мальчиками, тебе не кажется?
   -- Да мы же просто играем.
   -- Эти игры знаешь чем могут кончиться?
   Ивик встала. Поставила тарелку в раковину. Сполоснула.
   -- Я пойду, мам?
  
  
  
   Мама Ивик была интеллигентной женщиной. И всего в жизни добилась. Принадлежала к касте медар, преподавала иностранные языки в академии Шим-Варта. И не просто преподавала, а была руководителем научного отдела. Ей больше нравилось, когда её называли не хета, а хесса -- начальница. Папа Ивик тоже был медар, но рангом пониже мамы, читал лекции по планетографии в той же академии, занимался немного и научной работой. Жили они не бедно: три комнаты в блоке (а семья совсем небольшая), мебель на заказ, собственный мотоскар, на курорты каждый год ездили.
   Детей в семье было всего трое. Редкость. Но никто и не подумал бы осуждать маму Ивик, ведь она хесса, такой ответственный пост. Точно так же и гэйну никто не осудит, если детей мало. И разница в возрасте между всеми тремя детьми была необычайно большая. Старшая, Ана, от другого отца, давно закончила школу, работала и жила далеко. Ивик -- в тоорсене и тоже вот-вот уйдёт в профессиональную школу, отдалится от семьи. Сейчас мама занималась в основном Ричи, который ещё учился в младшей школе, вирсене, и каждый вечер возвращался домой.
   Ивик, можно сказать, выросла одна. В чём были свои преимущества. Её одевали только в новое и самое лучшее. Ей покупали собственные игрушки, а не одну куклу на троих, как в семье Диссе. Её возили на курорты и в путешествия.
   Но часто Ивик в душе завидовала Диссе.
   Та была шестой в семье, шестой из одиннадцати детей. Её отец, геолог, подолгу пропадал в экспедициях. А мать -- аслен, оператор на фабрике, обслуживала станки. Простая женщина, не такая, как мама Ивик. Естественно, только и интересов что дети. "Самореализовалась в детях", как говорила мать Ивик с лёгким оттенком презрения. Семья Диссе ютилась в таком же трёхкомнатном блоке, но их было не четыре человека, а тринадцать. Одна спальня для девочек, другая для мальчиков. Хотя старшие дети не жили постоянно с родителями, в семь лет переселялись в школу. И лишь на праздники и каникулы собирались дома, но по такому случаю неудобства можно было и потерпеть.
   Нравы в семье Диссе были простые. Одежду носили в основном самосшитую, младшие донашивали за старшими. То есть, конечно, в распределителе им полагалась собственная одежда, но мать экономила и тратила талоны на что-нибудь понасущней. В тонкости воспитания никто не вникал, за шалости могли запросто выдрать. Ивик дома никогда не пороли. Но иногда Ивик додумывалась до крамольной мысли, что в семье Диссе жить куда проще. Как в школе. Никто на тебя не обращает внимания, что хочешь, то и делай. Мама не сходит с ума из-за твоего распределения, в какую, мол, ты академию попадёшь... А Диссе лучше бы оказалась на месте Ивик. Вот она нашла бы с мамой Ивик общий язык. Вот такой дочерью мама бы гордилась.
   Диссе способная, мама неправа. Просто она ещё и упорная, старательная, много тренируется в своей гимнастической секции, постоянно занимается. Или это и называется "высиживать попой"? Нет, Диссе всё-таки и соображает.
   Но маме Диссе всё равно, куда та попадёт. Совершенно безразлично. У неё одиннадцать детей, хоть один добьётся успехов, и то уже хорошо. А может, она вообще об успехах не думает, что ей, обычной работнице с фабрики, эти успехи? Лишь бы девочки хорошо вышли замуж, а мальчики нашли себе пару, завели счастливые семьи, жили благополучно. Лишь бы дарайцы не напали и не было войны. Вот и все её надежды и мечты.
  
  
  
   Ивик сидела на качелях во дворе, дожидаясь Диссе. Медленно раскачивалась. Несколько малышей уже возились в песочнице под присмотром двух девочек постарше. Ричи с мальчишками затеяли матч в сетран на специально огороженном поле. Пушистый белый пёс лежал в тени, вывалив язык. В соседнем дворе радостно-тягуче играла гармонь.
   Диссе всё не выходила -- она вместе с сестрой домывала посуду за всеми. Её очередь. Сегодня хоть праздник, а вчера Диссе и все остальные занимались генеральной уборкой, не стоило и дожидаться.
   Ивик в такие моменты вечно ощущала себя виноватой. Диссе приходится много работать по дому. А Ивик живёт, если послушать Диссе, как балованная аристократка. Она в свои двенадцать лет -- всё ещё ребёнок, её берегут, ни к чему не принуждают. У неё новенькое красивое платье с Базы. "Мажорка", называла её Диссе. Хотя разве её родители какие-нибудь шишки? Просто детей в семье сейчас всего двое, и, естественно, Ивик больше достаётся разных благ и меньше обязанностей.
   И так всегда. "Тебе как будто специально везде соломку подстилают", ворчала иногда Диссе. Ивик вспомнила последний случай, те злополучные прыжки с моста. "И опять ты выкрутилась", сказала потом подруга, покачав головой.
   "Ты вообще любишь выделяться", Диссе ещё и так говорила. Ивик часто болела. Простывала. В прошлом году было воспаление лёгких. И ещё она постоянно получала травмы. Она же не просто так побоялась прыгать с моста. Она и правда могла подвернуть ногу, разбиться там, где у других всё сходило благополучно. Уж очень она неловкая. То вывих заработает, то растяжение, то перелом. А потом опять ей послабления и удовольствия -- можно пропустить спорт и вместо этого блаженствовать в библиотеке, можно вообще не ходить в школу и отлёживаться в изоляторе с книжкой, грызя сухарики. В школьном походе она сломала руку, и хет Шани повёз её одну домой на мотоскаре. Тогда Ивик и услышала от Диссе это "любишь выделяться". Но она ведь не нарочно кости себе ломает!
   Она разве виновата, что такая? Нескладная, бесполезная, дохлая. Некрасивая.
   Но почему-то всегда получается, что другим -- работа, учёба, наказания, а ей -- отдых и радости жизни.
   И в чём тут моя вина, размышляла Ивик, раскачиваясь потихоньку. Диссе в такой отличной форме, потому что её с детства гоняли по хозяйству, заставляли убираться, копать грядки. А Ивик, наоборот, только баловали. Но разве поэтому она выросла такой неуклюжей и болезненной? И ведь даже не тяжелобольной. Если бы она была настоящим инвалидом, с неё бы и спроса никакого не было. А она...
   Иногда она обижалась на Диссе -- ну что за подруга, которая смотрит на неё так? Но беда в том, что больше у Ивик ни одной подруги и не было. С Диссе они были вместе ещё с марсена. Как сёстры. У Диссе иногда появлялись новые приятельницы -- Мара, например, -- а потом и друзья-мальчишки. А у Ивик -- никого. Только Диссе.
   И потом, их с Диссе действительно многое связывало. Подруга была посвящена в самые заветные тайны Ивик. И что ещё важнее, ценила это. У них были общие удивительные игры. Они вдвоём придумывали фантастические истории. Устраивали "ночные похождения" и "полёты привидений", выбирались в дальние путешествия за пределы Варта. Мечтали по ночам, смотрели на звёздное небо. Ивик -- только это был их величайший секрет! -- уже несколько раз выходила в Медиану и Диссе тоже за собой вытаскивала. Это было, наверное, единственное, что Диссе умела хуже Ивик, точнее, вообще не умела.
   Хотя нет, было ещё одно. Ивик занималась музыкой, играла на клавире и пела, одно время участвовала в церковном хоре (пока мама не запретила -- наверное, опять из-за опасений, что Ивик захочет в монахини). А у Диссе музыкального слуха совсем не было. По этому поводу Диссе подруге завидовала. Хотя Ивик не понимала, какая польза в жизни может быть от распевания песенок. То ли дело умение красиво двигаться и танцевать как Диссе.
  
  
  
   И всё же, несмотря на неприятный разговор с мамой, на то, что Диссе пока не отпускали, Ивик сейчас было хорошо. Она раскачивалась всё выше, дух захватывало. Малыши галдели в песочнице, гармонь не умолкала. Со всех сторон наплывал птичий щебет. Машин сегодня не слышно -- праздник. Весенний ветер кидался ей навстречу, щекотал, весело обнимал, свистел в ушах.
   Здесь всё своё, родное. Длинный ряд примыкающих друг к другу одноэтажных бараков. Белёные стены, выметенный двор. Знакомый с детства куст рекеты, готовый взорваться сиреневым цветом. Классики, нарисованные на асфальтовом пятачке. Лес за последним бараком, сумрачный, дышащий влагой, и медленно встающее над его тёмными вершинами жёлтое солнце.
   В этой песочнице Ивик строила замки и дороги. На этом рекетовом кусте искала цветочек с пятью лепестками, приносящий удачу, а под кустом они с девочками зарывали "секретики". На той лавочке раньше всегда сидела злобная баба Шери из пятого блока и ворчала на всех, кто шёл мимо, -- теперь уже не сидит, видно, совсем слегла. А может, и умерла уже? Надо спросить маму.
   Здесь всё своё, родное.
   Мой дом, река и лес.
   Ивик вдруг удивилась тому, что получилось. Получилось начало стиха. Кажется. Она уже не раскачивалась, качели с каждым махом уменьшали колебания. Зеркальца небес. Нет, осколочки небес. Что -- осколочки? Лужи... И в лужах голубые осколочки небес. Но тогда что с первой строчкой? А, она всё равно не звучит совсем. Лучше по-другому. Любимые, родные дома, дворы и лес, и в лужах голубые осколочки небес... Ивик с сомнением повертела в уме получившееся четверостишье. Глупо как-то. Первую строчку всё равно надо менять.
   -- Ивик!
   К качелям бежала Диссе, за ней -- сестрёнка, пятилетняя Альта.
   -- Ивик, может, в кино пойдём сегодня? Говорят, новый фильм.
  
  
  
   Мама Ивик, конечно, кино разрешила, почему бы и нет. Не маленькие ведь уже. Прошли времена, когда смывались тайком, всем двором. Правда, этот фильм -- с двенадцати лет, так им как раз двенадцать и исполнилось. Мама Диссе хоть и поворчала, что лучше бы они за младшими присмотрели, но тоже отпустила.
   Народу набилось под завязку, девочки едва успели проскочить, прежде чем контролёрша закрыла дверь. Это потому что сегодня премьера. И мало того, в их городок приехал один из режиссёров фильма и скажет несколько слов перед сеансом, потому что он сам родом из Шим-Варта и где-то в заречном районе живёт его родня.
   Впрочем, режиссёр у Ивик любопытства не вызывал. Подумаешь, гэйн какой-то. Да и фильм наверняка так себе. Её больше привлекала сама атмосфера: весёлая галдящая толпа, жаренки на палочках, которые отпускали по штучке в одни руки, полутьма в кинозале, огромный экран, задёрнутый бархатным занавесом, ожидание какого-то волшебства, чего-то чудесного, как в детстве.
   Фильм назывался "Завтра наступит завтра".
   -- Странное название, -- сказала Диссе, которая внимательно просматривала афишку, -- что бы это значило?
   -- Не знаю, -- Ивик увлечённо грызла свою жаренку.
   -- А смотри, кто играет! Главная героиня -- Сабин иль Рео! Говорят, она ушла из гэйнов, теперь не воюет, только снимается.
   -- Можно понять, -- согласилась Ивик. Сабин иль Рео, спору нет, была великой актрисой. И бывает, что иногда актёры меняют касту, переходят в медар. На сцену перед экраном тем временем вышел гэйн в серо-зелёной парадке, с перекрещивающимися нашивками шехина на плечах. Он молча обвёл взглядом ряды зрителей. Шум в зале постепенно стих.
   Гэйн заговорил тихим голосом, будто стесняясь. Он считался главным режиссёром-постановщиком, но сделал, оказывается, лишь несколько сцен -- его пригласили заменить первого режиссёра, стаффина Мэя иль Гешера, погибшего при обороне Тарна, когда в этом году перед Рождеством случился дарайский прорыв. Основную часть фильма успел снять Мэй. Фильм решили посвятить ему и всем гэйнам, павшим под Тарном. Режиссёр рассказывал дальше, про актёров, про случаи во время съёмок, но Ивик отвлеклась.
   Фильмы всегда делали гэйны, это было в порядке вещей. И они же написали все книги, которые она держала в руках, -- кроме научно-популярных, такие писали чаще аслен. Опять-таки гэйны сочинили всю музыку, все песни и создали все картины, которые ей доводилось видеть. Ивик вдруг задумалась, почему так получается, ведь гэйны -- это вообще-то каста воинов. Это военные. Они не пускают на Дейтрос дарайцев, которые то и дело пытаются к нам проникнуть через Медиану. И защищают от тех же дарайцев Триму, Землю. Делают, конечно, нужное дело, благородное, ничего дурного не скажешь, но почему-то Ивик ощущала лёгкое раздражение при любом упоминании о гэйнах. Слишком уж их высоко ставили. Им полагалось какое-то особое уважение. Даже не то что полагалось, а все к ним на деле так и относились. А вот Ивик это претило. Может, она грешная, может, это гордыня. Но в самом деле -- с какой стати с ними так носятся? Ну солдаты. Ну защищают Дейтрос. Но каждый ведь занят необходимым делом, и врачи важны, и учёные, и те, кто хлеб выращивает. Дядя Риш, например, папин брат, плавает на рыболовном судне, тоже опасная профессия и нужная, рыбу-то мы все едим.
   Нет, трудно было объяснить, откуда это раздражение. Ивик и сама не понимала.
   Может, причина в том, что ни у неё, ни у кого-то из знакомых в родне не было гэйнов. Ведь их совсем немного. Вот у Тена отец -- гэйн. И всё, больше она никого не знала. Мало кого направляют в гэйны, наверное, просто не нужно столько военных. Тен, между прочим, и сам мечтает стать гэйном, и тренируется ради этого, и самый сильный в группе, и по начальной военной подготовке лучший. Но найдут ли у него способности -- ещё вопрос. А так никто даже и не загадывает, гэйн -- это почти как хойта, священник или монах, редкое призвание.
   Нет, но чего ради с ними носиться? Хойта -- и тех так не обожают. В общем, неизвестно почему, но Ивик выводил из себя этот режиссёр, и не хотелось слушать, о чём он там распинается. Диссе, напротив, слушала подавшись вперёд, с приоткрытым ртом. Она всегда отзывалась о гэйнах восторженно: "Они нас защищают, умирают за нас, если бы не они, нас бы уже не было!.." Ивик соглашалась -- ну конечно, Диссе права -- но осадок неприятный оставался.
   Гэйн легко соскочил с освещённой сцены, скрывшись в темноте, словно не желал слушать аплодисменты. Занавес поехал в разные стороны.
   Фильм оказался интересным.
   Дело происходило на Старом Дейтросе. Сюжет сплетался из нескольких вроде бы обыденных историй. Конструкторская группа аслен проектирует автоматические корабли для исследования дальних планет, решая при этом головоломные проблемы. В архиве соседнего монастыря монахиня-хойта обнаруживает странные записи, способные пролить свет на события тысячелетней давности, когда христианство впервые попало на Дейтрос. Дочь главного конструктора вот-вот родит ребёнка, а будущий отец, молодой гэйн, вдруг получает приказ сопровождать опасную экспедицию в Килн. Его тёща, обиженная невниманием заработавшегося мужа, крутит шашни со своим коллегой-медар, то и дело попадая в смешные ситуации. Всё банально. Вот только действие происходит всего за несколько дней до Катастрофы.
   Осталось совсем немного до того момента, когда дарайцы пустят в ход запрещённое оружие, темпоральный винт, применят его против Земли, чтобы полностью уничтожить её -- но патрульные гэйны Рейта и Кларен иль Шанти примут страшное решение и пожертвуют своим родным миром, спасая родину Христа.
   Никто пока ещё не знает об этом, ничего не подозревает. Но уже начат обратный отсчёт минут и секунд, гибель неминуема. Неумолимо приближается мгновение, когда Дейтрос -- Старый Дейтрос с пятитысячелетней историей -- перестанет существовать.
   Два миллиарда людей погибнут. От всего Дейтроса останется лишь около восьмидесяти тысяч человек: миссионеров, исследователей, путешественников, гэйнов -- тех, кто находился в этот миг вне Дейтроса, в других мирах или в Медиане. Эту историю знает каждый дейтрин начиная с первого года тоорсена.
   И ждёшь весь фильм: кто из героев обречён, а кто в час ноль окажется вне Дейтроса? Отправляется в рискованный путь молодой гэйн, оставляя жену с ребёнком в якобы безопасном светлом мире. Разругавшись с коллегами, главный конструктор улетает на космическую станцию, чтобы лично проконтролировать сборку автоматов, -- эта станция уцелеет. Настоятельница принимает решение послать нескольких молодых монахинь на Триму, расследовать историю старинной рукописи, -- эти девушки выживут.
   Саму гибель Дейтроса в фильме не показали. Последняя сцена -- прощание гэйна с женой и маленьким сыном, его слова о том, что "завтра наступит завтра", обещание непременно выжить и вернуться, первая улыбка новорождённого. Гэйн уходит по серой долине, по Медиане, один, в туман и мглу, бредёт медленно, и звучит пронзительная странная музыка. Казалось, она не умолкла и тогда, когда закрылся занавес и включили свет. Ивик стала быстро стирать слёзы с лица -- вокруг плакали многие, но ей казалось, она одна так позорно чувствительна, расклеилась из-за какого-то фильма. Стыдно было смотреть в глаза окружающим. Стыдно и неприятно вообще возвращаться в повседневность после увиденного. Ивик встала и начала продвигаться к ближнему выходу вслед за Диссе, вместе со всеми, в густой, ещё потрясённо молчащей толпе.
  
  
  
   Больше всего Ивик любила играть в одиночестве.
   Даже неплохо, что Диссе опять не дозовёшься -- её папа вернулся из экспедиции, и теперь у них то семейное застолье, то семейный пикник на реке, то семейный матч в сетран. При Диссе Ивик часто играла и со всей дворовой компанией. В прятки, сетран, ручной мяч, вышибалы, жмурки, в войну или путешественников. Иногда приходили заречные и начинались бои -- дрались в основном мальчишки, но и девочки участвовали.
   А без Диссе Ивик в ту же самую компанию не вписывалась. Да и в школе было так же. В отсутствие подруги Ивик всегда оставалась одна. Нет, её бы не выгнали... наверное... но и отношения ни с кем не складывались.
   Впрочем, это её и не огорчало.
   Глупо ведь играть только во дворе. За соседними домами -- целый огромный лес. Время от времени кто-нибудь из малышей умудряется там заблудиться, и тогда его ищут всем кварталом, появляются гэйн-вэлар с собаками, вызывают даже вертолёт. Рассказывали страшную историю про девочку, которую в лесу задрал лиган, но это стращают, наверное, в воспитательных целях. Лиганы близко к человеческому жилью не подходят.
   Да Ивик ведь и не малышка. И в лесу не в первый раз. У неё там даже есть свои собственные места.
   Цепь больших полян и прогалин -- вместе они составляли целый маленький мир, личное королевство Ивик. Для всех полян у неё были придуманы имена: Золотая Тропка, Дивное Болото, Треугольник, Капелькин Луг. Кроме Диссе, о них никто не знал, да и Диссе видела далеко не все.
   Ивик остановилась у Дивного Болота. Откуда взялось название, она и сама не сказала бы. Никакого болота тут не было: сухая каменистая почва, пригорок с купой деревьев, высокая трава на склоне, дальше проплешина, кусты и звонко прыгающий по камням ручеёк. Ивик вскарабкалась на молодой невысокий тамгат -- на эти деревья удобно лазить, ветви у них прочные, раскидистые. Уселась на ветке, отвела листву от лица, стала всматриваться в просвет. "Я наблюдатель", подумала Ивик. Попробовала на вкус это слово. Наблюдатель. Красиво и тревожно. Что-то оно значило, Ивик пока не могла понять что. Ей надо было навести порядок на Дивном Болоте. Это значило -- смотреть. Смотреть и думать. Ивик знала, что без неё здесь всё будет иначе, уйдёт она -- и Дивное Болото превратится в обычное место, похожее на тысячи других лесных уголков. А сейчас оно было живым и особенным. Как во сне.
   Здесь была свобода. Полная, абсолютная. Ни одного человека. Люди всегда смущали и пугали Ивик, пусть она и научилась это скрывать. А здесь можно быть собой, делать именно то, что тебе хочется. Хотя ничего особенного Ивик и не делала, даже не собиралась. Главное -- сама возможность.
   Если бы Ивик спросили, чем она вот сейчас занимается, она ответила бы: "Играю".
   Но во что? Ведь играют всегда "во что-то" -- в кукол или в войну, в больницу или в прятки. Хотя бы "в Лесное Королевство" или "в Оленей" -- их с Диссе игры собственного изобретения, странные, ни на что не похожие, но и у тех всё же было содержание.
   В этой игре всё было иначе.
   Ивик не становилась никем -- она была собой. Может быть, в большей степени собой, чем когда бы то ни было. Не ученицей тоорсена, не подругой, не дочкой и не сестрой, не будущим медиком, не кем-то ещё -- здесь она была просто "она". Ивенна. Ивик. Этот мир любил её такую как есть. Пусть не самая лучшая ученица, пусть неправильная, пусть никудышная -- но этому миру необходима именно она.
   Ивик жадно вглядывалась в своё Дивное Болото сквозь лиственные прорехи, вбирая глазами каждую деталь замкнутого зелёного пространства. Камешек на склоне, весь словно в блёстках от вкраплений слюды. Журчание невидимого ручья. Свист незнакомой птицы. Мерный стук дятла в глубине леса. Блестящий на солнце молодой листочек. Паутинку от ветки к ветке.
   Ей было хорошо.
   Она сливалась с камешком и птицей, на миг превращаясь в них, меняясь местами, -- и снова их отпускала. И камешек, и птица становились ею, обретая частицу её души.
   Ивик любила свой мир -- и мир любил её. И под конец, когда она, уже подустав от игры, собралась спуститься и прогуляться к ручейку, -- лес устроил ей маленький сюрприз. Она заметила шевеление в траве на берегу. Замерла, приглядываясь. Из травы выросли чьи-то острые длинные ушки. И потом на тонких ногах поднялась молодая косуля. Поводя ушами, она слушала -- Ивик перестала дышать, чтобы не спугнуть зверька. Косуля была маленькая и грациозная, с полосатой спиной и рыжими боками, с чёрным огромным глазом на тонкой морде. Она спустилась к ручью и, видимо, пила, за высокими стеблями Ивик видела теперь лишь короткий хвостик и беленькое подхвостье. А потом косуля развернулась -- и невесомыми длинными скачками пошла прочь, через всё Дивное Болото, восхитительно взлетая над зарослями, и наконец исчезла за густым кустарником, за камнями, поросшими мхом.
   Ивик блаженно вздохнула, слезла с дерева и тихонько пошла к ручью.
  
  
  
   Она не боялась распределения.
   Диссе -- та дрожала и переживала уже целый месяц. Хотя Диссе и лучшая ученица в группе, и наклонности её очевидны, и уж ей-то беспокоиться не о чем -- но всё равно подруга целыми днями рассуждала о том, куда лучше попасть, в столичную академию или всё-таки в местную, к семье поближе, и кого берут в столичную, в Шари-Пал. Наверное, туда только по блату.
   Да и не одна Диссе -- многие переживали. Всё-таки решается судьба.
   Ивик все эти страсти мало трогали. Что ждёт её саму, она приблизительно знала. Ведь учитываются прежде всего склонности и интересы ученика. А про Ивик не только учителя, но и вся группа точно знала -- какие у неё интересы и склонности. Диссе -- та лишь в последний год тоорсена стала определяться, ей нравились языки, она увлекалась историей, словом, будущий гуманитарий. А вот Ивик чуть ли не в вирсене попалась книжка про гениального микробиолога Вельда Рая, который жил на Старом Дейтросе пятьсот лет назад и совершил множество чудесных открытий, создал (и испытал на себе) вакцину против чёрной лихорадки, нашёл лекарство от "львиной болезни", предсказал существование вирусов. После этого её заинтересовали и сами микробы и вирусы. И всё живое, особенно человеческий организм: как он устроен, как работает. Ивик проштудировала гору книжек на эту тему, занималась в школьном биологическом кружке, вместе с другими описывала препараты, помогая микробиологам из городской академии. Заняла второе место в школьном биологическом конкурсе. Так что всё с ней было ясно и очевидно.
   Правда, в последний год она стала как-то колебаться. Мама рассуждала так: пожалуй, лучше, если Ивик выучится на врача-медар, а не на исследователя-аслен. Это выгоднее и удобнее, говорила мама. Вдруг выйдешь замуж и уедешь куда-нибудь в глухомань, где нет академий. Может, мужа пошлют строить новый город, сейчас ведь повсюду строительство. Будешь врачом -- сможешь везде работать.
   Ивик и самой стало казаться, что врачом интереснее. Благороднее, что ли. Помогать людям. Спасать жизни. Сейчас ведь микробиологи не испытывают вакцины на себе, не вводят себе культуры опасных бактерий. Да и вообще наука в наше время -- это совсем не то романтическое призвание смелых одиночек, что двести лет назад.
   Но Ивик не знала точно, чего хочет. Ей всё нравилось. И врачом хорошо. И учёным тоже неплохо. В какую именно академию попадёшь -- тоже не так уж важно. В столицу, конечно, престижнее. Но у Ивик недостаточно высокий балл по всем предметам, кроме биологии и химии. По литературе у неё всего пятёрка, пять баллов из десяти, это же смехотворно. Почти худшая в группе. Математика -- тоже не блестяще (это беспокоило Ивик, учёный должен хорошо владеть математикой). Ладно, не страшно, в какую бы академию ни послали, со следующего года она начнёт заниматься только любимым делом, и это здорово!
   Правда, иногда вдруг лезли в голову опасения, что никакой академии ей не видать. Например, из-за низкого балла по той же литературе. Возьмут и распределят в медар, но не во врачи, а в медсёстры. Ей-то самой всё равно. Медсестра -- тоже прекрасная профессия! Ивик уже работала в больнице, ухаживала за больными, практика такая была, и она сама не ожидала, что ей так понравится. Но тогда мама расстроится безумно, она считает, что её дети обязательно должны отучиться в академии. Хотя почему? Ведь кому-то надо и простыми медсёстрами быть. Впрочем, очень сомнительно, что Ивик не пошлют в академию, скорее всего, пошлют.
   Поэтому распределение её не тревожило. Она примерно знала, как решится её судьба, сюрпризов особых не ждала, ей лишь хотелось, чтобы побыстрее, чтобы уже всё знать и больше не забивать себе голову, а жить спокойно.
  
  
  
   Всё оказалось не так уж просто. Подруги считали, что распределение произойдёт сразу, ведь за ними все эти годы наблюдали учителя, и результаты тестов были уже накоплены в избытке. Но в их загородный тоорсен прибыла целая комиссия из Шим-Варта, оккупировала весь третий этаж, и две недели выпускники ничем другим не занимались, только проходили разнообразные, порой очень странные тесты и собеседования.
   Их предупредили, что надо быть предельно честными и искренними. Но Ивик в глубине души отдавала себе отчёт, что с этим у неё сложно. Она хочет быть врачом или микробиологом. Или -- ещё лучше! -- генетиком. Все свои ответы она давала исходя из этого. Искренние, конечно. Хотя если копнуть поглубже, оказалось бы, что она не может толком разложить по полочкам собственные предпочтения. Она и сама-то себя не очень понимала. Зато яснее ясного, что одобряют взрослые: мама, учителя -- вот и надо этому соответствовать.
   И что, честно это или нет? Ивик совсем уж запуталась.
   Тесты на всякую там логику, сообразительность, скорость реакции, а заодно и математические задания она быстро и надёжно завалила. В спортивных состязаниях проявила себя, как обычно, хуже всех. С техническими заданиями не справилась -- но здесь и большинство девочек показали невысокие результаты. По литературе надо было дать обзор современной прозы, Ивик понаписала там такой ерунды, что потом, ночью под одеялом, краснела от стыда при одном воспоминании. Неплохо, правда, у неё получились задания по дарайскому языку и родному дейтрийскому. И как всегда блестяще она выполнила работы по химии и биологии.
   У Диссе всё было куда ровнее. Лучшая ученица всё-таки. Она по всем предметам оказалась в числе первых, а по истории выдала такое эссе, что его потом зачитывали в классе.
   Кроме этих привычных тестов было множество других. Надо было организовать игру для группы малышей. Участвовать в театральных сценках. Демонстрировать особые навыки. Диссе танцевала и показывала акробатический этюд, Шагин собирал и разбирал радиоприёмник. Ивик, сгорая от стыда, запинаясь (сто лет не упражнялась), сыграла когда-то разученную песню. Лучше бы и не упоминала, что занималась музыкой, музыкантша тоже нашлась. Ещё с ними беседовали члены комиссии. Ивик сначала разговаривала с какой-то женщиной, изо всех сил стараясь произвести впечатление умной девочки, увлечённой медициной и биологией. Потом -- как ей сказали -- с преподавателем медакадемии, тот спрашивал, почему её привлекает врачебная деятельность, и прочую взрослую ерунду, а Ивик мямлила, краснела и не знала, что ответить.
   Тем, кто показал интерес к технике и умение с нею работать, доставались уже другие тесты. Они водили разные машины, пытались разобраться в выданных схемах, починить приборы... Ивик и Диссе до такого просто не дошли. По сути, для каждого из ребят набор и последовательность тестов были индивидуальными. Ивик так и не поняла, почему её собственные тесты именно такие и идут в таком порядке.
   Впрочем, вряд ли и другие это понимали. Кто их, психологов, разберёт?
   Некоторые тесты, кстати, Ивик очень даже понравились. Например, рисование на свободную тему. Ивик не умела рисовать толком. Но на свободную тему -- почему бы и нет? Она изобразила Город Будущего. Когда-нибудь на Дейтросе построят такие города. Море на горизонте, множество зданий причудливой архитектуры, лёгких и ярких, окружённых сплошным цветущим садом. Люди прогуливались по аллеям, а некоторые парили над домами в круглых блюдцах или на маленьких летающих мотоскарах.
   Ещё было сочинение, но не разбор прочитанного, как задавали на уроках литературы. На необычную тему -- "Если бы я умел летать". Тут уже не обязательно было показывать, как ты хочешь быть биологом или врачом, а можно было писать любую отсебятину, какая только взбредёт в голову, оторваться по полной программе, и, конечно, Ивик оторвалась.
   Были и другие увлекательные тесты, где предлагалось пофантазировать, помечтать -- именно как Ивик и любила. Последнее собеседование с ней проводил пожилой психолог, и он начал расспрашивать её о самом важном и глубоко затаённом, например о любимых играх. Ивик вдруг осмелела и рассказала ему про своё королевство в лесу -- конечно, без особых подробностей. И про то, что в пуговицы играть любит больше, чем в кукол. Кукол мало, и они могут изображать только детей. А вот пуговицы можно назначать кем угодно -- королями и королевами, солдатами, путешественниками, устраивать войны, походы... мамина корзинка с пуговицами -- это же целый мир! Психолог слушал с таким интересом, что Ивик совсем перестала стесняться. Потом он спросил, не пробовала ли она выходить в Медиану. Она ведь знает о Медиане? Ивик призналась, что да, пробовала, только пусть он никому не говорит, но у неё получалось. Уже много раз. Она понимает, что это запрещено, но она ведь ненадолго, недалеко, туда и сразу обратно. И даже про стихи она проговорилась. Которые одной только Диссе и читала. Глупые стихи, детские. "Моя планета так мала, так страшны Космоса глаза, так жалки люди на земле, так горьки слёзы, больно мне". А психолог даже захотел записать эти строчки -- Ивик ужасно удивилась, но продиктовала ему. Ещё она рассказала про то, что она трусиха, всего боится, не умеет терпеть, что ей не по силам прыгать и бегать так, как другим, и вообще она хуже всех. И никто её не любит, кроме Диссе. В конце концов Ивик стало жалко себя и отвечать дальше уже не хотелось: зачем она вываливает свои проблемы перед чужим, посторонним человеком -- всё равно ведь он не поможет! У него другая работа. И какое отношение разные её выдумки имеют к профориентации? Нет же такой профессии -- игрок в пуговицы! Или должности такой --Королева Ветра. А что она рохля и неумеха -- так ведь она и не претендует на то, чтобы стать лётчицей или первооткрывательницей новых земель.
   Она всего лишь хочет быть врачом, неужели ей и это недоступно? Зачем что-то ещё выпытывать? Ивик замкнулась. Психолог, видно, это понял и отпустил её.
  
  
  
   Мара вышла одной из первых. Она сияла, через её плечо была перекинута широкая жёлтая лента. Медар!
   Медар -- каста тех, кто работает с людьми. Учителя, врачи, психологи, воспитатели, массовики-затейники, чиновники, организаторы и распределители. Не переставая улыбаться, Мара взахлёб делилась подробностями. На распределении давали не только касту, но и профессию, и даже место учёбы определялось сразу. Мара оставалась в Шим-Варте -- не в академии, а в местной профшколе, учиться на воспитателя марсена. Но она и не хотела большего. Работать в марсене, с малышами до тридцати шести месяцев -- это был предел её мечтаний. Мара обожала маленьких детей и собиралась выйти замуж побыстрее и завести самое меньшее семерых.
   Пока болтали с Марой, из дверей появился Шагин. На его плече висела синяя лента, как и у большинства выходивших до и после него. Самая многочисленная каста, аслен. Те, кто производит материальные блага. От учёных, совершающих новые открытия, малозаметные или фундаментальные, -- до рабочих, доярок и комбайнёров. Шагин тоже был безмерно доволен -- он станет инженером-электронщиком, а учиться его направляют в престижную академию Лоры.
   Тен вышел с лентой необычного цвета -- красно-синей. Как он и мечтал, его взяли в гэйны -- но не настоящие. Гэйнская способность сражаться в Медиане -- большая редкость. Тену, видимо, это было не дано. Тут талант нужен особый, подумала Ивик, внутренне сочувствуя другу -- столько готовился, так мечтал воевать наравне с отцом...
   Тена взяли в гэйн-вэлар, вспомогательные войска. Те, что поддерживают гэйнов на Тверди, не выходя в Медиану, обеспечивают авиационное и артиллерийское прикрытие, связь и транспорт. И отбивают атаки уже на самом Дейтросе. Направление Тену дали в автомобильное училище. В сущности, он был доволен, хотя настоящий гэйн -- это всё-таки другое.
   Но ведь в гэйны вообще никого не брали. Кругом всё было синим от лент аслен, среди них затерялись жёлтые, а красных, гэйнских, -- ни одной. По-другому и быть не могло. Призвание гэйна и правда не часто встречается. Белых лент хойта тоже не видно. Хойта -- единственная каста, куда почти никогда не берут в момент распределения, в двенадцать лет. Призвание священника или монахини должно созреть, и обычно его ощущают позже. Все знали, впрочем, что в хойта намечали взять парнишку из параллельной группы, Мартина, тот давно чувствовал тягу к церкви, из школьного храма, можно сказать, не вылезал. И были слухи ещё про двоих, мальчика и девочку. Ивик отвлеклась и сама не видела, но подбежавший к ним Тимо, братишка Мары, сообщил, что Мартина взяли в хойта и он ходит страшно счастливый с белой лентой.
   -- Так, я пошла, -- решительно сказала Диссе, устремляясь к дверям. Ивик ей позавидовала. Её собственное имя стояло одним из последних в списке.
   Те, кто ещё не побывал на комиссии, помалкивали, жались в сторонку и выглядели робко. Вышедшие из дверей, как правило, сияли. Комиссия ошибалась редко -- обычно направление отвечало сокровенным желаниям абитуриента, даже если не всегда совпадало с тем, что он старался продемонстрировать сам. Были, впрочем, и огорчённые лица.
   ...Диссе, гордая и спокойная, появилась на пороге. Ивик бросилась к ней вместе с остальными.
   -- Ну что? Что?
   Диссе с достоинством поправила жёлтую ленту на плече. Произнесла:
   -- Академия. Исторический факультет. Шари-Пал.
   -- О-о! -- пронёсся общий стон. Вот это да! Впрочем, от Диссе стоило ожидать -- лучшая ученица... Но столичная академия! Это очень, очень здорово для девчонки из Варта, из дальней провинции. И вот, однако, -- сочли достойной! Диссе блаженно улыбалась. Она любила выигрывать.
   -- Поздравляю, молодец! -- искренне сказала Ивик, взяла подругу за руку.
   -- Ивик, да ты иди, твоя очередь!
   Её буквально втолкнули в дверь. Ивик почувствовала мгновенную дурноту. Общий мандраж подействовал -- теперь и она начала бояться. Разволновалась. Хотя вроде бы всё ясно. Но синюю ленту дадут или жёлтую?
   -- Подойди ближе, -- велела хета Альва.
   За столом, накрытым серой тканью, -- вся комиссия, и добрый пожилой психолог, и педагоги из разных академий, и учителя тоорсена. Ванши иль Неко, наставница группы Ивик, -- на особом месте, сбоку от стола. А на столе графин с водой, стаканы, распечатки и поперёк серого полотна -- одна-единственная лента. Красная.
   -- Мы поздравляем тебя, Ивенна, -- улыбаясь, сказала хета Альва, -- комиссия пришла к единогласному решению. По результатам педагогических наблюдений и тестов мы зачисляем тебя в касту гэйнов.
   Ванши встала, взяла алую ленту. Подошла к девочке, перекинула ленту ей через плечо.
   Ивик оглушённо застыла на месте.
   -- Твоё будущее учебное заведение -- квенсен Мари-Арс, специальность... -- Хета Альва помолчала и улыбнулась: -- Специальность у гэйнов определяется позже.
   Наверное, надо было что-то сказать. Ивик не знала что. И что теперь делать, тоже не знала.
   -- Ну, Ивенна? -- спросила начальница тоорсена. -- Ты рада назначению?
   Ивик вдруг подумала, что, наверное, не рада. Что ей, кажется, полагается расстроиться. Она ведь хотела стать врачом или биологом. А вдруг они вспомнят об этом? И она изо всех сил вцепилась в красную ленту.
   -- Да, -- сказала она сдавленным голосом и зачем-то добавила: -- Спасибо.
   -- Вот и замечательно, иди. Пусть следующий заходит.
   Ивик повернулась и, не чувствуя под собой ног, вышла из кабинета к весело галдящей толпе одногруппников. И сквозь ватную пелену, отделяющую её от мира, всё же осознала, что гвалт вокруг неё затихает. Ребята кто с удивлением, кто с откровенным недоумением и вопросом в глазах поворачивались к ней. Самой слабой, неловкой, не способной пройти ни одно испытание...
   "Ты вообще любишь выделяться".
   Ивик так и стояла, обеими руками стиснув алую ленту, медленно, как венозная кровь, стекающую с плеча.
  
  
  
   -- Это невозможно! -- мама была вне себя. Гнев её обрушивался не на дочь, но Ивик от этого было не легче.
   -- Я напишу им! Да, я буду писать в краевой педсовет! Это же полная нелепость, это ошибка!
   -- Мам... но почему? -- тихо спросила Ивик. -- Ведь там же психологи... они знают...
   -- Что? Что они знают? Они тебя хоть в глаза видели? Им же всё равно, просто всё равно! Взяли и засунули ребёнка в квенсен, подумаешь, хоть кого-то нахватать надо! А ты и обрадовалась! Ты и довольна! -- мама перекинулась, кажется, на Ивик. -- Как же, романтика, приключения! А ты понимаешь, что тебя через два года убьют?
   -- Там же четыре года учиться...
   -- Там через два года начинается участие в боевых действиях. Реальных. И тебя убьют сразу, ты это понимаешь, идиотка? Ты посмотри на себя! Ладно, будь ты как твоя Диссе -- я бы смирилась. Да, кого-то надо. Хорошо. Но почему тебя? Ты же через забор перелезть не можешь, чтобы ногу не вывихнуть! А там, дорогая, воевать придётся! Ты знаешь, сколько автомат весит, у вас ведь была начальная подготовка? Так вот с ним бегать заставят! И по вертикальной стене лазить! Там же не только в Медиану ходить, это ты умеешь, само собой, это я знаю уже! Там придётся мордой в грязь и задницей в снег, и под пули! Шендак! А если ты в плен попадёшь, ты об этом подумала? А ведь ты ничего не можешь, ни-че-го! Ты же замечтаешься и не заметишь, как тебя убьют. Ты от дома до Базы дойти не можешь, чтобы не заблудиться! Господи! Да вы просто не представляете себе, каково это! Ты родилась уже здесь! А вот я выросла в Лайсе и я знаю, что такое война! А ты живёшь как у Христа за пазухой и думаешь, что всё так просто, даже весело, ах, подумаешь, стреляют, как в кино!
   Мама уже почти визжала. У Ивик перехватило дыхание от обиды. Она хотела сказать, что в комиссии тоже не дураки сидят и они видели в бумагах, какая она неспортивная, и сколько у неё было разных травм, видели, и всё равно её берут, значит, считают, что она справится... Но она ни слова не смогла выговорить, её уже душили рыдания. И она, конечно, заплакала, заревела, размазывая слёзы по щекам.
   -- Во-во, давай поплачь! Гэйна! Курам на смех! Нашлась воительница! Защитница наша!
   Ивик хлюпала носом. Ей было уже всё равно.
   -- Быстро бегать ты не можешь. Прятаться ты не можешь -- обязательно задницу свою толстую выставишь, и в неё попадут! Прыгать и лазать ты не можешь -- подвернёшь ногу и в плен угодишь! Стрелять ты не можешь, у тебя руки будут дрожать. Вообще как ты собираешься стрелять в людей, ты, кажется, паука боялась убить? Посмешище! Ты же практически инвалид. Ты хуже всех! Всех! Кого угодно возьми -- Ричи, и тот бы лучше справился. Тебя убьют первой! Понимаешь -- первой! Первый же дараец, которого ты встретишь...
   -- Ну и пусть, -- буркнула Ивик.
   Чем постоянно такое терпеть и выслушивать -- что живёшь как у Христа за пазухой, что ты никуда не годная и хуже всех, что у тебя толстая задница, -- лучше пусть именно убьют. Через два года. Или хоть прямо сейчас.
   Мать тем временем расписывала, что с ней сделают, когда она попадёт в плен. Или в лапы гнусков. Во всех тошнотворных подробностях.
   -- Не пущу! Ты поняла? Костьми лягу, но не пущу. Буду писать жалобы, пока не пересмотрят решение. Да ты же хотела стать врачом! Ты же собиралась людей лечить! И что теперь -- уже пропало желание?
   Ивик молчала, шмыгая носом.
   Мать сама разразилась слезами.
   -- Я знаю, откуда это! -- плачущим голосом говорила она. -- Ты сама во всём виновата! Да, это всё твоё упрямство! Я тебе запрещала стишки дурацкие сочинять? Запрещала. Говорила, не занимайся ерундой! Вся в этих фантазиях, в играх своих шизофренических, дура сумасшедшая! Досочинялась... А я ведь знала, знала, что так будет! Я чувствовала! Да что же это такое, почему, чуть только ребёнок хоть немного талантливый, его обязательно в квенсен -- и на убой? Да что же это за жизнь такая? А если ребёнок больной? Если он неприспособленный?
   Ивик высморкалась. Перестала реветь.
   Вот, оказывается, в чём дело. Вот почему мама всегда запрещала всё самое-самое...
   Она, оказывается, вот чего боялась...
   -- Мам, -- сказала Ивик, -- да ты это... ничего. Другие как-то... и я тоже смогу.
   -- Что ты сможешь? Что -- ты -- сможешь?! -- завопила мать. -- Сможет она! Сволочь! Нет, хватит! Хватит. Я буду писать в педсовет, а ты будешь делать то, что тебе говорят.
  
  
  
   Хессин Глен иль Реош, начальник Педагогического совета края Шан, раскрыл папку, лежащую перед ним на столе. Бегло пролистнул личное дело.
   На первый взгляд ничего особенного. Обычная абитуриенточка. Когда ей там назначено? Он нажал кнопку селектора.
   -- Вуди? Девочке на сколько назначено точно?
   -- На два часа. Она уже здесь, хессин. Впустить?
   -- Через пять минут впустите.
   Надо хоть глянуть, в чём проблема. Так, тесты... неплохо, неплохо. Направление. Ага, вот. Хессин хмыкнул. Не то чтобы это было так уж необычно. Хотя столь упорные родительницы попадаются редко. Как правило, ограничиваются устными жалобами, а тут -- аж угрозы дойти до Верховного Хессана*. [* Высший орган управления в Дейтросе.]
   Понять можно, конечно. Он задумался.
   В дверь робко постучали. Вошла абитуриентка. Как её? -- он скосил глаза на папку. Ивенна.
   -- Здрасьте, -- тихо сказала она.
   Будущая гэйна была маленькая. Очень маленькая. То есть, наверное, нормальная для своего возраста, просто он давно не видел абитуриентов, отвык, а для квиссы она выглядела малышкой. И похожа на медвежонка. Пухлое лицо, тёмные живые глаза, руки и ноги кажутся коротковатыми по сравнению с туловищем. Явно нетренированная, нескоординированная, не крепкого здоровья. Застенчивая. Беспомощная.
   Да, ей будет невыносимо тяжело в квенсене. Её мать по-своему права. Но ведь половина, а то и больше, будущих гэйнов -- именно такие...
   Кто ж виноват, что у других не находят способностей?
   У неё коэффициент сродства шесть с половиной. Это очень, очень хороший показатель.
   -- Здравствуй, Ивенна, -- иль Реош улыбнулся. Говорил негромко, чтобы не напугать девочку. -- Садись.
   Она села на краешек стула. Всё такая же напряжённая. И в глаза не смотрит, отводит взгляд.
   -- Скажи мне, Ивенна... Ты не беспокойся, всё уладим. Скажи только, у тебя есть какая-то проблема, что-то не так?
  
  
  
   Всё лето было сплошным, непрекращающимся кошмаром.
   Реакция матери вызвала у Ивик настоящий взрыв отчаяния. А она-то было поверила... она-то уже... а что? Ивик сама не подозревала, как, оказывается, сильно хотела именно этого -- глубоко внутри, не признаваясь себе, не позволяя ни о чём таком подумать.
   И неприязнь к гэйнам разом куда-то исчезла.
   И вот -- поманили и отобрали. Отобрали навсегда надежду на то, что жизнь пойдёт по-другому. Ивик знала свою мать. Та обязательно добьётся своего. Она умеет, знает способы. Так было всегда, так будет и сейчас. Ивик ничего не может сделать, ничего! Не писать же, в самом деле, жалобы на мать... жалобы на жалобы. Да и кто будет их читать? За неё всегда решали другие. Кому нужно мнение двенадцатилетней девчонки? Конечно, ей и слова вставить не дадут, а прислушаются к маме.
   А мама уверена, что её дочь гэйной не станет.
   Ивик пыталась даже выкрасть письмо из сумки матери, но та пресекла эту попытку. И бумага ушла в Шанский краевой педагогический совет. Просьба о пересмотре кастовой ориентации дочери. Подкреплённая всевозможными документами. Мать приложила к письму справки обо всех её болячках: ангинах, переломах, вывихах, сотрясении мозга, воспалении лёгких -- целый ворох этих справок насобирала, не поленилась. Добавила характеристики из школы. Диплом о победе в биологическом конкурсе. Бумажку, подтверждающую участие в кружке.
   Всё выглядело логично и аргументированно. Слабое здоровье. Проблемы с координацией движений. Явная, ярко выраженная увлечённость наукой. Ивик совершенно упала духом.
   И ничего не оставалось делать -- смирилась. Просто смирилась.
   Значит, не судьба. Значит, зря обрадовалась. Не будет ничего. Всё пойдёт по чётко выверенному маминому плану. Мама знает лучше. Ивик вдруг осенило: она начала припоминать, откуда взялось у неё это увлечение биологией. Так хотелось быть как все. Жить в мире с мамой. Чтобы мама была довольна.
   И ведь спустя какое-то время Ивик уже и сама начала склоняться к мысли, что мама права. Ну да! Смешно и думать, что она, самая слабосильная и трусливая из всех, сможет -- что сможет? Воевать. Это же не игры какие-нибудь. Мама не преувеличивает, ей же "Клосс" придётся таскать, а он тяжёлый, в противогазе заставят бегать... На школьной военке и то хватило. Она вечно от всех отставала. А рукопашный бой? Да нет, это невозможно.
   Это ошибка. В комиссии что-то напутали. Она никчёмная, безнадёжная, ей бы хоть как-нибудь прожить, пристроиться... Какое там призвание гэйны?
   Но иногда такая тяжесть наваливалась, такая боль просыпалась внутри, что Ивик хотелось выть. Почему ей не дали хотя бы попробовать?!
   Неужели педагоги сплошь такие идиоты, ничего не приняли во внимание из её личных данных и случайно, по недоразумению засунули её в квенсен?
   Ивик начинала ненавидеть мать. Буквально ненавидеть. Хотя обычно она даже злиться не умела по-настоящему. А тут -- чистая, слепая ненависть, отчётливое желание, чтобы матери не было. Чтобы она исчезла. Нет, убить не хотелось. Чтобы её просто не стало -- и всё. Пусть учителя за Ивик решают, хорошо -- но только не мать. Двойное давление ей не выдержать.
   Поймав себя на этом, Ивик перепугалась. Попробовала сходить на исповедь, но священник отнёсся к её признаниям неожиданно равнодушно. Ну и что, мол. Бывает.
   Диссе, странное дело, встала на сторону матери Ивик.
   -- Она права, -- говорила подруга. -- Ты подумай, ты ведь даже с нами никогда не могла вровень.... Прыгать боишься. Все бегут, а ты в хвосте плетёшься. Трайном вообще не занималась, а там трайна знаешь сколько? И потом, зачем тебе это надо?
   -- Не знаю, -- ответила Ивик. Это она меньше всего могла объяснить -- зачем ей в гэйны.
   Это глупо. Её предназначение -- быть врачом или биологом... Зачем же ей то, к чему она так явно, так откровенно не способна?
   Диссе рассудительно заговорила о том, что гэйной быть -- ничего хорошего. Романтика, конечно. Но для женщины... У тебя ведь и семьи нормальной не будет, какие у них семьи? И детей гэйны много не рожают. Бывает, у некоторых ни одного ребёнка нет. И себе ты не принадлежишь, всем можно как-нибудь поменять место жительства, переехать, а тебя куда послали -- там и живёшь. И главное, убить могут в любой момент, тебе что, жить надоело? Ладно ещё Тен, он парень, он сильный, кто-то должен Дейтрос защищать...
   Она была, наверное, права. Ивик-то вообще не думала ни о какой семье, и ей было всё равно, что с ней будет дальше. И умереть она не боялась. Лучше уж умереть, чем так жить. Но объяснять это было бесполезно и невозможно. Ивик почувствовала, что начинает ненавидеть и Диссе, за то, что та даже не пытается её понять.
   -- ...И вообще из тебя получится хороший врач, детский врач. Так и представляю, как я прихожу к тебе на приём со своим ребёнком...
   Ивик затошнило. Она вдруг поняла, что никогда не сможет быть врачом. Ни за что. И постаралась, чтобы не рассориться с Диссе, быстренько перевести разговор на другую тему.
   Она почти уже и не верила, что её вообще хотели взять в квенсен.
   Всё дело в маме -- маме всегда удавалось добиться своего. Папа был с ней полностью солидарен.
   Особенно плохо было то, что Ивик вообще перестала представлять своё будущее. Не понимала, куда её направят. Пыталась жить с этой неизвестностью. Последние каникулы между тем летели быстро. Родители чуть ли не насильно потащили Ивик отдыхать к морю, но через неделю у неё началась сильная ангина, и пришлось вернуться. Ей не принесла радости ни эта поездка, ни свобода от школьных занятий, она не могла играть и сочинять, как раньше. Общаться не хотелось ни с кем и меньше всего -- с Диссе. Разве что чтение ещё как-то отвлекало от тягостных мыслей.
   И вот наконец за две недели до окончания каникул ей пришёл вызов к хессину Педагогического совета края Шан.
   Бумага на имя "квиссы Ивенны Рото-Эллан". Как все дети до прихода в сен, Ивенна носила пока сдвоенную фамилию родителей, мама её была Тэм иль Рото, отец Вир иль Эллан. Мама обследовала документ вдоль и поперёк, разве что не обнюхала.
   -- Я не понимаю, почему только тебя вызвали. Впрочем, ладно, поедем вместе, там разберёмся.
   Ивик ничего не имела против. Какая разница... С мамой она чувствовала себя куда увереннее. Не надо было самой говорить, отвечать за себя, принимать решения.
   А на месте мама уж найдёт возможность пробиться в нужный кабинет.
   Но в педсовете всё вышло иначе. Ивик с мамой вошли в здание, мама протянула вызов охраннице-вэлар на пропускном пункте. Серьёзная девушка в синей форме изучила вызов, посмотрела на Ивик:
   -- Проходите.
   Ивик миновала рамку металлоискателя, мама двинулась было за ней, но вэлар задержала её:
   -- Постойте. Вам не положено. Вызов только на девочку.
   Ивик остановилась за чертой, наблюдая безобразную перепалку мамы с охранницей. Мама кричала, что речь идёт о её ребёнке, как это можно не пустить мать, мать, у вас есть дети? Вот будут, тогда вы поймёте! Ивик было страшно неудобно. Мама вообще часто пускала в ход этот приём -- устраивала безобразный скандал, такой, что под конец ей готовы были уступить во всём, лишь бы она прекратила. Но на вэлар этот номер совершенно не подействовал. Девушка лишь невозмутимо повторяла:
   -- Я не имею права. Не положено. Да, я могу вызвать начальника, но он скажет то же самое...
   И наконец мама отступила. Вся в красных пятнах от негодования, она махнула рукой и крикнула Ивик:
   -- Иди быстро, опоздаешь сейчас!
   Ивик побежала по лестнице вверх. Через пять минут она уже сидела в приёмной хессина иль Реоша, а вскоре миловидная секретарша пригласила её войти в кабинет.
  
  
  
   -- Скажи мне, Ивенна... Ты не беспокойся, всё уладим. Скажи только, у тебя есть какая-то проблема, что-то не так?
   -- У меня нет проблем, -- ответила Ивик, -- моя мама... она не хочет... она думает, что я...
   Ивик смешалась. Часто она говорила себе, что мама права. И сама она уже начала бояться этого квенсена. Но и пересказывать мамину точку зрения сейчас не хотелось.
   -- Что думает твоя мама, я уже знаю. Здесь написано, -- улыбнулся иль Реош. -- А ты сама как настроена?
   -- Не знаю, -- тихо сказала Ивик. Надо было объяснить, что она не справится, она неприспособленная. Но Ивик вовсе не улыбалось самой, вслух о себе такие вещи рассказывать -- пусть это и правда.
   -- Ты сама-то хочешь в квенсен? Или ты действительно мечтаешь стать биологом?
   -- Я... -- у Ивик вдруг перехватило горло, она почувствовала, что ещё немного -- и заревёт. Позорно. Глубоко вдохнула и заговорила быстро и сбивчиво:
   -- Я хочу... я очень хочу. Возьмите меня, пожалуйста! Пожалуйста! Я постараюсь...
   -- Так в чём же дело? -- удивился хессин. -- Тебя как раз и направили в квенсен, ты уже зачислена. Никто не собирается тебя оттуда выгонять.
   Ивик всё-таки заплакала. Стыд какой... Слёзы безудержно покатились по щекам.
   Это не фантазия, не сон. Это правда. Алая лента на плече -- настоящая. Она будет гэйной.
   -- Но мама... -- прошептала она.
   Хессин пожал плечами. Её слёз он вроде бы и не заметил.
   -- А что мама? У мамы может быть своя точка зрения, но твоя жизнь -- твоя, и решать тебе. Конечно, с учётом мнения квалифицированных педагогов и психологов. В спорных случаях, если имеется действительно сильное желание абитуриента, если вдобавок оно подкреплено данными наблюдений и тестов, мы нередко идём навстречу и решение комиссии можем пересмотреть. В твоём случае призвание гэйны почти стопроцентно. А мама твою судьбу, Ивенна, определять не может никоим образом.
   Ивик кивнула.
   -- Выпей воды, -- иль Реош подвинул к ней стакан. Зубы Ивик застучали о стекло.
   -- Успокойся. Кстати, тебе не обязательно возвращаться домой. Если есть желание, можешь уже сейчас ехать в квенсен, поживёшь там до начала учебного года.
   -- Да! -- Ивик энергично закивала. Глаза её заблестели.
   -- Хорошо, тогда можешь выезжать прямо отсюда, я выпишу направление на автобус. Или ты хочешь сначала домой, взять вещи?
   -- Нет. Лучше сразу!
   -- Да, конечно. В квенсене тебе выдадут всё, что нужно.
   Он черкнул на бланке несколько слов. Протянул девочке. Ивик поблагодарила.
   -- К дороге тебя доставят на машине, которая идёт в половине третьего. Обратишься к моему секретарю в приёмной, пусть проводит тебя к выходу на автостоянку.
   -- Спасибо, -- Ивенна выглядела ошеломлённой. Слёзы уже почти высохли, остались малозаметные дорожки на щеках. Она встала.
   Хессин усмехнулся.
   -- Что ж, дейри, Ивенна. Гэлор*.
   [* "Дейри" -- дейтрийское "до свидания", буквально -- "Бог с тобой". "Гэлор" -- буквально "мы увидимся", т.е. "до встречи".]
   -- Дейри, хессин, -- ответила девочка. Повернулась и опрометью бросилась из кабинета.
   Хессин улыбался, глядя ей вслед. Потом поднял телефонную трубку и стал набирать номер Керша иль Роя, старого приятеля, начальника квенсена Мари-Арс -- Улыбки Пресвятой Девы.[Author ID0: at ]

[Author ID1: at Sun Oct 31 07:58:00 2010 ]

Часть вторая

Квиссаны

  
   С чего начинается Родина?
   С картинки в твоём букваре,
   С хороших и верных товарищей,
   Живущих в соседнем дворе...
   М. Матусовский
  
   Ивик с любопытством разглядывала новичков. Двенадцатилетние, как и она, самые обычные ребята, всей разницы -- что на ней уже форма. Вообще хорошо, что она раньше приехала и две недели жила в квенсене почти в полном одиночестве. Были в общежитии ещё старшие квиссаны, но на Ивик никто не обращал внимания. Она ходила в столовую, сидела в библиотеке, обследовала окрестности. Надо было только являться к отбою. Ивик одна ночевала в просторной комнате на десять коек, остальные девять были и не застелены.
   Ей уже стало скучновато, но вот наконец-то -- начало учебного года, завтра занятия, а сегодня съехались все будущие квиссаны. Они, наверное, из-за формы принимают Ивик за второкурсницу.
   Очередной автобус остановился у ворот и выпустил целую толпу подростков. Вначале выскакивали здешние, старожилы, в парадной форме и налегке. Потом -- с чемоданами, баулами и рюкзаками -- слегка испуганные, растерянные новички. Во дворе они осматривались и присоединялись к толпе таких же, одетых ещё в гражданское ребятишек, сидящих на своих вещах. Ивик стала приглядываться к первокурсникам.
   В глаза ей сразу бросилась симпатичная рослая девчонка, окружённая небольшой толпой. Ничего особенного она не говорила, иногда смеялась, иногда отпускала какую-то реплику -- просто на неё хотелось смотреть. И безупречной красавицей девчонка не была, но... всё равно так и приковывала взгляд. Коротко стриженные пшенично-русые, необычно светлые волосы. Глаза большие, даже, пожалуй, слишком круглые. Круглое, крепкое лицо. Из-под короткого рукавчика платья виднелись развитые бицепсы. Она была полна энергии, словно сжатая пружина, готовая в любую секунду вырваться и распрямиться. В белозубой улыбке, в глазах сверкал весёлый огонь.
   -- Когда ж нас отсюда заберут? -- говорила она улыбаясь, и все вокруг сочувственно кивали и улыбались в ответ.
   Ивик пошла дальше. Увидела девочку, сидящую на огромном чёрном чемодане.
   Полная противоположность яркой блондинке. И место себе девочка выбрала отдельно, в сторонке от всех, и никто не обращал на неё внимания. И была она очень маленькой, миниатюрной, Ивик ей дала бы лет восемь, ну десять, не больше.
   Чёрные волосы девочки вились и мягкими волнами падали на плечи, кудряшки обрамляли тонкое смуглое личико, глаза -- огромные, угольно-чёрные -- ярко блестели. До смешного хрупкие запястья торчали из рукавов серой куртки, в этой куртке девочка словно тонула. Она не выглядела растерянной или несчастной, но не казалась и опасной, способной обидеть. Рядом с её чемоданом лежал маленький футляр для скрипки. Ивик подошла к девочке.
   -- Привет.
   -- Привет. Ты со второго курса? -- голос девочки оказался неожиданно высоким, щебечущим.
   -- Не-а. Я просто раньше приехала, и мне уже форму выдали. Я тоже на первый поступаю.
   -- Садись, -- девочка приглашающе похлопала по своему чемодану. Ивик уселась рядом с ней. Через минуту они уже были знакомы. Девочку звали Дана. Приехала она из Лоры. Тоже очень удивилась результату своих тестов, не думала, что её возьмут в гэйны.
   Толпа вокруг золотистой красавицы громко захохотала. Дана неодобрительно покосилась в ту сторону.
   -- Это Скеро, -- сказала она.
   -- Скеро? Знакомая? -- переспросила Ивик. Она уже две недели ни с кем не разговаривала.
   -- Да. Ой, нет. Мы с ней в автобусе ехали.
   -- Внимание! -- загремел громкоговоритель откуда-то из глубины двора. -- Всем прибывшим -- внимание! Встать! Построиться в три шеренги с вещами!
   Будущие квиссаны повскакали и, подхватив свои баулы и чемоданы, кинулись строиться. Лишней неразберихи не было, в тоорсене все проходили военку. Ивик встала в третьем ряду, так, чтобы быть незаметнее, и рядом с Даной.
   Перед строем появилась группа преподавателей, некоторых из них Ивик уже знала. Нестарый ещё гэйн с наполовину седой головой, кажется, его звали хет Арран, вышел вперёд и заговорил. Негромко вроде бы, но слышно было каждое слово.
   -- Сейчас вас распределят по сенам. Каждый сен его куратор отведёт в общежитие, вы сдадите вещи, получите постельное бельё и форму. После этого пройдёте на обед. В пять часов общее построение и посвящение в квиссаны. Меня зовут хет Арран иль Рео. Мой сен будет носить имя иль Шеран. Внимание, я называю имена абитуриентов, принадлежащих к моему сену, те, кто назван, выходят из строя и идут ко мне! Лаир Велли-Ней!
   Мальчишка с тощим рюкзаком робко шагнул вперёд. Куратор сена называл следующие имена. Собрав вокруг себя кучку ребят, он повёл их к тренте. Его место заняла молодая женщина-гэйна, которая сразу понравилась Ивик -- она явно была добрая и невредная. Невысокая и гибкая, сероглазая, с тёмно-русыми короткими волосами, она выглядела совсем молоденькой, но на её плечах уже поблёскивали нашивки шехины.
   -- Меня зовут Меро иль Лав, -- представилась молодая шехина, -- мой сен будет носить имя иль Кон. Скеро Аир-Сатон!
   Рослая девчонка уверенным шагом вышла из строя и направилась к ней. Меро продолжала называть имена будущих квиссанов. Иль Кон, Ивик мысленно примерила к себе это окончание. Ивенна иль Кон -- это звучало бы неплохо, но народу ещё очень много, вряд ли она попадёт в этот сен. А жаль, Меро, кажется, хорошая тётка. Мальчики и девочки вставали в две шеренги позади своего нового куратора, Ивик с любопытством вглядывалась в лица, а где-то в глубине души зарождался страх -- вдруг её вообще никуда не вписали? Вдруг её имени нет в бумагах? И всё это окажется ошибкой? Конечно, бояться рано, вон ещё сколько народу, но всё же!
   -- Дана Лик-Шаир!
   Черноглазая малышка взглянула на Ивик растерянно, вздохнула, подхватила свой чемодан и скрипку и стала протискиваться сквозь ряды. Ивик подавила разочарование -- жалко, так мало пообщались. Кажется, могли бы и подружиться.
   Сен -- это очень, очень важно. Не случайно даже фамилию человек получает не от родителей (родительская фамилия только у малышей), а по названию своего сена, данному в альма матер -- профессиональной школе, "матери души". И все, кто учился вместе с тобой, -- на всю жизнь твои братья и сёстры. Так везде, но у гэйнов, наверное, это родство особенно важно. Сен иль Кон собирался тем временем, причём Ивик показалось, что все строятся вокруг Скеро. Она будто организует пространство вокруг себя. Бывают же люди с таким талантом лидера. Наверное, её назначат командиром сена, подумала Ивик, или как это у них называется...
   -- Ивенна Рото-Эллан!
   Она ещё не успела обрадоваться и удивиться, как ноги сами вынесли её вперёд, к новым братьям и сёстрам, к Меро -- и к Дане, с которой они теперь уж наверняка смогут подружиться.
  
  
  
   Спальня, в которой Ивик две недели жила одна, мгновенно заполнилась шумом, смехом, девчоночьими голосами. Дана заняла койку слева от Ивик, а справа, через проход, оказалась незнакомая девочка, миловидная и спокойная. Ивик, которой заняться было всё равно нечем, с удовольствием наблюдала за нею. Бывают люди, которые так аккуратно и точно работают, что посмотреть приятно. Вот и соседка Ивик ловко постелила бельё, распаковала свою большую сумку, извлекла пакетик с умывальными принадлежностями, книгу, молитвенник, чётки, расчёску, гигиенический набор, шерстяные белые носки, маленькую шкатулку, тут же нашла место для каждой вещи в ящике тумбочки. На поверхность тумбочки она постелила кружевную салфетку, поставила маленькую статуэтку какой-то святой, отчего пространство вокруг неё сразу стало казаться обжитым и уютным. Девочка выложила на покрывало пакет с новенькой формой и стала переодеваться. И бельё на ней оказалось простое, но хорошо сидящее. И сама она сложением и манерой двигаться напомнила Ивик Диссе. Лицо симпатичное, при этом не совсем обычное, не дейтрийское лицо: овальное, нежное, как карандашный набросок, со смягчёнными, едва намеченными чертами. Глаза серо-голубые, волосы пепельно-русые, слишком светлые для дейтры, а главное -- длинные. Ни у кого из приехавших девчонок уже не было длинных волос, самое большее -- до плеч. А у этой узел на затылке, не успела ещё постричься. Девочка надела форму и теперь выглядела так, будто в ней и родилась. Серые вставки гармонировали с цветом глаз, брюки, мундирчик и берет сидели как влитые. Ивик обернулась -- Дана тем временем тоже переоделась в форму, но выглядела в ней немного нелепо, как малыш, напяливший отцовское обмундирование, хотя форма была ей разве что слегка великовата.
   Сероглазая соседка, перегнувшись через кровать, расправляла покрывало, добиваясь идеально ровной поверхности. Закончила, ладонью подбила край и улыбнулась Ивик:
   -- Привет! Меня зовут Ашен. А тебя?
   -- Ивик.
   Девочка протянула ей руку, будто взрослая, Ивик робко пожала её. Дана скользнула через проход:
   -- Ашен? Ашен Рой-Дор?!
   Девочка только кивнула.
   -- Вот это да, -- восхитилась Дана. До Ивик ничего не доходило, она с недоумением глядела на новых подруг. Дана не унималась:
   -- Так твои родители...
   -- Они самые, -- вздохнула Ашен, -- Кейта иль Дор и Эльгеро иль Рой.
   -- Ого, -- Ивик другими глазами посмотрела на светленькую Ашен. Ничего себе! Дочь двух великих гэйнов! Особенно легендарной личностью была Кейта, мало того что она родилась на Триме, именно она четырнадцать лет назад, всего за два года до рождения Ивик, открыла мир, в котором они сейчас живут, Новый Дейтрос! Пусть это произошло и случайно. До того несколько десятков лет после Катастрофы уцелевшие дейтрины кое-как существовали в изгнании.
   -- Ты и на Земле бывала, наверное? -- спросила Дана.
   -- Бывала, -- кивнула Ашен, -- у меня там бабушка живёт. Она вообще о Дейтросе не знает... представляете, вообще!
   Подруги смотрели на неё, временно потеряв дар речи. Ничего себе дела! Побывать на Земле -- и то уже многого стоит. Никого из детей в другие миры через Медиану не пускали, да и в Медиану без взрослых не разрешали ходить. Ивик, правда, выходила, но знала, как за такие вылазки может влететь. А вот Ашен, видите ли, на Земле у бабушки гостит!
   -- Да ладно, что вы на меня так уставились, -- пробормотала Ашен.
   -- Повезло тебе с предками, -- заметила Ивик солидно, -- великие гэйны, надо же!
   -- Ага... великие. Вы думаете, это так здорово, когда родители гэйны, да ещё такие, а на самом деле, -- Ашен опустила глаза и шмыгнула носом, -- вы даже не представляете, как это... когда их вообще не видишь. Месяцами. Все каникулы в школе. И не знаешь, вернутся они, нет... каждый раз не знаешь.
   -- Да, -- сказала Дана со странным, застывшим выражением лица, -- но они же у тебя живы.
   -- А твои родители кто? -- спросила Ашен.
   -- А у меня нет родителей. Они... умерли. Давно. Я в тоорсене жила. Одна совсем всё время.
   Ашен схватила Дану за руку. Взглянула ей в лицо с ужасом и сочувствием.
   -- Как же ты? И родственников нет, бабушек..?
   -- Нет. У меня никого нет, -- ответила Дана. Ивик молча смотрела на них, не зная, что сказать. Её родители были живы, здоровы и принадлежали к касте медар.
   -- Нас, кажется, покормить обещали, -- заметила Ашен. Ивик встрепенулась:
   -- Пойдёмте, я покажу, я знаю, где столовая!
  
  
  
   Начальник квенсена Мари-Арс, хессин Керш иль Рой, с небольшого возвышения наблюдал за церемонией принятия в квиссаны. Кураторы новоиспечённых сенов присутствовали здесь же. Абитуриенты в новенькой форме образовали каре, заполнив половину плаца. Уже разделённые по сенам, двадцать пять сенов, в каждом от двух до трёх десятков учащихся. Старшие квиссаны, десять лучших четверокурсников, выстроились в центре, малыши сразу по трое-четверо подходили к ним, получали нашивки квиссанов и, кто более, кто менее стараясь шагать правильно, возвращались в строй. Ежегодное зрелище, давно привычное. А ребятишки стояли взволнованные, гордые. Квиссаны. Будущие гэйны. Господи, в сотый раз подумал Керш, до чего же они маленькие...
   Он скосил глаза. Ближе всех оказалась Меро, лицо у неё было невесёлое. Что-то ещё он должен был с ней обговорить, а что?
   -- Как тебе детки? -- спросил Керш. Меро отвлеклась от своего сена, посмотрела на него.
   -- Хорошие детки, -- вздохнула она, -- обычные. Есть немножко нагловатые. Но ничего, сделаем.
   А, вот что. Он вспомнил.
   -- Меро, у тебя в сене есть такая Дана. Дана Лик.
   -- Да, есть.
   -- Она сирота.
   -- Я смотрела сопроводилки.
   -- Там не всё сказано. Её мать умерла десять лет назад, от эпидемии. Знаешь, та дарайская диверсия, белая чумка.
   -- Да.
   -- Её отец расстрелян в Версе. Обвинение в ереси.
   -- О Господи!
   -- Да. Ей было восемь лет. Она должна его помнить.
   -- Но почему в ереси, ведь он же...
   -- Был гэйн, перешёл в хойта. Ощутил призвание уже после смерти жены. Учился в заочной семинарии, проповедовал. До рукоположения не дожил.
   -- Вот что, -- беспомощно сказала Меро. Потом спросила:
   -- И её после этого направили в квенсен?
   -- Вот направили. Но девочка очень талантливая. Исключительно. Коэффициент семь семьдесят пять.
   Меро опять стала смотреть на плац.
   -- Спасибо, что вы сказали, хессин. Я прослежу.
   -- И личное дело прочитай подробно.
   -- Да, конечно, я в любом случае собиралась. Займусь в первую очередь.
  
  
  
   Мальчишек и девчонок в сене иль Кон набралось примерно поровну. Скеро села за стол, и сразу стало ясно, что этот стол находится в самом центре учебной комнаты. У неё уже и компания появилась, уныло подумала Ивик. Нет, Скеро ей нравилась. Красивая, яркая, притягательная. Но почему-то Ивик побаивалась её.
   А мальчишки какие, интересно? Похож кто-нибудь на Тена? Да, двое или трое -- явно спортсмены, рослые, крепкие. Но большинство -- самые обыкновенные и даже хилые на вид.
   Дана села слева от Ивик, Ашен справа. Так и у нас -- своя компания, с удовольствием отметила Ивик. Нет, всё-таки здесь лучше, чем в тоорсене. Ребята, конечно, разные, но вот есть Дана и Ашен, а с ними, она уже это чувствовала, будет легко. Есть и ещё симпатичные девчонки, и мальчишки на вид не такие психи, как обычно.
   Ашен тем временем что-то рассказывала. А, про брата своего. Оказывается, у неё есть брат, и он сейчас на третьем курсе. Тоже квиссан!
   -- У вас вся семья, получается, гэйны? Вас двое детей? -- спросила Ивик.
   Надо же, где-то гэйнов очень мало, а у Ашен вон -- целая семья! Хотя, может быть, это наследственное. Это Ивик случайно сюда попала.
   -- Ещё младший брат есть, он в вирсене. Он пока не гэйн, -- улыбнулась Ашен. Она хотела ещё что-то сказать, но тут в кабинет вошла хета Меро. Ребята повскакали с мест, замирая по стойке "смирно".
   -- Вольно, квиссаны, садитесь.
   Она обвела взглядом свой сен. Ребята сидели дисциплинированно, тихо. Взгляд её задержался на Скеро, безошибочно выделив будущего командира сена.
   -- С завтрашнего дня у нас начинаются занятия, -- заговорила Меро. -- Хочу предупредить сразу, учиться придётся очень много. В первом блоке, который продлится до Дня Памяти, никаких спецзанятий не будет. Ваша подготовка будет включать пока четыре раздела. Первый -- общее образование. Второй -- физическая подготовка. Третий -- военная теория и теория Медианы. Четвёртый -- боевая подготовка для действий на Тверди. Пятый раздел -- практические занятия в Медиане -- начнётся позже. Не следует думать, что есть более важные и менее важные разделы и предметы. По каждому предмету вы должны получить зачёт в конце блока, кто не получит -- будет пересдавать, иначе вас не допустят к дальнейшим занятиям. Очень советую вам не набирать хвостов, сдавать всё вовремя и тщательно готовиться к каждому уроку. Сейчас это для вас самое главное.
   Теперь по разделам. Общее образование. Как вы знаете, окончание тоорсена не означает, что c этого дня вы можете забыть о школе и заниматься только профессиональным совершенствованием. Общее образование у нас в Дейтросе даётся до шестнадцати-семнадцати лет, в вашем случае -- до окончания квенсена. Вы продолжите изучать математику, физику, астрономию, химию и биологию, дейтрийский язык, два иностранных языка, литературу, искусство, историю, социологию и богословие. И не следует думать, что это отвлечённые знания, которые никогда вам не пригодятся. Во-первых, эти предметы формируют разносторонний взгляд на мир. Гибкое, богатое мышление, способность взглянуть на любое явление с нескольких точек зрения -- неоценимы для работы в Медиане. Во-вторых, многие из этих предметов вам понадобятся в жизни. Скажем, вы все должны свободно владеть дарайским языком -- не нужно объяснять, зачем? Физика необходима вам для понимания теории пространства-времени, которой вы будете пользоваться практически...
   В дверь стукнули, и тотчас широким шагом в помещение вошёл хессин Керш иль Рой. Квиссаны снова повскакали с мест, гремя отодвигаемыми стульями.
   -- Вольно, садитесь! Простите, хета, что я прервал вашу работу. Я хотел бы сказать несколько слов квиссанам лично.
   Меро кивнула. Керш всегда после посвящения обходил сены и лично говорил с новичками.
   -- Я не задержу вас надолго.
   Керш встал так, чтобы видеть весь сен. Горящие любопытством детские глаза. Чёрные, карие, серые. Стриженые головы, в основном чёрные и тёмно-русые. Маленькие дейтрины.
   -- Как настроение, квиссаны? -- спросил он. Ребята заулыбались гордо и смущённо.
   -- Хорошее настроение, хессин! -- бодро ответила самая высокая девочка, явный лидер сена. Керш нашёл взглядом ту самую малышку, Дану Лик. Меньше всех, совсем кроха. И не улыбается, в отличие от остальных. Вид предельно отрешённый, нездешний. Впрочем, так бывает у очень способных детей.
   -- К битвам готовы?
   -- Готовы! -- откликнулась бойкая девчонка, остальные одобрительно зашумели. Взгляд начальника скользил, быстро изучая сен. Кто здесь запомнился ещё по документам, при просмотре личных дел? Чен из Дигоны, болезненный мальчишка, неизвестно, как будет с физической... Верт, этот на грани проскочил, коэффициент четыре. Но очень хотел, и физически крепкий. Ивенна, её он уже видел, она здесь жила несколько дней, там какая-то нехорошая история с мамой...
   -- Ну битв для начала я вам не обещаю. Все битвы будут гораздо позже. Всё, ребята, что вам сейчас предстоит, -- это учиться, учиться и ещё раз учиться. Здесь вам не тоорсен. Чего здесь не будет точно -- это лёгкой жизни. Предупреждаю сразу, выдержать будет непросто. Но вы сможете. Потому что вы сильные и вы хотите быть гэйнами. Потому что в ваших руках будет защита Дейтроса. И если не вы, то никто не спасёт Дейтрос от новой гибели. И никто не спасёт Землю, свидетельство о Христе. Помните об этом. Это ваша задача.
   Он снова обвёл взглядом посерьёзневшие лица детишек.
   -- Ваша будущая профессия -- это война. Мы с вами гэйны, коллеги. Я провёл на этой войне вот уже сорок два года. И вот что я вам скажу, квиссаны. На войне скучно. Скучно и тяжело. На войне, квиссаны, не нужны герои. Нужны хорошие работники. Именно этому мы будем вас учить.
   Он кивнул Меро:
   -- Спасибо, хета. Продолжайте занятие, -- и направился к двери. Следовало обойти ещё восемь сенов.
  
  
  
   -- Ты Дану не видела? -- спросила Ашен обеспокоенно. Ивик покачала головой:
   -- С утра -- нет. Я уже в изолятор ходила, может, она заболела... Её там нету.
   -- Поискать, наверное, надо... -- пробормотала Ашен. Ивик молчала. Ей надо было в библиотеку, писать на завтра сочинение, но вдруг правда с Даной что-то случилось?
   -- Ладно, пойдём, -- решила она. Девочки вышли из спальни. В коридоре тусовалась тёплая компания, в центре, как всегда, -- Скеро, которая что-то им там изображала, какие-то кудряшки накручивала на голове, а её подпевалы дружно хохотали. Ивик испытала острую, мгновенную неприязнь. Непонятно почему, но и Скеро, и те, кто за ней бегал, вызывали у неё отвращение. Может, Скеро там её высмеивает... запросто, между прочим. Перестань, одёрнула себя Ивик. Она тебе ничего не сделала и даже доказательств нет никаких, что она к тебе плохо относится.
   А ощущение есть.
   -- Ашен! -- повелительно окликнула старшая сена. Ивик молча отметила про себя, что обратились снова не к ней. Ашен подошла ближе к Скеро.
   -- Подруга ваша где? Почему на занятиях не была?
   Каждое слово Скеро раздражало Ивик. С какой стати она ведёт себя как взрослая, как офицер? Ладно, она старшая сена, но зачем так выпендриваться?
   А вот Ашен, похоже, властность старшей нисколько не задевала.
   -- Мы не знаем, Скеро. Вот как раз хотим её поискать. Никто не видел Дану? -- обратилась она к ребятам.
   Ей ответили -- нет, мол, не видели.
   -- Меро-то уже интересуется, -- нажала старшая, -- найдите свою Дану, скажите, пусть не валяет дурака.
   Ивик с Ашен вышли из тренты под мелкий, мерзко моросящий дождь. Только теперь Ивик дала волю своим чувствам:
   -- Чего она командует всё время?
   -- Так ведь она же старшая, -- заметила Ашен примирительно, -- потом, её трясут, на ней ответственность... А Дана могла бы и предупредить, в самом деле.
   Мысли Ивик приняли другое направление:
   -- Искать-то где будем?
  
  
  
   Нашлась Дана довольно скоро. На чердаке тренты. Ивик пришла в голову мысль заглянуть именно туда, в укромное местечко, где они уже несколько раз бывали втроём. Да Ивик и одна туда лазила, когда становилось совсем невмоготу и хотелось хоть чуточку уединения. Если бы она пряталась от всех, то именно на чердаке.
   Вот и Дана ничего другого не придумала.
   Она сидела на куче досок, сваленных в углу, за толстой опорной балкой. В тусклом свете, который сочился из приоткрытого оконца, Дану было и не разглядеть, но она громко шмыгала носом, так что нашли её по звуку.
   -- Ты чего? -- растерянно сказала Ашен, присаживаясь рядом с подругой.
   Смуглое личико Даны было заплаканным, глаза опухли и покраснели.
   -- Ничего, -- выдавила она.
   -- Ты с утра, что ли, тут сидишь?
   -- Девчонки, я не могу больше, -- без всякой связи ответила Дана и захлюпала носом.
   -- На, вытрись, -- запасливая Ашен протянула ей платок. Дана высморкалась, потом повторила тихо:
   -- Я не могу больше, девчонки. Я уйду отсюда.
   -- Перестань глупости говорить, а? -- Ашен обняла подругу за плечи. Ивик тоже подсела с другой стороны, взяла Дану за руку. Та повторно разрыдалась.
   -- Не могу... -- говорила она сквозь слёзы, -- я не выдержу-у... у меня сил больше нет...
   -- Перестань, -- ласково уговаривала её Ашен, -- ну что ты? Всем ведь тяжело. Потом легче будет.
   Ивик не знала, что говорить. Чем тут поможешь? А ей будто не тяжело? Ашен, может, и легче, она куда тренированнее и крепче их обеих. А ей, Ивик, просто невыносимо. Но как-то ни разу не возникала мысль -- бросить всё и уйти. Не потому, что Ивик такая уж сильная, просто некуда деваться. Да, страшно подумать, что ещё четыре года так мучиться. Но ещё страшнее представить себе возвращение домой, под мамино крылышко... и Диссе скажет "а я же тебе говорила" и "вот это разумный поступок".
   Но если Ивик, предположим, всё же решила бы бросить, она не сидела бы на чердаке -- это глупость, -- а пошла бы к Меро и прямо сказала.
   -- Ну может, тебе к Меро надо? -- предложила она растерянно.
   -- Не зна-аю...
   -- А куда ты переведёшься? В других кастах, думаешь, намного легче? -- спросила Ашен. "Ещё как легче", -- подумала Ивик. Судя по письмам Диссе, ни в какое сравнение даже не идёт то, как учатся в столичной академии и как -- здесь, в квенсене.
   -- Не зна-аю, -- Дана заплакала сильней. Ивик почувствовала, что начинает раздражаться. Да что такое, её всё сразу бесит в последнее время! Но это же правда глупость! Хорошо, спряталась ты здесь, а дальше? Уж за день Ивик всё бы обдумала и пришла к какому-никакому решению. А Дана сидит и ревёт, чтобы её утешали. А как тут утешить? Раздражение вдруг сменилось жалостью. Дана -- она слишком уж маленькая, слабая, слишком не от мира сего.
   -- Ну не плачь, -- она погладила Дану по руке, -- будет легче скоро. Привыкнем. Не плачь.
   -- Я никогда не привыкну, -- сдавленным голосом ответила Дана. Ивик попробовала по-другому:
   -- Твой отец -- он ведь тоже был гэйном сначала?
   Про отца Дана любила говорить. При посторонних -- нет, никогда. А при подружках она часто о нём вспоминала.
   -- Угу.
   -- А ты хотела? Ты сама хотела в квенсен?
   -- Я не думала, что меня пошлют. Но когда послали, то да... я хотела.
   Девочки молчали. Дана снова заплакала:
   -- Но я не могу...
  
  
  
   Ивик как нельзя лучше понимала Дану. У неё тоже -- и уже не первую неделю -- было желание сказать кому-нибудь: "Больше не могу!"
   Угрозы преподавателей в первый день никто не воспринял всерьёз, а между тем они оказались чистой правдой. Учёбы было невероятно много. Нереально много. Стонали не только слабаки вроде Ивик и Даны, стонали и сильные, тренированные ребята, Верт, например, или Скеро.
   Ивик привыкла просыпаться с ощущением ужаса: ещё один день. И конца не предвидится! Вообще никогда. До воскресенья неимоверно далеко. Жить не хочется и невозможно. Но всё равно надо вставать, натягивать форму, и ещё, не дай Бог, впопыхах застегнёшься неправильно или забудешь что-нибудь... Весь этот утренний процесс казался невыносимой пыткой, Ивик во время подъёма думала только об одном: хорошо бы сейчас сломать ногу... или руку... или свалиться с температурой. Но болезни и травмы, которые преследовали её всю жизнь, как назло, куда-то исчезли.
   Подъём -- самый жуткий час. Потом становилось легче. Жизнь казалась уже переносимой, до воскресенья не так уж много осталось, появлялись маленькие радости -- булочка вместо чёрного хлеба на завтрак, яблоко на десерт, конфета, которой тебя угостили из домашней посылки, короткие паузы между занятиями, когда можно хоть урывками отдохнуть и побыть собой.
   День квиссанов начинался с зарядки -- гимнастика во дворе, полчаса быстрого бега вдоль озера, купание, а когда выпал первый снег, вместо купания ввели помывку холодной водой из множества кранов в общей девчоночьей душевой. Затем следовали общая молитва, построение, завтрак -- и начинались занятия. В первой половине дня изучали дисциплины первого блока, общеобразовательные, и четвёртого. Из четвёртого проходили пока основные виды личного оружия для Тверди: лёгкий автомат "Клосс" с подствольным гранатомётом и автоматический пистолет "Дефф". Стреляли в тире и на полигоне, тренировались надевать противогазы и защитные костюмы и действовать в них, проводить экспресс-анализ на заражённой местности... До обеда было три сдвоенных занятия, после обеда -- небольшой, получасовой перерыв, затем самоподготовка, в самом конце -- третий блок, тактика. А между самоподготовкой и тактикой -- главное мучение дня, занятия по трайну, рукопашному бою. Или наоборот, сначала тактика, затем трайн, а перед ужином самоподготовка. Трайн длился по три часа ежедневно. Ивик и Дана до квенсена никогда не занимались борьбой, впрочем, и большая часть сена -- тоже. Вот у Скеро уже имелся первый разряд, и трайн для неё никакой сложности не представлял, она спарринговала на равных с мальчишками и нередко их укладывала. Ашен тоже прилично владела рукопашным боем, она обмолвилась, что дома у них частенько родители тренировали детей, это было как игра, но отец показал ей немало полезных приёмов. Зато те, кто не занимался никогда, теперь страдали. Преподаватель трайна, хет иль Дрей, в глазах Ивик был садистом и негодяем, слабых он высмеивал и заставлял без конца то отжиматься, то приседать, то ещё что похуже. А куда денешься? Приходилось выполнять. После этих тренировок нестерпимо ныли мышцы, болели синяки, набитые во время отработки блоков. Вообще болело всё и всегда, это было уже привычное, нормальное состояние.
   Ивик и Дана были в тоорсене в числе слабейших, они никак не могли предположить, что их возьмут в армию. Они не готовились к этому, не интересовались военным делом. Утешало то, что в квенсене таких, как они, было большинство. Те, у кого была подготовка, Верт, Скеро или Ашен, -- исключение. Выходило, что в квенсен брали почему-то самых слабеньких и неприспособленных ребят.
   Ивик ненавидела тренировки. Но что было делать? Не ехать же, в самом деле, назад, к маме. И уже сейчас, через полтора месяца, она чувствовала, что хоть легче и не становится, но занятия эти не бессмысленны -- мышцы делались явственно крепче и сильнее. Впрочем, с ударами и блоками у неё пока было плачевно.
   Лишь после ужина им отводился час личного времени. Всего час! Ивик иногда проводила его с подругами, иногда убегала куда-нибудь, только бы остаться в одиночестве. Она не могла выносить постоянного присутствия вокруг других людей. Побыть одной -- всё равно где, всё равно как. К счастью, в квенсене было много укромных уголков, да и пустые кабинеты в тренте и учёбке не запирались. Не только Ивик любила уединяться.
   Но и этот час нередко бывал испорчен -- потому что на самоподготовке, слишком короткой, Ивик не успевала выучить дарайские слова или дорешать задачи, и приходилось навёрстывать несделанное вечером.
   Ещё отдых им полагался в воскресенье, после церкви. И в субботу учились лишь в первой половине дня, до обеда -- правда, тренировка по трайну тоже была. Если бы не эти полтора свободных дня, Ивик давно сошла бы с ума. Всю семидневку только и ждёшь -- ещё три дня потерпеть... ещё два дня... и вот они уже, выходные!
   Ивик никогда раньше не представляла, что человек может учить СТОЛЬКО. На первом занятии по дарайскому языку преподаватель объяснил им грамматическую тему, разобрали примеры -- а затем он задал целую страницу упражнений по грамматике и велел выучить к послезавтрашнему дню семьдесят слов! Два длиннющих столбца. Сен тихо, но явственно завыл.
   -- Это ж невозможно, -- за всех высказалась Скеро. Преподаватель пожал плечами:
   -- Почему невозможно? Все учат.
   И вышел, оставив их осознавать страшную действительность -- за два дня и правда придётся запомнить семьдесят новых слов чужого языка. А на следующем занятии, на химии, хета задала им полный разворот формул и задач. Еженедельно по каждому из предметов проводились зачёты, кто-то не успевал их сдать, накапливались хвосты. У Даны их уже было пять или шесть. Ивик до отличницы было далеко, но она как-то успевала сдавать зачёты более или менее вовремя. Лучшей ученицей стала Скеро. Она вообще была первой во всём. И в спорте, и в учёбе. Скеро была и способной и трудолюбивой, мощное честолюбие не позволяло ей проигрывать и получать плохие отметки -- никогда. Она выделялась из всего сена: остальные плелись кое-как, а она успевала всё.
   Ивик, Ашен и Дана попали в середнячки. Но это их мало волновало. Да вообще никого не волновали отметки, успеваемость, тут лишь бы хоть как-то удержаться. У Нэша накопились несданные зачёты, его уже к хессину иль Рою вызывали. Говорили, что те, кто не сможет к концу года сдать все зачёты, останутся на второй год.
  
  
  
   -- Слушай, а давай с иль Шароном поговорим? -- предложила Ашен. Дана молчала. В чёрных глазах блестели жемчужинки слёз.
   -- Давай правда, а? -- принялась уговаривать её Ашен. -- Он для этого здесь и сидит, чтобы решать всякие душевные проблемы.
   -- Можно и Меро сказать, -- заметила Ивик.
   -- Да ну, Меро ещё под арест отправит, -- возразила Ашен, -- надо к психологу. Он же не имеет права наказывать. Поговорит, и всё.
   -- Меро не отправит, -- не согласилась Ивик и подумала: почему, собственно? Она безотчётно доверяла куратору сена... а на самом деле всякое может быть, мало ли!
   С психологом квенсена ещё никто из них не сталкивался, но Ашен права, пожалуй, -- лучше к нему.
   -- Так ты хочешь остаться? -- спросила Ивик. Дана шмыгнула носом.
   -- Хочу... наверное... не знаю.
   В квенсен направляют не по желанию -- по выбору комиссии. Но кто же откажется от подобного шанса? Такая честь, такой повод для гордости! Ивик вздохнула. По секрету говоря, Дана права -- тяжело настолько, что какая уж там честь и гордость. Если это такой ценой... не надо. Сама Ивик не хотела бросать квенсен, но лишь потому, что с боем вытребовала себе право в нём учиться и теперь было невыносимо стыдно вернуться...
   -- Тогда пойдём, -- решила Ашен, -- надо же что-то делать, Дан. Не сидеть же так! Хочешь, я сбегаю договорюсь с Шароном?
  
  
  
   Психолог был на месте и сразу же согласился принять Дану. Ивик поняла, что с уроками на завтра ничего не получится, в комнату самоподготовки она сегодня уже не попадёт. Они с Ашен примостились в "уголке отдыха" неподалёку от кабинета психолога. Ивик с наслаждением развалилась на мягком диванчике, созерцая аквариумных рыбок в мерцающем свете, среди подводных растений и гротов.
   Подумать только, ещё недавно ей казалось, что в тоорсене перегружают учёбой. Нет, там тоже было по три пары ежедневно, и домашка, и внеклассные занятия. И общественная работа. И всё-таки можно было хоть каждый день вот так сидеть где-нибудь... или вылезти через дыру в заборе и уйти гулять в лес. Играть. Ивик вдруг обнаружила, что не помнит, когда последний раз во что-то играла. Да ей и не хочется.
   Наверное, детство кончилось. Вот, оказывается, как это бывает.
   -- Смотри, какой клоун, -- показала Ашен.
   -- Эта рыбка, что ли? Сине-жёлтая?
   -- Ага... классный аквариум, между прочим. Морской...
   Круглая яркая рыбка скользнула между розовыми складками кораллов.
   -- Ты ещё и знаешь, как они называются...
   -- У меня подруга увлекалась, у неё был аквариум в школьном биоцентре. Сейчас она в академии, на биолога учится, аслен...
   Лучше бы и меня сразу отправили в академию, подумала Ивик. Здесь всё равно я рано или поздно сломаюсь, примерно как Дана. Её снова охватил страх, всплыли мамины пророчества... Почему она решила, что сможет быть гэйной? Если уже сейчас, во время учёбы, так тяжело? И ничего не получается.
   Взгляд Ивик упал на портреты, которые галереей тянулись вдоль этажа. До самого Зала Славы. В Зале находились портреты и памятные стенды погибших квиссанов и выпускников квенсена. Места там не хватало, старые портреты перевесили в коридор. На уроках военной истории первокурсников уже несколько раз водили в Зал Славы и сюда. Рассказывали. Ивик запомнила некоторых героев. Прямо перед ней висел портрет Шела иль Вана, он давно уже погиб, ещё до Нового Дейтроса, но был выпускником Мари-Арс, у квенсена была долгая история. Парень лет двадцати, волосы полностью сбриты, лысые виски под беретом, тёмные глаза поблёскивают, смотрят прямо. Шел иль Ван остался в Медиане прикрывать отступление товарищей, один против нескольких десятков дарайцев. Ивик перевела глаза на следующий портрет. Лица она не узнала, но имя было подписано крупными буквами -- Лен иль Аррос, и от этого имени её передёрнуло, она хорошо помнила его историю. Тоже очень старую, десятилетней давности. Лен был квиссаном, четверокурсником. Попал в дарайский плен в Килне. Несколько дней выдерживал пытки. Его мёртвое обезображенное тело нашли распятым на бревенчатой стене килнианской хижины, руки и ноги были прибиты гвоздями. Ивик помнила, как подобные истории рассказывали в тоорсене, тогда это вдохновляло, волновало, звучало красиво... и совершенно не касалось их обыденной жизни. Теперь всё воспринималось иначе. Этот Лен тоже когда-то зубрил тактику, математику и химию... преодолевал полосу препятствий... по утреннему холоду, зевая и ёжась, выползал на построение...
   Ещё один портрет. Молодая женщина. Инья иль Риго. В одиночку удерживала укрепление на Тверди, в Килне. Не в Медиане, где один гэйн стоит двадцати дарайцев, -- на Тверди. Продержалась два дня, до прихода своих. И даже выжила тогда -- погибла позже, в другом бою.
   Полоса портретов тянулась до самого конца коридора. Ивик проследила её глазами. Посмотрела на Ашен.
   Вот Ашен -- она правильно попала сюда. Наверняка. Её родители -- герои. И сама она такая же. Спокойная, сильная, уверенная в себе. Она сможет.
   -- Ты чего, Ивик?
   -- Знаешь что? -- Ивик говорила с трудом. -- Мы ведь не вытянем всё это. Не знаю, как Дана, -- но я не смогу.
   -- Ну ты ещё давай! -- недовольно буркнула Ашен. -- Одной идиотки мне мало...
   -- Понимаешь, -- Ивик мотнула головой в сторону портретов, -- они все -- герои. И вы. Настоящие. А я...
   Она умолкла. Комок подкатил к горлу, слова не шли.
   Это ведь воображать легко. Думать -- вот я, мол, смогу. Вот я бы тоже... да. В воображении она много раз прыгала с проклятого моста. Подходила к краю. Садилась. И, не глядя вниз, на бушующий поток, соскальзывала в пустоту.
   А когда на самом деле там сидишь, на холодных и склизких досках, и пальцы судорожно сжимают цепочку -- ничего сделать невозможно, просто ничего. Ноги немеют, мышцы отказываются слушаться. Вот так и здесь. Представлять-то легко. С мамой спорить -- мол, справлюсь, мол, подумаешь. А на самом деле? Она уже еле тянет, а ведь это только начало...
   -- Да-да, -- сказала Ашен, -- конечно же, а ты не герой. Штаны с дырой.
   -- Вы сильные...
   Сейчас Ивик как никогда отчётливо поняла: что сделали эти ребята, глядящие с портретов, -- того ей ни в жизнь не совершить. Это выше её воли и желаний. Есть вещи просто физически невозможные.
   А тогда зачем она здесь?
   Она не Дана, конечно, подготовку она как-нибудь да выдержит. Предположим, чему-то научится. Но ведь когда придётся воевать по-настоящему -- наверняка будет ещё тяжелее. И огромная ответственность. И что тогда? Всё кончится просто ужасно -- она подведёт всех, и это будет такой позор... лучше, гораздо лучше было бы ей стать простой медар или аслен, лечить людей или изучать бактерии под микроскопом.
   Может, прямо сейчас и сдаться? Наверняка ей пойдут навстречу. Сходить к хессину иль Рою, признаться...
   -- Прекрати, -- Ашен сжала её локоть, -- хватит чушь нести. Сильных нет. Нет сильных, понимаешь?
   -- Ну да... Скажешь тоже.
   -- Это моя мама говорит, -- спокойно парировала Ашен.
   Ивик примолкла. Кейта иль Дор?
   -- Она нам всегда объясняла, что сильный человек -- это тот, о слабости которого знает только он сам.
   -- Но я не могу, -- Ивик заплакала. -- Понимаешь, вот Дана устала... а я не то что устала. Я просто про себя знаю, что не смогу. Я всегда была... я не такая, как все, понимаешь? Я хуже всех. Трусливая. Никчёмная. У меня всё из рук валится.
   Мама была права, с ужасом и раскаянием думала Ивик, права, а я ей не верила.
   -- Я не то что обычная -- я хуже других. И если я сейчас не уйду, потом дело кончится плохо. Всё это всплывёт. Все увидят, какая я...
   Она говорила и говорила. Плакала, хлюпала носом и вспоминала всю свою жизнь, с самой первой школьной ступени, с марсена, -- как она всегда отличалась от других, причём именно в худшую сторону, как ничего у неё не получалось, как она всех подводила... Ашен смотрела на неё с жалостью и ещё каким-то непонятным выражением. Наконец Ивик замолчала, всхлипывая. У Ашен и для неё нашёлся платок.
   -- Спасибо, -- пробормотала Ивик, вытирая нос.
   -- Знаешь что, -- задумчиво сказала Ашен, -- по-моему, тебе стоит попробовать.
   -- Ты думаешь? -- с сомнением спросила Ивик.
   Ашен не возражала ей. Не говорила: ты сможешь, ты сильная. Ашен верила Ивик. Воспринимала её всерьёз. Может быть, поэтому её слова и звучали так убедительно?
   -- Думаю, да, -- кивнула Ашен. -- Комиссия ведь не ошибается. Раз направили, значит, у тебя есть коэффициент сродства, из тебя может выйти гэйна. Если не получится... Ну весь Дейтрос от этого не погибнет, правда? Будет неудача, её можно пережить. А если ты сейчас уйдёшь -- вообще всю жизнь будешь жалеть.
   Дверь в кабинете психолога дрогнула. Потом медленно отворилась. Девочки замолчали, глядя, как Дана шагает через порог, оборачивается и говорит что-то, тонкая рука прикрывает дверь и ещё поддёргивает её, чтобы прихлопнуть понадёжнее.
   Дана подошла к подругам. На лице -- высохшие дорожки слёз.
   -- Ладно, извините, -- сказала она нормальным голосом, -- столько времени на меня потратили... пошли, нам ещё к завтрашнему сочинение писать.
  
  
  
   Ивик выросла в субтропиках, в Шим-Варте никогда не бывало снега, а сейчас там только что закончился сезон дождей. Квенсен Мари-Арс располагался намного севернее, в умеренном поясе, и впервые в жизни Ивик видела настоящую осень -- с золотыми, алыми, рыжими, как в иномировом Лайсе, кронами деревьев, с листопадом, и пронзительный холод уже давал себя знать. Но за учёбой она почти не замечала того, как меняется природа. Когда замечать -- во время кроссов, когда пот заливает глаза и думаешь только о том, чтобы любой ценой удержаться на ногах? А в выходные первокурсники старались в первую очередь отоспаться, во вторую -- наверстать домашние задания.
   Зато теперь Ивик могла сколько угодно созерцать осень -- только осень уже и кончилась. Деревья почти полностью облетели, ветки, голые как антенны, чернели на фоне блёклого неба. Земля покрылась тонкой наледью, проскальзывала под ботинками, к этому Ивик успела приспособиться. На дворе стоял оглушительный галдёж, квиссаны ждали автобусов. Ивик засмотрелась на мальчишек впереди -- Марро и Нэш опять из-за чего-то сцепились и лупили друг друга, тайком, чтобы не заметило начальство.
   -- Папа, -- вдруг тихим восторженным голосом сказала Ашен. И сорвалась с места. Помчалась через двор, лавируя в толпе, и бросилась на шею высокому гэйну с проседью в чёрных волосах... ого, ничего себе, он ведь шеман! В прежней, штатской жизни Ивик это не имело бы никакого значения -- подумаешь, нашивки на плечах с одним большим дейтрийским крестом, -- но сейчас! Это же высшее офицерское звание. Она невольно вытянулась в струнку, хотя до высокого начальства было далеко. И отец Ашен не просто шеман, а Эльгеро иль Рой. Великий гэйн. Бывает же такое! Ивик представила, как расскажет дома, с чьей дочерью дружит...
   Хотя вряд ли это кого-то впечатлит.
   -- Холодно, -- пожаловалась Дана, безуспешно пытаясь спрятать ладошки в рукавах формы. Ивик виновато взглянула на подругу. Ей-то сейчас как? Ашен встретилась с отцом. Весь сен разъезжается по домам. А у Даны нет дома, ей не к кому ехать. У Верта родители тоже умерли, но он вырос у тётки и каникулы проведёт у неё. А Дана и на каникулы остаётся в квенсене.
   Но подруга не выглядела расстроенной. Глядела весело, только носик покраснел от холода.
   Ашен пробилась сквозь толпу, великий Эльгеро шагал за ней. Ивик с Даной вытянулись, во все глаза глядя на шемана. Вслед за Эльгеро подошёл третьекурсник, девочки сразу сообразили, кто это -- брат Ашен. Он был куда больше похож на отца, чем русая Ашен, рослый, коротко стриженный, волосы тёмные, хотя посветлее отцовских, ближе к каштановым.
   -- Ну здравствуйте, квиссы, -- улыбнулся Эльгеро. Ивик машинально вскинула руку к берету.
   -- Вольно, -- сказал Эльгеро. --Что, Ашен, познакомишь меня с подругами?
   -- Ага, -- лицо Ашен сияло, -- это вот Ивик. Это Дана. А это мой брат, девчонки, Дэйм.
   -- Рад познакомиться, -- солидно сказал третьекурсник и протянул руку Ивик. Та робко пожала её. Дэйм повернулся к Дане, и наблюдательная Ивик заметила, как вздрогнуло и слегка изменилось его лицо. Он даже руку сначала убрал. Но потом протянул снова, и Дана ответила на рукопожатие, неприлично уставившись в лицо Дэйма.
   -- И я рад, -- сказал шеман, -- Ашен писала мне о вас. Ивенна... -- он пожал руку девочки, -- Дана.
   Ивик не слышала, что ещё говорил Эльгеро (хотя преданно на него таращилась), -- ей было слишком неловко, она покраснела, а внутри надувалась от гордости, ведь не каждому дано поздороваться за руку с самим Эльгеро иль Роем!
   -- Автобус пришёл! Кто на Варту! -- закричали сзади. Ивик встрепенулась, вскинула на плечо свой мешок и стала прощаться с девочками.
  
  
  
   От аэродрома она добралась сама -- подумаешь, какие-то пять километров! После автобуса и ужасного рейсового вертолёта, на который она пересела в Варте и в котором под конец её всё-таки вырвало, -- одно удовольствие пройтись пешком по свежему воздуху. Тем более в окрестностях Шим-Варта было ещё тепло, Ивик распахнула куртку и лишь перед самым городом снова привела форму в порядок -- застегнулась на все пуговицы, поправила берет.
   Каникулы после Дня Памяти будут небольшими, всего пять дней. День Памяти в квенсене отметили так же, как Ивик привыкла с детства. Как его отмечали повсюду на Новом Дейтросе. День Памяти -- он будет всегда. Ведь нельзя же забывать свои корни. И нечестно это было бы по отношению к миллиардам убитых.
   В квенсене показывали памятные съёмки Старого Дейтроса, была минута молчания в строю, звучали старые дейтрийские песни. И ещё хессин Керш иль Рой произнёс речь перед строем (около двух тысяч ребят стояли на поле, выстроенные по сенам, в большом каре). Иль Рой говорил о дарайцах. О том, что агрессия дарайцев -- единственная причина гибели Старого Дейтроса. О том, что страшное темпоральное оружие было направлено против Земли, планеты Христа, и герои, Рейта и Кларен иль Шанти, чтобы её спасти, пожертвовали родным миром. Дарайцев не остановило то, что число жертв при уничтожении населённой планеты окажется небывалым. И сейчас мы, гэйны, каждый день сталкиваемся со злодеяниями дарайцев. Важно, чтобы мы с вами никогда не забывали о том, с какими нелюдями нам приходится воевать. От кого мы спасаем Дейтрос...
   Но Ивик всё это воспринимала отвлечённо. Про гибель Старого Дейтроса, про вину дарайцев ещё с вирсена каждому известно. Сейчас её переполняло другое чувство. Впервые, пожалуй, с того момента, как началась учёба, Ивик ощущала себя счастливой.
   Она шла по улицам Шим-Варта, знакомые пока не попадались навстречу, но наверняка кто-нибудь её видел, кто-нибудь узнавал. Ивик приехала в новенькой, отлично подогнанной парадке, в сером берете, в зелёной куртке с нашивками "К" -- "квисса" -- на плечах. В штанах с серыми лампасами, в высоких удобных ботинках на тяжёлой подошве. Оружия только не хватало, не полагалось ей пока. Но неважно, всё равно она -- квисса. Она гэйна.
   Ивик воображала, как будет рассказывать о квенсене. Ребятам во дворе. Родителям. Братишке. Квенсен -- совершенно другая жизнь, там всё иначе. Ей хотелось описать каждую деталь, она припоминала какие-то мелочи, и сейчас выматывающая учёба, постоянная ломота в мышцах и боль от неизбежных синяков, плотное расписание, изнурительный, на пределе возможностей труд -- всё это выглядело в другом свете. Ивик сама чувствовала, что изменилась. Ей было легко идти, спина стала прямой и ровной, походка -- уверенной. Она могла бы так прошагать десяток километров и не устать. Исчез страх. Исчезла неуверенность в себе, вечные опасения, теперь она чувствовала себя в Шим-Варте -- своей. Не чужой, не посторонней, не лишней. Она гэйна и будет защищать этот город и этот мир.
   Подумать только, что в минуту слабости она едва не бросила квенсен! Об этом, разумеется, Ивик никому рассказывать не собиралась.
   Ей очень сейчас хотелось увидеть своих -- и показаться им, чтобы они заметили, как она переменилась, повзрослела, чтобы с уважением слушали её рассказы о том, как учатся и тренируются квиссаны.
   Ивик свернула в родной двор. Белая цепь приземистых бараков, тянущаяся до самого леса. В сотне метров впереди -- следующий ряд таких же строений. Между ними -- сушится бельё на верёвках, в песочницах возятся малыши, ребятишки раскачиваются на канатах и качелях, играют в ножички, войну, прятки, бабушки на скамейках вяжут и обмениваются свежими сплетнями...
   Вот здесь, между этими двумя рядами бараков, Ивик выросла. Это и были её родные места.
   Странно -- она не была-то здесь всего десять недель. А кажется -- прошли годы...
  
  
  
   Досадно, что во дворе никого не оказалось, только у входа сидела подслеповатая бабушка Шарья. Ивик нарочно громко поздоровалась с ней, бабушка отозвалась:
   -- Здравствуй, здравствуй... ты, что ли, дочка Тэм?
   -- Да, это я, -- Ивик постучала в дверь. Мама возникла на пороге. И немедленно, не оценив небесной красоты серо-зелёной парадки, заключила дочь в объятия.
   -- Ивик! Наконец-то! Доченька!
   -- А где все? -- спросила Ивик, улыбаясь. Оказывается, она соскучилась по маме.
   -- Папа работает сегодня, а Ричи где-то носится. А что ж ты не позвонила? Мы бы тебя встретили...
   -- Да ну, -- отмахнулась Ивик, -- что мне, трудно самой дотопать?
   -- Ну пойдём, пойдём, я как раз суп сняла с плиты.
  
  
  
   Ивик сидела в общей кухне, привычной с детства, сгрузив свой вещмешок у двери и аккуратно положив на него берет. Мама поставила перед ней тарелку супа и уселась рядом, забрасывая дочь вопросами.
   Когда Ивик уехала в квенсен, мама написала ей сама, первая, и вроде бы от той взаимной обиды не осталось следа. Похоже, мама смирилась с неизбежным и теперь даже, кажется, гордилась тем, что её дочь -- будущая гэйна.
   Или Ивик это себе внушила.
   Она воображала, как мама будет внимательно слушать, а сама она -- негромко, взрослым суровым голосом рассказывать о трудовых буднях квенсена, о кроссах и тренировках, об оружии, о ребятах. Но выходило совсем не так.
   -- А моетесь вы где? Душ есть?
   -- Есть душ... но мы под кранами обычно...
   Ивик решила умолчать о том, что тёплой воды в тех кранах не бывает -- сейчас, в отличие от фантазий, она понимала, что маме не обо всём стоит говорить. Мама, чего доброго, ещё кинется писать жалобы на плохое содержание детей...
   -- Что за краны? А спальня на сколько человек? Сколько мальчиков в сене? Там хоть следят за тем, чтобы вы поменьше общались с мальчиками?
   -- Мама, -- простонала Ивик, -- какие мальчики? Ты думаешь, нам до того?
   -- Я знаю, до чего бывает дело в этом возрасте! У вас гормоны начинают играть, тут только следи! Смотри, Ивик, в подоле мне не приноси, предупреждаю! Сначала надо получить образование, а потом думать о любви!
   О Господи, мысленно сказала Ивик, проглатывая ложку супа. Вкусного, надо заметить.
   -- А как вас там кормят?
   -- Нормально, -- Ивик решила не распространяться и о том, что весь первый месяц у неё подводило живот от голода, да и сейчас это ощущение никуда не делось, лишь притупилось. Кормили не хуже, чем в тоорсене, но организм при нагрузках требовал гораздо больше.
   -- Ты похудела вроде бы.
   -- Так это же хорошо, ты сама говорила, что мне надо похудеть.
   -- А здесь как будто поправилась, -- мама сжала ей бицепс. Ивик едва сдержалась, чтобы не ойкнуть -- как раз на этом месте ей позавчера поставили синяк.
   Пожалуй, лучше при маме и не снимать рубашку, чтобы не вызывать лишних комментариев... Надо же, а Ивик казалось, можно будет погордиться этими синяками.
   -- Мы много тренируемся, -- объяснила она, -- мышцы.
   Мама покачала головой.
   -- А нормальные-то хоть занятия у вас есть? Или вы только мускулы наращиваете?
   Всё возвращалось на круги своя. Ивик почувствовала, что желание рассказывать стремительно сходит на нет.
   -- Мам, я пойду погуляю? Диссе, наверное, приехала уже...
  
  
  
   Подумав, Ивик сняла форму, влезла в полузабытое цветастое платье и кофту с длинными рукавами.
   Выпендриваться как-то расхотелось. Ничего не изменилось. Будь она хоть трижды взрослой, квиссой, даже гэйной -- наверное, никогда ничего не изменится. В квенсене одна жизнь, здесь -- совсем другая. Здесь никому не интересно то, чем она теперь дышит.
   Интересно только маме, но уж лучше бы она не расспрашивала. Чем такие вопросы -- лучше никаких.
   Диссе действительно уже приехала. В её блоке всё было как всегда -- кутерьма, куча-мала братишек-сестрёнок, крикливая мама. Ивик подождала подругу у двери. Диссе выскочила из квартиры и бросилась ей на шею.
   -- Здоро?во! Наконец-то! Ну как ты там?
   -- Ничего, а ты как?
   Диссе не слишком изменилась. Всё та же девчонка в аккуратном, но стареньком, застиранном платье, симпатичная, длинноногая, ловкая. Теперь Ивик и в себе не чувствовала больше никаких изменений. Она снова слегка робела перед бойкой подругой.
   -- Зайдём за Каном?
   -- Пошли.
   Кан был третьим из их дворовой компании, кто в этом году окончил тоорсен. Ему дали синюю ленту и направили в областной центр, в Варту, учиться на инженера тяжёлого машиностроения. Кан тоже оказался дома. К тому времени, как он вышел, компанию уже окружила стайка ребятишек помладше. Так бывало каждый год. Ивик вдруг подумала, что на будущий год ей уже и не захочется играть с малышами. Старшие ребята, окончившие тоорсен, недолго сохраняли детские привычки. У подростков был свой круг общения, свои дела.
   Трое первокурсников, тем не менее, сидели сейчас на крыше веранды в окружении восторженной мелюзги. Диссе оживлённо рассказывала о столице:
   -- Пал -- большущий город, огромный... Кто-нибудь там был?
   -- Не-а, -- забормотали слушатели. Шари-Пал, столица Нового Дейтроса, располагался в южном полушарии -- не очень-то наездишься.
   -- Бесконечный! Вы представляете, пешком даже за час не пройдёшь. Там сейчас строят метро, как в городах на Старом Дейтросе. А так по улицам ездят автобусы, не как у нас, а постоянно. Каждые четверть часа. Там почти двести тысяч человек. Самый большой наш город! А какие дома в центре!
   -- Как Дом Культуры? -- спросила Вета. Пятиэтажный Дом Культуры был выше всех зданий в Шим-Варте.
   -- Больше, ты что! Пятиэтажки там везде. У нас и трента пятиэтажная, а я живу на четвёртом этаже.
   -- Вот это да!
   -- А я на третьем, -- вставил Кан, -- у нас четыре этажа в тренте.
   -- А в центре, в центре -- там у нас целая сторона домов, я снимки покажу, по шестнадцать этажей!
   -- Ух ты!
   -- Ого!
   -- А так разве бывает?
   -- Конечно, -- важно ответила Диссе, -- а ещё там мороженое везде дают. На любой Базе! И жаренки, и всё что хочешь. Конфеты. По норме, конечно...
   -- И что, прямо каждый день можно мороженое брать? -- не поверила Вета.
   -- Да запросто. И колбаса там бывает. И мясо всегда есть. Вообще там по-другому всё.
   -- В Варте тоже хорошо, -- сказал Кан, -- у нас База прямо напротив школы. И кино там же. Мы каждую неделю в кино ходим. А после занятий -- купаться, на пляже загорать, так здорово! Там же озеро солёное, Варталин.
   -- Мы ездили на Варталин, -- влез маленький Тейр.
   -- А мы после занятий с девчонками ходим в парк, -- сказала Диссе, -- или на Базу, у нас там знаете какая одежда есть! А косметика! Выдают, конечно, немного, по норме, но просто есть на что посмотреть, выбрать. Купаться тоже ездим, но на автобусе. Ещё у нас танцы были, лётчики приходили из военной школы...
   -- Как это вы успеваете всё, -- пробормотала Ивик. Да, оказывается, не так уж ей и повезло. У людей вон какая яркая, насыщенная жизнь! Большие города, новые впечатления... Интересно, а чего она вообще так радовалась, когда её взяли в гэйны?
   По сравнению с квенсеном и Шим-Варт кажется большим городом.
   Вета, самая бойкая из малышей, посмотрела на неё:
   -- Ивик! А ты-то где учишься?
   -- В квенсене, -- ответила Ивик. А рассказывать было и не о чем -- от них и ближайший населённый пункт в пятидесяти километрах. Это место даже никак не называется, квенсен Мари-Арс, и всё тут.
   -- Тяжело, наверное? -- Диссе взглянула с сочувствием. Ивик кивнула.
   -- Да ничего, жить можно. А у вас много учат?
   -- Да уж побольше, чем в тоорсене, -- мрачно сказал Кан.
   -- Это да, зубрёжки много, конечно, -- вздохнула Диссе, -- и ещё математику надо учить... химию... я думала, теперь-то специализация, а непрофильные тоже знаешь как спрашивают...
   -- Знаю, -- усмехнулась Ивик.
   Ей окончательно расхотелось чем-то с ними делиться. По сравнению с Диссе или Каном расписать было нечего. И никого её квенсен не интересовал. Может быть, это характер её виноват -- та же Скеро на её месте рта бы не закрывала, только её все бы и слушали. Но зачем это нужно? Если бы Ивик спросили -- она бы рассказала. А навязываться -- зачем?
   -- А пошли на речку, -- предложил Кан, -- посмотрим, как там шалаш -- стоит, не растащили ещё? Может, костёрчик сделаем.
   -- Стоит, не растащили! Пойдёмте! -- поддержала Вета. Вся компания сорвалась с места, ребята дружно посыпались с крыши веранды. Ивик обычно слезала по столбику, задерживая всех. Она подбежала к самому краю и мимолётно удивилась -- чего было бояться? Тут не выше "стенки" на Полосе. Легко спрыгнула вниз, спружинила. Кажется, никто не заметил её достижения, но Ивик внутри похвалила себя -- и решила, что всё-таки изменилось многое.
   Пусть даже никто этого не замечает и всем на это плевать.
   И ей повезло, что она в квенсене.
  
  
  
   После каникул учиться стало легче.
   И не только потому, что напряжённый ритм жизни вошёл в привычку. Квиссанов слегка разгрузили. Теперь тренировки по трайну и вообще уроки после обеда стояли в расписании только три раза в неделю. Соответственно, три вечера освободилось. И в эти свободные часы ввели занятия, которые можно было выбрать по собственному желанию.
   Ивик знала, что Ашен замечательно рисует -- видимо, унаследовала способности от матери. Ашен и на уроках иной раз развлекала подруг тем, что набрасывала шаржи на ребят и преподавателей. Ничего не было удивительного в том, что дочь Кейты иль Дор стала посещать художественную студию квенсена. А вот талант Даны оказался неожиданным. Выяснилось, что Дана -- одарённый и уже состоявшийся юный музыкант. Напряжение первых недель было таким сильным, что девочка ни разу не вспомнила о привезённой с собой скрипке, зато теперь инструмент был торжественно извлечён из камеры хранения, и Дана занялась любимым делом. Она играла не то с четырёх лет, не то с трёх и могла музицировать часами. От учёбы она отлынивала насколько возможно, работы никакой не любила, но скрипку как работу и не воспринимала. Могла сидеть в уголке и без конца пиликать, пиликать трудно дающееся место, повторять его сотни раз, что, конечно, надоедало окружающим, но саму Дану нисколько не смущало. Зато играла она так, что можно было заслушаться. Казалось, не было ни одной известной, классической вещи, которую Дана не сумела бы навскидку исполнить. Знала она даже произведения некоторых композиторов Тримы -- Моцарта, Паганини... И сама тоже сочиняла. Но особенно любила импровизировать. Дважды в неделю Дана занималась теперь с преподавателем музыки, одним из взрослых гэйнов, которые служили в боевой части квенсена, одновременно ведя у ребят уроки. Он, правда, сразу сказал, что вряд ли сможет многое дать этой девочке -- у неё до него были слишком хорошие учителя, и она играла уже на одном уровне с профессиональными исполнителями. По субботам Дана ходила на репетиции струнного оркестра квенсена, где сразу стала первой скрипкой.
   Но таких, как Дана, больше не было среди первокурсников. Да и вообще определившихся с областью творчества и добившихся признанных результатов -- было меньшинство. Марро с вирсена писал стихи. Маленькая Намис, правая рука Скеро, превосходно играла на клавире. Сама Скеро блистала сразу несколькими талантами, да и желаний разных у неё было много. Она стала посещать скульптурную мастерскую, где лепили кукол, записалась в литературный клуб и начала брать уроки игры на клори. А в один из полных дней Скеро ещё и выкроила время для участия в школьном театре. Непонятно, как она всё это успевала... но ведь это же Скеро, чему тут удивляться?
   А большинство ребят, Ивик в их числе, ещё ничего толком не умели, да и не знали, чего хотят. Ивик в тоорсене пела в хоре. Начинала заниматься на клавире, но под влиянием мамы прекратила. Между прочим, в хоре ей очень нравилось. Хотя сильного голоса у неё не было, Ивик никогда не солировала. Теперь она решила научиться игре на клори. Это и музыка, и аккомпанемент к пению, а ведь Ивик уже пробовала сочинять песенки. Правда, дурацкие. Никому почти и не показывала их -- так, для себя.
   С ней занималась одна из четверокурсниц, Виста иль Тер, отличная клористка. Уроки были два раза в неделю, в оставшееся время Ивик иногда пыталась посидеть с инструментом самостоятельно, но чаще всего безуспешно. Времени недоставало и на это.
  
  
  
   Начались спецзанятия -- освоение того, что, собственно, отличало гэйнов от остальных каст и даже от гэйн-вэлар. Вела новый предмет сама Меро иль Лав, куратор сена.
   -- Поднимите руки, -- велела она, -- те, кто уже выходил в Медиану.
   Ивик сначала решила, как всегда, скрыть это дело. Несмотря на опасности (в Медиане можно и наткнуться на дарайцев, и заблудиться), несмотря на запрет, Ивик нередко посещала этот странный мир, промежуток между мирами -- её тянуло туда. А вот распространяться о своих походах в Медиану не следует, это она усвоила накрепко. Маме сболтнула один раз по малолетству, и это был единственный раз, когда мама её по-настоящему больно отлупила.
   Ивик и сейчас промолчала бы. Но в воздух взметнулась рука Скеро. За ней нерешительно потянулись ещё несколько рук. Ивик посмотрела на подруг -- Дана тоже робко подняла ладонь. Ашен -- уверенно, ну да, она-то бывала в Медиане с родителями. Ивик подняла руку и увидела, что то же самое сделали все. Весь сен до единого человека.
   Меро улыбалась, глядя на ребят.
   -- Опустите руки. Ничего удивительного. Именно поэтому вас и взяли в квенсен. Вам запрещали ходить в Медиану, вас наказывали за это -- и делали правильно, потому что Медиана опасна. Но вам дана эта способность, и, в отличие от других, вам непреодолимо хочется попасть туда. Всё дело в том, что есть люди с высоким коэффициентом сродства к Медиане. Этот коэффициент зависит от подвижности облачного тела. Вы все знаете, что такое облачное тело, мы это уже изучали... Это источник нашей жизненной силы. Верт, что будет, если разрушить облачное тело человека?
   -- Человек умрёт, -- Верт встал, -- отказ иммунной системы, депрессия, через два-три месяца наступает смерть.
   -- Совершенно верно. Ещё одна функция облачного тела -- художественное творчество. Как следствие, все гэйны -- либо одарённые поэты, либо музыканты, художники, артисты, иначе просто не бывает. Именно поэтому мы даём вам возможность заниматься любимым делом: творчество -- не развлечение, оно жизненно необходимо каждому гэйну. Это поддержка и развитие облачного тела, вашего основного рабочего инструмента. Ну а развитое и подвижное облачное тело даёт возможность легко выходить в Медиану. Эта способность к тому же расовая. Скажем, все земляне, жители Тримы, даже таланты и гении, обладают очень низким сродством к Медиане. У них может быть высокоразвитое, мощное облачное тело, но оно почти неподвижно. Земляне не могут покидать свой мир. Они обречены оставаться в нём -- разве что космические полёты позволят им посетить другие планеты. С другой стороны, почти все дарайцы обладают подвижным облачным телом, но лишены дара творчества. Как видите, подвижность облачного тела и способность создавать образы мало связаны между собой. Все дейтры, как и дарайцы, способны выходить в Медиану. Но вот творить в ней образы могут только гэйны. Нас не так уж много, и от нас зависит само существование Дейтроса, потому что мы -- это единственное, в чём Дейтрос сильнее Дарайи... Скажите, что вы делаете, когда хотите выйти в Медиану? Нэш?
   Мальчишка вскочил. Оттопыренные уши слегка покраснели.
   -- Я это... ну... как бы это сказать... в общем, я закрываю глаза и чувствую... внутри как бы что-то поворачивается...
   -- Разрешите? -- Скеро встала. -- Это похоже на то, как будто внутри, от сердца распространяется волна. Тёплая такая, горячая волна.
   -- Именно! -- кивнула шехина. -- Это и есть движение облачным телом. Вас не надо учить этому навыку. Птица не объясняет птенцам, как летать. Мы сейчас просто встанем и сделаем это. Сен, слушай мою команду... Встать! Эшеро Медиана!
   Ивик вскочила и, прикрыв глаза -- иначе возможен световой удар по сетчатке, -- скользнула в тёплую волну, полную света и солнечных искр, сквозь радугу, в покой, туда, где легко. Ещё бы не выходить в Медиану! Ведь ни одно удовольствие в мире не сравнится с ощущением перехода. А в самой Медиане -- никого. Там нет надоевших учителей, нет ребят, которые все до одного умнее и сильнее, чем она, и очень этим гордятся, нет родителей, там -- пустота и покой. Идеальное одиночество. Тревоги улетают прочь, и можно наконец-то побыть с собой наедине.
   Ивик открыла глаза. Сегодня уединения не будет. Медиана была такой же, как всегда: серое пустое пространство, камни, холмы и разломы, ни пятнышка живой зелени, ни движения. И серое, равномерно светящееся небо. Но теперь рядом с Ивик стояли два десятка её братьев и сестёр по сену -- и куратор.
   -- Вот так, квиссаны. Пока вам надо запомнить несколько простых правил. Выход в Медиану возможен из любого места Тверди, из любого мира Тверди. А вот входы из Медианы в миры -- так называемые Врата -- есть далеко не везде. Вы будете учиться ориентироваться в Медиане и находить Врата. После перехода с Тверди на Медиану вы можете сразу же вернуться обратно -- по так называемому "горячему следу", вре?менные Врата сохраняются от нескольких минут до часов, их площадь может составлять более сотни метров. После перехода из Медианы на Твердь облачное тело должно около десяти минут восстанавливаться. В бою это, конечно, неудобно, но так устроен наш мир. Вы можете походить здесь, немного освоиться, но не возвращайтесь на Твердь. Потом мы продолжим. Если есть вопросы -- задавайте.
   -- Хета Меро, -- обратилась Рица, -- нам всегда говорили, что Медиана опасна. А мы сейчас, здесь... мы не встретим... кого-нибудь?
   -- Нет, мы находимся в зоне квенсена. Она постоянно охраняется нашими патрулями.
   Ивик отошла в сторонку. И всё-таки даже когда в Медиане -- толпа, здесь отчего-то лучше, чем на Тверди. Спокойнее. Непонятно почему, но кажется, что это -- твой собственный мир, твоё настоящее место. Ивик присела на камушек, стала глядеть в мерцающее серыми искрами небо.
   -- Скажите, хета, -- в разговор вступил Клайд, задумчивый парнишка, очень религиозный, он прислуживал в школьном храме по воскресеньям. -- А вот как Медиана... как она соотносится с Библией? Тут ведь нет ангелов или чертей. Тут вообще никого нет.
   -- Совершенно верно, согласно учению нашей Церкви, Медиана принадлежит Тверди, а не Небу. Здесь нельзя встретить какие-либо духовные сущности. Правда, мы знаем, что жители иных миров с неподвижным облачным телом, даже земляне, могут выходить в Медиану в изменённом состоянии сознания. Некоторые наркотики расшатывают облачное тело. Но встретить в Медиане можно только людей и творения человеческой фантазии...
   Ивик перестала слушать и вся отдалась созерцанию Медианы. Надо же -- теперь можно. Прямо на уроке выйти сюда, в запретный мир! Не тайком. Без всяких мыслей, как возвращаться, чтобы никто не заметил. Так не бывает...
   -- Квиссаны, внимание! Продолжаем занятие.
   Ивик встала.
   -- Сегодня мы сразу попробуем творить, -- сказала Меро. -- Итак, постарайтесь вообразить какой-нибудь предмет. Не берите ничего сложного! Пусть это будет камень, палка, геометрическая фигура. У вас богатое воображение, и представить вы можете многое. Но вы не сможете на первом же занятии сотворить сложную форму. Начните с простого. Например, синий куб...
   Меро протянула вперёд руку, и на её ладони возник сияющий лазурный кубик. Сжала его в кулаке -- сквозь пальцы просочилось синее свечение, а затем кубик исчез. Это было похоже на цирковой фокус.
   -- Приступайте!
   Ивик представила шарик. Золотой, тяжёлый, с металлическим блеском. Протянула вперёд ладонь.
  
  
  
   ...Этим и отличается Медиана от Тверди. Это не совсем физический мир, хотя люди выходят в него физическим телом. Здесь можно усилием мысли создавать реальные предметы. В принципе -- любые. Строить города, дома, машины. Самые талантливые гэйны способны творить приблизительные образы животных и людей. А ещё -- изменять своё тело, превращаться.
   Можно создавать оружие -- и это оружие будет убивать неиллюзорно. Важно лишь представить его воздействие на врага. А вот еда, сотворённая в Медиане, не насытит, к сожалению. Иначе гэйны легко могли бы накормить весь мир. Нет, вполне съедобные и вкусные блюда создать можно, но на тонком уровне невозможно придать им такое качество, чтобы организм их усвоил. Для того чтобы еда насыщала, надо представить и воспроизвести каждую отдельную молекулу аминокислот, сахаров, жиров, которые смогут проникнуть сквозь клетки кишечника. И уже из этих молекул должна быть построена пища.
   Гораздо проще вообразить оружие. Пуле достаточно обладать скоростью и массой, чтобы разорвать живые ткани. Луч будет резать и сжигать. Неважно, из чего построено оружие на молекулярном уровне, важно лишь его действие.
   Основной навык, которому обучают в квенсене, -- это создание и использование оружия в Медиане. Всё остальное -- лишь вспомогательное. Именно поэтому каждый талантливый ребёнок -- на вес золота. Поэтому в гэйны берут и девочек -- одних мальчиков никогда не будет достаточно. Берут и самых слабых, болезненных детей, на первый взгляд неспособных воевать.
   Как говорит хессин иль Рой, солдата можно сделать из каждого. Гэйна -- лишь из немногих...
  
  
  
   Как ни напрягалась Ивик, на ладони её появлялись лишь жёлтые крупицы или серые куски вещества, похожего на пемзу. Она с досадой стряхивала их с руки и продолжала попытки. Успокаивало лишь то, что и у соседей дела шли не лучше. Ивик временами оглядывалась по сторонам -- нет, никто ещё не создал ни одного хоть на что-нибудь похожего предмета.
   Не так-то это просто -- творить в Медиане. Всем приходится вначале учиться.
   Под конец занятия у Ивик получился бесформенный ноздреватый кусок не-пойми-чего, серый, под цвет вещества Медианы, но уже почти нужного размера и с жёлтеньким отблеском. Меро похвалила её, Ивик раздулась от гордости -- далеко не всем удалось сотворить что-то цельное. Ашен, Скеро, Лоренс и Дзиро добились примерно тех же результатов -- серых кусков неправильной формы. У всех остальных выходило ещё хуже.
   Меро скомандовала возвращение. Они снова очутились в учебном зале -- оказывается, здесь были пробиты искусственные Врата, на которые подавалась постоянная энергия.
   -- Квиссаны, не огорчайтесь и не считайте, что потерпели неудачу. Никто не может, едва попав в Медиану, сразу начать творить свободно. Для этого нужно не только воображение, но и внутренняя энергия, и способность ею управлять. Вы научитесь. Жду вас на следующем занятии!
  
  
  
   Уроки Медианы Ивик предвкушала с нетерпением. В Медиане и просто находиться было приятно, а творить -- настоящее удовольствие. Даже, казалось бы, банальные предметы -- простые геометрические тела, неровные камни. С каждым разом получалось всё лучше, и росла уверенность в своих силах. К тому же здесь не спрашивали домашних заданий, не устраивали опросов и контрольных. Не было никакой конкуренции, наоборот, попытки ребят сравнить свои достижения Меро всегда останавливала. Никаких баллов, никаких требований -- только игра и творчество. Меро, на обычных занятиях скупая на похвалу, в Медиане щедро хвалила каждого за малейшее достижение.
   Через несколько занятий Ивик сотворила довольно гладкий золотой шар. Стала осваивать новые предметы. Она прогрессировала неожиданно быстро, иногда ревниво поглядывая на других. Ей так надоело быть худшей во всём! Хоть в чём-то она должна превосходить остальных? Где-то должно быть её призвание, её сила? И правда, ей казалось, что здесь она -- среди лучших. Правда, Скеро всё равно была на одном уровне с ней или даже впереди. Скеро и тут опережала большинство. С этим надо было просто смириться -- вот такой рядом великий человек, в любом деле на высоте. Иногда Ивик в душе жалела, что попала в один сен со Скеро, но тут же корила себя за недостойные мысли и зависть. У Ашен тоже получалось неплохо, а вот Дана заметно отставала от других. Хуже неё был только Верт. Но однажды Ивик услышала, как Меро объясняет Дане причину этого отставания: оказывается, быстро научаются творить предметы те ребята, кто обладает талантами к живописи, скульптуре, -- словом, к пространственным видам искусства. И гораздо хуже, когда создаваемые образы не зрительные, а слуховые, как у Даны -- она музыкант и привыкла мыслить абстрактными категориями, которые труднее воплотить в вещественную форму. Зато потом, когда "слуховики" овладевают искусством творения в Медиане, они оказываются в бою намного эффективнее. Их оружие бывает настолько оригинальным, страшным и энергетически насыщенным, что именно такие люди часто становятся лидерами. После этих рассуждений Ивик вообще перестала обращать внимание на то, у кого получается лучше, у кого хуже. Раз скорость обучения на самом деле ничего не значит.
   Одновременно начались азы ориентирования в Медиане. Квиссаны учились пользоваться келлогом -- универсальным прибором для отыскания Врат в разные миры, учились находить эти Врата и без келлога, по признакам местности в Медиане. Гэйн должен уметь войти в нужный мир в нужном районе, а это непросто. Потом, когда ориентирование в пространстве будет освоено, начнутся ещё и манипуляции со временем -- определённые действия в Медиане могут сдвинуть личное время человека назад или вперёд. Но эти действия требуют великой осторожности и сложных расчётов.
   Вскоре квиссаны посетили Лайс -- первый чужой мир, который довелось увидеть Ивик.
   Именно Лайс дал приют большинству выживших дейтринов после гибели их мира. До открытия Нового Дейтроса они обитали в Лайсе в специально отведённых зонах или на островах. И до сих пор кое-где оставались маленькие островки дейтрийских поселений -- в основном миссий и монастырей.
   Квиссаны много слышали о Лайсе, читали, смотрели фильмы. И всё же видеть иной мир собственными глазами -- это неповторимый опыт. Они вошли в безлюдную местность, вокруг зашумела роща, словно осенняя -- на самом деле здесь стояло лето. В Лайсе листва всегда жёлто-красная, поля золотой травы, даже стебли сочно-рыжие. Ивик не удержалась и сорвала с дерева золотистый живой листок. Ашен нарвала целый букет и дома, в тренте, поставила на тумбочку в стакан с водой.
  
  
  
   Занятия в Медиане, как и три свободных вечера в неделю, очень скрасили и облегчили жизнь. Всё остальное было по-прежнему -- гора домашних заданий, зубрёжка, сдача "хвостов", физподготовка, трайн. Выпал снег, поначалу он казался прекрасным и удивительным, но очень быстро надоел. Квиссанам выдали зимнюю форму, утеплённые куртки, штаны и береты. И всё равно на построениях было очень холодно, шевелиться не положено, за четверть часа можно было совершенно закоченеть. На тренировках холода никто не замечал, конечно. Зато ботинки сильно скользили на утоптанном снегу, Ивик постоянно балансировала и грохалась. Вскоре всем подобрали по росту лыжи, и вместо обычных дневных кроссов бегали лыжные. Начались настоящие морозы, на каждой тренировке носы и кончики пальцев отмораживались до нечувствительной белизны, и по возвращении в тренту полагалось растирать их спиртом, который по такому случаю выдавала куратор сена.
   На лыжные кроссы, как и на обычные, брали тяжёлый "Клосс" за спину, надевали ремни с имитацией боезапаса, мешок с защитным комплектом, иногда натягивали противогазы. Уже бегать просто так, без выкладки, казалось слишком лёгким.
   Ко всему этому можно было притерпеться, и она притерпелась.
   Ивик заметила, что перестала бояться трайна. Отжимания и разные силовые упражнения больше не казались невыносимой мукой. К тому же появились интересные компоненты. Иль Дрей стал обучать их боевым приёмам.
   -- Запомните, -- сказал он, -- на Тверди вы ещё долго не сможете противостоять обычному противнику. Большинство девочек не смогут этого никогда -- у них нет и не будет достаточной мышечной массы. Техника боя могла бы это компенсировать, но у нас нет возможности дать вам технику на уровне мастера. Бо?льшая часть того, чем мы занимались до сих пор, нужна только для развития ловкости и координации. В боевой обстановке -- даже и не пытайтесь применять те приёмы, которые мы до сих пор изучали! А вот что? вы будете применять, если попадёте в ситуацию прямого взаимодействия с противником, -- это мы начнём отрабатывать сейчас.
   И они начали. Выворачиваться, когда тебя хватают за руку, за шиворот. Обезоруживать противника ударом по запястью. Бить ногой точно в коленную чашечку или по голени, сомкнутыми пальцами -- в кадык, в нос и в глаза. Уходить от ударов. Применять подручные предметы.
   Тренировались часто со старшими квиссанами или с охранниками из части гэйн-вэлар, которая располагалась рядом с квенсеном. Зарабатывали болезненные синяки на голени, разбитые носы, иногда и травмы посерьёзнее. Зато и увлекательно, и безусловно пригодится в жизни, занятия такие нравились всем, даже самым слабым.
  
  
  
   Время промелькнуло незаметно, пришло Рождество. Все младшие квиссаны собирались провести рождественские каникулы с семьями. На этот раз уезжала и Дана. Ашен с разрешения родителей пригласила её к себе домой.
   Ивик исповедалась перед Рождеством прямо в церквушке квенсена, здешний молодой и весёлый отец Рам нравился ей гораздо больше приходского священника в Шим-Варте.
   Сочельник квиссаны должны были встречать дома, но перед отъездом устроили небольшой, насколько возможно в пост, совместный праздник. Школьный театр давал рождественскую постановку, причём пьесу написал кто-то из старших квиссанов, называлась она "Белая ночь". Красивая сказка о снежинках, которые долго ждали возможности попасть на землю и наконец пришли вместе с Младенцем Иисусом, танцуя и окутывая мир белым покровом... и о маленькой больной принцессе, мечтавшей увидеть зиму. Сказка была трогательная и нежная. Ивик смотрела на кружащихся на сцене девочек и ребят, на оркестр (там сидела и Дана), выводящий лёгкую тонкую мелодию, и не могла отделаться от мысли о дикой несовместимости всего этого действа с их реальной, повседневной жизнью. Эту музыку написали, эту сказку поставили и играли старшие квиссаны, которые уже не первый год ходили в боевые патрули, со знанием дела убивали и, казалось бы, давно должны были очерстветь и отупеть. Но ведь, думала Ивик, и вообще ВСЕ сказки, которые я читала в детстве, придуманы гэйнами. Военными. Странно всё это. В других мирах не так. Чем отличается, например, триманское искусство от дейтрийского? Ивик никаких отличий не видела или пока не могла осмыслить.
   После спектакля были танцы в спортзале, который по такому случаю украсили белыми полотнищами и разноцветными звёздами из фольги. Дана снова играла на скрипке, а потом её сменили, сразу же её пригласил Дэйм и до конца танцевал уже только с ней. Ивик долго никто не приглашал, и она расстроенно стояла у стеночки, но потом к ней подошёл Клайд.
   -- Ты ни с кем не танцуешь? Может, пойдём?
   И она танцевала с Клайдом. Он был ниже её ростом, щуплый и несимпатичный. Но по крайней мере хоть кто-то её пригласил.
   Потом сен собрался в тренте, в мальчишеской спальне. Несколько коек сдвинули, накрыли большой фанеркой и выложили припасы -- у кого что было. Сэкономленные куски из столовой, домашние посылки -- копчёные колбаски, пироги, конфеты, вяленая рыба, кексы, орехи. Ивик принесла початую банку маминого варенья и шоколадку, которую берегла на чёрный день. Припасов вообще оказалось много. В первые месяцы квиссаны были до того голодны, что съедали сразу всё, что попадало в руки. Сейчас, оказывается, все уже стали откладывать, припрятывать, а может, родители просто начали больше посылать, увидев похудевших детей с голодным блеском в глазах.
   -- А кому шеманки? -- Верт поднял небольшой бутылёк с прозрачной жидкостью. По комнате прокатился одобрительный гул.
   -- А налей! -- Скеро подставила стакан. Сорокаградусной настойки -- в просторечии "шеманки" -- было мало, и хотя разливали на донышко, хватило только нескольким мальчишкам и Скеро. Девочки из её компании брезгливо отказались, остальным никто и не предлагал. Ивик схватила с импровизированного стола первый попавшийся кекс и села с подругами в уголке -- у стола места не осталось. Ещё несколько мальчишек-аутсайдеров: Клайд, Чен, Дирза -- сидели по отдельности, остальные сгрудились вокруг угощения -- и вокруг Скеро.
   -- Ну, выпьем за нас! -- Скеро высоко подняла стакан, зажмурилась и опрокинула его содержимое в рот. Её передёрнуло. -- Эх, хорошо!
   -- Как ты можешь пить такую гадость, -- сказала маленькая Намис.
   -- Сама ты гадость, -- пренебрежительно заметил Нэш.
   Скеро поспешно закусила солёным огурцом.
   -- От четвёртого курса шеманка, -- гордо сказал Верт, -- мне корешок дал.
   -- А они где берут? -- спросила Скеро. На её глазах выступили слёзы.
   -- В Лансе. Они же старшие, их отпускают, они ездят по выходным. И нас потом будут отпускать.
   -- Угу, -- сказала Ашен подругам, -- Дэйм тоже ездит. Помните, он нам жаренок привозил?
   -- Помню, -- Дана отчего-то покраснела. -- Ашен, а почему Дэйм сейчас... он сказал, он не поедет домой на каникулы.
   -- Старшим по очереди увольнительные дают, -- огорчённо вздохнула Ашен, -- они в квенсене нужны, для охраны. У нас же тут стратегический объект, дарайцы сюда так и рвутся.
   -- А гэйн-вэлар здешние -- их не хватит?
   -- В Медиане тоже кому-то надо держать оборону, -- предположила Ивик. Ашен кивнула.
   -- Вот именно. Гэйн-вэлар -- они только физически сильные, а так толку-то от них...
   Подруг никто не слышал, они говорили между собой, тихонько. За столом громко хохотали, и всё перекрывал резкий голос Скеро:
   -- Я не люблю красное вино! Мне в детстве мама делала всегда морс, водичку такую с вареньем. Красненькую. Один раз я смотрю -- на кухне кувшин стоит, ну я и хватанула... мне года четыре было. Такой гадостью показалось! Сейчас вот всё пью -- пиво могу, белое, шеманку, настойки, а красное вино с тех пор так и противно.
   -- А мне отец дал попробовать шеманку в пять лет, я клянчил, он и налил... я тоже долго плевался, -- рассказывал Верт.
   -- А надо было выпить и ещё попросить! -- перебила Скеро. -- Может, он задумался бы, стоило ли давать.
   Несколько человек захихикали.
   -- А ну доставайте клори! -- велела Скеро. -- Я тут музыку сочинила на стихи Харана.
   Она стала перебирать струны. Все уважительно замолкли. Голос у Скеро был слишком резкий, низкий, и петь она, скажем, почти не умела. Зато мелодия получилась отличная, и стихи известного гэйна Венда иль Харана бередили душу:
  
   ...мы встретимся вновь
в перекрестье созвездий,
которые ждут нас
от века до века,
в хрустальных бокалах
ловя отраженье
бесчисленных звёзд,
опрокинутых Богом
на счастье живущим
в бездонных колодцах,
накрытых прозрачным
декабрьским небом... *
   [*Сергей Филатов.]
  
   Скеро пела одну песню за другой, слушать её было в общем-то приятно, потом клори попал в руки к мальчишкам. Тилл, голос которого ещё не начал ломаться и был звеняще-пронзительным, чистым, спел "Балладу о друге", Ивик почувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы. Потом пел Нэш, какие-то неинтересные частушки, да и петь он не умел. Ивик подумала, что и она могла бы что-нибудь исполнить. Она уже умела аккомпанировать себе на клори, а песен знала множество с детства. Может, ребятам и понравилось бы. Но кто же согласится её слушать?
   А Дана могла бы сыграть на скрипке, но кто о ней вспомнит? Никто. Ивик вдруг почувствовала себя одиноко и тоскливо. И здесь, в квенсене -- всё то же самое, что и везде. В счёт идут только громкий голос, наглость, место в иерархии. Слабые всем безразличны, они всегда с краю, всегда аутсайдеры. Хорошо ещё, что есть Дана и Ашен. Подруги. Настоящие. Лучше, чем Диссе, потому что Диссе не гэйна, у неё совсем другие представления о жизни, она понять не может, как это здорово -- выходить в Медиану и творить... или писать песни, даже никому их не показывая, для себя. А Дана с Ашен понимают.
   Скеро и пять-шесть ребят из её окружения пели ещё пару часов, а потом пришла Меро и выгнала девочек в их спальню.
   Наутро квиссанов ждали автобусы, чтобы развезти их к разным аэродромам -- домой, на двухнедельные каникулы.
  
  
  
   -- Внимание, квиссаны, -- заговорила преподавательница физподготовки, хета Таш иль Аман, внимательно и строго глядя на ребят, которые выстроились в спортзале. -- В бою в Медиане нужна чёткая согласованность, умение взаимодействовать. Чтобы вы этому научились, с сегодняшнего дня мы вводим раз в неделю командные игры. Вы будете играть в сетран. Сначала внутри сена, затем проведём соревнования всего курса. Старший сена и заместитель старшего -- два шага вперёд!
   Скеро и Верт вышли из строя.
   -- Вы будете капитанами команд. Задача ясна?
   -- Да, хета, разрешите обратиться -- я могу набрать свою команду? -- спросила Скеро. Иль Аман отрицательно покачала головой.
   -- Нет. В жизни вам придётся командовать теми, кого дадут, а не кого вы отберёте. Скеро -- встаньте налево, Верт -- направо. Остальные на первый-второй рассчитайся! Вторые номера -- на месте, первые -- шаг вперёд. Скеро, это ваша команда. Первые номера, вольно, идите за мячом и сеткой...
   Ивик с тоской посмотрела через плечо -- Дана и Ашен остались во второй команде, у Верта. Уж лучше бы он! Ивик подозревала, что игра будет ей не в радость, но что поделаешь?
   В жизни придётся подчиняться тому, кого назначат, а не кого сама выберешь.
   Скеро между тем чувствовала себя в своей стихии.
   -- Лен, быстро за мячом! Ты, ты и ты -- в нападении. Ты, -- её палец ткнул в Ивик, -- в защите. Остальные тоже в защите. Я буду центровой.
   Поперёк зала натянули сетку, началась игра. В сетран, разумеется, все хоть как-то да умели. Главное -- поймать или отбить мяч, прилетевший с другой стороны, и послать его за сетку так, чтобы противник перехватить не смог. Удар мяча об пол -- десять очков другой стороне. Задача Ивик была проста -- если мяч летит в её сторону, или отбивать, или ловить (правда, за поимку мяча полагалось меньше очков) и перекидывать центровой или нападающим. Ивик знала, что играет так себе, и поэтому встала подальше, ещё и рядом с Клайдом, в случае чего пусть лучше он ловит.
   Скеро оказалась отличным игроком и временами вытягивала на себе всю команду. Она металась из стороны в сторону и перехватывала мяч чаще всего сама, не давая ему долететь до линии защиты. Несколько раз она и отбивала на противоположную сторону, дважды забила голы. На её фоне все остальные игроки выглядели блёкло. Разве что Лен оказался неплохим нападающим, бил резко, свечкой сверху вниз, отбить его мячи было почти невозможно. "Молодец!" -- каждый раз радостно кричала ему Скеро. Ивик захватил азарт, она тоже прыгала и кричала "ура" при каждом голе. Но и противоположная сторона играла отлично. Внезапно Ивик увидела что-то тёмное и стремительное, летящее в её сторону, сердце забилось -- вот оно! -- Ивик прыгнула, протянула руки...
   Мяч гулко ударился об пол. Тяжело дыша, Ивик отскочила. Потом нагнулась за мячом, подобрала. Бросила его Скеро, поймала на мгновение разочарованный и злой взгляд, глаза Скеро расширились и потемнели. Ивик закусила губу.
   Хоть беги с площадки... Через несколько минут Клайд нелепо подпрыгнул впереди, подняв руки, но мяч просвистел выше -- и снова ударился об пол возле Ивик, она не успела. С той стороны били слишком сильно, слишком умело. Ещё и мальчишки... в тоорсене девочки играли только с девочками. И даже там Ивик не была хорошим игроком.
   -- Шендак! -- крикнула Скеро. -- Руки дырявые!
   У Ивик к глазам мгновенно подступили слёзы. Она кусала губы и старалась думать о чём угодно, только не об игре, не о Скеро...
   До конца матча она пропустила ещё два мяча. Кажется, Марро, стоявший по ту сторону в нападении, понял, что она -- слабое звено, и стал прицельно бить в её сторону.
   В раздевалке Ивик подхватила свою форму и забилась в уголок. Но это не помогло --внезапно свет ей заслонила мощная фигура Скеро.
   -- А ну иди сюда, -- велела Скеро звенящим от злости голосом. -- Ты если не можешь поймать -- какого чёрта лезешь?
   Вокруг сгрудились любопытные, подошли подпевалы Скеро: Намис, Рица и Тиша, они смотрели осуждающе и с интересом -- что будет дальше, как будет оправдываться эта предательница, которая всех подвела? Из-за неё разрыв счёта в двадцать очков! Ужаснее всего было то, что Ивик и сама чувствовала себя виноватой.
   -- А что мне было делать? -- спросила она плаксивым тоном.
   Вот так всегда. С детства так. Но ведь это от неё не зависит! Она не может взять и разом стать сильной...
   -- Ничего! Не лезть к мячу!
   -- Но он сам на меня летел... я не виновата!
   -- Не виновата? -- крикнула Скеро. -- А это не хочешь? -- она сунула Ивик под нос свой кулак. Ивик отшатнулась и теперь уже действительно заплакала.
   -- Истеричка! Тебя в патруль никто не пустит даже, -- презрительно сказала Скеро, -- там такие не нужны!
   Ивик зарыдала. Лучше бы и правда ударила!
   -- Она ещё и не виновата! -- распаляла себя Скеро. -- Смотрите на неё! Ты хуже всех! Ты ничего не можешь, вообще ничего! Даже кровать не можешь нормально заправить, у тебя всегда бардак, а мне потом отдуваться!
   Похоже, она решила припомнить Ивик все грехи.
   -- Как тебя только в квенсен взяли, такую? Корчит из себя умную, а сама воротничок нормально подшить не умеет! И подводит всех вечно! Да если тебя допустят в патруль, из-за тебя весь сен погибнет, а ты будешь потом глазами лупать и сопли размазывать, что ты не виновата! Только о себе и думаешь!
   -- А ты сволочь! -- выкрикнула Ивик, вся красная, уже не соображая. Дальше она не очень поняла, что произошло, -- сначала почувствовала боль, а потом осознала, что это рука Скеро сильно хлестнула её по щеке, так, что она на ногах едва удержалась, пришлось схватиться за стену. Тотчас к Скеро подскочила Ашен и -- как учили на трайне -- попала носком ноги точно по голени, но Скеро, мастер трайна, тут же развернулась и швырнула Ашен на пол, а потом ещё от души пнула её ногой в бедро. Ивик пришла в себя и бросилась на Скеро, метя ей в нос, но её руку перехватили. Несколько девочек держали Скеро, а крупная, сильная Венни поймала Ивик.
   -- Кончайте, девки, вы что, сдурели?! -- прикрикнула Венни.
  
  
  
   К счастью, занятий до обеда больше не было, оставалось ещё полчаса свободного времени. Ивик отыскала свободный кабинет -- химической защиты -- порыдать вволю. Ашен сидела рядом и похлопывала её по плечу.
   -- Ну кончай, Ивик... ну ладно. Хочешь, скажем Меро? Её тогда под арест посадят.
   -- Меня тоже посадят, -- Ивик шмыгнула носом, -- и тебя. Мы и сами дрались.
   Ашен вздохнула. Всё верно. Если уж наказывали за драку -- то всех участников. А прихлебалы Скеро, конечно, не забудут доложить, как было дело. Ещё и приукрасят. Да и синяк на голени у Скеро остался наверняка.
   Ивик чувствовала, что дело не только в сетране. Скеро давно потихоньку ненавидела её. Тут у неё с Ивик была полная взаимность.
   -- Шендак, больно, -- Ашен потёрла бедро. Ивик посмотрела на неё виновато. Ашен ещё больше досталось -- а за что?
   -- Какая она сволочь, -- с чувством сказала Ивик. Наконец-то можно было не скрывать своего отношения к Скеро. Теперь-то её подлинная сущность проявилась! Во всей красе.
   -- Да ладно, -- вступилась Дана, -- она нормальная вообще-то, просто психанула. Всё из-за этой игры.
   -- Она -- нормальная? -- Ивик пристально посмотрела на Дану -- да, не ожидала от неё такой подлянки! Дана, видно, почувствовала, что Ивик обиделась. Но на попятный не пошла.
   -- Ну нельзя ведь осуждать сразу. У неё просто темперамент такой. Не обращай внимания.
   -- Ничего себе темперамент! Это вот с ней нельзя идти в Медиану. Это как раз она думает только о себе! Какая она талантливая, сильная и умная! И демонстрирует себя...
   Ивик будто прорвало -- она наконец-то позволила себе высказать всё, что думает о Скеро.
   -- Ну и что, она и в самом деле талантливая. Просто и у талантливых людей бывают плохие черты, -- заметила Дана. Ивик взглянула на Ашен, ища у неё поддержки. Но та вздохнула.
   -- Ладно, девчонки, это неважно... не надо ругаться. Мы же все -- квиссы, гэйны. Нельзя так. Нам ещё воевать вместе.
   Ивик предпочла бы услышать что-нибудь другое. Что Скеро сволочь, что подруги осуждают её. Но что поделаешь? Других подруг у неё нет. Придётся мириться с их взглядами на Скеро. Это, конечно, тяжело, потому что тогда Ивик надо себя признать сволочью -- раз Скеро права, а её выходка -- "просто темперамент". А все эти пакости, которые она говорила, -- это что, тоже правда? И пощёчина... Приятно, что хоть Ашен заступилась за неё. А удар по щеке... не то что болезненный, это ерунда, по сравнению со всем пережитым -- вообще пустяк. Ашен досталось больше. Но вообще Ивик была в диком шоке. Как нормальный человек может так поступить? Не дараец какой-нибудь, не негодяй. Обычная девочка. Ивик не могла представить, как это можно -- взять и ударить человека просто так, от злости? На тренировке -- понятно. А вот просто так?
   Почему никто больше этого не понимает? Ивик всхлипнула.
   -- Ладно, не реви, -- Ашен своим платком промокнула ей щёки, -- пошли на обед. Всё забудется, не обращай внимания.
  
  
  
   Скеро больше не трогала Ивик, но их отношения перешли на новый уровень. Появилась открытая враждебность. Объяснились, называется, думала Ивик. Она то и дело ловила на себе насмешливые взгляды -- вслед за Скеро большая часть сена стала её презирать. На уроке дарайского хет иль Берин отобрал у Нэша карикатуру на Ивик, которая ходила по рукам. Кто-то -- скорее всего, сама Скеро -- нарисовал Ивик в виде бочки с ручками и ножками-прутиками и текущими из глаз-дырок потоками слёз. И подписал: "Ива-Цыпочка". Иль Берин попытался выяснить, кто автор карикатуры, но это ему не удалось, случай так и спустили на тормозах.
   Ивик даже не слишком переживала. Её никогда не любили. В тоорсене она тоже была аутсайдером, ничего нового. У неё есть Дана и Ашен, и этого достаточно. Да и не весь сен настроен против неё. Только прихвостни Скеро: Рица, Намис, Тиша, из мальчишек -- Нэш. Остальные -- кто как.
   По-настоящему Ивик не травили. Один раз в тумбочку засунули мышь -- но к мышам Ивик относилась вполне положительно. Вымазали только что постиранный воротничок, из-за этого Ивик схлопотала два часа ареста. Закрыли фильтр её противогаза, так что после команды "надеть противогазы" Ивик начала задыхаться, махать руками, потом догадалась и стащила маску под сдавленное хихиканье компании Скеро. Один раз Рица пыталась подложить ей в койку под одеяло водяную бомбочку, но её застукала Ашен. Произошла драка, бомбочка взорвалась, окатив дерущихся и заодно койку Ивик. На шум прибежал дежурный по тренте третьекурсник и отправил обеих мокрых нарушительниц под арест на пять часов.
   Прозвище "Цыпочка" прочно приклеилось к Ивик. И то и дело ей показывали язык, или крутили пальцем у виска, или ещё как-нибудь дразнили. Но Ивик привыкла. Почти не обращала внимания. Да и не до того было -- в отличие от тоорсена. Просто некогда думать о всяких дурацких отношениях.
   Но на физподготовке продолжали играть в сетран, и каждой игры Ивик страшно боялась. Она даже решилась подойти к хете Таш и попроситься в другую команду, но получила отказ. Ну да, в жизни тоже нельзя будет выбирать... Ивик старалась держаться подальше от мячей, но всё равно иногда пропускала. А на третьей игре ей удалось неплохо отбить мяч, перепасовать его Лену, и она с гордостью взглянула на Скеро -- но та никак не отреагировала на её достижение. Дело было уже вовсе не в мячах.
  
  
  
   Ритэйн иль Ран рассеянно смотрел в окно. За окном всё текло, таяло, плавилось -- весна в этом году рано вступала в свои права. Он почти не вслушивался в скрипку за спиной. Дана играла совершенно. Её не надо было поправлять. Ритэйн бездумно наслаждался чистым и выразительным звучанием инструмента.
   Дана опустила смычок. Ритэйн обернулся.
   -- Знаешь, я бы выделил вторую часть, где стаккато. Я бы играл её пианиссимо, может быть, попробуешь?
   Дана подумала.
   -- Не знаю. Может, и правда так сильнее будет.
   -- Но не сейчас, -- Ритэйн взглянул на часы, -- давай-ка закругляться. К следующему разу разберёшь пятую сонату иль Вея?
   -- Хорошо.
   Дана сложила в футляр инструмент и смычок, убрала ноты. Попрощалась с учителем и вышла из каморки, где они занимались. Всё пело и смеялось внутри. Дана любила "погружаться", как она про себя называла это особое состояние, -- тогда уже не нужен инструмент, ни к чему, мир и так весь звенит, только прислушайся, только позволь себе раствориться в этих текучих звуках...
   -- Дана!
   Она вздрогнула. Прямо перед ней стояла Рица. Тёмные глаза мрачно поблёскивали из-под длинной прямой чёлки.
   -- Дан, у нас к тебе разговор есть, пошли, а?
   Девочка вздохнула. Пора возвращаться к суровой действительности. Музыка кончилась. Эх, а до ужина ещё два часа, правда, если честно, надо дописать сочинение на дарайском, но можно было бы и ещё поиграть, шендак с ним, с этим сочинением!
   -- А что такое? -- спросила она, идя вслед за Рицей.
   -- Сейчас...
   Они вошли в кабинет самоподготовки. Дана насторожилась -- здесь сидели Скеро и вся её компания: Намис, Нэш, Лен, Тиша... А больше не было никого.
   -- Садись, Дан, -- радушно пригласила Скеро. Дана села. Ей стало не по себе. Дело было не в неприязни, Скеро нравилась ей. Досадно, что они с Ивик так не сошлись. Ивик, конечно, жалко. Но ведь и Скеро кое в чём понять можно!
   Какая глупая размолвка всё-таки. Хорошо было бы дружить со Скеро! С ней даже находиться рядом приятно, смотреть на неё. Такая она энергичная, привлекательная, живая...
   -- У меня к тебе разговор есть. Слушай, Дан... ты же нормальная девчонка. Какого шендака ты связалась с этой дурой?
   -- Ты про что? -- удивилась Дана. Хотя уже понимала -- про что.
   -- Да хватит с этой идиоткой ходить, а? Ладно, с Ашен всё понятно, она тоже чокнутая. Но ты-то нормальная. Ты не видишь, что ли, что она того? -- Скеро покрутила пальцем у виска.
   -- Ничего она не того, -- не уступила Дана, -- что ты к ней привязалась вообще?
   -- Я хочу, чтобы её не было в нашем сене, поняла? Мы из-за неё все погибнем. На фига это нужно?
   -- Знаешь что, глупости ты говоришь, -- Дана тряхнула волосами, -- Ивик нормальная девчонка.
   Скеро молча смотрела на неё. Потом покачала головой:
   -- А зря. Зря ты так.
   -- И никто из-за неё не погибнет. Если её взяли в квенсен, наверное, она умеет что-то? В Медиане вон нормально работает. Не хуже других.
   -- Да она просто истеричка и дура.
   -- Ничего она не дура. А вы все... ведёте себя как малявки бестолковые. Вам в марсен надо, на горшках сидеть! -- выпалила Дана. -- И оставьте её в покое!
   Она решительно пошла к выходу, закидывая за плечо футляр со скрипкой. У двери обернулась -- лицо Скеро было перекошено.
   -- Ну и иди, -- звенящим голосом сказала та, -- целуйся со своей Цыпочкой!
   Дане вдруг стало жалко Скеро. Она вздохнула, посмотрела на старшую. Подумала, что объяснить всё равно ничего не получится, и вышла из кабинета.
  
  
  
   Она, конечно же, не пошла писать сочинение. Можно будет завтра ещё докорябать. Сдавать только после обеда.
   Даже в спальню Дана не стала заходить, отправилась прямо на третий этаж тренты, огляделась и полезла по железной лесенке на чердак, придерживая скрипку одной рукой. Головой подняла тяжёлую крышку люка.
   Чердак уже оказался занят -- на досках устроились подруги. Они втроём привыкли сюда лазать, будто оккупировали этот закуток, странно, неужели больше никому это в голову не приходит? Или другие прячутся в других местах? В квенсене с десяток зданий, одних только чердаков полно.
   Заплаканная Ашен сидела с мрачным видом, Ивик, похоже, утешала её.
   -- Привет, девки! А что случилось? -- Дана подошла к подругам, села рядом. Ашен тоскливо вздохнула.
   -- Да родителей её на Пасху не будет дома, -- объяснила Ивик.
   -- Они на Триме сейчас... и не могут, -- прошептала Ашен. Глаза полны страдания. Ивик погладила подругу по плечу. Честно говоря, она не понимала, что в отсутствии родителей такого уж кошмарного. Она бы только порадовалась, если бы мама куда-нибудь уехала и не строчила ей два раза в неделю послания с ценными советами и мелочными вопросами. С Тримы родители Ашен не писали детям, а в Дейтросе появлялись редко, так что Ашен со своими почти и не переписывалась. Ивик такое положение дел только осчастливило бы.
   Однако Ашен в самом деле переживала, ей невозможно было не сочувствовать.
   -- Придётся в школе торчать все каникулы, -- чуть улыбнулась она сквозь слёзы.
   -- Вместе будем, -- вздохнула Дана. Ивик вдруг почувствовала острую зависть к подругам. Она представила дом... соседей. Двор, в котором невыносимо скучно -- там одни малыши, а Диссе её совсем не понимает теперь. Прежние забавы надоели, она выросла из них, как из детских платьиц. А дома -- постоянное ощущение, что ты -- объект воспитания, беспомощный младенец, которому не доверяют, с которым говорят лишь свысока... В квенсене, несмотря ни на что, она чувствовала себя совершенно иначе. И какое счастье было бы пожить в квенсене -- но без всякой учёбы и, между прочим, без Скеро и её компании!
   -- Слушайте, -- сказала Ивик, -- а давайте я тоже останусь, а? Втроём веселее.
   Подруги уставились на неё.
   -- Да ты что, Ивик, -- поразилась Ашен, -- не надо! Мы же с Даной будем, я не одна. Спасибо, конечно... Но как же твоя мама?
   Ивик махнула рукой.
   -- А что мама?
   Договаривать не стала. Объяснить Ашен, что она вовсе не стремится увидеть маму, было невозможно. Наверное, подумала Ивик в тысячный раз, я страшный моральный урод. Ашен вон как любит родителей, а я... Для Ашен мама и папа -- это весь мир. И она не может представить, что есть такие неполноценные...
   Ашен, конечно, ещё и потому переживает, что родители в постоянной опасности, ведь они на Триме работают. Они агенты. И действительно могут погибнуть в любую минуту. Но Ивик знала, что дело не только в этом.
   А её родители никогда и не подвергались опасности.
   -- Да я лучше с вами тут, -- сказала Ивик.
  
  
  
   Она долго набиралась духа, перед тем как написать маме -- была уверена, что мама будет возражать и возмущаться, и готовилась к спору. И к тому, что в конце концов придётся, может, и уступить.
   Но от мамы пришёл на удивление спокойный ответ. Она, правда, звала дочь приехать на каникулы, но оговаривалась: "делай как хочешь". Начала смиряться с тем, что Ивик становится взрослой?
   Диссе больше расстроилась, сразу же прислала письмо, которое вызвало у Ивик тяжкие угрызения совести -- бросила старую подругу.
   Но слишком уж хотелось пожить в квенсене спокойно.
   К Пасхе весна разыгралась окончательно. Как это, оказывается, здорово, думала Ивик, -- весна в северных широтах. Когда несколько месяцев земля лежит, скованная снегом и льдом, и уже смертельно надоела эта белизна и холод, и потом как взрыв -- сброшены ледяные цепи, бегут ручьи, змеятся потоки, как во время сезона дождей, при этом небо -- ослепительно-синее, ни облачка, и земля проталин дышит освобождённо, и пробиваются жёлтые нежные первоцветы. На родине Ивик в это время леса и сады цвели ярко, крупно, обильно, а здесь, в Мари-Арс -- только скромные снеженки, но они казались лучше всех магнолий и рододендронов, они были первыми, на них специально ходили смотреть.
   Квиссаны покинули школу на две недели. Осталась часть старших -- для охраны и кое-каких хозяйственных работ, -- в том числе и Дэйм. А младшекурсники разъехались все, и трое девчонок получили общую спальню в полное владение.
   Это действительно было здорово. Длинная всенощная на Пасху, а народу в церкви совсем немного. Никаких занятий, никаких обязанностей, разве что в спальне убраться иногда. Только брать книжки из библиотеки и читать, бродить по окрестным лесам. Ашен часами рисовала, Дана не расставалась со скрипкой. Ивик же часто бренчала на клори -- и начала сочинять стихи про весну:
  
   Вставай, вглядись и слушай!
   Рассеян мрак ночной.
   Встаёт большое утро
   Над светлою землёй.
   Вперёд лучи помчались,
   Пронзив голубизну,
   И птицы раскричались,
   Приветствуя весну...
  
   На хозяйственном дворе квенсена содержались лошади -- десятка два. Дорога на Ланс была грунтовой и не всегда проходимой даже для внедорожников, так что лошадей постоянно использовали для поездок и перевозок. Сейчас дорога подсохла, лошади бездельничали, поэтому квиссанам иной раз разрешали их промять. Дэйм, как и многие другие, частенько пропадал на конюшне, помогал там, и Ашен напросилась покататься. Ивик впервые в жизни села на коня. Дане и Ашен, оказывается, уже случалось ездить верхом. Вчетвером с Дэймом трусили по лесным тропинкам, там, где дорога была пошире, переходили на рысь. Ивик досталась невысокая, кряжистая гнедая кобыла по кличке Зорька. Она то и дело отставала от других, не любила бегать рысью, зато была спокойной, а вот вороная Лори под Даной, породистая и тонконогая, в какой-то момент взбрыкнула, и Дана на ней не удержалась. Дэйм в одно мгновение -- Ивик поразилась, как быстро может реагировать человек, -- оказался на земле и подхватил Дану на руки.
   Дэйм для своих пятнадцати лет был рослым и крепким, одним из самых высоких парней на своём курсе. А Дана -- наоборот, хрупкая малышка. И всё же было что-то удивительное в том, как легко держал её Дэйм -- будто младенца, будто совсем не чувствуя тяжести.
   -- Ты как? -- спросил он хриплым баском.
   -- Да нормально, -- Дана улыбнулась, -- ты что? Я и не ушиблась почти.
   Дэйм вдруг покраснел. Поставил девочку на ноги.
   -- Точно ничего не сломала?
   Дана подпрыгнула на месте, засмеялась:
   -- Не-а, всё цело, вот досада-то!
   И схватилась за луку седла, закинула ногу в стремя.
   -- Извини, я испугался, -- Дэйм вскочил в седло, -- поехали дальше.
  
  
  
   Вечерний свет ложился на пол косыми квадратами. Ивик всегда любила этот час, когда солнце смотрит на землю от самого горизонта, свет не бьёт беспощадно, а мягко льётся, высвечивая чёткие линии зданий, деревьев, лиц. А потом свет краснеет, синеет и потихоньку меркнет.
   Дана убрала скрипку в футляр, потрясла кистями рук.
   -- Ух, даже устала... Ивик, а ты сыграй что-нибудь, а?
   -- Да я толком не умею, не то что ты...
   -- А ты спой, ты так поёшь хорошо.
   Ивик стала перебирать струны. Запела известную квиссанскую песню -- кто её написал и когда, никому неведомо. И правда, петь у неё получалось хорошо, и голос стал будто посильнее, чем раньше.
  
   Светят луны на небе,
   Спят квиссаны в ночи.
   На окошке не гаснет
   Огонёчек свечи.
   И с подругою милой
   Друг сидит у окна,
   И теплом их укрыла
   Той ночи тишина.
  
   Ашен и Дана подхватили припев на два голоса:
  
   Любовь моя! Пока мы вдвоём,
   Нет боли и смерти нет.
   Хранить меня будет в бою, под огнём,
   Глаз твоих ласковый свет.
  
   Ивик пела дальше: как дарайцы прорвались сквозь посты, напали на квенсен, и вот бой, и дарайцев перебили, а подруга, смертельно раненная, умирает на руках у любимого. Это была одна из тех песен, которые не услышишь на гражданке, они не уходили дальше того квенсена или боевой части, где были сочинены, а если и уходили, то распространялись и ценились только среди гэйнов. Но для девочек песня была и живой, и пронзительной. У Ашен на глазах даже слёзы выступили.
   Ивик замолчала. Ашен тяжело вздохнула.
   -- Хорошая песня. А говорят, её Верс запретил к распространению. Ну или не рекомендовал.
   -- Почему? -- изумилась Ивик. -- Что тут такого особенного?
   -- Это... пессимизм, вот, -- объяснила Ашен, -- пораженческие настроения. Мы должны петь только про то, как мы всех врагов победим, всех перебьём и вообще как всё классно...
   Ивик фыркнула:
   -- Но в жизни же не так... и одно дело песня...
   -- Ненавижу этих свиней из Верса, -- вдруг сказала Дана, отрывисто и глухо. Подруги посмотрели на неё, сразу забыв о спорной песне.
   -- Почему? В принципе Верс-то нужен, -- сказала Ашен.
   -- Ничего он не нужен, -- буркнула Дана, -- они сами... всем только жизнь портят.
   -- Ничего подобного! -- возразила Ашен. -- Ты просто не знаешь. Мне родители кое-что рассказывали. Например, вот у мамы был случай, в молодости ещё. Она работала на Триме, и её напарник взял и переметнулся к дарайцам. Не потому, что в плен попал, пыток не выдержал, нет. Просто взял и перешёл на их сторону, и выдал маму и ещё одну девушку. И ту девушку дарайцы сразу убили, а мама едва спаслась. И потом, конечно, этого парня наши поймали, из Верса, и его расстреляли, как предателя. А ты считаешь, что его отпустить надо было, после того, что он сделал?
   Дана вся покраснела и, казалось, готова была заплакать.
   -- Ну ладно, может быть. Но это бывает редко, такое. А в основном они дурью маются, ереси, видите ли, ищут.
   -- Это разные отделы, -- сказала Ашен, -- этим вообще разные люди в Версе занимаются. Но Верс нужен, Дана, ты не права. Во всех государствах есть такие учреждения, госбезопасность.
   Ереси, подумала Ивик. Вдруг её будто кольнуло. Где-то она слышала про ереси. Ивик тронула Дану за руку:
   -- Слушай, ты это... если не хочешь, не говори... но я собиралась тебя спросить давно уже, отчего твои родители умерли? Извини, если что, -- поспешно прибавила она.
   -- Да ничего, -- ответила Дана, -- чего мне скрывать? Мама умерла, когда я была маленькая, я её почти не помню. Говорят, тогда эпидемия была, дарайцы бактериологическое оружие применили. А отца моего расстреляли в Версе, -- сухо и коротко договорила она.
   Ашен заметно вздрогнула. Девочки смотрели на Дану расширенными глазами.
   -- Он не был предателем, -- добавила Дана. Отвела взгляд, глаза её неестественно заблестели.
   Ашен села рядом с ней, прижала к себе.
   -- Ой, Дан, я не знала... ну ты это... понимаешь, бывают ведь ошибки. Кто-то там ошибся, и... это, конечно, ужасно!
   Дану словно прорвало, теперь ей, видно, хотелось рассказывать.
   -- Мой отец был хойта. Конечно, так обычно не бывает, хойта все целибатники, но отец раньше был гэйном, а потом, когда мне было уже пять лет, он почувствовал призвание. А мамы уже не было. Его взяли в семинарию. И он на третьем курсе там стал разрабатывать теорию, я это не очень понимаю, богословские какие-то вопросы. А кто-то написал про него в Верс, что это ересь. И его забрали и стали требовать, чтобы он отказался от своих взглядов и вообще... а он не отказывался. И тогда его... тогда... -- Дана замолчала и наконец заплакала.
   -- Солнышко, это ужасно, ужасно! -- повторяла Ашен. У Ивик вообще не было слов. Рассказ Даны глубоко взволновал её, подействовал так сильно, что внутри что-то медленно переворачивалось и кипело. И мир вокруг стремительно менялся.
   -- Ты, наверное, теперь меня домой и не пригласишь, -- всхлипнула Дана, -- у тебя такие родители...
   -- Они дураки, что ли? -- удивилась Ашен. -- Я уверена, что они нормально отнесутся. Мало ли как бывает! Даже если твой отец был виноват, ты-то здесь при чём? Нет, я не говорю, конечно, что он виноват, -- поправилась она, -- это ошибка! Могут же быть ошибки! Какая-нибудь сволочь в Версе работает... сама знаешь, везде есть гады.
   -- Да, только ошибку эту уже не исправить, -- тихо сказала Дана, -- папы уже нет.
  
  
  
   Со временем впечатление от рассказа Даны притупилось. Начались учебные будни, и стало не до размышлений, не до переживаний всяких. Ивик знала, что услышала нечто важное, такое, что не забудется. Но это всё потом, потом, а сейчас нужно было зубрить, заниматься, не набрать "хвостов", справиться с учебной нагрузкой.
   Им впервые выдали шлинги. Подростковые, с небольшими рукоятками, удобно ложащиеся в руку. Собственно, шлинг в нерабочем состоянии и представлял собой одну рукоятку с чёрным отверстием на одном конце и с ремешком на другом. Ремешок крепился на запястье или на пояс. Шлингом учились владеть в Медиане. Особым поворотом можно было сделать так, что из шлинга вырывалась огненная петля, вроде энергетического лассо, её набрасывали на человека и ею выводили из физического тела облачное. Такое возможно только в Медиане, там в основном шлинг и применяется. Это было штучное, дорогое оружие, производили его только кустарным способом. Каждый шлинг отдельно изготавливали мастера оружия из аслен, и для этого нужно было особое, редкое дарование. Даже более редкое, чем гэйнское сродство к Медиане.
   Поэтому шлинги выдавали младшим квиссанам только во время занятий и учили беречь как зеницу ока.
   Занимались вместе с одним из сенов третьего курса, потому что для учебных занятий со шлингом каждому нужен был опытный партнёр. Третьекурсники создавали фантомы -- фигуры вроде человеческой, сначала неподвижные, потом и движущиеся. Первокурсники учились метко набрасывать шлинги и вытягивать облачко -- хотя в фантомах облачек не было, навык пока отрабатывали вхолостую.
   На одном из занятий Меро объявила:
   -- Сегодня будем тренироваться на людях. Друг на друге. Разбивайтесь на пары и приступайте.
   C Ивик уже несколько занятий работала Марта иль Касс. Пятнадцатилетняя Марта безотчётно ей нравилась -- крупная, сильная девчонка с тёмно-русыми волнистыми волосами и большими ореховыми глазами. Они отошли в сторонку.
   -- Так. Стой крепко, не ори, -- сказала Марта, -- будет больно.
   Она сделала неуловимое движение рукой со шлингом. Огненные петли взлетели в воздух, в следующую секунду Ивик поняла, что "больно" -- это не то слово. Какое там орать! У неё перехватило дыхание и брызнули слёзы. Пылающие петли охватили плечи, грудную клетку, живот тремя витками, тут же безжалостно вонзились в тело и стали резать кожу, мясо, кости, внутренности, проходя прямо сквозь живую ткань. Ивик ничего не соображала, не видела, превратившись в одну только боль, режущую, невыносимую, и вдруг всё прекратилось, только ноги уже не держали, Ивик повалилась на землю, словно куль картошки. И лёжа на твёрдой почве Медианы, чувствуя удивительную расслабленность, невозможность пошевелить ни одной мышцей, даже пальцем двинуть, испытала невыразимое счастье оттого, что боль кончилась.
   Над ней трепетало молочно-белое облачко, контурный слепок с её собственного тела, словно пародия на человека -- руки, ноги, голова. Три петли шлинга, уже отделившиеся от рукояти, огненными обручами сжимали облачко, так что оно неподвижно висело в воздухе.
   -- Ну как? -- Марта наклонилась над ней. Ивик с трудом шевельнула губами.
   -- Двигаться... не могу...
   -- Это нормально, шок отделения. Вы же учили. После отделения облачка наступает частичный вялый паралич на несколько часов. Ты и рыпнуться не сможешь, дорши возьмут тебя тёпленькой, без всякого труда. Так что береги своё облачко.
   Марта повернулась к облачному телу, сняла с него петли. Слепок нелепо дёрнулся в воздухе и рванулся к лежащей пластом хозяйке. Миг -- Ивик снова почувствовала, что тело слушается её. Поднялась на ноги.
   -- Теперь ты, -- велела Марта. Она расставила ноги чуть пошире, словно принимая стойку. -- Давай, работай!
   Ивик подняла руку со шлингом. Марта так спокойна... А ведь она знает, что сейчас будет! От воспоминания Ивик вдруг затошнило. Закружилась голова.
   -- Давай-давай! -- бодро поторопила Марта. Надо ведь, беспомощно подумала Ивик. Я должна. Иначе никак. Она неловко взмахнула шлингом.
   Со второй попытки петли охватили тело Марты.
   -- Рви!
   Ивик почувствовала, что рука слабеет. Не смогу, подумала она.
   -- Ну что стоишь?!
   Ивик рванула шлинг. Ей показалось, что она слышит хруст и треск разрываемых тканей, в глазах потемнело, она вдруг увидела лицо Марты, исказившееся от боли, покрасневшее, и рука её дрогнула.
   -- Шендак! -- заорала Марта наконец. -- Рви, говорят!
   Ивик всхлипнула и снова потянула шлинг. Надо было тянуть сильно, быстро, чтобы петля поскорее проскользила сквозь ткани, но... все силы куда-то подевались. Стиснув зубы, упёршись в землю ногами, она тянула, но сопротивление было невыносимым, просто невыносимым, Ивик казалось, что это через её тело продирается огненный нож, что её саму кромсают на части, и снова будто паралич её сковал -- она никак не могла рвануть... как в страшном сне, когда бежишь, перебираешь ногами и не можешь сдвинуться ни на сантиметр. Ивик слабо вскрикнула и выпустила шлинг.
   Марта лежала на земле ничком, и на секунду Ивик подумала даже, что ей удалось выделить облачное тело. Но нет, в воздухе ничего не было. Марта подняла голову. Вскочила на ноги -- Ивик лишь бросила взгляд на неё и отвела глаза, мечтая провалиться сквозь серую почву Медианы куда-нибудь поглубже...
   Неподалёку трепетало в воздухе чьё-то облачко, скованное блестящими петлями, Рица со шлингом гордо стояла рядом. И дальше -- ещё облачка. У всех получается... только у неё -- нет. Я не могу, подумала Ивик. Слёзы ползли по щекам. Я никогда не смогу. Она виновато смотрела на Марту. Третьекурсница всё ещё тяжело дышала, лицо её покраснело и покрылось крупными каплями пота. Больно, подумала Ивик... бедная, до чего же это больно... как я могла! Мне её жалко, и я делаю хуже, ещё хуже, если бы я могла сильно рвануть -- было бы не так страшно.
   -- Не могу никак, -- выдавила она. Щёки горели. Хуже её просто нет. И правильно, что её теперь выгонят, наверное, из квенсена... Она именно что взялась не за своё дело, в точности как мама предсказывала, и вот результат.
   Марта выпрямилась.
   -- Давай ещё, -- сказала она хрипло, -- только быстро.
   Ивик вздрогнула.
   Она была уверена, что сейчас Марта пойдёт сообщать Меро о неудаче. А что, разве возможна вторая попытка? То есть уже третья...
   Марта смотрела на неё в упор. Ждала.
   Надо быстро, соображала Ивик. Очень быстро и сильно. Вся беда в том, что я сама начинаю чувствовать боль, и от этого рука ослабевает. Это эмпатия, вспомнилось ей. Да, кто-то ей говорил, что у неё сильная эмпатия. Но она мешает, ужасно мешает. Из-за того, что ей так жалко Марту, что она переживает чужую боль как свою, -- у неё ничего и не выходит. Надо отвлечься. Отключиться, совсем.
   А Марта даже не говорит ничего... даже не просит тянуть резко. Молча ждёт следующей пытки.
   Ивик метнула шлинг. Зажмурилась и рванула изо всех сил. Будто ржавый гвоздь из доски, что-то вылетело там, на другом конце. Ивик пошатнулась, удержалась на ногах. Открыла глаза. Облачко Марты колебалось перед ней в воздухе, охваченное тремя огненными петлями. Ивик подошла -- руки её дрожали. Направила струю из шлинга, растворяя петли. Облачко качнулось в воздухе, упало вниз, словно вдруг обретя вес, и метнулось к неподвижному телу хозяйки.
   Марта медленно поднялась на ноги.
   -- Очень больно было? -- голос Ивик дрогнул. Марта дёрнула плечом.
   -- Нормально. Ничего, потом лучше будет получаться.
  
  
  
   От костра доносились разговоры, редкие взрывы смеха. Струнные переборы. Иногда начинали что-то петь. Ивик натянула спальник на голову.
   Хорошо бы сейчас, конечно, посидеть там, у огня. Тем более там Марта. Ивик очень хотелось быть рядом с Мартой. И Марта сейчас играла на клори. В первый день её сен шёл рядом с сеном иль Кон, и Марта попросила кого-нибудь понести её клори. Ивик мгновенно вылетела вперёд и приняла инструмент. И целых полдня она несла его! Инструмент Марты! Марта и играет лучше всех. И вообще...
   Это же Марта!
   И сейчас можно приткнуться рядом с ней, преданно глядя в глаза, и послушать, как она поёт негромким грудным голосом:
  
   Как-то в пути, темнотою измучен,
   Песенке, песенке был я научен,
   Песенке в несколько строк...*
   [*Алан Кристиан. Песенка терпения.]
  
   Только сил никаких нет.
   И ноги болят. Нет, не встать, подумала Ивик обречённо. Дана тоже совсем никакая была под вечер. У неё даже Лен забрал рюкзак и надел его себе спереди. Ивик, по крайней мере, сама свой рюкзак дотащила. И палатку помогала ставить. Но теперь Дана всё-таки сидит там, у костра, а Ивик...
   Боль в ступнях не утихала, наверное, там шендак сплошной, мозоли страшные, но сделать с ними что-нибудь Ивик сейчас была не в состоянии. Это же надо вставать. Искать пластырь, возиться с обработкой. Нет. Ивик поплотнее завернулась в спальник. На мгновение её вдруг захлестнуло отчаяние при мысли, что сегодня только второй день. Только второй! И ещё двенадцать дней вот так мучиться. Обязательный летний марш-бросок всего квенсена -- только дежурные не пошли, остались для охраны. Ивик очередной раз мысленно прокляла тот день, когда её определили в гэйны, выругала себя за то, что не сбежала, хотя давно пора, осознала, что ей уже плевать на косые взгляды в Шим-Варте и что таких страданий ничто не стоит, сказала себе, что подобные издевательства терпеть всю жизнь невозможно, и наконец заснула...
  
  
  
   Как ни странно, легче стало на второй неделе. Вроде бы и проходили всё те же тридцать километров ежедневно, с полной выкладкой, с тяжёлыми мешками и "Клоссами" -- без боеприпасов, исключительно для веса. А парни тащили ещё и палатки. А трое квиссанов, которые постоянно сменялись, -- знамёна: алое с крестом -- Дейтроса, алое с золотой звездой -- квенсена и хоругвь с изображением святой Кейты, покровительницы сена иль Кон. И вставали в пять утра, и шли почти весь день с короткими перерывами. И всё равно полегчало.
   Ноги стали меньше болеть. Точнее, боль перестала быть острой. Перешла в разряд привычных ощущений. Ивик казалось, что ноги, ступни и щиколотки -- это что-то отдельное от неё самой, далёкое, малоинтересное. И с болью в плечах произошло то же самое. Иногда, когда весь сен вдруг запевал знакомую песню, шагать было даже радостно. Идти, орать припев, размахивать руками, глядя в эмалево-голубое небо. Так же было, когда завязывался интересный разговор с девчонками. Тягуны по-прежнему давались на пределе сил, но любой подъём заканчивался, а идти под уклон легко и приятно, и вниз убегали поля и рощи, покрытые весенней зеленью, ещё не запылившейся, яркой и нежной. И когда на привале можно было сбросить с плеч мешок и автомат, Ивик казалось, что она вот сию секунду взлетит...
   Скеро и неприятные личности из её свиты были где-то далеко. Хотя вроде бы и шли рядом -- но поодаль. На ходу она разговаривала с Даной и Ашен, временами -- с Венни, Келл или Айшей. Или с кем-нибудь из других сенов. В один из дней сен Дэйма, иль Райен, шёл в строю позади их сена, и почти весь день Дэйм держался рядом с ними, и тащил мешок Даны, и с ним было здорово и легко. Ивик чувствовала, что Дэйм как будто не только брат Ашен, но их общий брат. А в другие дни ей хватало девчонок из своего сена.
   Вечерами она теперь тоже сидела у общего костра. Костров вокруг было много, сколько видел глаз -- всё заполнено огнями, тёмными силуэтами палаток, всюду гомон голосов, музыка. Дана прижимала к плечу скрипку, глядя в пламя чёрными, огромными, как ночное небо, глазами. Квиссаны замирали от её музыки -- все они умели чувствовать, все могли оценить это звёздное чудо. Потом снова дребезжали струны разбитого клори, и квиссаны пели по очереди или хором -- будто не напелись в дороге, за день:
  
   Сомкнулись полярные льды,
   Белое пламя.
   Лучи незнакомой звезды
   Сияют над нами...
  
   Больше всех пела Скеро, но это не мешало Ивик, не раздражало. Исполнение посредственное, зато песни она подбирала прекрасные. Скеро стоило послушать -- и её слушали так же, как Дану, затаив дыхание. Ещё хорошим клористом был Марро, голос у него был низкий, будто взрослый уже, а клори в его руках отзывался не простеньким аккомпанементом, а настоящим сложным соло-ритмом. Ему тоже часто отдавали инструмент. Играли и другие. Больше половины квиссанов знали, с какого конца браться за клори.
   Ивик иногда уходила, чтобы разыскать Марту. Марта, конечно, не снизойдёт до дружбы с какой-то там первокурсницей, Ивик это понимала. Но Марта была совершенством. Такая сильная, но в то же время добрая, не то что Скеро. И не воображает из себя, и не лезет в центр внимания. Ивик ночью, забравшись в спальник, закрывала глаза и представляла, как во время тренировки на них нападают дарайцы, и вот бой, и Марта ранена, а она заслоняет Марту собой и сражается с нелюдями, а потом вытаскивает её на Твердь, перевязывает ей рану... или наоборот, это даже ещё лучше: она, Ивик, заслоняет Марту собой, и её ранят, а Марта потом тащит её на руках, и перевязывает индивидуальным пакетом, и говорит: "Потерпи". Воображать всё это было необыкновенно приятно. Снова и снова хотелось представлять, как руки Марты прикасаются к тебе, стаскивают тельник, накладывают бинт... боль, правда, Ивик ухитрялась выносить за скобки. Боль всё равно не представишь толком.
   Ей всего-то и надо было -- посидеть рядом с Мартой, полюбоваться ею. Совершенство же. Даже трудно поверить, что существуют настолько красивые люди. Ивик ничего не говорила девчонкам, да и что тут скажешь... лишь изредка она позволяла себе вздохнуть: "Марта иль Касс... бывают же такие классные гэйны!" Остальные её чувств не разделяли, но хоть не возражали, так что можно было изредка эти чувства высказать -- и на том спасибо. А вечером -- вечером всё равно никто не заметит, что она отошла от костра. Ивик разыскивала сен иль Касс и подсаживалась к третьекурсникам, никто не обращал на неё внимания, вот и ладно. Третьекурсники -- они совершенно другие, как заметила Ивик. Взрослые. И ещё -- они были похожи друг на друга и держались как одна семья. У нас всё не так, думала она. Мы -- каждый сам по себе. Группками. Я с Ашен и Даной. Скеро с поклонниками. Мальчишки кучкуются между собой, мы с ними почти и не общаемся. А эти -- эти сидят вокруг костра тесно, смотрят друг другу в глаза, и все разговаривают громко, и все смеются. Родные братья и сёстры. Никто не отходит в сторону, и все они будто составляют единое целое, все объединены общей тайной, скованы общей цепью, и отсвет этой тайны -- на лице каждого иль Касс.
   И Марта среди них -- отмеченная той же печатью, но самая красивая, самая сильная... лучшая из лучших.
   "Почему у нас не так?" -- подумала Ивик. Внезапно взгляд Марты упал на неё.
   -- Эй, Ивик! Иди сюда!
   Она меня помнит! Она помнит моё имя! Ивик пробралась ближе к костру.
   -- Ивик, а сыграй-ка ты! -- Марта сунула ей клори. -- Ребята, слушайте, она может!
   Ивик онемела от волнения. Села напротив Марты.
   -- Помнишь, ты пела про сестру? Вот эту сыграй.
   Ивик сглотнула. Это была её собственная песня! Неужели правда Марте -- Марте! -- понравилось? Ивик вдруг показалось, что нет ни костра, ни квиссанов, ничего нет, а вокруг весело кружатся звёзды в хороводе, и она -- где-то в небесных сферах. Пальцы её легко пробежали по струнам.
   Голос сначала дрогнул предательски. Ивик на мгновение снова осознала, что сидит в центре чужого сена и что все смотрят на неё. Это было невыносимо. Но Марта рядом! Её нельзя подвести, нельзя спеть плохо! Голос Ивик зазвенел и взлетел в высоту, и на мгновение у неё ещё мелькнула гордая мысль, что так Скеро не споёт никогда.
  
   Твои глаза -- как океан,
   Как бесконечность.
   Твоя улыбка, мой обман.
   Твоя беспечность.
   Твоя прозрачность -- свет свечи
   Во тьме предвечной.
   И я молюсь, склонясь в ночи
   Пред этой свечкой...
  
   Ивик вдруг поняла, о ком это сочиняла. А ей думалось -- может быть, песня о Дане. Дана, она такая -- хрупкая и прозрачная, иногда Ивик ощущала, как сильно любит её. Или о ком-то воображаемом, несуществующем. Но сейчас -- сейчас она пела об одном определённом человеке.
  
   Иди за мной, моя сестра,
   Зовут, ты слышишь?
   Ты видишь -- небо, нам пора,
   Огонь всё ближе!
   Вот он сверкает, золотой,
   Над миром спящих,
   Вот ты -- за огненной чертой,
   Всё дальше, дальше...
  
   Ивик задохнулась. Неужели можно вот так прямо, глядя в лицо, в прекрасные, почти чёрные в ночи глаза под волнистой чёлкой, спеть эти слова?
  
   А мне твой облик на земле --
   Как в небе просинь.
   И я рисую на стекле
   Твой лёгкий профиль...
  
   Ей говорили "здо?рово", хлопали по плечу, налили чаю в колпачок, забрали клори, и кто-то по другую сторону костра уже пел частушки. Марта не смотрела на неё, хохотала и что-то говорила громко. Ивик осторожно выбралась из круга -- она не хотела сейчас быть среди людей. Она легла на спину, земля была холодна, но это ничего -- звёзды отразились в глазах Ивик, и она медленно, невесомо плыла среди светил, не выходя в Медиану, и небо с землёй были равны и едины.
  
  
  
   -- Ивик? Поди сюда.
   Она подошла. Чен сидел на земле, скорчившись и обняв руками правую голень. Меро наклонилась над ним, щупала ногу.
   -- Надо дойти, -- сказала она, -- на привале тебя заберут, но отсюда никак. Дотянешь?
   -- Дотяну, -- пробормотал Чен, -- наверное.
   -- Ивик, ты останешься с ним, -- сказала Меро, -- сделаешь повязку на голеностопный сустав. Это сильное растяжение, но идти он сможет. Медленно. Ты отвечаешь за него.
   -- Есть, -- сказала Ивик бодро. Медленно? Ну и отлично. Не придётся напрягаться, чтобы успеть за всеми. Отдохнуть можно заодно. Она даже подозревала, что Меро специально выбрала её, чтобы дать возможность идти потише.
   -- Отсюда ещё восемь километров, всё время держитесь главной дороги. Да, пакет свой не трать, -- Меро вынула из своей сумки индивидуальный пакет, протянула Ивик.
   Девочка присела на землю. Стянула носок с ноги Чена. Ступня была грязная, лодыжка слегка опухла. А не вывих ли, подумала она. Меро виднее, впрочем. Ивик содрала обёртку с пакета и начала бинтовать. Чен морщился, но молчал.
   -- Как ты умудрился-то? -- спросила она.
   -- В яму ступил ногой, -- буркнул мальчик. Ивик сочувственно кивнула. Чен был вроде неё самой -- размазня, задохлик. Удивительно, как это с ней до сих пор ничего не случилось. На Полосе падала, синяки набивала, но ничего такого, что бы её вывело из строя.
   Ивик наложила толстую восьмиобразную повязку, закрепила конец бинта. Полюбовалась, как у неё получилось -- аккуратно и плотненько. Снова натянула на эту повязку носок и ботинок, зашнуровала.
   Где-то далеко впереди первые отряды уже выходили на дорогу.
   -- Пойдём и мы потихоньку, -- сказала Ивик. Уцепившись за неё, Чен поднялся.
   -- Ну как, можешь ковылять? Держись за меня.
   -- Я сам пойду, -- хмуро отказался он. Заковылял, чуть прихрамывая, рядом с Ивик.
  
  
  
   Во главе колонны шли самые старшие, выпускники, затем первый курс, второй, и замыкал всё это дело третий. Ивик с Ченом брели по обочине, дорога здесь была накатанная, для грузовиков, а отряды один за другим обгоняли их, и это было забавно. То гремела удалая песня -- у старших мальчишки забивали всё своими басами, у младших у всех голоса были одинаковые, звонко-детские. То кто-нибудь один читал молитвы по чёткам, и отряд бормотал продолжение. Одни громко хохотали, другие шагали молча.
   Наконец Ивик и Чен остались одни на дороге. Идти казалось Ивик на удивление легко -- наверное, потому, что не надо было спешить. Мешок и автомат, конечно, давили, но с этой тяжестью она давно сроднилась. У Чена весь груз забрали. Ивик начала замечать лес вокруг, природу -- в строю не очень-то по сторонам смотришь, не до того, надо держать темп. А сейчас они будто погулять вышли.
   Лес здесь совсем не такой, как дома. Дома -- пышный, ярко-ядовитый, непролазно-густой, с широкими листьями, резкими запахами, свисающими лианами. Здесь -- суровый и бедный. Тёмные острые верхушки елей, изумрудный мох, серые камни, неяркая листва. Хорошо здесь, только страшновато. Ивик нащупала "Дефф" в кобуре -- он-то заряжен, если что. Если, например, медведи. К большой колонне они не подойдут, а на двоих могут и напасть.
   Впрочем, медведи не самое худшее, их Ивик и не боялась. Подумаешь. Есть же оружие. Но Медиана везде, и хотя постоянных Врат поблизости нет, кто знает, откуда дарайцы могут внезапно появиться.
   -- Чен, а тебе хоть "Дефф" оставили?
   -- Конечно, -- мальчик похлопал по кобуре на своём ремне. Ивик кивнула.
   -- Я так, на всякий случай. Слушай, а ты ведь тоже из северных мест родом?
   -- Да, я недалеко отсюда вырос. В Шире.
   -- Мне так непривычно здесь, -- призналась Ивик, -- у нас всё по-другому дома. Цветы яркие, листья широкие... небо синее.
   -- У нас всё похоже, -- сказал Чен, -- но я был на море, знаю, как там. Я бы хотел на юге пожить.
   -- Я тоже ездила на море, с родителями, -- сказала Ивик, -- на курорт. Ты тоже с родителями?
   -- Не. Я в оздоровительный лагерь ездил. Когда маленький был.
   -- Ты болел?
   -- Да не то чтобы... -- Чен смутился, -- я простывал то и дело. И астма была. До того лагеря, а потом всё прошло.
   -- Я тоже в детстве болела часто, -- сказала Ивик, -- а как прошло? Что ты там делал?
   -- Там... знаешь, мы там все были такие... хлюпики. Жили в палатках. Мне было пять лет, когда первый раз туда попал. Утром нас выгоняют рано, в одних трусах, а холодно так. И в воду сразу. А вода такая... это весной было. Ледяная вода. Искупались, потом по берегу бегом километр. В день четыре или пять раз окунались. В ручной мяч играли, тренировка по бегу, по прыжкам, по трайну. Походы вдоль берега раз в три дня. Готовили на кострах. В общем... первые дни я думал, что умру, ревел. Там многие ревели. А потом... как-то хорошо стало. Я туда ещё три раза ездил. И болеть перестал вообще. Ты знаешь, нас так гоняли, и в воду эту холодную запихивали, а ведь никто не простудился, ни один. Даже насморка ни у кого не было. Дома-то мама следила, чтобы я ноги не промочил, от сквозняков прятала.
   -- Классно, -- сказала Ивик, -- меня тоже в школе на оздоровительную программу записали. В группу общефизической подготовки. И холодной водой заставляли обливаться. Хотя я не так уж сильно болела.
   -- Я сильно, -- признался Чен, -- мне таблетки давали, гормоны, я от них толстый был. А после лагеря перестал принимать.
   -- Ты? Толстый? -- Ивик взглянула на Чена, такого худенького, похожего на воробья. Он был пониже Ивик, вообще, наверное, самый маленький в сене из мальчишек. Тёмно-русые волосы мягкие и всегда чуть встрёпаны, за причёску ему часто делали замечания.
   -- Я потом похудел. Это от таблеток было, -- объяснил Чен.
   Он тоже посмотрел на Ивик, и на мгновение девочка задохнулась, разглядев глаза Чена. У него, оказывается, очень красивые глаза. Большие, серые, в тёмных ресницах. Скеро бы, наверное, сказала "как у девчонки", но Скеро просто дура. И взгляд у него такой, как будто он всё-всё понимает. Ивик поспешно отвернулась.
   Вдруг ей пришло в голову, что Чен -- всё-таки мальчик. Конечно, он не такой... не такой, как Верт или Марро. Или там Дэйм. Не "настоящий мужчина". Но всё равно -- мальчик. И они с Ивик похожи во многом. И могли бы, наверное, дружить... Ивик слегка покраснела. Только он ведь никогда не скажет ей "давай дружить". И записочку не напишет, как вот Ашен пишут некоторые. Потому что она -- некрасивая. И не настоящая женщина. И никому она не нужна... А ну их, эти мысли... Ивик сказала:
   -- Я тоже болела часто и не думала, что меня возьмут в гэйны. Я так удивилась...
   -- И я, -- признался Чен. -- Но, говорят, берут тех, кто что-нибудь сочиняет. Я сочинял стихи. Не настоящие, конечно. Я и не думал, что из-за них в квенсен попаду. Это всё Медиана. Сама знаешь, на Тверди мы плохие бойцы. На Тверди вон гэйн-вэлар. А мы должны в Медиане... А там фантазия нужна.
   -- А ты обрадовался, когда тебя взяли в квенсен?
   -- Я-то? Конечно.
   -- Я тоже обрадовалась, -- сказала Ивик. Чен споткнулся, схватился за её плечо.
   -- Ты устал? Давай посидим немножко.
   -- Давай, -- согласился Чен. Они уселись на камень, заросший белёсым мхом. Лес тихо шумел. Голосов больше не было слышно, только слабый шорох ветра в верхушках елей. Покой, так хорошо знакомый Ивик по родным лесам, снова сладко обволакивал сердце. Внезапно протяжный, душу раздирающий звук, похожий на полёт фугаса, раздался в лесу. Ивик невольно схватилась за кобуру.
   -- Это вайш, -- засмеялся Чен, -- ты не знаешь, что ли? Вайш, птица такая. Не бойся.
   -- Тьфу ты, -- пробормотала Ивик.
   Тот же протяжный таинственный голос мелко закудахтал: у-ху... у-ху...
   -- Вайш, он гадает. Вайш, скажи, сколько лет я проживу? -- спросил Чен. Птица внезапно замолчала.
   -- Глупости, -- сказала Ивик.
   -- Конечно, глупости, -- согласился Чен, -- в прошлом году как-то накудахтал мне восемьдесят шесть лет. Пошли дальше?
  

Часть третья

Бунт

  
   Кто здесь есть богатый -- ответь,
   Как серебро превращают в медь,
   Как выворачивают нутро по дороге в рай,
Как добро превращают в плеть.
   Как наутро легко смотреть
   На то, как изящно танцует смерть
   На горячей дороге, ведущей в рай,
   И даже пытается что-то петь.
   О. Арефьева
  
   Музыка прекратилась. И только теперь Дана с удивлением поняла, что у неё устали руки.
   Положила скрипку и смычок на мох, встряхнула кистями, тонкими длинными пальцами.
   Пока играешь, не помнишь, где ты, почему. Дана импровизировала. Это было состояние, сравнимое со сном. Так во сне бывает -- что-то видишь, а что именно, неизвестно, остаётся лишь впечатление, настроение. А однажды в детстве она играла и внезапно очутилась в незнакомом месте, под серым небом, среди серых камней. Она очень испугалась тогда. Но ей было уже лет семь, и про Медиану она знала. И смогла как-то вернуться.
   Потом, на комиссии, говорили, что у неё очень высокое сродство к Медиане. Уникальное. Таких, как она, -- один человек на миллион.
   Дана взглянула на экранчик наручного келлога -- он показывал время. Ничего удивительного, что устали руки, она дольше обычного играет. Без передышки, без единой паузы. Пора домой, обедать. Моника будет ждать. Дана вдруг вспомнила, о чём она думала, пока текла музыка. О чём играла.
   Скала и море. И опять она дошла до самой высокой точки отчаяния, до понимания, что так уже не будет НИКОГДА.
   Слово "никогда" в её жизнь вошло, когда ей было восемь. До того Дана вообще не задумывалась о смерти.
   Девочка положила скрипку в футляр, выбралась на тропинку.
   Дома у Ильша и Моники упражняться нельзя. У них соседи: с одной стороны -- старушка, с другой -- грудной ребёнок и ещё двое малышей бывают на выходных. Они столько музыки не выдержат. Ей-то не надоедает пилить одно и то же. Пилишь, пилишь, повторяешь, пока не добьёшься гладкости, пока пальцы не запомнят все переходы, а в голове в это время скользит что-нибудь -- бездумное, лёгкое состояние, словами не передать. Дана вообще редко думала словами.
   Но, наверное, слушать её экзерсисы не очень приятно. Дана уходила играть в лес. Здесь она никому не мешала. И ей никто не лез под руку.
   Девочка пробиралась по лесной тропинке, бесшумно, издали её невозможно было и разглядеть, в лес Дана всегда надевала рабочую форму -- она удобная -- и "Дефф" привешивала на пояс. Мало ли что? Тут и лиганы могут встретиться, и гигантские змеи, и курты -- они безобидные, но у них бывает бешенство. Детей в лес одних не отпускали. Дану отпускали с оружием.
   Она вышла на просёлочную дорогу. Музыкальное состояние вновь овладело ею --ни единой оформленной мысли в голове, лишь бродит то, что нельзя выразить словами. Одновременно Дана видела внутренним взором множество вещей. Ивик -- недавно получила от неё письмо, уже хочется увидеться, скорее бы. Квенсен -- и по квенсену успела соскучиться, хотя половину каникул там прожила, пока друзья отца не пригласили у них погостить. Дэйм -- он часто появлялся в её мыслях. Она не знала, как относится к нему. Дэйм просто БЫЛ. У него крепкие, будто стальные руки, крупные ладони, глаза чёрные и блестящие. Он смущался сильно, когда оказывался рядом с ней. Он брат Ашен... и Ашен ей тоже не хватает. И тут Дана снова вспомнила то, что было в музыке. Скала и море.
   Обидно, что об отце так мало чётких воспоминаний. Вот как его не стало -- это врезалось в память во всех подробностях. Моника пришла за ней в школу утром и увела к себе. Дана у неё играла. Потом Моника сказала: "Данни, твой папа уехал". Она плакала, недоумевала -- куда уехал? Почему ничего ей не сказал? Потом ей объяснили, что папа умер, что его нет. Не будет больше. Дана ещё не могла понять -- если он умер, то почему его не хоронят? Похороны бывают с музыкой, торжественные, все идут на кладбище, священник служит над могилой. Потом уже ей объяснили... во дворе кто-то. Дана сначала не поверила, побежала к Монике, но та подтвердила. Да, это страшное слово -- правда. Папа не просто умер. "Понимаешь, девочка, -- сказала Моника, -- в жизни случаются страшные вещи. Трагические ошибки". Моника считала, что это ошибка. Кто-то по ошибке решил, что папа -- враг Дейтроса. Поэтому его посадили в тюрьму, а потом убили. "Расстреляли". Дана никогда не произносила мысленно этого слова, оно было ей омерзительно, как скрежет железа по стеклу.
   А о папе она очень мало помнила. Но всё -- хорошее. Скалу -- во всех подробностях, остальное -- смутно. Вроде бы они много разговаривали, гуляли. Было чудесно. Кажется, папа с ней играл в какие-то игры. А вот скала -- это было на море, а уж как, почему? Они отдыхали там вместе? Или там была папина семинария, и он забрал её на каникулы?
   Папа разбудил её утром, и они шли по дороге. И потом лезли на скалу. Дана пыхтела, спотыкалась, а отец страховал её сзади и поддерживал. И подбадривал: "Давай, ещё немножко! Давай, ты сможешь!"
   И в конце концов вылезли наверх, на маленькую такую площадочку. В лицо дохнул ветер, пахнущий солью, во всю ширь раскинулось море, из синей воды взмывал красный, рдеющий диск солнца, и стояло зарево на полнеба. Отец положил руку Дане на плечо. И вдруг начал петь: "Славьте Господа, ибо Он благ, ибо вовек милость Его".
   И вот этот миг Дане запомнился как небывалое, невероятное счастье, и он как раз был противоположностью "никогда", он был "всегда". Теперь Дана не представляла даже, где её искать, эту скалу. И отца давно не было в живых. Но и рассвет, и море, и тепло отцовской руки, и голос его -- всё осталось. Когда Дана думала об этом, ей казалось, она понимает, что такое Вечность.
  
  
  
   Ильш и Моника -- оба в касте медар. Он работал хирургом в городской больнице. Возвращался поздно. Она была переводчицей, работу всегда брала на дом, ещё преподавала триманские языки в академии. Моника знала пять языков -- дарайский и четыре триманских: английский, русский, немецкий, испанский. Четверо их детей давно выросли и разъехались в разные концы. Ильш и Моника были старше отца Даны, но дружили с ним много лет.
   Дане нравилось бывать у них дома. Там всё казалось неуловимо особенным. Тонкостенный чёрно-зелёный чайный сервиз, натюрморт на стене, запах как в библиотеке, в гостиной три высоких, от пола до потолка, стеллажа с книгами -- половина из них на незнакомых Дане языках. Она к концу первого курса с трудом разбирала дарайские тексты, об остальных пока и речи не было. Хотя откуда Дане знать, как выглядит обычный дом и как -- особенный? Своего дома у неё не было с пяти лет, с тех пор как отец перешёл в хойта, и не помнила она о доме совсем ничего. И о маме -- ничего... почти. Так, что-то тёплое, щемящее. "Домом" в её понимании был вирсен, потом тоорсен, ряды аккуратно застеленных коек, вышитые руками девчонок покрывала -- на каждом свой узор.
   Это её не расстраивало. Она привыкла.
   А может, дом и правда необычный. Таких, как Моника, ведь немного. Она умная, образованная, столько повидала. Ильш с головой уходил в свою работу, появлялся ненадолго, душой этого жилища была хозяйка. Моника в молодости бывала в Дарайе -- она не распространялась, зачем. Но теперь Дана понимала недосказанное, ведь с Дарайей нет никаких отношений, торговли, дипломатических или там научных связей. Дейтрин если и может оказаться в Дарайе -- то либо нелегально, либо в плену. В плену Моника, к счастью, не была. Да из плена и не возвращаются.
   Моника не жила в Дарайе подолгу, не внедрялась как агент. Выполняла отдельные поручения. И на Триме ей случалось работать, и не в одной стране. Сейчас её никуда уже не посылали. Она сидела на месте и переводила триманскую художественную литературу.
   -- Послушай только, Дана! -- говорила она, оторвавшись от компьютера. -- Какой чудесный писатель! -- И читала вслух кого-нибудь из тамошних авторов.
   Дана с удовольствием копалась в старых альбомах фотографий, в древних книжках, частью на Старом Дейтросе ещё изданных. Однажды из нижнего отделения шкафа выскользнул яркий, глянцевый том, очень толстый, полный красочных картинок. Все надписи -- по-дарайски. Дана, помучившись, разобрала заглавие: "Каталог рассылки. Фирма "Источник"".
   Она полистала каталог -- там были сфотографированы разные предметы, подписаны их названия и какие-то цифры. Спросила Монику, что это такое.
   -- А-а, это из Дарайи подарочек. Надо же, ты откопала, а я думала, что выкинула его давно. В общем-то, это нехорошая вещь, её нельзя привозить было. Это каталог, по которому они делают покупки. Ну вроде как у нас на Базе берут что-то нужное, только за деньги. Знаешь же, что такое деньги?
   Конечно, Дана знала. Деньги существовали в Дарайе, на Триме и ещё в некоторых мирах. Они мешали и разобщали людей. Если у человека мало денег или нет совсем -- никто ему не даст еду, одежду, не станет лечить. Если много -- будь он хоть идиотом, всё равно его все будут уважать. Это было несправедливо и нечестно.
   Но от каталога невозможно было оторваться. Вещи из него показались Дане сказочным великолепием. Можно было воображать всяких древних принцесс и королев, которые сидели на этих диванах, носили эти одежды... Дана вообще любила читать про старые времена, дохристианские, когда ещё были на Дейтросе вожди, короли, дамы в длинных сверкающих платьях. Тогда жизнь была благородная, не скучная, как сейчас.
   Дана попросила у Моники разрешения забрать этот каталог с собой -- раз уж он Монике не нужен. Та согласилась, но велела никому его не показывать, потому что вряд ли в квенсене допустимо держать такую вещь.
  
  
  
   Ивик уныло смотрела на слепую, сплошь заливаемую водой поверхность оконного стекла. Ливень не прекращался с утра. Да что там, он уже неделю не прекращался. С зарядки квиссаны возвращались мокрые насквозь, переодеваться приходилось на бегу, сушилки были забиты. На полевых занятиях и кроссах земля чавкала и разъезжалась под ногами, а дождь словно стремился слепить всё, что есть в мире, в единый скользкий мокрый ком.
   Сейчас они по крайней мере сидели в сухом помещении.
   -- Ивенна!
   Она вскочила, осознавая, что совершенно не слышала последней фразы преподавательницы. Сердце сжалось от ужаса, до того сильного, что Ивик не разобрала и следующих слов Лайзы иль Нуши.
   -- Что? -- глупо переспросила она.
   Сухонькая, облачённая в претенциозный ярко-алый костюм преподавательница простёрла руку с указкой, остриём целясь Ивик в лицо, словно намереваясь нанести удар. Жесты у неё всегда были чересчур патетические.
   -- Потрясающая бездуховность и бездарность! И эти люди собираются определять будущее Дейтроса! И это на вас возложена великая ответственность -- нести свет искусства нам, убогим! Полное отсутствие интереса к величию предшественников! Поп-культура, вот что вы будете создавать. Беспомощная дарайская жвачка! Великие гэйны прошлого по крайней мере были образованными людьми, они интересовались хоть чем-то, кроме самих себя!
   Лицо Ивик горело. Она до глубины души ненавидела иль Нуши, её идиотский предмет -- родную литературу, великих гэйнов прошлого вообще и Катрана, о котором шла речь, в частности.
   -- Сядьте. Минус два! Итак, продолжим! Иль Катран, величайший поэт Старого Дейтроса, не имеет ничего общего с обывательщиной, конформизмом, он всецело отдаётся идее великой вселенской Гармонии и всеобъемлющей целесообразности Бытия. Его творчество полно ощущением Возвышенного, Непреходящего, Вечного, -- чувствовалось, что каждое второе слово у Лайзы с большой буквы. -- Правда, устремление художника к нездешнему Совершенству не отражено в содержании его произведений, но форма, рождённая разумом Поэта, столь безупречна...
   "Минус два", с тоской думала Ивик, теперь придётся учить всю эту тягомотину наизусть и отвечать, да ещё когда у литераторши найдётся время. А у неё никогда нет времени, она слишком возвышенна, она вся в искусстве! "Это вам нужно, а не мне", вспомнила Ивик, и её скрутило от ненависти.
   В последнее время казалось, что литература стала главным предметом на втором курсе. Хотя она и была-то всего два раза в неделю. Ивик смотрела на Лайзу иль Нуши, не в состоянии воспринять ни единого её слова. Вычурный, в ателье сшитый костюм литераторши костром пылал перед глазами. Из костра торчала увядшая длинная шея. Маленькая головка с медными крашеными волосами, подстриженными под горшок, вертелась на этой дряблой шее, напоминая голову уродливого грифьего птенца. Сходство довершал большой крючковатый нос.
   Спасительный мелодичный звон донёсся с колокольни. Нуши прислушалась, застыв вполоборота.
   -- Урок окончен, дети мои! -- объявила она. Ивик с облегчением вскочила, побросала учебники в сумку. Ашен с сочувствием взглянула на неё.
   -- Опять тебе отрабатывать. Эта Нуши...
   -- Сука, -- отозвалась Ивик, -- а ты куда сейчас?
   Литература была последней, и до тренировки оставался ещё целый час.
   -- Мы с Рейном договорились, -- ответила Ашен. Ивик кивнула и отвернулась. Не в первый раз. В последнее время они с Даной, можно считать, не общались с Ашен. Вроде бы надо радоваться тому, что у подруги появился свой парень. Друг Дэйма, его брат по сену, Рейн. Он и Ашен дружили с лета, ещё с похода. Но... получается, что Ашен уже и не с ними. У неё своя жизнь.
   Ладно хоть Дана ещё осталась. Настоящая подруга. Верная. Единственная.
   -- Пошли на чердак? -- Ивик обернулась к Дане. Та чуть покраснела.
   -- Я бы пошла, Ивик, но ты же знаешь, что? у меня по тактике... мне вчера Аскин сказал, если я не сдам сегодня, то зачёта не будет вообще.
   -- А ты готовилась, что ли?
   -- Почитала маленько, -- вздохнула Дана.
   -- Ну ладно, шендак тебе в суму* [* Соответствует нашему выражению "ни пуха ни пера".], -- сказала Ивик. Забросила сумку на плечо. Остановилась -- на выходе из класса стояла Скеро, как всегда, окружённая небольшой толпой. Какая она красивая всё-таки, подумал кто-то внутри Ивик. Кто-то посторонний, не имеющий к ней ни малейшего отношения. Для этого "кого-то" Скеро была красавицей, ею можно было любоваться -- ладная девчонка, подтянутая, фигуристая, крупноватые, но правильные черты лица, из-за уха на щёку выбиваются светлые завитки. На губах ухмылка. Видимо, радуется тому, что Нуши опять пропесочила Ивик. Ну вот ещё, одёрнула себя Ивик, это ты бы радовалась. Да, с раскаянием подумала она, я бы на седьмом небе была от радости, если бы Нуши наорала на Скеро и обозвала её бездуховной бездарностью. Только на Скеро Нуши не орёт, Скеро она обожает, и ведь есть за что. Ивик опустила глаза и хотела было незаметно прошмыгнуть мимо. Обычно это удавалось, Скеро уже давно не трогала её. Но сейчас она громко сказала:
   -- Интересно, до каких пор кое-кто будет тянуть сен назад по всем показателям?
   Ивик остановилась, чувствуя, как горячая волна заливает лицо. Надо было не обращать внимания, подумала она. Пройти мимо. Прямо же тебя не окликнули. А теперь придётся отвечать.
   Она ощущала странное спокойствие внутри. Хотя нападки Скеро явно было несправедливыми. Нуши на каждом уроке кому-нибудь влепляла минусовые оценки. И вообще Ивик не была худшей, тем более в теоретической учёбе. Серединка на половинку, но уж показатели сена она никак не портила.
   Наверное, в прошлом году такое обвинение вызвало бы у неё истерику -- откровенная ведь клевета, тупой наезд с целью её довести и потешиться всей компанией, и прекратить это Ивик бессильна.
   -- Скеро, -- сказала она почти не дрожащим голосом, -- почему бы тебе не оставить меня в покое?
   -- А я не могу оставить тебя в покое, -- подчёркнуто спокойно заявила старшая, -- видишь ли, я отвечаю за сен. Это моя обязанность. И ты -- моя сестра по сену.
   Упаси Боже от таких родственничков, подумала Ивик.
   -- Ну и что ты хочешь от меня?
   -- Наверное, чтобы ты стала нормальным человеком.
   -- А я что, ненормальный? -- Ивик начала заводиться. Скеро это уловила, и ей явно понравилось.
   -- А ты как считаешь?
   -- Я считаю, я нормальный человек. И если тебе нечего сказать, отвяжись от меня, пожалуйста, раз и навсегда!
   Народ вокруг слегка зашумел, Рица, стоявшая рядом, фыркнула. Ивик уже говорила на повышенных тонах. Скеро продолжала так же ровно:
   -- С тобой никто, кроме Даны, общаться не хочет, а Дана тебя терпит из жалости, и только. Да ты ещё и учишься кое-как, могла бы постараться. О чём ты вообще думаешь, интересно?
   -- О том, что ты -- сволочь, -- не выдержала Ивик. Из-за спины Скеро появился Верт. Он был уже официально "её парнем", они целовались, ходили вместе.
   -- Кажется, тебя никто не оскорблял, цыпа?
   Ивик почувствовала, что сейчас разрыдается и убежит. Шагнула к двери, но Верт поймал её за руку и закрутил кисть за спину. Раньше, чем она вспомнила, как в трайне учили освобождаться от захвата.
   -- Ну-ка извинись сначала, -- потребовал он.
   Скеро снисходительно смотрела на неё своими красивыми зелёными глазами. И молчала. Ивик тоже молчала. Не будет она ничего говорить. Самое худшее -- дадут в морду, подумаешь... хотя боязно, если уж честно. Но и сказать сейчас "извини" было полной потерей лица.
   -- Я жду, -- напомнил Верт.
   -- Если бы я была виновата, я бы извинилась, -- сказала Ивик.
   -- А по роже не хочешь? -- поинтересовалась Скеро. У Ивик потемнело в глазах. Пнуть Верта в голень... Но ведь всё равно скрутят, будет драка, потом всех посадят... Внезапно захват исчез. Ивик встряхнула освобождённой рукой. Прямо на них шла куратор сена, Меро иль Лав.
   -- Скеро, надо срочно решить с участием в Дне Памяти...
   Ивик выпустили. О ней забыли. Компания Скеро пошла во главе с куратором по коридору, громко обсуждая этот самый День Памяти. Меро ничего не заметила. Или сделала вид, что не заметила. Ну и ладно. Ивик опёрлась ладонями о подоконник. Хотелось подтянуться и сесть, но сидеть на подоконниках нельзя. Она ощущала странную слабость в ногах. Ей было плохо, физически. Весело галдящая толпа удалялась по коридору. Вот они -- сен. Они -- все вместе, дружная, весёлая компания, квиссаны, без пяти минут защитники Дейтроса. Им здесь хорошо, они на своём месте. А она...
   Никчёмность. Вообще никто. Дело даже не в том, что она отстаёт по физической и боевой. С ней никто не хочет общаться. Скеро как всегда бьёт точно в цель, угадывает слабое место. Даже Ашен... Ашен -- нормальный человек, в отличие от них с Даной. И она уже считай что не дружит с ними. Ей не до того. Да, у Ашен любовь, но, может быть, причина ещё и в том, что она наконец-то разочаровалась в Ивик, разглядела, какая Ивик ненормальная.
   А Дана, наверное, и правда -- только из жалости её терпит...
   Хотя нет. Дана -- нет. Дана -- тоже не такая, как эти все. Она могла бы стать "такой", но ей не дали. У неё убили отца. Так что Дана всё понимает. Смотрит на вещи так же, как Ивик.
   Это по дейтрийским меркам и Скеро, и её компания, и Ашен -- нормальные и правильные. Будущие солдаты. Из них даже не надо делать душевных калек и фанатиков, они уже готовенькие. Господи, какой же она была дурой, ещё радовалась, что попала в этот гадюшник!
   На чердак, решила Ивик. Сумку в класс можно потом занести. Сейчас, пока немного времени есть, -- на чердак.
  
  
  
   На чердаке тренты -- пыль и полутьма. Они здесь ничего не трогали, не меняли -- чтобы ни у кого не возникло подозрений. Впрочем, Дану с Ивик не удручали ни пыль, ни беспорядок, ни снующие пауки, ни наваленные доски и мусор в углу. Ашен раньше всё пыталась устроить на чердаке "уютный уголок" -- но с начала этого года она здесь не появлялась.
   Подумав об Ашен, Ивик ощутила горький комок в горле. Конечно, чего-то подобного следовало ожидать. Кто родители Ашен? Те же самые дейтрийские фанатики. Ещё и знаменитые гэйны. И Ашен их обожает, не то что Ивик своих -- Ивик-то вообще всё равно, что родители думают, лишь бы к ней не цеплялись.
   И всё равно жалко. Была подруга -- и нет её. Это даже предательством не назовёшь, ведь Ашен ничего такого не делала, просто отдалилась и не общается. Она и всех остальных в упор не замечает, никого, кроме своего Рейна, не видит. Лучше уж вовсе не выходить замуж, с ожесточением подумала Ивик, если из-за любви надо бросать всех друзей и всё, что тебе было дорого.
   Она с усилием потянула на себя одну из досок, сваленных в беспорядке под окном. Под сдвинувшейся доской обнаружился непрозрачный пакет. Ивик села с ним ближе к свету, устроилась поудобнее.
   Если про этот пакет узнает кто-нибудь из начальства -- скорее всего, их с Даной отправят в Верс. Это страшно. Но и жить так, как раньше, -- зная теперь уже обо всём, -- Ивик не могла.
   В пакете был каталог фирмы "Источник", привезённый Даной с каникул. И "Письмо незнакомому брату", это уж точно запрещённая вещь.
   Ещё там лежал маленький альбом с фотографиями -- Дана и её отец, весёлый хойта с блестящими серыми глазами. Дана крошечная, с тёмными кудряшками, глазастая. Её отец в облачении диакона, возле какой-то церкви. В гражданской одежде, только с белой лентой, символизирующей духовное звание, с Даной на руках. В группе семинаристов. А вот он помоложе, в парадной форме гэйна. Он же с матерью Даны, тоже совсем невысокой, тоже большеглазой. Ивик подолгу рассматривала эти фотографии -- и даже лучше, если без Даны.
   У неё самой таких фоток не было и быть не могло, потому что никто в жизни не смотрел на неё таким взглядом.
   Нет, родители, конечно, тоже её любили. Безусловно. Но как-то не так. Таких удивительных отношений, такой близости между ними не было.
   Дане повезло. Отец видел в ней личность. Человека. Не объект воспитания, немощный и безмозглый. Не свою собственность. Это же сразу угадывается, хотя бы по тому, как он держит Дану, как смотрит на неё.
   Но его убили. Перед смертью, наверное, ещё и пытали. Об этом не болтают, но слухи всё равно просачиваются, по слухам в Версе такое возможно. А скорее всего, в этой организации происходит гораздо больше страшных вещей, чем мы все представляем. Вот и в "Письме незнакомому брату" то же самое говорится.
   Ивик листала альбом, жадно вглядываясь в лицо погибшего хойта. Всё его преступление состояло в том, что он думал не по указке, не так, как положено. Он никого не предал, не принёс зла. Всего лишь пробовал осознать Бога. Как мог, по-своему. Но конечно, мнение нашей Церкви по всем вопросам единственно верное, и отступника надо не просто отстранить от работы -- его надо убить.
   А ведь я знала об этом и в прошлом году, подумала она. Мы знали. И нас ничего не смущало. Ну и что, ну расстреляли у подруги отца... В прошлом году, впрочем, у нас не было ни минуты спокойной, чтобы остановиться и понять. Но теперь уже пора.
   Пора -- чтобы не сделать непоправимой ошибки. Не стать чудовищем. Как многие здесь.
   Дана какая-то задумчивая вернулась с каникул. И всё говорила об отце. И вдруг, в какой-то момент, Ивик пронзило острое и горячее сопереживание. Она представила, что её отца (пусть не такого, как у Даны, пусть с ним и отношений особых не было), ЕЁ отца арестовывают и ставят к стенке. Да, она не обожала своего отца, но это бы её просто убило. Да любого бы убило! Хоть Скеро. Если человек не виноват, если он всего лишь мыслил, рассуждал -- как можно его лишать жизни за это?! Это ведь ужас, просто ужас. И в этом ужасе мы живём.
   С этим дальше мириться было нельзя. Она стала заговаривать с Даной, и выяснилось, что да, у подруги тоже есть такие мысли. И так постепенно они пришли к тому, что -- надо что-то менять. А тут ещё попалось "Письмо незнакомому брату".
   Это была одна из множества брошюрок, которые дарайцы, нелегально проникавшие в Дейтрос, раскидывали где могли. Брошюрки эти запрещалось держать у себя -- под страхом Верса. Наблюдатели Верса искали их, собирали и уничтожали.
   Ивик не знала, где и каким образом Дана нашла "Письмо". Вероятно, случайно, где-нибудь в лесу, такие вещи полагалось сразу сдавать, но девочки не сделали этого. Теперь книжку можно было бы и уничтожить -- Ивик выучила текст почти наизусть.
  
  
  
   Брошюрка представляла собой письмо некоего гэйна, иль Варша, попавшего в плен. Ивик знала, что дарайцы любой ценой стремятся захватить гэйнов живыми. Именно потому, что гэйны очень сильно превосходят дарайцев в умении творить оружие в Медиане, а значит, и в боевых возможностях.
   Должно быть, это расовая особенность дейтринов. Хотя не все они обладают ярко выраженными способностями -- потому-то в гэйны и отбирают ещё в детстве. Принято считать, что таково благословение Божье, данное свыше тем, кто защищает Дейтрос и Землю. Мир, где воплотился Христос. Самый важный из всех миров.
   Захватив дейтрина, дарайцы обычно пытаются его перевербовать. Видимо, иногда это удаётся. Воевать за них, конечно, дейтрин вряд ли сможет, но он будет создавать образы оружия, а дарайцы учатся их копировать. В принципе, любой человек, попавший в Медиану, способен и создать там оружие, но гэйны всякий раз придумывают новое, смертоносно-непредсказуемое, импровизируя по ходу боя. А дарайцы используют заготовки, выученные заранее, -- маки. Эти маки у них производят подростки -- часть дарайских подростков обладает таким даром и теряет его по мере взросления, -- а ещё перевербованные дейтрины.
   Правда, говорят, в Дарайе у дейтринов эта способность сохраняется недолго. Ещё несколько лет после предательства. И это уже не столько настоящее творчество в Медиане, сколько наработанный опыт и воспоминания о том, что видел у товарищей. А потом и эта малость исчезает.
   Именно так им рассказывали и объясняли.
  
   "Мой незнакомый брат!
   Пребывающий во тьме, я хочу, чтобы ты слышал меня.
   Я хочу, чтобы свет проник сквозь нерушимую броню твоего сознания. Я хочу спасти тебя -- для жизни, для правды, для веры.
   Тебе лгали много лет, тебя воспитали убийцей. Знай, что бывает иначе.
   Есть мир свободы и гуманизма, мир, где не мучают и не убивают, где не посылают в бой детей, как посылали тебя и меня, где можно свободно мыслить, любить, забыть о серости и нищете..."
  
   Ивик вступление казалось излишне патетическим. Даже странно, что это сочинял гэйн, причём не квиссан сопливый, опытный уже боец. А может быть, нет здесь никакого ложного пафоса, просто сознание Ивик противилось столь непривычным и страшным откровениям. Дарайя -- мир свободы? И гуманизма? По тому, как дарайцы ведут себя на войне, этого не скажешь. Варш писал, что его не пытали, что он во всём убедился сам. Что ж, может, и так. Однако Ивик знала много других фактов.
   Но это война. На войне жестокость неизбежна.
   Дарайцы создали гнусков, отвратительных чудовищ-убийц. Дарайцы несколько раз применяли биологическое оружие. Мама Даны умерла именно от него.
   Но и это война. Мы тоже их убиваем.
   Дарайцы уничтожили Старый Дейтрос вместе с миллиардами жителей.
  
   "Тебе говорили начиная с вирсена, что дарайцы уничтожили темпоральным винтом Старый Дейтрос. Это ложь, и сейчас ты поймёшь, почему. Старый Дейтрос был уничтожен руками гэйнов Рейты и Кларена иль Шанти. Именно они, находясь в патруле, перехватили темпоральный винт в Медиане и приняли решение вместо Тримы направить его на Дейтрос.
   Да, скажешь ты, но ведь уничтожение Тримы дарайцы планировали, это бесспорно. Что ж, я не буду уверять тебя, что дарайцы -- ангелы. Любой нормальный человек защищает в первую очередь свою семью, затем свою Родину. Подчёркиваю -- нормальный. И дарайцы вот уже много веков стараются защитить свою Родину от нашей информационной агрессии. Ты знаешь, почему Трима опасна для дарайцев. Она опасна благодаря нам же. Триманцы никак не могут нести свою веру на другие миры, они лишены возможности выходить в Медиану. Это мы ухватились за чуждую нам триманскую веру и распространяем свою идеологию повсюду, в том числе и в Дарайе.
   Дарайцы были вынуждены защищаться. Они хотели покончить с войной одним жестким, но решительным ударом -- раз и навсегда. Да, средство было избрано страшное. Но они даже не собирались уничтожать наш Дейтрос! Они целились в Триму.
   И только в извращённом мозгу гэйна могла возникнуть мысль спасти Триму ценой гибели собственной планеты.
   Только у нас -- и это наша трагедия! -- Кларена и Рейту иль Шанти могут считать героями.
   А знаешь, что произошло с ними потом? Они не выдержали тяжкого груза вины -- ведь на их совести лежали два миллиарда жизней и вся культура Дейтроса. Рейта иль Шанти покончила с собой через несколько месяцев после Катастрофы. Кларен приобрёл тяжёлое психическое расстройство и до конца жизни -- недолгой -- постоянно лечился.
   Человеческая совесть сильнее идеологии. Гэйны оказались способны на бесчеловечное, противоестественное решение. Люди задним числом не смогли смириться с содеянным. Я знаю, что и твоя душа ещё жива..."
  
   Тут Ивик полностью соглашалась с Варшем. Действительно... как можно убийц считать -- героями? Тех, кто совершил массовое убийство. "Жертва" -- твердили в школе. Тех, кто принёс в жертву весь Дейтрос.
   Правда, из этого слишком многое следовало. Логически.
   Основная функция Дейтроса -- защита Тримы. Сами триманцы себя защитить не способны, перед вторжением из Медианы они бессильны. У них есть великие поэты и музыканты, но даже у тех не развито сродство к Медиане. Облачное тело у них не отделяется, оно неподвижно.
   Почему Триму нужно защищать? Потому что на ней воплотился Христос. Исчезнет Трима -- исчезнет вся вещественная память о Христе. Можно сохранять Предание, но не станет Иерусалима, города, где камни помнят Его кровь. Не станет Церкви Триманской, старшей, материнской, основанной Им самим. Церковь Дейтроса -- лишь тень Церкви Тримы.
   Камни Иерусалима важнее жизни всего Дейтроса.
   Тем более что Господь возродил Дейтрос к жизни и возродит снова и снова, если понадобится. Иначе некому будет хранить Триму.
   Да, так объясняли на уроках -- но так уж ли это верно? Может ли быть что-то важнее, чем кровь родителей, братьев и сестёр, родных людей? Ивик не смогла бы ответить.
   Бог? А что такое -- Бог, и можем ли мы с уверенностью поручиться, что знаем что-то о Нём? Всё наше достоверное знание -- о воплотившемся и распятом Христе. Ивик не могла не верить в Христа. Можно до чего угодно дойти в сомнениях, но отрицать Христа? Перестать верить, что Бог любит людей до такой степени, что Сам пошёл на пытки и смерть?
   Тогда и жить-то не стоит. Тогда всё бессмысленно.
   Но мы можем неправильно толковать желания Бога. Может быть, это вовсе и не наша задача -- спасать Триму?
   Ивик не очень понимала всё это и обходила стороной. Кстати, Варш не отрёкся от Христа, и его не заставляли это делать. В "Письме" то и дело встречались красноречивые оговорки: "я ежедневно молю Бога о том, чтобы...", "Да просветит тебя Господь!" и всё в таком духе. Книга была написана человеком куда более набожным, чем сама Ивик.
  
  
  
   Варш писал о том, что в Дарайе всё иначе. Это светлый и красивый мир. Благоустроенный. Собственно о благах он писал немного -- это уж Ивик домысливала какое-то сказочное, непредставимое богатство, благодаря каталогу. В Дарайе всё устроено разумно, отсюда и процветание для всех. Да, там есть безработные, это правда. Но и они хорошо обеспечены государством. У них даже есть собственные машины. Никто не голодает. Нет преступников, нет тюрем. Людей с асоциальными наклонностями не наказывают, а лечат.
   Но больше всего Варш писал о самом Дейтросе. Ошеломляющую, обжигающую правду. Ивик и раньше знала факты, которые он приводил, но, видимо, смотрела на них иначе. Мирилась. И все мы только и делаем что миримся, думала она с ожесточением.
  
   "Не голод, нет -- но постоянное чувство недоедания. Слишком маленькие порции в школьной столовой, резиновая каша или пустой суп с подгоревшим луком -- казалось бы, пусть у нас мало продуктов, это понятно, но в чём причина того, что готовят всегда так плохо? Вожделенные конфеты, слипшиеся, влажные, в шкафчике, запертом на ключ, -- к празднику...
   Холодные огромные спальни тоорсена. Под утро мёрзнешь, кутаешься в одеяло, сворачиваешься под ним в клубочек, чтобы не потерять ни капли драгоценного тепла, и уже не можешь заснуть до подъёма.
   Ощущение жизни в волчьей стае. Враги повсюду. Множество высоких слов о взаимопомощи, о дружбе, о дейтрийском братстве. О Боге, который есть Любовь. Но мальчишки смотрят друг на друга волчатами, сбиваются в стаи, травят слабых, драки и разборки -- повседневная жизнь тоорсена. Я рос ещё в Лайсе, мы враждовали и с местными. Побоища до крови, с палками, свинчатками, до пробитых черепов, сломанных рук, треснутых рёбер.
   Над всем этим -- учитель с розгой, который разбираться не станет, и правые, и виноватые -- все получат свою порцию боли и унижения.
   Начальная военная подготовка, военизированные игры три, четыре раза в год -- на этих занятиях лишь приобретаются навыки, техника, а повседневная жизнь и есть война. Все против всех. Учёба похожа на нескончаемый бой, забыть две-три строчки вызубренного стихотворения, не решить уравнение -- почти смертельная рана, недочёты накапливаются, и ты неизбежно оказываешься под розгой.
   Учитель твой -- враг твой. Его можно ненавидеть, им можно восхищаться -- одного только нет, человеческих нормальных отношений. Да разве мы вообще знаем, что это такое -- человеческие отношения? Разве нас кто-то учил этому?
   Семья? В Дейтросе нет семьи. Родителям давно не до тебя. Родители не живут ради детей, они заняты своей работой, своим "служением Родине". Максимум родительского внимания, на которое ты можешь рассчитывать, -- досадливый подзатыльник, если попался не вовремя под руку.
   Ты ещё не знаешь, что ждёт тебя в будущем. Жизнь под прицелом. Участь солдат особенно трагична в Дейтросе, потому что никто из нас не выбрал свою судьбу сам. Мы не добровольцы. Хотя большинство из нас гордилось красной лентой, шикуя перед одногруппниками, -- понятно, ведь нас не учили уважать интеллект, талант, труд, самым ценным в Дейтросе считается сила, и кто как не военные ею обладают. Но почти никто из нас не планировал карьеру гэйна, нас швырнули на это поле, не оставив выбора, и мы прорывались к цели, обдирая кожу, обливаясь потом, слезами и кровью, и наконец получили звания... те, кто дожил до выпуска. Нас сделали убийцами, и мы гордились своим ремеслом. Мы рисковали жизнью с четырнадцати лет. Играли со смертью. Смерть стала для нас обыденным зрелищем, частью повседневности...
   Но и судьба гэйна -- ещё не самое страшное. Страшнее всего то, что никто в Дейтросе не защищён от произвола. Завтра наблюдатель твоего квенсена или твоей боевой части недовыполнит план по разоблачениям, и наступит твоя очередь отправиться в Верс. Для этого не надо быть врагом Дейтроса. Достаточно неловко пошутить -- и донос на тебя готов. Достаточно порассуждать о Боге. Можно и не совершать никаких нарушений, посадить способны без преувеличения любого невинного. А в Версе ты легко признаешь себя врагом, предателем, кем угодно. Подпишешь любые бумаги. Дело не только в боли, не только в методах психологической ломки. К физической боли мы привыкли с раннего детства. Но в Версе человек теряет себя, он не знает -- что, собственно, ему защищать. Ведь его не научили, что есть иные ценности, кроме Дейтроса.
   А потом -- или пуля в затылок, или лагерь в северных широтах Нового Дейтроса, добыча угля, нефти, металла во имя всё того же Великого Дела... пока не свалишься от истощения и болезней.
   Я жил так. И не сознавал, что возможна и другая жизнь. Что она есть. Жизнь, где весёлые ребятишки с мамами и папами купаются в море, а потом идут есть мороженое под яркими тентами. Где матери в страшном сне не приснится, что её ребёнка в четырнадцать лет бросят под пули. Где люди спокойно работают, отдыхают и не задумываются над тем, что можно говорить вслух, а что нельзя. Где война не приходит на улицы и в семьи: война -- против нас, дейтрийских агрессоров, -- удел генетически изменённых и хорошо подготовленных профессионалов..."
  
   Кое-что Ивик казалось странным. Например, фраза про море и мороженое. Она сама совсем недавно ездила с родителями и Ричи на курорт, и там было много ребятишек с семьями, и кафе-мороженых предостаточно, и любимые её жаренки можно было взять на каждом углу...
   И о Версе она до сих пор такого не слышала. То есть знала, что да, есть это учреждение. Но чтобы кто-то говорил с оглядкой? Думал, что можно сказать, а что нельзя? Может быть, это в столице так... в каких-нибудь высших кругах. А вокруг себя Ивик ничего подобного не замечала.
   Наконец, кое-где Варш преувеличивает. Например, в тоорсене, где училась Ивик, розги применялись. Но чтобы наказывали за плохую учёбу -- она помнила всего пару случаев, и уж действительно, совсем запущенных. Сама Ивик вообще ни разу в жизни не попала под такое наказание.
   Но много ли она знает? Варш ещё в Лайсе учился. Может, там всё было суровее, чем сейчас, в Новом Дейтросе.
   И потом, картина была правдива В ОБЩЕМ И ЦЕЛОМ. Еда часто оказывалась плохо приготовленной. Конфеты были редкостью, как и любые лакомства. А разделение на группы, травля слабых, ощущение постоянной враждебности -- это Ивик видела сплошь и рядом. Хорошо, до кастетов и побоищ на её глазах не доходило, но всё равно Варш пишет правду. Не в частностях, так в целом. Они скудно ели, редко развлекались, у них было слишком мало радостей, слишком много работы, умственной и физической, чересчур много принуждения, напряжения, страха. Они жили как рабы. Рабы государства. Рабы Дейтроса. Рабы Божьи, напрашивалось тут же -- но такое продолжение смущало Ивик, ведь вообще-то это правильно, человек и есть раб Божий. Хотя понятно, что раб Божий и раб государства -- разница огромная. А ну его, не стоит об этом думать. Интереснее думать про Дарайю.
   В Дарайе всё иначе. Там всё -- для человека. Всё устроено разумно и гармонично.
  
  
  
   В детстве они с Диссе любили сочинять про идеальную жизнь. Придумывали какую-нибудь принцессу в фантастическом мире, или девочку, которая живёт в доме посреди лесной чащи, вдали от всех людей, или детей из будущего... Самое главное тут было -- детали. Навоображать мебель, одежду, занавески на окна. Подобрать цвета, материалы. Ивик и в одиночку так играла. Ей не составляло труда добавлять всё новые подробности, держать придуманное в голове, обогащать и развивать. На героине платье из летящего шёлка, зелёное, юбка-клёш, сверху зелёный газ, лиф украшен ромбом из вшитых крошечных изумрудов в золотых оправах... У девочки появлялся целый гардероб, от бальных роб до купальников, придумывались лошади и сёдла, наряды для верховой езды, собственный вертолёт и костюм авиатора. В окружающей обстановке не существовало даже намёка на всё это, воображение Ивик и не нуждалось в наглядном подспорье. Диссе нравилось вырезать бумажных кукол и одевать их, но для Ивик это было слишком муторно, фантазия летела далеко впереди любых возможных воплощений.
   Говорят, что такие-то дети и оказываются в Медиане как дома -- там ведь только фантазия и нужна, но фантазия богатая, способная отшлифовать, отделать воображаемое оружие до мельчайших деталей, насытить выдумку красками, огнём, реальностью.
   Каталог поражал воображение Ивик. Нет, сама она могла навыдумывать вещи и покруче. Дух захватывало от того, что вся эта роскошь существует в реальности. Где-то там, в Дарайе. Всё это можно купить. За деньги. Им всегда объясняли, что деньги -- это плохо, но тут поневоле засомневаешься, так ли это.
   Ивик перелистывала страницы -- она уже почти наизусть знала, где что находится, знала, что за сливочно-белыми кожаными диванами идут журнальные столики из тёмного стекла, а после страниц, с которых улыбаются девушки в цветастых куртках, юбках, брюках и беретах, следует детский раздел, где голенькие карапузы выглядывают из роскошных колясок и деловито трясут навороченными погремушками. В каталоге было всё, что только может понадобиться человеку для жизни, -- собственно, гораздо больше, чем используют для жизни люди в Дейтросе. Одежда для мужчин, женщин, детей, кукол и животных, мебель, компьютеры, музыкальные центры, незнакомые кухонные машины, пылесосы, видеоны и стройные ряды другой техники, рамки для картин, ковры и коврики, щётки для унитазов, сами унитазы и невиданные круглые ванны, массажные приборы и спортивные снаряды, ошейники для собак, домики для кроликов, косметика, куклы, прибор ночного видения, музыкальные диски, автокресла...
   И всё так заманчиво, сочно, пестро.
   Ивик воображала себя дарайской девочкой. Она учится в школе. Только до полудня, а потом идёт домой -- там ведь дети не живут в школах. Дома у неё отдельная собственная комната (сказка!). Там мебель... каталог ей уже был не нужен, оттолкнувшись от него, она сама вдохновенно сочиняла деталь за деталью. Кровать с деревянными спинками, накрытая пушистым белым покрывалом, на нём -- атласная голубая подушечка, тут же нежится дымчатая пушистая кошка. Просторный стол, тоже из дерева. Шторы -- ярко-синие, сверху ламбрекены, за ними -- кружевной снегопад тюля. Целиком заполненный книжный шкаф. Уйма разных нарядов в гардеробе, на плечиках. В школе она носит костюм кофейного цвета, белую блузку с отложным воротником. Потом переодевается: тёмно-красные штаны до колена, рубашка навыпуск, полосатые гетры. Идёт кататься на роликовых коньках... Вечером ласковые, внимательные родители, нарядные, молодые, элегантные, и она в лимонно-жёлтом вечернем платье садятся в собственный автомобиль с прозрачной крышей и едут в театр...
   Дальше Ивик не знала, что сочинять. Что могут показывать в дарайском театре? О чём они пишут книги? Поют? Странно, но лучшее, по-настоящему близкое, всё, что Ивик любила, -- всё каким-то образом было связано с Дейтросом, с гэйнами, с вот этой самой проклятой и ненормальной, скудной и жестокой жизнью. Нет, напрямую в своих стихах или сказках она эту жизнь не описывала. Связь была на другом уровне. Последняя её песенка -- "Сестра" -- там ни слова не было о реальности. Но эта песня была про Марту (сейчас Марта училась на четвёртом курсе, Ивик почти не видела её и почти забыла). А Марту она полюбила после занятий в Медиане. И ведь чувство к Марте было неотделимо от боли, блевотины и крови из носа -- ничего тебе изысканного и утончённого. Наверное, дарайцы тоже что-то любят, чем-то восхищаются. Но Ивик не могла представить -- чем.
   Впрочем, это было и неважно. Как в детстве, когда все девчонки выносят во двор своих кукол и одёжки, и начинают одёжки делить, и делят два часа, три, а играть потом уже и неинтересно и некогда. Но самое-то восхитительное, самый кайф -- в подготовке, в делёжке нарядов, в обустройстве для кукол уютного гнёздышка. Так и сейчас: приятно было воображать -- бельё, одежду, ролики, машину, клумбы... Обстановку. А уж что там, в этой обстановке, происходит -- оказывается, дело десятое.
  
  
  
   Ивик вздрогнула от тихого звука сзади и мгновенно вскочила, разворачиваясь. Но из люка показалось расстроенное лицо Даны.
   -- Ну что? Сдала?
   Дана махнула рукой. Влезла и закрыла за собой люк.
   -- Аскин опять не может... прождала его, а теперь он явился и говорит -- за десять минут я у вас ничего не приму...
   Ивик взглянула на подругу с сочувствием. Девочки сели на доски. Дана взяла каталог, стала листать рассеянно.
   -- Как же ты теперь?
   -- Не знаю, -- бесцветно сказала Дана.
   Ивик почувствовала, как внутри нарастает злость. Как всё это достало... с первых дней пребывания в квенсене. Сдача и пересдача хвостов, беганье за преподавателями, унижения... Только в прошлом году она ощущала отчаяние. Ей казалось -- дело в ней, она виновата.
   А в этом году -- чувство протеста. Так быть не должно. Просто не должно! Ненормально это. Нельзя так издеваться над людьми. И убитый отец Даны, и война, и общая неустроенность их быта, и проблемы с зачётами, и сволочная Нуши, и треклятая Скеро с ненавистным Вертом -- Ивик чувствовала, что есть во всём этом общая взаимосвязь. И всё это было неправильно. В Дарайе, конечно, всё не так!
   -- Знаешь, -- сказала Ивик, -- мне кажется, нам надо заняться реальным делом.
   -- Что ты имеешь в виду?
   -- Как ты думаешь... в Дейтросе где-нибудь есть... ну... сопротивление или что-нибудь в этом роде? -- осторожно спросила Ивик. Дана пожала плечами:
   -- Сомневаюсь.
   -- Пожалуй, да, -- согласилась Ивик, -- те, кто не хочет здесь жить, они же могут уйти в Дарайю... плёвое дело, через Медиану-то. Или на Триму перебраться. Мало ли куда. Но я не про то. Знаешь, по-моему, так жить ненормально. Может быть, нам не разговаривать, а действовать нужно? Ну правда! Ведь все живут одураченные, и никто ни о чём не задумывается. Но как действовать... я не знаю. Может, распространять "Письмо незнакомому брату"?
   -- А как мы его распространим? -- спросила Дана недоверчиво.
   -- Да, -- Ивик пришлось признать, что подруга права. Ни перепечатать, ни размножить не дадут, негде.
   -- Но вообще-то действовать -- это хорошая идея. Это ты здорово придумала, -- вдруг поддержала её Дана, -- слушай, а знаешь, что можно сделать? Можно на стене написать что-нибудь...
   -- Это мысль, -- медленно сказала Ивик, -- как у Варша, например, сказано... "Правда пробьёт дорогу".
   -- Лучше не так, -- взахлёб перебила Дана, -- лучше давай напишем знаешь что... "За что боролись" -- и вопросительный знак.
   -- Или просто -- "Мы хотим свободы"...
   -- "Мы хотим перемен".
   Девочки уставились друг на друга. Ивик видела, что подруга ожила, глаза её заблестели.
   -- Только ведь нас в Верс могут отправить, -- сказала Дана.
   -- Да уж лучше сдохнуть, чем так жить, -- решительно ответила Ивик.
  
  
  
   -- Хесс! Извините, хесс, очень срочно...
   Как обычно, начальник квенсена лёг около двух часов ночи. И просыпаться раньше шести ему понятным образом не хотелось.
   Керш иль Рой открыл дверь. Сильда иль Варр, самая младшая из преподавателей квенсена, стояла на пороге.
   -- В чём дело? -- спросил он, стараясь не показать недовольства.
   -- Мой сен сегодня дежурит, -- Сильда говорила почти извиняющимся тоном, и Керш почувствовал досаду на себя. Надо аккуратнее, она ещё совсем девочка. -- И там... надо, чтоб вы сами увидели. Там...
   -- Идёмте, -- Керш застегнул верхнюю пуговицу воротничка. Вышел вслед за девушкой в коридор. Здесь не топили, и утренний холодок прогнал остатки сна. Привычное состояние гэйна -- вскочил, оделся за полминуты, вылетел за дверь, значит, пора просыпаться.
   Они свернули налево, в учебный корпус. Прошли мимо спортзала. Поднялись по лестнице на второй этаж. Здесь, напротив массивной двустворчатой двери в актовый зал, дежурили двое парнишек Сильды. Старший сен, пятнадцатилетки. Керш рассеянно кивнул на их молчаливое приветствие. Сильда с отчаянием взглянула на него, потом на стену.
   Там размашистыми красными буквами, будто кровью, было выведено:
  
   ДЕЙТРОС -- ТЮРЬМА
       ШЕНДАК ВОЙНЕ
          МЫ НЕ РАБЫ
  
   -- Местность мы сразу обыскали, -- сказала Сильда, -- ничего. Никого. Поздно...
   Керш сделал глубокий вдох и выдох. Начал отдавать распоряжения Сильде:
   -- Немедленно в казарму вэлар, криминалиста разбудить, сюда, пусть возьмёт пальчики. Как только сделает, надпись смыть. Иль Ришу не сообщать, если сам обнаружит -- послать ко мне. Не сообщать никому. Кто видел надпись?
   -- Только я и вот ребята, -- ответила Сильда.
   -- Значит, вы втроём выполняете. Если понадобится кто-то ещё, привлекайте из вашего сена. Любые новости, всё, что станет известно, немедленно докладывайте мне.
   -- Есть докладывать вам. Хессин... это диверсия? -- спросила Сильда. Керш ответил не задумываясь:
   -- Уверен, что нет.
  
  
  
   Революционеры чёртовы, думал Керш. На душе у него было сквернее скверного. Ничего подобного в квенсене не случалось много лет. И ещё плохо то, что наблюдатель Верса сейчас не кто-нибудь, а Шкар иль Риш. Мелькнула даже мысль попросту скрыть от него всё происшествие. Но этого, разумеется, делать было нельзя.
   К семи утра надпись была смыта бензином, к счастью, от свежей краски не осталось и следа. Предварительно криминалист снял со стены отпечатки пальцев. Но ведь не брать же пальчики у всего квенсена -- да ещё и у гэйн-вэлар. Одних квиссанов две с половиной тысячи. Кто из них мог додуматься до такого? И какими путями? Ощущение полной потери контроля -- будто пол из-под ног уходит. Керш не злился. Ему было страшно. Страшно за одного или нескольких квиссанов, о которых он ещё не знал ничего, -- так же, как бывает страшно, когда его курсанты идут на боевую операцию.
   Страшно за себя и за весь квенсен. Но что делать -- надо было работать. Решить проблему с транспортом на завтра -- грузовик в ремонте, не на чем везти продукты из Ланса. Просмотреть рапорт преподавательницы литературы иль Нуши, потому что сегодня она опять напросилась на приём (жаловаться, вестимо, на бездуховность и пошлость квиссанов). Обговорить с Аскином, заместителем по боевой части, распределение постов до Рождества.
   К девяти утра Керш разобрался с частью дел и закрылся в кабинете, предупредив секретаршу Рени, что ему нужна четверть часа и тревожить его можно только в случае землетрясения или дарайского прорыва.
   Оставшись наконец в одиночестве, начальник квенсена сел за стол и положил перед собой чистый лист бумаги.
   Отогнал мысль, что Шкар иль Риш уже знает о событии -- переговорил с криминалистом. И что сейчас наблюдатель Верса явится к нему. И придётся с ним сотрудничать. Керш избавился от этой мысли, выдавил её как чирей.
   Надо думать. Просто думать. Безвыходных положений не бывает.
   Он разделил лист на четыре части. Две из них медленно заштриховал карандашом. Третий и четвёртый курс -- ни один из старших ребят не пойдёт на такое. Ни у кого не зародится такая мысль.
   Есть ещё гэйн-вэлар, есть обслуживающий персонал и преподаватели, но это художество не взрослого человека. Это колоссальная глупость, её ни один взрослый не выкинет.
   Мысль о диверсии тоже исключается. Дарайцы могут, конечно, прорваться сквозь посты массово, могут просочиться и одиночки. В квенсене входы охраняются, но вдруг где-то поблизости открылись новые Врата. Однако попавший сюда дараец тоже не станет заниматься подобной ерундой, на редкость бесполезной.
   Значит, младшие. Керш нарисовал красивую, чёткую цифру 1. Первый курс. Осень. Ошарашенные, выдернутые из привычной обстановки дети, недавно привезённые в квенсен, ни минуты свободного времени, тренировки, зачёты, пересдачи... Предположим, юный бунтарь сформировался ещё в тоорсене, в общей школе. Но тогда он не попал бы сюда. Даже очень талантливого ребёнка не направят в квенсен, если есть сомнения в его лояльности Дейтросу. Очень талантливый... лояльность... Керш почувствовал, что нащупал какую-то ниточку.
   Нет, юный бунтарь не начнёт свои выступления на первом курсе. Разве что осенью, сразу после приезда -- но таких среди нынешних новичков не замечено. А уж сейчас, в самый разгар первого, самого трудного за все четыре года семестра... Нет. Керш решительно заштриховал и первый отсек.
   Значит, остаётся второй курс. Детки ещё не понюхали пороха, ещё не знают, что почём, -- но уже освоились в квенсене и чувствуют себя своими. Да, это правдоподобно. И значит, круг поисков сузился до шестисот человек. Много, но уже лучше.
   Керш попытался восстановить в памяти всё важное о второкурсниках. Большинство он узнавал в лицо, но вот подробности о детстве и родителях, особенности биографии и характера -- всё это ждало своего часа в компьютерной базе данных.
   Думай, хессин, думай, сказал он себе. Надо закончить расследование очень быстро. Чем быстрее, тем лучше. В идеале -- до того, как появится иль Риш.
   Он перебирал в памяти детей, одного за другим, и в какой-то момент в мозгу замкнуло контур. Он вспомнил.
   Дана иль Кон. Родительское имя не всплывает, да и неважно. Зато лицо стоит перед глазами как живое -- такие запоминаются. Очень талантливая скрипачка. Выступала на праздниках сольно. Маленькая такая. У неё ещё на редкость высокий коэффициент сродства. И отец, расстрелянный в Версе за ересь.
   Керш щёлкнул клавишей селектора.
   -- Рени? Хету иль Лав ко мне. Немедленно.
  
  
  
   Меро выслушала его молча. Всё поняла с полуслова. Слегка побледнела. Видимо, тоже сразу просчитала последствия. С Меро всегда было приятно работать.
   -- И вот эта Дана -- как ты считаешь, могла ли она...
   Меро помолчала.
   -- Трудно сказать, хессин. В голове не укладывается. И всё же...
   -- Как вообще отношения в сене?
   -- Плохо, -- без обиняков признала Меро, -- один из худших сенов, которые у меня были. Есть аутсайдеры. Дана, кстати, одна из них. Я слежу, чтобы не было крайностей, но до третьего курса... -- она покачала головой.
   -- У девочки есть друзья?
   -- Да. Ивенна. Тоже одна из... фактически её травят. В последнее время меньше. Но вражда есть всё равно.
   -- Меро, -- сказал Керш мягко, -- прошу тебя, проверь этих девочек, обеих. В спальне посмотри, выясни, где они проводят личное время. Безотлагательно, срочно. Результаты нужны прямо сейчас. И ещё -- я сейчас подошлю к твоим детям криминалиста, он возьмёт пальчики у всех. На всякий пожарный.
  
  
  
   Через полчаса результат работы криминалиста лежал у него на столе. Отпечатки пальцев со стены принадлежали Ивенне иль Кон из сена Меро. Вроде бы благополучной и благонадёжной подруге Даны иль Кон. Отпечатков самой Даны -- и вообще ничьих больше -- не нашли.
   Керш смотрел на листы, замаранные неровными чёрными пятнами с папиллярными узорами, на дело Ивенны и судорожно пытался сообразить, какой следующий шаг. Вспыхнул глазок селектора.
   -- Хессин, к вам зеннор иль Риш.
   -- Пожалуйста, просите, -- Керш бросил папку Ивенны поверх листов с отпечатками. Наблюдатель Верса в форме с нашивками зеннора, с символом Верса -- крестом в круге -- вошёл в кабинет. Керш был выше по званию, но наблюдатели Верса пользовались неписаными привилегиями. Иль Риш держался с ним как равный. Керш подавил в себе неприязнь.
   Наблюдатели Верса -- особые люди. Никто их не любит, функции, которые они выполняют, никому не доставляют радости. И всё же вменяемый наблюдатель -- большая удача для подопечных. В прошлом году у Керша был наблюдатель иль Керен -- милый пожилой человек, со свойственными его возрасту мудростью и благодушием, основную свою функцию он видел в том, чтобы время от времени проводить с квиссанами политзанятия и трепаться с преподавателями по душам. Предшественник иль Риша был вдобавок неплохим психологом, в квенсене его любили, охотно делились с ним проблемами. Несколько сомнительных случаев, когда квиссаны оказывались во время боевой операции в двусмысленном положении, иль Керен расследовал с редкостным тактом и беспристрастием. Но иль Керен ушёл на покой. И вместо него прислали этого. С оттопыренными ушами. Коротко стриженного. С непреклонным взглядом. Дело не во внешности, конечно, одёрнул себя Керш. Если бы иль Риш был нормальным человеком... если бы он не смотрел на квенсен как на рассадник потенциальных врагов и предателей. И если бы сейчас на его лице не светилось почти откровенное торжество...
   -- Садитесь, зеннор, -- пригласил Керш, -- я думаю, вы уже в курсе дела.
   -- Да, я уже в курсе дела, -- иль Риш подвинул стул, -- и хотел поинтересоваться, каким образом вы собираетесь выявлять дарайскую агентуру.
   Керша внутренне передёрнуло, но на лицо он свои чувства не пустил.
   -- Я не думаю, зеннор, что мы столкнулись с происками дарайских агентов. Слишком уж бессмысленное действие. Я уверен, что это заурядная детская выходка. Да, что для нас неприятно, имеющая политическую окраску. И, конечно, мы обязаны принять самые суровые меры.
   -- Ваша ошибка, -- холодно произнёс наблюдатель, -- в том, что вы считаете своих подчинённых детьми. Но они не дети. Они квиссаны. Им доверено боевое оружие, они обучены выходить в Медиану и ориентироваться в ней. Поэтому отношение к ним должно быть другим. Но это всё философия. Ваши ошибки и ваше соответствие должности в связи с этим происшествием будет рассматриваться отдельно. Меня сейчас интересует, есть ли у вас план действий. Какие воспитательные меры вы намерены применить ко всему квенсену, и как выйти на непосредственных исполнителей диверсии...
   Керш внимательно смотрел ему в глаза. Надо же, думал он, а ведь до сих пор и мысли не мелькнуло, что для меня тоже будут последствия. Причём серьёзные. И уж наверняка для Меро. Плохо. Но сейчас главнее другое.
   -- Что касается всеобщих воспитательных мер, -- сказал он, -- я не усматриваю в них никакого смысла. Надпись никто не видел, если привлечь излишнее внимание квиссанов к инциденту, мы принесём больше вреда, чем пользы. А выявить нарушителя нам уже удалось.
   Он бросил папку Ивенны на угол стола, где сидел иль Риш. Тот слегка поднял брови, прочитав титульный лист.
   -- Вы уверены?
   -- Абсолютно. Отпечатки пальцев... только её, других, к сожалению, не нашли. Скорее всего, девочка и была одна. Я говорил с её куратором. Ивенна -- аутсайдер, замкнутая, подругами в сене не обзавелась...
   Керш поймал себя на инстинктивной, автоматической лжи. Дана иль Кон почти наверняка замешана в деле. И на её причастность нельзя смотреть сквозь пальцы. У неё, в отличие от Ивенны, есть прямой повод ненавидеть Верс и верить перлам дарайской пропаганды. Но только не этому... чем меньше этот тип будет знать, тем лучше для всех. А начальник школы не обязан вникать в тонкости отношений каждого квиссана с товарищами.
   -- Всё это лирика, -- пренебрежительно сказал иль Риш. Он выглядел слегка разочарованным -- ну ясно, хотелось поймать преступную группу здоровенных парней с четвёртого курса, а тут -- одна из младших девочек. Как будто это не следует уже из почерка дела. -- Где сейчас находится эта ваша... Ивенна?
   -- Она на занятиях. Я как раз собирался послать за ней.
  
  
  
   Ивенну привели через четверть часа.
   Керш помнил девочку, но смутно. Одна из сотен малышей. Впрочем, какие из них уже малыши. Тринадцать лет. Конвоировали её двое четверокурсников из дежурного сена. Девочка была невысокая, плотненькая. Тёмные волосы и глаза. Немного скованные движения. Она вся сжалась, карие глаза поблёскивали не столько дерзко, сколько затравленно. Керш видел, что девочка напугана. Напугана до полуобморока. Что она едва на ногах держится от страха. Если сейчас прикрикнуть или надавить, она впадёт в истерику.
   Поэты несчастные. Детский сад. Бойцы. Подальше бы отсюда, подумал Керш, пусть снимают с поста. Пойду рядовым в боевую часть, и то лучше, чем сопли вытирать этим... художественным натурам.
   Куда проще с гэйн-вэлар. Простые курсантские шалости, никакой интеллигентской рефлексии, никаких заумных выходок. Какого дьявола гэйнов можно растить только вот из таких чувствительных идиоток?
   -- Дежурным спасибо, выйдите и ждите в секретарской, -- сказал Керш. Когда парни вышли, он обратился к девочке. Истерики были совершенно нежелательны, поэтому говорил Керш сдержанно и сухо.
   -- Квисса, сегодня ночью в учебном корпусе вы сделали на стене надпись. Вы знаете, что я имею в виду?
   Девочка молча кивнула. И то хлеб, подумал Керш.
   -- Я рад, что вы признаёте свою вину, -- сказал он, -- поскольку она неопровержимо доказана. Теперь я хочу услышать от вас следующее. Во-первых, кто, кроме вас, замешан в этом. Во-вторых, откуда вы взяли идеи, которые там были высказаны. В-третьих, почему вы совершили подобный поступок.
   Сухая деловая речь произвела на девочку положительное действие. Она выпрямилась.
   -- Со мной не было никого, хессин. Это я. Сама. Только я. И это ниоткуда... я думала... и поняла. А почему... -- она умолкла, видимо, не решаясь высказать в глаза взрослым свои завиральные идеи. И хорошо, подумал Керш. Хорошо, что она боится, -- поскольку здесь сидит иль Риш. Иначе стоило бы её разговорить.
   -- Вы сознавали, что ваша выходка квалифицируется как вражеская диверсия? Пусть информационного характера? -- спросил он. Девочка чуть вздрогнула. Промолчала.
   -- Я вижу, не сознавали. Это не шутки, Ивенна, -- сказал он. Иль Риш заёрзал на своём стуле и произнёс с неуместной напыщенностью, и снова Керша покоробило -- наблюдатель будто радовался происшедшему:
   -- В Версе у тебя будет возможность всё осознать.
   К сожалению, некоторые наблюдатели Верса видят свою задачу не в идеологической работе с гэйнами, а в отлавливании врагов, подумал Керш. На передовую бы им с такой воинственностью. Нет, был один период, когда сотрудникам Верса негласно чуть ли не план спускали сверху по количеству разоблачённых шпионов, но длился тот период недолго, и давно это было, и пора бы уже забыть эти замашки...
   У девочки чуть расширились глаза. Она не предполагала, что за дело возьмётся Верс? Или тешила себя мыслью, что готова ко всему?
   -- Такие идеи, -- продолжал иль Риш, -- не берутся из ниоткуда. Тебе кто-то подсказал эти лозунги. Или ты где-то вычитала их. Кто-то дал тебе книгу или листовку. Не так ли?
   -- Нет, -- хрипло ответила Ивенна, -- я сама.
   -- На первом курсе тебе это не приходило в голову. А сейчас ты вдруг решила заняться антигосударственной деятельностью. Значит, на каникулах ты встречалась с кем-то. Мы проверим твоих родителей.
   Керш увидел, как ужас в глазах девочки обретает определённость, становится адресным.
   -- Нет, -- сказала Ивенна, -- это не на каникулах... нет. Это... я правда прочитала книгу. Называется "Письмо незнакомому брату". Я нашла её в лесу.
   -- Где эта книга теперь? -- поинтересовался иль Риш.
   -- Я выбросила. Побоялась держать... это же запрещено.
   -- Ты обязана была её сдать в Верс или куратору, -- напомнил Керш. Ивик повела глазами на его голос, кивнула механически.
   -- Где ты выбросила книгу -- опять в лесу? -- спросил он.
   -- Нет, я её... в мусор. Завернула в бумагу и в мусор. Вот тогда я... я поняла...
   Дурища, давай расскажи, что ты там ещё поняла, злобно подумал Керш. И перебил:
   -- Это был отвратительный поступок, недостойный гэйна. Но ещё худший поступок ты совершила вчера. Ты понимаешь, какие последствия ждут тебя, твоих близких, твоих преподавателей? Ты сознаёшь, скольких людей подвела?
   Ивенна взглянула на него с нелепой героической гордостью.
   -- Но я не могу иначе.
   -- Ты не можешь? -- усмехнулся Керш. -- А ты посмотри на это с другой стороны, Ивенна. Подумай вот о чём. Сотни тысяч гэйнов сражаются за Дейтрос. Каждый из них в любой момент может перейти на сторону дарайцев -- ничего сложного в этом нет. Но они остаются здесь, каждый день рискуют своей жизнью. Рабы, о которых ты там написала, не могут уйти от хозяина. Рабство было в Дейтросе до того, как нам принесли Благую Весть. Гэйны свободны. Никто их не держит. Но все они живут в наших условиях, и защищают Дейтрос, и если надо, отдают за него жизнь. И попав в плен, умирают под пытками, но не переходят на сторону противника. Да, предатели есть, но их единицы. И что, скажи мне, Ивенна, все эти люди не умеют думать? Все мы идиоты, трусы, рабы -- и только тебе в голову пришла светлая и правильная мысль, и ты решила наставить нас всех на путь истинный?
   Глаза девочки налились слезами, она стеснительно размазала их рукавом.
   -- Скажи, ты считаешь, что мы все ошибаемся и только ты права?
   Ивенна всхлипывала и, похоже, не собиралась отвечать. И прекрасно.
   -- Конечно, она так считает, -- вступил иль Риш, -- это очевидно. Но в Версе мы всё выясним. И где ты взяла книгу, и кто ещё участвовал в этом деле. Ни одному твоему слову нельзя верить. Ни с того ни с сего подобные вещи не делаются. Наверняка в квенсене существует преступная организация. И она будет выявлена. Ты, иль Кон, можешь себе помочь только одним способом -- честно и искренне рассказать обо всех своих сообщниках. Прямо сейчас, не выходя из этого кабинета. Если у меня будет больше материала, я смогу сделать так, чтобы на тебя не заводили дело, чтобы ты не была осуждена, возможно, и допросы в Версе не понадобятся. Но учти, если ты уже здесь и сейчас собираешься играть в молчанку, то продолжить разговор придётся там.
   Какой болван, устало подумал Керш. Он же совсем не чувствует человека. Неужели он вёл реальные допросы? Ведь это же тупость невероятная. У девочки сразу высохли слёзы. Эта малолетняя дурочка готовилась к роли мученицы, и взрослый дурак из Верса ей сейчас подыгрывает. У неё даже глаза просияли. Конечно, она готова пройти через допросы и умереть смертью храбрых, чтобы защитить тот бред, который считает истиной в последней инстанции.
   -- Мне больше нечего сказать.
   -- Напрасно, иль Кон, напрасно! В нашей организации с тобой будут говорить иначе. У нас стопроцентная раскрываемость. Если ты думаешь, что следователя в Версе можно водить за нос, ты глубоко ошибаешься, -- презрительно гнул своё иль Риш. -- У нас и взрослый мужчина выложит всё, что нужно следствию. А ты думаешь, что сможешь до последнего строить из себя героиню?
   -- Я попробую, -- тихо, но твёрдо сказала Ивик. Керш едва не застонал.
   -- Объясни мне, -- снова вмешался он, -- зачем тебе всё это нужно? Ты считаешь себя лучше других?
   Ему удалось чуть сбить с девочки спесь. Она заморгала и хотела было ответить, но иль Риш снова вмешался:
   -- И по поводу твоих родителей. Если я не увижу твоего искреннего раскаяния и полного признания, они тоже будут арестованы. Родители не могут не быть в курсе умонастроений дочери.
   Ивик заметно побелела. Керш подумал, что она может сейчас и в обморок хлопнуться. Но девочка сжала губы и покачала головой.
   -- Родители ничего не знают. Я сама... Я уже всё рассказала.
   -- Знают или не знают, но они воспитали в семье врага. Следовательно, меры по отношению к ним будут приняты. Всё зависит от того, какую линию поведения ты выберешь: готова ли ты признать себя врагом или заблуждающимся членом нашего общества, который раскаивается в своём поведении.
   -- Я ваш враг, -- не сразу и почти неслышно сказала Ивенна. Керш сжал под столом кулаки.
   И вдруг понял, что девочка ему нравится.
   -- Вот что, -- объявил он Ивенне деловито, -- сейчас ты отправишься в дисциплинарное помещение. Твоя судьба будет решена позже. Мы всё обсудим, а ты должна хорошо обдумать, с кем ты, кто и что тебе дороже -- твоя Родина, те, кто тебя вырастил, воспитал и дал тебе всё, те, кто за тебя умирал, или какие-то твои уникальные идеи и чужие тебе люди. Я советую тебе помолиться и направлю к тебе священника.
   Он нажал кнопку селектора, вызывая дежурных.
  
  
  
   Он постарался отделаться от иль Риша как можно скорее. Потом позвонил в Верс и договорился о времени беседы -- завтра с утра -- с хессином местного отделения идеологической борьбы и контрразведки.
   Не все же в Версе такие идиоты, как иль Риш. Стаффина иль Каррея Керш знал хуже, чем хотелось бы, но у него сложилось впечатление о контрразведчике как об опытном и умном профессионале.
   Иль Ришу пока удалось втолковать, что начальник квенсена имеет право на собственное расследование в течение по крайней мере трёх дней.
   В полдень снова пришла Меро. С грязным полиэтиленовым пакетом в руках. В пакете обнаружились: брошюра дарайского производства "Письмо незнакомому брату", каталог дарайских товаров и фотоальбом, принадлежащий, очевидно, Дане иль Кон, поскольку там были её детские снимки и множество фотографий её отца. Сам по себе альбом, конечно же, не был криминалом, однако то, что девочка хранила его не у себя в тумбочке, а в таком соседстве, говорило о многом.
   Меро выглядела бледной, почти больной. Была страшно расстроена.
   Она тем временем оперативно и незаметно провела своё расследование. После осторожных расспросов квиссанов поодиночке ей удалось выяснить, что Дана и Ивенна нередко уединялись на чердаке тренты. Раньше с ними видели Ашен, но с этого года она прекратила почти все отношения с подругами. Так что скорее всего Ашен вне подозрений.
   Керш молча смотрел на первую фотографию альбома. Ещё молодой темноволосый хойта в белом хабите* обнимает за плечи крохотную Дану. Она и сейчас не слишком изменилась. Последняя в строю. Тоненькая. Чёрные глазищи на пол-лица. Как же мы всё-таки ошиблись, подумал Керш. [*На Триме хабитом называется облачение монахов католических орденов.]
   Но в Версе... В Версе людей ломают через колено. Умные следователи и психологи -- редкость. Там, конечно, из гордой Ивенны вытянут всю правду -- было бы что вытягивать! И Дану... а ведь ей жить дальше. Гэйной или кем угодно -- но у неё впереди вся жизнь. Музыка, любовь, дети. А после Верса -- что от девчонок останется после Верса? От психики. От личности. Их жизнь только началась. Единственная сделанная глупость -- и две сломанные судьбы? Да, иногда такое неизбежно, иногда необходимо, но чтобы из-за такого пустяка...
   Керш захлопнул альбом.
   -- Меро, спасибо. Эти вещи оставь здесь. Дане ничего не говорить. Наблюдать за её поведением. Никакой огласки. Ивенна... сену объявить, что она наказана за грубое нарушение дисциплины. И вот что ещё. Если тебя спросят о том, что было обнаружено в пакете, -- не упоминай фотографии и Дану.
  
  
  
   Едва Меро вышла, хессин подошёл к камину, присел на корточки. Дрова лежали там с позавчерашнего дня -- не успели прогореть, пришлось уйти и погасить огонь. Керш чиркнул зажигалкой. Весёлый огонёк заплясал в чёрной каминной утробе. Потянуло дымом.
   Хорошо, что день сегодня такой промозглый.
   Фотографии горели охотно, быстро, сворачиваясь в чёрные трубочки. Керш бросил в огонь и сам альбом. Добавил бумаги из корзины.
   Затем он сел за стол и накрутил телефонный номер.
   -- Соедините меня, пожалуйста, с шеманом иль Роем.
   Он не ожидал быстрой удачи, но абонент, как ни странно, оказался на месте.
   -- Шеман иль Рой у телефона, -- произнёс знакомый глуховатый голос.
   -- Хэй, Стриж, -- сказал Керш иль Рой, -- это я.
   -- Хэй, -- отозвался Эльгеро иль Рой, командир шематы Тримы, -- что у тебя стряслось, Туча?
   -- Хорошего мало, Эль.
   Керш быстро и коротко изложил суть дела. Брат по сену слушал его и не перебивал. Только сейчас Керш осознал, что дочка Эльгеро мало того что учится в одном сене, но и дружит, по крайней мере раньше дружила, с этими обормотками. Ашен он, конечно, помнил отлично, не только в лицо. Ашен не способна на такую гадость. Славная, правильная девочка, просто на редкость. И Эльгеро бы знал, если бы у неё в голове перещёлкнуло. Эльгеро бы узнал первым.
   Тем более нужно поставить Эльгеро в известность о происшествии. Неизвестно, как далеко зайдёт усердие иль Риша.
   -- Вот как, -- ошеломлённо сказал Эльгеро, выслушав, -- а ведь эта Дана у нас гостила в прошлом году. Такая милая девочка. На скрипке прекрасно играет. И вторую я помню. Но как я понял, сейчас Ашен больше общается со своим другом с четвёртого... Знаешь, крышу уже начинает сносить в этом возрасте. Любовь.
   -- Я в курсе, -- сказал Керш. -- Ты лучше скажи, что мне делать с этими двумя? И ещё инквизитор тут из Верса, весь горит служебным рвением.
   -- Керш, маловаты они для Верса. Я не думаю, что всё так уж серьёзно.
   -- Да я уверен, что ничего серьёзного нет. Мозги набекрень. После первого боя всё пройдёт. Но до этого им ещё дожить надо.
   -- С начальством из Верса был разговор?
   -- Завтра сделаю звонок.
   -- Тогда вот что, -- сказал Эльгеро, -- как поговоришь, сообщи мне... только со мной связи завтра не будет... я вернусь очень поздно. Вечером в одиннадцать позвони мне домой, хорошо? Кейте я расскажу. Если не договоришься, то я сам нажму на рычаги, у меня есть люди в Версе. С девчонками только надо будет тебе самому разобраться до конца.
   -- Да уж разберусь. Не первый год в квенсене. Я знаешь чего боюсь? Что иль Риш от неё не отцепится. Понимаешь, это его дело. Не начальства. А он вознамерился любой ценой раскрыть заговор. Если он упрётся... -- Керш замолчал.
   Вот как ни крути, какие ни принимай меры -- а спасти девчонку тогда не получится. Всё зависит от воли одного человека. От одной-единственной сволочи. Это и есть самое страшное. Это понимал и Эльгеро. Он тоже молчал в трубку. И вдруг сказал:
   -- Тогда знаешь что? Тебе надо сделать такой ход, чтобы твой иль Риш соскочил. Понимаешь, совсем. Что-то неожиданное. Чтобы у него не осталось повода тебя обвинять в недооценке ситуации, в мягкотелости... понимаешь?
   -- Понимаю, -- не сразу ответил Керш.
   -- Не завидую я тебе, Туча, -- сказал Эльгеро, -- вроде и у нас на Триме не сахар, но тебе -- не завидую.
  
  
  
   Ивик сидела на каменном полу, обхватив колени. Холодно... а впрочем, терпимо. В камере всегда мёрзнешь. Правда, обычно сюда не отправляют так надолго. Сколько она уже сидит -- часов восемь, десять? И обед не приносили, наказанным только ужин полагается... может, утром завтрак дадут, если её сюда на сутки заперли?
   В Версе, наверное, будет ещё хуже. Нельзя ныть и жалеть себя. Иначе не выдержишь.
   Что дальше -- сомнений не было. Знали, на что шли. Попалась только Ивик -- значит, Дану надо не выдать. Конечно, получилось всё глупо. Хотели пробуждать сознание, напомнить об истине... а надпись стёрли так быстро, что никто и прочитать её не успел. Глупость. Никакой пользы она не принесла и умрёт без всякого толку. Умрёт? Ивик не знала, что будет дальше, но предполагала худшее. От них можно ждать всего.
   Ну что ж, бывает. Бывает, что гэйн гибнет в первом бою, не уничтожив ни одного врага. Он всё равно погиб за Родину, и его имя останется на плите в Зале Памяти... тьфу ты, о чём она? Они же убийцы и рабы... Ну всё равно. Сами-то они думают, что правы и защищают правое дело. Но она не хуже. Лучше. Она не сломается. Пусть убивают.
   Дальше всё просто. Надо молчать, надо терпеть всё, что бы с ней ни сделали. Родители? Это, конечно, жутко. И почему она надеялась, что родителей не впутают? Их не посадят, думала Ивик, это ерунда. Родственников не трогают. Отца Даны расстреляли, а ей даже разрешили учиться в квенсене. Вот нервы родителям потреплют -- что поделаешь... Даже если бы их посадили, всё равно. Истина важнее. Они живут там в Шим-Варте с закрытыми глазами и думают, что наш мир устроен лучше не надо... а это не так. Они тоже должны знать, пусть такой ценой.
   Это всё понятно. Гораздо хуже были непрошеные рассуждения, упорно лезущие в голову. Ивик предпочла бы вообще перестать думать.
   Хессин сказал, что все гэйны давно могли бы уйти в Дарайю. И это правда, Ивик с Даной сами об этом говорили. В Дарайю можно дезертировать, это уже для первокурсника несложно. Хотя в Медиане патрули, но их легко обойти. Правда -- кто же тогда откроет глаза живущим в Дейтросе? Кто прекратит эту вечную войну?
   Гэйну в Дарайю путь свободен. Представителям других каст -- тоже. Только никто ведь не уходит. Люди терпят холод, голод и лишения, живут в сложных условиях. Многие гэйны в Дарайе бывали и распробовали тамошнюю жизнь. Почему они ещё здесь? Фанатики...
   Все вокруг -- фанатики, ожесточённо думала Ивик. Она ненавидела свою жизнь. Что хорошего она видела, когда? Да, внешне всё расчудесно. Благополучные родители, поездки на море. Хорошие отметки, школьная лаборатория, друзья во дворе. Но кто любил её по-настоящему? Кто? Даже маленькую. А уж сейчас -- весь этот сен во главе со Скеро, что же они, не видят, как Скеро над ней издевается второй год, ни за что, без всякого повода, -- и все "братья" и "сёстры" с ней заодно! Заодно, потому что никто не останавливает Скеро. Никто не ставит её на место. Ашен... Ашен как-то заступалась за Ивик, но сейчас они уже не подруги. Меро кажется хорошей. Марта... Но если все вокруг хорошие, ей-то почему так плохо? Сволочи они все, вот что. И рабы. Только Дана -- единственная, кто её любит, кто не предал, не бросил. И она тоже не предаст Дану.
   И всё же что-то не сходилось... Какая-то правота была и в словах хессина. Ивик никак не могла связать концы с концами.
   -- Ивик! Эй!
   Она подняла голову. У зарешеченного окошка появилось знакомое лицо. Ивик вскочила.
   -- Дана! Как ты сюда...
   -- Дежурная пустила. Ивик, я тебе пожрать принесла.
   Она просунула между прутьями решётки ломтик хлеба, потом несколько кусков сахара.
   -- Ой, спасибо, Дан... Меня тут не кормили. Что там в школе творится?
   -- Ничего. Все молчат, как воды в рот набрали. ТУДА, -- со значением сказала Дана, -- я не лазаю пока.
   -- Правильно. А со мной что решат, не знаешь?
   -- Не знаю, -- вздохнула Дана, -- будем надеяться, что пронесёт.
   -- Ты только не говори лишнего. Про наши дела. Могут услышать.
   -- Да, конечно.
   -- И я буду молчать.
   -- Мне как-то стыдно, что ты там... -- нерешительно начала Дана.
   -- Перестань. Знаешь, что бы ни было... ты потом будешь меня помнить.
   -- Ты что, Ивик? -- вздрогнула Дана. -- Они не сделают с тобой ничего. Ну может, из квенсена выгонят. Так на фиг он сдался...
   Выгонят из квенсена? Ивик подумала. В самом деле, а если её не посадят, не расстреляют... здесь уж точно не оставят, кому нужны такие гэйны. Ну и пусть, с горечью сказала себе она. Я лучше буду всю жизнь на фабрике работать. И то честнее, чем жить так... или уйти в другой мир попытаюсь...
   Сейчас мысль о том, чтобы вернуться домой, уже не вызывала отторжения, как в прошлом году. Пройденный этап. Конечно, никто не поймёт, но это естественно -- они правды не знают. И пусть осуждают, внутренняя правота важней.
   -- Ты иди, Дана, -- сказала она, -- иди и продолжай... то, что мы начали. А со мной... со мной всё равно, что будет.
  
  
  
   -- Вы что, хотите спустить это дело на тормозах?! У вас не выйдет! -- наблюдатель из Верса почти кричал. Керш усмехнулся.
   Он уже звонил начальству иль Риша. Убедился, что стаффин иль Каррей из Ланса не настроен любой ценой раскрывать заговоры. Хотя и мешать своему наблюдателю не собирается. На всякий случай Керш ещё раз связался с Эльгеро, а тот позвонил своему другу в краевом Версе. Поддержка у него была.
   Керш был убеждён в своей правоте. Девочку следует оставить в квенсене. В конце концов, через полгода всё станет яснее не надо.
   Но иль Ришу это объяснять бесполезно. Тот никак не хотел смириться с поражением.
   -- Ну почему же на тормозах, -- сказал Керш, -- конечно, нет. Меры будут приняты, и очень жёсткие. Квиссу ждёт наказание. Более чем суровое. Далее за ней будет установлено пристальное наблюдение. Если она не оправдает доверия и я окажусь неправ, в конце года она будет отчислена из квенсена.
   За эти дни Керш ещё сильнее уверился в том, что исключать девочку не придётся. Иль Риш допрашивал её три раза сам и один раз в присутствии Керша. Но всё, что умел иль Риш, -- это ломать подследственных специальными методами, а разрешения на специальные методы у него пока не было. В психологии он не понимал ничего, орал на девчонку и пытался её запугать. В ответ на это Ивенна ещё больше замыкалась. Кершу ничего бы не стоило уговорить её, запутать, ошеломить, даже вытянуть из неё имя Даны. Но делать такой подарок иль Ришу он не собирался.
   -- Я уже говорил о том, что вы ошибаетесь. Вы нянчитесь с ними как с детьми. Воспитываете, перевоспитываете. А среди них есть уже взрослые, матёрые враги. И поступать с ними надо как с врагами. Вы хотите эту квиссу через полгода выпустить в патруль? На боевую операцию? Вы уверены, что она тут же не переметнётся к доршам?
   -- Я не выпускаю в патруль тех, в ком не уверен, -- спокойно отозвался Керш, -- а эта девочка станет гэйной. Она станет хорошей гэйной.
   Например потому, что она умеет не выдавать друзей. Под настоящим давлением, рассчитанным на взрослого. Но иль Ришу, разумеется, этого её достоинства не оценить. Керш открыл журнал расходов, давая понять, что разговор закончен и дела ждут.
   А вот Дану придётся исключить. Сродство к Медиане -- ещё не всё. Кроме таланта, гэйну нужны ещё некоторые качества, которых у неё, к сожалению, похоже что нет. Её можно будет перевести позже, под благовидным предлогом, подумал Керш. Пусть работает в народном хозяйстве.
   -- Вы пожалеете об этом, -- заявил иль Риш. Керш пожал плечами.
   -- Ваш начальник считает меня достаточно компетентным, чтобы решить этот вопрос самостоятельно. Обратитесь за разъяснениями к нему.
   Он пронаблюдал за удаляющейся спиной иль Риша. Хлопнула дверь. Керш поморщился.
   Он знал, что никакие телефонные договорённости не помогут -- всё равно иль Риш завтра придёт с наручниками и заберёт Ивенну, и никто не сможет ему помешать.
   Предстояло противное уму и сердцу, но, к сожалению, неизбежное завершение дела. Кто у нас сегодня дежурит? Сен иль Брасс, третьекурсники. Хотя нет, надо вызвать взрослых из части гэйн-вэлар. И лучше покончить с процедурой быстрее. Девочка сидит в дискамере уже четвёртый день, она уже кашляет.
   Иль Рой поднял телефонную трубку и отдал необходимые распоряжения.
   Рени ушла обедать. Он сам запер дверь кабинета на ключ. Повернулся, чтобы идти, и тут его окликнул тонкий голосок:
   -- Хессин, разрешите обратиться...
   Перед ним стояла Дана иль Кон, миниатюрная, хрупкая, лицо покрыто красными пятнами.
   -- Хессин...
   -- Квисса, у меня сейчас мало времени. Может быть, позже?
   -- Хессин, это я, -- отчаянно сказала Дана, -- я про Ивик. Про Ивенну. Она не виновата. Всё это я придумала.
   Керш с интересом посмотрел на девочку.
   -- Ивенна, к сожалению, виновата. Найдены её отпечатки пальцев. Она сама признаёт свою вину. Значит, вы тоже участвовали в этом.
   -- Да, и я... это моя идея была. Она так... согласилась только. А потом решила, что не скажет про меня. Но я так не могу... Если её в Верс... тогда и меня уж тоже.
   -- Что ж, -- задумчиво сказал Керш, -- я рад, что слышу это от вас. Ивенну никуда не отправят и не отчислят. Она будет серьёзно наказана. Через несколько дней она сможет продолжить занятия. Что касается вас, квисса, то надеюсь, что ваша совесть впредь удержит вас от таких поступков.
  
  
  
   Звуки доносились сквозь пелену, сквозь мутную преграду, и в ушах всё время странно хлюпало. Боли почти не было, но она караулила где-то рядом, и стоило Ивик чуть пошевельнуться, да хоть пальцем двинуть, как боль впивалась ржавым железом в спину, в лопатки, в поясницу, и надо было замереть и ждать, чтобы она отпустила.
   Ивик не думала ни о чём. Ни злости не было, ни обиды. Одно ошеломление -- что с человеком можно так поступить. Что с людьми такое делают.
   Да, они с Даной готовились ко всему. Но вышло очень уж страшно.
   -- Пить, -- сказала она. И кто-то там, во внешнем мире, за пеленой, услышал. Чья-то ладонь легла на лоб, чуть повернула голову (отчего боль снова обожгла плечи и шею). Во рту у Ивик оказалась трубочка, и через эту трубочку она стала жадно пить воду.
   -- Ты поспи, -- сказал чей-то голос, -- я тебе укол поставлю сейчас. Поспи. Потом будет легче.
   В неё воткнулась игла. Стало больно не от укола, а от того, что вздрогнули разорванные мышцы спины.
   Ивик заплакала.
   Дейтрос, Дарайя... война, мир. Свобода. Убийцы, рабы. Всё равно. Никакой разницы. Она не знала, правильно ли поступила. Наверное, нет. Или да. Безразлично.
   Хотелось только лежать неподвижно. И чтобы никого рядом не было. Совсем никого. Так лучше.
   Слишком больно, чтобы с кем-нибудь видеться. Чтобы разговаривать.
   Всё равно никто не сможет помочь. С болью надо справляться в одиночку. Люди, ближние умеют только причинять боль -- это они освоили в совершенстве.
   Ивик за руки привязали к стене, к вбитым в неё штырям. Квиссанов при этом не было, были солдаты из части гэйн-вэлар. Начальник квенсена тоже был. Ивик не ощущала даже стыда оттого, что они смотрели на неё раздетую. Как у врача. Её накрыл ужас, когда хессин иль Рой объявил, что её ждёт. Ивик не знала, может ли человек вообще выдержать столько ударов. Она боялась умереть прямо здесь, под плетью. А потом разом стало плевать на всё. Всё перестало существовать, кроме боли. Зашкаливающей за все мыслимые пределы. Просто все мозги вышибло. Сначала Ивик стояла на ногах и даже пыталась сохранять достоинство. Она стискивала зубы, но дышать хотелось через рот. Воздуха, втягиваемого через нос, не хватало. Она судорожно вдыхала, снова сжимала зубы. Закусила губу, по подбородку потекла струйка крови, а она и не поняла, что это было. Потом терпеть она уже не могла. С каждым выдохом вырывался крик. Ноги перестали её держать, Ивик повисла на руках. Верёвка резала запястья, но эта маленькая, добавочная боль ничего не значила по сравнению с главной, громадной. Уплыло сознание, Ивик дали понюхать нашатыря и продолжили избиение.
   Ивик старалась не вспоминать. Вспоминать было нестерпимо. Реальность оказалась такой, что жить с этим сознанием дальше Ивик не могла. Не с физической болью -- боль для неё была не внове. С этим сознанием -- что с ней могли так поступить. Что это вообще возможно -- живым людям так поступать с другими живыми людьми.
   Сейчас будет легче, уговаривала она себя. Сейчас. Веки становились тяжёлыми, опускались. Укол начинал действовать. Ивик заснула.
  
  
  
   -- Ивик?
   Она повернула голову. Уже научилась это делать, не обращая внимания на то, как отзывалась спина. Да и боль, кажется, стала притупляться. Но она ещё никого не узнавала -- из-за той же пелены и хлюпанья. А вот сейчас узнала.
   Ашен. Лёгкая рука легла на голову Ивик. Погладила по волосам. Это было неожиданно приятно и как-то правильно. Не раздражало.
   -- Ивик, бедная, как тебе досталось...
   -- Страшно? -- спросила она.
   -- Ага, -- сказала Ашен. -- Господи, Ивик...
   -- Как там... все? -- спросила Ивик. -- Как Дана?
   -- Переживает очень. Ты знаешь, она иль Рою сказала, что участвовала. А он ничего. Вообще. Тебе одной, получается, всё перепало. У неё даже температура поднялась, она и на занятия не ходила.
   -- Пусть не переживает, -- сказала Ивик равнодушно, -- ещё не хватало, чтобы ей... тоже...
   -- Тебе больно сейчас? Просто так, когда лежишь?
   -- Нет почти. Когда двигаться надо, хуже. А ты как?
   -- Да я-то что. У меня-то нормально всё. Знаешь, мне тоже так стыдно, -- сказала Ашен, -- я всё думала... я же с вами совсем перестала общаться. Конечно, Рейн -- он классный. Но я не должна была так. Друзья же всё равно остаются друзьями.
   -- Ничего, -- вяло сказала Ивик, -- всё в порядке теперь.
  
  
  
   Дана появилась позже, когда Ивик стала поворачиваться на бок, садиться и даже пробовала вставать. У неё и вправду даже лицо сильно изменилось, ещё больше похудело, глаза казались не по-людски огромными и запали. И выражение в них замерло какое-то безумное. Она обняла Ивик за шею, стараясь не задеть повязок, и заплакала.
   -- Ивик, мы такие дуры... То есть я такая дура.
   -- Не реви, -- сказала Ивик, -- всё нормально будет.
   -- Это всё из-за меня.
   -- Ну да, уж конечно. Всё это мы вместе. И не надо.
   Они поговорили о чём-то нейтральном. О сене, о преподах. О новом спектакле к Рождеству. Больше Дана не заходила. И вообще никто не приходил к Ивик, и она была этому рада. Ей не хотелось никого видеть. Дана и Ашен хорошо к ней относятся, этого достаточно. А остальные -- да пропади они пропадом.
   Ивик пролежала в изоляторе три недели -- шли осенние каникулы, все разъехались, а ей так и пришлось застрять в квенсене. И домой совершенно не тянуло. И смертельно не хотелось, чтобы мама узнала обо всей этой истории. Вроде бы родителей обещали не трогать, и ладно.
   Она всё время была одна. Медсёстры заносили ей книги из библиотеки. Дали чистую тетрадь. Лёжа на животе, Ивик начала писать непонятно откуда взявшуюся в голове историю про снежных людей. Это её развлекало.
   Повязки сняли. Кожа на спине заживала и начала страшно чесаться. Ивик осторожно переворачивалась на спину и елозила по кровати, стараясь унять зуд. Она уже почти свободно могла двигать руками, наклоняться, ходить. Теперь, когда физические страдания пошли на убыль, её стали мучить ночные кошмары. Ивик просыпалась от них в два или три часа ночи и больше уже не могла сомкнуть глаз. Снилось всё время одно и то же -- её снова будут бить... её ведут в ту комнату. Привязывают к стене. Заставляют раздеться -- во сне, в отличие от яви, это было стыдно. До избиения во сне дело никогда не доходило. Но там она вела себя отвратительно, начинала плакать, умолять, даже кричать... А когда просыпалась, разные мысли лезли в голову, и было тошнотно и мерзко.
   К окончанию каникул спина окончательно поджила. Ивик стала надевать майку, потом смогла застегнуть форму. Она не знала, как будет тренироваться: двигаться уже можно было, но стоило задеть спиной что-нибудь -- искры сыпались из глаз. Но что делать? Нельзя пропускать слишком много. Ей и так отрабатывать десять дней, сдавать зачёты, на которых она отсутствовала.
  
  
  
   Странно, но теперь ей была глубоко безразлична Скеро, её компания и вообще отношения в сене. И заодно всё, что её волновало раньше. Скеро тоже смотрела сквозь неё, будто никакой Ивик в школе не было. Ивик заняла привычное место аутсайдера, вместе с Даной и Ашен (которая теперь больше времени проводила с подругами). Она много училась, стараясь сдать все хвосты. Ходила на трайн, сжимая зубы и вытирая невольные слёзы, которые невольно выступали на глаза. Постепенно боль уменьшалась. На спину, правда, смотреть было страшненько. Ивик и не смотрела. И никто не заговаривал с ней о случившемся. Всего этого будто не было -- вот и хорошо.
   Однажды дежурная квисса передала ей приказ явиться в кабинет начальника квенсена. В субботу после занятий. Ивик слегка струхнула, но что было делать? Пришлось идти.
   Она не испытывала обиды на иль Роя. Как это ни странно. Не было ненависти или ожесточения. Хотя, наверное, нормальнее было бы его ненавидеть. Ивик в последнее время плохо понимала себя.
   Было только страшновато. Что, если всё не закончилось? Дану не трогали, с самой Ивик обращались так, будто ничего не случилось. Но, может, её всё-таки решили выгнать из квенсена? Ивик уже и не знала, как примет такую новость. Ей хотелось покоя, а самое спокойное сейчас -- остаться здесь, и чтобы всё шло своим чередом.
   Она постучалась, вошла и доложила о себе, как положено.
   -- Садитесь, Ивенна, -- пригласил начальник сухо. Она присела напротив него на краешек стула.
   -- Нет, сюда, -- он похлопал по сиденью стула рядом со своим. Ивик робко пересела. Перед ними был большой новый монитор, на мониторе переливались сложные цветные стереометрические фигуры.
   -- Как ты? -- вдруг спросил иль Рой совершенно по-человечески, даже с нотками сочувствия. -- Болит ещё?
   -- Немножко, -- сказала она, -- на тренировках.
   Керш посмотрел на неё, словно что-то взвешивая.
   -- Я хочу провести с тобой несколько занятий, Ивенна. Индивидуальных. На темы истории и политики. По-видимому, ты очень опережаешь свой возраст в осмыслении социальных явлений. Мы это просмотрели. Нам сложно работать, слишком много квиссанов, слишком обширные задачи, педагогов не хватает. Мы с тобой будем заниматься по субботам, в это время. Начнём сегодня.
   Керш коснулся панели управления, и на мониторе возник город с высоты птичьего полёта. Просторный город, светлый, с обилием зелени.
   -- У тебя были высокие баллы по обществоведению, Ивенна. И здесь, и в тоорсене. Ты назубок выучила всё, что положено знать о Дейтросе, Дарайе, нашем противостоянии. Об идеологических основах нашей борьбы. О разнице наших обществ. Теперь постарайся всё это на время выкинуть из головы, хорошо?
   Ивик с удивлением посмотрела на хессина.
   -- Да, именно так. Забудь об этом. Видишь мир на экране? Это Дарайя. Снимки реальные.
   Один снимок медленно сменял другой. Дарайя была прекрасна. Высоченные здания -- Ивик в жизни таких не видела, а в дарайских городах были целые кварталы призрачно-фантастических небоскрёбов, каменный лес с голубыми проёмами неба. Здания сверкали непрозрачным стеклом и сахарной белизной плит. Гигантский аэропорт, потоки пассажиров спешат в посадочные рукава, их возносят вверх эскалаторы, огромные пёстрые воздушные суда выруливают на дорожки. Невероятных размеров стадион, на зелёном поле команды мельтешат вокруг мяча, зрителей, наверное, десятки тысяч, и над их головами парит летающая платформа. Жилой квартал игрушечных, сказочных домиков с башенками, балкончиками, флюгерами, сверкает солнце на черепице, под окнами -- пёстрые клумбы, цветочек к цветочку. Белоснежный комплекс у южного моря -- архитектурные красоты, парк, неправдоподобно-синий открытый бассейн...
   -- Красиво? -- спросил Керш. -- Дарайя древний и богатый мир. Вот уже более ста лет все государства Дарайи объединены в конфедерацию, один язык заменил множество прежних, которые постепенно отходят в прошлое. Есть единое мировое правительство, оно избирается каждые три года демократическим всеобщим голосованием. Население Дарайи составляет около восьми миллиардов человек. Тридцать лет назад основана колония в Лей-Вэй -- это тоже удобный, богатый полезными ископаемыми, щедрый мир. Там есть местная цивилизация -- точнее сказать, она там была раньше, до прихода дарайцев, теперь остались редкие резервации туземцев. Но это всё ты знаешь. Теперь немного о нашей специфике. Вооружённые силы Дарайи используют в качестве рядового и младшего офицерского состава почти исключительно вангалов -- генетически изменённых людей. Эта операция проводится детям так называемых государственных иждивенцев, за что родители получают определённые дополнительные льготы. Изменяется не только тело, но и психика. В частности, умственный потенциал вангалов несколько снижен, сильно понижена болевая чувствительность, скорректированы физические данные -- сила, скорость реакции. В настоящий момент дарайская армия располагает пятью миллионами профессиональных военных, почти все младшие чины являются вангалами. Кроме того, есть ещё резерв, который оценивают примерно в семнадцать миллионов вангалов. На случай срочной мобилизации. Это о людях. Что касается техники, она интересует нас меньше, поскольку в Медиану технику не выведешь. Поэтому о ней мы пока говорить не будем. Однако по тому, что я рассказал, несложно оценить и технический потенциал Дарайи. Дарайя -- экономически и политически стабильный мир. На планете уже сто пятьдесят лет не было войн. Благодаря климатическому и сейсмоконтролю -- не было и природных катастроф.
   Картинка на экране сменилась. Ивик узнала Лайс. Рыжая листва деревьев, ржавый ковёр под ногами. Ряд длинных дощатых бараков, играющие возле них дейтрийские дети.
   -- Теперь о Дейтросе. После уничтожения нашего мира Дейтрос представлял собой горстку людей всех каст, разбросанных по Медиане и разным мирам. Всего число выживших составляло 85 232 человека. Ценой предельного напряжения сил нам удалось собрать всех дейтр воедино. Правительство Лайса предоставило нам резервации. В момент после Катастрофы наши вооружённые силы почти не имели гэйн-вэлар, вспомогательных войск, а основные войска, гэйны, составляли ничтожное число -- шестнадцать тысяч человек. Сразу после Катастрофы дарайские войска возобновили боевые действия против Дейтроса. Так, например, через два месяца после Катастрофы, когда в Лайсе были построены первые две дейтрийские зоны, одна из них была атакована силами нескольких дарайских полков. Потери мирного населения убитыми, в частности, сожжёнными живьём прямо в бараках, составили триста двадцать человек, гэйнов -- около семисот человек. Правда, дарайцы, оттеснённые в Медиану, потеряли четыре тысячи солдат. Поскольку гэйны на порядок мощнее дарайцев в Медиане, соотношение потерь всегда примерно таким и бывает. Противостояние продолжалось всё время нашего пребывания в Лайсе. Два раза Дарайя предпринимала массированные нашествия с целью полного уничтожения Дейтроса, при которых численность дарайских войск намного превышала численность всего населения Дейтроса.
   Ивик, широко раскрыв глаза, смотрела на следующие фотографии. Снимки были страшные. Раньше она и правда не видела такого. Или видела, но вытесняла из сознания. Не пробовала увязывать факты между собой, делать выводы.
   Обгоревшие трупы. Разрушенные посёлки. Убитый ребёнок на земле. В Медиане -- огромный, от горизонта до горизонта, сверкающий белой бронёй фронт дарайцев.
   -- Тем не менее, -- с почти кощунственным спокойствием продолжал Керш, -- благодаря высочайшей организации и дисциплине, за десятилетия жизни в Лайсе нам удалось во много раз увеличить население Дейтроса. Мы построили заводы. Восстановили парк техники. Основали новые монастыри. На момент переселения в Новый Дейтрос численность нашего населения составляла более миллиона человек. Правда, взрослых из них -- всего около трети. Ивенна, ты знаешь, в каком возрасте на Старом Дейтросе становились квиссанами?
   -- Нет.
   -- Профессиональное образование только начиналось в шестнадцать. Квиссаны обучались с шестнадцати до двадцати лет. И в боевых операциях они не принимали участия. К боевым действиям допускались только взрослые, с двадцати -- двадцати одного года. Женщины-гэйны получали двухлетний отпуск после рождения каждого ребёнка. После Катастрофы и резкого падения численности гэйнов было принято решение привлечь к участию в боевых действиях квиссанов. Также для всех каст был резко снижен возраст специализации и зрелости. Отпуск женщин по беременности и родам был сокращён до четырёх месяцев, затем постепенно увеличен, но с десяти месяцев всех детей воспитывают в государственных школах.
   Керш говорил и говорил, показывал снимки, таблицы, диаграммы. Переселение в Новый Дейтрос состоялось пятнадцать лет назад. В новом, девственном мире оказалось примерно столько дейтр, сколько составляет население одного среднего города на Дарайе. Сейчас население Нового Дейтроса превысило два миллиона. Оно быстро растёт, но оно очень молодо и более чем наполовину состоит из детей и подростков.
   Ивик коробило от контраста полыхающих огнями, многолюдных, до блеска вылизанных городов Дарайи -- и маленьких дейтрийских поселений, занимающих пока ещё ничтожную часть планеты в субтропическом и умеренном поясах.
   Шари-Пал, столица и самый крупный город Нового Дейтроса, насчитывал всего двести тысяч жителей. По сравнению со среднестатистическим дарайским городом он выглядел деревней. Но по всему Новому Дейтросу быстро росли заводы, аэродромы, их окружали новые жилые районы, женщины рожали множество детей, успевая при этом ещё и работать, квенсены готовили новых гэйнов, и гэйны прикрывали Родину надёжным щитом. И всё равно Дейтрос оставался до смешного крошечным, цепочкой разрозненных в диких лесах населённых пунктов, соединённых тонкими жилками только что проложенных дорог.
   -- Прошу заметить, -- продолжал Керш, -- что с момента Катастрофы не было предпринято ни одной попытки организованного миссионерства на территории Дарайи, не говоря уж о крупных диверсиях. Причины ты видишь сама. Мы работаем на Триме, поскольку сохранение Тримы и христианства на ней является целью и смыслом нашей цивилизации. Но и для Тримы мы сейчас можем выделить лишь очень ограниченные ресурсы. От этого страдает Церковь на Триме, но здоровые силы в ней останутся всегда. Несмотря на полное отсутствие агрессии в отношении Дарайи, с момента основания Нового Дейтроса было совершено уже сто семьдесят четыре попытки прорыва на нашу территорию крупных дарайских вооружённых соединений, состоящих из людей и гнусков. Более чем в половине случаев дарайские атаки повлекли за собой жертвы среди нашего мирного населения, не говоря о военных потерях. Ни одна попытка прорыва не была спровоцирована ничем с нашей стороны.
   Он помолчал.
   Ивик смотрела на экран. В "Письме незнакомому брату" Дейтрос был изображён монстром, угрожающим всему живому, давящим собственных детей. Да и раньше им объясняли, что Дейтрос велик, что их Родина непобедима, их общество -- могучая сила...
   Им врали? Да нет. Цифры Керша -- не секрет, приблизительно они всем и так известны.
   "Моя планета так мала, -- вспомнила Ивик своё детское стихотворение, -- так страшны Космоса глаза..."
   -- Вопросы есть? -- спросил Керш.
   -- Дейтрос... он такой маленький, -- вырвалось у Ивик.
   -- Да, именно так. Он маленький. Он не богат. У нас с недавнего времени очень много территории, но очень мало людей, сил, ресурсов.
   -- А почему нам раньше не говорили этого? -- спросила Ивик.
   -- Эти цифры общедоступны, Ивенна. Я не выдал тебе никаких засекреченных сведений. Но я понимаю, о чём ты. Видишь ли, чудо совершится, только если верить в то, что оно возможно. То, что Дейтрос вообще выжил и существует до сих пор, -- это чудо. Наша официальная пропаганда... слегка помогает ему. Внушает людям, что мы сильны, что мы всё сможем, сумеем, преодолеем. Ты сама должна знать, что если нет веры в свои силы, у тебя ничего не получится. Никто ведь никому не лжёт. Все знают истинное положение вещей. Просто мы на него обычно -- обычно смотрим под другим углом. Но я хочу, чтобы ты посмотрела вот так.
  
  
  
   На занятиях по тактике квиссанов усадили за терминалы компьютеров. Началась игра. На экране возникали человечки условно-дарайского вида (белые парадные плащи, белёсые и жёлтые волосы). Против них следовало применять разные виды виртуального оружия -- как в Медиане. Только в игре оружие брали с панели готовым или же конструировали из предложенных элементов. "Дарайцы" оборонялись, задействуя разного рода средства защиты, и очень редко удавалось скомбинировать оружие так, чтобы пробить их оборону. К тому же противник обучался, второй раз использовать одно и то же, неизменённое оружие не получалось. А "дарайцы" тоже атаковали, и чтобы защитить своё войско на экране, надо было в бешеном темпе собирать и ставить щиты. Игра довольно скоро после начала приходила к патовой ситуации. Ни одна сторона не могла скомпоновать оружие, против которого не было бы соответствующего щита. Удачные находки были редки. Типовая защита от рассеянного излучения, от направленного излучения, от термического поражающего действия, от механического... Варьировать средства нападения и защиты было нетрудно, но быстро надоедало. На киноэкране битвы в Медиане выглядели совсем иначе.
   -- Да что же это такое! -- как-то не выдержала Скеро. -- Не могу ничего пробить уже десять минут! Это что -- нормально?
   Ивик вздохнула, у неё уже полчаса ничего не получалось, правда, и её ни разу не убили. А приятно сознавать, что и у Скеро те же проблемы.
   -- Нормально, -- сказал иль Аскин, преподаватель тактики, -- это упражнение.
   -- Что, и в бою будет так? -- спросил Верт как бы в пространство, но Аскин и на это ответил:
   -- Нет. В Медиане всё иначе. То, что вы делаете сейчас, -- это лишь один из аспектов работы в Медиане. По распространённому представлению, гэйны отличаются от дарайцев способностью создавать небывалые и непредсказуемые виды оружия. Так вот, это представление ошибочно. Человеческая фантазия небесконечна. Кроме того, и у дарайцев есть фантазия, и не силой воображения гэйны их превосходят. Всё, что вы можете придумать, -- за сотни лет когда-либо, кем-либо уже придумано. Всё повторяется. И от всего вашего творчества у дарайцев уже есть защита. Смысл импровизации -- в индивидуальной окраске создаваемого образа, вот она действительно уникальна. Ты понимаешь, Верт?
   -- Не очень, -- признался мальчик.
   -- Вы должны быть яркими личностями. Творцами, созидателями. Вы производите оружие силами собственной души. Чем больше у души творческой мощи и свободы, тем эффективнее ваше оружие. Дарайцы делают ставку на массовость, на штамповку одних и тех же, когда-то индивидуальных, образцов -- у них и нет альтернативы. Мы ставим на максимальную эффективность. Сейчас объясню. Двое разных бойцов могут создать внешне одинаковую огненную плеть. Но информационные пакеты, вложенные в неё, будет разными. Личная энергия, внутренняя мощь, творческий заряд. Плеть одного будет способна на лету сшибать реактивные ракеты и попутно обезвредить ядерную боеголовку. Плеть другого не сможет даже убить человека. Ещё вопросы есть? Марро?
   -- Разрешите? -- Марро встал. -- Почему мы не проводим в Медиане учебные бои? Я думал, мы будем... мы ведь уже всё умеем...
   -- Вопрос понятен, -- кивнул иль Аскин. -- Действительно, учебные бои между квиссанами запрещены. Единственное практическое упражнение -- это оборона против оружия, созданного преподавателем. Это объясняется тем, что вы не должны учиться создавать несмертельные виды оружия. Вы не должны играть в Медиане, пока вы не умеете убивать. Этот барьер -- научиться убивать -- особенно труден для работающего в Медиане. Из огнестрельного оружия убить легче, даже ножом ударить намного проще, чем виртуальным объектом. Когда вы столкнётесь с дарайцами, от вас сразу потребуется убивать. Если вы продолжите по инерции играть, бить не в полную силу -- а это неизбежно, если ввести учебные бои, -- такая ошибка будет равнозначна самоубийству. Я ответил на ваш вопрос? Ну а теперь продолжайте работать.
  
  
  
   Керш не агитировал. Не давил. Просто рассказывал.
   Говорил о богатой, прекрасной, разумно устроенной Дарайе. Он бывал там несколько раз. Бывали его знакомые.
   -- Они всегда исходят из соображений целесообразности. Они не жестоки, понимаешь? Они не воплощение иррационального зла. Они практичны, во всём заботятся о собственной выгоде. Например, мешает им посёлок килнийцев или целая цивилизация Лей-Вэй? Тогда принимается решение сжечь этот посёлок или уничтожить цивилизацию. А если не мешает -- они будут с килнийцами торговать. Разумно.
   Люди в Дарайе не равны. С определённой позиции это тоже практично. Есть очень значительная часть неработающих людей, примерно треть населения, их содержит государство. Они сыты, одеты, живут в хороших квартирах, куда лучше и просторнее, чем любые дейтрийские. Считается, что они не способны работать, что они глупее, хуже остальных. И правда, со временем эти люди всё больше опускаются -- пьют, употребляют наркотики, целыми днями сидят у телевизора, безобразничают на улицах. Им нет смысла воровать или убивать, но и вообще никакого смысла в их жизни нет. Иногда они производят на свет детей, обычно это вангалы -- таким способом безработные женщины получают прибавку к своему содержанию, им делают искусственное оплодотворение, и они растят будущего воина. Так живёт треть населения Дарайи.
   А те, кто работает, причём в какой угодно области, на любой должности, -- благоденствуют и процветают. Правда, их всегда мучает страх оказаться в числе безработных. Уровень жизни работающих несравненно выше: у каждого есть просторный дом, несколько автомобилей, иногда свой самолёт или яхта. Дарайцы работают примерно до шестидесяти лет. Потом их увольняют, и начинает действовать социальная страховка. У тех, кто всю жизнь работал, она большая, её хватает до естественного конца жизни. А у безработных страховка всего на несколько лет. Когда она заканчивается, жить человеку становится не на что, он идёт в дом смерти и подвергается эвтаназии.
   Нет, чтобы дети содержали родителей -- у них такого никогда не бывает. Вообще эвтаназия -- дело совершенно добровольное, и на неё всегда вызываются сами.
   Да, неизлечимых больных тоже убивают. Тоже неизменно по их просьбе.
   Если ребёнок рождается умственно неполноценным или больным, родители имеют право его эвтаназировать. Кстати, у них бывает, что ребёнок считается ненужным, тогда его опять-таки убивают, обычно ещё до рождения. Это называется у них аборт.
   А в целом все дарайцы живут в роскоши. У них много еды, одежды, развлечений. Курорты. Каждый, кто работает, может накопить деньги и удовлетворить любое своё желание. Люди вежливые и приветливые, улыбаются друг другу. Детей в школах не наказывают. Вообще никак, даже в дискамеру не запирают. Бить детей запрещено даже в семьях.
   И чистая правда то, что у них нет тюрем. Совсем. И смертной казни нет. И наказаний для преступников. Преступников или, например, носителей запрещённых идей в Дарайе направляют в атрайды -- центры психологической реабилитации. И там лечат и перевоспитывают всеми возможными методами. До тех пор, пока пациент атрайда не станет полноценным членом дарайского общества. Методы включают воздействие сильными нейролептиками, гипноз, полную перестройку личности.
   Христианство? У них оно раньше было. Но потеряло авторитет и постепенно исчезло. На самом деле оно не само сошло на нет, конечно, так не бывает. С какого-то момента любая проповедь о Христе стала считаться признаком дейтрийской агрессии. А раньше наши миссионеры там открыто действовали. Вообще же в Дарайе сотни разных религиозных сект и течений, многие во что-нибудь верят.
   После занятия Керш всегда предлагал Ивик задавать вопросы, если вопросы у неё есть.
   -- Скажите, -- как-то решилась она, -- вы же видели... "Письмо незнакомому брату". Это правда -- что гэйн этот, автор, к ним ушёл?
   -- Не знаю именно про него. Возможно, это и ложь. Но вообще такое бывает. Ничего невероятного. Некоторые дейтрины переходят на сторону противника. Ну, человеку не нашей касты там светит только государственное иждивение, но живут-то тамошние иждивенцы намного лучше нашего. Они получат больше удобств, возможностей, чем здесь. А вот для гэйна там всегда находится работа. Производить маки, индивидуальные образцы оружия, которые их солдаты станут копировать.
   -- Но... этими маками потом убивают наших же?
   -- Именно. Но некоторых перебежчиков это не останавливает. А пленные... -- Керш помолчал... -- иногда просто не выдерживают пыток. Или боятся казни... и соглашаются на предательство.
   -- Хессин, вы говорили, что в Дарайе же нет смертной казни.
   -- Конечно, нет. Только высылка на остров гнусков. Знаешь, как гнуски убивают?
   Ивик передёрнуло.
   -- И пытки у них тоже запрещены. Это называется лечебными мероприятиями.
   Керш помедлил.
   -- Понимаешь, Ивенна... когда перед тобой стоит выбор -- операция без наркоза на нервных узлах... или благополучная, очень сытая, счастливая и долгая жизнь... Понимаешь?
   Ивик молчала.
   -- Но многие, как известно, выбрали смерть. Почему-то. Среди дейтринов мало предателей, Ивенна. Есть, бывают. Но их мало.
   Ивик сидела, слушая размеренный, лекторский голос начальника школы. Ощущая его тепло, касание крепкой и твёрдой руки. Не держала зла на этого человека. Даже более того, понемногу начинала проникаться благодарностью. С ней до сих пор никто не говорил как со взрослой, почти равной, только по чину ниже. И в то же время -- лично и только с ней одной. Как с человеком.
   И надо признать, до сих пор никто не проявлял к ней столько внимания. Хотя ни о чём личном хессин её не спрашивал. Читал лекции, а сверх того ничего.
   И всё равно Ивик не могла забыть... того случая. "Надо стараться прощать зло, которое вам причинили", -- так говорил священник. Когда Ивик начинала вспоминать -- обида жгла до слёз. Она по-прежнему не понимала: как так, живые люди -- с живым человеком... И за что? Что уж такого преступного и непоправимого она натворила? Почему именно она? Ведь в квенсене телесных наказаний не применяют в принципе, считается, что квиссаны -- взрослые люди.
   Нет, понять и принять не получалось никак. Ею по-прежнему владело ощущение полной отчуждённости от мира, в котором такое допустимо.
   А вот простить? Это можно. Это даже легко -- слушая ровный голос Керша ("Так вот, Ивенна..."), она не в состоянии была на него сердиться.
   Занятия продлились до Рождества. Потом Ивик уехала домой на каникулы.
  
  
  
   Ей с трудом удалось отбрыкаться от навязчивых предложений мамы "потереть спинку". Ивик покрепче задвинула щеколду в ванной и долго, с удовольствием мылась. Спину всё ещё пощипывало от горячей воды, но это ничего. В квенсене только душ, и то по большей части холодный.
   И надеть нормальное платье -- платье! тёмно-красное! с длинными рукавами! -- было невыразимо приятно.
   На Смену Года пришли бабушка с дедушкой, папина сестра тётя Стай с тремя двоюродными братцами Ивик и трёхмесячной двоюродной сестрой. Их потом уложат на ночь в гостиной на полу, на матрацах. А пока гостиная вся сияла от золотой и серебряной мишуры, развешанной ещё к Рождеству, свет самодельных свечей отражался в бокалах и вазах. И еды на столе было столько, что скатерти не видно. Салаты, мясные шарики, колбаски, сырные слоёнки, яблоки, запечённые в тесте. Папа разливал вино, Ивик тоже налили бокал. Вино оказалось сладким и лёгким, Ивик сразу выпила его, как газировку, с удивлением вспомнив, что в прошлом году вино казалось ей мерзким и она лишь из принципа его допила понемногу. Поставив пустой бокал, Ивик поймала на себе изучающий мамин взгляд.
   -- Ты хоть закуси, -- мама протянула ей слоёнку.
   Ричи с мальчишками тёти Стай бесились в спальне -- отсюда было слышно.
   -- Ивик, на-ка, возьми! -- вдруг окликнул её папа. Подал ей клори.
   -- Ивик у нас гэйна, -- с гордостью сказал он, -- а гэйны все талантливые. Давай, Ивик, сыграй что-нибудь!
   Ивик взглянула на отца. Ей показалось, что она впервые его видит. Смешные залысины на лбу, длинный нос с бородавкой, очки. Какой он, в сущности, милый и хороший человек!
   Но все затихли и смотрели на свою гэйну. Ивик смутилась, опустила голову. Привычно тронула струны. Что спеть-то? Бой на синей реке... Любовь моя, пока мы вдвоём... Нет, всё это не подходит. Ивик перебирала в памяти разные песни -- вроде так много их, а что выбрать? Вдруг ей в голову пришла старая песенка.
  
   Как-то в пути, темнотою измучен,
   Песенке, песенке был я научен,
   Песенке в несколько строк,
   Чтоб напевать по пришествии тени,
   В ветре хотений, в тумане сомнений
   Падая с ног:
  
   "Кто не умрёт, тот в Тебе не родится,
   Зёрнам бояться ли тьмы,
   В меленке чёрной
   Мелются, мелются бедные зёрна,
   Мелется, мелется Божья пшеница,
   Мелемся мы"...*
   [*Алан Кристиан.]
  
   Песня понравилась. Но петь ещё, слава Богу, не просили. Взрослые разговаривали о чём-то своём, Ивик убрала клори. Мама придвинулась к ней.
   -- Ты чего, мам?
   Мама была какая-то непривычно тихая. Другая. Хотя за эти дни она уже успела пару раз выступить в своём любимом стиле и по-прежнему порывалась опекать дочь.
   -- Доченька, ты так изменилась.
   -- Ну... я расту, наверное.
   -- Но у Ани было не так. Совсем не так. Когда она училась в академии, она очень скучала по дому. Приезжала, и мы с ней обнимались... Она была такая домашняя. Уже потом, когда вышла замуж, повзрослела. А ты... тебе ещё только тринадцать. Ну четырнадцать исполняется. Что там делают с вами в этом квенсене? Ивик... скажи честно -- вы уже участвовали в боях?
   -- Нет. Честно, нет.
   "Но ведь будем скоро", подумала Ивик.
   Стали бить часы. Все подняли бокалы, встречая Смену Года. Ивик снова, как в детстве, ощутила бесконечное удивление. Вот сейчас, в этот миг ей волшебным, непостижимым образом становится четырнадцать. И Дане, Ашен, Чену, Марро, Скеро -- им всем теперь четырнадцать. А Ричи семь. Только малышки Шины на руках тёти Стай это пока не касается, до трёх лет ведь считают только месяцы. Все дейтрины становятся в один миг старше на год. Как это может быть, Ивик никогда не понимала. Впрочем, и сам момент Смены Года -- вот был один год, и раз -- уже другой -- тоже всегда её очаровывал. В этом есть какая-то тайна! Ивик быстро выпила свой бокал.
   Свечи озаряли лица. Большой свет выключили, и огоньки плясали, отражаясь в глазах, в стёклах папиных очков, в посуде. Ивик почувствовала себя странно. В первый раз она смотрела на своих родных как бы со стороны. И со стороны они были милыми, очень милыми. Толстенькая тётя Стай с младенцем на руках. Бабушка с седой косой, закрученной на затылке. Дед, высокий, очень худой, с почти лысой головой, он смеялся и что-то провозглашал, держа в руке полупустой бокал. Мама -- празднично одетая, с тщательно подкрашенными и закрученными тёмными волосами, в косметике, выглядящей чужеродно и трогательно в сочетании с "гусиными лапками" у глаз и дряблой уже кожей на шее. Папа... Да ведь это и есть Дейтрос, подумала Ивик. Он очень маленький. Мой. "Моя планета так мала". Все они выжили когда-то и продолжают бороться за выживание вот прямо сейчас. Ей вдруг захотелось плакать от странного, щемящего чувства.
   -- Ивик, ты покушай ещё, ты так похудела, -- мама стала подкладывать ей салат, -- давай-давай, покушай!
  
  
  
   Обет гэйна приносили по традиции на втором курсе. Не случайно.
   Церемония растягивалась на целую неделю -- потому что второкурсников много, а обет каждый даёт индивидуально. До сена иль Кон очередь дошла быстро, на второй день. Во дворе построили несколько сенов, чья очередь подошла сегодня, а также старшие сены, которые курировали младших. Шёл снег, поэтому для богослужения установили навес.
   Как обычно во время службы, Ивик витала мыслями где-то далеко. Никогда ей не удавалось сосредоточиться. Вообще молиться по-настоящему она могла только одна, и то по настроению. А настроение бывает редко. В основном когда уже совсем с ног падаешь.
   Потом квиссаны один за другим стали подходить к знамени, установленному рядом с большим распятием, и прочитывать вполголоса слова клятвы. Ивик почти ничего не слышала, одно бормотание. Очередь дошла до неё, и она вдруг испугалась. Испугалась так, что даже руки и ноги стали чужими, и она едва не споткнулась, выходя из строя. Отработанные навыки всё же спасли, кое-как дошагала до знамени. И здесь только, когда сердце немного отпустило, на Ивик навалилось осознание -- чего, собственно, она боится.
   Обратного пути нет.
   Может быть, это было глупо, но Ивик чётко ощущала -- путь к отступлению отрезан. Произнесённые слова что-то изменят, окончательно и бесповоротно. Отнимут у неё возможность выбора. То есть, конечно, уйти, отступиться можно, это всегда можно -- но это будет именно предательство. Со всеми вытекающими последствиями для души.
   Нежный алый шёлк знамени касался её лица.
   -- Я, Ивенна иль Кон, -- начала она дрожащим голосом, -- перед Богом-Отцом всемогущим...
   Собственно, уже поздно. Выбор она сделала давно, когда крепче сжала в руках красную ленту, наброшенную на плечо. Правда, тогда она даже не представляла -- ЧТО выбрала.
   -- ...в верности моей Родине, Дейтросу. Клянусь всегда следовать учению святой Церкви, строго выполнять законы дейтрийского сообщества, требования воинского устава, приказы...
   Колени Ивик дрожали. На неё смотрели сотни глаз -- и бо?льшая часть недоброжелательно и с насмешкой. Смотрели ребята, которые дразнили и мучили её. Смотрел Керш иль Рой. Так же внимательно, как ТОГДА, Ивик передёрнуло от этой мысли. Смотрел Шкар иль Риш, наблюдатель Верса, который на допросах в кабинете хессина столь виртуозно доказывал, что не такой твари, как она, защищать Родину.
   Перед лицом всех этих людей, из которых почти никто не любил её. Которых она и сама не любила.
   -- ...клянусь достойно исполнять долг гэйны, мужественно защищать свободу и независимость Дейтроса и Тримы, прародины христианства, Божественные святые реликвии, жизнь и достоинство дейтринов. Да поможет мне Бог всемогущий в нерушимом соблюдении этой клятвы, -- облегчённо закончила Ивик. Священник коснулся крестом её лба, благословляя.
   Ивик выпрямилась. Теперь ей стало легче. Что-то было навсегда отброшено и решено. И всё равно, что будет дальше. Она зашагала назад и заняла место в строю.
  
  
  
   Почти сразу после обетов началось боевое патрулирование Медианы.
   Считалось, что квиссаны достаточно подготовлены к встрече с противником. Хотя Ивик в себе была далеко не уверена.
   Первые месяцы новичков в патруль посылали вместе со старшими. Ивик поставили в пару к девочке с четвёртого курса, шестнадцатилетней Росси. Марта попалась кому-то из другого сена, но Ивик свою влюблённость в Марту вспоминала с улыбкой. Влюблённость прошла. Росси ей тоже нравилась, невысокая, не склочная, очень деловитая девушка.
   Выкладка обычная для Медианы -- шлинг на пояс, "Клосс" за плечи, десантный нож на случай боя на Тверди, газовая маска, аптечка индивидуальная, келлог и ещё кое-что по мелочи. Проверив снаряжение Ивик, Росси слегка улыбнулась ей:
   -- Ну что? Страшно?
   -- Немножко, -- сказала Ивик.
   -- Да не дрейфь, ничего там нету такого.
   Ивик попыталась понять, почему волнуется. Смерти боится? Нет, она почему-то была уверена, что не умрёт. И не ранят её, и в плен не возьмут. В общем, до мыслей о таких крайностях она и не доходила. Её пугала сама встреча с дарайцами. И хотелось встретиться, и страшно это было. А сможет ли она всё делать как надо? Как поведёт себя в настоящем бою? Не учебном? Ведь тут-то всё и решится. Это проверка, чего ты стоишь.
   Хотя в патруле очень редки боевые столкновения.
   И в самом деле, всё прошло как по маслу. Дарайцев даже издалека не повидали. Ивик ходила вслед за Росси по Медиане. Иногда они отдыхали, присев на камешки. Потом снова -- обходы своего участка. Границы его определялись с помощью келлога, заранее настроенного. Дежурство длилось двенадцать часов, затем можно было отоспаться и ещё пару часов отдохнуть. Всего они выпадали из учебного процесса на сутки. Такие дежурства бывали два раза в месяц. Медиана бесконечна, квиссанские патрули охраняли лишь ту зону, из которой можно было попасть в район квенсена и его окрестности. Охранять населённые пункты было не их дело, в том же Лансе была собственная боевая часть гэйнов.
   Патрулировали вдвоём, потому что на фронтах затишье. Дарайцы мало атаковали. В более трудные времена в патруль уходили трое или четверо.
  
  
  
   По выходным второкурсников стали отпускать в Ланс. Постоянного сообщения между квенсеном и Лансом не существовало, добраться пешком или на лошади за полсотни километров всё равно невозможно. Желающих возили на собственном квенсенском автобусе. Конечно, второкурсники рвались в город -- хоть какая-то перемена обстановки. Только Ланс показался Ивик дырой ещё меньше и беднее Шим-Варта. Может, потому что здесь природа не такая яркая. Деревья зимой и большую часть весны голые, и даже когда одеваются листьями, то блёклыми, узенькими. И цветы скромные, крохотные. Шим-Варт украшен великолепной субтропической зеленью, зимой -- мохнатая, контрастная хвоя, а весной -- широкие листья, причудливые кроны, пышное цветение... Но Ивик нравилось и в Лансе.
   Они с Даной и иногда с Ашен сидели в кино. Брали жаренки и мороженое. Обследовали город. Приятно было ходить по улицам в форме, на них поглядывали с уважением. Взрослые мужчины-гэйны, часто попадавшиеся навстречу, с ними заигрывали. Дана, оказывается, умела лихо их отбривать. Штатские парни подходили редко.
   В одном дворе они обнаружили высокие качели и частенько сворачивали туда с Даной. Ивик всегда любила качаться. Это похоже на полёт. Она уже пыталась взлететь в Медиане, и у неё получалось, но плоховато. Надо ещё тренироваться. Взрослым гэйнам летать в Медиане как нечего делать, они даже превращаться могут во что угодно.
   Они стояли на разных концах доски и приседали по очереди. Взмывая ввысь, Ивик видела перед собой счастливое до самозабвения, смеющееся лицо Даны. И как она сгибает ноги, приседает, выпрямляется -- и потом наступает очередь повторить все эти движения Ивик. Как в детстве, только "Дефф" в наплечной полукобуре тяжело хлопал по боку, когда она почти переворачивалась вниз головой. Приходилось отрывать одну руку от штанги и придерживать пистолет.
   -- Давай отдохнём! -- крикнула Ивик. У неё уже начинала голова кружиться. Дана, не дожидаясь остановки, спрыгнула на землю, а вслед за ней -- Ивик. И тут девочки увидели, что за ними наблюдают. Рядом с качелями стоял высокий старик, слегка сгорбленный, в длинном расстёгнутом пальто. Он курил сигарету и с интересом смотрел на Дану с Ивик.
   -- Эй, гэйны! Вам который год?
   -- Нам четырнадцать, -- сказала Дана.
   -- А вы поесть не хотите?
   Девочки переглянулись. Какой же квиссан откажется поесть?
   Старик повёл их к себе, приволакивая ногу. Дома у него оказалась жена, шустрая полненькая бабушка, она ходила, опираясь на трость, но, как видно, всё по дому успевала. Она тут же выставила на стол две миски с наваристым горячим супом.
   Старик, Шон иль Вирин, оказался бывшим гэйном. Он ни о чём не расспрашивал девочек, да и сам говорил немного. Болтала всё больше бабушка Кейта, её звали Кейтой, как маму Ашен. Сама она работала оператором на заводе -- значит, аслен. У них было, оказывается, двенадцать детей. В том числе трое гэйнов, и двое из них давно погибли. Остальные живут хорошо, свои дети у всех. Всего шестьдесят восемь внуков, и уже есть правнуки.
   -- Ого, -- сказала Дана, -- а как вы их запоминаете?
   -- А я всех помню, -- гордо сказала бабушка Кейта, -- на Рождество каждому хоть маленький, да подарочек. Хоть одну плетёнку -- обязательно. А как же? Ты кушай, кушай... Дана, да? Какая ты худая, одна кожа да кости.
   -- Жилы, старая, жилы, -- возразил старик Шон, -- гэйну жилы нужны. Будь уверена, сил у них хватает. Хотя нынешние "Клоссы" полегче, у вас теперь семьдесят вторые должны быть...
   Ивик хотела подтвердить, что да, семьдесят вторые у них "Клоссы", но прикусила язык.
   -- А у нас были пятьдесят четвёртые, они потяжелее. Когда я учился. Да и недавно совсем... вот в Лайсе. Когда нашествие гнусков было. Я тогда, кстати, служил под началом самого Эльгеро иль Роя.
   Девочки переглянулись.
   -- Что, слышали?
   -- Конечно, -- сказала Дана, -- его дочь с нами учится.
   -- Вот как? Иль Рой, он да... Ваш начальник, я слыхал, из одного сена с ним. И Кейту иль Дор тоже я видел. В операции на Триме как-то участвовал, мы её объект защищали, нас туда перебросили.
   На прощание бабушка Кейта насовала им плетёнок с рисом. Их потом ели всей спальней, и даже Скеро не воротила нос.
  
  
  
   Кейта иль Дор только что вернулась с Тримы. Впервые за много месяцев у неё была возможность спокойно побыть с мужем и младшим сыном, восьмилетним Вэйном, названным в честь деда, тоже великого гэйна. Как любой его дейтрийский сверстник, Вэйн всю неделю проводил в тоорсене и только на выходные приходил домой.
   На Триме было затишье, Эльгеро тоже располагал временем. Кейта на две недели взяла отпуск -- следовало сделать дома ремонт, и кое-какие творческие замыслы уже невозможно было откладывать.
   Они ужинали вместе каждый день. Эльгеро рассказывал Кейте о детях -- в последнее время у неё не было возможности с ними видеться.
   -- Я, пожалуй, съезжу в квенсен как-нибудь. Скажешь Туче? Дико соскучилась по Ашен.
   -- У Ашен крышу совсем снесло. Думаю, скоро помолвка.
   -- А почему "снесло крышу"? Хороший мальчик.
   -- Хороший, -- согласился Эльгеро, -- но на мой взгляд, четырнадцать лет -- это рановато, чтобы решать свою судьбу.
   -- Эль, но она же гэйна! Странно, что это я тебе говорю. У нас на Земле -- да, не приняты такие ранние браки. Но здесь-то... И он тоже гэйн!
   -- Ладно, ладно, до окончания квенсена всё равно никаких браков. Кстати, да, в моём выпуске большинство ещё в школе нашло невест-женихов. Не знаю, --озадачился Эльгеро, -- может, это ревность у меня? Ведь дочка-то у нас одна только.
   -- Ну хочешь ещё одну? -- улыбнулась Кейта. -- Вот закончим операцию...
   Эльгеро безнадёжно махнул рукой.
   -- Эти операции никогда не закончатся.
   -- А как вообще дела у Ашен?
   Кейта стала убирать посуду. Она хорошо готовила, часто стряпала триманские блюда, ведь она и выросла на Триме. Эльгеро с удовольствием смотрел на крепкую фигурку жены. Надо бы ей помочь, но у него слишком гудели ноги. Последние сутки он провёл на бегу, без отдыха. Ашен... Он вдруг вспомнил.
   -- У неё-то ничего. А ту девочку, которая у нас гостила, помнишь? Дану. И ещё Ивик, тоже её подруга.
   -- Да, конечно. Ивенна. Ашен про неё говорила. И Дану помню, очень милая девочка.
   Эльгеро стал рассказывать о случившемся. Кейта бросила посуду, села рядом с ним, подперев голову руками, и всё больше мрачнела.
   -- Но, как видишь, от Верса их удалось избавить. Обеих. О Дане так вообще никто не знает, кроме меня и Тучи.
   -- Ой, какие же вы всё-таки сволочи, -- мрачно сказала Кейта.
   -- Сволочи? Да. Ты про Ивик? А варианты были, Кей? Посадить её под арест -- для квиссана это всё равно что каникулы, сама знаешь. Выпороть, как в школе? Ему надо было поставить наблюдателя в такое положение, чтобы тот не мог прийти с наручниками и забрать девочку. Нет, Туча как раз всё правильно сделал. Ты сама подумай. Может, лучше было отдать её в Верс? Там, конечно, такого не делают... там делают другое.
   -- Да-да, ты прав. Ты всегда прав, -- буркнула она, -- вы гнусные сволочи, но Ивик всё это простит, как я понимаю. Что-то мне всё это напоминает...
   -- Триму?
   -- Россию. Только вы, пожалуй, малость поумнее будете. Поэтому у Дейтроса есть шансы.
   -- Как же ты всё правильно понимаешь.
   -- Но Дана? -- вдруг сказала Кейта. -- Там ведь хуже. Там ведь отец. Ты на себя такое примерь.
   Эльгеро хмыкнул.
   -- А чем я лучше других. В Версе попадаются идиоты, жаждущие крови, тебе ли не знать. Да, могут и меня притянуть. И кого угодно. И всё равно Верс нужен, вспомни хоть Инзу своего! И шпионов ведь на самом деле полно. И диверсий.
   -- Да, но ты только представь, как бы отнеслась к твоему аресту Ашен! У Даны этой никого нет. Вообще. Был единственный родной человек, и его расстреляли.
   -- Ну да, конечно, я согласен с тобой. А что делать?
   -- Что? Да хотя бы разобраться в этой истории. У тебя же есть в Версе... Кто там у тебя, иль Ран? Он мог бы посодействовать. В архив пустить, например.
   -- Даже не знаю, -- сказал Эльгеро, -- а чем это поможет?
   -- И я не знаю, -- ответила Кейта, -- не знаю. Но я уверена, что попробовать надо.
   -- Хорошо, -- легко согласился Эльгеро, -- тогда я завтра ему позвоню. Ты хочешь сама этим заняться?
   -- Да, -- решительно сказала Кейта, -- я займусь.
   Эльгеро положил ладонь на её руку. Кейта вздрогнула от тёплого тока и взглянула в глаза мужу. Я люблю тебя, сказала она глазами. А я-то тебя как сильно люблю, ответил взгляд Эльгеро.
   -- Пойдём, -- прошептала Кейта. И они встали одновременно, как бы сросшись в единое тело, и так, обнявшись, пошли в комнату, где сумерки уже совсем сгустились и не надо было включать свет.
  
  
  
   -- Отдых, -- сказала Росси. Они уселись прямо на землю, на серую поверхность Медианы. Не то песок, не то мелкая щебёнка. Ивик ущипнула себе горсточку комков. Перетёрла между пальцами, "щебень" просыпался мягкой, почти невидимой пылью. Что это за вещество? Кроме него, в Медиане и нет ничего реального. А из него состоят и камни, и почва. И виртуальные образы. Но что это за пыль? Откуда она? Состав, говорят, самый обычный -- силикаты...
   Ивик легла на спину, глядя в небо. Здесь небо не такое красивое, как на Тверди. Ни звёзд, ни облаков. Но Ивик нравилось небо Медианы. Оно умиротворяло -- всегда одинаковое, равномерно-серое. Может, дело как раз в этом постоянстве.
   -- Ты уж совсем, -- осуждающе заметила Росси. Ивик села.
   -- А что?
   -- Что-что... не на пляже всё-таки.
   Ивик вздохнула. Огляделась вокруг -- во всех направлениях Медиана была пуста.
   Сколько ходим -- ни разу не видели противника. Почти никому ещё не довелось повоевать, повезло только Скеро (ну конечно же!), Дирзе и Лену. Да и то неизвестно, сколько в их рассказах правды, а сколько хвастовства.
   -- Скучно, -- пожаловалась она.
   -- Храни нас Бог от развлечений, -- отозвалась старшая. Внезапно -- это было первое, что увидела Ивик, -- её лицо словно выцвело вмиг. Росси рывком опустила микрофон -- как старшая патруля она носила за ухом радиотелефон. Теперь, видно, ей что-то туда, в наушник говорили. Росси медленно кивнула и сказала:
   -- Есть. Три минуты.
   Ивик была уже на ногах.
   -- За мной, -- Росси взмахнула рукой. Перед ней в воздухе появилось стандартное виртуальное средство передвижения, "лошадка" -- так его называли, а похоже оно было на седло мотоскара с заострённой передней лукой. Ивик и себе поспешно создала "лошадку", вскочила в седло. Они уже рванули с места, Росси крикнула:
   -- Прорыв. На участке Таля. Это рядом с нами. Человек двадцать. Надо прикрыть, пока...
   Кто ходит с Талем? Ивик приникла к луке седла, вбирая ветер, свистящий вокруг. Не из нашего сена, уж точно... Когда прорыв, младшего посылают на Твердь за подкреплением, а старший остаётся прикрывать. Значит, там один Таль сейчас... Ивик смутно знала этого парня, брата Росси по сену. Невысокий парнишка, кряжистый такой, его "бочонком", кажется, дразнили.
   Сейчас, вот прямо сейчас будут дарайцы... и стрелять ведь придётся! Ладонь Ивик скользнула по "коже" седла -- руки вдруг стали совершенно мокрыми. Шендак! Кто тянул её за язык... скучно ей стало, видите ли!
   "А если у меня не получится?"
   Росси протягивает вперёд правую руку, и, словно в сказочном фильме, от её руки распространяется зелёное свечение. Огромный круг в спектральной рамке. Этот круг растёт, закрывая уже полнеба... И лишь тогда Ивик увидела сверху поле боя, и одинокого квиссана, приникшего к камням, почти неразличимого в серой полевой форме, и серые же силуэты дарайцев впереди, рассыпанной за камнями цепью. И на эту цепь сверху опускалось зелёное свечение, созданное Росси. Но круг не накрыл дарайцев, изломался ещё в воздухе, растворяясь, превращаясь в ничто, -- сработала дарайская защита.
   -- Ивик, клещи! Ты справа! Пошла! -- крикнула Росси. Ивик поняла с полуслова -- не зря же тактику учили, -- успела чуть-чуть погордиться собой, помчалась на "лошадке" вперёд, и лишь оказавшись почти в самой гуще боя, сообразила наконец выставить стандартный хотя бы щит. Вовремя -- пущенный снизу пучок сине-золотых молний вонзился в щит, растворяясь в нём. Ивик сделала в воздухе мёртвую петлю и развернулась лицом к противнику. Теперь они втроём перекрывали участок -- Таль сзади, Ивик справа и Росси слева. Дарайцы залегли. Ивик успела ещё порадоваться, что так удачно, прямо как по учебнику, выполнила манёвр. И тут дарайцы поднялись в атаку.
   Это было, в общем, типично и предсказуемо. Дарайцы отлично понимали, что скоро появится подкрепление, и последний шанс прорваться на Твердь -- это атаковать сейчас. То есть следовало их атаки ожидать. Но Ивик перестала думать, и у неё затряслись руки -- потому что дарайцы вдруг оказались слишком близко.
   Несколько человек, низко пригибаясь, стелясь над землёй, быстро движутся, кажется, прямо к ней... Ей даже показалось, она видит их лица...
   Их надо убить.
   Всё очень просто. Её же учили. Сосредоточиться и убить. Ивик выпрямилась, чуть расставив ноги, и пустила с рук целую порцию "железных стрел".
   Стрелы блеснули в воздухе, пронеслись сверкающей тучей, затмив всё впереди, а когда туча рассеялась, стало видно, что ни один из дарайцев не поражён. И они всё ближе, идут на неё... или не совсем на неё? Ивик выхватила шлинг. Метнула. Нет, далеко ещё. Она выпустила "синее пламя", "змеевик", "лезвие" -- и всё было бесполезно... как во сне. Отчаявшись, Ивик снова метнула шлинг, и сейчас же пламя вспыхнуло рядом с ней, она умело, за секунды погасила его "водопадом", теперь дарайцы атаковали, а Ивик защищалась, вот с защитой у неё всё оказалось нормально. Её трясло. Сознание бессилия -- хуже всего. Идёт бой, а она беспомощна, бесполезна. Внезапно сзади раздался резкий воющий звук, словно авиабомбу сбросили, и синие нити, сверкнув, разрезали воздух. Несколько дарайцев упало, остальные, видно, сумевшие окружить себя защитой, бегом стали отходить. Ивик снова метнула шлинг, потому что надо же как-то действовать, но и в этот раз не попала.
   Всё было кончено. Ничего изменить нельзя.
   Страх и напряжение схлынули. Живых дарайцев не осталось больше -- все они ушли на Твердь, но там их теперь задержат. Несколько убитых виднелось на земле, болталось в воздухе одинокое облачное тело, стянутое петлями шлинга. Росси подошла и деловито сожгла облачко. Если его обладатель и пережил бой, теперь всё равно не протянет долго.
   Ивик дрожала всем телом. Кончился бой. Её первый бой. И в этом первом бою она вела себя... да нормально она себя вела, подумала Ивик. Просто случилась очередная неудача.
   Так всегда. Из кожи вон лезешь, чтобы быть не хуже других, пытаешься соответствовать -- и опять всё без толку.
   -- Спасибо, девчонки, -- сказал Таль. Росси хлопнула его по плечу.
   -- Не за что. Ладно, мы к себе на участок.
   -- Давай... спасибо.
   Росси оглянулась на Ивик.
   -- Возвращаемся. За мной.
   Не заметили, с надеждой подумала Ивик. Росси, наверное, не заметила, она с другой стороны была. Или... видели, но промолчали.
  
  
  
   Ночью Ивик не могла уснуть. Такого в квенсене с ней ещё не бывало. В сон вело всегда и везде, после отбоя все отрубались мгновенно. Трудно было просыпаться, а уж заснуть -- всегда пожалуйста.
   Ивик не спалось.
   Раз за разом она перебирала в памяти картины боя. Смутные вдали силуэты дарайцев... Это она первый раз в жизни видела живых врагов. Самое странное то, что они неотличимы от обычных людей. Они и есть люди. Даже не поймёшь издали, что дарайцы. Руки, ноги, серая камуфляжка. Всё как у нас. Нет, Ивик, конечно, в курсе, что дарайцы -- такие же люди, как мы, но убедиться своими глазами...
   Есть, оказывается, огромная разница.
   Наверное, это её и остановило.
   Тем-то и отличается бой в Медиане от боя на Тверди. Из автомата убить легко. Даже ребёнок может нажать на спуск. Из автомата можно убить даже случайно. Только пальцем шевельнуть.
   А в Медиане -- изволь, можешь создавать впечатляющие, грозные, эффектные образы, ещё какие оригинальные...
   Только если ты не готова убивать, твои образы не будут оружием.
   Это даже хуже, чем прыжок с моста. В воображении -- пожалуйста, иди и прыгай. В реальности... Кстати, сейчас Ивик откуда угодно могла бы прыгнуть. Преодолевать сопротивление тела она давно уже научилась.
   Здесь -- сопротивляется дух. Не инстинкты. То, что глубже и сильнее, чем она не может управлять. Не умеет. И никогда, никогда не научится.
   Все пробивают этот барьер, у всех получается. Но ей же всегда не везёт. У неё -- всё не как у людей.
   Она не распространялась в сене о том, что побывала в бою, -- хотя это пока удалось немногим. Наверное, все решили, что из скромности. Росси, возможно, и правда не заметила ничего. Таль наверняка заметил, но промолчал. Неизвестно что подумал... но, выходит, не пошёл докладывать, какой она бесполезный балласт.
   Господи, и она ещё политикой была недовольна... ей ещё Дейтрос не нравился... да на что она вообще замахнулась? Сама-то -- ничтожество...
   И что теперь будет?
   Хорошо бы в следующем бою подставиться и умереть. Выйти в Медиану и попасть под дарайский выстрел. Но Ивик себя знала. Рефлекторно она начнёт защищаться. Строить щиты. Она же трусиха. Она не позволит себя убить. Когда дарайцы сегодня по ней начали палить, у неё тут же сработал рефлекс.
   Значит, кончится тем, что она опозорит себя перед всеми. Все увидят её никчёмность. А на что она вообще годится? Вот вернётся она на гражданку -- и что? Кем она там будет? Пойдёт куда-нибудь работать, но ведь плохо, без души. Раз её призвание -- создавать образы. Такие люди нужны только здесь. А чтобы остаться здесь, ей недостаёт твёрдости и воли.
   Все, все смогут... этот заморыш Чен. Дана, эфирное создание не от мира сего. Очкарик Клайд. У всех хватит сил и умения. За любого можно уже заранее поручиться. И только она, Ивик...
   Ивик зарыдала беззвучно, в подушку.
   Может, надо с этим к преподавателю? Подойти к Меро и сказать: хета, у меня проблема, я... Ивик представила эту сцену и окончательно пала духом. Меро добрая. Она поймёт. Но что будет дальше? Нет, и думать нечего.
  
  
  
   Она продолжала терзаться.
   Училась, тренировалась. Ходила в патрули. Дана и Ашен замечали несколько раз её дурное настроение, но Ивик отговаривалась школьными проблемами. Она со смутной надеждой ждала следующего случая -- а вдруг получится? И сама себе отвечала: нет, не получится.
   Слишком хорошо она знала себя. Своё слабоволие, мягкотелость. Ей себя не преодолеть. Заставить её пойти против собственных склонностей и инстинктов могло только внешнее воздействие, кто-то должен приказать ей, принудить. Своей воли у неё не было никогда.
   Ну была -- но очень слабенькая.
   Чем дольше Ивик думала на больную тему, тем яснее вставали перед ней серые силуэты дарайцев и тем очевиднее ей было -- она не сможет в эти силуэты стрелять. Не сможет убить.
   Вся её природа яростно противится. Вот живой человек -- руки, ноги, глаза. И нанести ему смертельный удар, так, чтобы он перестал жить? Никакие соображения, ни гибель Дейтроса, ни угроза Триме не подтолкнёт её к такому.
   Она хотела открыться Росси -- та ведь уже опытная квисса, ей шестнадцать лет, но Росси не хета и не пойдёт докладывать, что Ивик нечего делать в квенсене. Но и к Росси обратиться было страшно. Вот как признаться, где? Прямо в Медиане? Чтобы Росси уж точно знала -- случись что, и напарница её даже прикрыть не сможет? Хотя и молчать было трусостью. И за молчание Ивик тоже презирала себя.
  
  
  
   Весна уже заканчивалась, близились экзамены за второй курс. Девочки, как и многие квиссаны, облюбовали для занятий один из уголков в саду. За пределы квенсена выходить нельзя, но на территории был немаленький огород и сад, а в саду сплошь яблони, груши, сливы, массонги -- летом и осенью собственные фрукты в столовой, зимой варенье.
   Часы самоподготовки теперь были свободными, без присмотра, в четырёх стенах сидеть не обязательно. Подруги зубрили основы теологии, забравшись на большую раскидистую яблоню. Белый цвет уже облетел, а листочки были нежные, ещё не потускневшие. Ивик иногда, украдкой протянув руку, гладила эти листочки. Словно мысленно разговаривала с яблоней. Это, конечно, отвлекало от теологии. Но и от неотвязных мрачных мыслей тоже отвлекало.
   -- Ну-ка, девки, проверьте меня, -- Ашен сверху подала тетрадь. Дана перехватила её и раскрыла.
   -- Значит, это... учение Ария. Арий ввёл идею посредника между человеком и Богом. Христос является, по его мнению, не Богом, а таким посредником. Арий писал, как передал Афанасий Великий, что Бог сотворил первоначально единственно Единственного, Единого и назвал его Сыном и Логосом, дабы Тот стал Посредником; таким образом, всё остальное создавалось уже через Него. Согласно же православным христианским представлениям Бог-Творец творит мир по свободной воле и прямо придаёт смысл всем и каждому, не нуждаясь в посредниках...
   Ивик на какое-то время перестала слышать. Очнулась оттого, что Дана толкнула её в плечо:
   -- Ты что, спишь? На, отдай обратно.
   -- Кажется, да, сплю, -- виновато созналась Ивик.
   -- Какая тягомотина, -- с чувством произнесла Дана, -- нич-чего не понимаю, если честно!
   -- Я маленько понимаю, -- сказала Ивик, -- но сложно...
   -- Что делать, учить-то надо, -- Ашен перелезла к ним, -- там ветка тонкая, боюсь, сломается. Пустите к себе?
   Они потеснились, Ашен уселась в развилку. Её ноги доставали до белого "чулка", словно надетого на ствол, -- снизу дерево было обработано известью. Они с Даной тут же бодро продолжили зубрёжку. Ашен всегда такая задорная, а у Даны настроение приподнятое. Дане позавчера тоже довелось поучаствовать в бою. Только у неё всё прошло на отлично, она уже два дня ходила как цветущая вишня. И куда делись все диссидентские настроения, ненависть к Дейтросу, скорбь по отцу и нежелание становиться убийцей? Теперь она только радовалась, что она такая образцовая гэйна... ну да, у неё же талант. Высокий коэффициент сродства.
   Кажется, я завидую, мрачно подумала Ивик. Докатилась. Дошла до ручки. Завидую собственной подруге. А как тут не позавидуешь? Пусть бы у меня получалось хуже, я бы не расстроилась. Но ведь у меня -- вообще никак!
   Зачем меня брали в квенсен? Неужели они не понимают, что мало таланта, нужна ещё и сила воли? Жёсткость. Способность причинить вред другому человеку. Могли бы уж сразу тест придумать и на это тоже...
   А интересно, бывают ещё такие случаи, как у неё? Что из квенсена выгоняют тех, кто не справился... не решился. Если и бывают, то очень редко, наверное. Ивик никогда о таком не слышала.
   -- Ивик! Ну ты сегодня точно спишь!
   -- А? -- она мрачно посмотрела на Ашен.
   -- Ты чего такая вся пасмурная?
   -- Ничего, -- соврала Ивик. На днях она решила -- не надо ни с кем советоваться. Пойти сразу к Меро и всё объяснить. Или к самому Кершу. Он поймёт. Её тихонько отправят домой, и всё...
   -- Нет, правда, -- настаивала Ашен, -- я же вижу! Ты давно такая. Устала, что ли?
   -- Да нет, -- неожиданно для себя сказала Ивик, -- просто у меня ничего не получается. В Медиане. В бою...
   И разревелась. Подруги поражённо смотрели на неё.
   -- Да ты что, Ивик? -- Дана придвинулась ближе. -- Всё наладится! Это тогда, что ли, не получилось?
   Ивик кивнула сквозь слёзы.
   -- Убить... не могу. Никак... Меня выгонят, наверное.
   -- Тьфу ты, вот дурдом! -- вздохнула Ашен. -- Я думала, у тебя что серьёзное...
   -- А ты считаешь, это не серьёзно, да? Если я стреляю, а результата вообще никакого. Ноль. Моё оружие... оно бесполезноe. Не действует.
   -- Да это на каждом шагу бывает, -- сказала Ашен, -- не все с первого раза начинают. И что ты из всего трагедию делаешь?
   -- Как же, не у всех... у Даны вон получилось.
   -- Ну и что, -- тут же откликнулась Дана, -- и у тебя получится.
   -- А я в бою ещё и не была, -- вздохнула Ашен. Ивик открыла рот и хотела сказать, что было бы с чего расстраиваться, уж когда Ашен окажется в бою, то с ней точно не будет такого конфуза, она себя покажет в лучшем виде... Но слова застряли в горле -- за спиной оглушительно завыла сирена.
  
  
  
   За два года квиссаны уже привыкли к этому вою. Изредка устраивали тревоги учебные, тогда звук сирены был другим. Сейчас была боевая тревога. Самым младшим квиссанам можно не реагировать -- только тем, кто вне помещений, надо укрыться в учебном корпусе, он самый укреплённый. Оттуда можно было смотреть, как выскакивают во двор и строятся старшие сены.
   А второкурсникам теперь тоже полагалось бежать за автоматами и бронежилетами, а потом -- на построение. Иль Кон, двадцать четвёртый сен второго курса, строился в передней линии, у самой ограды, куда уже подали задом первый грузовик -- на место прорыва им предстояло ехать. Старшие уже лезли в кузов. Руки у второкурсников подрагивали, нервно тискали рукоятки шлингов на поясе, даже по команде "смирно", сцепив руки перед корпусом и чуть расставив ноги, многие стояли с трудом.
   -- ...потом около трёхсот метров -- марш-бросок до места прорыва, -- говорила между тем Меро иль Лав, оглядывая своих квиссанов. -- Действуем по обстановке. Вольно!
   Откинутый бортик машины. Руки соскальзывают. Тебя вздёргивают вверх. Cерая пятнистая форма. "Клоссы", шлинги. Бледные возбуждённые лица. Грузовик трогается. Трясёт по кочкам. Кажется, согласишься так ехать до бесконечности и никогда не приезжать. Сейчас ещё всё в порядке и ничуть не страшно. Кто-то у самого брезента бубнит, разговаривает -- кажется, Скеро с компанией, она ж не способна заткнуться хоть на полминутки. Но это пусть, главное -- можно сидеть спокойно в полутьме, никуда не бежать, и до страшного ещё очень далеко. Очень. Оно никогда не наступит.
   Остановка.
   Спрыгнуть на землю. Бегом. Триста метров, грузовик здесь уже не проедет, но есть тропинка, узкая, протоптанная среди высокой мокрой травы. Утром был дождь. Бежать надо чуть в гору, ноги проскальзывают, не дай Бог ещё упасть, впереди подпрыгивает "Клосс" на спине Клайда, Ивик оказалась за ним, а собственный автомат привычно тянет плечи. Временами приходится продираться сквозь заросли, всё лицо уже мокрое, а вытереть нечем. Когда это кончится наконец? Когда? Как же я не люблю все эти кроссы... И вдруг спереди -- оглушительный сухой треск, грохот, свист и вой.
   Дарайцы прорвались на Твердь. В Медиане их численное превосходство значит меньше, но здесь, на Тверди, их остановить гораздо труднее. И там уже гэйн-вэлар, они уже ведут бой. Главное, что должны сделать гэйны, -- поставить триангуляр, три портативных прибора, чтобы перенести весь участок боя в Медиану. Но этим занимаются сейчас другие сены, а двадцать четвёртый -- во второй линии. Их задача -- не пустить дарайцев к Лансу, мы ведь уже почти на полпути к посёлку. Но может быть, подумала Ивик, мы с ними и не столкнёмся. В первой линии -- гэйн-вэлар, взрослые, они умеют воевать на Тверди. И старшие квиссаны. До нас не дойдёт... наверное... не так уж и страшно, упрямо подумала она.
   -- Сен! Рассредоточиться! Залечь цепью!
   Местность полуоткрытая -- бугорки, ямы, кустарники. Залечь цепью. Клайд упал впереди, метрах в пяти от Ивик. Она осмотрелась, увидела камень. Ненамного больше её головы, но прикроет. Залегла за камень, одновременно снимая автомат, передёргивая затвор, ставя на предохранитель. Слева от неё, слишком близко, метрах в трёх крутила головой залёгшая в рытвинке Венни. Раздался гул, сразу заглушивший разрывы и почти непрестанную стрельбу впереди, -- над головой пошли вертолёты. Слава Богу, подумала Ивик. Ей даже стало немножко жаль дарайцев. Через Медиану не пронесёшь технику с Тверди, только то, что на себе. Правда, у них есть переносные ЗРК, зенитки, но против вертолётов... Зачем же вы к нам лезете, подумала Ивик. Зачем? Кто просит?
   Надо только дождаться, пока установят триангуляр, а это не так быстро... Ивик сглотнула. Уши раз за разом закладывало -- грохот впереди стоял такой, что вблизи ничего не слышно. Оглушительный свист и вой тяжёлых снарядов, частые глухие разрывы, постоянный фон из звуков автоматных очередей, неразличимая какофония, до боли в барабанных перепонках, до саднящего давления в груди. Господи, помилуй, начала Ивик молиться. Господи, помилуй! Она повторяла и повторяла одну и ту же короткую молитву, и так было легче. И вдруг, перекрывая грохот, -- пронзительный крик Меро:
   -- Двадцать четвёртый сен, прямо, десять, по атакующим огонь!
   Машинально Ивик сняла автомат с предохранителя, хотя в голове ещё билось -- по каким атакующим? -- никакого врага не обнаруживалось, и уже изготовившись к стрельбе, она увидела, как впереди земля вспучилась и взлетела фонтаном, и загремело... совсем рядом. Ивик переждала, пока всё осядет. Выпустила очередь -- не зная, куда. В кого. Так никого и не видно. Нет, мелькнула впереди чья-то фигура, мелькнула и тут же слилась с местностью. Ивик прицелилась и пальнула туда, где по её предположениям залёг дараец. Видимость улучшилась, теперь в нескольких метрах впереди зияла воронка. Ивик подумала, что если переползти вперёд и укрыться там, в воронке, то позиция будет лучше. И тотчас исполнила своё намерение, быстро поползла, придерживая автомат, и добралась благополучно, свалилась в воронку и снова стала готовиться к стрельбе. Вокруг свистело -- уже над самым затылком, и хотелось лежать ничком, носом в землю, и, наверное, это было бы правильно, но так невозможно стрелять. Ивик чуть-чуть подняла голову и стала целиться. Самое худшее, что так и не видно ничего впереди. Откуда стреляют-то? Снова шарахнуло, впереди и слева, и на Ивик посыпался град камней, комьев земли, обрушились потоки пыли, больно барабанило по спине, по затылку. И ничего сделать нельзя... Господи, помилуй! Наконец кончилось, Ивик вдохнула остатки пыли. Чуть приподняла голову. Вслепую выпустила несколько очередей. Слева и впереди теперь прибавилась ещё одна воронка. Видно, не только Ивик пришло в голову продвинуться вперёд -- сразу двое квиссанов свалились в новообразованную воронку, приладились и стали вести оттуда огонь. Краем глаза Ивик успела заметить, что это Венни и Чен. Господи, и ведь это всего-навсего небольшая перестрелка, судя по тому, что изучали на тактике. Небольшая, и... Впереди снова вспучилась земля, раздался грохот, Ивик вжалась в дно воронки, молясь про себя.
   Когда она подняла голову, впереди было чисто.
   Соседняя воронка сильно увеличилась и состояла теперь из двух частично перекрывающихся кратеров. В заднем из них -- в старой воронке шевелилась Венни. Чена нигде видно не было. Потом Ивик увидела на земле прямо перед собой ногу. Отдельную, без тела ногу, оторванную по бедро, из места разрыва быстро вытекала тёмная кровь, и кровь эта пахла -- так воняла, что у Ивик потемнело в глазах и голова закружилась. Потом Ивик бросилось в глаза тело, оно лежало дальше, за воронкой, она не разглядела, целое или нет, но голова -- с мягкими вихрастыми волосами -- была очень страшная, то ли размозжённая, то ли... Ивик не стала приглядываться. Понятно было, что это Чен. Ивик сразу подумала, что? там с Венни, скорее всего, она ранена, надо переползти к ней и посмотреть, но тут впереди наконец-то показались дарайцы.
   Они, как видно, решили, что этот участок свободен, что здесь никого нет и можно атаковать, -- и побежали, сильно пригибаясь, прямо на Ивик.
   Тёмный ужас, оцепенение, неспособность понять происходящее ушли на задний план, перелившись в одно ясное, страшное чувство, и оно выражалось единственным словом: дорши.
   Это были дорши. Они убили Чена. И бежали теперь на неё -- чтобы и её убить. Ивик стиснула зубы, прицелилась под верхнюю треть туловища и дала очередь. Дорши впереди мгновенно залегли, и она так и не поняла, попала или нет. Надо было ползти к Венни, но надо было и держать доршей под прицелом. Она чуть приподнялась, пули тут же засвистели вокруг, Ивик снова нырнула в воронку. И раздался откуда-то издалека крик:
   -- Эшеро Медиана!
   Ивик закрыла глаза, ощутила переход. И поднимаясь на ноги -- здесь уже не надо прятаться от пуль, -- переводя автомат в походное положение, быстро оценила обстановку.
   Всё вокруг резко изменилось. Не было больше воронок, полуоткрытой местности, горящей рощи впереди, и грохота тоже не было. Серая голая равнина, и впереди -- дарайцы, кажется, до самого горизонта, мамочка, как же их много! И квиссаны... Рядом с Ивик санитар, гэйн-вэлар с чашами на нашивках, возился с неподвижной Венни, мелькали белые бинты, обнажённое бледное плечо в кровяных разводах. Затем он исчез вместе с раненой, Ивик успела это отметить мельком, -- перешёл на Твердь.
   Один из отрядов вангалов стоял прямо напротив их сена, и атака уже началась, дорши быстро приходили в себя, а неопытные ещё второкурсники не сразу начали действовать. Ивик всё ещё чувствовала тёмное и страшное внутри: там, впереди, дорши. Они только что убили Чена. Ужас, тоска и гнев -- только они не обессиливали, они переплавлялись внутри Ивик в ярость. Девочка неторопливо выпрямилась. Созданный ею щит уже действовал -- со стороны доршей летели стрелы, эффектные, неоново-синие, и гасли на его невидимой грани. Ивик подняла руки ладонями вверх, задумалась на полсекунды -- и из её ладоней в небо забил фонтан ослепительных алых искр.
   Это было красиво. Смертельно и красиво -- сверкающий алый дождь из продолговатых капелек. Сталкиваясь в воздухе с дарайскими синими стрелами, капельки Ивик гасли, но уничтожали эти стрелы, а прорвавшись вниз, падая на головы и плечи дарайцев, при соприкосновении с живым телом -- взрывались. Взрывы были небольшими, но их силы хватало, чтобы разнести в клочья голову или вырвать кусок плоти. Ивик не видела подробностей, дорши стояли слишком далеко, на таком расстоянии заметно было только то, что куда долетает алый дождь, там сминаются ряды, словно провал возникает. Ивик спохватилась и краем глаза взглянула на соседей -- как же совместные действия и всё такое... Справа опять был Клайд, в руках у него -- огромная, но, судя по хвату, лёгкая серебристая пушка, смахивающая на гранатомёт, и из этой пушки Клайд непрерывно стрелял сгустками серебряного огня. Ладно... А слева стоял Верт, и он -- с радостью заметила Ивик -- копировал её алый дождь. Давай, с ожесточением подумала она. Мы их раздавим! Она не замечала, что говорит это мысленно -- Верту, которого на дух не выносила. Четыре потока алого дождя струились из их ладоней, и вот уже кто-то дальше по цепи скопировал эти потоки, а потом Меро крикнула:
   -- Сен, в атаку, за мной!
   И цепь медленно двинулась на доршей, сминая их ряды, заставляя отступать вглубь Медианы, в те места, откуда возможен выход в Дарайю.
  
  
  
   Чен лежал третьим слева. Что-то завёрнутое в плотный полиэтилен, и сверху -- алый флаг. И дальше -- длинный ряд таких же пакетов, накрытых флагами цвета крови. Квенсен потерял тридцать пять человек, и ещё полсотни было ранено. Отец Райн читал молитвы, а Ивик слышала только отрывки, отдельные слова. Она плакала. Даже не думала сначала, что будет плакать. Но перед глазами всё стоял щупленький вихрастый мальчишка, и как они шли вдвоём по дороге, и он рассказывал ей про детский лагерь и как вылечился от астмы. Это было невозможно, несправедливо. Он не мог умереть! Но его не было здесь, собранные в Медиане куски тела под непрозрачной плёнкой не были Ченом. Его не будет больше никогда. Никогда. Ивик плакала, и слёзы было нельзя вытереть, потому что стояли в строю.
   Это недолго продолжалось. Молитвы, траурная музыка оркестра, короткая речь начальника квенсена -- иль Рой выглядел совершенно больным, Ивик казалось, что у него и голос изменился. Он говорил тихо, не так, как всегда. Потом тела погибших погрузили в машину, а квиссанов распустили.
   -- Идёмте все в тренту к мальчишкам, -- сказала Скеро. И все двинулись за ней. Ивик, Дана -- с бледными заплаканными лицами -- пошли тоже. Дверь спальни закрыли, по рукам начали передавать стаканы. Кто-то достал большую двухлитровку, и Скеро стала разливать всем сорокаградусную шеманку.
   -- Давай, давай, -- бормотала она. Ивик тоже подставила стакан, и Скеро налила ей до половины. Потом она встала.
   -- Давайте, ребята, -- сказала она, -- за Чена.
   И опрокинула в себя стакан.
   Ивик пробовала шеманку лишь однажды, в прошлом году, и тогда решила, что ни за что не станет такое пить. Все пьют, пусть, но она не будет. Теперь же она выдохнула и стала быстро, большими глотками хлебать настойку -- как лекарство. Оказалось совсем не противно. Даже вкусно. Да, шеманка немилосердно обжигала рот и глотку, горячей волной скатывалась в желудок, но сейчас это было самое то, сейчас только это и нужно было. И в голове сразу легко и горько зашумело. Ивик почувствовала, что может не плакать. Что может думать о случившемся почти без отчаяния.
   -- Меро сказала, такого прорыва давно не было, -- заговорил Марро, -- года два или три.
   Ашен села рядом с Ивик, обняла её за плечи. Многие сидели вот так, обнявшись.
   -- У Дэйма и Рейна в сене убили девчонку, -- сказала Ашен тихонько.
   -- Видно, готовились они всерьёз, -- с ожесточением сказала Скеро, -- а мы ж их остановили!
   -- И правда, одни только квиссаны ведь были, -- подтвердил Дирза, -- без гэйн-вэлар почти...
   -- Без вертолётов мы бы не продержались, -- заметил Клайд.
   -- Да, гэйн-вэлар молодцы, но остановили их мы. Мы их отбросили, не так разве? -- возразил Верт. Он сидел прямо напротив Ивик, и вдруг их взгляды встретились. Ивик показалось, что Верт едва заметно кивнул ей. Как будто с благодарностью. Ведь это её оружие он копировал в Медиане. Странно, сейчас она совсем не чувствовала враждебности к нему. И на Скеро тоже совсем не злилась. И Скеро, похоже, ничего против неё не имела.
   -- Это наша задача, -- сказала Ашен, -- мы и должны их отбрасывать. Мы гэйны.
   Все замолкли ненадолго. Наверное, подумала Ивик, положено говорить сейчас о Чене. Какой он был. Как жил. О чём мечтал. Как погиб -- она одна это видела, кроме неё ещё Венни, но Венни лежала в Лансе в госпитале, её здорово покалечило. Наверное, положено говорить, но у неё бы не нашлось сил. Может быть, потом... когда перестанет быть так больно. А то ведь кажется, что он прямо тут сидит, и говорить о нём как-то даже неловко... И все, наверное, одинаково это чувствовали.
   -- Давайте ещё выпьем? -- Марро достал откуда-то новую бутыль. -- У меня тут ещё есть.
  

Часть четвёртая

Умеющие творить

  
   И мы знаем, что так было всегда,
   Что судьбою больше любим,
   Кто живёт по законам другим
   И кому умирать молодым.
   Он не помнит слова "да" и слова "нет",
   Он не помнит ни чинов, ни имён
   И способен дотянуться до звёзд,
   Не считая, что это сон,
   И упасть опалённым звездой по имени Солнце.
   В. Цой
  
   Компания собралась во дворе у Мары -- и Шагин жил рядом, и отсюда рукой подать до реки. И сразу пошли купаться.
   Шан в этом месте выглядел совсем иначе, чем выше по течению, у тоорсена. Река текла по-прежнему стремительно, закипая бурунами вокруг могучих камней. Но здесь поток был шире, вода теплее, а пологий бережок покрыт мелкой галькой. Почему мы раньше не ходили сюда, размышляла Ивик. Ведь никогда же не ходили. А тут так здорово! Она блаженно растянулась на полотенце, расстеленном поверх камешков.
   Купальник у неё был наглухо закрытый, с широкими лямками на плечах.
   А плечи и руки совсем не такие, как у девчонок. Словно из перевитых жил. Ивик предпочитала не думать об этом. Какая разница, как она выглядит? Лучше просто лежать и смотреть, как солнышко пробивается сквозь листву. Слушать шум реки. Тихий, словно шелестящий голос Мары:
   -- Представляете? И он тогда говорит...
   -- А ты что?
   -- А что я? Я говорю -- ну пошли, погуляем.
   Ивик совсем перестала следить за общим разговором. Тен уселся рядом с ней.
   -- Давно не виделись, -- сказал он. Ивик почувствовала себя неловко. Да когда и с кем в дворовой компании, кроме Диссе, ей было легко? Если Диссе рядом -- вроде все свои. А без неё... особенно мальчишки её смущали.
   -- Угу, давно, -- Ивик приоткрыла глаз, -- расскажи хоть, как там у вас в школе.
   -- Сейчас уже попривыкли, вначале было тяжело, -- сказал Тен.
   -- У нас тоже.
   Она села -- лёжа разговаривать было неудобно. Ей вдруг пришло в голову, что с Теном-то как раз можно пообщаться. Он поймёт. Он ведь гэйн-вэлар, тоже солдат. Будущий. Они начинают участвовать в боевых действиях только после выпуска.
   -- Я уже сдал вождение, -- похвастался Тен, -- водитель бронетранспортёра.
   -- Это хорошо, -- заметила Ивик, -- у нас одни грузовики...
   -- Временно так, -- солидно сказал Тен, -- ещё обеспеченность техникой невысокая, конечно.
   -- А сколько людей входит в твой бронетранспортёр? -- спросила Ивик. Тен нахмурился.
   -- Ты прямо как на занятиях... это от типа зависит. От характеристик. Да какая разница?
   -- Разница очень большая, -- сказала Ивик. Подумала, о чём бы ещё Тена спросить. И почему с мальчишками так трудно разговаривать? -- А девчонки у вас есть?
   -- Не-а. В пехотной школе, это недалеко от нас, есть немного. И у гэйнов, конечно. А у нас, знаешь, девочкам сложно. Техника, вы бы не потянули.
   -- Пошли купаться! -- крикнула Диссе и первая вбежала в реку, подняла тучи брызг, сразу же, сложив над головой руки, нырнула в тёмную полупрозрачную глубь.
   После купания отправили мальчишек наверх, на Базу -- там давали сегодня пряники, а у Мары нашлись талоны. Девочки расстелили свои полотенца рядышком. Ивик легла на живот и задумчиво составляла узоры, выискивая белые камешки и выстраивая их на фоне серых. И удивительно было, какие эти камешки гладкие, со всех сторон обточенные. Словно кладка неведомых птиц.
   Диссе, протянув красивые стройные ноги на солнце -- чтоб загорали, -- рассказывала о своей личной жизни. У всех личная жизнь уже началась. Только Ивик, как обычно, похвастаться нечем.
   -- ...Вот, представляете? Мы танцевали, танцевали, а потом пошли гулять. Ночью. Ну там, целовались... Вроде, думаю, парень ничего. Встречались мы с ним месяца два. Он стихи мне читал, цветы дарил. Говорил -- ты самая лучшая. Но потом смотрю я на него, смотрю... какой-то он скучный. Одно и то же повторяет из раза в раз. Как будто ритуал. Нет, думаю...
   -- Ну и правильно, -- сказала Мара, -- ещё успеешь себе найти кого-нибудь.
   -- Да конечно, успею. Хотя думать об этом надо. Всё-таки замужество, семья -- это половина жизни, и надо организовать её как следует...
   -- А на меня никто внимания не обращает, -- сказала Ивик. Диссе откликнулась с сочувствием:
   -- Понимаешь, Ивик, в тебе очень мало женственного... а теперь ты вдобавок квисса.
   -- Но у нас девчонки знаешь какие есть хорошенькие! Все мои тамошние подруги уже влюблены, -- Ивик вспомнила, что Ашен собиралась осенью отметить помолвку с Рейном.
   -- Ты совсем не умеешь кокетничать, -- продолжала Диссе, -- играть... понимаешь? Женщина должна быть немножко загадочной.
   -- Да я некрасивая просто, -- вздохнула Ивик.
   -- Неправда! Ты нормальная. Куда хуже тебя замуж выходят.
   Налетел очередной порыв ветра.
   -- Что-то холодает, -- Диссе потёрла ногу, покрывшуюся гусиной кожей. -- Я, пожалуй, оденусь.
   -- Я тоже, -- подхватила Мара. Девочки быстро натянули платья. Ивик надела своё -- тёмно-синее, лёгкое -- прямо поверх купальника. Она всё никак не могла привыкнуть к платью. Его было так приятно носить! Почему Диссе говорит, что она совсем не женственная? Хотя, конечно, со стороны виднее... Ивик вдруг стало обидно.
   -- У меня был, между прочим, мальчик, -- сказала она, -- он был в меня влюблён.
   -- Ну вот как хорошо! С вашего курса?
   -- Да. Из нашего сена. Мы дружили... -- Ивик вдруг осеклась. Она хотела соврать про Чена. Про тот случай, когда он с ней разговаривал, в походе. Хотя по правде сказать, не то что влюблённости, но даже дружбы никакой не было. Ну поговорили тогда. На уроках общались. Но соврать-то можно?
   Господи, какая же она дура... в горле вдруг защипало. Ивик бросилась к реке. Присела, сделала вид, будто ищет что-то у берега.
   -- Ну расскажи, расскажи, -- не отставала Диссе. Ивик глухо ответила:
   -- Да нечего рассказывать. Ничего не было. Потом его перевели.
   -- Эй, девчонки! Кому пряников? Налетай!
   Шагин свалился сверху, мимо тропинки, прямо с обрыва. В руках он держал большой пакет.
   Ивик грызла пряник, прислушивалась к болтовне ребят и думала, почему не может вставить ни слова. Ведь ничего о себе рассказать невозможно! Она и раньше-то чувствовала себя чужой, а теперь и вовсе. Куда ни ткни, о чём ни вспомни -- обязательно всплывут такие вещи, которые ни с кем не обсудишь. Ни с ребятами, ни с домашними. Потому что либо захочется сразу реветь, как с Ченом. Либо описывать придётся такое, что не укладывается в голове у нормального человека. Если хоть раз проговориться, казалось Ивик, на неё уже всегда будут смотреть как на чокнутую. Но ведь я же люблю их. Они же хорошие. А поделиться ничем нельзя, потому что слишком уж отличается вся наша, квиссанская жизнь -- от обычной, человеческой.
   -- У нас два раза в неделю стрельбы, -- рассказывал Тен, -- ездим на полигон. Я ни разу меньше чем на двадцать баллов не выбивал. Это очень хороший показатель. Ивик, а вы стреляете тоже?
   Она вздрогнула.
   -- Ага.
   Сверху послышался шум. С осыпи покатилась галька. По боковой тропинке к ним спускались какие-то парни -- постарше, взрослые.
   -- Ой, -- Мара схватилась длинными цепкими пальцами за рукав Тена, -- это наши, они тут весь район контролируют.
   -- Что значит контролируют? -- спросил Тен. Вся компания вскочила на ноги. Парни -- их было трое, и не подростки, здоровяки лет по двадцать -- выбрались на пляж. Один из них стоял чуть впереди -- с бритой почти налысо головой, с длинной железной цепочкой, намотанной на кулак, свободным её концом он болтал в воздухе. Все трое были одеты в майки, похожие на нижнее бельё, но чёрные, выставляющие напоказ красивые мощные бицепсы. Как вангалы, с отвращением подумала Ивик.
   Лысый с расстановочкой и почему-то писклявым голосом произнёс:
   -- Детки, вам кто разрешил здесь купаться?
   -- А что, кто-то запрещал? -- неожиданно для себя ответила Ивик. В последние полгода её сен регулярно тренировался с гэйн-вэлар, квиссаны учились справляться со взрослыми мужчинами. Тен вдруг схватил её за руку.
   -- Мы сейчас уйдём, -- сказал он. Ивик высвободила руку.
   -- К твоему сведению, крошка, это наше место, -- сообщил лысый, -- и вы, конечно, уйдёте. Но сначала вы извинитесь за то, что сюда пришли.
   Он взмахнул рукой так, что цепь просвистела у самого лица Тена.
   -- Вы это место купили? -- спросила Ивик. Лысый с удивлением взглянул на неё.
   -- Ты что-то сказала, тля? Кстати, я не слышу извинений.
   -- Извините, -- поспешно сказал Тен.
   Какая же мразь, подумала Ивик, чувствуя, как копится внутри ярость. И вдруг сама испугалась -- до чего она может дойти?
   Ведь это не вангалы. Не дорши. Это мразь, конечно, но своя родная мразь. Дейтрины.
   -- Умничка, твоё извинение принято, свободен, -- согласился лысый, -- теперь остальные. В первую очередь эта сука.
   Он шагнул и попытался схватить Ивик за руку. Та молниеносно ударила нападающего в кадык, тут же отскочила, перемещаясь по дуге влево и широким взглядом контролируя положение противников.
   Лысый захрипел, хватаясь руками за горло. Оба его приятеля бросились вперёд. Один из них схватил Диссе, которая тут же оглушительно завизжала, и это был правильный ход -- черномаечник растерялся и выпустил девушку, тотчас к нему подскочил Тен. Провёл один, другой приём трайна, но потом пропустил удар и согнулся, хрипя и держась за живот.
   Второй парень кинулся на Ивик. Девчонка была ниже других и выглядела самой беззащитной. Как ни странно, она снова легко ушла от захвата и сама поймала противника за запястье. Зачем-то рванула на себя, а второй рукой уцепилась за брючный ремень лысого, который к этому моменту очухался и ревел что-то нецензурное. После этого Ивик и двое парней исчезли.
   Третий непонимающим взглядом смотрел туда, где только что были его дружки. Потом, словно сообразив что-то, молча и быстро полез по склону вверх.
  
  
  
   У Ивик не было тримера, который даёт возможность перебросить себя и людей поблизости в Медиану. Но человека в Медиану можно перевести, если держать его хотя бы за одежду. Оказавшись в привычном сером пространстве, Ивик почувствовала себя совсем уж уверенно. В родной стихии.
   Лысый ещё не понял, в какой переплёт угодил. Он заревел и бросился на Ивик. Та снова без труда увернулась и подняла ладони.
   Нет, убивать ей и в голову не приходило.
   Сильный ветер сорвался с пальцев. Ивик всем телом ощущала, как вихрь несётся сквозь неё, развивая скорость. Ураган сбил с ног обоих парней, поволок их по серой щебёнке. Ивик вдруг улыбнулась своей следующей выдумке.
   Ветер словно обрёл осязаемость. Воздух заискрился вокруг жертв. И одежда на них стала быстро расползаться под действием только что изобретённого Ивик газа, безвредного для живого тела, но губительного для ткани. Минута -- и оба хулигана остались в чём мать родила.
   -- Я всё понял, простите! -- закричал лысый. Руками он судорожно прикрывал своё хозяйство. -- Простите, мы не будем больше, а-а!
   Ивик опустила руки.
   -- Встаньте и идите сюда, -- сказала она.
   Надо вывести их из Медианы. Конечно, каждый в состоянии и сам выбраться, даже если он в первый раз. Но оставить их в Медиане Ивик не могла. Они могут запаниковать, побежать куда-нибудь, заблудиться...
   Оба агрессора опасливо подошли. Девочка сделала к ним движение.
   -- Мы больше не будем! -- торопливо пообещал товарищ лысого.
   -- Не бойтесь, -- сказала Ивик, -- я просто верну вас назад.
   Она взяла каждого из парней за локоть. И совершила обратный переход. По "горячему следу" -- там, где ты только что выходил, можно и войти, Врата не нужны.
   Диссе, Мара, Тен, Шагин -- все они молча смотрели на неё. Лысый являл собой жалкое зрелище -- голый, тщетно пытающийся прикрыться, с окровавленной губой и разбитым носом. Второй выглядел не намного лучше.
   -- Туда, пожалуйста, -- Ивик указала на склон. Парни покорно полезли в гору. Ивик повернулась к своим.
   -- Ну ты даёшь, -- выдохнула Диссе. -- Ничего себе! Ты их в Медиану забрала?
   -- Ну а куда ещё? Не в Дарайю же.
   -- Здорово ты ему вмазала, -- признал Тен. Ивик кивнула.
   -- Вангалы хуже, -- сказала она коротко. Тен посмотрел на неё, словно переспрашивая. Ивик поймала его взгляд и едва заметно кивнула снова.
   -- Вот это да! -- сказала Диссе. -- Да ты же просто страшный человек!
   -- Ничего, -- сказала Ивик, -- так им и надо. Драли их мало в детстве. Теперь запомнят.
   -- Ну ты молодец, -- дождалась своей очереди Мара. Она говорила искренне, но Ивик вдруг стало очень неприятно -- просто оттого, что все на неё смотрели.
   А она не любила, когда на неё смотрели.
   -- Пошли, ребята, а? -- предложила она, беря оставшееся полотенце. Компания стала подниматься по склону. Загалдели и заговорили уже о чём-то другом.
   Ивик чувствовала себя так, словно внутри долго тёрли наждаком. Её тошнило. Было противно. Хотя она сделала всё правильно. Не позволила сволочам унижать друзей, дала им урок, который эти парни надолго усвоят.
   Всё правильно? Да, ответила себе Ивик.
   И уже перескочили на следующую тему. Уже не помнят. Но ты же и не хотела быть в центре внимания? Нет. Только хорошо бы сейчас вмешаться в общую болтовню на равных. Почувствовать себя своей. Но где я могу быть своей? Я -- страшный человек.
   Всё правильно. Только кто бы знал, чего она стоит, такая правильность...
  
  
  
   Осенью, в квенсене Ивик почувствовала себя лучше. Ощущение отчуждённости притупилось. Не ушло совсем, нет, но и не сравнить с тем, как было в прошлом году, -- и с тем, как всегда было дома. Занятия превратились в рутину. Ивик удивлялась -- как это на первом курсе учёба так выматывала. Оказывается, и время на всё удаётся выкроить. И почти все предметы легко даются, вот разве что литература -- иль Нуши продолжала требовать от квиссанов высокой духовности, её зубодробительные лекции приходилось учить наизусть. Всё это было, в сущности, ерундой -- по сравнению с патрулями, где нет-нет да и случалось столкнуться с доршами. Однако прорывы, такие как весной, -- это редкость. Отлавливали иногда группы лазутчиков, те стремились как можно быстрее перейти на Твердь, а на земле воевать нелегко, это не Медиана, где квиссаны чувствовали себя всемогущими магами. Но на Твердь не выходят из любой точки Медианы, и надо было держать дарайцев подальше от Врат, только и всего. Третьекурсники ходили в патруль самостоятельно, пары составлялись каждый раз заново -- Ивик довелось подежурить уже со многими, хотя предпочла бы она, конечно, Ашен или Дану.
   Квенсен окончательно стал домом. Родными стенами. Ивик ещё на летних каникулах ловила себя на мысли "когда же домой?". Она изучила все уголки на территории, окончательно освоилась и почувствовала себя насколько могла спокойно и счастливо.
   Отношения в сене стали другими. Ребята стремительно повзрослели. Никто больше не доводил Ивик. Она была пустым местом, никто не прислушивался к ней, но никто и не дёргал, и этой малости ей было достаточно, чтобы сознавать -- она среди своих. Среди сестёр и братьев. Пусть и не самых любящих, но разве она знала другое отношение? Идеала всё равно не бывает.
   Квиссаны стремительно разбирались на парочки. Скеро уже поссорилась с Вертом и теперь ходила с четверокурсником. Верт и ещё несколько мальчишек нашли девочек на младших курсах. Венни (она оправилась всё-таки от ранения) дружила с Дирзой, Намис -- с Тиллом. Многие девочки завели отношения с парнями с четвёртого курса.
   Рейн окончил квенсен, его перевели в боевую часть, а Дэйм сразу поступил в школу разведки. Иногда по выходным они вдвоём приезжали в квенсен. Рейн -- к будущей невесте, а Дэйм... к сестре, наверное. Но общаться предпочитали всей компанией -- Рейн, Дэйм и три подруги, Ашен, Дана, Ивик. Иногда Ивик замечала, как Дэйм смотрит на Дану -- украдкой, и в глазах то ли восхищение, то ли тоска. Как бросается к ней, если вдруг нужна помощь.
   -- А тебе нравится Дэйм? -- как-то напрямик спросила Ивик. Дана пожала плечиками.
   -- Ничего... только надоедливый немножко.
   Ивик вздохнула. Ей-то Дэйм нравился. Она находила его почти совершенством. Нет, она не была влюблена. Она не стала бы по нему страдать. Она, наверное, и не способна ни в кого влюбиться. Но Дэйм был прекрасен. Ивик никогда не сказала бы о нём "надоедливый". Ни одного плохого слова о нём не сказала бы. Он такой красивый, высокий. Мускулистые, надёжные руки, блестящие чёрные глаза. Гэйн. Свой, такой же как они сами, вчерашний квиссан. И хороший солдат. Ещё и в школе разведки, а разведчики -- элита гэйнов. Но и Рейн тоже замечательный. Да и большинство мальчишек в сене ей нравились. Ей вообще нравились мужчины. Такие же люди -- и при этом совсем другие. Гораздо сильнее, крепче, и пахнут они иначе, и есть в них что-то невыразимо иное. Необыкновенное. Вроде бы и девчонки умеют воевать, в Медиане вообще разницы ни малейшей, да и на Тверди разница невелика. Вроде бы и девчонки ничуть не глупее, даже лучше учатся. Только мальчишки -- они другие совсем, и это чудесно. "И сотворил Бог человека, мужчину и женщину сотворил их".
   Но всё это не про Ивик, не для неё. Она знала точно, что никогда и никому не понравится. Диссе права -- не хватает женственности. Девчонки перед вечеринками красились, короткую квиссанскую стрижку пытались превратить хотя бы в подобие причёски, носили самодельные серёжки и бусы. Ивик тоже этим занималась, но по-настоящему не умела и не старалась. Какой смысл? Она всё равно не женственна. Не красива. Её не любят. Зато есть подруги. Зато в сене к ней относятся неплохо. Она давно привыкла быть хуже других.
   Но если бы кто-то из мальчишек так смотрел на неё! Да она бы всё отдала за него. Пусть это будет кто угодно, всё равно. Даже, например, Тен. Так ведь нет, Тен по-прежнему глаз не отрывает от Диссе... А Дана -- Дана слишком независимая. Прекрасно ведь понимает, что Дэйм в неё влюблён. Но ни за что не сделает шаг навстречу. Ещё и отталкивает его, как бы играет.
   -- А знаете, девчонки, -- сказала как-то Ашен. -- Между прочим, гэйны выходят замуж только за гэйнов. Вот сколько у нас знакомых семей...
   Она задумалась.
   -- Ещё бывают случаи, когда гэйн женится на девушке из другой касты. Таких я знаю. Но чтобы гэйна вышла за чужого мужчину...
   Они были одни в это воскресенье, их отпустили в увольнение, в Ланс. Сидели втроём в беседке в тенистом осеннем парке, а снаружи медленно струился листопад. Кругом -- куда ни глянь -- золото, и багрянец, и бурые пятна, и редкая зелень.
   -- Я знаю две такие семьи. И только в одной отношения ещё более-менее нормальные. А во второй муж, который аслен, -- просто взял и ушёл. Представляете?
   -- Разве так можно? -- удивилась Ивик.
   -- Нельзя, но если очень хочется, кто запретит... Теперь этот муж живёт с какой-то одинокой женщиной просто так, без всякого брака. А эта гэйна -- она осталась одна, и дети с ней, четверо детей. Они почти круглый год в школе, конечно... сами понимаете, много ли гэйны дома бывают, -- Ашен нахмурилась, подумав, видно, о своих вечно отсутствующих родителях. -- Вот потому я и говорю, только гэйны поймут друг друга.
   Ивик задумалась. И в самом деле, как ужиться с чужим человеком, который гэйнского быта ни с какой стороны не представляет? А ведь женщина должна многое делать по хозяйству. Она сидит дома, пока рождаются дети. Положим, гэйнам тоже дают отпуск, но почему-то у всех гэйн детей немного, не больше трёх-четырёх. Потом, женщина должна каждый день стоять у плиты, стирать, а гэйна не всегда может, попробуй-ка приготовь ужин, когда только что вернулась из патруля. И тревоги... и вообще. Поймёт ли это человек другой касты?
   -- Любовь зла, полюбишь и козла, -- буркнула Дана, -- сердце не спросит.
   -- Да, конечно... -- согласилась Ашен. -- Ты бы сыграла, что ли?
   Дана сняла с плеча скрипку. Она почти всё время таскала её с собой. Ивик подшучивала, что это привычка к автомату -- надо что-нибудь на плече держать. На самом деле было похоже, что музыка для Даны -- вроде наркотика. Или успокоительного средства.
   Девочка прижала инструмент узким подбородком. Взмахнула смычком.
   Мелодия словно вторила листопаду. Ивик узнала её, но названия припомнить не могла. И неважно. Дана всё равно быстро ушла от темы, пустилась в импровизацию. Ивик закрыла глаза. Словно перешла в другое измерение, только не телом, как в Медиану, а душой. В то, куда, наверное, попадают после смерти. Медленный полёт листьев, музыка, сладкий холодный осенний воздух -- и ты, скользящая где-то на грани, и в душе ни единой мысли, ни единой тревоги. Дана плавно сменила тему. Ивик открыла глаза. Загляделась на подругу. Огненный с золотом куст, похожий на застывший взрыв термитного заряда, непроницаемо-чёрные волосы Даны, тонкая нервная рука, водящая смычком, и глаза, глаза... Господи, до чего же она красивая, подумала Ивик с замиранием сердца. Ещё бы в неё не влюблялись. Какие у неё глаза -- ночные, тревожащие. Как ни скажи, всё будет не то. "Твои глаза -- как океан, как бесконечность". Такое надо про Дану сочинять. "А мне твой облик на земле -- как в небе просинь. И я рисую на стекле твой детский профиль". Ивик вдруг кольнула тревога, а может, это музыка сменила тональность. Дане всего четырнадцать, какой же она будет дальше... Она не проживёт долго, вдруг подумала Ивик с ужасом. Слишком она прекрасная, необычная. Как ангел. Вот Ашен -- другое дело, та приспособлена к жизни... все мы приспособлены. А Дана -- нет. У неё и судьба тяжёлая. И отец вот... Ивик стиснула кулаки, подумав о том, как легко умереть -- любому человеку, а уж Дане... Слишком чудесной и слишком чужой для этого мира.
   По щекам Ивик покатились слёзы.
  
  
  
   На первом курсе Ивик почти перестала читать -- не было времени, слишком уставала, даже выходные были заполнены зубрёжкой, рефератами, сочинениями. Разве что в каникулы она подолгу просиживала в библиотеке. На втором курсе опять же было не до книг: так уж ей было свойственно -- если увлекаться чем-нибудь, то безраздельно, ни о чём другом уже не думалось. Всё, что она читала на втором курсе, -- это "Письмо незнакомому брату" и каталог дарайской фирмы (сейчас об этом было стыдно и неприятно вспоминать). И дальше -- слишком много страшных впечатлений, слишком сильно она менялась тогда.
   Но сейчас, на третьем курсе, время появилось. Вроде бы и занятий стало больше, прибавилось ориентирование в Медиане -- один из важнейших навыков гэйна -- и другие предметы, но странным образом учёба не заполняла теперь весь день. И силы откуда-то брались. После тренировки по трайну раньше хотелось только одного -- упасть и лежать пластом, а сейчас Ивик чувствовала себя полной энергии. Даже казалось, можно бы и побольше тренироваться. Усталость, как выяснилось, всегда преодолима.
   Она становилась прежней. Возвращалось старое. То, без чего она не могла жить раньше. Прошёл хронический стресс, вернулась привычка читать, а вместо того чтобы, как раньше, играть в одиночестве, фантазировать, Ивик попробовала свои ненормальные фантазии записывать. Это занятие её захватило. Похоже на игру, только не с куклами, а со словами. Она и раньше пыталась это делать, но от случая к случаю. Писала грамотно. Ивик никогда не зубрила правил, но и не нарушала их, болезненно воспринимала искажения слов: так вздрагивают внутренне, увидев ребёнка, искалеченного хромосомной ошибкой.
   Слова -- чудесные игрушки. Они многомерны, и каждое красиво по-своему. Их непредставимо много, десятки тысяч. Хочешь -- бери любое и вглядывайся в него, не разлагая на корни и суффиксы, а входя в бесконечную глубину, открываемую словом, как пароль открывает доступ к лавине информации, запертой на жёстком диске. Вглядывайся с бессловесным детским удивлением, погружайся, разбирай на отдельные безличные атомы-буквы. Две такие игрушки можно поместить рядом, так, чтобы они переотражались и притягивались друг к другу. Взять больше двух и составить фразу.
   Словами можно рассказать всё, что хочется.
   А Ивик хотелось рассказать многое.
   Она открыла для себя в библиотеке раздел со стародейтрийскими авторами. В литературе Нового Дейтроса не было ничего похожего. Отчасти она была далека от жизни -- многие теперь любили писать о вымышленных, небывалых существах и странах, и сами отношения между героями этих книг, их чувства и мысли мало общего имели с обычными человеческими реакциями.
   Отчасти -- и этот род литературы очень любила иль Нуши -- писатели нового времени увлекались игрой со словами, и это было приятно, прекрасно, но помимо формальных изысков не содержало ничего близкого уму и сердцу.
   Странно -- к современникам Ивик жизнь была куда безжалостнее, чем к людям Старого Дейтроса. Жизнь была неустроенной, бедной, суровой. А литература вызывала в воображении сказочные дворцы за высокой оградой, где били фонтаны, цвели экзотические цветы и расхаживали вельможи и придворные дамы, чьи нежные пальчики никогда не касались ничего грубее носового платка.
   Не исключено, что авторам бессознательно хотелось бежать в подобный мир.
   Ивик тоже хотелось бы бежать, но она слишком боялась. Повернуться спиной к реальности жизни -- и к реальности смерти -- означало в её представлении верную и быструю гибель.
   Многие гэйны Старого Дейтроса писали с натуры, отображали в своих произведениях жизнь, жизнь-как-она-есть, со всем, что в ней полагается и неизбежно. Но так писать Ивик было страшно, да и какой смысл заново переживать то, что хочется преодолеть и забыть.
   Может, писать о пережитом на собственной шкуре могут только благополучные люди, не чуждые всему в этом мире, не чувствующие хронической боли непонимания и нелюбви.
   Другие писатели Старого Дейтроса сочиняли произведения фантастические, невозможные по сюжету -- но тесно связанные с реальной жизнью приметами, мелочами, узнаваемыми чёрточками. Этот жанр нравился Ивик больше всего. Неожиданно она открыла, что в Старом Дейтросе любили писать о будущем. Существовал целый пласт идей о том, каким оно, это будущее, станет. Великие открытия. Изобилие. Преобразование планет своей звёздной системы. Поиск новых миров -- не только через Медиану, но и через полёты в космических кораблях через вакуум к звёздам.
   Многих занимали вопросы воздействия на историю Тримы. Ивик знала, что тема спорная. Правомерно ли воздействие вообще? Земля должна развиваться свободно, по Божьей воле. Земную Церковь основал сам Христос. Даже если она заблуждается, не наше дело её поправлять. Осторожное, информационное воздействие на Триму из Медианы началось лишь тогда, когда дарайцы стали активно вмешиваться в земную историю. В противовес.
   Но фантастам позволялось многое. И они писали о светлом будущем Земли, о контакте с землянами, о воссоединении Церквей...
   Почти вся стародейтрийская литература после Катастрофы была восстановлена -- во многих местах, особенно в монастырях, тексты книг хранились в электронном виде. Но в Новом Дейтросе о будущем писать перестали. Исчезла уверенность в том, что оно -- вообще -- существует впереди. Если твой мир в любой момент может быть уничтожен, как верить в лучшее, ради чего заглядывать вперёд, о чём мечтать?
   Ивик хотелось мечтать. Почему на Дейтросе не может быть такой же счастливой и обеспеченной жизни, как в Дарайе? Ведь ничто не мешает этому, ничто -- кроме того, что Дейтрос ещё очень молод, и малочисленно население, и приходится много сил тратить на оборону. Но когда-нибудь будет иначе. Когда-нибудь у каждой семьи появится собственный большой дом, у каждого ребёнка -- своя комната. Корабли полетят к другим планетам. На Северном полюсе будет построен огромный город с искусственным светом в полярную ночь. Все болезни исчезнут. Дарайя тоже изменится. Не будет больше войны. Начнутся совместные экспедиции в иные миры.
   А чем тогда будут заниматься гэйны? Ивик хотелось, чтобы гэйны остались. Творить в Медиане -- это так здорово. Не только оружие. В общем-то всё равно, что? творить, это в любом случае удовольствие. Гэйны по-прежнему будут творить в Медиане -- а на Тверди, в разных мирах люди будут воспринимать созданные ими прекрасные образы и воплощать их в произведениях искусства. Конструкторы-аслен, увидев в Медиане экономичные и остроумные виды транспорта или роботов, будут искать способы внедрить их на Тверди.
   У Ивик получались длинные рассказы или маленькие повести.
   В них всё было как в жизни -- только совсем на чуточку лучше. Там была любовь. Была дружба. Никто не чувствовал себя одиноким. Бедным. Непонятым. Ивик описывала вкусную фантастическую еду, невероятную одежду, радующие глаз здания, самодвижущиеся лифты и дорожки, удивительную технику. Научные экспедиции отправлялись к другим планетам и возвращались домой. Дейтры приходили в те миры, где людям было плохо, помогали, меняли их жизнь.
   Ивик вновь отрешалась от реальности, как научилась делать когда-то, и только теперь осознала, чего же ей так не хватало в квенсене. Не в том дело, что жизнь тяжёлая, что война, что в прошлом году ей так сильно досталось, а в том, что два года она не имела возможности ускользнуть в другой мир. Лучший. Счастливый. Раньше она играла и через игру уходила в свои фантазии, теперь нашла другую отдушину, и это занятие на долгие годы стало её способом мыслить и выживать.
   Она давала почитать свои вещи Дане и Ашен. Ашен попросила разрешения и показала ещё кому-то из девчонок. Через некоторое время Ивик с удивлением заметила, что Намис -- эта вечная подпевала Скеро, недоброжелательница, -- сидит на перемене, согнувшись над тетрадкой Ивик, над её корявым и разлапистым почерком.
   Тетрадки гуляли по классу. Их передавали из рук в руки. Кое-кто подходил к Ивик, хорошо отзывался о прочитанном, даже спрашивал, нет ли ещё. Дождавшись своей очереди, Ивик перепечатала некоторые из текстов на компьютере, выложила их в общешкольную электронную библиотеку -- и по квенсену стали ходить её распечатки. Ивик даже не знала, кто их делает.
  
  
  
   Надо сказать, особого повода гордиться у неё не было. Многие третьекурсники сочиняли своё.
   Таланты определились и оформились. Ашен, например, однозначно будет художницей -- как её мать. Но картины Кейты иль Дор были похожи на живое пламя или текущую воду, и даже лица на них казались призрачными, а рисунки Ашен были выполнены совсем в другой манере. Ашен была реалистична. Люди, животные, пейзажи поражали узнаваемостью, тонко схваченным сходством. Ашен училась в квенсенской изостудии, писала акварелью, маслом, но особенно любила графику.
   В сене насчитывалось ещё несколько художников, были и музыканты, хотя до уровня Даны не дотягивал никто. Несколько человек писали стихи. Ивик особенно нравились стихи Марро. Сам Марро -- нет, она его побаивалась и не доверяла, а вот стихи его -- да.
  
   Когда затерянный в людской толпе иду,
   Цепляясь мыслью за зрачки прохожих,
   Мне кажется, я каждого пойму,
   Даже тогда, когда так непохожи...
   У каждого своя, по жизни, правда,
   Проверенная почерневшим днём...
   Нас единит доставшееся право
   на жизнь! А прочее потом*.
   [*Ильдар Сафин.]
  
   Ивик и сама рифмовала, но изредка. Предпочитала прозу.
   Скеро тоже взялась за перо. Она-то умела всё, и всё у неё получалось. Кроме пения -- Ивик про себя держалась мнения, что Скеро поёт плохо, у неё слишком резкий голос, а честнее сказать, и вообще никакого голоса нет. Однако слушать Скеро ей всё равно нравилось, потому что песни та выбирала хорошие, часто сама сочиняла музыку. Ещё Скеро танцевала в ансамбле, занималась лепкой, шила и мастерила кукол. Наконец, писала акварели. Где она брала на всё это время -- Ивик никогда не могла понять. Удивительно, что всё это ей удавалось на уровне самых лучших или даже выше. Например, учиться игре на клори она начала одновременно с Ивик, но Ивик только аккомпанировала, а Скеро бегло исполняла сложные пьесы.
   И писать Скеро начала не какие-нибудь там коротенькие истории. Скеро не разменивалась на такую малость, как рассказы или стихи. Она запланировала сразу большой роман. Тоже фантастический, но не о будущем. И не стала придумывать свой мир. Она воспользовалась романами знаменитого писателя Тримы. Ивик тоже читала его, ей понравилось, впрочем, он почти всем нравился. Мир, придуманный им, условно соотносился с далёким прошлым Тримы. Скеро взяла у того же автора и персонажей. Ивик опасалась, что читать подобный роман будет скучно, но оказалось -- здорово. Скеро писала, сразу же распечатывала написанные отрывки, и они ходили по рукам. От триманского автора там почти ничего не осталось, это была самостоятельная вещь. Причём написанная сразу набело, мастерски, ярко, афористично -- Ивик иной раз замирала над фразой, с наслаждением её смакуя. Очень хотелось знать, что будет дальше, но работа над романом шла медленно. Персонажи получались узнаваемыми и одновременно эпичными. Мне никогда так не написать, думала Ивик, и опять её начинала разбирать зависть. И всё равно это вторично, успокаивала она себя. Подумаешь, подражать каждый может -- а ты создай своих героев! Кстати, и в Медиане Скеро часто действовала по той же схеме. Перенимала понравившуюся у другого выдумку и развивала её сама. Разрабатывала до того остроумно и неожиданно, иногда полностью видоизменяя, вкладывала столько энергии, что никому бы в голову не пришло обвинить её во вторичности. Да и какие обвинения? Наоборот, умение взаимодействовать с товарищами, подхватывать на лету чужие идеи -- это плюс для гэйна.
   И нельзя же было сказать, что Скеро сама не в состоянии ничего придумать. Фантазии у неё хватало.
  
  
  
   Отпраздновали помолвку Ашен. Рейн приехал в квенсен, а с ним Дэйм и ещё двое друзей из части. Помолвка не считалась из ряда вон выходящим событием. Многие уже в квенсене, с четырнадцати лет, с разрешённого возраста становились женихами и невестами -- близость смерти подстёгивала такие решения.
   Ивик смотрела на Ашен и Рейна и думала, какая они красивая пара. Шестнадцатилетний Рейн выглядел совершенно взрослым. Ашен, тоненькая в своей серо-зелёной парадке, с круглым нежным лицом, с едва проступающим румянцем, и на пальце у неё узенькое серебряное колечко. И как она глаз не сводит с Рейна, и он -- с неё. Ивик уже знала этот взгляд. И знала, что никогда не ощутит его на себе. Она не завидовала. Любовалась. Хорошо, что хоть у кого-то такая жизнь. Что есть рядом двое людей, которые смотрят друг на друга -- вот так, не отрываясь, будто всё время разговаривая глазами. И всё равно, что творится вокруг, пусть все шумят, смеются... между Рейном и Ашен будто натянули нить, и то и дело их взгляды встречаются -- и вспыхивают звёздочками. Кто-то из девчонок -- Венни, вот кто, -- тихонько пел под клори:
  
   Эх, квиссанское счастье
   Да недолгая жизнь!
   Тут дарайские части
   Сквозь посты прорвались.
   По квенсену тревога,
   Вой сирены ночной.
   Поднимайтесь, квиссаны,
   Выходите на бой!
  
   Ивик, как и другие, подхватывала:
  
   Любовь моя! Пока мы вдвоём,
   Ни боли, ни смерти нет.
   В бою меня будет хранить под огнём,
   В бою меня будет хранить под огнём
   Глаз твоих ласковый свет.
  
   А потом Рейн уехал, и всё пошло своим чередом. Времени на любое дело в обрез, неизбывная усталость, вечные поиски места, где можно побыть в одиночестве, зубрёжка, тренировки, патрули -- и ладно ещё, если в хорошей компании. Пару раз Ивик видела дарайцев, однажды пришлось и пострелять, но немного -- дорши быстро сбежали.
   Незадолго до Рождества начались тренировки в Килне.
   Килн был одним из двенадцати известных обитаемых миров. С разнообразным природным миром, богатыми недрами, здесь всего было полно -- и нефти, и руд. Всё население Килна сосредоточилось на одном из материков, это были племена, живущие на уровне неолита, в примитивных хижинах, в глубине необъятных килнианских джунглей. Килн, конечно, представлял стратегический интерес для Дарайи, дорши вели на нём разработки недр -- но не слишком активно. Слишком сложен транспорт через Медиану. Заселить Килн дарайцам мешало одно обстоятельство.
   Килн был слишком массивной планетой. Он располагался близко к своему маленькому красному солнцу и в диаметре намного превосходил все известные дейтрам обитаемые миры.
   Сила тяжести на Килне была почти в два раза выше, чем в Дейтросе или Дарайе. Жить там постоянно казалось невозможным. Хотя дейтрины охотно использовали Килн как тренировочную базу. А среди килниан работали дейтрийские миссионеры, врачи и учителя. На этой почве нередко происходили стычки с дарайцами -- те относились к местному населению как к досадной помехе.
  
  
  
   Для квиссанов тренировки в Килне означали переход на новый уровень физических требований. Вновь кроссы с полной выкладкой, однодневные походы по горам, полевые тактические занятия -- но всё это при двойной силе тяжести. Когда на тебя начинает давить сила, равная твоему собственному весу, в первую минуту это ещё терпимо. Через пять минут становится ясно, что долго так не выдержать. А выполнять нужно было всё в том же объёме и в том же темпе, что и в Дейтросе.
   Когда выходили в Медиану или возвращались домой, Ивик казалось, что она на следующем шаге взлетит. Достаточно оттолкнуться ногой от земли -- таким лёгким казалось тело. Вес оружия вообще не чувствовался.
   В первые недели Ивик, да и все остальные, словно вернулись в прошлое, к непомерным нагрузкам первого курса. Но потом адаптировались и к Килну. Крепли мышцы и кости. Становилось ясно, что и здесь не предел. Ивик про себя пришла к выводу, что вся жизнь в квенсене, с самого начала -- это было расширение представлений о возможностях человека и о том, как много он может перенести.
   Оказывается -- чуть ли не всё.
  
  
  
   Перед самым Рождеством Кейта иль Дор взяла небольшой отпуск.
   Деятельность её на Триме была такого рода, что Кейта, уже получившая звание зенны, фактически никому не подчинялась. Могла решать сама, сколько и где работать. Но это ничего не меняло -- отдыхать удавалось редко, и с детьми не всегда получалось увидеться даже в каникулы.
   На этот раз у Кейты была целая неделя. В первый же день она позвонила Тео иль Рану, старинному приятелю мужа, из гэйн-вэлар, уже много лет работавшему в Версе. Иль Ран обещал ей кое-что и не забыл о своём обещании.
   Кейту допустили в архив.
   Не напрямую к делам, разумеется. Работник архива, шехин гэйн-вэлар, принёс ей флешку, её разрешено было просмотреть тут же, на служебном компьютере.
   Кейта открыла файл, в начале которого были размещены фотографии, и надолго замерла, разглядывая их. Художница, она остро переживала зрительные образы. Дана была похожа на отца. Её черты -- во взрослом и мужском варианте. Есть лица, собранные вокруг носа или губ, есть те, что поражают особой правильностью или тонкостью линий. В этом лице главными были глаза. Даже на неважной фотографии -- они жили, они светились, остальное лицо таяло в их свете. У Даны глаза похожи, но они -- детские. А у этого хойта в обычном белом хабите, с узким, худощавым лицом, взгляд совсем другой. Печальный и понимающий.
   Шанор иль Лик. Работы... Кейта пролистывала файл. Он написал совсем немного. "Литургическая символика", небольшая монография, опубликованная в ежегоднике монастыря Арс-Нори. Раз опубликована, значит, не содержала ничего "такого". Цензура бы не пропустила. Ещё несколько статей, тоже напечатанных в разных журналах. Об исповеди. О повседневной христианской жизни -- для мирян. Нормальные статьи. Доходчивые, иль Лик умел писать, всё же бывший гэйн. Но и в них не было ничего, что могло бы вызвать пристальное внимание Верса.
  
   "Суть жизни христианина -- всесожжение. Принесение себя в жертву огненную, жертву Богу на алтаре. Ошибаются те, кто думает, что можно сочетать христианство и ласковую, дремотную обыденность буден. Так не бывает. Подлинное христианство -- сгорание, медленное или быстрое, на глазах у всего мира или же совершенно бесславное в мире сем, но сгорание, мучительная самоотдача, когда иной раз остаётся один только крик -- за что? -- когда жизнь не щадит не только самого христианина, но и самое дорогое ему, его любимых, его детей..."
  
   Кейта вздрогнула, всматриваясь в строчки.
   Подумала, что надо будет достать эти статьи, в библиотеке номера журналов наверняка есть. Перечитать внимательно, для себя.
   Дальше шли протоколы допросов. В Версе ничего не делается тайно. На всё берётся разрешение, всё документируется. И хранится в архиве. Кейта читала, сжимая от злости зубы. Нелепость происшедшего раскрывалась перед ней.
   Обвинение в ереси оказалось только предлогом. Для чьего-то карьерного роста, для подъёма по служебной лестнице. Собственно, почему "чьего-то"? Старший следователь Меррин иль Гвен. Гэйн-вэлар, лишённый проблеска таланта и искры Божьей, лишённый, видимо, и совести, сволочь, подумала про себя Кейта. Ей доводилось сталкиваться с такими. Никто не любит работников Верса. Но большинство из них по крайней мере выполняет свою работу добросовестно, а вот некоторые... не дай Бог попасть к такому оперативнику. Иль Гвен решил выявить "дарайский заговор". Якобы связь еретика с дарайцами. Якобы "преступную группу" в монастыре.
  
   "Суть жизни христианина -- противостояние злу. Не надо думать, что зло обитает лишь где-то вдали, за гранью Медианы. Зло вокруг нас -- зло экзистенциальное, последствия греха, выраженные в болезнях, увечьях и бедствиях. Зло в нас самих -- наш эгоизм, гнев или уныние. Боль -- это зло. Каждый из нас должен стать гэйном. Каждый должен встать на пути у зла, затопившего мир, потому что каждый -- воин. Остановить зло, если нужно, закрыв собственным телом амбразуру вражеского пулемёта. Сделать своё тело и свою душу -- препятствием злу..."
  
   Найду для себя, подумала Кейта. Мало кто из хойта так понимает нашу суть. Даже те, кто был когда-то гэйнами. Аллин, рядом с которым она воевала, ныне живущий в Лайсе в монастыре, затворником. Аллин был сильным гэйном, отличным бойцом. Готов был остановить зло, в крайнем случае собственным телом -- и ногу свою он потому и потерял, что остался прикрывать товарищей. Но и Аллин не написал бы так.
   Начиная с пятого допроса старший следователь иль Гвен потребовал применения спецметодов. Разрешение было дано.
   "Суть жизни христианина -- противостояние злу".
   Иль Гвен был относительно молод -- двадцать пять лет. Шехин. Недавно женился. Видно, продвижение по службе давалось нелегко. Раскрыть целую подрывную группу хойта, связанную с Дарайей? Перспективное дело. Только вот еретик так и не назвал ни одного имени. Выкручивался как мог. Даже согласился с тем, что сам, лично был завербован дарайскими шпионами. Выходил в Медиану и контактировал с ними. Распространял подрывную литературу. Книгу, из-за которой на него донесли, написал по заданию, конечно же, дарайской разведки. После нескольких часов спецметодов он "поплыл". Надо противостоять злу, он всё формулировал в своих работах правильно, но железной волей, увы, не обладал. Читать сухие строчки самооговоров, признаний в шпионской деятельности, уверений в якобы ненависти к Дейтросу было противно и стыдно. Их язык был отвратителен, беден и жалок. Гэйн не должен так писать -- никогда. Скорее всего, признания и сочинял следователь, иль Лик только подписывал, и ему было не до стиля, ему лишь бы отдохнуть от боли.
   Кейта заплакала. Ей вспомнился Дэйм, в честь которого она назвала сына. Не каждый может быть железным. Дэйму было всего шестнадцать, когда он попал в плен. Он не выдержал "спецметодов" атрайда, согласился работать на дарайцев. Но до конца его не сломали. В последний момент он пожертвовал собой и спас Кейту.
   Иль Лика тоже не сломали до конца. Хойта не назвал никого из своих знакомых. Даже монаха, написавшего на него донос, -- и о доносе этом подследственный знал. Никакой преступной группы вскрыть не удалось.
  
   "Подлинное христианство -- мучительная самоотдача, сгорание, медленное или быстрое, иногда на глазах у всего мира, иногда совершенно бесславное в мире сем, но сгорание, в котором из всех слов порой остаётся один только крик -- за что?.."
  
   Противостоять злу много проще, когда с другой стороны -- враги, дарайцы, когда по тебе стреляют, и у тебя оружие в руках. Но как противостоять злу, когда зло -- в родной дейтрийской форме, в образе хранителя истины, оперативника Верса, и когда ты неправ, неправ во всём, и тебя самого считают злом, называют предателем, и стрелять тоже нельзя, и самое лучшее, что тебе остаётся, -- вытерпеть до конца и умереть...
   Не пасть защищая Родину, а умереть бесславно, зная, что никто не отдаст должное твоей стойкости, никто не будет тобой восхищаться, и твой портрет не повесят в Зале Славы.
  
   "Иль Гвен: Вы ничего не добьётесь своим упорством, иль Лик. Нам известны имена предателей. У вас ещё есть шанс смягчить вашу участь и со временем даже вернуться к нормальной жизни. Вы вредите только себе самому.
   Иль Лик: Это ты вредишь себе, братик. Мне жаль тебя. Подумай о том, что будет с твоей душой".
  
   Его редко прорывало на такое. От боли он сдавался и начинал говорить то, что от него требовали. Но иногда -- иногда он называл следователя "братик". Кейта знала, что скорее всего реплики иль Гвена звучали совсем по-другому. Протоколы редактировались, конечно. По своему опыту она помнила, как охотно следователи Верса применяют грубость и ругательства, и уж конечно, там не обращаются к подследственным на "вы". Но слова иль Лика вряд ли кто-то подправлял. Он, значит, и правда называл своего мучителя "братиком". И, наверное, молился, хотя об этом в протоколах ничего не было.
   Кейта высморкалась и вытерла слёзы. Стыд какой. Зенна. Разревелась как девчонка. Перед охраной стыдно.
   А может, когда мы разучимся плакать, мы перестанем быть гэйнами...
   Останемся просто военными, как дарайцы. И утратим способность работать в Медиане.
   Она прокрутила дальше -- сил душевных не было читать подряд. Приговор. Расстрел. Приведён в исполнение в спецпомещении.
   Заключение богословской комиссии. Ну-ка, ну-ка. Гм, а обвинения-то не такие уж страшные. "Проявляет недостаточное уважение к исторической Церкви", "считает, что верования различных народов, например килниан, заслуживают изучения и уважения", "делает чрезмерный акцент на человеческом, а не Божественном".
   Бог ты мой, да всё это можно найти в работах признанных, ортодоксальных богословов!
   А вот та самая книга, которую сочли еретической. "Живая реальность Бога".
  
   "Мы можем познать Бога через посредство мира и человека. Бог реален и осязаем, потому что Он не снаружи и не над миром -- Он в сердце мира и вокруг него. Живя в мире, Бог не исчерпывается лишь этим и не становится от этого частью мира. Но так как редко кто-либо ощущает Бога в координатах нашей реальности, Бог застыл, подобно окаменелости, где-то вне её. Но мир не предоставлен самому себе и не брошен в бесконечном пространстве. Мир тесно связан с Богом"*.
   [Здесь и далее приводятся цитаты из книги "Познание Бога. Всеобщая прозрачность вещей". Автор книги Леонардо Бофф (Leonardo Boff) - триманский (бразильский) теолог и социолог, сторонник "теологии освобождения".]
  
   Кейта знала, что этот текст ей нельзя будет вынести за пределы архива. Она читала жадно и внимательно, но вряд ли удастся запомнить формулировки, а ведь в них, в сложных сплетениях слов, заключены теологические идеи, и жаль, что их не получится обсудить, например, с Аллином. В конце концов, она в теологии ничего не понимает. Но ей нравится эта книга. Ей нравится этот человек.
  
   "Бог лишь тогда что-то значит для нас, когда Он обретает контуры в конкретной исторической ситуации, когда Он становится радикальным смыслом человеческой жизни, становится тем светом, в котором человек может видеть свет"
  
   По крайней мере, ответ на свой вопрос она получила. Ей будет что рассказать девочке.
  
  
  
   Широкая спина Скеро маячила впереди. Ивик ощущала глубокую тоску -- ещё одиннадцать часов... даже больше. Патруль только начался. Вообще ничего удивительного, что сегодня поставили со Скеро, странно, что до сих пор их ни разу вместе не назначали. Ивик снова украдкой взглянула на келлог -- да, всего-то полчаса прошло.
   Она не чувствовала себя свободно в обществе Скеро. Скеро была знакомым, привычным врагом, мимо неё следовало проскакивать как можно скорее, меньше попадаться ей на глаза -- и всё будет хорошо. Но теперь они вдвоём, и уже никак нельзя избежать прямого общения. И вся бурная, громогласная энергия, которую старшая сена выплёскивала обычно на окружающих, на толпу -- вся она теперь доставалась одной Ивик.
   Скеро давила самим своим присутствием.
   Недавно Скеро получила звание ксаты, первое воинское звание гэйна. Она и Верт, поскольку они командовали сеном. Это все приняли как должное -- кому ж ещё, если не ей? А Ивик, наверное, останется рядовой до самой пенсии. И пусть. Главное -- служить как следует.
   Скеро, разумеется, сдерживалась, не в её интересах сейчас ругаться с Ивик. Да и отношения их успели улучшиться -- в том смысле, что были хуже некуда, стали хотя бы нейтральными.
   Ничего, уговаривала себя Ивик. Она с трудом поспевала за Скеро, шагающей быстро и широко. Ничего страшного, потерпеть каких-то двенадцать часов... она едва не взвыла от нового приступа тоски. Двенадцать часов! Молчать или обмениваться короткими репликами... и ощущать себя под пристальным взглядом Скеро грешником на адской сковородке. Хотя ни в чём не провинилась. Просто неловко, неловко буквально всё...
   -- Отдыхаем, -- Скеро обернулась, сбросила на землю плащ. В Мари-Арс пришла зима, патрульные были одеты тепло. А в Медиане температура воздуха всегда примерно одинаковая, лёгкая прохлада. Почему -- никто не знает. Ивик села на свой плащ рядом со Скеро. Наверное, надо ей что-то сказать, но что? Предложить перекусить? Рано ещё. Ивик открутила колпачок фляжки, отхлебнула. Просто чтобы занять руки. Сидеть молча было невыносимо.
   -- Холодина на Тверди, -- сказала Скеро, -- колотун. Я себе пальцы, кажись, отморозила.
   Она стала ожесточённо тереть руки.
   -- Ага, -- с облегчением подхватила Ивик, -- очень холодная зима.
   Скеро вдруг ей улыбнулась:
   -- Стрёмно чуток, ага? Да ничего не будет. Редко они суются.
   -- Мне кажется, будет, -- тихо сказала Ивик. Вдруг осознала -- у неё странное, тягостное предчувствие. Не пройдёт это дежурство гладко. Что-то будет -- обязательно. Да, обычно в патруле скорее скучно, чем страшно. Очень, очень редко происходят столкновения. Не лезут же дорши, словно червяки из банки. С начала учебного года Ивик всего один раз пришлось повоевать.
   Но сегодня -- она ощущала -- что-то должно случиться. Не может не случиться. Раз они оказались вместе со Скеро...
   -- Ерунда, -- отрезала Скеро, -- ты не каркай. А то правда появятся ещё.
   А как же мы будем воевать, если что? Я и Скеро? Ивик отогнала эту мысль. Ещё однозначней, безошибочней она почувствовала, что "они" -- появятся. В Медиане обостряются все эти внутренние ощущения. В Медиане ты заранее знаешь, что тебя ждёт. Кто как, но Ивик безошибочно понимала, когда впереди опасность, когда -- спокойное дежурство. Почти всегда предчувствие говорило, что всё пройдёт спокойно. Но сейчас... Они появятся.
   -- Блин, мне ещё реферат дописывать для Нуши, -- пожаловалась Скеро, разглядывая свои аккуратно подпиленные ногти. Ивик опять радостно подхватила тему. Не то чтобы приятно говорить об учёбе, но молчать уж совсем невмоготу.
   -- Ага. Я тоже ещё не закончила. Наверное, после патруля...
   -- После патруля я дрыхнуть пойду.
   -- Дрыхнуть само собой, но потом ещё будет немножко времени.
   -- Я не понимаю, на фига нам задают столько. Уже пора на третьем курсе и снизить обороты, нет?
   -- Ну ты-то хорошо учишься.
   -- Хорошо-то хорошо, да всё это задолбало. Времени нету нихуа. Уж либо учиться, либо воевать, одно что-то.
   -- Да, тяжело... -- согласилась Ивик. Скеро вдруг решительно поднялась на ноги.
   -- Пошли. Хватит рассиживаться.
  
  
  
   Она же хорошая, думала Ивик, едва поспевая за Скеро. Только зачем так быстро идти, куда торопиться? Ведь не марш-бросок. Какая разница, быстрее или медленнее обходить участок? Плащи девочки скинули и, закрутив, повязали на пояс -- в Медиане не замёрзнешь. Наверное, Скеро просто не умела ходить медленно. Энергия её переполняла. Она слишком сильная, слишком напористая. А попросить, чтобы Скеро снизила темп, Ивик стеснялась.
   Она чувствовала, что по новому кругу начинает восхищаться Скеро. Ивик не любила самодовольных, самоуверенных людей. Но у Скеро было бесспорное преимущество -- её самоуверенность имела под собой основания. Если она говорит "я хорошо пишу" -- то ведь так оно и есть, все в восторге, читают взахлёб и требуют продолжения. И даже самый строгий стилист не найдёт к чему придраться. Если она считает себя хорошим бойцом, то и правда воюет лучше всех, что на Тверди, что в Медиане. Самодовольная, да -- но не пустышка. Её действительно есть за что превозносить. И за все её выдающиеся качества можно простить ей пару пустяковых недостатков -- излишние наглость и самоуверенность.
   Лишь бы она саму Ивик не трогала.
   И вот сбылось -- Скеро больше не считает её никчёмностью, не изводит, не высмеивает. Скеро признала её равной! Говорила с ней как с любым из сена. Как с сестрой. А Ивик в ответ искренне восторгалась ксатой.
   Какие у неё волосы красивые! Скеро не первая красавица в сене, слишком у неё широкое и круглое лицо, крепкий волевой подбородок. Но она симпатичная. Куда симпатичнее Ивик. И у неё прекрасные глаза и волосы. Светловолосые дейтрины -- это большая редкость. Конечно, Скеро не настоящая блондинка, не как дорши. Искристо-золотая голова сверкает словно в солнечных лучах, чуть отросшие, мягкие волосы тёмно-пшеничного цвета спускаются на воротник. Автомат, закреплённый на спине, почти касается затылка и, как у всех, слегка подпрыгивает при ходьбе. И двигается Скеро красиво -- плавно, быстро, как огромная кошка.
   На исходе третьего часа сели перекусить. Съели по плитке анвита. Ивик легла на плащ, глядя в серое беспросветное небо. На Тверди хоть звёзды бывают и облака. Скеро сосредоточенно проверяла показания "сторожей" -- приборы контролировали всю их зону, а зона была такой, чтобы дежурные могли быстро, менее чем за минуту добраться до любого её места.
   Можно, конечно, парить в небе Медианы, как птицы, обозревая местность: раньше, до изобретения "сторожей", так и дежурили. Но это требует затрат энергии. В Медиане учишься беречь энергию.
   -- Давай помогу? -- предложила Ивик. Как-то неудобно, что Скеро одна проверяет... хотя ведь планшет у неё...
   -- Да ладно, я уже всё почти.
   Всё же неловко с ней, подумала Ивик. И всего три часа прошло. А как будто целая смена. Страшно подумать, что ещё три раза по столько же.
  
  
  
   Ивик даже почувствовала облегчение, когда запищал сигнал тревоги -- сработал один из "сторожей".
   -- Шендак! -- выругалась Скеро. -- За мной!
   Ивик уже создала "лошадку" и вскочила в седло. Вслед за Скеро она взмыла в серый воздух Медианы. Ветер засвистел в ушах. Знакомый страх и возбуждение овладевали ею. Ивик успела ещё подумать, что Скеро, вероятно, сама останется прикрывать, а её пошлёт на Твердь, и тут в поле зрения появились дорши.
   -- Сами разберёмся, -- крикнула Скеро, -- их мало!
   Действительно, их было всего человек восемь или десять. Фигуры в сером камуфляже и?здали на местности были почти неразличимы, видно лишь движение -- они быстро бежали в сторону Врат, и Врата, судя по келлогу, уже недалеко.
   -- Огонь! -- крикнула Скеро и тотчас создала в воздухе несколько ракет, которые мгновенно вспыхивали сзади реактивной плазмой и срывались с места, с визгом исчезая. На таком расстоянии ракеты -- самое то, но Ивик чувствовала, что не сможет создать такие же совершенные. У Скеро слишком уж безупречно вышло. Ивик создала тонкие длинные иглы, блестящие в воздухе, они ввинчивались в пространство и вновь возникали уже у грани дарайской защиты, пронизывая её... вроде бы пробивая. Квиссы стремительно приближались к врагу. Щит действовал -- тонкие малиновые лучи резали небо и вспыхивали на невидимой грани вокруг Ивик, не причиняя ей вреда. Группа доршей разделилась -- четверо продолжали двигаться к Вратам, шестеро остановились, прикрывая их от патрульных. Скеро молотила врага потоками серебряных искр. Внезапно от ударной волны перехватило дыхание, земля и небо перевернулись, Ивик вышибло из седла, ужас падения парализовал её, но за несколько метров от земли она собралась и создала воздушную подушку, приземлилась, как кошка, на ноги. Падения в Медиане они отрабатывали. Шендак, один-ноль в пользу доршей! Скеро приземлилась рядом с Ивик и попыталась достать уходящую группу "белым огнём".
   Они же сейчас пройдут... в Дейтрос пройдут! Ивик задыхалась. Она протянула руку вперёд, и земля перед доршами встала на дыбы. Поднялась, как при взрыве, -- Ивик всегда поражало, как земля буквально запрокидывается к небу и рушится на тебя.
   -- Молодец! -- крикнула Скеро, и на секунду эта похвала отвлекла, сбила Ивик, но тут же она опомнилась, вторая волна -- и перед группой прикрытия тоже выросла стена из камешков и почвы, а потом каждая взлетевшая в воздух частица земли вспыхнула, словно материя звезды, и стены обрушились на врага уже ослепительным пламенем.
   -- Шендак, ушёл! Кончай с ними! -- Скеро, наскоро создав вытянутую леталку, вскочила на неё и метнулась в сторону. Ивик краем глаза заметила, что одного из доршей не накрыло взрывом, и он стремительно бежит к Вратам. Скеро разберётся... Но здесь, в Медиане, всё было кончено. Оружие Ивик оказалось смертельным. Пятеро доршей превратились в обугленные остовы, температура пламени была настолько высока, что они сгорели мгновенно. Слишком уж Ивик испугалась, что они пройдут. Она пробежала вперёд, взглянуть на остальных убитых, один из доршей ещё шевелился. Обгорел, но был ещё жив. Ивик метнула шлинг, уверенно рванула. Облачное тело, охваченное сияющими петлями, заплясало в воздухе. Разрушать его было некогда. Сам сдохнет, подумала Ивик. Она создала "лошадку" и помчалась в сторону Врат.
   Ни Скеро, ни дорша уже не было в Медиане -- они вышли на Твердь. При этой мысли Ивик охватил страх. Это здесь, в Медиане квиссаны сильные. А на Тверди... взрослый, хорошо обученный вангал -- и Скеро. Какая бы сверхспособная она ни была, ей всего пятнадцать лет! Ивик вывалилась на Твердь, на ходу сдёргивая автомат. Тотчас распласталась на снегу, ледяной воздух обжёг лицо и горло.
   -- Лежать! -- закричала Скеро откуда-то сзади, затрещала очередь, одновременно свистнуло над головой. Ивик чуть привстала -- и увидела дорша. Так близко, как никогда в жизни. Её поразило, насколько же они, дорши, ДРУГИЕ... Бросилось в глаза широкое лицо, водянисто-голубые глаза, под козырьком светлые, налипшие на лоб волоски, чёрная дырочка дула, глядящего на неё, страх судорогой свёл тело, и в этот момент дорш стал заваливаться набок, и казалось, лишь после этого в его лбу возникло отверстие, и побежала по лицу кровь. Скеро достала его первой... Ивик почувствовала, что внизу, в штанах, стало тепло и мокро -- судорога ужаса оказала своё действие. "Шендак", прошипела она. Зачерпнула снега и стала жадно есть его из горсти.
   -- Ивик, вали сюда!
   Она встала на колени, поднялась во весь рост и, шатаясь, пошла к Скеро.Та нацепила наушник и что-то говорила по рации. Сидела прямо на снегу, неловко сидела, зажимая рукой бедро.
   -- Ш-шендак... помоги! Зацепил, дьявол... -- Скеро убрала микрофон за ухо.
   -- Где?
   Под пальцами Скеро была кровь. Ивик потащила аптечку из внутреннего кармана. Продырявленную штанину Скеро пришлось разрезать. Рана в середине бедра казалась неглубокой, венозная кровь вытекала медленно -- видно, крупные сосуды целы.
   -- Хня. Кость не задел.
   Ивик стала туго бинтовать. Скеро морщилась, но молчала. Потом заговорила сдавленным голосом:
   -- Я связалась с квенсеном. Наш участок прикрыли. За мной вышлют группу. Ты иди домой сразу. До квенсена десять километров.
   Ивик закрепила конец бинта. Булавкой сколола штанину. Обернулась, впервые осматривая по-человечески местность. Их выбросило в глухом лесу, глуше некуда. Ни единого просвета, непролазный кустарник, высоченные сосны закрывали небо, вниз уходил крутой склон.
   -- Вертолёт пришлют? -- спросила она.
   -- Чёрта с два, вертолёт здесь не сядет. Да и нет у них. На лыжах будут искать. Иди, Ивик, тебе-то чего здесь сидеть.
   -- Нет, -- Ивик покачала головой, -- обморозишься.
   Теперь она начала чувствовать холод. Холод -- слабо сказано. Привыкшая к субтропикам Ивик никак не могла смириться с тем, как мороз обжигает кожу, как перехватывает дыхание при каждом глубоком вдохе.
   Ивик сняла плащ с пояса Скеро, набросила на раненую. Потом надела свой.
   Можно, конечно, уйти в Медиану. Минут через пять ещё они восстановятся и наберутся сил для перехода. Но... на третьем курсе квиссаны ещё не умеют ориентироваться точно. Они не найдут квенсен, только заблудятся ещё больше. Нет, Ивик понимала, что в Медиане, хоть там и тепло, делать им нечего. Надо через Твердь пробиваться.
   -- Пойдём вместе, -- сказала она Скеро, -- а то не дождёшься их.
  
  
  
   Скеро висела на её плечах, отталкиваясь здоровой ногой, шипя от боли при каждом шаге. Снег временами доходил до пояса, они не шли, а будто плыли медленно, выгребались сквозь лес. Метр за метром. Единственное утешение -- так не замёрзнешь. Ивик даже подумывала, не снять ли плащ, хотя щёки закоченели, а кончики пальцев уже и не чувствовались. Ледяной ветер швырял кристаллики снега в лицо, и казалось, кожа кровоточит.
   Это было хуже любого кросса, хуже тренировки в Килне. Но Скеро упорно, тяжело дыша, помогала ей прорываться сквозь снег, и Ивик не смела остановиться.
   Нас найдут. Главное -- двигаться, чтобы не окоченеть, не обморозиться окончательно. Голова кружилась. Если сейчас выйти в Медиану -- Ивик не смогла бы создать ничего путного. Надо съесть кусок сахара. Или хотя бы анвита, но они доели свой паёк в Медиане. Ивик подташнивало. И тяжесть, тяжесть давила на плечи... Господи, какая же она тяжёлая. Большая... Вот когда Ивик поняла, что это значит, когда человек выше тебя почти на голову. И крупнее... а ведь Ивик и сама не тростинка.
   Вновь крутой склон открылся под ними. Ивик стала спускаться, нашаривая ногами корни и выступы под снегом, ставя ступню на ребро. Скеро висела на ней, постанывая при каждом движении. Внезапно нога Ивик соскользнула, и уже падая, уже выпустив Скеро, зарываясь носом в снег, она подумала обречённо -- "знала же, что этим кончится".
   -- Шендак! -- завопила Скеро. Ивик вся помертвела... но Скеро почему-то обошлась без ругани в её адрес.
   -- Шендак! Давай хоть передохнём маленько! Свихнуться можно!
   Во всём есть свои положительные стороны. Теперь можно было отдыхать, лёжа в снегу, чувствуя, как руки и ноги наливаются свинцовой усталостью... И как коченеют пальцы, и грудь пробирает насквозь. Ивик снова поела снега. Скеро -- той хуже. Гораздо хуже. У неё ещё и нога болит. Раненая лежала рядом и тихо, монотонно ругалась, а Ивик боялась и пикнуть, ей казалось, что все эти ругательства именно она заслужила. Было чувство, что она виновата во всём. И в том, что мороз такой, и в том, что Скеро зацепили... надо было после боя побыстрее на Твердь переходить. Хотя как побыстрее? И чем бы это помогло?
   Да нет, ерунда, больно ей, вот она и отводит душу...
   -- Холодно, -- сказала Ивик, сделав над собой героическое усилие, -- давай дальше... поползём как-нибудь.
   Спустя час они выбрели на дорогу, где снега было куда меньше. Спустя ещё двадцать минут их нашёл высланный из квенсена наряд на вездеходе.
  
  
  
   Скеро уже через две недели вышла из изолятора и посещала занятия -- конечно, только теоретические, -- жизнерадостно ковыляя на костылях. Она не хотела отстать от сена и остаться на второй год. Рана и в самом деле оказалась не тяжёлой, в город Скеро не увезли. На характер ксаты временное увечье никак не повлияло. Она по-прежнему была весёлой, громогласной, первой бросалась в глаза и заполняла собой окружающее пространство.
   Зато Ивик в полной мере почувствовала, как изменилось отношение Скеро к ней. Если раньше старшая её в упор не замечала, то теперь прямо к ней обращалась. На посиделках потребовала, чтобы Ивик дали клори, пусть споёт. Спрашивала её мнения по разным поводам. Впрочем, общались они всё равно редко -- Ивик это более чем устраивало.
   Само участие в бою их никак не выделяло. Почти у всех квиссанов уже имелись на счету убитые дорши. В Медиане убивать -- стоит один раз научиться -- и не так уж сложно. Но всё равно Ивик вспоминала случившееся раз за разом, анализировала мысленно и с облегчением убеждалась, что нормально себя вела.
   Повода для гордости Ивик не видела никакого. Воспоминания были тягостными, связаны были со стыдом, с ощущением, что еле-еле выкрутились, были на волосок от смерти, чудом не опозорились... что пронесло. Не было у Ивик чувства победы. Она спрашивала себя, а бывает ли вообще такое чувство.
   У Скеро, наверное, бывает. Та с удовольствием рассказывала о бое. О том, как "мы с Ивик" -- и внутри Ивик что-то сладко таяло от этих слов.
   И с удовлетворением вспоминались мрачные пророчества Скеро на втором курсе -- что якобы Ивик будет только обузой, подставит всех...
   Однако -- ничего ведь? Не такая уж обуза. Даже наоборот.
   Однажды Ивик сидела в библиотеке и услышала, как за стеллажами препираются Скеро и Дирза. В библиотеке полагалось говорить шёпотом, но Скеро не умела быть тихой.
   -- Шендак, -- приглушённо возмущался Дирза, -- ты бы меня ещё с Ивик поставила дежурить...
   -- Ивик, -- отчеканила Скеро, -- будет получше вас всех. Такому слизняку, как ты, она сто очков вперёд даст. Она меня из снега выволокла, после боя, без сил, а будь ты вместо неё -- мне бы сейчас пальцы отреза?ли обмороженные. И в бою она поприличнее тебя работает. И с ней я тебя не поставлю, хрен тебе. С ней я поставлю нормальных людей, а не тех, кто ноет на каждом шагу, понял?
   Дирза что-то заворчал, а Ивик закрыла ладонями пылающее лицо. Она была счастлива. Неизвестно почему, но именно высокую оценку Скеро ей ужасно хотелось заслужить -- и вот пожалуйста! Может, потому что Скеро настолько необыкновенная. Талантливая, волевая, лучшая во всём. Если уж такой человек хвалит, значит, и правда есть за что. Скеро всегда режет правду в глаза, нарочно льстить не будет.
   И всё же что-то в этой новой дружбе было не так.
   Что? -- Ивик не понимала. Знала только, что ей по-прежнему не хочется иметь дело со Скеро. Даже меньше, чем раньше. Новую Скеро она побаивалась и стеснялась, её одобрение казалось незаслуженным и будто обязывало Ивик к чему-то... а к чему именно, поди пойми. К восхвалению Скеро? Вполне возможно. Чтобы дружить с ней, надо было считать её идеальной, восхищаться беспрерывно и исключительно ею. Ивик так не могла: у Скеро много положительных черт, но и недостатков хватает. Льстить и поддакивать, как некоторые, не хотелось.
   И что-то подсказывало Ивик, что добром эта идиллия не кончится.
  
  
  
   На пасхальные каникулы Ашен пригласила обеих подруг к себе в гости.
   Ивик с радостью согласилась. Побывать дома у легендарных гэйнов, Кейты иль Дор и Эльгеро иль Роя! Да и в Шим-Варт её не тянуло. Достаточно и того, что она туда поедет летом, на последние каникулы.
   В Кору, где жила семья Ашен, добрались под вечер. Дом оказался недалеко от вокзала, дошли пешком. Ивик улыбнулась, входя во двор: всё как до?ма. Длинный-длинный дощатый барак со множеством отдельных входов. Дети вьются под окнами, как мошкара: стаями, тучами. На верёвках полощется бельё. Взлетает над спортплощадкой мяч. Лавочки оккупированы бабушками.
   Почти в самом центре двора под вековым тамгатом был установлен огромный, как в цирке, батут. На нём скакали несколько ребятишек и кто-то взрослый -- может, чей-то отец, а может, парень постарше решил вспомнить детство. Вдруг Ашен остановилась. Мужчина, прыгающий на батуте, подлетел высоко и, сделав сальто, ловко встал на ноги неподалёку от девочек.
   -- Папа! -- Ашен бросилась вперёд и повисла на шее у шемана Эльгеро иль Роя, тот ласково похлопывал дочь по спине и что-то ей говорил. Ещё один мальчишка, остролицый и растрёпанный, слез с батута и побежал к Эльгеро и Ашен. Присоединился к объятиям. Видно, это был младший брат Ашен.
   -- Привет, девчонки! -- сказал Эльгеро сразу всем приехавшим. -- Что-то вы поздно! Ну -- пойдёмте домой?
   -- Поезд стоял, пап, работы ведутся, -- объяснила Ашен.
   Кейта выглянула с кухни с половником в руке и закричала, увидев компанию:
   -- Эль, быстренько руки мыть, и Вэйна заставь! Девочки, вещи бросайте в гостиной и сразу за стол!
   За ужином Ивик повнимательнее разглядела Кейту. Знаменитая гэйна вызывала у неё безотчётную симпатию. Как и Эльгеро, впрочем.
   Совершенно дейтрийское лицо, даже не поверишь, что мать у Кейты триманка. Высокие скулы, едва заметные коричневые веснушки, давно не стриженная копна тёмно-русых волос. Красивая. Добрые глаза. Ивик боялась бы Кейты, если бы не выражение этих глаз, в любую минуту готовых залучиться улыбкой.
   -- Это у нас называется ва-ре-ники, -- пояснила Кейта. В тарелках дымились кусочки варёного теста, внутри оказалась начинка из картошки. -- Их хорошо со сметаной есть.
   -- Но сметаны на нашу Базу уже неделю как не завозили, -- со скорбным вздохом добавил Эльгеро.
   -- А когда Дэйм приедет? -- спросила Ашен между двумя варениками.
   -- После Пасхи, -- ответил Эльгеро, -- на Пасху его в патруль поставили.
   -- Ну-ка, девчонки, рассказывайте, -- потребовала Кейта. И Ашен тут же начала выкладывать квенсенские новости. Дана иногда вставляла полслова, а Ивик не решалась. Она ела молча -- было вкусно. И думала о том, что здесь можно рассказать всё. Может, не за столом, но потом, после ужина, обнявшись с мамой, Ашен может поговорить даже про патрули. Даже про доршей. И про обычную жизнь квенсена. Учителя, тренировки, мелкие сплетни -- родители Ашен всё воспринимали легко, всё можно было обсуждать. Как же удобно, оказывается, когда родители сами гэйны и всё-всё понимают! И не только в общей профессии дело. Родители Ашен не пытались найти в её жизни то предлог для нотаций, то повод для беспокойства. Ивик потому и перестала рассказывать маме о своих делах. Опиши она проблемы со Скеро -- мама начала бы её пилить за то, что она не умеет себя поставить. Несданный зачёт -- мама прочла бы мораль, мол, надо стараться, а то выгонят, и пойдёшь работать на стройку. А уж если хоть случайно упомянуть о боевых действиях -- мама наверняка не спала бы ночь, и самой же Ивик пришлось бы её утешать и клясться, что не всё так страшно. Здесь было иначе. Ашен прямо за столом с удовольствием вспоминала о бое, в котором ей довелось участвовать недавно, а родители хладнокровно обсуждали с ней тактику и подробности и даже подшучивали. Совсем как ребята в сене. Они вообще не по-родительски себя ведут, подумала Ивик. Как свои.
   Ей вдруг стало обидно за собственную маму. А она не хуже, сказала себе Ивик. Не хуже. И хорошо, что у меня есть мама, именно такая. Какая есть. Как будто кто-то имел что-то против родителей Ивик. Да что уж греха таить -- если кто-то и подумал о них плохо, то это была она же сама...
   Хотела бы я, чтобы у меня были родители как у Ашен? Они, конечно, классные, решила Ивик, наблюдая искоса за смеющейся Кейтой, за черноглазым стремительным Эльгеро (и это главнокомандующий всей шематы Тримы! Уму непостижимо...). Ивик вспомнила своих родителей, и снова обида за них кольнула где-то ниже грудины. Нет. Ей других родителей не нужно. Ивик вдруг захотелось -- чего не было много лет -- обнять маму, уткнуться ей носом в шею. И папа... маленький, с длинными залысинами, с вечными засаленными шуточками... такой милый, любимый. И почему она домой-то не поехала? Да, здесь весело, здесь, наверное, лучше. Но её дом -- там. Здесь она чужая.
   Ей на плечо легла тяжёлая и тёплая рука. Ивик вздрогнула от неожиданности. Посмотрела на Эльгеро.
   -- Загрустила, малышка? -- тихо спросил он. У Ивик что-то быстро и тепло растаяло внутри.
   -- Да нет... хорошо всё, -- она улыбнулась шеману.
  
  
  
   С одной стороны, в этом доме всё было -- как у всех. Две комнатки, но очень небольшие. Низкие потолки, теснота, двухэтажная койка в детской. Старая аккуратная мебель. Туалет и ванная на пять семей в общем длинном коридоре. Правда, Эльгеро (своими руками, с гордостью пояснила Ашен) устроил душ в одной из комнат, смастерил кабинку из матового стекла, сделал сток. И вся остальная обстановка была добротная, со вкусом подобранная, приятно посмотреть. На стенах -- работы Кейты. Заполучить и повесить на стену картину кисти самой Кейты иль Дор, оригинал, -- этим каждый бы гордился. А здесь этих оригиналов был даже некоторый переизбыток. Но в целом никаких разительных отличий от того, что Ивик видела в других знакомых домах. До сих пор Ивик не приходилось бывать в гостях у высокопоставленных людей. А вот шепотки про то, "как живёт начальство", иной раз приходилось слышать, и теперь Ивик с облегчением видела, что никак особенно начальство не живёт. И ест, и одевается, и спит -- как все остальные дейтрины.
   С другой стороны, порядки здесь были заведены особенные. Например, принято было каждый день, кроме воскресенья, тренироваться по утрам. А как же, объяснял Эльгеро, мы не в квенсене и не в части живём, нас гонять некому, если мы сами себя гонять не будем, форму-то и потеряем. А гэйну разве можно форму терять? Дорши -- они ведь не спросят, по какой причине ты бегать разучился...
   Эльгеро и выгонял всех с утра на зарядку. Ивик и Дана с трудом поспевали за остальными. Стало ясно, почему Ашен так вписалась в квенсен с самого начала. Девятилетний Вейн легко бежал вслед за родителями. Бегали даже больше чем в квенсене, несколько километров, а потом ещё довольно тяжёлая разминка.
   Ещё в этом доме было принято, чтобы все работали. Убирали, через день мыли пол, стирали, накрывали на стол. Но времени для себя всё равно оставалось много. Девочки каждый день бродили по Коре. Познакомились с бывшими тоорсенскими друзьями Ашен. Ходили в кино. Развлекались как могли.
   После ужина в семье Ашен было принято посидеть всем вместе в гостиной. Видеона у них не было, а радио не включали. Просто разговаривали или играли в карты. Дана привезла свою неразлучную скрипку. Ивик бренчала на клори и пела -- удивительно, но она совсем не боялась здесь петь. Потом клори брал Эльгеро. Как ни странно, исполнительские возможности у него оказались скромные. Играл он получше Ивик, но пел довольно беспомощно, и почти все песни -- чужие, разученные, только две или три -- собственного сочинения. Одарённость в области искусства и одарённость в Медиане не связаны напрямую. Ивик пришёл в голову вопрос: а насколько Эльгеро одарённый гэйн? Он ведь известен агентурной деятельностью на Тверди, на Триме, а не подвигами в Медиане. Вот Кейта -- действительно великая гэйна. И гениальная художница. И прославилась она именно как оператор фантомов -- создатель прекрасных образов в Медиане, оказывающих влияние на развитие Тримы.
  
  
  
   После Пасхи приехали Дэйм и Рейн. Рейна, оказывается, тоже пригласила Ашен, но без друга он приехать не решился, да хотел навестить и своих родителей. Теперь гуляли по городу впятером, целой компанией. Ивик видела, как Дэйм то и дело стремится оказаться рядом с Даной. Нет, иногда он из вежливости предлагал руку Ивик, разговаривал с ней, но видно же, кто из них его по-настоящему интересует. Однако их с Даной отношения не развивались. Той, казалось, нравится кокетничать, избегать общества Дэйма, а временами чуть-чуть его поощрять. Чтобы не терял интереса. Наверное, так и надо с мужчинами, обречённо думала Ивик. Она бы так не смогла. Если бы хоть кто-нибудь влюбился в неё! Она бы всё, действительно всё и сразу отдала такому человеку.
  
  
  
   Дана вязала пёстрый носок, в последнее время она пристрастилась к вязанию. Ивик взяла клори, просто чтобы занять руки, пальцы рассеянно бегали по грифу, извлекая тихую гамму. Они сидели в гостиной вдвоём -- Ашен с Рейном ушли гулять, смотреть на закат, а Эльгеро с остальными мальчишками отправился на рыбалку.
   -- Эльгеро завтра опять на Триму, -- сказала Ивик, -- даже жалко. Он классный, правда?
   -- Ага, -- согласилась Дана, -- только страшный какой-то.
   Ивик удивлённо вздёрнула брови.
   -- Он? Страшный? Да ты что!
   Она покачала головой. Эльгеро был замечательный. Как раз такой, как надо. Ивик на месте Кейты тоже влюбилась бы в такого человека... только ей, конечно, так не повезёт.
   -- Я бы хотела, чтобы у меня такой командир был, -- сказала она, не зная, как ещё выразить свои чувства.
   -- Слишком уж он... правильный, что ли, -- пожаловалась Дана, -- всё по полочкам. По порядку. Мне с такими людьми тяжело... вот Кейта...
   Она умолкла, потому что хлопнула входная дверь. Кейта заглянула в комнату.
   -- А-а, вы тут одни сидите? Ашен, конечно, с Рейном умотала?
   Она вошла. Сощурилась на оранжевый закатный свет, льющийся в окно. Выдвинула из угла мольберт, стала рассматривать поставленную на него картину. Дана опустила глаза и быстро работала спицами.
   Кейта вдруг взглянула на неё и, словно что-то вспомнив, подошла к стеллажу, забитому книгами. Вынула брошюру и несколько толстых журналов. Положила перед Даной на стол.
   Дана бросила взгляд на книги. Чуть покраснела. Вопросительно посмотрела на Кейту. Та села напротив.
   -- Их сейчас уже трудно достать, только через монастырь, -- сказала она, -- но мне помогли. Это тебе, Дана. Я для себя сделала копии. Это книга и статьи твоего отца. Я знаю ту историю, -- добавила она, -- мне Эльгеро рассказал. А ему звонил ваш хессин, они братья по сену. Я решила выяснить, что там произошло. Мне удалось попасть в архив Верса. Я видела дело твоего отца, Дана. Он ни в чём не виноват...
   Кейта стала рассказывать, опуская, впрочем, особенно страшные подробности. Ивик и Дана слушали не дыша.
   -- А тот следователь, -- спросила Ивик, -- он где сейчас?
   -- Я тоже сразу задала себе этот вопрос, -- кивнула Кейта. -- Разузнала. Он умер в прошлом году. От рака. Запустил болезнь.
   -- Надеюсь, он мучился, -- пробормотала Дана.
   -- В гибели твоего отца, Дана, виноваты два человека. Следователь Верса иль Гвен и тот, кто написал донос. Кто это -- я не знаю, в деле информации не было.
   Два человека, подумала Ивик, а не Дейтрос. Подлости случаются везде. Люди-то везде одинаковы. Конечно, мысленно возразила она себе, автор "Письма незнакомому брату" наверняка нашёл бы аргументы: мол, в Дейтросе -- система, которая позволяет совершаться таким подлостям. Да, но разве в Дарайе не бывает низости? Разве выращивать вангалов, генетически изуродованных существ, -- не подлость? А их матери, которые выброшены на обочину, никому не нужны и идут на такую операцию от безысходности? Плохо везде. Везде по-своему. Но это один вопрос, а само существование Дейтроса -- другой. Теперь Ивик это знала. Керш объяснил.
   Но ведь мог бы и просто объяснить! Обида за тот случай до сих пор мучила Ивик. Мог бы объяснить, без крайностей, неужели она не поняла бы?
   Но обиды -- это одно, а Дейтрос -- другое.
   -- Спасибо, -- сказала Дана, собирая журналы. Взглянула на Кейту: -- Правда, спасибо вам большое.
  
  
  
   Вторую неделю шли полевые занятия в Килне. Обидно, думала Ивик, у нас там лето начинается, теплынь. Купаться можно. А здесь как раз -- мокрый сезон, постоянно льёт. К двойной силе тяжести привыкаешь через несколько дней. Не то что совсем перестаёшь замечать, нет, болит живот от постоянного напряжения, трудно оторвать ноги от земли, всё время хочется прилечь -- но это неизбежное зло.
   А когда есть возможность посидеть или полежать, то и вовсе хорошо. Как мало человеку нужно для счастья... Ивик сидела под навесом, хотя дождь прекратился, снаружи сияло солнце, разноцветно отражаясь в миллионах капелек, блеском оживляя мокрую листву. А под навесом трава сухая. У Ивик наконец-то выдалось свободное время. Она почистила автомат, раздобыла ножницы и постригла себе ногти, а теперь пришивала оторвавшийся кармашек к форме, да и пуговицы надо бы укрепить, некоторые уже болтаются. Жаль только, подруги заняты, Ашен на посту, Дана наряд схлопотала и торчит на кухне, да и вообще никого из сена не видать поблизости. Ещё несколько человек сидели под навесом, тоже подшивались, один парень из сена иль Веш растянулся рядом с Ивик, закинув руки за голову. Смотреть на него было завидно. Но надо дошить, сказала себе Ивик. Как хорошо, когда можно никуда не бежать наконец, не выкладываться, а просто посидеть спокойно, сделать что-то для себя. А потом и поваляться, может быть. Ещё целый час времени. Потом занятия... Но после них зато -- ужин. И после ужина ещё час! Если никуда не погонят, озабоченно подумала Ивик. Может, опять в карты покидаемся, вчера так хорошо получилось. Или с девчонками посидим. Дана нам сыграет. Она даже тут умудряется музыкой заниматься, хотя, говорит, конечно, тяжело. Ивик уже давно было не до музыки. Разве что странные слова пробивались иногда сквозь пелену усталости. Смутные, обрывочные слова.
  
   Иду к тебе, иду к тебе,
   Земля, рождающая сны,
   Земля непаханных полей,
   Земля звенящей тишины...
  
   Издали послышалась стрельба. Ивик вздрогнула. И все под навесом зашевелились, повернули головы... Ничего, наверное, внеочередные стрельбы устроили, мало ли, успокоила себя Ивик. Но могут быть и дорши... а там Ашен. При большом прорыве патрульные гибнут первыми. Она выживет, подумала Ивик упрямо.
   Почему-то больше всего Ивик боялась за Дану. Осознав однажды её хрупкость и непринадлежность к этому миру. Дана слишком талантливая, слишком прекрасная, такие долго не живут. Вроде цветка, который легко растоптать. Сама себе Ивик казалась более жизнеспособной, стойкой. Она как-нибудь удержится. Она только кажется слабой и неприспособленной, а на самом деле нет нагрузки, которую она не могла бы перенести. А вот Дана... чудо, что она вообще до сих пор жива.
   Ашен гораздо сильнее их обеих. И всё же погибнуть может любой. Никто не застрахован. При этой мысли Ивик почувствовала, как подступает знакомое отчаяние. Да что ж это такое... ведь не объяснишь никому на гражданке, не расскажешь этого. Неужели так будет всегда? Всю жизнь? Вот погиб Чен. И ждёшь -- на кого выпадет в следующий раз? А ведь не исключено, что в следующий раз половина квенсена ляжет... и такое бывает. Очень редко, но бывает. По статистике до конца учёбы не доживают один-два человека из сена. Кто следующий? Ашен, Дана? Ну хорошо, пусть, например, Скеро. Пусть Венни или Марро. Кого не жалко? Всех -- это-то и страшно, что боишься за всех, и каждый раз, как подумаешь об этом, так начинает ужас подбираться к горлу. Только представить... вот завтра раз -- и не будет кого-то. Даны. Или Дирзы. Или Рицы. Совсем не будет, никогда. Тело накроют алым шёлком, прочитают заупокойную. Опустят в могилу. Прекрати, зло сказала себе Ивик. Как мама! Нечего давать волю воображению.
   Она оборвала зубами нитку. Воткнула иглу в ткань. И тут завыла сирена.
  
  
  
   Деревня всё ещё горела. Чёрный дым увидели сразу, едва выйдя из лагеря, который располагался в ложбине. Влажность воздуха была высокая, дерево поддавалось огню неохотно, но от половины хижин остались обугленные остовы. Здесь не пожалели напалма.
   Доршей быстро удалось вытеснить в Медиану. Их было несколько тысяч, но в Медиане дорши потеряли преимущество и сразу стали разбегаться, большинству из них это удалось. Несколько сенов тут же отправили обратно на Твердь, в деревню, среди них был и сен иль Кон.
   Входили в деревню с южной стороны. Будто всё вымерло здесь. Ни килниан, ни местных однорогих коз, обычно лениво бродящих среди хижин, ни собак, ни возящихся в пыли гребенчатых кур. Доршей тоже видно не было. Шли осторожно, рассредоточившись, вдоль уцелевших стен. Внезапно Марро громко выругался, едва не споткнувшись, и через секунду Ивик увидела то, что преградило ему путь, -- это был обгоревшее тельце ребёнка, чёрное, с причудливо изогнутыми ручками, похожими на корни, а на лицо Ивик смотреть себе запретила. По размерам ребёнок был маленький совсем, лет трёх, но мог быть и старше, просто от тела осталась обугленная головешка...
   По ходу движения осматривали одну хижину за другой. Доршей нигде не было. В одном из домов нашли живую девочку-килнианку, она забилась под лавку и рыдала. Ничего путного добиться от неё было нельзя, девочка дрожала всем телом, да и местным диалектом владела только Меро, и то не слишком свободно. Девочке дали полплитки анвита и оставили на месте. Ближе к центру стало попадаться больше целых домов, сюда огонь не добрался. Видно, жгли деревню под ливнем, а ливни в Килне такие, что затушат что угодно. Вдоль улицы тёк сплошной поток чёрной грязи, ноги у квиссанов были по колено в мокрой саже. Ивик вместе с Марро и Леном осматривала очередную хижину, когда снаружи послышался крик.
   Марро вышел первым, Ивик выскочила за ним и сразу же поняла -- не кто кричал, а почему кричали.
   На бревенчатой стене следующего уцелевшего строения висел человек. Дейтрин, характерно высокий и тонкий, с удлинённым лицом, а размётанные по плечам волосы говорили о том, что это был монах, хойта. Наверняка из местной миссии, давно работавшей в этой деревне, откуда же ещё. Полностью обнажённый, кровь на нём засохла. Хойта был распят и пришпилен к стене длинными железными штырями -- дарайскими, потому что килниане не знали обработки железа. Штыри воткнуты были в предплечья, беспомощно растянутые по стене, в плечи выше ключиц, бёдра, голени, живот. Ивик почувствовала, как её выворачивает изнутри и вот-вот вырвет... кого-то впереди, судя по звукам, уже и вырвало. На лицо хойта лучше было не смотреть. На шее его так и болтался большой монашеский крест на шнурке, чёрно-серебряный, конгрегации* святой Кейты. [*Объединение монашеских орденов.]
   -- Шендак... шендак... -- монотонно повторял чей-то севший голос. Меро крикнула:
   -- Сен, слушай мою команду! Рассредоточиться! Продолжаем движение! Кор, Клайд, позаботиться о теле.
   Мальчишки подошли к убитому хойта, чтобы снять его со стены. Ивик двинулась за Леном. Продолжаем... продолжаем движение... она была на грани истерики, и остальные вряд ли чувствовали себя лучше.
   Откуда-то спереди простучала очередь. Ивик вжалась в стенку рядом с Марро.
   Там дорши, спокойно подумала она. Засада.
   -- Верт, Тилл, Нуран, за мной! -- негромко приказала Меро. -- Эшеро Медиана!
   Она исчезла, парни вслед за ней. Пройдут через Медиану в тыл доршам, сразу же выйдут по "горячему следу" и ударят оттуда. Ивик перехватила поудобнее автомат и стала ждать, напряжённо вглядываясь в дрожащее марево вдоль улицы.
   Значит, явились и просто так, от нечего делать, перебили всех, кого нашли в деревне. Остаётся надеяться, что хоть часть килниан успела скрыться в джунглях. Это они, надо понимать, узнали, что здесь лагерь квенсена. Что у нас поблизости учения. Деревню, вероятно, им назвали как ориентир. Мог даже кто-то из килниан назвать. Или у них здесь разведка работает. Сволочи, но местных-то за что? Хойта -- страшно, но хоть можно понять, а их за что? Ивик почувствовала, как знакомая ненависть сжимает горло. Ребёнка-то за что?
   Им ведь просто всё равно! Для них килниане -- так, и не люди вовсе. Вот о чём разные писатели "незнакомым братьям" ни словом не упоминают. Какой милый, гуманный, сказочный мир... пока не увидишь хоть раз, что они творят за его пределами! Ашен, подумала Ивик, и сердце снова заныло. Что с Ашен?
   Спереди раздалась стрельба. Внезапно прямо на середину улицы выскочил дорш. Ивик мгновенно прицелилась, и то же самое сделали ещё полтора десятка квиссанов. Но команды открыть огонь Скеро не давала. Дараец заметался как безумный, бросился в сторону, и в воздухе блеснул чей-то шлинг. На Тверди облачное тело не извлечь, но шлингом легко обездвижить врага, и, конечно, раз есть возможность, надо брать живым. Стрельба впереди стала громче, а на том конце улицы забухали взрывы. По всей деревне, как видно, шёл бой.
   -- Вперёд! -- крикнула Скеро. Ивик помчалась вслед за остальными к хижине, из которой велась стрельба. Когда она вслед за Марро ворвалась туда, всё было уже кончено. Доршей было шесть или семь, они лежали в причудливых позах на полу, на лавках, у маленького оконца. Меро уже тут, бледное лицо шехины перемазано кровью.
   -- Ивик, Келл, Намис, остаётесь здесь четверть часа, потом выходите. Караулите "горячий след". Остальные за мной!
   Ивик села на лавку, рядом с убитым вангалом. Глаза его были широко открыты. Лицо казалось полностью человеческим. Может, кстати, это даже и не вангал. Погоны с тремя полосками, офицер, значит. В их армии и обычные люди служат. Струйка крови засохла у рта. Совсем как кто-нибудь из наших, правда, подумала Ивик и ужаснулась своей мысли.
   -- Кошмар какой, девки... хойта... -- сказала Келл. Намис выругалась. Ивик промолчала. Только сейчас она поняла, чем пахнет в деревне, кроме гари. Это мясом пахло. Сладковатый такой запах подгоревшего мяса. Здесь, в хижине, тоже запах был своеобразный. Голова от него кружилась. Ивик последовательно запретила себе думать об Ашен, об убитом хойта (она знала, что когда закроет глаза ночью -- распятое окровавленное тело всплывёт во тьме, и ничего с этим не сделаешь), о сгоревшем ребёнке, о ненависти к доршам. "Горячий след" надо караулить. Ещё какое-то время дорши могут выйти прямо в эту хижину из Медианы -- потому что недавно сюда вышли наши. Если что, подумала Ивик, сразу в Медиану. У каждой из них был тример, можно перенести в Медиану весь участок.
  
  
  
   ...Ивик медленно шла по улице. Торопиться уже никуда не надо. Из Медианы вышла срочно переброшенная из Дейтроса зенна гэйнов, полторы сотни взрослых бойцов. Они займутся деревней. Часть килниан действительно убежала в джунгли. Их уже разыскали. Деревню будут охранять. Учения квенсена сворачиваются. Всё это успело разнести "сарафанное радио", Ивик только что была в центре деревни, работала на завале -- дарайцы разрушили местный языческий храм. Живых под обломками не нашли. В противоположном конце улицы показалась чья-то фигура, Ивик схватилась за автомат, но это не дорш, слишком рост небольшой... Да и форма знакомая. Квиссан. Квисса. Девушка едва ковыляла, прихрамывала. Ивик приблизилась -- и узнала.
   -- Ашен!
   Куда делись усталость и отупение? Ивик бросилась к подруге, обняла её. И наконец заплакала, прижимаясь к Ашен, дрожа всем телом, как та перепуганная килнианская девчонка. Ашен тоже всхлипывала.
   -- Ивик... ты что... Ивик... а Дана где?
   -- Дана... -- последний раз Ивик видела Дану незадолго до приказа остаться у "горячего следа". -- Наверное, в порядке. Не знаю. Ты это... ты что хромаешь? Зацепило?
   Ивик оторвалась от Ашен и только теперь увидела, что та ненормально бледная, и на шее и нижней челюсти следы крови.
   -- Меня? Нет... хромаю... взрывом бросило. Вывих или что-то, не знаю... ерунда. А где наши?
   -- Не знаю, там где-то. Пошли.
   Они двинулись вдоль улицы. Надо бы, наверное, рассказать Ашен о том, что тут произошло. Но у Ивик кончились последние силы. И Ашен тоже молчала. Как она выжила вообще? Ивик не спрашивала, захочет -- поделится.
   Им обеим одинаково не хотелось говорить. Ни о чём.
  
  
  
   Дана вышла из хижины, пошатываясь, белая как бинт. Увидела Ашен и тоже сразу обняла её.
   -- Внутрь не заходите, -- сказала она не своим голосом, -- не надо.
   Ивик присмотрелась к выражению её лица и молча шагнула через порог.
   Внутри были свои. Верт, Марро, Лен, Тилл, Рица... Скеро. Несколько ребят из других сенов. Народу битком. И на земляном утоптанном полу лежал человек. Дорш. Вернее, то, что от него осталось. Судя по виду, били его долго и от души. Дорш ещё был жив, он часто дышал и при каждом вдохе постанывал. Ивик передёрнуло. Она прислонилась к дверной притолоке.
   Скеро подошла к лежащему, пнула его в рёбра ботинком.
   -- Падла... это тебе за хойта.
   Ивик почувствовала, что воздуха не хватает. В глазах стало темнеть, она сделала над собой усилие, отгоняя дурноту. Кто-то сказал, что надо кончать, и на шею дорша надели петлю. Кто-то влез и закрепил верёвку на потолочной балке. Кто-то ещё несколько раз наотмашь хлестнул дорша ремнём, снятым с пояса. Пряжкой. Враг слабо завозился.
   -- Давай! -- ожесточённо сказала Скеро. Верёвку рванули. Изуродованное, окровавленное тело вангала с руками, связанными за спиной, тяжело поползло вверх.
   Ивик наконец оттолкнулась от притолоки и мешком вывалилась на улицу. Ашен с Даной поддержали её с двух сторон.
   -- Я же сказала, не ходи, -- беспомощно пробормотала Дана.
  
  
  
   После учений в Килне традиционный поход квенсена показался чем-то вроде отпускного развлечения. Ивик весело шла с другими, пела и с удивлением вспоминала, как тяжело было в таком маршруте на первом курсе. Как ей каждую минуту казалось, что она вот-вот упадёт...
   После окончания похода она съездила на каникулы в Шим-Варт. Там ничего не изменилось. Совсем ничего. У некоторых соседок родились дети. Построили новый микрорайон и в центре -- многоэтажное здание, несколько бараков расселили. На первом этаже нового здания сделали спортивный клуб с бассейном. На Базу стали регулярно завозить фруктовые соки. Умерла бабушка из соседней квартиры. Ричи окончил первый класс тоорсена. Но всё это частности, а в целом всё оставалось как год назад, как десять лет назад, и всегда так будет. Стиранное, свежее бельё колышется на верёвках, поскрипывают качели, ребятишки галдят, в выбоинах асфальта лужи, в них отражается солнце. И всё это просто чудесно. Похоже на самый любимый фильм, который можно смотреть и смотреть без конца, он никогда не надоедает. Ивик прислонилась к стене угольного сарая, около надписи РОМИ + ШАРИ = (дальше было стёрто). Ричи гонял мяч со сверстниками. Ивик смотрела на брата, на то, как острые лопатки ходуном ходят под замызганной футболкой, и острая нежность заливала её. Малыш. Какой же он ещё малыш... И все эти мальчишки. Рядом возились на огромной куче свежего рассыпчатого песка детишки помладше, полуголые, в трусиках, у них шло большое строительство -- то ли крепость, то ли дворец. Две девочки в цветастых платьях озабоченно шептались под недавно покрашенным грибком. Тётка Рея из третьей квартиры кричала на кого-то, требуя немедленно уйти с клумбы, и даже это было хорошо, даже Рея казалась милой и любимой.
   -- Ивик!
   Она обернулась. Диссе кинулась ей на шею. Ивик почувствовала себя неловко, но чмокнула подругу в щёку.
   -- Ивик, привет, как я соскучилась! Ты чего на Пасху не приезжала? Ой, какая у тебя форма! -- Диссе с интересом разглядывала её. -- Такая новенькая! Будто и не ношенная!
   -- Так это ж парадка... мы не в таком ходим-то обычно...
   Видела бы Диссе её полевую форму, добела выцветшую и потрёпанную...
   -- А это что, пистолет? Ну надо же! -- Диссе потрогала кобуру "Деффа". -- Ой, Ивик, ты так изменилась!
   -- Да и ты тоже, -- сказала Ивик, улыбаясь.
   И правда, Диссе изменилась. Она стала девушкой. Совсем взрослой и очень красивой. Пышные блестящие волосы были забраны в тугой узел над стройной и нежной шейкой. На загорелых открытых плечах лежали бретельки самосшитого топа, ярко-жёлтого, туго обтянувшего крепкие, уже развитые грудки. Широкая юбка до колена не прятала длинных гладких ног.
   -- Пойдём, а? Пошли ко мне? Родители на работе, а остальные все на улице, мы хоть посидим спокойно. Мы вчера печенье делали, чайку попьём... пошли?
  
  
  
   Диссе рассказывала свои новости. Она играет теперь в академической театральной студии. У неё главная роль -- слепая девушка. Пьеса гэйнского авторства, написана ещё в Старом Дейтросе. Диссе изображала в лицах сцены из спектакля. Ивик не очень нравилось, казалось, что Диссе слишком манерна. Зато печенье было вкусное, с джемом, Ивик едва удержалась, чтобы не сожрать слишком много. Хотя напекли его целый таз, и ещё половина оставалась. Но неловко объедать такую большую семью.
   -- Ой, Ивик, а я хочу, чтобы ты мне спела! Ты же на клори теперь играешь! Погоди!
   Диссе убежала и вернулась с инструментом. Ивик послушно взяла клори. Подстроила.
   -- Ты так здорово научилась! Ничего себе! У вас там занятия есть? Или вы только воюете там?
   -- Конечно, есть занятия, откуда же все гэйны-музыканты берутся, -- сказала Ивик.
   -- Ну спой, спой что-нибудь!
   Ивик задумалась. Петь не было настроения. Она вспомнила старую-старую гэйнскую песню.
  
   Между небом и землёй -- тоска.
   Снова белая, как снег, мгла!
   Ты не помнишь, как печаль легка.
   Ты не помнишь, как любовь зла.
  
   Между небом и землёй война,
   И разрывы, в душу твою мать.
   Ты не помнишь крови и огня.
   Ты не помнишь, как меня звать.
  
   Диссе слушала, подперев подбородок кулачком, преувеличенно внимательно глядя на Ивик.
  
   Ты лежишь за облаками льда,
   Ты летишь за океаном тьмы.
   Зелена в твоей реке вода.
   Отраженьями в воде стоим -- мы.
  
   Ивик повторила последние строчки. Диссе чуть нахмурилась.
   -- Красиво, -- сказала она, -- ты летишь за океаном тьмы... Красивая абстракция!
   Ивик вытаращилась на неё.
   -- Почему? -- спросила она. -- Какая абстракция, где?
   -- А о чём песня? Наверное, я не поняла...
   Ивик не находила слов. Как ни объясняй, выйдет глупо. Но и замять, сказать "ну и ладно" -- тоже не годилось.
   -- Так в ней же сказано всё, Диссе... Там же... ясно, что погиб кто-то... любимый. И вот автор и говорит так... от боли просто. Она... или он, не знаю... умер, ушёл навсегда, его нет больше. А мы тут остались. И как будто река разделяет. Понятнее некуда!
   -- А-а, -- протянула Диссе, -- по-моему, не так уж понятно. Но красиво.
   Ивик промолчала.
   -- Ну а как у тебя с личной жизнью? -- спросила Диссе. Ивик пожала плечами. Как у неё может быть с личной жизнью?
   -- Моя подруга, Ашен, я тебе рассказывала, помолвлена уже.
   -- О да, у нас тоже многие! -- кивнула Диссе. -- А у меня, знаешь, в этом году такая проблема была... сейчас-то переболело уже всё, конечно... я тебе не писала. Плохо, что мы так далеко друг от друга. Писать я не всё могу.
   -- А что у тебя было?
   -- Понимаешь, это зимой ещё случилось. Еду я в трамвае... У нас же трамвай есть, в Шари-Пале. И вдруг передо мной садится мужчина, вот так напротив. И смотрит, смотрит... И вдруг говорит: девушка, я не могу больше, вы мой идеал. Ну представляешь, да? Главное, чего уж там идеального, у меня нос покраснел, холодно было, я вся закутанная. Короче, мы с ним стали встречаться...
   Ивик подумала, что раньше, наверное, почувствовала бы зависть. А сейчас -- нет. Конечно, Диссе идеал. Она и правда...
   -- Ты и правда очень красивая.
   -- Ну вот. Мы с ним стали встречаться. Он меня в кино водил, просто так гуляли... представляешь, стоит и ждёт, каждый день после лекций. Он оказался искусствовед. В музее работает, статьи пишет. А потом девчонки мне сообщили, что он женат!
   -- Ой...
   -- Да, и трое детей, представляешь? Я в ужасе была... Конечно, сначала я решила, что всё, мы не будем видеться, совсем. Через чёрный ход выходила из школы. А он в тренту мне каждый день цветы присылал! Вся комната была в цветах у нас. В общем, пришлось с ним объясниться. Он говорил, что и семью бросит, и всё, что мы с ним уедем...
   Диссе тяжело вздохнула.
   -- Ты знаешь, я его любила...
   -- Бедная, -- сказала Ивик.
   -- Ага! Ужас... я ни спать, ни есть не могла... Но знаешь... с одной стороны, любовь. Он, конечно, необыкновенный человек! Таких не бывает. Такой чуткий, такой... А с другой стороны, я всё думала. Встречаться с женатым -- позор, ещё и из академии выгонят, а исповедоваться как? Врать, что ли? Уехать с ним... бросить учёбу, а что меня ждёт, кем я буду? Конечно, какую-нибудь работу найду, хоть в вирсен воспитателем, но... не знаю. Наверное, другая пожертвовала бы всем ради любви.
   -- Да он бы и тебя потом бросил.
   -- Не знаю... может быть. В общем, знаешь, я не решилась. А ещё я к нему на работу пришла как-то, а он начал... так приставать, ну ты понимаешь... И говорит: не бойся, в этом же нет ничего плохого, это же любовь! И лезет, лезет... прямо сам не свой стал! Я взяла и убежала. И всё, мы с тех пор не встречаемся. Но мне так плохо было! Ты не представляешь, ужас просто.
   Ивик кивала.
   -- Спой что-нибудь ещё, а?
   У Ивик все песни вылетели из головы разом. Так всегда бывает, когда просят спеть "что-нибудь". Она вздохнула и спела "Светят луны на небе, спят квиссаны в ночи". Тут уж точно нет ничего абстрактного.
  
   Любовь моя, пока мы вдвоём,
   Ни боли, ни смерти нет.
   В бою меня будет хранить под огнём,
   В бою меня будет хранить под огнём
   Глаз твоих ласковый свет.
  
   Это всё было -- про жизнь, про то, как бывает на самом деле. Пусть и написано без особых литературных достоинств, наивно. Может, младший квиссан сочинял, только что пороху понюхавший.
  
   ...А девчонка на койке
   В лазарете лежит,
   И смертельная рана
   Под бинтами горит.
   Милый друг с нею рядом,
   Молча смотрит в глаза.
   Смерть не знает пощады,
   Не отступит назад!
   И пятнадцатилетних
   Косит смерть на войне.
   Милый друг, не печалься,
   Вспоминай обо мне!
  
   Диссе в этот раз слушала невнимательно. Даже отошла, поставила посуду в мойку. Наверное, правильно цензура не пропустила эту песню в широкий мир, подумала Ивик. Кому она интересна? Она простенькая, не чета высокой поэзии. Примитив и мелодрама. Правда, жизнь похожа именно что на мелодраму. А не на произведение элитарного искусства. В жизни всё так и есть: по квенсену тревога, вой сирены ночной, поднимайтесь, квиссаны, выходите на бой! И вой этой сирены до самой печёнки пробирает. Но тому, кто его не слышал, и вся песня -- звук пустой.
   -- Ага, трогательно, -- сказала Диссе, садясь рядом с ней.
   -- Вроде квиссанского фольклора... -- улыбнулась Ивик.
   -- Ну а ты как, есть на примете кто-нибудь?
   -- Да нет... не до того. И потом -- ну кому я нужна?
   -- Ты нужна! -- убеждённо сказала Диссе. -- Ты, между прочим, очень даже симпатичная. Может, за тобой и не бегают толпами, но уж если кто тебя полюбит, то это будет на всю жизнь!
   Ивик неловко пожала плечами.
   -- Слушай, а у тебя выпить нет чего-нибудь?
   -- Выпить... ну вот, у папы настойка тут... но я не пью такого крепкого...
   -- Так ты разведи, подумаешь!
   Диссе развела настойку водой. Чокнулись и выпили. Ивик почувствовала себя чуть менее зажато.
   -- Ты изменилась очень, -- ещё раз сказала Диссе.
   -- Пью? Ты не думай, я не всегда так...
   С Ашен и Даной они почти никогда не пили наедине. Это было не нужно. А в иных случаях -- алкоголь хорошее лекарство. От неловкости, от напряжения.
   -- У вас бои бывают? Настоящие? Ты... тебе приходилось убивать?
   -- Да, -- сказала Ивик.
   -- Ты не рассказываешь ничего совсем... страшно было?
   -- Да.
   Ивик налила себе ещё полстаканчика настойки и выпила одна. Ей вдруг пришло в голову, что она с Диссе чувствует себя как мужчина. И правда, смешно. Как в классических триманских книгах. Там женщины никогда не воевали, сидели дома и ждали героев. Красивые, чистые, беззащитные. А герои -- да, убивали и видели всё то, что приходилось видеть Ивик. В Дейтросе такого разделения никогда не было. Потому что в Медиане все равны.
   Ей вдруг захотелось выговориться. А почему бы и нет, собственно? Глядя в сочувствующие, тревожные глаза Диссе, она начала рассказывать. Про Килн. Про сожжённую деревню и убитого хойта. Про остальных -- этот монах там не один был, перебили всю миссию, только другие меньше успели помучиться. Ивик словно прорвало. Может, помог алкоголь, может, готовность Диссе выслушать, но её несло. И про казнённого дорша она рассказала тоже.
   -- Это нельзя, понимаешь?.. но Меро... куратор наш -- она знала. И не остановила. И никто не остановил. И я... Я бы не стала так с пленным. Но я ничего не сказала. Потому что...
   Ивик замолчала. Сказать "наши были правы" -- нельзя. Они не были правы, это она твёрдо сознавала. Но не вмешалась, нет. Потому что распятый хойта ещё стоял перед глазами.
   -- Понимаю, -- глаза Диссе наполнились слезами. Ивик почувствовала благодарность -- за слёзы, за ужас во взгляде.
   -- Вот так... -- хрипло сказала Ивик. Она уже почти успокоилась после того случая. Почти. Только иногда снилось что-нибудь... то, что одни люди могут сделать с другими людьми. Мама всё спрашивала, что она так кричит по ночам. Вчера дала ей перед сном успокоительных капель, и вчера Ивик спала крепко.
   -- Слушай, Ивик... но как же... нет, ты не думай, я не осуждаю. Я не представляю, что бы я делала там, на вашем месте, что бы со мной было! Я другого не могу понять. Если все гэйны живут в таком ужасе, всё время... и среди вас есть такие, как эта ваша Скеро... жестокие. Как вы можете писать музыку, книги... как? Песни такие красивые. Это же несовместимо вообще! Мы проходили психологию творчества -- ничего же общего нет! Ведь такая тонкая, хрупкая вещь, душа, и... что вы с ней делаете?
   Ивик подняла на неё глаза.
   -- Знаешь, -- тихо сказала она, -- а мне, наоборот, кажется -- иначе нельзя. Если не носить в душе ад... настоящий ад, без дураков... ничего никогда и не создашь. Ерунда получится. Впрочем, не знаю. Я сама не знаю, как это всё совместимо. Знаю только, что нет других путей защитить Дейтрос. Не нашли ещё других.
   -- Ты не думай, -- повторила Диссе и вдруг обняла её, -- Ивик! Ты не думай... я тебя люблю.
   Она порывисто встала.
   -- Я не подозревала даже, что ты способна... ты же мягкая такая всегда была.
   -- А в квенсене много было мягких. И, Диссе, не все же такие, как эти -- Скеро и её прихвостни. Больше таких, как я.
   -- А помнишь, ты хотела сама в квенсен? Твоя мама ещё собиралась хлопотать... тебя могли в медар взять, не так уж и строго с этой комиссией, девчонки рассказывали. Всё равно желания учитывают. А ты в гэйны рвалась. Могла бы стать врачом.
   Ивик недоумевающе посмотрела на Диссе:
   -- Но я и хочу быть гэйной, Диссе. Я и сейчас пошла бы в квенсен. Да, бывает всякое... но если кому-то надо через это проходить, кому-то надо защищать Дейтрос -- то почему не мне?
  
  
  
   Осенью начались занятия на четвёртом курсе. Ивик было немного странно сознавать, что вот -- она взрослая, ей скоро шестнадцать. Совершеннолетие. Последний год учёбы. Иногда посмотришь -- вроде не изменилось ничего. Чем она отличается от себя двенадцатилетней? Больше видела. Больше опыта. Больше умеет. А по сути -- ничем.
   В учебном расписании прибавилось часов по ориентированию в Медиане, а общеобразовательные предметы сократились. Ещё появился новый предмет -- обществоведение. У сена иль Кон его вёл сам Керш иль Рой. Первые несколько месяцев посвящались изучению Дарайи. Затем обещали перейти к Старому Дейтросу, Триме, и под конец -- спецкурс по моделированию фантомных образов.
   Предмет показался Ивик необыкновенно увлекательным. И не ей одной -- он всем нравился. Хотя она узнавала то, что хессин уже рассказывал ей лично на втором курсе, но теперь он излагал материал более развёрнуто, подробнее. Использовалось гораздо больше фильмов, демонстрационных материалов -- и показывал их Керш не на дисплее, а на большом стенном экране. Это были не отрежиссированные фильмы, исключительно документальные съёмки, Керш давал пояснения по ходу дела.
   Дарайская жизнь развёртывалась перед глазами -- и она была, чёрт возьми, привлекательна! Даже помня деревню в Килне, невозможно было не восхищаться этой жизнью. Не мечтать о ней хотя бы краешком души.
   Именно так и должен жить человек! Выходить из собственного двухэтажного дома, окружённого садом. Садиться в личный автомобиль с прозрачным верхом -- в Дейтросе таких маленьких машин, на четыре-пять посадочных мест, почти и не было, разве что служебные, для самых высших чинов. Ехать в ряду столь же ярких, глянцево сверкающих автомобилей с прозрачными крышами по широкому шоссе с идеально ровным покрытием.
   Камера смаковала приметы дарайской жизни. Скользила вдоль прилавка, полного румяных булочек, глазированных пирожных, крендельков, пряников, баранок, казалось, они пахли, нестерпимо сладко и сдобно, и во рту набегала слюна. Память услужливо подсовывала вид железных ящиков на Базе, куда с утра закладывали чуть подсохший уже хлеб трёх-четырёх сортов -- два чёрных сорта и два белых, и потом выдавали по талонам, по максимальной норме -- полбуханки на человека.
   На экране квиссаны видели обычное дарайское жилище -- там ванная комната была по размеру не меньше, чем спальня в дейтрийском бараке. А как всё сверкало в этой ванной, как отражались светильники в начищенных кранах, а краны -- в многочисленных зеркалах! И одноцветные стопки махровых полотенец на полках!
   Длинные ряды вешалок с одеждой в магазине. Женщины, лениво перебирающие пёстрые топики и рубашки, яркие кофточки, стильные костюмы. А новенькие носки, разложенные этикетками вверх по кругу, образуя как бы гигантское солнце, причём в центре лежали носки белые, светлых оттенков, а по краям круга -- тёмно-синие, коричневые, чёрные! Что такое для квиссана чистые, свежие носки -- это же почти предмет культа! Когда тебе выдают две пары носков на полугодие, и к концу срока их подошвы почти полностью состоят из штопки... И этому ещё надо радоваться, потому что не так давно носили портянки.
   А там носки эти лежат в магазине совершенно свободно и доступны, как объясняет Керш, "по низким ценам", в общем, буквально любой дараец может обзавестись десятками пар носков. Фантастика!
   -- Что-то не доходит до меня, -- сказала после очередного урока Ашен, -- зачем нам всё это показывают? Прямо-таки пропаганда тамошнего образа жизни! Мы-то ладно, всё про Дарайю понимаем, а если кто-то даст слабину и... засомневается, что ли?
   -- Мне кажется, до меня дошло, -- ответила Ивик. -- Дело в том, что вся дарайская пропаганда так и построена. И если ты попадёшь в плен, вербовать тебя будут именно на изобилии. На изобилии в первую очередь. Поэтому нам вроде прививки делают. Чтобы мы всё заранее знали, понимаешь? Что там лучше. Что там комфорт, сладкая жизнь, все удовольствия... Чтобы это для нас не было новостью.
  
  
  
   Несколько занятий были посвящены описанию дарайского образа жизни. Керш рассказывал о людях разных общественных слоёв. Методично, со множеством подробностей. Самые богатые граждане Дарайи жили как сказочные короли. Владели дворцами, архипелагами, огромными концернами, океанскими флотилиями... Ненамного скромнее устраивались врачи и адвокаты: по нескольку собственных домов, целый парк автомашин, иногда личный вертолёт или самолёт.
   Ивик вновь поразилась тому, что треть людей на Дарайе не работает. По желанию или нет -- это значения никакого не имело, потому что рабочих мест для них не было. Каким образом люди попадали в разряд хронических безработных? Как правило, из-за недостаточного образования. На Дарайе практически не требовались чернорабочие, любая профессия предполагала обучение. Отбраковка будущих маргиналов начиналась уже в детстве. В возрасте десяти лет детей распределяли по разным школам. В первой, самой лучшей ступени учили интенсивно, много, её окончание давало право на поступление в высшее учебное заведение (немного странно было думать о том, что дарайцы начинают учиться профессии только в двадцать лет, в то время как в Дейтросе в шестнадцать многие вообще завершают учёбу). Окончание школы низшей, четвёртой ступени давало право лишь на самые примитивные профессии, да в этой школе и не учили толком -- дети отбывали время, а учителя показывали им фильмы, развлекали и занимали всеми способами. После четвёртой и частично третьей ступени дети, как правило, уже не способны были приобрести специальность и пополняли ряды маргиналов. Хотя встречались и исключения, теоретически путь наверх никому не был заказан. Многие из маргиналов были довольны своей судьбой и ни о чём другом не мечтали.
   Никто их не гнал работать. Рабочие места были в дефиците. На каждое претендовала толпа кандидатов. Получить работу было счастьем в Дарайе.
   Кроме необученных в детстве, безработными часто оставались женщины после того, как родят и вырастят ребёнка, -- кто возьмёт такую после длительного перерыва? Или люди после сорока-пятидесяти лет, которых по какой-то причине уволили, -- на другое место их уже не принимали.
   Хотя и безработные жили по сравнению с дейтринами очень неплохо. У некоторых даже имелись автомобили (особенно у тех, кто стал безработным не сразу после школы, а некоторое время потрудившись). Им предоставлялись великолепные по дейтрийским меркам квартиры, на одного человека -- целых две комнаты и отдельный санузел. У них было сколько угодно одежды, набитые холодильники, масса свободного времени, которое они проводили у видеона или шатаясь по улицам. Многие из них неумеренно пили алкоголь или принимали наркотики. Семейный образ жизни у маргиналов, как и в целом в Дарайе, не был распространён. Если женщины заводили детей, то "для себя". Безработные женщины иногда рожали вангалов, чтобы получить существенную прибавку к пособию. У безработной женщины и её "партнёра" (не мужа, а временного сожителя) могло быть пять, а то и десять маленьких вангалов, что давало им средства для безбедного существования. Женский вариант -- вангали, только у девочек генетическая специализация была иная. Они отличались эффектной внешностью и повышенной сексуальностью. И -- так же как мужчины-вангалы -- сниженным интеллектом. Все вангали оканчивали школу четвёртой ступени и пополняли собой персонал "Клубов досуга" и "Миров ощущений", как в Дарайе завуалированно назывались роскошные бордели. Собственных детей генетически изменённые люди иметь не могли.
  
  
  
   Просмотр Керш сопровождал чтением лекций, раскрывая перед квиссанами основы дарайской философии, представлений о человеке и обществе. Дарайскую экономику они изучили на нескольких занятиях и уже имели понятие о товарно-денежных отношениях, частной собственности, капиталистической системе производства.
   Дарайцы жили по иной, вывернутой логике.
   Краеугольным камнем их идеологии являлось утверждение: человек абсолютно свободен. Человек -- всегда и во всём хозяин своей судьбы.
   Дейтринам это казалось совершенно правильным.
   Поэтому, гласила логика дарайцев, нельзя вмешиваться в жизнь, судьбу и свободный выбор человека. За исключением разве что маленьких детей и психически больных.
   Общество дарайцев было устроено так, что теоретически -- теоретически! -- любой человек мог стать президентом планеты. Или нажить огромное состояние. Так же как любой квиссан теоретически может дослужиться до шемана, но в действительности шеманов всего сотня на армию.
   Теоретически любой человек может выучиться и найти работу, а не присоединяться к маргинальной трети населения.
   Для этого надо всего лишь выиграть конкуренцию и опередить других. Тех, кто будет неудачником вместо тебя. Cтать лучше, умнее, образованнее, научиться лучше общаться и производить впечатление, рекламировать себя в глазах начальства. Чтобы взяли тебя, а не другого.
   Конкуренция -- основа дарайского бытия. Она повсюду, во всех областях. Считается, что именно конкуренция обеспечивает высокий уровень жизни. Одна фирма соревнуется с другой за то, чтобы покупали её булки, а не изделия конкурентов, такие же вкусные и сладкие, но, может быть, чуть менее ровно выпеченные. Один рабочий соревнуется с другим: кого сочтут достойным остаться на работе, а кого уволят при необходимости -- и поэтому оба честны и усердны.
   Если ты готов бороться за себя, лезть вверх, вцепляться в любой шанс -- у тебя есть преимущество.
   Раньше те, кто проигрывал в конкурентной борьбе, просто-напросто умирали с голоду. Были времена, когда просить подаяния в Дарайе было запрещено, нищих сразу казнили. Позднее их стали запирать в тюрьмы, где они занимались бесплатным и бессмысленным трудом.
   Но сейчас дарайское общество богато и может прокормить всех неработающих, проигравших конкурентную борьбу. Почему государству выгодно кормить таких людей? Потому что раньше они начинали воровать, убивать, устраивали голодные бунты, в общем, понятно -- когда тебе нечего терять, пойдёшь и на преступление. В современной же Дарайе никаких поводов для недовольства у низших слоёв населения нет. Поэтому резко уменьшилась преступность. Человек, совершивший преступление, в Дарайе считается психически больным, и его лечат в атрайде. Пока он не приобретёт правильные социальные наклонности.
   -- Разрешите вопрос? -- Тилл поднялся. -- Но где же здесь логика? Я хочу сказать, она у них нарушена, в рассуждении о справедливости и конкуренции. Конкуренция в Дарайе несправедлива! Она была бы справедливой при равных стартовых условиях. Хотя бы как у нас -- одинаковое для всех общее образование! А в их обществе -- если взять ребёнка из семьи маргиналов и сына, как это у них, промышленного магната... разве они в равных условиях соревнуются? Это всё равно что пустить бежать наперегонки... не знаю... квиссана с четвёртого курса и инвалида с детским параличом... и говорить, что результат справедлив, всё зависело только от самого человека!
   -- Садитесь, Тилл, -- Керш удовлетворённо улыбнулся, -- вы совершенно правильно подметили. И есть ещё один аспект. Предположим, для всех членов общества изначально созданы равные стартовые условия. Одинаковое образование, одинаковые материальные блага. Зависит ли в этом случае победа в конкурентной борьбе исключительно от воли самого человека? Ивик?
   -- Нет, -- сказала Ивик, -- есть ещё врождённые свойства. Если даже человек очень волевой... но правда, если детский паралич? Есть люди умные и глупые. Потом вот вы говорили, женщины там рожают детей и уже не могут найти работу...
   -- Садитесь, Ивик, вы правы. Да. В том-то и дело: чтобы конкуренция была справедливой, надо не только обеспечить равные стартовые условия, но и подогнать каждого человека, индивидуально, под некий стандарт. Женщина должна стать похожей на мужчину, детей не рожать. Для больных и инвалидов должны быть оговорены преимущества, уравнивающие их шансы со здоровыми людьми. И да, отчасти в Дарайе подобные процессы идут. Но люди всё равно остаются разными. Бог даёт людям при рождении разные свойства, с этим ничего нельзя поделать. С этим надо жить. Поэтому нелепы рассуждения о справедливой конкуренции, справедливости в Дарайе нет и быть не может в принципе. Конкуренция всегда несправедлива и всегда неправедна. Но что ответил бы на это дарайский пропагандист? Кто-нибудь знает?
   Керш обвёл взглядом квиссанов. Все молчали.
   -- Дарайский пропагандист сказал бы вам, что человеку не нужно задаваться вопросами о справедливости или несправедливости общества. Он должен ставить вопрос иначе: как я, лично, на своём месте могу улучшить собственное положение? И вот тогда его ждёт успех. Тогда он может добиться лучшей участи для себя! А именно в достижении личного успеха -- цель и смысл жизни человека. Так считают дарайцы.
   -- Как скучно... -- пробормотал Нуран. За такое нарушение дисциплины ему полагалось замечание, но Керш отреагировал иначе:
   -- Да, человек, которому знакомы другие цели и другой смысл жизни, сочтёт дарайские установки скучными. Добиваться чего-то для себя -- еды, одежды, хорошей машины, важной должности! При том, что прожиточный минимум доступен без всяких усилий. А более высоких целей общество Дарайи не предлагает. На это дарайский пропагандист ответил бы вам, что капиталистическое общество хоть и не лишено недостатков, однако в целом гуманно и обеспечивает наибольшее материальное благополучие, а следовательно -- счастье для всех и каждого начиная с низов. Пусть это общество, скажет он вам, не идеально, однако ничего лучшего до сих пор не придумали. Нигде не живут так хорошо, как в Дарайе и в некоторых странах на Триме, пошедших по дарайскому пути развития экономики. Ашен?
   -- Простите, -- сказала Ашен, -- у меня вопрос в таком случае. Разве эта замечательная жизнь не обеспечена на самом деле тем, что у Дарайи лучшая армия и что они могут себе позволить эксплуатировать тот же Лей-Вэй? Ведь у доршей радиоактивные полезные ископаемые, золото, платина -- всё оттуда, из колоний. И добывают их местные жители, которых содержат буквально как в концлагере. И дешёвое производство тоже в Лей-Вэй, все эти пластиковые вещи, детали электроники. А местные живут хуже, чем нищие в Дарайе в старые времена.
   -- Совершенно верно, Ашен, -- согласился Керш. -- Садитесь. По дарайской логике, отношения между странами и мирами тоже определяются конкуренцией и соображениями выгоды. Дарайя победила в конкурентной борьбе, тем самым получив право уничтожать килниан, когда те становятся помехой. Ведь килниане находятся на низшей ступени развития! То же относится и к жителям Лей-Вэй. И своих нищих в Дарайе кормят не из человеколюбия, а потому, что иначе нищие будут бунтовать, а усмирять и истреблять их на глазах у остальных -- неприятный для общества процесс. Зато дейтринов, килниан, жителей Лей-Вэй, Тримы и прочих миров -- уничтожать допустимо. Когда Трима стала мешать дарайцам, они решили вычеркнуть её из реальности, и никакие моральные ограничения их не смутили. Да, вместо Тримы уничтожили Дейтрос. По их логике -- естественный и справедливый исход событий. Скеро?
   -- А как насчёт более прогрессивного мира, хессин? Что, в самом деле ничего лучше Дарайи люди не создали? А Старый Дейтрос? Там ведь не так жили, как мы сейчас.
   -- Садитесь, Скеро. Верно. Сейчас у нас мобилизационный период, мы боремся за выживание. В Старом Дейтросе жили иначе. Не так, как мы. Но и не так, как живут в Дарайе. Старый Дейтрос -- это наше будущее, то, к чему мы сейчас стремимся, хотя, конечно, и он -- не идеал. Идеала, квиссаны, нет и не может быть на Тверди! Идеал -- это Царствие Небесное. Но это не значит, что невозможно изменить и улучшить общество, более того, мы обязаны этим заниматься!
  
  
  
   Ивик увлеклась чтением книги иль Лика, отца Даны. Сама Дана бережно, благоговейно хранила подаренные Кейтой журналы, часто доставала их и разглядывала -- но книгу так осилить и не смогла. "Знаешь, если честно, муторно читать немного... богословие это..." Впрочем, Дана никогда не была интеллектуалкой. Ашен уверяла полушутя, что Дана мыслит нотными знаками.
   Но и Ашен не читала произведений отца Даны. А вот Ивик открыла и втянулась. Читаешь -- будто разговариваешь с умным и невероятно понимающим собеседником. О Боге, о мире. Иль Лик словно угадывал вопросы, которые она только-только научилась задавать. И никакого сравнения с теми заумными теологическими трактатами, которые проходили на занятиях. Но ничего общего и с популярными книжками "Как правильно молиться" или "Иисус в твоём сердце".
   Шанор иль Лик писал богословский трактат, но сделал его не нарочито отвлечённым и малопонятным, а доступным любому человеку с улицы. И ещё, казалось Ивик, ей никогда не попадалось настолько честной книги. Идущей до конца в своей честности.
   Иль Лик описывал Большой Взрыв и образование Вселенной. Рассматривал эволюцию. Приводил данные астрофизики. И размышлял о том, как проявляется во всём этом Бог, как осмысленно совместить науку и веру современному человеку. Другие авторы христианской литературы существовали вне времени, над временем -- казалось, им было безразлично то, что происходит на Тверди. Всегда и везде одно и то же, считали они. Одни и те же грехи, Таинства, одно и то же спасение. А то, что меняются люди, меняется мир, меняется уровень знаний, казалось им незначащими пустяками. Приспосабливаться к новым идеям, всерьёз отвечать на вызовы времени с их точки зрения было излишне и вредно. Небо твёрдое, Твердь плоская. Выше неба взлететь нельзя. Женщина обязана бояться мужа, потому что так сказал апостол Павел (того, что нормальная гэйна не должна и не способна бояться кого бы то ни было, апостол не предусмотрел, как и самого существования гэйнов). Согрешил -- покайся, и нечего лезть в неведомые душевные дебри, всё просто. Не убий -- а о том, как быть с дарайцами, богословы ничего не писали, видимо, гэйны постоянно должны ощущать свою вину.
   Ивик потому и не любила читать ничего богословского, что возникало чувство, будто тексты эти не имеют ни малейшего отношения к её собственной жизни, что внешней, что внутренней.
   Возможно, она чего-то просто не понимала. Ей было всего пятнадцать лет.
   Шанор иль Лик, бывший гэйн, писал иначе. О Христе как о Радости и Свете, озаряющем жизнь христианина. Источнике жизни, любви, источнике всего сущего. О том, как зло пытается затопить душу, но Свет непобедим, Свет сильнее, однако чтобы обернуться к Свету, нужна воля человека, связанная с Божьей волей. Воля отказаться от тьмы, отринуть тьму. Победить её -- всюду. В собственной душе, где побеждать требуется каждый день, каждую минуту. В мире вокруг себя. В обществе. В Медиане, сражаясь за Дейтрос. Воины -- не только гэйны, воином может и должен быть каждый христианин. Поняв это до конца, Шанор и ощутил призвание.
   Ивик писала очередную повесть про мир будущего. Там у неё появился странствующий проповедник -- похожий на Шанора. Его мысли, его слова Ивик вкладывала в уста своего героя.
  
   "Суть жизни христианина -- противостояние злу. Не надо думать, что зло обитает лишь где-то вдали, за гранью Медианы. Зло вокруг нас -- зло экзистенциальное, последствия греха, выраженные в болезнях, увечьях и бедствиях. Зло в нас самих -- наш эгоизм, гнев или уныние. Боль -- это зло..."
  
   -- Даже не знаю, -- сказала Ашен, прочитав начало её повести (Ашен всегда ждала её текстов с нетерпением), -- тебе не кажется, что надо со священником обсудить? Ты уверена... он всё-таки...
   Она не договорила, но Ивик поняла. Да, Шанор иль Лик -- никакой не авторитет духовный, он ведь обвинён в ереси, и обвинение не снято. А вдруг он допускал ошибки? И я ошибаюсь. И зайду неизвестно куда. Церковь же ошибаться не может!
  
  
  
   Она отнесла книгу "Живая реальность Бога" отцу Райну. Тот обещал прочесть -- и через неделю пригласил Ивик к себе, в одну из комнат преподавательской тренты. Налил чайку, положил в вазочку колотый сахар.
   -- Угощайтесь, Ивенна, -- он прочитал молитву и перекрестился. -- Знаете, книга показалась мне в целом полезной.
   -- Она мне очень понравилась, -- сказала Ивик.
   -- Да... в целом полезной... но есть моменты, с которыми я не могу согласиться. Вот посмотрите, я отметил, -- он протянул книгу Ивик. Она открыла заложенную страницу.
  
   "Каждый из нас должен стать гэйном. Каждый должен встать на пути у зла, затопившего мир, потому что каждый -- воин. Остановить зло, если нужно, закрыв собственным телом амбразуру вражеского пулемёта. Сделать своё тело и свою душу -- препятствием злу..."
  
   Это было одно из мест, которые она выучила наизусть. Ивик вопросительно посмотрела на священника.
   -- Видите ли, автор излишне акцентирует внимание на зле. Не таков христианский подход. Призывать каждого быть воином Христовым -- это правомерно, но вот упор на то, что "мы должны, иначе всё будет плохо" -- неправилен. Никто из нас не победит зла и даже, как ни печально, не будет в состоянии противопоставить себя ему, ибо каждый из нас -- всего лишь человек. Даже самый талантливый из гэйнов -- не более чем человек. Зло побеждает один Христос, а если мы что-то можем -- то только вместе с Ним и Его силой, иначе -- никак. Вот этого акцента принципиально недостаёт в книге! Полагаю, что призыв сделаться солдатом и положить жизнь на алтарь -- есть соблазн. Соблазн поставить во главу угла не Христа, но человека -- и тем самым обеспечить поражение человека, Ивенна!
   Ивик опустила глаза.
   -- Не огорчайтесь, -- вместе с нею расстроился добрый отец Райн. Ивик помотала головой.
   -- Не понимаю... простите, отец, не понимаю. Но мы же противостоим злу? Выходит, давать отпор до... дарайцам -- это нормально, это мы можем? А как злу в собственной душе... А они хуже! -- с ожесточением сказала она. -- Потому что хуже некуда!
   -- Вот вы опять судите, Ивенна. А ведь судить может только Бог!
   -- Вы просто не представляете, -- буркнула Ивик и сразу покраснела -- что она себе позволяет? -- Простите!
   -- Ничего, ничего, -- подбодрил её отец Райн, -- говорите.
   -- Не знаю... ну вот идёт бой в Медиане. Я про Твердь уже не говорю. Но в Медиане-то -- я же убиваю своей волей, понимаете? Мне надо захотеть убить! Только тогда получится. Я долго училась, не могла. Нет, я знаю, что Бог на нашей стороне. Что Он создал Дейтрос, чтобы мы защитили Землю. Сохранили во всех мирах память о Христе. И я знаю, что была Божья воля на то, чтобы лично я стала гэйной, чтоб защищала. И способности наши творить в Медиане -- они же от Бога?
   -- Конечно, -- сказал отец Райн, -- безусловно. Дарайцы потому и лишены этих способностей, что отреклись от Бога окончательно. Внутренне. Понимаете, Ивик, были случаи, особенно на Триме, когда люди совершали достойные дела или создавали настоящие произведения искусства и при этом ни на йоту не были христианами. И даже сознательно отмежёвывались от христианства. Мы такие случаи знаем. Но о дарайцах можно, увы, сказать, что они сделали следующий шаг. Вы ведь помните слова Христа: всякая хула простится человеку, а хула на Духа Святого -- нет. Так вот, дарайцы замахнулись даже не на христианство, а на большее, они хулят Духа Святого.
   -- Ну да, -- продолжала Ивик. -- Значит, мои способности от Бога. И да, я понимаю, что по большому счёту это не моя заслуга, а Христа -- все мои творческие находки, оружие. Но я ж не могу в бою думать об этом! Если я начну молиться, смиряться -- отвлекусь, и меня убьют, понимаете? Даже молиться! Потому что мне надо там всё время щит поддерживать, они же всё время стреляют. Ну короткое что-то можно иногда прочесть... а так некогда. Выходит, что я всё-таки сама действую? А на Тверди -- ведь не Бог же стреляет из "Клосса"? Это мы сами делаем. Своими руками!
   Отец Райн мягко улыбнулся.
   -- Знаете, Ивик, вы слишком много размышляете о таких вопросах. Есть вещи, которые можно понять только Духом Святым. Доверьтесь Господу! Доверьтесь. Он сделает всё за вас, и гораздо лучше, чем вы можете себе представить.
   Ивик почувствовала бесконечную внутреннюю усталость.
   Наверное, он был прав. Всё же священник. Только она давно уже, очень давно не умела доверять никому. А уж тем более -- Богу, которого не видела.
   Но объясняться дальше, выговаривать такие кощунственные слова она не решилась. Кивнула и сказала, что постарается.
   Цитаты из повести она убрала.
  
  
  
   На второй день Рождества сен собрался вечером где всегда -- в спальне. Половина ребят уехала домой на каникулы, а все, кто остался, были здесь. Скеро и Кор на два клори раскладывали красивую печальную мелодию. Кор, лучший клорист сена, на ходу подбирал соло, Скеро задавала ритм, а потом она запела своим низким, густым голосом:
  
   Повисли листья, как бемоли,
   На стане тополиной ветки.
   Я не играю этой роли,
   Я в этих чувствах, словно в клетке!
   Дождь подбирает в фа-миноре
   О том, что мой конец известен...
   На клавишах открытой боли,
   На ржавом звукоряде жести... *
   [* Ильдар Сафин.]
  
   Ивик узнала новые стихи Марро -- выходит, Скеро успела положить их на музыку, и как удачно! Дал же Бог талант, подумала Ивик и тут же отметила про себя -- но... Но когда поёт кто-то другой, когда кто-то другой сочиняет, мысли о мере авторской гениальности вовсе не приходят в голову. Какая разница, кто и насколько талантлив? Дело ведь не в авторе, дело в песне. Мы ведь не ради похвал занимаемся творчеством -- а для того, чтобы тронуть чьё-то сердце. Это как в Медиане -- там попробуй только думать не о деле, а о себе, моментально сорвёшься.
   Но такое уж несчастье, когда Ивик слушала Скеро или читала отрывки из её романов -- их насчитывалось уже несколько, и ни один до сих пор не закончен, -- она восхищалась именно автором, а до души её ничего из созданного Скеро не доходило.
   Но ведь до других доходит! -- с тоской подумала Ивик. Другие говорят, что пение Скеро или её романы трогают сердце, убеждают, увлекают... что же со мной не так? Неужели это зависть? А что такое зависть? Это желание быть не собой, а другим человеком. Или желание зла. Но я, конечно, не желаю Скеро зла! И уж ни в коем случае мне не хотелось бы превратиться в Скеро, писать как Скеро... Только не это!
   Клори замолкли, ребята нестройно зааплодировали. Вообще-то в своей же компании поющим не хлопали. Но песня очень уж получилась.
   Колыхнулись серебристые гирлянды над входом, приоткрылась дверь, в спальню бочком проскользнула Дана. Ивик махнула ей рукой, больше никто не обратил внимания. Скеро как раз говорила, держа в руке бокал с тёмно-красной жидкостью -- шеманкой, подкрашенной вишнёвым сиропом:
   -- Всё-таки классный у нас сен, правда, ребята? Вы мне все свои, правда как братья. И сёстры! Давайте выпьем за это! За нашу дружбу.
   -- За то, как нам хорошо вместе! -- подхватила Рица, сидевшая рядом со старшей.
   Ребята одобрительно загалдели. Ивик заглянула в свой опустевший стакан. Ашен заботливо наливала шеманку Дане. Перехватила взгляд Ивик.
   -- А ты хочешь?
   -- Не... хватит уже мне.
   В голове и правда слегка шумело. Неужели им всем без притворства так хорошо вместе? И песня всем понравилась. И сейчас они смотрят друг на друга и чувствуют настоящую близость... любовь... глаза горят. А я... вечный моральный урод? Наверное, так. Даже иль Лик писал, что если не любить своих близких в жизни, то и после смерти не сможешь встретить Бога... ещё в посланиях есть похожее место, кажется, у Иоанна. Что-то о том, что если не любишь брата своего, которого видишь, то как ты можешь любить Бога, которого не видишь? И раз я не ощущаю этого чувства единства со всеми, раз моё сердце не чисто, значит...
   -- Слышите, девки, -- шепнула Дана. Её глаза тоже загорелись от алкоголя. -- Мне сейчас Нэш сделал признание!
   -- Да ты что! -- выдохнула Ивик. Они с Ашен выжидательно уставились на Дану.
   -- Угу... я выхожу из тубзика, и тут он. Сначала говорит: дай учебник по темпоралке, мне зачёт надо пересдать... ну мы пошли с ним в спальню. Я учебник нашла, даю... он пообещал в субботу вернуть. Потом молчит. Потом меня за руку вот так взял и говорит: "Дан, я тебя люблю".
   -- Ой... а ты чего? -- спросила Ашен.
   -- А я так растерялась! Даже не знаю, что сказать.
   -- А ты-то как к нему? -- поинтересовалась Ивик.
   -- Да никак... ничего парень, в принципе.
   -- А дальше что было?
   -- Ну это... в общем, он потом меня поцеловал.
   -- Ой! А ты что?
   -- А я потом вырвалась и убежала. Глупо, да?
   -- А что здесь такого? -- оживилась Ашен. -- Вот мы с Рейном...
   -- Не знаю. Но я его не люблю! -- припечатала Дана. В центре спальни ударили по струнам -- в четыре клори -- и дружно заорали развесёлое "Хэй, мамаша, не грусти!". Разговаривать под этот ор оказалось даже проще.
   Слава Богу, подумала Ивик, что Дана не любит Нэша. Ей самой Нэш был неприятен, он тоже из компании Скеро. Хотя Дане вроде и Скеро нравится... не поймёшь тут ничего! Ашен между тем выпытывала подробности:
   -- А раньше? Раньше он к тебе приставал?
   -- Нет... смотрел иногда, -- Дана пожала плечами, -- словом, конечно, я чувствовала.
   -- Ой, ну и поцеловалась бы с ним, -- сказала Ивик, -- у тебя же никого нет.
   Она нечаянно выговорила то, что думала -- о себе. У неё-то никогда никого и не будет. В зеркало смотришь -- внешность как внешность. Но никто не любит. Пусть даже она не образина, самая обыкновенная девушка, но разве такие могут вызвать романтические чувства? У неё слишком широкое лицо. И фигура... нет, совсем не то что Дана -- тоненькая, большеглазая, трогательная как оленёнок. Прекрати, велела себе Ивик. Нет, всё-таки это зависть.
   -- Без любви? -- Дана покачала головой.
   -- А ты вообще кого-нибудь любила? -- спросила Ашен. Дана задумалась над ответом, и тут глухо стукнули в дверь. Все разом повернулись, Ивик почувствовала, как сердце сжимается в ледяную точку, но тут же сообразила, что это не тревога, сирены нет, а она просто ворона пуганая. Кровь прилила к щекам, адреналиновая волна запоздало хлестнула по телу.
   -- Дэйм! -- завопила Ашен, вскакивая. В дверях действительно стоял её брат, Ивик поразилась тому, что он стал ещё выше и взрослее. Дэйм сейчас на втором, последнем курсе разведшколы. Ашен тут же повисла у него на шее, чмокнула в щёку, Ивик и Дана подбежали вслед за ней. Ивик почудилось, что лицо гэйна осунулось, и глаза -- как чёрные провалы, но может быть, это от полумрака... нет, подумала Ивик, вглядываясь, нет. Тёмное предчувствие кольнуло в сердце.
   -- Давайте выйдем, девочки, -- сказал Дэйм. Подруги последовали за ним. В коридоре гэйн остановился.
   -- Что-нибудь случилось? -- спросила Дана странно звенящим голосом. Тоже почувствовала, отметила Ивик. Дэйм посмотрел на Дану. Потом на сестру.
   -- Ашен, -- сказал он, -- значит, так, я...
   Он замолчал. Опустил глаза. Ашен сделала шаг назад, к стене. Вжалась в неё, словно пытаясь попятиться ещё дальше. Ивик вцепилась в запястье Даны. Они уже всё поняли. Одно только -- на кого выпало в этот раз? На кого? Мать Ашен или её отец...
   Дэйм набрал воздуха и выдохнул, глядя в жалобные глаза сестры:
   -- Рейн.
   -- Нет, -- сразу же ответила Ашен, -- нет.
   Её затрясло. Ивик обняла подругу, и Ашен ткнулась носом ей в плечо. Дэйм подошёл сбоку и тоже обнял их. Ашен дёргалась, как в клонической судороге, и что страшно -- даже не пыталась плакать. Её просто дёргало, при каждом толчке она едва не вырывалась у Ивик из рук, и это было безумно страшно, Ивик прижимала её сильнее и готова была сама закричать -- вот-вот... И Ашен всё-таки вырвалась и закричала, хватая руками воздух:
   -- НЕ-ЕТ!
  
  
  
   Ашен и Дана уехали с Дэймом на похороны, а Ивик не отпустили, она была назначена в патруль. Она плакала ночью беззвучно. Было жалко Ашен. Нестерпимо жалко Рейна. Сейчас ей казалось -- она сама любила его. Да она бы и любила его, как бы сильно она его любила, если бы он обратил внимание на неё, а не на Ашен. Ивик и так его любила, только понимала, что подобные парни -- не для неё, поэтому любовалась молча, издалека.
   Он погиб в Медиане. Об очередном массированном прорыве дарайцев уже сообщили по радио. Попытка атаки на Шари-Пал (Шари-Пал, столица, самый крупный город Дейтроса, и там ведь Диссе!). Четыре дарайских стана -- десять тысяч бойцов. И если бы их не остановили сразу, видимо, была бы переброшена целая армия. К счастью, разведка сработала как надо, и в районе Шари-Пала была заранее сконцентрирована боевая техника. Дарайцев уничтожали на Тверди, вытесняли в Медиану и добивали там. Одновременно были попытки прорвать оборону и в других местах, но под Шари-Палом решался исход сражения.
   Когда всё это началось, Рейн оказался в патруле. Сдерживал дарайцев до подхода своих частей. Это было безнадёжно, но ведь и уйти нельзя. Тело Рейна потом удалось отыскать похоронной команде.
   "Не расстраивайся так, -- сказала Венни, -- он теперь на небесах".
   Ивик всё вспоминала эту фразу, тыкаясь носом в мокрую подушку. На небесах? Она раньше молилась, и это приносило облегчение. Но вот из-за этой мысли молиться ей уже не хотелось. Да, наверное, Рейн на небесах, наверное, ему там хорошо.
   А зачем мы живём тогда вообще, думала Ивик ожесточённо. Скажи мне, зачем? -- спрашивала она кого-то, о ком вроде бы так много слышала с детства, но ничего, оказывается, ничегошеньки не знала. Если жизнь на самом деле -- только на небесах? А здесь -- что, одно мучение, и ничего другого ждать не стоит? Ивик давно примирилась с мыслью, что у неё лично никогда не будет ничего хорошего. Ей не повезло. Она некрасивая, не умная, не талантливая. Но вот ведь -- у Ашен была любовь, счастье, и чем кончилось? Зачем Тебе у неё-то нужно было это отбирать? -- думала Ивик в отчаянии.
  
   Любовь моя, там, в небесах,
   Ни боли, ни смерти нет...
  
   Так и забери меня тоже сразу на небеса! Или, может, я не гожусь для неба, может, мне положено в ад? Допустим, пока ещё нет. Но ведь чем дольше я живу, тем хуже, только хуже становлюсь! Я начинаю всё больше ненавидеть мир и людей. Доршей особенно, но ведь и к своим-то я не очень! Значит, если я проживу ещё сколько-то лет, то в ад попаду с гарантией.
  
  
  
   Ашен с Даной вернулись через несколько дней. Ашен выглядела потерянно, она как будто вся поблёкла, даже яркие серые глаза казались белёсыми. Голос стал тихим. Впрочем, она мало говорила. Носила на рукаве чёрную ленточку. От празднования Нового Года отказалась, Ивик с Даной тоже -- из солидарности, да и самим было не до веселья. Своё общее шестнадцатилетие девочки никак не отмечали, вместо этого гуляли по заснеженному лесу, сидели в спальне и говорили, говорили -- о чём угодно, только не о Рейне.
   Ивик казалось, что так теперь будет всегда. Получалось, что Рейн, которого она не числила близким другом, о котором мало вспоминала в его отсутствие, был огромной и важной частью её мира. Не стало его -- и мир опустел. В мире возникла зияющая дыра. Ивик уже забыла о том, что похожее чувство было и после гибели Чена.
   Но постепенно суета захлёстывала их. Каникулы кончились, возобновились занятия. Тренировки, уроки, самоподготовка, хозяйственные наряды, чистка и проверка оружия, опять уроки. Рутина.
   После каникул выяснилось, что Лайза иль Нуши решила уволиться -- по своему обыкновению, произведя как можно больше фурора, в середине учебного года. Возможно, хессин Керш переживал по этому поводу, но квиссаны дружно вздохнули с облегчением. На место Лайзы тут же прислали нового преподавателя.
   Преемника иль Нуши сен иль Кон впервые увидел прямо на занятии. Дверь открылась, квиссаны привычно вскочили по стойке "смирно". В наступившей тишине новый учитель вошёл в класс. Он сильно хромал, чёрная шерстяная шата нелепо висела на широких покатых плечах, седые волосы были коротко стрижены. Преподаватель проковылял к доске, повернулся к сену, многие девочки невольно вздрогнули -- лицо литератора оказалось обезображено длинным косым шрамом.
   -- Доброе утро, квиссаны. Вольно! Садитесь.
   Ивик села и подумала, что этот медар своё дело знает туго и дисциплину поддерживать сможет легко.
   -- Я ваш новый преподаватель литературы и дейтрийского языка. Меня зовут Бен иль Видан. Моё звание -- стаффин.
   По комнате пронёсся шумок. Тёмные глаза иль Видана огнём сверкнули из-под густых, нависших бровей.
   -- Да. Но поскольку я уже более десяти лет как сменил касту, обращаться ко мне следует соответственно -- хет Бен. Чтобы предупредить ваши вопросы, ещё несколько слов о себе. Я командовал боевой частью в зоне Рингар в Лайсе, после ранения и наступившей инвалидности переведён в медар. Мне сорок четыре года, я литературовед и автор восьми сборников повестей, рассказов и стихов.
   -- Я думала, ему лет шестьдесят, -- шепнула Дана на ухо Ивик. Та согласно кивнула.
   -- Я женат, восемь детей. С вами я рассчитываю познакомиться в процессе занятий. А теперь мы поговорим о литературе. Кто из вас читал Нойса иль Хара?
  
  
  
   Уроки литературы -- два раза в неделю -- неожиданно стали любимыми.
   Если раньше к ним относились словно к тяжкой повинности, то сейчас на эти уроки квиссаны рвались. Ведь все они были в первую очередь творцами. Большая часть пробовала себя в литературных опытах.
   А хет Бен половину урока отводил стилистике и творческим упражнениям. Они изучали стихотворные размеры -- и придумывали на каждый размер по строфе. Писали короткие этюды на заданную тему, заданного объёма. Потом Бен выхватывал наугад несколько тетрадей и едко критиковал написанное, подробно разъясняя ошибки. Сен покатывался со смеху, виновник краснел и бледнел... но почему-то никто не выходил с литературы обиженным. Ивик почувствовала настоящий восторг -- ей стало легче писать. В этом деле -- по сути главном в её личной, тайной жизни -- никто и никогда ей не помогал. Никто не учил её, не объяснял ничего. Откуда только возможно, по крупицам Ивик выуживала тайны писательского ремесла, запоминала их и применяла в своих повестях. А теперь знания её росли с каждым днём.
   Изучение классики оказалось столь же безумно интересным. Дане гораздо больше нравилась эта часть уроков. Может быть, потому, что с языками Дана не дружила, грамотно писать не умела и нередко подвергалась едким насмешкам иль Видана. Её, в отличие от остальных, его насмешки почему-то сильно задевали.
   Но и Дана с удовольствием слушала рассказы хета Бена о писателях и поэтах. Он говорил о них как о старых друзьях.
   -- Если сказать честно, Мара иль Кетт была старая ехидная грымза. Причём уже начиная лет с двадцати пяти. Отношения Мары с родителями были такими, что она специально подала рапорт о переводе её в квенсен в другое полушарие. И, будучи в квенсене, ни разу не ездила домой, и вообще порвала все связи с родными. И вот, расставшись с ними, как вы понимаете, против их воли и со скандалами, она пишет "Балладу о Рогане", в которой мы находим эталонные отношения дочери и матери. Иль Кетт была из тех, кто ведо?м талантом. Понимаете, вот есть -- и среди вас тоже -- талантливые люди, у которых талант служит тем или иным задачам. Таких большинство. А есть люди, которые сами служат -- и всех вокруг заставляют служить -- своему таланту. У которых всё и вся подчинено одной-единственной цели. Кстати, бойцы из них далеко не идеальные. Если вам придётся командовать и у вас в подразделении окажутся такие рядовые, вам следует знать, чего от них можно ожидать. Как правило, это отличные креаторы, то есть в Медиане они вам выдадут такие феерии, что заменят собой половину шехи. Обеспечат эффект не слабее атомной бомбы на Тверди. Но взаимодействовать с другими они не умеют совсем. Безнадёжно. Полная инфантильность и запредельный эгоизм. Перед вами этакое славное, милое существо, но оно способно бросить раненого товарища, и не из трусости, а потому что банально его не заметит и не сообразит помочь. Зато оно инстинктивно очень бережёт себя. И его не надо осуждать, это бесполезно, его надо правильно использовать. Кстати, почему-то многие, особенно представители небоевых каст, считают, что деятель искусства, гэйн или даже не гэйн, обязан быть идеальным. Ничего подобного. Ничего такого талант не даёт и ни к чему не обязывает. Та же Мара иль Кетт ввела в обиход поговорку: "Талант как прыщ, на ком захочет, на том и вскочит".
  
  
  
   На третьем или четвёртом занятии хет Бен, грозно сверкнув глазом из-под густых бровей, велел Ивик задержаться после урока. Как только отзвучали колокола, девушка, внутренне трепеща, приблизилась к учительской кафедре.
   -- Ивенна, сядьте. И ответьте мне на вопрос -- какого шендака вы не посещаете занятия литературного клуба?
   -- Не знаю, -- тихо сказала Ивик.
   Ей никогда не приходило в голову идти в клуб. Во-первых, и без того времени нет. Конечно, квиссанов обязывали выбрать факультатив, но она же выбрала клори.
   А во-вторых, ей представлялось, что её повестушки -- никакая не литература и не искусство. Если уж квиссан обязан "быть кем-то в искусстве", то она -- клористка. Конечно, она и близко не подошла к уровню Даны, но у неё хороший музыкальный слух, технику исполнения тоже хвалят. А пишет она разную ерунду, чисто для себя. Все другие создают настоящее искусство... по крайней мере, похоже на уже существующее искусство, а её вещи ни на что не похожи.
   -- Ведь вы же пишете! И много. Вот, -- хет Бен потряс толстой распечаткой, лежащей у него на столе, и, холодея, Ивик узнала своё "Светлое время", -- я прочёл это сегодня ночью. Но вы посмотрите, Ивенна, что? вы здесь пишете...
   Он полистал распечатку.
   -- Вот, пожалуйста! "Ранняя осень приукрасила город багрянцем и золотом". Вы сами не чувствуете, как это убого? Вот это слово -- "приукрасила" -- оно вам не режет взгляд? И штампы, штампы... вот ещё: "Небо грозно нахмурилось тучами". Как вы думаете, можно вообще нахмуриться чем-то? Вот вы, например, чем хмуритесь?
   Ивик покорно вздохнула.
   -- Так я же и не претендую, -- сказала она, глядя в матовую поверхность стола, -- я плохо пишу, я знаю... потому и не хожу в клуб.
   -- Нет, квисса. Вы либо прекращайте писать совсем, либо учитесь писать как следует. И кстати, пишете вы не плохо. Только вам пока не хватает опыта. Как давно вы сочиняете -- год, два? Этого мало. Стрелять научиться куда легче, и даже творить оружие проще на порядок.
   Он помолчал и сказал тише и ласковее:
   -- Ивенна, если бы вы писали плохо, ни в какой клуб я бы вас не приглашал.
  
  
  
   Ивик стала ходить в литературный клуб по субботам. Хет Бен вёл занятия так же, как и уроки, с той разницей, что конспектирования и тестов не было совсем, рассуждений о литературе -- гораздо меньше, а практических упражнений -- намного больше. Старожилы клуба поначалу встретили Ивик усмешками -- поздновато пришла. Но неожиданно оказалось, что выполнять упражнения хета Бена не только полезно, но и легко, и приятно. Что у Ивик получается не хуже, а то и получше, чем у других. Со стихами средне, а вот проза ей удавалась.
   Ивик раньше не задумывалась над тем, как пишет. Строчила для собственного удовольствия. Ради того, чтобы зависнуть в блаженном состоянии неведения и пустоты, когда вся суета забывается, никого нет вокруг, и наступает свобода -- словно в Медиане, словно летаешь во сне. А слова приходили сами. Автоматически. Ивик не следила за стилем. Не старалась. Но теперь она усваивала правила, и оказалось, что результат с ними выходит заметно лучше. Она избавлялась от штампов, от тавтологий, от словесного мусора. Хет Бен задавал конкурсы -- кто сумеет короче всех выразить такую-то мысль? Кто использует меньше слов, чтобы передать нужное сообщение, настроение или чувство? Учил строить диалоги. Описания. Разбирал по косточкам собственные произведения квиссанов.
   Потом пили чай с вареньем, которое приносил хет Бен. Разговаривали. Учитель снова рассуждал о литературе, о тех или иных поэтах, писателях Дейтроса, Тримы и даже старой Дарайи. Дарайскую классику квиссаны изучали тоже -- в ней было много хорошего. Ивик смотрела в рот хету и думала, что живой человек столько знать не может, для этого надо быть компьютером.
   Иль Нуши относилась к квиссанам свысока и внушала им, что они, серая солдатская масса, не способны воспринять тонкостей подлинного искусства, словно дейтрийская культура не создавалась их же предшественниками, такими же солдатами. Но знания иль Нуши, как успела понять Ивик, были фрагментарными, а иль Видан владел системой. Казалось, сведения по литературе и истории уложены в его мозгу в отдельные ящички, и достаточно лишь нажать нужную кнопку -- назвать имя или время, -- чтобы хет Бен выдал подробную лекцию на заданную тему.
   К своим ученикам хет Бен относился так, как относится любой хороший офицер или куратор сена к своим бойцам.
   Скеро тоже посещала клуб, но не каждую субботу -- была слишком загружена. И как ни странно, в клубе она не играла главной роли. С удивлением Ивик заметила, что выполняет упражнения лучше и быстрее, чем Скеро. Однако произведения Скеро были безупречны. Хет Бен никогда не ругал её за стиль, наоборот, нередко ставил в пример. По предположениям Ивик, секрет Скеро состоял в том, что она сверхкропотливо работала над своими вещами. Только один роман ей удалось закончить, зато этот роман был огромен. Ивик тяжело вздыхала, говоря себе, что Скеро намного трудолюбивее её самой: Ивик было лень долго и упорно отделывать стиль, как получилось -- так и ладно.
   В остальном компания в клубе подобралась приятная. И невиданное дело -- Ивик здесь уважали. В сене она до сих пор оставалась если не чучелом для битья, как раньше, то объектом лёгкого презрения. А в клубе она быстро выдвинулась на первые позиции. На лету находила ошибки в разбираемых текстах, а собственных ошибок делала мало. Да что говорить, здесь она была в своей стихии. И отчего-то остальные ребята вызывали у неё симпатию. Ни Ашен, ни Дана клуб не посещали. И впервые в квенсене у Ивик появились и другие приятельницы -- маленькая Рона, многообещающая поэтесса-третьекурсница, Шилли, пишущая короткие и яркие новеллы, Эйна, с которой они задумали роман в соавторстве.
   Если бы ещё не Ашен, похудевшая и побледневшая, с залёгшей меж бровей постоянной морщинкой -- по сути, тень прежней Ашен... Если бы не боевое патрулирование -- в феврале Ивик, в паре с Тиллом, снова попала в переделку, столкнувшись с доршами, к счастью, всё обошлось... Если бы не тренировки... Если бы можно было только писать. Просто засесть где-нибудь и целыми днями писать, думала Ивик. Какое было бы счастье!
  
  
  
   Здесь, в северных широтах, -- самая лучшая весна. Ивик в высоких, зимних ещё ботинках шагала по раскисшей дороге, от лёгкости и звенящей свободы чувствуя, как внутри всё поёт. Она мечтала побыть одна. Хоть немного. И сейчас, в каникулы, у неё было на это время. Хотя и меньше, чем в прежние годы: уже начинали готовиться к выпускным экзаменам, вот и сегодня надо пройти несколько параграфов по космографии -- мысль об этом портила настроение. И Ашен с Даной виделись ей как досадное мутное пятнышко на кристальном стекле весеннего дня. Только вспомнишь о них, внутренний сигнал -- плохо. С самого Рождества так. Оказывается, Ашен была главной в их компании. Ашен сплачивала их, она всегда придумывала, куда идти, чем заняться. Именно Ашен была главной опорой их тройной дружбы. А сейчас эта опора шаталась. Ашен тянулась к ним даже больше, чем раньше. Ей, наверное, было с ними легче. Только она сама перестала быть прежней.
   "А мы с Даной... мы всегда были слабые, от рождения. Мы привыкли, что жизнь -- это постоянная внутренняя боль. Мы настроены на худшее. Мы никогда и не были счастливыми. Я всегда была такой, какой Ашен стала сейчас".
   Ивик снова ощутила знакомый укол совести. Разве она несчастнее, чем Ашен? У неё прекрасные родители, благополучная семья, никому из них не грозит постоянно гибель, они же не гэйны. И всё равно -- до сих пор Ашен была несравненно счастливее. Да, именно так. Мне было бы легче с потерей примириться, подумала Ивик. Я даже полюбить не могу так, как Ашен. Чтобы был только он, любимый, -- и больше никого. И чтобы с его смертью рухнул весь мир.
   Ашен никогда не станет прежней. Они не полезут обследовать чердак, не сбегут в самоволку, не рванут в город к сладостям и кино. Ашен никогда уже не будет заливисто хохотать, сверкая белыми зубками. Никогда. Детство прошло окончательно. Ещё немного -- и они окончат квенсен. Скорее всего, расстанутся. Начнётся совсем новая жизнь, взрослая, уже окончательно взрослая.
   Лучше не думать обо всём этом. Слишком уж вокруг хорошо. Солнце сочится сквозь верхушки деревьев, белёсое как в Медиане небо матово светится. Под ногами хлюпает, тёплая чёрно-коричневая жижа повсюду, и только в лесу ещё лежит грязными островками снег. Удивительно, что эта раскисшая грязь может радовать -- но она знак тепла, пробуждения. И тёплый апрельский ветерок облизывает тело под расстёгнутой курткой. Только здесь, на севере, и можно почувствовать, как земля избавляется от тяжёлой снежной корки, освобождается из зимнего плена. Как флаги, выбрасывает победно зеленеющие ростки. Чтобы увидеть это, стоит пережить лютую северную зиму.
   "Вставай, вглядись и слушай, -- вертелось в голове старое стихотворение, -- рассеян мрак ночной! Встаёт большое утро над светлою землёй..." Как там дальше?
  
   Весенним разноцветьем сменилась белизна,
   Встаёт на всей планете огромная весна!
   Вперёд помчались воды, смывая след зимы.
   Да здравствует свобода! Долой остатки тьмы!
  
   Вдали показались ворота квенсена, Ивик прибавила шаг.
  
  
  
   В коридоре тренты, напротив ниши с диванчиком для посиделок, мелькнула чья-то рослая фигура в полевой форме. Выше и крепче любого квиссана. Ивик вгляделась с любопытством, а потом сердце её медленно и мучительно сжалось. Дэйм. Точно, Дэйм. Ивик стиснула зубы и выругала себя. С того самого дня Дэйма она ни разу не видела. Но если он приехал в квенсен -- это же не значит, что опять кого-то... Ашен не переживёт... а если -- родители? Тьфу ты, прекрати немедленно. Приближаясь к Дэйму, она видела уже, что нет, что всё в порядке. Лицо у него было... не то что радостное, а какое-то глупое. Странное. Но видно, что ничего не случилось. И Ашен рядом, и она спокойна и довольна. И Дана... странно, почему-то Дэйм держит Дану за руку.
   Ивик подошла и поздоровалась. Дэйм ей улыбнулся:
   -- Рад тебя видеть, Ивик.
   Он перевёл взгляд на замершую рядом Дану. И вдруг обнял её за плечи. Ивик даже рот приоткрыла от удивления. Дана сказала тихонько:
   -- Знаешь, Ивик... а у нас будет помолвка.
   И подняла на Дэйма просиявшие глаза. Ивик ощутила, как внутри что-то медленно и тепло тает. Смотреть на этих двоих было одно удовольствие.
   -- Как хорошо, -- вырвалось у неё, -- я так рада за вас.
   -- Да и я рада, -- весело сказала Ашен, -- давно уж пора, тебе не кажется?
   Дана засмеялась коротко и счастливо.
   -- Так я же дура была, -- сказала она. Дэйм наклонился к ней и тихонько поцеловал в лоб.
  
  
  
   Помолвка Даны и Дэйма состоялась через неделю. Потом он уехал снова -- оканчивать свою разведшколу. И девочки погрузились в учёбу. Теперь четверокурсников реже ставили в патрули -- подоспела смена с третьего курса, а им надо было готовиться к выпуску.
   Экзаменов не боялись. Всё зависело от успеваемости в течение года, экзамены сдавали примерно так же, как и учились. Ивик знала, что в физподготовке и трайне так и осталась одной из худших -- хотя на гражданке в это никто бы не поверил. По основам боевой техники оценку ей натягивали еле-еле, а все виды математики у неё в лучшем случае будут на пять-шесть баллов. Впрочем, у Даны положение ещё хуже. Но гуманитарные предметы Ивик надеялась сдать прилично. Что касается действий в Медиане -- ориентирование давалось ей с трудом (оно и для взрослых гэйнов не просто), зато тактика и работа с образами и фантомами были у неё на высоте.
  
  
  
   Была суббота и вечер. Любимый час, когда солнечные лучи падают косо, высвечивая скрытые уголки и детали. Неяркая полоса света блестела зеленью на крашеном жестяном чайнике, светлым квадратом ложилась на лакированный стол, гладила мимоходом руку, держащую кружку, и с небывалой чёткостью видны были все складки, морщинки, пятна старых ожогов на этой руке и почерневший ноготь на широком указательном пальце.
   -- Вам ещё налить, Ивенна? -- спросил хет Бен. Она кивнула. Подвинула свою кружку.
   Преподаватель налил ей чаю. Положил рядом с кружкой большой бесформенный кусок сахара.
   -- Когда вы окончите квенсен, постарайтесь заниматься дальше, -- сказал он. -- Уровень -- это важно. Помните о том, за что мы, гэйны, отвечаем. Это не только военная защита Дейтроса. Это ещё и культура. Другой культуры, помимо созданной нами, у Дейтроса не было и нет.
   Ивик кивнула и позволила себе взглянуть в лицо иль Видана. Вечернее солнце беспощадно выделяло шрам, словно разрезавший лицо по диагонали на две неравные части, но это давно перестало казаться страшным или неприятным. Ивик вдруг подумала о жене хета. Будь Ивик его женой, она очень любила бы его. Очень. Жене иль Видана на редкость повезло. Будь Ивик его женой, она могла бы осторожно провести пальцами вдоль шрама, погладить его лицо. Тьфу ты, что за дурацкие мысли?
   Он самый лучший из всех преподавателей квенсена. Даже лучше Меро. Ивик испытывала к нему бесконечную благодарность. Она вообще была благодарна всем людям, которые чему-то её научили. Не требовали, не наказывали, не давили -- и при этом сумели объяснить, поделиться, передали ей новый и важный опыт.
   Ведь он вовсе не обязан был с ними возиться. Мог бы, как другие преподаватели, просто готовить к экзамену. Начитывать лекции. Заставлять зубрить сухую теорию.
   Теперь мало кто из четверокурсников ходил в клуб по субботам. Сегодня было всего пять человек. А задержаться не смог никто из клуба -- никто, кроме Ивик. Хотя традиция пить чай после занятий уже сложилась. Вообще-то Ивик надо бы сегодня потренироваться, в понедельник зачёт по трайну, а завтра у неё наряд на кухне, и будет некогда. Но вот не хотелось уходить. Неожиданно для себя самой Ивик спросила:
   -- Скажите, хет Бен, а откуда у вас..?
   Она провела рукой поперёк своего лица. И тут же испугалась собственной смелости.
   Но он не рассердился. Ответил.
   -- Да дело самое обычное. Попал под бомбёжку.
   -- В Килне? -- спросила Ивик. У дарайцев в Килне был сборочный авиацех, база. Там они тоже применяли технику.
   -- Нет, у нас. Под своих попали. Прорыв восемьдесят восьмого года, знаете? Я служил тогда в Шаре. А что такое наша штурмовая авиация, вы же представляете.
   Ивик кивнула. Комок подкатил к горлу. Дело и впрямь обычное. Может, гэйны в том числе и поэтому недолюбливают гэйн-вэлар. Бывает, от своей авиации и артиллерии зарываться в землю приходится похлеще, чем от доршей. И в Версе служат гэйн-вэлар.
   Бойся дорша спереди, авиации сверху, а инспектора Верса со всех сторон...
   -- Ладно голову не оторвало, -- хмыкнул хет Бен. Ивенна снова взглянула на него, и в этот же момент блеснули глаза иль Видана, тёмные, из-под кустистых бровей, и неожиданно их взгляды встретились и задержались так -- на несколько секунд, не дольше. Будто воздух зазвенел напряжённо. Ивик покраснела и быстро отвела глаза. Хет Бен, словно чтобы разрядить неловкость, встал и направился к шкафу -- достать ещё сахара.
   Интересно, откуда он сахар носит -- из дому ведь, наверное.
   -- Так вот, об ответственности, -- заговорил иль Видан преувеличенно громко, словно на занятии. -- Обратите внимание, Ивенна, Дейтрос принципиально отличается от остальных известных нам цивилизованных миров. Можете сказать, чем?
   Ивик подумала.
   -- Наверное, тем, что у нас есть общая, объединяющая идея. Цель. Конечно, идеологии существуют везде, но у нас одна миссия -- защита Тримы.
   -- Вы правы, Ивенна. Так и есть. Но мы защищаем Триму лишь потому, что для нас важно христианство, память о Христе, которая сосредоточена на Триме. Обратите внимание: в Дарайе тоже когда-то существовала христианская церковь. Но она была вытеснена. Произошла секуляризация общества, идеология свелась к обеспечению обывательских потребностей -- и это неизбежно в любом мире, лишённом настоящей духовности, подлинно трансцендентного опыта. Похожие процессы, не без влияния дарайских фантомных операторов, идут в некоторых обществах на Триме. Почему так не произошло в Дейтросе? Ещё сахарку хотите?
   -- Не знаю, -- сказала Ивик. -- То есть сахара хочу, спасибо. Может, потому, что у нас цель такая... конкретная? Или потому, что мы живём в таких условиях...
   Хет Бен сел рядом с ней и с любопытством стал слушать. Ивик осмелела. Ей вспомнились уроки хессина иль Роя. Второй курс, когда он пожертвовал ей, малявке, часть драгоценного личного времени и вправил мозги.
   -- Дело ведь не только в защите Тримы. Мы не так богаты, как дарайцы. Мы не чувствуем себя в безопасности. Наш мир борется за жизнь. И у нас ещё ничего не построено. И дорши лезут постоянно. Если мы не будем выкладываться, работать изо всех сил -- мы вымрем, вот и всё. Или погибнем от голода, или дорши нас перебьют. Каждый ребёнок в Дейтросе это понимает, вот и... стараются все. А дорши и те общества на Триме, я знаю, про какие вы: Северная Америка, Европа -- там обыватели уже живут как в мечте, у них нет стимула за что-то бороться. Им кажется, что их мир незыблем, что им не угрожают опасности, и защищаться не от чего. Вот и получается у них, что каждый существует сам для себя. Наверное, так? Всегда, когда цивилизация достигает расцвета и довольства, происходит... -- Ивик умолкла, пытаясь подобрать слово.
   -- Потеря пассионарности. Упадок. Но, Ивенна, Старый Дейтрос был высокоразвитой цивилизацией. Население было обеспечено материальными благами. По иному принципу, чем в Дарайе, но уровень жизни был сопоставим. И потери пассионарности не произошло. Ведь Рейта и Кларен иль Шанти могли родиться и вырасти только в очень пассионарном обществе, ориентированном на высшие цели. Почему Старый Дейтрос не подчинялся законам социопсихологии?
   Ивик пожала плечами. Покраснела.
   -- Благодать Божья? -- предположила она.
   -- Тоже объяснение, конечно. Но попробуем сначала поискать материалистические причины. И они есть. Гэйны, Ивенна. Благодаря гэйнам наш мир не останавливается в развитии, наше общество не утрачивает пассионарности. Благодаря искусству, которое вы создаёте. Искусство, Ивенна, -- это оружие, изменяющее лицо мира. Из всех видов искусства особенно важна ваша область приложения сил, литература, потому что она наиболее непосредственно и однозначно воздействует на умы. Люди, владеющие словом, -- преображают действительность. Власть имущие всегда это понимали и старались использовать таких творцов в своих интересах. Для укрепления своего могущества, для постановки перед обществом целей, выгодных господствующему меньшинству. В Дарайе рынок сам же и использует писателей для собственного укрепления, потому что деньги могут заработать лишь те, кто в той или иной форме воздаёт хвалу потреблению и конкуренции. А в Дейтросе никакого давления на авторов, разумеется, нет. Ни политического, ни экономического.
   -- Но ведь, хет Бен, вы же сами говорили, что талант как прыщ, на ком захочет, на том и вскочит? А мы все очень разные. И не такие уж правильные, -- Ивик поискала слова, -- тоже пишем всякое... мы несовершенны. Как мы будем изменять общество к лучшему? И нас не контролируют почти совсем... цензура, понятно, не пропускает совсем уж вопиющие вещи, но ведь многое неофициально распространяется, из рук в руки, помимо цензуры. Для того чтобы общество всегда оставалось пассионарным, разве не надо, чтобы его и вели самые лучшие люди? А мы... -- Ивик умолкла. Какие из них пассионарии? Обычные парни и девчонки, ничуть не лучше других. Что-то она не могла припомнить у товарищей по квенсену проявлений высокой идейности. В церковь все ходят, потому что обязаловка. Думают о девочках-мальчиках, о том, как устроиться получше, о том, как бы с занятий слинять и куратору не подвернуться... И сама Ивик точно такая же. Смешно просто -- и эти люди будут формировать культуру Дейтроса?
   -- Может быть, -- подумала она вслух, -- если бы развитие культуры определяли только совершенные люди... горящие... чистые... тогда был бы другой мир.
   -- Элита, руководящая низменными и глупыми людишками? Были такие идеи, Ивенна, были... Неоткуда взять других людей, Ивенна. Люди -- они все, всегда и везде приблизительно одинаковы. И гэйны ничем не лучше остальных каст. И всё-таки я повторяю: именно ведущая роль гэйнов в формировании нашей культуры позволяет нам не терять духа так долго.
   -- Но почему так получается?
   -- Люди-то гэйны самые обычные, а вот живут они в необычных условиях. В других мирах либо творцы со временем сбиваются в богему, отстаивают право на эскапизм, начинают ставить форму выше содержания... Либо удачливый творец начинает зарабатывать большие деньги, обзаводится роскошью, перестаёт думать о несовершенстве мира, его-то личный мирок вполне прекрасен. Для Дарайи такой исход был особенно характерен, пока люди с искрой Божьей там ешё появлялись. Ведь есть прямая зависимость того, что мы пишем, от того, как мы живём. Бытие определяется сознанием, но ведь и сознание наше, как ни крути, определяется бытием. Гэйн постоянно сталкивается со смертью, идёт по грани. Знает цену дружбе, поддержке близких. Понимает, что такое предательство. Что такое семья. Долг, в конце концов. Человек воюющий, -- то есть гэйн, -- у него ведь и ценности особые. Да, вы обычные, вы разные -- но базовые вещи, простые как хлеб и воздух, вы понимаете одинаково. И в книгах, которые вы напишете, эти ценности будут стоять на первом месте. И те, кто эти книги прочитает -- в детстве, в юности, -- будут этими вашими словами сформированы. Других слов у нас в Дейтросе нет, потому что всех способных, и детей, и взрослых, мы забираем в гэйны. Если просмотрели талант в детстве, меняем касту, переобучаем. Мы же проходили с вами дарайскую литературу, триманскую -- помните, Ивенна? Отличие именно в ценностях.
   Ивик задумалась. Гэйны не пишут исключительно о войне. Некоторые -- вот и она сама -- вообще этой темы избегают. Писать ещё о гадостях, которых и так в жизни хватает? Но если говорить не о темах, а о ценностях... Ведь и про любовь, и про общество будущего можно написать сильно по-разному. А уж как расскажет о любви гэйн, на собственном опыте знающий, насколько хрупка человеческая жизнь и как надо за эту любовь держаться, пока все живы...
   -- Попробуйте представить, Ивенна, что? станет сочинять сытый, обеспеченный, довольный собой человек, живущий в комфорте и безопасности? Нет, возможны исключения, конечно. Встречаются люди, которые не столь уж рабски зависят от внешних условий. Но в большинстве случаев человек переносит на бумагу то, что происходит вокруг него и в его душе. Смоделируйте максимально отвлечённую среду, фантастический мир -- а писать вы будете всё равно о себе. Вот и получается у современных дарайских авторов... -- хет Бен замолчал, прислушиваясь. Медные переливы колоколов накатывались друг на друга, словно волны. Ивик вскочила.
   -- Да, вам пора уже, Ивенна. Спасибо за беседу, до следующей недели!
   -- Вам спасибо, -- пробормотала она и поспешно выскочила из кабинета.
  
  
  
   По Медиане шли четвёртые сутки. За всё время Ивик ни разу не поучаствовала в том, для чего, собственно, их отправили в поход -- в ориентировании. Конечно, она посматривала на келлог, но... Скеро, командир группы, решения принимала быстрее, чем Ивик успевала разобраться в показаниях прибора, и даже задним числом не всегда удавалось сообразить, почему именно так, чем Скеро руководствуется. Наверное, все остальные справлялись лучше, а может, и нет, а может, не все. Дана ориентировалась в Медиане с завидной лёгкостью. Она неожиданно сблизилась со Скеро, шла рядом с ней, они вместе хихикали над чем-то -- Ивик это раздражало, она ревновала, чувствовала себя виноватой и в результате раздражалась ещё больше.
   Лучше бы Ивик поставили в одну группу с Ашен. Среди этих ребят она сознавала себя чужой. Рица всегда была подругой (Ивик ехидно думала "подданной") Скеро. Мальчишки -- Кор, Лоренс, Марро -- сами по себе. И только она, Ивик, идёт чуть поодаль от других. И ориентироваться толком не успевает.
   Перед группой поставили задачу пройти по определённым участкам Медианы, найти несколько Врат в Дарайю, в Руанар и одни Врата на Триму, сфотографировать их. Руанарские и триманские Врата уже остались позади, сейчас шли вблизи самых опасных участков. Группы недаром делали большими, по семь человек -- чтобы в случае чего сумели отбиться. Но если не приближаться к дарайским Вратам, тамошние патрули могут и не заметить. Пока всё было благополучно.
   Ивик надо было дежурить на рассвете. То есть, конечно, на рассвете сообразно часам, в Медиане нет ночи и дня. Она выбралась, пошатываясь, из тёплой, уютной постели, уничтожила её одним взмахом руки -- чтоб соблазна не оставалось. Кор хлопнул её по плечу:
   -- Удачи... я пошёл спать.
   -- Спокойной ночи, -- улыбнулась Ивик. Кор наспех сотворил что-то вроде трентовской койки и сразу завалился. Ивик глотнула воды из фляги. Воду следовало экономить. Тут же она создала льющийся из воздуха водопадик, умылась прохладной влагой. Вымыться в Медиане иллюзорной водой несложно, а вот создать настоящее питьё, способное утолить жажду, -- уже никак.
   После умывания спать расхотелось. Ивик встала, походила туда-сюда. По границам участка вчера поставили "сторожей", задача дежурного -- следить за их показаниями. Ивик посматривала на планшет, хотя в случае чего приборы сами поднимут тревогу.
   Интересно смотреть, как народ спит. В Медиане ведь можно всё что угодно сотворить, кроме еды и питья. Но квиссаны не слишком давали волю фантазии -- неловко было друг перед другом. Марро и Рица качались в гамаках на невидимой подвеске, оба в спальниках. Лоренс спал на мягком диванчике, причём не укрываясь, его окутывала серебристая дымка фантастической термоизоляции. Скеро устроилась в деревянной кровати, почти утонув в высоченной, пышной пуховой перине. Вскакивать ей будет неудобно, подумала Ивик. Надо же, и спинки кровати проработаны до мелочей: узорчатый розовый тамгат с орнаментальной резьбой, даже стиль какой-то просматривается. Это Скеро -- за что ни возьмётся, всё делает великолепно. Дана скумекала себе колыбельку, парящую в воздухе, спала закутавшись в одеяло, и тонкая рука трогательно свешивалась через край. Ивик подошла ближе, всмотрелась в лицо спящей. Подруга казалась малышкой тоорсеновского возраста, длинные тёмные ресницы на нежной коже щёк, чуть повлажневшая прядь на виске. Ивик захотелось вдруг погладить Дану по хрупкому запястью, по шелковистой щеке, так захотелось, что если бы не боязнь разбудить, она бы и погладила.
   Такое чувство, будто это её дочка спит в колыбельке. Или сестричка младшая. А ведь Дана скоро замуж выйдет. Сразу после выпуска. Дэйм как раз тоже окончит разведшколу. Наверное, Дане предстоит тяжёлая жизнь -- муж-гэйн, ещё и разведчик, может случиться так, что она годами не будет его видеть. И всё равно Ивик завидовала. Чуть-чуть, по-хорошему. Но почему она-то родилась такой? Даже не некрасивой -- просто нелюбимой. Никому не нужной. Может, дело в характере. Ивик вздохнула. Папа как-то не смолчал, высказался после очередного домашнего скандала: "У тебя, Ивик, точно такой же характер, как у мамы". А мама, конечно, не сахар... Не сахар? Её тем не менее любят и уважают. В отличие от Ивик.
   Надо бы помолиться, кстати, с утра, вспомнила Ивик. Но молиться не хотелось. Если честно, она вообще это делала редко -- если не загоняли на общеобязательный молебен или на службу.
   Вот откуда у неё это предубеждение против Скеро? Откуда? Ведь теперь всё наладилось. И всегда Ивик честно восхищалась Скеро, ей только некоторые черты ксаты не нравились. Почему никто так остро не реагирует на Скеро, одна она? Или не одна? Если подумать, некоторые тоже от Скеро не в восторге. Например, Дирза её не выносит. Верт её бросил. Хотя скорее она его -- но что-то большой скорби с его стороны не заметно. Из девчонок Венни её не любит... Ивик не без наслаждения вспомнила, как девчонка из сена иль Винс допытывалась -- как они вообще терпят такую старшую сена? У них все Скеро ненавидят. "А у нас обожают", -- ответила Ивик с горечью. Но ведь и правда, большинство её любят... остальные терпят. И только у Ивик к ней необъяснимая антипатия -- и ничто не помогает, даже исповедь...
   Ивик подскочила от пронзительного мерзкого писка. Надо же, в этот раз и предчувствий не было, мелькнула мысль. Она всмотрелась в планшет -- "сторож" с востока подавал сигнал. Слабенький, будто враг ещё очень далеко. Ивик поэтому не решилась сразу будить всех. Она ослабила вокруг гравитационное поле, оттолкнулась ногой и взмыла в небо.
   Дарайцы оказались близко. Почти у самого "сторожа". Но их было всего двое -- потому и сигнал слабый. Ивик снизилась и нажала на планшете кнопку тревоги.
   Продирая глаза, ребята вскакивали, хватались за шлинги.
   -- На взлёт! -- Скеро опомнилась и начала командовать через несколько секунд. Квиссаны оседлали привычных "лошадок", только Лоренс выпендрился, создал себе какого-то грифона с крыльями. Взлетали в обычном порядке, парами, Ивик -- рядом с Даной, набрав высоту, она пристроилась в спину Марро и понеслась сквозь серый мерцающий воздух. Несколько секунд, и вот уже снижение, крик Скеро:
   -- Берём шлингами!
   Не тут-то было! Ивик едва успела, на автомате, создать защитную сферу. Воздух заискрился и запылал белым огнём, вражеское оружие оказалось неожиданно опасным и сильным. Слева вскрикнула Рица -- похоже, её зацепило. А дорши мгновенно сменили тактику, с неба обрушился чернильный ливень. Все силы Ивик пока уходили на оборону. Но она собралась и, увёртываясь от новой напасти, стремительно жалящих чёрных ос, всей своей силой, всей мощью своего страха ударила вниз синей удушающей волной.
   Это было невозможно, но бой продлился около двух минут, как позже прикинула Ивик. Ей эти минуты показались двумя часами. Дорши защищались так, будто были гэйнами, взрослыми и опытными дейтрийскими воинами. Наконец Дана атаковала ядовитым зелёным туманом, он, кажется, не подействовал, но отвлёк, вражеская защита ослабла, и через несколько секунд всё было кончено. Огромный вангал валялся на земле с обезображенным лицом, в обгоревшем плаще. Второй дорш лежал в параличе, но был жив и невредим, открытые глаза смотрели на квиссанов с ненавистью и страхом. Облачко его, захваченное сверкающими петлями шлинга, болталось в воздухе. С ужасом Ивик увидела, что это мальчишка, даже младше их самих. Лет тринадцати или четырнадцати. И форма у него ни на что не похожая -- если это вообще форма.
   Он-то и защищался так необычно, сообразила Ивик. Вангал так бы не смог. Вангала мы взяли бы сразу. И она вдруг поняла, кто это такой и откуда он взялся в Медиане.
   -- Тварь продажная! -- Скеро подошла к пленному и пнула его по рёбрам. Мальчишка не вскрикнул и не шевельнулся -- паралич. Кор поднял шлинг и стал медленно, тщательно сжигать его облачное тело.
   Это враг, сказала себе Ивик, избегая смотреть на полудетское лицо дарайца, в глаза, полные боли. Он ещё хуже вангалов. Он создавал маки. Взрослые дарайцы теряют способность творить в Медиане начисто, но она присутствует у детей и подростков. Подростки придумывают оружие, вангалы копируют. Этот парнишка мог бы стать квиссаном, родись он в Дейтросе. В Дарайе он отлично зарабатывал, годам к семнадцати обеспечил бы себя роскошью на всю жизнь, и школа не нужна, и профессия. Правда, к этому времени творческий дар пропадёт, но это не трагедия для дорша. И зачем его понесло в Медиану с единственным охранником? Неужели он рассчитывал в случае чего выстоять против обученных гэйнов?
   Да нет -- Медиана бесконечна, парень надеялся, что всё обойдётся. Что никто не встретится, а встретится -- он успеет спастись, отбиться или добежать до ближайшего выхода.
   Вот так же Ивик в детстве тайком уходила в Медиану... и ведь ни разу не наткнулась ни на кого. А если бы наткнулась, и не на своих, даже и сомневаться не приходится, какая судьба её бы ждала.
  
  
  
   Он создавал маки. Он хуже вангалов.
   Но не он убивал килниан и пригвоздил к стене хойта. Возможно, он ничего об этом не знал. Возможно, он не хотел бы этого. Он просто выдумывал невиданное оружие, играл -- а однажды решил прогуляться в Медиану в одиночестве... мы-то ведь знаем, какой это кайф -- воплощать свои фантазии, когда никто не видит, никто не мешает... Ивик чувствовала, что так всё с ним и было. Она умела понимать людей с одного взгляда, по лицу. Он не такой, как те. Слишком ребёнок. Он раньше и не воевал.
   Но он дорш, напомнила себе Ивик. Стараясь не смотреть.
   Парня привязали -- руки назад -- к широкому столбу, который создала Скеро. Его даже не били толком. Скеро смаковала ситуацию. Мальчишка всё равно был трупом -- без облачка он проживёт месяца два-три и сдохнет от какой-нибудь лейкемии, и это тоже нелёгкая смерть. Если вернётся в Дарайю -- его ждёт эвтаназия. Двигаться или говорить он временно не мог. Но способность чувствовать осталась.
   Его надо в Верс, подумала Ивик. Это же открытым текстом в Уставе запрещено, то, что она делает. Как она может так?! Раз мы взяли его живым, он должен попасть в Верс. Но перечить Скеро нельзя. Нельзя портить с ней отношения. Ивик ничего так не боялась, как этого. Мир между ней и Скеро держался на одном только воспоминании. Ведь заново может всё закрутиться...
   И, кстати говоря, невеликое это счастье -- попасть в Верс.
   Скеро, Рица и Кор быстренько ободрали с парня одежду. Остальные не приближались -- наверное, тоже противно было. Но на остальных Скеро не обращала внимания.
   -- Ну что, сука? -- она подошла вплотную, заглянула в лицо дарайца. -- Дождался?
   ...И самое страшное -- что и Скеро Ивик тоже понимала. Она знала, почему Скеро так себя ведёт и как это уживается в ней со всем остальным -- с творчеством, например, или с церковными проповедями о милосердии. C одной стороны, ей нравилось мучать жертву. Возбуждало. Ивик всё это было омерзительно, но какой-то частью души она понимала, что да, кого-то насилие может заводить. С другой стороны -- действительно, враг (а что у него глаза ребёнка -- так Скеро не умеет читать по глазам), действительно, надо уничтожать, они же солдаты, а не воспитательницы марсена. Весь опыт гэйнов, и личный и накопленный в веках, весь ужас, творимый доршами в Дейтросе, все убитые и замученные ими -- взывали лишь об одном: уничтожить. Как только видишь дорша -- так и убивай сразу. Правда, Устав запрещал трогать нонкомбатантов, но мальчишка к ним не относился. Он ещё опаснее простых солдат, он всё равно что ходячая военная лаборатория, его нельзя отпускать живым. А если уж уничтожать, то почему бы не получить удовольствие от процесса? Просто у Скеро такой темперамент. Не будем ханжами, все мы люди, каждый имеет право на маленькую слабость.
   Ксата протянула руку, в её ладони возникла чёрная рукоятка, из неё выросло лезвие -- белое пламя, от которого даже глазам становилось больно. Ивик не удержалась, бросила взгляд на лицо пленного -- и покачнулась, ей никогда не случалось видеть такого немого ужаса. Уже ни гордости, ни ненависти -- одна беззвучная мольба. Лоб под светлой короткой чёлкой покрылся крупными каплями пота.
   -- А ты думал, детка, ты в игрушки играешь? А здесь война. Нас убивали твоими игрушками.
   Скеро провела огненным лезвием по белому, вялому животу мальчишки, погружая его вглубь, оставляя вывороченную обугленную плоть. Ивик как электричеством дёрнуло, она ощутила острую боль в животе, словно это её резали.
   В следующий миг она с криком оказалась возле дарайца. Лезвие снова взлетело -- но Скеро успела его удержать, иначе оно воткнулось бы в Ивик. Яркие зелёные глаза полыхнули удивлением и гневом.
   -- Ты что?!
   -- Не надо, -- попросила Ивик, -- не надо! Пожалуйста.
   -- Что, птичку жалко? -- брови Скеро изогнулись. -- А ну в сторону!
   -- Ивик, отойди, в самом деле! -- сказала Рица. -- Что ты лезешь? Боишься руки запачкать -- катись отсюда, никто не просит.
   Ивик дрожала всем телом. Она не знала, что говорить дальше. "Жалко?" Глупость, действительно, какая.
   -- Нет, -- умоляюще сказала она, -- не надо. Мы же люди.
   -- Зато он -- не человек!
   -- Нет, и он человек... не надо, Скеро, пожалуйста!
   -- Да ты что думаешь, я тут с тобой спорить буду? Квисса, нале-во, два шага вперёд, марш!
   Ивик не подчинилась. Стояла молча и не сводила со Скеро ненавидящих глаз.
   -- Ивик, дома получишь пять хознарядов.
   -- Есть пять нарядов, -- пробормотала Ивик.
   -- В сторону, кому говорят! Ну!
   Скеро сделала незаметное движение, Ивик, конечно, не успела среагировать и, задыхаясь, полетела на землю. Встала, ещё не отдышавшись после удара. Но дарайца больше не надо было защищать -- внимание Скеро уже было надёжно отвлечено от него. Она с ответной ненавистью смотрела на Ивик. Кор тем временем подошёл к пленному, создал длинный блестящий клинок и вогнал его парню между рёбер. Кровь плеснула тёмной струёй на белую кожу, тело обвисло на верёвках. Кор принялся уничтожать столб и все следы происшедшего.
   Скеро шагнула к Ивик и хлестнула её по щеке, Ивик заплакала -- механически, без всяких чувств, как дорогая дарайская кукла.
   -- Ты гадина! -- в лицо ей крикнула Скеро. -- Это же враг!
   Ивик выпрямилась неторопливо. Теперь бояться было уже нечего, хуже не будет. Всё, что можно испортить, -- уже испорчено.
   -- Это враг, Скеро. А Библия учит любить врагов своих. Можешь меня бить, если хочешь.
   Ссылка на Библию подействовала на Скеро убийственно. Ксата побелела.
   -- Шендак, какая ты чистенькая, какая умная! -- с отвращением выговорила она. -- Тебе не гэйной надо быть, а монашкой в монастыре. Тебя к Медиане на выстрел подпускать нельзя. Вон иди психологом в Верс работать. Ты своей правильностью так подследственных достанешь, никаких пыток не потребуется.
   Дана вдруг подскочила к Скеро.
   -- Скеро, не надо, правда, -- волнуясь, заговорила она, -- мы же всё понимаем... и ты права. Всё равно его убить надо было... Ты всегда всё берёшь на себя. Но Ивик тоже... ты пойми...
   Ивик содрогнулась от того, что показалось ей предательством. Скеро -- права? Дана правда так думает? Да ведь сама она никогда бы... да она просто лизоблюдка!
   Сама Скеро вряд ли слышала Дану. Она смотрела только на Ивик, и накал ненависти в её взгляде был невыносим. Ивик вдруг почувствовала, что взрывается изнутри.
   Она заорала на Скеро. Это была истерика.
   -- Я чистенькая? Да нет, Скеро, я такая же, как все. А вот ты сволочь! Ты сволочь и садистка! Это тебя нельзя подпускать... это из-за таких, как ты, войны бывают! Тебе бы лучше в Дарайе родиться, там бы тебе позволили всё, что тебе нравится! А Дейтрос -- христианский мир! А ты, ты всегда была сволочью! И, шендак, ты весь наш сен развалила! Хуже тебя вообще нет! Ты хочешь, чтобы перед тобой все пресмыкались, все -- и все пресмыкаются, да, они уже забыли, что они личности, люди, не хуже тебя -- все должны перед тобой унижаться и лебезить! Ты вообще хоть кого-нибудь кроме себя замечаешь вокруг?
   Ей было стыдно, так нельзя себя вести, она истеричка, и вопли делают её только смешной -- но остановиться не получалось. Лицо Скеро постепенно приобретало всегдашнее спокойно-насмешливое выражение.
   -- Ты думаешь, что если ты такая талантливая и яркая, так тебе всё позволено? И твои подпевалы тебя всегда оправдают -- как же, у неё темперамент! Так вот нет, не всё позволено! И то, как ты надо мной издевалась на втором курсе, -- думаешь, я забыла? А я что, дараец, враг -- какого шендака ты это со мной делала? И ведь ничего, когда в бой вместе попали, я вдруг не такой уж плохой оказалась, правда? Вот только извинений я от тебя не услышала. Да и не надо мне извинений, Бог с ними -- но хоть бы ты относилась по-человечески! Нет, ты только тех рядом терпишь, кто делает вид, будто ты идеал без недостатков. Равных отношений ты не признаёшь, ты их в жизни не видела! Ты не знаешь, что такое нормальная дружба. Считаешь себя лучше всех? Ради Бога. Только без меня, пожалуйста!
   -- Закончила? -- спросила Скеро презрительно. -- Теперь меня послушай, лапочка. Ты тут про Библию что-то вякала. А в Библии сказано -- так как ты не холоден, и не горяч, а тёпл, то извергну тебя из уст моих. Так вот, это про тебя. Ты тёпленькая. Такие, как ты, ни Богу, ни людям не нужны. Да, наряды остаются в силе.
   Она вскочила на "лошадку", скомандовала "За мной!" и взмыла в воздух. Рица, Кор и Лоренс -- следом. Ивик осталась стоять, рядом с ней задержались Марро и Дана.
   -- Не расстраивайся, -- неуклюже сказал вдруг Марро, -- ты права. Кому-то надо было её остановить. Но мы все, как дураки, побоялись соваться, а ты... это настоящий поступок.
   Ивик слушала, не веря своим ушам, и никак не могла унять позорные слёзы. Потом обернулась к Дане. Гнев снова вспыхнул.
   -- А ты что? Давай -- лети, догоняй... свою новую подругу!
   -- Ивик, -- беспомощно сказала Дана, -- мне что, разорваться, что ли?
   -- Ты же считаешь, что она права!
   -- Да... по-своему. И ты тоже... по-своему. И она мне не подруга, ты же знаешь... просто... ну правда её жалко иногда.
   -- Её жалко?! -- задохнулась Ивик. -- А меня тебе не жалко, да? А дорша этого, пацана, не жалко? А вот её жалко?
   -- Пойми, Ивик, она только внешне такая... на самом деле она очень в себе не уверена и всего боится.
   -- Это она-то боится?!
   -- Да... я чувствую. Она потому и... ты её сильнее. У тебя стержень есть внутри, а у неё -- ничего.
   -- Да ни шендака себе слабенькую нашла, -- пробормотала Ивик. Обида -- теперь уже на Дану -- жгла её изнутри. Конечно-конечно, это очень по-христиански. Смотреть, как твою подругу оскорбляют, бьют -- не так уж больно, но нестерпимо обидны были эти удары, -- и при этом ещё жалеть обидчика. Ивик от бессилия только махнула рукой.
   -- Полетели, девчонки, -- сказал Марро, -- отстанем.
  
  
  
   -- Конечно, ты права, -- решительно сказала Ашен, -- она омерзительно поступила! Ладно ещё в Килне... тоже неправильно, но хоть можно понять, все ожесточились. Но в этой ситуации! А ты молодец, что не промолчала. Может, в следующий раз она сама задумается!
   Ивик готова была разрыдаться от облегчения и признательности. Ну вот, хоть Ашен на её стороне. С Даной они в итоге помирились. Но недоверие засело невытащенной занозой -- как можно надеяться на человека, который... Который в самый неподходящий момент вдруг "проявляет объективность".
   -- Это всё очень сложно на самом деле, -- Ашен почему-то отвела глаза. -- Родители объясняли... Когда я пошла в квенсен. Они тогда стали рассказывать о своём опыте. Раньше не хотели. Так вот, с некоторыми бывает. Особенно с квиссанами. Потом, когда люди взрослеют, меньше уже. Садисты такие, они недолго остаются в живых, так получается. Это всё запрещено, и по Уставу, и вообще. Мы не имеем права мучить пленных. Если уж взяли -- передаём в Верс, а сами -- нет. Но... срывается кое-кто. Бывает, что и мирных доршей, гражданских тамошних -- убивают. Знаешь, на твоём месте я бы тоже её остановила.
   Ашен остановила бы, подумала Ивик. Только без крика, спокойно, и Скеро подчинилась бы Ашен -- хотя Скеро формально и начальство. А я... истеричка, дура беспомощная.
  
  
  
   Она бежала под мелким, но упорным дождём, по размякшей земле, почти утыкаясь носом в широкую грязно-пятнистую спину Нэша. Слыша смачное "чпок-чпок" спереди и сзади и тяжёлое дыхание не в такт. На ботинки налипло столько, что ступни казались неподъёмными. Весь сен -- как одна гигантская неповоротливая сороконожка, которая еле-еле ползёт, выдирая свои многочисленные лапы из грязи, размешивая дорогу, как ложкой мешают кисель. Изгибаясь вместе с дорогой.
   Ремень автомата передавливал плечо. Мысли неслись прерывисто, вперемешку. Раньше, помнила Ивик, на бегу она думала лишь о том, скоро ли конец. Теперь кроссы давались легче, и посторонние мысли возникали и обрывались. Это называется конец весны... я точно не сдам ориентирование... как дожди надоели... в Медиане хоть сухо... Скеро сегодня опять съязвила на мой счёт... сколько же можно, почему не оставить меня в покое... проклятая Скеро... проклятые дорши... куда, интересно, меня направят после выпуска... в какую-нибудь провинциальную часть... и там будет то же самое, такая же Скеро... а вдруг нас вместе... нет, нет, Скеро у нас отличница... чёртов дождь... всё ведь мокрое, всё... даже трусы, кажется, мокрые... там будет точно так же... тренировки, койка в общей спальне... замуж я не выйду никогда... да и что хорошего, если вдуматься... здесь хоть Ашен с Даной... а если кто-то из них погибнет... странно, вот и жить не хочется, но и умирать страшно... а когда хочется жить, то умереть вроде не страшно... а что лучше, поехать к маме и жить у неё?.. нет уж, пусть распределят куда-нибудь подальше... мама и в письмах-то успевает столько полезных советов надавать, что тошно становится... Господи, что я за несчастье такое... почему так плохо всё...
   Ивик хотелось плакать, и она заплакала бы, но нельзя сбивать дыхание. Сколько ещё до квенсена? Километров пять? С ума можно сойти. Над головой пронзительно закаркали вороны. Чего это они, смутно подумала Ивик. Гнездование у них сейчас... кружит вороньё... Над грудами правых и неправых кружит вороньё, сложилось вдруг. Ивик задохнулась. Строчка зацепилась за строчку. Пошло неожиданно легко. Самое трудное было -- сразу запоминать.
  
   Над грудами правых и неправых кружит вороньё.
   Какие могилы в твоих дубравах, сердце моё?
   Рельсы на запад, ползёт с востока цветная мгла.
   Что там, в отверстии водостока? Зола, зола...
  
   Сделай поправку, зеница ока, -- кругом враньё.
   Кто растравил тебя так жестоко, сердце моё?
   Под рельсы лягут -- рядами -- шпалы, молча, без слов.
   Снова рассвет окрасился алым -- солнце взошло.
  
   Ожоги плети, штрихи неволи, точки над ё.
   Перекати ледяное поле, сердце моё.
   Только кровь холодеет в жилах -- всё ближе лёд.
   Больше курганов и меньше милых. А ворон ждёт*.
   [*Михаил Сандер.]
  
   Ивик сохранила стихотворение в памяти, всё время повторяя его по пути. Ей стало хорошо и свободно. Мрачные мысли улетучились куда-то. Было уже плевать на Скеро, на свою неудачливость, на то, что другие лучше неё, на то, что и новое её стихотворение, наверное, никого не поразит -- а ей оно казалось сейчас гениальным.
   Нет, они не поймут. Никто не поймёт, о чём оно. О самой Ивик. Но в нём всё слишком зашифровано. Так получилось помимо её воли. Всё вместилось в двенадцать строчек -- и Рейн, и деревня в Килне с десятками замученных, и Скеро, и дарайский мальчишка, взятый в плен и убитый в Медиане, и снова Скеро, и то, что никто, никто не любит Ивик по-настоящему, разве что Ашен осталась, но у Ашен и без неё много кто найдётся, и что кругом одни разговоры о дружбе и любви, а на самом деле ничего этого нет, нет, а есть одна жестокость, ледяная жестокость... к чужим, к своим... и одиночество... но за всем этим брезжит чуть различимо и что-то другое, и кто-то другой... сердце моё.
   И уже не больно. Всё легло в уплотнённую ткань стиха, словно сжалось в нейтронную звезду, электроны упали в ядра -- и атомы реальности перестали существовать. Остался лишь призрачный бледный свет. Прекрасный. И никто не догадается никогда, как эта звезда родилась.
  
  
  
   Экзамены промелькнули быстро и оказались почти формальностью, оценки ставились с учётом успеваемости в течение года. Был выпускной вечер. Разрешили гражданскую одежду, девочки заранее раздобывали себе платья -- Ивик платье прислала мама, кто-то из знакомых сшил на заказ, лёгкое, светло-голубое. Мальчишки были кто в чём, большинство -- без затей, в парадке. Ивик довольно много выпила, голова у неё кружилась. Она без умолку смеялась. Танцевала с Марро, и с Клайдом, и с Дирзой, и с кем-то из другого сена. Никто не стоял у стены. Даже вид шумно веселящейся Скеро настроения не портил. Потом гуляли под звёздным небом, жгли костёр и пели песни. Читали стихи, без стихов у гэйнов ни один праздник не обходится. Хет Бен сидел рядом с Ивик и просил её прочесть то, последнее стихотворение. Но оно было совсем не в тему, Ивик смеялась и отмахивалась. Она сыграла на клори и спела "Как-то в пути, темнотою измучен, песенке, песенке был я научен". Кажется, никогда ещё она не слышала столько хороших песен подряд. Ашен обняла её за плечи.
   Все уже знали, кто куда назначен. Ивик не слишком ошиблась -- её отправили в новый, строящийся посёлок у Северной магистрали. Больше никто из сена туда не ехал. Других раскидали кого куда. Дане предстояло служить в части под Лорой, это крупный город -- и там находится центральная филармония Нового Дейтроса. Да, такие факторы при распределении учитывались тоже.
   Скеро оставалась в квенсене.
   Преподаватели говорили, что ей светит серьёзная академическая карьера. Скеро мастерски ориентировалась в Медиане и по всем предметам имела блестящие оценки. Для начала ей дадут младший сен (Ивик с ужасом думала о бедных ребятишках -- но впрочем, может быть, им понравится? К Скеро ведь все по-разному относятся, одни терпеть не могут, а другие наоборот, обожают). И она будет углублённо изучать теорию Медианы и сопутствующие дисциплины, займётся научной работой.
   И ещё необычным было распределение Ашен. Её забирали к себе родители. Она пройдёт адаптацию к условиям Тримы и станет работать там. Кем -- простой гэйной в охране, агентом или же фантом-оператором, как её мать, -- это будет видно впоследствии.
   Все остальные отправлялись служить в разные боевые части, кто в звании ксата, кто -- рядового гэйна. Заниматься тем, для чего их готовили, -- защищать Дейтрос.
  

Часть пятая

Близкие люди

  
   Спелый хлеб закачается,
   Жизнь, она не кончается,
   Жизнь, она продолжается
   Каждый раз.
   Будут плыть в небе радуги,
   Будет мир, будут праздники,
   И шагнут внуки-правнуки
   Дальше нас.
   Р. Рождественский
  
   Отпуск Ивик дали после Смены Года.
   Праздники она встретила в части. Да была и не против. Домой рвёшься летом, когда жарко и всё цветёт, а что такое зима в Шим-Варте? Серость и слякоть. Повидаться с родителями хотелось, но не так уж и сильно.
   А в Маире ей нравилось. Спальня на четырёх девушек-гэйн. По новому проекту построенное, тёплое здание тренты, горячая вода, бесперебойно работающее отопление. Девчонки рассказывали, что ей повезло, они-то начинали здесь служить -- первое время в палатках жили. Строители молодцы, быстро работают. Только четыре года назад заложили посёлок, а посмотри уже, как вырос!
   В гэйнском городке всё было устроено удобно. Несколько новеньких корпусов -- жильё, штаб, гаражи для техники. Рядом располагались части гэйн-вэлар: пехотные, танковые, артиллерийские. Вот только между корпусами пока сплошной пустырь и ничего больше. Время от времени Ивик попадала в наряд и огромной лопатой разгребала на этом пустыре снег, расчищая дорожки.
  
  
  
   Вертолёт до Кавея летел послезавтра. Ивик решила не связываться с поездом. Два часа -- и ты в Кавее, а там теперь крупный аэродром, прямые пассажирские рейсы до Шим-Варта. В крайнем случае до Вейга. Зачем трястись трое суток в вагоне?
   А уж как приятно побыть в части, когда никаких обязанностей нет. Нагрузка здесь и так куда меньше, чем была в квенсене. Учиться не надо: два раза в неделю занятия по повышению квалификации -- и всё. Тренировки, правда, довольно серьёзные. Патрули гораздо чаще. И всегда ощущаешь внутреннее напряжение, "боевую готовность". Хотя и свободного времени хватает. В личные часы Ивик запоем читала, в посёлке была отличная библиотека. Или же сочиняла своё. Она начала большой роман о межзвёздных полётах. Её постепенно захватила эта тема -- космос, звёзды, передвижение в Пространстве минуя Медиану.
   А раз отпуск, можно читать, писать и ничего больше не делать. По спальне подежурить, постирать, не без того. А так -- красота. Целых два дня сама по себе. Понятно, что если вдруг тревога, Ивик тоже пойдёт, но пока тревоги нет, её для начальства будто и не существует.
   Пройтись по заснеженной улице Маира, вдоль одинаковых длинных стен бараков, по вытоптанной меж сугробов дорожке. Как хорошо! Ивик невольно улыбалась. Она только что сменила библиотечные книги. Надо будет отложить парочку в дорогу, до Шим-Варта хватит, а там она в местной библиотеке наберёт ещё. Снег поскрипывал под толстыми подошвами зимних ботинок. Вдали раздавался собачий лай, из труб валил дым, ряды сосулек под крышами блестели и переливались в лучах зимнего солнца. И небо было зимним -- высоким, бледным и чистым. А на улице заметнее всего были дети. В квенсене Ивик отвыкла от вида мельтешащей детворы, а в Маире, как и в Шим-Варте, детей -- без счёта. Только здесь, на севере, им веселее зимой. Ивик миновала огромную залитую снежную горку, на которую карабкались разноцветные гроздья малышей, скатывались с визгом на попах, на дощечках, на самодельных салазках. Дальше на замёрзшем пруду стайка ребят постарше гоняла на коньках. Взрослых не видно -- сейчас все на работе. А ребята свободны -- каникулы, все школы распущены. Сколько ещё у них каникулы продлятся? Дня три, прикинула Ивик.
   Она задержалась перед строящимся двухэтажным зданием -- здесь будет продуктовая База, клуб, кинотеатр. Может, и библиотека сюда переедет. Постояла, наблюдая за строителями. Неделю назад второй этаж ещё и не начинали, а сегодня -- вот он, сверкает новенькими панелями. Стройка напоминала поле боя -- разносились отрывистые команды, пробегали строители с носилками, быстро двигалась стрела крана. Только здесь все останутся живы, подумала Ивик. И слава Богу.
   -- Тётенька, а покажи пистолет?
   Она обернулась. Двое пацанов лет десяти смотрели на неё блестящими глазами. Ивик усмехнулась. Рука легла на кобуру.
   -- Не положено, -- сказала она. Мальчишки разочарованно переглянулись.
   -- А у вас какое звание?
   -- Гэйна.
   Никакого звания -- рядовой, и всё. Гэйн или гэйна. Ей захотелось чем-нибудь порадовать пацанов. Сунула руку в карман -- там обнаружились несколько кусков сахара, оставшиеся от завтрака.
   Не очень-то военный подарок, но... Ивик достала сахар, протянула ребятам по куску.
   -- Спасибо, хесса, -- солидно сказал тот, что повыше.
   -- Вольно, -- фыркнула она, -- можете идти, квиссаны.
   Мальчишки порскнули прочь. Ивик посмотрела им вслед, улыбаясь. А что... года через два -- кто знает?
   Военная часть располагалась на вершине холма (постоянные пронизывающие ветры, ледяной холод зимой). Ивик поднималась по раскатанной дороге, по рубчатым следам грузовиков. Наверху оглянулась -- отсюда был виден весь посёлок. Вдали линия железной дороги, станция, две цепочки зданий -- главная улица Маира... и стройки, стройки -- краны, высокие заборы, отвалы, неутомимое копошение строителей. Посёлок-младенец, подумала Ивик. Сердце сжимается, до чего маленький. И беззащитный (вот только Килн не надо вспоминать, хорошо? Здесь так не будет. Не должно быть. Во всяком случае, вспоминать не надо). И всё построено за четыре года. А что здесь будет через двадцать лет, через пятьдесят? Может быть, город, большой, как Шари-Пал. Академии, школы, высотные дома на месте бараков. И ведь я это увижу, подумала Ивик. Если не убьют -- увижу ещё. Даже если всю жизнь прожить здесь, в Маире, никуда не уезжая, -- можно увидеть так много нового. И будущее, о котором я пишу, -- оно хоть немного приблизится.
   Может быть, и люди станут другими... как в моём романе, подумала Ивик. Нет, понятно, что не идеальными, но будут добрее, терпимее друг к другу.
  
  
  
   С непосредственным начальством Ивик повезло. Командир её шехи, шехина Валла иль Гай, была опытная добродушная гэйна лет пятидесяти. Карьеры она не сделала, зато, в отличие от большинства гэйн, нарожала детей -- их у неё было восемь. Лично к Ивик она относилась не по заслугам снисходительно, по-домашнему. Командир отделения, ксат Вир иль Керен, носил прозвище Вирик -- желтогрудая птичка такая, которая в родных краях Ивик жила зимой, а здесь -- летом. Внешне-то на вирика он был ничем не похож, скорее уж на быка, но нрав у ксата был простой и весёлый.
   В одной комнате с Ивик жили все незамужние девушки шехи. И то восемнадцатилетняя Хетта была помолвлена, свадьба весной. Арике двадцать один, два года назад у неё погиб жених, и она до сих пор ещё не оправилась. Эсси, старшей, исполнилось двадцать два. Она была в звании ксаты, командовала вторым отделением. И в спальне вела себя как старшая, впрочем, без перегибов. Эсси по дейтрийским меркам могла считаться перестарком, но не заметно было, чтобы этот факт её особо волновал.
   Большинство мужчин в шехе уже были женаты -- на своих же, на гэйнах, или на поселковых девчонках. Жили в семейной тренте по соседству.
   Военный городок не так уж отличался от посёлка внизу, разве что дорожки шире, совсем нет строительного мусора, проходы везде расчищены, снег убран в высокие сугробы по обе стороны -- словом, чувствуется военная дисциплина. Но так же возились в сугробах ребятишки, катались со снежных горок, строили крепости, пуляли снежками. За самыми маленькими приглядывали старшие братья и сёстры, изредка -- молодые мамы. Ровесницы Ивик -- лет семнадцати-восемнадцати, редко кто старше.
   Ивик до сих пор чувствовала себя сродни скорее этим ребятишкам, чем товарищам по службе. Квенсен закончился стремительно, а до него она точно так же носилась, играя в прятки или в войнушку. Интересно, повзрослеет она когда-нибудь или нет? Пора бы уже. Ивик толкнула дверь тренты, вошла в холл, дежурная лениво подняла голову, проводила её взглядом.
   Дома Хетта озабоченно тарахтела швейной машинкой. Ивик бросила книги на кровать. (Эсси будет ругаться, но до её прихода Ивик ещё успеет убрать... Эсси была помешана на порядке.) Села за круглый стол напротив Хетты.
   -- Как считаешь, оборки сделать? У меня обрезков куча, -- спросила та. Из-под её рук на пол лилась тёмно-голубая плотная ткань, она шила новые шторы. Ивик пожала плечами:
   -- Не знаю. По-моему, без разницы.
   -- Какая ты, -- упрекнула её Хетта, -- я же для нас для всех стараюсь.
   -- А я в этом ничего не понимаю, -- Ивик достала тетрадку и непрочитанные письма от Даны и хета Бена. Её и старые, выгоревшие шторы вполне устраивали. Хотя, наверное, голубые будут наряднее смотреться. Ивик ощутила лёгкую зависть к Хетте, способной потратить прорву времени и сил на такую мелочь, как шторы, и ведь действительно -- она всем сделает лучше. Бывают же люди... это она ни на что не годится, чучело безрукое.
   Ивик отложила верхнее письмо. Сначала хет Бен. Он просил её писать. И высылать ему написанное небольшими частями. Редким письмам от Бена Ивик всегда была рада. Бен тщательно и придирчиво разбирал её тексты. Но его критика не отбивала желания писать -- наоборот, хотелось заслужить его одобрение. Потому что он в неё верил.
   Ивик продолжала считать, что пишет плохо. Есть бесспорно талантливые гэйны, которые вносят вклад в культуру Дейтроса и прочее бла-бла. Вот Дана явно такой вклад внесёт. Скеро -- наверняка. Марро -- блестящий поэт, его печатают в Шари-Пале, скоро выйдет первый сборник. Но большинство гэйнов, как и она сама, ничего эпохального не создают. Сочиняют или творят для себя и узкого круга знакомых. Например, картины Кейты иль Дор широко известны, а чем занимается её муж, Эльгеро, какой у него талант, -- этого Ивик даже и не знала.
   -- Сделаю оборки, -- решила Хетта. Снова застучала машинка. Ивик пробежала глазами письмо от Даны. У той всё хорошо. Четырнадцатая неделя беременности, перевели в хозчасть. Работа физически не тяжёлая, на полдня, вести учёт белья в прачечной. Правда, Дана уже потеряла два пододеяльника и теперь не знает, как быть с недостачей, надо Дэйма дождаться, может, он что придумает... На Рождество пахала как вол -- каждый день концерты в филармонии, но и сейчас не легче, тоже сплошные репетиции, с ума можно сойти. Дэйм обещал в марте появиться в отпуск. Дана очень надеется, что он сможет присутствовать при рождении малыша!
   ...Ведь это очевидно: других охотно читают, передают их вещи из рук в руки, спорят о них, обсуждают. А романы Ивик? Нет, её удел -- писать для двух-трёх друзей, и только.
   С отсутствием таланта надо смириться. Без творчества гэйн всё равно не сможет. Но ничего выдающегося Ивик явно не создаст. Нет такого дара. Не всем же быть талантливыми.
   Но вот хет Бен почему-то был уверен в ней, и хотя не говорил прямо о её будущем, о её, смешно сказать, месте в литературе, но неотступно требовал, чтобы она доводила свои вещи до совершенства. В каждом письме подтверждал просьбу присылать новые страницы. Обсуждал с ней мысли, которые она излагала. А ведь он не со всеми так. Точно, не со всеми. И он -- критик, его вкусу можно доверять. Значит, что-то в ней есть?
   Ивик открыла письмо Бена, стала перечитывать.
  
   "...наверное, помните одного из триманских русских поэтов прошлого столетия, Бориса Пастернака. Его стихотворение:
  
   Быть знаменитым некрасиво.
   Не это подымает ввысь.
   Не надо заводить архива,
   Над рукописями трястись.
  
   Цель творчества -- самоотдача,
   А не шумиха, не успех.
   Позорно, ничего не знача,
   Быть притчей на устах у всех...
  
   Но вот о чём Вы скорее всего не знаете, Ивенна: в Старом Дейтросе было такое течение, они называли себя "Летящими Листьями". По нынешним временам их появление было бы немыслимо. А тогда мы могли себе позволить вольности. Не все люди с талантом становились гэйнами, предоставлялась возможность выбора, и до поступления в квенсен, и после его окончания. Были деятели искусства, которые не воевали. И было это объединение, "Летящие Листья". Их кредо -- полная свобода поэта, художника или музыканта, предельная независимость от общества и возможность самому решать свою судьбу. Правда, они не собирались отказываться от распределительной системы, но что касается работы, занятости -- они считали достаточным созидать во имя искусства. Возможно, отчасти они были правы, но по личному опыту я скажу Вам: единицы из числа творческих людей одарены, и одержимы, и трудолюбивы настолько, что готовы творить неустанно. Остальных отсутствие долга перед обществом лишь развращает. Лень, благополучие, покой опаснее для таланта, чем дарайские пули, и губят его намного чаще.
   "Летящие Листья" требовали создания армии по типу дарайской, отказа от участия гэйнов в боевых действиях. Как можно, восклицали они, гнать обладателей талантов на убой, они намного ценнее всех других людей. По сути, Ивенна, это теория элиты. Но гэйны -- не элита. Они лишь одна из четырёх каст. Вы в своих романах создаёте образ будущего, придумываете корабли, рассказываете о далёких звёздах. Аслен потом построят эти корабли и полетят в Космос. Медар обучали и вас, и аслен. Хойта молятся за то, чтобы наш общий труд удался. Какая из каст важнее? Чья деятельность приоритетнее? Бессмысленный вопрос. Но мы, люди творческие, знаем, что такое священный огонь, мы знаем, чего стоит создавать эти образы, -- и возникает искушение счесть элитой именно себе подобных.
   Впрочем, от этого искушения не свободны и остальные касты. И аслен порой свысока посматривают на тех, кто не умеет работать руками, недооценивая значение творящих и молящихся. И медар -- по учительской привычке взирают на остальных с кафедры. О хойта я уже и не говорю.
   "Летящие Листья" не оставили никаких значимых произведений. Они утверждали, что музыкант должен круглые сутки репетировать, -- но не сохранилось записей их исполнителей, и они не дали ни одного известного композитора. Ни одного всенародно любимого писателя и поэта не вышло из их круга, некоторые из них известны литературоведам как "типичные представители" -- но и только..."
  
   Ивик зачиталась. Над рукописями, может, и не надо трястись, однако письма иль Видана она складывала в отдельную папочку. Длинные, на много листов, они были кладезем идей и мыслей. А ведь, казалось бы, у него столько учеников, он так занят... Но ведь и я -- его ученица, подумала Ивик. Продолжаю у него учиться.
   И что только он нашёл во мне -- то есть не во мне, конечно, а в моих никому не нужных писульках? С чего он так выкладывается? Здорово, конечно.
   Она достала свою рукопись и начала править, поглядывая в листок с разбором иль Видана.
  
  
  
   В Шим-Варте было не по-зимнему ясно и чисто. Пахло весной, птицы бешено верещали в гуще вечнозелёных, чуть побитых холодами ветвей.
   И здесь работали строители, поднялись целые новые кварталы. Ивик вспомнила: Диссе писала, что её семья получила новую квартиру -- четырёхкомнатную. Теперь у них просторнее.
   Ивик сияла, как начищенная пуговица на парадке. Ей было хорошо. Все сидели за столом, мама, папа, повзрослевший двенадцатилетний брат -- на следующий год у него распределение, и он уедет куда-то далеко, -- и тётя Стай пришла с двумя младшими, и бабушка. И на столе всё такое вкусное, и главное, всего так много. Салаты в тазиках, пирожки, фаршированные сардины, курица в тесте... дефициты -- колбаски и полосы просоленной рыбы. Хотя не сдерживай Ивик свои аппетиты, от большинства блюд мигом бы ничего не осталось.
   -- Как жаль, что тебя не было на праздники! На Базу завезли икру! -- рассказывала мама. -- Мне так хотелось сохранить для тебя, можно было заморозить, но я побоялась, что пропадёт.
   -- Да ладно, зачем мне.
   Мама мало изменилась. Вот отец постарел -- словно стал ниже и держался тише, лысина ещё увеличилась, а окаймлявшие её кустики волос засеребрились. Неудивительно, он старше мамы на восемь лет. А мама -- будто годы и не меняют её, и морщин не прибавилось, и волосы ярко-каштановые, и голос всё такой же весёлый и властный. Но она смирилась с тем, что я гэйна, подумала Ивик. И что я самостоятельный человек. Как глупо сейчас выглядят все эти детские обиды... и чего я так на неё злилась всегда?
   Надо прощать своих близких. Ивик улыбнулась. Какая радость -- прощать и забывать ссоры!
   Как хорошо, что у неё есть близкие.
   Какие они все милые, родные. Свои. И она -- плоть от плоти их. Здесь её корни. Никому никогда она не будет так нужна, как этим людям.
  
  
  
   Ивик чистила картошку над тазиком. Раньше, в детстве, она никогда не помогала по дому -- так уж сложилось. Почему? Наверное, была слишком погружена в себя. Мама ещё и по этому поводу нередко шумела и ведь была, наверное, права...
   Приятно ощущать себя взрослой. Сильной. Всё умеющей. С утра Ивик вымыла пол на кухне и сходила на Базу за продуктами. После обеда договорились повидаться с Марой.
   -- Доченька, да я почищу, дай!
   Ивик попробовала было протестовать, но мама настойчиво отобрала у неё нож.
   Ивик села, сложив руки на коленях, стала глядеть в окно.
   -- А что там у Диссе? Она не приедет?
   -- Нет, отпуск её с моим не совпадает. Всё у неё хорошо, заканчивает свою академию, вышла замуж.
   -- Да ты что? Я и не знала.
   Естественно. Мама и раньше-то не общалась с семьёй Диссе, а теперь её родные переехали в другой район.
   -- Да, вышла за одного аслен. Программист. Вроде хороший парень, высокий такой! Они отлично смотрятся вместе, она мне фотки присылала со свадьбы.
   Мама дочистила картошку, стала резать её в кастрюлю с закипевшей водой.
   -- Вот, доченька, -- сказала она с неожиданным упрёком, -- а ты ведь у меня симпатичная! Если бы ты слушалась меня и хотя бы одевалась прилично...
   -- Мам, у нас в основном в форме ходят. На танцы у меня платье есть хорошее, ты же и прислала.
   -- Ты не умеешь себя вести. Не умеешь кокетничать. Ты вечно как бука. Посмотри на себя -- у тебя даже выражение лица напряжённое. Конечно, кто же тебя полюбит...
   -- Да, -- грустно согласилась Ивик, -- меня любить не за что.
   -- Вот не надо так говорить! Сама же себе это и внушаешь! Ты внушила себе какую-то чушь, как будто ты некрасивая! Да эта Диссе в двадцать раз хуже тебя!
   -- Мам, ну что ты в самом деле... мне семнадцать лет! Неужели я обязательно должна быть уже замужем?
   И Диссе очень красивая, мысленно добавила Ивик. Это надо же так не любить Диссе! До такой степени, чтобы отрицать очевидное.
   А ещё у Диссе всё сложилось в жизни лучше не надо -- она станет учёным-историком, преподавателем столичной академии. И замуж она вышла удачно. Ивик до этой минуты ни о чём таком не задумывалась, но если принять мамину точку зрения -- факт, всё так и есть.
   Фраза про семнадцать лет вроде подействовала, мама замолчала. Конечно, мало кто выскакивает замуж в таком возрасте! Восемнадцать -- ещё куда ни шло. Из всех её ровесниц замужем только Дана и Диссе -- так Диссе привыкла быть во всём первой, а у Даны исключительный случай, школьная любовь.
   Да, но по сути мама права. Ранние браки редкость -- но у всех уже в профшколе возникают романы, все гуляют с мальчиками, влюбляются, целуются... И только у Ивик -- ни малейшего опыта. Никто никогда не обращал на неё внимания. И на танцы она, если совсем уж честно, не ходит -- там её не приглашает никто, была охота у стенки стоять. Пока ещё можно отговариваться молодостью. А пройдёт два, три года...
   И парни-то ведь все отличные в шехе. И неженатые есть -- например, Айнор, Тайро. Только с Ивик они разговаривают вежливо-отстранённо... Ивик ощутила, как горечь подкатывает к нёбу. Ну что у неё за судьба такая несчастная?
  
  
  
   Мара тоже была ещё не замужем и даже не обручена. Хотя и встречалась с одним. Но там у неё всё было пока неясно.
   Ивик дождалась её с работы -- Мара выпорхнула из ворот марсена, и они пошли вдоль сетчатого забора. За забором на площадках копошились малыши до трёх лет, за ними бегали озабоченные воспитательницы.
   -- Ты похорошела, -- заметила Ивик. Мара повзрослела до неузнаваемости, нескладная подростковая фигурка стала изящной и тонкой. Волосы мелированы светлыми прядками. Модный плащ лимонного цвета, стильная сумочка.
   -- Скажешь тоже, -- Мара тряхнула головой. -- Давай рассказывай, как ты там.
   -- Да как я. Ничего. У нас там север, сугробы по пояс, мороз знаешь какой? Из дома выходишь -- сразу лицо обжигает.
   Они шли и болтали ни о чём. Перескакивали с одного на другое. Вспоминали тоорсен. Мара всё знала -- про учителей, про одногруппников. Хета Альва всё ещё начальница. В прошлом году отмечали юбилей её работы в школе, Мара тоже ходила, носила цветы. У одногруппников всё благополучно, кроме Хайта -- парень был альпинистом и разбился в позапрошлом году, но об этом Ивик уже знала. Знала и про Тена -- тот получил назначение на побережье Серебряного океана. А вот про Шагина не знала, а Шагин, оказывается, в Лоре, работает в новом центре военной электроники. Ещё растолстел, рассказывала Мара. Похож на кота, довольный такой.
   Ивик с грустью подумала, что очень уж всех раскидало. Сколько ребят из её тоорсенской группы осталось в Шим-Варте? Десять-двенадцать, не больше. Но что поделаешь, везде нужны люди. И на крайнем севере, и на Серебряном океане. Теперь её дом там.
   -- Детишки как? -- поинтересовалась она. -- Не достают?
   -- Да ничего детишки, -- сказала Мара, -- своих вот уже хочется!
   Ивик тут же вспомнила, что это давняя и главная мечта Мары. Поскорее выйти замуж и родить детишек, таких же славных и сладких, как те, за которыми она приглядывает в марсене. Мара с упоением планировала -- у неё будет шестеро. Три девочки и три мальчика. Или как Бог даст. Она уже и имена придумала. И даже начала вязать на всех свитерки, но опомнилась и подарила готовые малышам в марсене.
   -- Но знаешь, до того вещички хорошенькие, я взяла журнал "Вязание", а там модельки -- с узорчиками, с фестонами, такая прелесть...
   Ивик улыбалась. Слушать Мару было приятно. Живут же люди. Может, и мне так надо? Конечно, я гэйна. Но тоже так хочется выйти замуж... и детей... и я бы тоже им вязала.
  
  
  
   Спасибо хоть Мара ещё не замужем и не собирается завтра, мрачно думала Ивик на обратном пути. И поймала себя на том, что готовится оправдываться перед мамой.
   Глупость какая... Она же взрослая. Всё же теперь иначе. Она никому не обязана отчётом.
   Ивик замедлила шаг. Домой идти не хотелось. Она вдохнула холодный воздух, посмотрела вверх. Какие здесь яркие, крупные звёзды! В Маире они крохотные и колючие. И там гораздо холоднее. Может быть, поэтому и в доме уютнее? Ивик представила комнату в тренте. Хетта шьёт или рисует. Эсси выкладывает очередную мозаику из цветных стёклышек -- художница, профессиональный рост. Арика наигрывает на клори или растянулась на койке с книжкой. И четвёртая койка -- её собственная, можно валяться поверх пушистого покрывала, и торшер роняет уютный свет на страницы. А можно сесть за стол и набросать следующую главу. Полный простор для любых занятий. И так свободно, легко. Ивик вдруг кольнула тоска.
   Странно, а так тянуло домой, так хотелось увидеть маму, всех родных...
  
  
  
   Дома оказался мамин брат, дядя Велл.
   -- Привет! -- Ивик радостно обняла дядю, чмокнула его в холодную сухую щёку. Дядя Велл был намного старше мамы, но на пенсию ещё не ушёл, работал на машиностроительном заводе технологом.
   -- Садись, поешь, -- сказала ей мама и продолжила, обращаясь к дяде: -- Ивик умничка. Вот некоторые как уехали от родителей, так и всё... будто нас нет. Будто не мы растили. Никакой благодарности.
   -- Да, дети нынче такие, -- прогудел дядя Велл. Ивик сжалась, хотя её, казалось бы, и похвалили. Она знала, что речь идёт об Ане.
   Сама Ивик была почти незнакома с родной старшей сестрой. В детстве общались, конечно. А теперь... в родительский дом Ана никогда не приезжала. И писать ей вроде бы не о чем.
   -- Выкинула нас, как собак, из своего сердца, -- с обидой продолжала мать. Ивик без аппетита принялась ковырять вилкой картошку.
   -- Ну а ты, Ивик, как? -- спросил дядя. -- Воюешь?
   -- Да, помаленьку.
   -- Звание-то какое у тебя?
   -- Гэйна, -- сказала Ивик чуть холоднее.
   -- То есть никакого? Что-то недалеко ты пошла.
   -- Но я же только начала служить.
   -- Кому и в квенсене звание дают, -- заметил дядя. -- А ещё ты вроде пишешь -- тебя печатают?
   -- Нет, -- совсем сухо ответила Ивик.
   -- Ну тогда это несерьёзно, -- заявил дядя и с раздражением отодвинул стакан. -- Тэм, я не хочу пить.
   -- Нет, ты выпей, выпей, это же вкусный компот, я сама варила! -- настаивала мама.
   -- Это, Ивик, графоманство одно, лучше бы ты чем-нибудь серьёзным занялась.
   -- Не всем же быть великими писателями, -- буркнула Ивик. Отодвинула пустую тарелку, сказала "спасибо" и ушла в спальню. Села, уткнувшись лбом в холодное дерево платяного шкафа. Чувствуя себя глубоко несчастной.
   "Что ты обижаешься? -- услышала она мамин голос. -- Ведь мы же твои родные! Только мы скажем тебе правду, другие не скажут!"
   Да, сказали, называется, правду -- она ничего не достигла, у неё нет звания, её не печатают, никто не интересуется её мирами, кроме хета Бена и ещё пары человек. Её запихали в тьмутаракань, потому что она далеко не лучшая в выпуске. Наконец, она безнадёжная старая дева и останется такой вовеки.
   Может, и жить-то не стоит... Ведь это никак не изменить. Нельзя же сказать, что она не старалась. И хоть убейся, не может она лучше!
   Вот-вот, со злостью подумала она, жить не стоит. Самый простой выход -- сдохнуть, доршам столько счастья привалит...
  
  
  
   Ивик проснулась оттого, что луч солнца скользнул по закрытым векам. А в Маире гораздо позже светает. Перед Рождеством там почти круглые сутки стояла тьма -- место для посёлка выбрали близко к зоне полярной ночи. А здесь уже яркий свет. Солнечные зайчики метались по комнате. Ивик улыбнулась, наблюдая за их игрой.
   На что она вчера обиделась-то? А, дядя Велл... Так он просто старый и несёт всякую чушь. Ивик встала, сбросила ночнушку, натянула рубашку и форменные штаны. Мама, конечно, приготовила ей платье, ещё целый ворох разной одежды, но отчего-то захотелось надеть военное.
   В дверь постучали. Ивик крикнула, чтобы входили, быстро убрала постель. Ричи ворвался в комнату. Ах да, сегодня суббота, он дома на выходных.
   -- Привет!
   -- Здоро?во! -- обрадовалась Ивик. -- Как жизнь?
   -- Да ничего... Ивик, а можно я шлинг подержу?
   -- Можно, почему нет?
   Она подала брату шлинг. Тот повертел рукоятку так и сяк.
   -- А как...
   -- Вот так, -- засмеялась Ивик. Поворотом ручки выпустила огненные петли, точно захватив плечи мальчишки. Снова убрала.
   -- А-а... а как облачное тело извлекают?
   -- Здесь -- никак, это только в Медиане.
   -- Ивик... а это... давай в Медиану сходим?
   -- Я думаю, нам втык будет тогда большой от мамы. Лучше уж не надо.
   Ричи расстроенно потупился.
   -- И один ты не ходи туда, -- добавила она, -- это правда опасно. Понимаешь?
   -- А меня в квенсен не возьмут, -- печально констатировал Ричи. Ивик пожала плечами:
   -- А ты хочешь? Можешь в гэйн-вэлар пойти, туда по желанию. Лётчиком или танкистом -- хочешь?
   -- Не-е, это не то совсем. Гэйном -- это в Медиане!
   Ивик смотрела на брата. Вот тоже дурацкая идея у людей. Будто гэйны какие-то особенные. И будто в Медиане воевать -- одно удовольствие. В гэйн-вэлар он не хочет, и правильно -- там грязь, кровь, пот, железо... А у нас, можно подумать, нет.
   -- Вообще-то удовольствия в этом мало, -- вслух сказала она. Дверь внезапно открылась.
   -- Ивик! Доброе утро, ты уже встала? -- при виде шлинга в руках у Ричи мама нахмурилась: -- Да-да, ты ещё ребёнку в руки дай боевое оружие!
   -- Мам, это шлинг. Он не стреляет. Он не опасный.
   -- Ивик, мне надо с тобой поговорить, -- металлическим голосом произнесла мама и вышла. Ивик обречённо двинулась за ней, по пути конфисковав у Ричи шлинг. В кухне мама повернулась и зашипела, глядя на Ивик злыми глазами:
   -- Ты зачем отнимаешь у меня сына?
   -- Чего? -- оторопела Ивик.
   -- Мало того, что тебя забрали, ты хочешь, чтобы и он воевал?
   -- Да не хочу я... мам, ты что? Мальчишки все оружием интересуются . И девочки тоже многие... что тут такого? Я ему наоборот сказала, что гэйном быть -- ничего хорошего!
   Кажется, маму удалось убедить. Она поставила перед Ивик тарелку с оладьями. Ивик принялась есть, с тоской думая: вот, хотела взять на себя домашнюю работу... всё умею теперь, могла бы помочь. Так предвкушала... но маме это вовсе не нужно. Мама хочет чувствовать себя незаменимой, это понятно... ну пусть.
   Как это глупо, говорила себе Ивик, и ты ведь сама виновата. Ты ведёшь себя как обиженный подросток! Надо меньше значения придавать словам... мало ли что тебе наговорили... Это же мои родные люди, других у меня нет. Она через силу подняла голову и улыбнулась маме. Почему в последние дни так тяжело улыбаться? Господи, ведь это её дом, родной дом! В части -- все чужие, там ещё и подруг-то близких нет, здесь все свои... но там ей намного легче. А если у неё и не может быть настоящего дома... и не будет никогда?
   -- Вот ты меня тогда не послушалась, -- заговорила мама, -- а я ведь тебя предупреждала -- ничего хорошего не выйдет!
   -- Ну да, -- не удержалась Ивик, -- ты говорила, что меня убьют. А я до сих пор жива почему-то.
   -- Надолго ли? -- с надрывом спросила мама. -- А главное -- посмотри, во что превратилась твоя жизнь! Ты сидишь в какой-то дыре! На севере! Среди тупых солдафонов, которым ты не нужна -- а здесь мы бы нашли тебе интеллигентного жениха. Законопатилась там в общагу и предаёшься мелким радостям графоманства!
   Ивик молчала. Тут ведь что ни предложение -- то перл. Выучись она на врача, могли бы отправить в такую же дыру. Интеллигентный жених -- на что он ей сдался? Если уж выходить, так за гэйна, лучше гэйнов парней не найдёшь. В общежитии живут все, кто уехал по назначению, пока холостые и незамужние. Настолько полная чушь, что даже и возражать не хочется.
   -- Ты там совсем сгнила! А всё потому, что не не слушала мать -- ты же была самостоятельная, такая крутая вся, сама пошла беседовать с начальником, и потом, выпучив глаза, не разбирая дороги, -- сразу в квенсен, даже домой не заехала! И я вернулась как оплёванная!
   -- Ну извини. Но мне нравится быть гэйной, -- Ивик отодвинула тарелку.
   -- Нравится? Тебе это нравится? Не жить как все нормальные люди! -- надрыв в мамином голосе набирал силу. -- Ты и замуж не выйдешь ни-ког-да! Это я тебе обещаю! Cорокалетняя, никому не нужная -- зато будешь ходить в Медиану! И детей у тебя не будет! Все твои подруги от тебя отвернутся!
   -- Мам, -- сказала Ивик, глядя в пространство, -- извини, но ты, по-моему, несёшь бред.
   Она встала.
   -- Я? Я бред несу? -- мама заплакала. -- Это так ты разговариваешь с матерью?! Хамка!
   Ивик почувствовала, что ещё секунда -- и она заорёт, как бывало в детстве, взорвётся, а мать начнёт хлестать её по щекам и бить чем ни попадя. И потом будет стыдно и мерзко, захочется сдохнуть поскорее. Ивик поспешно выскочила в комнату. Бросилась в следующую, в спальню, и стала быстро набивать свой рюкзак. Бельё в стирке? Бог с ним, обойдёмся. Так, книжку не забыть... Распятие... Тетради.
   Допустим, она ведёт себя как обиженный ребёнок. Допустим, она сама во всём виновата. Но она больше не может. Не выдержит. Матерь Божья, а как же в детстве выдерживала? Ведь всё детство так... начинается с "Ивик, доченька", а кончается мордобоем, "скотиной" и "сволочью".
   Хорошо ещё, что была школа.
   Хорошо, что её взяли в квенсен.
   Что ей есть куда возвращаться. Пусть Маир и не рай, пусть это северная дыра, и гэйны все тупые и грубые, но там она -- среди равных, такая же, как все, а не объект нравоучений. Там ей никто не наговорит "правды в глаза". А нужна ли такая правда вообще?
   Господи, а она-то думала, что самое страшное в её жизни -- тот эпизод на втором курсе, и стычки с доршами, и Килн...
   -- Ивик! -- мать, почуяв неладное, вцепилась ей в плечо. -- Ивик, ты что? Ты куда?
   Она растерянно остановилась.
   Стало очень неловко. Ну поругались... ну бывает. Что же, сразу уходить? Мама обидится... такой некрасивый поступок. Ивик с тоской подумала о комнатке, где Хетта уже повесила голубые шторы с оборками, о книжках в тумбочке, о хрустящем морозце. Как хочется туда... До конца отпуска полно времени ещё. Можно было бы валяться с книжками, писать. Кататься на лыжах. Сходить с кем-нибудь из девчонок в кино. А здесь... только молча считать дни до возвращения.
   Сейчас она ответит сквозь зубы "никуда", сбросит рюкзак и закроется в спальне... Ивик молча смотрела в пол. А ведь она опять стала бояться смотреть людям в глаза.
   Мама цепко держала её за руку.
   -- Не пущу! Ты что? Куда пошла? Ты что выдумала?
   Надо было что-нибудь такое сказать, жёсткое и решительное. Ивик печально посмотрела на мать. Лёгким умелым движением высвободила предплечье. И скользнула в Медиану.
  
  
  
   Ивик была уверена, что не заблудится, -- всё ж таки она профессионал. Келлог показывал направление. Но путь предстоял неблизкий -- даже если двигаться по воздуху предельно быстро, чтобы ветер свистел в ушах, всё равно дорога отнимет двое-трое суток. Как ни странно, расстояние от Шим-Варта до Маира в Медиане было даже значительнее, чем на Тверди. Хотя расстояния в Медиане с нашим трёхмерным континуумом никак не коррелируют. Дарайю, Дейтрос и Триму в реальном пространстве разделяют десятки парсеков.
   Но Ивик и не торопилась. Она создавала "лошадку" и летела над самой землёй, на удобной для себя скорости. Когда держаться в воздухе надоедало, приземлялась и шла пешком.
   Она не захватила c собой ни еды, ни воды. Поэтому вышла в ближайшие Врата, добралась до города -- оказалось недалеко -- набрала на Базе воды и взяла всё необходимое: сухари, сухофрукты, растворимые супчики. Гэйнам выдают всё запрошенное, только показать удостоверение.
   Медиана давала свободу. И одиночество -- а только это и нужно было Ивик сейчас. В глубине души она чувствовала вину. Наверное, она не права. Она не знает, как жить в этом мире.
   И зачем жить? Ради кого защищать Дейтрос? Дейтрос -- это ведь и есть её мама и папа, её родня. Никто из гэйнов, сколько их Ивик знала, не думал о своей работе с официальным пафосом. Мол, доблестные защитники, благородная жертва во имя Дейтроса и Тримы... Дейтрос не был абсолютно белым, Дарайя -- абсолютно чёрной, всё в мире казалось очень сложным и малопонятным. А воевать мы всё-таки обязаны. Конечно, существовали лазейки, можно ведь и уйти из гэйнов. Варианты есть. Гэйн мог уговорить врача (или подкупить -- это нечестно, конечно, Ивик не стала бы) и получить справку о несуществующих болезнях. Можно и подать в распределительную комиссию на пересмотр -- вдруг у неё всё-таки призвание медика? Или хойта? Хойта только так и оказывались в монастырях, переходя из других каст. Можно и не уходить из гэйнов, добиться какой-нибудь синекуры, исследовать, заниматься теорией, преподавать. В конце концов, можно выйти замуж и рожать каждый год по ребёнку.
   Можно даже уйти -- если не в Дарайю, то в другие миры. Есть та же Трима... поселиться там, затеряться.
   Но другие гэйны оставались на своих местах. Воевали. Казалось, все они думали только о том, чтобы получше устроиться, выбивали места в общежитии и отдельные квартиры, доставали вещи, стояли в очереди за продуктами -- как все. Не были они никакими особыми пламенными патриотами. По графику дежурств выходили в Медиану и выполняли порученную им работу, чаще всего монотонную и скучную, иногда тяжёлую и опасную. Но под всем этим крылась железная уверенность: Дейтрос защищать надо. Дейтрос -- это мы. Это Родина. Это наше всё.
   Для Ашен, думала Ивик, Дейтрос -- Родина, спору нет. Её родители защищают Дейтрос, её деды тоже защищали. Ашен любит родителей. Она плоть от плоти своей семьи.
   Но нельзя любить Родину, если ты не любишь собственную родню. А как любить -- такое? Вот Бог любит всех. Но ведь и Он ничего не может с нами поделать. Он только терпит.
   И она, Ивик, -- не Бог.
   Допустим, мама, дядя Велл и все остальные -- самые правильные люди, может, так и надо жить. Это Ивик неправильная. Она -- другая. Она к этой семье по сути и не принадлежит. И семья её, кстати, совершенно не интересуется вопросами защиты Дейтроса. Мама готова наизнанку вывернуться, лишь бы не пустить своих детей в гэйны. А почему умирать должны другие дети? Чем её дети лучше остальных?
   Если мама неправа, если вся семья Ивик неправа -- то что такое тогда Дейтрос? Набор абстрактных идеалов, оторванных от жизни?
   А если что-то менять в себе, то что? Если выполнять мамину программу -- надо в первую очередь думать о себе. Устраиваться. Что ж, устроиться можно.
   Только не хочется.
   Очень уж тоскливо тогда жить будет. И писать она вряд ли сможет.
   Убиться -- наверное, несложно создать в Медиане оружие против себя самой... Убить себя, и на могилке напишут "она хотела быть гэйной".
   Хотела, но это, выходит, никому не нужно. Таким, как мама, реалистам, разбирающимся в жизни, -- точно не нужно. Гэйны -- все поголовно неудачники, те, кто не сумел устроиться поприличнее. Хотя Скеро сумела. Она в квенсене была лучшей -- и пожалуйста, она уже не ходит в патрули и не срывается по тревоге, она учится, изучает свойства Медианы и пишет исследовательскую работу, повышает свой уровень.
   А Ивик неудачница.
   Она неторопливо скользила над серой землёй. Здесь, по крайней мере, никого нет. Редко-редко что-то мелькнёт на горизонте. Правда, дважды пришлось пообщаться с патрулями. А так она держалась границ дейтрийских зон, избегала Врат, и её не замечали.
  
  
  
   Ивик проснулась. Сразу вскочила и движением руки уничтожила постель. Надо же, вроде и торопиться некуда, а привычка сильнее.
   Она надорвала обёртку на последней пачке сухарей. Больше ничего не осталось -- сухари да немного водопроводной воды. А ничего и не надо больше, до родных Двенадцатых Северных Врат -- всего несколько часов.
   Ивик создала себе удобное кресло. Села -- грызть сухари. Настроение -- хуже некуда. Ей хотелось так и остаться в Медиане. Хотя бы до конца отпуска.
   А может, и правда -- махнуть куда-нибудь подальше? Что она забыла в Дейтросе? Что она там хорошего видела? Тоорсен и квенсен были получше родного дома. Но и там, если вдуматься... Её снова обожгла застарелая обида, показалось, что заныла спина. За что? Неужели она настолько хуже других, что заслужила такое обращение?
   "Ты всегда ищешь повод обвинить других, но не себя", сказал внутри жесткий ехидный голос. Ивик сжалась. Знакомый голос, тоже из тех, кто "всегда говорит правду в глаза".
   Она сама виновата во всём. В том, что её травили в сене. Что в тоорсене её никто не любил. Всегда были подруги -- одна, две, не больше, и что это за подруги? Дана? Ивик с горечью вспомнила, как та выгораживала Скеро. Ашен? Да, она хорошая, но она для всех хорошая. Не для одной Ивик. И с Диссе так же. Мама любит, конечно... только не ту Ивик, которая есть, а идеальную дочь, которой Ивик обязана стать. Шендак, да должен же быть на свете хоть один человек, который любит тебя без всяких оговорок! Для которого ты -- лучшая и единственная в мире!
   Нет, голос прав. Это инфантилизм -- "никто меня не любит". Если кто в чём виноват, то это она.
   Она только не знает, как исправить свои ошибки, в чём они вообще, в чём именно заключается её вина.
   Наверное, лучшее, что можно для неё придумать, -- умереть. Что бы её ни ждало на том свете -- хуже, чем здесь, не будет.
   "Такие, как ты, ни Богу, ни людям не нужны".
   Всю жизнь бодришься, внушаешь себе, что "всё хорошо" и "всё к лучшему", изображаешь полноценного члена коллектива, неординарную личность, а на самом деле...
   Ивик встала. Сколько можно сидеть? И домой-то... в тренту то есть... уже не хочется. Глаза бы ни на кого не смотрели. А сегодня уже конец пути. Ладно, она пойдёт потихонечку. Пешком. Торопиться некуда.
   Она выпила несколько глотков воды из фляги. Бросила рюкзак на воздушную подушку, наспех созданную. Зашагала по ровной серой почве, на ходу откусывая от сухаря.
  
  
  
   Ночевала она ещё в дейтрийской зоне, а для того, чтобы по прямой дойти до Двенадцатых Северных, следовало пересечь опасный участок -- дарайскую территорию. Не то чтобы буквально их владения, в Медиане нет государственных границ -- но в этих местах могли оказаться дарайцы.
   Ивик была уверена, что с ней ничего не случится. Именно тогда, когда особенно хочется сдохнуть, -- ничего не происходит. Ходьба немного развеяла хандру. Знать бы ещё, где именно она выйдет. На Тверди расположение Врат то и дело менялось. Сегодня они в трёх километрах от Маира, а послезавтра -- в пятидесяти. Иначе всё было бы просто: посёлки строили бы подальше от Врат, а военные части -- наоборот, поближе. И было бы точно известно, откуда ждать нападения. Может быть, ей ещё от Врат придётся добираться. Зимний плащ на дне рюкзака. Надо будет достать, намотать на пояс...
   Она увидела вспышку вдалеке. Остановилась, даже попятилась. Потом решительно взлетела вверх.
   Вдали шёл бой. Масштабный. Звук не доходил, но горизонт полыхал и кипел от разрывов. Километрах в десяти отсюда. Почти у самых Врат... Ивик застыла, не зная, что делать.
   То есть как -- что делать. Там же наши, там моя шеха наверняка. Идти и присоединяться... Она медлила. И вдруг метнулась вниз, шестым чувством отследив опасность, над головой свистнуло что-то смертоносное, ярко-синее с золотом. Ивик поспешно создала сферу защиты -- она уже видела, что к ней приближаются.
   Человек двадцать. На одну гэйну -- нормально. Равные силы. Ивик опустилась на землю, развернулась лицом к врагу, приняла стойку. Бросила назад "сторожа" -- чтобы предупреждал о попытках окружения.
   И вдруг поняла, что новой идеи не появилось. Она не готова к бою.
   Ивик поспешно смоделировала проверенное оружие, первое, что пришло в голову, -- "белые искры". Прожигающие насквозь одежду, кожу, живую ткань... Дарайцы даже не дрогнули, их фронт стремительно надвигался. Общеизвестное оружие -- общеизвестная защита.
   "Да ведь ты не сможешь! Ты хуже других. Что, мало было доказательств?"
   Нет, в панике подумала Ивик, одну за другой метая ракеты. Они ещё слишком далеко, в этом и трудность. Шлинг, надёжный, безотказный шлинг, не требующий работы воображения, внутренней энергии... Но они пока вне зоны действия шлинга, и их слишком много для шлинга. Ракеты взорвались на кромке чужого защитного поля, не причинив врагу вреда. Вокруг Ивик заплясало пламя.
   "Но до сих пор у меня всё получалось!"
   "Череда совпадений. Ты со страху отбивалась кое-как. Ты ни разу не участвовала в настоящем, серьёзном бою".
   ...И ничего нового не идёт в голову! Ивик создавала знакомое -- чёрные стрелы, зазубренные молнии, камнепад, -- но получалось с каждым разом всё слабее.
   Вот что чувствуют дарайцы, когда выходят в Медиану сражаться с гэйнами. Ты бессильна. Не в твоей власти -- творить. Нет на тебе благодати Божьей. Нет вдохновения. Ничего нет.
   "А с чего ты решила, что на тебе -- и вдруг благодать?" И кто-то голосом отца Райна добавил: "Это прелесть, вы же понимаете. Надеяться на свои силы, ставить в центр не Христа, а себя". "Боже, помоги!" -- в отчаянии крикнула Ивик, но небо оставалось немым.
   Она уже не видела дарайцев. Окружающая Ивик сфера пока ещё защищала её от их оружия, но случилось худшее -- вокруг всё заволокло чёрным ядовитым дымом. И из этого дыма летели и гасли у самого лица всё новые стрелы, огни, ракеты, одно кошмарнее другого, невидимая стена перед Ивик казалась живой, она то и дело вспучивалась неслышными взрывами, расцветала и переливалась огнями, клубилась и -- подступала к Ивик, и это было страшно до потери сознания, хотя красиво, нереально красиво...
   Страх в бою -- это ничего, поняла Ивик. Это правильно. Гораздо хуже страха -- смириться с тем, что ты умрёшь. Она опустила руки. Уже не хотелось сопротивляться.
   Да она и не может.
   Мамин уверенный и сильный голос:
   "Я тебе говорю -- тебя убьют! Ты хуже всех! Куда ты лезешь?"
   Хорошо, мамочка, покорно подумала Ивик. Сейчас она любила маму. Та ведь бросала ей в лицо такие страшные и обидные слова не со зла, а наоборот, чтобы её уберечь.
   Стена взорвалась слева протуберанцем, он лизнул Ивик, опалив адским жаром. Ивик задохнулась, почувствовала, что волосы горят, поспешно создала поток воды, затушив огонь, и только после этого ноги её подкосились.
   А мама желала добра...
   Только добра...
   Она ведь так любила меня... Меня больше так никто не любил...
   Значит, это и есть любовь?
   Ивик не было больно, только бесконечно горько. Сейчас, она знала, всё кончится. Что-то упало на неё сверху, воткнулось в правый бок, пригвоздив к земле. Ивик почувствовала под собой мокрое. Правая рука разом ослабела. Дым навалился на неё, Ивик задохнулась, запрокидывая голову...
   А потом дым исчез. И кто-то подошёл сзади, и над собой Ивик увидела свет --ослепительно-белый, невозможный, сверкающий. Она закрыла глаза (а боль уже начинала разрастаться где-то над печенью), но свет бил сквозь сомкнутые веки. И кто-то взял Ивик под мышки и вздёрнул с земли. Ивик закричала от боли. Но этот -- непонятно кто -- положил руку ей на самое больное место, на рёбра справа, и сказал:
   -- Радость моя. Единственная. Любимая.
   Ивик боялась пошевельнуться. Боль исчезла -- совсем. А в следующую секунду Ивик осталась одна, и правая рука висит плетью, и страшно близко -- два десятка дарайцев, они подходили не скрываясь, они осмелели, но Ивик встала на колено, криво, клонясь набок, и, протянув левую руку, выпустила на волю родившийся образ -- чёрно-серая косая стена рассекла пространство, чёрно-серая рваная мгла, пронизанная рыжими молниями, разрезала воздух и землю, вонзилась в шеренгу вангалов, раскидывая и убивая... До Ивик доносились их крики, и она машинально восстановила свою круговую защиту, атаки доршей повторялись, а вот уже они захлебнулись...
   Зачем? Чтобы выжить. Он же хотел, чтобы я жила.
   Ивик пыталась ещё нащупать шлинг -- и не могла, одной рукой -- никак. Но теперь уже всё с ней было в порядке. Она корчилась и кривилась от боли, стискивала зубы, но удерживала перед собой и медленно поворачивала по оси страшную рваную кляксу. В бешеном напряжении поднялась на ноги. Шагнула вперёд, последний рывок -- живых доршей впереди больше не было. Остались неподвижные тела, засыпанные серым пеплом. Ивик осознала, что всё кончилось, -- и рухнула на колени, а потом -- ничком, в холодный щебень лицом.
  
  
  
   Кажется, кровь уже не текла. Наверное, крупные сосуды не задеты. Левая половина тела обожжена. Ивик исхитрилась посмотреть на свою левую руку, которой только что уверенно действовала -- рукав спёкся с кожей в чёрно-серую корку, пальцы покрыты волдырями. Господи! Но боли пока не было, первая стадия шока -- видимо, эйфория первой стадии и помогла Ивик справиться с врагом. Правый бок жгло как огнём, что же там было, что за гадость, и правая рука болела нестерпимо, особенно выше локтя -- видно, кость перебита. Сердце частило. Ивик подняла голову. Надо как-то встать... идти. Нет, встать никак. Ползти. Где келлог?
   Бой кончится, и её найдут. Или не найдут. Она слишком далеко.
   Ивик кое-как, левой рукой, с громкими стонами достала келлог -- он превратился в спёкшийся камешек. Ивик заплакала и уронила голову.
   Её, кстати, и дорши могут найти по второму разу. Как плохо... как пить хочется... Там рюкзак где-то был, но его теперь не достать. Даже если он и уцелел. Что же делать-то? Она опять приподнялась как могла. Впереди, метрах в двадцати от неё, мерцали несомненные признаки Врат.
   Так бывает -- внезапно открываются новые. Почему -- до сих пор не выяснено. Они появляются всегда перед человеком, никак иначе. Чтобы открыть новые Врата, нужен человек.
   Ивик поползла вперёд. С трудом, как раздавленный червяк. Левое бедро будто парализовано. И правая рука. Как же она стояла на ногах? Выбросить вперёд левую руку... толкнуться правой ногой. Сквозь боль. Подтянуться. Нет, ей и до Врат не доползти. Слёзы текли градом, и раз за разом Ивик преодолевала себя, выбрасывая руку, ногу, подтягивая непослушное тело, а боль ломила его изнутри, колола до темноты в глазах, до тошноты... Я не смогу, Господи, я не смогу. Но она знала, что ползти надо. Что там, во Вратах, -- спасение. Замирала, тяжело дыша, приникнув лицом к земле, плакала, думала, что больше уже не шевельнётся. И снова -- вперёд левую руку...
   Словно во сне, она провалилась на Твердь. И сразу мороз сковал дыхание, горящее лицо ткнулось в снег. Но Ивик не ощущала холода, она стала есть этот снег, катать во рту, жадно глотая. С облегчением укутывая в холод истерзанные болью, горящие руки. Опустила лицо в ледяную свежесть. Вот так бы и заснуть теперь... Ивик вздрогнула. Надо ползти. Ползти надо. Теперь уж точно надо ползти... Вспоминалось что-то смутное, из прошлой жизни -- тяжесть на плечах, Скеро, бедро прострелено... И у Ивик бедро кромсала боль. И всё остальное тело тоже. Чем же её так... она даже не увидела. Надо ползти.
   Ивик поползла вперёд. Выбросить руку. Зацепиться. Толчок. Подтянуть тело. Выбросить руку. Толчок...
   Внезапно снег под ней поехал, исчезла опора, и гэйна провалилась, с криком боли стремительно соскользнула вниз, всё дальше и дальше, в темень и неизвестность.
  
  
  
   Марк вёл машину осторожно, на каждом повороте разнообразно поминая шендак. Снег в ветровое стекло. Гололёд. И шофёры все в разгоне. С трудом смог договориться на эти плинтуса, а везти некому. А всё равно удачно вышло, что он их выбил. Марк представил комнаты на новом объекте, полностью облицованные, с добротными тамгатовыми плинтусами. Красотища, дворец, да и только. Вот ещё не занесло бы на повороте.
   Грузовичок пока неплохо слушался руля. Марк включил радио -- опять передавали про близкий бой. Дарайцы отступили, потери у нас небольшие. Слава Богу, подумал Марк. Если бы они прорвались -- тревога номер один, эвакуация, а он плинтуса везёт... а там, может, детей вывозить надо. А куда вывозить, везде опасность...
   Вот занесло всё-таки. Страхом перехватило горло. Марк чуть добавил газа, выровнял машину. Уф, вписался. Слева теперь возвышался голый очень крутой склон, справа -- лес. И на этом склоне Марк заметил глубокий пропаханный след. Прищурился -- и разглядел впереди, у обочины, тёмный ворох тряпья.
   Человек.
   Или труп. Неподвижное тело.
   Это гэйн. Марк стал осторожно тормозить передачей. Остановился в нескольких метрах от лежащего. Вылез.
   Из Медианы он вышел, что ли? Бой кончился только что, где-то рядом. Выполз, раненый, наверное. Или здесь подстрелили... а если эти, кто подстрелили, -- тоже здесь? Марк даже споткнулся. Унял заколотившееся сердце. Он не взял с собой оружия, хотя про боевые действия в эфире было ещё с утра. Больше всего ему хотелось сейчас в кабину -- и гнать отсюда. Шендак, он аслен, мирный человек, он ненавидит эту войну долбаную, за что это ему? Но не бросать же раненого... если он жив ещё, конечно. Марк прислушался -- вокруг стояла тягучая, мертвящая тишина. Подошёл ближе.
   Сначала увидел полоски белков из-под неплотно закрытых век. Потом -- то, что это девушка. Даже девочка. Лицо её, запрокинутое назад, было чистым и почти таким же белым, как снег. Только губа разбита, и струйка крови сползла на подбородок. В первый миг Марка поразила неописуемая, невероятная красота этого лица -- даже безжизненное оно было прекрасным. Потом он увидел остальное, и снова пришлось преодолеть себя. Марк очень стеснялся этого -- но с детства ему становилось плохо при виде крови. Почти до потери сознания. А девушка была искалечена жутко. Куртка пропиталась тёмной кровью, и от неё страшно воняло сырым мясом, рука неестественно изогнута выше локтя, штанина тоже промокла от крови, а вторая рука... на неё Марк после первого же взгляда старался больше не смотреть, такая там была чёрно-серо-белая мешанина. Он отвернулся и несколько раз глубоко вдохнул. Только не брякнуться в обморок... Господи, ну что за идиотизм? Ведь я мужчина. Нельзя же так.
   Надо проверить, как там учили в тоорсене? Пульс. Реакция зрачков. Марк нагнулся, стараясь смотреть только на лицо девочки. Руки... нет, руки лучше не трогать. Он нащупал на шее эту, как её, сонную артерию. Господи, до чего у неё нежная кожа. Полупрозрачная, шелковистая. Холодная. Под пальцем что-то билось, торопливо и неровно, как сердце пойманного вирика. Она жива, подумал Марк. Жива! Какое счастье.
   Довезти бы как-нибудь.
   Он старался дышать ртом, запах, конечно, всё равно пробивался, и Марка мутило. Но тащить девочку по земле? Зажмурившись, он подвёл руку под бёдра, вторую -- под лопатки и поднял обвисшее тело. Его собственные рукава сразу стали волглыми. Девочка была не тяжёлая, Марк без особых усилий донёс её до машины. Устроил на сиденье боком, подложив под рёбра одеяло из кабины и собственную куртку -- под голову. Пристегнул. Сам почти упал на шофёрское место -- его колотило, руки мелко дрожали. Он приоткрыл окно, чтобы справиться с тошнотой, лучше уж холод. Повернул ключ. Тронул машину и повёл осторожно, временами поглядывая на девушку. Она не приходила в себя.
  
  
  
   Марк сначала был рад уже тому, что девочку разрешили занести в помещение и выделили ей каталку, одну из десятков каталок вдоль полутёмного коридора, у обеих стен, и на каждой кто-то лежит. А врачи все были заняты, и только медсёстры и медбратья бегали по коридору, подходя то к одной, то к другой каталке. И стоял сплошной, непрерывный стон -- вроде бы многим уже вкололи лекарство, но несколько раненых стонали не переставая. Марку казалось, что у него сейчас лопнут виски или он заорёт, как ненормальный... И запах. К которому он уже почти привык. Чудилось, что он в аду. Чудилось, что это не кончится никогда. Но нельзя же уйти и оставить девочку здесь, одну -- у них руки не дойдут до неё, и она умрёт. Он то и дело нащупывал у неё на шее пульс, сердце билось неровно, часто и слабо, Марка окатывал холодный пот при мысли, что она вот прямо сейчас перестанет дышать и начнёт холодеть. Почему-то было очень страшно за эту чужую, незнакомую молоденькую гэйну. Господи, подумал он, и есть ведь люди, которые ежедневно... Медики всегда в этом аду. И гэйны -- они знают, что в любой момент могут сюда попасть. Нет, и мы, конечно, не застрахованы, война есть война, дорши никого не щадят. Но что такая вот вчерашняя школьница и есть гэйна... Никогда раньше Марк не задумывался об этом. Он вообще старался думать о войне как можно меньше. А сейчас пришлось поневоле, и казалось страшным и несправедливым то, что эта девчонка со своей красотой и юностью -- на войне. И что она умирает.
   В конце коридора мелькнул белый комбинезон. Марк побежал туда. Вцепился в плечо молодой врачихи. Женщина яростно сверкнула на него очками:
   -- Немедленно отпустите! Не видите -- я работаю!
   Она нагнулась к раненому, к одной из каталок. Медбрат поспешно готовил жутко поблёскивающие инструменты.
   -- Там... подойдите туда, -- попросил Марк жалобно, -- пожалуйста. Там девочка умирает.
   -- Здесь все умирают, -- отрезала врачиха, -- не мешайте работать!
   Марк растерянно посмотрел на медбрата. Тот вздохнул. Крикнул вглубь коридора:
   -- Кир! Иди сюда, быстро!
   -- Чего? -- другой парнишка в синеватом костюме младшего медперсонала подбежал к нему.
   -- Помоги вон человеку.
   -- Идёмте, -- сказал Кир.
   Уже на ходу, словно оправдываясь, он пояснил:
   -- Бой был, понимаете? Привозят и привозят... столько их. Большой прорыв. Такое редко бывает.
   -- Да, да, -- бормотал Марк. Девушка оказалась ещё жива. Кир взялся за ручки каталки.
   -- Давайте, -- сказал он Марку, -- будете помогать, я один не справлюсь.
  
  
  
   Марк никогда бы не подумал, что ему придётся таким заниматься. Но не бросать же её теперь. Если он сбежит отсюда, до неё никому больше не будет дела. А Киру правда была нужна помощь. Они закатили раненую в одну из палат. Кир разрезал на ней куртку и штаны, кое-как их стащили. Левая часть груди и рука были обожжены, ткань въелась в ожог, Кир просто обрезал всё вокруг ножницами. Марка снова стало подташнивать, пот разъедал глаза, сердце бухало. Господи, и что он за неженка? Он уже ничего не соображал, только механически выполнял распоряжения медбрата.
   -- ...Здесь оперировать будут. Кожу пересаживать. Много сожжено, процентов тридцать. А справа -- чем это её?
   -- Н-не знаю.
   -- В Медиане наверняка... не огнестрел. Хрен поймёшь, когда их в Медиане зацепит... но как сильно! Как ещё выжила.
   Говоря, Кир воткнул девочке иголку в вену на правой руке, закрепил пластырем, подключил капельницу.
   -- У неё шок, -- пояснил он, -- пока врача дождётся...
   Сняли остатки одежды, Кир стал бинтовать грудную клетку, потом бедро, Марку приходилось поддерживать тело. Он как мог отводил глаза. Ему было плохо. Наконец девочку накрыли одеялом.
   -- Звать её как? -- спросил Кир.
   -- Не знаю.
   -- Вы бы лучше с ней тут посидели. Пока у нас такой бардак.
   Кир поднял с полу искромсанную куртку, стал осматривать, нашёл вшитый номер. Сказал "сейчас", ушёл и вернулся с отпечатанной наклейкой -- по номеру он нашёл в компьютере имя гэйны, это была Ивенна иль Кон, из ВЧ "Маир", расположенной в сорока километрах отсюда. Ей было семнадцать лет.
  
  
  
   Ивик открыла глаза.
   Мир опять был подёрнут полупрозрачной пеленой, пелена чуть колебалась, и от этого Ивик тошнило. Боль была относительно терпимой -- так, ныло что-то, не разобрать даже где. Но очень ощущалось тело, неподъёмное, непослушное, и из этого было понятно, что она жива.
   Ну и попала же ты в переделку, гэйна.
   Прямо над ней плавало чьё-то круглое симпатичное лицо. Большеглазое. Ивик шевельнула губами и почувствовала, как во рту пересохло.
   -- Где? -- только и вышло у неё.
   -- Вы в Ламари, в больнице, -- поспешно сказал тот, кто сидел рядом, -- хотите пить?
   -- Та-а, -- прошелестела Ивик. Ей подняли голову. К губам поднесли воду. Она стала глотать потихоньку.
   -- Ивенна, -- сказал этот, незнакомый, и потом ещё раз, робко: -- Ивик... Вам больно?
   -- Не-е... ничё.
   Он осторожно положил руку ей на голову. Погладил по волосам. От этого становилось как будто легче.
   -- Ивик, всё будет хорошо. Вы поправитесь. Всё будет хорошо, милая.
  
  
  
   Марк всегда приходил вечером. После работы. Вся палата уже привыкла к его посещениям. Ивик положили вместе с пятью другими ранеными гэйнами, из них трое -- тоже из Маирской части. Правда, не из её шехи, но Ивик знала их. Все они были старше Ивик, все замужем, и у всех уже дети. Вначале в палате было семь человек, но Фалена на третью ночь умерла. Остальные мало-помалу шли на поправку. У всех, кроме Ивик, ранения были огнестрельные -- чаще всего гэйны гибнут и получают раны на Тверди. В Медиане -- только если уж очень неравны силы.
   По ночам Ивик почти не спала. Днём шум, хождения туда-сюда, разговоры с соседками, процедуры, перевязки -- всё это отвлекало. По вечерам появлялся Марк, его полюбила вся палата. Он притаскивал всегда что-нибудь совершенно фантастическое -- апельсины, ягоды свиринки (оказывается, местные старожилы умудрялись их замораживать на зиму), морс (и побольше, побольше), сладости. Ивик почти не могла есть, а приносил он много -- и доставалось всем.
   А вот ночью... Первое время очень болели кости -- бедро и плечо. Наркотиков врачи не разрешали никому. Ивик проводила ночи в борьбе с собой. Дико хотелось постонать или мерно, протяжно повыть, казалось, что так будет легче. Но рядом лежала Шана -- и вот она теряла контроль над собой и выла, и никто не мог забыться сном хотя бы ненадолго. К счастью, иногда и Шана засыпала. Её никто ни словом не упрекал, люди всё понимали, но... Ивик страшно было подумать, что она будет так же изводить остальных своими воплями, соседкам и без того несладко. Эта мысль заставляла терпеть.
   А никто ведь и не задумывается об этой стороне гэйнской жизни. Даже сами гэйны, пока в строю. Даже медики к боли пациентов относятся спокойно, как мясник на бойне -- к страданиям забиваемых животных. Да и понятно, если они будут ещё и сочувствовать, ни один медик долго не выдержит. Никто же, никто, шендак, не знает, и не догадывается, в чём ад... Ад -- это когда время останавливается. И мысль только одна -- скоро ли утро. В то, что боль со временем пройдёт, -- не верится, да и когда это случится. Молиться -- невозможно. Думать о чём-то -- тоже нет. Сочинять -- какое там. Дожить бы до утра... а когда через силу удаётся извернуться и глянуть на часы с белыми стрелками, видными в темноте, -- оказывается, что прошло всего три минуты. Ещё одна. Ещё одна. Этих минут -- целая бесконечность.
   Когда боль чуть стихала, Ивик вспоминала, как всё случилось. Ей было стыдно за тот бой. Силы были равны. Опытная гэйна справилась бы и с бо?льшим числом врагов. Но она, Ивик, -- не гэйна, а полная никчёмность. В самый неподходящий момент дрогнула. Ведь чуть не сдохла, на самой грани была! Слабое утешение -- никто бы и не узнал, как она опозорилась, записали бы пропавшей без вести. Хорошо ещё, что от смертного страха она, видно, в последний момент взяла себя в руки...
   Ещё смутно помнилось необъяснимое -- яркий свет, кто-то рядом, прикосновение рук, рывок вверх. Было ли это на самом деле? Ощущение того, какой должна быть настоящая любовь. Какая она, наверное, в Царстве Божьем. Реальное, физическое ощущение, Ивик его запомнила. Но всё остальное? Никаких доказательств и объяснений не найдёшь. Ивик решила, что у неё была галлюцинация. От страха. Ведь он, тот, не уничтожил доршей. Вообще ничего не сделал, только развеял дым, улучшил видимость (это могла сделать она сама, бессознательно) и поставил её на ноги (на адреналине тоже сама могла вскочить).
   А если не галлюцинация -- всё равно никто не поверит, да и самой не верится. И не надо об этом думать.
  
  
  
   -- Маме твоей, наверное, позвонить надо? -- как-то спохватился Марк.
   -- Нет, -- быстро сказала она, -- не надо.
   Мама обязательно будет беспокоиться, добралась ли она до места, запросы будет писать. Но начнёт не сразу, скорее всего, ещё не начала. Ивик ей позвонит, как только встанет на ноги, скажет, раньше не было времени. Будет бессердечной дочерью, которая не бережёт мамины нервы. Ничего, пусть.
   Но одна мысль о том, что мама притащится сюда, начнёт за ней ухаживать.... Даже если она удержится от чтения моралей, при таком-то состоянии дочери и в присутствии других, -- Ивик до отвращения не хотелось никакой маминой заботы.
   А вот Марк умел помогать и ухаживать незаметно и тактично, и казалось, что это ему доставляет удовольствие. Они быстро подружились. Ивик чувствовала себя с ним свободно и легко. Марк, видимо, привязался к ней, часто и охотно рассказывал, как он её нашёл, вытащил, довёз. Явно в однообразной жизни строителя, бригадира отделочников, это было из ряда вон выходящее приключение.
   Марк сразу же, придя, поправлял ей постель, взбивал подушку, устраивал поудобнее. Если надо, подавал судно, Ивик и не думала этого стесняться, она же лежачая. И сам он был мягкий, круглолицый, домашний. И вокруг него становилось не по-казённому уютно. Он озабоченно прибирался у неё на тумбочке, постелил вязаную какую-то салфетку, регулярно ставил в стаканчик вялые гвоздики из теплицы, а потом снеженки. На Ашен этим похож, думала Ивик, она такая же хозяйственная и умеет обживаться.
   У Марка были серые глаза, слишком большие для мужчины, оленьи, и слишком длинные, загнутые ресницы. Зато крупные -- настоящие мужские -- ладони, неожиданно чуткие, приспособленные к тонкой работе и при этом сильные пальцы. Ему оказалось двадцать пять лет, а выглядел он старше, но был ещё не женат. Не сложилось пока у человека, бывает.
   Ивик и Марк говорили о самых простых вещах. Не то что гэйны между собой, с ними всегда строишь сложные отношения, сворачиваешь на высокое. Марку Ивик описывала, какие у неё на родине растут фрукты -- сам он детство провёл в умеренной полосе, ближе к северу. Перечисляли по очереди, какие у кого дополнительные предметы преподавались в тоорсене. Сравнивали, как назывались разные дворовые игры и какие в них были правила. Обсуждали фасоны штанов, которые выдают на Базах, и способы их перешить. В разговор включались соседки. Ивик уже замолкала, но улыбалась, слушать эти неторопливые беседы было приятно. Марк рассказал, что в Хари, его родном городке, по субботам устраивали маленький рынок на площади, туда народ приносил старые вещи, ходили и меняли одно на другое, шило на мыло. Грейн заметила, что ещё немножко -- и так можно докатиться до введения денег. Подкованная в истории Ивик вставила, что до появления в Дейтросе христианства деньги существовали. Мало того, на Триме они существуют и сейчас, и Церковь не против. Грейн отрезала, что деньги -- зло, они несовместимы с учением Христа, и не хватало ещё, чтобы наша Церковь копировала триманские ошибки. Ивик спорить не стала. А про себя подумала, что деньги-то, конечно, зло, да только есть много чего несовместимого с учением Христа, но в Дейтросе принятого сплошь и рядом. Марк рассказал, как в детстве они с мальчишками собирали шарики, а потом эти шарики выменивали друг у друга, и можно было "выкупить" редкий шарик за сладости, присланные из дома. Он хорошо помнил, какие лично у него были шарики, и с удовольствием, обстоятельно их перечислял, и было приятно слушать: красный полупрозрачный, золотистый, нежно-зелёный, как майская листва, прозрачно-синий, матовый белый, целая россыпь перламутровых, шершавые на ощупь металлические золотые и редкие упругие -- каучуковые...
   -- Ты их так описываешь, что хочется потрогать, -- сказала Ивик. Она в детстве собирала фантики от конфет, но ни одного фантика уже не помнила.
  
  
  
   Ивик никогда не понимала, как аслен сознательно выбирают рабочие специальности. Стать инженером-строителем или архитектором -- ещё куда ни шло. Или конструктором. Но стремиться к тому, чтобы всю жизнь заниматься -- как Марк -- отделкой помещений?
   То есть понятно, что мало одного желания, оно играет вспомогательную роль. Существует распределительная комиссия. Ивик перед распределением была убеждена, что хочет стать врачом. Ей, правда, повезло. Оказалось, что она вытесняла желание стать гэйной. До сих пор она наивно думала, что комиссия выявляет способности подростков и самых одарённых направляет учиться на инженера, учителя или гэйна. Остальные, середнячки, отстающие, те, кто лишён явных талантов, -- их распределяют так, как необходимо дейтрийской экономике.
   Ивик втайне жалела таких людей -- в чём смысл их жизни, в чём интерес, чем они вынуждены заниматься ежедневно? Рабочие профессии -- такая скука...
   Марк рассказал, что направление комиссии не было для него неожиданным. Он чего-то подобного и хотел. Любил работать руками, чинить вещи, мастерить. Строительная школа? Замечательно. Точно, конечно, он не представлял, кем будет -- так ведь непосвящённые и не разбираются в строительном деле, в том, какие специальности там существуют.
   -- Марк, а тебе не скучно на работе?
   -- Работа как работа, -- он пожимал плечами, -- а тебе разве не бывает скучно?
   Ивик вспомнила нескончаемо тянущиеся часы в патруле -- и хорошо ещё, если напарник нормальный. Изнурительные тренировки. Многочасовые ожидания неизвестно чего после сигнала "тревога-3". Скучно? Ох, если бы. Если разобраться, бо?льшую часть своей работы она просто ненавидела.
   Ненавидела -- но не променяла бы ни на что.
   Раньше она всё воспринимала правильно, но интуитивно, теперь -- осознанно. Даже мечта "просто жить и писать" перестала казаться привлекательной, потому что Ивик не знала -- сможет ли она писать в идеальной обстановке. Вдали от страшных гэйнских будней. И не хотела пробовать.
   -- Скучно, пожалуй, бывает, -- вслух признала она, -- но... у нас другое. Во всём, что мы делаем, даже в неприятных моментах, есть большой смысл.
   -- А у нас разве нет смысла? Мы ведь строим для всех. Жильё. Базы. Производственные помещения. Люди живут. Вот мы сейчас оштукатурим объект, стены покроем олифой, настелем линолеум. Плинтуса положим. Люди въедут -- спасибо нам скажут.
   -- Да, ты прав, -- растерянно согласилась Ивик. Ей стало даже неловко. Она живёт в комнате тренты и думать не думает, кто белил потолок, вставлял стёкла, проводил электричество. Простые вещи -- как воздух, вода и хлеб: их начинаешь замечать лишь тогда, когда их не хватает. Неизвестные аслен шьют для неё форму. Выращивают скот, собирают урожай, готовят в столовой. Делают келлоги, без которых в Медиане никак, а на другом заводе штампуют "Клоссы", без которых не выжить на Тверди. Мастера оружия -- уникальные, редчайшие специалисты -- вручную делают шлинги, которые гэйны походя, не глядя пристёгивают к поясу. С ума сойти -- сколько людей работает только для того, чтобы она, Ивик, могла выйти в Медиану и что-то там сотворить... Оправдывает ли она их труд? Убив двадцать доршей -- оправдывает?
  
  
  
   Несколько раз к Ивик приезжали из её шехи. И девочки, и ребята. Привозили вкусненькое, разговаривали, играли на клори. Ко всем в палате так приходили друзья.
   Однажды приехала Дана. У неё теперь появилась такая возможность, с хозяйственных работ несложно отпроситься. Дана просидела с Ивик два дня, переночевала в посёлке. Живот у Даны ещё не был виден, но она похудела и побледнела, под глазами залегли синяки. Ивик спросила разрешения у соседок и предложила Дане сыграть на скрипке. Та заиграла -- и через некоторое время палата наполнилась гостями, все, кто мог ходить или ковылять, явились из соседних палат.
  
  
  
   Боль почти прошла. Заживающая на месте ожога кожа со страшной силой зудела и шелушилась. Вот такой теперь и буду, думала Ивик. Справа останется шрам, а слева -- вообще кошмар, летом неудобно в купальнике показаться... Но, как ни странно, она не огорчалась чрезмерно. Она ведь никогда и не была красавицей. Со шрамами или без -- она никому не нужна. Даже есть положительный момент, перед мамой будет лишнее оправдание -- кто же такое страшилище исполосованное замуж возьмёт...
   А всё же хорошо, что лицо не задето.
   Бедренная кость была только надломлена. Однажды, ощупав её, пожилая добрая Виэри, лечащий врач, сказала, что сегодня Ивик сделают рентген, но она уверена, что всё в порядке, и разрешает вставать.
   -- А плечо? -- Ивик скосила глаза на гипс.
   -- А с плечом, детка, подождём. Там тебе косточку раздробило. На операции осколочки собирали. Покажи-ка мне левую руку. Пошевели пальцами.
   Ивик пошевелила -- пальцы двигались с трудом.
   -- Ничего, восстановится. Кисть у тебя не сильно задета, вторая степень, обойдётся без контрактур. Только делай упражнения, не забывай.
   Виэри посидела рядом, помолчала. Она любила так просто посидеть, никогда не торопилась. Виэри все раненые очень любили.
   -- Долго мне ещё лежать? -- спросила Ивик.
   -- А вот ходить научишься, да и выпишем тебя домой. Дома-то лучше, правда?
   Ивик при слове "домой" поёжилась, но тут же сообразила, что никто не заставляет её ехать к маме. Ещё чего не хватало. В тренте можно долечиваться. Как уже хочется туда! Здесь надоело -- словами не выразить, как. Койка, блёкло-жёлтая стена, окно с двойной рамой, с белой занавеской, стойкий запах дезинфекции, перебивающий другой запах, сладковато-затхлый, от чужих тел и ран, -- больница ещё долго будет сниться Ивик, и она будет просыпаться в холодном поту. Если ад существует, то примерно так он и выглядит.
  
  
  
   Ивик заново научилась ходить -- не на костылях, а сразу с палочкой, потому что правая рука не действовала. Сначала передвигалась с помощью Марка. Он был терпелив и мог сколько угодно водить её по коридору, а Ивик тренировалась до темноты в глазах, преодолевая боль. Только бы поскорее выбраться отсюда. Она доковыляла до гостевой комнаты и оттуда наконец позвонила маме. Бодрым уверенным голосом расписала, как простудилась, болела с осложнениями, не могла добраться до телефона. Мама встревожилась:
   -- Наверное, ты мне врёшь... Передавали, что у вас был прорыв. Наверняка тебя ранили, а ты мне теперь заливаешь. Я же чувствую, ты врать не умеешь.
   -- Прорыв был до меня, -- твёрдо ответила Ивик, -- я была ещё в отпуске, в дороге... да, у нас поубивало многих.
   Это была правда, из шехи пять человек погибло.
   -- Врать нехорошо, -- сказал Марк, когда она положила трубку. Ивик отмахнулась:
   -- Волноваться начнёт, не спать ночами, зачем?
   -- Вот ты молодец, -- сказал Марк задумчиво, -- о матери заботишься. Какие вы всё-таки, гэйны... Это ж уму непостижимо, откуда столько силы в человеке. Тем более в женщине.
   -- Да ты что, -- ответила Ивик небрежно. -- Если хочешь знать, я в школе была отстающей и всего боялась. Но нас ого-го как в квенсене дрессируют... и с Медианой шутки плохи, если будешь бояться -- убьют. Очень помогает от страха.
   -- Я не о том даже. Всякому же хочется, чтобы был кто-нибудь близкий... Мама, например. Чтоб было кому пожаловаться, поплакать. Нет? А ты о других заботишься, а сама... тебе словно никто не нужен. А ты ведь совсем ещё девочка. Как же ты справляешься?
   У Ивик вдруг защипало внутри. Она опустила голову.
   -- Конечно, нужен кто-то, -- тихо сказала она, -- очень нужен... человек, который бы понял. Пожалел.
   Она почувствовала, что сейчас заплачет, и прикусила губу до боли.
   -- Только если нет такого человека? -- выговорила она зло. -- Вот нет его? Что толку жаловаться маме, она не поддержит, только сама расстроится. Ещё и ругать будет. А остальным -- вообще плевать. Мир -- он такой, Марк. Всем на тебя плевать по большому счёту. Все говорят -- братская любовь, Христос -- а на самом деле...
   Марк напряжённо смотрел на неё. Положил ладонь ей на предплечье.
   -- Как же ты так живёшь, Ивик? Тяжело ведь...
   Она вздрогнула под его рукой. Как будто он этими словами поддел и отвалил верхний пласт -- а в глубине... мамины оплеухи, холодное равнодушие учителей, травля Скеро, и тот ужасный случай на втором курсе, и как венец всего -- дорши, дорши во всех видах...
   Не думать о них. Иначе размякнешь, разрыдаешься, начнёшь себя жалеть... плавали, знаем. Ивик замкнулась.
   -- Да ладно, ничего... бывает и хуже, -- ровным голосом ответила она.
   -- Ты такая хорошая, Ивик, -- просто, без всяких ухищрений сказал Марк, -- такая красивая.
   Ивик вытаращила на него глаза.
   -- Я?!
   -- Ты очень красивая, -- серьёзно продолжал он, -- правда. Я когда тебя увидел первый раз... ты была вся покалеченная, в крови, а лицо... Я подумал -- лицо как у ангела. Как на иконе. Такое... таких и не бывает лиц. Таких светлых. И глаза необыкновенные. Добрые, внимательные. Умные.
   -- Ну ты скажешь тоже, -- улыбнулась Ивик, -- вот нашёл красавицу! А я-то гадала, чем завоевать мужское сердце, -- косметикой я толком не пользуюсь, одеваться не умею. Оказывается, надо бинтами обмотаться и хромать!
   -- А красивую женщину ничто не портит, -- не смутившись, возразил Марк. -- Ожог твой -- подумаешь. Наденешь платье, и не видно будет. Вот в этом и разница. Есть такие: накрасятся, нацепят тряпочку поярче -- и тогда вроде будет на что посмотреть. А есть такие, как ты, -- они в любом виде, хоть в военной форме, хоть в бинтах, всегда красавицы. Это настоящая красота.
   -- Умеешь ты комплименты говорить, -- Ивик помотала головой. Её настроение резко улучшилось.
   Мужчина похвалил её внешность! Да было ли вообще такое хоть раз в её жизни? Пожалуй, что и не было. А может быть, он прав, может, и другие оценят... Если она сама к себе получше относиться начнёт.
   Марк попрощался с ней в коридоре, и пока Ивик с палкой добиралась до своей койки, она уже забыла о нём. Ивик недавно закончила повесть "Хроника Голубого Шара", но на бумагу уже просилось продолжение. Она решила, что будет писать прямо сейчас. С облегчением плюхнулась на койку. Убрала булочки, принесённые Марком, в ящик. Поправила на тумбочке букет снеженок.
   -- Ну, мать, везёт тебе, -- заметила Грейн, -- как он за тобой ухаживает! Смотреть ведь приятно!
   -- Не говори, -- поддержала Теша, -- от родного мужа такого сроду не дождёшься!
   -- На то он и муж, -- философски вздохнула Грейн, -- а не жених.
   -- Я от своего и перед свадьбой такого баловства не припомню. Нет, Ивик, повезло тебе, хорошего мужика отхватила!
   -- Чего? -- растерянно сказала Ивик. Ей стало нехорошо, и она прилегла поверх одеяла.
   Что за чушь они несут? Он же просто так...
   А может быть... Ивик засомневалась. Может, и правда? Ведь он каждый день приходит. Каждый день! И столько всего приносит -- наверное, все талоны свои на неё переводит...
   Да нет, успокоила она себя. Ерунда. Не может быть. Смешно же -- она и здоровая никому не была нужна. А тут -- покалеченная. Девчонки боятся перед парнями непричёсанными показаться... некоторые в патруль и то краситься умудряются. А она на что была похожа, когда её сюда привезли? Нет, полный бред, не может мужчина влюбиться -- в такое.
   Просто -- нашёл, спас, вот теперь интересуется её судьбой. Хороший человек. Душевный. Жалеет, что одна, что некому поддержать. Прекрасный человек, побольше бы таких!
  
  
  
   Незадолго до Пасхи Ивик выписали, и она отправилась в Маир -- долечиваться. Правая рука двигалась уже свободно, но её надо было разрабатывать дальше. Чудеса -- теперь хотелось работать, тренироваться, ходить в патрули. Занятия малоприятные, казалось бы, но сидеть без дела в тренте надоедало. Ивик писала следующий роман из цикла про Голубой Шар, читала последние сборники поэзии, прозы реалистической, прозы символической -- ежегодники избранного, лучшего, "Вихрь", "Час", "Глаза камня", "Ждущие электричества" -- позёвывая, изучала умные литературоведческие книжки по списку Бена, разрабатывала пальцы на клори, занималась хозяйством, гуляла по окрестностям, наслаждаясь видами северной весны, ледоходом на реке, ручьями, россыпями снеженок... И всё равно ей хотелось уже работать -- наравне со всеми. Ивик стала добровольно делать зарядку по утрам, хотя и не могла ещё угнаться за остальными во время пробежки. Днём тренировалась потихоньку. А вечером приезжал Марк.
   Не каждый день, конечно, но раза четыре в неделю. Иногда он звонил ей из Ламари, предупреждал, что сегодня не получится. Напрасно звонил, Ивик не беспокоилась. Марк не мешал, не надоедал, но она и не ждала его. Порой она предпочла бы его не видеть. Он проводил час-другой в тренте, в компании Ивик и остальных девушек -- и уезжал домой на дрезине, которая курсировала по железке каждый час. Бывало, что они гуляли вдвоём по посёлку, ходили к реке. С Марком было легко болтать о самых разных вещах -- но не о самых важных. О литературе Ивик никогда с ним не заговаривала -- подобные темы были ему чужды. При этом романы Ивик ему нравились, он выпросил и прочитал их все. Но обычно он читал очень мало, по гэйнским меркам -- можно сказать, вообще не читал. Ивик чутьём понимала, что он не подхватит привычные для неё рассуждения -- об искусстве, о мироустройстве, о Дарайе и Триме, о вопросах религии. Иногда она запускала пробный шар, делясь с ним пришедшей в голову мыслью. Марк лишь вежливо кивал -- сказать ему было нечего. Чуткая Ивик быстро сворачивала на тему, интересную им обоим. О людях. Марк говорил о товарищах по бригаде, о своей родне. Ивик пересказывала свою жизнь (старательно обходя страшные и неприятные моменты), описывала сен, учителей. Болтали и вовсе ни о чём, о пустяках. С Марком было легко и ненапряжно. Он казался Ивик ещё одной подружкой.
   Хотя, надо сказать, ни одна подружка так бы о ней не заботилась. Марк по-прежнему привозил ей деликатесы -- где он доставал их, было непонятно. "Да взял на Базе", -- он разводил руками. Видимо, он как-то умел отслеживать, когда на Базе бывает завоз -- Ивик всегда успевала к шапочному разбору, на полках к её приходу оставались только хлеб, молоко и консервы. Марк починил безнадёжно сломанную дверь в трентовской комнате, повесил над кроватью Ивик аккуратную полочку. Марк привёз им удобную и с большим вкусом сделанную ширму. Марк... В общем-то, Ивик совершенно уже не понимала, с какой стати он так к ней привязался.
  
  
  
   На столе дежурного по этажу Ивик сразу углядела письмо от Бена. Едва не подпрыгнула от радости. Получив в руки голубой треугольный конверт, тут же на месте распечатала и стала читать, спускаясь по лестнице.
   Бен подробно разбирал очередной присланный ею отрывок. Ещё он писал, что получил ответ от "серьёзных людей", которым посылал "Хронику Голубого Шара", и повесть берут в сборник символической прозы этого года. Ивик остановилась, едва сдерживая сердце, от радости готовое выпрыгнуть из груди. Да! Вот это здорово! Она прикрыла глаза. ...Обложка с чёрной летящей графикой, желтоватая бумага, и там, внутри -- её слова, её мысли, её собственная, с кровью от сердца оторванная вещь... Так же не бывает! Я же ерунду пишу! Так никто не пишет больше! "Хроника Голубого Шара" была повесть о жизни на орбитальной станции будущего. Если одним словом -- о людях. Таких же, как окружающие, -- только герои Ивик были чуть лучше, добрее, чище. Неужели всё-таки не ерунда? Неужели -- настоящее? И неужели кто-то оценил?
   Ивик побежала вниз. У выхода на улицу Тайро иль Дей, парень из их шехи, растопырил руки, закрыв ей дверной проём:
   -- Здоро?во, Ивик, куда несёшься?
   -- По делам, -- сказала она, с разбегу почти ткнувшись носом в куртку Тайро, тот сомкнул руки, заключив её в шутливые объятия.
   -- Пусти! -- дёрнулась Ивик. Но Тайро не выпускал её. Они немного поборолись, наконец Ивик высвободилась.
   -- Ишь ты какая! Слушай, Ивик, ты сегодня на танцы не собираешься?
   -- Нет, -- удивлённо сказала она. Сегодня приезжал Марк, он звонил днём, попросил его встретить, -- хотя обычно он так не делал, сам заходил за ней в тренту. Что это он, кстати?
   -- А ты приходи, а? -- предложил Тайро. Ивик наконец-то взглянула ему в лицо. Видный парень. Высокий -- на голову её выше, лицо словно точёное, блестящие тёмные глаза. А выражение лица непонятное.
   -- Приходи, я приглашаю. Идёт?
   -- Подумаю, -- вывернулась Ивик. Дальше она пошла неторопливо, озадаченная происшествием. Что это случилось? Мир перевернулся... Её ни разу никто не приглашал на танцы. Это значило, что Тайро будет танцевать с ней, ухаживать за ней, что ей не придётся стоять у стенки -- и она не прочь была пойти...
   Но она обещала, что встретит Марка. Сразу после врача и пойдёт встречать.
   Больничка в военной части своя, очереди почти не было. Иль Шету, хирургу, который занимался Ивик, было лет пятьдесят, он ещё в Лайсе начинал работать. Он долго ощупывал её рёбра, заставлял сгибать и поднимать руки и ногу, мерил пульс и давление. Потом сказал:
   -- Одевайтесь.
   Ивик взялась за майку. Рёбра справа побаливали -- надо же было ему так надавить. Но Ивик терпела, делала вид, что никаких неприятных ощущений нет.
   -- Ну что, можно мне работать?
   Иль Шет прогудел какой-то мотивчик без слов, сел за стол, застучал по клавиатуре, занося что-то в компьютер.
   -- Ладно. Начинайте. Но постарайтесь не перенапрягаться. Первое время.
   Ивик потянула к себе штаны. Правое бедро теперь перечёркнуто длинным косым шрамом. И чем это её зацепило так неудачно? Верхняя часть тела -- всё ещё хуже. Скоро лето -- и ведь даже платье с коротким рукавом не наденешь, плечо сожжено почти до локтя. Ещё маме объяснять... придумывать придётся. И бок, и половина груди. Самое страшное -- жизнь только начинается. Ей всего семнадцать. Что будет дальше? Половина кожи уже сейчас изуродована. Ещё и на спине белёсые тонкие рубцы, они тоже останутся на всю жизнь. Лучше не думать об этом, не думать, и точка. Ей не повезло. Или повезло, это как посмотреть -- ведь можно было и на месте прорыва остаться.
  
  
  
   Из кабинета она выскочила довольная. Запахнулась в куртку на меху, надела берет. Как же работать хочется. Может, завтра уже или послезавтра -- в патруль. Почему-то дождаться не могла, так не терпелось приступить.
   Почему-почему. Хочется побывать в Медиане, вот почему. Да, в патруле то скучно, то тяжело. Но потом снова и снова хочется ощутить недоступное больше нигде всемогущество. Парить над землёй, не ощущая тела, уноситься за горизонт, разрешать себе и воплощать самые невероятные фантазии. После этого жизнь на Тверди кажется нудной прозой. Чтобы добиться самого пустячного результата, надо работать, напрягать мышцы, преодолевать сопротивление материи.
   Медиана -- как наркотик. Там лёгкость, там свобода. Вот она, истинная причина гэйнского героизма. Любовь к Родине? Защита Дейтроса и христианства? Что там ещё: призвание, чувство долга, патриотизм, месть за погибших, чувство товарищества, профессионализм, честолюбие... Какое там! Волшебная лёгкость игры в Медиане -- вот главная наша мотивация, вот что служит для нас приманкой. Нигде, ни при какой другой судьбе мы не получим таких возможностей -- только будучи гэйнами. Возвращаться в Медиану снова и снова -- за это ничего не жалко отдать.
   Ивик поёжилась и прибавила шагу. Неприятно, когда в голову приходят иногда такие вещи. Но с другой стороны, хорошо, когда есть о чём сказать: "Отдам за ЭТО всё". Не у каждого так.
   Дрезина уже удалялась, набирая ход. Маленькая тёмная фигурка спускалась по насыпи. Ивик остановилась. Марк поскользнулся, взмахнул руками, удержался. Ивик заулыбалась. Пошла навстречу. Марк добежал до неё, опять едва не поскользнулся, уцепился за её рукав.
   -- Привет, Ивик.
   -- Привет. Куда пойдём -- домой или погуляем?
   -- Погуляем, -- сказал Марк и зачем-то пригладил без того прямые, ровные волосы. Они пошли в сторону реки. Ивик подумала, что сегодня Марк не привёз ничего. Он всегда приезжал с гостинцами. Цветы привозил. Или вкусненькое.
   -- Как у тебя жизнь? -- полюбопытствовала она. Марк непривычно молчал. Обычно он болтал беспрестанно, и это устраивало Ивик, сама она говорить не любила, а с Марком не надо было искать темы и заполнять паузы. Ивик всегда нравились говорливые люди.
   -- Жизнь... хорошо. У нас сегодня рубероид... -- начал Марк и вдруг снова замолчал. Ивик невольно улыбнулась:
   -- Что -- рубероид?
   -- Слушай, Ивик. Я что сказать хотел... Ты это... выходи за меня замуж?
   Они остановились. Ивик уставилась Марку в лицо.
   Нос у него картошкой, маленький и смешной. Лицо круглое, с мягким подбородком. Славное, располагающее. Уши слегка оттопыренные. Тёмно-русые волосы, стриженные в кружок. Большие наивные глаза. Он выше Ивик, но не намного, всего на полголовы.
   Я всё-таки невероятная дура, подумала Ивик. Тут же испугалась, что ляпнула это вслух... кажется, нет. Ведь искренне думала, что столько времени он ездит сюда просто так. Ну не дура ли?
   -- Извини. Так неожиданно, -- сказала она. Просто чтобы выиграть время. Собраться с мыслями. С языка готово было соскочить "нет".
   Марк взял её за руку. Они медленно пошли к реке -- уже был слышен плеск и шум волн, недавно освобождённых от снежно-льдистой корки. Ивик напряжённо думала. О том, почему, собственно, "нет".
   Есть любовь. Нет, не так -- Любовь. Та, что сильнее смерти и боли. Хранить меня будет в бою, под огнём глаз твоих ласковый свет... И есть обычный мир, в котором выходят замуж, заводят детей. Но ей, Ивик, предстоит жить как раз под огнём. А Марк -- он смешной, он добрый и заботливый, он хороший, но... разве это имеет отношение к Любви?
   Так думала Ивик, а рука Марка между тем сжимала её ладонь, и была эта рука тёплой, трепетно тёплой и нежной, и ладони Ивик было невыразимо приятно от одного её прикосновения.
   -- Марк, но я же гэйна, -- сказала она наконец.
   -- Ну и что? Что в этом особенного?
   -- Ты не боишься? Я буду уходить всё время... И мужчины из других каст редко женятся на гэйнах... сам же говорил, мы сильные. Мы не женственные.
   -- Почему, ты очень женственная, -- искренне удивился Марк. -- Мне нравится, что ты гэйна. Ты такая талантливая... поёшь, романы пишешь. Это же здорово! А бояться... ну конечно, я за тебя буду бояться. Но если я не буду с тобой, я всё равно буду за тебя бояться... всегда. Понимаешь?
   Ивик вздохнула.
   -- Я некрасивая. И у меня шрамы.
   -- Ты очень красивая. Ты самая красивая девушка, которую я встречал.
   Ивик недоверчиво посмотрела на него. Он нёс не пойми что, явную чушь, но при этом, она ощущала, не врал. Был искренним.
   -- Я ещё не хозяйственная, -- сказала она. -- Готовить даже почти не умею.
   -- Ну и что?
   -- Я вообще плохая. Со мной трудно. Я не очень-то хороший человек. Меня обычно, знаешь, никто не любит.
   -- Ивик, но я же тебя люблю, -- возразил Марк. У него это так просто получилось сказать, что у неё слёзы навернулись на глаза. Надо было признаться, что она не может ответить на его чувства взаимностью. Но Ивик смотрела в ласковые, полные любви и преданности глаза Марка и понимала, что -- невозможно, что слово "нет" его убьёт.
   Она чуть придвинула лицо, голова закружилась оттого, что он был теперь совсем близко... ещё ближе... губы коснулись щеки. Уголка её губ. Нижней губы, потом верхней. Ивик закрыла глаза... потянулась губами...
   ...пронзает, пронзает, летит... волшебная лёгкость. Тепло... не всё ли равно... Ещё и ещё... запах ступенек, нагретых солнцем... в этом мире, где выходят замуж и рожают детей... тепло. Очень тепло. Раскинув руки. А что такое -- любовь?.. девочка с длинными ресницами и вопросом в удивлённых глазах... он -- как щенок... смешной и верный щенок... ковыляет на толстых лапках... как ласково, как легко... оторваться. А почему бы мне не выйти за него замуж?
   Ивик оторвалась. Она не думала, что это -- вот так. Она с удивлением смотрела в лицо Марка. Говорить сейчас о любви, о том, что она чувствует и не чувствует, добиваться какой-то там пошлой, гнетущей окончательной честности -- было бы противоестественно. В мире остались только он и она. И неважно, кем был он. И кем -- она. Кем они были по отдельности.
   Ивик поняла, что запуталась окончательно. И спросила:
   -- Когда у нас будет помолвка?
  
  
  
   Это было непривычно -- чувствовать себя красивой. Первый раз в жизни. Платье для Ивик шила Хетта, уже давно перебравшаяся в семейную тренту. Хетта была больше чем хорошей портнихой, она была гэйной. Ко всему, за что бралась, она подходила творчески. Платье было из белого шёлка, гипюра, атласа (всю ткань достала и прислала мама Ивик). Оно сверкало, текло и менялось, словно в Медиане скроенное. Оно колыхалось складками до пола и причудливо изгибалось, вторя движениям Ивик. В волосах Ивик -- она специально отрастила за лето волосы до плеч -- искрилась стразами диадема из белых цветов.
   Ивик было неловко. Из зеркала на неё смотрела совсем чужая девушка с сияющими огромными карими глазами. Тёмные локоны, правильное, милое личико. Принцесса. Сказочная фея. У Ивик пересохло во рту. Она не знала, куда деть руки, как двигаться, как держаться. Когда она вышла в холл, наполненный людьми, на пол уронили что-то тяжёлое, звук был похож на выстрел, руки Ивик дёрнулись к поясу, за шлингом и пистолетом, а ноги напряглись для прыжка. Она прикусила губу -- так нельзя. Марк, немного смешной в своей тёмно-синей свадебной мантии, смотрел на неё восхищённо и говорил, говорил не закрывая рта. Ивик почти ничего не слышала.
   Но потом ей стало легче. Она забыла, как выглядит и во что одета. Наверное, она вела себя не совсем как положено невесте, но перестала об этом беспокоиться. Платье, конечно, мешало двигаться, было неудобным, но что поделаешь -- можно и потерпеть, уж на собственной-то свадьбе.
   Ивик представлялось, что венчаться будет тяжело. Она думала об этом всю ночь, почти не спала. Когда заключали помолвку, четыре месяца назад, всё было весело и просто. Выпили с ребятами из шехи и из бригады Марка, пели песни, веселились, танцевали.
   А теперь она чувствовала себя точно так же, как перед принесением обета гэйны. Окончательный выбор. Конец, ничего нельзя будет уже переиграть. Делая этот шаг, отрезаешь все остальные возможности. Навсегда. Больше у неё никогда в жизни не будет другого мужчины. Она решила свою судьбу.
   Её судьба -- Марк, смешной, круглолицый, с оттопыренными ушами. Никакой не гэйн и вообще не героическая личность. Нет, он очень хороший. Ивик не сомневалась в своём выборе. Она вовсе не хотела ничего отменять. Кроме всего прочего, с Марком было ужасно приятно целоваться. Хотелось делать это практически всё время. И хотелось уже продолжения, было интересно, а как оно дальше, Ивик подозревала, что ещё лучше. Ещё Марк был очень добрый, хозяйственный, часто дарил ей маленькие подарки и делал для неё что-нибудь полезное. И его любовь не ослабевала. Он постоянно рассказывал Ивик, какая она красивая, хорошая, умная, как он с нею счастлив. Ивик даже казалось, что это чересчур, что он лицемерит -- но нет, неискренность она бы почувствовала. Временами её начинала мучить совесть оттого, что она любит Марка далеко не так сильно, как он её. Несколько раз она пыталась заговорить с ним об этом. Но прямо сказать "я тебя не люблю" -- было бы, во-первых, жестокостью, а во-вторых, неправдой. Ивик любила Марка. Наверное, не так, как об этом пишут в книгах и поют в песнях. Она радовалась каждому его появлению, скучала по нему. Восхищалась им -- его умением работать руками, фантастической, невозможной добротой и способностью любить. Но было такое чувство, что в их отношениях недостаёт романтики.
   -- Знаешь, -- как-то попробовала объясниться Ивик, -- я ведь не могу дать тебе так много, как ты мне.
   -- Почему? -- искренне удивился Марк. -- Ты мне, наоборот, так много даёшь... ты такая хорошая, такая милая. Ты самая лучшая.
   Ивик с тоской подумала, что даже не может ответить ему тем же. Она не знала, самый ли он лучший. Наверное, нет. Замечательный, конечно, но...
   -- Ты мне всегда говоришь приятное, а я... Ты ласковый, а я совсем не умею этого, ты же видишь.
   Марк не понимал, в чём проблема. Тем более что Ивик не менее часто восхищалась вслух теми его качествами, которые ей действительно нравились. И всё равно ей казалось, что она использует чувства Марка, поэтому она изо всех сил старалась проявлять нежность и любовь. И видела, что любое такое проявление делает его бесконечно счастливым.
   В последнюю ночь Ивик долго размышляла над этим. Если нет готовности любить человека всю жизнь -- может быть, и не стоит выходить замуж? Может быть, это нечестно по отношению к Марку?
   Но что делать? Отказать? Или надо было отказывать раньше? Но получалось не то что нечестно -- жестоко. Жестоко до полной невозможности так поступить.
   Она даже плакала. Тихо растворялось во тьме чудесное видение из детства, мечта о ком-то прекрасном, кто встанет рядом -- и кончится одиночество, а жизнь превратится в сказку. Но бывает ли так? В реальности в знакомых ей семьях никто не жил как в сказке. Известное дело, все девочки грезят о сказочном принце. Но теперь принца уже не будет. Она сама отказалась от мечты. Ей было грустно и тяжело, совсем не так, как должно быть накануне собственной свадьбы.
   Но в церкви, наоборот, стало радостно и легко. Ивик не разобрала почти ни слова из того, что говорил священник, и только когда понадобилось -- громко и уверенно сказала "да". Потом она опустилась на колени и склонила голову. Отныне и навеки она отдала себя Марку. Он надел ей венец, и прикосновение его рук вновь было приятно. Марк помог ей подняться. Потом сам встал перед ней на колени, она увидела склонённую его тёмную макушку, и ей захотелось его в эту макушку поцеловать. И он принадлежал теперь ей, до конца -- как дитя или раб, так же, как она ему. Ивик надела венец Марку. Обряд был закончен.
   Ивик улыбалась почти беспрерывно. Было ли это счастье? Наверное. Наступил покой. Она ни в чём больше не сомневалась. Только сейчас она вдруг поняла, что все её бредни про прекрасного принца, трудновыразимые ощущения -- Марку до них нет никакого дела. Он ничего в таких материях не смыслит. Он счастлив, что она рядом. Вот и хорошо -- она и собирается остаться с ним навсегда и быть верной ему до конца. И никаких других намерений у неё нет и не будет -- уж настолько-то Ивик в себе уверена.
  
  
  
   Разговор с мамой состоялся за несколько дней до свадьбы. Мама приехала на две недели, специально взяла отпуск. Разговор был тяжёлый, неприятный. Поначалу мама как будто спокойно восприняла её намерение выйти замуж. Ивик вообще-то надеялась её обрадовать этим известием -- ведь та сильно переживала, что Ивик "никогда не устроится в жизни". Но мама и теперь оказалась недовольна.
   -- Ивик, -- сказала она. -- Если хочешь, я добьюсь твоего перевода в другую часть... тебя загнали на Север, а у тебя здоровье слабое...
   Ивик застонала про себя. Про здоровье (чёрта с два слабое!) и перевод на юг мама заговаривала уже не первый раз.
   -- Мам, почему слабое-то? Если я не болею совсем.
   -- Ну как же, а зимой? Ты даже в больнице лежала! У тебя было воспаление лёгких!
   Ивик прикусила язык. Вот так всегда -- начнёшь врать, потом запутаешься. И так уже она с трудом отвертелась от того, чтобы на примерках раздеваться при маме. Если мама увидит следы ранения, то немедленно ринется принимать меры, спасать дочь, писать во все инстанции.
   -- И вообще, -- продолжала мама, -- ты живёшь в этой дыре, света белого не видишь. Ну что тут у вас хорошего? Одна улица и База. Так нельзя, это не жизнь! Патрули и общага -- вот и весь твой кругозор.
   -- Почему нельзя, люди ведь живут, -- рассеянно сказала Ивик.
   -- Ты не такая, как все. Ты слабее. И ты ведь, Ивик, была когда-то умной девочкой, наукой интересовалась... а сейчас что?
   Ивик промолчала. Она была совершенно довольна своей жизнью, но как объяснить это маме?
   -- И насчёт этого венчания, -- продолжала та, -- может быть, ты передумаешь? Ведь ещё можно отказаться.
   -- Почему? -- поразилась Ивик.
   -- Разве ты не видишь, что он тебе не подходит? Какой-то строитель... Ивик, вам же поговорить будет не о чем!
   -- Мам, мы сейчас находим о чём поговорить.
   -- Ивик, ты совершенно не знаешь жизни! Ты не представляешь, что это значит -- брак с таким человеком. Послушай меня! Он простой работяга, ни одной книжки не прочитал. Рано или поздно он сопьётся. Будет тебя бить... Мужики ещё и не любят умных женщин, тех, кто их превосходит по уровню. Ты умная, тонкая, образованная. Ты талантливая, пишешь. Гэйна. Рано или поздно у него возникнет комплекс неполноценности. Все мужики хотят быть главой семьи, хотят быть выше женщины, а он никуда не денется от понимания, что до тебя ему не дорасти. Поэтому он начнёт тебя ненавидеть...
   Предположение, что обычный мужчина, например Марк, в состоянии её побить, сперва вызвало у Ивик улыбку. Но потом улыбка сползла с губ. Захотелось завизжать. Впасть в истерику.
   -- Ладно, мам, -- сказала она, -- я понимаю, ты любишь меня и не хочешь, чтобы у меня был кто-то ещё... чтобы у меня была отдельная жизнь, семья. Тебе это обидно...
   Мама всплеснула руками.
   -- Да как ты можешь такое говорить! Конечно, я хочу, чтобы у тебя была семья! Я желаю тебе только добра! Но я хочу, чтобы семья у тебя была нормальная. Нормальная, а не с этим...
  
  
  
   Итак, маме не понравился Марк. Она ясно дала это понять. Тем не менее на свадьбе она не показывала виду, мило разговаривала со всеми, улыбалась матери Марка. Словом, с мамой проблем не было. Ивик сделала над собой усилие и перестала о ней думать.
   Свадьба была большая, настоящая, такая же, как у Даны и у других знакомых Ивик. Такие события в Дейтросе праздновали с большим размахом и знанием дела. Почти вся трента гуляла на свадьбе, все холостые парни и незамужние девушки воинской части, вся бригада Марка здесь, в Маире -- он уже месяц как переселился сюда -- и половина его прежней бригады, да ещё всевозможные друзья и знакомые. Все родственники Марка -- его одиннадцать сестёр и братьев, Ивик до сих пор не запомнила их всех по именам и в лицо, его родители, близкие родственники... И вся шеха Ивик. И родня с её стороны: мама с папой, Ричи, тёти и дяди с семьями... все, кроме Аны -- Ана только прислала письмо и подарок. Ивик даже не знала, сколько гостей -- сотня, две?
   Приехала Ашен с Тримы, приехала Дана с маленькой дочкой в сумке-перевязке на животе.
   После церковной церемонии Ивик и Марк выпили по бокалу вина, обнявшись, и все гости последовали их примеру, а заодно слегка перекусили со столов, стоящих полукругом. Столы ломились, но это была только закуска, настоящий пир ещё предстоял. Новобрачные первыми прошли по кругу в парном танце. Для Ивик это было мучением -- ни она, ни Марк танцевать толком не умели. К тому же на них смотрело столько народу, а оба не были людьми компанейскими. Но кое-как они сделали круг, и после этого пошли танцевать уже все. Танцы чередовались с элементами "языческой свадьбы", в Дейтросе до сих пор сохранились обряды дохристианских времён, конечно, теперь без всякой мистической нагрузки, просто игры. Ивик всегда очень нравился момент, когда жених с завязанными глазами выбирал невесту из множества девушек, ощупывая протянутые ему руки. Обычно жениху это удавалось лишь с пятого-шестого захода. Ивик поставили в ряд из двух десятков хохочущих девчонок. Марк дошёл до неё, взял её кисть, погладил нежно. Ивик слегка сжала его руку, желая подсказать, -- хотя это было бесполезно, многие девчонки хитрили так же, стараясь запутать жениха. И вдруг Марк дёрнул её за руку и притянул к себе, чем вызвал общий вопль восторга. Он отыскал её, даже не дойдя до конца ряда, да ещё так уверенно принял в объятия, словно у него и тени сомнения не было.
   -- Как ты умудрился? -- прошептала Ивик, обнимая его.
   -- А по запаху, -- объяснил Марк, -- от тебя так чудесно пахнет!
   Ивик лишь головой покачала. Её изумляло тонкое обоняние Марка, эта его способность почти по-собачьи чуять запахи.
   После танцев и игр начался пир, потом затеяли ещё новые развлечения, Ивик уже почти ничего не соображала, усталость начала одолевать её.
   Зал полон народу, а лица тают и расплываются. Вроде почти и не выпила ничего, подумала Ивик, а ведь совсем пьяная. Клори в руках Арики и Тайро. Новая песня Арики.
  
   А утром кончилось лето. Глазам светло.
   Осеннее небо -- ветер и синь в окно.
   Осенние фразы -- лёгкие, как вино,
   Осенние мысли -- терпкие, как печаль:
   О чём не мечталось летом -- к чему теперь?
  
   Ивик подсаживается к ним. И Марк кладёт ей руку на плечо. Ивик поворачивает лицо, чтобы улыбнуться ему. Ломкий, звонкий голос Арики:
  
   А сердце моё легко, как летящий лист,
   А руки мои -- как сердце твоё -- пусты,
   А небо моё атлантам не давит плеч,
   А купол его -- хрустален и невесом,
   А слёзы мои -- в сухую листву росой,
   А радость твоя -- как иней на стеблях трав...
  
   Ивик всегда так нравились её песни. И эту она обязательно выучит. Все затихли, все слушают. Вышло немножко грустно, но Ивик и не хотелось безудержного веселья.
  
   Осенние дни мои! Акварельный сон,
   Не солнце, а бледных раковин перламутр,
   И сердце -- моллюск, и жемчуг его -- печаль.
   Прохладное море недвижно у берегов,
   Прохладное небо баюкает облака,
   Что грезят о снеге и тихо плывут во сне.
  
   Нестрашно звенят обрывки былых цепей:
   О чём не мечталось летом -- к чему теперь?*
   [* Полина Фёдорова.]
  
   Вдруг клори оказывается в руках Ивик. Марк чуть отодвигается, чтобы ей было удобно. Все ждут, все смотрят на неё. Ивик всегда была за чужими спинами, на втором плане, она очень не любит, когда смотрят на неё, -- но сейчас так надо, придётся спеть... И ничего не идёт в голову. Мелькают какие-то обрывки. Ивик встала. Прислонила клори к спинке лавки.
   -- Пойдёмте танцевать!
  
  
  
   Танцевали парами, потом все вместе, "большим каскадом". Потом снова парами -- медленный танец, трёхтактный, быстрый, снова медленный. Ивик покачивалась в объятиях Марка. Он что-то шептал ей на ухо. Потом снова танцевали в общем кругу, ходили цепочкой, выписывая замысловатые фигуры. Ивик подняли на руки, и сверху она бросала в толпу белые цветы из своей диадемы -- кто поймает, тому повезёт в следующий раз. Ашен поймала цветочек, Ивик это заметила и обрадовалась. Может быть, Ашен оживёт. Может быть, у неё ещё будет счастье.
   На улице стемнело, когда Ивик выбралась из круга танцующих. Звёзды, похожие на светлую пыль, усеяли небосвод. Две луны были почти полными, третья, голубой Исгар, -- тонким полумесяцем. На улице было по-осеннему холодно, но Ивик разгорячилась, и ей хотелось прохлады. Она устала. Слишком много народу, слишком долго всё продолжается. Конечно, людям охота повеселиться, свадьба -- общий счастливый праздник. Но Ивик уже хотелось побыть одной. Или чтобы все разошлись и оставили их с Марком вдвоём -- об этом Ивик думала с волнением и радостью. Но разве же гости разойдутся так рано...
   Чей-то силуэт возник сзади. Ивик уклонилась и развернулась -- слишком резкое и размашистое движение для её женственного наряда. Силуэт превратился в Ашен. Лицо её в сумраке казалось совсем белым, совсем истончившимся. Ашен изменилась, повзрослела. Ивик ни разу не видела её после окончания квенсена, только письмами обменивались. Ашен проходила обучение, адаптировалась для работы на Триме. Там же её родители. И Дэйм.
   -- Не помешаю?
   -- Нет, конечно, -- горячо сказала Ивик, -- ты расскажи -- как ты там вообще?
   -- Да ничего. Работы много.
   -- Ты всё время на Триме?
   -- Почему, иногда мы и в Дейтросе бываем. Но редко. Родители чаще, они Вейна навещают.
   -- Тяжело там?
   Ашен задумалась.
   -- Трудно сказать. Там интересно. Опасно, конечно, а где не опасно? Там совсем другая жизнь, другие люди... -- она умолкла. Потом посмотрела на Ивик.
   -- А ты знаешь, я ведь с тобой поговорить хотела. Если будет желание, я могу устроить, чтобы тебя взяли в следующий набор на адаптацию. Нам нужны ещё агенты. Работать на Триме -- ты как к такому отнесёшься? Понимаешь, там всё-таки не одни патрули и дорши. Там есть что посмотреть...
   -- А я справлюсь? -- неуверенно спросила Ивик.
   -- А почему нет? Ну как -- хочется?
   Конечно, хочется, какой вопрос! Даже просто побывать на Триме интересно. А уж работать! Даже всё равно, кем -- не резидентом, не в контрразведке дарайцев вылавливать, так хоть в группе обеспечения агентурной деятельности. Или боевиком в охране фантомных объектов.
   Здесь всё же рутина. Крупные прорывы и бои -- раз в несколько лет. И так всю жизнь. Ивик ничего не имела против этого, её устраивала размеренная, всегда одинаковая деятельность.
   Но быть агентом на Триме! Это шанс, который выпадает не каждому. Я ведь никогда себе не прощу, если откажусь, подумала Ивик. Никогда! Авантюрная жилка внутри так и задрожала.
   -- Да, -- решилась она, -- конечно, хочется. А когда?
   -- Не торопись, -- усмехнулась Ашен, -- время ещё есть. Я не знаю, когда будет следующий набор и когда удастся насчёт тебя договориться. Может, года два или три надо подождать. Буду тебя иметь в виду, ладно? Мне с тобой тоже будет веселее... если не вместе, то хоть знать, что ты где-то недалеко.
   -- Хорошо, -- медленно сказала Ивик. Мысли её приняли другое направление.
   ...Всё это, конечно, очень здорово, и речи нет об отказе. Но... у неё ведь сегодня свадьба, как будет с семейными делами? С Тримы она сможет, конечно, возвращаться в Дейтрос, к Марку. Но не каждый день, даже не каждую неделю. Путь по Медиане до родного дома недолог. Но у неё будет очень мало свободного времени. Мало выходных. Не вопрос, многие гэйны живут так. И не только гэйны -- геологи, исследователи Медианы, моряки, лётчики. Как-то их супруги терпят. И дети терпят. Но всё-таки с Марком будут проблемы. И жалко его просто. Наверное, он совершил ошибочный шаг, когда женился на гэйне. Теперь уж ничего не поделаешь.
   Успеется, решила Ивик. Всё равно Трима ещё не скоро. Там будет видно.
   -- Ты такая красивая сегодня, -- заметила Ашен. Сзади возник ещё один силуэт. На этот раз Марк. Уже без мантии, в белой рубашке. Он улыбнулся Ашен застенчиво и положил руку на плечо Ивик. Девушка поёжилась и прижалась к нему.
   -- Кажется, завтра ясно будет, -- сказал Марк, -- смотри, небо совсем чистое -- ни облачка.
  
  
  

Эпилог

  
   Как модно, как модно
   Танцуют пары под аккорды, аккорды,
   И можно говорить свободно, свободно
   Про жизнь и про любовь.
   "Ариэль"
  
   Фален всегда просыпался первым. И немедленно начинал хныкать. Ивик тут же его подхватывала на руки, но было поздно, Шетан открывал глазёнки и присоединялся к брату.
   -- Шендак, -- выругалась Ивик: Фален, похоже, наделал в штанишки. Его братцу придётся подождать. Ивик стала переодевать малыша. Грудь ощутимо наполнилась молоком, но после второго сна Ивик уже детей не кормила, сколько можно. Три раза в день вполне достаточно в этом возрасте. Она натянула на Фалена свежие штанишки, сунула ему оструганный кусок яблока и усадила в манеж. Вытащила из кроватки Шетана.
   Бог ты мой, насколько же проще было с Миари! То ли потому, что она одна, то ли просто -- спокойнее ребёнок. Ивик поменяла штанишки и Шетану. Взяла мокрое и грязное, пошла в ванную. Внизу в подвале стояла общественная автоматическая машина, но детского не настираешься -- приходилось возиться вручную. Ивик замыла грязное, сунула штаны в мыльную воду. Прополоскала то, что было замочено с прошлого раза. Повесила бельё на сушилку, с тревогой прислушиваясь -- что происходит в комнате. Там было тихо и мирно. Никто не вопил, ничего не рушилось. Войдя в детскую, Ивик обнаружила, что Фален бросил обмусоленное яблоко, встал на ножки, держась за стол, и как раз пытается стянуть на себя скатерть, на которой стоит тяжёлая швейная машинка. Шетан между тем нашёл извалянный непонятно в чём яблочный обмылок и с наслаждением его грызёт.
   Ивик восстановила порядок, отобрала у Шета яблоко, усадила близнецов в одинаковые детские стульчики -- Марк смастерил их собственноручно, -- дала каждому по ложке и достала творожок. Пока она засовывала ложку в рот одному из близнецов, второй успевал перенести часть содержимого миски на себя, стульчик, маму или просто на пол. Шустрый Фаль между делом ещё молотил ложкой по стульчику и громко и разнообразно высказывался. Кормление как кормление.
   C переменным успехом покормив детей, Ивик вытерла им мордашки и начала одевать на улицу. Пора было идти за Миари.
   За день Ивик успевала соскучиться по Миари. Дочь казалась ей невероятно взрослой и умной -- ей двадцать три месяца, она уже свободно разговаривает и вообще солидный, серьёзный человек, не то что оболтусы. Она скучала по Миари, но мысль о том, что скоро и оболтусов заберут в марсен, после чего Ивик не будет к ним привязана на целый день и сможет наконец-то пойти работать, несказанно радовала.
   Чаще Миари забирал Марк по пути с работы. Но сегодня он задержится. У него аврал, надо закончить объект к сдаче. Может быть, он освободится совсем поздно, и придётся Ивик сидеть с тремя бандитами дома в одиночку. Пойду к Луте, решила она.
   Одевать детей долго не пришлось. Последние дни северного лета грелись в солнечных лучах, ветерок ещё дышал теплом. Ивик ограничилась тем, что надела на мальчишек лёгкие курточки. До дверей Фален доковылял, держась за её руку, самостоятельно, а Шет закапризничал, брякнулся. Ивик усадила обоих в двойную коляску. Взглянула в зеркало -- отросшие тёмные волосы забраны сзади в хвостик, под глазами круги. Когда начну работать, волосы придётся срезать, а жаль, подумала Ивик. Марку нравилось. Он сам заплетал ей косичку. Играл с прядями, пропуская их между пальцами, гладил её по голове, Ивик жмурилась от наслаждения. Эх, когда же он придёт сегодня!
  
  
  
   Детские вопли были слышны уже с улицы. Ивик никогда не понимала, как это выдерживают воспитатели марсена -- настоящий ведь обезьянник. Она подкатила коляску ближе к ограде и стала наблюдать сквозь прутья решётки.
   Летом дети в марсене почти всё время находились на улице. В дождь -- под огромным навесом-куполом. Там же и спали, в маленьких спальных мешках. В марсене всё было устроено так же, как в те времена, когда туда водили саму Ивик. Искусственные джунгли: верёвочные паутины, переплетения лиан, горки, гамаки и сетки, на земле -- туннели, норки, домики, лесенки, какие-то вовсе неописуемые сооружения, огромные ямы, наполненные свежим ярко-жёлтым песком, груды щебня и камушков, и повсюду -- ползающие, бегающие, играющие карапузы до тридцати шести месяцев. Ивик попыталась отыскать в общем кишении свою Миари, но это было немыслимо. Фаль между тем начал скандалить и выворачиваться из коляски. Ивик поставила его на землю и повела за ручку. За ручку, правда, он тоже идти не захотел, а принялся рваться на противоположную сторону улицы. Ивик подняла Фаля на руки, подумала, что, слава Богу, хотя бы Шет сидит спокойно в коляске, и направила её в калитку марсена. Справа от неё трое малышей возились с большущей кудлатой собакой. Собака лишь мотала головой, когда дети слишком уж беспардонно тянули её за уши или совали пальцы в пасть. Слева воспитательница читала вслух книжку с картинками, двое детей сидели у неё на коленях, ещё несколько сгрудились вокруг. Ивик дошла до площадки Муравьишек, на которой гуляла группа Миари. Фаля пришлось поставить на землю. Он опёрся на длинное бревно и решительно отправился в путешествие вдоль него. Мальчишкам уже почти десять месяцев, ещё немного -- и Фаль пойдёт самостоятельно, и вот тут-то и наступит окончательный шендак, потому что изловить его будет невозможно. Шет тоже проявил инициативу, завозился в коляске, покрикивая.
   Чуть дальше в песочнице сидела пухленькая девочка, перебирая песок, просеивая между пальцами. Девочке было на вид уже месяцев тридцать, но сидела она неловко, а глазки у неё были странного разреза и как бы углублённые внутрь в созерцании. Ивик знала эту малышку, в младших ступенях умственно и физически отстающих детей не отделяли от остальных, только занимались с ними специальным развитием. В группе Миари она была одна такая. Ивик хотелось посмотреть на неё внимательнее, но было неловко. А если бы у неё самой родился такой ребёнок? Они совсем другие, странные, умственно отсталые дети, и всегда кажется, что они знают что-то недоступное нам.
   -- Мама! -- Миари кинулась к ней, обильно засыпая песком ботинки. Ивик поймала её в объятия и стала целовать. Миари была хорошенькая как кукла. Серые папины глаза и длинные ресницы. Чёрные кудри. Как радовался Марк, когда она родилась! Он даже плакал от счастья. Впрочем, близнецам он радовался не меньше.
   Ивик постояла с минуту с дочкой на руках, чувствуя абсолютное, полное, совершенное счастье. Подошла молоденькая воспитательница. С усилием подняла девочку-инвалида.
   -- Пойдём, Кариш, пойдём, моя красавица... Вы Миари забираете? Она сегодня покушала плохо. В обед почти ничего, а в полдник только выпила полстакана молока...
   Фаль тем временем дотопал до конца бревна, деловито встал на четвереньки и пополз к ближайшему сооружению, ярко раскрашенному деревянному кораблику со штурвалом.
   Ивик поговорила немного с воспитательницей. Забрала Фаля и умудрилась усадить его в коляску. Миари повела за руку. Та соскучилась по маме и шагала послушно. Сегодня в её группе разучивали песенку, известную, её и Ивик учила когда-то. И тоже ведь гэйн написал. Кажется -- легче всего писать песни для детей, но всё наоборот, как раз для них сочинять очень трудно. Они с Миари шли за ручку и распевали громко, на всю улицу:
  
   Солнышко, свети, свети
   На весенние цветы,
   А потом немножко
   Посвети в окошко...
  
   Когда Миари родилась, всё казалось трудным и сложным. Хорошо, что Марк такой удивительный и делал даже больше, чем она. А теперь у неё уже трое детей, да ещё второй и третий -- двойняшки, и она шутя справляется. Вот сейчас придём домой, надо будет покормить Миари кашей. И близнецов попозже, но скорее всего, они ничего не будут, кроме грудного молока. Потом можно уложить младших спать, а Миари, скажем, почитать книжку. У Ивик, кстати, лежала недочитанной очередная тетрадка "Ждущих", там было продолжение нового романа восходящей звезды символизма, иль Граша. Писать в последние годы почти не удавалось, да и не тянуло. А вот читать получалось больше, чем когда-либо. Можно будет завалиться с "Ждущими" на диван, и пусть Миари скачет на пузе или рисует рядом. Пока Марк не придёт.
  
  
  
   Ивик наконец уложила малышей. Усыпила даже Фаля. Миари всё это время как пай-девочка строила в углу сооружения из кубиков. Но планы насчёт почитать развалились сами собой -- Миари всё-таки надоело развлекать себя самостоятельно. Ивик прихватила её и пошла на кухню, мыть посуду, скопившуюся за день. Миари радостно плескалась ручонками в тёплой воде. Потом, конечно, со всей кухни придётся собирать тряпкой лужи. Слава Богу, кухня своя, не как у мамы была -- общая для нескольких блоков. Жить всё лучше и лучше. Может быть, когда Миари будет взрослой, у неё появится посудомоечная машина. И своя стиралка, и свой видеон, а не один на десять блоков. Да и дом собственный. Упор ведь должен быть не на то, что у нас чего-то мало, что-то неудобно, плохо, чего-то вообще нет. А на то, что постепенно всё появляется, становится удобнее, разнообразнее, лучше. Зазвонил телефон.
   -- Мама! Лифон! -- завопила Миари и едва не спикировала со стула. Ивик поставила её на пол и побежала в комнату. Отряхивая мокрые руки, взяла трубку.
   -- Ивенна иль Кон, слушаю вас.
   -- Ивик, -- раздался ясный, давно не слышанный, но такой родной голос, -- как жизнь?
   Ашен! Сто лет уже не разговаривали. Точнее, около года. Ашен вечно пропадала на своей Триме. Вся в работе. Кто бы мог подумать, Ивик была уверена, что из них троих Ашен выйдет замуж первой.
   -- Нормально жизнь! Ашен! Я так рада тебя слышать!
   -- Как твои дети? Младшим уже сколько?
   -- Скоро десять! Осенью пойдут в марсен.
   -- Осенью -- это когда точно? До Дня Памяти?
   -- Да, пораньше. А что?
   -- Это хорошо. Ивик, ты помнишь, о чём мы говорили на твоей свадьбе?
   Ивик напряглась. Миари начала дёргать её за штаны, но не добилась маминого внимания.
   -- Помню, -- настороженно сказала в трубку Ивик.
   -- Место есть, Ивик. Тебя возьмут. Ты готова?
   Ивик перевела дух. Вот и оно. Вот всё и кончилось, пришла отчего-то печальная мысль. Что кончилось? -- она не знала.
   -- Я уж разучилась, в Медиане забыла когда последний раз была.
   -- Ничего, вспомнишь. И у нас ты будешь другим заниматься. Только если ты готова, надо будет тебе уже на этой неделе появиться и поговорить с моим отцом.
   -- Появлюсь. А... где?
   -- На Триме. Все координаты я тебе дам. Идти по Медиане недалеко. Послезавтра, по дейтрийскому времени -- днём. Детей пристрой куда-нибудь. Ты согласна?
   -- Да, -- быстро ответила Ивик, -- конечно, согласна.
   Они попрощались. Хлопнула входная дверь -- это вернулся Марк. Ивик побежала ему навстречу -- всё равно Миари успела первой, и Марк уже взял её на руки, -- ткнулась в плечо носом, они постояли, обмениваясь теплом. Миари тоже обхватила Марка за шею. Ивик вдруг отстранилась.
   -- Ты что? -- спросил Марк. Ивик только помотала головой. Потом, всё потом.
   Они пошли в кухню. Ивик вытерла следы дочкиных игр. Поставила разогреваться рагу. В последнее время Марк приходил с работы, и она кормила его. Но раньше бывало и по-другому, даже чаще бывало по-другому: она возвращалась из патруля, а Марк встречал, и кормил, и мыл посуду, и если нужно было, утешал и заклеивал ссадины. Он необыкновенный человек, думала Ивик. Её никто и никогда так не любил. Так сильно и постоянно. Марк рассказывал про свой объект. Болтал, как обычно, Ивик кивала рассеянно. Положила ему на тарелку рагу и мясо.
   -- Ой, как вкусно! -- похвалил Марк. -- Ты так готовишь здорово!
   Марк и сам умел прекрасно готовить. Тем приятнее было от него такое слышать. Ивик нравилось смотреть, как он ест. Миари села рядом с папой, вытащила из его тарелки варёную картофелину. Так оно вкуснее, конечно же. Ивик сидела напротив, смотрела на Марка, и её заливали волны тепла, волны сплошной бессмысленной нежности, только сегодня это чувство было грустным и острым. Почему -- Ивик уже понимала. Она знала теперь, что вот это и есть счастье, когда ты -- не один, когда ты -- часть целого, маленькой тёплой компании, где все друг друга любят, где все свои и родные. Она никогда не чувствовала себя так дома. Она никогда до замужества не была счастлива. Теперь -- была. Она теперь как бы и не существовала сама по себе, как Ивик иль Кон, все её свойства, все особенности -- всё растворилось, сплавилось в единый состав со свойствами Марка. Они стали одним существом, и существо это было не хуже Ивик-в-отдельности, оно было добрее, умиротворённее и несравнимо счастливее. И ещё в него же входили дети, и от этого оно делалось только прекраснее.
   Только послезавтра так уже не будет. Ей придётся стать собой. Отделиться. И другого пути ведь нет, всё равно не миновать отрываться друг от друга. Иначе нельзя, говорила себе Ивик. Я же гэйна, и для чего-то меня учили, и я нужна для того, чтобы защитить этот наш маленький тёплый мир.
   -- Марк. -- Его было жалко, но надо это сказать рано или поздно. -- Мне позвонила Ашен.
   Он оторвался от еды. Вопросительно посмотрел на неё.
   -- У них есть место. Они берут меня с осени.
   -- На Триму?
   Ивик кивнула. Опустила глаза. Было неловко на него смотреть. Хотелось добавить "извини". Марк вздохнул.
   -- Ты будешь редко появляться...
   Он доел рагу. Быстро выпил свой чай и встал. Ивик тоже поднялась, начала ставить посуду в мойку, но Марк перехватил у неё чашку.
   -- Давай я помогу... Значит, теперь уже не будешь домой приходить каждый день?
   -- Прости, -- не выдержала Ивик, -- я всё понимаю, но... у всех ведь семьи. Почему не мы, а другие должны... И я буду приходить, как можно чаще! Оттуда недалеко... по Медиане -- недалеко.
   -- Да нет, ты что... за что простить, -- тихо сказал Марк, -- я ведь знал, что так будет. Помнишь? Ты говорила, чтобы я не женился на гэйне. Только знаешь что? Я ни о чём не жалею.
   У Ивик задрожали губы. Перед глазами всё расплылось от слёз. Марк обнял её.
   -- Ну ты что, маленькая? Всё хорошо. Я, конечно, буду за тебя бояться. Но я же знал, что ты по-другому не сможешь. Я, может, за это тебя и люблю, -- шёпотом закончил он.
  
  
  
   Мальчишки мерно сопели во сне. Миари спала в детской, а близнецов Ивик с Марком всё ещё укладывали поближе к себе, в кроватке в родительской спальне.
   Ивик лежала без сна: когда ты целый день дома и всех дел -- уход за двумя малышами, не больно-то устаёшь. Вот Марк вымотался на работе. Ивик с нежностью погладила его лицо, круглую щёку, смешной маленький нос. Ей было хорошо, головокружительно хорошо, и так бывало почти каждую ночь. Тело казалось воздушным и лёгким. С Марком было приятно не только целоваться. С ним вообще всё было чудесно. Каким-то волшебством Марк точно угадывал, как сделать, чтобы приятно было им обоим -- тоже, если вдуматься, талант, который бывает далеко не у каждого. Ивик, например, так не умела.
   Теперь она смотрела в незашторенное окно, на чёрное небо, взрытое светлыми россыпями звёзд. Интересно, где среди этих звёзд -- та, что светит на Триму? Там её, свою звезду, называют соль, сан, зонне. Как далеко отсюда до Земли? Сколько десятилетий или, может быть, веков пришлось бы лететь до неё?
   А по Медиане -- несколько часов пешком. Как всё же сложно и непонятно устроен мир.
   И где за этим миром -- Бог? За всеми россыпями созвездий, сокровищами дальних миров, бесконечной непознанной пустотой... А Он ещё больше, ещё непонятнее -- ведь Он и сотворил этот странный мир. И уж Его нет никакой возможности представить. Но Он и совсем рядом, и совсем простой, проще не бывает -- как сонное сопение Марка и мальчишек. Кто-то из близнецов запищал и заворочался. Ивик села на кровати. Поперёк комнаты протянулся луч от самой крупной из лун, от Фанкора. Луч коснулся лица Шета, и, видно, поэтому малыш забеспокоился во сне. Ивик повернула Шета на бочок и стала чуть покачивать кроватку.
   Спи, моя радость, думала она. Я ведь никогда тебя не оставлю. Я всегда буду тебя любить. Даже из самой дальней дали. Даже на Триме. И я всегда буду возвращаться, снова и снова. Нам нечего бояться в этом мире, детка моя. Завтра обязательно встанет солнце. Мы все будем рядом, вместе. Никаких чудовищ не существует, и зла в мире тоже нет, а если какое-нибудь и появится -- сюда ему никогда не добраться. Потому что есть кому его остановить. Послезавтра мне надо на Триму, а завтра мы с тобой и с Фалем пойдём на речку. Мы будем кидать в воду камешки, кормить уток, валяться в траве. Я возьму с собой яблоки и творожок. Если будет тепло, можно будет искупаться или хотя бы намочить ножки. А пока набирайся сил перед новым днём и расти, ведь дети растут во сне. Ничего не бойся, моя радость, и спи.
  

2007

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 5.21*8  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"