Он зябко поежился, накинул сверху на плечи тулуп и вовсе стал под ним похож на ворох ожившего тряпья. Узловатые пальцы пытались расщепить лучину и выбить искру из огнива - все без толку.
Старик не сильно расстроился. Помотал головой, сузил черные глаза под навесом седых бровей, и поднялся со скамьи размять затекшие ноги, закутанные в грубые обмотки поверх старых сапог. Вдруг издал странный хрипящий звук и надолго закашлялся.
Кашель был нехороший, со свистом в легких. Словно в его груди им было уже тесно, и они хотели выбраться наружу.
В доме делалось совсем холодно. Так холодно, что изо рта шел пар. Франц вскарабкался на остывшую печь, попытался поджать ноги и согреться, но не вышло. Сил принести дров из сарая у него давно уже не было, да старик бы не выпустил из дома. На двор строго-настрого с октября выходить запретил и сам следил за непослушным мальчишкой своими колючими глазами-угольками.
Сейчас бы настоящих угольков подержать в руках. Теплых, горячих. Пусть бы даже и обжечься... А от взгляда стариковских глаз хотелось спрятаться под овчину. Зачем он так смотрит? Мало того, что холодно, так от него еще все нутро будто съеживается и покрывается мурашками.
Он просто боится, вдруг понял Франц. Боится умереть. Давно ведь должен, вон как хрипит, а запер окна и двери, чтобы смерть не вошла. Потому что жуткая это смерть - умирать в канун Самайна. Кто в Самайн умрет, никогда рая не увидит. Так и будет до Судного дня ходить неприкаянным.
Франц широко улыбнулся своей догадке, дернулся было, высвободил из-под овчины ладонь и тут же спрятал назад: что снаружи дома холод, что внутри - невелика разница. Да еще и темно, и дедова смерть метелью носится вокруг дома.
Ставни были заперты на крепкий засов, а щели между бревен забиты паклей еще с сентября, но все равно было слышно, как за окном воет ветер и бьется в стены раненым великаном. А может это и не великан вовсе, а смерть, которая хочет найти старика, да не может войти, пока ее не впустят? Францу не было страшно, потому что он еще не до конца решил, что его пугает больше - замерзнуть от холода или смотреть, как по дому ходит закутанный в лохмотья, выживший из ума старик, который не хочет умирать.
Франц дождался, когда старик, медленно шаркая ногами, дойдет до угла с грязным ведром, чтобы справить нужду, осторожно спустил босые ноги с печи и тихо-тихо, как кошка, подкрался к столу. Там в миске вчера еще оставался задубевший кусок хлеба, но Франц, хоть и был голоден, на него не посмотрел. В темноте наступающих сумерек становилось совсем не по себе. Он наощупь пошарил ладонью по столу, нашел огниво. Пальцы слушались плоховато, но это не беда. С третьего раза жгут вспыхнул, затлел, и от него понесло приятным горьковатым дымком.
Теперь бы только печь растопить... Накидать побольше сухой соломы да подождать пока займется, а там уже и все равно.
Старик резко обернулся, быстро подскочил к нему так, что ведро перевернулось, и дал такую затрещину, что Франц приложился лбом о стену и выронил огниво на пол.
- Не смей, - прошипел старик почти беззвучно, будто и вовсе не разжимал губ. - Незваных гостей на тепло приманить хочешь? Хочешь, чтобы и за тобой, за мной пришли?
Вид у него при этом был такой страшный, что Франц хотел зажмуриться, да не смог. Старик ударил его снова. Рука у него была тяжелая, словно железная.
Он бил как заведенный, совсем и не шевелясь. Как делают сумасшедшие. Двигалась одна только рука.
Франц согнулся, прикрывая руками затылок, пока по щекам не потекли слезы. Злые слезы от обиды, холода, голода и пробирающейся комком к горлу ненависти.
Да пропади, пропади оно все...
Господи, да пропади же оно все... пропади же...
Франц вдруг вывернулся ужом, ухватив старика за рукав тулупа, и обеими руками дернул на себя. Тот покачнулся, не удержав равновесие, а Франц на четвереньках прополз у него меж ног, вскочил и босиком подбежал к двери.
-Вот тебе, вот тебе, на...
С невесть откуда взявшейся силой рывком стянул тяжеленный засов и с силой потянул дверь на себя.
- Умри, умри, умри уже наконец! - крикнул он, пытаясь перекричать сильный ветер. И сейчас Францу было совсем не холодно, а даже жарко.
Да пропади ж оно все, господи, да пропади... Где угодно оставаться, только не здесь. Мир не без добрых людей, Франц выживет. Добежит до края деревни, а там может еще жива тетка Марта.. Конечно, никакая она ему не тетка, но, может, даст угол, чтобы заночевать и что-нибудь натянуть на ноги. Тетка Марта - она добрая. У нее своих пятеро детей, она не обидит... Через поле, а там по дороге две мили - и будет деревня. Пусть темнеет, так ведь это ничего, если бегом...
За дверью уже не было вьюги. Только вилась поземка у самого порога и дальше, насколько хватало глаз. На ледяной темной земле белые россыпи мелкого колючего снега вырисовывали странные узоры. Длинные, волнистые и седые, как старушечьи волосы.
За порогом, словно сотканный из холодного снега, на маленького Франца смотрел маленький Франц.